Искусство 17-18 веков

Введение

Ю.Д.Колпинский

Своеобразие яркого вклада, которое внесло европейское искусство 18 века в историю мировой художественной культуры, определяется в основном тем, что этот период был последним историческим этапом длительной переходной от феодализма к капитализму эпохи. В 17 веке ранние буржуазные революции привели к победе только в двух странах. В большинстве стран Европы был сохранен в измененном виде старый порядок. Основное содержание исторического процесса в Европе 18 в. состояло в подготовке перехода к промышленному капитализму, к утверждению господства классических форм развитого буржуазно-капиталистического общества и его культуры. В Англии промышленная революция — переход к машинной капиталистической индустрии — развернулась уже в течение этого столетия. Наиболее полно и последовательно подготовка и обоснование идеалов буржуазной революции осуществлялись во Франции. Французская революция была классической буржуазной революцией, поднявшей на борьбу самые широкие народные массы. В ходе ее развития беспощадно и последовательно ликвидировались феодальные порядки.

В отличие от ранних буржуазных революций 16—17 вв. французская революция освободилась от религиозной оболочки в выражении своих политических и социальных идеалов. Открытое и страстное разоблачение с «позиций разума» и «всеобщего народного блага» противоестественности господствовавших социальных отношений явилось новой типичной особенностью французской буржуазной революции.

Основная тенденция социального и идейного развития Европы в 18 веке проявила себя в разных странах неравномерно и, конечно, в национально своеобразных, конкретно-исторических формах. Однако сколь бы ни были значительны такие различия в исторической и культурной эволюции отдельных стран, основные ведущие черты общности заключались в кризисе старого феодального порядка, его идеологии и в формировании и утверждении прогрессивной идеологии просветителей. 18 век — век «разума», век философов, социологов, экономистов.

В этом столетии расцветает материалистическая философия деятелей французского и английского просвещения. Одновременно в Германии складывается школа классической немецкой идеалистической философии (Кант, Фихте). В Италии Джованни Баттиста Вико осуществляет первые опыты внесения диалектического метода в философию нового времени. В Англии (Адам Смит) и во Франции (физиократы) закладываются основы политэкономии как научной дисциплины. Естественные натки, все более связываемые с производством, с техникой, получают ускоренное развитие. Трудами Ломоносова и Лавуазье закладываются основы химии как современной науки. Создаются новые машины, подготовляющие переход к индустриальному веку. Утверждается могущество разума, широкое распространение получает критика сословных предрассудков и церковного обскурантизма представителей старой идеологии.

Большое значение приобретает обмен между странами философскими, научными, эстетическими идеями. Широта и интенсивность культурных взаимодействий, обмен творческими достижениями, обычай переездов художников, зодчих, музыкантов из одной страны в другую еще усилились по сравнению с 17 веком.

Так, венецианский мастер Тьеполо работает не только у себя на родине, но и привлекается к созданию монументальных росписей в Германии и Испании. Скульптор Фальконе, многие другие французские и итальянские мастера подолгу живут в России. Шведский портретист Рослин много работает во Франции и России. Широкое распространение французского языка, ставшего языком международного общения просвещенных слоев общества, относительное расширение круга образованных лиц, в частности сложение в большинстве стран интеллигенции, представляющей интересы непривилегированных классов (главным образом городской буржуазии), способствовали более широкому представлению о единстве культуры человеческого общества.

Новые условия общественной и идейной жизни определяют сложение нового большого этапа в истории 'художественной культуры. В 18 веке берет начало процесс решительного изменения в соотношении видов и жанров искусства, получивший свое завершение в следующем столетии. По сравнению с предшествующими эпохами возрастает удельный вес литературы и музыки, достигающих той ступени художественной зрелости, которую живопись обрела уже в 16—17 вв. Литература и музыка постепенно начинают приобретать значение ведущих видов искусства. Так как специфические возможности художественного языка этих форм художественного творчества наиболее непосредственно соответствовали основным эстетическим запросам времени, музыка и литература, дополняя друг друга, удовлетворяли потребности времени в эстетическом осознании жизни, в ее движении и становлении. В прозаической литературе находит свое воплощение стремление показать судьбу отдельного человека в ее сложном развитии во времени, в ее подчас запутанных и лишенных пластической наглядности взаимоотношениях с окружающей социальной средой, стремление к широкой картине быта и нравов эпохи, к решению коренных вопросов о месте и роли человека в жизни общества. Таковы при всем различии почерков и стиля «Хромой бес» Лесажа, «Манон Леско» Прево, «Кандид» Вольтера, романы Филдинга, Смолетта, «Сентиментальное путешествие» Стерна, «Страдания молодого Вертера» и «Вильгельм Мейстер» Гёте и другие. Начиная с 18 века роман превращается как бы в прозаический эпос, дающий всеобъемлющую картину лира. Однако, в отличие от мифологической преображенности жизни в эпической поэзии, в романе 18 века картина мира дана в образах житейски достоверных и социально-исторически конкретных.

Потребность в поэтическом, непосредственно эмоциональном целостном выражении душевного мира человека, его чувствований и раздумий, отвлеченных от изображения околичностей повседневной жизни, непосредственное раскрытие мироощущения и мироотношения человека в их развитии и противоречивой цельности предопределили расцвет музыки как самостоятельного вида искусства.

Значительны в 18 в. и успехи театрального искусства, в частности драматургии, тесно связанной с литературой. Для последней характерен постепенный переход к середине 18 в. от традиции классицизма к реалистическим и предромантическим творческим направлениям.

Характерной чертой культуры этого времени является пристальное исследование основных вопросов эстетики театра, природы актерского мастерства и в особенности освещение общественно-воспитательной роли театра.

Если многоголосие возникло в музыкальном искусстве еще в эпоху позднего Возрождения как средство передачи сложной многогранности мира человеческих переживаний, то создание в 18 в. Бахом, Моцартом, Глюком, Гайдном таких музыкальных форм, как фуга, симфония, соната, раскрыло способность МУЗЫКИ передавать сам процесс становления переживаний человека. Музыка оказалась способной воплотить и конфликты жизни, и трагическую скорбь, и гармоническую ясность, и бурные порывы борьбы за счастье, глубокие раздумья одинокой человеческой души и единство чувствований и стремлений большого коллектива.

В области изобразительного искусства художественный прогресс имел несколько двойственный характер. Все же в некоторых отношениях лучшие мастера 18 века создали искусство, представляющее собой шаг вперед не только по отношению к своим предшественникам, но и в развитии мировой художественной культуры в целом. Они создали искусство индивидуал чо утонченное, дифференцированно анализирующее тончайшие нюансы чувств и настроений. Изящная интимность, сдержанная лиричность, вежливо-беспощадная, аналитическая наблюдательность— характерные особенности этого искусства. Точное чувство тонко уловленной или остроумно «инсценированной» сюжетной ситуации суть качества, свойственные и замечательному портрету этого века (Латур, Гейнсборо, Рокотов, Гудон) и лучшим многофигурным жанровым композициям, будь то галантные празднества и бытовые сценки Ватто и Фрагонара, скромные бытовые мотивы Шардена или городские пейзажи Гварди.

Эти качества художественного восприятия жизни впервые с такой последовательностью утверждались в искусстве. Однако существенные достижения века были куплены дорогой ценой частичной утраты художественных завоеваний предшествующих эпох расцвета искусства. Сам по себе этот факт не представляет специфической особенности искусства 18 века. Неравномерность художественного развития, порожденная односторонностью социального и духовного прогресса в стихийно антагонистическом классово-эксплуататорском обществе проявляла себя в истории художественной культуры и прежде. Однако изобразительное искусство 18 века не только частично утрачивало ту универсальную полноту охвата духовной жизни человека, ту непосредственную художественную органичность, синтетическую цельность, с которой великие мастера предшествующей эпохи расцвета живописи — Рубенс, Пуссен, Рембрандт, Веласкес — воплощали в создаваемых ими образах основную эстетическую и этическую проблематику своей эпохи. Не меньшее значение имело и то, что по сравнению с искусством 16 и 17 вв. живопись и скульптура 18 в. постепенно утрачивали способность воплощать с наибольшей художественной наглядностью и органичностью эстетические представления общества об основных проблемах своего существования.

Для сознания общества, вступившего в переходную к капитализму стадию своего развития, как уже упоминалось выше, был характерен такой круг эстетических задач и потребностей, который наиболее полно и художественно раскрывался не столько в изобразительном искусстве и архитектуре, сколько в литературе и музыке. Не следует, однако, преувеличивать последствия этой тенденции в развитии культуры. В 18 веке она только начинает себя проявлять. Со всей остротой проблема удельного веса изобразительных искусств и архитектуры в художественной культуре человечества будет поставлена лишь в эпоху капитализма, в эпоху общего кризиса эксплуататорского классового общества и его культуры. Поэтому не только живопись и скульптура, но и зодчество переживают новый этап в своем развитии. В нем падает удельный вес церковного и резко возрастает объем гражданского строительства. Блестящие планировочные решения французских архитекторов, великолепные сооружения, созданные в России, в Петербурге, дворцы и усадьбы в Англии, шедевры позднего барокко в Центральной Европе и Италии — свидетельство одного из последних взлетов европейского зодчества в рамках Эксплуататорского общества.

Основное прогрессивное направление, определившее лицо европейского искусства 18 века, в целом развивалось противоречиво и сложно. Во-первых, формирование новой культуры отдельных странах Европы шло весьма неравномерно, поскольку они находились на разных стадиях подготовки своего перехода к капитализму. Во-вторых, само утверждение эстетических принципов искусства 18 века проходило в своем развитии ряд этапов. Так в Италии, лишенной национального единства, отстающей в своем экономическом развитии, искусство продолжало и видоизменяло традиции культуры 17 века. Характерно при этом, что наивысшие достижения итальянского искусства этого столетия были связаны с венецианской школой, в большей мере сохранявшей дух светской жизнерадостности, чем искусство остальных областей Италии.

Во Франции, где наиболее последовательно в области философии, литературы и искусства осуществлялась подготовка буржуазной революции, искусство постепенно ко второй половине века приобретает сознательно программную гражданственную направленность. 18 столетие начинается печально мечтательным и утонченно изящным искусством Ватто, а завершается революционным пафосом произведений Давида.

В искусстве Испании последней четверти века творчество молодого Гойи, проникнутое в противовес классицизму страстным интересом к ярким, характерно выразительным сторонам жизни, подготавливало переход западноевропейского изобразительного искусства к реалистическому романтизму первой трети 19 в.

В Англии буржуазная революция была уже позади. В этой стране, в условиях экономического и политического господства крупных землевладельцев, приспособившихся к новому строю, и верхушки торгово-промышленной буржуазии, осуществлялся промышленный переворот. У некоторых мастеров изобразительного искусства (например, Хогарта) и особенно в литературе уже зарождались характерные черты реализма развитого буржуазного общества с его прямым анализом конкретных социальных условий жизни, с великолепным чувством социальной характеристики, типов и ситуаций, а также со свойственными ему чертами описательности и прозаизма.

В России переход от изживших свою историческую роль средневековых религиозных форм культуры и искусства к новой, светской культуре, к светским, реалистическим формам искусства завершился в конце 17—начале 18 в. Этот новый этап в развитии русской культуры был вызван внутренними потребностями русского общества, развитием его экономики, потребностью в соответствующем изменении форм государственного устройства. Он был связан с укреплением абсолютизма, обеспечивающим в сложившихся исторических условиях успешное решение стоящих перед государством важных исторических задач. Активное участие России в формировании европейской науки и культуры 18 в., значительность и ценность вклада русского искусства в мировое искусство того времени — существенная черта эпохи.

