Искушение

Глава 15. Начнем, пожалуй

Урок изобразительного искусства проходит отлично – мистер Макклири решает не требовать от меня выполнения первых двух заданий семестра и сразу дает третье – написать картину, изобразив на ней мой внутренний мир. А поскольку изобразительное искусство всегда помогало мне познавать мир, это определенно такое задание, с которым я справлюсь.

В обычных обстоятельствах я бы потратила кучу времени, продумывая композицию, но сейчас после часа набросков, на которых возникало только бессмысленное нечто, я решаю: да пошло оно все на фиг. И, взяв кисть, в последние полчаса урока даю своему подсознанию полную свободу. В результате получается – во всяком случае, пока что – темно-синий вихрящийся фон, напоминающий нечто среднее между Ван Гогом и Кандинским.

Вообще-то это не в моем стиле, но то же самое можно сказать и о моем романе с вампиром, и о моем превращении в горгулью, так что… надо будет просто принять это как факт.

Пока краски подсыхают, я достаю из рюкзака ноутбук, захожу на сайт моего оператора мобильной связи и регистрирую мой новый телефон. Проходит несколько минут, и экран заполняют десятки сообщений.

Я начинаю лихорадочно прокручивать то, что мне написала Хезер, начиная с «Как дела?», следом идут сообщения, полные беспокойства и, наконец, последнее: «Надеюсь, что ты не отвечаешь, потому что слишком занята и без ума от своей новой школы. Просто знай, что я тут, если тебе когда-нибудь понадобится подруга. И отправь мне хоть словечко, чтобы я знала, что ты жива».

Я стала самой худшей подругой всех времен. Мои руки немного дрожат, когда я пишу Хезер долгожданное сообщение.

Я: О боже, прооооости меня.

Я: Это долгая история. Я потеряла телефон, а зимой Аляска закрывается.

Я: Я только что получила новый телефон и умоляю о прощении. Давай на этой неделе созвонимся по видеосвязи.

Не знаю, что еще тут можно сказать. Я определенно заслужила звание худшей подруги в мире. Мне тошно оттого, что я не могу сказать ей правду, и еще более тошно от мысли, что я могу потерять ее навсегда. Надеюсь, увидев мое сообщение, она мне ответит.

Я кладу телефон в рюкзак и возвращаюсь к своей картине, изображение на которой, кажется, начинает напоминать какую-то комнату или нечто в этом духе.

Если не считать всего этого, мой урок изобразительного искусства не отмечен событиями, как и мое возвращение в нашу комнату в общежитии. То есть люди по-прежнему пялятся на меня, но в какой-то момент я решила применить подход «да пошло оно все на фиг» не только к моей картине, а вообще ко всему. Так что когда я прохожу мимо группы ведьм, которые, говоря обо мне, даже не понижают голоса – это ли не доказательство того, что вредные девицы есть везде? – я просто-напросто улыбаюсь и посылаю им воздушный поцелуй.

С какой стати я вообще должна смущаться?

Я дохожу до нашей комнаты в 4.31 и решаю, что у меня есть десять свободных минут, чтобы начать составлять список текущих дел до того, как вернется Мэйси, но стоит мне открыть дверь, как меня обсыпает конфетти.

Я стряхиваю с себя разноцветные кусочки бумаги, но понимаю, что мне придется доставать их из своих кудрей весь вечер – а может, и дольше. Но я все равно не могу не улыбнуться при виде Мэйси, которая уже переоделась в фиолетовый топик и свои самые любимые пижамные штаны, разумеется, сшитые из радужного узелкового батика. Свой письменный стол она накрыла простыней (также выкрашенной во все цвета радуги) и поставила на нее мороженое, скиттлз и банки «Доктора Пеппера» с многоразовыми силиконовыми соломинками.

– Я решила, что раз мы будем праздновать твое возвращение, надо сделать это с размахом, – подмигнув мне, говорит моя кузина, врубает свой телефон, и комнату оглашают звуки песни Гарри Стайлза «Watermelon Sugar».

