Искатель, 2004 №9

Над ухом заиграла идиотская музыка электронных часов. Будильник. Придумают же эти азиаты. От такой музыки действительно спать не захочется.

Хотя все платы электронных часов сделаны под Москвой, в Зеленограде, или еще каком-то городе. По телевидению выступал директор этого предприятия и рассказывал, что все микросхемы куплены иностранцами до две тысячи пятого года. Так что, похоже, пенять опять же не на кого.

И все равно, будильник привычнее. Ткнул пальцем или кулаком поправил, и он успокоился. А эту дурацкую балалайку нажмешь, она через пять минут снова затренькает. Пока до конца не доиграет, нажимай не нажимай, толку нет. Да к тому же кнопочка такого размера, что надо ее сначала найти, а уж потом попробовать нажать. Это спросонья-то.

Да. Пора вставать. Через полчаса заедет дружок, Виктор Телегин. Он сегодня поехал в Ирбит, добросит до садов.

Сады. Одно название. В начале перестройки вырубили лес, продали иностранцам. На этом месте хотели сделать поля для ближайшего колхоза, не получилось. Пеньки и дерн бульдозерами сгребли в большие валы, и тут… Тут стали считать деньги. На доведение пустырей у колхозов денег, естественно, нет. Государство плюнуло и на колхозы и на народ. Ближайший промкомбинат под шумок забрал земли и организовал сады. Работягам дали по одному участку, начальники хапнули по два и по три, ну а кто повыше — и больше брали, в разных концах сада.

Но когда одумались, все побросали, помогла рыночная экономика. За двадцать пять километров в неразработанные сады ездить накладно.

На своей технике, раз в неделю — и то не всем по карману. Рейсовый автобус не ходит. В общем, на территории четырех добрых деревень стоит один достроенный дом да на половине участков насажены кое-какие кусты. В основном, народ сажает картошку. Без второго хлеба на Руси в любые времена не выжить.

И было еще одно огромное неудобство. Чтобы проехать в сады, надо миновать мост через реку Пышму. А на мосту пост ГАИ. В сады везут и торф, и навоз, и стройматериалы, а большая часть этого, как известно, левая. Так что редко какого шофера удавалось уговорить на поездку.

Со временем оказалось, что земля принадлежит другому району и надо ее выкупать. А при нынешних порядках это все равно что выкупить у американцев Аляску.

Хотя при желании да при умелых политиках, наверно, и Аляску вернуть можно. Китайцы Гонконг вернули, и никто не вякает. А наши вожди после царя-батюшки только отдавать умеют. Одни Финляндию с Польшей профукали, другой Порт-Артур подарил, третий — кукурузник — Крым братьям-хохлам широким жестом пожертвовал.

Уральскую область Казахстану отдал любитель побрякушек. За что?

Болтливый перестроечник китайцам отдал небольшой кусочек земли сто на сто километров. Небольшой. Крошка. Но этим он поставил крест на экономической целесообразности транссибирской железной дороги.

Еще, говорят, подписал секретное соглашение с японцами по Курильским островам. Через сколько лет мы узнаем, какую пядь земли и кому пожертвовали нынешние правители и за что.

А своим жителям-россиянам под сад больше шести соток нельзя. Рубят сук, на котором сидят. В свое время Хрущев ввел налог на скотину. Угробил животину и отбил руки народу. Попробуй теперь заставить кого-нибудь держать скотину, даже если условия есть, — фигу. Не хочет народ, не выгодно, говорит.

Так же и с землей. Введут налоги на землю. Посмотрят, народ молчит. Увеличат. Вот тогда-то бросят и сады и огороды к едреней фене и снова уже никого не заставишь.

Сколько же надо ума этим слугам народа, чтобы в очередной раз наступить на грабли?

Сады. Стоят ли те урожаи пота, здоровья и потраченного времени? Пока еще работают по привычке, но долго ли это продлится? А может, все это делается специально, чтобы освободить нашу землю от русского народа?

Сады постепенно приходят в запустение. Где недостроенные домики из шпал, где железные будки от промышленного оборудования или будки от автофургонов, в общем, кто во что горазд. Участки зарастают лебедой и крапивой. Кое-где уже и молодые березки да ивняк пошли в рост.

Быстрее бы все зарастало. Да снова встал бы тут могучий бор, было бы раздолье зверю и птице, ну и охотникам, естественно.

Дичи здесь раньше, еще лет десять-пятнадцать назад, было немерено. И зверя, и птицы, а сохатых… иной раз и медведь пробегал. Недаром в этих краях охотился Борис Николаевич. Тогда эти места хорошо охранялись, и был тут обкомовский заказник.

Теперь от леса жалкие остатки. Но птица сохранилась, зверь тоже есть. Правда, хозяйство чужое, но в лесу уже лет десять не видно ни егерей, ни охотинспекторов. Им сейчас некогда, они деньги делают да друг у друга норовят кусок пожирнее урвать. Раньше один был Росохотсоюз, а теперь еще и Госкомприрода. Которые с охотников тоже норовят деньги содрать. Вот и делят корыто, кому с какой стороны хлебать.

Увидев подъехавшую машину, Костя Зубов взял рюкзак, ружье в чехле и спустился к подъезду. Витькин «зилок» заработал, дверь открылась.

— Здорово, охотник!

— Привет!

— Я тебя обратно не повезу.

— И не надо. Выбросишь у садов. А я обратно пешком. К вечеру как раз домой, если ничего не случится.

— Ты, Костя, если поймаешь кого, звони. Вечером вывезем.

— Наполеон. Еще не пришел, даже не увидел, а уже победил.

— Да шучу я, ты что, Костя. Шутка!

Полчаса скачки по ямам и выбоинам, и вот, тормознув у кромки леса, Телегин бодро крикнул в открытую дверь:

— Ни пуха!

— К черту. А тебе удачи!

«Зилок», газанув, тронулся и, набирая скорость, на-труженно загудел мотором. Через минуту красные габариты в последний раз мигнули за поворотом.

Звук удалился, и Зубов окунулся в предрассветный сумрак леса. Птицы пели вовсю, так что, можно считать, в лес опоздал. Лесная жизнь кипела. Человеку непосвященному и не знающему законов леса все в предрассветном лесу кажется темным и мрачным. А с наступлением светлого времени пик птичьего гомона ослабевает.

После теплой кабины грузовика Зубов поежился, показалось прохладно. Остановившись на кромке леса, собрал ружье, чехол положил в рюкзак. Сонливость и лень уже покинули тело. Когда рано утром встаешь, идти не хочется. Подгоняешь себя, заставляешь, какими только пряниками не заманиваешь. Зато когда попадешь в лес — разойдешься. Вдохнешь пьянящего воздуха соснового бора да если еще и трофей возьмешь, тут все забываешь. И, сидя на валежине с кружкой горячего ароматного чая, забываешь обо всем.

Жизнь прекрасна.

Да и как ей быть плохой? Где-то там какие-то реформы, перемены, перестройки, а в нашем болоте все по-прежнему. Как раньше местное партийное ворье воровало, так и теперь наше местное, только уже демократическое ворье ворует, правда, раз в десять больше. Как по телевизору московские дяди, толстомордые, с оловянными глазами, врали не задумываясь, так и теперь врут, но уже улыбаясь.

А здоровому тридцатилетнему парню все проблемы по плечу. Да и какие проблемы? Пока не женат. Работа есть, планы на будущее тоже существуют, от чего унывать?

Продвигаясь вдоль кромки леса, Зубов зорко поглядывал по сторонам. Зимой по следам частенько наблюдали, что в сады выходят козлы, иногда лоси. Про зайцев уже и разговоров нет. Все кусты, которые садоводы оставляли незащищенными, были обгрызены. В литературе пишут, что зайцы грызут яблоню. А они и крыжовником не брезгуют, а уж смородину и черную рябину со сливой — за милую душу.

У Зубова было много друзей охотников. Но все они разные. Одни на охоту ходили только по зайцу, да еще и с собакой. Другие — любители уток. Уедут на водоем утром, вечером попалят. Днём с удочкой посидят да водочки попьют, поспят. Таких Костя не понимал. Были знакомые охотники и еще хуже. Те уезжали от жены оторваться, и обязательно с ночевкой.

Уедут, водки наберут, вдоволь напьются, потом палят по бутылкам, шапкам и по всякой пролетающей живности от воробья до вороны. Такая охота Косте была противна. Он зря никогда не стрелял. Не в целях экономии боеприпасов, а по принципиальным соображениям. Хотя на людях поговорка была такой: нам бы только в лес попасть, а там валим все, что шевелится!

Бумаги у Зубова всегда были в порядке. Все положенные налоги платил, но вот если козел в лесу попадался или лосишка, тут уж извините. Закон — тайга. Добыча, она и есть добыча.

Впереди, немного не доходя до кустов рябины, что-то шевельнулось. Зубов напряг зрение: вроде козел, но расстояние большое, стрелять бесполезно. На ходу перезарядил ружье пулями и осторожно двинулся вперед. «Может, подпустит», — лихорадочно соображал Костя.

Но козел не выдержал. Или почуял, или решил не рисковать. Два прыжка — и на фоне темного леса стал невидим, ну и черт с ним. Если б взял, куда с ним с утра? Весь день таскаться. Нет, не надо. Вот бы под вечер напоследок, да еще поближе к дому, чтоб далеко не тащить, тогда бы в самый раз.

В низине, на кромке леса, разворот дороги, и дальше небольшой водоем. Здесь частенько вылетали рябчики. Перезарядив ружье мелкой дробью, Костя осторожно двигался по дороге. Так и есть, взлетел рябчик, с небольшим интервалом другой. Выстрелить успел только по второму. Рябчик свалился на кромке леса. Подобрав, Костя сунул его в левый карман штормовки, рюкзак снимать не хотелось.

Ну вот, начало есть — на душе повеселело. Хоть и невелик трофей размером, но, как говорят, важен не результат, главное — процесс! День начался, и вроде неплохо.

Со стороны леса медленно, с тяжелым гудением, летел большой черный жук с большими полосатыми усами. Костя сделал шаг в сторону. Жук, не меняя траектории, продолжил полет в сторону садов. На кормежку. С пустым желудком, а так тяжело летит. Наестся, как обратно полетит? Или вечером в лес пешком вернется?

Охотники. Живодеры. На охоте Зубов, конечно, никого не отпускал из промысловых зверей и птиц. Это те, которых сибирский охотник Черкасов называл снедны-ми. То есть те, которых можно употреблять в пищу.

Даже на охоте старался не наступать на муравьиную тропу, ну а уж всяких букашек даже из лужи вытаскивал — и подальше с дороги. Пусть обсохнут, отдышатся — и снова в полет. Змей никогда не трогал. Белки, бобры, ондатры и прочая мелочь — на этих в лесу даже полюбоваться приятно.

Пройдя по кромке до поворота садов, Зубов повернул в лес. Подъем на бугор — там начинались большие гривы соснового леса. Справа заросшая вырубка пятилетней давности, там бывали косули. А слева сосновые гривы перемежались со свежими зимними рубками. Эти сосновые гривы охотники называли «столбами». Тут царство глухаря. На свежих вырубках иногда и козлы устраивали свои лежки.

Козлы. А они вовсе и не козлы, а сибирские косули. Но так уж повелось, все охотники крестили их козлами, как, впрочем, и дедушка Бажов.

Пройдя «столбы» и обогнув вырубы по кромке, Костя ничего не обнаружил. Решил пойти к болотам. Там огромные шадринские покосы, который год не кошены. По кромкам держалась птица. Кое-где и зверь оставлял свой след.

Жаль, покосы не кошены. Уже несколько лет брошены. Или народ перестал держать скотину, или лесорубы своей техникой испортили все лесные дороги, и теперь к покосам не проехать. Колеи по пояс, сено не вывезти, вот, видимо, и бросили.

Зубов присел на валежину. Выглянуло солнце, стало тепло. В спину пригревает, можно сказать, жарко. Одет он был в пятнистую штормовку, толстый свитер поверх зимней тельняшки, выцветшие пятнистые штаны от военной формы и короткие резиновые сапоги. На голове вязаная коричневая шапка с козырьком.

