Искатель. 1987. Выпуск №2

1

…А потом ничего не было. Ни видений, ни звуков, наполняющих мир вокруг. Ничего. Как будто попал в темный и безмолвный тоннель, ведущий в никуда, и дверь за тобой захлопнулась. Ты делаешь шаг, другой, тебе все равно куда идти, потому что ни одно направление здесь не имеет смысла, и какой-то меркнущий свет, и затихающие звуки, которые поначалу сопровождают тебя, — это только иллюзия света и звуков, проваливаешься куда то и летишь, летишь в бесконечном слепом полете.

Просыпаюсь от ощущения полного и безмятежного счастья. Я молод, симпатичен, не связан никакими обязательствами, никуда не спешу, а сам жду от возможных встреч только хорошего. Осознав все это, я вскидываю руку, чтобы посмотреть на часы, и обнаруживаю, что они стоят. Это наводит меня на мысль откинуть полог и выйти из палатки, что я и делаю.

Час рассвета давно миновал. Солнце находится где-то на полпути к зениту. Теплый его свет окрашивает в лирические полутона место действия, в центре которого мои лагерь: красная «Нива» и палатка под цвет авто. По обе стороны от лагеря тянется кряж, окаймленный голубовато-белесой водой. Здравый смысл призывал заночевать в каком-нибудь кемпинге, где народу в эту пору негусто, но я, черт побери, в отпуске, и мне нравится самому решать, что делать. Решения эти, как правило, неординарны. Наверное, потому, что остальные одиннадцать месяцев в году за меня решает кто-то другой.

Продолжаю знакомиться с пейзажем, который в радиусе возможного контакта приятно разнообразит отсутствие людей. С галерки с холодным безразличием взирают на окружающие красоты горы. Впереди, на авансцене, замерли в искусно выписанных декорациях моря несколько лодок. С этими лодками связана какая-то тайна, ибо расположились они довольно далеко от берега и в них никого нет. Мыс с указующим перстом маяка неспешно огибает чернобокий танкер под заморским флагом.

Забота о приличествующем случаю костюме заставляет меня наведаться в палатку и оставить там джинсы и свитер. Появляюсь в одних плавках и оглядываю себя как бы со стороны. Грудь развернута, в облике чувствуется сила, взор решителен и смел. Вот только подзагореть бы малость… Воображаю в десятке метров от своего местонахождения некую соблазнительную блондинку и под ее восхищенным взглядом медленно вхожу в воду.

Вода тепла и почти невидима; на близком дне рельефно выделяется каждый камешек. Погружаюсь по грудь и выдаю метров тридцать энергичного спринта кролем, убеждая себя и блондинку в том, что и «мы не лыком шиты». Финишировав, переворачиваюсь на спину и застываю в блаженном состоянии ленивого покоя.

Возвращаюсь на берег и обнаруживаю, что блондинка исчезла. Жаль, позавтракали бы вместе. Подхожу к «Ниве», открываю багажник и приступаю к ревизии своих припасов. Осмотр отнимает немного времени, ибо последние представлены булкой, купленной сутки назад в Ростове, и термосом кофе, сваренным вчера вечером в Сухуми. Булка черствая, кофе совсем остыл, но первый же опыт с ними оказывается весьма успешным и вызывает желание продолжить эксперимент.

Покончив с завтраком, сажусь в кабину и минуту—другую созерцаю в зеркале заднего вида собственную физиономию. Двухдневная щетина придает ей какой-то пиратский вид. Приводить себя в порядок у меня нет ни малейшего желания, да и не для кого, но «джентльмен — он и в Африке джентльмен». Приободренный этой мыслью, лезу в чемодан за бритвой.

Солнце в зените, припекает оно совсем не по-осеннему. «Маяк» транслирует запись концерта оркестра Каравелли. Каравелли прекрасно вписывается в пейзаж. Горы с их показной невозмутимостью и Каравелли. Лодки на голубой воде и Каравелли. Мыс, белый маяк и Каравелли… Я сворачиваю в лагерь, не без сожаления оглядываю место, которое мне предстоит покинуть. Наверное, стоило бы задержаться здесь денек—другой. Но какой-то внутренний голос подсказывает мне, что впереди еще будет много достойных мест.

2

Впереди на шоссе застыл человек с поднятой вверх рукой. Выглядит сей живой монумент очень решительно, надежды на то, что в последний момент он уберется с дороги, у меня нет.

Помянув про себя «этих горцев», давлю на тормоз. Останавливаюсь в метре от любителя острых ощущений и только теперь позволяю себе рассмотреть его. Мужчине лет сорок пять. Сработали его основательно, добротно. Он весь словно сложен из массивных, плотно пригнанных друг к другу глыб. На лоснящемся от пота лице застыла виноватая улыбка. Будучи не бог весть каким физиономистом, внушаю себе, что действия моего спутника продиктованы добрыми намерениями. Выхожу из машины и как можно любезнее спрашиваю:

— Что случилось?

Мужчина делает шаг навстречу, приведя дистанцию между нами в соответствие с его намерениями, и с акцентом, столь приятным слуху жителя средней полосы, начинает свой страстный монолог, не делая при этом пауз:

— Понимаешь дорогой у племянника свадьба племянник известный на всю Грузию животновод девушку берет замечательную известную на всю Грузию чаевода тамадой у них я а какой стол без барана тамады этот баран из отары моего дяди второго такого в Грузии не найдешь а везти не на чем машина сломалась слушай подвези километров тридцать отсюда большое дело сделаешь прошу тебя.

Соглашаться с ходу солидному человеку вроде меня не пристало. Раздумывать чрезмерно — значит, обидеть достойного тамаду, столь доверчиво поверившего мне свои несчастья. Я выдерживаю паузу до того момента, когда на лице мужчины появляются первые признаки нетерпения, и приглашаю его садиться.

Лицо здоровяка озаряет благодарная улыбка, слова признательности так и рвутся из груди, мешая высказаться связно, поэтому всю последующую работу мы проделываем практически молча. Мужчина валит барана на дорогу, мы связываем кандидату в шашлыки ноги тонким прочным капроновым тросом, который я держу на случай буксировки, и водружаем в багажник, после чего нам остается лишь занять места и продолжить наше путешествие.

По мере того как «Нива» набирает скорость, к владельцу барана возвращается дар речи.

— Руставели, — начинает он и снова замолкает.

— «Витязь в тигровой шкуре», — подхватываю я для поддержания разговора. — Читал.

— Чем хвастаешься, слушай! — обижается мужчина. — Все читали, а кто понял?

Готов согласиться, что монополия на Руставели принадлежит его землякам, но вот насчет понятия это он, пожалуй, чересчур… Не успеваю возразить, как мой попутчик объявляет:

— Это я Руставели. Я. Автандил Руставели. По профессии пожарник. По призванию тамада.

Многовато для одного человека: Руставели, пожарник, тамада…

— Первый в Грузии? — уточняю я.

— В первой восьмерке, — безо всякой рисовки отвечает тамада по призванию. — Ну, может быть, в десятке.

По крайней мере откровенно. Ну что ж, на доверие принято отвечать доверием.

— Олег Никитин, — представляюсь я. — По профессии — водитель-дальнобойщик. По призванию — путешественник.

Подробности моего житья-бытья тамаду не интересуют.

— Какой счастливый случай занес тебя в наши края, дорогой? — спрашивает он.

— Отпуск, — коротко объясняю я.

— Куда едешь?

— Куда глаза глядят. Порыбачить хочу, поохотиться. Ружьишко вот взял, удочки. Ну и позагорать, покупаться, на песочке поваляться — это само собой. Соскучился я по солнышку.

— Солнце у нас замечательное, — соглашается Руставели. — И море замечательное. И горы. Но самое замечательное — это люди! Я тебе так скажу… Без людей самое теплое солнце, самое красивое море, самые высокие горы — ничто! Кого бог создал вначале? Солнце. Кого он создал потом? Землю, море и горы. Кого он создал в последнюю очередь? Человека! Чтобы человек мог насладиться всей этой красотой и поделиться своей радостью с другими людьми. Тот не заметил, этот был занят на работе, жена ушла — всякое в жизни случается… Как по этому поводу сказал наш великий поэт и мой однофамилец:

Есть ли что на свете лучше, чем разумная беседа?

Не пройдет она бесследно, коль послушаешь соседа.

Так выпьем же за то, чтоб люди… — В этом месте тамада по призванию поспешно прерывает свою речь и смущенно объясняет: — Заговариваться стал, слушай. На этой неделе третья свадьба. Совсем голову потерял!

Вот он, благоприятный случай разрушить некое ложное представление!

Несколько лет назад одна знакомая, замахнувшись на мой культурный уровень, подсунула мне томик Руставели. Поначалу дело шло туго: я не люблю, когда мне что-то навязывают со стороны. Книга пролежала без пользы месяца три до того момента, когда однажды с тоски я не начал ее листать. Потом я разогнался — кого из нас оставят равнодушным столь героические деяния, совершенные исключительно во имя дружбы! Теперь многие места из поэмы я знаю наизусть и при случае могу блеснуть своим возросшим культурным уровнем.

советую я тамаде.

Во время этого короткого монолога Руставели с возрастающим изумлением глядит на меня и, когда я замолкаю, требует остановить машину.

— Зачем?

— Останови, останови.

Останавливаю.

— Выходи, — командует тамада.

Он выходит первым. Я следую за ним. Пожарник спешит мне навстречу, для чего ему приходится обогнуть «Ниву». Испытывая определенные сомнения по поводу его намерений, я поджидаю однофамильца великого поэта, облокотившись на открытую дверцу и внутренне напрягшись. Приблизившись на расстояние полуметра, Автандил кладет мне руку на плечо, долго меня рассматривает, потом со слезой в голосе произносит:

— Дай я тебя обниму, дорогой!

Беседуя в таком вот духе и несколько раз по аналогичному поводу останавливаясь, тридцать километров мы преодолеваем за полтора часа и в конце концов прибываем в деревеньку, которую осчастливливает своим проживанием Гроза Огня и Услада Застолья. Дом Руставели — второй на центральной улице, он скрыт за садом Во дворе начинается какое-то оживление, из чего я заключаю, что наше появление заметили.

— Сейчас мы приведем себя в порядок, Нателла на стол накроет. А потом я тебе такой тост скажу!. — восторженно живописует ближайшее будущее хозяин.

Перспективы действительно отменные, но, откровенно говоря, меня уже утомили тосты, к тому же ничем не подкрепленные. Извлекаю на свет банальный, но безотказный аргумент: надо двигаться дальше.

— Зачем такая спешка? — удивляется Руставели.

— Хочу засветло добраться до… — Я называю город, в котором намереваюсь расположиться на ночлег и откуда надеюсь дозвониться в Москву к… одной знакомой.

— Ждут тебя, да? — понимающе улыбается Руставели — Женщина?

Никто меня не ждет, но он все равно не поверит.

— Да как тебе сказать… — мнусь я.

Мое смущение срабатывает с нужным эффектом.

— Раз такое дело — отпускаю! — решается тамада. — А теперь послушай, что я тебе на прощанье скажу:

Запомни эти святые слова. И еще запомни, что завтра вечером я жду тебя здесь, на свадьбе! С твоей женщиной!

Я не решаюсь отказываться напрямик.

— Даже не знаю, как получится…

— А ты не зная. Ты приезжай, и все. Понял?

— Как не понять?

— Ну вот и хорошо, — заключает Руставели и, обращаясь к барану, говорит: — Эй, шашлык, вылезай!

3

Полдень За поворотом взмахом руки меня останавливает девушка Руки и ноги сами выполняют заученные операции торможения, а я гляжу на девушку и спрашиваю себя: не приснилось ли? Высокая блондинка стройна, как минарет, и прекрасна, как солнечный луч, прошедший сквозь витраж готического собора. На вид ей лет двадцать, не больше. Одето это чудо природы в светлые вельветовые джинсы и свободного покроя рубашку с расстегнутым воротом. На длинной, без единого изъяна шее покоится тонкая золотая цепочка. Волосы задержавшей свой бег волной ниспадают на плечи. Такой девушке место где-нибудь на дипломатическом рауте, под венцом или, на худой конец, в грезах отпускника, а она вдруг здесь, на дороге… Чувствую, что теряю дар речи, и сверх всякой меры затягиваю паузу. А чертовка не торопит развитие событий, молчит и открыто наслаждается моей растерянностью.

Наконец, собравшись с духом, распахиваю дверцу и задаю банальный вопрос:

— Вас подвезти?

Болван, именно за этим она тебя и остановила!

— Если можно, — улыбается девушка.

Наш диалог продолжается в нарастающем темпе.

— А… куда? — спрашиваю я.

Незнакомка садится в машину, свою дорожную сумку она безо всякого усилия забрасывает на заднее сиденье и только после этого отвечает на мой вопрос.

— Прямо.

Чисто женское понятие об определенности!

— Ну, тогда и мне прямо, — заявляю я, как мне кажется, уже с большей уверенностью. Направляйся она в Антарктиду, на Чукотку или в Гренландию, я бы тоже сказал, что нам по дороге.

Возвращаюсь на шоссе и включаюсь в дорожное движение. Скорость не столь высока, чтобы испугать девушку, но и не столь мала, чтобы она вообразила, будто перед ней новичок. Разговор не залаживается. Первая стадия знакомства для меня всегда была камнем преткновения, и то, что я в отпуске и раскован, не меняет сути дела. Чтобы скрыть смущение, пытаюсь что-то насвистывать. Потом включаю приемник и пробегаю по всем диапазонам: ничего интересного. Все эти уловки, разумеется, не остаются незамеченными. Но моя попутчица сидит молча, очевидно, посмеиваясь про себя и не делая никаких попыток оживить ситуацию.

Наконец я решаюсь открыть программу.

— Отдыхаете? — спрашиваю девушку, удивляясь собственной ограниченности.

— Пытаюсь, — гласит ответ.

На первый взгляд он свидетельствует о полном безразличии к теме со стороны моей спутницы, но имеет то неоспоримое достоинство, что позволяет продолжить в том же духе.

— То есть?.

— Хочется всюду побывать и все увидеть, но много времени отнимают переезды, — жалуется девушка.

— Летайте самолетами Аэрофлота, — советую я. Это уже претензия на юмор.

— Зачем? — искренне удивляется она.

Бросаю на нее короткий взгляд.

— Действительно, зачем… — бормочу я, чувствуя, что краснею.

— Достаточно выйти на шоссе и поднять руку, — развивает свою мысль девушка — Может, и не столь быстро, зато бесплатно. Лично для меня это немаловажное обстоятельство.

Свой следующий ход я готовлю исподволь, как гроссмейстер.

— Теперь я понимаю, почему у нас провалилось такое полезное начинание, как автостоп.

— Почему же?

— В нем не предусмотрели вашего личного участия.

Вторая попытка сострить принимается более благосклонно. Прекрасная незнакомка улыбается. Впрочем, как туг же выясняется, совсем по иному поводу.

— Издалека заходите, — говорит она. — Скажите лучше, вам приятно, что такая девушка сидит рядом. Что я очень правильно поступила, остановив именно вашу машину, и до конца своих дней буду помнить нашу встречу. В этих краях в ходу именно такие обороты речи. Правда, финал подобных разговоров всегда один и тот же. приходится выходить и искать нового попутчика.

Точно подмечено, достаточно определенно и ставит все точки над «и».

— Я не здешний, — говорю я. — И потом, мне не хочется, чтобы вы выходили.

По-видимому, я все-таки вторгся в запретную область. Девушка перестает улыбаться. Взгляд ее становится строгим.

— А вот это вы зря, — говорит она. — Никогда нельзя знать наперед, что сулят нам случайные дорожные встречи.

Похоже на предостережение. А может быть, ей что-то вспомнилось. Я веду машину. Она замкнулась, молчит. Впрочем, с чего бы ей делиться сокровенным со случайным попутчиком.

Пейзаж меж тем откровенно диссонирует с настроением, царящим в кабине «Нивы». Дорога спустилась к морю и летит вдоль него, повторяя изгибы берега. Солнце грохочет, как прибой, который сегодня по причине погоды, близкой к штилевой, безмолвствует. Мелькнула скала, похожая на парус. А вот целая флотилия разноцветных парусов выплывает из-за горизонта. Благоприятный момент нарушить тягостное молчание.

— Давайте остановимся, — предлагаю я. — Полюбуемся видами.

Не бог весть какая придумка, но все же…

Некая мысль упорно не покидает девушку, ибо отвечает она не сразу:

— Дальше будут еще лучшие виды.

При желании в ее словах можно усмотреть намек.

— Вас ждут? — осторожно предполагаю я.

— Да

Еще бы, такую красотку, да не ждут! Какое-то время мы снова едем молча. На сей раз пауза не столь продолжительна, как две первые, ибо теперь, когда кое-что прояснилось и сложности, которые мне предстоит преодолеть, приобрели конкретные очертания, я чувствую прилив вдохновения.

— Знаете, о чем я сейчас подумал? — начинаю я. — О том, что не следовало бы пускаться в такую поездку одному. Женщина, помимо всего прочего, обладает даром благотворно влиять на восприятие окружающей действительности. Вез вас я скорее всего не обратил бы внимания на эти красоты.

Комплимент принят благосклонно — спутница улыбается.

Поздравляю себя с установлением контакта и прежде, чем продолжить нашу беседу, по привычке бросаю взгляд вокруг — все ли в порядке? Показания приборов — в норме. На шоссе затишье, как это обычно бывает перед обедом В зеркале заднего вида — серая «Волга». Сбавляю скорость и принимаю вправо. Если я не спешу, будь добр, проезжай, не мозоль глаза. Но меня и не думают обгонять. «Волга» повторяет мой маневр и держится на прежней дистанции Ну что ж, тогда уйду я. Давлю на газ. Стрелка спидометра ползет за отметку «сто». Прощай, «Волгушка»!

Поднимаю глаза и, к своему удивлению, вижу: расстояние между нами не увеличилось. В первую минуту решаю, что за мной увязался любитель «погоняться» — такие иногда встречаются на дорогах. Снова сбрасываю газ, и снова преследователи дублируют мои действия. «Волга» по-прежнему у меня на «хвосте». Становится не по себе. Не так, чтоб очень… Самую малость.

Пока еще без всяких предположений любопытствую сам у себя, кто бы это мог быть. Представители властей? Какие-нибудь знакомые? Любители повеселиться на свой лад? Скромная моя персона вряд ли интересует власти. Знакомых в этих краях у меня нет. Разве что пожарник и тамада Автандил Руставели, но он далеко и занят приготовлениями к свадьбе. Значит, любители. Это легко проверить. Хотя, признаться, мне не нравится веселье, в котором я принимаю участие как статист.

Прижимаю «Ниву» к обочине и останавливаюсь.

— Бензина маловато. Колонка далеко. Хочу взглянуть, что у нас в загашнике, — объясняю я девушке причину остановки. Все вышеупомянутое заняло буквально считанные секунды, она ничего не заметила.

Выхожу из машины. Открываю багажник. Нахожу канистру и заглядываю в нее. Жду. Если мое предположение верно, «Волга» проскочит и уйдет себе куда надо. Я не намерен участвовать в игре, кажется, это ясно. Мои преследователи не появляются Бросаю короткий взгляд в салон и вижу, что попутчица проявляет признаки беспокойства: повернула к себе зеркало заднего вида, что-то высматривает. Наши взгляды встречаются, и она делает вид, что поправляет прическу.

Торчу на дороге, сколько позволяют приличия. Серая «Волга» исчезла. Убеждаю себя, что все это мне привиделось, и возвращаюсь в машину. Объявляю как можно веселее:

— Все в порядке. Хватит километров на двести.

— Ну и прекрасно, — улыбается девушка.

Нет, мне это определенно привиделось.

Включаю зажигание. «Нива» мягко набирает скорость. Мы выбились из графика, надо наверстывать. Зеркало возвращено на место. Позади никого нет. Да и было ли? Ко мне возвращается хорошее настроение. Надеюсь, то же самое происходит с моей спутницей. Мы с ней встретились, познакомились, едем, можно сказать, почти все друг о друге знаем. Остается только представиться. Конечно, проще всего назваться и ждать, когда она назовет себя. Но мне не по душе прямые пути. Предлагаю девушке:

— Хотите, я вам погадаю?

— Ведите машину, — отвечает она строго. — Погадаете на остановке.

— Мой метод констатации фактов из прошлого и предсказания будущего не требует ни карт, ни воды, ни кофейной гущи, — успокаиваю я ее. — Он основан на личных наблюдениях и с успехом может применяться как на остановках, так и в движении. Для меня, например, совершенно ясно, что вы — ленинградка, ваше имя — Галя и вы голодны.

Насчет местожительства и имени — это наугад. В остальном я просто уверен.

— Поразительно! — смеется девушка. — Как это вы угадали, что я москвичка и меня зовут Ольгой?

Поскольку такой исход мною был предусмотрен заранее, я не смущаюсь. Называю себя.

— А вот про голод это вы в самую точку.

Что ж, тут у меня наготове дельное предложение.

— Ну тогда попробуем предсказать будущее. Это у меня получается лучше, — самонадеянно заявляю я. — Так вот, не далее как в нескольких километрах отсюда нас ждет изумительной красоты пейзаж, очаг и обед в национальном стиле на свежем воздухе.

