Искатель. 1992. Выпуск №3

В это воскресенье на большей части страны стояла жара. Все новости в сравнении с преступлениями «Волчьей стаи» ничего не стоили. Обычные утопленники, жертвы автомобильных аварий, скучные международные и внутренние политические сообщения.

В преступлениях «Волчьей стаи» были все нужные элементы сенсаций — убитый неудачливый ухажер, похищенная прекрасная и богатая блондинка, женщина в брюках с ножом, сельская дорога, свидетели.

Итак, внезапное происшествие в Монро стало новостью номер один. О «Волчьей стае» писали на первых страницах газет, им отводили много времени на радио и телевидении. Многие хотели стать действующими лицами драмы.

Любой дурак мог посмотреть на карту и соединить Увальд и Тьюпело, а затем Нашвилл, Глазго и Монро. Любой дурак мог продолжить эту линию дальше в густонаселенный Северо-Восток и предположить, куда они едут. В газетах появились карта… и фотография Хелен Вистер.

Остерегайтесь «Волчьей стаи». Ищите машину… Будьте бдительны…

Лето — лучший сезон для сумасшедших. Хелен Вистер видели в Карибу штата Мэн, привязанной в дереву. Ее били кнутами трое рослых мужчин. Об этом заявил владелец машины, побоявшийся остановиться. Плачущую Хелен Вистер видели в Майами, когда ее затащили в мотель на берегу моря.

Трое ребят в Данвилле, штат Виргиния, купаясь, нашли мертвую блондинку. Но она была мертва уже две недели и значительно моложе Хелен Вистер. Еще одно дело. Для местной полиции.

Более тридцати ненормальных женщин пришли в полицейские участки по всей стране, и каждая назвалась Хелен Вистер. Старшей было за семьдесят. Раньше эта старуха утверждала, что она Амелия Иэрхарт.

Найти улики в этой безумной лавине лжесвидетельств казалось почти невозможно. Множество истеричек требовали от полиции защиты. Всевозможные мистики и провидцы точно знали, где искать «Волчью стаю».

Все воскресенье по Монро катили праздные зеваки, тараща глаза. Они стояли с разинутыми ртами перед заправочной станцией Арнольда Крауна и заправлялись до тех пор, пока на станции не осталось ни капли бензина. Полицейский у дома Вистеров не разрешал ни сворачивать, ни останавливаться рядом с домом. Но зеваки парковались вблизи, выходили из машин и изучали лом. Некоторые сумели пробраться к лужайке за домом, вытоптав при этом цветы. Иные останавливались перед домом Далласа Кемпа и с бесконечным идиотским терпением глазели на него. Но самой большой достопримечательностью оказалось место на шоссе 813, где был убит Краун. При повороте на это шоссе произошли две аварии, причем одна из них серьезная. На расстоянии двухсот ярдов в обоих направлениях от амбара дорога была заставлена автомобилями. Зеваки взбирались на чердак и смотрели вниз. В качестве сувениров брали сено, запачканную смазкой траву из канавы и камни размером с кулак. «Эй, Мэри Джейн, может, это один из камней, которым его треснули, а?»

В конце концов на чердак забралось так много народа, что амбар начал медленно оседать. Женщины закричали от страха, когда глухим треском надломились деревянные опоры и амбар развалился. Трехлетнего Вальтера Джеймса Локи задавили насмерть. Оказались сломанными один позвоночник, восемь ног, три руки. Кроме того, было несколько незначительных переломов, десятки вывихов, ушибов и ссадин. Полуденную жару разогнали сирены машин «скорой помощи». У амбара поставили полицейского, чтобы он не подпускал людей, но всю вторую половину дня они шли и шли, пытаясь растащить щепки.

В полночь доктор Пол Вистер сидел на кухне затихшего дома. От горя его мозг работал медленно и тяжело. Он беспрестанно спрашивал себя «Почему?..» и не мог найти ответа. Вистер дал жене снотворное и теперь завидовал Джейн, которая спала.

Он не сразу заметил, что закипел чайник. Встав, сделал себе чашку растворимого кофе.

Пол Вистер совсем не был похож на талантливого хирурга. Большой, крепкий мужчина с огромной головой и грубыми ручищами, поросшими рыжими волосами, двигался неуклюже. Он глотал слова, внезапно и громко смеялся. Люди, плохо знавшие Пола, считали, что он просто умный тугодум. Знавшие его хорошо, а таких оказалось очень мало, видели его доброту, преданность делу и гибкий ум. Они чувствовали, что солдатская грубость — не более чем защита от тривиальности внешнего мира. Вистер должен был быть сильным и выносливым хирургом, чтобы, например, напряженно работать восемь часов, восстанавливая волшебные свойства человеческой руки, делать ее опять полезной, способной держать, хватать и поворачивать. Он был профессионалом, уважающим живые материалы. Большие рыжие руки, неловкие с чашками, ключами, галстуками, становились надежными и точными под горячим ярким светом операционной. Увлечения, на которые оставалось мало времени, свидетельствовали о свойствах его ума. Вистер коллекционировал агаты и мог гордиться поистине энциклопедическими знаниями в этой области. Увлечение агатом вызвало повышенный интерес к Китаю. Пол Вистер знал двадцать тысяч основных печатных иероглифов, употреблявшихся с III века по 1956 год, когда коммунисты пытались «революционизировать» китайский язык. Он перевел на английский язык два тома ранней китайской поэзии. Эти книги вышли в университетском издательстве de plume.[2] Пол Вистер был знатоком литературы и внимательно следил за последними достижениями в хирургии…

Он сидел на кухне и думал о дочери. Вистер был реалистом, человеком доброго сердца, но без излишней сентиментальности. Обвинять себя в том, что уделял дочери мало внимания, означало бы лгать самому себе. Отец и дочь любили друг друга. Ему повезло с дочерью, что бывает не так уж часто. Сыновья-близнецы доставляли куда больше хлопот.

И все же он чувствовал, что где-то допустил ошибку. Он стоял на капитанском мостике маленького корабля, и потеря члена экипажа была на его совести. Пол Вистер знал, что жизнь состоит исключительно из случайностей. Здоровье, любовь, чувство безопасности не зарабатываются, это не награда за хорошее поведение, а лишь результат везения. Счастье вам улыбнулось, и в слепой человеческой наивности вы думаете, что заслужили его. Оно отвернулось от вас, и вы считаете, что обидели своих богов.

Вистер отпил дымящегося кофе и подумал о трагических происшествиях, случавшихся с другими, происшествиях внезапных, жестоких, бессмысленных. Семья Сталлингов, например. Ард Сталлинг работал главным хирургом в городской больнице. У него была очаровательная жена по имени Бесс, двое детей-подростков — мальчик и девочка, умные и обаятельные. И вот словно через прорванную плотину хлынул поток несчастий. Ард и Бесс гуляли по лесу, и неизвестно откуда взявшаяся шальная пуля попала ему в правую руку под дьявольским неудачным углом. Пол Вистер трижды оперировал друга, пересаживая нервы и мускулы, все безуспешно. Этим не кончилось… Сын Сталлинга возвращался на машине с девушкой из танцевального клуба… Водитель встречного грузовика заснул, сын доктора и его девушка погибли. А водитель грузовика отделался вывихом запястья и легкими порезами… У Бесс развилась злокачественная опухоль. С операцией опоздали. Бесс умирала тяжело и мучительно.

Отец и дочь бежали от этого кошмара, но несчастье настигло их в Самарре. Туристский автобус съехал с шоссе в горах к востоку от Мехико. Девушка и другие пассажиры погибли, только Ард Сталлинг почти не пострадал… Через три месяца в подвале дома в Монро Ард ввел себе смертельную дозу морфия. Записки он не оставил, потому что ее некому было оставлять. С того дня, когда ему в руку попала пуля, и до дня самоубийства прошло всего тринадцать месяцев. Словно та пуля разорвала охраняющий Сталлингов магический круг, и над ними сомкнулся мрак несчастья. Сталлинги исчезли, будто их никогда не было. А люди кудахтали, качали головами и говорили о фатальном невезении.

«Можно было бы спросить верующего — почему?» — подумал Вистер. Тот бы ответил: «На то воля Божья». Он говорил бы о вещах невидимых и недоступных нам. Так вот, не пытайтесь понять, а просто соглашайтесь.

Все это, сказал он себе, голая софистика. Жизнь — цепь случайностей. Счастье — случайность. Вас поражают добро и зло, и нет оснований доискиваться причины. Существует божественный порядок, впрочем, не настолько детальный, чтобы учитывать каждого человека. Если бы Бог следил за каждым, то все люди были бы хорошими. Случилось так, что дьявольская четверка увезла Хелен. Теперь винить некого. Сложилась игра случайностей, разброс сорока шести тысяч хромосом в каждой живой клетке, раскрут громадной рулетки воспроизводства. Так что если человек не может осознать, что вся его волшебная неповторимость — продукт случайностей, он не осознает и того, что несчастье — лишь обратная сторона монеты. Бог дает — Бог берет. Господь вдохнул в Хелен душу, дал ей сердце, случайный генетический набор, и он может забрать все эти подарки с помощью случая. Бесполезно и глупо требовать, чтобы каждый случай был объяснен. Это оскорбление Бога.

Пока Пол Вистер думал о дочери, кофе остыл. Ясно, что она выпрыгнула или выпала из движущейся машины. Непрофессионалы считают, что серьезные повреждения могут возникнуть только после пролома черепа. Но значительно больше смертей происходит, когда череп цел. Мозг — желе, снабженное кровью. Сильный удар, такой, как, например, об асфальтовую дорогу, может вызвать много фатальных последствий. Несколько вен могут порваться из-за резкого движения мозга внутри костной оболочки. Маленькое внутреннее кровоизлияние может медленно усилиться, увеличивая давление до тех пор, пока это давление не перекроет маленькие сосуды, сжав тоненькие стеночки. Когда убывающий приток крови совсем прекратится, голодающие области мозга отомрут, и смерть медленно подберется к той части мозга, которая контролирует сердце или легкие.

Может быть, думал он, это явилось бы для нее лучшим исходом. Если давление будет медленно повышаться, она будет вести себя так, как если бы ее накачали наркотиками.

Он думал о ней, как о Золотой Девочке. Пол Вистер мог отмести родительскую гордость, но он знал: Хелен — гордая честная девушка с недостатками, которые излечивает время. Она была упряма. Порой груба. С людьми, которые ее раздражали позерством, пустой болтовней, посягающей на все ее время и внимание, вещи для нее действительно ценные.

Мысль о смерти дочери была действительно невыносима, но ему пришлось признать, что скорее всего ее уже нет в живых. Какая бессмыслица! Какая утрата! Да, жизнь имеет привычку бесцельно тратить самое лучшее, что у нее есть.

Вистер ополоснул чашку, выключил свет и медленно пошел в спальню, развязывая на ходу галстук. Он остановился в удивлении у дверей в спальню и спросил:

— Что ты делаешь, дорогая?

Джейн Вистер в бледно-голубом халате сидела в шезлонге рядом с туалетным столиком в большой комнате перед спальней, которая служила ей кабинетом и откуда широкая стеклянная дверь вела на миниатюрную террасу.

Она попыталась по-детски спрятать то, что держала в руках, затем протянула ему альбом с фотографиями.

Пол сел на подлокотник шезлонга и наугад раскрыл альбом. Перед ним оказалась цветная фотография двенадцатилетней Хелен с подругой, улыбающихся в объектив. В руках обе держали теннисные ракетки и маленькие кубки.

— Помнишь? — спросила Джейн. — На кубке неправильно выгравировали фамилию — Вестер. Хелен была в ярости. Он закрыл альбом. — Зачем это делать, дорогая?

— Я лежала и все вспоминала. Потом встала… чтобы посмотреть на фотографии, вот и все. Я просто хотела на них посмотреть. Я их давно не видела, дорогой.

— Не мучай себя.

— Она везде улыбается. Никогда не нужно было ей улыбаться перед объективом, никогда.

— Джейн, Джейн, перестань.

Ее лицо исказилось от гнева. Джейн сжала пальцы в кулак и ударила мужа в бедро, воскликнув:

— Она была такая веселая, чертовски веселая!.. А когда была маленькой, или смеялась, или свирепела так, что кровь приливала к лицу. И всегда бегала… Не плакала, не дулась. Она была…

Дар речи покинул Джейн Вистер. Доктор бросил альбом на пол, обнял жену большими, сильными руками, но не мог остановить ее рыданий. Он не отпускал ее, пока первый порыв ее гнева не прошел, и Джейн не затихла.

Потом принес из спальни таблетку и стакан с водой. Лампа освещала серое, покрытое пятнами лицо жены.

Джейн Вистер медлила.

— Я долго буду спать? Если они… что-нибудь найдут, ты сможешь меня растолкать?

— Да. Я смогу легко разбудить тебя, — солгал он.

— Ты тоже чего-нибудь выпьешь? Тебе нужно поспать, дорогой. Ты выглядишь ужасно усталым.

— Я выпил уже одну, — солгал он опять.

Джейн проглотила таблетку и выпила полстакана воды. Пол Вистер отставил стакан в сторону, взял жену за руку и помог ей встать. Он снял с нее халат, и она легла в постель. Доктор нагнулся и поцеловал Джейн в лоб. Потом медленно разделся, снова подошел к кровати. Джейн дышала медленно и глубоко.

— Джейн, — тихо позвал он. Жена не шевельнулась. — Джейн! — сказал он громче. Ответа не последовало. Доктор надел халат, вернулся на кухню и зажег огонь над чайником. Было почти два часа ночи.

В то время, как доктор Вистер бодрствовал на кухне в доме, где спали его жена и сыновья, Даллас Кемп сидел за кульманом в своем кабинете, стараясь довести себя до изнеможения работой. Они с Хелен планировали жить здесь после возвращения из свадебного путешествия. А затем, через год-другой, собирались строить свой дом. Они уже решили, какой дом им нужен.

— Я — трудная клиентка, — говорила ему Хелен. — Свет, пространство, воздух, да. Но я не хочу жить у всех на виду, как на выставке. Я не хочу, чтобы люди пялились на меня. Я не хочу, чтобы дом был огромным, потому что мне придется в нем убирать, а я не очень-то умею и люблю мыть полы. Мне нужно, чтобы одна часть дома была… просторной, а другая — уютной. И еще я хочу, чтобы в нем могли резвиться дети, чтобы у них был свой собственный угол, но не очень уединенный.

— А как насчет материалов?

— О, материалы должны быть такими, чтобы их приятно было трогать и смотреть на них с удовольствием. Дерево, камень и тому подобное. Я хочу, чтобы можно было повесить в очаге горшок и посидеть на полу. Мне не нравится в новых домах, что в них нельзя сидеть на полу. Понимаешь? Я капризная клиентка.

— Капризная? Невозможная!

— Ты хороший архитектор. Воплоти мою мечту.

С тех пор он работал над чертежами. Кемп решил, что лучше поставить дом на склоне холма. Холм должен быть крутым, но необязательно высоким. С помощью стекла можно получить свет, солнце и пространство, которыми Хелен бредит, а большая консольная крыша перед домом не позволит никому заглянуть внутрь.

После того как Даллас Кемп оставил Даннигена в его временном кабинете, он отправился домой и взялся за работу, делая наброски, пока не приблизился к желаемому результату. Он уже втайне от Хелен подыскал холмистый участок земли площадью в два акра к югу от города, заплатил двадцать процентов стоимости и подписал купчую. Этот участок должен был стать свадебным подарком.

Сейчас он работал над планами этажей. В доме будет три этажа. Дал знал, что проект получается хороший. Когда он работал над чем-то хорошим, в нем возникало какое-то сладкое, щемящее чувство. Этот дом будет алмазом, лучшим из того, что он когда-либо делал.

Кемп напряженно и усердно трудился. Он убедил себя, что если проект удастся, то все кончится хорошо и они вместе будут жить в этом доме. Но если чертежи не получатся, он потеряет Хелен навсегда. Это единственная вещь, которую он может сделать, чтобы вернуть ее. Хелен вернется в их собственный дом.

Яростно отдаваясь работе, он истощал свой интеллект, это было единственное спасение.

В 27-й день июля яркое, безупречно круглое солнце поднялось из Атлантического океана. Огромная и устойчивая область высокого давления покрывала весь Северо-Восток и штаты Средней Атлантики, на западе достигая Иллинойса. Отдыхающие поздравили себя, что отпуск пришелся на эти прекрасные дни. Работающие тоже не унывали, надеясь, что отличная погода продержится долго.

Газеты, засунутые в дверные ручки, в сельские почтовые ящики, сваленные в тяжелые кипы на перекрестках, выставленные в витринах магазинов, кричали о «Волчьей стае». С насмешливым сожалением утренние обозреватели сообщали, что преступники все еще на свободе. В автобусах, в метро, за столиками кафе и баров, около конторских кондиционеров и аппаратов с кока-колой вся страна говорила о «Волчьей стае» и Хелен Вистер.

— Ужас, ужас! Бедные родители… Если парень собирался украсть блондинку, он мог сделать это лучше, а, Барни? Помяни мои слова, когда схватят этих бесов, окажется, что они алкоголики, Мари… Знаете, Бугси способен на такое, он наглец… Это еще один пример катастрофического падения нравов, джентльмены… Девка с ножом, это по мне, Ал, мне нравятся такие штучки… Не говорите мне, что это не входило в планы ее и этих головорезов. Готов держать пари, что она им заплатила, чтобы они убили ее дружка. Наверное, он шантажировал ее и архитектора. У нее ведь достаточно денег? Она даже не сопротивлялась, так ведь?

В четырехстах милях к северо-востоку от Монро в западном углу штата Пенсильвания расположился курорт Севен-Майл-Лэйк. Весь южный берег озера с узкой полоской пляжа занимали киоски с мороженым, лодочные станции, тиры, закусочные, коттеджи, пивнушки. Был разгар сезона. По озеру с ревом носились катера с воднолыжниками, песчаные пляжи были усеяны дымящимся мясом загорающих, пронзительно кричали дети, роняя мороженое в пыль.

В центре, курорта находились «Лэйкшор-коттеджи», которыми в тот год управляли Джо Ренди с женой Кларой. Они сдавали коттеджи и торговали в маленьком магазинчике у дороги мороженым и всякой всячиной. Джо, как всегда угрюмый, встал в одиннадцать. Он вышел позавтракать и затем не спеша вернулся в магазин. В этот момент там никого не было, кроме Клары, моющей стаканы.

— Кто, черт побери, звонил ночью? — проворчал он.

— Ты слышал? Неужели действительно слышал? Ты так налакался пива, что храпел, как морж, и все же слышал звонок?

— Перестань ломать чертову комедию. Кто это был?

— Я сдала четвертый номер.

Он тяжело сел на стул и уставился на нее.

— Здорово! Она сдала четвертый номер! Молодчина! А завтра приедут те ребята, которые заказали домик и заплатили задаток в пятьдесят долларов. Ты скажешь, извините, у нас все занято?

— Если ты такой умник, почему не встал?

— Если бы не было так жарко, я бы съездил тебе по роже, Клара.

— Если ты такой умник, зачем согласился вкалывать целое лето задарма?

— Значит, раз доходы — мизер, ты решила еще уменьшить их?

