Искупление

Искупление

Все это случилось так страшно просто и неожиданно. Володя Черепанов, робкий, застенчивый студент, давний знакомый Мирры, с которым у нее были только лишь дружеские отношения, в сумерках, когда все в комнате точно затянулось лиловым газом и только зеркала светились синими, прозрачными безднами -- вдруг осмелел, взял руку Мирры и припал к ней долгим поцелуем. Молодая женщина не отнимала руки, она вся застыла, замерла, как будто глубоко задумалась и забыла -- где она и что с ней. Она смотрела прямо перед собой недоумевающими, широко раскрытыми глазами -- и трудно было понять, что в ней происходило. Оторвавшись от ее руки, Володя поднял к ней лицо -- и вдруг она посмотрела на него таким странным, сумасшедшим взглядом, что у него упало сердце и похолодели руки и ноги.

Он не мог понять, что означал этот взгляд, но испытывал от него такое волнение, точно молодая женщина взяла в руки и сжала его сердце. Она смотрела на него, как будто о чем-то спрашивая или чего-то ожидая от него, смотрела словно из глубины души влажными, тускло и горячо блестевшими в сумраке глазами.

Но, вот, она вдруг опустила веки, точно чем-то опьяненная, одурманенная, и тихо, как будто лишаясь сознания, склонилась к нему и припала головой к его плечу. Володя сначала растерялся и не знал, что делать; но близость молодой женщины, которую он давно уже втайне любил, теплота, и аромат ее тела вскружили ему голову. Он обнял ее и стал целовать ее лицо, плечи, волосы, пьянее и теряя рассудок. Мирра прижималась к нему, горячо отвечая на его поцелуи...

Володя не видел, как открылась дверь и на пороге появился Данский, муж Мирры. Но она увидела его отражение в зеркале и, сразу отрезвилась, вся затрепетала от ужаса. Темная тень Данского тотчас же стушевалась, отступив в сумрак передней, и дверь закрылась. Мирра оттолкнула от себя Володю, встала и, истерично кривя губы, с ненавистью прошептала:

-- Не смейте!.. Не трогайте меня!..

Володя был поражен. Что случилось? Он ничего не поминал. Он растерянно смотрел на нее, так и оставшись с умоляюще протянутыми к ней руками. Мирра прислушивалась к раздававшимся в передней шагам; кто-то там осторожно, медленно, точно в тяжелом раздумье, закрыл парадную дверь. Когда в передней все стихло, молодая женщина опустилась на диван, закрыла лицо руками и заплакала. Она понимала, что ни она, ни Володя не были виноваты в том, что случилось с ними: это был какой-то сон, дурман, внезапно зажегший их влечением, бросивший друг к другу. И все же она не могла подавить в себе гнева против Володи, заставившего ее поддаться этому дурману и навлекшего на нее крупную неприятность. Данский был очень ревнив, -- поверит ли он, что между нею и Володей никогда ничего не было, что то, что он увидел сейчас, было несчастной случайностью, в которой она не могла отдать себе отчета, которая для нее самой была загадкой, потому что к Володе до сих пор она была совершенно равнодушна?..

Она отняла руки от лица и с искривленным от раздражения ртом гневно сказала, топнув ногой:

-- Уйдите! Я не могу вас видеть!..

Володя все еще ничего не понимал, но ни словом не возразил, чувствуя себя в чем-то глубоко виноватым перед нею; согнувшись, съежившись, как побитая собака, он покорно пошел к двери. Он так и ушел с тяжким сознанием своей шины перед Миррой...

Данский не возвращался. Мирра ждала его, нервничая, с мучительным нетерпением. Казалось, с каждым часом между нею и мужем увеличивалась пропасть, грозившая стать совершенно непереходимой. Если бы он не придавал особенного значения происшедшему, то вернулся бы тотчас же, чтобы объясниться с нею, и ей, пока он еще не успел опомниться и прийти к какому-нибудь определенному заключению, было бы легко рассеять его подозрения, убедить его в ее невиновности. Но время шло, он не приходил; он, по-видимому, считал случившееся серьезным, непоправимым несчастьем...