Легко живописать будущее, когда обо всем подумал заранее.

4

Горы отодвинуты к горизонту, их массивные, резко очерченные тени легли на лес. Отсюда он видится сплошным ковром, сотканным из всевозможных оттенков зеленого и желтого. На переднем плане — маленькое лесное озеро почти правильной круглой формы. На берегу стоит одинокая дикая груша. Чуть поодаль расположились три дремучих замшелых валуна, как три аксакала за столетней своей беседой. В воздухе носится что-то таинственное. Так и ждешь, что в следующую секунду из-за валуна выйдет леший или спикирует на метле из поднебесья Яга. Какое счастье, что сюда еще не добрались бытоустроители, не окрестили это место «Озером сказок» и не берут за вход!

Впрочем, неординарность отнюдь не единственное достоинство выбранной позиции. С того места, где мы разбили лагерь, отлично просматриваются все подходы к нему, так что ни пешему, ни моторизованному незамеченным к нам не пробраться. Во всяком случае, до сего момента никто такой попытки не делал.

С собранным в охапку сушняком возвращаюсь к машине, где меня поджидает Ольга. Девушка облокотилась на дверцу и обозревает окрестности. Вид у нее задумчивый.

— Сейчас мы разведем огонь и сделаем шашлык, — объявляю я. — Как вы относитесь к шашлыку, Оля?

— Положительно, — гласит ответ.

В нем звучит безразличие, тем не менее я воодушевляюсь и в спешном порядке начинаю сооружать костер. Стараясь придать своим действиям как можно больше осмысленности, раскладываю принесенные ветки. Со стороны не скажешь, что делаю я это второй раз в жизни.

Костер готов. Чиркаю спичкой. Хилый порыв ветра гасит вспыхнувший огонек. Зажигаю еще одну. Тот же результат.

— Ветер, — уныло бормочу я без малейшей надежды, что мне поверят.

— Силой двенадцать баллов. В северо-западной части Тихого океана, — с иронией подхватывает девушка. — Послушайте, Олег, вы представились опытным путешественником. Что-то не верится…

Произношу сбивчивый монолог о прогрессе в дорожном сервисе, под натиском которого костер отошел в область преданий, и заканчиваю тем, с чего следовало бы начать: признаюсь, что волнуюсь.

— Я так и думала. Позвольте мне.

Уступаю место своей очаровательной спутнице, а сам иду к машине. Извлекаю из багажника свертки с припасами. Когда я возвращаюсь, костер уже весело пылает. Костерчик что надо. Единственный его недостаток: он больше, чем того требуют обстоятельства, и наверняка привлечет чье-нибудь внимание. А впрочем, все равно.

— Браво, браво! — говорю я, протягивая девушке свертки. — Шашлык у нас будет, к сожалению, из колбасы. А вот сулугуни, лаваш и зелень — подлинные.

…Костер догорает. Наступил тот самый благословенный момент, когда человека тянет на разговор.

— Работаю в одной скучной конторе, — говорит Ольга. — Тихий зануда шеф. Коллеги предпенсионного возраста. Кое-кто уже еле ходит, но еще петушится. Выглядит все это смешно и довольно глупо.

Насколько я могу догадываться, в предпенсионную категорию она зачисляет всех мужчин старше сорока лет. Кажется, у вас есть шанс, товарищ Никитин. Делаю сочувствующее лицо и советую ей сменить вывеску.

— Менять надо не вывеску, — вздыхает девушка. — Менять надо жизнь, — сказала и тут же пожалела о сказанном. — Что-то вы чересчур любопытны для предсказателя, — заявляет она. Насколько я понимаю, за этим последует предложение сменить пластинку. — Давайте лучше о вас.

Так и есть. Ну что ж, обо мне так обо мне.

— У меня все обыкновенно, — начинаю я. — По профессии — шофер, тружусь в одном автопредприятии города Москвы. Исколесил, можно сказать, весь континент: от Софии до Хельсинки и от Кракова до Парижа.

Просто, действенно и ничего не надо придумывать. Отдельные географические названия говорят сами за себя.

— Вы сказали, у вас все обыкновенно, — обрывает меня Ольга. — Вы что же, и за границей бываете?

— Бываю, — вздыхаю я.

— Смелее. Где именно?

Перечисляю: Голландия, Франция, ФРГ, Болгария, Венгрия, Австрия…

Ольга внимательно следит за моим рассказом. В ее взгляде скрытая ирония. Если бы мы не встретились три часа назад, я бы, пожалуй, вообразил, что моя подноготная известна девушке лучше, чем мне самому.

— В детстве на стене возле моей кровати висел старый гобелен, — говорит она, и взгляд ее теплеет. — Дворцы, дома, мощенные булыжником улицы, флаги на городских воротах, всадники в старинных доспехах, река синей змейкой и надпись «Вена» в правом верхнем углу… Нет, в левом! Когда меня оставляли одну — а случалось это довольно часто, — гобелен заменял мне няню, ласковое слово, сказку и был всем этим сразу… Я путешествовала по улицам, стояла у городских ворот, входила в дома… Я могла смотреть на него часами. — Девушка машет головой, словно пытается стряхнуть груз нахлынувших воспоминаний, и просит: — Расскажите про Вену.

Рассказать… Ты думаешь, это просто? Грязноватый кемпинг в десятке километров от города, неоновое зарево в ночи, шпили готических соборов в лучах закатного солнца да мост через Дунай, который рухнул однажды на рассвете, и было просто чудом, что в этот самый момент на нем не оказалось ни людей, ни машин, — вот и все, что созерцал романтик дорог Олег Никитин из кабины своего трейлера. Сказка должна иметь счастливый конец, иначе она не сказка. И я начинаю рассказывать о соборе святого Стефана, о здании венской оперы, о шумном и веселом Пратере, о памятнике Моцарту в городском парке и о городской ратуше, которую в тот день, когда на площади перед ней филармонический оркестр играет Штрауса, иллюминируют от цоколя до макушки, и она становится похожей на новогоднюю елку, о маленьких уютных кафе на два столика и об автомате на Марианненштрассе рядом со стереокино, который, когда ломался, выдавал по две пачки сигарет вместо одной, и все, кому был известен его секрет, толпой валили сюда в надежде поживиться. Словом, обо всем том, чего вышеупомянутый романтик не знал и знать не мог, разве что понаслышке.

Ольга смотрит на меня, не отводя глаз. Глаза блестят, она вся обратилась в слух. Волнение ее не портит, скорее наоборот…

— И все это вы видели сами? — спрашивает она, когда я, вложив в свою краткую лекцию изрядную толику сведений о предмете, умолкаю.

— Сам, — смущенно говорю я, втихомолку воздавая себе за автомат — это, пожалуй, чересчур.

— Расскажите еще.

Могу. И не только про Вену. Но не здесь и не сейчас. Нам надо поспешить, ибо до наступления темноты предстоит проверить одну версию.

— При всей своей неистребимой любви к природе ночевать предпочитаю в гостинице, — объясняю я девушке.

— Откуда в вас столько практицизма? — удивляется Ольга.

Она разочарована и не пытается этого скрыть

Мы начинаем сворачивать лагерь. Девушка двигается подчеркнуто медленно, как бы через силу Прервав свой рассказ на самом интересном месте, я, безусловно, кое-что потерял в ее глазах. Впрочем, сейчас меня интересует не падение собственного авторитета, а нечто совсем иное За время нашего пребывания у озера нас никто не потревожил, или я что-то проглядел и сейчас пытаюсь установить, так ли это Вокруг все тихо и благопристойно. И все же ощущение, что кто-то незамеченный не сводит с нас внимательных глаз, не покидает меня. Ощущение, не более. Но многолетние странствия по чужим дорогам научили меня доверять своим ощущениям.

— Если я закрыла глаза и не отвечаю на вопросы, значит, я сплю, — говорит девушка.

Она все еще дуется. Мы отъехали от озера двадцать семь километров; это первые слова, которые я от нее услышал.

— Ну, конечно, спите, — говорю я. — Вы устали, был трудный день.

— Только не обижайтесь, ладно? Нет никаких сил противиться… Я полчасика подремлю и снова буду в полном порядке. — Все это уже гораздо мягче, покладистей.

— Да хоть часик! — ободряюще улыбаюсь я. Мысли мои заняты другим, но мне приятно отметить, что мир между нами восстановлен.

Ольга откидывается на спинку сиденья и закрывает глаза.

Веду машину, поглядываю на дорогу. Время от времени бросаю взгляды на спящую девушку. Она обладает даром вписываться в любой интерьер и удобно устраиваться где бы то ни было. Мне нравится, что она здесь, со мной в машине, на пустынной дороге, и от того, что она спит, а я бодрствую и веду машину, моя несложная миссия кажется мне чрезвычайно ответственной и важной. Определенно, бог создал женщину для того, чтобы мужчина рядом с ней чувствовал себя значительней

В следующую секунду от моего хорошего настроения не остается и следа. В зеркале заднего вида появляется серая «Волга». Судя по повадке, машина та же: мышиного цвета лимузин четко держит дистанцию, не вырываясь вперед, но и не отставая ни на шаг. То, что я по этому поводу думаю, не определишь банальным словечком «надоело». Чует мое сердце, кто-то задался целью испортить мне поездку. Хотелось бы знать, кто н почему

Мелькает дорожный знак «Крутой поворот». Разгоняю «Ниву» до ста километров и, почти не снижая скорости, влетаю в поворот. Не бог весть какой трюк, но все же по силам он далеко не каждому и не предназначен для глаз работников ГАИ. За поворотом резко сбрасываю скорость, притираю машину к обочине и останавливаюсь. Выхожу. Открываю капот и начинаю копаться в двигателе. Поглядываю назад, откуда должна появиться серая «Волга». На шоссе пусто, а в близлежащих окрестностях тоже никого Идеальная возможность задать друг другу несколько вопросов У меня, во всяком случае, найдется о чем поспрошать моих преследователей.

«Волга» выкатывается из-за поворота неспешным прогулочным шагом. Стало быть, за рулем какой-нибудь подмастерье.

Словно прочтя мои мысли, водитель увеличивает скорость, «Волга» стремительно проносится мимо. В машине двое. Им нечего мне сказать. Похоже, что им вообще нет дела до моей персоны. И только одна деталь укрепляет меня в уверенности, что это не совсем так. Я узнал номер.

Закрываю капот и обнаруживаю взгляд устремленных на меня глаз. Ольга проснулась и улыбается мне. Неужели один лишь вид моей озадаченной физиономии вызывает в ней столь отрадные чувства? Бодро улыбаюсь в ответ и тут же вспоминаю, что серая «Волга» впервые появилась на шоссе сразу же после того, как я встретил эту девушку. Может быть все дело в моей пассажирке? Но тогда почему она так спокойна.

Сажусь за руль.

— Не спится? — спрашиваю свою попутчицу.

— Полчаса прошло, — объясняет Ольга.

Логично, хотя лично меня и не убеждает. Включаю зажигание и трогаю с места. Проще всего было бы именно сейчас проверить мою последнюю версию и прямо спросить, что это за типы, но я нахожу подобные действия преждевременными.

— Чем вызвана наша остановка? — интересуете девушка.

— Клапана стучат, — импровизирую я. Вряд ли ей известно, что такое клапана. — Только отрегулировал, и вот пожалуйста…

— Они и в самом деле стучат? — невинно спрашивает Ольга.

Конечно же, она заметила и серую «Волгу», и мою растерянность, но, как и я, не спешит с вопросом или вообще не намерена его задавать.

— А вы не слышите?

Ольга машет головой. Я увеличиваю скорость.

— А теперь?

— Нет, — улыбается девушка.

Снова давлю на газ. Мы несемся со скоростью более ста километров в час.

— А так?

— И так нет.

Резко сбавляю скорость — «Нива» плетется, как загнанная лошадь.

— Может быть, сейчас?..

Бессмысленное занятие, тем более что стук клапанов — моя придумка, но она мне нравится. Может быть, потому, что отвлекает от мрачных мыслей. Впрочем, через несколько минут этого безудержного веселья в зеркало заднего вида вползает серая «Волга», а с ней возвращаются мрачные мысли. Она движется, не отставая ни на метр, но и не сокращая дистанции. У меня нет больше сомнений. «Волга» преследует «Ниву». Постояла себе где-нибудь на проселке, дождалась и снова вцепилась своей бульдожьей хваткой.

Время раздумий прошло, тем более что никакого логического объяснения действиям моих преследователей я так и не нашел, а объясняться сами они не пожелали. Как бы там ни было, у меня больше нет желания играть роль подопытного колика в неизвестном мне эксперименте. Пришла пора действовать. «Ну-с, Олег Михайлович, — обращаюсь я сам к себе, — покажите, мой друг, на что вы способны».

В следующее мгновение «Нива» срывается с места. Стрелка спидометра проходит отметку «сто» и замирает где-то у верхнего предела шкалы. Нас вдавливает в спинки кресел. Ускорение столь стремительно, что в «Волге» не успевают среагировать, и она оказывается далеко позади.

Я спокоен. Я очень спокоен. Я стал спокоен, как только нажал на педаль газа. В конце концов, это моя работа, а она как раз и состоит в том, чтобы в нужный момент действовать решительно и спокойно и показать все, на что способны ты и машина.

Дорога идет в гору. Впереди — двойной поворот: сначала правый, потом левый. Метрах в десяти от меня маячат желтые «Жигули». Неудачное место для обгона, рискованный маневр: никогда наперед не знаешь, что там, за поворотом. Но выбора нет. Если я пристроюсь за «Жигулями», «Волга» достанет меня в момент. Я иду на обгон.

За рулем в «Жигулях» настырный тип: такой не свернет к обочине, не сбросит скорость, не уступит. Ему только дай погоняться! Вместе с ним мы влетаем в поворот, будто связанные какой-то незримой нитью. Так и есть: за поворотом оказывается грузовик, двигающийся навстречу. Деваться нам с ним некуда. Разъехаться мы не можем: слева — сплошной скальный массив, справа — пропасть. Тормозить поздно. Приходится идти на рискованный трюк с переключением передач — ни на что другое просто не остается времени. Мгновенно ускоряюсь и в последний момент успеваю опередить «Жигули» и освободить проезд грузовику. Мелькает перекошенное лицо его шофера. «Прости, друг! Так уж получилось…»

«Жигули» остаются позади и не пытаются меня преследовать. Очевидно, после эпизода с грузовиком их водителю расхотелось гоняться.

Перевожу взгляд на свою спутницу, рассчитывая застать ее в состоянии, близком к обморочному, или в лучшем случае в слезах. Ничуть не бывало! У этой девушки характер истой гонщи-цы! Ольга в полном восторге от того, что происходит, хотя, вероятно, и не догадывается о подлинных причинах этого ралли.

— Браво! — восклицает она.

Ну что ж, за моего штурмана можно не беспокоиться. Тогда продолжим. Тем более что, воспользовавшись нашим самоуспокоением, серая «Волга» снова приблизилась на расстояние прямой видимости. В опытных руках «Волга» легко достанет «Ниву». Но в данном случае в опытных руках — «Нива». Увеличиваю скорость, насколько это возможно, и, обнаружив, что преследователи не отстают, решаю попробовать еще один вариант.

Дорога впереди сворачивает вправо и устремляется под гору. Прямо ведет другая дорога, проселочная, исчезающая в лесу. На проселке «Волга» «Ниве» не конкурент. Те, в «Волге», наверняка это знают и вряд ли сунутся. Скорее всего они станут барражировать по трассе, дожидаясь моего появления. Судя по тому, что преследователи отлично знают местность, задача не составит для них особой сложности и, в свою очередь, диктует мне мою: в условиях бездорожья оторваться как можно дальше и к моменту выхода на шоссе ускользнуть из-под осточертевшей мне опеки. Не раздумывая ни минуты, сворачиваю в лес.

Мелькают в бешеном хороводе деревья, только успевай вертеть баранкой. В сравнении с этим кроссом недавний смертельный номер с грузовиком кажется детской забавой. Спиной чувствую, что рубашка стала мокрой. Отвлечься от дороги и глянуть на Ольгу нет никакой возможности, но я почему-то уверен, что восторги девушки несколько поостыли.

Лес переходит в невысокий кустарник. То, что с большим трудом можно было назвать дорогой, привело нас на вершину горы. На глаз крутизна склона градусов сорок. Внизу в нескольких километрах тускло блестит в лучах заходящего солнца лента шоссе. Сам склон представляет из себя гигантскую россыпь камней; не самый большой из них величиной с мою новую прекрасную машину.

Ревет двигатель. «Нива» срывается вниз со склона и с глухим гулом, как овеществленное эхо, несется вниз. К счастью, быстрее, чем лавина, вызванная этим сумасшедшим падением. Я перестал соображать, что делаю, уступив свое место за баранкой спасительному инстинкту самосохранения, мне кажется, что это камни отворачиваются от меня, а не я от них. Если наши пути пересекутся, нас разнесет в куски.

Машина уже у подножия и мчится по равнине, а потревоженный склон все ворчит и шлет нам вслед свое неодобрение.

Благополучно миновав все препятствия, мы достигаем шоссе. Увеличиваю скорость. Во всех этих передрягах я как-то позабыл о ГАИ, и оно тут же напомнило о себе. Откуда-то свысока доносится знакомое тарахтение: нас догоняет желто-синий вертолет. Не дожидаясь, пока трубный глас с неба призовет меня остановиться, торможу сам. Стрелка спидометра ползет влево и, успокоившись, замирает возле нужного деления. Вертолет, набрав высоту, удаляется в сторону моря, куда, собственно, и направляемся мы.

С вершины подъема, на который мы взобрались, шоссе просматривается на добрый десяток километров в обе стороны. Ни впереди, ни сзади серой «Волги» не наблюдается. Не успеваю перевести дух и поздравить себя с тем, что маневр удался, как слышу адресованный мне вопрос:

— А теперь скажите, от кого это мы так стремительно удирали? — кокетливо улыбаясь, интересуется Ольга.

В самом деле, от кого?

5

Свет в палатке гаснет. Тишина и темень вокруг такие, что на ум невольно приходят мысли о конце света. Я мог бы нарушить их множеством имеющихся в моем распоряжении средств, но не делаю этого потому, что ничего не имею против мрака и тишины. Тишина обостряет слух, а в темноте иной раз удается подсмотреть такое, чего не разглядишь даже в лучах самого мощного прожектора.

«Нива», в которой расположился я, стоит на опушке каких-то зарослей. Палатка, избранная под резиденцию Ольгой, разбита на пляже в десятке метров от автомобиля. Возможно, при свете дня окрестный пейзаж и порадует взор, но теперь, исполненный какой-то мрачной недоговоренности, он кажется зловещим.

Сон не приходит. По давней привычке призываю себя поразмышлять о чем-нибудь отвлеченном, но соседство столь очаровательной девушки оставляет этот призыв повисшим в воздухе. Думаю о конкретном. О той, которая в десятке метров отсюда, по-видимому, тоже не спит и размышляет.

Где-то далеко в стороне пролетает самолет. Волна, рожденная в десятке миль, на последнем дыхании доползает до финиша и теребит берег. В соседних зарослях хрустит ветка. Случайные ночные звуки, столь выразительно оттеняющие тишину. Впрочем, не все. Хруст повторяется, заставляя меня придать собственным мыслям иное направление. Суть их проста.

Некто движется через заросли в нашем направлении. Судя по тому, что дикий зверь в здешних местах не водится, этот самый «некто» имеет человеческий облик. Если же вспомнить сегодняшнее назойливое поведение серой «Волги» и учесть, что место и время не очень подходят для дружеского визита, то остается заключить, что намерения визитера столь же мрачны, как ночь.

На случай, если мои предположения оправдаются, принимаю необходимые меры предосторожности. Дотягиваюсь до ружья, которое предусмотрительно положено на сиденье на расстоянии вытянутой руки, кладу его рядом с собой. Нащупываю фонарик и жду.

Долго ждать не приходится. Снова хрустит ветка, вслед за хрустом явственно слышны шаги. Потом шаги замирают. Человек пробирается не наугад, он боится быть обнаруженным, и у него определенная цель. Самое время продемонстрировать, что мы бодрствуем и готовы к встрече.

Открываю дверку кабины и вываливаюсь на песок. Резко вскакиваю, бросаюсь в сторону, к дереву, которое я приметил еще вечером. Включаю фонарик. Луч света простреливает заросли навылет и производит то действие, на которое я рассчитывал Ночной гость убегает, даже не пытаясь скрыть своего присутствия. Это все, что я хотел выяснить. Преследовать его нет смысла, да к тому же и небезопасно.

Возвращаюсь к машине и с полным небрежением к моим таинственным преследователям закуриваю. Сей вызывающий жест в достаточной степени аргументирован, ибо попытка повторного сближения вряд ли последует сию минуту. В то же время я надеюсь, что этот бесхитростный, тысячекратно испытанный прием придаст мне бодрости, ибо, честно говоря, мне не по себе. Я издерган, раздосадован. Напряжение сегодняшнего дня не прошло с приходом ночи. Конечно, глупо располагаться на ночлег в таком безлюдном месте, но тут уж, как говорится, все мы умны задним числом.