— Я увеличила их, умник. Кто-то здесь должен иметь голову на плечах.

— И как же ты увеличила доходы? Она выпрямилась и подбоченилась.

— Я сдала домик только на ночь. Парень поклялся, что они сегодня уедут, и я ему поверила. Он позвонил на заре. Попросил два двухместных, дал двадцать пять баксов и пообещал уехать вечером. Их можно не записывать в журнал, Джо. Это наши деньги. Я успею прибраться до приезда Шоэлокеров. О, да перестань напускать на себя кислый вид. И не думай, что получишь эти деньги. Можешь сколько угодно выворачивать мне руки, я все равно не скажу, где они.

— А если не съедут?

— Он пообещал, что съедут. Парень разговаривал очень вежливо. Он даже не захотел сначала осмотреть номер. Я уже порвала карточку. Так что не беспокойся.

— Им лучше съехать к вечеру, — угрюмо заявил Джо.

— Съедут, съедут, съедут! — Перестань орать на меня.

— Пойди поправь замок на восьмом номере, а то он расшатался. Там нужна только отвертка, но жильцы почему-то не могут поправить сами.

Джо Ренди по дороге к восьмому номеру прошел мимо четвертого. Темно-голубой «бьюик» стоял рядом с крыльцом, готовый к выезду. Шторы были опущены. Из домика не доносилось ни звука. Что за отдых, подумал он, ехать всю ночь и спать весь день. Но четвертак есть четвертак. Вот дура, не могла вытянуть тридцатник.

Это был один из больших коттеджей. В комплекс входили шесть больших и восемь маленьких домиков. Большие имели гостиную, ванную, две спальни, маленькую кухню и застекленное крыльцо. В маленьких было только по одной спальне. Старые, ветхие коттеджи с наступлением лета пришлось заново выкрасить в ярко-желтый цвет с ярко-голубыми наличниками с красными дверьми.

Из номера четыре весь долгий жаркий день не доносилось ни звука. Между коттеджами в пыли бегали и кричали дети, в полуденном зное жужжали насекомые, с озера доносился нескончаемый шум катеров.

Позже, когда начало темнеть, зажглись неоновые огни, и ночные звуки пришли на смену дневному шуму.

В восемь тридцать, когда стало совсем темно, Джо Ренди начал нервничать. Он подошел к домику, решая, не следует ли ему напомнить жильцам об их обещании съехать к вечеру. Посмотрев на коттедж, Джо развернулся и поспешил в магазин.

— Эй, они уехали! — сказал он.

— Кто уехал, глупый?

— Жильцы из четвертого.

— Они ведь сказали, что уедут, так ведь?

— Да, но…

— Пойди к Шиллеру и попробуй купить коробку сахарных шишек у этого грабителя. Они почти закончились.

— О'кей! О'кей!

— Ну, помалкивай. Вот два доллара и смотри не заходи в пивнушку.

9

Я размышлял над тем, сколько времени займет мое полное умирание. Под умиранием я подразумеваю нечто иное, чем просто физическую смерть. Я имею в виду тот промежуток времени, как бы короток он ни был, в течение которого люди будут помнить обо мне после того, как меня не станет. В некотором смысле это можно назвать ограниченным бессмертием, хотя в таком определении и заключено противоречие. Ведь бессмертие абсолютно и неподвластно никаким ограничениям.

Конечно, в первую очередь обо мне будет помнить старик и Эрни. Мать довольно крепкая женщина. Сейчас ей сорок семь, а доживет она, по-моему, лет до девяноста, то есть до начала третьего тысячелетия. Тот продавец, Гораций, сказал, что его младшему восемнадцать месяцев. Можно почти безошибочно предположить, что его жена научит детей употреблять наши имена с проклятьями. Скорее всего, младший запомнит мое имя и тоже протянет до девяноста, так что память о Кирби Палмере Стассене доживет приблизительно до 2050 года. К сожалению, его внукам и правнукам будет уже наплевать на меня. Просто они будут смутно помнить, что их деда убили, и все. Вряд ли кто-нибудь из знавших меня дотянет до 2050 года.

Теперь рассмотрим физический аспект проблемы бессмертия. Материю нельзя уничтожить. Странно сознавать, что где-то будет находиться каждая пылинка из моего глаза, каждый обрезок ногтей. Моя физическая сущность будет продолжать существовать, в «Мемориал-Гроув», в Хантстауне. Похороны будут очень и очень скромными, скорее всего безо всяких речей. Конечно, поставят надгробие, Эрни настоит на этом. Очень маленькую плиту, на которой будет высечено имя Кирби Палмера Стассена. Я мог бы обмануть и успокоить себя тем, что мрамор продержится тысячу лет, но если имя ничего не скажет тому, кто его прочитает, следовательно, я в полном смысле слова умер. Скандал в Хантстауне, связанный с моим именем, долго не забудут. Полагаю, найдутся старики, которые до 2100 года сохранят в памяти заплесневелую информацию о черных делах прошлых поколений.

Я думаю, что старик и Эрни скоро избавятся от моих вещей — одни хладнокровно выбросят на свалку, другие передадут в Армию спасения. Эрни, наверное, оставит кое-что на память: детские башмачки, книжки с картинками, но вряд ли отважится разглядывать их в присутствии старика.

Третий вариант моего условного бессмертия — дело случая. Преступления, способы их совершения, ход судебных процессов в той или иной степени изучают социологи и юристы. Я появлюсь, уверен, в каких-нибудь научных работах. Все всякого сомнения, меня будут называть К. С. или Кирби С., или, может быть, просто С. Но я могу учесть этот факт в своей игре. Мой дневник, попади он в нужные руки, может послужить толчком для написания какого-нибудь длинного трактата. Книги подобного рода в большинстве случаев умирают вместе с профессором, понуждающим своих студентов покупать их. На этом основании я могу предположить свою полужизнь только, скажем, до 2000 года. Но существует еще незначительная вероятность, что кто-нибудь опишет мое дело. Оно прослывет классическим. Если получится очень хорошая работа, художественное произведение, оно вполне может протянуть лет триста. Я бы сказал, это крайняя граница моего бессмертия. Так что моя единственная надежда пережить «предел сплетен» — какой-нибудь гений. Это даст 2260 год, фантастическое время. И однажды роман обо мне прочтет последний человек на Земле. Он узнает о преступлении трехсотлетней давности и выбросит последнюю книгу, и тогда я уйду в небытие полностью и окончательно, словно никогда не жил.

Много ли это — триста лет? Одна десятимиллионная возраста планеты. Примерно ту же самую пропорцию составляет отношение трех секунд к одному году. На таких весах моя жизнь потянет разве что на четверть секунды.

Райкер Димс Оуэн пришел поздним утром, чтобы выполнить свою рутинную обязанность: попытаться сделать из меня негодяя. Но на сей раз он пощадил меня и не взял с собой застенчивую мисс Слэйтер, достигшую брачного возраста. Меня привели в маленький, специально оборудованный для встреч с адвокатами конференц-зал. Мы говорили с помощью микрофонов, через двухдюймовое пуленепробиваемое стекло. Судя по всему, этот насыщенный тугодум не понимает, что в суде будет выглядеть настоящим ослом. Сегодня он говорил о сложности апелляции по моему делу, о своих надеждах на отсрочку казни. Подозреваю, что старик на него постоянно давит. Конечно, все усилия адвоката бесполезны. Райкер Оуэн знает об этом, знаю об этом и я, но он улыбается мне через стекло, пытаясь поднять мой моральный дух.

Оуэн еще раз напомнил, что Эрни и старик хотели бы повидаться со мной и что свидание можно устроить, но я снова ответил, что не испытываю желания видеть их. Никому из нас встреча не может судить ничего хорошего. Оуэн спросил, напишу ли я им. Я попросил передать, что вполне здоров, у меня хорошее настроение и что мне дают в разумных пределах все, о чем я прошу. Сказал, что веду дневник, который после казни обещали передать родителям.

Именно сейчас самый подходящий момент для обращения к вам, Эрни и Дэд. Вряд ли вы поймете то, что я написал. Вряд ли даже попытаетесь понять меня. Я сам себя не понимаю. Можете прочитать эти бумаги и сберечь их. Вдруг однажды вам удастся найти мудреца, которому можно доверить эти записки. Он объяснит вам, почему все так случилось, и скажет, что я мало чем отличался от сыновей ваших друзей. Все они потенциально такие же, как я. Им просто повезло.

Позвольте мне также сказать, что я не пытаюсь огорчить вас своей откровенностью. Но писать в этом дневнике только то, что вы хотели бы прочитать, не имеет смысла.

Я довел свой дневник до «Чабби Гриля» на окраине Дель-Рио. Много времени и места посвятил эпизоду с Кэти Китс. Это даже не эпизод и не отступление. Наши с ней отношения, по-моему, многое объясняют.

В полдень в воскресенье Сэнди Голден насмехался надо мной, но так, чтобы не разозлить.

Я улыбнулся, глянув в темный угол, откуда донесся голос, купил в баре бутылку холодного эля и подошел к столику с бутылкой в одной руке и чемоданом в другой.

— Всем студентам нравится, когда их сразу признают за студентов, — изрек голос. — Похоже на почесывание собаки за ухом. Садись, студент. Это Нан и Шак. Как тебя зовут?

— Кирби Стассен.

— Садись, Кирби, поболтаем. Мне достались скучные приятели. Я Сандер Голден — поэт, экспериментатор, этнограф. Обретаюсь на далеких пастбищах духа. Садись, пощипли травку.

Я сел. Глаза постепенно привыкли к полумраку. Шак показался мне безобразным монстром, Сандер Голден — грязным, нервным и смешным жуликом. Он был чуть старше других — около тридцати, решил я. Тяжелые очки, склеенные липкой лентой, криво сидели на тонком носу. Порченные зубы, начал лысеть. Нан — надутая, горячая девка с копной волос. Она имела привычку смотреть вам прямо в глаза.

Пытаясь записать эти воспоминания, я обнаружил, что не могу решить одну проблему. Невозможно придать на бумаге уникальность языка Сэнди. Когда пытаешься просто записывать его слова, получается скучно. Его мысль всегда обгоняет речь, и порой она почти бессвязна. В Сэнди живет какое-то ощущение праздника. Это лучшее слово, которое я могу подобрать. Он наслаждается на полную катушку каждой минутой и тащит вас за собой. Вам кажется, что это колдун, который отколет какую-нибудь шуточку в следующий миг.

На полу стояла бутылка текилы. Сэнди и девушка пили ее маленькими глотками из крошечных фарфоровых чашечек, которые, как я обнаружил позднее, были извлечены из потрепанного раздутого рюкзака.

Шак и Нан не принимали участия в разговоре. Время от времени они неодобрительно посматривали на меня. Я был для них чужаком, неизвестным экземпляром внешнего мира, и они исследовали меня.

Беседа с Сэнди касалась множества головокружительных тем. Я знал, что он рисуется, и ожидал случая поймать его. Такая возможность появилась, когда он заговорил о классической музыке. Смутно помню только, что разговор перешел от Брюгека к Муллигану, затем к Джамалу, а потом перепрыгнул в прошлое примерно на столетие.

— Все эти старые композиторишки воровали друг у друга, — сказал он. — Они хватали, что нравится. Дебюсси, Вагнер, Лист, черт, они признали, что воровали у Шопена. Возьми этого самого Баха. Он передирал у Скарлатти.

— Нет, — равнодушно заметил я. Текила ударила мне в голову.

— Что ты имеешь в виду, говоря «нет»?

— Просто «нет», Сэнди. Ты перепутал. На Баха оказывал влияние Вивальди, Антонио Вивальди. Алессандро Скарлатти писал оперы. Он, может быть, повлиял на Моцарта, но не на Баха.

Сэнди застыл, как птица на ветке, глядя на меня, затем щелкнул пальцами.

— Скарлатти, Вивальди… Я перепутал этих итальяшек. Ты прав, Кирби. Вот что значит образование. Я думал, что вы проходили только групповое приспособление и выбор невест.

Он повернулся к остальным.

— Эй, животные, поболтайте с умным человеком. Шак, дай мне рюкзак.

Шак нагнулся и взял с пола рюкзак. Сэнди положил его на колени, раскрыл и вытащил пластмассовую коробку. Почти все шесть ее отделений оказались наполненными таблетками.

Сэнди взглянул на часы, вытащил две таблетки и бросил их Нан. Она взяла их без единого слова. Он отложил две для себя. Затем выбрал три и толкнул их мне по столу. Одна была маленьким серым треугольником с закругленными углами, вторая — бело-зеленая капсула, а третья — маленькая круглая белая таблетка.

— Приятного аппетита, — сказал он.

Я понял, что все трое внимательно следят за мной.

— Что это?

— Они достанут тебя, студент, но не зацепят. Чудеса современной медицины.

Если у меня и осталось что терять, то я не мог вспомнить, что именно. Я проглотил таблетки и запил их текилой.

— У тебя большие запасы, — заметил я. В первый раз Нан вступила в беседу:

— Боже, да у него по всему Лос-Анджелесу берлоги. Они снабжают дока Голдена.

Я пьянел постепенно, так что не уловил, когда кругом вдруг все изменилось. Мое восприятие окружающего обострилось. Золотистый солнечный свет, затхлый запах пива в комнате с низким потолком, искусанные ногти Нан, толстые волосатые запястья Шака, быстрые глаза Сэнди за изогнутыми линзами — все стало резче и четче. Когда Сэнди говорил, я, кажется, мог предугадать каждое слово за долю секунды до того, как он его скажет. Мои руки начали ровно подрагивать. Когда я поворачивал голову, казалось, что она движется на шарнирах. Все в этом мире мне нравилось. Я чувствовал особую значимость всего окружающего. Иногда мне казалось, что я смотрю на своих собеседников как в телескоп. Затем их лица начали разбухать до размеров больших корзин. Шак превратился в забавное чудовище, Нан стала красавицей, а Сэнди — гением. Они стали самой лучшей компанией, которую я когда-либо встречал.

И разговоры! О Боже, как я мог говорить! Приходили правильные слова, особые слова, так что мог говорить, как поэт. Мне не была нужна больше текила. Фонтан красноречия не иссякал. Я положил дрожащие руки на стол, наклонился вперед и рассказал им всю историю с Кэти. Рассказывая, жалел, что нельзя записать рассказ на магнитофон. Я выложил все и постепенно затих.

— Смотрите, он поет с закрытым ртом, — с любовью сказал Сэнди.

— Очень много «Д»? — предположила Нан.

— Он большой парень и может принимать большие дозы. Так, значит, ты никуда не едешь, Кирби?

— Никуда. Свободен, как птица, — сказал я. В моих ушах звенело, и я слышал биение собственного сердца, словно кто-то случал молотком по дереву.

— Мы едем в Новый Орлеан, — твердо сказал Сэнди. — У меня там веселые друзья. Ну и погуляем же в Орлеане! Будем плодотворно жить в берлоге, дружище.

— Наша компания увеличилась. Придется снять «грейхаунд»,[3] — кисло заметила Нан.

— Посмотри, какой он способный ученик, — возразил Сэнди. — Освободим его голову от проблем, Нан. Где твоя человеческая доброта?

— Он нам не нужен, — стояла на своем Нан. Сэнди ударил ее по голове, да так сильно, что на мгновение глаза девушки закрылись.

— Дура, — ухмыльнулся он.

— Ладно, он нам нужен, — согласилась она. — Приятель, тебе не надо было бить меня по голове.

— Если тебе больше нравится Шак, куколка, я мог бы попросить его сделать это.

Тогда я не знал, где она прячет нож, но чистое лезвие, белое, как ртуть, с молниеносной быстротой оказалось в десяти дюймах от толстого горла Шака.

— Ударь меня, Эрнандес, — взмолилась она, едва шевеля губами. — Всего один раз.

— Бога ради, Нан, — пробормотал с несчастным видом Шак, — спрячь нож, а? Я же ничего тебе не сделал.

Бармен вышел из-за стойки и приблизился к ним.

— Эй, уберите это, — велел он. — Спрячьте нож. Мне не нужны неприятности.

Пока Нан складывала нож и прятала его под столом, Шак встал — неожиданно быстро и легко для такой туши.

— Тебе нужны неприятности? — спросил он.

— Нет, мне не нужны неприятности, паренек. — Владелец бара отвернулся.

Шак одним движением схватил его за руку и рывком развернул.

— Значит, я перепутал, — сказал Шак. — Мне показалось, что ты ищешь неприятности.

Бармен был мужчиной грузным и рыхлым. Его лицо посерело и покрылось потом. Со стороны казалось, что Эрнандес едва удерживал бармена, но я заметил, как глубоко впились его железные пальцы в мягкую, пухлую руку.

— Не надо… неприятностей, — тихо попросил бармен прерывающимся голосом.

— Прекрасно, — согласился Шак. — О'кей! На секунду его лицо исказилось от усилия. Бармен издал блеющий звук, закрыл глаза и опустился на одно колено. Шак поднял его и отпустил, легко толкнув по направлению к стойке.

— Философия агрессии, — нравоучительно проговорил Сэнди. — Она разозлилась на меня и выместила гнев на Шаке, который отыгрался на толстяке. Вечером дома тот побьет старую леди, а она — ребенка. Ребенок побьет собаку, собака разорвет кошку. Конец цепочки. Агрессия всегда кончается чьей-нибудь смертью, Кирби, запомни это. Смерть — последнее звено в цепи. Она могла бы воткнуть нож в горло Шака, и это был бы конец. Все мы животные. Пошли отсюда.

Мы вышли на улицу. Я нес дешевый мексиканский чемодан. У Сэнди Голдена через плечо висел рюкзак. Нан тащила похожую на барабан шляпную коробку, покрытую красным пластиком, имитирующим крокодиловую кожу. Скудные пожитки Шака поместились в коричневом бумажном пакете.

Мир был ясен, бессмыслен и равнодушен. Целый час мы пытались остановить машину, но нас было слишком много. Нан уселась на мой чемодан, а Сэнди принялся разглагольствовать о сексуальном подтексте, заключенном в американском автомобиле. Когда начало темнеть, остановился грузовик. Нан села в кабину, а мы забрались в кузов. Нас высадили в Брэккетвилле, в тридцати милях от Дель-Рио. Водителю нужно было поворачивать на север. В каком-то вонючем кафе мы съели подозрительные гамбургеры.

Я находился с этими людьми достаточно долго, чтобы понять истинные отношения между ними. Шак терпеливо обхаживал Нан с вполне ясными намерениями. И ей и Голдену было заметно его возбуждение, когда он находился рядом с ней. Его желание было так сильно, что воздух, казалось, насыщался запахом муксуса.

Мы нашли место для ночлега в Брэккетвилле, по полтора доллара за койку. Маленькие рассохшиеся домики размером восемь на десять футов, крашенные под желтый кирпич, каждый с двуспальной железной кроватью, просевшей, как гамак, одной сорокаваттной лампочкой под потолком, грязной раковиной, одним стулом, двумя узкими оконцами и одной дверью. На полу потрескавшийся линолеум. Уборная на улице, серые простыни, вместо вешалок вбитые в стенку гвозди, короче, райский уголок.