В отличие от большинства стран Западной Европы абсолютизм в России не изжил своей относительно прогрессивной исторической роли. Буржуазия была еще слаба, в русском купечестве отсутствовали и те длительные культурные традиции, которые были накоплены со времен городских коммун западноевропейским бюргерством, а главное, русская буржуазия была лишена сознания своей исторической миссии. Крестьянское восстание, возглавленное Пугачевым, носило стихийный характер и закончилось разгромом восставших. В этих условиях прогрессивная линия развития в русском искусстве на протяжении почти всего 18 в. осуществлялась в рамках-дворянской культуры.

Хотя, как мы видим, развитие искусства 18 века, формирование его основных прогрессивных эстетических идеалов протекало по-разному в разных странах, все же в целом для его развития характерны два этапа. Первый продолжался в зависимости от конкретных исторических условий в одних странах до середины 1740—1750-х гг., в других — до 1760-х гг. Этот этап связан с завершением поздних форм барокко и выделением в ряде стран художественно-стилистического направления, получившего наименование «рококо» или «рокайльного стиля» [10]. Для второго этапа характерно утверждение искусства классицизма и сентиментализма в качестве господствующих направлений.

Архитектура позднего барокко, более динамически усложненная, декоративно перегруженная и менее величаво-монументальная, чем в 17 в., получила широкое развитие в тех странах, где не назревали еще предпосылки к ликвидации абсолютизма и переходу к капитализму. Например, в Италии барочные традиции продолжали существовать на протяжении первых двух третей 18 в. не только в архитектуре, но и в живописи и в скульптуре.

В Германии, Центральной Европе архитектура позднего барокко и монументальное искусство были связаны еще в значительной мере со старой клерикально-феодальной культурой. Блестящее исключение, как уже говорилось выше, представляло собой венецианское искусство, главным образом живопись, завершающая празднично-жизнерадостные традиции этой замечательной школы. В других областях Италии, в Центральной Европе реалистические тенденции лишь с трудом и очень робко проявляли себя в рамках господствующего направления. Особый характер носило искусство барокко в России. Наиболее полно своеобразие русского барокко воплотилось в архитектуре. Пафос утверждения находящейся на подъеме мощной российской дворянской державы, занявшей достойное место в мире, строительство Петербурга, ставшего одним из красивейших городов мира, рост новых городов предопределили в основном светский характер русского барокко. Во Франции был создан ряд блестящих ансамблевых решений, таких, как, например, площадь Согласия в Париже, представляющих собой своеобразное переосмысление в духе классицизма принципов планировки городского ансамбля. Вообще же во Франции процесс преодоления барочных традиций был связан в течение первой половины века с зарождением интереса к более интимной трактовке архитектурного образа отдельного особняка, хозяева которого скорее заботились об элегантной праздничности и комфорте здания, чем о его торжественной представительности. Все это привело в 1720-х гг. к сложению принципов рококо, то есть искусства более камерного, чем барокко. Однако в зодчестве рококо не сформировалась законченная архитектурная система, подобная барокко и классицизму. Рококо в архитектуре проявило себя главным образом в области декора, плоскостного, легкого, капризно-прихотливого, изысканного, постепенно превращающего репрезентативный, полный пространственной динамики архитектурный декор барокко в его противоположность.

Рокайльная живопись и скульптура, сохранявшие свою связь с архитектурным оформлением интерьера, носили во многом декоративный характер. Однако стремление к искусству более интимному, рассчитанному на украшение досугов чуткого к «изящному» и обладающего «изысканным вкусом» частного человека, определило создание стиля живописи более дифференцированного в оттенках настроения, в тонкостях сюжетного, композиционного, колористического и ритмического решения. Живопись и скульптура рококо избегали обращения к драматическим сюжетам, не стремились к развернутому познанию реальной жизни, к постановке значительных социальных проблем. Откровенно гедонистический, подчас изящно-жеманный характер живописи рококо предопределил ее узость и ограниченность.

Очень скоро, уже к 1740-м гг., живопись рококо выродилась в бездумно-поверхностное искусство, выражающее вкусы и настроения верхушки обреченного на исчезновение старого мира. К середине 18 в. наметилась резкая грань между искусством, выражающим мироощущение хозяев старой Франции, не уверенных в завтрашнем дне и живущих согласно своеобразному афоризму Людовика XV «после нас — хоть потоп!», и пафосом представителей третьего сословия, иногда с излишней дидактической прямолинейностью утверждавших значительность этических и эстетических ценностей искусства, связанного с идеями разума и прогресса. Характерно в этом отношении обращение Дидро к художнику из его «Опыта о живописи»: «На твоей обязанности лежит прославлять, увековечивать великие и благородные дела, почитать несчастную и оклеветанную добродетель, клеймить счастливый, всеми почитаемый порок ... отомстить преступнику, богам и судьбе за добродетельного человека, предугадать, если осмелишься, приговор грядущих поколений». Конечно, как и обычно, искусство в своем реальном развитии не укладывалось в жесткую схему эстетических и этических программ. Оно лишь в отдельных своих, художественно не самых совершенных проявлениях буквально следовало соответствующим рецептам.

На раннем этапе формирования рококо, в условиях еще не наступившего четкого размежевания художественных течений, было возможно появление такого большого художника, как Ватто. Его творчество не только заложило основы рококо как стилевого направления, но и явилось одним из самых ярких его художественных воплощений. Вместе с тем оно по своему эстетическому содержанию решительно выходило за его достаточно узкие художественно-идейные рамки. Именно Ватто, первым обратившись к жанру так называемых галантных празднеств, создал изысканно изящную, камерно интимную манеру исполнения этих сюжетов. Но, в отличие от бездумной праздничной элегантности таких типичных мастеров рококо, как Ланкре или галантно-гривуазный Буше, работавший во второй трети 18 в., искусству Ватто свойственны тонкая передача душевных оттенков внутреннего мира человека, сдержанно печальный лиризм. Творчество Ватто стало важным этапом в переходе от изжившей себя помпезности и велеречивости официального традиционного стиля французского классицизма конца 17 в. к искусству, более тесно связанному с душевным миром отдельного человека.

В других странах Европы, например в некоторых областях Германии и Австрии, рококо получило распространение в области дворцовой и садово-парковой архитектуры. Некоторые черты стиля рококо проявились и в искусстве Чехии 1740— 1750-х гг. Моменты аналогичные или близкие стилю рококо давали себя чувствовать в декоре архитектурного интерьера и в прикладных искусствах других стран Европы. Хотя 18 в. иногда и называют веком рококо, это искусство не получило повсеместного господства. Несмотря на широту своих влияний, оно лишь в нескольких странах приобрело значение действительно ведущего стиля. Рококо не было стилем эпохи даже в том смысле, в каком это иногда говорят применительно к барокко в искусстве 17 века. Оно было скорее наиболее важным и характерным стилевым направлением, занимавшим господствующее положение в искусстве ряда ведущих стран Западной и Центральной Европы в первой половине 18 столетия.

Вообще следует еще раз подчеркнуть, что для 18 в., в особенности для его второй половины, невозможно установить наличие некоего общего стиля эпохи в целом, охватывающего собой все виды пространственных искусств. В этот период в европейской культуре в формах более открытых, чем раньше, проявляется борьба идейно-художественных направлений; одновременно продолжается процесс формирования национальных школ. Все большую роль в искусстве начинает играть непосредственное реалистическое отображение жизни; в живописи и скульптуре, постепенно лишающихся органической связи с архитектурой, нарастают черты станковости. Все эти моменты подтачивают ту старую, основанную на синтетической связи искусств с архитектурой систему, основанную на «стилевом» единстве художественного языка и приемов, которая была присуща предшествующим этапам в истории искусства.

Второй этап развития искусства 18 в. связан с обострением противоречий между идеологией господствующего строя и его противниками.

Наиболее дальновидные представители абсолютизма стремятся ценой некото-рыл уступок по-новому приспособить к «духу времени» старые формы управления, так сказать, осовременить их, придать им видимость «просвещенности», выдать свое классовое дворянско-абсолютистское государство за носителя общегосударственного, общегражданского правопорядка. Представители же третьего сословия (а в России передовые круги дворянской, преодолевающей узость своих классовых интересов интеллигенции) стремились утвердить в общественном самосознании принципы гражданственности, принципы служения государства интересам «общества в целом», критиковали деспотический произвол монархов и надменный эгоизм светской и церковной аристократии.

Новый этап прогрессивного развития художественной культуры выступал в форме двух основных идейно-художественных направлений, то противостоящих друг другу, то чаще взаимопереплетающихся,— классицизма, с одной стороны, и не укладывающегося в рамки стилевого направления классицизма, более непосредственно реалистического по форме развития искусства, проявившегося главным образом в портрете. Творчество мастеров портрета в живописи и скульптуре второй половины 18 в. во Франции, Англии, России (Гейнсборо, Левицкий, Шубин, близкий к классицизму Гудон) противостояло линии парадно-сословного портрета позднего барокко или условно-салонному светскому портрету, связанному с доживающими свой век рокайльными традициями.

Конечно, некоторые, так сказать, остаточные связи с тем или другим стилевым направлением имелись в творчестве тех или иных портретистов. Но не этим моментом, а непосредственной реалистической жизненностью образов определялось художественное своеобразие их вклада в развитие искусства. Еще в большей мере выходят за пределы стилевых направлений реалистическая, обращенная к непосредственному отражению жизни станковая живопись и гравюры Хогарта, отчасти живопись Шардена, Греза. В целом искусство 18 в. не только не знало, в отличие от средних веков и Возрождения, «единого стиля эпохи», но и сами стилевые направления далеко не всегда воплощали в себе основные тенденции развития искусства своего времени.

Классицизм в своем стремлении создать новые одновременно естественно простые и. возвышенные формы искусства, способного воспитывать благородные мысли, вкусы и «добродетель», обратился к художественной культуре античного мира. Она стала примером для изучения и подражания. Основные положения доктрины классицизма были сформулированы немецким теоретиком и историком искусства Винкельманом. Деятельность Винкельмана весьма характерна для 18 века. Именно в этом столетии закладываются основы эстетики и искусствознания как подлинно научной дисциплины, тесно связанные с успехами философии.

Винкельман обратился к античному искусству как к классическому образцу культуры, свободной от пышной фразеологии, «искусственности» позднего барокко и «фривольной испорченности» рококо. Винкельман считал, что искусство Древней Греции было обращено к природе и воспитывало благородные, достойные чувства в свободных гражданах.

При известной половинчатости и политической робости теория Винкельмана соответствовала прогрессивным тенденциям эпохи.

Классицизм 18 века при безусловной общности ряда своих стилистических признаков с классицизмом 17 века вместе с тем отнюдь не представляет простого его развития. Это принципиально новое историко-художественное явление.