Сейчас я лягу, буду пытаться уснуть, но не усну. Буду вскакивать на каждый шорох и гоняться с ружьем за призраками, и, если Ольге вздумается выглянуть из палатки, она, пожалуй, решит, что я спятил. Отлично проводите отпуск, товарищ Никитин, говорю я себе. Эдак и в психиатричку угодить недолго.

Ольга появляется из темноты столь неожиданно, что я вздрагиваю — на ее месте мог оказаться кто-нибудь другой. Сколь пристально мысли мои ни заняты другим, все же успеваю отметить, что выглядит девушка отменно и, по-видимому, еще не ложилась.

— Не спится, — объявляет она.

Мне тоже. Ни о чем другом моя спутница, будем надеяться, не догадывается. В тот самый момент, когда я говорю ей, что лучшее средство борьбы с бессонницей — хорошенько встряхнуться, мне приходит в голову как.

— Встряхнуться?..

— Поехали на свадьбу! — предлагаю я.

— Сейчас не самое удачное время для шуток, — вздыхает Ольга.

Конечно, мы уедем отсюда, даже если мне придется уговаривать ее до утра. Сколько же событий может произойти до утра, если полночь еще не наступила! Гашу улыбкой нахлынувшее на меня смятение и обращаюсь к девушке со словами;

— А, знаете, Оля, это ведь не шутка.

6

Ночная дорога действует на меня освежающе Возможно, потому, что нас никто не преследует. Мелодии, льющиеся из приемника, способны взбодрить самого отъявленного скептика, к каковым, к счастью, причислить себя пока не могу. Что касается Ольги, то она забилась в угол и молчит. Я не делаю никаких попыток разговорить девушку. Мы оба понимаем, что наше поспешное бегство с побережья было вызвано отнюдь не свадьбой и у нас обоих есть основания эго не обсуждать друг с другом.

В таком вот настроении мы приближаемся к месту действия. Искомую деревеньку можно приметить с расстояния в добрый десяток километров, на среднем же плане происходящее являет из себя нечто среднее между извержением Везувия и карнавалом в Рио-де-Жанейро. С небес на это буйство света радостно взирает луна в окружении сонма ликующих звезд. Люди веселятся, у людей праздник, так почему бы, черт возьми, об этом не узнать всей Вселенной и не возрадоваться!

Лихо торможу и за ту минуту, по истечении которой наша прибытие станет центром всеобщего внимания, успеваю разглядеть детали. Несмотря на поздний час, веселье в самом разгаре. Ломятся от яств накрытые во дворе столы, во главе которых я замечаю Автандила Руставели. Между столами и погребом курсируют женщины с кувшинами, содержимое которых, надо полагать, покрепче газировки. Аппетитно дымится невероятных размеров мангал, способный вместить быка. Играет небольшой, но звучный оркестр национальных инструментов. Молодежь демонстрирует себя в танце, и почтенные аксакалы с воодушевлением приветствуют каждый удачный выпад.

Преисполненный скрытого достоинства, сдержанно гляжу на Ольгу — кажется, кто-то здесь сомневался! — и обнаруживаю прямо-таки разительные перемены. Девушка возбуждена. Она смеется. Ее захлестнула эта атмосфера безудержного веселья. Она выходит из машины и протягивает мне руку. Я следую за ней, успевая подумать о том, что даже такое в целом безотрадное явление, как извержение вулкана, может содержать в себе некий положительный момент, если дело происходит холодной зимней ночью.

Появление красной «Нивы» замечено. Для опытного глаза Руставели не составляет особого труда определить, кто перед ним. Тамада взмахом руки останавливает танцы, поднимает новобрачных, родственников, гостей и сам во главе колонны движется нам навстречу. Пораженные размахом встречи, мы несколько теряемся.

— Дорогой! Я знал, что ты приедешь! — раскрыв объятья, гудит Автандил.

Мы обнимаемся. Пока участники торжественной встречи перестраиваются в живописное полукольцо, тамада, радостно косясь в сторону Ольги, успевает шепнуть мне на ухо:

— Кто это?

Ситуация не оставляет времени на раздумья.

— Это… — начинаю я, надеясь, что некий голос свыше сподобит меня закончить фразу.

— Твоя жена! — догадывается Руставели.

Ход его размышлений несложен. Эдакая прелесть может быть либо ангелом, либо супругой. Но нынче ночью в ангелов здесь не верят.

Участники этого короткого разговора столбенеют, каждый на свой лад — я от смущения, почтенный тамада от восторга. Не теряет присутствия духа лишь девушка. Она встряхивает головкой, чем приводит нашего огнеборца в состояние, близкое к экстазу, и представляется:

— Ольга.

— Добро пожаловать, дорогая Ольга! — грохочет Руставели, и горы возвращают подобное обвалу эхо. — Добро пожаловать!

Он делает знак оркестру. Звучит что-то вроде марша. Чувствуя себя последним болваном, шепчу на ухо Ольге:

— Они приняли вас за мою жену. Надо исправить это недоразумение.

— Не спешите. Успеете, — улыбается она.

Улыбка адресуется всем, и каждый без зазрения совести относит ее на свой счет. В рядах лихих джигитов наблюдается массовое подкручивание усов. Два-три экземпляра покрупнее теснят соседей, занимая выигрышные позиции.

Тамада жестом останавливает музыкантов и приступает к представлению участников событий.

— Наши новобрачные. Посмотри, какие красавцы!

Действительно, красавцы. Известный на всю Грузию животновод строен, как утес, и гибок, как лоза. Румянец на щеках известной на всю Грузию чаевода подобен розе на заснеженном склоне Эльбруса. Я жму руку жениху. Ольга обнимает невесту.

— Поздравляем.

— Спасибо. Спасибо, что приехали.

— Нателла, Софико, Сулико, Георгий, Зураб, Гоги, Эллочка, Григорий, дедушка Шота, Тамара, Шалва, Гиви, Кахи и маленький Самвельчик, — называет тамада.

Жму чьи-то руки, похлопываю по чьим-то плечам, меня целует какая-то игривая молодка.

— Очень приятно.

— Очень.

— …приятно!

— Очень!..

Раздвинув толпу, на передний план выдвигается толстый краснощекий молодец с усами в пол-лица, не упомянутый в вышеприведенном списке.

— Тариэл, — рекомендует молодца Руставели… — По-русски не говорит, но очень хороший человек!

— Олег.

— Ольга.

Усач что-то бормочет, пунцовея до крайней степени. Держу пари, что его монолог адресован моей «женушке».

— Он говорит, что мой друг и гость — очень счастливый человек. Очень! — переводит Руставели. — Он говорит, что жена моего друга и гостя — луна на небе! Между прочим, это самые высокие слова, какие мужчина может сказать женщине, — доверительно сообщает он Ольге.

Про себя добавляю: только не в присутствии мужа.

Нас приглашают к столу.

— Вы не находите, что тирада этого Тариэла даже в переводе звучит несколько вызывающе? — говорю я Ольге.

— А вы не волнуйтесь, — с достоинством отвечает девушка. — Я вам все-таки не жена. Кстати, Олег, — голос ее теплеет, — спасибо за то, что привезли меня сюда.

Мимолетно и как бы случайно Ольга касается моей руки, и этот жест примиряет меня с обществом вызывающих молодых людей, которые так и кишат поблизости.

Нас усаживают на почетные места рядом с новобрачными, и мы присоединяемся ко всеобщему молчанию, предваряющему тост тамады. Использую эту короткую паузу, чтобы приглядеться к собравшимся. Ничье лицо не привлекает внимания, а моя хваленая интуиция на сей раз безмолвствует. Сколь высоко ни оценивай здешнее гостеприимство, вряд ли стоит предполагать, что пассажиры «Волги» весь день донимали нас с единственной целью — завлечь на свадьбу.

Убедившись, что тишина достигла нужной кондиции, Руставели обводит присутствующих добрым взглядом и начинает:

— Для чего на свете живет человек? Ради богатства? Нет! Ради славы? Слава — пустой звук, если в жизни не было ничего, кроме славы. Ради того, чтобы дожить до ста пятидесяти лет и сказать: «Смотрите, люди, я самый старый среди вас»? Мне жаль такого человека. (Прадедушка невесты: «Правильно!») Я хочу вам напомнить замечательные слова нашего великого поэта, однофамильцем которого я имею честь являться:

(Оживление в зале).

Тамада поднимает свой бокал, глаза его сверкают, голос гремит:

— Давайте же в этот большой для новобрачных и для всех нас день выпьем за то, чтобы каждый из нас жил на земле столько, сколько ему положено, чтобы хорошо делал свое дело, чтобы радовался, глядя на детей, внуков и правнуков, и чтобы всегда были с нами мир, счастье и любовь! За вас, дорогие! (Возгласы одобрения.)

Воздаю должное ораторскому искусству моего друга и чокаюсь с Ольгой.

— За тебя, дорогая!

— За тебя, дорогой! — отвечает она бесцветным голосом, как и подобает примерной супруге.

Вино превосходное. Впрочем, человек, расположившийся напротив, на сей счет, по-видимому, иного мнения, ибо к бокалу он так и не притронулся. Он сидит и не сводит печальных глаз с Ольги. Это небезызвестный Тариэл.

— Почему он все время на меня смотрит? — шепчет мне девушка.

— Вы ему нравитесь, — говорю я.

И тут же мне в голову приходит, что возможна и другая причина столь пристального внимания. Об этом я, естественно, умалчиваю.

— Ты, — поправляет она.

— Ты, — повторяю я.

Иной раз и малопочтенная роль эха не лишена приятности.

— Но ведь я замужем, — резонно замечает она, возвращая меня к интересующей ее теме.

— Разве это препятствие для мужчины?

— Луна в небе… Такие слова женщины помнят до гробовой доски. А он симпатичный, правда?

Стоит мужчине выдать «на-гора» какой-нибудь дурацкий комплимент, и он уже симпатичный.

— Если бы он понимал по-русски, у него бы сразу улучшилось настроение, — говорю я.

Настроение у нашего визави не меняется, тем не менее мне кажется, что его способности к языкам Руставели несколько приуменьшил.

Появляется тамада, делает знак рукой. К нам спешат веселая старуха с кувшином и краснощекий толстяк с двумя рапирами шашлыков. Автандил с поклоном преподносит нам по рапире и, заговорщицки подмигнув мне, интересуется:

— Узнаешь?

— Неужели?..

— Он самый — наш бывший попутчик. Высший сорт! Ешьте, пейте, Гости дорогие! У нас на свадьбе быть голодным и трезвым не полагается!

Поздно ночью, когда самые стойкие еще сидят за столом и еще звучит песня, тамада провожает нас на ночлег. Открывает дверь, пропускает в какую-то комнату и говорит:

— Вам здесь будет хорошо. Отдыхайте. Пойду скажу этим головорезам, чтобы не шумели.

Осенив «чету Никитиных» улыбкой, Руставели выходит. Мы остаемся вдвоем. Осматриваемся. Комната небольшая, интерьер выдержан в национальном стиле, стены покрывают ковры. Кровать, как и следовало ожидать, одна. Пауза затягивается. Молчание становится неловким.

— Вот они, последствия фиктивного брака в лучшем виде, — бормочу я.

Ольга молчит. Судя по всему, выход из создавшегося положения следует искать мне. Эти поиски не затягиваются, хотя и стоят определенной внутренней борьбы с самим собой.

— Ну вот что… Оставайся здесь, — решаю я. — Я переночую в машине.

— Не надо в машине! — поспешно восклицает девушка.

— Почему? — задаю я естественный в этой ситуации вопрос.

— Ну, в общем… — Ольга лихорадочно ищет ответ и наконец находит: — Нас могут неправильно понять. Хозяева так старались! Думаешь, легко разместить такое количество гостей?

— Я так не думаю и поэтому исчезаю, — заявляю я. — И вот что, Оля… После того как я уйду, хорошенько запри окно и дверь.

— Боишься, что украдут? — вымученно улыбается девушка.

— Боюсь, — говорю я, что в той или иной степени соответствует действительности.

После того как я дал необходимые указания, мое присутствие в данной географической точке становится необязательным. Направляюсь к двери.

— Олег! — окликает меня девушка.

Оглядываюсь. У меня нет никаких сомнений. Она боится за меня, но объяснять причину своих опасений не решается. Что ж, подождем.

— Спокойной ночи, — говорю я.

— Спокойной ночи, — шепчет Ольга.

Оставив ее наедине со своими страхами и сомнениями, обхожу дом и, укрывшись в темноте, какое-то время наблюдаю за заветным окном. Вопреки моим советам девушка не заперла его на засов, а, наоборот, распахнула настежь. Выключив свет, она замирает у окна. Оставляю свой пост и следую дальше. Здесь пока все.

Свадьба сходит на нет. У столов еще копошатся какие-то личности, но вряд ли они способны соображать, что происходит в окружающем мире. В поисках пристанища оглядываю двор. Мое внимание привлекает стог сена, стоящий у забора. Стратегические достоинства этой позиции очевидны. С вершины стога отлично просматривается двор и, что немаловажно, улица.

В следующее мгновение занимаю сей опорный пункт, надеясь, что никто этого не заметил. Сено оглушительно пахнет. Запахи навевают фривольные мысли о сне. Дабы отогнать от себя сон, выдергиваю пук травы и энергично растираю щеки и лоб. На время это помогает. Во дворе и на улице не происходит ничего заслуживающего внимания, и меня начинает снова клонить ко сну. В этот самый момент у «Нивы» возникает какая-то фигура. Это не подвыпивший прохожий и не подгулявший гость, интересующийся новинками отечественного автомобилестроения. Появление этого человека здесь не случайно.

Осторожно обойдя автомобиль, фигура делает попытку нырнуть под капот. Забыв о сне, с интересом слежу за развитием событий. Тут же выясняется, что этим занят не я один. Кто-то из-за стола, где, по-видимому, крайне нуждаются в свежих силах, зовет:

— Эй, дорогой, куда полез? Иди сюда! Выпьем!

Неизвестный выбирается из-под машины и поспешно исчезает в темноте.

— Куда ты, генацвале? — удивляется приглашавший.

Вопрос остается без ответа. В следующие часы моя «Нива» не привлекает ничьего внимания. Рассвет уже золотит близкие вершины гор, когда я, убедившись, что наиболее стойкие из гостей вознамерились пировать до утра, позволяю себе уснуть. Мой сон желанен и легок. Мне снится, что я летаю. Это, помимо всего прочего, означает, что дело, которому я посвятил трудный день, удалось.

7

Утро. С гор тянет свежестью. Отчетливо слышен шум перебранки: гортанные крики женщины и размеренные, методичные, как удары молота, контрдоводы мужчины. Где-то по соседству лопочут куры. Разгребаю сено и выбираюсь наружу. Обозреваю пустынный в этот час двор и столь же пустынную улицу. Едва заметно дымит очаг. Во главе стола мирно похрапывает тамада.

Сползаю со стога. Делаю несколько энергичных движений, стряхивая с себя сон. Подхожу к машине. Все, что меня интересует, на месте.

Мой следующий маршрут — к двери, за которой спит Ольга. Совершенно неожиданно для себя обнаруживаю дверь открытой. Стучу, потом вхожу. Девушки в комнате нет.

Возвращаюсь во двор. Мое первое побуждение — броситься к спящему Руставели. Впрочем, я тут же останавливаю себя. Мой друг не вел бы себя столь инертно, имейся в наличии причины, посягнувшие на его сон, к каковым, без сомнения, можно отнести исчезновение Ольги. Прислоняюсь к забору, приготовляюсь закурить и хорошенько все обдумать.

Из утреннего тумана появляется всадник на лошади. Лошадь серая, в яблоках. Всадник, точнее, всадница — Ольга. Картина, которая открывается моим глазам, способна восхитить даже человека с воображением пня, но сейчас не до восторгов.

Девушка останавливается у калитки и лихо спрыгивает с лошади.

— Ой, как здорово! — запыхавшись, говорит она. — Просто чудо какое-то! Это все Тариэл. Я не могла отказаться, правда!

Кому еще могла прийти в голову идея этой романтической прогулки с чужой женой, как не герою Руставели! Я отворачиваюсь к забору, не без тревоги обнаруживая, что чувства, меня обуревающие, совсем не те, каковые пристало испытывать автопутешественнику к своей случайной спутнице. Они совсем другого толка.

Ольга приближается, кладет мне руку на плечо.

— Олег, милый, прости! Я заставила тебя волноваться…

Оборачиваюсь и интересуюсь как можно безразличнее:

— С чего ты взяла?

С этого момента наш разговор мог бы пойти по одному интересующему меня направлению, но его прерывает Тариэл. Способность этого человека появляться некстати поразительна. По-видимому, всадник из него неважный, ибо передвигаться он предпочитает за рулем открытого «уазика». Сказал бы я ему, да жаль, он не понимает по-русски.

— Спасибо, Тариэл! — кричит девушка.

Тариэл что-то бормочет по-грузински. Потом отъезжает. Лошадь послушно следует за ним.

Говорю, что намерен продолжать путь. Ольга покорно соглашается. Мы уже собрались и сидим в машине, неожиданно перед нами вырастает всклокоченный тамада. Широко разведя руками, он преграждает нам путь и обиженно спрашивает:

— Куда?

Приходится выйти и объясниться.

— Автандил, нам пора ехать! — говорю я.

— Нет, нет и еще раз нет! — решительно заявляет Руставели. — У нас так не полагается! Что за гости, слушай? Приехали последними. Уезжают первыми. Передо мной не стыдно? Хорошо. А перед молодыми? Что им скажу?

— Мы хотели проститься, но они спят, — говорит Ольга.

— И пусть спят. Пусть! — восклицает тамада. — Такой ночи, как эта, в их жизни больше не будет. А когда проснутся, мы сядем за стол и выпьем за моего друга Олега Никитина, выдающегося автомобилиста, знаменитого путешественника, главу замечательной семьи, мужа красавицы жены и просто очень хорошего человека!

Достигнув предела своего красноречия, Руставели умолкает. В самом деле, что тут можно добавить?

Смущенный развернутой передо мной картиной, молчу и я. Молчу недолго, чтобы меня не заподозрили в самолюбовании.

— И все-таки нам надо ехать, — говорю я.

— Ну что ж… — Тамада расстраивается до последней возможности, но потом лицо его озаряет улыбка. — Если очень надо… «Мудрецу (помнишь, да!) торопиться не пристало. Поступать он так обязан, чтоб душа не горевала!»… Поезжай. В мире много разных дорог. Но самая широкая и самая прямая всего одна. Хороший человек всегда идет именно по этой дороге, а значит, обязательно встретит другого хорошего человека. Я думаю, увидимся. Прощай.

— Ну, почему «прощай», Автандил? — восклицает Ольга. — До свидания!

— Правильно говоришь, душа! — цветет Руставели. — До свидания! До скорого и радостного свидания.

Мы обнимаемся. Тамада прощается с Ольгой. Сажусь за руль. Девушка располагается рядом. Я трогаю с места. В зеркале заднего обзора становится все меньше, убегает фигура однофамильца великого поэта, пожарника и тамады Автандила Руставели. Он стоит и машет рукой до тех пор, пока его не скрывает поворот, но я уверен, что он еще долго не сходит с места.

8

Резко давлю на тормоз. Нас швыряет вперед, но ремни безопасности амортизируют рывок.

— Прости, — коротко бросаю я девушке. — Объяснения потом.

Выбираюсь из кабины, опускаюсь на корточки и поднимаю невесть как попавшего сюда едва оперившегося птенца. Моя радость — двойного действия: я спас живое существо и еще раз убедился в безотказной своей реакции.

Подходит Ольга.

— Боже, как ты меня напугал, — признается она.

Кладу птенца ей на ладонь.

— Какой хорошенький! — восхищается девушка.

Процесс любования продолжается минуты полторы, после чего Ольга решительно заявляет:

— Надо что-то делать! А вдруг это будущий орел?

— Ну, не совсем орел… — говорю я, глядя на двух пташек, закладывающих у нас над головами сумасшедшие виражи. — Дай-ка его мне.

— Что ты надумал? — интересуется Ольга.

— Посажу этого молодца на какое-нибудь подходящее дерево и препоручу предкам. Вон там, видишь?

— Держи. — Девушка передает мне птенца. — Только, пожалуйста, осторожно.

— Это ты обо мне или о нем? — интересуюсь я.

— О вас обоих.

Лезу на ближайшее дерево и пристраиваю беглеца в углубление между ветками.

— Привет, дурашка, — говорю я ему и спрыгиваю вниз.

Какое-то время мы прогуливаемся вдоль шоссе, ожидая, пока родители приветят своего беспутного отпрыска. Судя по их реакции, в ближайшие несколько минут семейству суждено соединиться.

— Скажи, Олег, ты добрый? — неожиданно спрашивает девушка.

Вот так вопрос!

— Ты что же, задалась целью поставить меня в тупик? — говорю я, надеясь выиграть время для более достойного ответа.

Но Ольгу, похоже, в данный момент не занимает мое смущение.

— Добрый, — сама и отвечает она. — Ты хороший и добрый человек.

Выглядит это так, будто кто-то ей чего-то обо мне порассказал, а она возьми и убедись в обратном.

