Искатель. 2014. Выпуск №8

Анатолий Королев
МЕДНЫЙ МЕДАЛЬОН

Все началось в один из теплых июльских вечеров на Кропоткинском жилмассиве. Примерно в 21 час слесарь-сантехник ЖЭУ № 49 Жора Сажин, по уличному — Жлоб, мурлыча под нос развеселенький мотивчик, спускался не спеша по лестнице в старой панельной пятиэтажке-«хрущевке». На нем была серая рубашка с коротким рукавом, измазанные местами подвальной грязью потертые джинсы и потрепанные кроссовки. В одной руке он держал газовый ключ, в другой — выключенный фонарь. Жора пребывал под хорошим градусом, что было его обычным состоянием. Было бы удивительным встретить этого печально известного слесаря трезвым.

Через некоторое время Жора достиг первого этажа, где, по обыкновению, было сумрачно, так как вновь ввернутая лампочка жила здесь не более одних суток. И тут на его голову обрушился тяжелый удар. За первым последовал не менее сильный второй. И душа пострадавшего без сожаления вознеслась к небесам.

Бесчувственное тело слесаря рухнуло ничком на бетонные ступени. Вокруг его головы стало расплываться бурое пятно.

Вскоре в подъезд вошел плотный темноволосый мужчина лет тридцати пяти — сорока, в кожаной черной куртке и спортивных брюках «Адидас». Убедившись, что пульса у Жоры нет и что человек скорее мертв, чем жив, мужчина торопливо поднялся в свою квартиру на втором этаже. Прикрыв за собой дверь, он постоял некоторое время у порога, о чем-то напряженно размышляя, затем нерешительно подошел к телефону и позвонил в полицию.

На двери табличка. На ней написано: «Прокурор Заельцовского района Александр Александрович Кравцов».

В небольшом кабинете, обставленном старой мебелью российского производства, за прокурорским столом худощавый седеющий брюнет в форме полковника юстиции. Это и есть Кравцов, среди сотрудников прокуратуры и полиции больше известный как Сан Саныч.

Настроение у Сан Саныча паршивое. Причина тому — попытка дать ему взятку одним влиятельным в городе бизнесменом, открывающим ногой дверь в мэрию. Этот самоуверенный успешный бизнесмен, наживший капитал на перепродаже импортных авто, просил прекратить уголовное преследование в отношении его непутевого сыночка-наркомана, замешанного в грабеже. Попытка дачи взятки была зафиксирована работниками прокуратуры по всей форме, и бизнесмен, вместо того чтобы вернуться в свой офис на серебристом «Мерседесе Пульмане», отправился в «черном воронке» в следственный изолятор.

Сан Саныч хорошо понимал, что предстоят большие разборки с высокопоставленными чиновниками, но уступать не собирался. Он приготовился к драке.

После короткого стука в кабинет вошел майор юстиции Моисеев, полный флегматичный шатен с соломенного цвета усами. Он сел за приставной стол, положил на него потертую папку с бумагами и, отвечая на вопросительный взгляд прокурора, сказал:

— Докладываю, Сан Саныч, об убийстве на Кропоткинском жилмассиве, на которое я вчера вечером выезжал, будучи дежурным следователем.

— Кто убит? — устало осведомился прокурор.

— Да так, пьянь, слесарь ЖЭУ, некто Жора Сажин. Местные жители называли его Жора Жлоб.

Кравцов нахмурился.

— Аркадий Антонович, что значит «да так себе, пьянь»? Это человек. — И попрошу больше такие оскорбительные выражения не употреблять. Тем более я тебя уже предупреждал об этом.

— Извините, Сан Саныч. Конечно, пострадавший — человек.

— Ладно. Давай ближе к делу.

Следователь кивнул и продолжил:

— Скончался этот Сажин от удара сверху в голову, в область темени. Обнаружил его житель квартиры № 65 со второго этажа Кудинов Вячеслав Семенович. Он и позвонил в полицию. Странное какое-то убийство.

— Что в нем странного?

— Судите сами: бабушек на скамейках возле подъезда было шестеро, и ни одна не видела, чтобы во время происшествия кто-то из посторонних заходил в подъезд. Напрашиваются вопросы: убийца кто-то из жильцов дома? Убийство совершено на бытовой почве? Хренотень какая-то. Кому мог помешать этот пьянчужка? В принципе, он не был скандальным человеком.

— Ты говорил, что у него была уличная кличка — Жлоб. Что это означало?

— Жадный был. И все из-за выпивки. Никому за спасибо ничего не сделает. Заплати — тогда пожалуйста.

Прокурор в задумчивости потер подбородок и высказал свое предположение:

— Аркадий Антонович, вот ты говоришь — кому нужен был этот пьянчужка. А если здесь все сложнее? Допустим, пострадавший стал свидетелем какого-нибудь серьезного преступления. И его решили ликвидировать те, кому этот свидетель был опасен. Подкараулили и…

— Но чужие люди в этот подъезд не входили, — высказал сомнение Моисеев.

— В этот. А сколько всего подъездов?

— Четыре.

— И у каждого подъезда сидели бдительные старушки?

— Вообще-то нет, — поднял густые брови следователь. — В основном они собираются возле этого, четвертого, где и произошло убийство. Тут скамейки более удобные и не очень разбитые. Значит…

— Не исключено, что преступник вошел в другой подъезд и через него же и вышел.

— Как это?

— Очень просто — через чердак. Если, конечно, чердаки в подъездах не закрыты. Ты проверял?

— Проверял, — вздохнул Моисеев. — Чердачные крышки не закрыты. На некоторых даже петель для замка нет. Я напишу частное представление в ЖЭУ. Пора с них спросить по всей строгости.

— Представление представлением, но человека уже не вернешь. Теперь ты убедился, что версий много?

— Вы правы, — кивнул следователь. — Но все они не совсем реальные. Ну зачем было убийце подкарауливать Сажина в подъезде? Тут могли и жильцы оказаться свидетелями, и те же бдительные старушки. Проще было подкараулить жертву в темном переулке жилмассива. Ведь слесарь везде ходит. Но если убийца — житель подъезда, где произошла трагедия, то он должен быть полным идиотом. Как правило, никто не оставляет следов там, где сам живет.

— Но исключения из правила всегда бывают, — заметил прокурор, — об этом тоже нельзя забывать. В нашем случае в первую очередь нужно допросить всех жильцов данного подъезда. Глядишь, какая-нибудь зацепка и появится. Не мне тебя учить, Аркадий Антонович. Сколько лет ты отпахал на следствии?

— Через полгода — два десятилетия будет. Однако, Сан Саныч, я ведь с сегодняшнего дня в официальном отпуске числюсь. Уже и билеты на самолет купил. Ни разу на югах не был. Впервые с женой вместе собрались.

— Да помню я о твоем отпуске, — вздохнул прокурор, — а кто это дело будет вести?

— Но, Сан Саныч, в кои годы я собрался в отпуск семьей. И ни разу не было, чтобы по графику сходил.

— Все это верно, — раздумчиво вымолвил Кравцов, — но кому дело поручить? Один опытный следователь на больничном, другой на семинаре в Москве, ты — в отпуск. Остается молодой — Вадим Снегирев. Но он совсем недавно окончил университет, и у нас всего один месяц. Ну, зеленый он еще. Совсем зеленый.

— Сан Саныч, но Вадим окончил университет с хорошими оценками и лестными отзывами преподавателей. Смышленый он парень. К тому же молодому только и начинать с такого дела, как эго. Не депутата же грохнули. Как раз и наберется опыта. Сан Саныч…

— Ладно, — махнул рукой прокурор, — лети на свои юга. Оставь бумаги и пошли ко мне Снегирева.

Вскоре к прокурору вошел Вадим — невысокий, с покатыми плечами, худой до неприличия и к тому же рыжий. Форма лейтенанта юстиции висела на нем словно на вешалке.

«Да-а, прислали мне работничка», — грустно подумал Кравцов, но вслух сказал:

— Ну, здравствуй, Вадим! Садись. Что стоишь у порога, как бедный родственник? Будь посмелее. Ты же следователь. Мы на тебя большие надежды возлагаем. Если мне не изменяет память, ты довольно успешно окончил университет. Ректор тебя хвалил.

— Хвалил. Хороший у нас был ректор, товарищ полковник. Сейчас его в Министерство перевели.

— Это хорошо. Как говорят, большому кораблю — большое плаванье. Ну, давай ближе к делу, и предлагаю проще общаться. Я не сторонник официальности. Договорились?

— Хорошо, Сан Саныч.

— Так ты садись. Я тут тебе серьезное дело приготовил. Об убийстве.

Вадим присел на стул и напрягся.

— Об убийстве?

— Ну да. А что тебя смущает? Наша подследственность. Разных там щипачей и домушников ловить — это дело полиции. А у нас, как ты знаешь, дела посерьезнее.

— Нет, меня ничто не смущает, Сан Саныч. Просто я еще не расследовал самостоятельно ни одного дела, связанного с убийством.

— Вот и начнешь. Когда-то надо начинать. — И прокурор пододвинул к следователю тощую папочку с первичными документами. — Изучи и немедленно приступай.

— Ясно, Сан Саныч. — Вадим взял папочку, поднялся и направился к выходу.

— Подожди, — остановил Кравцов. — У тебя как с жильем? По-прежнему снимаешь комнату?

— Уже нет, Сан Саныч, — застенчиво улыбнулся Вадим. — Отказала хозяйка. У нее родственники приехали. Но ничего страшного. Сниму в другом месте. Сдают много.

— Это верно, сдают много, — вздохнул прокурор и пообещал: — Ты потерпи чуть-чуть. Я тебя устрою в общежитие Водного института. Намного дешевле будет. Обещаю.

— Спасибо, Сан Саныч. Ну, я пошел?

— Давай. Ни пуха…

День установился жарким — на небе ни облачка.

Через час с небольшим Вадим с потертым следственным портфелем подошел к четвертому подъезду «хрущевки», где накануне был убит слесарь-сантехник Жора Сажин.

На скамейке под разлапистым кленом шелушили семечки три старушки, не переставая при этом что-то весьма энергично обсуждать. Лица их были серьезны и деловиты.

— Здравствуйте, бабушки! — приветствовал Вадим и сел на скамейку напротив. — Я следователь из прокуратуры. Звать меня Вадим Сергеевич. Можно без отчества. У вас убили слесаря-сантехника Сажина?

Бабушки на короткое время притихли, переглянулись и стали пристально рассматривать следователя. Но вот самая маленькая и самая бойкая ответила:

— Здравствуй, внучек, коль не шутишь! По верному адресу пришел. В этом самом подъезде Жору вчерась и грохнули. Царство ему небесное. Хоть и вымогатель он был, но все же жаль человека. Жена у него, Нюрка, осталась вдовой с двумя малыми детишками. Она дворничихой у нас тут и работает. Хоть и пьянчужка был Жорик из первых, но все же дело слесарное знал неплохо — кран там отремонтировать или, к примеру, унитаз. Правда, дорого брал за работу. За это его и не любили.

— Ну, Алевтина, пошла брехать что ни попадя, — недовольно одернула вторая старушка, более солидной комплекции. — Думаешь, следователю интересно слушать твои россказни? Ему надо выяснить, кто Жору убил. А ты несешь все подряд. Тебя и задень не переслушаешь.

— Сбреши лучше, Глафира, — обиделась Алевтина. — Вечно ты меня перебиваешь. А может, следователю интересно как раз то, что я говорю. Откуда тебе знать?

— Ладно, не ссорьтесь, — улыбнулся Вадим. — Мне действительно все интересно. Бывает, что какая-нибудь на первый взгляд мелочь может впоследствии вывести на преступника. Но главное, конечно, — кто убил Сажина. Может, вы кого подозреваете?

— Ишь, какой быстрый, — покачала головой в берете молчавшая до сих пор третья старушка, устало опиравшаяся двумя руками на суковатую палку. — Сразу ему убивца подавай. Мы тут все головы поломали и мозоли на языках натерли, но так и не смогли угадать, кто совершил это злодейство. Убивцы — они хитрые. Умеют маскироваться под порядочных людей.

— И никого не подозреваете?

— Мы все же думаем на Кудинова из шестьдесят пятой квартиры, — вставила Алевтина, — грузчиком работает в нашем супермаркете.

Другие две старушки согласно закивали.

— Почему думаете на него? — поинтересовался Вадим.

— Потому что только он заходил в то время в подъезд, — вступила в разговор Глафира. — Порешил Жору, а потом сам же и в полицию позвонил. Старый бандитский прием. Мы ж детективные сериалы смотрим по телевизору, так что малость разбираемся.

— Ну, а зачем бы ему самому звонить?

— Чтобы, значит, на него не подумали. Хитрюга. Он ведь в тюрьме сидел. Вот и соображай, следователь.

— Весь в наколках, — осуждающе добавила Алевтина.

— Я это учту, — кивнул Вадим. — Не знаете, он сейчас дома?

— Должен быть. Вроде не выходил.

Вадим вдруг вспомнил, что ему сегодня негде будет ночевать, и подумал: «А почему бы не снять на время комнату поблизости от места происшествия? Удобно. Ведь здесь часто придется бывать — сколько людей еще опрашивать. А там и в общежитие переберусь. Раз Сан Саныч обещал, то устроит». И он спросил Алевтину:

— Вы, случайно, не знаете, кто комнату сдает?

— Тебе на одного али с жинкой? — отозвалась Глафира.

— Я холостой.

— Тогда проще, — вклинилась в разговор Алевтина. — С семейными больше хлопот.

— Вот ты и сдай одну комнату, — толкнула ее в бок Глафира. — У вас со стариком на двоих трехкомнатная. Зачем вам такие хоромы?

Алевтине реплика подруги не понравилась. Она недовольно возразила:

— После того как сын со снохой уехали, мы с Гришей привыкли одни жить, не сможем с посторонним. — И вдруг оживилась, с удовольствием «перевела стрелки». — Так что тут искать, Ульяна Лопатина сдаст комнатку. Ей сейчас любая копейка дорога. Она уж год как без старика осталась. Бедствует. Харитон-то подрабатывал. По плотницкой части он был мастак. Как умер — Ульяна совсем сникла. Пенсия у нее маленькая.

— И не в деньгах дело, — перебила Глафира. — Любовь у них была. Настоящая. Вот и тоскует Ульяна, места себе не находит. Думаю, Ульяна сдаст комнату. Легче ей будет, когда человек рядом.

— И как мне ее найти? — осведомился Вадим.

— Очень просто, на пятом этаже, в семьдесят девятой. Но ее сейчас нет дома, она бутылки пошла сдавать.

— Вот она — легка на помин, — воскликнула Алевтина, указывая на подходившую высокую седую женщину лет семидесяти.

Ульяна поставила старую, с перемотанными синей изолентой ручками сумку на край скамейки, на которой сидели старушки, и исподлобья стала рассматривать следователя.

— Сдала бутылки-то? — с легкой усмешкой спросила ее Алевтина.

— Сдала, — с неохотой ответила Ульяна, — хлеба да вермишели купила.

— А с тебя, соседка, причитается, — улыбнулась Глафира. — Мы тебе постояльца нашли. Серьезный человек, следователь. Вадимом Сергеевичем кличут.

Ульяна ничего не ответила, продолжая изучающе разглядывать Вадима.

— Ты, подруга, словно не рада, — не отставала Алевтина. — Ты же сама хотела сдать комнату, чтобы на душе не так муторно было. Или передумала?

— Ну, хотела, — выдавила Ульяна, отводя взгляд в сторону и неловко переминаясь.

— Если вы против, то я поищу в другом месте, — смутился Вадим, не ожидавший холодного приема со стороны Ульяны.

— Я не против, — тихо ответила Ульяна и с глубокой грустью в глазах посмотрела в глаза следователю. — Ты мне Валерку напомнил. Сынок мой такой же был — худенький и рыженький. Живи. Дорого не возьму. Я в семьдесят девятой, на пятом.

Ссутулившись, она устало направилась в подъезд. Когда за ней закрылась железная дверь, Глафира пояснила:

— Валерка — сынок ее был единственный и любимый, поздний. В Чечне погиб. Как только тогда она, бедняжка, выдержала, с ума не сошла.

— Да-а, нелегкая судьба у бабоньки, — вздохнула Алевтина. — А судьбу, говорят, на телеге не объедешь.

— Кому что начертано, — добавила Глафира, — кто всю жизнь в сыру-масле катается, а кому со всех сторон одни шипы.

Поблагодарив старушек, Вадим направился в шестьдесят пятую квартиру.

Однокомнатная квартира Кудинова больше походила на сарай, чем на благоустроенное жилье. Ремонта в ней не было лет двадцать, если не больше: на грязных стенах — лоскуты от когда-то наклеенных обоев, побитые косяки, на полу вышорканный затоптанный линолеум, на потолке одинокая, засиженная мухами лампочка в голом патроне, на стене вместо выключателя оголенные концы проводов. Из мебели — старый засаленный диван-кровать, исцарапанный стол с отломанным углом, скрипучий стул с порванной потертой обшивкой на сиденье, в углу, на покосившейся старомодной тумбочке с болтающейся на одной петле дверке — черно-белый телевизор с маленьким экраном.

Стол заставлен бутылками с пивом, под ним батарея порожних бутылок.

Хозяин квартиры, Вячеслав Семенович, раздетый до пояса, в спортивных брюках с эмблемой «Адидас» и грязных кроссовках, пропустил Вадима в квартиру, жестом пригласил его пройти в комнату и занял свое прежнее место за столом.

Перехватив внимательный взгляд следователя на своих многочисленных татуировках, он небрежно усмехнулся:

— Извини, начальник, за мой вид. Жарко. Да ты садись на диван. Пиво будешь?

— Спасибо, не пью! — ответил Вадим, присаживаясь на край дивана.

— Плохи твои дела, — мелко рассмеялся Кудинов, откупоривая очередную бутылку и выказывая при этом два золотых зуба в верхней челюсти. — А для меня лучшего удовольствия в жару, как попить холодного пивка, нет. Что пришел? Допрашивать? Так меня уже допросили в полиции.

— То был не допрос, с вас брали объяснение, мне его передали, — ответил Вадим, — протокол же допроса составляется после возбуждения уголовного дела.

— Понятно, в натуре, — криво усмехнулся Кудинов. — Тогда допрашивай. — Он отпил из горлышка бутылки пива и стал закусывать чипсами. — Тебя интересует, кто убил слесаря Жорика и не я ли это сделал? Должен огорчить тебя, начальник. Кто убил — не знаю, и я к этому никакого отношения не имею. Век воли не видать! Сам посуди, зачем мне убивать хорошего человека, с которым можно выпить, побазарить за жизнь. Ты вот не хочешь со мной выпить, брезгуешь, а Жорик не побрезговал бы.

— По-моему, у нас с вами откровенного разговора не получится, — поднялся Вадим. — Вы в нетрезвом состоянии. Так что придется продолжить нашу беседу в прокуратуре.

— Всегда к твоим услугам, начальник, — усмехнулся Кудинов. — Когда прикажешь явиться?

— В тот день, когда мне будет угодно. Вам передадут повестку.

Кудинов согнал с лица усмешку, насупился и, подойдя к Вадиму, сердито процедил:

— Не нравится мне такое отношение, начальник. Молодой ты еще следователь. В прокуратуре я тебе то же самое скажу. Так что не трать на меня попусту время. В натуре, порожняк будет. Знаешь, почему я позвонил в ментовку?

— Интересно узнать.

— Потому что я бывший зек. Дважды на зоне чалился. И хорошо знаю ментовские привычки: если судимый — то первый подозреваемый. При случае на бывшего зека легче списать висяк. Я сразу же просек — меня в первую очередь начнут таскать на допросы и тянуть из бывшего зека все жилы. По этой причине я и решил первым объясниться. Нервы ни к черту стали. Если тебе сказать, что второй раз я отмотал на зоне пятерик ни за что, по судебной ошибке, то все равно не поверишь и не поймешь меня.

— А вы расскажите, может, пойму?

Кудинов махнул рукой и направился к столу. Обернувшись, угрюмо заметил:

— Какой смысл? Теперь никто ничего не изменит. Нет базара. Не обижайся, следователь, за неприятный разговор. Ты здесь ни при чем. Так, боль душевную немного выплеснул. Ладно, проехали. Может, все же пивка?

Вадим попрощался и покинул квартиру гостеприимного хозяина.

В десятом часу вечера Вадим устало поднимался по лестнице на пятый этаж «хрущевки». За день он опросил всех жителей подъезда, записал разговор с женой погибшего Нюрой Сажиной, с коллегами по работе Жоры в ЖЭУ, в том числе и с непосредственным его начальством; успел побеседовать с участковым инспектором райотдела полиции, но ничего существенного так и не установил, не обнаружил ни малейшей зацепочки, за которую можно было бы потянуть, чтобы размотать загадочный клубочек этого странного убийства. На свои немудреные вопросы он в основном получал похожие ответы: врагов у Сажина не было, чтобы с кем-то ссорился — не видели и не слышали, чтобы выпивал с незнакомыми людьми — не замечали, любил выпить в одиночку или в компании с Кудиновым из 65-й квартиры. Опять Кудинов. Загадочный человек Вячеслав Семенович!

С этими неутешительными мыслями Вадим и позвонил в 79-ю квартиру.

Ульяна открыла дверь сразу, будто стояла возле нее, поджидая постояльца. Она была в домашнем, не первой свежести халате и тапочках на войлочной подошве. Седые волосы на ее голове были аккуратно зачесаны назад и закреплены на затылке узлом. Выражение ее морщинистого лица на этот раз было более приветливым.

— Входи, — произнесла она медленным низким голосом, пропуская Вадима в квартиру. — Я уж посчитала, что передумал, в другом месте договорился.

— Все по работе мотался, — выдохнул Вадим и прошел в коридор. — Устал как собака.

— Хлопотная у тебя работа, — заметила Ульяна.

— Это верно, — кивнул Вадим и осмотрелся.

Двухкомнатная малогабаритная квартирка выглядела бедной, но не запущенной: очень старая мебель, на полу самодельные дорожки, вязанные из разноцветных скрученных тряпочек.

Ульяна перехватила его взгляд.

— У меня не дворец, — развела она жилистыми руками. — Смотри. Если не нравится…

— Мне нравится, — поспешил ответить Вадим. — Я привык к простой обстановке. Я ведь деревенский. В Новосибирск после университета был направлен по распределению.

— Деревенский? Откуда?

— Из Сузуна. Там у меня и мама, и папа, и две сестренки — обе младше меня.

— Мать-то кем работает? Учительница, поди?

— Мама — доярка, а папа — тракторист.

— Деревенский — это хорошо, — помягчела лицом Ульяна. — Я тоже в детстве в деревне жила. В Маслянино. Слыхал про такое место?