В таком, как говорил Костя, маскарадном костюме с окружающей средой сливался исключительно. Был даже такой курьез. Один из охотников, с кем Зубов вместе ходил на охоту, выйдя к условленному месту встречи, не заметил его, сидящего под сосенкой. И, оглянувшись по сторонам, подошел к деревцу «слить воду». Костя сидевший по другую сторону, возмущенно рявкнул:

— Я тебе пипетку-то сейчас оборву!

Потом друг другу не верили. Один говорил, что Костя подкрался специально. А тот в свою очередь говорил, что дружок «веником прикинулся» и хотел его обмочить.

Лес здесь был смешанный. Большая половина его — береза и сосна. Небольшие островки ели, осины, ольхи, тополя и липы неплохо разнообразили лес. Особенно осенью, когда каждое дерево надевало наряд своего цвета. И кустарников большой выбор. Есть тальник, черемуха, рябина. Тут же боярышник, смородина, бузина.

Какая порода деревьев лучше? Мнений много. Но в лесу нужно все. Для птицы — одно, для зверя — другое, для зайца — третье. А вот поляны в лесу нужны для всех вместе.

Есть даже тест о характере человека через призму леса: какой лес вы больше всего любите? Кому нравится сосновый, кому березовый, но оказывается, самый лучший характер у человека, который любит смешанный лес. Случайность? А может, закономерность?

Пройдя по кромке болот, Зубов вышел к дамбе. Кто и зачем посредине леса построил метровую насыпь вдоль болота, шириной два метра и длиной с километр, непонятно.

В этом районе зимой всегда были зайцы, и ходили они по этой дамбе, как по проспекту. Если собака шла с гоном и заворачивала к дамбе, кто-нибудь из охотников быстро сюда перемещался, и можно было считать, заяц в рюкзаке. Если, конечно, стрелок не промажет, а такое бывало.

За болотиной влево бугор. Бугор. Так охотники называли это место. Он с двух сторон охватывает болото. На запад болото неширокое — метров сто, а на восток оно тянется больше километра. У самой кромки бугра, по низу, протекает ручей. У конца твердой земли он поворачивает на восток. Еще метров двадцать неширокое русло просматривается, а дальше все теряется среди камышей и метровых кочек вперемежку с чахлыми березками.

Здесь постоянно живут зайцы. По снегу с собакой, если нет нигде ближе зайца, приходили сюда: здесь обязательно следок находился. Зимой в ручье на излучине вода не замерзает, течение хоть и не такое сильное, но морозы не могут остановить энергию движения воды. Один из друзей Кости говорил: зайцы приходят на водопой. Так эти места и прозвали: восточную часть бугра «заячьим водопоем», а западную — «дамбой».

Но не только зайцы любили это место. Облюбовали его и охотники, только охотники были своеобразные.

Они сделали балаган, расчистили один берег ручья и начали копать ямы. Так бы, наверно, никто и не узнал, но один из друзей Зубова провалился в замаскированную яму. Она была метра три глубиной, и в разных направлениях под землей выкопаны метровые норы. Потом обнаружили еще пару таких же ям, и все стало ясно.

Кто-то копал золотишко или интересовался камушками. В старину таких людей называли старателями. Тут же обнаружился и маленький отвал. Старатели сделали из жердей мостик и по нему пустую породу уносили в глубь болота, метров на тридцать, и там ссыпали в воду. Болото надежно укрывало следы незаконного промысла.

Кто-то возрождал старинные уральские традиции. Это в наших краях не такая уж редкость. Старательство было уничтожено в конце двадцатых, а теперь вот времена стали «получше», жить стало веселее, и народ вновь принялся добывать уральские каменья да мыть золотой песочек.

Узнав это, решили по черной тропе сюда больше не ходить. С одной стороны, не надо людям мешать, а с другой, как говорили раньше, золото — кровь. Это уральский люд знает доподлинно.

Почти у каждого в родне кто-нибудь занимался старательством в давние времена. Только добром все это не кончалось. Впрок никому не пошло. Никто не разбогател, миллионером или фабрикантом не стал. Редко кому на пользу. Да и какая польза? Разве что для хозяйства коня купил или корову. Кто дом новый поставил, но это редкость, да все равно потом пошло все прахом — раскулачили.

Многие из старателей пропали, и неведомо где. Кто в тайге сгинул, а кто в кабак пошел и не вернулся.

Был и у Кости по бабкиной линии родственник — камешками занимался, когда жили они в селе Грязновском в начале века. Михаил Крюков, здоров был как бык. Шесть пудов на колокольню на себе поднимал на спор. Своенравный был мужик, в Бога не верил — по тем временам крамола и позор на всех родственников.

Мимо церкви проезжал, креста на лоб не накладывал. Лошадь у Федора была под стать хозяину. Высокий непокорный жеребец Буско. Никого не признавал, кроме хозяина. Вынослив был исключительно, бегал резво и на большие дистанции ходил быстро. Девять пьяниц возил, десятого — нет. Может, различал по весу или еще как. Но пробовали и на ходу запрыгивать в сани, и прятали одного под тулупом. Конь будто считать умел. Стоял как вкопанный, а если на ходу — сразу садился посредине дороги.

Старателей еще называли хитниками. Поселок даже раньше был, назывался Хитный. На старых картах название еще осталось.

Царская власть тоже гоняла старателей. Не хотела, чтоб простой народ жил получше. Вот и приходилось хитникам прятаться, собираться по ночам у костров и при свете луны торговаться песочком да камушками.

А где ночь да луна, там и закон-тайга. Кто сильнее да похитрее — удавалось и заработать кое-что, и в живых остаться.

Дела всякие бывали: и честные, и неправые. Но уж винить некого было. Сам сунул голову в пекло, а там пан или пропал, как повезет. Торговались долго: и об одежду камушки терли, и ногтем ковыряли, и в рот брали, слюнявили. Потом доставали, смотрели на луну, на костер.

Самый главный показатель — цвет. Отсюда и название «изумрудный». Это сейчас, за границей считается: все, что зеленее тетрадного листа, — изумруд. А тогда, встарь, к цвету основное внимание. Да еще трещинки смотрели: если есть трещинка — цена не та. А можно было и вообще за бесценок взять трещиноватый.

Зато если камень попадался чистый да крупный, без трещин, цена была… Торговались долго, упорно, иной раз и не сразу договаривались. Привозили заезжих с большими деньгами, иногда и до греха доходило.

Когда из шубы вытряхнут да деньги отберут — еще ладно. А некоторые продавцы вместе с ямщиками пропадали.

Так вот и Федор: муслякал-муслякал камень, то на костер смотрел, то на луну. Выбрал момент, прыгнул в сани, гикнул-свистнул, и Буско унес хозяина от погони.

Из леса-то ушел, а в селе достали. Приковылял однажды домой, успел накинуть крючок на дверях и свалился, вымолвив «сволочи». Девять ножевых ран, две в сердце. Монастырский фельдшер, осматривавший Федора, удивлялся: с такими ранами на месте падают, а он из кабака домой дошел. Жил бы нормально — до ста лет дожил бы.

Сам погиб, и у родственников дом спалили. Ладно бы только свой сгорел, а то еще и шесть соседских запылало. Пришлось из села уезжать.

Кто с горным людом дело имел, знает: жадничать нельзя и обманывать себе хуже. Если фарт в руки пришел, если Хозяйка тебя вознаградила, держи ухо востро. Будет тебе большое испытание, и как через него горя не хлебнуть.

Так что на Бугор Костя с товарищами старались не ходить. Зимой по снегу, когда за зайцем бегали, иной раз заглядывали. Работают ли еще? А то намыли по ведру золотишка да уехали в Израиль или Америку.

Осмотрев, ничего не трогали, не ломали. Вредительством не занимались. По чайникам и не спрятанным кастрюлям не палили.

Самим заниматься таким тяжким трудом желания не было, а другим мешать не хотели.

В городе уже многие знали, что за Шадринскими покосами кто-то золотишко моет. Поговорили, посмеялись, но лезть мешать не собирались. Мешаться и путаться — себе дороже.

Сколько лет прошло, а память о старателях осталась. Теперь вот снова копают. Опять людям захотелось лучшей доли. Или допекло так, что кроме тяжелого каторжного труда киркой да лопатой ничего не осталось.

К десяти часам Костя взял второго рябчика. Пришлось снимать рюкзак. Рябчиков в боковой карман, чайку пивнуть — и дальше. Два выстрела — пара рябчиков. Патронов с собой Костя много не брал. Два подсумка по восемь штук и три пули в кармане отдельно.

Дробь разная — и мелкая и нулевка, да еще один патрон картечи. Как правило, этого хватало на все виды охоты, еще и с остатком.

Вдалеке прозвучал выстрел, через мгновение второй — и дикий крик. Через секунду еще выстрел. Контрольный, как сейчас любят говорить телерепортеры, захлебываясь от нетерпения, рассказывая об очередном убийстве. У охотников это называется «добрать».

Что за крик? На зверя не похоже. Человек? Вроде бы тоже не похож. Еще выстрел. Тишина. Все выстрелы отличались друг от друга. Первый из ружья, второй похож на карабин, а третий? Глухой.

И слабый, как хлопок. Может, зверя добивали? Опытное ухо в лесу много что может услышать. Это для неопытного человека все выстрелы одинаковы. Выстрел в чистом поле отличается от выстрела в лесу, как небо от земли. Даже в лесу, на прогалине или квартальной звук отличается от выстрела в чаще. И звук от карабина заметно отличается от звука гладкоствольного ружья.

С напарником, ходившим раньше с Зубовым, до того натренировались, определяли, по кому выстрел и попал или нет. Процентов на девяносто угадывали. А звук ружья товарища отличали без проблем.

Как в загадки играли:

— По кому стрелял? По рябчику? Не попал?

— Точно, не попал. По рябчику мочил. Улетел.

А сейчас вот прислушиваться приходилось к чужим выстрелам. Лет пять, как на охоту стало ходить опасно. Пропадать стали охотники. Человек десять кануло в неизвестность. Кого нашли, а кто и до сих пор неизвестно где.

Одного нашли в речке, с проломленным черепом, в двадцати метрах от дороги. Ружья нет. От другого только кости в костре да фуражка в кустах. Ружья тоже нет.

Дурацкое время. Из-за ружья, из-за железяки людей убивать. Сейчас бери разрешение и покупай на здоровье. В Екатеринбурге всякие ружья есть. Новые, старые, а цены — от пятидесяти тысяч и до стоимости подержанной автомашины. Если уж на то пошло, поговори с народом — и незарегистрированное достанут, не проблема. Людей-то зачем крошить?

Да. Крик непонятный. Тревога и тихое беспокойство шевельнулись где-то глубоко в сознании. Но Костя отогнал их. Сегодня суббота, охотников в лесу должно быть много, хотя машин слышно не было. А до ближайшего жилья километров пятнадцать-двадцать. У меня все в порядке. Документы все есть, ничего не нарушал. Если навстречу охотник попадется, постараюсь разойтись, не встречаясь. Лишние встречи в лесу ни к чему по нынешним временам.

К одиннадцати часам решил остановиться и перекусить. Маленький перекур с перекусом. Обед будет попозже, часа в два. Теперь самое главное — место найти подходящее.

Пройдя вдоль прошлогоднего выруба, вышел к ручью, дальше за болотом небольшой перевал. И потом вновь лес вперемежку с вырубами до границы Богдановического хозяйства. Зубов решил пообедать и добраться до границы, а там, развернувшись по дуге, направиться в родные края.

Не доходя до вершины перевала, выбрал пологое место, скинул рюкзак. Ружье прислонил к дереву. Расчистил листву, наломал веток. Запалил маленький костер.

Как найти место для костра? Что самое важное? Такие вопросы задают молодым охотникам при сдаче охот-минимума. Такой же вопрос существует и у туристов. Методов много. Никогда бы не поверил, что самое важное для костра — валежина, на которой будешь сидеть.