Комплекс состоял из шести домиков. Мы оказались единственными жильцами и сняли три хижины. Четыре с половиной доллара за три кровати. Мы немного поболтали в домике Сэнди и Нан. Шак сидел на стуле, Сэнди и я — на кровати. Нан — на полу. Сэнди снова раздал таблетки.

— Это смерть, парень, — заявил он. — Ты погружаешься на шесть футов туда, где можно говорить с червями.

Мы разошлись по своим хижинам. Я спал в среднем домике. Стараясь не думать о клопах, отключился так быстро, что даже не слышал, как она вошла. Когда Нан забралась в постель, я в испуге проснулся. Она раздраженно толкала меня:

— Эй! Эй, ты! Эй!

Я спал так крепко, что совершенно забыл, где нахожусь. С почти невыносимой радостью я обнял Кэти Китс и нашел ее губы. Но губы и кожа были не те, а от волос несло какой-то кислятиной. Наконец до меня дошло, что Кэти мертва, и я вернулся в реальность.

— Нан?

— А ты думаешь, это маленький Бо Пип? — сонным и хриплым голосом ответила Козлова, механически лаская меня.

— Я и не знал, что понравился тебе, малышка.

— Заткнись. Сэнди сказал, чтобы я нанесла тебе визит. Поэтому я пришла. Так что давай кончим с этим без разговоров.

Если бы со сна я не подумал, что это Кэти, наше сношение оказалось бы невозможным. Но мне пришлось удовлетворить ее, потому что сделать это было легче, чем отправлять ее назад с выражением благодарности Сэнди. С механическим проворством она очень быстро кончила, скатилась с меня и натянула штаны. Нан даже не сняла блузку.

— Передай Сэнди мою благодарность, — кисло пошутил я.

— Сам передай, — ответила девушка. Входная дверь заскрипела и со стуком закрылась. Не успев насладиться собственной горечью, я заснул.

Я понял мотивы Сэнди в понедельник около полудня, когда мы находились на шоссе 90, в миле к востоку от Брэккетвилла, балдея от таблеток доктора Голдена. Мы выставляли большие пальцы навстречу проносившимся машинам, оставлявшим в пыли замысловатые следы. Сэнди, как хозяин, похлопал Нан по твердому, обтянутому штанами залу и спросил:

— Этот цыпленок вчера ночью сделал все, как надо, Кирби?

— Она, она вела себя прекрасно, — неловко ответил я. Угловым зрением я увидел, как побагровел Шак. Казалось, он вот-вот расплачется.

— Сэнди! — воскликнул он. — Ведь ты никогда…

— Разве мы не должны научить этого благородного молодого человека жизни, Шак? Ты что, хочешь лишить его образования?

— Я думал, что ты просто не хочешь делиться, и это было нормально. Но если ты так поступаешь, то я…

— Что? — спросил Сэнди, подходя к Шаку.

— Я просто имел в виду…

— Ты хочешь попасть в Новый Орлеан или отправиться назад в Тусон, Эрнандес?

— Я хочу ехать с тобой, Сэнди, но…

— Тогда заткнись, о'кей?

Шак испустил глубокий и протяжный вздох отчаяния.

— О'кей. Будет, как ты скажешь, Сэнди.

Я понял, что Сэнди проверяет свою власть над Эрнандесом. Успокоившись, Шак взглянул на меня так, что мне стало не по себе.

В конце концов нам удалось остановить подходящую машину, на сей раз пикап с двумя мужчинами в кабине. Мы вчетвером забрались в кузов. Проехали сорок миль до Увальда. После ужина и ночлега в домиках, немногим лучших, чем в Брэккетвилле, у нас осталось меньше девяти долларов.

— Если мы будем передвигаться с такой скоростью, — объявил Сэнди, — у нас отрастут длинные бороды или мы умрем с голоду, пока попадем на Бургундскую улицу.

— Можно остановиться и подработать, — предложил Шак.

— Никогда не произносите при мне это слово, сэр, — сказал Голден.

— Все потому, что нас так много, — объяснила Нан. — Я же тебе говорила. Нам нужно разделиться. Мы бы с тобой доехали до Нового Орлеана за день, честное слово.

— Нам слишком хорошо вместе, чтобы расставаться, — возразил Сэнди.

— Это ты называешь хорошо? — угрюмо спросила она.

— Заткнись, — ответил Голден. — Вместе веселее. Во всяком случае, у меня есть идея. Пора использовать наши таланты и достоинства. Нам нужна своя машина, дети мои.

— Великая автомобильная кража, — угрюмо пробормотал Шак.

— Может, нам удастся просто одолжить ее.

— Как? — поинтересовался я.

— Век живи — век учись, студент, — ответил он.

Следующий день оказался вторником 21 июля. В этот лень началась наша «деятельность». Голден так зарядил нас вечером, что мы беспробудно проспали до полудня. Вскочили с кроватей, влили остатки текилы в Шака.

Стоял ослепительный летний день. Сэнди потащил нас на восток по шоссе. Он решил не начинать операции, пока не найдется подходящее местечко.

Все прошло точно по плану Сэнди. Нан стала на обочине со шляпной коробкой в руках, а мы залегли за кустами. Одинокий водитель в новом бело-голубом грузовом «форде» с визгом затормозил, проскочив пятьдесят ярдов, а потом так быстро вернулся, словно боялся, что ее подберет следующий водитель. Нан уселась на переднее сиденье, улыбнулась ему м попросила, чтобы он переложил коробку назад. Мужчина взял коробку обеими руками и, не вставая, развернулся. В этот момент она приставила нож к его животу и, слегка поцарапав кожу, сказала, что, если он хоть чуть-чуть пошевелится, она разрежет его, как рождественского гуся.

Нан говорила так убедительно, что водитель даже не выпустил из рук коробку. Она держала его в таком положении, пока мимо не проехали две машины. Когда дорога в обоих направлениях стала пуста, Нан позвала нас. Мы подбежали к машине. Сэнди и я устроились на заднем сиденье. Шак открыл дверцу и сильно ударил водителя кулаком чуть выше уха. Парень завалился на бок. Шак отодвинул его, сел за руль, и через секунду мы уже ехали по шоссе, не превышая скорости. Нан проверила бардачок и протянула Сэнди пистолет 32-го калибра, который тот засунул в рюкзак.

— Люблю фургоны! — воскликнул Сэнди, и все мы облегченно засмеялись.

Я не чувствовал ни малейшей вины или страха. Тогда мне казалось, что это игра.

Владелец «форда» пошевелился, застонал и поднял голову.

— Что вы, ребята, делаете?..

Нан приставила ему нож к ребрам.

— Вопросы потом, техасец, — сказал Сэнди. Когда мы проехали около пяти миль, Сэнди велел Шаку затормозить. Шоссе в этом месте было пустынным. Мы свернули на едва заметную грунтовку. Трясясь по кочкам, объехали голый холм и поставили «форд» носом к дороге. Мы очутились словно за тысяч миль от последнего очага цивилизации. Несколько секунд нас разглядывала ящерица, потом убежала. В голубом небе на высоте реактивного самолета кружил стервятник. Шум машин, проносящихся по невидимому шоссе, то возникал, то замирал вдали.

В двадцати футах от «форда» лежала куча камней. Нан с Сэнди сели на них. Я устроился на корточках неподалеку. Облокотившись о крыло автомобиля, Шак раскурил окурок сигары. Владелец машины, блондин лет тридцати пяти с коротко стриженными волосами и плешью, стоял около открытой двери, тер шею и растерянно моргал. Красные нос, лоб и плешь шелушились. На светло-голубой спортивной рубашке виднелись пятна пота. Короткие кривые ноги в серых штанах и черно-белых туфлях, на сползший пояс нависал живот.

Под ярким солнцем сверкало золотое обручальное кольцо, а на правом мизинце — массивный перстень — знак ложи.

Он попытался улыбнуться.

— Я думал, что маленькая леди путешествует одна.

— Как тебя зовут техасец? — поинтересовался Сэнди.

— Бечер. Гораций Бечер.

— Чем ты занимаешься, Гораций?

— Я менеджер «Блю Боннет Тайл Компани» из Хьюстона. Объезжал нашу территорию с проверкой.

— И проверкой девочек, путешествующих автостопом? — усмехнулся Сэнди.

— Ну, знаете, как бывает…

— Как, Гораций?

— Не знаю. Я просто увидел ее… — Толстяк сделал усилие собраться с духом. Его улыбка стала более заискивающей. Легко было понять, что он говорил себе: «Ты же продавец, ну вот, давай уговаривай, дружище». — Наверное, вам, ребята, нужны деньги и машина. Все застраховано, так что можете забирать. Я не причиню вам неприятностей, ребята, ни капельки. Подожду, сколько вы скажете, а потом заявлю о пропаже. При этом я забуду номер. Ну как, по рукам?

— Брось бумажник, Гораций, — приказал Сэнди.

— Конечно, конечно. — Он вытащил бумажник и бросил. Бумажник приземлился рядом со мной, и я передал его Голдену. Сэнди пересчитал деньги.

— Двести восемьдесят два бакса, Гораций. Замечательно. Очень мило с твоей стороны, дружище.

— Люблю иметь при себе много наличных денег, — похвастался Гораций.

— Мм… м. Кредитные карточки, членские удостоверения. Ты весь начинен карточками, Гораций. «Американский легион» тоже?

— Я вступил в него сразу после войны. Служил в оккупационных войсках в Японии.

— Прекрасно. Являешься членом многих клубов? — Ну, «Лоси», «Масоны», «Цивитан».

— Есть успехи в гольфе?

— Я играю в боулинг по классу «А». В прошлом году в среднем набирал сто восемьдесят три очка.

— За игрой пьешь пиво?

— Конечно, но ведь часть игры, по-моему…

— Гораций, у тебя отвратительная мозоль, ты находишься в паршивой форме. Нужно пить меньше пива.

Бечер шлепнул себя по животу и рассмеялся. Но смех под жгучими лучами солнца быстро стих.

— Что это за жирная девка на фотографии, дружище?

— Моя жена, — довольно натянуто ответил Гораций.

— Лучше и ей не давать пива. Это твои дети?

— Да, двое. Этому снимку три года. Сейчас у меня еще родился сын. Ему восемнадцать месяцев. Забирайте машину и деньги, ребята, и никаких обид.

— Если мы заберем, ты назовешь это воровством? Бечер посмотрел на Сэнди.

— А что же это такое?

— Ты удачливый бизнесмен, член многих клубов. У тебя появился шанс одолжить нам машину и немного денег.

— Занять?

— Мы твои новые друзья. Веди себя с друзьями хорошо, техасец.

— Конечно. — Бечер сразу все понял. — Если хотите, я вам их займу.

Он потихоньку двигался к открытой двери «форда». Я заметил движение и думаю, что и Сэнди обратил на него внимание.

Внезапно Бечер нырнул в машину и раскрыл бардачок. Обеими руками выгреб оттуда целый водопад торговых марок, использованный клинекс, лосьон от солнца, дорожные карты. Наконец его руки стали двигаться медленнее и затем замерли. Он затих, и мы услышали его хриплое дыхание. Толстяк медленно выбрался из машины и слабо улыбнулся вымученной улыбкой.

— Фу, как невежливо, дружище! — укоризненно произнес Сэнди. Раздался треск разрываемой ткани — высоко в небе пронесся самолет. Бечер стоял, отбрасывая короткую черную тень, и обильно потел. Ситуация менялась, и Гораций сам был в этот виноват. Я почувствовал, как в моем животе похолодело.

Шак медленно вытащил из кузова тяжелую, картонную коробку. Гораций тотчас же властно воскликнул:

— Осторожнее! Это спецзаказ. Импортированная из Италии черепица для крыши бара.

Шак поднял ящик с большим усилием, но так грациозно, будто тот был пустым. Он поднял ящик над головой и бросил. В белом солнечном свете ящик медленно пролетел по дуге, перевернулся и грохнулся на камни. Из него посыпались яркие черепки.

Этот ритуальный поступок обозначил перемену в ситуации. Бечер, очевидно, почувствовал, что его положение быстро ухудшается, и предложил:

— Я просто спишу ее. Конечно, я дам взаймы машину и деньги. Вам, понимаю, хочется развлечься.

Нан зевнула, как кошка. Сэнди подобрал несколько камней и начал аккуратно бросать их в оставшуюся целой черепицу, пока четвертый не попал в цель.

Ситуация все больше накалялась. Мы приближались к какой-то черте. Мне запомнился случай, очень похожий на этот. Пятеро четырнадцатилетних парней, в том числе и я, августовским субботним вечером поехали на велосипедах к дому Крозьеров. На лето хозяева укатили куда-то в Мэйн. Пол Битти, мой лучший друг в то время, был безнадежно влюблен в Марианну Крозьер. Наша идея, смешная, озорная и слегка романтическая, заключалась в том, чтобы залезть в дом, найти комнату Марианны и оставить там таинственное послание от анонимного обожателя.

Мы забрались в дом через подвал. Было жутковато. Медленно, не отходя друг от друга и разговаривая шепотом, мы двинулись вперед, освещая дорогу фонариками. Время от времени останавливались и прислушивались. Огромный старый дом был полон скрипов и привидений. К тому времени, когда мы нашли комнату Марианны, каждый из нас окончательно осмелел и начал рисоваться перед другими. Толстяк Кэри принялся прыгать на кровати, сопровождая прыжки грязными комментариями. Гуси Эллисон открыл все краны и закупорил раковины и ванны. Шум воды добавил нам еще больше смелости. Кип Макаллен начал выливать на кровать возлюбленной Пола содержимое пузырьков и флаконов из аптечки и с туалетного столика. Некоторое время Пол возмущался, негодуя на осквернение святыни, и пытался остановить беспорядок, но скоро его охватил дух анархии.

Этот дух рос и расцветал в нас. Мы слонялись по дому, пытаясь перещеголять друг друга в вандализме. При этом звали друг друга поглядеть, чтобы другие являлись свидетелями особенного нарушения правил приличного поведения. Когда как минимум через три часа мы покинули дом, дрожа от возбуждения, смеясь и крича, каждый пытался перещеголять другого в рассказах о содеянном. После нас остались руины — разбитые, перепачканные, порванные дорогие книги, зеркала, занавеси, лампы, статуэтки, одежда. Позже в местной газете записали, что вода, залившая дом, нанесла ущерб в пятнадцать тысяч долларов, да и другие убытки составили двадцать пять тысяч. Мы жили в ужасе целый месяц. Придумали такое сложное алиби, что оно бы ни выдержало и десяти минут серьезного допроса. Но все мы были из приличных семей, и нас никто не собирался допрашивать. К счастью, через несколько недель трое из нас уехали в частные школы. Если бы мы все остались в Хантстауне, мы бы сами выдали себя.

Я хочу подчеркнуть — мы не собирались наносить дому Крозьеров убыток в сорок тысяч долларов. Мы придумали романтическое приключение. Теплым вечером оседлали скакунов на колесах, как благородные рыцари, а через несколько часов нас словно поразила какая-то ужасная болезнь. Насилие аккумулирует энергию разрушения и порождает новые и новые вспышки зла.

Очень смутно, словно во сне, припоминаю, как я взбираюсь на стул и снимаю со стены в кабинете мистера Крозьера саблю. Когда я взмахнул саблей, раздался свист рассекаемого воздуха. На низком столике я увидел мраморный бюст бородатого мужчины. «Долой голову», — прошептал я и нанес удар. Лезвие переломилось у самой рукоятки, бюст упал, и голова разлетелась на куски.

После того погрома не прошло еще и десяти лет. И вот теперь я сидел на корточках в пустынной местности и чувствовал, как во мне растет та же энергия, ищущая безумный выход.

Бечер не вполне мог уяснить себе, что происходит. С одной стороны, по-моему, он хотел верить, что происшествие закончится удачно и будет о чем рассказать друзьям. Но подспудно в нем рос ужас, подсказывающий, что нужно готовиться к худшему. Лицо продавца пожелтело, рот раскрылся. Он напоминал человека, который стоял в яме со змеями и думал о том, как наладить с ними контакт или стать невидимым.

Шак вытащил чемодан Вечера, бросил на землю и расстегнул его. Под одеждой лежала бутылка, наполовину опорожненная. Сделав два длинных глотка, Эрнандес закашлялся и передал бутылку Сэнди.

— Дай ее Горацию, — сказал Сэнди. — Он очень нервничает. Шак протянул бутылку Вечеру.

— Пей, — приказал Сэнди.

— Выпивка теплая, — тихо ответил Гораций.

— Все до последней капли, парень, и без остановок. Иначе тебя ожидают неприятности. Пей, приятель.

Он оглядел нас, облизнул губы и запрокинул бутылку. Уровень жидкости в бутылке начал понижаться. Бечер выпил почти все, и его желудок взбунтовался. Он пошатнулся и упал на колени. Когда рвота прошла, Гораций Бечер медленно встал и облокотился на машину. Его лицо приняло желтовато-серый оттенок.

— Ты в плохой форме, — сказал Сэнди. — Нужно тренироваться. У кого есть идеи?

— Кувырканье, — предложила Нан.

— Не думаю, что я…

— Придется, Гораций. Вперед!

Шак приблизился к продавцу черепицы. Гораций перекувыркнулся. Второй кувырок тоже удался, но он ушибся спиной о камни. Бечер остановился, пытаясь отдышаться. Его била дрожь. Сэнди приказал продолжать. Теперь он кувыркался не так быстро. Когда задержался возле Шака, пытаясь восстановить равновесие, тот сильно пнул его в зад. Гораций быстро кувыркнулся и вскочил на ноги. Рубашка на спине была красной от крови.

— Делай это каждый день и будешь жить долго, — посоветовал Сэнди. — Будешь кувыркаться каждый день?

— Да, сэр, — ответил Гораций.

Он перестал сопротивляться и безропотно принимал унижения. Он надеялся выдержать, вот и все.

Нан опустилась на колени перед чемоданом, извлекла оттуда футляр с туалетными принадлежностями, достала тюбик с кремом для бритья и нажала кнопку. Длинный червь пены выполз на камни. Она улыбнулась нам с Сэнди.

— Дай мне ту желтую рубашку, — велел Сэнди. Голден снял с себя рубашку и надел желтую. Она была ему очень велика и болталась, как на пугале.

— Старомодный цвет, — пожаловался он.

— Зато очень яркий, — успокоил я его.

— Могу списать и машину, — предложил Гораций. Он повторял эту фразу-талисман, как молитву, без всякой надежды. Мозг, парализованный страхом, не был в состоянии придумать ничего другого. — Я могу списать ее.

Сэнди подошел к рюкзаку и вытащил пистолет. Его голубые глаза играли за стеклами очков. Вид оружия поставил все точки над «и». Я медленно поднялся. Нан стояла, наклонив голову. Шак не двигался. Его лицо ничего не выражало.

Сэнди схватил банку с кремом и бросил в продавца. Она ударилась в грудь Вечера и упала на землю.

— Подними ее, Гораций. Прекрасно! Я люблю тебя, Гораций? Ты спинной хребет нового Юга. Отойди от своей славной машины. Дальше. Молодец! Сейчас мы поиграем в Вильгельма Телля. Поставь банку на голову, Гораций.

Глаза Вечера расширились от ужаса.

— Вы не можете…

— Поверь мне, дружище, я снайпер. Ставь ее на голову. Я люблю тебя, Гораций, продавец, игрок в боулинг, примерный семьянин.