Качественное различие двух этапов в развитии классицизма обусловливается не только тем, что первый развивался, так сказать, в контексте с барокко и в своеобразном соотношении с ним [11], а второй возник в процессе преодоления в одних странах искусства рококо, а в других — позднего барокко. Были и различия, пожалуй, более существенные, непосредственно связанные с кругом художественных идей и с особенностями социальной функции классицизма в 17 и 18 веках. Обращение к античности как к норме и художественному образцу, утверждение примата долга над чувством, возвышенная отвлеченность стиля, пафос разума, порядка и гармонии — суть общие черты классицизма как в 17, так и в 18 веке. Однако в 17 веке классицизм складывался в условиях консолидации нации в рамках абсолютистской монархии, в рамках дворянского абсолютизма и не поднимался до открытого отрицания тех социальных отношений, которые лежали в основе этого строя. Антифеодальная же направленность прогрессивной линии в классицизме 18 века была выражена гораздо ярче. Классицизм 18 века не только продолжал, апеллируя к почерпнутым из античности примерам, утверждать величие победы разума над чувством, долга над страстью. Античное искусство объявлялось в 18 веке нормой и идеальным образцом и потому, что в нем, по мнению идеологов классицизма, нашли свое наиболее гармоническое и совершенное воплощение постоянные, исконные добродетели, свойственные человеку, живущему в разумном, свободном обществе городов-республик античности. В зависимости от меры и глубины прогрессивности того или другого представителя классицизма 18 века либо подчеркивалось эстетическое и нравственное превосходство идеала облагороженной естественности и изящной простоты нового направления по сравнению с фривольностью позднего рококо или усложненной пышностью позднего барокко, либо акцентировался гражданский пафос классицизма.

Развитие в духе последовательной гражданственности и воинствующей революционности принципов классицизма было осуществлено в творчестве Давида, преодолевшего сословно-мещанскую узость и сентиментальное морализирование, свойственное более раннему этапу в формировании мировоззрения третьего сословия. Давид в своих картинах воспевал гражданскую доблесть героев республиканского Рима, призывая «друзей свободы» вдохновляться их высоким примером. Принципы революционного классицизма конца 18 в. связаны, однако, с рождением в период революции следующей исторической эпохи. Во французском зодчестве второй половины века наряду с более элегантно-камерными формами классицизма, так называемого стиля Людовика XVI, в творчестве Суфло закладываются основы и более строгого, собственно монументально-гражданственного понимания задач архитектуры.

В большинстве остальных европейских стран классицизм не имел столь последовательно революционного характера, как накануне и в первые годы революции во Франции.

В России в величавых гражданских сооружениях (гениальные проекты Баженова, творчество Деламота и Кваренги), а также в более изящно-простом искусстве Фельтена и Камерона, в монументально-героических скульптурах Козловского утверждался идеал благородной разумности и гражданского патриотизма, не вступивший еще в открытое противоречие с государственным устройством Российской державы. В Германии художественная практика классицизма носила более ограниченный и компромиссный характер. Окрашенное элементами сентиментализма и созерцательности искусство Менгса и слащавое творчество Анжелики Кауфман представляли собой то крыло в классицизме, которое выражало в сфере искусства попытки старого режима модернизироваться и приспособиться к новым веяниям времени.

Следует отметить, что классицизм, ставший господствующим стилем в зодчестве и отчасти в скульптуре и живописи, не добился гегемонии в области литературы. Как реалистическая сторона классицизма, так и его некоторая рационалистическая отвлеченность были подхвачены главным образом театром трагедии Вольтера. Заметное влияние классицизм оказал и на поэзию (Шенье). Такие формы литературы, как роман и повесть, непосредственно связанные с анализом противоречий реальной жизни, продолжали развиваться в более последовательно и открыто реалистических художественных формах.

Наряду с классицизмом в культуре второй половины 18 в. получили развитие такие направления, как сентиментализм и так называемое предромантическое движение в искусстве. Эти направления наиболее полно воплотились в поэзии, театре, прозаической литературе. В изобразительных искусствах их влияние было менее заметным и, особенно во Франции, менее плодотворным. Если классицизм выражал преимущественно высокие гражданские и этические идеалы эпохи в их наиболее всеобщей и отвлеченной форме, то сентиментализм и предромантизм обращались непосредственно к утверждению ценности личного мира чувств человека или драматичности его конфликтов с окружающей действительностью.

Стерн в своем «Сентиментальном путешествии» не только отвергает сословную и реакционную этику старого режима, но и высмеивает уже проявившие себя в Англии ханжество и пошлость буржуазной морали. В Германии движение «бури и натиска», иногда характеризуемое как предромантизм, занимает резко полемическую позицию по отношению к немецкому классицизму, рассудочно-рациональному, идейно робкому и половинчатому. «Буря и натиск»—движение, к которому примыкали молодой Шиллер и Гёте, было проникнуто антифеодальным обличительным пафосом.

Во Франции, где со второй половины 18 в. назревал решительный революционный взрыв, где буржуазия обладала большими культурными традициями и достаточной социальной мощью, основная линия развития искусства вела к зарождению полного гражданского пафоса революционного классицизма Давида. В 1780-е гг. во Франции складывается непосредственно предреволюционная ситуация. Буржуазная революция 1789 года заключила собой целую эпоху в истории человечества и открыла путь новому этапу в развитии общества и его художественной культуры.

Искусство Италии

Н.А.Белоусова

Искусство 18 века (по итальянски сеттеченто) представляло собой завершающий этап многовековой эволюции великого классического искусства Италии. Это время всеевропейской популярности итальянских художников. Петербург, Мадрид, Париж, Лондон, Вена, Варшава — не было ни одной европейской столицы, куда бы не приглашали итальянских мастеров, где бы они, выполняя заказы королевских дворов и знати, не работали в качестве архитекторов и скульпторов, фрескистов или театральных декораторов, пейзажистов или портретистов.

Столь широкий резонанс итальянской художественной культуры в данный период было бы неправильно объяснять тем, что ее мастера стали на путь принципиально новых художественных открытий, как это было в эпоху Возрождения и в 17 столетии. Скорее можно сказать, что итальянские мастера подчас уступали в смысле исторической перспективности своих достижений художникам других стран, например Франции и Англии. Более того, итальянские зодчие и живописцы были теснее, нежели художники других национальных школ, связаны с характером образного мышления и языком форм мастеров предшествующего, 17 столетия. Всеевропейскому успеху итальянцев содействовал в первую очередь чрезвычайно высокий общий уровень их искусства, впитавшего многовековые плодотворные традиции великих предшествующих эпох, затем равномерно высокая развитость всех видов пластических искусств и наличие в Италии большого числа даровитых мастеров.

Наиболее ценные достижения итальянского искусства 18 в. связаны не только с архитектурой и монументально-декоративной живописью, где решающую роль сыграл такой великий мастер, как Тьеполо, но и с различными жанрами станковой живописи (прежде всего с архитектурным пейзажем), с театрально-декорационным искусством и с графикой. Помимо идейно содержательных сторон, яркого и образного отражения эпохи главные достоинства его заключались в исключительно высоком художественном качестве, виртуозном живописном мастерстве, благодаря чему престиж блестящей итальянской маэстрии оставался чрезвычайно высоким.

Одной из причин широкого распространения итальянских мастеров по странам Европы было также то, что они не могли полностью найти себе применение на родине. Истощенная войнами, Италия превратилась с конца 17 — начала 18 в. не только в политически раздробленную, но и в почти разоренную страну. Ее южная часть была подчинена испанским Бурбонам; Тосканой управляли члены дома Габсбургов, Ломбардия находилась в руках Австрии. Феодальные порядки, господствовавшие на землях, принадлежавших духовенству и аристократии, рост цен, низкая заработная плата рабочих, занятых в мануфактурах,—все вызывало недовольство и брожение народных масс, выливавшееся в неорганизованные восстания бедноты, которые не могли иметь успеха в условиях подчинения страны чужеземцам и из-за ее экономической отсталости. Свою государственную самостоятельность сохранили лишь Венецианская республика и Папская область с её столицей Римом. Именно Венеция и Рим сыграли наиболее выдающуюся роль в духовной и художественной жизни Италии 18 века.

Хотя в сравнении с блестящим расцветом 17 столетия итальянская архитектура 18 века обнаруживает определенный спад, она дала все же немало интересных решений. Даже в тяжелых экономических условиях этого столетия итальянцы сохранили столь свойственную им страсть к возведению огромных величественных сооружений, равно как и монументальный язык архитектурных форм. И все же в блеске отдельных прославленных памятников этого времени ощущается скорее своего рода инерция прежнего грандиозного размаха строительной деятельности, нежели органическое соответствие условиям реальной действительности. Эта зависимость от прошлого, выраженная в Италии сильнее, чем во многих других национальных художественных школах Европы, сказывалась здесь, в частности, в преобладающей роли стиля барокко, очень медленно отступавшего перед ростками новой классицистической архитектуры.

Тесная, по существу, неразрывная связь с архитектурой 17 в. особенно заметна в памятниках Рима. Римские зодчие первой половины 18 в. сохранили крупный градостроительный масштаб своего мышления. Более скромные, нежели прежде, экономические возможности были использованы ими для создания отдельных крупных сооружений, достойно завершивших ряд известных архитектурных комплексов и ансамблей.

Пьетро Пассалаква и Доменико Грегорини. Фасад церкви Сайта Кроче ин Джерузалемме в Риме. Начат в 1743 г.

Алессандро Галилеи. Фасад церкви Сан Джованни ин Латерано в Риме. 1733-1736 гг.

В 18 веке были возведены фасады двух знаменитых раннехристианских базилик Рима — Сан Джованни ин Латерано (1736) и Санта Мария Маджоре (1734—1750), которые занимают господствующее положение в архитектуре прилегающих к ним площадей. Строитель фасада латеранской базилики — Алессандро Галилеи (1691— 1736) в качестве прообраза для него избрал фасад римского собора св. Петра, созданного Карло Мадерной. Но, в отличие от последнего, он дал более артистическое решение сходной темы. В его двухэтажном фасаде с огромными прямоугольными и арочными проемами и колоссальным ордером полуколонн и пилястр большая, нежели у Мадерны, строгость и ясность массивных архитектурных форм резче оттенена беспокойным движением венчающих фасад огромных статуй. Наружный облик церкви Сайта Мария Маджоре, фасад которой возведен по проекту Фердинандо Фуга (1699—1781), свидетельствует об облегчении и успокоении барочных архитектурных форм. Фуга был также строителем и нарядного палаццо дель Консульта (1737) — образца римской дворцовой архитектуры 18 века. Наконец, фасад церкви Санта Кроче ин Джерузалемме дает пример ярко индивидуального решения барочного церковного фасада в том аспекте, который еще со времен Джезу увлекал многих итальянских зодчих.

В римском зодчестве этого времени можно встретить и пример площади, представляющей собой как бы своеобразный открытый вестибюль перед церковным Зданием. Такова очень небольшая по размерам площадь Сант Иньяцио, где по контрасту с криволинейными очертаниями окружающих ее кирпичных фасадов, прихотливым изяществом своих форм, стоящих ближе к рококо, чем к барокко, Эффектно выделяется внушительный каменный массив фасада церкви Сант Иньяцио, сооруженной в предшествующем столетии.

Алессандро Спекки и Франческоде Санктис. Лестница Испанской площади в Риме. 1721-1726 гг. Общий вид.

К наиболее захватывающим памятникам Рима принадлежит знаменитая Испанская лестница, сооруженная архитекторами Алессандро Спекки (1668— 1729) и Франческо де Санктисом (ок. 1623—1740). Принцип живописной террасной композиции, разработанный зодчими барокко при создании дворцово-парковых ансамблей, здесь впервые использован в условиях городской застройки. Разбитая по крутому откосу, широкая лестница объединяет в целостный ансамбль расположенную у подножия холма площадъ Испании с магистралями, проходящими через площадь, размещенную на вершине этого холма перед двухбашенным фасадом церкви Сан Тринита деи Монти. Грандиозный каскад ступеней, то сливающийся в единый стремительный поток, то разветвляющийся на отдельные марши, которые сбегают сверху вниз по сложному криволинейному руслу, отличается исключительной живописностью и богатством пространственных аспектов.

