Искусственный интеллект и будущее человечества

Глава 1 Системный сбой

Многие рассказы повествуют о конце человечества. Мы любим придумывать сюжеты на эту тему, потому что смертны. Все эти истории мы рассказываем в стремлении покинуть человеческое тело, стать не просто животными, а чем-то большим. В древнейших повествованиях мы видим шумерского короля Гильгамеша: потрясенный смертью друга и не желающий принять такую же судьбу, он отправляется на край земли в поисках эликсира бессмертия. Если коротко – все оказалось бесполезно. Позднее мы видим мать Ахиллеса, погружающую сына в воды Стикса в стремлении сделать его неуязвимым. Что тоже, как известно, не сработало.

То же было и с Дедалом и его самодельными крыльями.

И с Прометеем, укравшим божественный огонь.

Мы, люди, существуем на обломках воображаемого великолепия. Так не должно было случиться: мы не могли и помыслить о том, чтобы быть слабыми и стыдливыми, чтобы страдать и умирать. У нас всегда были высокие представления о своем предназначении. Все это: райский сад, змей-искуситель, запретный плод, изгнание – фатальная ошибка, сбой в системе. Мы пришли в этот мир, чтобы пройти по пути грехопадения, по пути искупления. Такова, по крайней мере, одна из христианских версий нашего существования. Этой точкой зрения мы в какой-то степени объясняем самим себе, что несем ответственность за такую несправедливость – свою противоестественную природу.

«Человек, – писал Эмерсон, – это рухнувшее божество».

Религия, так или иначе, берет свое начало от подобного божественного падения. А наука как ее ненавистная сводная сестрица относит саму себя к некоторой животной неудовлетворенности. В статье «Условия бытия человека» (The Human Condition), написанной в связи с запуском СССР первого искусственного спутника Земли, Ханна Арендт поделилась возникшим чувством эйфории от прорыва, названного в одной из газет того времени окончанием «человеческого заточения на Земле». Это же стремление к прорыву, как она пишет, проявилось в попытке создать в лаборатории путем манипуляций с генетическим материалом сверхчеловека, чтобы расширить естественную человеческую жизнь далеко за пределы нынешних возможностей. «Человек Будущего, – написала Ханна, – как обещают ученые, будет создан не позднее, чем через сто лет. Судя по всему, он будет одержим борьбой против первозданной человеческой сущности – дара из ниоткуда, который он желает заменить, если можно так выразиться, на что-то рукотворное».

«Борьба против первозданной человеческой сущности» – в качестве характеристики эта фраза подходит к любой из следующих глав, где я попытаюсь кратко изложить и охарактеризовать побуждения людей, с которыми познакомился, пока писал книгу. Такие люди в основном отождествляют себя с движением, известным как трансгуманизм, – концепцией, основанной на необходимости использовать технологии, чтобы контролировать эволюцию своего вида. Трансгуманисты верят, что мы можем и должны искоренить старение как причину смерти; что мы можем и должны использовать технологии, чтобы укрепить наши тела и расширить наш разум; что мы можем и должны, наконец, слиться с машиной, переделывая самих себя в соответствии с нашими собственными более высокими идеалами. Они, эти люди, желают заменить дар природы на нечто лучшее – на нечто, сделанное человеком. Удастся ли нам это, еще только предстоит узнать.

Я не трансгуманист. Это, вероятно, вам уже очевидно. Но мое увлечение этим движением, его идеями и его целями строится на основополагающей симпатии к его принципу, что первозданная человеческая сущность – отнюдь не близкая к оптимальной система.

В абстрактном смысле – это как раз то, что, как я всегда верил, произойдет. Однако сразу же после рождения сына я почувствовал это на интуитивном уровне. Когда я в первый раз взял его на руки три года назад, меня охватило чувство уязвимости его крохотного тельца – тельца, которое только что появилось, кричащее и дрожащее, густо смазанное кровью, из трясущегося тела его матери – тела, которое испытало множество часов фантастических страданий и перенапряжения, чтобы доставить малыша в этот мир. «В боли будешь рожать детей» (Бытие, 3:16). Я не мог не думать о том, что система могла бы быть лучше. Не мог не думать о том, что на столь позднем этапе мы должны быть вне всего этого.