Бечер стоял с закрытыми глазами, держа руки по швам и слегка раскачиваясь. Сэнди закусил губу. Я увидел, как ствол пистолета совершает круговое движение. Держа оружие в вытянутой руке, Голден тщательно прицеливался.

Пистолет выстрелил негромко, как игрушечный. Гораций дернулся, и банка упала на землю. Сэнди велел ему поднять ее и снова поставить на голову. Еще раз прицелился. Раздался второй негромкий хлопок. Во лбу

Горация, слева, появилась маленькая черная дырочка. Продавец сделал шаг вперед, как бы пытаясь сохранить равновесие, и рухнул на землю.

С этого момента для нас началась абсолютно новая жизнь. Мы очутились в положении людей, которые ходили взад-вперед через широкие двери, но они вдруг захлопнулись в тот момент, когда люди находились в неблагоприятной для них стороне.

Нан странно пискнула. Она стояла, уперев руки в бока. На лице было отсутствующее выражение, словно после оргазма.

Сэнди выстрелил в воздух и спрятал пистолет в карман.

— Сто тысяч парней так похожи на него, что их не отличить даже под электронным микроскопом, — проговорил он. — Я люблю их, каждый их атом, люблю копаться в их маленьких скучных жизнях. Одним больше, одним меньше… Их необходимо убить всех сразу и сразу же зарыть. Но их целый сонм, не меньше китайцев, так что одному не одолеть.

Не знаю, целился ли он в лоб. Да это и не имеет особого значения. Мы собирались убить его, мы уже чувствовали запах смерти. Беспомощность Вечера толкала нас все дальше и дальше. Когда я садился в машину, ноги дрожали. Случилось! Небо уже никогда не будет таким голубым. Когда происходит такое событие, кажется, что нашел то, что давно искал.

Мы помчались на восток. За руль сел Сэнди, рядом с ним — Нан, а мы с Шаком расположились на заднем сиденье. Через пять миль мне стало ясно, что Сэнди классный водитель. Он словно слился с машиной.

— Ну как, студент? — поинтересовался он.

— Не знаю.

— Ну-ка достань нашу портативную аптечку, Нано, — приказал он девушке. Я нехотя проглотил свою порцию. Границы реального мира начали терять очертания. Через пятнадцать минут «Д» вдохнул в меня новые силы, и происшедшее показалось смешным. Я загудел, как высоковольтная линия под током. Мы убегали от заходящего на западе солнца, которое удлиняло тени. Взлетев на гребень высокой волны, мы с Сэнди по очереди читали стихи — реквием в память Горация Бечера, торговца черепицей. Мы заставили Шака и Нан подпевать нам. Заправляясь, смело шутили с парнем на заправке. Старина Гораций лежит мертвый в пустынной прерии, и его не найдут и через месяц.

У нас были деньги и машина, которая летела со скоростью девяносто миль в час. Каждая минута приближала нас на полторы мили к Новому Орлеану.

Шак крепко заснул. Мы пробивали бесконечную дыру в сгущающихся сумерках. Нан крутила ручку настройки радио, меняя станции и не убавляя громкость.

И вдруг в приемнике прогремело имя Горация Бечера. Сэнди выровнял вильнувшую машину, ударил Нан по рукам и опять настроил приемник.

Со всех частот стекались новости. Женщина из Кристалл-Сити любила животных и ненавидела стервятников. Она имела привычку ездить и искать этих птиц, которые медленно кружились над умирающими животными.

Таким образом она спасала жеребят, телят, овец, раненых собак. Она увидела низко кружащихся черных птиц и таким образом обнаружила мертвого мужчину, разбитую черепицу, следы шин, разбросанные вещи, бумажник. Самые наглые стервятники уже рвали лицо мертвеца. Женщина прогнала птиц, накрыла труп брезентом, положив по углам камни.

Она нашла телефон и позвонила в полицию. Очень быстро воспользовавшись документами из бумажника, полиция передала по радио описание и номер машины. Через час к ним явился какой-то водитель грузовика и сказал, что видел голубовато-серый автомобиль, выезжавший на шоссе как раз в том месте, где обнаружили труп. Я тоже вспомнил какой-то грузовик. Он проехал мимо, когда мы уже набрали скорость. Водитель заявил, что машину видел менее часа назад, она направлялась на восток, и в ней сидели двое мужчин и женщина. Это произошло без четверти шесть.

Теперь у нас было все, что нужно, но мы не могли этим воспользоваться. Шак монотонно ругался. Сэнди съехал на обочину, выключил фары в радио.

— Эта машина нам теперь едва ли пригодится, — заявил он.

— Пойдем пешком? — спросил Шак.

— Нужно разделиться, — настаивала Нан.

— У нас есть машина. За ночь мы можем уехать далеко, — рассуждал Сэнди. — Очень важно поскорее выбраться из этих мест. Что-то мне расхотелось ехать на восток. Там болота, очень мало дорог, их легко перекрыть. Поехали в Нью-Йорк. Отличный городишко. В нем легко можно затеряться.

— На этой машине? — поинтересовалась Нан.

— Кто сказал, на этой машине? Давайте повернем на север, поедем по нормальной второстепенной дороге и где-нибудь обменяем машину.

Мы включили свет и достали карты. Нашли хорошее место для разворота и тронулись в долгий путь к Нью-Йорку. Я заменил Сэнди, чтобы он немного поспал. Мне хотелось побыстрее избавиться от «форда». Каждая пара фар таила потенциальную опасность.

К двум часам ночи мы проехали более пятисот миль и прибыли в маленький городок под названием Лафкин. Над придорожной закусочной красовалось множество знамен. Наверное, в Лафкине что-то праздновали. Мы проехали с сотню ярдов и остановились. Сэнди с Шаком отправились на поиски подходящей машины. Сэнди сказал, что мне это еще предстоит изучить. Мы с Нан остались в «форде», прячась от света проходящих машин.

— Я говорила, говорила ему, что лучше разделиться, — с негодованием бубнила Нан. — Так нет же, ему нужна толпа, публика.

— Можешь уйти в любой момент, хоть сейчас, — предложил я. Она сказала мне, какую непроизносимую вещь я могу себе сделать. Наступило враждебное молчание. Я продолжал вспоминать, с каким волшебством в шелушащемся красном лбу Вечера появилась черная дырочка с маленьким пенным ободком крови вокруг.

Внезапно подъехала машина с выключенными фарами и остановилась перед нами. На мгновение загорелись тормозные огни, и послышался голос Сэнди.

— Пересаживайся сюда, парень, да побыстрее.

Нан и я забрались в новую машину. Шак сидел за рулем. Они угнали старый разбитый «олдс», в котором воняло, как на ферме, а левый край сзади сильно просел. «Форд», в котором находился Сэнли, проехал вперед, а мы последовали за ним в сторону Накогдочеза. Сэнди сбавил скорость, когда ехали по маленькому мосту через реку Анжелика. В обоих направлениях дорога была пустынной. За мостом находился поросший кустарником длинный склон. Мы притормозили, и «форд» съехал по склону, гремя и подпрыгивая на кочках. Через несколько минут в лучах фар «олдса» появился улыбающийся Сэнди. Шак вылез из машины. Они затерли на обочине следы «форда». Как оказалось, Сэнди и Шак прихватили номер с какого-то автомобиля. Мы приспособили его на «олдс», а старый выбросили в кусты.

Сэнди опять сел за руль, и мы помчались вперед. Двигатель тарахтел, но Голден был в восторге.

— Мы сначала украли номер. Потом долго ждали, пока не вышел какой-то пьяница. Он остановился около своей машины. Мы спрятались у него за спиной. Как только он достал ключи, трахнули его по голове. Нам повезло — машина работает неплохо, да и бак полон.

Примерно через сто пятьдесят миль мы въехали в штат Арканзас. Мотор перегрелся. На востоке стал светлеть горизонт.

Сэнди опять достал карты. Когда мутное солнце взошло уже высоко, мы свернули с пыльной дороги в лес и улеглись спать: Сэнди на переднем сиденье, Нан — на заднем, Шак и я растянулись на земле. Лесная земля приятно пахла глиной. Я почувствовал, что туго натянутые внутри меня пружины слабеют, и мир гаснет. Мне хотелось, чтобы сон был вечным.

Вечером Сэнди разбудил меня пинком. Мы побрились, умылись в ледяном ручье, что протекал рядом. Нан отошла футов на двадцать вниз по течению, разделась, намылилась и залезла в мелкую заводь. Она не заметила (или ей было наплевать), что Шак ни на секунду не спускал с нее глаз. Когда она снова натянула штаны, из его горла вырвалось не то мычание, не то стон.

Я несколько раз взглядывал на Козлову, пока она мылась. Наннет могла бы быть доисторической женщиной в диораме музея естественной истории. Современная культура выкрасила ее губы в красный цвет и отметила шрамом живот. Но все остальное — диковатые черты лица, плавный переход талии в бедра, шафранные соски, треугольник волос на лоне — все это не изменилось за пятьдесят тысяч лет.

Я не мог хотеть ее. Ее бросили мне, как бросают пачку сигарет другу. Когда привыкаешь пить кислоту, кислое красное вино кажется протухшей водой. Я почувствовал, как подходят друг другу Нан и Шак. Сэнди называл их животными. Они родились с большим опозданием. Оба принадлежали далекой истории, когда миром правило грубое насилие, а люди блуждали по пустынной земле, яростно совокуплялись, сражались друг с другом, жарили на костре у входа в пещеру окровавленное мясо.

Все мы были созданы не для нашей эпохи. Но их несоответствие времени отличалось от несоответствия моего и Голдена. Существует органическое несоответствие у тех, чьи тела неприспособлены к жизни. В глубинах мозга других скрыта слабость интеллекта. Несоответствие Сэнди носило нравственный и социальный оттенок, из-за чего ему было трудно приноровиться к нормам общества и культуры. Я — воплощение эмоционального и душевного несоответствия. Это можно выразить кратко. У меня нет способности любить. Человек, неспособный любить, — то же самое, что одна из тех машин, которые ради шутки делают механики-весельчаки. Крутятся колесики, вспыхивают лампочки, поршни ходят вниз-вверх. Слышится громкий, но бесполезный шум. Такая машина, выйдя из под контроля, может стать опасной. Однажды я подошел очень близко к тому, чтобы полюбить. Я имею в виду, конечно, Кэти. После Кэти бесцельная машина заработала на полных оборотах.

Мы ехали в арканзасских сумерках на восток, я чувствовал себя отупевшим, одеревеневшим, бездушным. Мой мозг был комнатой, где мебель обили пыльно-черным бархатом.

Я спал, когда они угнали в каком-то маленьком арканзасском городке машину получше, новый красно-белый «шевроле». Они взяли его на стоянке частного клуба. Смутно помню пересаживание из машины в машину. Еще в памяти сохранился напряженный голос Сэнди, взахлеб рассказывающего о ночных приключениях.

Тихо пробираясь в темноте между автомобилями, они набрели на машину, в которой какая-то парочка занималась любовью. Оба были окурены. Не успел Сэнди сказать и слово, как Шак распахнул заднюю дверцу, схватил этого жеребца за шею, ударил его и засунул под машину. Женщина захныкала: «Артур! Артур! Где ты, беби?» Наш монстр ответил: «Я здесь». Он нырнул в машину, как фулбэк,[4] прорывающийся по центру. Через пять секунд девка поняла, что в ее жизнь вошло что-то новое, и ей это не понравилось. Она завопила, словно ее резали, поэтому монстру пришлось стукнуть и ее. Пока все это происходило, Сэнди вытащил Артура из-под машины и обыскал. Обнаружил пятьдесят восемь баков, но ключей не было. Когда Шак вылез наружу, Голден заставил его засунуть Артура обратно в машину. Следующая машина оказалась с ключами.

Итак, подумал я, к нашему послужному списку добавилось еще и изнасилование. После того, что мы сделали с Горацием, это было так же серьезно, как мелкое хулиганство. После Горация для нас уже не существовало места, где можно спрятаться.

Я опять заснул. Когда проснулся, Шак и Нан спали, а Сэнди на большой скорости гнал «шевроле». На круглом его желваке отражались лампочки приборного щитка. Мимо проносились темные холмы. Сэнди пел «Я работал на железной дороге». Но только две последние строчки, повторяя их снова и снова: «Фи фай фиддли-я-ох, фи фай фиддли-я-ох, ox, ox, ox, ox». Итак бесконечно. Сейчас все стало частью воспоминаний того дня: ночь, шум мчащегося автомобиля и голос Сэнди, как звуковое сопровождение к фильму.

На рассвете мы остановились у конторы мотеля недалеко от Тьюпело, штат Миссисипи.

— Нам требуется чистый американский юноша, — сказал Голден, — который благодаря сияющей внешности вне всяких подозрений. Покажи, на что ты способен, Кирби.

Я вышел из машины и зевнул, потягиваясь и потирая лицо. Из меня получился бы неплохой мальчик на побегушках. Над входом горел красный свет — знак того, что свободные места имелись. После трех долгих звонков я услышал какое-то движение. Беременная круглолицая блондинка в домашнем халате из красного атласа открыла дверь, тупо посмотрела на меня и спросила:

— Да?

Я записал в книгу: «Мистер и миссис Иван Сандерсон, мистер Кеннет Тинан и мистер Теодор Стэрджен». Скудость моей фантазии можно списать на утреннюю дремоту. Во время процесса эта запись предоставила прокурору чудесную возможность проявить остроумие.

Я заплатил восемнадцать долларов за два двухместных номера в этом дрянном мотеле, полном старой мебели и ржавых труб. Стоя в грязном душе, я чуть не заснул. Когда забрался в постель, Эрнандес храпел, как лошадь, но мне это нисколько не помешало заснуть.

С заходом солнца мы выехали из мотеля. Сэнди раздал бодрящие таблетки, и мы засветились от стимулированной радости, паря в облаках, обмениваясь плоскими шутками. Даже напряжение между Шаком и Нан ослабло. Девушка пела хриплым неестественным голосом непристойные французские песенки, которым ее научил бывший сожитель. Сэнди долго подражал Моргу Салю.

Мы проезжали через Нашвилл. Я не собираюсь описывать тамошний эпизод. Он достаточно освещен в газетах. Это было вызывающее тошноту, грязное, бессмысленное, жестокое и кровавое дело. Не могу считать убийство Горация Вечера очень грациозным и изысканным, но в нем был хоть какой-то смысл, который полностью отсутствовал во втором случае. Это убийство явилось признаком отчаяния. Я принял в нем непосредственное участие. После Нашвилла Сэнди перестал называть меня студентом. Последний раз он назвал меня так во время похищения Хелен Вистер.

В Нашвилле я узнал еще кое-что о нашей четверке и понял, что нас поймают. Раньше мне казалось, что нам удастся улизнуть, пробраться в Нью-Йорк и разделиться. Но Нашвилл показал, что мы сами себя погубим. Когда наши проблемы упрощались, мы их искусственно усложняли и делали так, чтобы нас искали с еще большим рвением. Даже если бы Сэнди не потерял на месте убийства пистолет Горация Вечера, думаю, все равно эти два убийства как-нибудь бы связали. Но Голден практически подарил им эту улику, хотя полиция и потратила много времени на проверку. Потеря пистолета, по-моему, и явилась именно тем усложнением проблем, которых и без того хватало.

После Нашвилла мы оказались связанными одной веревочкой. Даже Сэнди стал намного сдержаннее. Мы решили, что позже разойдемся. Но думаю, каждый понимал, что такого случая не представится, а если даже и представится, мы сами не захотим им воспользоваться.

Угон автомобиля, изнасилование, похищение и убийство. Эти страшные слова не воспринимались мной серьезно. Это слова для обыкновенных преступников. Со мной все по-другому, потому что я, Кирби Палмер Стассен, уникален. Для меня эти слова имеют иное значение. Я не участвовал в грязных преступлениях, я вел программу социальных экспериментов. После ее завершения я собирался читать интересующимся лекции о смысле жизни и смерти.

Когда мы поспешно забрались в машину, я и Нан оказались на заднем сиденье. Думаю, мы отъехали от Нашвилла миль двадцать, когда произошло нечто любопытное. Судя по всему, Нан из моего молчания поняла, что мне не по себе. Возможно, что в темных тайниках ее души возникло неясное желание облегчить мою боль. Она взяла мою правую руку, засунула ее за вырез блузки и крепко прижала к маленькой теплой груди. Легкое движение соска под ладонью было таким отвратительным, словно в руку попало какое-то шевелящееся насекомое. И тут мне очень живо и ярко вспомнилось, что сделала недавно эта моя рука. Стекло с моей стороны было наполовину опущено. Я отодвинулся от Нан, открыл полностью окно, высунул голову, и меня тут же вырвало. Сильный ветер взъерошил волосы и осушил слезы. Когда я принял прежнее положение, почувствовал слабость и головокружение.

Никто не произнес ни слова. Шак выудил из рюкзака последнюю бутылку текилы. Сэнди пить не захотел. Шак, Нан и я передавали ее друг другу, пока не выпили. После текилы Нашвилл стал казаться в тумане, но я знал, что со временем вновь он вернется в память невыносимо яркий. Я знал, что тот последний крик будет вечно звучать в моей голове.

Сегодня опять приходил священник. По мере приближения часа расплаты его все чаще натравливают на меня. Губернатор подписал приказ о казни. Сегодня я сказал священнику, что занят и не смогу уделить ему даже десяти минут из вежливости. Я хочу закончить дневник. Он строго посмотрел на меня и посоветовал посвятить время своей бессмертной душе. Я ответил, что полностью с ним согласен, но займусь душой по-своему, и что я почти ожидаю найти ее где-нибудь на этих страницах. Он ушел, качая коротко стриженной головой.

10

Любопытно отметить, что в уик-энд, за которым почти немедленно последовали заключительные речи обвинения и защиты и обращение судьи к присяжным заседателям, Райкер Димс Оуэн использовал драгоценное время и силы для диктовки последних глав своих заметок по делу «Волчьей стаи».

Конечно, если бы он занимался в те выходные подготовкой своего заключительного выступления, результат мог бы быть лучше. Но, возможно, к этому времени Оуэн понял, как поняли самые проницательные зрители и репортеры, что он проиграл дело. Но все равно решение Оуэна вызывает недоумение. Зная его явную тягу к самолюбованию, наиболее логично было бы посвятить выходные работе над заключительным словом, которое, как он надеялся, займет подобающее место в одном ряду с бессмертными речами его идола Дарроу.[5] Аккуратность, с какой мисс Лия Слэйтер отпечатала записи Оуэна — без помарок, забитых букв, опечаток, — кажется трогательной. Очевидно, когда она делала ошибку, то перепечатывала всю страницу. Конечно, так и должны печататься официальные документы. Однако личные записи печатаются так аккуратно только тогда, когда машинистка считает их автора гениальным. Теперь ясно, что преданная помощница была слепа и не разглядела беспомощности своего босса.

Несомненно, последнее выступление Райкера Димса Оуэна на процессе можно считать второсортным. Если предположить, что дело не мог бы выиграть никто, можно, по меньшей мере, сказать, что нашлись бы люди, сделавшие работу качественнее.