— Как же не слышать, соседний район. Выходит, мы с вами почти земляки.

— В деревне хорошо, — вздохнула Ульяна. — Воздух, лес, речка, грибы, ягоды… Но все это в моем далеком прошлом. Одни воспоминания. — Неожиданно голос ее стал тверже: — В деревне только люди и остались, не то что в городе. Тут сплошной разврат. Никакого порядка. В людей словно дьявол вселился. Каждый норовит прожить за счет другого. С ума все посходили. И ведь власти ничего не делают, чтобы объяснить людям, что так жить нельзя. Ой, что это я с разговорами! Ты ж устал, сейчас чай будем пить. Вот твоя комната, — она указала на меньшую комнатку, — в ней сынок мой, Валера, жил. Его фотографии я перенесла в зал, к себе, чтобы они тебя не смущали. Постельное белье чистое — перед твоим приходом заменила. А вот твой ключ от квартиры.

— Спасибо! Простите, как вас по отчеству?

— Наумовна я.

— Спасибо, Ульяна Наумовна! Из-за меня столько хлопот.

— Не надо об этом. Мне даже приятно. Есть теперь о ком заботиться. Чего с портфелем-то обнялся? Располагайся. Будь как дома.

Вскоре они сидели за небольшим кухонным столом, покрытым старенькой клеенкой, протертой по углам, и пили чай с баранками и вареньем из жимолости.

— Вкусный чай, Ульяна Наумовна, — похвалил Вадим.

— С травами. Полезный. Ты пей, не стесняйся.

— Я пью. Спасибо! За комнату деньги вперед отдать? У меня при себе.

Ульяна поставила недопитую чашку с чаем на стол и сказала твердо, как давно ею решенное:

— Я с тебя плату брать не буду.

— Как это? — растерялся Вадим. — Почему? Вы вроде человек не богатый…

— Я сказала — деньги с тебя брать не буду. Живи так. И чем дольше, тем лучше.

— По почему? Я так не могу.

— Ты на моего сыночка, Валеру, похожий, — голос у Ульяны сорвался, и она промокнула рукавом халата вдруг повлажневшие глаза. — Давай больше не будем о деньгах. У меня хватает на еду.

Она вдруг резко встала и быстро ушла с кухни.

Вадим растерялся от такого неожиданного поворота и остался сидеть на месте, не зная, что сказать и как поступить.

Но через минуту Ульяна вернулась и, сев на прежнее место, спросила:

— Послушай, сынок, ты что, взаправду следователем работаешь?

— Ну да, — кивнул Вадим.

— И дознаваться будешь, кто убил Жорку Сажина?

— Само собой. Это моя обязанность.

Ульяна помолчала, уставившись хмурым взглядом в пол, потом, посмотрев строго на Вадима, раздумчиво вымолвила:

— А по мне, так о таком человеке, как этот Сажин, и вспоминать не стоит, не то чтобы еще вести дознание.

— Это почему же? — удивился Вадим. — Ведь человека убили.

— Да не человек он был, сынок. А кровопийца. Нет чтобы сочувствовать бедным людям и ремонтировать им гнилую сантехнику бесплатно или со скидкой, так он, напротив, норовил содрать побольше. Слышишь — у меня в ванной кран бежит?

Вадим прислушался и подтвердил:

— Да, течет.

— Так вот, этот Жлоб не стал мне кран ремонтировать.

— Почему?

— Потому что мне нечем было платить.

— Но, как мне известно, ЖЭУ должен ремонтировать краны бесплатно. Надо только заявку подать.

— А я не подавала? Замучаешься ждать слесаря.

— Но ведь есть в ЖЭУ начальство. Жалобу надо было написать.

— Жалобу? Не смеши меня, сынок. Писала. У них ответ один — подождите, ваша заявка будет выполнена. У нас не хватает слесарей: работа грязная, зарплата маленькая. Словом, Жорик у нас стал монополистом. Не боялся, что с работы выгонят. Заявок у него в кармане всегда было много, и ремонтировал тем, кто ему хорошо платил. Какой же он после этого человек?

— Может, я посмотрю ваш кран? — предложил Вадим.

— Ты? — удивилась Ульяна. — Ну, посмотри.

— Инструмент какой-нибудь есть?

— Да был у мужа, царство ему небесное, в ящичке. Сейчас посмотрю.

Минут через пятнадцать кран перестал бежать.

— Всего и делов-то, — заметил Вадим, споласкивая руки. — Прокладка изработалась. А муж у вас был запасливый человек — прокладок на десять лет вперед наготовил.

— Да, Харитоша был на все руки мастер, — печально вздохнула Ульяна и перекрестилась. — Скажи, сынок, ты еще не дознался, кто убил Жорика?

— Если б дознался, то уже бы арестовали злодея. Но не так-то просто дознаться. А вы что думаете об этом убийстве, Ульяна Наумовна? Кого-нибудь подозреваете?

— Нет, никого у меня на подозрении нет, — качнула головой Ульяна. — А может, его никто и не убивал? Свалился пьянчужка с лестницы и расшиб голову, а считают почему-то, что его убили.

— Нет, Ульяна Наумовна, не расшибся он. Не разбираетесь вы в криминальных делах. Эксперты точно определяют, по какой причине смерть наступила. Тут ошибки нет. Пострадавший скончался от удара тупым тяжелым предметом.

— А каким?

— Это пока неизвестно.

— А всех убийц ловят или только некоторых, самых глупых?

— Ловят всяких — и умных и глупых. Правда, не всех. Тут все зависит от того, какие следы оставил преступник на месте происшествия и сколько. Если никаких следов не оставил, то и вычислить злодея практически невозможно. В таком случае приходится надеяться, что в Следующий раз он попадется на месте преступления. Как говорят, будет задержан с поличным.

— А если преступник после первого преступления больше не будет совершать никаких преступлений? Тогда его никогда и не разоблачат?

— Бывают и такие случаи. А что вас так интересует процесс поимки преступников, Ульяна Наумовна? Вы, случаем, не пишете детективные романы?

— Куда мне, — усмехнулась Ульяна. — Я, считай, почти безграмотная. Просто люблю смотреть по телевизору детективные сериалы. От скуки, сынок. Если бы не телевизор — хоть вешайся.

— Ну, зачем так мрачно, Ульяна Наумовна. В каждом возрасте можно найти интересное занятие.

— Что-то я разболталась сегодня. Время позднее. Пора спать, сынок. Тебя во сколько поднять?

— Спасибо, Ульяна Наумовна! Я сам встану. Меня мобильный телефон разбудит.

— Мобильный телефон разбудит? Как это?

— Очень просто — ровно в семь птичка запоет и музыка заиграет.

— Надо же! — изумилась Ульяна. — До чего додумались.

Пожелав друг другу спокойной ночи, они разошлись по своим комнатам.

Коснувшись подушки, Вадим сразу провалился в глубокий сон. Но не в сладкий, каким засыпают люди, не обремененные заботами, а в тревожный, с тяжелыми сновидениями: то он за кем-то гонялся с пистолетом, то его преследовал какой-то монстр с большим топором, а он пытался спрятаться в щель под крыльцом какого-то старинного мрачного дома. Потом вдруг стала сниться хозяйка квартиры, Ульяна Наумовна. Она подошла к нему спящему и ласково погладила по голове, приговаривая: «Сыночек мой. Спи спокойно, дорогой мой». Затем хозяйка вышла из квартиры, через некоторое время вернулась. Дверь при этом она старалась прикрывать осторожно, без лишнего шума. И Вадим был благодарен ей во сне: «Какая чуткая женщина, беспокоится обо мне, как о родном сыне». Потом приснилось, будто квартирная хозяйка стоит возле его кровати и с улыбкой смотрит на него.

На этом месте сон оборвал мобильный телефон: заиграла серенада Шуберта, и запел звонкий соловей.

Вадим, не открывая глаз, протянул руку к тумбочке, нащупал мобильный телефон и выключил его. Потом потянулся и, открыв глаза, вздрогнул от неожиданности. В метре от его кровати стояла Ульяна с перекрещенными на груди руками и улыбалась.

— Чего испугался? — мягко спросила она. — Вот заглянула к тебе — может, одеялко надо поправить — вдруг съехало, да залюбовалась. Ты так сладко чмокал губами во сне, как, бывало, мой Валерка. Господи, как здорово ты на него похож! Наверное, Создатель не случайно послал тебя ко мне. Думаю, чтобы душу мою успокоить.

— А я не видел фотографию вашего сына, — вымолвил Вадим первое, что пришло ему в голову.

— Заходи ко мне в комнату, посмотри, — с теплотой в голосе разрешила Ульяна.

— Непременно зайду, — кивнул Вадим. — Мне бы одеться, Ульяна Наумовна.

— Одевайся сынок, — засуетилась Ульяна, — заболталась я, а тебе ж на работу. — Она быстро вышла из комнаты и уже из коридора добавила: — Умывайся — и на кухню. Я тебе завтрак приготовила.

— Спасибо, Ульяна Наумовна! — поблагодарил Вадим. — Напрасно беспокоитесь. Я найду где перекусить, голодным не буду.

— Ты это брось, сынок. Знаю я вас, молодых, — что попало схватите в забегаловке, вчерашнее или позавчерашнее, а потом животом мучаетесь.

Вадим почувствовал себя неловко от такой плотной опеки квартирной хозяйки. Однако сознание ему подсказывало — надо быть осторожным в поведении и в словах, чтобы случайно не обидеть старую радушную женщину, принимавшую его, как родного сына.

— Я сейчас, Ульяна Наумовна, — сказал он громко и поспешил и ванную.

Когда он зашел на кухню, то был поражен изобилием на столе. Приятный запах источала гора свежих пирожков, пончиков и ватрушек. Две глубокие вазочки были наполнены вареньем: одна из жимолости, другая малиновым.

Ульяна стояла возле стола и широко улыбалась.

— Садись, — пригласила она и стала наливать ему в чашку душистый чай.

Вадим не нашелся что ответить и, смущенно улыбнувшись и поблагодарив, сел за стол.

Хозяйка опустилась на стул только после того, как наполнила его чашку чаем, и, указывая на пирожки, прокомментировала:

— Вот с черемухой, Валера их любил, вот эти со щавелем — я их обожаю, это с капустой, это ватрушки с творогом, а это пончики с повидлом. Повидло яблочное. Я его сама готовлю. Покупаю яблоки подпорченные, они дешевле. Вырезаю гнилые места, а из чистой мякоти варю повидло. Сорта беру разные, от этого смешивания повидло получается особенно вкусным. Тебе какие больше нравятся?

— Мне все нравятся, — ответил Вадим, беря еще горячий пирожок с черемухой. — Я бы сразу их все съел.

Ульяна усмехнулась и сказала:

— Ты говори по правде, а не ради того, чтобы мне угодить. Какие нравятся особенно?

— С черемухой, с капустой, со щавелем и с повидлом — как можно серьезнее ответил Вадим и взял пирожок со щавелем. — У меня мама тоже любит печь пирожки, с капустой и со щавелем. Хорошие витамины.

— Хорошие, — кивнула довольная Ульяна. — Значит, ватрушки с творогом у тебя не в почете. Удивительное совпадение — мой Валера тоже не очень их любил.

— А вы что сами не едите? — пробубнил Вадим с набитым ртом.

— У меня рано аппетита нет. Я потом, попозже.

— И когда вы только успели столько настряпать? — выказал удивление Вадим и потянулся за пончиком. — Можно подумать, что вы всю ночь только этим и занимались.

— А я мало сплю, — вздохнула Ульяна. — От силы часа три. Как Харитона похоронила, так внутри будто что-то окончательно сломалось. Смысл жизни потерялся. Ночью из квартиры выхожу на улицу и хожу вокруг дома, хожу. Все думаю — зачем живу, какая людям от меня польза?

«Удивительно, — отметил про себя Вадим, — выходит, я почувствовал выходящую из квартиры Ульяну Наумовну подсознанием, а затем мои чувства преобразовались в сон. Бедная женщина. Единственный сын погиб, а тут и муж умер. Есть от чего впасть в депрессию».

Наевшись до отвала, что с ним с утра случалось весьма редко, Вадим с особой нежностью поблагодарил хлебосольную хозяйку за чудесное угощение и отправился в прокуратуру. В памяти он себе сделал зарубку — вечером непременно купить побольше продуктов. Раз уж Ульяна Наумовна не хочет брать плату за постой деньгами, то пусть хоть продукты будут ей компенсацией.

До начала рабочего дня еще было достаточно времени, и он решил пройтись пешком.

Вадим сидел в кабинете прокурора и ждал разноса. Однако его не последовало.

Сан Саныч не спеша листал протоколы допросов, где-то пролистывал быстро, а где-то задерживался взглядом подольше. Наконец он закрыл папку, вернул ее следователю, побарабанил пальцами по столу и со вздохом констатировал:

— Поработал ты на совесть, бумаги намарал много, однако результат нулевой. Словом, очередной висяк.

— Но, Сан Саныч, это ведь только начало, — попытался защищаться Вадим. — Буду раскручивать Киндинова. Интуиция подсказывает, что он убийца. Больше некому. Как говорят люди, именно он чаще всего распивал спиртное с пострадавшим. Наверняка тут обыкновенная бытовуха. Напились, поссорились и… Правда, скользкий какой-то этот Киндинов. Не так будет просто его расколоть. Тут, конечно, ничего удивительного — бывший зек. Лагерные университеты прошел.

— Что ж, продолжай, — неопределенно вымолвил прокурор, — может, и нащупаешь какую зацепочку.

Зазвонил телефон.

Прокурор поднял трубку.

— Да. Кравцов.

По мере того как прокурор слушал, лицо его все больше мрачнело: похоже, кто-то говорил ему неприятные вещи.

— Что за чертовщина, — произнес он нервно. — Маньяк завелся, что ли? Этого нам еще не хватало. Ладно, сейчас следователь подъедет.

Резко опустив трубку на аппарат, Кравцов посмотрел на Вадима с некоторым сочувствием и распорядился:

— Бери мою машину и срочно дуй на место происшествия. Как приедешь — машину отпусти. Она мне будет нужна.

— Но что случилось, Сан Саныч, и где?

— Ах да, — махнул рукой Кравцов, — извини, я ж тебе ничего не сказал. С утра мне опять настроение подпортили. Областной прокурор на ковер вызывает.

- На разнос, что ли? За что?

— Из-за взяточника. Не может смириться коммерсант со своим необычным положением. Во все инстанции жалобы наказал. Обвиняет прокуратуру в том, что якобы мы ему доллары подсунули. Но ничего, белый флаг я не собираюсь. выбрасывать и ни на какие компромиссы не пойду. Вплоть до разбирательства у Генерального прокурора. Напрасно некоторые надеются, что за деньги можно всех купить. Не дождутся.

— Но областной прокурор вроде порядочный человек, — заметил Вадим, — должен разобраться.

— Я тоже такого мнения, — вздохнул Кравцов, — однако на нервы вся эта некрасивая возня действует. Ладно, хватит об этом. Теперь о происшествии. Звонил начальник районного отдела полиции Миловидов Григорий Петрович. Ты его видел у меня на совещании. Так вот, он сообщил, что на Кропоткинском жилмассиве вновь убийство. Убит парнишка лет семнадцати. Буквально в ста метрах от того подъезда, где был убит слесарь-сантехник Сажин.

— Опять в подъезде?

— Нет. На этот раз не в подъезде, а во дворе детского садика. На месте все узнаешь. Оперативная группа ждет следователя.

Под старым корявым вязом — труп: худой черноволосый парень в потертых джинсах и футболке навыпуск. Правая рука его, вытянутая вперед, сжимает в кулаке одноразовый шприц, левая неловко подогнута под грудь. Под рисового цвета лицом, уткнувшимся в кусок картона, лужица спекшейся крови.

— Мертв? — механически спросил Вадим, хотя и так было очевидно, что пострадавший без признаков жизни.

— Да, — кивнул судмедэксперт Селиванов, невысокий подполковник медицинской службы с профессорской, клинышком, бородкой. — Предварительно полагаю, что смерть наступила от удара тупым твердым предметом в теменную часть головы примерно между двумя и тремя часами ночи. Более точно будет указано в акте экспертизы после вскрытия.

Вадим перевел взгляд на присутствующих двух сотрудников полиции.

— Кто обнаружил труп?

Вперед выступил участковый, лейтенант Илья Куликов. Он кивнул на стоявшего в сторонке пожилого небритого мужчину в клетчатой рубахе.

— Обнаружил сторож детского садика Афанасьев. Он позвонил мне, а я доложил начальнику райотдела полиции.

— Полковник послал на место происшествия меня, — вступил в разговор инспектор уголовного розыска старший лейтенант Игорь Осипов. — По прибытии я обеспечил охрану места происшествия, огородил его красной лентой, — старлей широким жестом указал на ленту, привязанную к веткам деревьев.

Вадим спросил сторожа:

— Как вас звать-величать?

— Я Антон Поликарпович, — ответил сторож и приблизился к следователю, — по совместительству еще и дворник.

— Антон Поликарпович, расскажите подробнее с того момента, как вы обнаружили труп. В котором часу? Может, видели кого-нибудь поблизости или слышали шум, разговоры, ссору; может, назывались имена?

— Увидел я убитого без четверти четыре, еще на часы посмотрел. А тихо стало во дворе примерно за час до того, как я вышел во двор из своей сторожки.

— Минуточку, выходит, что за час до вашего выхода во двор, там был какой-то шум?

— Так здесь всегда шум, — сторож отвел взгляд в сторону, — разве вам не известно, что тут всю ночь наркоманы тусуются? Утром устаешь шприцы подбирать. А ведь днем сюда детишки приходят. В теплое время года эта вакханалия тут часто бывает.

— А вы не пытались их разгонять?

— Разгонять?! — грустно усмехнулся сторож. — Я уже год здесь работаю и в первое время сделал было попытку, но мне приставили нож к горлу и предупредили: «Старик, будешь нам мешать — перо в бок получишь».

— И много наркоманов собирается?

— Не считал. Но примерно десятка полтора будет.

Вадим пристально посмотрел на участкового.

— Лейтенант, вы в курсе того, о чем говорит Антон Поликарпович?

— Даже очень в курсе, — вздохнул Куликов, — не ошибусь, если скажу, что убитый — Костя Суглобов. Я его узнал. Он тут за старшего был. Мне приходилось с ним беседовать. И не раз. Я давно работаю по этому детскому садику и другим территориям участка. Не одного распространителя наркотиков посадили. Но всех кайфующих не посадишь. Только, бывало, разгонишь компанию в одном месте, она собирается в другом. Наркоманы очень мобильные. Прогнал из детского садика — они на территории педучилища начинают кучковаться; разгонишь там, они переходят в лесопосадку за школой или за музыкальным училищем. Не набегаешься. Ведь по всем дворам, скверам и подъездам посты полиции не расставишь. У меня на них и картотека имеется. Наркоманы — можно сказать, общенациональная беда. К ним более крутые меры нужны. Государственные.

— Участковый по-своему прав, — вступил в разговор подполковник Белов, проработавший на должности эксперта-криминалиста около трех десятков лет. — Но давайте, товарищи, вернемся к сегодняшнему конкретному происшествию, убийству гражданина Суглобова. Наверное, у многих из здесь присутствующих складывается мнение — убитый стал жертвой скандала среди наркоманов. Причина ссоры может быть весьма банальной, как бы лежит на поверхности, — не поделили дозы или кто-то задолжался: в наркотическом угаре и произошло то, что произошло. Или у кого другое мнение?

— Я так и подумал, — согласился инспектор уголовного розыска.

— Если честно, и я придерживаюсь такой версии, — прижался Вадим, — пока, конечно.

— Но тут есть одна тонкость, товарищи, — продолжил эксперт-криминалист. — Смертельные раны на голове Суглобова и ранее пострадавшего Сажина, которого я также осматривал, одинаковы. Мне представляется, что они нанесены одним и тем же тупым твердым предметом и, что имеет существенное значение, с одинаковой силой. О чем это свидетельствует?

— О том, что оба убийства совершил один и тот же человек, — предположил Вадим. — И вероятнее всего, это кто-то из наркоманов.

— Может, да, а может, и нет. Находить подозреваемого и доказывать его виновность — это уже ваше дело, товарищ следователь, — резюмировал Белов. — А нас с коллегой, — он посмотрел на Селиванова, — время поджимает. Ведь следствию нужны, и как можно быстрее, заключения экспертиз?

— Да, это так, — подтвердил Вадим.

— А вот и наш транспорт, — кивнул на подошедшую «Газель» с красными крестами судмедэксперт.

Выскочившие из машины санитары упаковали труп в черный пластиковый пакет на молнии, занесли его в салон машины, и в следующую минуту, взяв на борт обоих экспертов, «Газель» укатила.

Посмотрев на работников полиции, Вадим распорядился:

— Отвяжите красную ленту и пройдемте в пункт полиции. Заглянем, лейтенант, в вашу картотеку и подумаем о наших дальнейших совместных действиях.

— А я вам не нужен? — робко, но с надеждой, что не нужен, спросил сторож-дворник.

— Пока нет, — махнул рукой Вадим, — если понадобитесь — мы вас найдем.

Пункт полиции — маленькое помещеньице с одним подслеповатым оконцем. У стены — допотопный стол с таким же стулом, в углу — прикрученный к полу металлический ящик, служащий участковому сейфом. Кругом стулья. Обычно такие стулья жалеют выбрасывать на помойку, а увозят на дачу, украдут — не жалко. Стены оштукатуренные, запыленные. За самой большой стеной, у которой стоит стол участкового, — равномерный гул, который начинает изрядно действовать на голову впервые вошедшему сюда.

— Лейтенант, а что гудит за стеной? — поинтересовался Вадим, усаживаясь на скрипучий стул.

— Это бойлерная совместно с компрессорной. Мой пункт — пристройка к основному зданию.

— Но как вы тут работаете? Нормально не поговорить.

— Человек ко всему привыкает, — усмехнулся лейтенант. — Хорошо, что хоть это помещение дали.

Усаживаясь возле стола участкового, старший лейтенант Осипов улыбнулся.

— Илья, раскрою страшную тайну: в новом доме возле супермаркета, который сдается через месяц, тебе выделено под пункт отдельное помещение площадью тридцать квадратов. Начальник готовит тебе сюрприз. Но ты меня не выдавай, а то полковник башку мне отвернет.

— Ну, это другое дело, — широко улыбнулся участковый. — Спасибо, Игорек, за приятное известие!

— За спасибо шубу не сошьешь, дружище, — усмехнулся Осипов. — Хоть поговорка старая, но она по-прежнему имеет силу. Заказывай своему тестю на деревню побольше самогона. Он у тебя спец по огненной водице.