Мирра совсем не ложилась спать, блуждала по комнатам, как безумная, не находя себе места, в нетерпеливом ожидании ломая пальцы Она изнемогала от сознания своей виновности и страха. Если бы возможно было этот день совсем вычеркнуть из жизни, вытравить из памяти ощущение этой нежданной, чужой любви! Она не хотела вспоминать, но ее губы все еще горели от поцелуев, ее тело было налито сладостным томлением, -- да, сладостным, потому что ей были приятны ласки Володи, потому что они сделали ее на минуту невыразимо счастливой, какой она никогда не чувствовала себя с мужем. И она вся содрогалась и закрывала руками лицо, пылавшее от стыда. Она топтала, бичуя самое себя:

-- Подлая!.. Низкая!..

Уже окна засинели рассветом, -- а Данский все не приходил. Теперь уже Мирра ясно чувствовала, что ей не на что больше надеться: все пропало. В полном изнеможении, в тупом, безвыходном отчаянье она упала в спальне на свою постель, одетая, как была, и, зарывшись лицом в подушку, забылась. Это был не сон, а какое-то оцепенение, без дум, без чувств, в котором она, однако, не переставала плакать; слезы бежали из-под опущенных век, не иссякая... Она очнулась от неприятного прикосновения к лицу мокрой подушки...

Она подняла голову и увидела мужа. Он стоял над ней в синих сумерках рассвета какой-то весь темный, печальный и смотрел на нее бездонными, как будто раскрывшимися до глубины его скорбной души, глазами. У него лицо было совсем черное, и седеющие усы, борода и волосы, как-то особенно печально подчеркивало эту страдальческую черноту лица. Его костюм был в беспорядке, видно было, что он всю ночь где-то скитался, терзаемый невыносимой болью и пришел к ней в конец измученный. Его губы шевелились, дрожали, но он не произносил ни слова и только смотрел на нее с каким-то скорбным, тяжелым недоумением, точно не узнавая, не понимая ее.

От этого взгляда у Мирры похолодело все внутри, и она невольно закрыла лицо руками, чтобы не чувствовать на себе этих ужасных, страдальческих глаз. Она тихо простонала:

-- Я не виновата... Клянусь Богом!..

Данский молча, уныло покачал головой. Мирра взглянула на него -- и глубокая жалость поразила ее сердце. Как он должен был страдать! У него глаза совсем провалились, щеки втянулись, он теперь был как будто меньше ростом с этими сгорбленными плечами и гнувшимися в коленях ногами. Она быстро поднялась и схватила его за руку.

-- Ну поверь же мне, между нами ничего, ничего не было! Никогда!.. -- сказала она, плача. -- Как ты можешь думать?..

-- Я видел... -- тихо сказал Данский, отворачиваясь и закрывая глаза рукой: -- Что же еще нужно?..

-- Что ты видел? Что ты видел?.. -- истерично вскрикивала Мирра, тряся его руку. -- Это был кошмар, сон, я не знаю, что это было!.. Я не знала... Я не хотела... Почему ты не хочешь мне поверить?..

Данский упрямо качал головой. Для него, по-видимому, уже все было кончено и это объяснение казалось лишним, ненужным. Он устало, нехотя говорил, глядя в сторону:

-- Оставь, Мирра. Я не могу поверить тому, что между вами ничего больше не было, кроме того, что я видел... Если бы только это...

-- Но я ж тебе говорю, что только это и было! И, притом, я не знаю, не понимаю, как это случилось!.. Разве ты не знаешь, что я тебя люблю?.. Мне никого больше не нужно, кроме тебя одного!..

Данский сделал нетерпеливое движение, высвободив свою руку из ее холодных, маленьких ручек, беспомощно цеплявшихся за него.

-- Ты любишь его! -- глухо сказал он -- зачем ты лжешь?..

Мирра опустилась перед ним на колени, ломая пальцы:

-- Нет, о, нет!.. Клянусь тебе -- нет!.. Я не люблю его, никогда не любила!.. Боже мой, что же мне сделать, чтобы ты мне поверил?..

-- То, что я видел, -- мрачно сказал Данский, едва справляясь с брезгливо дрожавшими губами, -- разве это не любовь?.. Попробуй доказать, что это не так...

-- Чем я могу доказать?.. Я сделаю все, что ты хочешь! Только скажи, что? Ради Бога!..

Данский недоуменно-грустно пожал плечами.