Предъявление улик, перекрестные допросы свидетелей используются для того, чтобы сфокусировать внимание на мелочах, а основные вопросы оставить в тени. Джон Куэйн — умный, упорный, неутомимый прокурор. Нельзя допустить, чтобы он пользовался абсолютной свободой. Я должен защищать своих клиентов, сея разумное сомнение по ходу процесса, вопреки моему плану защиты, основывающемуся на некоторых интересных моментах дела Леба-Леопольда.[6]

Джон Куэйн великолепно чувствует мое стремление ослабить, насколько возможно, обвинение. Таким образом, я должен постоянно быть начеку, чтобы не оказаться в одной из его ловушек. Хотя у меня опытные помощники, это все же очень утомительное занятие.

Полагаю, я обнаружил несколько слабых мест в показаниях юнцов — Говарда Крафта и Рут Меклер. Самое главное — заявление Говарда о том, что первый улар нанес Краун.

Умышленное убийство подразумевает наличие мотива, возможности и умысла. Причем преднамеренность может длиться всего лишь долю секунды. Если убийца имел основательную причину держать в руке камень, преднамеренность доказать трудно. Но если он искал камень, нагнулся и подобрал его, то в этот промежуток времени и возникла преднамеренность. Однако, если его ударили или как-то иначе нанесли повреждение перед тем, как он подобрал камень, вероятность доказательства умысла уменьшается.

Если бы мне разрешили защищать этих людей перед судьей, присяжными заседателями и зрителями, которые никогда не слышали об их грешных подвигах, то правосудие не оказалось бы, как сейчас, фарсом. Вся нация наблюдает за этими четырьмя человеческими существами. Разгневанный народ требует крови. Осязаемое давление ощущается в зале суда. Если бы Стассен, Голден, Эрнандес и Козлова прибыли с какой-нибудь отдаленной планеты и были мерзкими созданиями с щупальцами, за ними даже тогда не наблюдали бы с таким любопытством и отвращением. Их судят за все: за продавца, за Нашвилл, за Арнольда Крауна и Хелен Вистер, а не за одного Крауна.

Интересно наблюдать, как по-разному ведут они себя. Стассен в хорошо сшитом фланелевом костюме, с вежливыми, какими-то расслабленными манерами естественнее выглядел за столом прессы. Время от времени он пишет мне короткие записки, некоторые из них дельные. Я заметил, что он часто смотрит прямо в глаза присяжных. У меня сложилось впечатление, что Стассен, наверное, хочет сбить их с толку.

Вынужденная роль праздного зрителя — самое трудное занятие для Сандера Голдена. Он нервничает и постоянно дергается, не забывая играть на публику. Голден все время что-то нашептывает другим обвиняемым, пока его не призывают замолчать. Это повторяется по пять раз ежедневно. С явной насмешкой разглядывает каждого из присяжных, пока тот не отводит глаза. Своим неровным почерком Голден написал мне не одну глупую записку с множеством грамматических ошибок.

Девушка сидит тихо и играет волосами. Она кусает ногти, зевает, громко вздыхает, закидывает ногу на ногу, почесывается и снова зевает. Иногда рисует много раз одно и то же лицо, глупое лицо хорошенькой девушки, наверное, из какого-то комикса.

Роберт Эрнандес сносит все происходящее с равнодушием и терпением. Медведь в клетке вел бы себя в зале суда примерно так же. Он смотрит в пол перед собой. Волосатая рука расслабленно лежит на столе. Присяжные, глядя на него, не сомневаются: это преступник, разве можно ошибиться?

Я попытался проанализировать осязаемый ток ненависти, исходящий от зрителей, что происходит довольно редко даже в делах об убийствах. Думаю, мне понятна ее причина. Ненависть возникает от того, что они совершали насилие без причины, низвели жизнь до какой-то ничтожной дешевой вещи. Эти ребята убивали не ради выгоды. Все их приключения принесли им меньше пятнадцати сотен долларов, и находка большой суммы у Крауна оказалась случайностью, которую они, конечно, не могли предвидеть.

Если человека лишают жизни, для этого должны существовать очень серьезные мотивы. Поэтому того, кто оценил жизнь на рынке слишком дешево, следует наказывать за совершение великого зла.

И еще они превратили в дешевку любовь. Это их второе непростительное преступление. Неукротимая похоть, если она переполняет человека и заставляет совершать идиотские поступки, может быть частично понята и таким образом прощена. Но низведение сексуального акта до значимости рукопожатия требует сурового наказания.

Унижая жизнь и любовь, они угрожали унизить каждого мужчину и каждую женщину, которые попались бы им на глаза.

Итак, ненавистная четверка сидела в зале суда. Знаменитые художники рисовали их для больших журналов, а репортеры изощрялись в остроумии. Сто тысяч отцов с опозданием выпороли своевольных дочерей-подростков, и многие из них после этого ушли из дому. Возросло число автомобильных краж. Больше, чем обычно, стало изнасилований. Злобные юнцы забили насмерть нескольких человек.

Все это также входило в представление «Судебное разбирательство».

Мне пришлось постараться, чтобы преодолеть эмоциональное предубеждение против этих четырех испорченных молодых людей. Но, несмотря на все свои усилия, должен признаться, что я все же испытывал к ним отвращение из-за того, что они разрушали самые излюбленные иллюзии общества. Глубоко в душе я хотел для них сурового наказания. Но я не могу позволять эмоциям влиять на мой профессиональный долг.

Эти четверо нисколько не заботились даже о малейшей романтической окраске отношений между собой. Их единственным отличием от животных является то, что они передвигаются на двух ногах, а не на четырех. Еще сто лет назад животных судили за убийство, осуждали и казнили.

Мне не удалось найти никакого логического рассуждения, которое позволило бы мне смягчить отношение к подзащитным. Это первая помеха. Вторая — прокурор Джон Куэйн. Третий решающий фактор — впечатление, произведенное этими людьми на присяжных заседателей, что, разумеется, не поддается моему контролю. И последнее — в моей защите присутствует философский подход. При каждом удобном случае я стараюсь подчеркнуть роль фактора случайности во всем происшедшем.

В последнем слове попытаюсь использовать аналогию, которая, надеюсь, не покажется очень грубой. Она должна подействовать. Я разобрал садовые ножницы. Два лезвия, два кольца. Одно лезвие будет изображать девушку, другое — Эрнандеса, одно кольцо — Стассена, второе — Голдена. Я соберу ножницы на глазах присяжных и покажу, что три элемента не могут представлять собой орудие. Только когда собраны все четыре, у вас инструмент, способный стричь кусты или перерезать горло. Итак, есть ли смысл в том, чтобы взять эти четыре элемента, сейчас не соединенные воедино и, следовательно, не представляющие собой опасности, и уничтожить каждый в отдельности? Ответственность за преступления несет четверка, действовавшая как новое существо и совершившая поступки, которые трое не совершили бы и не смогли совершить. Так, может, общество удовлетворится тем, что эти четыре элемента никогда не соединятся вместе в орудие разрушения? Если ножницы уничтожат прекрасный куст, можно ли винить в этом одно лезвие?

Моим самым большим желанием должно быть стремление не использовать, как поступило бы большинство коллег, дело «Волчьей стаи» в интересах карьеры. Моя обязанность — бороться за то, чтобы этих людей приговорили к пожизненному заключению, чтобы их признали виновными, но с правом на апелляцию. Это единственное, чего можно добиться. Если бы я хотел использовать громкое дело, известное всей стране, в своих целях, я бы выбрал линию защиты, дающую меньше шансов на успех, но больше возможностей показать свое мастерство.

В такие ответственные моменты хочется иметь рядом доброго и отзывчивого человека. Жена не является таковой. У нее нет ни интереса, ни знаний в области права. Я не могу открыться и коллегам.

Доктору Полу Вистеру повезло больше, чем мне, потому что с ним рядом был друг. Сомневаюсь, что я сумел бы выдержать обрушившийся на него удар…

11

К полудню 27 июля, в понедельник, Герберт Данниген принял решение вывести свою специальную группу из Монро. Все пути расследования здесь были использованы. Теперь уже никто не сомневался, что разыскиваемые выскользнули из сети. Он оставил одного агента для связи и вылетел со своими людьми в Вашингтон. Из столицы легче управлять розыском и контролировать прессу. Известные журналисты, несколько репортеров с радио и телевидения в понедельник же улетели из Монро. Город потерял для них свою притягательность. Волка нет, значит, овцы могут опять выйти на лужок.

И Даллас Кемп, и семья Вистеров восприняли такой массовый исход как дурной знак: вероятно, Хелен Вистер нет в живых. Присутствие властей давало какую-то надежду. В присутствии командира солдаты чувствуют себя увереннее, но, как только он покидает войска, начинаются разговоры о неминуемом поражении.

К трем часам дня в понедельник уже прошло 40 часов с момента похищения Хелен Вистер. Как говорят криминалисты, шансы на благополучный исход были близки к нулю.

Шериф Гус Карби сидел в просторном кабинете на втором этаже здания суда в красном вращающемся кресле. Шляпа сдвинута на затылок, пояс расслаблен после позднего и сытного ленча.

На бледно-серых стенах в рамках висело множество доказательств ретивости шерифа в служебных делах. На столе в изящной серебряной оправе, врезанной в подставку вишневого дерева, находилась расплющенная пуля 38-го калибра, которая в 1949 году вошла в ключицу Гуса Карби, зацепила верхушку правого легкого, дошла до лопатки. Эта пуля принесла Гусу победу на выборах: будучи раненным, он сломал преступнику оба запястья и обезоружил его.

Гус Карби громко вздохнул, наблюдая, как его любимый помощник Ролли Спринг работает с картой. Ролли, худощавый маленький мужчина, отец семерых детей, очень преданный делу, обладал единственным недостатком — без долгих раздумий наносил удары дубинкой из орехового дерева.

Новая и очень большая карта Соединенных Штатов закрывала большую часть доски объявлений. Она была черно-белой, так что линия, проведенная Спрингом красным мелком, ярко выделялась.

За работой Ролли следил также местный газетчик Мэйсон Ивз. Этот человек запоздал родиться. Он представлял собой классический тип старого репортера. Сообразительный режиссер немедленно пригласил бы его на роль репортера, разгоняющего банду преступников в старом вестерне. Мэйс вел колонку в «Наблюдателе». Он научился так хорошо прятать между строк свою всепроникающую иронию, что умному читателю его статьи доставляли истинное удовольствие, а глупое большинство принимало все за чистую монету.

Мэйс Ивз был единственным газетчиком, которому Гус Карби полностью доверял. Только Мэйс понимал, что делает Гус и как он это делает. В свое время тексты речей, составленные Ивзом, и его разумные советы помогли Гусу выиграть выборы.

— Ты должен понять, — говорил Гус, — что я простой шериф.

— Конечно, конечно, — откликнулся Мэйс, сидящий за столиком у одного из больших окон. — Простой маленький старый шериф, который пытается протянуть еще один срок. Простой выпускник одной из высших полицейских шкод с одной из самых больших в штате библиотек по криминалистике. Расскажи мне еще, какой ты олух.

— Черт побери, Мэйсон. Несколько очень умных людей занимаются той же самой работой — изучают карты и все такое.

— И если у них появляются какие-нибудь идеи, они прорабатывают их на заседаниях. Они большие специалисты по протиранию штанов, Гус. Гус опять вздохнул. — У меня есть парочка идей. Я мог бы поделиться ими с тобой, Мэйс.

— Выслушаю и постараюсь разбить тебя в пух и прах.

Гус встал, затянул ремень и подошел к карте. Ролли Спринг продолжал чертить.

Несколько секунд Карби молча изучал красную линию от Увальда до Монро.

— Сейчас я просто высказываю свои предположения. Об одном из убийц кое-что известно. Эрнандес. Из его досье видно, что это серьезный тип. И еще. Ребята с амбарного чердака слышали заумные разговоры другого, очкарика. Он неглуп, поэтому давай предположим, что он является главарем. Этот тип играет на публику, его поступки импульсивны. Он сидел за рулем, когда они остановились, чтобы убить Крауна и забрать Хелен Вистер. В убийстве продавца тоже присутствовал элемент непредсказуемости, словно они некоторое время играли с ним. По-моему, эти ребята наркоманы. Во всяком случае, в деле пахнет травкой. Но они не пользуются серьезными наркотиками, чтобы окончательно не обезуметь и не попасться. Пока все ясно?

— Пока ты сказал не так уж много.

— Думаю, они воспользуются второстепенными дорогами. Все немногочисленные патрули находятся на главных дорогах. Можно беспрепятственно ехать по второстепенным дорогам. Неприятности у них возникнут только в маленьких городках. Если вести себя осторожно, то можно оставаться в безопасности в самом густонаселенном районе страны.

— Довольно убедительно, шериф.

— Пока им везет, они не оставят эти дороги, будут менять машины, передвигаться ночью, отсыпаться днем. Не думаю, что они разделятся, хотя вероятность не исключена.

— Я тоже так не думаю. Они не захотят заново метать кости — расклад их устраивает.

— Давай суммируем все факты и посмотрим, что это нам ласт. Бели продлить линию, она выйдет на Нью-Йорк. Предположим, они направляются в Нью-Йорк. Почему бы и нет, черт побери? Если вы хотите затеряться, спрячьтесь в самую большую толпу, какую можете найти. — Если только они не захотят спрятаться у кого-нибудь из них дома. Карби вернулся к столу. Он взял мягкий карандаш и линейку, подошел к карте, замерил что-то и начертил черную дугу к северо-востоку от Монро.

— Это четыреста миль, — сказал он. — Допустим, что к воскресному утру они проехали это расстояние и залегли на день. Ребята могли выбросить мертвую девушку или забрать ее с собой. Вчера ночью они снова отправились в путь. Судя по всему, они направляются в Пенсильванию. Несомненно, будут менять машины. Итак, у них имеется неизвестная нам машина с пенсильванскими номерами. Не думаю, что она окажется каким-нибудь хламом. В этом штате у них есть преимущество: можно быстро пересечь его, минуя контрольные пункты.

— Помню время, когда вообще не было платных дорог, — сказал Мэн-сон. — Уйма времени требовалась, чтобы проехать Пенсильванию.

— Итак, допустим, что к сегодняшнему утру они добрались до Пенсильвании и опять спрятались. — Гус Карби нарисовал на карте продолговатый овал, почти касающийся границы штата Нью-Джерси. — Предположим, сейчас они где-то здесь.

— Звучит убедительно, Гус, — усмехнулся Мэйсон скептически.

— Давай считать, что с момента убийства Арнольда Крауна, кроме угона машины, они ничего не сделали. Мы знаем, что они слушали радио в «бьюике». Даже накачанные наркотиками и уверенные в себе, эти типы знают, что являются самыми знаменитыми преступниками за последние двадцать лет. Им только невдомек, что эта известность играет им на руку.

— К чему ты клонишь, Гус?

— Теперь я должен противоречить самому себе. Если они держатся главных дорог, я проиграл. Если же они едут по второстепенным дорогам через Джерси, я прав. Они хотят попасть в Нью-Йорк, и они почти у цели. Они знамениты, накачаны наркотиками. В три часа утра мало кому придет в голову ехать в Нью-Йорк. Сейчас почти до девяти светло. Они где-то рядом с Пенси-пайком, откуда можно попасть к Джерси-пайк. Летом по вечерам там оживленное движение. Поставь себя на их место. Что бы ты сделал?

Мэйсон Ивз покусал губы, кивнул:

— Ладно, Гус. Я мог бы рискнуть проехать через пайк и добраться до города к полуночи. Я бы, наверное, бросился в Нью-Йорк, когда цель так близка, вместо того, чтобы ждать еще день.

— Возможно. Но они проделали большой путь. Может, девушка утомилась, может, им всю ночь пришлось сражаться с разбитыми пенсильванскими дорогами, и они устали. Короче, по-моему, они остановились в районе Гаррисберга.

— Ты собираешься высунуться со своей версией? Если да, то как ты это сделаешь?

— Вы едете через пайки, и у вас возникают проблемы. Нужно отметиться в двух местах. Первый раз на въезде. Там имеется телефонная связь с контрольными вышками, откуда могут передать по радио в полицейские патрульные машины. Второй раз вас могут проверить полицейские патрульные машины. Сегодня понедельник. Так что на дорогах обычное движение плюс отпускники. Если вы кого-то ищете, надо выбрать самый простой вариант.

— Согласен.

— Итак, предположим, ребята из полиции на двенадцати пропускных пунктах из Гаррисберга. Они настороже. Караулят приличную машину с пенсильванскими номерами, в которой трое мужчин и две женщины.

— По-моему, таких машин будут сотни.

— Значительно меньше, чем ты думаешь. Ведь это не совсем обычная компания. Машин с одним, двумя или тремя пассажирами будет девяносто девять из ста. Когда в машине четверо пассажиров, чаще всего это или две пары, или четверо мужчин, или четыре женщины, не считая детей. Я бы приказал проводить обычные дорожные проверки так, чтобы патрули тоже участвовали в поиске нашей четверки.

Ивз немного подумал.

— Как, по-твоему, еще есть время?

— Думаю, Данниген бы клюнул и занялся этим. А может, все уже сделано?

— Сомневаюсь, Гус. Чего ты боишься? Ты много раз высовывался значительно дальше, чем сейчас. Карби опять сел и усмехнулся.

— Ты ничего не понимаешь, Мэйс. Если моя интуиция не сработает то никто никогда о ней не узнает. Но если все получится, как я сказал, то сразу начнут трубить в трубы.

Несколько секунд на лице у Мэйсона Ивза было выражение недоумения, Потом он улыбнулся.

— О'кей, честолюбивый подлец. Так вот зачем ты вызвал меня! Чтобы я написал, что Карби ставит на дорогах капканы на «Волчью стаю».

— И еще ты мог бы уговорить Петерсона передать это по радио, — смиренно добавил Гус Карби.

— И чтобы он связался с телевидением. Я нарву свежего лавра и сделаю тебе венок. Теперь можно звонить Даннигену.

— Я позвонил ему час назад, — почти прошептал шериф Карби. — Кажется, ему идея понравилась. Когда нас соединили, в трубке раздался щелчок: разговор записывался на пленку. У меня тоже есть магнитофон, Мэйс. Думаю, что, если все удастся, у Петерсона будет прекрасная лента для радио, поэтому я тщательно подбирал слова. Я вставил фразу о том, как чудесно жить в обществе, где самые крупные полицейские советуются с простыми шерифами.

— Ты когда-нибудь думал стать губернатором, Гус?

— Только по ночам, когда не мог заснуть. Во время бессонницы о чем только не передумаешь…

На шоссе № 30 между Йорком и Ланкастером, недалеко от реки Саскуэханна в довольно живописной местности расположился «Шэйди-сайд-мотор-мотель»: горячая вода, облицованные кафелем ванные комнаты, бесшумные замки, мягкие матрацы, хорошая кухня. Шесть довольно безобразных маленьких кирпичных домиков стоят вдали от шоссе у подножия холма, засаженного яблонями.