— Это само собой, — кивнул участковый и, бросив быстрый взгляд на Вадима, пояснил: — Для себя тесть гонит, а не на продажу. Законом не запрещено.

— Не запрещено, — подтвердил Вадим и перевел разговор в деловое русло: — Заглянем в вашу картотеку, лейтенант?

— Слушай, следователь, давай на «ты»? — предложил участковый. — Мы люди простые.

— Давай, — охотно согласился Вадим. — Я тоже не генеральский сын, а человек деревенский. Ты говорил, что пострадавший Костя Суглобов в компании наркоманов за старшего был?

— Да.

— Хотелось бы узнать, кто ближе всего к нему был? С кем он дружил, кто у него был первым помощником? Думаю, с этими лицами нам в первую очередь и стоит встретиться.

— Понятно, — кивнул участковый и открыл металлический ящик.

Через минуту он положил на стол досье на наркоманов — стопку картонок с приклеенными в верхнем углу фотографиями.

— Вот они, паразиты на нездоровом теле общества, — мрачно пошутил участковый и стал медленно перекладывать карточки, комментируя их при этом. — Абросимов Гена, возраст четырнадцать лет. Учащийся шестого класса. Двоечник. Это, можно сказать, начинающий наркоман. Мать работает техничкой в коммерческом киоске, отец сидит за разбойное нападение. А вот наркоман со стажем — Грунев Славик, пятнадцать лет. Бросил школу. Отец занимается коммерцией, и мать имеет мясную лавку. Состоятельные люди, а сын непутевый. Целыми днями болтается на улице. Имеет несколько приводов в полицию за мелкое хулиганство. С родителями я беседовал многократно, но никакого результата. Далее. Ершов Дима, шестнадцать лет. Отец — главный инженер завода радиодеталей, мать находится в психиатрической больнице. Запилась. Дима дважды кидался с топором на любовниц отца с требованием, чтобы они убирались ко всем чертям. Но, к счастью, до трагедии не дошло. Последний месяц Дима дома почти не бывает, но тайно потягивает из квартиры вещи и продает. На вырученные деньги покупает наркотики. А но…

— Подожди, лейтенант, — остановил Вадим, — всех перечислять в данный момент не надо! Долгая песня. Сколько в этой стопке твоих подопечных?

— Двадцать шесть.

— Невеселая статистика. Найди-ка пострадавшего Суглобова.

Полистав карточки, участковый выдернул нужную.

— Так, Суглобов Константин, семнадцать лет. Осилил только семь классов. Два года отбывал наказание в колонии общего режима в пермской области. За кражу. Освободился в прошлом году и быстро стал авторитетом среди наркоманов. До отсидки занимался боксом и имел первый спортивный разряд. Неоднократно занимал призовые места на областных и региональных соревнованиях. Вот так. Способный был малый. После зоны круто изменился. Подсел на наркотики. Есть сведения, что Суглобов имел связь с цыганами в Искитиме, откуда привозил дозы героина и продавал местным пацанам. Однако с поличным его так и не удалось поймать.

— Родители у него есть?

— Были. Строители. Отец работал каменщиком, а мать крановщицей.

— Почему — были?

— Мамаша его не прочь была выпить и погулять с мужиками налево. Муж, то бишь отец Кости, застукал ее с соседом и обоих зарубил топором. Сейчас за двойное убийство отбывает двадцатилетний срок. Костю, лишившегося матери и отца, приютила тетка, которая не очень была ему рада. Собственно, улица стала домом парню.

— С Костей понятно. Найди-ка его ближайших дружков.

— А вот они, рядом. Фамилии я подзабыл, но физиономии запомнил. Дорофеев Лева и Паша Кондратьев. Обоим по шестнадцать. У обоих есть приводы в полицию за мелкие хулиганства и кражи. Не сидели. Но до серьезного преступления, до зоны, у обоих один шаг. Оба выросли без отцов. У Дорофеева мать скорняк. Шьет шапки и продает на барахолке, где имеет свое место. Любит погулять с разными любовниками. Пьет, но не запивается. Ее муж, то есть отец Левы, погиб на зоне в криминальной разборке. Отбывал срок за грабеж.

— Я имел честь его ловить, — вставил старший лейтенант Осипов. — Я тогда младшим лейтенантом был. Он мне финкой глубокий след оставил в правом боку. При ударе он потерял равновесие, и это меня спасло. Иначе бы я сейчас с вами не разговаривал. Много крови тогда потерял. Спасибо ребятам — подоспели.

— Я слышал об этом, — кивнул участковый и, закурив сигарету, продолжил: — Теперь о Паше Кондратьеве. Вот его и можно назвать правой рукой Суглобова. Живет с матерью в старой «хрущевке» на Рельсовой. В однокомнатной квартире. Мать его работает проводницей в поездах дальнего следования. Понятно, дома не бывает часто и подолгу. Паша предоставлен самому себе и этим пользуется — собирает к себе друзей-наркоманов. Словом, в его квартире настоящий притон. Шумных оргий там не бывает, кайфуют по-тихому. Обкурятся, обколются, после чего витают в облаках. Три месяца назад некто Боря Балуев вообразил себя парашютистом и прыгнул с балкона. Квартира-то на пятом этаже — разбился насмерть.

— Таких парашютистов по городу немало, — подхватил старший лейтенант, — позавчера один такой обкурившийся сиганул с двенадцатого этажа высотного дома на Вокзальной магистрали. Не буду оригинальным, если скажу, что наркомания — это чума двадцать первого века.

— Кто бы спорил. Ладно, перейдем от разговоров к делу. — Вадим поднялся и забрал из рук участкового досье на Кондратьева. — Возьму на время с возвратом. Думаю, что в притоне всегда кто-нибудь есть. Для нас сейчас необходимо выяснить главное — кто убил Суглобова и мотивы этого преступления.

— Жаль, косячка у нас нет, — покачал головой участковый.

— Это еще зачем? — удивился Вадим.

Лейтенант со старлеем многозначительно переглянулись. Затем участковый пояснил молодому следователю:

— За дозу, Вадим Сергеевич, любой наркоман развяжет язык на всю длину. К этим типам особый подход нужен.

— Нет, ребята, давайте действовать по закону, — решительно заявил Вадим.

— По закону так по закону, — согласился участковый, запер картотеку в железный ящик и проверил наличие заряженной обоймы в пистолете.

— Следователю виднее, — кивнул инспектор уголовного розыска и. проверил свой пистолет.

— А я пистолет с собой не ношу, — заявил Вадим. — Полагаю, что надо действовать убеждением.

Все невольно рассмеялись.

— Это до тех пор, пока тебе нож под ребро не воткнули, — заметил старший лейтенант. — Не дай бог, конечно. Но если такое случится, то мнение твое насчет личной безопасности переменится. Не случайно наш полковник любит повторять: «Желаю вам, дети мои, благополучно дослужить До пенсии». И это не красивая фраза. Ее породила наша опасная работа. Вот и я тебе, следователь, желаю доработать до пенсии.

— Спасибо! Я учту. Ну, пошли в притон?

Дверь в квартиру Павла Кондратьева была приоткрыта. Изнутри доносились отчаянные женские выкрики.

Вадим толкнул дверь и, в сопровождении сотрудников полиции, вошел в коридор.

В этот самый момент худенькая невысокая женщина лет сорока пяти изо всех сил охаживала скрученным полотенцем бледнолицего, стриженного под ноль парня, сидевшего на тумбочке старого, с расколотым зеркалом трюмо. Парень совершенно не защищался, отчего создавалось впечатление, что на него удары полотенца совершенно не действовали.

Увидев Вадима в служебной форме и сотрудников полиции, женщина замерла с поднятым для очередного удара орудием избиения, но в следующую секунду, устало выдохнув, отбросила его в сторону. Потом ткнула пальцем в лоб парню и как бы подытожила: «Ну, вот и полиция. Допрыгался, балбес!» Затем закрыла лицо ладонями и тихо запричитала.

— Что у вас тут происходит? — спросил Вадим.

Женщина как-то сразу перестала плакать, вытерла ладонями мокрые от слез глаза и с тоской в голосе спросила:

— Будете забирать? Я сейчас соберу ему что-нибудь на первое время.

— Успокойтесь. Сначала мы бы хотели побеседовать с Павлом. Это он?

— А кто ж еще. Он, горюшко мое.

— А вы его мама?

— Да, Клавдия Петровна. Только вот из поездки вернулась, а тут сыночек очередной сюрприз приготовил… — Она замолчала и промокнула глаза рукавом халата.

— И что это за сюрприз?

— А пусть он сам расскажет. — Клавдия Петровна отступила в сторону. — Сил у меня больше нет. Скоро в могилу сведет.

— Да ладно тебе, мать, — буркнул Павел, приподняв опущенную голову, — что зря пылишь? Я тебе как человеку рассказал, а тебя понесло. Я же сказал — я тут ни при чем.

— Он тут ни при чем! — оборвала Клавдия Петровна. — Доведешь ты меня до инфаркта. Кто тогда тебя, балбеса, кормить будет?

— Павел, может, ты нам повторишь то, что рассказал матери, чем довел ее до нервного срыва?

— Проходите в комнату, — опомнилась Клавдия Петровна. — Извините за грязь и убогую обстановку. В поездках я часто бываю. А чадо мое тут без меня вольничает. У нас даже телевизора нет. Продал его мой дорогой сынуля. Проходите. Присаживайтесь.

Клавдия Петровна ухватила сына за ворот рубахи и силой сопроводила в комнату.

— Расскажи полиции все, как было, ничего не утаивай. Может, тебе снисхождение какое выйдет.

Когда пришедшие сели на видавшие виды стулья, а Павел опустился на продавленный диван-кровать, участковый предупредил его:

— Соврешь — пожалеешь. У меня на тебя досье толщиной в метр. Я о тебе все знаю, даже то, о чем ты и сам не догадываешься. Так что статью тебе нарисовать ничего не стоит. Мать пожалей.

— Колись, голубь, — жестко добавил инспектор уголовного розыска. — Не испытывай мое терпение.

— Да что вы все на меня наезжаете?! — вдруг повысил голос Павел. — Чо рассказывать-то? Ну, убил Костю какой-то маньяк, а за что — мы и сами не знаем. Только я-то тут при чем? И пацаны не при делах. Мы не знаем, в натуре, кто это такой был.

— Притормози, что расшумелся, — оборвал его Вадим. — Давай все по порядку. Какой маньяк? Как он выглядел? Когда пришел? Откуда? Что говорил? Из-за чего возникла ссора? За что маньяк ударил Суглобова?

— Ничего он не говорил. Ударил, и все.

— По-твоему выходит, неизвестно откуда появился незнакомец, которого ты называешь маньяком, молча подошел к Косте Суглобову и ни с того ни сего ударил его по голове. Потом исчез, словно привидение, а вы не разглядели, как он выглядит.

— Примерно так и было, — кивнул Павел.

Вадим и сотрудники полиции переглянулись. Самый нетерпеливый — инспектор уголовного розыска — сердито рявкнул:

— Дурачком не прикидывайся! Дело связано с убийством, и мы все равно дознаемся, как было на самом деле. Из трусов тебя и твоих дружков вытрясем, но дознаемся. Мы сейчас с тобой мирно разговариваем только потому, что мать жалеем. А тебе, похоже, безразлично, что мать страдает.

— Павел, старший лейтенант дело говорит, — вступил в разговор Вадим. — Самое время тебе во всем признаться. Потом поздно будет.

— Да не в чем мне признаваться, — взмахнул Павел руками и сжал голову ладонями.

— Если сам не убивал, то дружков не выгораживай. Не советую. Пойдешь как соучастник.

— Какой соучастник! — выдохнул в отчаянии Кондратьев, не поднимая головы. — Костя друг мой был, лучший. Я же сказал — я тут ни при чем!

— А кто при чем? Какой тебе резон за кого-то идти под суд?

Клавдия Петровна неожиданно подскочила к сыну и, крикнув: «Сейчас же говори, оболтус, кто убил Костю!» — дала ему звонкого подзатыльника. — Долго ты будешь издеваться над матерью?

Павел не отреагировал.

Вадим взял расстроенную женщину за руки и со словами «успокойтесь и побудьте пока на кухне», выставил ее из комнаты.

Подсев поближе к Павлу, он сказал:

— Если не хочешь говорить правду дома, то придется тебя задержать как подозреваемого. Посидишь в КПЗ — все вспомнишь.

В ответ — молчание.

— Паша, не темни, колись, — напомнил о себе участковый. — Ты учти: если следователь посадит тебя в камеру, то дурью тебя там никто угощать не будет. У тебя начнется ломка. Ты знаешь, что это такое?

— Знаю, — ответил Павел и вдруг возбудился: — Зачем меня арестовывать? И в камеру меня не надо.

— Тогда говори, — улыбнулся Вадим, переглянувшись с участковым.

— Ладно, я постараюсь подробнее. Значит, собрались мы с пацанами в детском садике около двенадцати ночи. Все было чин чинарем. Хохмили, анекдоты травили…

— Ширялись, папироски с травкой покуривали… — дополнил участковый.

— Если все знаете — зачем спрашиваете? — обиделся Павел. — Не ширялись мы и не курили.

— Допустим, не ширялись и травку не курили, — вставил Вадим, — сейчас разговор не о наркотиках, а об убийстве. Продолжай.

— Среди ночи он появился. В какое время — не знаю.

— Кто — он?

— Ну, маньяк этот.

— Откуда? Не с неба же он свалился.

— А может, и с неба, — пожал плечами Павел. — Кажется, он вышел из-за того большого дерева, возле которого Костя сидел.

— И как выглядел этот маньяк?

— Высокий, в черном балахоне, в каких священники ходят. Голова была закрыта черной шапочкой с прорезями для глаз, вокруг которых светились круги. Знаете, так фосфор в темноте светится.

— Во лепит, — хохотнул старлей. — Следователь, что ты его слушаешь? Он же лапшу на уши нам вешает.

— Пусть говорит, — обронил Вадим, — не перебивайте. Продолжай, Павел. Что было дальше? Что сказал этот маньяк?

— А ничего. Ударил Костю сзади по голове, и все. Костя упал, даже не вскрикнув. Мы с пацанами сначала остолбенели от неожиданности, а потом, не сговариваясь, как ломанулись с испугу из садика…

— А что маньяк?

— Не знаю. Я не оглядывался.

— Выходит, бросили товарища. Может, Костя был просто оглушен? А вы не попытались прийти ему на помощь. Хороши товарищи. Целой компанией испугались одного маньяка. Совесть не мучает?

— Мучает. Но в тот момент мы здорово перепугались.

— Вадим Сергеевич, — усмехнулся старший лейтенант, — неужели ты не видишь, что пацан туфту гонит? Такую чушь пороть может только наркоман, насмотревшись видений под воздействием наркоты. Какой-то маньяк в черном балахоне со светящимися кругами вокруг глаз. Неужели ты, следователь, готов поверить во всю эту брехню? Ширнулся парень, насмотрелся в дреме фантастических картинок и выдает их за действительность.

— Глянь сюда, Вадим Сергеевич, — вмешался в разговор участковый инспектор и, подскочив к Павлу, резко задрал ему на левой руке рукав рубахи до локтя — перед сгибом руки было много темных точек от инъекций шприцем. — Видишь? Комментарии тут, как говорится, излишни.

— Да-а, похоже, у этих ребят до истины трудно докопаться, — согласился Вадим. — Ты, Павел, говорил, что только хохмили, анекдоты рассказывали, но упустил тот факт, что в руке убитого был зажат одноразовый шприц. Может, ты все же расскажешь правду?

— Ну, было, — вяло согласился Павел и отвернулся. — И я ширнулся. Но и маньяка в черном балахоне тоже видел. Он и убил Костю.

— А, — досадливо махнул рукой участковый инспектор, — слушать наркомана — только время терять. Буду передавать материалы в наркополицию. Вот только Клавдию Петровну жалко. Женщина вся высохла из-за такого сыночка.

Но Вадим продолжил свой допрос:

— Откуда ты знаешь, что Костя убит? Ты же, как и все, убежал?

— Лева сказал.

— Дорофеев?

— Он самый.

— Когда он сказал?

— Недавно. Он только что от меня ушел, перед вашим приходом. Лева видел, как утром санитарная машина увезла труп Кости.

— И маньяка он видел?

— Видел.

— В черном балахоне?

— Да.

— И круги у маньяка светились вокруг глаз? — ехидно прищурился участковый.

— Светились.

Сотрудники полиции дружно рассмеялись.

Вадим улыбнулся и, вздохнув, обратился к Павлу:

— Я, конечно, готов тебе поверить, но мне хотелось бы для подкрепления твоих и твоего друга Левы показаний поговорить с пацанами, которые еще не подсели на иглу, а только балуются слабенькими папиросками с травкой. В вашей компании есть такие?

— Есть. Двое. Недавно пристали. Братья — Сенька и Ванька Гунявые.

— Гунявые? Что, фамилия такая?

— Кликуха. Пацаны дали. Вонючие они. В подвале живут. Из детдома сбежали.

— Из детдома?

— Да, им всего по десять лет.

— Где их можно найти?

— Днем нигде. Днем они воруют. А к вечеру в свою норку забираются.

— И где эта норка?

— В старой пятиэтажке, что сразу за детским садиком.

— Хорошо, я поговорю с братьями. Ну а ты, Павел, думаешь с наркотиками завязывать?

— А я завязал, с сегодняшнего дня — век свободы не видать!

— Ой ли? А вот клянешься, как настоящий зек. Как мне известно, на зоне ты еще не был.

— Правильные сведения.

— Значит, от Кости нахватался?

— А что в фене плохого?

— Но что хорошего? Эта дешевая романтика может всю жизнь тебе загубить. Ты сейчас, можно сказать, на самом краю пропасти стоишь. И у тебя есть возможность не сделать этот последний роковой шаг. Подумай, Павел. Хорошенько подумай. У тебя есть к чему-нибудь стремление, кроме наркотиков?

— Сейчас нет. Но было.

— Какое?

— Я хотел спортсменом стать, каратистом. Чемпионом. Вам смешно?

— Нет, не смешно. Мечты у человека должны сбываться. И это во многом зависит от него самого. Но ты серьезно?

— Без понтов. Но что говорить — эта мечта в прошлом.

— Ошибаешься. У тебя вся жизнь впереди. И все будет зависеть от тебя.

— От меня?

— Да. Важно, чтобы у тебя было твердое желание. Скажи, а как ты относишься к русскому рукопашному бою?

— Никогда не видел.

— Это покруче, чем каратэ. Я недавно познакомился с руководителем спортивной секции «Витязь» Николаем Лыковым. Интересный человек. Вот с кого пример можно брать. Он чемпион России по русскому рукопашному бою. Летом они живут в лесу, в палатках. Тренируются на природе, на чистом воздухе. Кроме специальных приемов, ребята занимаются общеукрепляющей физической подготовкой — плавают, бегают кроссы по пересеченной местности, ходят в горы… Словом, ведут интересный образ жизни.

Павел поднял на Вадима глаза, и следователь прочел в них живой интерес.

— Но меня туда не возьмут, — недоверчиво обронил Павел. — Зачем я им такой?

— Лыков всех берет сначала. Но дисциплину не все выдерживают. Отсеиваются те, у кого нет силы воли. Но кто выдерживает и остается — тот не жалеет о выбранном пути. Николай уже двух мастеров спорта подготовил и человек семь перворазрядников. Но о наркотиках, сам понимаешь, придется забыть раз и навсегда. Ну, так что решаешь? Говорить о тебе с Лыковым?

— Я бы не против.

— Значит, договорились?

— Ага.

— Вадим Сергеевич, о чем можно с наркоманом договариваться, — усмехнулся инспектор уголовного розыска, — не видишь — у него руки уже начинают дрожать. Скоро ломка начнется. Ему без очередной дозы тяжело будет. А ты говоришь о спортивной секции.

— Я это предвидел, — ответил Вадим и спросил Павла: — Сможешь выдержать ломку? Только без пустых обещаний.

— Не знаю. Но я постараюсь.

— Но ты хочешь завязать с дурью?

— Я бы хотел. Мать жалко. Переживает она. Только хватит ли у меня сил?

— Хватит. Было бы желание. А я тебе помогу. Кардинальным образом.

— Как это?

— Я тебя задержу на трое суток, как мне разрешено законом. К камере у тебя наркотиков не будет. А я за это время отыщу Николая Лыкова.

— Вы меня арестовываете? — расширил глаза Павел. — За что?

— Не арестовываю, а временно задерживаю как подозреваемого в групповом убийстве Константина Суглобова. Если твоя вина не будет доказана в течение семидесяти двух часов, я освобожу тебя. Попытайся за это время забыть о наркотиках. У тебя помнится шанс начать новую жизнь. Не упусти его.

Кондратьев буквально остолбенел от происшедшего и не находил слов, что сказать.

Посмотрев на инспектора уголовного розыска, Вадим распорядился:

— Игорь, отведи задержанного в камеру предварительного заключения, а мне еще нужно побеседовать с его мамой, Клавдией Петровной.

Участковый инспектор и инспектор уголовного розыска переглянулись и с уважением посмотрели вслед молодому следователю.

За старой пятиэтажной «хрущевкой» — кленовые заросли. Между двух кленов — узенькая просека, по которой проложен пучок труб, заизолированных стекловатой. Трубы врезаются в пятиэтажку чуть пониже цоколя и ныряют в подвал. Между трубами и бетонным блоком дырка — пролезть впору пацану, но не взрослому человеку.

Вадиму нетрудно было догадаться, что это та самая норка, про которую говорил Павел Кондратьев, — другой просто не было.

Забравшись на развилку клена, Вадим стал ждать. Прошел час, к концу подходил второй: терпение стало иссякать. Но вот к норке тихо подошли два худеньких темно-русых, похожих друг на друга пацана. Одеты они были в затертые джинсы и одинаковые, давно не видавшие стирки синие футболки. У обоих в руках было по пластиковому пакету. Шедший первым передал пакет своему спутнику и сказал:

— Подержи. Я пролезу, а ты подашь.

В планы Вадима не входило упускать пацанов, и он, спрыгнув с дерева, крепко ухватил обоих за руки.

— Ребята, не спешите в вонючий подвал. По-моему, вы не на правильном пути.

К удивлению Вадима, ребята не напугались, а, напротив, ощетинились.

— Чо хватаешь, козел?! — выкрикнул первый.

— А ну отпусти, фраер дешевый! — огрызнулся второй.

— Ух, какие вы ершистые! — улыбнулся Вадим, но отпускать ребят и не собирался. — Вы будете Сеня и Ваня?

— Ну, допустим, — дернулся первый, надеясь вырваться. — Я — Сенька, а это мой брат Ванька. А ты кто такой?