— До сих пор мне казалось, что говорить комплименты — привилегия мужчин, — бормочу я.

— От вас дождешься! — улыбается девушка. И тут же становится серьезной: — Это не комплимент. Я же вижу…

Наш содержательный диалог мы продолжаем на ближайшем пляже. Мы только что искупались и теперь лежим на песке лицом к лицу на расстоянии вздоха. Кроме нас, здесь всего несколько человек, что дает мне право считать берег пустынным.

— Скажи… — говорит девушка.

— Да?..

— Могло случиться, что ты поехал бы в другое место?

— Наверное, — бездумно отвечаю я.

— Куда, например?

— Разве это имеет какое-нибудь значение?

— Имеет. Итак, куда же?

Похоже на допрос, но я не обращаю на это особого внимания. Мне хорошо. А когда мне хорошо, я не ищу скрытого смысла в происходящем.

— Мне не хочется отвечать, — говорю я.

— Это почему же? — деланно сердится Ольга.

— Потому что мне не хочется говорить.

— А почему тебе не хочется говорить?

— Потому что мне хорошо, — отвечаю я и закрываю глаза.

Тема исчерпана.

— И все-таки тебе придется отвечать, — теребит меня девушка.

Что ни говори, твердолобый экземпляр ей попался. Любой другой на моем месте давно бы уже дал соответствующие показания.

— Ну ладно, ладно… О чем ты?

— Господи, какая забывчивость! — возмущается Ольга. — Я спросила, куда бы ты поехал, если бы не поехал сюда.

— Куда бы, если не сюда… — мямлю я. Получается что-то вроде рефрена. — Слушай, скажи наконец, какое это имеет значение?

— Просто, если бы ты поехал в другое место, мы бы не встретились, — смущенно лепечет Ольга.

На такие перегрузки я не рассчитывал. Пора снимать напряжение.

— Вот оно что!.. Так знай же, прекрасная незнакомка, что, всем своим существом предчувствуя встречу с тобой, я не поехал в Ялту, — говорю я тоном старого ловеласа.

— А зря! — неожиданно вырывается у девушки.

Если память мне не изменяет, это третье по счету предупреждение, сделанное как бы случайно Троекратное повторение, насколько мне известно, возводит любое событие в ранг закономерности. Отмечаю это обстоятельство про себя, наперед зная, что оно не повлияет на ход нашей беседы. Но должно повлиять.

Я растягиваюсь на песке. Какое-то время мы молчим. Мне есть о чем помолчать. Надо думать, и Ольге тоже.

— А в Москве сейчас дождь, сыро и холодно, — вторгается в паузу девушка.

— Откуда ты знаешь? — интересуюсь я как бы между прочим.

— Знаю, — уклончиво отвечает она. — Я люблю тепло. Здесь его так много, и почти круглый год солнце.

Логический вывод из ее последнего заявления делает честь моим умственным способностям.

— Тебе надо жить здесь, — говорю я.

— Именно это мне недавно и предложили.

— Да? Если не секрет, кто же?

— Один тип.

— Ну а ты?

— Отказалась, — отвечает Ольга, подумав. — Самоуверенность и заносчивость этого типа не смогут компенсировать даже триста шестьдесят пять солнечных дней в году.

— Ты поступила правильно, — констатирую я.

Ольга задумчиво смотрит на воду. Ветер развел волну. Волна баюкает отражение солнца, катит его к берегу.

— Слушай, Олег, в Воркуте тоже есть солнце? — неожиданно спрашивает девушка.

Свою трудовую деятельность Олег Никитин действительно начинал в тех краях, но я что-то не припомню, чтобы эту тему мы обсуждали с Ольгой. А впрочем…

— Всюду есть солнце, — говорю я. — Только там, на Севере, оно другое. Представляешь, несколько месяцев его нет совсем. Ночь, темень, мороз, пурга… Бр!.. И вот в один из дней краешек солнечного диска впервые показывается из-за горизонта. Это как чудо!.. Люди просто сходят с ума от счастья.

Воистину маршруты женской логики невозможно предугадать. От продолжительности светового дня в Заполярье мы переходим к моей жизненной неустроенности.

— Я кочевой человек, Оленька, — объясняю я причину своего одиночества. — Женщины отдают предпочтенье мужчинам оседлым. Формально я женат, а фактически мы с женой давно уже сосуществуем порознь. Так удобней и ей, и мне.

— И кто же… явился инициатором вашего… этого самого разъезда?

— Ну, разумеется, я, — говорю, смутно подозревая, что на самом-то деле все было как раз наоборот.

Девушка, по-видимому, того же мнения.

— Зачем ты на себя наговариваешь? — укоризненно спрашивает она.

— Это не наговоры. Это правда Как видишь, я не ставлю целью тебе понравиться.

— А почему ты решил, что нравишься мне?

Вам слово, мистер Ловелас!

— Да я просто в этом уверен. Продолжительная пауза в оркестре.

— Самое странное, что так оно и есть, — растерянно улыбается Ольга.

Что ты на это скажешь? Что ни скажи, все прозвучит банально. Самое лучшее в моем положении — молчать что я и лаю. Зачерпнув песок в ладонь, пропускаю его сквозь пальцы и смотрю поверх головы девушки гуда, где еще час назад приметил на обрыве двух молодцов, усердно разглядывающих морскую ширь. В моем тщательно подобранном багаже есть бинокль, с помощью которого я мог бы поближе разглядеть эту компанию. Но, во-первых, мне не хочется тревожить девушку а во-вторых, я знаю, что у них тоже есть бинокль

9

Ресторан расположен в живописном ущелье и, судя по обилию машин, заполнивших стоянку, пользуется популярностью Не без труда нахожу свободное место и с трудом втискиваюсь между серебристой экспортной «Ладой» и голубым «фордом-капри». В окружении элегантных экипажей моя «Нива» смотрится как трудяга-тяжеловес в обществе племенных рысаков, но нам с ней это как-то все равно. Среди транспортных средств, дожидающихся своих хозяев, мы с ней приметили три серые «Волги».

У входа в ресторан нас встречает улыбчивый мужчина в смокинге.

— Добрый вечер, — с любезностью, превосходящей дежурную, приветствует он. — Николайшвили, метрдотель. Добро пожаловать в наш ресторан!

Жалуем. Метрдотель пропускает меня с Ольгой вперед, а сам услужливо семенит следом.

— Издалека к нам прибыли? — интересуется он.

— Издалека, — не удостаивая метрдотеля поворотом головы, бросает девушка. В атмосфере фешенебельного ресторана она чувствует себя столь же уверенно, как и на трассе нашего ралли. Ее появление уже привлекло внимание лиц, мужского пола, занимающих ближайшие столики.

— Одесса? Ростов? Черновцы? — предполагает провожатый.

— Москва, — говорю я.

Услышав, что гости не принадлежат к жителям городов, которые он ставит выше столицы, метрдотель сникает.

— Москвичи? Замечательно, — кисло произносит он. Говорит подоспевшему официанту: — Проводи наших гостей к столику номер пять. — И исчезает.

У него обнаружились срочные дела в противоположном конце зала.

Вечер у столика номер пять начинается с небольшой заминки. Я усаживаюсь лицом к окну. Усаживаюсь преднамеренно: у меня перед глазами — автостоянка и входная дверь. Ольга устраивается напротив меня. Пока я беседую с официантом, она с отсутствующим видом разглядывает зал. Закончив переговоры, обнаруживаю ее обеспокоенной. Интересуюсь, в чем дело.

— Дует, — жалобно отвечает девушка.

У меня есть основания заподозрить иную причину ее нервозности, но факт сквозняка налицо. Предлагаю поменяться местами, на что моя спутница с готовностью соглашается. Теперь, когда я лишен возможности созерцать столь важные объекты, у меня появляется дополнительная причина бросить взгляд на скопище автотехники, расположенной по соседству. Встаю.

— Куда ты? — спрашивает Ольга.

Говорю, что хочу переставить машину. На стоянке сутолока, скоро стемнеет, кто-то будет выезжать — заденет. Одним словом, нормальное беспокойство нормального автомобилевладельца.

Объяснение ее удовлетворяет.

— Только скорее, ладно? — просит девушка.

Умение держать себя в руках у нее, если можно так выразиться, непрофессиональное, и, когда она плохо владеет собой, она переживает. Это заметно. Не очень, но заметно. Конечно же, она тоже видела серые «Волги».

Покидаю ресторан и провожу рекогносцировку. Интересующие меня автомобили на прежних местах. Номера на всех трехместные, и один из них кажется мне знакомым. Мне приходит на ум обсудить это обстоятельство с кем-нибудь из персонала заведения: своих тут, без сомнения, знают. Верчу головой в поисках подходящего собеседника и обнаруживаю дремлющего у входа швейцара. Это то, что мне нужно. Иду на сближение и, когда последнее, по моим расчетам, достигнуто, лезу в карман за сигаретам.

— Закуривайте, — предлагаю я швейцару.

Незамысловато, но вполне подходит в качестве затравки.

Швейцар открывает глаза и рассматривает сначала протягиваемую ему пачку «Примы», потом обладателя столь редкостных сигарет. Признав во мне ходока из дальних мест и не усмотрев в моих действиях ничего предосудительного, он принимает вызов.

— Лучше этих, — говорит швейцар, извлекая на свет пачку «Пэл Мэл».

И я понимаю, что ответы на мои вопросы будут стоить недешево.

Мы закуриваем и еще несколько мгновений молча обозреваем друг друга, внося в свои выводы последние коррективы.

— Значит, Габуния уже здесь? — говорю я, указывая на серую «Волгу», стоящую к нам ближе других. — Как это я не заметил?

— Какой Габуния? — лениво любопытствует швейцар.

— Мой приятель из Тбилиси — это его машина.

— Пойдем, — предлагает швейцар, одарив меня взглядом, исполненным сочувствия.

Я жду от него слов, а он намерен вовлечь меня в действие. Любопытно, какое?

Мы подходим к заинтересовавшей меня машине. Швейцар достает из кармана ключи на пикантном брелоке, открывает дверку «Волги», опускается на переднее сиденье и приглашает меня расположиться рядом.

— Садись, дорогой, — говорит он. — Это моя машина.

Тем временем в ресторане происходит незначительный инцидент, я хоть и нахожусь в каких-нибудь ста метрах, но не могу вмешаться в ход события.

За столиком в дальнем углу некто в джинсовой куртке рассчитывается с официантом. Уплатив по счету, человек встает и направляется к выходу. Он спешит, у него нет желания быть узнанным. У самой двери «джинсовая куртка» вынужден уступить дорогу официантке с тяжело груженным подносом, и этого полуоборота достаточно для того, чтобы Ольга, нелюбопытно переводя взгляд с одного предмета интерьера на другой, увидела его лицо. Девушка вздрагивает. Она, без сомнения, знает этого человека.

Выйдя из ресторана, «джинсовая куртка» оказывается передо мной на расстоянии прямой видимости, но мой взгляд в его сторону расфокусирован: я отвлечен беседой со швейцаром. К тому же на стороне незнакомца сгущающиеся сумерки. Он сворачивает влево и исчезает со сцены.

— Ну, значит, машина моего приятеля вон та, — говорю я.

— Это машина товарища Мачаидзе, — объясняет швейцар.

Держу пари, он уже смекнул, что никакого приятеля нет и в помине.

— Мачаидзе? Футболиста?

— Он не футболист, нет. Большой человек!

— Тогда третья, — простецки продолжаю я. — Мой приятель никогда не опаздывает.

Швейцар хитро щурит на меня свои белесые глаза.

— Интересуетесь, да? — с намеком спрашивает он.

Все понято как надо. Нащупываю в кармане некую шуршащую бумаженцию и переправляю ее в ладонь швейцару. Он зажимает купюру в кулаке и рассматривает кулак с прозорливостью рентгеновской установки.

— К нам много людей приезжает, — наконец говорит он. — Это машина моя. Заработанная честным трудом!.. Вон та — товарища Мачаидзе. А чья третья, я не знаю.

Переставляю «Ниву», уступаю дорогу дикому мотоциклисту, с ревом стартующему из ближайших кустов, и возвращаюсь в ресторан. Здесь оживленно. Какой-то подвыпивший верзила схватил Ольгу за руку и тянет танцевать. Девушка отбивается, но вырваться из объятий этакого экскаватора ей не по силам. Как водится, за развитием событий заинтересованно следит весь зал, но никто не вмешивается.

— Олег! Олег! — завидев меня, кричит девушка.

На хорошей спринтерской скорости срываю ленточку и вклиниваюсь между Ольгой и верзилой. У меня большие сомнения по поводу того, понимает ли этот мешок с песком доступный нам язык, но я как можно громче и внятнее все же советую ему идти своей дорогой.

— А это кто такой? — удивляется звезда танцевального вечера.

Не успеваю представиться. Несильный, но достаточно ощутимый толчок отбрасывает меня в сторону. В зале воцаряется тишина. Прижавшись к стене, испуганно следит за развитием событий Ольга. Сейчас у меня нет времени ее успокаивать.

Снова подхожу к верзиле и возобновляю переговоры. Я мог бы уложить его с одного удара, но два обстоятельства мешают мне это сделать немедленно. Во-первых, важно, чтобы в последующем за всем милицейском протоколе было отмечено: драку начал не я. А во-вторых, нелишне было бы знать, какими силами, кроме этого монстра, располагают нападающие, если таковые имеются в наличии.

Верзила на уговоры не поддается. Он ударяет правой. Эффектным этот удар кажется только из последних рядов партера, ибо я успеваю увернуться, и размером с хороший кирпич кулак со свистом проносится в миллиметрах от моего лица, навевая приятную прохладу. Слышу, как кричит Ольга. Экскаватор разворачивается для второй попытки. Напоследок еще раз гляжу в тупо ухмыляющееся лицо незнакомого мне человека и в следующую секунду многократно выверенным ударом отправляю его в нокаут. До счета «шесть» верзила стоит как бы в ожидании аплодисментов, потом тяжело рушится на пол. Занавес.

Зал, до того молчавший, взрывается. Слышатся негодующие крики. Официанты ожили и решительно бросаются к месту действия. Ольга опережает их и преграждает путь, будто надеется меня защитить. А в двери, неумолимый и грозный, уже вырастает милицейский наряд.

10

Пока меня, Ольгу и находящегося в блаженном состоянии тихого согласия со всем миром верзилу опрашивают в районном отделении милиции, в переговорном пункте местного узла связи происходят заслуживающие внимания события. Из кабины номер четыре некий молодой человек ведет со своим абонентом следующий диалог.

АБОНЕНТ. Слушаю.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Это я.

АБОНЕНТ. Да?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Мы не можем войти с ним в контакт. Он возит с собой какую-то девчонку.

(Продолжительная пауза).

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Вы слышите?

АБОНЕНТ. Да.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Что делать?

АБОНЕНТ. Изолируйте ее. Я жду до завтра.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Да, но…

(В трубке гудки отбоя.)

Молодой человек покидает переговорный пункт, садится за руль серой «Волги» и уезжает. Минуту спустя к телефонистке обращается еще один молодой человек, настроенный решительно. Выдернув из кармана рубашки краешек удостоверения, он называет свое звание и имя.

— Слушаю вас, — испуганно произносит телефонистка.

Обладатель удостоверения задает ей один-единственный вопрос:

— Куда и по какому номеру только что звонили из четвертой кабины?

11

Наш лагерь мы опять разбиваем на берегу: никаких возражений со стороны Ольги на этот счет не поступает. Пейзаж не отличается разнообразием: те же заросли, тот же пляж. Я вожусь с палаткой. Девушка стоит у воды и смотрит в темноту. Любопытно, что она там увидела.

— Вот теперь это похоже на отдых, — говорю я. — Ресторан, драка, милиция… Я все думал, чего не хватает в моей жизни? Теперь мне ясно: в ней не хватало приключений!

— Перестань, — обрывает меня Ольга.

Подхожу к ней. Обнимаю ее за плечи.

— Что с тобой? — спрашиваю.

Девушка отстраняется.

— Ничего, — говорит она.

— Может, тебе не нравится здесь? Давай поедем в Крым. — предлагаю я. — Завтра к вечеру будем в Ялте.

— Ах, оставь…

Ольга нервничает и на сей раз не пытается этого скрыть. Последующие попытки убедить ее в том, что все худшее позади ни к чему не приводят. А может быть, я не очень доказателен, ибо сам в это не верю.

— Тебе надо отдохнуть, — мягко заключаю я. — День какой-то сумасшедший…

То, что я думаю в этой связи о дне завтрашнем, остается при мне.

Часом позже Ольга, как доброе привидение, возникает у «Нивы», в кабине которой несет свою нелегкую ночную вахту некто О. М. Никитин.

— Оля? — неуверенно предполагаю я отнюдь не потому, что не верю своим глазам.

Девушка открывает дверку и в течение шестнадцати ударов моего гулко бухающего сердца молчит, глядя куда-то в сторону.

— Я боюсь, — наконец произносит она.

— Кого? — спрашиваю я, хотя правильнее было бы спросить «за кого?».

Вместо ответа слышу рыданья Ольги. В следующее мгновение на меня обрушиваются ее волосы, ее руки, ее губы, и под натиском этого несокрушимого войска я непростительно поспешно забываю о том, что намеревался бдеть до утра и непременно изловить двух мрачных шутников, разъезжающих в автомобиле тоскливого цвета, окажись они где-нибудь поблизости

Утро свежо и чисто; все выметено до последней соринки и вымыто до головокружительной синевы. Солнце трезвонит во все колокола. Ветер гонит по поверхности залива залихватские волны. Избыток сил распирает грудь. Хочется делать что-нибудь значительное: ломать скалы, нырнуть на дно и гарпунить Кровожадных акул, впрячься в плуг и пахать склоны окрестных гор. Однако здравый смысл пресекает все эти намерения в зародыше. Кровожадные акулы в Черном море не водятся, склоны давно уже возделаны под виноградники, а за попытку ломать заповедные скалы можно, чего доброго, угодить за решетку. Материализую свой приступ энтузиазма в нечто менее значительное, но более полезное: решаю заглянуть в двигатель, чего, кстати, не делал последние несколько дней. Хорошая сигарета и музыка, звучащая из приемника, приятно разнообразят мою деятельность.

Из палатки появляется Ольга. Она при полном сборе. В руках у нее сумка.

— Я ухожу, — объявляет девушка.

Сухо, конкретно и оглушительно неожиданно. Насколько я понимаю, это более чем странное решение — окончательно и бесповоротно; уговоры бессмысленны.

Отбрасываю сигарету, выпрямляюсь, вытираю руки ветошью и, как и подобает мужчине, молча и сдержанно гляжу на Ольгу. Истины ради следует добавить, что на карту поставлено все мое самообладание.

— Обещай выполнить мою просьбу, — говорит Ольга.

Молчу, ничего не обещая и, во всяком случае, внешне не выражая ни малейшего желания узнать, что это за просьба.

— Не смотри на меня так! — взмаливается девушка.

— Я слушаю, — говорю я, не делая никаких попыток смягчить выражение лица и голоса.

Что решено, то решено, и баста!

— Уезжай отсюда. Сегодня же! — поспешно, будто ей не дадут сказать, кричит Ольга. — В Крым, в Ялту, ты же хотел… А лучше всего возвращайся в Москву… И не иди за мной. Пожалуйста!

Предупреждение четвертое, сделанное открытым текстом, и, судя по всему, последнее.

Девушка подхватывает сумку и исчезает в прибрежных зарослях.

Два обстоятельства мешают мне последовать за ней немедленно. Первое чисто теоретического плана, оно называется «мужская гордость». Второе более конкретно. Мои верный друг и помощник небоеготовен, а «Нива», насколько я разбираюсь в ситуации, может понадобиться с минуты на минуту.

Пока я лихорадочно, превосходя все нормативы, закручиваю винты и гайки, Ольга углубляется в заросли, идет, не разбирая дороги. Она плачет взахлеб, будто навсегда прощается с близким человеком, что само по себе не так уж далеко от истины. Поначалу серая «Волга», абстрактным пятном возникшая впереди, не воспринимается девушкой, но уже через несколько шагов она начинает понимать, что перед ней, и усилием воли заставляет себя унять рыдания. Попытка остаться незамеченной на таком расстоянии лишена смысла, или ей это просто не приходит в голову. Ольга подходит к машине и видит: дверца открыта, внутри — никого. Она оглядывается: впереди, повернувшись в сторону моря, стоит какой-то человек.

Девушка делает несколько осторожных шагов к берегу, хочет предупредить меня, но в это время на нее набрасывается некто, неслышно приблизившийся сзади. Она пытается вырваться, громко кричит:

— Олег!

Повторное упоминание моего имени прерывает тяжелый удар. Свет меркнет. Безжизненное тело девушки сползает на землю.

Происходящее наблюдают неожиданные свидетели — пассажиры проезжавших зеленых «Жигулей». Вопреки обычной для таких случаев логике водитель «Жигулей» не спешит исчезнуть со сцены. Он останавливается, чем серьезно нарушает дальнейшие планы таинственного дуэта из серой «Волги». Мужчины спешно садятся в машину. Пропетляв между деревьями, «Волга» выносится на шоссе, визгливо разворачивается и стремительно уходит в сторону гор.