Это мнение Зубова и его друзей, но утвердилось оно в сознании прочно.

Нужно найти такое место, чтобы два-три охотника могли усесться на прочную, надежную лесину. А еще лучше сесть друг напротив друга или рядом, под прямым углом.

Есть еще одно немаловажное требование к валежине, кроме прочности и расположения. Это ее толщина, то есть высота от земли. Надо сесть так, чтобы ноги были максимально расслаблены и за время обеда отдохнули.

Если бревно расположено высоко или очень толстое и ты сидишь высоко, затекают бедра. Если же бревно, наоборот, низкое или лежит на земле, затекают ступни. И при такой посадке (спортсмены называют ее низким седом) быстро с бревна не соскочишь, а это иногда бывает необходимо.

Кто бы мог подумать, что есть такие тонкости. Но сколько их на охоте, разве все вспомнишь. Вот и попробуй объяснить, почему на охоте в сапогах со сплошной подошвой ходить лучше, чем с каблуком.

Диссертацию надо писать на эту тему, иначе не понять. Еще на тему места для костра. Неплохо выбрать сухое место. Это все знают. Но для чего? Чтобы полежать. В начале осени, когда сухо, можно полежать и на земле. Лесная подстилка мягкая. Так приятно отдохнуть, сбросить сапоги, вытянуть ноги.

Но стоит только пройти дождям, как всё, лафа кончилась. Иной раз и посидеть-то сухого места не найдешь. Приходится чехол ружейный под мягкое место или рюкзак, а кто и мешок пропиленовый носит. И посидеть можно на нем, и мясо сложить, когда повезет. Все эти тонкости из практики.

Наломав сухостоя и соорудив приличный костер, Зубов присел на валежину. Ружье слева в полуметре, в ногах рюкзак. Справа на стволе дерева разложил продукты.

Порезал хлеба, колбасы, на четыре части разрезал пару крупных темно-красных помидоров. Окинул стол придирчивым взглядом — натюрморт. Присмотрелся — нет, пейзаж. На фоне строгого зеленого леса и коричневой коры ярко-красные крахмалистые помидоры. Со спелыми желтыми семечками на срезе. И все это под звук ручья и пение лесных пичужек.

На пенсию выйду, буду картины писать, обязательно на темы природы. Это Костя решил давно. А сейчас некогда. Порезав продукты, нож сразу сунул в ножны и тут же проверил, надежно ли?

Нож Зубов берег, хоть и был обычный, стандартный, из магазина, но с номером. В семидесятых все было по разрешениям, это сейчас покупай какой хочешь, а тогда тяжко. Да и сколько прошел с этим ножом. Как-то раз вот так же, пообедав, воткнул нож в бревно и забыл. Вспомнил к вечеру. Пришлось возвращаться обратно, крюк дал километров десять, но нож забрал. Теперь каждый раз после обеда, перед уходом с привала особым пунктом было проверить нож. Жаль, у ножен отлетела пластмассовая кнопка, не выдержала морозов или перегрузок.

Каждый раз на охоте говорил себе: приду домой — сделаю новую кнопку. И уж который сезон, а руки все не доходят.

Перекусив и опустошив пару чеплашек крепкого чая, Костя вытянул ноги. Хорошо. Жизнь прекрасна. Сейчас бы еще полежать с полчасика, вообще было бы исключительно.

Весело потрескивает костер, легкий дымок поднимается в небо. Сдержанный шум могучих сосен. Светит солнце, тепло. Золотая осень.

Где-то недалеко тревожно застрекотала сорока. Может, по зверю? Она сверху зайца увидит и «расскажет на весь околоток», как говаривал дел. Кто-то там есть. Лесные обитатели просто так ничего не делают. И сорочьи разговоры тревожные: или по крупному зверю, или человека видит. Долетают какие-то неясные звуки. Как будто в той стороне кто-то разговаривает, но отчетливо не слышно. Различить невозможно.

Показалось?

Через некоторое время в том же направлении еле слышно треснул сучок. Или кто подкрадывается, или идущий на большом расстоянии человек наступил на ветку.

Надо присмотреться. Прислушаться. Минуты через две между деревьями показалась фигура человека в камуфляже. Он шел со стороны квартальной просеки, упирающейся на юге в сады. Отсюда до садов по прямой ходу, если идти в темпе, минут сорок. Охотник?

Ну кто еще в лесу будет осенью шататься, тем более в камуфляже. Хотя форму сейчас продают в магазинах, бери не хочу. А после того как солдатский камуфляж выдали на производстве в качестве спецодежды, полго-рода ходит пятнистых. Да еще солдаты свою лепту вносят, форму меняют на водку.

Так что по нынешним временам это может быть кто угодно, к тому же без ружья. Человек перешел ручей по выступающим из воды камням и медленно направился на дымок.

Пока человек поднимался к костру, Зубов внимательно его рассмотрел. Невысокий, полноватый, можно даже сказать, грузный, наверно, пожилой. Идет медленно. Без оружия и без рюкзака, на голове коричневый берет. Грибник, что ли? Поздновато за грибами.

— Привет любителям солнца и костра, — поприветствовал подошедший.

— Здравствуйте. Что-то без ружья. За грибами или корову искать?

— Какую корову? — удивился мужчина. — Тут и в деревнях-то, наверно, ни у кого коров не осталось. Экзотика теперь коровы.

Мужику лет за шестьдесят. Волосы седые, коротко подстрижены. Лицо круглое добродушное, но глаза беспокойные, бегают. Взгляд отводит. Руки белые, пальцы тонкие, ровные, без ревматических шишек. Кожа гладкая, не знакомая с физическим трудом. Не рабатывал никогда.

Значит, кабинетный работник или бывший военный. С правой стороны, на бедре, петля из сыромятного ремня уходит под френч, обычно так в прошлые годы пристегивали пистолет военные и сотрудники милиции.

Слева послышался хруст веток и шум идущего человека. Показался охотник. Тоже в камуфляже, на правом плече карабин «СКС», без рюкзака, на голове армейская выцветшая шляпа.

— Привет.

— Привет.

Видимо, одна компания. Наверно, охотовед или еще кто-нибудь в этом роде. Второй мужик помоложе, примерно под сорок. Высокий, крепкий, подтянутый. У карабина сбоку штык, армейский вариант.

— Зачем тебе штык? На рябчиков в штыковую ходить?

— Какой выдали, с тем и хожу, — не принял шутливого тона второй.

— Снял бы. Зачем лишний килограмм таскать?

Мужик промолчал. Поглядывал по сторонам. Оглядел Костино ружье, рюкзак. В общем, тоже избегал открытого взгляда.

— Ты откуда? — спросил пожилой.

— От садов иду, — прикинулся «веником» Зубов.

— Да нет, из какого общества?

— А что случилось?

— Тут заказник, а ты охотишься. — Старик упорно не хотел смотреть в глаза.

— Вы что-то спутали. Заказник дальше, за высоковольтной. А здесь Сухоложский район. Охотиться можно.

— А путевка у тебя есть?

— Естественно.

— Давай посмотрим.

— С чего бы это?

— Я охотовед Главохоты из Екатеринбурга, — пожилой говорил медленно, спокойно, но в глаза упорно не смотрел.

— Ну, в таком случае ты сначала должен показать свои документы, а уж потом мои спрашивать.

— Ты не базарь, — подал голос второй. — Говорят, покажи бумажки, значит, показывай.

— Подожди, Виктор, — одернул его пожилой. — Не кипятись. Все решим спокойно. — И, уже обращаясь к Зубову: — Ты и сам понимаешь, что мы с проверкой. — Он выразительно похлопал по френчу, где был пистолет. — Так что давай спокойно.

Костя вытащил полиэтиленовый пакет, в который были завернуты документы, подал охотоведу. Тот посмотрел охотничий билет, путевку, разрешение на оружие. Руки у старика дрожали. С похмелья или от хронического перепоя, а может, от старости?

— Виктор, посмотри номер на ружье, — охотовед продиктовал четырехзначный номер.

Второй взял ружье Зубова осмотрел, сверил номер. Переломил и вытащил патроны.

— Почему патроны пулевые?

— Что? — Патроны у Кости были вставлены с дробью, пулевые лежали в кармане, это он точно знал. — Вы что, мужики, пьяные или доклепаться надо?

— Придется с нами пройти. — Пожилой свернул документы и, засунув их обратно в полиэтиленовый пакет, положил себе в нагрудный карман.

— Куда?

— До машины, это в садах. Там протокол составим и все решим.

— Да что вы, мужики, охренели? — Зубов соскочил с валежины. — Вы чего доклепались? Вам делать нечего или план выполняете по нарушителям?

— Не базарь. Пошли, там разберемся. — Виктор передал охотоведу ружье Зубова, а свой карабин держал в руках на уровне живота.

Охотовед повесил ружье на плечо и, стоя вполоборота лицом к своему напарнику, изменившимся голосом спросил:

— Ты один?

Всегда при встрече в лесу с незнакомцами Костя спрашивал: «Не видели двух мужиков с собакой?» Или: «Не встречали там мужика с синим рюкзаком? Разошлись где-то с напарником. Контроль». Чтобы знали, что ты в лесу не один. Где-то рядом друзья. Что тебя будут искать, в случае чего. Перестраховка, на всякий случай.

— Ходят где-то двое, должны сюда подойти… — Не успел Зубов докончить фразу, как что-то ударило в грудь с левой стороны. И только потом он услышал звук выстрела и увидел дернувшийся карабин в руках Виктора.

Ноги у Зубова подломились в коленях, и он медленно упал лицом вниз. Сзади на штормовке, на уровне лопатки, торчал клок вырванной материи.

— Сам нарвался, — тяжело выговорил Виктор.

— Убери его от костра, — отвернувшись, сказал пожилой.

Виктор взял тело за воротник и, приподняв, волоком потащил под гору. Оттащив метров на двадцать, бросил вдоль полусгнившей березы.

Пожилой тем временем раскидал головешки от костра и прислонился к дереву.

— Этого туда потащим или тех сюда?

— На хрена? — Виктор собрал Костины пожитки в рюкзак и бросил ближе к телу.

— Пошли. Генку пришлем с лопатой. Он в метро работал — это по его части.

— Метро… — передразнил пожилой. — Они на кладбище халтурили, могилы копали, вспомнит старое. Ты зачем мешок взял? — увидел он у Виктора в руках полиэтиленовый пакет с помидорами.

— Ты что, Ляксеич. Помидоры-то смотри какие, пообедаем. Ему они все равно не нужны.

— А не противно?

— Не хочешь — не ешь. Ты как пацан. В Афгане еще не то было. Все рассказать — не поверишь. — Переговариваясь, мужики спустились к речке и, выйдя на квартальную просеку, скрылись в лесу.

Сколько Зубов пролежал, он не помнил. Очнулся от пинка в бок, но не пошевелился. Живой или нет? Почему ничего не болит? Вроде его убили. А голова думает. Уши все слышат.

— Козел. Здоровый, — послышался голос справа, и следом шаги под гору. Хруст сучков, сопение, чавкающие звуки. Все это впереди, метрах в десяти.

Костя осторожно открыл глаза. Все расплывается. Нос почувствовал запах листвы с горьковатым привкусом сгоревшей сосновой смолы.

Скосил глаза вправо, влево. Кажется, лежит в лесу. Чуть приподнял голову, посмотрел в сторону звуков. Мужик копает землю. Зачем?

И тут как вспышка в мозгу: «Меня убили. Копает яму, чтоб закопать труп». Невольно шевельнул правой рукой, ручка ножа на месте. Мужик или услышал звук, или решил передохнуть. Подошел сзади, остановился.

Через минуту Зубов почувствовал, как мужик расстегивает у него на спине ремень патронташа. Потянул. Подсумки с патронами под животом, зажаты. Он перевернул Зубова на спину и тут же получил удар ножом в шею, повыше ключицы.

Костя перекатился и, вскочив на ноги, оглянулся. Вокруг никого. Мужик как стоял, согнувшись, так и ткнулся головой в землю и завалился на бок. В горле у него что-то забулькало, заклокотало, и изо рта пошла кровь. Еще с минуту подергав ногами, мужик затих.