Домики построил больше двадцати лет назад Ральф Вивер. Всю жизнь он возделывал эти восемьдесят акров земли, подобно отцу и деду. Когда его окончательно скрутил артрит, он вложил все свои сбережения в строительство шести домиков, несмотря на возражения жены Перл. Вивер умер от удара через два года после окончания строительства последнего домика. Соседи думали, что вдова распродаст имущество — ведь здесь ее ничто не удерживало. Авария, болезнь и войка унесли жизни всех четверых ее детей, они даже не успели жениться. Соседи думали, что она продаст мотель и будет экономно жить на крошечный доход.

Однако Перл продала не всю землю, а оставила себе пять акров и сама стала вести небольшое дело. В свои семьдесят два года Перл Вивер обладала прямой мощной фигурой и громким пронзительным голосом. Раз в неделю Перл Вивер ездила на своем древнем «додже» в Йорк за покупками. Каждый год она засаживала небольшой огород и все, что не могла использовать летом, заготавливала на зиму. Голодные путешественники за шестьдесят центов получали деревенский завтрак, достойный Гаргантюа. Летом двухместные домики сдавались по пять долларов, а одноместные — по четыре. В отличие от прежнего времени, когда помимо коттеджей приходилось сдавать даже свободные спальни в большом доме, постояльцев стало меньше. Последний раз Перл сдала спальню в доме три года назад, но по-прежнему продолжала содержать дом, как и коттеджи, в образцовой чистоте.

Каждое лето она зарабатывала все меньше и меньше, но надеялась, что сумеет протянуть до смерти. Перл не хотела бросать дом, где прошла вся жизнь. Единственной уступкой одиночеству стал купленный шесть лет назад телевизор.

В воскресенье ночью Перл сдала два домика, хотя надеялась на большее. Постоялец из одноместного собрался уезжать очень рано, до завтрака, а молодая пара попросила приготовить завтрак к восьми. Это даст еще доллар двадцать центов.

Ее спальня находилась у входа, прямо над вывеской, в ночное время освещавшейся лампой. Ночной звонок был проведен в ее комнату. Когда кто-то звонил, Перл Вивер сразу же вставала и выглядывала в окно. Приехавшие стояли на свету. Она приглядывалась, не пьяны ли они. Еще она была очень осторожна с молодыми, хихикающими парочками. Если посетители ей не нравились, она открывала окно и кричала грозным голосом, пронзающим ночь: «Закрыто! Уезжайте! Уезжайте!» Никто не отваживался оспорить решение, высказанное с такой уверенностью.

В понедельник утром незадолго до рассвета ее разбудил звонок. Через окно Перл увидела хороший автомобиль и мужчину, спокойно стоявшего рядом. Он был как будто прилично одет.

— Подойдите ко входу, — закричала Вивер. — Я сейчас.

Она надела халат и спустилась вниз. Включила яркую лампочку над крыльцом и вновь оглядела мужчину. Перед ней находился молодой человек привлекательной наружности, со следами усталости на лице.

Перл пригласила его в дом. Он сказал, что ему нужно, она назвала цену и заставила записать имена путешественников в регистрационный журнал. Парень не захотел предварительно осмотреть домики. Перл заверила, что в них чисто и есть все необходимое. Она велела молодому человеку занять два крайних коттеджа справа и не шуметь, потому что люди спят. Еще Перл спросила, когда они уедут. Он ответил, что точно не знает, но ближе к концу дня.

Когда машина отъехала, хозяйка прочитала имена, которые парень записал в журнал: «Мистер и миссис Дж. Д. Смит, мистер У. Дж. Томпсон, мистер Г. Джонсон — все из Питтсбурга».

Перл поджала губы. Что-то ей не понравилось. Молодой человек очень устал, но все же вымученно улыбался. Несколько раз он глупо рассмеялся без видимой причины. Руки у него оказались довольно грязными, что не соответствовало первому впечатлению, да еще дрожали, когда он писал, так что буквы получились довольно корявыми и фамилии — очень уж они оказались простыми. С другой стороны, множество людей носит самые обычные фамилии. Поэтому они называются распространенными. И люди с такими фамилиями вполне могут оказаться вместе, в прекрасной машине.

Перл Вивер вернулась в спальню и легла в кровать. Через час она встала — уехал жилец из одноместного домика, который уже не раз останавливался у нее. На прощание он махнул рукой, и она помахала в ответ. В восемь тридцать пришла завтракать молодая парочка. Она кормила их, пока они не запросили пощады. Перл была глубоко удовлетворена тем, что они уехали, прилично позавтракав, вероятно, впервые за год.

Четверо спящих постояльцев поставили машину между домиками. Это была коричнево-желтая машина с двойными фарами, на большом радиаторе будто застыла ослепительная ледяная улыбка.

Ее всегда раздражало, когда люди долго спят, даже если позади у них целый день пути. Дневной сон она считала барством. Человеку следует находиться под божьим солнцем. Перл Вивер собиралась сегодня съездить в Йорк, но ей не хотелось оставлять постояльцев одних. Поездку можно отложить на завтра. Как всегда, когда ей приходилось менять планы, у нее испортилось настроение.

После четырех она услышала шум старого водяного насоса, и ей стало ясно, что те люди в конце концов встали. Она вспомнила, что не предупредила молодого человека о завтраке. Веселенькое время для завтрака — четыре часа дня! Но если они захотят, она их накормит. Ей нельзя пренебрегать двумя долларами и сорока центами. Она зашла на кухню, чтобы убедиться, что у нее хватит еды на четверых. Яиц достаточно, а кукурузного хлеба полным-полно. Правда, бекона маловато, но есть овсянка для тех, кто захочет, и кофе. Все будет отлично.

Перл Вивер повесила фартук на кухонную дверь, пригладила волосы и направилась в сторону домиков. Футах в двадцати она услышала, как хлопнули дверцы автомобиля и заработал мотор.

Машина взревела и, казалось, прыгнула на нее. В голове Перл промелькнула обжигающая мысль о смерти. Ей показалось, что она стоит на месте, замерев от ужаса. На самом деле Перл нырнула влево, вытянула руки, чтобы смягчить падение. Автомобиль задел ее крылом, и она перекатилась на спину, высоко взмахнув ногами.

До того как слезы выступили у нее на глазах, она увидела притормозившую перед выездом на шоссе машину. Старуха слишком перепугалась, чтобы догадаться запомнить номер. Она сосредоточилась на лицах пассажиров. Мужчина, такой безобразный, что его можно показывать на ярмарках в клетке. Человек за рулем в очках с небольшой лысиной. В его лице с острым подбородком было что-то лисье. Тут машина повернула на Ланкастерское шоссе и скоро превратилась в блестящую точку.

Рядом с собой Перл Вивер услышала, как рыжая белка насмехается над ней. Глаза Перл прояснились. Она увидела белку, сидящую на низкой толстой ветви и смотрящую вниз.

— Пытались убить меня! — сказала она белке. — Ну и ну! Белка успела выслушать два первых слога перед тем, как пронзительность голоса испугала ее, и она скрылась в дупле высоко на дереве.

Перл Вивер очень медленно поднялась и поковыляла к дому. Плечо, похоже, было вывихнуто, рука онемела. Правая лодыжка начала распухать. Голова кружилась.

— Хотела предупредить их о завтраке, а они чуть не сбили меня, — ворчала старуха.

Она вошла в гостиную и села в кожаное кресло. В этом кресле всегда сидел Ральф.

— Почему? — горько спрашивала она восточный коврик, фарфоровых кошечек, лампу с абажуром, телевизор. Она не могла забыть взрыв смеха из бешено лягавшейся машины. — Неужели чтобы повеселиться? Или… они не хотели, чтобы их видели?

Что-то в ее голове стало проясняться. Перл смотрела на экран телевизора. Какой ужас! Бедная девочка. А ведь они очень похожи на тех преступников…

— Боже всемогущий! — тихо пробормотала она. — Они могут вернуться, чтобы добить меня.

Старая женщина вскочила с кресла. Она не успокоилась до тех пор, пока не заперла все двери и не достала ружье Ральфа, которое все время хотела продать и почему-то не продала. Прошло не менее пятнадцати минут, прежде чем она поняла, что эти люди не вернутся. Перл Вивер отказалась от телефона шесть лет назад. Ей пришлось прошагать почти полмили по шоссе до дома Брумбаргеров, захватив на всякий случай ружье.

Спустя две минуты после того, как Перл Вивер добралась до соседей, в полицейском участке раздался телефонный звонок. Через пятьдесят минут все ранее оповещенные посты на въездах к дорожным заставам получили ночную информацию. Следовало искать «меркурий» 58-го или 59-го года выпуска, коричнево-желтый, с противотуманными фарами, радиоантенной, пенсильванскими номерами. Пассажиры — трое мужчин и одна женщина. Старая леди была наблюдательна и уверена в своей памяти.

Лафингтаун, приятный городок в Пенсильвании, стоял у подножия горной гряды. Житель Лафингтауна Михаэл Брус Хэллоуэлл презирал всех остальных жителей городка. В школе мальчик учился под именем Карла Ларча Хэллоуэлла. В школьной характеристике говорилось, что он очень умен, обладает богатым воображением, но плохой организатор, трудно сходится с ребятами, не спортсмен, любитель спорить и язвить. Учителя считали этого хромого и близорукого прыщавого мальчика очень способным, но опасным. Они с удовольствием избавлялись от него спустя год. Мускулистые одноклассники полагали, что из него можно сделать более общительного парня, если при каждом удобном случае давать ему подзатыльник. Но после побоев, вытирая с лица кровь, Карл обливал обидчиков ледяным презрением и обзывал деревенщиной. Сестры считали его невыносимым мальчишкой.

Все это не тревожило Карла Ларча. Он прочитал больше половины книг из городской библиотеки. Мир книг нравился ему намного больше, чем окружающая жизнь. Впечатления и мысли он записывал в тайный дневник, с удовольствием думая, что, если о содержании записей узнают в городе, разразится грандиозный скандал. Он был абсолютно уверен, что однажды жители Лафингтауна удивятся, какой человек жил среди них, и будут очень благодарны даже за его постоянное презрение к ним.

В то знаменательное лето Карл узнал, что книги могут приносить еще большее удовольствие, если их читать вдали от городского шума. Поэтому каждый день, когда погода благоприятствовала, он укладывал книги, дневник, бутерброды и термос с молоком в корзину, висящую на руле велосипеда, и отправлялся за город.

Утром 27 июля Карл Ларч, тяжело дыша, добрался до поворота на песчаную дорогу, превращавшуюся в узкую тропинку. Перед тем как спрятать велосипед в кустах, он заметил следы машины. Любители пикников или любовники, подумал мальчик. Кем бы они ни были, они занимались глупостями, это уж наверняка.

Карл спрятал велосипед и, взяв свои вещи, пошел вниз по короткому крутому склону к ручью, перешел через него по камням и взобрался на холм, где была широкая и ровная поляна в тени старых деревьев. Ему нравился открывавшийся отсюда вид на холмы, еще не изгаженные человеком.

Он провел долгий летний день на поляне, читая, записывая и размышляя. Когда заходящее солнце предупредило, что наступает вечер, Карл бросил последний взгляд на мягкие очертания холмов и спустился к ручью.

Переправляясь через ручей ярдах в тридцати ниже места, где шел утром, он боковым зрением заметил что-то непривычное. Повернув голову, обнаружил около маленьких круглых валунов выступающие из воды женские ноги, потом запачканную и задранную белую юбку, плавный изгиб спины в плотно прилегающей зеленой блузке. Рука была зажата между валунами. Лица не видно. Вода с холодной настойчивостью колыхалась на усыпанном камешками изгибе спины и играла белокурой прядью волос.

Несколько секунд длилось оцепенение. Затем Карл выскочил на крутой берег и бешено помчался к спрятанному в кустах велосипеду. Но тут его пронзила мысль, что Виллон, Менкен и Кристофер Фрай не стали бы в такой ситуации вести себя, как трусы. Невозмутимость и бесстрашие являлись основными достоинствами этих литературных героев. Поэтому Карл вернулся к женщине, опустился на колени и внимательно осмотрел ее.

Только после этого он достал велосипед и через двадцать минут подъехал к полицейскому участку.

— Я хочу кое-что заявить, — высокомерно сказал он скучавшему за исцарапанным столом полицейскому.

Полицейский презрительно взглянул на мальчишку.

— Что заявить, мальчик?

— Я нашел в холмах тело женщины. Она или мертва, или сильно ранена. Босая блондинка лет, вероятно, двадцати, в белой юбке и зеленой блузке. На песчаной дороге недалеко от места, где она лежит, остались следы. Я бы сказал, что она лежит там со вчерашней ночи.

— Где ты видел эту женщину, парень?

— Мы быстрее доедем туда, чем я буду объяснять. Давайте возьмем доктора, «скорую помощь» и еще полицейских, если нужно. Я поеду в первой машине и буду показывать дорогу.

— Если это шутка…

Карл сказал ледяным голосом:

— Если бы мне нравилось шутить, я бы придумал что-нибудь посмешнее.

Операция закончилась удачно, потому что за дело взялись профессионалы, и потому что план был почти безупречным. Операция стала классической, попала в толстые журналы и использовалась в качестве примера для обучения в полицейских школах.

Когда машину не берегут, она становится дребезжащей развалюхой. Но если с ней обращаться хорошо, она может двигаться так тихо, что люди в десяти футах ее не услышат.

Этот пикап представлял уникальную проблему. Шоссе, по которому на высокой скорости мчится множество машин, не место для перестрелок. Невозможно остановить машину, не вызвав гигантскую мешанину из автомобилей. Если начнется погоня, неизбежны большие жертвы. Поэтому решили тихонько красться за машиной, чтобы усыпить внимание четверки и заманить ее туда, где можно будет спокойно взять.

В 5.22 разыскиваемая машина вошла в Пенси-пайк через 22-ю станцию в Моргантауне. Служащий немедленно позвонил в ближайший контрольный центр и сообщил ее номер. Выяснилось, что автомобиль был угнан в воскресную ночь в районе Питтсбурга. Любому полицейскому известно, что номера и описания украденных машин рассылаются по всей стране, но ловить машины почти бесполезно, потому что угонов слишком много. Всего несколько патрульных с прекрасной памятью проверяют данные по украденным машинам, пытаясь бороться со скукой на дежурстве. Но если украденную машину ведет не вызывающий подозрения человек, его задерживают крайне редко.

Как только сообщили о появлении разыскиваемой машины, объявили тревогу. Ближайшим патрульным машинам было приказано выйти на цель. В течение двадцати минут, пока разыскиваемая машина ехала по Вэлли-фордж, за ней установили слежку. Обычная машина с двумя полицейскими в штатском подъехала к «меркурию» достаточно близко, затем, чтобы не вызывать подозрений, отстала ярдов на четыреста. Примерно в миле от первой шла патрульная машина. У каждого ответвления были выставлены патрули, которые держали связь с машиной, преследовавшей преступников.

Преследователи и преследуемые катили на постоянной скорости в шестьдесят миль навстречу зарождавшимся далеко на востоке сумеркам. Вместе с ними на той же скорости мчались другие машины — отдыхающие, продавцы, люди, направлявшиеся в Филадельфию провести вечер.

На центральном контрольном пункте следили за большой электронной картой. Ничего нельзя было передавать по радио, потому что в «меркурии» могли услышать. Кроме того, любой намек по радио мог заставить тысячи идиотов броситься сюда в надежде увидеть кровь.

За рулем четырехдверного «меркурия» сидел загорелый молодой человек. Рядом с ним расположился очкарик. Эрнандес и девушка находились сзади. Девушка казалась спящей.

В 6.35 «меркурий» въехал на Нью-Джерси-пайк. Машины преследования поменялись. Теперь за преступниками ехали трое хорошо вооруженных полицейских.

В 7.18 «меркурий» сбавил скорость и въехал на заправочную станцию.

С контрольного пункта спросили:

— Вы можете сейчас их взять?

— Здесь не очень удобно. У колонок много машин. Вокруг бегают дети, но… подождите! Водитель вышел, а за руль сел очкарик. Тот, что вышел, показывает на стоянку. Похоже, они припаркуются там. Сейчас, кажется, все в порядке.

— Рядом с вами патрульная машина номер тридцать три. Через четыре минуты подъедет… номер семнадцать, а через шесть — двадцать восемь.

— Поставьте семнадцатый так, чтобы преградить им дорогу обратно, на всякий случай. Водителя будем брать прямо сейчас.

Кирби Стассен сначала зашел в туалет. Оттуда направился к сигаретному автомату, а затем к стойке, у которой толпились люди. Дождавшись очереди, он заказал четыре гамбургера и четыре кофе. Девушка за стойкой поставила ему на картонный поднос. Когда Стассен протянул руки к подносу, на его запястьях ловко защелкнулись наручники.

Его ввели в комнату управляющего и тщательно обыскали, завели руки за спину и оставили под охраной полицейского.

Когда схватили Наннет Козлову, она начала брыкаться и извиваться с такой силой, что полицейские едва удерживали ее. Наконец им удалось втащить девушку в комнату для обслуживающего персонала. Они держали ее за руки, пока официантка по их приказанию вела обыск. Наннет была так возбуждена, что ее пристегнули наручниками за запястья и лодыжки к тяжелому креслу.

Эрнандес и Голден оставались в машине. «Меркурий» стоял далеко от здания, поэтому они не слышали криков Нан. Не дождавшись спутников, Голден вышел из автомобиля и рысцой устремился к кафе. Однако прятавшийся в машине полицейский не дал ему достичь цели. Он ударил Голдена так, как мешок с кирпичами мог бы ударить тряпичный манекен. Голден рухнул как подкошенный. Очки слетели с него, но не разбились. В это же время другой полицейский подполз к «меркурию» и направил прямо в лицо Эрнандесу револьвер 38-го калибра.

— Только пошевелись, — прошептал полицейский. — Только пошевелись.

Запястья Эрнандеса оказались такими толстыми, что с наручниками пришлось повозиться.

Преступников рассадили по патрульным машинам и увезли. После необходимых формальностей всех четверых рассадили по камерам.

О том, что нашли Хелен Вистер, передавали по радио и телевидению, начиная с семи часов вечера. В девятичасовых выпусках новостей появилось сообщение о захвате банды.

Стассены были на большом ужине. В девять включили телевизор. Никто не обращал на него внимания, пока кто-то не закричал: «Эй! Внимание!» Все замолчали. Эрни Стассен прослушала сообщение со стаканом мартини и тарелкой в руках.

— Ерунда, конечно, — сказала она высоким, ровным голосом и начала неестественно громко смеяться. — Нелепая ошибка.

Уолтер взял жену за руку и вывел из комнаты. По дороге она все время говорила о смешной ошибке. У дома их уже ждали репортеры.

Репортер из Сан-Франциско, знакомый с миром, где жила Наннет, откопал несколько подробностей и достал фотографии той поры, когда та работала натурщицей. Одну из фотографий с пририсованными лифчиком и трусиками стали показывать по всей стране.

В нескольких подвалах и кафе, где собирались знакомые Сандера Голдена, говорили, что все происшедшее не похоже на него, что он мягкий и смешной тип с извращенным интеллектом.

Дело «Волчьей стаи» стало постепенно угасать. Газеты попытались оживить его, и им повезло. Сначала пресса занималась Эрнандесом, вслед за ним появились еще три типажа: единственный сын богатых родителей, зеленоглазая эмигрантка — бывшая натурщица и блаженный битник, разбудивший ярость «Волчьей стаи».