Хватаю ружье и бросаюсь на крик. В одном из актов пьесы оно должно выстрелить. Действительность убеждает меня в том, что сейчас выполнить это условие не удастся. Ольга лежит на траве лицом вниз. Она без сознания. Сквозь ее волосы, как сквозь марлевую повязку, проступает кровь. На шоссе разворачивается серая «Волга», и какие-то люди выскакивают из зеленых «Жигулей». Короткого взгляда на этот десант достаточно, чтобы определить: они не соучастники.

— Идите сюда, — зову я пассажиров «Жигулей».

Их трое. По-видимому, это семья. Мужчина возглавляет команду. Женщина держится чуть поодаль, но в любую минуту готова прийти на помощь мужу. Девчонка лет тринадцати, оставшись на дороге, дрожит от возбуждения: ее гонит вперед любопытство и удерживает на месте страх.

Мое появление останавливает их продвижение вперед.

— Кто вы такой? — кричит мужчина.

Серая «Волга», ружье, какой-то подозрительный тип, возможно, труп: у него есть основания оставаться на месте…

Приходится терять драгоценные секунды и объяснять, кто я. Вместе с мужчиной мы переносим Ольгу в «Жигули». Женщина суетится рядом, открывает дверку, раскладывает сиденье и раздражающе бормочет:

— Какая красавица! Ах, какая красавица!..

Мы укладываем девушку в машину, и я объясняю мужчине, что ему делать дальше.

— Не беспокойся, товарищ дорогой! Все сделаем! — торжественно заверяет он.

«Жигули» увозят Ольгу. Бегом возвращаюсь к месту нашей последней стоянки и вскакиваю в кабину «Нивы». Переваливаясь всеми четырьмя колесами на каких-то колдобинах, машина движется в сторону трассы. На берегу остается брошенная палатка — сейчас не до нее.

Достигнув дороги, я позволяю себе единственную паузу и несколько секунд рассматриваю карту. «Волга» оторвалась километров на десять, по шоссе мне ее не достать. Зато в руках у меня вездеход, чья стихия — проселок. Значит, надо идти в обход. Вот и весь план, с тем небольшим уточнением, что какой-нибудь незадачливый водитель встречного грузовика а состоянии перечеркнуть его одним поворотом баранки.

На протяжении двадцати с лишним километров шоссе карабкается вверх. Прямых участков мало, «Волга» ушла слишком далеко — на протяжении всего подъема я ни разу ее не видел. Я спешу. Я очень спешу. Я еще никогда в жизни так не спешил. Помимо всего прочего, мне хочется первым перехватить этих мерзавцев, чтобы побеседовать на свой лад: слишком много всего у меня к ним накопилось. И то, что по независящим от меня обстоятельствам эта встреча откладывается на километр, на секунду, на вздох, заставляет меня скрежетать зубами от ярости. Спокойнее, говорю я себе, все равно никакой такой «нравоучительной» беседы у вас не получится. Делай свое дело так, как умеешь, — это сейчас все, что требуется.

Обнаружив подходящую гору, дорога обвивает ее стан и устремляется к морю. В этом месте я впервые замечаю своих противников: они двумя витками ниже, я отыграл у них километров шесть. Не сбавляя скорости, прицеливаюсь к местности, нахожу участок, подходящий для задуманного мной трюка: россыпь камней, два-три десятка деревьев. Съезжаю с трассы и, секунду помедлив, обрушиваю «Ниву» со склона. Спуск едва ли проще по сравнению с другим, в той гонке, когда я убегал, а меня догоняли. Но теперь я злее, а значит, спокойнее, и вторая попытка удачней первой. Пересекаю два витка серпантина за спинами преследуемых, и один уже перед ними, выкатываюсь на шоссе и останавливаюсь. Я достиг точки встречи.

Из-за поворота, сияя никелем и медью, поднимается пожарная машина. Судя по всему, пожарные возвращаются после успешного единоборства с огнем, ибо этот парад доблести и блеска сопровождает песня. Поспешно соображаю, как мне получше воспользоваться этой неожиданной встречей, и краем глаза вижу, как с подножки соскакивает какой-то великан в полной боевой амуниции и устремляется к «Ниве».

— Какими судьбами, дорогой?! — голосит он.

Я узнаю Автандила Руставели.

Для затейливого разговора времени нет. Выхожу из машины и в двух словах излагаю ему существо дела.

— Я понимаю, дорогой, что твоя просьба продиктована добрыми намерениями. Но все же… — мнется почтенный тамада. — Наш великий поэт по этому поводу сказал…

Вынимаю из кармана и протягиваю моему другу удостоверение, из которого он узнает, что человек, доселе ему известный как Олег Михайлович Никитин, носит совсем другое имя, а характер его деятельности связан отнюдь не с международными перевозками.

Тамада суровеет.

— Все понял, товарищ капитан! — кричит он и, повернувшись к пожарным, оглушительно кричит: — Тревога!

Предупредив, что пассажиры «Волги» вооружены и возможна стрельба, успеваю рассредоточить большую часть команды за скалами. Вовремя! Серый лимузин загнанным зверем выносится из-за поворота. Успеваю отметить, что в салоне один водитель. Такой поворот дела не был мною предусмотрен, но я не смог бы вмешаться, даже если бы предвидел его заранее.

Водитель «Волги» видит, что впереди, преграждая путь, стоит красная «Нива». Его замешательство длится лишь мгновение, но именно в это самое мгновение из-за скалы выезжает пожарная машина и отрезает путь назад. «Волга» в западне! Но она не останавливается. В отчаянной попытке спастись она рвется напролом, бодает «Ниву», отбрасывает ее в сторону, и я понимаю, что на дороге «Волге» не удержаться.

Она срывается в пропасть, падает на камни и взрывается. Мне остается подойти к самому краю пропасти и зафиксировать этот неожиданный и страшный финал.

Когда Руставели решается приблизиться ко мне, я все еще стою на том же месте и гляжу вниз. Туда, где покоятся останки столь нужного мне свидетеля.

1

Я сижу в одиночестве в своей холостяцкой квартире и вспоминаю. Воспоминания прерывисты, как знаки телеграфной азбуки. Они теснят друг друга, мешая сосредоточиться на главном. Главное — это то, что произошло в последние две недели Всё самое значительное из происшедшего уже изложено мною в докладе, прочитано, и завтра у нас по этому поводу разговор. Разговор, насколько я знаю моего шефа, пойдет как раз о том, что не вошло в доклад, и я, естественно, хочу подготовиться к нему как можно лучше. Иными словами, я намерен обосновать собственную защиту. Мне не по душе слово «защита», каковое прямо указывает на мою вину или, во всяком случае, ее предполагает. Как бы там ни было, дебют в этой партии не за нами, и, если я намерен и впредь участвовать в игре, я должен защититься. Таковы правила.

У себя дома я бываю редко, но всегда с удовольствием. Все, что находится здесь, соответствует моим вкусам и наклонностям. Я очень ценю постоянство в людях и предметах. Двум—трем знакомым девушкам, попытавшимся оживить интерьер с помощью различных перестановок, подобная инициатива стоила довольно дорого: в этой комнате они больше не появились. Все осталось на своих местах. Телефон под рукой. Груда газет и журналов, сваленных прямо на полу, у телевизора. Книжный шкаф в двух шагах и телевизор в трех. Книг немного, зато среди них нет ни одной непрочитанной. Некоторые сопровождали меня в моих поездках и могли бы удостоверить, что далеко не всегда наше возвращение в родные пенаты было столь же безрадостным.

За окном дождь. Он идет третий день подряд. Улицы серы, лица людей скучны. По-моему, дождь достиг такой стадии, когда стал противен самому себе, и давно бы закончил свое безотрадное существование, если бы у них там, наверху, что-то не разладилось с сантехникой. Даже не верится, что всего лишь в двух часах лета отсюда буйствует солнце, шалит волна и веселые свадьбы скликают под свои знамена жизнерадостных людей с эпическими именами.

Что с того, что стремительные перемещения из одной географической точки в другую стали в наши дни явлением обычным? Мысль, которую поэты наделяют свойствами молнии, расставшись с прошлым, плетется со скоростью черепахи. В этом смысле ничего не изменилось со времен фараонов. К черту несуразные разговоры о какой-то сомнительной способности человеческой натуры раздваиваться, растраиваться и даже расчетве-ряться! О чем бы я ни думал, чем бы ни занимался в эти дни, мыслями я в маленькой районной больнице, где до сих пор не пришла в сознание девушка Ольга.

…Это началось две недели назад, когда в одно из районных отделений города Москвы пришел гражданин Никитин. Существо сделанного им заявления заставило работников райотдела связаться с вышестоящими милицейскими инстанциями, а тех, в свою очередь, немедленно обратиться в наше ведомство. Речь шла ни больше ни меньше, как о возможности прямого выхода на тщательно законспирированную группу валютчиков, которую уже много месяцев безуспешно искали сотрудники отдела полковника Белопольского.

Водитель «Совтрансавто» Олег Михайлович Никитин очередной свой отпуск планирует провести в автомобильном путешествии по Черноморскому побережью Кавказа. За день до отъезда его «Ниву» в районе Курского вокзала «бодает» автобус. Повреждения легко устранимы: погнут бампер и слегка — левое заднее крыло. Откладывать поездку из-за таких пустяков Никитин не намерен. В гараже автобазы знакомые слесари берутся привести «Ниву» в порядок. Когда бампер снимают, между двумя его стояками находят контейнер. Слесари — народ опытный, умелый, а, естественно, в таких случаях любопытство придает их действиям поистине виртуозный характер. Они вскрывают контейнер и обнаруживают внутри золотые монеты царской чеканки, изделия из драгоценных металлов и бриллианты. То, что юриспруденция определяет коротким словом «валюта». Днем позже эксперты оценивают стоимость найденных предметов цифрой со многими нулями.

Оснований сомневаться в показаниях Никитина нет. Факт дорожного происшествия с «Нивой» зафиксирован в ГАИ. Возникает предположение, что машину намеревались использовать как своеобразный почтовый ящик. Сотрудники Белопольского оперативно проверяют всех, кому было известно о поездке. Безрезультатно. И тогда на побережье под именем Никитина отправляется капитан Лукшин, то есть я.

Наша короткая подготовка к этому достаточно опасному делу с далеко не очевидным исходом базировалась на допущении, что те, кому предназначалась посылка, в лицо Никитина не знают; в противном случае операция вообще теряла смысл. За рулем поэтому сидел не дублер владельца, а некий абстрактный путешественник, который, достигнув определенного района, едет куда хочет, останавливается где вздумается, сводит знакомство с каждым, кто ему приглянется, и вообще весело проводит время. Целенаправленно искать таинственного адресата резона не было. В свой черед, он сам найдет красную «Ниву».

Сумерки за окном сгущаются, темнота в комнате становится зловещей. Протягиваю руку и включаю торшер. В очерченный желтоватым светом круг попадают телефон и залежи периодических изданий на полу. Из полумрака на меня участливо таращатся телевизор и книжный шкаф. У меня к самому себе накопилось много вопросов, и я до глубокой ночи не покидаю кресла, пытаясь ответить хотя бы на некоторые из них. Завтра мне наверняка придется на них отвечать.

Раскусили ли пассажиры серой «Волги» нашу игру и куда девался второй? В какой степени причастны к случившемуся мои новые знакомые вроде Руставели или случайные встречные вроде верзилы в ресторане? И наконец, самое главное: какую роль во всем этом играет Ольга? Мой интерес к девушке выходит за рамки чисто служебного. Но в этом я не хочу признаваться даже себе.

2

Мне назначено к десяти. Без одной минуты десять вхожу в приемную и здороваюсь с секретаршей. Бесстрастная, неопределенного возраста дама нажимает кнопку селектора и докладывает о моем прибытии.

— Пусть подождет, — отвечает знакомый баритон, почти не искаженный техническим устройством.

Судя по всему, это надолго

Минут через двадцать меня приглашают войти. Открываю знакомую дверь и проникаю в знакомый кабинет. Полковник сдержанно приветлив, но само по себе это ни о чем не говорит. По нему не определишь, в каком он настроении. Мне, во всяком случае, не удавалось ни разу.

Опускаюсь в кресло и в течение нескольких секунд подвергаюсь пристальному рассматриванию. В свою очередь, и я отваживаюсь взглянуть на начальство. Мы оба почти не изменились с нашей последней встречи. Я малость подзагорел, он малость осунулся, и только. Разные следствия разных причин. А может быть, одной и той же?

Замечаю на столе полковника папку со своим докладом. Папка закрыта и в этом состоянии будет пребывать до конца нашей беседы. Открывать ее нет нужды. Отдельные, запавшие ему в память места шеф способен цитировать наизусть.

— Итак… — говорит он, одарив меня строгим взглядом.

В этом месте не худо бы закурить. Но Белопольский не курит и не переносит, когда в его присутствии это делают другие. Пока я поспешно подыскиваю какую-нибудь нейтральную, подходящую для начала разговора фразу, шеф атакует первым.

— Я внимательно ознакомился с твоим произведением. — Он кивает на папку. — Складно написано: достоверно, зримо и безжалостно по отношению к себе. У тебя есть определенные литературные способности. Но сейчас мы поговорим не о них. Десять дней назад в этом самом кабинете ты убедил меня дать тебе возможность действовать самостоятельно, так сказать, в свободном поиске. Не скрою, твои доводы показались мне убедительными. Те, кто охотился за контейнером, в силу, так сказать, рода своих занятий, постоянно оглядывались по сторонам и ненароком могли углядеть что-нибудь подозрительное. Никитин «не подозревал» о «посылке». Ты, стало быть, тоже и никоим образом не должен был показать, что знаешь. Что же все-таки произошло? Ты их чем-то спугнул?

Мой ход, а я — в цугцванге. Фигуры скованы, остается лишь топтаться на месте.

— Вряд ли, — говорю я.

— Как же ты объяснишь столь неожиданный финал?

Повторяю изложенную в докладе мысль о совокупности случайностей — поспешное бегство Ольги, появление зеленых «Жигулей», воздаю должное собственной нерасторопности и заканчиваю общими рассуждениями на тему, что мы чего-то не учли с самого начала.

Полковник смотрит на меня как учитель на троечника, бойко начавшего ответ и неожиданно споткнувшегося на всем известных истинах.

— То, что не учли, понятно, — говорит он. — Конкретнее. Что именно?

— Не знаю, — честно отвечаю я и, может быть, с излишним оптимизмом добавляю: — Пока не знаю.

Понимаю, что это не ответ, но другого у меня нет. Сегодня ночью тот же вопрос я задавал себе. В голову лезла всякая чепуха. Мне вдруг начало казаться, что подобный исход кем-то планировался в самом начале. Я убеждал себя, что это игра, о которой в тех или иных подробностях, конечно же, было известно определенному числу людей, но все они действовали на нашей стороне, по нашей схеме, это не вызывало сомнений. Оставалось предположить, что неверна сама схема, но эта мысль выглядела невероятной: слишком крупные ставки, слишком очевидны намерения сторон. Слишком очевидны — может быть, в этом все дело? Ответа не было, а сомнения остались. Сомнения но поводу сомнений. Категории не из тех, которыми оперируют в докладе высокому начальству.

— Могли они заподозрить, что ты водишь их за нос? — предполагает шеф.

Вопрос из тех, которые я предвидел заранее и на которые подготовил ответ.

— Не думаю, — говорю я.

— Не думаешь? А на самом деле?

На самом деле… Хотелось бы и мне это знать.

— В многословии тебя не упрекнешь, — заключает полковник.

Насколько я понимаю, сейчас будут подводиться итоги.

— Подведем итоги, — объявляет шеф. — Операция провалилась. Задумана она была неплохо, не стану этого отрицать. К сожалению, в нашей работе результаты ценятся выше идей. А результаты, сам видишь, какие. Единственная нить — я имею в виду серую «Волгу» — оборвалась. Преступники остались на свободе и теперь будут действовать еще осмотрительней, А самое главное, на нашей совести — человеческая жизнь.

— На моей, — тихо говорю я.

Мои слова продиктованы отнюдь не желанием выставить себя в лучшем свете. Все так и есть.

Белополъский пронзает меня взглядом, острым, как выпад фехтовальщика. Не думаю, что он умеет читать чужие мысли, но уже от одного этого предположения мне становится не по себе.

— Как состояние Морозовой? — интересуется он.

— Все еще без сознания, — говорю я.

— Что врачи?

Иногда очень трудно произнести вслух то, что тебе давно и хорошо известно. Отвечаю, с усилием подбирая слова:

— Плохо, Юрий Петрович. Но надежда есть.

Мы молчим. Полковник встает из-за стола, подходит к окну и долго что-то рассматривает на улице. Он давно все обдумал, но спешить не в его характере. Повернувшись ко мне, Белопольский начинает:

— В общем, так, Виктор Николаевич…

Очевидно, сейчас последуют оргвыводы, и если они не в мою пользу, то еще не поздно попытаться что-либо изменить.

— Извините, товарищ полковник, — отважно перебиваю я Белопольского. — Если вы намерены отстранить меня от дела, то я категорически возражаю!

Шеф улыбается, качая головой. Моя решительность пришлась ему по душе.

— Кто сказал, что я намерен отстранить тебя от дела? — удивляется он. — Ты эту кашу, можно сказать, заварил, тебе и расхлебывать. А вот носа вешать не надо Молчи! Я же вижу… Оно только начинается, это дельце. Еще будет возможность отличиться… Ну, как там на Черноморском побережье! Ты не поверишь, лет десять не был!

Это сигнал отбоя. Можно перевести дух.

В течение полутора часов мы снова и снова обговариваем случившееся и набрасываем план дальнейших действий. Нас никто не тревожит — два коротких телефонных звонка не в счет.

В финале этого разговора я наконец решаюсь.

— Серая «Волга» — нить, которая оборвалась… Кажется, существует еще одна.

— Куда она ведет, эта твоя вторая нить? — любопытствует полковник. И, не дожидаясь ответа, предполагает:

— К Морозовой?

3

Контора, в которой трудится Ольга, расположена во дворе дома, выходящего фасадом на улицу Горького Во двор я проникаю с переулка. В ста метрах грохочет центр столицы, а здесь-патриархальная тишина, унылый вид на залежи старых ящиков, серая полоска неба и бесконечные двери по обе стороны, ведущие неизвестно куда. Название искомого учреждения, переведенное на общедоступный язык, звучит примерно так: чегото-тампроскакакойтотаммонтаж.

По лестнице, которую при всем желании я не берусь охарактеризовать как освещенную, поднимаюсь на третий этаж и долго брожу по коридорам в поисках приемной. Поиски безуспешны. Приходится остановить степенного вида мужчину, на рысях пробегающего мимо, и вступить с ним в переговоры. Мужчина по-детски рад возможности оказать мне услугу. Объем полученной от него информации позволяет без помех добраться до Огненной Земли. К сожалению, мои планы не идут столь далеко, а нужная дверь оказывается именно той, перед которой протекала наша беседа Мы сердечно прощаемся Каждый из нас следует своей дорогой.

Вхожу в приемную и заявляю о своем желании встретиться с управляющим. Секретарша, полная, не скрывающая своих лет женщина, совершает короткий вояж в кабинет и, вернувшись, просит подождать: управляющий совещается с сотрудниками. Жду, коротая время за разглядыванием обклеенных пластиком стен. Женщина делает вид, что усердно интересуется документацией. В приемной мы с ней одни. Подходящий момент задать несколько вопросов.

Спрашиваю, давно ли она здесь работает.

— Вообще-то я работаю в отделе, — почему-то смущается женщина. — А на этом месте всего несколько дней: замещаю девушку, ушедшую в отпуск.

— Сколько именно?

Секретарша настолько любезна, что показывает мне папку с приказами. Вряд ли она отдает себе отчет в том, зачем мне понадобились эти сведения. А они меж тем чрезвычайно любопытны. Первый день отпуска Ольги совпал с тем самым днем, когда я под видом Никитина начал свой автомобильный вояж.

Совещание закончено. Из кабинета нестройными рядами движутся сотрудники. Надо думать, они осведомлены о моем визите.

Меня приглашают войти. Вхожу и обмениваюсь скорострельными приветствиями с хозяином кабинета. Сажусь в указанное мне кресло. Управляющий, пухлый мужчина предпенсионного возраста, нервно вытирает платком багровую шею. По-видимому, тревожащий его жар — внутреннего свойства, ибо в кабинете довольно прохладно.

— Ничего плохого сказать о Морозовой не могу, — опередив мои вопросы, гудит он.

Меня радует такое начало.

— Почему вы считаете, что должны говорить о ней плохое? — любопытствую я.

— Ну раз уж ею заинтересовались вы!..

Своеобразная, но довольно распространенная точка зрения. Что ж, придется его огорчить.

— Речь идет о дорожно-транспортном происшествии, — говорю я. — Морозова оказалась единственным свидетелем. Потребовалось уточнить некоторые детали. В протоколе указан адрес вашего учреждения. Вот мы и обратились сюда. А Морозова в отпуске. Не знаете, куда она уехала?

Управляющий приободряется.