От нервного напряжения или от страха Зубов готов был бежать или сражаться. В голове пульсирующие удары, мышцы напряжены. Но рядом никого. Тишина.

Сделав пару кругов и подойдя к косогору, Костя не обнаружил ни рюкзака, ни какого-нибудь оружия. Рядом со свежевскопанной землей стояла воткнутая лопата. В десяти шагах на правом боку лежал мужик. В зеленой штормовке, без головного убора.

Трупов на своем веку Костя повидал немало. Но это был ЕГО труп. Или от нервного шока, или по другим причинам никаких чувств он не испытывал. Сколько зверей пришлось ему свежевать, и иногда закрадывалась мысль: «А смог бы человека зарезать?» Оказалось, смог. Но это самооборона. Они хотели меня убить. Они убили меня. Тот, в армейской шляпе, первый стрелял. Но этот же другой. Этого-то за что?

«Они меня убили» — эта мысль вспыхнула ярко и затмила все остальные. Точно. Пуля попала в бок. Зубов даже почувствовал удар. Но боли не было. Он сунул руку под штормовку, свитер на боку рваный. Потрогал пальцами — больно. Вытащил — кровь. Отошел, сел на валежину.

Снял штормовку, свитер, тельняшку, осмотрел рану. По ребрам кровавая полоса. Содрана кожа. Что же это, от страха упал? Нормально! Испугался до такой степени, что потерял сознание? Зато живой. Пока живой. А может, уже ТАМ и все это кажется?

Зубов оглянулся. Нет, вон потухший костер. Тут мужик, который пришел закапывать. Кажется, еще здесь.

Что же делать? Сматываться? Добраться до города и в милицию? А труп? Ты и будешь виноват. Кто поверит? К тому же живой. Что делать? Этого спрятать и смотаться. А документы, ружье? Все у них. Надо забирать.

Забирать. Если увидят — добьют. По-хорошему не забрать. Что же делать? А если за этим придут помощники? Валить?

Зубов встал. Нарвал пучок папоротника подошел к трупу. Прихватил нож папоротником, вытащил. Тщательно обтер и несколько раз воткнул в землю. Труп волоком оттащил к ручью и бросил в воду.

Северный берег крутой, высотой метра полтора. Перекатил труп под нависший берег, тело погрузилось в воду, сверху закрыло водой. Прополоскал нож в проточной воде, потер грязью, вновь прополоскал. Обтер полой штормовки и спрятал в ножны.

Поднялся наверх. Замаскировал волок. Опытный охотник, конечно, разберется, что к чему. Будем надеяться, что это любители, а не охотники.

Что же дальше? Где-то в подсознании все вопросы были уже решены. После того как Зубов понял, что его убили, мысли сами выстроились в логическую цепочку, информация была обработана и решение принято. Он пытался найти различные причины, пытался убедить себя, но основное решение от этого даже не покачнулось. Он знал это решение, но боялся признаться себе, что согласен.

Вероятно, все это можно было сделать по-другому. Скорее всего, существовало несколько вариантов решения проблемы.

Но голова зациклилась, и другие варианты даже не зарождались, даже не просматривались. Сознание уже ушло вперед, и мысли задерживались только там, где можно было споткнуться или на чем-то проколоться.

Вдалеке послышались голоса. Все, думать поздно, надо действовать, если хочешь остаться в живых. Схватив свой рюкзак и воткнутую лопату, Костя бегом помчался вдоль склона. Теперь голосов не было слышно. И если они подходили только с той стороны, то уже не смогут его увидеть. Спустившись вниз и перепрыгнув ручей, Зубов перешел в сосновую лесопосадку. Медленно пробираясь сквозь густые сосенки, он прислушивался.

Тихо. Где же они? Заметили? Может, услышали, как бежал?

— Генка! Мать твою!.. Ты где? — раздался у ручья приглушенный крик.

Значит, они подошли к речке. Послышался хруст сучков и нервный смешок, неясный звук разговора. Костя прошел по лесопосадке, вдоль ручья, ближе к переправе. Нашел место, откуда видно и склон до валежины, где у него был костер, и переход через ручей.

Мужики были недалеко от костра. Оба в камуфляже, с ружьями. У одного на кепке военного вида какая-то эмблема. Осторожно окликнув пропавшего, стали ходить кругами. Нашли начатую яму, о чем-то поговорили, заозирались. Ружья взяли наизготовку. Пару раз негромко крикнули. Тишина. Занервничали. Стали ходить вдвоем. Волока не заметили.

Надо уходить. Если расширят поиски, незаметно уйти будет трудно. Сейчас их взять, двоих сразу, голыми руками, тяжело.

Это в кино спецназовцы голыми руками штабеля трупов складывают. Может, и есть где-то такие. Только вот по результатам чеченской войны не видно.

Все эти десантники, ОМОНЫ, спецподразделения с безоружными воевать мастера. А как противник с оружием, да еще и стрелять умеет, тут они пас. Танки давай или «ГРАД». Сосед Зубова, здоровый двадцатитрехлетний парень, служивший якобы в спецгруппе «Вымпел», был побит двумя бритоголовыми молокососами в подъезде.

Спецназовцы… Сбежал куда-то, мать бросил. Наказал напоследок: если кто спрашивать будет — не знаете, уехал, пропал. Черножопых испугался. Сам смылся, а мать бросил.

Война. Там понятно. А здесь-то за что? Если эти найдут — хлопнут. Тоже война? Дикость. Маразм. В центре России, на Урале, русские убивают русских. За что? Пойти спросить? Убьют. Чтобы остаться в живых, надо убить их. В конце двадцатого века — закон джунглей. Теория относительности или вероятности? Дурдом.

Повернувшись, Зубов отступил к кромке посадки, прошел немного вправо и оказался от квартальной просеки метрах в двадцати. Если пойдут искать, есть свобода маневра: или назад, через речку, или вверх, к перевалу. Можно перейти квартальную и вдоль речки по густой посадке молодого сосняка незаметно выйти к заросшему вырубу. Можно через лес и покосы прорваться к садам, но туда ходить пока не надо.

Со стороны ручья донесся металлический звук. Если начнут палить дробью сквозь пушистые молодые сосенки — это не страшно, лишь бы не картечью. Пулей тоже не попадут, если не стендовые стрелки.

На квартальной показались двое. Идут быстро, ружья в руках, настороженно озираются. У одного двустволка, у другого короткое ружье с подвижным цевьем. Насмотрятся американских боевиков, напокупают говна всякого, для охоты не пригодного. А это даже и лучше. Раз в лесу с таким ружьем, значит, не охотник. Или, может, начинающий. Хотя и начинающему друзья-охотники, если они есть, подскажут, что такая балалайка для охоты не пригодна. Металлические тяги у цевья побрякивают, далеко слышно.

Зубов проследил глазами уходящих, двинулся следом. Вышел на кромку квартальной просеки, осмотрелся. Мужики шли уже далеко. Костя направился следом параллельно квартальной. Шел в метре и периодически выходил на кромку, осматривался.

Мужики впереди шли ходко, назад не оглядывались, видимо, торопились. Отойдя от квартальной метров на семьдесят, Зубов тоже подналег, по открытым местам промчался даже бегом. Только бы не уехали. Не бросят же они своего, да и труп надо спрятать. А если уедут? А может, и к лучшему?

С такими мыслями он оказался у кромки болота. Перейти — и до садов двадцать минут быстрой ходьбы. За болотом крутой берег, затем заросший выруб и полоса высокого леса метров в триста.

Форсировав по кочкам болото, Зубов продвинулся вдоль кромки кустов по направлению к квартальной просеке, и вовремя. От садов в ускоренном темпе шла целая экспедиция.

Впереди шагал мужик в армейской шляпе — это, наверно, Виктор, который стрелял в Зубова. За ним еще двое с ружьями. И последним шел молодой парень в военной фуражке с зеленым околышем, без оружия, с офицерской планшеткой на боку. Командир? Или, может, чей-нибудь сын? Взяли проветриться.

Когда последний скрылся из виду, Зубов выдержал паузу минут десять, внимательно прислушиваясь. Осторожно вышел на кромку квартальной. Ушедших на его поиски уже не видно. Влево, двадцать минут быстрой ходьбы — и сады.

Подходя к кромке леса, он издалека увидел стоящие в садах машины. Утром их не было. «УАЗ-469», красный, и серого цвета новый «уазик» типа «скорой помощи». Машины стояли от кромки садов метрах в пятидесяти.

На двух машинах. Сколько же их? Четверо ушли. Сколько осталось? Издалека не видно. Придется подходить. А если их там еще целая компания?

Подходить надо в любом случае. Документы и ружье у них, надо забирать.

Забирать… Легко сказать. Брать придется с боем. Живым бы остаться. Может, все бросить? Поздно. Назад дороги нет. А если подумать? К черту! Вперед, только вперед! К тому же времени на раздумья нет.

Зубов переполз дорогу и оказался в садах. Низко пригибаясь, он отбежал метров на двести в глубину садов и оказался невидимым для противника. Передвигаться на территории садов было проще.

Кое-где стояли сараи. Недостроенные заборы. Парники, пленочные теплицы, ко всему прочему брошенные участки заросли репьями и представляли собой естественное укрытие.

От машин Костю закрывал неразобранный вал из пеньков и земли, наваленный бульдозерами. Пройдя вдоль этого вала, он оказался от машин метрах в ста. Осторожно выглянул.

Около серого фургона никого не было. Около красного УАЗа стояли двое. Опершись на крыло, они стояли рядом, лицом к лесу. На капоте лежало ружье. Стволами в сторону садов. Один курил. Все двери у машины распахнуты. Проветривают. Это хорошо. Если подходить сбоку, из-за открытых дверей видимость еще сократится.

Впереди заброшенный участок села. Стеной стоит лебеда, полынь и крапива. За травой можно укрыться, но, если потребуется бежать, она будет мешать. И хруст. Услышат. Значит, надо подойти со стороны машины, используя ее как прикрытие. Один из мужиков в берете. Это охотовед. У него пистолет, и, если он в руках, шансов почти никаких.

Даже схватив ружье, лежащее на капоте, выстрелить можно и не успеть. К тому же ружье может оказаться и незаряженным.

Проверив нож в очередной раз, Зубов осторожно двинулся вдоль вала. Теперь впереди укрыться негде. Только лебеда да крапива. А их даже дробью из ружья метров на двадцать-тридцать прошить можно насквозь.

Добравшись до фургона, Костя остановился. Отдышался, посмотрел на лезвие ножа. Кого только не приходилось этим ножом резать. Вот уже и людей. Не по своей воле. Не от хорошей жизни. Поздно, поздно искать оправдание. Еще двадцать метров — и два ничего не подозревающих человека попадут под нож. Или ты под пулю. Или ты их, или они тебя. Последняя путная мысль в голове.

Двигаясь медленным «гусиным» шагом, Зубов оказался за «уазиком».

Еще несколько осторожных шагов — и вот они. Руку протяни, и достанешь.

— Говорил я Витьке, добить надо было. А он свое: я мимо не стреляю. Тоже мне стрелок. «Мы в Афгане… Один выстрел — один труп». На то пошло, штыком бы добил.

— Ну а тех-то надежно упаковали? Или так же, потом сбегут?

— Нет, тех в болото, и еще присыпали сверху. У них там отвал небольшой, породу из шурфа доставали. Вот и засыпали. Да к весне ничего не останется, мыши поработают…

Договорить он не успел. У услышавшего эти фразы Зубова последние тормоза отключились. Не осталось ни жалости, ни страха, ни чувства здравого смысла.

Зубов поднялся из-за капота. Мужик оказался в полуметре. Он не успел даже вздрогнуть. Лезвие ножа вошло под ребра, как в масло.

Левой рукой Костя схватил его за воротник и дернул на себя. Мужик рухнул мешком. Шаг вперед — и Зубов оказался перед охотоведом.