Что вам, новоиспеченному отцу, ерзающему на стуле родильного отделения рядом со своим спящим младенцем и его матерью, точно не стоит делать – так это читать газету. Я прочитал и пожалел. Сидя в Национальном родильном доме в Дублине, листая страницы The Irish Times, с постепенно нарастающим ужасом просматривая каталог человеческих пороков: массовых убийств и изнасилований, случайной жестокости и жестокости, носящей системный характер, – осколков сообщений падшего мира, я задался вопросом, насколько целесообразно втягивать ребенка в такой беспорядок, созданный нашим видом (припоминаю, что тогда я был слегка простывшим, что не делало ситуацию лучше).

Среди многих других последствий рождение ребенка заставляет задуматься о природе проблемы, которая во многом является как раз проблемой природы. Наряду с другими ужасами и пороками более широкого человеческого контекста, реалии старения, болезней и смертности внезапно становятся неотвратимыми. Или, по крайней мере, стали таковыми для меня. И для моей жены, чье существование было гораздо более тесно связано с нашим сыном в те первые месяцы. Она сказала тогда мне слова, которые я никогда не забуду: «Если бы я узнала, насколько сильно я его полюблю, я не уверена, что решилась бы на это». За неимением лучших условий человеческого существования мы принимаем эту физическую немощь, эту беззащитность и ранимость человеческого тела.

«Прах ты и в прах возвратишься» (Бытие, 3:19).

Оглядываясь в прошлое, я думаю, что момент, когда десять лет назад я впервые столкнулся с идеей, которая до сих пор занимает мои мысли, не был случайным. Я стал размышлять, что такое состояние человечества может и не быть неизбежной судьбой – от него, как от близорукости или оспы, возможно избавиться благодаря вмешательству человеческой изобретательности. Кроме того, я всегда был увлечен легендой о грехопадении и понятии первородного греха, ведь они отражают чрезвычайно глубокую правду о превратности нашего бытия: о невозможности принять самих себя и о способности верить в искупление.

Раньше в погоне за этой навязчивой идеей, устремлением, которое на тот момент еще не вышло за пределы Интернета в так называемый реальный мир, я натолкнулся на странный и провокационный текст, озаглавленный «Письмо к Матери-Природе». Как и предполагает название, это своего рода эпистолярный манифест, обращенный к антропоморфной фигуре, – для большей ясности, к той, которой часто приписывают создание мира и природы и покровительство над ними. Начинается этот пассивно-агрессивный текст с благодарности Матери-Природе за ее, по большей части, основательно проделанную работу над проектом человечества вплоть до нашего времени и воспитания нас от простых самовоспроизводящихся организмов до многоклеточных млекопитающих, способных к самосознанию и сопереживанию. Затем тон письма плавно меняется на обвинительный, и автор вкратце излагает некоторые наиболее очевидные моменты некачественного функционирования рода Homo sapiens – среди них уязвимость к болезням и травмам, смертность, способность жить только в определенных условиях окружающей среды, ограниченная память, заведомо слабый самоконтроль.

Автор, обращаясь к Матери-Природе от имени коллективного разума ее «амбициозных человеческих потомков», предложил в общей сложности семь поправок к «человеческой конституции». Мы больше не согласимся жить под тиранией старения и смерти и при этом будем использовать биотехнологии, чтобы «вооружить себя повышенной выживаемостью и ликвидировать старение». Мы усовершенствуем наши познавательные способности и проницательность посредством технологических улучшений органов чувств и нейронных возможностей. Больше мы не будем мириться с волей слепой эволюции – скорее мы будем «стремиться к исчерпывающему набору телесных форм и функций, совершенствуя и укрепляя физические и интеллектуальные способности, делая их выше, чем у любого человека в истории». Мы больше не будем довольствоваться ограничениями своих физических, интеллектуальных и эмоциональных способностей, сохранившихся от углеродных жизненных форм.