Но мало-помалу и эти новости потускнели и переместились в самый низ шестнадцатой страницы. Процесс снова всколыхнул интерес к четверке. Пресса неплохо подготовилась к началу суда. Процесс принес городу Монро примерно миллион долларов.

12

Все произойдет ЗАВТРА, и это самое большое слово на свете. Оно засело в тайных уголках моего мозга, то вспыхивая, то угасая. Прошлую ночь я не спал вообще. Если удастся, не буду спать и сегодня. Чувствую, что Усталость может принести определенные моральные выгоды.

Человеческий мозг, осознавший свое уничтожение, отказывается принять факт, что ЗАВТРА он будет выключен как свет на чердаке. Но это Действительно случится, и ничто не может предотвратить неизбежного.

Я должен буду вытерпеть краткий церемониал — усесться на безобразном троне, выслушать несколько бессмысленных слов священника, а затем собраться с силами и ждать, когда будет приведено в действие то, за чем мистер Франклин[7] охотился с помощью воздушных змеев. Сотворенная человеческими руками молния на этот раз будет использована с максимальной эффективностью. Иногда мне удается думать об этом так, будто я стану наблюдателем, спокойным и любопытным. В следующий миг я вспоминаю, что это буду Я, бесценное, незаменимое Я, и кислая тошнота подступает к горлу. Я сгибаю и разгибаю руку. Какой чудесный и сложный механизм, гибкий, сильный. Им можно пользоваться еще пятьдесят лет. Кажется непостижимым безумием, чудовищной утратой превращать ее в холодное мертвое мясо. Мои глаза движутся, как хорошо отрегулированный аппарат, фокусируясь с мгновенной точностью. В чем их вина? Почему они остекленеют в вечном покое? В брюках лежит вялый и немного смешной орган воспроизводства, которому больше не придется трудиться. В тепле, в дали от яйцеклеток, дремлет сперма, не зная о своей и моей неминуемой гибели. В чем ее вина? Разве можно быть уверенным, что из нее не появился бы на свет Божий гений?

В каком-то ином, более разумном и справедливом мире, эти невинные органы были бы спасены. Там, я думаю, существуют искусно направляемые потоки электронов, опытные доктора. Вина, личность, память — все это уничтожается. Но невинное тело спасают, и новая личность, новая память встраиваются в мозг.

Очень ясно осознаю еще одно чувство, привычное для всех осужденных. Это особый род тоски по тому, что я уже никогда не сделаю, настоящая ностальгия по будущему, словно я могу вспомнить, что значит быть старым и смотреть на луну, держать на коленях детей, целовать жену, с которой никогда не встречался. Эта печаль внутри меня. Я хочу извиниться перед женой, хочу объяснить что-то детям. Мне жаль. Я никогда не приду к вам, меня остановят по пути.

Вчера я порвал страницы, на которых записал обобщенную характеристику человечества. Я ничего не знаю о людях, кроме того, что ЗАВТРА они убьют меня.

Я могу сказать несколько очень простых фраз, которые, уверен, правильны. Никто, ни один человек не может себя познать. Ни один человек не может определить или открыть цель своего существования, но только нелюбопытные, глупые люди не думают об этом.

И вот еще что. Мы все, каждый из нас, находимся очень близко от чего-то странного, темного — каждый день и всю жизнь. Никто не может угадать, когда какая-то малость, случайность могут слегка изменить человека, и он обнаружит, что его вынесло из привычного и тащит навстречу неизвестности, которая поглотит его.

В ту давнюю ночь Сэнди осторожно проехал через Монро. Снова гнать он начал только после поворота на 813-е шоссе. Было приятно мчаться на большой скорости. Я хотел, чтобы между мной и Кэти стало как можно больше пространства и времени. И еще отъехать подальше от продавца и всего прочего.

Мир продолжал меняться все быстрее, двигаясь к какому-то неизвестному нам концу. Я старался не думать ни о прошлом, ни о будущем, а сконцентрироваться только на настоящем. Бессмысленно думать о возвращении в нормальную жизнь. Я выпросил у Сэнди побольше таблеток. Они уносят туда, где не происходит ничего плохого. Примерно то же бывает в ранней юности после трех банок пива, когда вы и ваши пятнадцатилетние друзья мчитесь ночью с пляжа домой.

Как только Сэнди затормозил перед белым светом фар стоящего на обочине автомобиля, словно поднялся занавес театральной сцены под открытым небом.

Сначала парень думал, что мы собираемся ему помочь, и мы, может, даже помогли бы, если бы он вел себя по-другому. У нас не существовало никакого плана. Происшедшее оказалось импровизацией. Крепкий и сильный парень очень беспокоился за девушку. Он повел себя неправильно, и через некоторое время, как только у них с Шаком завязалась драка, я знал, что мы убьем его.

Когда я влез в драку, он ударил меня в ухо так сильно, что небо закружилось, а колени ослабли. Как здорово, что он сделал это! Удар вызвал во мне всплеск ярости и обеспечил некоторое самооправдание. Я участвовал в убийстве, моя личность растворилась в группе. Словно проснувшись, я увидел, как Нан вонзает в него нож. Я словно заглянул на самое дно ада. Кровь на ее кулаке и запястье казалась черной. Я ногой столкнул тело парня в канаву, чтобы он был подальше от нее. Нан вся дрожала.

Девушка, которая была с убитым парнем, выглядела ошеломленной и покорной. В свете фар я увидел шишку у нее на голове, спутанные и запачканные кровью белокурые волосы.

— Маленькая леди вытащила счастливый номер и выиграла путешествие пол луной. Отведите ее к машине, — приказал Сэнди.

Мы посадили девушку на заднее сиденье между мной и Нан. На переднем сиденье Шак, пригнувшись, считал при свете лампочек приборного щитка деньги убитого парня.

— Мы разбогатели! — прокаркал Сэнди, когда Шак назвал сумму. У меня дрожали колени. От удара разболелась голова. Костяшки пальцев правой руки распухли и тоже болели.

— Одним болваном на свете меньше! — объявил Сэнди.

— Я думал, что ты любишь их всех, — сказал я.

— Люблю, люблю, дорогой мальчик. Бог их тоже любит, поэтому и наделал так много. Нан, дорогая, повернись и посмотри в то черное окно. За нашей новой подругой кто-нибудь может приехать. Я хочу подальше уехать. Промычи, если увидишь свет фар, Нано.

— Какого черта мы берем ее с собой? — возмутилась Нан.

— Рыцарство, дорогая, старомодное, благородное рыцарство. У нее нет ни средств передвижения, ни кавалера. Что я еще мог сделать?

— Нам нужно больше женщин, — заявил Шак. В этот момент девушка заговорила.

— Пожалуйста, я хочу домой, — вежливо сказала она очень тихим, чистым детским голосом. Я слышал такой голос раньше. Это было на вечеринке, где один из гипнотезеров-любителей обнаружил, что моя девушка хорошо поддается внушению, и перенес ее в прошлое, кажется, в третий класс. Она говорила таким же детским голосом.

Навстречу нам проехала машина, и я разглядел в свете фар лицо девушки. Блондинка вежливо и серьезно смотрела на меня, но мне показалось, что она вот-вот расплачется.

— Как тебя зовут, дорогая? — спросил я ее.

— Хелен Вистер.

— Сколько тебе лет, Хелен?

— Что?

— Сколько тебе лет?

— Мне… почти девять.

Сэнди заржал, а Шак пошутил:

— Это самая здоровая девятилетняя девка, которую я когда-либо…

— Заткнись! — велел я им. — От удара по голове иногда случается сильная амнезия.

— У меня болит голова, и я хочу домой, пожалуйста, — сказала Хелен.

— Странно, — объявила Нан.

— Сэнди, она могла получить сильную травму головы, — сказал я.

— Ах, какая досада! — усмехнулся Голден.

— Черт, какой тебе от нее толк? Мы могли бы оставить ее в одном из маленьких городков.

— Очень интересно, — насмешливо сказал Сэнди. — Начинается процесс расслоения общества. Она пришла из другого класса, и он сразу это признал. Неожиданно у него появилась сестра. Что она сделала, Кирби? Пронзила твое сердце?

— Ладно, как ты собираешься с ней поступить?

— Я расскажу тебе, добрый самаритянин. Мы возьмем ее с собой. Если ей станет хуже, выбросим, но не в городе. Если ей не станет хуже или она поправится, мы с ней позабавимся. Правильно, Шак?

— Позабавимся, Сэнди. Ты настоящий босс, — восторженно отозвался Эрнандес.

— Пожалуйста, отвезите меня домой! — взмолилась Хелен.

— Мы везем тебя домой, дорогая, — сказал я. — Но это далеко.

— Далеко?

— О, мы будем ехать долго, много часов. Почему бы тебе не вздремнуть, Хелен? — Я обнял ее и положил голову себе на плечо.

— Иисус Христос! — воскликнула Нан.

— Ревнуешь? — поинтересовался Сэнди.

— К этой полинялой чокнутой блондинке? Черт, нет, конечно! Женщина-ребенок устроилась поудобнее. Она несколько раз тяжело вздохнула и быстро, как маленькая, заснула. Мы мчались сквозь ночь, и Сэнди напевал:

— Фи фай фидлли-я-ох, фи фай фиддли-я-ох, ox, ox, ox, ox.

Мы попали в ловушку. Мы были обречены быть вместе как жертвы наводнения, плывущие на обломках крыши. То, что случится, произойдет со всеми нами.

Девушка спала. От ее влажного дыхания моей шее стало мокро. В ответ на ее беспомощность во мне что-то дрогнуло, и в то же время она вызывала раздражение. Я повидал очень много этих живых и блестящих девушек, таких очаровательных и несгибаемо честолюбивых. Эти роскошные девочки со стальным взглядом были самыми дорогими проститутками в истории человечества. Они предлагали сто двадцать фунтов здорового, чистого высокомерного мяса, а расплачиваться приходилось язвой или коронарной болезнью. Они не трудились подсластить сделку невинностью. В тот момент, когда вы, загипнотизированный, надевали кольцо на ее гордо вытянутый пальчик, этого старомодного достоинства уже не было и в помине, и его кончина праздновалась много раз — на вечеринках, лыжных уик-эндах, на яхтах и в круизах. Подобная признанная и извиняемая многими распущенность являлась фактически их преимуществом. Найдя свою дорогу в джунглях секса, они, вероятно, до такой степени испытывали сексуальный голод, что могли пойти на невыгодный брак с ничего не обещающим молодым человеком.

Я нашел ее руку, нащупал крохотный холодный камень на обручальном кольце. Интересно, кто оказался ее добычей? Я чувствовал, что это не тот крепкий тип, оставленный нами мертвым в канаве. Нет, она, как охотник в заповеднике, имела широкий выбор дичи. Он — дружелюбный, вежливый, хорошо образованный, высокий и красивый. Он остроумен, но не настолько, чтобы это могло повредить карьере. Его профессия даст им хорошее положение в обществе. Он зашел уже так далеко, что готов обменять свою бессмертную душу на постоянный, законный и неограниченный доступ к ее дорогому белью.

Нет, это не для меня, подумал я. Я никогда не подчинюсь этой бездушной рутине.

В течение долгой ночной поездки она просыпалась дважды и каждый раз детским голоском просилась домой, в свою постель.

Сэнди нашел место для остановки — ветхие пыльные коттеджи на курорте под названием Севен-Майл-Лэйк. Он обладал особым талантом в выборе безопасных мест. Здесь можно хорошо зарыться. Несколько раз Сэнди включал радио. Оказалось, весь свет ищет нас. По радио передали, что мы схватили дочь богатого хирурга, которая собиралась выйти замуж за архитектора. Мы узнали, что двое свидетелей видели, как мы совершили убийство. Мы узнали, что его звали Арнольдом Крауном, и что он владел бензозаправочной станцией. Мир поведал нам, что мы презренные, бессердечные чудовища, которые, накачавшись наркотиками, разъезжают по стране и убивают ни в чем не повинных людей.

Мы не могли узнать себя в описываемых людях. Сэнди выразил это словами: «Они не должны позволить таким людям находиться на свободе».

У меня не возникло сложностей с неряшливой хозяйкой, сдавшей нам коттедж. Единственное, что ее интересовало, — двадцать пять долларов наличными. Мы выгрузили вещи, вошли в домик и включили свет. Спальни находились по обе стороны маленькой гостиной. Нан отвела Хелен в ванную, получив от Голдена приказ не трогать ее.

Мы с Сэнди уселись на продавленную кушетку, откинувшись к стене и задрав ноги на кофейный столик. Шак стоял с бутылкой джина. В комнате росло напряжение, и у меня в животе появилось неприятное ощущение. Маленькие глазки Шака с длинными ресницами напоминали мне глаза слона.

— Ну что, Сэнди? Как насчет этого? — хрипло спросил он.

— Заткнись, — ответил Сэнди.

— Конечно, Сэнди, конечно.

Нан привела Хелен. За окнами начало сереть, и свет в комнате стал как бы размываться. Хелен стояла, слегка повернув носки вовнутрь, грызла ноготь на пальце правой руки, а левой теребила юбку и разглядывала нас. Ее округлая грудь под зеленой без рукавов блузкой лишилась сексуальной притягательности. Белая юбка была сшита, по-моему, из материала, называемого дакрон. К двум большим карманам было пришито по огромной зеленой декоративной пуговице. Носки зеленых туфелек на высоких каблучках были окованы медью.

— Садись, дорогая, — сказал ей Сэнди. — Присоединяйся к нашей компании.

Она, как ребенок, скромно присела в плетеное кресло.

— Это не мой дом, — с обидой произнесла Хелен. — Вы обещали.

— Если не будешь хорошей девочкой, мы тебя отшлепаем, — пригрозил Голден.

Нан села в другое кресло, задрав ноги на стул и взирая на происходящее с мрачной ухмылкой.

Шак не мог найти себе места.

— Ну, как насчет этого, Сэнди? — умоляюще проговорил он.

Тут я вспомнил, кого он мне напоминает. Когда-то давно, в Вермонте, я с друзьями по летнему школьному лагерю тайком побежал на ферму посмотреть, как огуливали кобылу. Когда, запыхавшись после долгого бега по проселочной дороге, мы прибежали на ферму, жеребец находился в загоне рядом с амбаром. Кобыла стояла в стойле. Пригнув уши, жеребец бегал по загону, стараясь держаться как можно ближе к амбару. Его ноздри раздувались, он ржал. Время от времени начинал бегать странной рысью, высоко поднимая колени и нагнув голову.

В амбар нас не пустили. Мы слышали шум копыт, голоса людей, выкрикивающих какие-то команды. Потом ликующе заржал жеребец…

— Иисус Христос, Сэнди! — с растущим раздражением сказал Шак.

— Заткнись, монстр! — прикрикнул на него Сэнди и повернулся ко мне. В его голубых глазах плясало злое любопытство. — Ты нам много всего рассказал в Дель-Рио, мальчик. Что дошел до конца, что теперь у тебя умерли все чувства и что тебе наплевать на все. Помнишь?

— Конечно, помню.

— Но Нашвилл подействовал тебе на нервы.

— Разве?

— Может быть, ты жулик, студент? — Он назвал меня студентом в последний раз.

— Не понял.

— Может, ты просто играешь дурацкую роль, а внутри все еще наполнен всякой ерундой?

— Хватит болтать, ради Бога, — возмутился Шак.

— Я не знаю, о чем ты говоришь, Сэнди, — соврал я, понимая, к чему он клонит, но не зная, смогу ли я сделать это. И сейчас этого не знаю.

— Давай возьмем эту беби и посмотрим, не обманываешь ли ты себя. Тебе достаточно сказать одно слово, Кирби, и мы прекратим, О'кей, Шак, можешь взять этого ребенка в койку.

Шак улыбнулся и стремглав бросился к девушке:

— Пошли, беби. Давай!

Хелен смотрела на него с детским отвращением. Он схватил ее за руки и сдернул с кресла. Девушка попыталась вырваться и начала плакать.

— Пошли, кукла. — Эрнандес положил тяжелую волосатую лапу на талию Хелен и почти с гротескной нежностью потащил к открытой двери спальни.

Блондинка все повторяла тоненьким голоском:

— Я хочу домой. Пожалуйста, я хочу домой.

Я сказал себе, что мне наплевать. Я сказал, что еще одно изнасилование в истории человечества вряд ли имеет какое-нибудь значение. Она находится в таком состоянии, что не поймет, что с ней произошло, и вряд ли что-нибудь вспомнит потом. Я сказал себе, что отбросил всю жалость, все чувства. Я смотрел на Кэти, серую и сморщившуюся, залившую кровью кафельный пол, и это стало концом всякого милосердия.

Они дошли до двери.

Нан рассмеялась, и меня затошнило от ее смеха.

— Ты выиграл, — сказал я Сэнди. — Ты выиграл, брат. Он насмешливо посмотрел на меня.

— Не сегодня, Шак. Отпусти ее, чудовище. Эта беби принадлежит Кирби. Но было уже поздно. Сэнди так долго испытывал терпение Шака, что оно наконец лопнуло.

Шак толкнул девушку в спальню и остановился в дверном проеме.

— Иди к черту! — прохрипел он. — Она моя. Сэнди вскочил и перешагнул через кофейный столик.

— Ты хочешь разозлить меня, Шак?

— Назад! Назад, или я убью тебя, приятель! Я встал и двинулся на цыпочках к Эрнандесу.

— Ты сделаешь, что я тебе сказал, — тихо велел Сэнди.

— Все, баста! — объявил Шак. — Больше этого не будет. Я подошел к стоящей на столе лампе. Ее подставка выглядела достаточно внушительной, чтобы применить ее в качестве оружия. Тут не выдержала Нан.

— Чертовы дураки! — Она бросилась Шаку на шею и прижалась к нему.

— Ты не получишь удовольствия от девчонки, которая не знает, как это делать, — прошептала она. — Будь молодцом, Шак.

Лицо Эрнандеса прояснилось. Нан оттащила его от двери, и они неуклюже направились через гостиную в другую спальню.

— Что здесь происходит? — возмутился Сэнди.

— Закрой глаза и заткни уши, — сладким голосом ответила Нан. За ними захлопнулась дверь.

Я вошел в спальню к Хелен. Она стояла у окна и смотрела на меня. По ее лицу текли слезы. Закрывая дверь изнутри, я посмотрел на Голдена. Тот развел руки. Я запер дверь. Нан спасла нашу компанию. Я не спрашивал себя, заслуживала ли она спасения. Может, Хелен больше заслуживала спасения.

Я приблизился к ней и улыбнулся, чтобы успокоить.

— Он ушел, дорогая. Он больше не будет приставать к тебе.

— Я его боюсь. Почему вы не отвезете меня домой?

— Это очень далеко, Хелен. Сейчас тебе нужно отдохнуть.

— Правда?

— Правда.

Она вытерла глаза тыльной стороной ладони и попыталась улыбнуться.

— Хорошо.

— Тебе лучше поспать.

— У меня нет ночнушки.

— Ложись, не раздеваясь, дорогая.

— Вы останетесь здесь?

— Да, я останусь с тобой.

— Тогда о'кей. — Она забралась на кровать ближе к окну, вытянулась, широко зевнула и потерла глаза.