Тот растерянно замер, но уже через мгновение все быстро сообразил и трясущейся рукой принялся ковырять кобуру. На этот раз рожа у него была испуганная. Глаза широко открыты, по вискам враз ручьями потек пот. Смотря на Зубова, он громко икал и судорожно повторял:

— Ах ты, сука… Ах ты, сука…

— Это ты сука! — Удар ножом прекратил попытки охотоведа достать пистолет. Он сполз и завалился на левый бок. Костя быстро вытащил пистолет из кобуры, разрезал брючный ремень, к которому был пристегнут пистолетный поводок, и сунул пушку в карман штормовки. Вытащил запасную обойму — полная.

Осмотрел одежду. Во внутреннем кармане радиотелефон небольших размеров. Маленькая антенна в рваной резиновой оболочке. Цифры затерты, не новый или им часто пользуются. Не удивительно. Если таскать его с собой по лесам, в каком виде он будет.

Документов нет. Вот это номер. Где же они? Заглянул в машину.

На пассажирском сиденье планшет. Открыл. Вот они. Все на месте. Билет, путевка, разрешение.

А это что? Еще два охотничьих билета с разрешениями. Разбираться некогда, все в карман, потом посмотрим. На заднем сиденье лежат ружья. Вот и Костино. Забрал и тут же зарядил картечью и пулей. Наконец-то, даже полегчало. Как близкого друга вызволил из плена. Теперь так просто не возьмешь!

А это что? На сиденье из-под тряпки выглядывает что-то яркое. Большая жестяная банка из-под кофе с завинчивающейся красной крышкой. А в банке…

А в банке песок. Похоже на золото. Россыпной песок с мелкими грязно-желтыми самородками, размером со спичечную головку, неотмытая слюда тускло поблескивает.

Зубов встряхнул банку, наклонил влево-вправо. Из угла в угол перекатились маленькие крупинки. Сверху покрупнее, внизу вообще мелочь. Формой различные. Некоторые чешуйками, некоторые иголочками, а вон в углу маленький продолговатый самородок. Похож на туфлю. Жабреев лапоточек.

Откуда же это у них? С тех ям? Выходит, это они золото мыли? Ладно, с этим тоже потом разберемся, а банку с собой.

На капоте автомашины оказалось вовсе не ружье. Тут лежал карабин с оптическим прицелом. Очень кстати.

Первый мужик, попавший под нож, лежал у колеса лицом вниз.

Из-под куртки выглядывала ручка ножа. Вот этим ножичком сейчас и поработаем.

Попробовав остроту лезвия, Зубов подошел к колесам. Это в кино да в рекламах пьяная баба булавкой протыкает колеса одним движением руки. Чтобы воткнуть нож в колесо, надо попотеть. На все колеса ушло минут пятнадцать. Сев в кабину, Зубов вырвал и обрезал все провода, какие попались на глаза. Такую же операцию провел и со второй машиной.

Все. Теперь надо встречать гостей. Можно устроиться на территории сада и отщелкать их, когда они выйдут из леса. Но в непредвиденных ситуациях отходить по саду — самоубийство. Лес — лучшее укрытие. Лес — наше богатство! Так писали раньше.

Зубов зашел в лес. Дошел до кромки заросшего выруба, нашел рюкзак. Опустился на землю. Ружье прислонил к дереву. Оставить? Или взять с собой? Посмотрим.

Осмотрел карабин. Старый. С затвором. Образца сорок третьего года, так их называли раньше. Ложа обшарпана, не сохранилось ни следов лака, ни следов краски. И цвет серого двадцатилетнего забора, познавшего дожди и снега. Древесина за долгие годы отполирована руками. Ствол чистый, ровный, ни одной ржавчинки, даже слегка смазан. Прицел новый, пластмассовый, с иностранными клеймами. Ого! Какое увеличение!

Наверно, двадцатка. Надо отрегулировать сетку нитей под свой глаз. Хорошо. И перекрестье необычное — кружком. Дополнительные линии… Сколько же их? По верху окуляра параллельно горизонту ряд штрихов. Наверно, шкала расстояния. Сбоку еще какие-то наклонные линии. Это все не нужно.

Самое главное, как бьет. Со ста метров должен попасть в любом случае. Открыл затвор, отщелкнул магазин: четыре патрона. Мало. Что поделаешь, сколько есть.

Несколько раз щелкнул затвором. Работает как по маслу. Ровно, без задержек и заеданий. Карабин в сторону. В правый карман патронов с дробью, для ружья. В левый — пистолет, поводком привязать его за ремень патронташа. Чтоб не потерять при беготне.

Осмотрел пистолет. Девятимиллиметровый «макарка». Старый, обшарпанный. Обойма полная. Передернул раму, патрон в стволе. Осторожно спустил курок. Может, пригодится. Хотя не пристрелян. Из него, пожалуй, и с десяти метров в корову не попасть.

В армии офицеры с тридцати метров в ящик из-под патронов попасть не могли. Потом говорили, что эти пистолеты только для того, чтоб офицер в плен не попал, застрелиться. По телевизору показывали, мент в бандита стрелял в подъезде. Целил в грудь, попал в ухо. Интересно, со скольких метров? Но это, может, подготовка у милиционеров такая отличная.

В Екатеринбурге милиционер стрелял в собаку, попал в женщину. У нас это запросто.

В лесу стало тихо. Даже птицы петь перестали. Или кто-то подкрадывается, или затишье перед бурей. Перед боем. Да, перед боем.

Когда был пацаном, по телевизору каждый день фильмы о войне показывали. Дед говорил: надоело. А у нас все игры были в войну. Все бегали, стреляли из игрушечных пистолетов, автоматов, из рогаток, луков, всяких самострелов. Вот и дострелялись. Потом, когда работал, разговаривал с фронтовиками, все выспрашивал о войне. Как, да что, да чем воевали? Отвечали скупо, неохотно. Но и то отличие было от книг и кинофильмов, как небо от земли. Почти все фронтовики вспоминали вшей, голодуху. Рассказывали о холоде, о бестолковых командирах.

О подвигах не вспоминал никто. Хотя медалей у каждого по полведра.

Лесник Харитон, живший у озера на кордоне, удивил сильно. Разговорились как-то ночью, за столом; остальные, «слегка перебрав», спали у костра.

В то время — это лет пять назад — Харитону было уже за восемьдесят. На фронте он снайпером был. Зубов все выспрашивал: что да как? тяжело, наверно, было? трудно?

Отпив чаю из кружки, Харитон огорошил: «Чего трудного? Это в лесу белке в глаз надо попасть, чтоб шкурку не испортить. А этим-то!.. Хоть в глаз, хоть в задницу, все едино, лишь бы попал.

Сначала из обыкновенной трехлинейки палил, на-вык-то был. С семи лет по тайге бегал, сначала с шомполкой, потом с берданкой. Первое время на фронте даже интересно было, попаду — не попаду? Потом палил на максимальное расстояние, сколько глаз видел. По самолетам стрелял, но сбить вот не довелось. В начале войны немецкие самолеты как вороны летали. И стаями, и поодиночке. По всему стрелял. Потом уж ребята где-то трофейную винтовку немецкую добыли с прицелом. Хорошо била. Патроны собирали специально трофейные. Винтовка легонькая была. Ствол чуть не отполирован, воронен отлично, все подогнано. Но хлипкая оказалась, долго не выдержала».

Немного отвлекся, а голова остатки плана отрабатывает. Выпустить их в чистое поле и там покрошить? В саду далеко не убегут. Да и не успеют. Или в лесу проще пощелкать? В лесу вроде и хуже, спрятаться могут, зато далеко не видно, а в садах ломанутся куда-нибудь, а там, не дай бог, свидетели.

Но самое главное не в этом. Их четверо. Если придется туго, здесь уходить проще. Лес прикроет. Охотника в лесу взять не так-то просто. Недаром партизаны по лесам скрывались. Хотя эти, наверно, тоже не новички. Один вон якобы афганец, с этим проблемы будут, если его первого не свалить. Да у него к тому же и карабин «СКС» в руках. Как ни крути, а он получается самый опасный. Его в первую очередь и надо прибрать. К тому же это он в Зубова стрелял, с него и спросу в два раза больше.

Поговорить бы. Чего они кинулись? Чего надо?

Ни с того ни с сего палить в человека! Вот и вспомнится после этого давнишняя социалистическая поговорка: человек человеку друг, товарищ и брат. А как насчет волков?

Запиликал радиотелефон. Не хватало еще этих соловьиных трелей. Эти звуки за полкилометра слышно. Придавив микрофон рукой, Зубов замер. Сигнал повторился дважды. Костя нажал кнопку приема и нечленораздельно промычал:

— Н-ну?

— Ляксеич? Нет их тут. Ни того ни другого. И Генку найти не можем. Что делать?

Зубов поскреб ногтем микрофон. Быстро достал из заднего кармана брюк газету и стал мять у микрофона.

— Ляксеич! Ни хрена не слышу. Что там у тебя за треск? Ляксеич!

Костя отключился. Значит, сюда придут примерно через полчаса, не раньше. Надо их прихватить на переправе у болота. Если пойдут по квартальной, там проблем не будет.

Замаскировав рюкзак, Зубов подхватил ружье и карабин и отправился к болоту.

На бугре нашел хорошее место. На переломе склона толстая береза. Справа густой куст. Обзор отличный. Засада не на склоне, а за гребнем бугра. В случае чего можно и залечь. А если сильно прижмут, уйти под прикрытием гребня хоть влево, хоть вправо. Сзади метрах в ста начинается выруб, густо заросший кустами. От карабинной пули кусты не спасут, но видимость перекроют отлично. Маневр можно сделать любой.

Квартальная полоса влево, метрах в двадцати. Переход через болото как на ладони. И за болотом подход метров на сорок просматривается. Если пойдут все вместе, переднего запустить к выходу из болота. Пока они шарашатся на жердях да прыгают по кочкам, можно всех и отщелкать.

И все-таки, почему они начали стрелять? И эта банка с золотом… Откуда она у них?

А если они на острове наткнулись на старателей? Выстрелы утром и дикий крик. Точно. Скорее всего, так оно и было.

Многие в городе знали об этих шурфах, наверно, и до других городов донеслось. Выследили или случайно столкнулись? Теперь какая разница. Ухлопали мужиков и забрали золотишко.

А при чем здесь я?

Старикан спрашивал, один ли он в лесу? Они приняли Зубова за одного из тех и убрали лишнего свидетеля. А если все эти трупы на протяжении последних лет дело их рук? Не может быть! Какой смысл? Из-за ружей? Дикость! Хотя в наше время и такое возможно. Из-за ружья (а у большинства охотников ружья старые и ценности не представляют) убивать человека? Сбесились они, что ли?!

Сбесились?

Бешеный волк кусает всех подряд. От него заражаются и другие.

Бешеный зверь нападает и на человека. Такого уничтожают беспощадно.

Значит, и этих надо уничтожить. Попробовав крови единожды — сбесились. Единственный способ остановить — уничтожить!

Думать долго не пришлось. Послышался хруст сучков прямо напротив Зубова. По ту сторону болота подходил молодой парень в военной фуражке с зеленым околышем. Командир? Ружья не видно.

Бинокль и планшетка. Травмированный какой-то. Или, может, пацана взяли воздухом подышать, а он нарвется на пулю. Жаль. С другой стороны, если это рейд, то случайных людей брать не должны. К тому же если они завалили старателей, наверняка не стали бы брать случайного человека.

По квартальной шел другой. В руках ружье с подвижным цевьем, сейчас его называют помповым. Вот и придется тебе помпу вставить.

Этот с такой пушкой не страшен. Ствол у таких ружей короткий, они для охоты не пригодны, даже если картечью пальнет, за березой не достанет. Где же тот, с «СКС»? Он самый опасный. Десять выстрелов из боевого карабина, да еще в умелых руках, это не пуп царапать.

Вон он. Третий мужик влево, самый дальний, он дальше всех от Кости. Но это тоже не тот. В руках ружье. Где же афганец в шляпе?