— Свой домашний адрес она, конечно, назвать не могла, — упрекает он отсутствующую секретаршу. — Куда уехала? Не знаю. Она мне не говорила. Наши отношения с Морозовой носят исключительно деловой характер.

Последнее — на всякий случай. Сугубо для моего сведения.

— Может, кто-нибудь из сотрудников знает, где она сейчас?

— Вряд ли. Насколько мне известно, ни приятельниц, ни тем более приятелей у нее здесь нет. Морозова, знаете ли, принадлежит к той категории людей, которые находят себе друзей на стороне. — Эти слова мой собеседник произносит не без сожаления и тут же, обеспокоившись, что сие могут неверно истолковать, поспешно добавляет: — Да, кстати, и работает она у нас недавно — третий год.

— Вы сказали «недавно», — замечаю я.

— Молодой человек! — В голосе управляющего появляются назидательные нотки. — Если я сказал недавно, значит, недавно. Я работаю здесь двадцать шесть лет!

Свой следующий визит наношу квартирной хозяйке Ольги. Метро «Ждановская», шестнадцатиэтажная башня, десятый этаж, вторая дверь налево. Звоню. Меня долго рассматривают в «глазок». Следует традиционный вопрос — «кто?». Называюсь. Дверь открывается ровно настолько, насколько позволяет цепочка. Просят показать удостоверение. Показываю. Дверь отворяется. На пороге высокая худая старуха. Седые волосы зачесаны назад и увязаны в пучок, взгляд недобрый, под глазами мрачные тени. Мне не по себе от одного ее вида, но я стараюсь держать себя в рамках бодрой любезности, ибо впереди — разговор.

— Вы ко мне? — неприятным визгливым голосом вопрошает сия мегера.

Объясняю, что зашел потолковать о ее квартирантке. Лицо старухи оживляет злорадная усмешка: как будто она еще много веков назад предвидела этот визит. Церберша делает шаг в сторону. Это предложение войти.

Беседуем мы на кухне, поражающей своей прямо-таки безжизненной чистотой.

— При всем желании ничего хорошего сказать о ней не могу, — с плохо скрываемой радостью сообщает хозяйка. — Приходит поздно, за полночь. Случается, по нескольку дней не является. Современная девушка!

— Что это вы так, а? — интересуюсь я. Вопрос излишний, ибо и так все ясно.

— В ее годах мной милиция не интересовалась, — многозначительно отвечает старуха.

Спрашиваю о знакомствах Ольги: бывает ли у нее кто-нибудь?

— Как же… Так я и позволила!

— И не звонят?

— Ну почему же?.. Этого я не запрещаю. И знаете кто? Мужские голоса. Только мужские голоса!

У меня большие сомнения по поводу того, известно ли этой особе, что человечество делится на мужчин и женщин, но это обстоятельство к дорожно-транспортному происшествию, по поводу которого я здесь, отношения не имеет.

— Ольга не говорила вам, куда поехала?

Какой-то разговор по этому поводу был, но его содержание старуха запомнила хуже, чем «мужские голоса».

— Куда же… Постойте, постойте. Кажется, в Брянск, к матери.

— Куда? — с плохо скрываемым волнением переспрашиваю я.

— В Брянск! — убежденно повторяет мегера. — Говорила, что в Брянск. А уж туда ли, не туда, этого я не знаю.

По моей просьбе старуха показывает мне комнату Ольги Теория, гласящая, что предметы могут многое порассказать о хозяине, здесь не работает, ибо в комнате мало предметов, принадлежащих девушке: личные вещи да книги. Книг немного. Автобиография Чарлза Чаплина. Томик Фицджеральда. «Три товарища» Ремарка. Учебник русского языка и самоучитель французского. Томик Есенина. «Технология кройки и шитья». Томик Чехова. Попробуйте на основании этого списка умозаключить что-нибудь путное.

На стене мастерски сделанная фотография. Девушка запечатлена на берегу Москвы-реки. Ветер теребит ее волосы. Она улыбается, но глаза печальные, строгие. Какие мысли тревожат эту очаровательную головку?

Вынимаю записную книжку и нахожу чистый листок и фиксирую свой служебный телефон, Это — хозяйке

— У меня к вам просьба, — говорю я ей — Если кто-нибудь будет интересоваться Ольгой, позвоните мне по этому номеру.

Старуха берет листок и изучает текст с наивозможной тщательностью.

— Позвоню, не сомневайтесь — заверяет она.

Выхожу на улицу. Несколько глотков свежего воздуха мгновенно совершают свое очистительное действие. В обществе этого фельдфебеля в отставке я бы не смог прожить и дня. Девушка жила три года. Еще одна загадка, хотя и не столь важная, как другие. А впрочем, как угадать, что здесь важней другого? По этой улице Ольга ходила. В том киоске покупала цветы Садилась в метро, ехала на работу. Отвечала на звонки. Носила на подпись бумаги. А потом в одно прекрасное утро остановила мою машину. Случайно или нет? Этого я не знаю, но дорого бы дал за то, чтобы знать, что случайно.

4

Сухуми не принимает. Девица в справочном бюро толкует о метеоусловиях; ее холодное безразличие пахнет духами «Мадам Роша». Когда имеешь дело с авиацией, ты всегда готов к такого рода заминкам и всегда они застают тебя врасплох. Остается только ждать и надеяться, что и человек, ради встречи с которым ты, бросив все, помчался за тысячи километров, благополучно дождется твоего появления.

Несмотря на то, что отпускной сезон приказал долго жить, в аэропорту оживленно сверх всякой меры. Сидячие места разобраны, к буфету не пробиться. Те, кто не сидит и не ждет очереди к буфетной стойке, обозревают друг друга В центре внимания две-три девицы, одетые с наимоднейшим изыском и похожие друг на друга, как танцовщицы Ленинградского мюзик-холла Друг на друга девицы поглядывают с тайным беспокойством, на прочую братию — с явным пренебрежением. Группа бравых военных численностью до полувзвода толкует их взгляды на свой лад. Судя по всему, подразделение концентрируется для фронтальной атаки по всем направлениям одновременно.

Покидаю театр предполагаемых боевых действий и выдвигаюсь к огромному окну, выходящему на летное поле Зрелище самое что ни на есть отрадное. Самолеты взлетают и садятся, катятся по рулежным дорожкам, высаживают пассажиров и поглощают их целыми толпами. Хотелось бы знать, какой из них не торопится вылетать в Сухуми.

События, заставившие меня свернуть свою активность в столице и срочно отбыть на побережье, ожидаемы, как восход, и столь же неожиданны, как строчки тайнописи, возникшие на бумаге под действием тепла Своей легализацией, однако, они обязаны отнюдь не благотворному влиянию южного климата. Мир полон истин, и они всегда готовы прийти к вам на помощь, надо лишь не плошать. «Бесследно не проходит ничто» — так определяется та, которую мы выбрали в данном случае. Бросьте в воду камень, и через соответствующий промежуток времени этот факт будет зафиксирован сейсмостанцией где-нибудь на Канарских островах. Примерно так и возникло предположение, что гибель серой «Волги» и исчезновение одного из ее пассажиров вызовут какую-то реакцию со стороны преступников, возможно, даже заметную со стороны. Сегодня утром пришло сообщение от наших грузинских коллег. В тот день, когда была ранена Морозова, при странных обстоятельствах исчез адвокат Зазроев. Само по себе это ни о чем не говорило. Если бы не одна маленькая деталь. Автомобиль, отравлявший мне жизнь на протяжении нескольких дней, был зарегистрирован на имя жены Зазроева!

…Четыре часа спустя самолет приземляется в Сухумском аэропорту. Ликующее население делегировало для торжественной встречи некоего Бориса Ахалая, и вот уже он, красивый и загорелый, сжимает меня в объятьях. Ахалая — мой сверстник, закоренелый холостяк и безумно любит «бешеный скорост»: эти обстоятельства в свое время способствовали нашему сближению. То, что оперативную группу, присланную в Сухуми из Тбилиси (она раскручивает клубок, так сказать, с другой стороны), возглавляет именно он, — случайность. Но эта случайность, несомненно, на пользу делу: в нем я уверен, как в самом себе.

На город спускаются сумерки. Ахалая сообщает, что на место мы отправимся завтра утром, и высказывает предположение, что хороший шашлык и стакан доброго вина удвоят наши силы. Идея, несомненно, имеет право на жизнь, и минут через двадцать езды по пересеченной местности на такой скорости, будто за нами гонятся черти, мы занимаем оборону в одном укромном ресторанчике. Вино и в самом деле отменное, шашлык — выше всяких похвал. По мере сил пользую то и другое. Ахалая по причине вполне понятной ограничивается шашлыком. Разговор не залаживается. Борис ждет моих вопросов, а я не спешу их задавать. Если человеку есть что сказать, он скажет.

— Ну и нашел же ты нам работенку, генацвале! — вздыхает мой друг, уразумев, что ожидание бессмысленно, и надеясь хотя бы вызвать сочувствие. — «Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». И все срочно!

— Ты же знаешь, что это действительно срочно, — говорю я.

— Ха! — восклицает собеседник.

«Как ты мог усомниться», — так это надо понимать.

— Знаешь, чего мне в последнее время хочется? ~ доверительно вопрошает Ахалая. — Проснуться, чаю попить не торопясь, потом погулять, просто воздухом подышать, на стадион пойти — я там три года не был, за «Динамо» поболеть, понимаешь, покричать, гол красивый увидеть, а то ведь все по телевизору… вернуться докой, с соседями в домино сыграть, «рыбу» сделать!.. И чтоб никуда не спешить!.. Даже у валютчиков отпуск есть. А у нас с тобой…

Склонность моего друга к сантиментам мне хорошо известна. Если он действительно решил меня разжалобить, у него ничего не выйдет.

— В отпуске ты был, — напоминаю я. — В Москву приезжал, помнишь?

— Когда приезжал, слушай? Два года назад!

Это еще что… Я-то к нему в Тбилиси приезжал только по делу.

— Да и я, кстати, только что из отпуска, — продолжаю я.

Борис смотрит на меня с удивлением.

— Ну и где же ты отдыхал? — недоверчиво спрашивает он.

— На Черноморском побережье. И тут до него доходит.

— Ха! — усмехается он. — Могу себе представить, что это был за отпуск!

Утро подготовило нам сюрприз. Окрестности заволокло туманом. Он плотен, как вода, я почти физически ощущаю, как он давит на нас. Противотуманные фары в этом месиве так же бесполезны, как противогаз на дне морском, но Ахалая гонит, не снижая скорости. Остается надеяться, что дорога ему хорошо известна.

По мере того как мы поднимаемся в горы, туман редеет, растворяется, как дым костра в ночном небе. Единоборства с солнцем ему не выдержать; он отступает вниз, забивается в ущелья, стекает к морю. Минуем какую-то деревеньку, сворачиваем на проселок и через несколько минут оказываемся в пределах действия пейзажа, поражающего взор своей суровой прелестью.

Остроконечные вершины гор, как пики, пронзают ослепительно синее небо. Окруженная с трех сторон горами, долина словно сошла с какой-то старинной гравюры: налицо поместье влиятельного сеньора — и старый лес, и речка, и мост. Так и ждешь, что в следующую секунду протрубит боевой рог и из дома выступит походом на врага хорошо вооруженный рыцарский отряд на конной тяге. Но дом — нечто среднее между гипертрофированной пастушьей хижиной и самолетным ангаром, — окруженный массивным, больше похожим на крепостную стену забором, безмолвен и безлюден.

Борис останавливается у дома. Мы выходим и какую-то минуту любуемся окрестностями.

— Пленительный уголок, — говорю я.

— Еще какой! — подхватывает Ахалая. — Дом был брошен. Три года назад Зазроев купил его за бесценок, перестроил — сегодня за него дают сорок тысяч! На языке деловых людей это называется «выгодным помещением капитала», верно?

Внешний вид этого строения не дает оснований для столь оптимистических оценок.

— Что-то не верится, — бормочу я.

— Сейчас увидишь.

Осматриваем дом Внутри это настоящий дворец в миниатюре: старинная мебель, антиквариат, ковры, картины. Насколько я могу судить, здесь есть и подлинники.

— Хорошо живет адвокат, — констатирую я.

— Состоятельный человек, — коротко поясняет Ахалая.

Он достает записную книжку и перечисляет, сверяясь со сделанными в ней пометками:

Пятнадцатого сентября днем Зазроев выехал сюда на машине.

— На машине жены? — интересуюсь я. Это немаловажная подробность.

— На своей. У него «Жигули».

А как супруга объясняет отсутствие машины?

Говорит, муж дал на несколько дней каким-то своим знакомым. Больше ничего не знает… Еще один момент. Жена хотела приехать сюда вместе с дочерью, но он не разрешил. Сказал, что будет работать, и просил его не беспокоить. Шестнадцатого сентября между девятью и десятью вечера она звонила и разговаривала с ним.

Шестнадцатого сентября… В тот вечер мы были в ресторане.

— На даче есть телефон? — перебиваю я, пораженный пришедшей на ум несложной мыслью.

— Я же сказал — звонила! — обижается Ахалая. — Слушай дальше. Утром следующего дня — это было семнадцатого сентября — на ее звонок никто не ответил. Не ответил ни днем, ни вечером. Волнения, переживания, то да се… Восемнадцатого она приезжает сюда сама. Зазроева на даче нет. Два дня она выжидает, а двадцатого заявляет в милицию.

— Почему только двадцатого?

— Говорит, что такие неожиданные отлучки мужа бывали и раньше. В таких случаях он всегда звонил ей — из Москвы, из Ленинграда, из Одессы… В этот раз не позвонил.

— Машина? — бросаю я.

— «Жигулей» на даче не было.

— Ищете?

— Розыск мы объявили двадцатого. Пока никаких следов. — Ахалая задумчиво трет переносицу. — Я тебе вот что скажу, Виктор. Если человек внезапно исчезает, это кому-то нужно. Может быть, ему самому, а может, нет. Давай исходить из того, что Зазроев исчез по собственной инициативе. В таких случаях человек обязательно что-то прихватывает на черный день. Вклад Зазроева в сберкассе не тронут. В квартире мы ничего не нашли.

— А здесь?

— Пойдем, я тебе кое-что покажу.

Борис выходит из гостиной. Я следую за ним, мысленно сопоставляя даты. Об исчезновении Зазроева стало известно двадцатого. Нам доложили двадцать первого. Они искали меньше полусуток.

На кухне Ахалая обращает мое внимание на холодильник, спрятанный в глубине ниши.

— Что это? — спрашивает он.

— Холодильник, — отвечаю я.

— Удобно, правда? Никому не мешает. Давай помогай. Вдвоем мы выволакиваем холодильник из ниши. Борис включает настольную лампу и светит в нишу.

— Теперь смотри, — говорит он.

Наклоняюсь и вижу вмонтированный в дальнюю стенку ниши сейф.

— Открывай, не заперто, — предлагает Ахалая.

Открываю — сейф пуст. Вопросительно смотрю на моего друга.

— Мои ребята утверждают, что в сейфе находился сравнительно небольшой прямоугольный предмет. Что-то вроде портфеля или скорее «дипломата». Извлекли его оттуда несколько дней назад. Много любопытного в этом доме, правда?

Мы возвращаемся в гостиную. Некоторые из картин, бесспорно, заслуживают того, чтобы им посвятить часок—другой, но сейчас у нас нет на это времени.

— Не боится хозяин оставлять такое богатство без присмотра? — интересуюсь я.

— Обычно на даче есть сторож — житель здешней деревни, — объясняет Борис. — Пятнадцатого Зазроев, когда приехал, отпустил его домой. Сказал, что дня на три.

— Ты проверял?

— Обижаешь, начальник! — разводит руками Ахалая.

— Где телефон?

— Хочешь позвонить?

— Хочу посмотреть.

— Он в спальне. Это сюда.

В смысле обстановки спальня, пожалуй, самое скромное место в доме. Простая кровать, торшер, два кресла, тумбочка. На тумбочке телефон. Для того чтобы снять трубку, человеку, сидящему в кресле, достаточно протянуть руку.

— Послушай, Борис, — говорю я, — попытайся выяснить, кто еще звонил Зазроеву шестнадцатого в течение дня и семнадцатого утром.

— Сделаем, — коротко отвечает Ахалая.

Мой друг не привык задавать лишних вопросов. Он считает, что это непрофессионально.

5

Двухэтажное здание больницы расположено на окраине городка. Место под двор отвоевали у холма, срезали часть склона, стыки аккуратно выложили камнем. Холм не обиделся, взял под свою добрую опеку здание и двор. Зимой он защищает их от ветра. Летом в его тени всегда прохладно. Сегодня жаркий день. По двору, стараясь держаться в радиусе действия тени, прогуливаются выздоравливающие. Четверо из них, расположившись за деревянным столом под старой грушей, разминаются в домино.

Из двери появляется и поспешно направляется ко мне главврач, рано располневший человек лет сорока с добрыми и грустными глазами. Маленькая больница в глубинке, трудяга доктор, с виду закоренелый неудачник, практикующий в диапазоне от вывихов до черепных травм, — все это поначалу вызывало у меня большие сомнения. Медицинское светило, на которое я вышел через Бориса, заставило меня отказаться от намерения при первой же возможности перевезти Ольгу в Тбилиси.

— Кантеладзе? Если, не дай бог, со мной случится то же, что с вашей подопечной, я попрошу отправить меня именно к нему!

— Извините, что заставил вас ждать, — говорит главврач. — Срочная операция. Понимаете, мальчишка-слесарь транспортер на ферме ремонтировал, а механик возьми да включи… Можно сказать, по частям собрали. Будет жить парень! Под счастливой звездой родился!

Я угощаю «счастливую звезду» незнакомого мне слесаря столичной «Явой». Мы закуриваем и пускаемся в неспешную прогулку по больничному двору. Со стороны это похоже на задушевный разговор старых друзей. Но только со стороны, ибо повод, который свел нас, отнюдь не добрый.

— Состояние по-прежнему тяжелое, — сообщает главврач. — Бредит.

По сравнению со вчерашним днем — ничего нового. Удерживаю себя от внезапно нахлынувшего желания излить этому незнакомому человеку душу и не без усилий возвращаю нашей беседе деловое начало.

Главврач выпускает дым тонкой струйкой и с невзрослой восторженностью следит, как он поднимается к небесам.

— Звала какого-то Олега, — отвечает он.

По-видимому, я меняюсь в лице, ибо мой собеседник поспешно спрашивает:

— Что с вами?

— Ничего, — говорю. — Я могу ее видеть?

— Не раньше чем дней через пять—семь… Скажите… — Главврач какое-то мгновение взвешивает, стоит ли ему продолжать… — Я понимаю, что у вас такая работа… Но все же, если возможно… Для вас очень важен этот разговор?

Я звоню три раза на дню, теперь примчался из самой Москвы — мог бы догадаться.

— Очень, — коротко отвечаю я. — Скажите, доктор, кто-нибудь еще интересовался состоянием больной?

— Ваш коллега из Тбилиси.

Это Борис.

— Может, приходил кто-нибудь?

— Нет, нет… Я бы знал.

Заключаю наш разговор естественной в таких случаях просьбой сделать все возможное.

— Делаем все возможное, — сухо произносит главврач.

Будь я хоть господь бог, я не имею права сомневаться в его усилиях.

Ахалая дожидается меня в машине. По его мнению, мое беспокойство о судьбе этой девушки вполне понятно: она важный свидетель. Он считает, что наша встреча на дороге не была случайной. Я знаю это, и меня вполне устраивает, что прозорливость моего друга имеет некоторые пределы.

6

Энергичный Ан-24 переносит нас в Тбилиси, а машина прямиком доставляет к подъезду учреждения, где трудится Ахалая.

После доклада руководству уединяемся в кабинете. Свой главный сюрприз Ахалая, как хороший фокусник, приберег к концу программы. Теперь он не торопясь, обстоятельно подводит меня к нему.

— Последнее время мы постоянно натыкаемся на следы деятельности одной шайки, — говорит Борис, энергично расхаживая по кабинету, — Валюта, драгоценности, произведения искусств… Антиквариатом не брезгуют. Конспирация на высоком уровне! Я так предполагаю: каждый знает только одного, не больше. И только тот, кто на самом верху, знает всех и все ниточки у себя в руках держит. Понимаешь, сидит где-нибудь в темном углу, а от него во все стороны нити… Как паук! Башковитый, мерзавец!.. К сожалению, это все, что я сегодня могу о нем сказать. Зато у меня есть кое-что другое. Раньше не вязалось. Вот только теперь… Несколько чет назад при совершенно случайных обстоятельствах, подчеркиваю — совершенно случайных — арестовали мы некоего гражданина Минасяна. Ничего интересного при обыске у него не нашли. Кроме вот этого.

Ахалая открывает сейф и выкладывает передо мной плоский металлический контейнер.

— Узнаешь? — вкрадчиво спрашивает он.

Как не узнать — его обнаружили в машине Никитина. Говорю об этом Борису.

— Нет, дорогой, — хитро улыбается он. — Это контейнер, изъятый у Минасяна. Ты передал мне вот этот.

Ахалая снова лезет в сейф и извлекает на свет второй контейнер, как две капли воды похожий на первый.