Никколо Сальви. Фонтан Треви в Риме. 1732-1762 гг. Скульптура Пьетро Браччи. Центральная часть.

Декоративные тенденции позднего барокко торжествуют в прославленном Фонтане Треви (1732—1762), созданном архитекторам Никколо Сальви (ок. 1697—1751). Помпезный фасад палаццо Поли использован здзсь как фон для огромного пристенного фонтана и воспринимается как своего рода архитектурная декорация, неразрывно связанная со скульптурой и бурно низвергающимися водными потоками.

Луиджи Ванвителли. Королевский дворец в Казерте. 1752-1774 гг. Вестибюль.

В качестве одного из наиболее интересных сооружений в южных областях Италии должен быть назван королевский дворец в Казерте близ Неаполя, построенный Луиджи Ванвителли (1700—1773). Это грандиозное по своим масштабам многоэтажное здание представляет собой в плане гигантское каре с крестообразно пересекающимися внутри него корпусами, которые образуют четыре больших внутренних двора. В месте пересечения корпусов помещен колоссальный двухъярусный вестибюль в котором сходятся идущие с разных сторон огромные по протяженности галлереи и величественные парадные лестницы.

Филиппо Ювара. Охотничий замок в Ступиниджи близ Турина. 1729- 1734 гг. Главный корпус.

В более исторически-перспективных формах развивалось зодчество в северных областях Италии — в Пьемонте и Ломбардии, где в экономике и культуре явственнее обнаруживаются прогрессивные тенденции. Крупнейшим архитектором здесь был Филиппо Ювара (1676—1736), уроженец Сицилии, работавший в Турине, Риме и других городах и закончивший свой творческий путь в Испании. Ювара — автор многих разнохарактерных построек, но в целом эволюция его творчества следует от пышных композиционно сложных сооружений к большей простоте, сдержанности и ясности архитектурного языка. Ранний его стиль представляет фасад палаццо Мадама в Турине (1718—1720). Больше легкости и свободы в так называемом охотничьем замке Ступиниджи близ Турина (1729—1734) — огромном загородном дворце, чрезвычайно сложном и прихотливом по своему плану (который приписывается французскому архитектору Бофрану). Сильно вытянутые низкие крылья дворца контрастируют с поставленным в их пересечении высоким центральным корпусом, увенчанным причудливым куполом, над которым возвышается фигура оленя. Другая известная постройка Ювары — необычайно эффектно расположенный на высоком холме монастырь и церковь Суперга в Турине (1716—1731) — по своим форхмам предвещает поворот к классицизму.

Джузеппе Пьермарини. Театр делла Скала в Милане.Продольный разрез.

В своих законченных формах классицизм явственнее всего выражен в творчестве миланского архитектора Джузеппе Пьермарини (1734—1808), из многих построек которого наиболее известная — театр делла Скала в Милане (1778). Это одно из первых в европейской архитектуре театральных зданий, рассчитанных на огромное число зрителей (зал его вмещает свыше трех с половиной тысяч человек), ставшее затем по своим архитектурным и техническим качествам образцом для многих оперных театров нового времени.

С 1680-х гг. истощенная войнами Венецианская республика, утратив в борьбе с турками свое господство на Средиземном море, начала одно за другим терять свои владения на Востоке, и ее экономический упадок стал явным и неизбежным. К тому же аристократизация и застылость форм государственного аппарата породила острые социальные противоречия и неоднократные попытки со стороны буржуазно-демократической части венецианского общества изменить этот режим путем радикальных проектов его переустройства. Но хотя значительных успехов Эти попытки не имели, не следует думать, что Венеция полностью исчерпала свои возможности. Здесь крепла новая буржуазия, вырастал слой интеллигенции, в силу чего культура венецианского сеттеченто была проникнута сложными и противоречивыми явлениями. Особенно ярким примером в этом отношении может служить не столько живопись, сколько литература и драматургия того времени.

Венеция сохранила свойственный только ей особый блеск жизни, которая в 18 в. приобрела даже какой-то лихорадочный характер. Праздники, карнавалы, маскарады, когда все сословия в городе уравнивались и под маской нельзя было отличить патриция от плебея, продолжались почти в течение всего года и привлекали в Венецию толпы путешественников, среди которых были короли, представители знати, музыканты, художники, артисты, писатели и просто искатели приключений.

Наравне с Парижем Венеция задавала тон в литературной, театральной и музыкальной жизни 18 столетия. Как и в 16 в., так и теперь она оставалась важным центром книгопечатания. Здесь находились семнадцать драматических и оперных театров, музыкальные академии, четыре женских приюта для сирот— «консерватории», превращенные в превосходные музыкально-вокальные школы. Своими музыкальными триумфами Венеция превосходила Неаполь и Рим, создав непревзойденные школы органной и скрипичной игры, наводняя своими удивительными певцами международный музыкальный мир того времени. Здесь жили и работали выдающиеся композиторы и музыканты. Театры Венеции были переполнены, церковные службы, где пели монастырские хоры и солистки-монахини, посещались как театры. В Венеции и Неаполе наравне с драматическим театром получила развитие также и реалистическая комическая опера, отражавшая городской быт и нравы. Выдающийся мастер этого жанра Галуппи был близок по духу своего творчества к крупнейшему драматургу 18 в. Карло Гольдони, с чьим именем был связан новый этап в истории европейского театра.

Гольдони в корне преобразовал комедию масок, влив в нее новое содержание, дав ей новое сценическое оформление, разработав два основных драматических жанра: комедию нравов из буржуазно-дворянской жизни и комедию из народного быта. Несмотря на то, что Гольдони выступал как враг аристократии, его пьесы пользовались в Венеции одно время огромным успехом, пока он не был вытеснен с венецианской сцены своим идейным противником — драматургом и поэтом, обедневшим венецианским графом Карло Гоцци. Последний снова обратился в своих театрально-романтических пьесах («фьябах»)— «Любовь к трем апельсинам», «Принцесса Турандот», «Король Олень»—к наследию импровизационной комедии масок. Однако главная роль в развитии итальянской драматургии принадлежала не им, а комедиям Гольдони, чье реалистическое творчество было связано с новыми просветительскими идеями.

Театральное искусство Венеции отразилось также и на характере ее архитектуры и особенно декоративной живописи. Развитие последней в немалой мере было сопряжено с огромным спросом на пышные театрально-декоративные росписи церквей и особенно дворцов не только у венецианской.знати, но и за пределами Италии. Но наряду с этим направлением в венецианской живописи получил развитие и целый ряд других жанров: бытовой жанр, городской пейзаж, портрет. Подобно операм Галуппи и комедиям Гольдони, они отражали будни и праздники венецианской жизни.

Связующим звеном между искусством 17 и 18 столетий в Венеции служит творчество Себастьяно Риччи (1659—1734). Автор многочисленных монументальных и станковых композиций, он во многом опирался на традиции Паоло Веронезе, примером чего могут служить такие его произведения, как «Мадонна с младенцем и святыми» (1708 г.; Венеция, церковь Сан Джордже Маджоре) л «Великодушие Сципиона» (Парма, университет), даже в иконографическом отношении восходящие к 16 веку. Хотя он отдал дань официальной патетике барокко, в его созданиях больше живости и привлекательности, чем у большинства итальянских живописцев этого направления. Темпераментная живописная манера, яркие краски в сочетании с повышенной театральностью образов сделали его популярным не только в Венеции, но и за ее пределами, в частности в Англии, где он работал вместе со своим племянником и учеником — пейзажистом Марко Риччи (1679—1729).

Последний обычно писал пейзажи в композициях Себастьяно Риччи, и такой совместной работой обоих мастеров явилась большая картина «Аллегорическая гробница герцога Девонпнгрского» (Бирмингем, Институт Барберра), напоминающая пышную кулисно-театральную декорацию. Пейзажные работы самого Марко Риччи — это романтические по настроению композиции, выполненные в широкой живописной манере; в них можно уловить некоторые черты общности с пейзажами Сальватора Роза и Маньяско.

Начальный этап венецианской живописи 18 в. представляет творчество Джованни Баттиста Пьяцетты (1683—1754). Он учился у болонского живописца Джузеппе Мария Креспи, восприняв его живую своеобразную манеру письма с широким применением светотени. Свежее и сильное воздействие реализма Караваджо также отразилось в его картинах. Пьяцетта сдержан и изыскан в своей палитре, в которой преобладают глубокие, подчас словно пылающие изнутри краски — каштаново-красные, коричневые, черные, белые и серые. В его алтарном образе в церкви Джезуати в Венеции — «Св. Винцент, Гиацинт и Лоренцо Бертрандо» (ок. 1730), с тремя фигурами святых, расположенными по восходящей кверху диагонали, — черный, белый и серый хитоны его персонажей образуют поразительную по своей гармоничности и тонкой монохромности цветовую гамму.

Джованни Баттиста Пьяцетта. Св. Иаков, ведомый на казнь. 1717 г. Венеция, церковь Сан Стае.

Другие композиции на религиозные темы — «Св. Иаков, ведомый на казнь» и плафон в венецианской церкви Сан Джованни э Паоло (1725—1727)— также исполнены художником в широкой живописной манере. Пьяцетта—художник переходного времени; пафос его картин на религиозные сюжеты и вместе с тем полнокровный реализм и жизненность образов, глубокая светотень, одухотворенность и подвижность всей живописной ткани, сочные горячие краски, а порой изысканные цветовые сочетания — все это отчасти сближает его искусство с тем направлением итальянской школы 17 в., которое было представлено Фетти, Лиссом и Строцци.

Кисти Пьяцетты принадлежит много жанровых картин, однако в них слабо выражено бытовое начало, их образы неизменно подернуты романтической дымкой и овеяны тонким поэтическим чувством. Даже такая чисто жанровая трактовка библейского сюжета, как, например, в его «Ревекке у колодца» (Милан, Брера), приобретает у Пьяцетты лирико-романтический оттенок. Откинувшись в испуге на край каменного бассейна, прижимая к груди блестящий медный кувшин, Ревекка с испугом взирает на слугу Авраама, который предлагает ей жемчужную нить. Его затененная фигура в каштаново-коричневой одежде контрастирует с сияющими золотыми, золотисто-розовыми и белыми тонами, образующими красочный силуэт фигуры Ревекки. Срезанные рамой головы коров, собаки и верблюда в левой части картины, живописные фигуры крестьянок позади Ревекки (одна из них с пастушеским посохом) вносят в картину оттенок пасторали.

Джованни Баттиста Пьяцетта. Гадалка. Ок. 1740 г. Венеция, галлерея Академии.

К наиболее известным жанровым композициям Пьяцетты относится «Гадалка», (Венеция, Академия). Ему принадлежит также ряд портретов.

Джованни Баттиста Пьяцетта. Знаменосец и барабанщик. Рисунок. Ок. 1735 г. Венеция, галлерея Академии.

Творчество Пьяцетты, однако, не исчерпывается только его картинами. Он автор великолепных рисунков, среди которых есть и подготовительные эскизы и законченные композиции, исполненные карандашом и мелом. Большинство из них — женские и мужские головы, изображенные то в фас, то в профильных или трехчетвертных поворотах, трактованные в объемной светотеневой манере, поразительные по необычайной жизненности и мгновенной точности запечатленного облика («Мужчина в круглой шапочке», «Знаменосец и барабанщик», Венеция, Академия, см.иллюстрации).