Это «Письмо к Матери-Природе» было самым ярким и провокационным заявлением о трансгуманистических принципах из тех, с которыми я сталкивался, его эпистолярная самонадеянность затронула во мне что-то весьма важное, сделав это движение таким необычным и убедительным для меня. Такие прямолинейность и дерзость подтолкнули гуманизм эпохи Просвещения к радикальным крайностям, которые грозили уничтожить движение полностью. Я словно ощущал некоторый аромат безумия всей этой истории – такого безумия, которое отражало нечто основополагающее об истоках всего. Как я узнал, письмо было работой человека, широко известного в профессиональных кругах, – Макса Мора – оксфордского философа, одной из ключевых фигур трансгуманистического движения.

Не было никого, как я понял, кто бы принял канонический вариант трансгуманизма, но чем больше я читал о нем и чем больше узнавал его последователей, тем больше понимал, что трансгуманизм основан на механистическом взгляде на человеческую жизнь: человеческие существа – это устройства, и наш долг и наша судьба – стать лучшими версиями себя: более эффективными, более мощными, более полезными.

Мне бы хотелось понять, что значит думать о себе и, в более широком смысле, о человеческом виде в таких инструменталистских терминах. И мне бы хотелось узнать более специфические моменты: например, как можно стать киборгом, как можно загрузить свой разум в компьютер или какое-то другое устройство, чтобы существовать вечно в виде кода. Я хотел бы узнать, что означает подумать о себе как о ни больше ни меньше сложном информационном паттерне, как о коде; что роботы могут рассказать нам о понимании самих себя и об устройстве нашего тела; что оправдается с большей долей вероятности надежда на искусственный интеллект или уничтожение человечества. Я хотел бы узнать, каково это – иметь веру в технологию, достаточную, чтобы не сомневаться в перспективе собственного бессмертия. Я хотел бы узнать, что значит быть машиной или думать о себе как о таковой.

И, уверяю вас, на своем пути я пришел к некоторым ответам на поставленные выше вопросы. Но, должен сказать, в процессе расследования «что значит быть машиной» я оказался сбит с толку гораздо больше, чем когда пытался понять, что значит быть человеком. Поэтому более целеустремленных читателей следует предупредить, что данная книга – настолько же исследование всей этой неясности, насколько и анализ полученных знаний.

В широком смысле трансгуманизм – это освободительное движение, выступающее ничуть не меньше, чем за полное освобождение от самой биологии. Есть другой взгляд на этот счет: равнозначная противоположная интерпретация, которая заключается в том, что такое кажущееся освобождение в действительности есть не что иное, как окончательное и полное порабощение технологиями. По мере погружения в тему мы будем брать во внимание обе стороны этой дихотомии.

Несмотря на крайности некоторых целей трансгуманизма – например, слияние технологии и тела или загрузка разума в машину – вышеупомянутая дихотомия, как мне кажется, выражает нечто основополагающее о нашем времени, в котором мы систематически наблюдаем, как технологии меняют все к лучшему, и признаем, что приложения, или платформы, или устройства делают мир немного удобнее. Если у нас есть надежда на будущее, если мы думаем, что у нас есть будущее, то это во многом основывается на том, чего мы можем добиться с помощью наших машин. В этом смысле трансгуманизм – это усиление существующей тенденции, уже присущей большей части того, что мы называем массовой культурой, в том, что мы вполне можем с таким же успехом назвать капитализмом.

Неизбежная реальность вышеупомянутого момента в истории заключается в том, что мы с нашими технологиями возглавляем огромный проект по уничтожению, беспрецедентному разрушению мира – мира, который мы вдруг стали считать своим. Планета, как нам говорят, входит в шестое массовое вымирание: еще одно грехопадение, еще одно изгнание. Кажется, слишком поздно в этом раздробленном мире говорить о будущем.