— Мент, наверное, — крутанулся Ванька. — Отпусти!

— Ребята, я ничего вам плохого не сделаю, — миролюбиво произнес Вадим. — И я не мент, а следователь прокуратуры. Звать меня Вадим Сергеевич. Мне нужно с вами поговорить.

— Чо ты впариваешь — следователь прокуратуры? Мент.

— Точно — следователь прокуратуры. А вы что, полицейских не любите?

— А за что их любить, козлов? — с неприязнью отозвался Сенька. — Житья от них нет. Того и смотри — сцапают.

— Ладно, о вашей жизни мы поговорим чуть позже, а сначала вы мне скажите, кто ночью в садике ударил по голове Костю Суглобова.

— Если скажем — отпустишь? — спросил Ваня.

— Это будет зависеть от того, насколько вы будете правдивы.

— Ладно, расскажем, — решил Сенька и сел на траву. Чувствовалось, что среди братьев он был за старшего. Ванька тут же последовал его примеру. — Костю шарахнул по балде какой-то тип в черной одежде, — продолжил Сенька.

— А конкретнее, как этот тип выглядел?

— Никак. Его нельзя было разглядеть. У него на морде была черная шапочка, какие бандиты надевают и омоновцы.

— Этот незнакомец был низенький?

— Нет, высокий. Выше Кости.

— У него на голове какие-то круги светились, — вставил Ванька.

— Светились круги?

— Ну да, вокруг глаз, — уточнил Сенька. — Я догадываюсь, кто это может быть.

— Догадываешься? — напрягся Вадим. — И кто же?

— Да какой-нибудь псих, сбежавший из сумасшедшего дома. В кино таких часто показывают.

— Все может быть, — улыбнулся Вадим. — А псих этот что-нибудь говорил?

— Может, и говорил, но мы не слышали. Мы с Ванькой первые рванули из садика.

— Ребята, а вы папироски с травкой курили? Может, все это вам показалось? После травки возникают разные видения…

И Сенька и Ванька опустили головы. Через некоторое время Сенька виновато вымолвил:

— Мы чуть-чуть покурили.

— Не в затяг, — тихо добавил Ванька. — Но психа видели.

— Вы нам не верите? — насторожился Сенька.

— Верю, ребята, — вздохнул Вадим. — Не сомневаюсь, что вы ребята честные и говорите правду. Надеюсь услышать от вас правду и о том, почему вы сбежали из детского дома.

Сенька и Ванька скисли.

— Ты и об этом знаешь? — отвернулся Сенька.

— Земля слухом полнится. Ну, так почему сбежали из детдома?

— Плохо там, — вздохнул Ванька. — Скучно и дисциплина как в концлагере.

— Откуда вы знаете про дисциплину в концлагере?

— Что за вопрос? Кино же смотрим.

— А еще чем детдом вам не понравился?

— Жратва плохая. А директор сволочь. У него жир с хари капает. Отъелся, как боров.

— А если скажешь против него хоть слово — в карцер посадит на воду и хлеб, — повысил голос Санька. — И будет держать под замком, пока прощения не попросишь.

— Что за карцер?

— В подвале. Железная клетка. Сыро там и холодно, крысы бегают. Если ты нас обратно отведешь в этот детдом, то мы все равно сбежим.

— И где этот детдом?

— В Октябрьском районе. Номер три. Дяденька, ты нас туда не отведешь?

— Не отведу. Слово даю. С этим директором будет прокурор разбираться. Это я вам тоже обещаю. Скажите, а как вы попали в детский дом? Где ваши родители?

— У нас нет предков, нас в капусте нашли, — мрачно пошутил Ванька.

— А если серьезно?

— Да не знаем мы наших родителей, — махнул рукой Сенька. — Говорят, наша мамашка отказалась от нас еще в роддоме.

— Невеселая история, — вздохнул Вадим, — и, к сожалению, не единственная. Но надо жить, Сеня и Ваня. И конечно, не в этом подвале.

— Да тут лучше, чем у Сала в карцере.

— У какого Сала?

— Это кликуха нашего директора.

— Понятно. Однако вечереет, ребята. Пора определяться. Сейчас пойдем в детскую комнату полиции, и вас направят в другой детдом.

— Не надо нас в комнату полиции, — заныл Ваня.

— Отпустите, — захныкал Сеня.

Хотя и молодой еще был Вадим, но у него вдруг защемило сердце. Он обнял пацанов и сорвавшимся Голосом вымолвил:

— Забудьте про своего непорядочного директора. Больше вы его никогда не увидите. В большинстве детских домов нормальные условия для жизни и учебы. Уверен, в другом вам понравится.

И, чтобы окончательно успокоить ребят, Вадим, как это ему ни было тяжело, соврал. Соврал во благо.

— Сеня и Ваня, я ведь тоже в детдоме вырос. И у меня о нем только хорошие воспоминания.

— Ты детдомовский? — Глаза у Сени расширились.

Вадим кивнул и отпустил ребят.

— Это другое дело, — серьезно сказал Ваня и взялся за рукав пиджака Вадима. — Значит, ты нас понимаешь.

— Понимаю, Ваня.

— А ты будешь нас навещать? — с надеждой спросил Сеня и ухватил Вадима за рукав пиджака с другой стороны.

— Буду, непременно буду, — заверил Вадим. — Даю слово. — На этот раз он не соврал. — Вы будете моими подшефными.

После этих слов Вадим почувствовал, что слабенькие ручонки Сени и Вани еще крепче вцепились в рукава его форменного пиджака: пацанам нужен был рядом взрослый надежный человек, который бы хорошо понимал их.

Час был поздний, и, чтобы не беспокоить хозяйку, Вадим тихо открыл дверь квартиры своим ключом.

Войдя почти бесшумно, он поставил в сторонке большой пакет с продуктами, сел на скамеечку и стал разуваться.

В этот момент его слух уловил тихий голос Ульяны, исходящий сквозь щель неплотно прикрытой двери в комнату. Голос этот был хотя и тихий, но довольно четкий.

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную!

Пауза и вновь:

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную!

Опять пауза, затем снова последовала эта же молитва.

Вадим, сам того не ожидая от себя, не смог пересилить любопытство и осторожно заглянул в щель.

Ульяна, одетая в черное платье, с черным платком-сеткой на голове стояла на коленях перед иконой Иисуса Христа, возвышавшейся в углу комнаты, и методично повторяла молитву, кланяясь при этом до самого пола.

Но вот она замолчала и, не вставая с колен, задумалась.

Дальше продолжать подглядывать было уж совсем неприлично, и Вадим, взяв пакет с продуктами, прошел на кухню.

Включив электрочайник, он нарезал горку докторской колбасы и сервелата, открыл баночку красной икры, распечатал пачку сливочного масла, напластал свежего белого батона, насыпал в вазочку шоколадных конфет и принялся размещать остальные продукты в полупустой холодильник.

Закрыв холодильник, он обернулся и… вздрогнул от неожиданности. В дверном проеме стояла Ульяна со скрещенными на груди руками. Лицо ее было бледным и печальным. Хозяйка умела подходить совершенно бесшумно.

— Добрый вечер, Ульяна Наумовна! — приветствовал он негромко.

Она в ответ лишь слегка кивнула.

— Что с вами? — забеспокоился Вадим. — Вам нездоровится?

— На душе что-то нехорошо, — вздохнула она, — ничего, пройдет. — Она кивнула на стол и поинтересовалась: — Что роскошничаешь? Какой праздник?

— Нет, обычный день, — ответил Вадим. — Давайте пить чай. Угощайтесь.

— Напрасно шикуешь, — осуждающе заметила она, — вы, молодые, разбрасываете деньги не задумываясь. Надо быть бережливее.

— Ничего, нам сейчас нормально платят. Да вы садитесь. А то создается впечатление, как будто вы у меня в гостях, а не я.

— Ладно, сяду, — вздохнула Ульяна и, пройдя к столу, устало опустилась на стул. — Но есть ничего не хочется.

— Мне кажется, вы приболели, — предположил Вадим, наливая хозяйке чаю. — Может, врача вызвать?

— Нет, я не больная, — вновь вздохнула Ульяна. — На душе кошки скребут. Я всегда поступала справедливо, а тут засомневалась.

— Когда же вы поступили несправедливо? И в чем теперь засомневались, Ульяна Наумовна? — спросил Вадим. Он намазал кусочек батона маслом, затем икрой и положил бутерброд на блюдце перед хозяйкой. — Ешьте. Вкусно и питательно. А все неприятные воспоминания гоните из своей души.

— Спасибо, сынок! — вяло ответила Ульяна. — И рада бы избавиться от печальных раздумий, но не в силах.

— А вы со мной поделитесь, Ульяна Наумовна, — посоветовал Вадим. — Помогу — чем смогу.

— С тобой?! — удивленно спросила Ульяна и как-то странно посмотрела на него. — Нет, сынок, ты мне не помощник.

— А что вы сегодня во все черное одеты?

Ульяна помолчала, задумчиво посмотрела на свои узловатые руки и неспешно ответила:

— Траур у меня сегодня, сынок. Годовщина, как мужа схоронила.

— Соболезную, Ульяна Наумовна. Извините, не знал.

Помолчали. Через некоторое время неловкую паузу прервал Вадим.

— Вы слышали, что сегодня ночью в детском садике, что напротив вашего дома, наркомана убили? Он у них за старшего был.

— Слышала, — неохотно ответила Ульяна и устремила усталый взгляд в окно, за которым сгущались сумерки. — Алевтина сказывала. Она в нашем дворе первая все узнает. Я тебя видела сегодня вот в это окно.

— Меня? Когда?

— Когда ты возле убитого с полицией был.

— Да, был. Это моя следовательская работа.

— Ну и работенку же грязную ты себе выбрал, сынок, — неодобрительно вымолвила Ульяна. — Бросил бы ты ее.

— Зачем бросать? Кому-то надо и грязную работу делать. Она мне нравится.

Сделав себе бутерброд с колбасой и откусив от него изрядный кусок, Вадим пробубнил с набитым ртом:

— А какие ходят разговоры среди местных жителей? Кто бы мог убить этого наркомана Костю?

— Да никто ничего не знает, — безразлично ответила Ульяна. — Кто ж видел? Нормальные люди ночью спят. А ты на кого думаешь?

— Если б знал — не спрашивал.

Ульяна помолчала, разглядывая в чашке налитый чай, спросила:

— Ты, сынок, читал, что на плакате написано?

— На каком плакате?

— На том, что на нашем доме наклеен.

— Не читал. Не обратил внимания. А что на нем?

— На нем написано «Новосибирск — без наркотиков». А ты, я вижу, убитого наркомана жалеешь. А мне его ничуть не жалко. Они здесь всем надоели. По подъездам шумят до поздней ночи, везде после них шприцы валяются. Идешь по лестнице, а они развалятся прямо на ступеньках и дороги не уступают. Приходится перешагивать через их ноги. Все вокруг них оплевано. А какие оргии устраивают в детском садике! Это нелюди, а дикари какие-то. Куда только полиция смотрит.

— Вы меня извините, Ульяна Наумовна, — возразил Вадим, — но тем не менее — это все же люди, только больные. Лечить их надо.

— Больные?! — язвительно усмехнулась Ульяна. — Глупости говоришь, сынок. Наркоманы сами себя в такое скотское состояние приводят, никто их силой не заставляет.

Она тяжело поднялась и, испытующе посмотрев в лицо следователю, спросила:

— Нашел, кто слесаря убил?

— Пока нет. Дело времени.

— Что, следов нет?

— Еще не нашел, но найду.

Уходил бы ты, сынок, с этой дурной работы, — повторила vIIмиш и, не проронив больше ни слова, направилась к себе в комнату.

К чаю и бутербродам она так и не притронулась.

… За день Вадим намотался изрядно. Под вечер ноги налились свинцовой тяжестью. Когда до дома Ульяны оставалось метров двести, он, чтобы сократить путь, пошел через дворы. Вскоре завернул в одну из полусумрачных проходных арок, стены которой были вдоль и поперек исписаны нецензурными выражениями. И тут, словно из воздуха, перед ним возник плотный темноволосый мужчина в черной кожаной куртке и спортивных брюках «Адидас». Он бесцеремонно ухватил Вадима левой рукой за отворот пиджака, а правую с зажатым в кулаке большим молотком поднес к самому носу следователя.

— Что, сучара, все вынюхиваешь?! — злобно процедил он сквозь зубы. — Думаешь, я не понял, зачем ты поселился в нашем доме? Зуб даю — за мной следить. Меня не проведешь, пинкертон хренов. Я на зонах такие жизненные университеты прошел, что не тебе со мной тягаться. Сегодня же исчезни из нашего дома. Иначе я тебе вот этим молотком башку проломлю.

— Как слесарю Сажину? — сорвавшимся голосом вымолвил Вадим. — Я тебя, Кудинов, сразу узнал. И с самого начала тебя подозревал. Только такой уголовник, как ты, мог убить человека.

Вадим почувствовал, как все его тело вдруг покрылось холодным липким потом. Вспомнились несколько уроков, которые пал ему его новый знакомый Николай Лыков, мастер спорта по русскому рукопашному бою.

Рванувшись из цепкой руки Кудинова, он освободил пиджак, сделал шаг назад и с силой ударил противника ногой в пах. Однако его удар оказался не совсем точным, и Кудинов лишь немного отпрянул в сторону. Но Вадиму и этого хватило. Он кинулся бежать не оглядываясь. В следующий момент возле его уха просвистел молоток, брошенный ему вслед Кудиновым. Затем за спиной послышался тяжелый топот и сопение преследователя. Но догнать молодого следователя любителю спиртного не удалось.

Вадим обогнул соседний дом и забежал в детский садик. Тут он притаился за большим кленом. Сердце у него бешено колотилось. Кто-то, шумно дыша, пробежал по дорожке мимо.

«Может, права была Ульяна Наумовна, советовавшая бросить беспокойную работу следователя?» — подумал он, прижимаясь плотнее к дереву. И тут, к своему великому огорчению, увидел на скамейке, возле кустов напротив, Сеню и Ваню, которых накануне отвел в детскую комнату полиции, откуда их отправили в лучший, показательный детдом города.

Между тем Сеня и Ваня раскурили длинные папиросы и, улыбаясь, с наслаждением стали попыхивать ими. Следователя, своего шефа, они не видели.

«Опять сбежали пацаны, — с тоской подумал Вадим. — Ради чего старался?»

Но тут к этому огорчению прибавилось новое. На скамейку к Сене и Ване подсел взрослый парень лет шестнадцати. Вадим узнал его — это был не кто иной, как Павел Кондратьев. В руке его был шприц. Не обращая внимания на подростков, он засучил на левой руке рукав рубахи и вонзил иглу шприца в руку. Вскоре, выдернув иглу, он отбросил шприц в сторону и, прикрыв глаза, откинулся на спинку скамейки.

«Вот мерзавец, — с возмущением подумал Вадим, — ведь слово давал. Вот и верь таким. Правы были сотрудники полиции. Но как он сбежал из КПЗ? Надо всех троих немедленно задержать — это мой долг!»

Вадим хотел было подойти к скамейке сбоку, неожиданно, и вышел из-за дерева. Но в этот самый момент из кустов показался высокий человек в черной одежде. Лицо его было скрыто черной маской. Он не спеша, как в кино при замедленной съемке, направился к скамейке, на которой расположились наркоманы. Ребята увидели его и, не сговариваясь, пулей кинулись из садика. Миг — и след их простыл. Тогда незнакомец развернулся в сторону Вадима и грубым басовитым голосом произнес:

— Выслеживаешь? — Глаза у него при этом загорелись, как два фонаря, и он вытащил из-за пазухи большой нож. — Не мешай мне, я без тебя справлюсь.

Вадим почувствовал, как он весь мгновенно покрылся холодным потом, а ноги стали непослушными, будто ватными. Он хотел спросить незнакомца: «Ты кто такой? Это ты убил Костю Суглобова?» Но от испуга не мог выговорить ни слова.

Незнакомец, оставаясь на месте, словно угадав вопрос следователя, пробасил:

— Я — санитар. Очищаю город от разной нечисти. А ты, следователь, мне мешаешь. Ты хочешь все по закону, но так не получится. — И «санитар» сделал шаг в сторону Вадима. Лезвие ножа в его руке блеснуло сталью.

От пронзившего его страха сердце у Вадима забилось с такой частотой, словно он только что пробежал марафонскую дистанцию. И тут он… проснулся.

Тяжело дыша, он резко сел на постели. Посмотрев перед собой, содрогнулся. В сумрачном ультрамариновом свете, исходящем от ночника, увидел сидящую перед ним на стуле Ульяну. В руке у нее был большой кухонный нож.

Вадим торопливо потянулся к стене и включил свет.

— Сынок, тебе, наверное, приснился страшный сон? — спросила Ульяна участливо. — Ворочался, вскрикивал, ногами перебирал — будто убегал от кого-то. А я все не решалась тебя разбудить, жалко было. Ведь если прервать сон, то потом трудно снова заснуть. Что снилось-то?

— Кошмары разные, — тряхнул головой Вадим и подозрительно посмотрел на нож в руке хозяйки — на нем были красные разводы, напоминающие кровь.

Ульяна перехватила его взгляд и скупо улыбнулась.

— Извини старую дуру. Тебе и так всякие страсти снились, а тут еще я с ножом возле тебя села. Свекольник варю. Услышала твои вскрики и подошла.

— Свекольник? Ночью?

— Это для тебя, сынок, ночь, а для меня утро. Валера мой свекольник любил. Говорил, что он полезный для крови. А ты любишь?

— Люблю, очень, — механически ответил Вадим и спросил: — Который час?

— Шесть минуло. Скоро твой чудо-телефон запоет.

— Теперь уж не уснуть, — вздохнул Вадим. — Буду вставать.

Ульяна поднялась.

— Пойду свекольник доваривать.

В дверном проеме она задержалась, обернулась и с сочувствием добавила:

— Это все из-за твоей работы кошмарные сны приходят. Изведешь ты себя. Шел бы вон в ЖЭУ бухгалтером. Хорошая работа, спокойная: складывай цифры и отнимай, всего и делов-то. А на следовательской работе убить могут. Сколь угодно таких случаев бывает. Сегодня сериал смотрела, так следователя возле собственного подъезда из автомата изрешетили. Господи, что творится! Мне тебя жалко, потому что ты очень на моего Валерку похож.

Покачав головой, она отправилась на кухню.

Последняя фраза Ульяны сильно озадачила Вадима.

Просторная лаборатория НТО ГУВД была буквально нашпигована различными приборами и приборчиками: от самых современных компьютеров до микроскопов.

Начальник отдела, эксперт-криминалист подполковник Белов, смотрел сквозь окно на моросящий дождь и с наслаждением потягивал из чашки горячий ароматный кофе.

Дверь в лабораторию была приоткрыта, и Вадим вошел без стука. Но, сделав пару шагов, громко произнес:

— Тук-тук. Разрешите войти, Евгений Геннадьевич?

Подполковник обернулся, приветливо улыбнулся и, поставив чашку с кофе на стол, пошел навстречу следователю. Он был почти на голову выше Вадима, да и в плечах пошире. Густые черные волосы его в некоторых местах пробивала седина.

— Ну, здравствуй, мой юный друг! — вымолвил он, пожимая сильной рукой руку Вадима. — Угадаю с первого раза — тебя беспокоят результаты экспертиз.

— Вы очень проницательны, Евгений Геннадьевич. Как догадались?

Оба широко улыбнулись от душевной приязни друг к другу.

— Опыт, дорогой мой, — пошутил Белов и предложил: — Кофе хочешь? Сам варил. По-турецки.

— Спасибо, не хочу. Меня хозяйка, где я стою на квартире, напоила хорошим чаем.

— Хозяйка молодая? — полюбопытствовал подполковник, указывая Вадиму на жесткое кресло возле стола.

— Под семьдесят и на голову выше меня. Какое это имеет значение?

— А дочь у нее есть?

— Нет.

— Жаль.

— Почему?

— Жениться тебе надо. Больно уж ты худой. Жена бы откормила.

— Да ем я нормально, Евгений Геннадьевич. У меня от природы конституция такая. Еще говорят — такие гены.

— Ну, если гены, тогда грешно над этим смеяться, и тему закрываем, — развел руками Белов. — Садись, поговорим о деле.

— Зоркий глаз криминалиста разглядел что-нибудь скрытое от глаз простого человека? — с заинтересованностью осведомился Вадим, располагаясь в кресле.

— Кое-что есть, — кивнул Белов.

Сев напротив следователя, подполковник быстро допил кофе и продолжил:

— Преступник всегда след оставляет. Только нужно его увидеть.

— Вы увидели? — перебил в нетерпении Вадим.

— Отпечаток пальца в раневом канале на кости черепа потерпевшего. Имею в виду убийство в подъезде дома.

— В раневом канале? У потерпевшего? — озадачился Вадим. — Как это понимать? A-а, дошло. Потерпевший после того, как ему нанесли удар по голове, естественным образом схватился за то место, куда его ударили. И что в том необычного?

— А необычно то, мой юный друг, что это отпечаток пальца не потерпевшего.

— Значит, Кудинова. Не зря мы его подозревали. Бывший зек. Больше некому было совершить убийство.

— И не Кудинова — его отпечатки пальцев, как ранее судимого, имеются в картотеке. Мы сравнили. Не его отпечаток.

— А чей же?

— На этот вопрос тебе самому как следователю и придется искать ответ. Я же одно хочу подчеркнуть — этот отпечаток пальца принадлежит человеку, ранее не судимому. Нет такого отпечатка ни в одной дактилоскопической картотеке.

— Понятно. Тем труднее будет искать преступника.

Вадим задумался.

— Странно все же, как мог сохраниться отпечаток пальца на кости черепа? — вымолвил он через некоторое время. — Кровью его должно было смыть.

— Как видим, не смыло, — раздумчиво ответил Белов. — Должен заметить, что этот отпечаток жирный и хорошо читается. Тем не менее я сам сильно удивлен данным обстоятельством. За всю тридцатилетнюю практику впервые столкнулся с тем, что в раневом канале, на кости потерпевшего преступник оставил отпечаток пальца. А может, не убийца? Медицинские работники? Проверил и эту версию. Результат отрицательный. Медики такой неряшливости никогда не допускают. Они работают с раневыми каналами только медицинскими инструментами. Загадка. Похоже, мой юный друг, на данном этапе моя информация не очень тебе поможет.

— Это верно, — расстроился Вадим. — Не можем же мы снять отпечатки пальцев с жителей всего жилмассива. К тому же убийцей мог быть не местный житель.

— Увы, это так! — согласился Белов. — Одно, как эксперт, утверждаю с полной уверенностью: и Сажин, и Суглобов убиты одним и тем же орудием — твердым, с круглой сферической поверхностью.