-- Не знаю... Я должен увидеть, что он тебе не дорог и ты можешь пожертвовать им для меня... Но это невозможно, Мирра. Я никогда не поверю и не... примирюсь. Тут нужно нечто сверхчеловеческое, чтобы я мог забыть и опять по- прежнему тебя любить...

От этих слов неумолимой безнадежностью повеяло на Мирру. Она закрыла лицо руками.

-- Да, да... -- растеряно сказала она, чувствуя прикосновение к сердцу какого-то холодного ужаса. -- Ну хорошо... Я подумаю... Уйди...

Данский вышел, не сказав больше ни слова. Мирра снова легла на постель. Она уже не могла ни плакать, ни стонать, не могла жалеть ни его, ни себя. Она вся была измучена, все в ней болело, и в ее сердце было как-то жутко, холодно и пусто. Она снова забылась в полусне-полуобмороке...

Все время, пока она спала, где-то под сознанием у нее шла темная, тревожная работа, и она проснулась от внезапно прорезавшей мозг страшной мысли, явившейся как бы итогом этой работы. Она поднялась и села на постели, вся дрожа от ледяного озноба. Уже стоял вечер; синие сумерки наполняли комнату. Весь дом тяжело, глухо молчал...

Мирра вдруг услыхала в дальней комнате шаги мужа, -- она вся сжалась, застыла от страха. Она теперь его боялась... Но шаги скоро затихли. Она прислушалась -- ничего больше не было слышно. Она встала, зажгла электрическую лампу на туалете; у нее стучало в висках, шумело в голове, мысли путались и обрывались. Что она должна сделать?.. Муж требовал искупления, -- какого?.. Она вся дрожала, холодея от ужаса...

Не думая, не сознавая, что она делает, точно бессознательно повинуясь чьей-то чужой воле, она стала приводить себя в порядок. Тщательно причесалась, освежила лицо и руки одеколоном, переменила платье. Она была бледна, под глазами темнели синие круги, -- разглядывая себя в зеркале, Мирра почувствовала к себе острую жалость, на ее ресницах заблестели слезы. Она тотчас же подавила поднявшуюся было, в ней горячую волну рыданий, шепнув самой себе:

-- Не надо...

Она неслышно выскользнула из спальни, торопливо надела в передней верхнее платье и, захватив с собою свою большую скунсовую муфту, беззвучно отперла дверь и вышла. По улице она шла быстро, почти бежала, боясь, чтобы не пропала ее решимость. Пройдя четыре квартала и свернув в глухой, безлюдный переулок, она зашла в подъезд старого, угрюмого дома и поднялась по темной лестнице на четвертый этаж. Несколько минут она стояла у двери, не решаясь позвонить, от волнения, почти теряя сознание. С трудом овладев собой, она нажала кнопку звонка...

Дверь долго не открывали. Она уже хотела повернуться и бежать -- когда дверь вдруг открылась. Володя Черепанов стоял в Дверях, с изумлением глядя на нее. Волосы его были растрепаны, воротник тужурки поднят; он по-видимому, спал, и его разбудил звонок. Какой-то милой, детской беспомощностью веяло от его заспанных глаз и раскрасневшихся от сна щек.

-- Не ждали? -- спросила Мирра с деланным смехом, который совсем не вязался с ее смертельно бледным лицом.

Володя жал ее руки, но глаза его смотрели на нее робко, испуганно. Он провел ее в свою комнату -- маленькую, серую, студенческую берлогу с продавленным диваном, потертыми креслами, грязными обоями. Он был смущен, растерян, не знал, куда ее посадить, о чем с ней говорить. Мирра в шубке и шапке, опустилась на диван, он сел рядом с ней, и они оба молчали, как будто вчерашние поцелуи не сблизили их, а напротив, разъединили, образовав между ними какую-то пропасть. Володя держал ее руку в своих больших, робких руках и смотрел Мирре в лицо влюбленными, грустно недоумевающими и все еще испуганными глазами. Он не знал, как себя держать с ней. Почему она вчера прогнала его, а сегодня пришла?..

Он хотел взять и другую ее руку, которую она держала в муфте, -- но она, почему-то испугавшись, засунула ее еще глубже и сказала дрогнувшим голосом:

-- Нет... Оставьте...