Шли они цепью. Или прочесывали, или искали. Это понятно. Но готовы ли они к бою? А может, это простая мера предосторожности с их стороны?

С высоты бугра Зубов отлично их видел. Но только троих. Где четвертый? Из-за укрытия все перемещения видны. Отступать поздно, трупов уже достаточно. Надо заканчивать это грязное дело.

Путь отступления предусмотрен. Вправо, дальше от квартальной, низина, уходящая в болото. По дну можно выйти на край заросшего выруба и там придумать, что делать дальше. Свое ружье, заряженное пулей и картечью, Зубов спрятал шагах в десяти по ходу предполагаемого отступления.

Четвертого так и не видно. А начинать надо, и хорошо бы с того, с боевым карабином.

Еще несколько шагов, и тот, кто шел по квартальной, окажется на сухом месте. Ему по жердям и протоптанной тропе через болото переходить было легче всех. Но и под пулю попасть придется первому. Ничего не поделаешь. Не в свои сани не садись.

В оптический прицел хорошо видно напряженное красное лицо, пот на лбу, злые глаза и губы, что-то ожесточенно шепчущие.

Зубов опустил прицел на грудь. Мало ли как бьет карабин. В голову и промазать можно, а в грудь, если и есть небольшое смещение, все равно попадешь по месту — расстояние метров сорок. В кружок поймал пуговицу на груди. Мягкий спуск, еще до хлопка выстрела увидел, как из кружка, разлетевшись, исчезла пуговица.

Отлично, карабин бьет по центру. Зубов перекинул затвор, поймал в кружок дальнего. Ему до края болота оставалось метров двадцать, а расстояние до Кости — метров шестьдесят. Прицел на грудь. Мужик в это время повернулся на звук выстрела. Спуск. Выстрел. Мужик повалился, раскинув руки. Зубов передернул затвор. Карабин не новый, но, видимо, был в хороших руках. Все притерто, подогнано, смазано, ни малейшей задержки. Затвор открывается идеально, рукоятка затвора закрывается мягко, плавно, без щелчков и каких бы то ни было усилий. Молодец мужик, смотрел за пушкой.

Молодой парень в военной фуражке, стоявший от Кости метрах в пятнадцати, видимо, понял, что пришла его очередь принять пулю. Круто развернувшись, с криком «Витька!» он сделал два шага и, сорвавшись с кочки, увяз в болотной жиже. Между кочками его стало плохо видно. Если б он остался там лежать, может, и остался бы живым.

Но страх, животный ужас смерти сделал свое дело. «Командир» вскочил на кочку и с диким криком попытался бежать по болоту. В прицел попал зад, с которого ручьями текла грязная ржавая вода. Нажав на курок, Зубов заметил, что кружок прицела находится между лопатками. «Командир» в очередной раз провалился между кочками, и пуля попала в спину.

Выстрела он не слышал, но от березы в десяти сантиметрах от носа полетела щепа. Вот он, четвертый. Где же ты? Зубов присел и перебежал вправо. В болоте диким голосом орал «командир».

Иной раз на охоте, ранив зверя, Зубов старался быстрее добить его, прекратить мучения. В охотничьей литературе есть много описаний, как кричат раненые зайцы. Да, жутковато. Но не каждый заяц кричит. Все звери принимают смерть по-разному. И людям в этом смысле, наверно, есть чему поучиться.

А человек орал неестественно. Пока был воздух в легких, он издавал один протяжный вой на высокой ноте. Потом тише, тише и затих совсем. Как будто при подаче сигнала воздушной сиреной из ресивера вышел весь воздух.

Остался один, с карабином. Самый опасный. Как его взять? И где он? Времени до темноты оставалось часа три, максимум четыре. Бегать по лесу три часа? Игра в войнушку. Хороша игра. Голову только резко поверни — и поймаешь пулю. Этого отпускать нельзя никак. Он видел документы. Найдут. К тому же он стрелял в Зубова. С ним особые счеты.

Лежа ниже гребня, Костя наблюдал. Разом вспомнились книги о снайперах, как они воевали друг с другом. По восемь часов лежали в снегу. Устраивали ловушки. И, конечно, наши всегда побеждали.

Что же сделать? Как выманить его? Или хотя бы обнаружить. Что-нибудь бросить? Может, он на звук пальнет? Если он действительно афганец и бывал в переделках, на этом его не поймать. А себя обнаружить можно. Но другого выхода нет, надо что-нибудь бросить.

Пистолет? Нет. Может пригодиться. Нож? Он с номером, его искать потом надо. Радиотелефон?

Радиотелефон. Это же балалайка с музыкой. Попробуем. Зубов достал его из кармана. Кнопка повторного вызова вот эта. Попробуем. Нажал. Тишина. Никаких звуков. Что же они, по номерам друг другу звонят? Здесь должна быть память. Значит, номер должен быть в памяти. Попробуем. Нажал одну клавишу, вторую — тишина. Ну-ка, вот эту звездочку…

В болоте, метрах в тридцати слева, запиликала электронная музыка. Радостно чирикая, с переливами, радиотелефон выдал своего хозяина. Лежал он, видимо, вон там, в камыше, за чахлой обломанной березкой. Точно, пошевелился. Качнулись метелки. Звук электронной музыки удалился и затих.

Зубов нажал звездочку вновь. Тишина. Отключил? Наверно, утопил в болоте.

Не спуская глаз с того места, где шевельнулась трава, Костя медленно подтянул карабин, выставил из-за бугра, направил ствол на сломанную березку. Медленно, не делая резких движений, пригнул голову к окуляру. С минуту приглядывался сквозь оптический прицел. Что-то просвечивало в камышах, но точно рассмотреть невозможно. Похоже, сквозь стебли видны плечо и темный вытянутый предмет. Или карабин вытянут вперед, или рука. Жаль, патронов мало. Один выстрел. Да и не успеть затвор передернуть. У того «СКС», там не надо затвор дергать, и к тому же девять патронов.

Зубов рискнул. Лежа на животе и держа подозрительное место на прицеле, поскреб носком правой ноги по земле. Зашуршала листва. Афганец или не услышал, или не обратил внимания. Под ногу попал сучок. Нажал посильнее. Хруст. Этого оказалось достаточно.

Длинный темный предмет качнулся в сторону звука. Метелки камышей пригнулись. Так и есть — это ствол карабина. Зубов сделал поправку вправо и мягко нажал на спуск. Выстрел. Тишина. Неужели все? Нет, наверное, затаился. Хотя карабина больше не видно.

Проходит минута, другая. Что там? Идти опасно, но все равно придется. Костя отложил карабин, взял в руки ружье. Добавить картечью по площади? Или на таком расстоянии и крупной дробью попробовать, в качестве провокации?

Камыш зашевелился. Послышались звуки и громкие крики:

— Козел! Сюда! Иди сюда! Трус! Иди. Я тебя и раненый кончу!

Медленно, цепляясь за кочки, из болота шел Виктор. Видимо, был ранен. Камуфляж в грязи, мокрый, а шляпа на голове.

— Ты где? Трус! Иди, я тебя голыми руками задавлю, гада!

— Что, видиков насмотрелся? Ты когда в меня стрелял, что же молчал? Вот тогда и надо было сразиться. Дешевка! Это ты трус! — С этими словами Костя нажал на первый спуск.

Заряд картечи с десяти метров разнес в клочья предмет, на который надевается шляпа. Сама шляпа с кусками кожи, сгустками крови и еще чем-то, похожим на веревки или оборванные провода, отлетела метров на десять. Глядя на бело-розовые кусочки, напоминающие фруктовое желе, Костя подумал, что зря ученые говорят о сером веществе, мозги-то все-таки розовые. Может, потом, когда мозг остынет и полежит, он становится серым, а свеженький — вон, светло-розовый, даже, можно сказать, кремовый.

Пройдя к тому месту, где лежал Виктор, Зубов нашел карабин. Вот и хорошо. Открыв затвор, осмотрел магазин. Патроны на месте. Один в стволе. Затвор на место.

Где-то треск. Подняв глаза, Зубов увидел убегающего человека. Дважды мелькнув между деревьями, силуэт пропал.

Пройдя по кромке болота и сосчитав трупы, Костя не нашел самого крайнего. Черт. Ушел. Надо догнать. Или промазал, или зацепил легонько. Он помчался в сторону садов, если возьмет правее, там выскочит на дорогу. Это хуже.

Если выйдет к садам, оттуда все равно придется выходить на дорогу. Так что надо к дороге и где-нибудь на кромке леса засесть.

Все равно выйдет к дороге. Будет голосовать. Вот здесь его и снять.

Зубов двинулся на юго-запад. Так минут через двадцать можно выйти на кромку. Даже если тот убежал к машинам, не страшно. Там никого нет. Если только возьмет ружья, лежащие в машине. Но и это не страшно. Во-первых, он ранен. А во-вторых, с ружьем против карабина в садах, при хорошей видимости, он проиграет. Из карабина можно достать его даже за восемьсот метров. Лишь бы силуэт видно было.

Ускоренным шагом Зубов подошел к опушке. Остановился. Никого. У брошенных машин движения не заметно. Где же он? Неужели притаился или где-нибудь вдоль дороги чешет? Впереди не видно, если только где-нибудь дальше, может, успел добежать до середины садов?

Зубов решил перейти ближе к автодороге. Не успел сделать и десяти шагов, как услышал крик:

— Вон он! Вон! Это он!

Мужик в камуфляже стоял рядом с недостроенным домиком и, показывая рукой в сторону Кости, истерично орал:

— Вон он! Вон! Это он убил всех!

Зубов выстрелил навскидку. Расстояние небольшое, даже из непристрелянного карабина промазать надо постараться.

Мужик медленно повалился, судорожно цепляясь рукой за стену.

— Стоять! Руки вверх!

Что за крики? Откуда? Кто еще? Из-за домика показался милиционер с автоматом.

Зубов не раздумывая рванул к лесу. Жаль, лес крупный и редкий. Видимость хорошая, да и расстояние маленькое.

Сзади сухо треснула автоматная очередь. Пули, над головой защелкали по стволам сосен.

— Стой! Стреляю! Стой!

Костя мчался большими прыжками, карабин в левой руке, ружье, мешая, болтается на плече. Резкий разворот вправо, десять прыжков, рывок влево. Лес редкий, все маневры как на ладони. До плотных зарослей, где можно укрыться, осталось метров сорок.

Выстрелов Зубов не слышал. Около уха взвизгнула пуля. Что-то ударило в плечо и, как металлическим прутом, по левой ноге. От удара нога зацепилась за другую. Зубов свалился, повернувшись вокруг своей оси.

Он упал на спину. Головой в сторону леса. Ружье отлетело, а карабин лежал рядом. Сквозь редкие деревья видны были крыши недостроенных садовых домиков и сараев. «Недалеко убежал, — мелькнула мысль. — Ранен, теперь не уйти. Не надо было бегать. Пока мент выходил из-за домика, его тоже надо было положить. Одним больше, одним меньше, все до кучи».

Боли нигде не чувствовалось. Левая рука не слушалась и лежала как плеть. Подтянув карабин, Зубов положил его на правую ногу. Стволом на колено. Левая ниже бедра горела, как будто лежала на раскаленной плите.

Возле домика показался милиционер. С автоматом в руках, в рубашке с галстуком, на голове милицейская фуражка. «Ты-то зачем сюда влез? Или с ними?» Зубов положил палец на спусковой крючок, медленно чуть согнул ногу в колене.

Милиционер оказался на траектории полета пули. Он шел и от страха — а может, у них по инструкции так положено? — громко орал:

— Стоять! Сдавайся! Выходи с поднятыми руками! Быстро!

Хлопнул выстрел, милиционер замер. Зубов нажал на курок второй раз, третий. Автомат из рук мента выпал, голова наклонилась вперед, фуражка слетела. Вслед за фуражкой он медленно повалился и сам.

Зубов все делал автоматически. Что будет дальше, он даже не думал. Желание победить и выжить — единственное, что держалось в мозгу.