Грандиозный размах монументально-декоративного искусства сеттеченто связан в первую очередь с именем Джованни Баттиста Тьеполо (1696—1770), стиль которого формировался под воздействием его учителя Пьяцетты и Себастьяно Риччи. Пользуясь огромной прижизненной славой, Тьеполо работал не только в Италии, но в Германии и в Испании. Его композиции украшали собой также царские дворцы и усадьбы в России 18 в. Использовав лучшие традиции декоративной живописи Ренессанса и 17 столетия, Тьеполо чрезвычайно усилил в своем творчестве театрально-зрелищную сторону, сочетая ее при этом с живым восприятием действительности. Не утрачивая никогда ее ощущения, Тьеполо объединял острое чувство реальных явлений с теми принципами условности, которые характерны для монументально-декоративной живописи. Эти взаимопроникающие друг в друга начала определили своеобразие его художественного языка. Однако черты жизненной правды в изображении отдельных событий и персонажей не сочетались в творчестве Тьеполо с углубленно психологическим раскрытием художественных образов, что в целом приводило к известной повторяемости отдельных приемов и составляло ограниченную сторону его искусства.

Плодовитость художника была неисчерпаема; его блестящая творческая деятельность продолжалась более полувека. Кисти Тьеполо принадлежит огромное количество фресок, алтарных образов, станковых картин, множество рисунков; он был также одним из замечательнейших мастеров офорта.

Примером раннего периода деятельности Тьеполо, который начал работать около 1716 г., могут служить фрески в венецианской церкви дельи Скальци —

«Апофеоз св. Терезы» (1720—1725), где он впервые вводит свои новые пространственно-декоративные решения, ряд станковых картин на мифологические темы (среди них большое полотно «Похищение сабинянок», ок. 1720; Эрмитаж) и особенно десять огромных декоративных панно, написанных художником для украшения дворца венецианского патриция Дольфино (ок. 1725).

Пять полотен из этой серии — «Триумф императора», «Муций Сцевола в лагере Порсенны», «Кориолан под стенами Рима» и другие — находятся в собрании Эрмитажа. Сильная и выразительная передача героических сюжетов, пластическая, жизненно убедительная трактовка фигур, пространственная живописная композиция, построенная на ярких красочных контрастах с применением светотеневых эффектов, свидетельствуют о рано созревшем мастерстве Тьеполо.

К 1726 г. относятся фрески в архиепископском дворце в Удине, написанные главным образом на библейские темы. Тридцатилетний Тьеполо выступает в них уже как опытный художник, обладающий замечательным колористическим мастерством, примером чего могут служить «Явление ангела Сарре», «Явление трех ангелов Аврааму» и особенно фреска «Жертвоприношение Авраама»; по позам и жестам библейских персонажей они напоминают пышный спектакль.

Обращаясь к станковой живописи, Тьеполо создает не менее импозантные декоративные композиции, такие, как написанная в конце 1730-х гг. большая трехчастная картина для церкви Сан Альвизе в Венеции — «Путь на Голгофу», «Бичевание Христа» и «Венчание тернием», где яркие и блестящие краски сменяются сумрачным и глубоким колоритом, композиция становится пространственнее и динамичнее, а жизненная убедительность его образов выражается еще сильнее, чем во фресках.

Блестящий расцвет декоративного таланта Тьеполо наступает с начала 1740-х гг., когда он пишет ряд мифологических картин, среди них «Триумф Амфитриты» (Дрезден) — морской богини, безмятежно возлежащей на колеснице в форме раковины, которую кони и морские божества стремительно мчат по бирюзово-зеленым волнам. В общей изысканной красочной гамме ярким пятном выделяется натянутый ветром, как парус, красный плащ Амфитриты.

Джованни Баттиста Тьеполо. Мученичество св. Агаты. Ок. 1756 г. Берлин.

Джованни Баттиста Тьеполо. Мученичество св. Агаты. Фрагмент. Ок. 1756 г. Берлин.

В 1740—1750-е гг. Тьеполо создает один за другим замечательные декоративные циклы, алтарные образы и небольшие станковые картины. Семьи венецианских патрициев, равно как монастыри и церкви, состязаются между собой в стремлении обладать произведениями его кисти.

Головокружительно высокие церковные плафоны художник превращал в бездонные небесные пространства с клубящимися облаками, где над головами молящихся реяли легкокрылые ангелы и святые. Религиозные и мифологические сюжеты сменялись пышными празднествами, бракосочетаниями, пирами и триумфами. В своих композициях художник достигал удивительных эффектов «дневного» освещения путем соотношения белых тонов с бледно-голубыми и серыми полутонами, а глубокие пространственные паузы, отделяющие архитектурные формы и потоки человеческих фигур друг от друга, создавали ощущение воздушной легкости и невесомости. Тонкая, нежная гармония его красок, живое ощущение цвета, динамичность композиций, неисчерпаемая живописная фантазия, смелое решение сложнейших перспективных задач — все это поражало современников Тьеполо в той же мере, в какой это удивляет нас и сейчас.

Между 1740—1743 гг. им написаны огромные плафонные композиции для венецианских церквей Джезуати, дельи Скальци, скуолы дель Кармине и других. Следует остановиться на росписи церкви дельи Скальци — самой грандиозной по размерам и наиболее величественной фреске, исполненной в эти годы Тьеполо совместно с художником Менгоцци Колонна, который был квадратуристом, то есть живописцем, исполнявшим орнаментальные части и архитектурную роспись в композициях Тьеполо. Внутреннее убранство церкви, сооруженной Лонгеной в 17 в., отличалось чисто барочной пышностью, равноценно завершенной великолепным плафоном Тьеполо с огромной композицией «Перенесение дома мадонны в Лорето» (плафон этот был разрушен в 1918 г.). Роспись потолка, как бы продолжавшая реальную архитектурную отделку церковных стен, обрамляла огромную фреску, построенную на сопоставлении световых планов различной интенсивности и глубины, что создавало иллюзию бесконечного небесного пространства, озаренного светом. Изображение разворачивалось почти параллельно плоскости потолка, а не в его глубину, как это делали декораторы 17 в. Помещая главную сцену «Перенесения» не в центр плафона, а у его края и оставляя остальное пространство почти незаполненным, Тьеполо достигает полной иллюзии стремительного воздушного полета массы человеческих фигур. Некоторые из фигур отделены от центральной сцены и помещены на фоне обрамления фрески, как, например, фигура, олицетворяющая собой ересь и падающая вниз головой на зрителя. Этими эффектами художник как бы соединяет небесную сцену с реальным интерьером церкви. Подобные живописные обманы зрения отвечали характеру венецианского богослужения 18 столетия, которое представляло собой своего рода парадный церковный спектакль, проникнутый в большей степени светскими, нежели религиозными настроениями.

Джованни Баттиста Тьеполо. Роспись Большого зала палаццо Лабиа в Венеции. После 1745 г.

Ко времени после 1745 г. относятся замечательные фрески Тьеполо в венецианском палаццо Лабия, где художник ближе всего соприкасается с декоративными принципами Веронезе. На двух фресках, расположенных на противоположных стенах Большого зала, изображены «Пир Антония и Клеопатры» и «Встреча Антония и Клеопатры». На потолке представлен ряд аллегорических фигур.

Входя в просторный бальный зал палаццо Лабия, зритель утрачивает ощущение реального архитектурного пространства, потому что его пределы раздвинуты живописной декорацией, превратившей стены венецианского палаццо в роскошное театральное зрелище. Тьеполо умело использовал пространство стены между двумя дверями и двумя окнами над ними, сочетав таким образом реальную архитектуру с иллюзорной. В сцене «Пира» ступени, на которых спиной к зрителю изображен карлик, ведут на широкую мраморную террасу с колоннадой коринфского стиля и хорами, под сенью которых пируют египетская царица и римский полководец. Клеопатра, желая доказать Антонию свое презрение к богатству, бросает бесценную жемчужину в бокал с уксусом, где она должна без следа раствориться. Соотношение человеческих фигур с перспективным построением сцены передано безупречно. Композиция, насыщенная светом и воздухом, построена по двум пересекающимся диагоналям, уводящим взгляд зрителя в глубину; зритель словно приглашается вступить на террасу и принять участие в пиршестве. Интересно, что середина фрески не заполнена фигурами,—художник дает здесь эффектную пространственную паузу.

Насколько эта фреска исполнена спокойствия, настолько все фигуры во «Встрече Антония и Клеопатры» охвачены движением. Не преследуя цели быть верным исторической правде, Тьеполо превращает своих героев скорее в актеров, одетых к тому же по венецианской моде 16 столетия. Эти эпизоды из истории Антония и Клеопатры представляли такой благодарный материал для творческой фантазии Тьеполо, что он оставил множество их вариантов в своих монументальных и станковых полотнах. Таковы «Пир Антония и Клеопатры» в музеях Мельбурна, Стокгольма и Лондона, «Встреча Антония и Клеопатры» в Эдинбурге и Париже.

В 50—60-е годы живописное мастерство Тьеполо достигает огромной высоты. Его колорит становится необычайно изысканным и приобретает нежные оттенки кремового, золотого, бледно-серого, розового и лилового.

К этому периоду относятся его фрески в епископском дворце в Вюрцбурге (см. Искусство Германии). Работая там в течение трех лет, между 1751 —1753 гг., Тьеполо создает великолепные декоративные росписи, полностью согласуя их с архитектурным замыслом дворца. Их помпезный театральный характер отвечает фантастической и несколько вычурной архитектурно-скульптурной отделке императорского зала. На плафоне изображен Аполлон на колеснице, мчащий по облакам Беатриче Бургундскую к ее жениху Фридриху Барбароссе. Подобный мотив не раз встречался у декораторов 17 в. (у Гверчино, Луки Джордано и других), но нигде он не достигал такого пространственного охвата, такой сияющей бездонности атмосферы, такого блеска в передаче движения парящих фигур.

Джованни Баттиста Тьеполо. Бракосочетание Барбароссы. Фреска епископского дворца в Вюрцбурге. 1751-1753 гг.

Над карнизом короткой стены зала, умело используя освещение, Тьеполо помещает фреску, изображающую бракосочетание Барбароссы. В сложной интерьерной композиции с мотивами в духе Веронезе он представляет многолюдную свадебную церемонию, написанную в звучных и радостных тонах — сине-голубых, малиновых, желтых, зеленых, серебристо-серых.

Помимо этих фресок Тьеполо расписал огромный, около 650 кв. м, плафон над дворцовой лестницей, где изобразил Олимп. Нерасчлененную поверхность потолка он как бы «проломил» насквозь, превратив ее в безграничное небесное пространство. Поместив среди несущихся облаков Аполлона, он по карнизу вокруг стен изобразил олицетворения разных частей света — Европу в виде женщины, окруженной аллегорическими фигурами наук и искусств (отдельным персонажам придан портретный характер; среди них он изобразил самого себя, своего сына Джованни Доменико и помощников), Америку, Азию и Африку с изображениями животных и своеобразных архитектурных мотивов. Этот плафон — также одна из вершин декоративного искусства 18 века.

По возвращении в Венецию Тьеполо, бывший в зените своей славы, становится президентом Венецианской Академии живописи и в течение двух лет руководит ее деятельностью.