Таким образом, к трансгуманизму меня привлекла парадоксальная сила его анахронизма. Несмотря на то, что трансгуманизм представляется решительно ориентированным на видение мира будущего, почти ностальгически вспоминается человеческое прошлое, в котором радикальный оптимизм казался вполне жизнеспособной позицией по отношению к будущему. В том будущем, которого трансгуманизм с нетерпением ожидает, он так или иначе всегда будет обращен в прошлое.

Чем больше я узнавал о трансгуманизме, тем больше осознавал, что при всей своей очевидной крайности и странности он тем не менее оказывает определенное формирующее давление на культуру Силиконовой долины и на представление технологий в мировой культуре в целом. Влияние трансгуманизма ощутимо в фантастической приверженности многих технических предпринимателей идее радикального продления жизни – к примеру, в финансировании различных проектов о продлении жизни Питером Тилем, соучредителем платежной системы PayPal и инвестором Facebook, или в создании Calico, дочерней компании Google по биотехнологиям, нацеленной на поиск решений проблемы старения человека. Влияние этого движения также было заметно во все более яростных предупреждениях Илона Маска, Билла Гейтса и Стивена Хокинга[1] об угрозе уничтожения нашего вида искусственным интеллектом, не говоря уже о назначении Рэймонда Курцвейла, первосвященника технологической сингулярности, техническим директором Google. Я видел след трансгуманизма в претензиях, подобных заявлению главного исполнительного директора Google Эрика Шмидта, предположившего, что «когда-нибудь у вас будет имплантат, который, если вы просто подумаете о чем-либо, подскажет вам ответ». Эти люди – все они были людьми до мозга костей – говорили о будущем, в котором человек сольется с машиной. Они говорили каждый по-своему о постчеловечестве и о будущем, в котором технокапитализм переживет своих создателей, найдя новые формы, в которых увековечит себя, оправдав возложенные на него надежды.

Вскоре после прочтения «Письма к Матери-Природе» Макса Мора я наткнулся на YouTube на документальный фильм о трансгуманизме Technocalyps, созданный бельгийским режиссером Франком Тейсом в 2006 году. Этот фильм – один из немногих, что мне удалось найти о движении. В середине ленты есть коротенький эпизод, в котором молодой человек, светловолосый очкарик, одетый во все черное, стоя в комнате, выполняет странный обряд. Место действия тускло освещено, и сцена снята скорее всего на веб-камеру, поэтому сложно точно сказать, где все происходит. Похоже на спальню, однако на заднем плане на столе стоят компьютеры, так что легко можно представить себе и офис. По этим компьютерам с бежевыми настольными системными блоками и приземистыми кубовидными мониторами можно предположить, что действие фильма происходит примерно на рубеже столетий. Молодой человек стоит лицом к нам, подняв руки над головой в некоем священном жесте. Ритмичным скандинавским стаккато, придающим его голосу механическое звучание, молодой человек начинает говорить:

– Данные, код, коммуникации. До бесконечности. Аминь.

С этими призывами он опускает руки, затем разводит их в стороны и прижимает к груди. Он проходится по комнате, благословляя эзотерическим жестом все четыре стороны света, по одному произнося священные имена пророков компьютерной эпохи: Алана Тьюринга, Джона фон Неймана, Чарльза Бэббиджа, Ады Лавлейс. Затем этот священнодействующий юноша совершенно неподвижно застывает, скрестив руки над головой.

– Вокруг меня сияют биты, – говорит он, – и во мне байты. Данные, код, коммуникации. До бесконечности. Аминь.

Этот молодой человек, как я узнал, – шведский ученый Андерс Сандберг. Я был восхищен откровенностью любопытного ритуала Сандберга, его культовым действом с религиозным подтекстом трансгуманизма. При этом я не мог точно определить серьезность увиденного, не мог понять, был ли ритуал представлением, отчасти шутливым, отчасти пародийным. Тем не менее я посчитал эту сцену, странно влияющей на меня и даже навязчивой.

Вскоре после просмотра этого документального фильма я узнал о лекции Сандберга, которую он должен был провести в колледже Биркбека, на тему когнитивного совершенствования. Я планировал поехать в Лондон. Казалось, хороший повод для начала исследования.