Она смотрела на него и думала: любит ли она его? Любила ли она его вчера?.. И ее вдруг охватило сладострастное томление, как вчера, в сумерках, когда ее так неодолимо потянуло к нему. У нее закружилась голова, в глазах потемнело, -- и она склонилась к нему, ничего не помня, забыв обо всем на свете...

Но он едва успел поцеловать ее, как она уже очнулась и отшатнулась от него. Она тихо, про себя, сказала:

-- Боже, я не могу!

Она сделала усилие над собой, чтобы он не заметил ее мучения и громко засмеялась.

-- Вы такой смешной!.. -- сказала она и, вскочив, с деланой игривостью села к нему на колени. -- Вы меня любите? Очень?..

Не переставая смеяться быстрым, нервным смешком, она целовала его в губы и глаза и гладила своей пушистой муфтой его голову, лоб, шею. Володя горячо прижал ее к себе, закрыв глаза и весь замер под этой нежной лаской...

Но Мирра вдруг умолкла, ее лицо стало совсем белое, как бумага, глаза, как будто в страхе, зажмурились. Ее рука с муфтой остановилась у его виска, -- и внутри мехового мешка раздался короткий глухой удар, похожий на звук, с каким выскакивает из лимонадной бутылки пробка. Володя весь дернулся вверх, -- ей показалось, что он еще успел с удивлением, испуганно вскинуть на нее глаза, которые тотчас же потухли, затянувшись мертвой, стеклянной пленкой. Потом он грузно, не издав ни звука, осунулся на диване и бессильно обвис. Лицо его стало безжизненно спокойным и пустым; из-под края муфты, по бледной щеке, текла тонкая струйка крови...

Мирра соскользнула с его колен и стояла перед ним пораженная, окаменев от ужаса. Она не верила своим глазам. Неужели он уже мертв? Неужели это так просто и легко -- убить человека, и она это сделала?.. Вот эти руки только что ее обнимали, эти губы прижимались к ее губам, эти глаза смотрели на нее с такой нежностью и любовью -- и уже ничего нет?..

Володя сидел на диване, как дитя, покорный и беспомощный; он точно говорил ей: хорошо, пусть я умру, если ты этого хочешь... Что-то горячее, бурное колыхнулось и поднялось в груди Мирры, она не могла дышать и только беспомощно, как рыба на суше, открывала рот. Что она сделала?.. Из ее горла вырвалось короткое рыдание, и она бросилась к Володе и стала тормошить его, повторяя, как безумная, с отчаяньем и страстью:

-- Боже, Боже!.. Милый, родной!.. Ведь я люблю тебя! Люблю, слышишь?..

Но Володя ничего не слыхал и глубоко безразлично молчал. Он постепенно холодел; уже неприятно и жутко было прикасаться к его лицу и рукам, уже веяло мертвым холодом от всего его большого неподвижного тела. Мирра затихла, выпрямилась и, со страхом глядя на него, попятилась к двери.

Она не помнила, как добежала до своего дома и поднялась по лестнице. Не снимая ни шубки, ни галош, она прошла мимо горничной, открывшей ей дверь, прямо в гостиную и оттуда -- в кабинет, к мужу. Данский, сидевший у стола, при ее появлении испуганно поднялся и уставился в нее своими удивленными глазами.

Мирра не могла говорить; она шевелила губами, раскрывала рот -- и из ее груди только вырывалось клокотание слез. Она вынула из муфты свои маленький револьвер и бросила мужу. Он нагнулся, поднял его и вертел в руках, вопросительно, с недоумением глядя на жену.

-- Я... я хотела... -- бормотала Мирра, задыхаясь от рыданий, и вдруг крикнула не своим голосом. -- Я убила его!.. О-о!.. -- Она вся согнулась, теряя силы и громко зарыдала. -- Он там... лежит мертвый... И... и... я не знаю...

Она хотела сказать, что он был ей дорог, что она любила и только теперь, когда его не стало, поняла это. Но она ничего больше не могла сказать. Какая-то темная волна набежала на ее сознание, она пошатнулась, взмахнула руками и упала навзничь, потеряв сознание...

Данский стоял точно в столбняке, боясь подойти к ней: она была овеяна сверхчеловеческим, сделавшим ее для него чужой и неприступной...

----------------------------------------------------

Впервые: журнал "Огонек", No 6, 1915 г.

Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.