— Браво, — говорю я.

— Минасян на сегодняшний день пребывает в местах не столь отдаленных. К сожалению, он один. Все остальные преступники остались на свободе и продолжают свое черное дело. Теперь слушай внимательно! — Призыв совершенно излишен, ибо я весь обратился в слух. — Как ты думаешь, кто защищал Минасяна на суде?

Вот он, фокус! Гаснет свет, волнительно гремит барабан, прожекторы выхватывают из темноты таинственную личность во фраке и цилиндре, лицо закрывает черная полумаска. Кто разгадает его секрет, тому бесплатный билет на все последующие представления.

— Зазроев, — говорю я.

— Именно! — ликующе восклицает Ахалая.

Сдается, моя сообразительность привела его в восторг, хотя после того, что я здесь услышал, догадаться было не так уж трудно.

Немного успокоившись, он продолжает:

— Было это четыре года назад. С тех самых пор Зазроев очень переменился. От активной практики отошел, изредка ведет незначительные дела. Как живет, сам видел. Защищая даже самых отъявленных подлецов, на такую дачу не заработаешь! Остается предположить, что у нашего адвоката появились какие-то иные возможности. Как думаешь — какие?

Мне понятно, к чему клонит мой друг.

— Минасян, — роняю я.

— Вот, вот! — подхватывает Борис. — Не самый ли крупный зверь попался нам тогда… при случайных обстоятельствах.

— Предположение, безусловно, заслуживает внимания. А какие у тебя, мой друг, доказательства?

— Нет доказательств. Нет! Чистая логика! Я не знаю, кто такой Зазроев, но я могу судить о масштабах его доходов. Если он и валютчик, то, во всяком случае, не рядовой.

— Ты полагаешь, Минасян вручил бразды правления Зазроеву?

— Временно, дорогой! Временно! На период вынужденного «отдыха». Люди «сидят». Схема должна работать.

— Но почему именно Зазроеву?

— Об этом лучше всего спросить у самого Зазроева, — логично замечает Ахалая.

— Улетела птичка, — говорю я.

— Надеюсь, недалеко. Вот что, Виктор, тебе обязательно надо встретиться с Минасяном.

— А если он будет молчать? — Есть еще одна зацепка.

Ахалая достает из верхнего ящика и кладет на стол изображением вниз какую-то фотографию.

— Взяли мы несколько дней назад одного человека, — говорит он. — Мелкая сошка, но с большими аппетитами. Тот же круг интересов: золото, бриллианты. Он назвал нам одно имя; клянется, что других не знает. Вот этого!

Борис переворачивает фотографию. С любительского снимка размером тринадцать на восемнадцать на меня таращится довольная собой личность лет тридцати с лицом преуспевающего деятеля районного масштаба.

— Арчил Нодаришвили, гражданин без определенных занятий, — представляет Ахалая. — По словам вышеупомянутой мелкой сошки, Нодаришвили был связным между здешними валютчиками и каким-то человеком в Москве. В конце августа он выехал в столицу, но к назначенному сроку не вернулся. Иными словами, тоже исчез!

7

Существуют десятки способов выпасть из поля зрения: изменить имя и внешность, подыскать подходящий адресок, заполучить новые документы. Определенными преимуществами здесь обладают лица с хорошим знанием географии. Допустим, вас ищут в Костроме, а вы в это время преспокойно разгуливаете по улицам Новосибирска. Если в Арчиле Нодаришвили неожиданно проснулась «охота к перемене мест», поиски могли затянуться на неопределенное время. Этот человек нужен был мне немедленно, и я решил ограничиться Москвой.

Коллеги из соответствующей службы охотно предоставили нам нужные сведения. На стыке последнего месяца лета с первым месяцем осени интересующий нас гость с Кавказа ни в одной гостинице столицы не проживал, по поводу его исчезновения к властям никто не обращался. Я поднял аналогичные заявления, касающиеся мужчин в возрасте от тридцати до сорока лет. Таковых оказалось трое. Все нашлись, все живы и здоровы. Один загулял с друзьями. Второй неумело скрывался от алиментов. Третий вернулся к жене. Искать его по старому адресу заявительнице, к которой он, в свой черед, ушел от жены, почему-то не пришло в голову.

Оставались лица, ушедшие в небытие. Двадцать девятого августа в состоянии сильного опьянения угодил под электричку командированный из Иркутска. Тридцатого в районе пятьдесят седьмого километра Киевского шоссе обнаружен труп неизвестного Возраст: тридцать—тридцать пять лет. Особые приметы: на левой руке след какой-то давней травмы — не хватает большого пальца Заключение следствия: сбит машиной.

Пока медицинская карточка Нодаришвили, изъятая из районной поликлиники, путешествует в Москву, труп эксгумируют. Заключение судебно-медицинской экспертизы, сопоставленное с данными, полученными из Тбилиси, не оставило никаких сомнений. В ночь с двадцать девятого на тридцатое августа под машину на Киевском шоссе угодил именно он.

Пустынное шоссе в шестидесяти километрах от столицы — неподходящее место для прогулок в ночное время. Но поскольку Арчил Нодаришвили ничего не делал просто так, его появление в данной географической точке, надо думать, не было случайным. Что заставило его отправиться в этот последний в жизни вояж? Сержант, командир патруля, обнаружившего труп, обратил мое внимание на две любопытные подробности. Во-первых, тело найдено в тридцати четырех метрах от дороги. Оно было замаскировано, но не тщательно. Во-вторых, ни документов, ни денег, ровным счетом, ничего такого, что могло бы пролить какой-го свет на тайну его появления здесь, при трупе обнаружено не было. Я поинтересовался у специалистов, может ли человек с травмой, послужившей причиной смерти Нодаришвили, самостоятельно одолеть тридцать четыре метра, и в ответ услышал категорическое «нет».

Версию о неумышленном убийстве я отверг сразу же. Координаты и время действия, род деятельности погибшего, пустые карманы и отдаленность от шоссе места его последнего упокоения однозначно указывали на убийство с заранее обдуманным намерением. Тот, чья рука направила роковой автомобиль, определенно знал, на что шел, и сделал все возможное, чтобы жертва осталась неопознанной.

Нодаришвили был связным: он передавал распоряжения, что-то перевозил по мелочам. Для переброски крупных партий валюты изобретают что-нибудь похитрее Что-то вроде контейнера в бампере вездехода Никитина. Тот, кто убрал связного, по-видимому, опасался, что нечто чрезвычайно важное станет достоянием чужих глаз и ушей. Годилось и другое предположение. В среде преступников наметился раздор: обманывали друг друга эти подонки так же легко, как клялись в вечной верности. Но и в этом случае речь шла об обмане нерядовом, раз оно повлекло за собой убийство.

Чем больше я раздумывал над всем этим, тем больше мне не нравился один нюанс. Даже не факт. Тональность. Об исчезновении Нодаришвили преступники знали, это подтверждено. Но почему-то особого беспокойства в их стане это не вызвало. Первый признак такого беспокойства — мгновенное прекращение всех дел: залечь на дно, выждать, определить, откуда дует ветер. В данном случае уже через несколько дней из Москвы на Кавказ была отправлена «посылка». Оставалось предположить, что ликвидация связного предопределялась заранее. Но если так, почему это не было сделано на месте? Почему ему позволили выехать в Москву — мало ли что могло случиться по дороге?

Ясности не было никакой. Схематично, меж тем все выглядело складно, и у меня снова возникло чувство, что кто-то исподволь направляет наши действия. Всякий раз, когда события выходят из-под контроля, кажется, что их направляет кто-то другой, тут уж ничего с собой не поделать. Стоило следствию забуксовать, как появился Никитин с его контейнером. Провалилась операция с контейнером — тут же всплывает личность Зазроева, затем возникает этот самый Нодаришвили. И что же? Зазроев исчез Нодаришвили убит. По мере того как появляются новые подробности и возникают новые имена, мы все больше и больше вязнем в лабиринте. В лабиринте, из которого, возможно, вообще нет выхода.

8

Стремительный Ту-154 с точностью часового механизма доставляет меня в Свердловск, а его старший по возрасту собрат-трудяга Ан-второй препровождает дальше на северо-восток. Полтора часа в кабине тряского армейского вездехода — и вот я уже в исправительно-трудовом учреждении, где отбывает срок наказания некий гражданин Минасян. Вся дорога из Москвы заняла семь часов. Вчера, испросив выходной, ровно столько же я добирался в Муром проведать мать.

О моем приезде предупреждены. После недолгой беседы с начальником учреждения меня проводят в комнату для свиданий. Сажусь за стол, достаю из портфеля несколько листов бумаги, вынимаю авторучку и жду.

Дверь распахивается, и приятный баритон, опережая появление его хозяина, просит разрешения войти.

Поднимаю глаза и вижу невысокого человека лет пятидесяти, чье телосложение находится в полном соответствии с его возрастом и ростом. Глядит вошедший бодро, на щеках играет здоровый румянец — в здешних местах морозно.

— Входите, — приглашаю я.

Человек входит. Дверь за ним захлопывается.

— Садитесь

Садится. Глаз не отводит. Внимательно меня разглядывает. Называю себя. Вошедшему представляться нет никакой нужды. Раз он здесь — мне известно, кто он такой. Начало нашего разговора традиционно.

— Гражданин Минасян, — говорю я, — у меня к вам несколько вопросов. Хочу предупредить, что правдивые и полные ответы на них могут благоприятно сказаться на вашей дальнейшей судьбе.

Минасян улыбается.

— Вы, наверное, уже были у руководителей этого учреждения, гражданин начальник, — говорит он — В таком случае вам известно, что Минасян — образцовый осужденный, нормы выполняет на сто двадцать процентов, стенгазета два раза о нем писала А сидеть Минасяну осталось полгода. Значит, через полгода Минасян — свободный человек, понимаете, и ни в каких благоприятных переменах он не нуждается. А вопросы ваши задавайте: приятно поговорить со свежим человеком… оттуда.

Внешне этот человек безразличен к моему появлению. Тем не менее его живо интересует, что я знаю и зачем пожаловал.

— Складно говорите, — замечаю я. — Хорошо поставленный голос, красивый тембр. Мне сказали, что вы активный участник художественной самодеятельности.

— Участвую, — степенно подтверждает Минасян. — Чтец-декламатор. Шота Руставели знаете? Мой коронный номер! Я за него первую премию на нашем смотре получил.

С трудом удерживаюсь от улыбки. Сам на то не рассчитывая, я задел душевную струну моего собеседника, и он не намерен ограничиваться простой констатацией фактов. Он намерен предоставить доказательства.

проникновенно цитирует обладатель первой премии. Кажется, он весь во власти этих слов.

— Разумно, — коротко одобряю я.

На более затяжной комплимент нет времени. Пора начинать нашу работу. Я достаю из портфеля и протягиваю Минасяну фотографию Зазроева.

— Вы знаете этого человека?

Минасян смотрит. Лицо его не выражает ничего.

— Не знаю, — бурчит он.

— Точнее сказать, не узнаете. Это адвокат Зазроев. Он защищал вас на суде.

После моего сообщения человек, сидящий напротив, считает необходимым снова взглянуть на фото.

— Изменился, — говорит он. — Пять лет прошло.

— Очень изменился, — соглашаюсь я. — Настолько изменился, что забросил адвокатскую практику и стал практиковать в области валютных операций.

Холостой выстрел.

— А мне какое до этого дело? — равнодушно роняет Минасян.

— Может быть, вы объясните, почему столь разительные перемены в судьбе преуспевающего адвоката произошли именно после вашей с ним встречи?

— Какие встречи, слушайте! — Все это лишь на полтона выше, чем предшествующая реплика. — Я виделся с ним раза три до суда и еще раз в день суда. Все, что знал он, знали и вы. Я совершил преступление и наказан по всей строгости наших законов. Неужели вы думаете, что мой пример мог заставить блестящего адвоката бросить все — карьеру, спокойную, обеспеченную жизнь — и заняться этим сомнительным и грязным делом?

Насчет сомнений это он, пожалуй, чересчур, ибо есть люди, для которых грязь — самая привычная среда, а в остальном — почти по Руставели. Фронтальная атака не удалась. Ну что ж, попробуем фланговый маневр.

— Давайте порассуждаем, — предлагаю я. — Некто по незначительному поводу задерживается властями. Главные преступления этого человека остаются «за кадром», судят его за мелочь, пустяк по сравнению со всем остальным. Пустяк не пустяк, а дело на пять лет остается бесхозным. Дело, размах которого известен ему одному: нити, связи, люди — все у него в руках! Как быть? Связаться с кем-нибудь из своих людей он не может, да и, вероятно, полностью не доверяет никому из них. И тогда этот человек решается на рискованный, но в его положении единственный и потому оправданный шаг: на эти пять лет находит себе заместителя в лице своего адвоката, в котором он, по-видимому, сумел разглядеть родственную душу. Подробности этого сговора известны им обоим, но, надо думать, очи оказались приемлемыми для обоих.

— А ведь никаких улик против Зазроева у вас нет, — неожиданно вступает Минасян. — Так, подозрения… А подозрения без фактов — это мираж в пустыне. Солнце взошло — и нет ничего. Даже тени.

Полутона, полунамеки… А за всем этим стоит нечто очень важное. Передо мной сидит решительный, уверенный в себе человек. Если Борис Ахалая прав в своем предположении, то у Зазроева, пожалуй, есть основания остерегаться Минасяна.

— Откуда такая убежденность? — интересуюсь я.

Мой собеседник играет паузу. Получается у него это столь же профессионально, как и недавняя декламация. Воистину, первая премия досталась ему по праву.

— Вы приехали ко мне и хотите, чтобы я подтвердил эту фантастическую историю? — наконец произносит он. — Вот что я вам скажу… Минасян прожил жизнь и надеется пожить еще немного Старость человека должна проходить под солнцем — в этих стенах мне его не хватает. Вы любите сказки? Я вам расскажу еще одну. Предположим, вы правы и ваш загадочный некто — тот самый человек, которого вы давно и безуспешно ищете Неужели вы думаете, что он настолько глуп, чтобы до конца своих дней оставить себя без солнца?

— Когда эта сказка обретет характер официального документа, рассказывать ее будет поздно, — предостерегаю я.

Лицо Минасяна становится бесстрастным.

— Я ничего не знаю, — сухо произносит он. — Ничего.

9

— Шестнадцатого вечером Зазроеву звонили из того самого города, в котором ты демонстрировал приемы бокса, — докладывает Ахалая в Москву. — Но это еще не все. На переговорном пункте какой-то человек интересовался из Сухуми номером телефона адвоката и местом, где телефон установлен. Ему назвали то и другое. Я так думаю, человек искал Зазроева, понимаешь?. А теперь приготовься упасть со стула. Этот человек представился капитаном Лукшиным.

Я молчу. Я понимаю, что он не шутит.

— Ты почему молчишь? — волнуется на другом конце провода Ахалая. — Ты меня понял?

Я понял, как не понять? Капитан Лукшин — это я сам, и, насколько мне известно, ни двойников, ни родственников мужского пола, ни шутников-друзей у меня нет.

10

Утро начинается с того же, чем закончился минувший день: с раздумий. Иной раз чем больше голову ломаешь, тем меньше что-нибудь понимаешь, и именно так все было в данном случае. Предчувствия меня не обманули. В игре действительно участвует какой-то сторонний человек, который ведет странную партию. Он играет ни за нас, ни против нас. Он играет сам по себе. На этом определенность кончалась. Я набросал список лиц, в той или иной степени причастных к этому делу: каждый из них мог оказаться на переговорном пункте вечером шестнадцатого. Среди прочих в этом списке значились Борис Ахалая и даже я сам. Но даже самые невероятные предположения не проясняли образ мыслей и действий таинственного «капитана Лукшина». За каким чертом ему понадобилось называться моим именем? В его действиях чувствовался вызов. Он открыто смеялся над нашим недоумением. Этот человек был где-то рядом, ну вроде как бы вы открываете дверь, а он за ней стоит и в то же время недосягаем, как обитатель преисподней. Лица, квартирующие в этом достойном месте, разумеется, в расчет не брались, хотя в поведении моего двойника и было что-то от лукавого.

В какой-то момент мое смятение заставляет меня сняться с места и двинуться в сторону кабинета шефа. Но, не доходя до него метров десять, я благоразумно поворачиваю назад. О чем мы с ним будем толковать? О моей несостоятельности?

В таком вот настроении меня застает телефонный звонок квартирной хозяйки Ольги. Между нами происходит диалог следующего содержания:

ОНА. Вы просили вам позвонить, если кто-нибудь будет справляться о моей жилице.

Я. И что, справлялись?

ОНА. Пришла открытка.

Я. Я сейчас приеду. Не возражаете?

ОНА. Это ваше дело.

Я. Вы будете дома?

ОНА. Я все время дома. Я, знаете, в таких годах, что без крайней надобности не выхожу.

Я. Приеду через час.

ОНА. Я вас жду.

Мчусь к метро «Ждановская». Дождь, всю последнюю неделю наводивший тоску на москвичей, взял бюллетень. В просветы между тучами нерешительно, как надежда, проглядывает солнце. Это хороший знак.

В парадном меня поджидает первая неожиданность: лифт не работает. Взбегаю по лестнице, по мере приближения финиша отмечая, что моя хваленая спортивная форма не столь высока, как того требуют обстоятельства. Минуту—другую посвящаю тому, чтобы восстановить дыхание, потом звоню.

Открывают немедленно — хозяйка будто караулит за дверью.

— Здравствуйте, Марья Демьяновна, — как можно радушнее приветствую я ее.

— Здравствуйте, — сухо отвечает старуха.

Она в том же виде, в том же состоянии здоровья и в столь же неколебимой уверенности в превосходстве добрых старых нравов над нынешними. Стоит, загораживая проход.

— Вот то, за чем вы пришли.

Хозяйка протягивает мне открытку.

Верчу ее в руках. С облегчением констатирую, что обратный адрес имеется.

— Местная, — говорю я.

— Это уж я не знаю, местная или не местная, — изрекает старуха, публично выказывая свою незаинтересованность. Так уж я в нее и поверил. — От хахаля, наверное.

— Так уж сразу и от хахаля?

— А кто ж еще написать-то ей может! — Хозяйка молчит, словно прикидывая, стоит ли ей продолжать, потом все-таки спрашивает: — Были вы в Брянске?

Отвечаю, что был.

— Ну и что, нашли вашу Морозову?

Как бы ни прозвучал ответ, Ольга больше не будет здесь жить, это я могу гарантировать.

— Ее там нет.

— Я так и думала! — торжественно констатирует цербер в юбке.

— А вы злой человек, Марья Демьяновна, — говорю я и по ответному взгляду понимаю, что эти слова мне при случае припомнят

— Если у вас больше ничего ко мне нет, то позвольте с вами проститься, — скрипит старуха. — Я себя неважно чувствую — пойду лягу.

Она захлопывает дверь. Опускаюсь на два пролета и, остановившись у окна, внимательно изучаю открытку. Четким крупным почерком на обратной стороне выведено следующее:

Сегодня среда. Вышеупомянутое место известно лишь двоим — отправителю и адресату, к тому же меня не устраивают сроки. Остается обратный адрес.

Нахожу нужное мне парадное. Скрипит старый лифт, останавливается со вздохом. Хлопает его дверь. Искомая квартира — первая справа. Нажимаю кнопку. Непродолжительную тишину оглашает стандартизованный перезвон.

Мне открывает раньше срока постаревшая женщина.

— Вам кого? — спрашивает она.

— Извините, Павел дома? — в свою очередь, спрашиваю я.

— Паша, тебя! — зовет женщина.

Появляется высокий светловолосый парень, одетый в тренировочные брюки и темную рубашку в клетку, лицом похожий на открывшую мне женщину.

— Здравствуйте, — говорит парень.

— Здравствуйте, — отвечаю я. — Вы Павел, верно?

— Он самый.

Представляюсь. Удивление моего собеседника не выходит за рамки обычного. Он приглашает меня в комнату.

Комната как комната: футбольный мяч, магнитофон, гантели, книги. Одно лишь отличает ее от сотен тысяч таких же комнат: множество фотографий Ольги на стенах. Творческий почерк автора кажется мне знакомым. Вспоминаю, что одну из этих фотографий я видел в квартире у метро «Ждановская».

Сообщаю Павлу о поводе своего визита. Разумеется, в тех подробностях, в которых он должен об этом знать, и в ответ выслушиваю сбивчивое и искреннее признание. Сбивчивость объясняется волнением парня. Искренность — его возрастом, Судя по всему, человек он добрый, открытый и честный.