К лучшим созданиям декоративного гения Тьеполо относятся его фрески в Виченце в вилле Вальмарана, относящиеся к 1757 г., где художник работал с учениками и своим сыном Джованни Доменико Тьеполо (1727—1804). В росписях этой виллы, где Тьеполо обращается к новым декоративным решениям, его стиль приобретает особую утонченность и великолепие. Художник строит теперь свои композиции параллельно плоскости стены, возвращаясь снова к традициям Веронезе. Стенная плоскость превращается в античный перистиль, сквозь колонны которого открывается вид на прекрасный пейзаж. Большие пространственные паузы между фигурами, обилие света, белые, лимонно-желтые, бледно-розовые, нежно-фиолетовые, светло-коричневые, изумрудно-зеленые тона его палитры придают живописному ансамблю виллы Вальмарана ясный и радостный характер, проникнутый ярко жизненным ощущением образов античной и ренессансной поэзии.

Во фресках главного зала виллы — так называемого Палаццо — запечатлены сцена, «Жертвоприношение Ифигении» и связанные с этим эпизоды. Три других зала были расписаны фресками на темы, заимствованные из «Илиады» Гомера, «Энеиды» Вергилия и поэм Возрождения—«Неистового Роланда» Ариосто и «Освобожденного Иерусалима» Торквато Тассо. Во всех этих сценах много движения, легкости, изящества и эмоциональности, подсказанной драматизмом литературных сюжетов, избранных Тьеполо.

Джованни Баттиста Тьеполо и Джованни Доменико Тьеполо. Менуэт. Фрагмент. 1757 г. Париж, Лувр.

Джованни Доменико Тьеполо. Офорт из серии «Бегство в Египет». 1753 г.

Интересно, что великий немецкий поэт Гёте, посетив эту виллу, сразу же отметил в ней наличие двух стилей — «утонченного» и «натурального». Последний особенно выражен в творчестве Джованни Доменико Тьеполо, который в 1757 г. расписал ряд комнат соседнего с виллой «Дома для гостей» (так называемой Форестьеры). Долгое время работы отца и сына Тьеполо шли под одним именем; теперь черты творческого облика молодого Тьеполо определились более четко. Так, в его фресках виллы Вальмарана сильнее выражено жанрово-бытовое начало в противоположность стилю отца. Таковы его росписи «Крестьянский обед» или «Крестьяне на отдыхе» с широкими пейзажными фонами или красивый «Зимний пейзаж» с изображением двух пышно одетых венецианок. На других стенах представлены карнавальные эпизоды, служащие яркой иллюстрацией к нравам венецианской жизни 18 столетия. Тьеполо Младшему принадлежат также жанровые росписи в палаццо Редзонико в Венеции. Однако некоторые его жанровые работы считаются исполненными совместно с отцом. К его лучшим достижениям относится серия блестящих по технике офортов, каждый лист из которой изображает какой-либо эпизод бегства Иосифа и Марии с младенцем в Египет.

Джованни Баттиста Тьеполо. Портрет Антонио Риккобоно. Ок. 1745 г. Ровиго, Академия Конкорди.

Сам Джованни Баттиста Тьеполо известен также как портретист. Его портреты Антонио Риккобоно (ок. 1745; Ровиго, Академия Конкорди), Джованни Кверини (ок. 1749; Венеция, музей Кверини-Стампалья) очень ярки и выразительны по характеристике.

Джованни Баттиста Тьеполо. Св. Текла избавляет город Эсте от чумы. Фрагмент. Ок. 1759 г. Эсте, собор.

Около 1759 г. Тьеполо написал большой алтарный образ «Св. Текла избавляет город Эсте от чумы» (собор в Эсте), созданный в ином колористическом ключе, нежели его светские композиции. Глубокие темноватые тона подчеркивают драматическую напряженность этой сцены, образы которой созданы под воздействием великого венецианского живописца 16 в. Тинторетто.

Последние годы жизни Тьеполо проводит в Мадриде, по заказу испанского короля Карла III расписывая плафоны его дворца. Огромная фреска «Триумфы испанской монархии» (1764—1766) написана на потолке тронного зала. Как и в Вюрцбурге, плафон преображен в небесное пространство, обрамленное фигурными композициями, олицетворяющими испанские колонии и провинции. Однако он исполнен в более плоскостной манере, чем ранние декоративные циклы.

Особую область творчества Тьеполо составляют его блестящие по своему артистизму рисунки. Исполненные сангиной или пером с размывкой, они отличаются обобщенностью своих форм, напряженной динамикой и — при всей эскизной беглости графической манеры — большой драматической выразительностью. Часто они служат подготовительными эскизами к отдельным частям его больших композиций, иногда они имеют самостоятельное значение. Его рисунки мужских голов, переданных необычайно пластично, отмечены чувством жизненной правды и редкой наблюдательностью. У него встречаются также острые и выразительные карикатуры на духовенство, на венецианских щеголей, на персонажей комедии масок.

Джованни Баттиста Тьеполо. Офорт из серии «Scherzi di Fantasia». Ок. 1750 г.

В технике офорта Тьеполо выполнил различные мифологические, аллегорические и романтические сцены, смысл которых почти не поддается раскрытию. В них встречаются изображения астрологов, людей в восточных одеяниях, цыганок, воинов. Отличающиеся чрезвычайно живописной светотеневой манерой, эти офорты оказали известное влияние на графику крупнейшего испанского живописца рубежа 18—19 вв. Франсиско Гойи.

Связанный своим временем, Тьеполо не мог в своем творчестве подняться до той высокой меры человечности, глубины и цельности, которая была свойственна великим мастерам эпохи Ренессанса. Облик многих его героев основан на жизненных наблюдениях, примером чего может служить ряд его женских персонажей — Клеопатра, Армида, Амфитрита, — почти всегда восходящих к одному и тому же реальному прототипу — дочери венецианского гондольера Кристине, но не отличающихся подлинной внутренней значительностью. Содержательная сторона его яркого и праздничного искусства воплощена не столько в выразительности отдельных образов и персонажей, сколько во всем комплексе живописно-пластических мотивов, в их изумительном богатстве и изощренности.

Живопись Тьеполо не была в должной мере оценена в 19 в., так как она была далека от художественных задач, решавшихся в искусстве этого столетия. Лишь впоследствии Тьеполо занял достойное место в истории искусства как один из блестящих мастеров 18 в., создавший свой стиль и живописно-декоративную систему, завершившую собой многовековую эволюцию монументальной живописи классических художественных эпох.

Каналетто. Площадь перед церковью Сан Джованни э Паоло в Венеции. Ок. 1725 г. Дрезден, Картинная галлерея.

Для итальянской живописи 18 в. было характерно разделение ее по жанрам. Бытовой жанр, пейзаж, портрет получили в ней большое распространение, и художники специализировались каждый в своем виде искусства. Так, венецианский художник Пьетро Лонги (1702—1785) избрал своей специальностью изображение небольших галантных сцен, визитов, маскарадов, концертов, игорных домов, уроков танцев, народных развлечений, шарлатанов, редких зверей. Не всегда правильные по-рисунку, подчас довольно элементарные по колористическому решению, небольшие по размерам картины Лонги—«Урок танца» (Венеция, Академия), «За туалетом» (Венеция, палаццо Редзонико), «Носорог» (там же) — пользовались значительным успехом. Его повествовательная живопись, которую Гольдони называл сестрой своей музы, донесла до нас своеобразный и поэтический дух «века маски», беспечной уличной жизни, интриг, легкомыслия и развлечений, свойственный Венеции этого времени.

Джузеппе Гисланди (Фра Гальгарио). Мужской портрет. Начало 18 в. Милан, музей Полъди-Пеццоли.

Итальянский портрет был представлен рядом мастеров, из которых самым значительным был Джузеппе Гисланди, именовавшийся затем (после перехода в монашество) Фра Гальгарио (1655—1743). Уроженец Бергамо, он долго работал в Венеции, где изучал творчество Джорджоне, Тициана и Веронезе. Его кисти принадлежат многочисленные, главным образом мужские портреты, в которых сочетаются внешняя представительность и методы психологической характеристики, присущие барочным портретам, с изяществом, грацией и элегантностью, свойственными 18 веку. Замечательный колорист, усвоивший лучшие традиции венецианской живописи, Гисланди изображал позирующих ему нобилей в париках, огромных треугольных шляпах и богатых, расшитых золотом камзолах, используя в своей живописи яркие малиновые, фиолетовые, зеленые и желтые тона. Но он никогда не заслонял этой пышностью реалистической сущности портретного образа, Каждый из его портретов глубоко индивидуален, будь то мужской портрет, где очень ярко обрисована модель — кавалер с надменным лицом, полными чувственными губами и крупным носом (Милан, музей Польди-Пеццоли), или изящный портрет графа Виалетти в рост, или автопортрет, написанный в темных «рембрандтовских» тонах, или прелестный портрет мальчика (1732; Эрмитаж).

Алессандро Лонги (1733—1813) — сын Пьетро Лонги — известен главным образом как портретист. Придавая своим моделям парадный, праздничный облик, он стремится дать их характеристику через окружающие их предметы обстановки. Таков портрет знаменитого композитора Доменико Чимарозы (Вена, галлерея Лихтенштейн). Он изображен в пышном атласном плаще, с партитурой в руках, повернувшим к зрителю надменное и красивое, но лишенное глубокой выразительности молодое лицо, обрамленное белым париком. Рядом с ним на столе — виола д'амур, скрипка, флейта, рожок и чернильница с пером. Портрет Гольдони (Венеция, музей Коррер) написан в таком же духе: знаменитый драматург изображен в парадном костюме, окруженный атрибутами своей профессии.

Венецианская художница Розальба Каррьера (1675—1757) начала свою деятельность как миниатюристка, но широкую известность приобрела своими многочисленными портретами, исполненными пастелью. Ее колорит отличался большой нежностью и некоторой блеклостью тонов, что объяснялось специфичностью пастельной техники. Всю жизнь она писала портреты и поэтические аллегории. Не преследуя целей достичь полного сходства, она чрезвычайно льстила своим моделям, придавая им подчас сентиментально-аристократический характер, благодаря чему она пользовалась огромным успехом среди европейской знати 18 в. и была избрана членом Французской и Венецианской Академий.

Но самым значительным явлением среди различных жанров венецианской живописи 18 столетия был городской пейзаж, так называемая ведута (то есть вид), который соединял в себе элементы архитектурной картины и собственно пейзажа.

Венецианская видовая живопись была в первую очередь перспективной живописью, воспроизводящей реальные мотивы городского пейзажа. Однако каждому из ведутистов были присущи свой художественный язык и свое живописное видение, поэтому, несмотря на известную повторяемость и заимствование мотивов друг у друга, они никогда не были скучны и одинаковы. Влюбленные в красоту Венеции, они стали ее подлинными биографами и портретистами, передавая тонкое поэтическое очарование ее облика, запечатлевая в бесчисленных картинах, рисунках и гравюрах площади, каналы, усеянные гондолами, набережные, дворцы, праздничные гулянья и бедные кварталы.

Истоки венецианской ведуты следует искать в живописи 15 в., в произведениях Джентиле Беллини и Витторе Карпаччо, но тогда городской пейзаж не играл самостоятельной роли и служил художнику лишь фоном для праздничных хроник и повествовательных композиций.

В начале 18 в. Лука Карлеварис создает тип венецианского городского пейзажа, который, однако, по сравнению с работами последующих ведутистов имел довольно примитивный характер. Подлинным мастером в этой области был Антонио Канале, прозванный Каналетто (1697—1768).