— Значит, убийца один?

— Скорее всего, да. Не передавал же один другому одно и то же орудие убийства.

— Евгений Геннадьевич, а не думается ли вам, что преступления совершил маньяк? Отпечаток пальца на кости раневого канала! Что-то в этом факте ненормальное.

Подполковник задумался, потер пальцами подбородок, пожал плечами.

— Затрудняюсь сказать что-либо определенное. В своих исследованиях я не занимаюсь гаданиями, а опираюсь только на факты, на прямые доказательства. Сожалею, что в данный момент более существенным помочь тебе не могу.

— Спасибо и на этом! — вздохнул Вадим и поднялся. — Не знаю, кого теперь подозревать. Всех жителей подъезда допросил, и не только этого, где был убит Сажин. Допросил и всех наркоманов, которые находились в детском садике в момент убийства Суглобова, — результат нулевой. Все наркоманы как сговорились в своих показаниях — Костю убил высокий человек в черном балахоне с закрытым черной маской лицом. К тому же вокруг глаз незнакомца светились круги. Просто мистика какая-то. Этот странный тип в черном мне даже во сне приснился. Вероятнее всего, в нашем случае мы все же имеем дело с маньяком.

— А я полагаю, что тут нет никакой мистики, — возразил Белов и поднялся со своего места. — Думаю, убийца решил воздействовать на наркоманов психологически, одевшись в черное и закрыв лицо черной маской. Похоже, его здорово достали любители дури. Хотя здесь возможен и личный мотив — убийца имел конкретные претензии именно к Суглобову.

— А светящиеся круги вокруг глаз?

— Ну, это задачка для первоклассника. Круги — не что иное, как фосфор, нанесенный на маску. В темноте он светится.

— Логично, — кивнул Вадим и, намереваясь покинуть лабораторию, протянул подполковнику руку. Но в этот момент у него в кармане пиджака запиликал мобильный телефон.

Вадим извинился и включил телефон. Звонил инспектор уголовного розыска, старший лейтенант Игорь Осипов. Он о чем-то возбужденно докладывал следователю, а Вадим от неожиданной информации буквально остолбенел на месте. Выслушав до конца, он выдохнул в трубку:

— Игорь, мы сейчас же выходим на место происшествия с экспертом-криминалистом. Срочно вызови судмедэксперта.

Выключив телефон, Вадим только и произнес:

— Ни хрена себе!

— Что стряслось? — осведомился Белов. — Что-нибудь серьезное?

— Да уж куда серьезнее! — ответил озабоченно Вадим. — На Рельсовой в наркопритоне сразу шесть трупов.

— Шесть?! — удивился подполковник. — Не шутишь?

— Разве такими вещами шутят?

— Не шутят, — согласился Белов. — Кто звонил?

— Инспектор угрозыска Осипов. Он уже на месте происшествия. Надо срочно идти. Кого из экспертов пошлете?

— Сейчас свободных нет. Сам пойду. Какого рода убийство? Расстрел?

— Нет. Возможно, передоза или отравление каким-нибудь нечистым наркотиком.

— Вероятнее всего последнее, — предположил подполковник, — не может быть передозы сразу у шести человек.

Когда Вадим с Беловым подошли к девятиэтажке с облупившимися панелями, подъехали три «уазика» с красными крестами. Из первой машины энергично выпрыгнул судмедэксперт подполковник Селиванов со своим неизменным чемоданчиком и вылезли два дюжих санитара с носилками.

Увидев следователя и эксперта-криминалиста, Селиванов мрачно пошутил:

— Признаюсь, не очень рад вас видеть. Лучше бы нам реже встречаться.

— Я тоже не в восторге от нашей новой встречи, — в тон ответил Белов. — Где мы собираемся, там, как правило, чья-то беда.

— Мне сообщили, что на сей раз шесть трупов, — продолжал судмедэксперт, направляясь к подъезду. — Я не ослышался?

— Вы правильно проинформированы, товарищ подполковник, — ответил Вадим, поспешая за Селивановым, — шесть. Предположительно — отравление наркотиками.

— Предполагать все можно, — недовольно пробурчал судмедэксперт, входя в подъезд.

Поджидая вызванный Вадимом лифт, Селиванов грустно смотрел на попутчиков.

— Не перестаю удивляться: почему молодые люди не хотят жить? Играют со смертью, словно в карты. Раньше я был сторонником тех коллег, которые считают, что наркомания — это болезнь. Но в последнее время мое мнение по этому вопросу переменилось.

— И что же это за явление, если не болезнь? — поинтересовался эксперт-криминалист.

— Не знаю, не знаю, — неопределенно вымолвил Селиванов, входя в подошедший лифт. — Может, хулиганство? Ведь налицо неуважение к обществу.

Через минуту они поднялись на девятый этаж. Тут сразу можно было понять, что происшествие случилось в квартире номер пятьдесят четыре. Возле нее с тревожно-мрачными лицами переминалась группа людей. Ближе к двери нервно ходил туда-сюда старший лейтенант Осипов. Увидев прибывшую оперативную группу, он облегченно вздохнул.

— Товарищ следователь, в квартире номер пятьдесят четыре обнаружено шесть погибших. Место происшествия охраняю. При мне никто из посторонних в квартиру допущен не был.

— А что, кто-то пытался войти? — спросил Вадим.

— Никак нет. Это я сказал для уточнения обстановки.

— Кто сообщил в полицию о происшествии?

— Я, товарищ следователь, — вперед выступила худенькая пожилая женщина лет шестидесяти, в спортивном костюме и кроссовках. — Звать меня Марья Ивановна. Соседка я, из пятьдесят третьей. Я сейчас вам все расскажу, — зачастила она. — Я каждое утро в полчаса седьмого выхожу с Чапой в школьный двор, где бегаю трусцой. И Чапа со мной бегает.

— Кто это — Чапа? — поинтересовался Вадим.

— Моя собачка, такса. Очень милая. Вы меня не перебивайте. Я же знаю, что следователю нужно рассказывать все подробно. Иначе я собьюсь и что-нибудь забуду. А вам потом трудно будет расследовать. Я же смотрю по телевизору детективы и знаю, как это делается…

— Да, сейчас все юридически подкованные, — вставил эксперт-криминалист.

— Я же просила не перебивать, — Марья Ивановна недовольно посмотрела на Белова.

— Продолжайте, — попросил Вадим, — только прошу вас, ближе к делу.

— А я и говорю о деле, — с заметной досадой ответила Марья Ивановна, — перебивать меня не надо.

Но тут не выдержал судмедэксперт. Обращаясь к Вадиму, он нетерпеливо бросил:

— Вы меня извините, товарищ следователь, но пока вы выслушиваете эту словоохотливую свидетельницу, мне бы хотелось осмотреть пострадавших. Тут каждая минута дорога. Может, еще кто жив и ему нужна срочная медицинская помощь.

— Да, конечно, вы с санитарами заходите, — разрешил Вадим.

Марья Ивановна с некоторым снисхождением посмотрела на судмедэксперта и довольно уверенно заявила:

— Некому там оказывать медицинскую помощь. Эти наркоманы мертвее мертвых. Уж мне-то можете верить.

— Вы так уверены? — не без иронии спросил подполковник Селиванов. — Вы осматривали пострадавших? Вы медик?

— Я больше чем медик, — с гордостью ответила Марья Ивановна, — я больше двадцати лет проработала в морге и без ошибки могу отличить мертвого человека от живого.

— Ценю ваш опыт, — усмехнулся судмедэксперт, — но я все же, с вашего любезного разрешения, осмотрю пострадавших. — Он подал знак санитарам, и они вошли в квартиру.

— Так что же было дальше, Марья Ивановна? — спросил Вадим.

— А на каком моменте меня остановили? — с некоторой обидой произнесла женщина. — Я же просила…

— Не будем отвлекаться, — гражданка… как ваша фамилия?

— Фомина я. — Слово «гражданка» своей сухостью, похоже, заметно подействовало на Марью Ивановну, лицо ее приобрело более официальный вид.

— Извините, товарищ следователь. Отвлекли меня в тот момент, когда я сказала, что по утрам бегаю с Чапой в школьном дворе. Эти утренние пробежки стали у нас привычными. Я ведь женщина одинокая, и в случае болезни мне никто стакан воды не подаст. Вот я и занимаюсь укреплением здоровья.

— Все это хорошо, но давайте ближе к сегодняшнему происшествию, — не выдержал Вадим.

— Ну так вот, когда я выходила из своей квартиры с Чапой, я заметила, что дверь у Никитича немного приоткрыта. Я хотела…

— А кто такой Никитич?

— Хозяин пятьдесят четвертой. Царство ему небесное. Алкаш и наркоман. Жил один. Организовал у себя притон.

— И давно этот притон у Никитича?

— Да уж с полгода. Надоели ужасно. Накурят, наплюют на площадке повсюду, пустых шприцев набросают…

— И вы терпели? Надо было в полицию сообщить.

— Вам легко говорить. В полицию позвонить — себе дороже.

— Почему?

— Прибьют. Никитич меня прямо предупредил: звякнешь ментам — собственными руками задушу. К тому же у него только помощников…

— С ними только свяжись — подожгут квартиру и глазом не моргнут, — вступила в разговор дородная женщина в домашнем халате и тапочках на босу ногу. — Нет, уж лучше от этих дикарей подальше держаться.

— Это верно, Авдотья, вздохнула сгорбленная старушка, опиравшаяся на суковатую палку. — Я как-то вышла из лифта, смотрю — один из наркоманов сидит поблизости от двери моей квартиры, курит какую-то вонючую сигарету и плюется во все стороны, словно верблюд в зоопарке. Я начала было его стыдить, сказала, что он не в туалете находится, хотя и в туалете чистоту соблюдать надо. В общем, ничего особенного не сказала, а он, вот сопляк, прости господи, посмотрел на меня мутными глазами и прошипел, словно змея: «Ползи ты, божий одуванчик, своей дорогой, а то столкну с девятого этажа, далеко лететь придется». А что ему, бугаю, стоило? И столкнул бы. Ну, я скорее к себе, заперлась и с тех пор ни слова в сторону этих придурков не говорю.

— А куда ваши мужчины смотрят? — заметил подполковник белов.

— А что мужики? — с раздражением бросила женщина лет тридцати, за подол юбки которой держался мальчуган лет пяти. — Кому охота без кормильца остаться? Я, например, своему Кольке, наоборот, сама говорю, чтобы не связывался с наркоманами. Они ведь и убить могут. Мало ли случаев.

Чтобы направить расследование происшествия в нужное русло, Вадим спросил Фомину:

— Марья Ивановна, что вы стали делать, когда увидели неплотно прикрытую дверь квартиры Никитича? И почему на этот раз вы не прошли мимо, как обычно?

— Мне показалось, что из квартиры тянет газом. Я встревожилась.

— Газом? Каким газом?

— Обыкновенным. У нас же дом на газе.

— Продолжайте.

— Я потихоньку приоткрыла дверь. Мало ли что, думаю, стряслось. Вдруг обкурились наркоманы и газ забыли закрыть. Похоже, так оно и случилось. В квартире было темно, и я ничего не могла рассмотреть. Тогда открыла дверь шире. Тут мне и ударил в нос скопившийся в помещении газ. Я распахнула дверь полностью и отступила от двери. Затем привязала Чапу за поводок к дверной ручке своей квартиры, набрала в легкие больше воздуху, затаила дыхание и вошла в квартиру. Нашарив на стене выключатель, включила свет. От того, что я в следующий момент увидела, все мое тело покрылось холодным потом. В морге не так было страшно, как здесь.

— И что же вы увидели?

— Жуткую картину, как в кошмарном сне. В двух метрах от двери лежал парень на груди с вывернутым вверх лицом. Оно было искажено страдальческой гримасой. Из распахнутого рта вывалился набок длинный посиневший язык. Глаза у него были выпучены, а руки вытянуты в сторону двери. Я, превозмогая страх, пощупала на его руке пульс — пульса не было, а рука уже была холодной. Нетрудно было догадаться, что он мертв. Я тут же заглянула в комнату, и от увиденного меня чуть не стошнило. Зрелище было не для слабонервных. Я выскочила из квартиры и долго приходила в себя. Отдышавшись, собралась было звонить в полицию, но подумала, что вдруг кто-нибудь еще живой. Тогда снова набрала в легкие побольше воздуху, зашла в квартиру, распахнула на кухне окно, перекрыла на газовой печке газ и выскочила на лестничную площадку. Отдышавшись, я в третий раз вошла в квартиру. Перещупала пульс у всех пострадавших. Ни у одного пульса не было, все тела были холодные. И мне стало понятно, что я нахожусь среди трупов. Машинально пересчитала их — оказалось шестеро вместе с хозяином, Никитичем. После этого я распахнула окно в комнате и поспешила покинуть это ужасное кладбище.

— И позвонили в полицию, — попытался закончить мысль рассказчицы Вадим.

— Но по времени не сходится, — наморщил лоб инспектор уголовного розыска. — Вы позвонили в отделение полиции в десять часов, а на месте происшествия были, с ваших слов, в седьмом часу утра. Не стыкуется, Марья Ивановна.

— Все так, — кивнула Фомина. — Сначала я хотела сразу же позвонить в полицию, но затем передумала. Отвязала Чапу, и мы ушли с ней на улицу.

— Передумали? — удивился Вадим. — Почему?

— Не хотела, чтобы меня из-за этих наркоманов таскали к следователям и по судам. Доказывай потом, что ты не верблюд.

— Но позже все же позвонили? Почему? Совесть замучила?

— Если честно, то совесть действительно мучила, — призналась Марья Ивановна. — Но в полицию позвонила совсем не под воздействием угрызений совести, а потому что вдруг до меня дошло, что я оставила в квартире отпечатки своих пальцев. Был минутный порыв — вернуться в квартиру и стереть отпечатки. Но вовремя удержалась.

— И что вас остановило?

— Подумала, что все отпечатки пальцев не уничтожить, так как невозможно было вспомнить, за что хваталась. Могла сама себе навредить.

— В верном направлении мыслите, Марья Ивановна, — заметил Вадим, — тогда следствие поставило бы перед вами очень серьезный вопрос: «А с какой целью уничтожили отпечатки своих пальцев, в первую очередь — с газовой плиты? А не с целью ли сокрытия своего преступления?» Ведь со своими отпечатками вы стерли бы и отпечатки пальцев других людей. А когда нет никаких отпечатков, то поневоле напрашивается вопрос о чьем-то преступном умысле. Тут бы вы, действительно, сами себя перехитрили.

— Может, вы своим якобы откровенным признанием хотите сбить полицию с толку? — колюче посмотрел на Марью Ивановну старший лейтенант Осипов. — Признайтесь, это вы открыли газ, чтобы избавиться от надоевшего соседства наркоманов?

— Началось! — всплеснув руками, выкрикнула возмущенная Марья Ивановна. — Так и знала, что будете меня подозревать. Лучше бы я вам не звонила. Так мне и надо, дуре!

Вадим счел нужным вмешаться:

— Успокойтесь, гражданка Фомина, инспектор уголовного розыска только предположил. Работа у нас такая. Когда начинается расследование, то подозревать можно любого, но это не говорит о том, что вас обвиняют. Однако если к вам возникнут вопросы, то мы вас еще побеспокоим.

— Я все рассказала, больше добавить мне нечего, — сердито обронила Марья Ивановна и, круто развернувшись, ушла в свою квартиру. Прежде чем закрыть за собой дверь, она с обидой выдохнула: — Ну и дура же я, вот дура!

В этот момент дверь пятьдесят четвертой распахнулась, и возникший на пороге судмедэксперт устало изрек:

— А соседка была права — все пострадавшие мертвее мертвых. Смерть наступила примерно в третьем часу ночи. Точнее смогу сказать только после вскрытия.

— Какова причина смерти? — подступил Вадим к Селиванову. — Марья Ивановна заявила, что в квартире был газ, поступавший из незакрытой газовой печи, и что она открыла окна для проветривания.

— Пока конкретно ответить на ваш вопрос не могу, — покачал головой судмедэксперт и, торопливо выйдя на площадку, с жадностью закурил, — вскрытие покажет. Но могу засвидетельствовать, что запах бытового газа в помещении присутствует. Правда, весьма слабой концентрации. Этому, возможно, посодействовали открытые окна.

— А где ваши санитары? — поинтересовался инспектор Осипов. — Пытаются оживить трупы?

— Шутка неуместна, молодой человек, — недовольно отреагировал подполковник Селиванов. — Санитары перекуривают на балконе и ждут команды. Им предстоит нелегкая работа.

— Извините, товарищ подполковник, — смутился Осипов.

Судмедэксперт неохотно махнул рукой в его сторону.

— Нечего извиняться, старший лейтенант. Уголовному розыску присущ черный юмор. Это все же лучше, чем не иметь юмора совсем.

Эксперт-криминалист подполковник Белов глубоко вздохнул и, посмотрев испытующе на Вадима, произнес:

— Ну что, следователь, наша очередь, командуй. Тебе, вижу, впервые пришлось столкнуться с такой кучей трупов? Ты, мой юный друг, даже в лице изменился. Привыкай.

— Ничего, привыкну, — вздохнул Вадим и тихо распорядился: — Пойдемте!

Вошли.

Обоняние уловило оставшийся легкий след ушедшего газа и какой-то тревожный запах мертвых тел. Трупы молодых ребят в различных неестественных позах лежали везде: в комнате, на кухне, в ванной и в туалете. Задранные рубашки, всклокоченные волосы, искаженные лица, изо рта вывалились длинные посиневшие языки. У всех были открытые, вытаращенные глаза, в которых застыло страдание и немой вопрос: «Что со мной?» Многие держали скрюченные пальцы у горла, как это обычно делают задыхающиеся люди. Один пострадавший, навалившись на унитаз, заглядывал внутрь, словно хотел что-то там разглядеть. Другой свесился в ванну: рубаха на нем задралась на голову, обнажив худое мальчишеское тело. В комнате следователя поразил труп белобрысого худющего парнишки лет шестнадцати. Он был раздет до пояса и смотрел на Вадима с хулиганской усмешкой, показывая язык. Тонкие, исколотые шприцами руки его были раскинуты в стороны, а кисти сжаты в кулаки. Правый кулак крепко сжимал использованный шприц. Черноволосый парень, на вид постарше блондина, в одних трусах, но в многочисленных наколках, повис одной рукой на ручке балконной двери, словно пытался перед смертью открыть ее. Сам хозяин квартиры, лысый, пожилой, с многодневной щетиной на бледном лице мужчина без левой ноги, сидел на кухне на стуле со сломанной спинкой, навалившись спиной на стену с грязными, во многих местах оборванными обоями. Сбоку, прислоненные к косяку двери, пригорюнились два потертых костыля. У хозяина, в отличие от пострадавшей молодежи, глаза были закрыты и рот плотно сжат. Создавалось впечатление, что пожилой человек устал и, присев отдохнуть, уснул. По всей квартире — грязь, обрывки газет и полиэтиленовых пакетов, пластиковые бутылки из под пива, использованные шприцы. Видно было, что шприцы занимали в кипучей жизни притона особое положение.

Они были и в шкафу с посудой, и на пустом холодильнике. Даже с большой натяжкой назвать это помещение жильем было весьма сложно. Похоже, ремонта здесь не было долгие годы.

— Как в фильме ужасов по Стивену Кингу, — прошептал потрясенный Вадим, обращаясь к эксперту-криминалисту, — а ведь мне все это еще и в протоколе осмотра места происшествия надо описать. Да-а, испытание. На всю жизнь запомнится.

— Крепись, мой юный друг, — подбодрил подполковник Белов и защелкал фотоаппаратом со вспышкой. — Ты по доброй воле выбрал работу следователя?

— Конечно.

— Ну так и работай. Не принимай обстановку, какая бы она пи была, близко к сердцу. Человек ко всему привыкает.

Закончив фотографирование места происшествия, Белов принялся снимать отпечатки пальцев у каждого трупа. Эта процедура требовала не только исключительного внимания и аккуратности, но и много времени.

Вадим, взяв себя в руки, вынул из следственного портфеля бланк протокола осмотра места происшествия и попросил инспектора Осипова пригласить понятых.

Через два с половиной часа санитары начали выносить на носилках трупы пострадавших, упакованные в черные пластиковые пакеты с молнией, и грузить в санитарные машины. Мешали многочисленные зеваки у подъезда. Санитарам приходилось с раздражением увещевать их и просить разойтись по квартирам и заняться своими делами. Люди молча расступались, пропуская санитаров с необычным грузом, а потом вновь смыкались в плотную толпу и продолжали обсуждать страшное происшествие.

Когда квартиру освободили от трупов и судмедэксперт Селиванов с разрешения следователя отбыл в анатомичку, оставшиеся члены оперативной группы задержались в комнате на короткое совещание. У них еще сохранилось возбужденное состояние, и они прохаживались по помещению, словно по пустой, только что очищенной от трупов братской могиле. Да, собственно, и садиться-то не на что было. На полуразвалившийся, засаленный, с неприятным запахом диван-кровать и раскладушку с замусоленным, пахнущим помойкой матрацем никто бы из присутствующих сесть не рискнул. Другой мебели в этой так называемой квартире, больше похожей на сарай, предназначенный для хранения химикатов, не было.

— Евгений Геннадьевич, что вы думаете о данном происшествии? — спросил Вадим эксперта-криминалиста. — Вы самый опытный из нас.

— Подытоживая увиденное и услышанное, я предполагаю, предварительно, конечно, что мы имеем дело не с передозой у наркоманов и не с отравлением грязными наркотиками, а с банальным отравлением бытовым газом. Возможно, тут и преступления нет. Кто-нибудь из наркоманов мог случайно открыть на печи газ, а закрыть забыл. Ведь наркоманы под кайфом, как правило, не контролируют свои действия. Хорошо еще, что никто из них не зажег спички. В этом случае последствия от взрыва могли быть весьма печальными не только для них самих, но и для соседей. Пока я придерживаюсь такой версии.

— Логично, — кивнул Вадим, прохаживаясь по комнате, — вашу версию опровергнуть не просто. Но, может быть, все было по-другому?

— А я и не настаиваю на том, что моя версия единственная и самая верная, — согласился Белов. — Иной раз обстоятельства так запутаются, что впоследствии только удивляться приходится вновь открывшимся фактам.

— А я думаю, что тут чистое убийство, умышленное, — возразил инспектор Осипов, — и даже знаю, кто преступник.

Вадим и подполковник Белов посмотрели на старшего лейтенанта с таким интересом, как зачастую смотрел доктор Ватсон на проницательного Шерлока Холмса.

— Любопытно, дружище, — с иронией заметил Белов. — Кто же тот злодей, который отправил в мир иной шесть грешников?