Приподнявшись, отполз к сосне и, опершись спиной о ствол, медленно поднялся. Только сейчас он заметил машину. На углу сада, недалеко от дороги, стоял «жигуленок» ГАИ с мигалками на крыше. У раскрытой водительской двери стоял милиционер и что-то говорил по рации.

Труба. Подмогу вызывает, не уйти. Все, отпрыгался. И все-таки надо попробовать.

С трудом подняв карабин одной рукой, Зубов прижал его к стволу дерева и, прицелившись, выстрелил в милиционера. Карабин дернулся, прицел сбился. Зато мент бросил рацию и встал у открытой двери с пистолетом, лицом к лесу. Прицеливаясь по новой, Костя знал, что не попадет, но другого выхода не было. Выстрел, другой, третий.

Видимо, где-то рядом взвизгнула пуля или мент просто испугался. Он прыгнул в машину и, захлопнув дверцу, сдал с разворотом назад, потом вперед. Нажав на курок в очередной раз, Зубов увидел, как рассыпалось заднее стекло «Жигулей».

Машина с воем выскочила на асфальт и, стремительно набирая скорость, рванула в сторону города.

Нажав на курок в очередной раз, Костя услышал щелчок. Все патроны кончились. Теперь эта палка бесполезна. Бросив карабин, осмотрелся. Ружье лежало в двух шагах.

Карабин пришлось поднять и использовать как костыль. Первым делом Костя добрался до валежины, где лежал рюкзак. Вытащил из кармана пакет с бинтом. Снял штаны. В бедре пулевое отверстие.

Рана сквозная. Вся нога залита кровью. Весь в дырах. Здорово зацепили. Взгляд упал на ствол сосны. На уровне головы кора срезана и сделаны желобки для подсочки. Тоже раны.

Раны на соснах. Люди собирали смолу. Надрезы сделаны не только с одной стороны, а есть и с четырех. Смола висит капельками. И раны не затягиваются. Деревья обезображены, изуродованы. Шарашка, собиравшая смолу, давно развалилась. А на теле могучих сосен все еще торчат металлические воронки. Как застрявшие пули.

Кровь из раны сочилась не останавливаясь. Наложив на выходное рваное отверстие прорезиненную упаковку, несколько раз обмотал бинтом. Бинт тут же промок от крови. Достав полиэтиленовый мешок из-под продуктов, Зубов вытащил газету, промочил ее слюной, наложил поверх бинта на рану, сверху прижал полиэтиленовым пакетом. Затем все это обмотал бинтом. Одной рукой получалось плохо, а завязать узел оказалось равносильно подвигу.

Левая рука не слушалась совсем. Тупая боль в предплечье, выше рука не чувствовалась вовсе, как будто ее и не было. Костя снял сапог. Размотал портянку, тут же обмотал ею и остатками полиэтилена руку выше локтя и, достав заячьи веревки из кармана рюкзака, завязал повязку на узел с десятого раза.

Заячьи веревки. Наверно, и не все охотники знают, что это такое. Методика охоты у всех разная. И понятия, естественно, тоже свои. Взяв зайца, Зубов всегда обдирал его в лесу. Во-первых, пока зверь теплый, шкура снимается лучше. Во-вторых, таскать лишний вес с собой чувствительно. Лишний килограмм на ходовой охоте, да и на любой другой, к вечеру чувствуется основательно.

Ну и еще один немаловажный фактор. Где дома ободрать зайца?

На кухне? На лестничной клетке? Самое подходящее место — ванная. Но там тесно и неудобно. А ко всему прочему еще и внешний вид. Зрелище не для слабонервных — вид ванны после разделки зайца. Вроде и зверек небольшой, а крови… Измазать можно все, поэтому лучше обдирать в лесу.

Веревками привязывают зайца к двум сучкам за задние лапы. И за пятнадцать минут превращают зайца в полуторакилограммовый кусок мяса.

Так вот, веревки бывают разные. А таскать их с собой приходится всегда. Кто применяет для этого бельевые шнуры, кто пеньковые (теперь уже редкие) веревки, а Зубов применял тонкие синтетические бечевки, надранные из транспортерной ленты. Они легкие, тонкие, пластичные и, самое главное, очень прочные. Бечевка толщиной в миллиметр выдерживает нагрузку 150–200 килограммов.

Применение заячьим веревкам различное. Кроме использования по прямому назначению, Косте приходилось привязывать их к лыжам, когда рвались лыжные кожаные ремни. Этими же бечевками связывал сломанное весло. Очень пригодились они, когда оторвалась лямка рюкзака под тяжестью добытого мяса.

Вот и теперь заячьи веревки пришлись в самый раз.

Время идет. Надо уходить. Уносить ноги. Да, действительно, не ноги тебя понесут, а тебе уносить свои ноги с помощью силы воли и матерков. Время вспомнить Маресьева. Надо двигаться, а там будет видно.

Зубов переложил пистолет в правый карман штормовки. Ружье — через шею. Раненую левую руку заложил за отворот штормовки на третью пуговицу. И, упершись стволом карабина в землю, встал.

Первый шаг дался сравнительно легко. Второй, третий. Может, по асфальту и можно идти, но здесь… Как только на неровностях приходилось переносить вес тела на раненую ногу, боль от бедра прыгала вверх. Как будто в ногу и до лопатки мгновенно втыкался раскаленный металлический штырь.

Боль была такой, что свет гас в глазах. Постояв, отдышавшись и уняв боль, Зубов двигался дальше. Десять шагов — перекур, нет, двадцать шагов, нет, пятьдесят. Пройдя первые пятьдесят шагов, остановился.

Перевел дух. Вытер мокрый лоб. Двинулся дальше. Только бы не упасть от потери крови. Вон сколько вытекло. «Два ведра». Когда-то в детстве, еще учась в школе, Зубов строго усвоил, сколько в человеке крови. На соседней улице две женщины выясняли отношения. В результате одна другую ударила ножом. Раненая упала и, жутко визжа на весь район, ползала по асфальту.

Очевидица этого преступления, одноклассница Зубова, рассказывала на следующий день в школе: «Крови было… ведра два». — «Не ври! — сказала другая. — В человеке всего пять литров крови».

С этих пор Зубов строго усвоил, что в человеке около пяти литров крови. Теперь вот сам хоть и не два ведра потерял, но достаточно. А уходить отсюда нужно, и как можно быстрее.

Как выбираться? К дороге выходить нельзя. Могут подъехать или кто-нибудь увидит и наведет на след. Через пионерлагерь есть дорога, но туда тоже нельзя. Если там ждать до завтра рейсовый автобус. А на остановке куча народа. Да и к утру все дороги перекроют. Если уже все въезды и выезды не перекрыты. Сейчас, а может, и утром оцепят район садов и начнут поиски. Ходили бы ноги, по лесу до дома добраться не проблема, ни один патруль не найдет.

Есть еще воинская часть, как бы солдат не подняли. Этих могут по лесу пустить. В распоряжении ночь, за это время надо добраться до города. Завтра с утра увидят место бойни, бросят солдат и собак привезут на след. И со Свердловска вызовут каких-нибудь спецов.

Выходить надо к реке, а там до высоковольтной недалеко. И по ней можно добраться до пригородов. Это километров пятнадцать, в таком состоянии не дойти. Возьмем пример с Маресьева — и вперед. Это единственный способ остаться в живых. Пройдя через такие переделки и оставив кучу трупов, упасть и ждать, когда тебя найдут и пристрелят? Даже если не завалят сразу, за такую кучу трупов все равно вышак. Так что только вперед.

К девяти часам добрался до автодороги. В лесу начало темнеть. Сумерки еще только коснулись соснового бора, это значит — еще минут тридцать-сорок, и в лесу будет темно. Часов до десяти, может, до половины одиннадцатого, стволы деревьев будут различимы, а дальше… Там уже тьма. Придется ковылять на ощупь. От автодороги до реки с километр. Нормальной ходьбы пятнадцать-двадцать минут, но Зубов добирался около часа. Шел прямо, не выбирая дороги, на звук. Где-то на реке был перекат. Это Вороний брод у Пионерских скал. Шум воды слышен далеко. На него Костя и ориентировался.

Выйдя к речке, остановился. Присел на берегу, умылся, напился. Немного освежило. Пригоршней налил воды на шею, за воротник и на грудь. Полегчало. А на груди защипало. Засунув руку под тельняшку, Зубов нащупал что-то липкое. На левой стороне груди рана как глубокая царапина. Еще одна дыра? Не повезло. До дома с таким количеством пробоин не добраться. Но Маресьев с перебитыми ногами полз, зимой. А сейчас осень, тепло и ноги хоть плохо, но ходят. Надо дойти. Должен! Только вот что дальше? А черт с ним. Самое главное дойти, а там уже видно будет.

Вытащил из кармана пистолет, отцепил поводок и бросил в воду. Вслед за ним и запасную обойму, и банку с золотом.

«Бросайте за борт все, что пахнет кровью!» — прав был Высоцкий.

Его афоризмы можно использовать на все случаи жизни, недаром его назвали «Эзопом двадцатого века». Костин дядька, услышав песню Высоцкого «Про козла отпущения», хохотал до слез.

— Ты что? — изумлялись родственники.

— Во дает. Здорово он Брежнева обложил!

— При чем тут Брежнев?

— Так про него песня!

Вот так, вроде и ни при чем тут Высоцкий, а идти легче стало.

Избавился от проклятого золота, из-за которого все неприятности. А может, и смоет вода с него кровь. По крайней мере, хоть новых трупов не будет. Золото — кровь! Может, правда все это?

Поднявшись с трудом, Зубов прошел вдоль реки метров десять и увидел у берега на воде темный предмет. Лодка? Подойдя ближе, рассмотрел два бревна. Плот? Ощупав рукой, определил, что бревна сбиты скобами. Или пацаны делали плот, или рыбаки использовали в качестве мостика.

Сев на бревна боком, Зубов с трудом оттолкнулся стволом карабина и здоровой ногой. Бревна медленно отвалили от берега и, увлекаемые силой течения, поплыли вниз. Глубина на Пышме невелика — где метр, а где и меньше. На перекатах вообще, можно сказать, воробью по колено.

Где сделаны плотины, там доходит и до трех метров.

Сидя на бревне боком, Зубов прикладом карабина работал как веслом. Ноги, опущенные в воду по колено, мешались. Из-за них бревна все норовили повернуть боком. Течение медленное, и Зубову не составляло большого труда удерживать плот на середине.

Ширина реки метров двадцать, кое-где и побольше. Правый берег — высотой с метр, а дальше, метров через сто заливного луга, вверх поднимались скалы. Левый берег, к которому Костя должен был пристать, тоже крутой, но кое-где отлогие скалы спускались прямо к реке.

Почему эти скалы назывались Пионерскими? В честь пионерлагеря, построенного здесь еще до войны? А может, пионерлагерь построили рядом с Пионерскими скалами. Кто изучал местную топонимику! Кому это надо? Городу сто двадцать лет, так называемых коренных жителей меньше одного процента. Все остальные, как их называли, «суки вербованные», — приехали на комсомольские ударные стройки. Да были еще спецпереселенцы, с тридцатых да сороковых годов высланные кто откуда, без права выезда. Так вот прижились и работают, другого варианта для них не было. Теперь уже дети и внуки тянут лямку бывших своих дедов каторжан. До топонимики ли им было?

Минут через тридцать показалась опора ЛЭП на скалистом берегу реки. Вот и кончился водный туризм.

С трудом выбравшись на берег, Зубов оттолкнул бревна подальше на середину течения, пусть унесет лишний след. У пересечения ЛЭП с рекой с крутого берега сделан бульдозерный спуск. По всей видимости, строители линии в свое время сделали для своих целей дорогу.

Рядом с берегом в воду воткнута высокая рогатина — рыбаки делали подставку для удочек. Зубов выдернул ее — как раз вместо костыля будет.

Рогаткой под мышку, и по весу не сравнить с карабином. А его в реку, и подальше от берега.