Сын и ученик театрального художника Бернардо Канале, Антонио уехал из Венеции в Рим и познакомился там с творчеством римских пейзажистов и театральных декораторов, главным образом Паннини и семьи Биббиена. Его стиль сложился очень рано и не претерпел резко выраженных изменений на пути своего развития. Уже в ранней работе Каыалетто «Скуола дель Карита» (1726) ясно выразились принципы его художественного восприятия. В его городских пейзажах мало движения, в них нет ничего иллюзорного, изменчивого и непостоянного, тем не менее они очень пространственны; красочные тона образуют планы различной интенсивности, смягченные в своей контрастности светотенью. Каналетто пишет виды лагун, мраморные венецианские дворцы, каменное кружево аркад и лоджий, ржаво-красные и серовато-розовые стены домов, отражающихся в насыщенно зеленой или голубоватой воде каналов, по которым скользят разукрашенные золотом гондолы и снуют рыбачьи лодки, а на набережных толпится народ, виднеются праздные нобили в белых париках, монахи в сутанах, иностранцы и трудовой люд. С точным, почти режиссерским расчетом группирует Каналетто небольшие жанровые мизансцены; в них он жизненно достоверен, порой даже прозаичен и чрезвычайно скрупулезен в передаче деталей.

Пьетро Лонги. Носорог. 1751 г. Венеция, палаццо Редзонико.

«Большой канал в Венеции» (Флоренция, Уффици), «Площадь перед церковью Сан Джованни э Паоло в Венеции» (Дрезден), «Двор каменотеса» (1729—1730; Лондон, Национальная галлерея) относятся к лучшим произведениям Каналетто. Из его картин, находящихся в советских музеях, следует назвать «Прием французского посольства в Венеции» (Эрмитаж) и «Отъезд дожа на обручение с Адриатическим морем» (Музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина).

Приобретя широкую известность с 30-х гг. как художник, не знающий себе равных в своем жанре, Каналетто был приглашен в 1746 г. в Лондон, где по заказам английских меценатов написал ряд городских пейзажей, в которых его колорит, лишенный яркого и пластичного светотеневого освещения, утрачивает свою прежнюю звучность и разнообразие, становясь более притушенным и локальным. Таковы «Вид Уайтхолла», «Лондонское Сити под аркой Вестминстерского моста», «Праздник на Темзе» и ряд других.

Кроме живописи Каналетто большое внимание уделял гравюре, которая между 1740—1750 гг. получила в Венеции блестящее развитие. Почти все венецианские пейзажисты — Марко Риччи, Лука Карлеварис, Каналетто, Беллотто — были крупными мастерами офорта. То, чего подчас не хватало большим полотнам Каналетто — движение, одухотворенность всей живописной ткани, — полностью выступило в его офортах, проникнутых настоящим поэтическим чувством. Используя в них мастерскую линеарную технику, добиваясь глубоких и мягких светотеневых переходов посредством тонкой параллельной штриховки различной интенсивности, Каналетто одновременно с этим заставлял «работать» бумагу, прерывая слегка волнистые горизонтальные штрихи легкими вертикалями либо оттеняя ими светлые места. И небеса, и плывущие на них облака, как бы подгоняемые легким бризом, и вода, и деревья оживают на его гравюрах. Быстрые и смелые контуры, беглые штрихи придают жизненную подлинность и реальность его «Порту в Доло»— небольшой площади на берегу водного бассейна, по которой движется молодая пара — кавалер в парике и камзоле, ведущий под руку даму в пышном туалете, невольно вызывающая в памяти зрителя романтические образы Манон Леско и кавалера де Грие из повести аббата Прево.

Бернардо Беллотто (1720—1780) — племянник и ученик Каналетто — был также одним из выдающихся ведутистов 18 века. Четкое перспективное распределение планов, чрезвычайно большая, почти фотографическая точность в воспроизведении натуры, несколько заглаженная поверхность его картин придают им некоторую безжизненность, вызванную до известной степени тем, что Беллотто широко пользовался в своих работах отражениями камеры-обскуры. Его городские ведуты не отличаются широтой художественного обобщения, в них мало настроения, движения, воздушности, но они представляют большую художественно-документальную ценность. Помимо Италии он с 1746 по 1766 г. работал при дворах в Вене и Дрездене, а с 1768 г. был придворным живописцем в Польше, где создал множество видов Варшавы. По тщательности изображенных деталей можно предполагать, что эти ведуты дают более или менее верное представление об архитектуре, городском пейзаже и быте того времени.

Венецианская живопись сеттеченто блеснула еще одним именем — Франческо Гварди (1712—1793), прекрасного художника, донесшего великие колористические традиции венецианской живописи почти до 19 века.

Он был учеником своего старшего брата, Джованни Антонио Гварди (1698/99— 1760) — одаренного живописца, в мастерской которого он проработал почти половину своей жизни. Старший Гварди, который создал несколько алтарных картин: «Смерть св. Иосифа» (Берлин); «Мадонна с младенцем и святыми» (церковь в Виго д'Анауния), очевидно, при участии младшего брата, в своей манере соприкасался с Себастьяно Риччи и Пьяцеттой.

К ранним произведениям Франческо Гварди относятся несколько алтарных картин — «Распятие» (Венеция, частное собрание), «Оплакивание» (Мюнхен). Однако самой значительной работой этого периода является исполненная маслом роспись органа в церкви Арканджело Рафаэле в Венеции с изображением сцен из жизни Товия (ок. 1753). Ряд сюжетных и композиционных мотивов для этой росписи заимствован художником у других итальянских живописцев, но смелое и необычное колористическое решение превращает ее в произведение вполне оригинальное. Отдаленные, словно мерцающие ландшафты, переливы светящихся розовых, лиловых, красных, лимонных, золотисто-оранжевых, серых и голубых тонов, ломкость и вибрация теней, прихотливость, почти капризность красочных сопоставлений отличают ее живописный строй. Среди всех венецианских мастеров Гварди больше всего проявляет склонность к передаче воздушной среды, неуловимых атмосферных изменений, легкой игры солнечного света, влажного вюрского воздуха лагун, окрашенного в тончайшие цветовые оттенки. Легкими, как бы трепещущими ударами кисти Гварди не только лепил форму, но и достигал необычайной подвижности и одухотворенности всей живописной поверхности картины в целом.

К этим же годам относится картина «Александр перед телом Дария» (ГМИИ им. А. С. Пушкина), представляющая собой свободную копию с картины итальянского живописца 17 в. Ланджетти. Трудно представить себе более неклассическую трактовку античного сюжета. Однако и бравурная живописность Гварди и подлинный вихрь его светло-голубых, красных, темно-коричневых, зеленоватых красочных пятен не заслоняют четкого композиционного построения картины в виде эллипса, который пересекается диагонально расположенным телом Дария — смысловым центром композиции.

Но наиболее важная сторона творчества Гварди связана с развитием пейзажной живописи, когда он с 1740-х гг. под воздействием Мариески и Каналетто, рисунки которых он долгое время копировал, начал работать в области архитектурного пейзажа. Следуя Каналетто, Гварди вместе с тем стремился к преодолению линеарно-перспективной конструкции его ведут.

В 1763 г. по случаю начала правления нового дожа Альвизе IV Мочениго, ознаменованного рядом блестящих празднеств, Гварди написал двенадцать больших венецианских ведут, почти точно использовав для своих картин композиции Каналетто, гравированные Брустолоном. Подобные заимствования, как мы видим, встречались в живописной практике Гварди неоднократно, но этим не снижалось достоинство его картин; воздушно-цветовая интерпретация Гварди преображала суховато-достоверные ведуты в образы Венеции, полные трепета, движения и жизни.

Гварди был большим мастером рисунка. Его основная техника — рисунки пером, иногда подцвеченные акварелью. В них он искал прежде всего движения и мгновенности впечатления. Более ранние рисунки отмечены рокайльными мотивами, линии округлы, прихотливы и гибки, движение преувеличено, в поздних появляется гораздо большая обобщенность; размывы тушью и бистром придают им несравненную живописность. Многие из них выполнены непосредственно с натуры — в них уловлены бегущие облака, движение воды, скольжение гондол, их неверные отражения, темпераментные и смелые повороты фигур. Здания, лестницы, лоджии, колоннады намечены незаконченными, бравурными, пересекающими друг друга обрывистыми штрихами. И воздушное изящество венецианской архитектуры и ее конструктивность передавались художником с удивительным чувством линии, одновременно прерывистой и обобщенной.

К наиболее характерным художественным приемам Гварди в его живописи относятся свободные вариации на одну и ту же излюбленную им тему, так называемые каприччо. Он находит для своей постоянной «модели» все новые и новые мотивы, он пишет Венецию, которую не покидал всю жизнь, в различные часы дня, открывая все новые красочные нюансы, придавая своим пейзажам то романтический облик, то окрашивая их в грустные тона лирического раздумья.

Франческо Гварди. Венецианский дворик. 1770-е гг. Москва, Музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина.

В 1770-е годы Гварди достиг вершины своего мастерства. Тонкими и свободными мазками он пишет площади, каналы, улицы, полуразрушенные здания, окраины и бедные кварталы Венеции, ее укромные дворики, пустынные лагуны, тихие переулки, неожиданно оканчивающиеся широкой затененной аркой, со свода которой, подобно гигантской прозрачной капле, свисает стеклянный фонарь, как бы тающий в розовеющем вечернем воздухе («Городской вид»; Эрмитаж). По существу, Гварди преобразовал тип декоративно-сценической ведуты? который господствовал в венецианской живописи середины 18 века, в пейзаж тончайшего лирического звучания, проникнутый глубоко личным переживанием.

К 1782 году относятся две большие серии «Празднеств», исполненные Гварди по официальным заказам. Первая из них состояла из четырех полотен, посвященных пребыванию папы Пия VI в Венецианской республике, вторая написана в честь визита наследника русского престола великого князя Павла Петровича в Венецию и включала пять картин. Четыре из них сохранились — «Бал в театра Сан Бенедетто» (Париж), «Торжественный концерт» (Мюнхен), «Банкет» (Париж), «Праздник на площади св. Марка» (Венеция).

Франческо Гварди, Торжественный концерт в Венеции в честь великого князя Павла Петровича и великой княгини Марии Федоровны. Фрагмент. Ок. 1782 г. Мюнхен, Старая пинакотека.

«Торжественный концерт» — одно из самых блестящих произведений художника. В этой картине схвачено то неуловимое, что особенно было присуще мастерству Гварди, — передан дух галантного празднества 18 столетия. Здесь кажется слышимой сама музыка, слетающая с легких смычков скрипичного женского оркестра. В мягком мерцании свечей, озаряющих высокий бальный зал, словно колышется волнами теплый воздух; голубыми, красными, желтыми, коричневыми, серебристо-серыми тонами вспыхивают роскошные дамские туалеты, написанные вихрем трепещущих светоносных красочных мазков. Легкими ударами кисти Гварди намечает лица, парики и шляпы, то прозрачными, то пастозными пятнами обозначает фигуры.

Франческо Гварди. Подъем воздушного шара в Венеции. 1784 г. Берлин.

В 1784 г. Гварди, выполняя официальный заказ прокуратора республики, пишет картину «Подъем воздушного шара в Венеции» (Берлин), изображающую событие, необычайное для того времени. Используя привычный мотив, Гварди помещает на первом плане затененный каменный навес, под которым толпятся любопытные зрители, а в обрамлении колонн виднеется розовеющее облачное небо с качающимся воздушным шаром.

Франческо Гварди. Венецианская лагуна. Ок. 1789-1790 гг. Милан, музей Полъди-Пеццоли.