— Вы видели этого преступника. Это соседка Никитича Марья Ивановна. Уверен в этом. Она — автор инсценировки. Неужели вы не заметили, как эта особа изворачивалась? Только слепой мог этого не видеть. Вам нужен мотив? Он налицо. Достали ее наркоманы. Устала одинокая пожилая женщина от постоянного шума за стеной, от валяющихся использованных шприцев и плевков под дверью квартиры. Это ли не мотив? В полицию писать заявление не решалась, боясь мести обозленных наркоманов. И тут подвернулся случай, которым она и воспользовалась. Вошла в квартиру среди ночи и открыла газ. Наркоманы были в отключке, и никто Марье Ивановне не мог помешать осуществить свой преступный замысел.

— Хотя, Игорь, версия твоя выглядит весьма убедительно, но я в нее меньше верю, чем в предыдущую, обозначенную экспертом-криминалистом, — высказал свое сомнение Вадим. — Не знаю, как вы, коллеги, но я рассказу Марьи Ивановны поверил. Мне показалось, что она говорила от души. Нет, Фомина не могла пойти на это страшное преступление.

— Следователю виднее, — усмехнулся инспектор Осипов. — А я остаюсь при своем особом мнении.

— Посмотрим, посмотрим, — неопределенно вымолвил Вадим и добавил: — Для дальнейших наших действий срочно нужны результаты экспертиз. А пока будем опечатывать квартиру.

— Свою экспертизу я сделаю к завтрашнему утру, — заверил подполковник Белов, — а вот наш уважаемый судебно-медицинский эксперт подполковник Селиванов, думаю, за сутки не уложится. Слишком много у него на этот раз клиентов.

При выходе из квартиры Вадим задержался у порога. Его внимание привлек небольшой хвостик шнурка, торчавший из расщелины под порогом. Следователь, подчиняясь шестому чувству, присел на корточки, потянул за кончик шнурка и вытянул странную вещицу, похожую на своеобразный медальон. Он был из медной пластинки круглой формы, диаметром с двухрублевую монетку, с любопытной рельефной чеканкой: по верхнему краю — «Лагерный номер», а по центру — «613», на цифрах сидели два голубя, клювиками друг навстречу другу, а по нижнему краю — слово «любовь». Шнурок был старый, потертый, порванный примерно посередине.

Участники оперативной группы с интересом и долго рассматривали необычную находку.

— Любопытная штуковина, — нарушил паузу Вадим. — Интересно было бы узнать, кому этот своеобразный медальон принадлежит. Пока не вызывает сомнения лишь то, что бывшему зеку. Может, хозяину квартиры? Выходит, он был ранее судим?

— Не обязательно зеку, — задумчиво ответил подполковник Белов, — насколько мне известно, в лагерях такие медальоны не выдают. Скорее всего, это плод чьей-то фантазии. Предстоит найти автора фантазии и выяснить, как медальон сюда попал.

— Находка любопытная, — заметил инспектор Осипов. — Однако какое отношение она имеет к данному происшествию? Не улавливаю связи.

— Да, сейчас трудно разглядеть связь, — согласился Вадим, — но не исключено, что после того, как наш уважаемый эксперт-криминалист подвергнет настоящую находку тщательной экспертизе, что-нибудь прояснится. Возможен отпечаток пальца на тыльной, гладкой, стороне медальона, а установление срока давности разрыва шнурка может пролить свет на то, когда медальон оказался под этим порогом.

Вадим протянул медальон подполковнику Белову, а тот аккуратно опустил его в специальный пластиковый пакетик, который спрятал в объемный портфель.

Задумчиво почесав затылок, Вадим спросил:

— Коллеги, вы заметили, что на медальоне совершенно нет пыли?

— Да, это так, — подтвердил Белов.

— Верно, — отозвался инспектор угрозыска, — значит, он попал под этот порог сегодня ночью?

— Вот и я о том же думаю, — кивнул Вадим, — и мог принадлежать этот медальон любому из наркоманов, который уже ничего нам не расскажет.

— Возможно, что и наркоману, — согласился подполковник, — однако не будем спешить с выводами. Экспертиза все расставит на свои места.

Всю ночь шел дождь. Под утро он ослаб, но продолжал моросить. Затянутое серыми тучами небо не предвещало ясного дня.

Прикрывшись зонтом, Вадим отправился в НТО УВД к подполковнику Белову. Хотя он мог воспользоваться общественным транспортом, но предпочел пройтись пешком. Благо было недалеко — всего четыре остановки.

По мокрым неровным тротуарам, на которых приходилось обходить лужи и лужицы, он продвигался не так быстро, как ему хотелось. В его голову приходили разные мысли. Больше всего беспокоили вопросы по медальону — лагерный № 613, любовь. Интересно, кому принадлежал этот странный медальон? Когда и при каких обстоятельствах он попал под порог квартиры пострадавшего Никитича? Успел ли сделать экспертизу подполковник Белов?

Размышляя на ходу о самом для него сейчас важном, Вадим никак не мог отделаться от утренней картинки, увиденной в комнате хозяйки квартиры.

Дверь в комнату Ульяны была закрыта неплотно (может, плотно и не закрывалась), и сквозь щель он, обуваясь в коридоре, заметил, что Ульяна, в ночной сорочке, стоит на коленях перед иконой, нашептывает слова молитвы и неистово крестится. При поклонах она довольно слышно билась лбом об пол. В тот момент Вадим почему-то подумал: «Наверное, у несчастной женщины сегодня опять какой-нибудь поминальный юбилей. Может, связанный с гибелью сына. Тот раз, кажется, была годовщина смерти мужа. Переживает, бедняжка. Оттого, видно, и на кухню сегодня не вышла, как обычно, и чаем меня не угощала». Так и ушел Вадим из квартиры с испорченным настроением.

В приемной начальника НТО подполковника Белова на этот раз секретарша оказалась на месте. Это была довольно симпатичная младший сержант полиции. Она смотрелась в зеркальце и подкрашивала тушью ресницы.

Поздоровавшись, Вадим спросил:

— Евгений Геннадьевич еще не пришел? — Он задал этот вопрос потому, что до начала рабочего дня оставалось целых пятнадцать минут.

Младший сержант, немного смутившись, убрала в стол зеркальце и тушь и с легкой улыбкой ответила:

— А подполковник и не уходил.

— Как это?

— Очень просто, Работал всю ночь. Не в первый раз. Как доложить?

— Следователь прокуратуры Вадим Снегирев. А вас как зовут?

— Младший сержант Галина Морозова, — представилась секретарша с прежней улыбкой и позвонила Белову по внутреннему телефону. Доложив подполковнику о раннем визитере, девушка удостоила Вадима более внимательного взгляда.

Через минуту Вадим сидел в жестком кресле у стола начальника научно-технического отдела, а сам начальник, стоя у стола, устало потянулся до хруста костей, широко зевнул и только после этого разместился в кресле напротив следователя.

Вадим улыбнулся и заметил:

— Товарищ подполковник, прибегнув к дедуктивному методу, я могу с полным основанием заявить вам, что вы сегодня не спали.

— Твои выводы, мой юный друг, не совсем точны, — усталой улыбкой ответил Белов. — Пару часиков я все же урвал вот на этом диване, — и он указал на потертый кожаный диван. — Так что не беспокойся за меня, я в полном порядке. Но, чтобы почувствовать себя совсем в тонусе, не лишне будет выпить чашечку крепкого кофе. Ты как, поддержишь компанию? Или тебя хозяйка опять хорошим чаем напоила?

— Сегодня не угощала, — усмехнулся Вадим, — вынужден был довольствоваться стандартным пакетиком.

— Что так? Разлюбила?

— Не знаю. Она с утра была занята важным делом — молилась, и очень неистово.

— Молилась? — посерьезнел подполковник. — Что ж, к этому надо относиться с должным уважением. Каждый имеет на то полное право. Видно, у твоей хозяйки были на то веские причины.

Вызвав секретаршу, подполковник приказал:

— Галочка, завари-ка нам кофе, самого крепкого, какого только сможешь.

— А бутерброды, товарищ подполковник? — уточнила младший сержант.

— Ты как? — посмотрел Белов на следователя.

— Я сыт.

— Мне тоже пока не надо, — отказался подполковник.

Когда секретарша вышла из лаборатории, метнув на Вадима лукавый взгляд, Белов заметил:

— Присмотрись к младшему сержанту. Хорошая девушка. Незамужняя. Между прочим, неплохой кофе варит.

— Я воспользуюсь вашим советом, — улыбнулся Вадим.

А эксперт-криминалист мысленно уже был в другой теме. Неспешно перебирая бумаги на столе, он сосредоточенно думал о чем-то своем.

Вскоре кофе был подан, и они стали молча наслаждаться ароматным напитком. Отставив пустую чашку в сторону, Белов первым нарушил затянувшуюся паузу.

— Ты, Вадим Сергеевич, крепко сидишь в кресле?

— Крепко, Евгений Геннадьевич.

— Это хорошо. А то как бы не упал от того, что я тебе сообщу.

— Я весь внимание.

Подполковник поднялся из-за стола и в легком волнении стал прохаживаться возле него. Потом вдруг сел и, пристально посмотрев в напряженное лицо следователя, уверенно произнес.

— Экспертизой установлено, что шнурок на медальоне был порван во время гибели пострадавших.

— Ошибки нет?

— Исключена. Это установлено спектральным анализом. Так о чем данный факт говорит, следователь?

— Ну, во-первых, о том, что найденный медальон был обронен кем-то во время случившейся трагедии, а не лежал в щели под порогом длительное время. Кстати, об этом же свидетельствует и отсутствие пыли на его поверхности. Ведь он выглядел как новенький.

— Все сказанное тобой верно, — согласился Белов, — но не это главное. Мало ли кто из шестерых пострадавших мог потерять медальон — размышляли мы раньше…

— А теперь? — нетерпеливо перебил Вадим.

— Теперь так думать не можем. Почему? А потому, что на тыльной, гладкой, стороне медальона есть четкие отпечатки пальцев. И, что интересно, одного и того же человека. Этот факт указывает на то, что за данный медальон брался один человек — его хозяин.

— Понятно, — сказал Вадим, — сравнив отпечатки пальцев пострадавших, мы без труда выясним, кто хозяин медальона.

— Я уже сравнил и выяснил.

— И кто он?

— Из пострадавших — никто. Этот медальон принадлежит… убийце слесаря Сажина и наркомана Кости Суглобова. Вот такие пироги, мой юный друг.

— Убийце Сажина и Суглобова? — удивился Вадим. — Ну, просто мистика!

— Никакой мистики, — покачал головой подполковник, — только факты. Отпечатки пальцев на медальоне идентичны отпечатку на кости раневого канала головы Сажина. С фактами, дружище, не поспоришь.

— Теперь я окончательно убежден, что мы имеем дело с маньяком, — твердо заявил Вадим. — В действиях серийного убийцы прослеживается цепочка — склонен к убийству наркоманов.

— Наверное, я с тобой соглашусь, — раздумчиво обронил Белов. — Итак, что мы на данный момент знаем о маньяке? Высокий, не любит наркоманов, как орудие убийства использует тяжелый предмет, скорее всего металлический, с закругленным основанием. Но может для убийства использовать и неординарные средства, как в данном случае — бытовой газ. Конечно, не плохо, что у нас есть его отпечатки пальцев. Однако этого мало. Убийца ранее не судим, и отсутствие его отпечатков в дактилоскопических картотеках уменьшает наши возможности, а ему, наоборот, открывает свободу действий.

Вадим вдруг оживился.

— Евгений Геннадьевич, у меня возникла идея. Обычно при поимке маньяков прибегают к помощи общественности.

— Так-так, верным путем идешь, товарищ, — улыбнулся Волов. — Что конкретно предлагаешь?

— Нужно показать медальон по телевизору и обратиться к горожанам с вопросом, видел ли кто его на конкретном человеке. Неужели этот необычный медальон никто никогда не видел на убийце?

— Может, и видел, но решится ли признаться в этом публично?

— Но попробовать можно, — воодушевился Вадим. — Мы ничего не теряем, а приобрести можем буквально все.

— В твоем предложении есть здравый смысл, — одобрил подполковник Белов.

— Тогда иду к прокурору, — поднялся Вадим.

— Ни пуха, — напутствовал Белов.

— К черту.

Забрав медальон и заключение криминалистической экспертизы, Вадим поспешил в прокуратуру. Проходя мимо секретарши, он с улыбкой обронил:

— Товарищ младший сержант, надеюсь, мы еще увидимся?

— Может быть, — ответила девушка, и неожиданно щеки ее покрылись румянцем.

Вадим расценил этот факт как положительный.

К вечеру дождь прекратился. Выглянуло долгожданное солнце и заиграло осколками зеркала в многочисленных лужицах. Воздух был чистый, свежий, и дышалось легко.

Вадим шел домой не спеша. Почему-то не очень хотелось идти к Ульяне. У этой весьма странной женщины он с каждым днем чувствовал себя все более дискомфортно. Особенно было неприятно, просыпаясь, видеть возле себя сидящую хозяйку, которая пристально смотрела на него. Сердцем он понимал, что Ульяна Наумовна тоскует по своему погибшему сыну, на которого он, Вадим, случайно оказался похож. Сначала он старался не обращать на данное обстоятельство никакого внимания, однако в последующие дни такой «прессинг» со стороны Ульяны стал его раздражать. Но что ему оставалось делать в его положении? Он прекрасно сознавал, что своим замечанием мог сильно обидеть несчастную женщину. Оставалось одно: терпеть, терпеть до тех пор, пока прокурор не выполнит свое обещание и не выбьет ему койко-место в общежитии Водной академии.

Открыв своим ключом квартиру, Вадим осторожно вошел и сразу наткнулся на строгий взгляд Ульяны.

— Ты что, сынок, крадешься, словно вор? — спросила она недовольно.

— Подумал, может быть, спите, — смутился Вадим. — Опасался потревожить. Уже девятый час вечера.

— Да какой там сон, — махнула рукой Ульяна и тяжело вздохнула. — Теперь совсем не усну. Только уж если вечным сном.

— Что вы говорите, Ульяна Наумовна! Зачем так мрачно. Живите сто лет и больше. — Вадим сел на скамеечку и стал разуваться. — Мне кажется, вас что-то очень сильно гнетет. Вы даже лицом осунулись за последние сутки. Вас по-прежнему тяжелые воспоминания не отпускают?

— Запуталась я, сынок. Не отмолить мне грехов своих.

— В чем же вы запутались? Поделитесь, может, чем смогу помочь. А не смогу, так хоть душу свою облегчите.

— Нет, ты мне не помощник, — вяло махнула рукой Ульяна и устало поплелась на кухню, шаркая комнатными тапочками. На ней было черное платье и черный платок.

Умывшись, Вадим прошел на кухню, чтобы выпить стакан чая, и был весьма удивлен присутствием на столе горки пирожков, стопки блинов и различного варенья в трех вазочках.

Ульяна сидела за столом ссутулившись, положив на стол узловатые руки. От Вадима не ускользнуло, что руки ее мелко дрожали.

— Садись, сынок, будем чай пить, — тоскливо вымолвила она и привязала неподвижный взгляд к своим подрагивающим рукам.

— Спасибо, Ульяна Наумовна! — поблагодарил Вадим и разместился на стуле. — В связи с чем такое изобилие? Какой-то праздник? Но, судя по вашему настроению и черной одежде, похоже на поминки.

— Почти угадал, сынок. Можно назвать и поминками.

— По ком на этот раз? — поинтересовался Вадим, чтобы поддержать разговор и хоть как-то отвлечь хозяйку от мрачных мыслей. Разлив по чашкам ароматный чай, он взял еще теплый пирожок и спросил: — С чем пирожок?

— С капустой, — тихо обронила Ульяна и ответила на его предыдущий вопрос: — Поминки по мне, сынок.

После этой фразы хозяйки Вадиму расхотелось есть, и он положил пирожок на прежнее место.

— По вам? — спросил он не без удивления. — Как это понимать? Вы же живая.

— Это тебе кажется, сынок, что я живая. Мертвая я.

— Вы меня пугаете, Ульяна Наумовна. Что с вами? Вам нездоровится?

— Телом-то я здоровая, сынок, но вот душа моя умерла. Да ты не пугайся. О поминках я так, к слову. Это прощальный ужин.

— Прощальный? Почему прощальный? Извините, Ульяна Наумовна, но не могли бы вы толком объяснить, что с вами происходит.

— Ухожу я, сынок, в монастырь. Навсегда. Завтра утром и простимся.

— Как «в монастырь»? Зачем?

— Грехи замаливать. Много у меня их накопилось. А к тебе, сынок, у меня деловой разговор.

— Деловой разговор? Вы словно бизнесмен разговариваете. Так о чем разговор?

— Об этой квартире, сынок. Я хочу оставить ее тебе. Не пропадать же ей. А ты, вон, скитаешься квартирантом. Не дело это. Вот я и решила сделать тебе подарок. В память о сыне.

— Вы сегодня просто поражаете меня, Ульяна Наумовна!

— Не возражай, сынок, — тем же тихим голосом продолжила Ульяна. — Ты подумай, как лучше перевести квартиру на тебя. Я в этом ничего не понимаю.

Вадим шумно выдохнул и, может быть, резче, чем следовало, ответил:

— Глупости говорите, Ульяна Наумовна. Квартира вам самой нужна. Со своей стороны хочу кое-что посоветовать. Или вы не нуждаетесь в моем совете?

— Говори.

— Предлагаю завтра с утра отправиться в горбольницу. Полежите в стационаре с недельку. Вас обследуют хорошие, опытные врачи. Я буду навещать. Как вылечитесь, обсудим вопрос о заключении вами договора пожизненного содержания с «Жилсоцгарантией», есть такая организация. Она вам первоначально выдаст крупную сумму и в дальнейшем каждый месяц будет выплачивать приличные деньги, которые станут хорошей добавкой к вашей пенсии. И это не все. За вами будут ухаживать медицинские работники. Заболеете — станут бесплатно лечить. Жизнь ваша изменится в лучшую сторону. А сейчас у вас хандра от одиночества и отсутствия средств. Согласитесь, вы сейчас не можете себе позволить ни в театр сходить, ни в картинную галерею или в цирк, ни…

— Вот ты сейчас и говоришь глупость, сынок, — сердито перебила Ульяна, — а еще следователь. Молодой еще, и никакого опыта у тебя нет. Жизни не видал. Не надо мне твоей больницы. Здоровая я. И в ренте не нуждаюсь. В монастыре буду жить и работать. Там мне будет как раз. В Колывани женский монастырь. — Ульяна тяжело вздохнула и впервые за вечер грустно посмотрела прямо в глаза Вадиму. — По тебе буду скучать, сынок.

Вадиму стало не по себе от пристального взгляда пожилой женщины. Он не нашелся, что ответить, и машинально посмотрел на наручные часы. И вдруг вспомнил о «Городских криминальных новостях». До их начала оставалось двадцать минут. Посмотрев на понурую хозяйку, он мягко произнес:

— Ульяна Наумовна, будем считать, что пока высокие стороны к взаимовыгодному соглашению не пришли. Сделаем перерыв.

— Пирожки-то ешь, дипломат, — попыталась улыбнуться Ульяна, но улыбка у нее не получилась. — Для тебя пекла.

— Спасибо, но что-то не хочется. Потом. Скоро меня по телевизору будут показывать. Интересно посмотреть на самого себя. Волновался страшно, ведь первый раз снимали.

— Как это — по телевизору? — заинтересовалась Ульяна. — Ты что — артист? Кого изображал-то?

— Да самого себя и изображал, — улыбнулся Вадим, — следователя. В «Криминальных новостях» будут показывать. Вы, наверное, слышали, какое вчера ночью страшное преступление произошло на Рельсовой? Тут, рядом. Пять минут ходьбы. В девятиэтажке.

— Нет, не слышала, — приглушенно ответила Ульяна и отпила глоток чаю. — Я сегодня из квартиры не выходила.

— Так вот, в наркопритоне были отравлены бытовым газом сразу ни мало ни много шесть человек, — продолжил Вадим. — Пятеро молодых парней и пожилой хозяин квартиры, который этот притон и…

Вадим не закончил фразы, когда Ульяна, шумно ухватив воздуху открытым ртом, закатила глаза и стала сползать со стула. И упала бы на пол, если бы Вадим не подхватил ее. Усадив побледневшую женщину на стул, он дал ей холодной воды и отер лицо мокрым полотенцем.

— Вам плохо, Ульяна Наумовна? — не на шутку испугался Вадим. — Сердце, да? Валидол есть?

Но Ульяна быстро пришла в себя.

— Ничего, сынок, все нормально, — глубоко вздохнула она и открыла глаза. — Валидола дома не держу. С сердцем у меня все в порядке. Так, секундный обморок. Сама не ожидала. Впервые такое случилось. Сейчас хлебну чаю, и все наладится.

Она взяла дрожащими руками чашку с чаем и сделала несколько маленьких глоточков. Отодвинув чашку, жалко улыбнулась. Лицо ее было бескровное, а дыхание частое и прерывистое.

— Это я виноват со своими страшными рассказами, — расстроился Вадим. — Извините, пожалуйста, Ульяна Наумовна. Нам и без того было нехорошо. Сейчас нужно лечь. Я провожу нас в комнату. — Вадим попытался взять Ульяну под мышки. Но та отстранилась.

— Не беспокойся, сынок. Сядь. Ничего со мной не случится. Уже оклемалась. Налей-ка чайку покрепче и погорячее. С вареньицем попью.

Вадим быстро исполнил просьбу Ульяны и себе налил покрепче и погорячее.

— Ты рассказывай, — попросила Ульяна, прихлебывая чай и слизывая с ложечки малиновое варенье. Щеки ее стали понемногу розоветь.

— А стоит ли? — засомневался Вадим. — После вашего обморока мне что-то…

— Да ты не опасайся за меня, — повторила Ульяна и долила себе чаю. — Это у меня от неожиданности помутилось в голове. Уверена, что больше подобного не случится. Теперь я готова к неожиданным поворотам. Я женщина тренированная. Спортивная.

— Спортивная? Но у вас возраст…

— А что удивляешься? В молодости каждый каким-то спортом увлекался. Я, например, баскетболом. Была кандидатом в мастера спорта. Правда, давно это было, но фундамент для будущего здоровья был заложен. Ну, ты рассказывай.

— Так вроде и говорить больше не о чем, — попытался закрыть тему Вадим. — Увезли трупы в морг. Вот и все. Убийца пока гуляет на свободе. Но недолго ему осталось разгуливать.

— Ты говоришь — убийца? Думаешь, что этих наркоманов убили? Да они скорее всего сами себя и отравили. Наглотались всякого зелья и открыли газ на газовой плите. Кто бы их убивал? Кому они нужны? Ты, сынок, когда-нибудь угорал от обыкновенной печи?