По крутому спуску Костя со стонами, перекурами и матерками поднялся на гору. На севере, куда уходила высоковольтная, на отвале горел «сириус». Это прожектор освещения. Первые прожектора освещения такого типа, появившиеся на промкомбинате, назывались «сириусами». Потом стали применять другие, но народ по привычке все прожектора называл «сириусами».

Белый молочный свет виден издалека. Раньше расстояние от отвала до реки Зубов проходил за три часа. А сколько сейчас придется ковылять? Да и удастся ли дойти?

Надо успеть до рассвета. С утра начнут прочесывать местность, и тогда не уйти. Медленно, шаг за шагом, Зубов двинулся на звезду. Прожектор на отвале виден далеко. Даже если б его не было, теперь не заблудишься и в кромешной тьме. Над головой провода ЛЭП потрескивают так, что с курса даже при желании не сбиться. А со звездой идти веселее. Как в песне, «светит незнакомая звезда». Вот она. Надо только дойти.

Дойти до звезды. А оттуда до окраины пригородного поселка еще километров пять.

С такими мыслями Зубов добрался до болотины. Обходить негде. Болото поперек высоковольтной. Единственный выход — форсировать. В нормальном состоянии он перешел бы его за пятнадцать минут. Но теперь эта болотина далась хуже, чем переправа через Амазонку, хотя Костя там никогда не бывал; а здесь сил затратил очень много.

Извозившись в болотной жиже, Зубов выбрался на противоположный берег, лег на спину и, с трудом переводя дыхание, смотрел на небо.

Звезды видны хорошо. На лес опустилась ночь. В лесу ночью тихо. У Кости был знакомый, иногда вместе ходили на охоту. Тот в темноте в лесу боялся. Выскакивал из леса под любым предлогом, как только начинало смеркаться. Якобы змея в темноте цапнет или на ветку набежишь, глаз выколешь, ну и под конец про лешего помянет.

Как-то возвращаясь с охоты, уже в темноте подходили к асфальту. Справа, метрах в трех, в темноте с неожиданным громким хлопаньем крыльев с земли взлетел глухарь. Есть от чего струхнуть. Костя успел вскинуть ружье и отсалютовал… Первый выстрел ушел в направлении взлетающего глухаря. Второй — заряд дроби № 3 — попал в большую сосну, стоявшую метрах в четырех. В лицо полетели куски коры, дробь, щепа. Дружок заорал диким голосом: «Мама!» Потом долго уговаривал Костю никому не рассказывать. А Костя все допытывался: «Слушай, Витька, у тебя штаны-то сухие? Дай проверю!»

Сколько на охоте интересного, а люди какие удивительные! У каждого что-то свое.

Люди…

Встретил вот сегодня людей. Черт бы их побрал.

Спокойней. Теперь уже поздно посылать проклятия. Теперь задача номер один — добраться до дома. Дома все слюни, сопли, рассуждения. Там будем обдумывать, а может, и доказывать придется, кто прав, кто виноват. А пока вперед, только вперед. Под спиной больно давили комки засохшей глины. Лежать неудобно, спину больно. Зубов сел. Справа глубокие колеи от машин. Наверно, кто-то буксовал. Засел. Юрка. Братан. На КамАЗе-вахтовке.

Брат Юрка работал на подстанции. Возил людей на вахте — КамАЗе. И как-то он рассказывал, что засел именно здесь. Они по пьянке спорили с каким-то водилой, у какой машины проходимость лучше. Брат, конечно, отстаивал КамАЗ — военный, а тот спорил, что «Урал». Брат рассказывал, что за все время работы на КамАЗе-вахте застрял только один раз, да так, что не мог выбраться самостоятельно. Все это он рассказывал подробно, как менял давление в шинах и пытался выскочить враскачку. Дергался до тех пор, пока не сел на мосты. Второй водила подсказывал ему, что надо было сделать еще, какие варианты попробовать. Все это густо было пересыпано шоферскими терминами и, конечно, нашим «рассейским» матом.

Вот это самое место. А Юрка сегодня дежурит на этом же КамАЗе. У него в кабине радиотелефон. Мозг Кости работал обостренно. Он был готов ухватиться за любую возможность. Понимая, что сил добраться до дома может и не хватить, голова постоянно искала какой-то выход. И вот там, в глубине сознания, что-то сверкнуло. Мысль пробила себе дорогу, и сейчас это решение выстраивалось более четко и обрабатывалось по всем возможным направлениям.

Брат говорил, что при помощи радиотелефона можно звонить по проводам ЛЭП, находясь в любой точке страны, рядом с линией или на небольшом расстоянии от нее.

Зубов вытащил радиотелефон. Хорошо хоть не выбросил его. Как же звонить? Может, они настроены на разные станции или частота другая?

Перепробовав все кнопки и все возможные комбинации, Костя задумался. Надо успокоиться. Несколько раз глубоко вздохнул. Закрыл глаза. Досчитал до двадцати пяти и обратно в замедленном темпе. «Долежишь тут, досчитаешь, не хватало еще захрапеть. Тоже мне йога».

«Выход» из города на АТС энергосетей — 93. Номер диспетчера — три пятерки. Зубов мучительно долго вспоминал цифры и решил попробовать без выхода. Три пятерки.

Короткие гудки. Значит, куда-то попал. Еще раз. Еще. Наконец-то.

— Диспетчер северной группы.

— О-о-о! Девушка! обрадовался Костя. Для него этот голос был как избавление потерпевшего аварию космонавта на чужой планете. На какое-то время он даже лишился дара речи. Захлебнувшись воздухом от избытка чувств, он еще хотел что-то добавить, но «девушка», очевидно преклонных годов, оборвала его восторги:

— Прекратите, молодой человек. Говорите, что надо, или вешайте трубку.

— С Новым годом! — и Зубов нажал кнопку отключения.

Набрав номер домашнего телефона брата, Костя ждал. Длинные гудки, дома никого. Или, может, надо через диспетчера? Трубку сняли. Как долго. И как далеко. Как будто на другом конце планеты.

Детский голос:

— Але. Каво нада?

— Серега, привет! — Племяннику пять лет. — Папа дома?

— Нет, папа работает на машине.

— Сергей, а мама дома? Позови.

Две минуты длились вечность.

— Да.

— Зоя? Это Костя. Узнала?

— Здравствуй. А Юрий на работе.

— Я знаю, Сергей сказал. Юрий раньше говорил, что у него в машине радиотелефон. Как ему позвонить?

— Сначала надо на станцию выйти — две семерки, потом восемьдесят один и потом сто двадцать восемь. Запомнил?

— Подожди, не спеши. — Зубов медленно повторил цифры, запоминая.

— А ты что хотел?

— Переговорить надо. Потом расскажу. Если я сейчас не дозвонюсь, я тебе еще перезвоню. Хорошо?

— Ладно. А что случилось?

— Пока все нормально. Ну ладно, привет, потом поговорим.

Костя набрал номер. Один длинный гудок, и трубка сразу откликнулась:

— Алле! Вахта слушает!

— Юрка, привет! Помолчи минутку, послушай. Помнишь, я тебе рассказывал о походе на «поле чудес» (так в народе называли сады) в феврале и как я потом оттуда сдавал кросс? (В прошлом году из этих же садов Косте пришлось почти бегом добираться к Дому отдыха, чтобы успеть на последний автобус. Сломалась машина, и пришлось бросить ее в садах.) Так вот, ситуация примерно такая же. Только я еще ко всему ногу сломал и не могу идти. Ты понял, кто говорит? Только без имен.

— Ну, ты даешь! Ты что, нажрался? Как ты до меня дозвонился?

— Я тебе домой звонил. Разговаривал с Зоей. Все, что я сказал, серьезно. Можешь приехать за мной?

— Слушай, ты точно не нажрался? Не праздник ведь. — Веселый Юркин голос не верил Косте ни на копейку. — Куда я тебя повезу? Ты где?

— Я в лесу. Еще раз говорю: я сломал ногу, идти не могу. Сможешь приехать?

— А звонишь ты откуда? Автомат на сосне или заяц тебе под елку телефон притащил? — хохотал Юрий.

— Ты, блин… (пять минут отборного мата). Если не приедешь через полчаса и если я отсюда не выберусь, я тебе всю морду расколочу, понял? И корешам всем скажу, какое ты дерьмо!

— Да ты что? Я же пошутил. В детективы все играешь?

— Молчи и слушай. Как-то пили у тебя. Ты спорил с водилой, у какой машины проходимость лучше. Помнишь?

— Это мы с Романом спорили. Он сейчас не работает.

— Молчи! Ты ему рассказывал, как застрял на КамАЗе, сел на мосты. Помнишь?

— Да.

— Место, где сел, помнишь? Вслух не говори. Вот я там.

— Ты не свисти. Как ты туда ночью попал? Ты что, пошутить вздумал?..

— Ну, Юрка, и баран ты! Ты что, не понял, зачем я ходил на «поле чудес»? Пошевели извилиной. Вспомни, зачем я туда хожу. А в этот раз я Чапаева с роялем тащил по дну реки, понял? Нет?

— Ты сразу-то что не сказал? Где ты там?

— Как раз в том месте, где ты застрял. Я двигаюсь тебе навстречу по дороге. Поедешь — не раздави, я ползком передвигаюсь. Поближе подъедешь, я огонь зажгу или позвоню еще раз.

— А как ты звонишь-то?

— Приедешь — увидишь. Да не болтай никому. Понял? Жду через полчаса.

— Еду.

Связь отключилась.

С братом договорился. Должен приехать. Почти спасен. Тут же накатила слабость. Голова поплыла, захотелось откинуться на спину и лежать. Братан приедет — заберет. Не хотелось больше никаких усилий: ни идти, ни преодолевать трудности, ни бороться с самим собой.

Полежав минут десять, Зубов заставил себя подняться. Сейчас движения вызывали боль. Немного полежал, а так расслабился. Медленно, опершись на рогатину, шаг за шагом Костя двигался на звезду.

Боль стала отдаваться во всем теле, движение замедлилось.

Стиснув зубы, он преодолевал шаг за шагом. Опять стало жарко, голова начала кружиться. Только не упасть. Вон звезда, на нее и шагать.

Минут через двадцать на высоковольтной появилась еще одна звезда. Она блуждала, то перемещаясь слева направо, то качаясь посредине. Постепенно она приближалась. И уже стало заметно, что это фары автомобиля. Сверху на кабине горела еще одна фара — видоискатель. Он качался в такт машине, освещая далеко впереди деревянные опоры, ЛЭП и кромку леса.

Вот и все. Еще немного — и он спасен. А дальше? Дальше лучше не думать. Он победил, и это главное. Победителей не судят. Нас ведь раньше учили не сдаваться. Вот ты и победил. Не сдался. И победил!

А зачем? Зачем все это?

Но если б не ты их, они бы тебя. Они стреляли первыми, они сбесились. Бешенство. Бешенство заразно. От них и ты заразился, заболел и перебил их всех. Теперь ты бешеный.

Зачем? Зачем все это?

Эта мысль острой болью ударила в мозг. Она вызвала смятение и понимание бесполезности всего произошедшего. Она мешала двигаться, она подтачивала последние силы.

Сделав шаг вперед, Зубов оступился и упал прямо на дорогу. Юрка поедет — должен увидеть. Сунув руку в карман, Костя вытащил остатки газеты. Смял ее в комок, положил рядом.

Во внутреннем кармане нашел спички. Вытащил несколько штук. Все движения давались с трудом. Боль навалилась и все сильнее давала о себе знать.

Звук мотора приближался. Вот уже. отблески света от фар доставали до Кости.

Взяв коробок в зубы, он чиркнул пучком спичек. Они дружно вспыхнули. Костя поднес спички к бумаге. Газета занялась, и пламя весело запрыгало по бумаге.

«Лишь бы огня хватило, а то раздавит», — подумал Зубов, опуская спичечный коробок в маленький костер.

Уже сквозь мутную пелену он увидел выскочившего из кабины брата и будто со стороны услышал вопросы:

— Ты живой? Ни хрена! Да где ты так?

Свет потух, сознание перестало фиксировать происходящее. Боль, страхи, эмоции прекратили существование.