— Он так меня толкнул, что я чуть не упала, — тихо пожаловалась она.

— Больше это не повторится. Спи, милая.

Я сел на другую кровать в нескольких футах от девушки. Хелен повернулась ко мне лицом, положив голову на сложенные ладошки. Я знал, что при травмах головы многое говорят глаза. Ее левый зрачок был значительно больше правого. Интересно, что это значило? Насколько опасно?

Мои пятки чувствовали слабую вибрацию, сотрясающую коттедж. Из другой спальни были слышны приглушенные хлюпающие звуки.

Я смотрел на спящую Хелен. Курил, бросал окурки на блестящий, покрытый лаком пол, тушил их ногой. Я не хотел спать. Стимуляторы отняли у меня сон.

Несколько раз я подходил к Хелен, чтобы убедиться, что она дышит. Даже без губной помады и со взъерошенными волосами Хелен была красива.

Я думал о своей странной симпатии к спящей девушке. Я презирал тот мир, что она представляла, и в то же время ощущал незнакомую мне нежность.

Не хотелось думать о том, что с ней будет.

Я стоял без всякой цели у окна, глядя в щелочку между шторами на маленький кусочек голубого озера. Послышался скрип кровати. Хелен озадаченно смотрела на меня ясными глазами.

— Кто вы? — спросила она взрослым голосом. Я сел у нее в ногах. Она отодвинула ноги и с опаской посмотрела на меня.

— Вам лучше говорить тише, Хелен.

— Но кто вы? Где я? — Она робко коснулась пальцем места, где темнела запекшаяся кровь. Опухоль начала сходить. — Я попала в аварию?

— Что-то в этом роде. Вы где-то в Западной Пенсильвании, в Севен-Майл-Лэйке, если это вам что-нибудь говорит.

— Ничего не говорит. Я путешествую?

— Тише, пожалуйста.

— Почему?

— Позже объясню, а пока поверьте, что это важно. Она глядела поверх меня, нахмурившись.

— Подождите минуту! Они не хотели, чтобы я встречалась с Арнольдом. Я их не послушала. Он сошел с ума. Я не могла говорить с ним. Когда Арнольд тронул машину, я выпрыгнула… — Она коснулась ушиба. — Это случилось тогда?

— Да.

Она посмотрела на маленькие золотые часики.

— Четыре часа дня?

— Да. Вы ударились головой вчера ночью. Она гневно смотрела на меня.

— Господи, неужели из вас нужно вытаскивать каждое слово? Что, черт возьми, я делаю в Пенсильвании?

— Вас похитили, — ответил я. Мой ответ прозвучал смешно, как в мелодраме.

— Вы что, серьезно? — изумилась Хелен.

— Да.

— Вы требуете у отца деньги?

— Нет. Вас похитили случайно, Хелен. Никаких предварительных планов не существовало. Вас просто… похитили. Мы ехали, вы лежали без сознания на дороге. Мы взяли вас с собой.

— Вы были пьяны?

— Нет.

— Сколько вас?

— Четверо. Одна девушка.

— Как вас зовут?

— Это не относится к делу.

Она смотрела на меня, закусив губу. Видно было, что сознание в норме.

— Похищение — это ведь глупо. Вам не кажется, что вы совершили ошибку?

— Возможно.

— Если это было просто… шуткой, вы можете меня отпустить, так ведь? Если вам не нужны деньги. Я обещаю, что у вас не будет неприятностей. Я скажу, что сама попросила вас подвезти.

— Другие не захотят вас отпустить, Хелен.

— Но их здесь нет. Я убегу через окно. У вас слишком порядочная наружность и речь для такого глупого фарса.

— Вы мне льстите, Хелен.

— Но если вам не нужны деньги, какой толк возить с собой девушку, да еще без сознания?

— Вы были в сознании. Вы вели себя как послушный девятилетний ребенок.

— Не может быть!

— Разве можно такое выдумать?

Она нервно пошевелилась и слегка покраснела.

— Вы со мной что-нибудь сделали, когда я была в таком состоянии?

— Нет, но это едва не случилось.

— Почему вы не отпустите меня? Я посмотрел ей прямо в глаза.

— Им это не понравится, да и мне ваша идея не по душе. Мы убили Арнольда Крауна.

Хелен закрыла лицо руками.

— Зачем вы это сделали?

— Трудный вопрос.

— Три мужчины и девушка. Вы те…

— Да, с недавних пор мы очень популярны. Я думал, что она сломается, когда ситуация прояснится. К моему удивлению, она заставила себя улыбнуться.

— Значит, я влипла. Вам ведь нечего терять.

— Все так считают.

— Поэтому вам было все равно — подобрать меня или оставить на дороге, убить Арнольда или нет?

— Все равно.

— Так вот что… Вам нужна такая свобода?

— Я не нуждаюсь в лекциях, мисс Вистер.

Она нахмурилась.

— Они знают, что я исчезла?

— От восьмидесяти до ста миллионов человек знают об этом.

— И они знают… кто меня похитил?

— Да.

— Какое горе для моих родителей и для Дала. Ладно. Я хочу выбраться отсюда. Есть шанс?

— Мы являемся символами агрессии и враждебности, мисс.

— Как бы вы поступили, если б были один? Тогда бы это не произошло, да?

— Вы судите о книге по обложке.

— Я спрашиваю вас. Вы хотите помочь мне? Если нет, мне придется использовать любой шанс. Я в таком же положении, как вы, — мне нечего терять.

Ни слез, ни мольбы, ни истерик. Это была женщина в том же смысле слова, в котором испанцы называют мужчину muy hombre.[8] Таких женщин немного. Интересно, знает ли тот архитектор, что за чудо почти досталось ему?

Я нашел еще одну невспаханную борозду в своей душе и понял, что помогу ей. Я стал превращаться в ходячую добродетель.

— Может быть, я смогу вам помочь. Может быть. Но вам придется немного подыграть мне. Когда стемнеет, мы уедем. Вы должны притвориться, что вы в полубессознательном состоянии и едва способны двигаться, ни на что не реагируете. Сумеете?

— Да, сумею.

— Когда придет время, я дам знак. Мы будем находиться в машине. Не знаю, как вам в этом помочь, но убедительно изобразите, что вы при смерти. Я вынесу вас из машины. Это единственный шанс.

Она подумала.

— Предположим, приняв мою игру за чистую монету, они потеряют бдительность, и у меня появится шанс бежать. Без туфель на шпильках я бегаю, как ветер.

— Для вас это будет хорошо, но плохо для меня. Все должно быть по-моему.

— Что, если я сейчас закричу?

— Мне придется ударить вас так, чтобы вы потеряли сознание. А в машине при первом же вашем блеянии девушка воткнет вам в сердце нож.

— Как такой человек… как вы, оказался в подобной компании? Я улыбнулся.

— Вы не такой, каким выглядите?

— С недавних пор.

— Но были когда-то.

— Был?

— Это глаза, по-моему, они все портят. Ваши глаза вызывают во мне… странное чувство.

— У тебя очень большие зубы, Ба.

— Пожалуйста, пожалуйста, помогите мне, — взмолилась девушка.

— Я же сказал, что попробую.

— Было бы глупо умереть так…

Когда стало темнеть, я услышал шорох. Кто-то постучал в дверь. Я открыл, дав Хелен сигнал лечь. В спальню заглянул Сэнди.

— Поцелуй ее и разбуди, прекрасный принц.

— Кажется, она не хочет просыпаться.

— Поднимай ее, парень!

Я в изумлении уставился на него. Этот маленький позер пытался вернуть потерянный авторитет. Прошлой ночью его сместили с поста командира, и теперь ему не удастся снова стать лидером.

Я пожал плечами, подошел к кровати и потряс Хелен. Она хорошо симулировала сумеречное сознание. Я посадил ее, надел туфли и, поддерживая, вывел в гостиную.

— В плохой форме? — спросил Сэнди.

— По-моему, никакого улучшения…

Нан повела ее в ванну. Когда они проходили мимо Шака, тот игриво ущипнул Хелен за ягодицу и подмигнул мне.

— Ну как, док? Здорово было?

Нан оглянулась через плечо и ощерилась.

— Так же здорово, как и тебе, бычара! Но в ее голосе не слышалось настоящей злобы. Почувствовав это, Сэнди заявил:

— Я свяжу монстра, чтобы он не смог опять до тебя добраться, дорогая Нано.

— Пожуй таблетки, дистрофик! — рявкнула девушка. Шак заржал и хлопнул Сэнди по спине, так что у того очки слетели с носа.

— Она нашла себе настоящего мужика, — гордо сказал Шак. — Вы со Стассеном разделите блондинку, Сэнди.

— Не стучи мне по спине, чертов дурак! — заорал Голден.

Шак ударил его еще раз и засмеялся.

Когда Нан вышла из ванной, глаза Хелен были полузакрыты, а голова моталась из стороны в сторону. Она хорошо играла. Мы сложили в багажник наши скудные пожитки и сели по местам. Нан устроилась впереди между Сэнди и Шаком. Голден сел за руль.

Через полчаса большая доза веселящих таблеток вернула Сэнди обычный радостный оптимизм. Ему потребовалась новая машина, и мы въехали в большой жилой район Питтсбурга, что показалось мне идиотизмом. Сэнди отправился на поиски машины один. Он сказал, что помощь ему не нужна, и через пугающе короткое время вернулся на новом «меркурии». Вслед за этим у Сэнди возникла еще одна блестящая идея. Мы нашли большую автосвалку, загнали туда «бьюик», сорвали номера и выбросили их в темноту.

— Пусть попробуют догадаться, — сказал он. — Как дела у беби, Кирби?

— Не знаю. Судя по всему, неважно.

У нас появилась новая скоростная машина. Мы мчались на восток. Для осуществления моего плана требовалась абсолютно пустая дорога.

В конце концов мы оказались на дороге совершенно одни. Я сильно сжал руку Хелен. Она ответила мне таким же сильным рукопожатием и стала хрипло и громко дышать.

— Что за черт? — повернулась к нам Нан.

— Не знаю, — ответил я. — По-моему, она умирает. Дыхание Хелен, почти заглушавшее шум мотора, шуршание шин и свист ночного ветра, вдруг остановилось.

— Откинулась? — спросил Сэнди.

Не успел я ответить, как опять послышался хрип, сначала медленный, затем все быстрее.

— Последнее, что мне хочется, — нервно произнес я, — это ехать рядом с мертвой блондинкой. Давай выбросим ее, Сэнди. По-моему, здесь подходящее место.

Он сбавил скорость, съехал на ровную грязную дорогу, ловко развернулся и выключил фары и двигатель. Хелен дышала, кажется, в три раза громче.

Я быстро обошел машину, открыл дверь с ее стороны и взял под мышки вялое тело.

Сэнди оказался рядом со мной.

— Куда ты ее тащишь?

— В кусты.

Мы говорили шепотом. Я услышал голос Нан.

— О Боже, Шак, ты помешался на сексе.

Это сняло проблемы. Я очень тревожился о Нан, ее маленьком ноже и удовольствии, с которым она его использовала. Неожиданно земля куда-то исчезла, мы с Хелен упали и покатились по крутому склону и оказались в ледяном ручье. Я выругался и встал. Воды было по щиколотку. И тут до меня дошло, что фальшивое громкое дыхание прекратилось. Я неловко вытащил девушку на грязный берег. В ее безжизненности было что-то абсолютно другое, и я понял, что это. Она ударилась о камни.

— Как ты там? — хрипло крикнул Сэнди. Он осторожно спускался через кусты к ручью.

— Только вымок и ударился локтем. Давай выбираться отсюда.

— Подожди.

Сэнди нагнулся над девушкой и приложил ухо к ее груди.

— Сердце все еще бьется, приятель.

— Ну и что?

Он нашел камень величиной с небольшой мяч и сунул его мне.

— Прикончи ее.

Я покрутил камень в руке и потрогал ее голову под мягкими волосами. Сэнди пискнул, как цыпленок.

Я повернулся так, чтобы частично закрыть ему поле зрения, и сильно ударил камнем рядом с ее головой. Раздался вполне убедительный звук.

— Давай выбираться отсюда!

— Она…

— Шевелись! — заорал я. Мы вскарабкались наверх. Шак и Нан копошились на заднем сиденье. Им было наплевать, идет машина или нет. Мы выехали обратно на шоссе и вскоре уже спускались с длинного крутого холма.

Прошло немного времени, прежде чем Нан наклонилась к Сэнди:

— Она мертва?

— Как камень.

— А я жива.

— Ее ноги были лучше.

— Ну и где она сейчас? Ходит, бегает на этих ногах? — поинтересовалась Нан.

Мы мчались по холмистой равнине, проскакивали тихие, спящие города. Наши фары освещали залатанные дороги.

— Фи фай фиддли-я-ох, фи фай фиддли-я-ох, ox, ox, ox. Это уже навсегда было с нами.

Я бы рассказал все до конца, но полагаю, не все относится к делу. Я протянул руку к бумажному подносу, и профи защелкнули сталь на моих запястьях. Они смотрели на меня, как доктор смотрит на опухоль. Холодное профессиональное любопытство плюс врожденное отвращение того, кто предпочитает смотреть на здоровую ткань. Их взгляды превратили меня из человека в неодушевленный предмет. А может быть, превращение состоялось раньше, а я этого не заметил?

Я сказал все. ЗАВТРА превратилось в СЕГОДНЯ, и это мой конец. Сегодня третий день апреля.

Попытаюсь перенести все, что осталось на мою земную долю. Не уверен, что это получится. Должно быть, намного легче умирать за то, во что веришь.

13

Через двенадцать дней после казни банды архитектор Даллас Кемп повез привлекательную пару лет под сорок показать свой участок на холме. Из уверенных манер мужчины следовало, что у него есть деньги и успех. Огромная корпорация недавно перевела его в Монро, и он подозревал, что может провести здесь много лет. Поэтому ему хотелось построить свой первый дом.

Жена была уравновешенной женщиной, в ее манерах сквозили теплота и очарование. Когда они говорили между собой, возникала особая аура, которая сопровождает только очень удачные браки.

Они остановили машины на обочине деревенской дороги и пошли осматривать участок. В низких, затененных местах еще лежал снег. Земля была влажной. Уже показались первые почки.

Покупателям участок понравился. Даллас Кемп оставил их на месте, где будет стоять дом, спустился вниз за планом здания. Он сориентировал его так, чтобы они поняли, какой вид открывается из окон. Мужчина сказал:

— Это немного необычно, не так ли? Архитектор продает клиенту свой участок.

— Я выбрал это место для конкретных людей, но они не смогли воспользоваться им.

— Значит, — заметила, слегка нахмурившись, женщина, — этот дом был спроектирован по другому заказу?

— Да. Но люди, для которых я сделал проект, никогда не видели чертежи. Я так люблю проект, что… мне бы хотелось, чтобы дом был построен. Я мог бы сделать новый проект для вас, но уверен, что лучше он не будет.

— Прекрасный дом, мистер Кемп. Но, как мы уже говорили в вашей конторе, он должен быть побольше, — сказала женщина. — У нас четверо очень подвижных детей.

— Дом спроектирован так, что к северной стороне можно пристроить новое крыло.

— Тогда все в порядке, — объявил муж.

— Я продам землю за ту же цену, которую заплатил, — сказал Даллас Кемп. — Если вам участок не нравится, то пройдет много времени, прежде чем я захочу показать его кому-нибудь еще. Я хочу продать дом и землю хорошим людям.

— Вы будете сопротивляться всем изменениям, которые мы захотим сделать перед тем, как спросим цену? — спросил муж.

Женщина повернулась к мужу и мягко прикоснулась к лацкану его твидового пиджака.

— Я хочу и дом, и участок, дорогой. Если мы не купим его, я буду тосковать всю оставшуюся жизнь. Мужчина улыбнулся Далласу Кемпу.

— По-моему, есть только один ответ: мы покупаем. Договорившись о деталях, они спустились вниз. Стоя у машины, женщина заговорила о Хелен Вистер. Далласу Кемпу было жаль, что она сделала это, потому что позже, узнав больше о людях, живущих в Монро, она будет помнить, что проявила бестактность, и это будет смущать эту добрую женщину. Он знал, что это только совпадение, праздная беседа. Она вдруг спросила:

— Это тот самый район, где прошлым летом произошло то ужасное событие? Когда убили мужчину и похитили дочь доктора?

— Нет, это случилось в другом месте.

— Я читала, что их казнили на электрическом стуле недели две назад. А как, кстати, звали ту девушку?

— Вистер. Хелен Вистер.

— Вы ее знали, мистер Кемп?

— Да, знал.

— Должно быть, это стало большим потрясением для города. Думаю, что вы, местные жители, всегда лучше запоминаете детали таких преступлений. Я хочу сказать, вам больше известно, чем нам, потому что мы просто читали об этом в газетах. Они застрелили ее?

Даллас Кемп отвернулся, сделав вид, что он заслоняется от ветра, чтобы закурить сигарету.

— Согласно рассказу Стассена, она упала и ударилась о камень головой. Однако вскрытие показало только незначительные повреждения черепа. Смерть наступила в результате утопления. Очевидно, ночью она пришла в себя, попыталась встать, может быть, и потеряла сознание. Можно назвать это убийством, но их судили не за это.

— Что… за ужасная история, — проговорила женщина. — Это… от этого все становится еще хуже.

— Да, — согласился Даллас Кемп. — Они ушли и бросили ее.

Даллас Кемп попрощался с покупателями, сказав, что ему нужно еще сделать некоторые обмеры. Они уехали в город. Кемп поднялся на холм, прислонился к стволу старой березы и долго глядел на то место, где должен был стоять дом.

Он стоял на холме и жалел, что молод и не может взглянуть на один из своих ранних и лучших проектов глазами умудренного опытом старика. У Далласа было ощущение, что, когда он состарится, мысли о Хелен примут ностальгическое очарование, как старые любовные письма, и старый человек будет улыбаться, вспоминая приятные события.

Но происшедшее так близко. Он угодил в ловушку на самом горьком отрезке своей жизни и мог выбраться из нее мучительно медленно, как минутная стрелка на часах. Время лишь делало ярче воспоминания, связанные с ней.

По пути в город, отвлекшись, Кемп внезапно увидел коричневого щенка, прыгнувшего на дорогу к машине и не обращавшего особого внимания на панические крики детей во дворе. Увлекшись игрой, он не сознавал опасности.

Кемп резко вывернул руль. Взвизгнули шины. Даллас ожидал услышать глухой звук удара, но удара не последовало. Медленно проехав это место, он посмотрел в зеркало и увидел мужчину, схватившего испугавшегося щенка за шиворот.

Даллас Кемп продолжал ехать, но через милю руки так сильно задрожали, что ему пришлось свернуть на спокойную улицу и остановиться у тротуара. Ему казалось, что он не вынес бы убийства собаки. Он чувствовал, что Бог пощадил его на этот раз.

Даллас закрыл глаза и прислонился лбом к рулю. Некоторое время он думал, что находится на пороге открытия какого-то космического уравнения, в которое входят любовь, невинность, случайность и смерть. Но видение ускользнуло прежде, чем он осознал его.

Кемп выпрямился и через некоторое время вспомнил, как заводить машину.

Перевел с английского Сергей МАНУКОВ.