— Нет, не доводилось.

— А я угорала. Скажу тебе, что угоревший человек не соображает, что делает. Так же и от наркотиков угорают.

— Откуда вам известно, как угорают от наркотиков?

— От верблюда, — недовольно буркнула Ульяна. Было заметно, что она почти полностью отошла от недавнего обморока.

В ее голосе стали прослеживаться злые нотки.

— Я что, не смотрю телевизор?! Ты видел американский фильм «Криминальное чтиво»?

— Видел.

— Так что же спрашиваешь? Разве в том кино наркоманы на людей похожи? Это же какие-то ничего не соображающие животные.

— Значит, вы, Ульяна Наумовна, полагаете, что преступлена в данном случае не было?

— И к бабке-гадалке ходить не надо. Конечно, не было. Я же сказала — сами себя отравили, так как были угоревшие. Туда им и дорога. Пусть не мешают людям жить.

— Больно вы безжалостны, Ульяна Наумовна. Хоть пострадавшие были наркоманами, но все же они люди. Молодые ребята. Каково их родителям?

Ульяна промолчала, только более шумно стала прихлебывал чай из чашки.

— А у меня есть доказательство, что пострадавшие были убиты, и убиты посторонним лицом. — Вадим посмотрел на часы — до начала передачи оставалось десять минут.

— Доказательство? Какое тут может быть доказательство?

— Какое? А вот увидите по телевизору. Скоро начнется передача.

Ульяна отставила чашку с чаем в сторону и испытующе уставилась на следователя.

— Мне-то, сынок, можешь сказать? — В голосе ее появилось напряжение. — Боишься, что проболтаюсь?

— Подождите еще немного — и сами увидите. Я вам по телевизору покажу.

— Можешь не говорить, — обиделась Ульяна, — видно, я не заслужила. — И она стала смотреть в сторону.

— Ладно, могу сказать, если вам так интересно, — сдался Вадим. — Надеюсь, что это останется между нами.

— Конечно, — выдохнула Ульяна и буквально воткнулась в следователя взглядом. Вадим уловил в этом взгляде нечто большее, чем простое человеческое любопытство. Но он не придал этому никакого значения.

— Дело в том, Ульяна Наумовна, что во время осмотра места происшествия мы нашли в квартире странную медную вещицу, похожую на медальон. Величиной с двухрублевую монету. На нем чеканка — «лагерный № 613» и слово «любовь». Сверху, над номером, изображены два голубя. Шнурок у медальона был порван в самом потертом месте. Похоже, убийца его обронил и в спешке не стал искать. Или не заметил, что потерял. Но если бы и начал искать, то не сразу бы и нашел. Медальон угодил в щель под порогом и при поверхностном взгляде не был заметен.

Ульяна молчала и не сводила с Вадима пристального взгляда. Она сглотнула слюну, и кадык ее сделал движение вверх-вниз.

— Так вот, — продолжил Вадим, — на тыльной стороне медальона эксперт-криминалист обнаружил отпечаток пальца убийцы.

— Почему убийцы? — почти шепотом спросила Ульяна.

— А потому, что этот элодей уже совершил убийство, двойное: слесаря Сажина и наркомана Суглобова.

— А как тебе стало известно об этом? — В голосе Ульяны обозначились сиплые нотки, а со щек исчез появившийся было румянец.

— Эксперт-криминалист установил, Ульяна Наумовна. Наука. Отпечаток пальца, обнаруженный на кости в раневом канапе на голове Сажина, идентичен отпечатку пальца на медальоне.

— Что значит «идентичен»? — последние слова Ульяна вымолвила с трудом.

— Идентичен — значит тот же. Эксперт утверждает, что убийца во всех трех случаях — один человек. Экспертиза не ошибается. В ее основе лежит точный научный анализ.

— И что ты будешь показывать по телевизору? — с дрожью в голосе вымолвила Ульяна.

— Тот самый медальон — лагерный номер шестьсот тринадцать.

— Зачем?

— Неужели не понятно? Мог же кто-то видеть этот медальон на его хозяине? А хозяин и есть убийца.

— Многие могли видеть, — еле слышно прошептала Ульяна. — И многие смотрят телевизор. Алевтина — та первая увидит и не смолчит.

— Алевтина? Какая Алевтина?

Но Ульяна словно не услышала вопрос следователя. Уперев неподвижный взгляд в стол, она тихо вымолвила:

— Это мой медальон. Его подарил мне мой муж, Харитон.

— Ваш? — опешил Вадим. — Не может быть! Ведь по логике событий и установленным фактам — хозяин медальона и есть убийца. Не хотите ли вы сказать, что вы и есть…

— Да, это я, — не меняя позы и не отрывая взгляда от стола, произнесла Ульяна.

— Я в это не могу поверить!. — воскликнул ошарашенный Вадим и в порыве изумления встал из-за стола. — Скажите, что вы пошутили.

— Мне не до шуток, сынок, — прошептала Ульяна, и по ее щеке скатилась одинокая слеза. — Ты послушай меня.

— Я весь внимание.

— Харитон своими руками сделал этот медальон. Он был большой умелец. Харитон отсидел в тюрьме невинно пять лет. В убийстве его обвинили. И все горькие пять лет я его ждала. Когда нашли настоящего убийцу, его выпустили. Затем реабилитировали. Вскоре мы поженились. Мы очень любили друг друга. Я и сейчас его по-прежнему люблю. У нас не было денег на свадебные кольца, и Харитон изготовил для меня этот необычный медальон. Когда надевал его мне на шею, сказал: «Любимая моя, прости, что я не могу надеть тебе на палец золотое кольцо. Но этот медный медальон от бывшего зека под номером шестьсот тринадцать дороже всякого золота. В нем вся моя душа и любовь к тебе». Я тогда удивилась такому странному подарку, но Харитон объяснил мне: «Ты, голубка моя, — он меня часто так называл, — не удивляйся. Для меня номер шестьсот тринадцать — счастливый номер, потому что следователи нашли настоящего убийцу и мне не пришлось страдать в тюрьме все двадцать лет, отмеренные строгим судьей. А тебе, голубка моя, этот медальон будет напоминать о моей вечной любви к тебе, о твоей верности, о том, что ты, несмотря ни на что, сохранила любовь к зеку, ждала меня все эти тяжелые годы, верила, что я невиновен». Этот медальон — частица Харитона, он дороже мне самой жизни. Где сейчас медальон?

— У меня. — Вадим был просто шокирован. Он все еще не мог поверить, что все, в чем призналась Ульяна, — правда. У него не укладывалось в голове, что перед ним сидит серийная убийца, отправившая на тот свет восемь человек. Ну разве может эта пожилая, страдающая по мужу и сыну женщина быть убийцей?! Нет, тут что-то не то. Может, это сон? И Вадим на полном серьезе ущипнул себя за руку. Было больно. Это был не сон, к его сожалению.

— Отдай мне медальон, — попросила Ульяна. — Я не знала, где потеряла его. А теперь счастлива, что он нашелся.

— Вы понимаете, Ульяна Наумовна, что вас будут судить? И приговор, полагаю, будет очень суровым.

— Эго меня меньше всего беспокоит, — безразличным тоном ответила Ульяна. — Ты отдай медальон, очень тебя прошу. А потом пусть меня судят. Главное — чтобы медальон был при мне.

— Медальон является вещественным доказательством, и отдать его я не могу, — сухо ответил Вадим.

— Но мне его вернут?

— Судьбу медальона решит суд.

Для Вадима, начинающего следователя, было непонятно, как может человек беспокоиться о таком пустяке, как медный медальон, когда его будут судить за убийство восьмерых человек? И у него возникла мысль: может, эта пожилая женщина психически ненормальная? Да, скорее всего так оно и есть. Но он все же не удержался от одного вопроса.

— Ульяна Наумовна, мне хотелось бы понять, почему вы пошли на эти ужасные преступления? Каковы мотивы?

— Мотивы? — холодно и отчужденно взглянула на него Ульяна. — Тут и понимать нечего. Полиция не может справиться с паразитами, которые мешают людям жить, вот я и решила ей помочь. Ты, следователь, медальон не потеряй. Потеряешь — я тогда тебя тоже убью. — И она так сурово посмотрела на Вадима, поджав при этом губы, что у него холодные мурашки пробежали по спине. В этот момент он не сомневался, что эта женщина вполне может исполнить свою угрозу.

Собравшись с духом, он постарался как можно спокойнее ответить:

— Не беспокойтесь, не потеряю.

Однако осипший голос выдал его волнение.

Когда набирал на мобильном телефоне номер дежурного райотдела полиции, пальцы его дрожали от нервного напряжения.

В дверь кабинетика тихо постучали.

Вадим оторвался от материалов уголовного дела и разрешил:

— Войдите.

Однако никто не вошел, но стук повторился.

Вадим покинул свое место и открыл дверь.

У порога стояла низенькая худенькая пожилая женщина, можно сказать — старушка. Она была в коричневом брючном костюме и соломенной шляпке с искусственным цветком на ленте. В руках сумочка, губы ярко накрашены. Морщинистые щеки старушки не мог скрыть даже обильный слой пудры. Похоже, незнакомка тщательно готовилась к визиту в прокуратуру.

— Вы ко мне? — спросил Вадим.

— Разумеется, — тихо ответила старушка и настороженно повертела головой, словно боялась, что ее подслушают. — Вы меня не узнаете?

— Простите, не признаю, — улыбнулся Вадим. — У вас ко мне дело? Заходите.

— Спасибо, — по-прежнему тихо ответила незнакомка и прошмыгнула в кабинет.

Вадим кивнул гостье на стул и, сев за свой стол, спросил:

— Кто вы и по какому делу?

— Товарищ следователь, вы так и не узнали меня? — с долей обиды прошептала старушка. — Алевтина я, из того самого дома, что и Ульяна Лопатина. Это я вам посоветовала тогда обратиться к ней насчет квартиры. Но кто бы знал, кто бы знал, что Ульяна… — вздохнула Алевтина, присаживаясь на край стула.

Только тут Вадим припомнил самую бойкую старушку.

— Простите, Алевтина, как вас по батюшке?

— Игнатьевна я, Проскурина.

— А почему вы шепчете, Алевтина Игнатьевна? — поинтересовался Вадим. — Уверяю вас, нас никто не подслушивает.

— Так дело-то больно серьезное, товарищ следователь, — не повышая голоса, продолжила Проскурина.

— Ну, если серьезное, то другое дело, — понизил голос и Вадим, принимая озабоченное выражение лица. Про себя он уже догадался, о чем пойдет речь. — Я вас внимательно слушаю.

— Товарищ следователь, я видела вас вчера по телевизору. Как только вы показали медальон, на котором было обозначено — «лагерный номер шестьсот тринадцать», я так и обмерла не поверила своим глазам.

— И что вас так напугало?

— Я узнала медальон, — расширила глаза Алевтина. — Вы заявили, что он должен принадлежать убийце и что гражданский долг каждого, кто видел…

— Я помню, что говорил, — остановил ее Вадим. — Давайте ближе к делу. Значит, вы узнали медальон. И чей же он?

— Ульяны Лопатиной, — еще тише прошептала Алевтина и перекрестилась. — Вот вам истинный крест.

— Я верю, что вы говорите правду, — подбодрил Вадим, — нс не надо шептать: никто из посторонних нас не слышит.

— Извините, товарищ следователь, — выпрямилась Алевтина и повысила голос: — Волнуюсь я — первый раз в прокуратуре.

— Понятно. Успокойтесь и продолжайте.

— Так вот, я утверждаю, что этот медальон принадлежит Ульяне.

— И вы готовы повторить это на суде?

— А как же?! Вы меня извините, товарищ следователь, но я никогда никому не врала, а говорила только чистую правду. Любой в нашем дворе может подтвердить.

— Это делает вам честь, Алевтина Игнатьевна. Расскажите подробнее о медальоне. Когда и при каких обстоятельствах вы его видели на Ульяне Наумовне? Может, она не носила его на шее, как это бывает обычно, а хранила в коробочке?

— Нет, носила на себе, как все люди. Ульяна с ним никогда не расставалась. Если бы вы знали, как она им дорожила! Это была самая дорогая для нее вещь — память о Харитоне, ее муже. У них была любовь, как у Жульетты и… — Алевтина запнулась и смутилась, — как его?..

— Как у Ромео и Джульетты, — подсказал Вадим.

— Вот-вот, Ромео и Джульетты, — благодарно улыбнулась Проскурина. — Простите, волнуюсь. Так вот, впервые увидела этот медальон на Ульяне в бане.

— В бане?

— Да. Месяца три тому назад на нашем жилмассиве не было горячей воды дней двадцать. И многие тогда потянулись в баню. Вот и я пригласила Ульяну за компанию. Тогда и увидела на ней этот смешной медальон.

— Почему смешной?

— Ну а как же, товарищ следователь. Нормальные люди носят золотые, а эта чудачка нацепила какой-то медный, да еще с идиотской надписью — «лагерный номер». Словом, я тогда обсмеяла Ульяну, а она здорово на меня обиделась. Потом мы помирились, и она рассказала свою историю про медный медальон. После этого я перестала над ней смеяться. У них с Харитоном была большая любовь. Медальон сделал Харитон. После его смерти Ульяна сильно затосковала. Места себе не находила. Бывало, сидим на скамеечке и разговоры разговариваем. А случится, что на некоторое время замолчим, смотрим — из глаз Ульяны слезы покатились и губы задрожали. Проплачется молча, вытянет за шнурок медальон, поцелует его, вытрет глаза и, не прощаясь, зашаркает к себе в квартиру. На следующий день ее не жди на скамеечке. Не выйдет. Потом опять появится. Вся понурая, словно после болезни. Каково одной-то дома.

Алевтина помолчала, покачала задумчиво головой, вздохнула и спросила:

— Товарищ следователь, неужели Ульяна на самом деле кого убила? Уж не она ли прикончила слесаря Жору? Нет, не верится. И во дворе никто из баб не верит. После того как Ульяну увезла полиция, все только о ней и судачат. Может, тут какая ошибка? Разве не бывает ошибок?

— Бывает.

— У нее и муж по ошибке пять лет отсидел, пока не нашли настоящего убийцу. И вы, товарищ следователь, верите, что Ульяна могла убить?

— Думаю, суд во всем разберется, — уклончиво ответил Вадим. — Скажите, Алевтина Игнатьевна, кто еще видел названный медальон на Лопатиной?

— Кто? Да многие.

— А конкретнее?

— Ну, Глафира, Антоновна, Лукерья… — стала перечислять Проскурина, уставившись в потолок и загибая при этом пальцы.

— Достаточно, Алевтина Игнатьевна, — прервал Вадим и взял чистый бланк протокола допроса свидетеля. — Необходимо записать ваши показания. А вашим подругам, которые видели медальон на Ульяне Лопатиной, попрошу передать повестки.

Закончив просматривать материалы уголовного дела по обвинению Лопатиной Ульяны Наумовны по статье 105 ч. 2 УК РФ, прокурор Кравцов поднял глаза на Вадима, сидевшего за приставным столиком, и задумчиво произнес:

— Разные были у меня дела за долгую практику, но с таким сталкиваюсь впервые. Женщина в пожилом возрасте совершила убийство восьмерых человек без явных на то мотивов. Просто в голове не укладывается. Что ее толкнуло на эти страшные убийства? Вероятно, она психически больной человек.

— Вот и я так думаю, Сан Саныч, — кивнул Вадим. — Больная она. Я уже и постановление заготовил на проведение психиатрической экспертизы. В деле оно.

— Видел. Будем этапировать ее в Москву. Пусть медицинские светила посмотрят нашу маньячку. Меня удивляет еще и то, что она не захотела давать тебе никаких показаний, будто опытный рецидивист. Почему не хочет с тобой разговаривать? Каковы твои соображения на этот счет?

— Не знаю, Сан Саныч, — пожал плечами Вадим, — я уж о ней как можно вежливее, но она все равно молчит. Не знаю, какой еще подход нужен. Одно повторяет: «Ты меня, сынок, не допрашивай. Все равно ничего не скажу». Спрашиваю: «Почему?» Молчит. Правда, первый раз ответила, что на суде все скажет. А меня все предупреждала, чтобы я медальон не потерял. Точно — больная.

— А может, и не больная, — предположил прокурор, — может быть, у нее есть какие-нибудь причины молчать. Не будем спешить с выводами. Мы ведь с тобой не судьи.

— Не без того, — улыбнулся Вадим. — Пирожки пекла. Говорила, что специально для меня. Она мне казалась очень гостеприимной и приветливой женщиной. И несчастной. Даже жалко ее было.

— Понятно, — вздохнул прокурор, и вдруг его голос стал деловым и суховатым: — Значит, поступим так, Вадим Сергеевич: Я тебя отстраняю от дальнейшего расследования этого уголовного дела и принимаю его к своему производству. По закону я сам имею право вести расследование. А ты займешься другими делами.

— Отстраняете? — изумился Вадим. — Но почему, Сан Саныч?

— Что всполошился? — помягчел Кравцов. — Лично к тебе у меня никаких претензий нет, но раз ты, будучи в должности следователя, был близко знаком с обвиняемой, то для дальнейшего объективного расследования целесообразно дело, это у тебя забрать. Все, тема закрыта, — прокурор хлопнул ладонью по уголовному делу, что означало — решение окончательное и обжалованию не подлежит.

Посмотрев внимательно на расстроенного молодого следователя, Кравцов усмехнулся:

— Не раскисай, следователь. Набирайся опыта. Это обычная наша практика. По нашим делам не должно быть никаких сомнений. На то мы и прокуратура. Разрешаю присутствовать при допросе Лопатиной. Если, конечно, у тебя не пропал интерес к этому делу. Для практики тебе, думаю, будет весьма полезно.

— Спасибо, Сан Саныч! — оживился Вадим. — Разумеется, интересно и полезно. Если, конечно, обвиняемая вообще станет говорить.

— Посмотрим — сказал слепой, — обронил прокурор и снял трубку с телефонного аппарата. Набрав номер начальника райотдела полиции, он распорядился привезти обвиняемую Лопатину на допрос.

Когда в кабинет прокурора омоновцы ввели в наручниках Ульяну Лопатину, Вадиму показалось, что это не та женщина, у которой он квартировал, а какая-то другая, точнее — сгорбленная невысокая старушка в черном платье, в черном платке, с землисто-серым лицом.

— Снимите наручники, — приказал прокурор омоновцам, — и подождите в коридоре.

Когда приказ был исполнен, Кравцов обратился к обвиняемой:

— Садитесь, гражданка Лопатина.

Ульяна, потирая запястья рук, молча опустилась на предложенный ей стул и уставила неподвижный взгляд в пол.

— Как с вами обращались? — продолжил Кравцов. — Есть ли у вас какие-либо просьбы, ходатайства?

— Обращение нормальное, — глухо вымолвила Лопатина. — А просьба одна, — она бросила косой взгляд на Вадима, сидевшего в сторонке, — прежняя просьба.

— Какая?

— Верните медальон. Он мне душу будет согревать.

— Эту вашу просьбу удовлетворить не могу, — отказал прокурор. — Медальон обнаружен на месте преступления и является вещественным доказательством по уголовному делу. Суд будет решать, вернуть его вам или оставить при уголовном деле. Другие просьбы у вас имеются?

— Нет, — тихо ответила Ульяна и опустила голову пуще прежнего.

— Тогда перейдем к делу, — сухо продолжил Кравцов. — Ставлю вас в известность, что ваше уголовное дело с этой минуты буду вести я. Следователь Снегирев Вадим Сергеевич отстранен мною от его производства по причине непосредственного знакомства с вами.

— Я не согласна, — подняла голову Лопатина, — хочу, чтобы мое дело вел он.

— Я не могу пойти навстречу вашему желанию, — покачал головой прокурор, — по закону не положено. В связи с вашим желанием возникает логичный вопрос: почему же тогда вы отказались давать показания Вадиму Сергеевичу?

— Он не вернул мне медальон, — буркнула Ульяна, — вот я и разозлилась на него. Но уже простила.

— Гражданка Лопатина, вы ведете себя как обиженный ребенок, у которого отняли любимую игрушку, — жестко заметил прокурор. — Вы хоть сознаете всю тяжесть своего положения?

— Мне все равно, — мрачно ответила обвиняемая. — Чем быстрее расстреляют, тем лучше. Хочу быстрее встретиться с мужем.

— Сейчас не расстреливают, — пояснил прокурор, — а назначают пожизненный срок. В ваших интересах сотрудничать со следствием. Вам должно быть известно, что чистосердечное признание и раскаяние смягчают вину подсудимого. А вы, напротив, отказываетесь давать показания.

— Это плохо, что не расстреливают, — тяжело вздохнула Лопатина. — Значит, в любом случае меня не расстреляют?

— Нет, не расстреляют. Как вам уже было сказано, максимальное, что вас ожидает, — пожизненное заключение.

— А если я буду давать показания и отвечать на все ваши вопросы? — с надеждой спросила Ульяна. — Может, судьи сделают исключение? Вы попросите, чтобы меня расстреляли?

Кравцов не нашелся, что ответить, и многозначительно переглянулся с Вадимом. Следователь молча покрутил пальцем у виска, как бы напоминая прокурору, что Лопатина, вероятнее всего, психически больна.

Между тем Лопатина со вздохом вымолвила:

— Эх, гражданин прокурор, я бы и не просила вас о расстреле, если бы могла самостоятельно свести счеты с жизнью! Но не могу я пойти на самоубийство. Потому что это самый большой грех, а я человек верующий. Смягчающие обстоятельства! Зачем они мне? Мне нужны — отягчающие. Не сговориться нам, гражданин прокурор. Ладно, буду просить судью.

Лопатина встала, заложила руки за спину и сердито попросила:

— Отведите меня в камеру.

— Но я еще не начал допрос, — остановил ее прокурор сурово, — прошу вас сесть.

— Я не буду отвечать на ваши вопросы, — повышенным тоном ответила Лопатина и направилась к двери.

— Что ж, ваше право, — сухо бросил прокурор и, вызвав конвой, распорядился отправить обвиняемую обратно в следственный изолятор.

Оставшись вдвоем с Вадимом, Кравцов, прохаживаясь по кабинету, задумчиво вымолвил:

— Теперь я убедился, что у Лопатиной налицо все симптомы психической болезни. Нормальный человек не может просить себе расстрела. Даже самый махровый серийный убийца до последнего надеется, что ему расстрел заменят на тюремный срок, пусть даже самый максимальный. Наглядный тому пример — изувер мирового масштаба Чикатило. Приговоренный к расстрелу, он до последнего не верил, что его расстреляют. Надеялся на помилование. Сотрудники новочеркасской тюрьмы, где маньяк дожидался исполнения приговора, рассказывали, что он очень внимательно следил за своим здоровьем, каждое утро делал зарядку, много читал и писал бесконечные письма с жалобами на следователей и судью.