— Мы познакомились три года назад, — рассказывает Павел. — Вместе поступали в университет, на филологический. Я поступил. Ольга не прошла по конкурсу. Я уговорил ее остаться в Москве и на следующий год поступать снова. Она послушалась меня, осталась. Пошла работать секретаршей в какой-то трест. Она и сейчас там работает. В первые полгода мы виделись каждый день, меня из-за этого чуть из университета не выгнали. Первую же сессию завалил, еле выкарабкался. Потом стали встречаться реже. У нее появились новые друзья, не мне чета: рестораны, машины… Учиться она не хотела, даже поступать не пыталась. Говорила, что и так всего в жизни добьется. В общем, жила в свое удовольствие. В последний раз я встретил ее в конце августа. Случайно. Обрадовалась, потащила в Сокольники… Бродили до утра… Как в добрые старые времена… Она была чем-то расстроена, плакала. Говорила, что все надоело, что не может больше так жить… Сказала, что уедет… Я решил ей помочь. Ну не то чтобы помочь — вы понимаете? Я ведь люблю ее. Очень! Всегда любил… Договорился, что перейду на заочный, место на кафедре предложили. Не бог весть что, но нам на первых порах хватило бы… Написал вот эту открытку, просил о встрече…

Осторожно говорю о том, что на свидание девушка не придет.

— Что с ней? — тревожится Павел.

Как могу, успокаиваю парня. Не думаю, что он до конца мне верит, но не расспрашивает. Очевидно, понимает, что я ограничен в возможности отвечать. Его деликатность мне по душе. Добрый, открытый и честный….. Почему-то именно таким людям мало в этой жизни везет.

Обвожу глазами стены. С фотографий за мной следят знакомые глаза. Они словно вопрошают: что же ты?.. В самом деле, что ж это я?..

— Это фотографии… Они сделаны давно? — интересуюсь я, додумывая некую, внезапно пришедшую в голову мысль.

— Давно, — отвечает Павел. — В наш «голубой» период.

— В последнее время вы ее не снимали?

— Нет… Впрочем, постойте! В конце июня мы с нашей группой отмечали окончание третьего курса. Это было в кафе «Валдай» на Калининском проспекте. Поздно вечером перед самым закрытием неожиданно появилась Ольга с каким-то типом. Я их несколько раз щелкнул во время танцев, сам не знаю зачем. Она увидела, разозлилась, выругала меня… Они тут же ушли.

— У вас есть эти фотографии? — поспешно перебиваю я.

Черт возьми, сегодня, кажется, не зря солнечный день!

— Да, конечно.

— Можно взглянуть?

— Пожалуйста.

Павел поднимается, достает с полки большую картонную коробку, высыпает на стол содержимое, находит несколько снимков и протягивает мне.

Я просматриваю фотографии. Мне требуется все мое самообладание, чтобы не выказать удивления, ибо я узнал человека, стоявшего рядом с Ольгой.

— Можно, я возьму их с собой? — спрашиваю я.

— Конечно, — говорит Павел. — Если хотите, я увеличу.

— Благодарю вас, не надо.

Мне пора. Понимая, что сейчас уйду, Павел решается сказать несколько трудно дающихся ему слов.

— Вы должны помочь ей, — говорит он, глядя куда-то в пол. — Она ни в чем не виновата.

— Надеюсь, — вздыхаю я.

Я не могу сказать ему ничего иного. Хотя, по чести говоря, должен.

11

У шефа есть возможность в приказном порядке в любую минуту заполучить меня к себе. Однако на следующее утро он предпочитает появиться у меня сам. Полковник считает, что отеческий разговор о наших нуждах-бедах лучше всего проводить на нейтральной территории. У него в кабинете такой разговор, хочешь не хочешь, получится чересчур официальным.

Играть человека озабоченного никакой необходимости нет, ибо я и так озабочен сверх всякой меры.

любопытствует Белопольский. Кавказские мотивы в данном случае вполне уместны. Что касается Руставели, то шеф не принадлежит к клану его наиболее экзальтированных поклонников вроде моего друга тамады. Он просто много знает.

Вопрос задевает меня за живое. Самое время показать, что наша, так сказать, озабоченность является следствием нашей, так сказать, активности. Приглашаю полковника в кинозал. На маршруте перехода и в зале, пока настраивается проектор, он не задает мне ни одного вопроса. Он задаст их потом. Но это уже будет другой разговор, в ином тоне.

Гаснет свет. На экране появляется изображение. Это один из двух снимков, переданных мне Павлом.

— Видите девушку в левом углу? Это Морозова, — говорю я. — А теперь обратите внимание на человека рядом с ней.

— В кожаной куртке? — уточняет Белопольский.

— Да. Здесь нечетко. Сейчас будет получше.

На экране возникает новый снимок интересующей нас пары. На сей раз лицо мужчины, запечатленного в фас, видно во всех подробностях и интонациях. Ему явно не нравится, что его фотографируют.

— Никитин? — восклицает полковник.

Ему незачем скрывать свое изумление, как мне вчера.

— Он самый, — сдержанно подтверждаю я.

Восторгаться тут особенно нечем. Скорее наоборот.

Вспыхивает свет. Подхожу и сажусь рядом с шефом. Кинозал — одно из самых уютных мест в нашем офисе, его приятный полумрак хорошо стимулирует воображение. Последнее обстоятельство мне достаточно известно, я не без умысла устроил обсуждение увиденного именно здесь.

— Вот это поворот! — изумляется шеф. Он до сих пор еще не может прийти в себя, а этого человека удивить трудно. — Помнишь, наш разговор после того, как ты вернулся из поездки? Ты тогда сказал, что мы чего-то не учли с самого начала. Вот тебе и ответ!

Допустим, я не говорил, а только подумал, но это и неважно. Главное, мы оба думали об одном и том же. Как уж тут промахнуться?

— Мы и не могли учесть, — говорю я. — Уж слишком неправдоподобно…

— Факты — вещь точная, как бы неправдоподобно они ни выглядели, — вздыхает Белопольский. — Никитин и Морозова знакомы. Значит, тебе на дороге Морозова встретилась не случайно. Никитин хотел знать, что ты будешь делать, а ты не понял…

В этом месте следует небольшая заминка, ибо шеф понимает, что перегнул палку.

— И я бы не понял, — поспешно добавляет он. — Попробуй догадайся. Идем дальше. Появляется человек, который шестнадцатого сентября вечером на переговорном пункте представляется капитаном Лукшиным. Это мог быть только Никитин! Возникает естественное предположение, что все эти дни он был где-то рядом.

Образцовый гражданин, «случайно» нашедший у себя в машине целое состояние и без промедления сообщивший об этом властям. Его «случайное» появление в самом центре событий в тот самый момент, когда он по нашей договоренности должен был находиться совсем в другом месте, и совершенно непонятное небрежение к опасности быть обнаруженным или вычисленным. Его знакомая, «случайно» оказавшаяся участницей затеянной нами игры… От всего этого голова кругом идет. Получается, что все это время нашим хорошо слаженным оркестром управлял совсем другой дирижер?

— В толк не возьму, зачем ему понадобилось называться моим именем, — бормочу я. — Он мог назвать любое другое…

— Есть такая категория людей, любящих риск: решительных, самонадеянных, дерзких, — раздумчиво произносит шеф. — Сознание собственного превосходства в них сильнее элементарной осторожности: вот он я, здесь, кручу вами как хочу, а попробуй возьми! Между прочим, при всей внешней уязвимости его действий рисковал он немногим. Его не было в нашей схеме. Не бы-ло! И он это знал. Если бы ты не обратил внимания на некоторые странности в поведении Морозовой, — ловлю адресованный мне испытующий взгляд и отчаянно пытаюсь не покраснеть, — не было бы и сегодняшнего нашего разговора. К сожалению, брать Никитина мы пока не можем: знакомство с Морозовой и странная манера выдавать себя за Другого — это еще не улика. Спросить бы Морозову…

— Дня через два—три, — говорю я, делая вид, что рассматриваю фотографии.

— Надо спешить — чует мое сердце. Хотелось бы знать, для чего ему понадобился весь этот маскарад с контейнером.

Ответ на этот вопрос из разряда тех, которые одним махом ставят все точки над всеми «и».

— Он искал Зазроева, — предполагаю я.

Мы уклонились в сторону от опасной темы, и теперь я могу отвлечься от фотографий.

— Допустим. Но зачем? Как думаешь, где Никитин может быть сейчас?

Где может, этого я не знаю. Говорю, где должен.

— Ты проверял?

— Я послал запрос.

Наш разговор окончен. Шеф встает и следует к выходу из кинозала. Его походка лишена обычной живости, ступает он с усилием, тяжело, как человек, который прошагал многие километры по бездорожью, и обнаружил, что искомый дядюшка убыл в неизвестном направлении, а на месте родимого села стоит большой металлургический завод. Я хорошо понимаю его состояние, ибо шагали мы вместе. У двери он останавливается и, повернувшись ко мне, произносит отеческим тоном:

— Будь осторожен. Это опасный преступник, Виктор!

Исковерканные «Жигули» Зазроева обнаруживают в полутора десятках километров от его дачи, на дне ущелья. Двумя часами позже Борис Ахалая — на месте. Спуск с почти отвесной пятидесятиметровой скалы — депо достаточно рискованное даже для специалиста, каковым он, к его несчастью, не является. В ущелье спускается лейтенант, у которого оказывается разряд по альпинизму и которому мой друг доверяет как самому себе. Пока лейтенант, благополучно достигнув дна, знакомится с местом происшествия, Борис столь же пристально приглядывается к окрестностям.

От обрыва, с которого сорвался автомобиль, до трассы полтора километра. Место глухое, безлюдное — завернуть сюда можно лишь с какой-то определенной целью. Сам обрыв отлично просматривается с дороги, не заметить его мало-мальски опытный водитель просто не в состоянии. Если, конечно, ему не помогли не заметить.

Через час с небольшим поступают первые сведения, свидетельствующие о том, что в определенном смысле нам повезло. Бензобак не взорвался, пожара не было. В салоне «Жигулей» обнаружен труп мужчины. Адвокат это или нет, позже установят эксперты, но Ахалая, уверен, что погибший — Зазроев. Небольшого прямоугольного предмета, исчезнувшего из сейфа на даче, в салоне нет. Не найдут его и на следующий день при более тщательном осмотре.

Темнеет, дело движется к вечеру, но лейтенант решается спуститься еще раз и, как выясняется, не зря Недалеко от того места, где покоятся «Жигули», он находит останки мотоцикла. Здесь поначалу везет меньше. Падение с высоты, взрыв и пожар почти полностью уничтожили мотоцикл. К счастью, огонь наполовину пощадил табличку с государственным номером. Оставшихся двух букв достаточно для того, чтобы искать владельца мотоцикла на побережье, а сохранившиеся две цифры делают эти поиски вполне реальными.

12

Снова сижу за столом в кабинете шефа. Белопольский стоит у окна, со стороны кажется, будто он что-то пытается рассмотреть сквозь залитые дождем стекла. Несмотря на то, что природа вновь ополчилась против населения столицы, настроение у нас приподнятое. Судя по всему, очередная картина второго акта будет последней в этом затянувшемся спектакле. Я пока не знаю, что автор приготовил мне еще один, финальный сюрприз.

Полковник отрывается от созерцания разгульной деятельности ливня.

— Как быстро меняется погода, — говорит он. — Вчера солнце, сегодня дождь… Скорее б уж завьюжило! Люблю зиму за ее постоянство, за размах, за надежность. За то, чего нам так часто не хватает самим. Ну что ж, будем ждать зиму. Кстати, в тех местах, откуда я родом, существует хорошее правило: все важные дела завершать к зиме. Как думаешь, успеем?

Я молчу. Отнюдь не потому, что мой ответ неоднозначен. Просто я суеверен. Не очень. Самую малость.

— Пожалуйста, продолжай, — просит шеф, расхаживая по кабинету.

Ничем иным его возбуждение не обозначено.

— Тридцатого августа днем Никитин пригнал «Ниву» в гараж автобазы проверить двигатель, — говорю я. — Там его и нашел какой-то человек Механик Лефтий, бывший напарник Никитина, утверждает, что этот человек приходил к Никитину и раньше. По словам Лефтия, незнакомец был взвинчен, прямо в гараже они с Никитиным повздорили. Неизвестный обвинил Никитина в «нечистой игре».

— Лефтий употребил именно эти слова? — уточняет полковник.

— Именно. Потом они сели в машину и уехали. Это был Арчил Нодаришвили — Лефтий узнал его на фотографии. Мотоцикл Никитин приобрел у гражданина Гоцирадзе. В числе прочих бывшему владельцу мотоцикла предъявили фотографию Никитина — он указал на нее. Таким образом, предполагаемые действия Никитина обозначаются довольно четко. Я только одного не пойму… Как он решился прийти к нам с контейнером? Там ведь целое состояние!..

Шеф раздумывает.

— Жертвуй меньшим, чтобы заполучить большее, — объясняет он. Объясняет ненавязчиво, как бы самому себе. — Через него они выходили за границу? Зачем? Я так думаю, Зазроев исподволь готовил свое бегство. Приближалось возвращение Минасяна. Двоим места на «троне» не было. Один из них должен был исчезнуть, и Зазроев резонно предполагал, что им может оказаться он. А тут «канал» — регулярный, доступный. Услугам, которые оказывал им Никитин, цены не было, а оплачивались они, надо думать, не очень щедро. Никитин же мечтал о главном куше; для этого надо было найти Зазроева, которого он не знал, а пока довольствовался тем, что удавалось урвать. По-видимому, часть ценностей, предназначенных к переправке за границу, не доходила до места и оседала у Никитина — вспомните контейнер. Преступники встревожились. Они послали к нему Нодаришвили — он единственный знал Никитина в лицо, за что и поплатился жизнью. Искать главаря в одиночку наш водитель не решился. Он побоялся открытой конфронтации с хорошо организованной шайкой преступников. Ему надо было действовать наверняка. Вот тогда и возник план, остроумный, дерзкий, — одним словом, в характере Никитина: найти его с нашей помощью. Перед тем как исчезнуть, Нодаришвили успевает сообщить: нечистый на руку «коллега» собирается в путешествие на собственной автомашине — «Ниве» красного цвета; его будет нетрудно перехватить по дороге и призвать к ответу. Под видом Никитина в поездку отправился ты. Оставалось не допустить твоего преждевременного контакта с людьми Зазроева. Это взяла на себя «случайная» попутчица Морозова. Между прочим, я консультировался с юристами — состава преступления в ее действиях нет.

Все это произнесено вскользь, как бы случайно, и я с трудом удерживаюсь от желания немедленно заключить свое начальство в объятия. Не за смысл сказанного. За то, что вскользь.

Шеф делает вид, что не замечает моей радости, которую-то и от человека менее наблюдательного не скроешь.

— А Никитин, — продолжает он, — обеспечив себе стопроцентное алиби — двухнедельную охоту в глухой тайге, — прилетел на место действия, убедился, что его так называемые компаньоны клюнули на «Ниву», и последовал за ними. Остальное, как говорится, было делом техники. Как ему удалось заполучить содержимое сейфа на даче, мы можем только предполагать. Я думаю, Зазроева успели предупредить. Тот, второй, который звонил ему утром семнадцатого. Адвокат смекнул, что серая «Волга» рано или поздно приведет нас к нему, почел за лучшее удариться в бега и угодил прямо в лапы Никитину. Теперь Никитин попытается уйти за границу. И, судя по всему, при первой же возможности. Впрочем, и это пока не более чем предположение…

— …подтвердить которое может лишь один человек, — заканчиваю я.

Полковник кивает. Он знает имя.

В этом месте нас прерывает появление секретарши Белопольского.

— Извините, товарищ полковник, — говорит она. — Звонили из бюро пропусков. Товарищ Лукшин, — обращается ко мне секретарша, — гражданин Никитин просит вас принять его. Секретарша выходит, оставляя за дверью напряженную тишину. Ту самую, которая предвещает взрыв. Решимость покинула меня. Может быть, впервые за последний месяц я не знаю, что делать. Мне сейчас так нужна поддержка, но я не хочу просить ее, боясь выказать свою слабость, а шеф не спешит прийти на помощь.

— Не могу, — с усилием произношу я. — Я сейчас должен говорить с ним, улыбаться, жать руку… Не могу!

Белопольский глядит на меня с неожиданной суровостью.

— Иди, — строго говорит он.

Только-то… Что же, может быть, он и прав. С этим я должен справиться сам.

Возвращаюсь в свой кабинет. Звоню в бюро пропусков, заказываю пропуск. Сажусь за стол, бессмысленно перебираю какие-то бумаги. Сквозь монотонный шум дождя я различаю будничные звуки улицы Шелестят по мокрому асфальту машины, гудит троллейбус, люди торопятся по своим делам, и для того, чтобы так было всегда, мы должны скромно и незаметно продолжать свое дело. Иной раз даже стиснув зубы.

В дверь стучат. Приглашаю войти. Входит Олег Михайлович Никитин. Он красив, подтянут и свеж. Его легкий загар с одинаковым успехом можно приобрести как на побережье, так и в горах. Мы одногодки, я старше его на три месяца. Мы выросли в одной стране, нас окружали одни и те же люди, и вот к тридцати трем годам мы оказались по разные стороны баррикады… Я не готов анализировать, как это произошло, но то, что мы по разные стороны, придает мне сил. Он пришел узнать, как идут наши дела? Что ж, он узнает.

— Хорошо отдохнули? — вежливо улыбнувшись, интересуюсь я.

— Неплохо, — гласит ответ. — По тайге побродил, поохотился. Такого лося завалил!

Пусть думает, что завалил. Его заблуждению суждено жить недолго.

— Машину вам вернули? — снова интересуюсь я.

— В полной сохранности! Вот пришел поблагодарить…

— Ну, не совсем в полной…

— Не скромничайте, товарищ капитан! — цветет в улыбке гость. — Специалисты у вас что надо! Не хуже наших… Что, поймали преступников? — как бы между прочим интересуется он.

Вопрос с подтекстом, как и его неожиданный визит. Если бы поймал, наша беседа протекала бы в ином тоне.

— Ловим, — коротко говорю я.

Собеседник глядит на меня с сочувствием.

— Совсем я там в лесу одичал, — доверительно сообщает он. — Бродил, как леший. Ни людей, ни машин — одно зверье У вас-то наверняка было повеселее?

— Да, не жалуюсь, — сдержанно отвечаю я, начиная смутно догадываться, куда он клонит.

— А вернулся и будто на другую планету попал. Вроде все то же самое, но как звучит!.. Цветы, улыбки, девушки!.. Все эти блага начинаешь ценить, только побыв отшельником.

Вот оно что! В назначенный день и час Ольга не явилась на встречу. Никитин забеспокоился. Телефонный звонок на квартиру близ метро «Ждановская», надо полагать, не внес ясности, если только хозяйка в пылу «благородного негодования» не упомянула «мужскому голосу» про мой визит, и удачливый «охотник на крупного зверя» со свойственной ему дерзостью решил справиться у меня. Улыбка не сходит с его лица, но в глазах — холод, и я про себя воздаю должное его выдержке.

— А я вот с удовольствием поменялся бы с вами, — вздыхаю я. — Человека, знаете, всегда тянет к тому, чего у него нет. И улыбки, и прекрасные попутчицы — все это было в изобилии. А цветами меня, можно сказать, забрасывали. Да что толку… Прекрасным попутчицам требуется внимание, — заканчиваю я с грустной улыбкой.

Голова у тебя варит, мог бы и сам догадаться, что, если ты у меня на правах гостя, ваша встреча с Ольгой не состоялась не по моей вине.

Удовлетворяет его услышанное или нет, но дальше он не идет. Дальше небезопасно.

— Товарищ Никитин, вы, возможно, еще понадобитесь, — говорю я, что вполне соответствует характеру наших легальных отношений. — Как вас можно найти?

— Отпуск-то мой — тю-тю!.. — мрачнеет Никитин. — В понедельник на работу. И пошло-поехало!.. Командировки, командировки… Вы, если что, звоните на автобазу. Мне передадут.

— Хорошо.

— Я могу идти?

— Да, конечно.

Гость встает.

— До свидания, товарищ капитан, — говорит он.

Безо всякого напряжения пожимаю протянутую мне руку. Что ж, прощайте, гражданин Никитин. Или, точнее, до скорого свидания!

13

Белые стены, белый потолок, окно в подернутый утренней дымкой сад, два стула, маленький стол в углу и большой букет ярких осенних цветов на тумбочке. В этой комнате лежит Ольга. Главврач оставляет нас одних. Сажусь на стул у ног девушки и вижу ее глаза, огромные, во все лицо. Тугая повязка белоснежным водолазным шлемом опустилась па голову, оставив незащищенным овал лица; бледные щеки, растрескавшиеся губы, милый вздернутый носик. Волосы… Ее дивные волосы!.. В уголке левого глаза вырастает и медленно катится по щеке слеза.

В смятении гляжу на Ольгу, не зная, с чего начать. С этой девушкой мне суждено говорить часто и долго. Но этот первый разговор — самый трудный.

Семь часов спустя я нахожусь в кабинете начальника одного из контрольно-пропускных пунктов на западной границе. В эту самую минуту трейлер Никитина досматривают таможенники.

Досмотр закончен. До пересечения границы остаются считанные минуты. Наступает столь нужный мне момент полной расслабленности преступника: все позади, ничего изменить нельзя. Начальник КПП делает мне знак. Я встаю. Мой выход.

Выхожу и остаюсь на дороге, преграждая путь к шлагбауму. Водитель уже за рулем, но он ничего не знает, а его напарник меня не видит. Офицер, возглавляющий пограничный наряд, вручает ему документы. И когда Никитин занимает свое место в кабине и дает сигнал к отправлению, наши взгляды встречаются.