– Танцуй! – кричит Мэйси, и я не могу удержаться, потому что моя кузина может заставить меня делать такие вещи, которые я ни за что бы не стала делать ни для кого другого. К тому же песня так напоминает мне мой первый вечер в Кэтмире, что я не могу не исполнить ее желание. Странно осознавать, что это было четыре месяца назад. И еще более странно мое ощущение, будто с тех пор прошло одновременно и куда больше времени и намного, намного меньше.

Когда песня наконец заканчивается, я сбрасываю туфли и плюхаюсь на кровать.

– Ну уж нет. Сейчас время для косметических процедур. У меня тут полно масок, и мне не терпится их испытать, – говорит Мэйси и, схватив меня за руку, пытается стащить с кровати. Когда я отказываюсь сдвинуться с места, она вздыхает, подходит к раковине в ванной и добавляет, оглянувшись через плечо: – Да ладно тебе. Как-никак одна из нас почти четыре месяца пробыла камнем.

– Что ты хочешь этим сказать? – спрашиваю я, поскольку в голову мне закрадывается ужасная мысль. – Что, превращение в горгулью плохо влияет на кожу?

Мэйси опускает комплект масок, которые она разглядывала с таким видом, будто это карта пути к Святому Граалю.

– Почему ты так решила?

– В свое время я видела кучу изображений готических соборов, и горгульи на них были отнюдь не красотки.

– Да, но ты сама вовсе не похожа на чудовище. – Если такое возможно, у нее сделался еще более растерянный вид.

– Откуда ты знаешь? Ведь у меня, наверное, были и рога, и когти, и бог знает, что еще. – Я содрогаюсь от этой мысли – и от сознания, что Джексон видел меня такой.

– Да, у тебя есть рожки, но они симпатичные.

Я мигом сажусь.

– Погоди. Ты что, видела меня?

Не знаю почему, но это открытие немного шокирует меня. Неужели они выставили меня на всеобщее обозрение где-нибудь в коридоре? У меня перехватывает дыхание, когда в голову приходит еще одна ужасная мысль: неужели теперь у каждой вредной девицы в школе есть в телефоне моя фотка в таком виде?

– Конечно, я видела тебя. Ты несколько месяцев стояла в подсобке библиотеки, а до этого находилась в кабинете моего отца.

Я расслабляюсь. Слава богу.

Я говорю себе, что не стоит задавать этот вопрос, что это неважно. Но, в конце концов, любопытство берет верх, и я ничего не могу с собой поделать.

– Ну, и как я выглядела?

– В каком смысле? Ты выглядела, как гор… – Она обрывает фразу, и ее глаза возмущенно щурятся. – Погоди, ты что же, хочешь сказать, что ни Джексон, ни мой отец так и не показали тебе, как ты выглядела, когда была горгульей?

– Конечно, не показали. Как они могли это сделать, если теперь я… – Я вытягиваю руки и верчу ими, чтобы продемонстрировать, что я уже не камень, а человек.

– Ты это серьезно? – Она закатывает глаза. – Ты думаешь, я тебя не фотографировала? Не сделала, по крайней мере, фоток десять моей нереально крутой кузины-горгульи? Я тебя умоляю.

– Погоди, погоди. Ты в самом деле фоткала меня?

– Само собой. Ты же самое классное существо на земле. Как же мне было тебя не фоткать? – Она достает свой телефон. – Хочешь посмотреть?

У меня замирает сердце. Я понимаю, что мне не стоит огорчаться из-за того, какой вид я имею на этих фотках, ведь по большому счету это совершенно неважно, но я не могу не посмотреть на себя. Ведь у меня, похоже, были рога.

– Да. Да, хочу.

Я закрываю глаза и беру телефон. Одновременно я делаю глубокий вдох, считаю до пяти и медленно выдыхаю. Затем опять делаю такой же вдох и такой же выдох. Когда я наконец чувствую, что готова узреть создание, в которое превратилась, – настолько готова, насколько это вообще возможно, – я открываю глаза и смотрю на свою фотографию.