— А сколько Чикатило загубил людей? — поинтересовался Вадим.

— Обвинение ему было предъявлено в убийстве тридцати человек. Он признался в убийстве пятидесяти трех. Так что не поверю, чтобы наша маньячка, будучи в здравом уме, просила бы себе расстрела. Ее, скорее всего, ждет длительное пребывание в психиатрической лечебнице. Но прежде, конечно, должны быть выполнены все процессуальные процедуры. С утра отправим на психиатрическую экспертизу. Каков будет результат — ежу понятно.

Сев за свой стол, Кравцов заговорщическим тоном произнес:

— А для тебя, Вадим Сергеевич, у меня приятное сообщение. Помнишь, что я обещал?

— Выбили место в общежитии? — обрадовался Вадим.

— Угадал! Интуиция у тебя на все сто.

— Спасибо, Сан Саныч! Как раз вовремя.

— На здоровье. Оформляйся. Надеюсь, в общежитии Водной академии тебе повезет больше.

— В каком смысле?

— Не окажешься в одной комнате с маньяком.

— Я, Сан Саныч, верю в одну старую поговорку, которую любит повторять мой любимый дед Тимофей, бывший летчик-штурмовик: дважды бомба в одну и ту же воронку не попадает.

— Я согласен с твоим дедом, — ответил Кравцов, и на его лице появилась хитроватая улыбка. — Хочешь, я признаюсь в одной своей слабости?

— А не боитесь? — улыбнулся Вадим. — А вдруг я воспользуюсь вашей слабостью в корыстных целях и займу со временем ваше место?

— Плох, конечно, тот солдат, который не мечтает стать генералом, — рассмеялся Кравцов. — Всему свое время, мой дорогой. А моя слабость для корыстных дел тебе не пригодится. Признаться хочу вот в чем. Люблю, грешным делом, погулять на свадьбе. Полюбоваться на молодых, порадоваться за них, пожелать им долгой и счастливой любви. Ну и, разумеется, выпить за них рюмку-вторую чего-нибудь покрепче: Л-юблю поплясать, на гармошке поиграть.

— Вы играете на гармошке?

— Играю. Люди одобряют. А ты думал, что прокурор может только на нервах у людей играть? Понимаешь, к чему я клоню?

— Догадываюсь, Сан Саныч.

— Это хорошо, что догадываешься. Может, в общежитии свою половинку встретишь. Пора семьей обзаводиться, мой дорогой. А может, у тебя уже есть невеста? Признавайся.

— Пока нет, Сан Саныч. Но на примете появилась. Правда, сама она еще об этом не знает.

— Как это — не знает? — нарочито суровым голосом произнес Кравцов. — Смотри, парень, не проворонь. В любовных делах надо быть смелее. Уведут из-под носа, тогда всю жизнь будешь жалеть. И кто она?

— Пока секрет, Сан Саныч. Боюсь сглаза.

Вадим невольно покраснел, словно его уличили в чем-то неприличном. Перед его глазами возник образ сержанта милиции Гали Морозовой. И это воспоминание ему было приятно.

— Если веришь в приметы — не говори, — согласился Кравцов. — Но со свадьбой не затягивай. И меня не забудь пригласить. А то обидишь на всю оставшуюся жизнь.

— Не забуду, Сан Саныч. Если все сложится нормально, то и крестным отцом попрошу стать.

— Вот это уважил, — широко улыбнулся Кравцов, — спасибо! Что ж, буду с нетерпением ждать столь важного события в жизни моего юного коллеги. Ну, а сейчас займемся делами.

Суд над серийной убийцей Лопатиной состоялся через два месяца. К этому времени обвиняемую обследовали дважды. Разные самые влиятельные столичные судебно-психиатрические комиссии пришли к единому заключению: «Лопатина Ульяна Наумовна психически здорова. В момент совершения преступлений сознавала общественную опасность своих действий. Вывод — ВМЕНЯЕМАЯ».

Актовый зал клуба «Прогресс», где проходило выездное заседание открытого суда, был забит до отказа. Взгляды присутствующих были прикованы к железной клетке, в которую должны были запереть подсудимую. Пока клетка была пуста.

Но вот по залу, словно набежавшая волна, прокатился осуждающий словесный гул, состоящий из злых выражений, оскорбительных реплик и угрожающих нецензурных выражений. Это была первая реакция на подсудимую, которую ввели в зал два дюжих полицейских, вооруженных автоматами. Они завели подсудимую в железную клетку, сняли наручники и закрыли клетку снаружи на замок.

Вадим, сидевший в третьем ряду рядом с экспертом-криминалистом подполковником Беловым, ожидал увидеть Лопатину, как немощную старуху, убитую горем, которую бы полицейские пели под руки, но, к его немалому удивлению, Лопатина, в своем неизменном черном платье и черном платке, вошла в железную клетку бодро, с высоко поднятой головой и осталась стоять. В ее вызывающем взгляде не было и тени страха, но в какой-то мере присутствовала надежда на что-то такое, чего она с нетерпением ждет от суда.

— Евгений Геннадьевич, — обратился Вадим к Белову, — честно признаюсь, я не могу понять эту женщину, ее внутреннее, духовное содержание. А что вы о ней думаете?

— В одном я твердо убежден, мой юный друг, что подсудимая не боится смерти, — тихо ответил подполковник, — а ждет ее. Это написано на ее лице.

— Это понятно, — кивнул Вадим, — она знает, что ее не расстреляют. Прокурор просветил ее в этом вопросе. Но неужели она действительно хочет смерти? Этого я не могу понять.

— Не можешь понять по молодости. У тебя вся жизнь впереди, а Лопатина не видит смысла в дальнейшей жизни. Она хочет уйти в лучший мир и встретиться там с любимым мужем. По своей наивности и незнанию законов, она надеется выпросить у суда расстрел. Большинству людей это ее желание покажется глупостью. Но на самом деле, как я полагаю, в этом случае дело более серьезное, я бы сказал — редкое. Но вполне допустимое. В наше сугубо прагматичное время мы как-то стали забывать о высоких чувствах, о настоящей любви. Слово «любовь» сейчас заменено прозаическим словом — «секс». А ведь ради настоящей любви человек готов, не задумываясь, пожертвовать своей жизнью. В классических романах о любви встречается масса таких примеров.

— Но это в литературе, а в жизни?

— И в жизни не меньше. Я могу привести тебе много таких случаев.

— Да-а, чужая душа — потемки, — вздохнул Вадим.

Размышления Белова и Вадима и нарастающий шум в зале прервал громкий стук молотка судьи, призывающий к тишине.

— Судебное заседание считаю открытым, — произнесла она четким жестким голосом.

Вадиму показалось, что жесткий голос не мог принадлежать молодой симпатичной женщине, одетой в судейскую мантию.

— Нина Петровна — строгий судья, — шепнул Белов, — у нее не забалуешь.

Тем временем слово было предоставлено государственному обвинителю, помощнику прокурора Заельцовского района подполковнику юстиции Лебедеву. Грузный неторопливый подполковник обстоятельно изложил суть дела, перечислил собранные доказательства, подтверждающие виновность подсудимой Лопатиной Ульяны Наумовны в преступлении, предусмотренном ст. 105 ч. 2 УК РФ, и попросил суд назначить подсудимой максимально возможное наказание — пожизненное лишение свободы с содержанием в тюрьме с особым режимом.

— Требуем расстрелять! — раздалось сразу несколько голосу со стороны потерпевших родственников.

— Убийце — смерть!

— Отдайте нам мерзавку — мы наведем суд!

Раздался громкий стук судейского молотка.

— Прошу соблюдать тишину! — повысила голос судья. — Кто будет нарушать — выдворю из зала. Разъясняю для крикунов закон. В нашей стране сейчас действует мораторий на смертную казнь. Максимальное наказание, которое может назначить суд, — пожизненное лишение свободы. Переходим к допросу подсудимой. Подсудимая Лопатина Ульяна Наумовна, признаете ли вы свою вину в умышленном убийстве восьми человек?

— Да, ваша честь, — довольно четко ответила Лопатина.

В зале раздались возмущенные выкрики:

— К стенке стерву!

— Расстрелять убийцу!

— Маньячка не должна жить!

Несколько громких ударов судейского молотка быстро вое становили тишину. В основном не выдерживали отцы погибши наркоманов. Матери же молча утирали слезы промокшими платками. Неожиданно со стула на пол свалилась бедно одетая невысокая простоволосая женщина — Нюра Сажина, оставшаяся после убийства мужа с двумя малолетними детьми.

— Обморок, — констатировал подбежавший врач и через несколько секунд сунул женщине под нос ватку, смоченную нашатырем. Когда Сажина очнулась, врач и медсестра вывели ее из душного зала в коридор.

Судья вновь постучала молотком и объявила:

— Судебное заседание продолжается. Подсудимая, расскажите суду, как вы совершали названные преступления и почему.

Лопатина некоторое время молчала, уставившись в потолок, словно собиралась с мыслями.

— Подсудимая, вам понятен вопрос? — поторопила судья.

— Понятен, ваша честь. Вам я все расскажу. Слесаря Сажина я убила в порыве гнева. За что? За то, что он был не человек, а жлоб. За самый мелкий ремонт сантехники драл семь шкур.

— Выражайтесь яснее. Что значит — драл семь шкур?

— Вымогал деньги, ваша честь. Например, чтобы устранить течь воды из крана, требовал аж двести рублей, хотя обязан был сделать этот ремонт бесплатно. Я и в ЖЭУ на него жаловалась, но там отмахивались, заявляя, хорошо, что хоть такой, как Сажин, работает. Слесари, мол, в ЖЭУ не идут. Работа тяжелая, а зарплата низкая. Вот Жора и пользовался своим особым положением. Ему было безразлично, кто перед ним — человек состоятельный или бедный пенсионер. Когда он пришел ко мне по моему приглашению устранить течь из крана в ванной, то запросил с меня двести рублей. Я ему сказала, что у меня нет таких денег, и предложила ему пятьдесят рублей. Он в ответ усмехнулся и ушел из квартиры со словами: «Сейчас, тетенька, за такие копейки никто и пальцем не шевельнет. Накопишь — тогда сделаю. Знаешь, где меня найти». Хлопнул дверью и ушел. Меня затрясло от обиды. Я схватила пестик от ступки и босиком кинулась его догонять.

— Пестик? — переспросила судья. — Вы имеете в виду пест, которым раньше толкли в ступе мак, перец — черный горошек, сухую черемуху или сахар на пудру?

— Да, ваша честь. У меня нет современных электроприборов, поэтому постоянно пользуюсь ступкой и пестиком.

— Подсудимая, пест или пестик, как вы называете, чугунный или бронзовый?

— Чугунный, ваша честь.

— По-вашему, сколько он весит? Приблизительно.

— Килограмма на два потянет, ваша честь. А может, и больше.

— Где этот пест сейчас?

— Дома, ваша честь. В ступе. При обыске на него даже внимания не обратили.

— Вы готовы добровольно выдать названный пест для приобщения к уголовному делу?

— Да, ваша честь.

— Подсудимая, вы остановились в своих показаниях на том моменте, когда босиком кинулись догонять слесаря Сажина. Почему босиком?

— Чтобы Жора не услышал погони.

— Сажин спускался на лифте?

— У нас пятиэтажка, ваша честь, лифта нет.

— Продолжайте.

— Я догнала Жору уже в самом низу и ударила его пестиком сзади по голове. Он упал. Я подумала, что если он очнется, то мне несдобровать. И я ударила его второй раз.

— Чем?

— Тем же пестиком, ваша честь.

— В какое место?

— В то же самое, по голове.

Подполковник Белов шепнул Вадиму:

— Вот от этого второго удара песта и остался на кости черепа в раневом канале пострадавшего отпечаток пальца Лопатиной.

— От песта?

— Именно. Все логично — бралась жирными пальцами за орудие убийства и затем, при втором ударе; отпечатала пальчик на кости.

Между тем судья продолжала допрос подсудимой:

— Что вы стали делать после того, как ударили Сажина второй раз?

— Поспешила в свою квартиру, закрылась, отмыла пестик от крови и стала молиться за упокой души раба Божьего Жоры.

— Вы верующая?

— Да.

— Как же тогда в вашем понимании библейская заповедь — не убий? Вы же совершили большой грех. Вы согласны?

— Нет, ваша честь. Эта заповедь относится к людям. А людей я не убивала.

— А кого же, позвольте вас спросить?

— Нелюдей, ваша честь. Они порядочным людям мешают нормально жить. Я помогала Богу. Ведь Господь за добро и против зла. Я в силу своих возможностей боролась со злом.

— Ваша философия весьма странная, — задумчиво покачала головой судья, — однако судебно-медицинские экспертизы признали вас вменяемой, а это значит, что за свои действия вам придется отвечать по всей строгости уголовного закона. Вы это понимаете?

— Понимаю, ваша честь. Я не прошу снисхождения, а, напротив, хочу, чтобы меня расстреляли.

На некоторое время в зале зависла тишина. Были слышны приглушенные всхлипывания родителей и близких родственников погибших наркоманов. Присяжные заседатели, разместившиеся по обе стороны от судьи, хранили гробовое молчание. Впереди их ждало нелегкое решение.

Но судья держала ситуацию под контролем.

— Подсудимая, свои просьбы вы сможете высказать в последнем слове, которое вам в свое время будет предоставлено. А сейчас прошу отвечать только на мои вопросы. Вам понятен порядок?

— Да, ваша честь.

— Тогда продолжим. Скажите, когда у вас созрело желание убить гражданина Суглобова, который, как установлено предварительным расследованием, являлся лидером у молодых людей, употреблявших наркотики?

— Это желание у меня появилось давно, ваша честь, — почти выкрикнула Лопатина и, быстро подойдя к стальным прутьям клетки, крепко ухватилась за них. В глазах у нее засверкали злые огоньки. Пальцы рук, сжимавшие прутья, побелели. Волосы ее, ранее завязанные на затылке в узел, растрепались. — Я ненавижу наркоманов! — воскликнула она. — Была бы моя воля — я бы их всех сожгла в крематории.

Некоторые из присутствующих в зале встретили слова подсудимой с молчаливым одобрением. Но один упитанный мужчина, в кожаной куртке, из группы родственников погибших от газа парней, вскочил с места и злобно выкрикнул:

— Тебя, стерву, саму надо сжечь в крематории!.

Судья застучала молотком.

— Прошу соблюдать тишину и воздерживаться от оскорблении. Подсудимая, чем вызвана ваша выраженная ненависть к гражданам, попавшим в зависимость от наркотических средств?

— Есть к тому основания, ваша честь. — Было заметно, что Лопатину покинуло прежнее спокойствие и она стала нервничать. — Мой покойный муж Харитон отсидел в тюрьме невинно из-за наркомана пять лет. Его обвиняли в убийстве. Но потом нашли настоящего убийцу и только после этого выпустили Харитона. Так вот, тот убийца оказался наркоманом со стажем. Из-за него Харитон подхватил в тюрьме туберкулез, от которого страдал всю оставшуюся жизнь и умер раньше времени. И что же, после этого прикажете любить наркоманов? Будь они прокляты, уроды!

— Любить наркоманов вас никто не заставляет, но и лишать их жизни никто не давал вам права, — сурово произнесла судья.

Подполковник Белов вновь шепнул Вадиму:

— Теперь понятен мотив убийства — месть. Из-за наркомана пострадал ее любимый мужчина.

— Это очевидно, — согласился Вадим.

Судья постучала своим молотком, призывая зал к тишине, и спросила подсудимую:

— Каким предметом вы убили гражданина Суглобова?

— Все тем же — пестиком. Другого оружия у меня не было. После осквернения пестика я его тщательно отмыла и вновь поместила в ступку.

— И продолжили использовать его по своему прямому назначению?

— Да, ваша честь. Толкла черемуху для пирожков. Мне нравятся пирожки с черемухой.

Вадим шепнул подполковнику Белову:

— Я ел у нее пирожки с черемухой. Вероятно, после убийства Кости Суглобова.

— Это все сантименты, мой юный друг, — буркнул в ответ Белов, разглядывая кого-то впереди. — Мне что-то не нравится вон тот упитанный мужчина в кожаной куртке, который выкрикнул: «Тебя, стерву, саму надо сжечь в крематории». Какая-то агрессия от него исходит.

— Здесь сейчас от многих агрессия исходит, — ответил Вадим. — У меня, Евгений Геннадьевич, появилось острое желание покинуть данное собрание. Вы как на это смотрите?

— Отрицательно, — ответил Белов, не спуская взгляда с упитанного гражданина в кожаной куртке. — Я бы посоветовал подождать. Тебе пригодится для опыта.

А судья продолжала допрашивать Лопатину:

— Подсудимая, из материалов дела видно, что убийца гражданина Суглобова был одет в черный балахон, черную шапочку-маску со светящимися кругами вокруг глаз. К чему был этот маскарад?

— Для психического воздействия, ваша честь. Я ведь была одна, а наркоманов много. Всякое могло случиться. Вот я и решила их напугать. По-моему, получилось.

— А светящиеся круги?

— Это фосфор, ваша честь. Мой муж любил шалить. Особенно перед Новым годом. Делал маски и разрисовывал их фосфором. В темноте светились. Весело было.

— И куда вы спрятали эти «шалости» после преступления? При обыске у вас их не нашли.

— Я их не прятала, ваша честь. И балахон, и черная шапочка в кладовой, в подвале. Там полиция не искала.

— От кого вы узнали о наркопритоне на Рельсовой?

— От одинокой женщины, гулявшей с собачкой. Случайно. Она пожаловалась, что наркоманы житья не дают, а в полицию сообщить боится, опасается мести наркоманов. Слово за слово, я узнала, где эта женщина живет и что квартира-притон рядом с ее квартирой. Да, вспомнила. Марья Ивановна ее звать. В гости приглашала. Славная пожилая женщина. Теперь наркоманы не будут нарушать ее покой.

Откровенные слова подсудимой несли в себе такой заряд неприкрытого зловещего цинизма, что присутствующие в зале просто оцепенели. Многие сочли маньячку психически больной, однако напоминание судьи о вменяемости подсудимой сбивало их с толку. И люди продолжали оставаться на своих местах из простого любопытства — чем же закончится это необычное дело?

— Подсудимая, когда вы открывали газ в наркопритоне, у вас хоть немного шевельнулось чувство жалости к молодым людям, которых вы решили убить? — спросила судья.

— Нет, ваша честь. Чувство жалости во мне не присутствовало. Это же наркоманы.

— Ведьма, гореть тебе в аду! — выкрикнул упитанный гражданин в кожаной куртке, размазывая по лицу слезы.

Судья энергично застучала молотком и предупредила крикуна:

— Гражданин, делаю последнее замечание. Еще раз нарушите порядок — и я удалю вас из зала суда.

Упитанный гражданин что-то зло пробормотал в свое оправдание и, обхватив голову руками, закачался в безмолвном рыдании.

— Подсудимая, по какой причине вы отказывались давать показания на предварительном следствии? — продолжила допрос судья.

— Следователь и прокурор не вернули медальон, ваша честь, — ответила обиженным тоном Лопатина, — я посчитала это несправедливым. Этот медальон дороже мне самой жизни. Я прошу вернуть его. Надеюсь, ваша честь, что вы примете справедливое решение.

— Вы имеете в виду медный медальон со словами «лагерный номер шестьсот тринадцать», обнаруженный следователем на месте вашего преступления?

— Да, ваша честь.

— Суд примет по этому вопросу законное решение, — сухо ответила судья. — У вас есть что дополнить к данным показаниям?

— Нет. Я надеюсь, что за мое честное признание вы удовлетворите мою просьбу и расстреляете меня. Я очень вас прошу!

— Подсудимая, почему вы спешите расстаться с жизнью? — не сдержала удивления судья. — В вас пробудилась совесть? Может, вам стало жаль страдающих по вашей вине родственников убитых вами молодых людей?

После короткого молчания Лопатина твердо ответила:

— Ваша честь, я полностью признала свою вину, но в своих поступках не раскаиваюсь. Если бы мне представилась возможность совершить все заново, я бы сделала все так же.

Судья спросила, а подсудимая ответила. Но этот момент оказался последней каплей в терпении несчастного отца, страдающего от потери единственного, любимого сына, хотя и наркомана. Кому не понятно родительское чувство к родному чаду, будь оно хоть трижды порочно!

Все последующее произошло в считанные секунды.

С возгласом — «эта змея — само исчадие ада!» — упитанный гражданин в кожаной куртке с неожиданной для его грузного тела прытью соскочил со своего места, стремительно подбежал к железной клетке и дважды выстрелил в подсудимую из пистолета. Третий раз не успел. Полицейские выбили у него оружие, повалили на пол, закрутили руки за спину и защелкнули на них наручники.

В зале запахло сгоревшим порохом. Врач и медсестра поспешили в клетку к подсудимой. Но Лопатиной не нужна была медицинская помощь. Одна пуля попала ей в шею, а другая в середину лба.

Основная масса присутствовавших в зале на некоторое время замерла в шоке, а затем с шумом ломанулась к выходу. Никто не ожидал такого трагического финала.

Людской разноголосый шум перекрыл срывающийся от крика голос судьи.

— Всем покинуть зал! Немедленно всем покинуть зал! Судебное заседание закрыто. — И, больше по привычке, чем по процедурной необходимости, судья несколько раз изо всей силы стукнула молотком. Затем, отбросив молоток, путаясь в цифрах, стала набирать нужный номер, чтобы вызвать на место происшествия оперативно-следственную бригаду.

Люди, тесня друг друга, спешили покинуть место трагедии. Кто-то на ходу посочувствовал мужчине, застрелившему подсудимую, высказывая мнение, что ему много не дадут, так как он стрелял в состоянии аффекта, мстил за убитого маньячкой сына. Но нашлись и любопытные, которых не напугали выстрелы. Они пытались протиснуться поближе к клетке и взглянуть на убитую. Но их жестко отгонял прибывший наряд полиции.

Вадиму и подполковнику Белову помогла служебная форма. Им разрешили посмотреть на убитую.

Подсудимая Лопатина лежала на полу клетки, разметав волосы и широко раскинув руки в стороны. Черный платок траурной лентой облегал ее плечи. На бледном, рисового цвета лице ее застыла довольная улыбка. Создавалось впечатление, что женщина встретилась с чем-то приятным, чего с нетерпением ожидала…

Начинающий следователь Вадим Снегирев почувствовал, что он стал сразу на несколько лет старше по сравнению с тем днем, когда впервые увидел Ульяну Лопатину. А ведь прошло всего два месяца с хвостиком…