В своих поздних работах Гварди пришел к наибольшей обобщенности и лаконичности живописных средств. В одной из последних превосходных картин художника, «Венецианской лагуне» (ок. 1790; Милан, музей Польди-Пеццоли), исполненной в сдержанной по цветам, но богатейшей по оттенкам красочной гамме, не изображено ничего, кроме пустынного залива с несколькими гондолами и струящегося влажного воздуха, в котором словно тают очертания видимых вдали церквей и дворцов.

Скромные, лишенные внешнего эффекта небольшие картины Гварди не были достаточно оценены в свое время и оставались в тени рядом с полными блеска и великолепия произведениями Тьеполо. Лишь многие десятилетия спустя раскрылось подлинное значение его работ, представляющих собой не только выдающиеся памятники сеттеченто, но и предвестия многих достижений реалистическога пейзажа в искусстве 19 столетия.

Одновременно с венецианской школой, занимавшей ведущее положение в искусстве сеттеченто, развивались и другие школы Италии.

Наиболее крупным представителем неаполитанской школы был Франческо Солимена (1657—1747), по своему стилю связанный с позднебарочной живописью 17 века. Испытав воздействие Ланфранко, Луки Джордано, Пьетро да Кортона и Прети, Солимена работал главным образом в области декоративной живописи, расписывая фресками неаполитанские церкви (Сан Паоло Маджоре, Сан Доменнко Маджоре, Джезу Нуово). Его кисти принадлежат также алтарные образы, картины на религиозные и аллегорические темы и портреты.

Эффектная живописная манера Солимены с ее темно-коричневыми пятнами, контрастирующими с желтыми и сиреневыми тонами и ударами красного, его динамические композиции в то же время несут в себе отпечаток своеобразного холодка как в обрисовке действующих лиц, порывы которых лишены страстного пафоса, отличавшего образы барочных мастеров предшествующего столетия, так и в колорите, где проскальзывает общий лиловато-серый тон.

Среди его учеников следует отметить Джузеппе Бонито (1707—1789). Работая сначала в духе Солимены, Бонито позже отошел от него в сторону бытового жанра, но не мог окончательно порвать с принципами декоративного стиля. Сюжетами его картин, ярких, но несколько холодных по цвету, являются главным образом карнавальные сцены.

В первой половине 18 в. среди различных художественных направлений Италии возник ясно очерченный демократический по своему содержанию жанр. Это направление, получившее у исследователей наименование pittura della realita (живопись реального мира), объединило многих мастеров, обратившихся к изображению повседневной жизни и избравших сюжетами своих картин различные бытовые и простонародные сцены. Одновременно с Бонито работал неаполитанец Гаспаро Траверси (работал между 1732 и 1769 гг.) — яркий и интересный художник, находившийся под влиянием искусства Караваджо. Его отличают резкая светотень, рельефная лепка формы, живая, острая композиция, темпераментные повороты фигур. К числу его лучших работ принадлежат «Раненый» (Венеция, собрание Брасс), «Секретное письмо» (Неаполь, музей Каподимонте), «Урок рисования» (Вена).

Мастеров этого направления мы находим также в Ломбардии, включая Бергамо и Брешию. Среди них — Джакомо Франческо Чиппер, или Тодескини, очевидно, по происхождению немец, но всю жизнь проработавший в Италии, и Лкопо Черути (работал во второй четверти 18 в.). Первый — автор многочисленных неравноценных по качеству жанровых картин, изображающих сапожников, музыкантов, игроков в карты, женщин за работой. Якопо Черути был наиболее выдающимся представителем данного направления. Действующие лица его картин — почти всегда люди труда. К числу его лучших произведений относится «Прачка»—молодая женщина, стирающая белье в каменном бассейне; ее лицо с огромными печальными глазами обращено к зрителю (Брешия, Пинакотека). «Нищий негр», «Молодой человек с трубкой», «Женщина, плетущая корзину»—все эти образы, переданные с живой наблюдательностью, отличаются большой силой и чувством художественной правды. Из других ломбардских живописцев можно назвать работавшего в Милане Франческо Лондонио. В Риме в первой половине 18 в. выделяется Антонио Аморози, автор сцен из жизни простонародья.

В целом, однако, развитие этого направления в Италии было недолгим — его демократические тенденции не нашли должного отклика и поддержки в социальной и художественной среде того времени.

Художественная жизнь Рима была по-своему не менее насыщенной, чем в Венеции. С начала 18 столетия Рим стал подлинным международным художественным центром, куда стекались не только люди искусства, ной ученые, археологи, крупнейшие историки и писатели того времени.

Раскопки Древнего Рима, Геркуланума, Помпеи, храмы Пестума в Южной Италии открыли перед глазами людей того времени сокровища античного искусства, которые стали доступны обозрению. Овеянная духом романтических открытий и неожиданностей, Италия неудержимо манила к себе и молодых художников всех стран и национальностей, для которых путешествие в Рим стало заветной мечтой, а получение Римской премии — высшей наградой после лет ученичества, проведенных в стенах академий. Очень значительную роль в ознакомлении с историей древнего искусства сыграли труды знаменитого немецкого историка искусства Винкельмана, страстного энтузиаста античной культуры, очевидца великих археологических открытий, описанию которых он посвятил ряд своих трудов. Наиболее обобщающим из них явилась его книга «История искусства древности» (1764), где впервые был прослежен общий ход развития греческого искусства, характер которого Винкельман определял понятиями «благородной простоты и спокойного величия». Несмотря на ряд ошибок и неверных оценок социальной и идейной сущности греческого искусства, представление о котором Винкельман мог получить главным образом из римских копий с греческих оригиналов, его книга была подлинным открытием для людей 18 столетия.

Не удивительным поэтому был тот факт, что итальянские художники римской школы не смогли пройти мимо античных мотивов в своем творчестве. Одним из них был Помпео Батони (1708—1787), написавший ряд композиций на мифологические и религиозные сюжеты, отличавшихся некоторой слащавостью образов и холодным колоритом, — «Фетида отдает Ахилла на воспитание Хирону» (1771), «Геркулес на распутье» (1765) (обе — Эрмитаж), «Кающаяся Магдалина» (Дрезден, Картинная галлерея).

В художественной жизни Рима большую роль сыграла также Французская Академия, собиравшая вокруг себя молодых живописцев, художественная деятельность которых была более живой и плодотворной, нежели безжизненное, искусственно-программное творчество римских неоклассицистов, возглавляемых немецким живописцем Рафаэлем Менгсом. Из французских мастеров в Риме работали живописцы Вьен, Гюбер Робер, Фрагонар, Сюблейра, Давид, скульптор Пажу, архитектор Суфло и ряд других. Кроме того, там имелась колония немецких художников. Многие из французских мастеров разрабатывали мотивы классического пейзажа, уже в 17 в. представленного крупнейшими французскими живописцами, жившими в Италии, — Пуссеном и Клодом Лорреном. В этом жанре наравне с французами работали венецианец Франческо Цуккарелли (1702—1788), автор идиллических ландшафтов, а также представитель римской школы, известный в свое время «руинописец» Джованни Паоло Паннини (1697—1764), изображавший не только римские ведуты, но и различные выдающиеся события своего времени, так же как и интерьеры церквей.

Величественные руины Колизея, полуразрушенные колоннады в Помпеях и Пестуме, мавзолеи, обелиски, рельефы, статуи давали безграничный простор художественному воображению и влекли к себе живописцев, рисовальщиков и граверов, исполнявших свободные композиции на античные мотивы, сочетавшиеся с изображением сцен из повседневной жизни. «Рим, даже будучи разрушенным, учит», — написал на одной из своих картин Гюбер Робер. Эти пейзажи пользовались огромным успехом среди римской и французской знати и, подобно венецианским ведутам, получили широкое распространение в искусстве 18 века.

Но самым выдающимся явлением в области этого жанра было творчество знаменитого мастера архитектурного рисунка, археолога и гравера Джованни Баттиста Пиранези (1720—1778), вдохновившего своими архитектурными фантазиями целые поколения художников и архитекторов. Венецианец по рождению, он почти всю жизнь прожил в Риме, куда его влекло «непреодолимое желание изучить и увидеть те знаменитые города, где было сделано так много великих дел, и рисовать их памятники — свидетели великого прошлого», — как пишет его биограф.

Глубоко увлеченный изучением архитектурного наследия Италии, Пиранези ознакомился также с творчеством большой и разветвленной семьи театральных архитекторов и декораторов Биббиена — выходцев из Болоньи, но работавших по примеру большинства сеттечентистских мастеров помимо Италии в различных городах Европы — Байрейте, Вене, Праге и других. Их трактаты и учение о перспективном иллюзионизме, равно как и декоративные работы Андреа Поццо,

Паннини, братьев Валериани, оказали на него большое влияние. В работах Пиранези манера позднего римского барокко почти вплотную смыкается со стилем зарождающегося классицизма. Интерес к театрально-декоративным композициям способствовал укоренению в его произведениях ракурсно-перспективного восприятия пространства и глубокой контрастной светотени.

Джованни Баттиста Пиранези. Офорт из серии «Темницы». 1745/50- 1761 гг.

Одной из его ранних работ, изданной в 1745 и в 1760 гг., является сюита из четырнадцати больших гравюр «Темницы» («Carceri») с изображением бесконечных многоэтажных сводчатых помещений, пересеченных балками, лестницами, галлереями, подъемными мостами, где в контрастах мрака и света свисающие с потолков блоки, рычаги, канаты, колеса, цепи причудливым образом перемежаются с обломками античных колонн, фризов и барельефов. Эти фантастические композиции, вероятно навеянные современными Пиранези театральными декорациями, отличаются необъятным по размаху, но тем не менее ясно обрисованным в своих подробностях архитектурно кристаллизованным пространством.

Архитектурное дарование Пиранези не могло активно выразить себя в реальном строительстве Италии того времени. «У современного архитектора не остается иного выхода, как выражать собственные идеи одними лишь рисунками», — писал Пиранези, создавая свою «воображаемую архитектуру» в отдельных офортных сериях. Его главные циклы посвящены величественным сооружениям античной Греции и Рима.

Не стремясь к точной археологической реконструкции памятников античного зодчества, Пиранези помимо свободной трактовки окружал их особым романтическим ореолом, что вызывало резкие упреки и нападки на него со стороны современных ему ученых и археологов. Его офорты являются скорее мемориальными памятниками великому прошлому Рима, которому он поклонялся с неугасающей страстью.

В 1747 г. Пиранези выпускает серию офортов «Виды Рима», в которой достигает необычайной монументальности архитектурного образа благодаря максимальному приближению изображенных зданий к переднему плану, показанных к тому же с очень низкой точки зрения. Маленькие фигурки людей кажутся мелкими и ничтожными по сравнению с огромными колоннами и арками. Работая всегда в технике офорта, Пиранези смягчал контуры глубокими черно-бархатными тенями, придающими необычайную живописность всем его композициям. В изображениях римских мостов он особенно подчеркивает мощь древнеримских построек, передавая их гордое величие. Тем же настроением проникнут офорт «Замок св. Ангела в Риме».

Джованни Баттиста Пиранези. Мост Фабрицио. Фрагмент. Офорт из серии «Римские древности». 1756 г.

Поразительной широтой по охвату материала отличается монументальная четырехтомная сюита «Римские древности», изданная в 1756 г.. К самым замечательным творениям Пиранези относится его последняя сюита офортов с видами древнегреческого храма Посейдона в Пестуме. Гравировальная игла Пиранези творит здесь чудеса, придавая этим композициям глубочайшую живописность благодаря гармоничному распределению света и мягких черно-бархатных теней. Еще больше поражает здесь разнообразие точек зрения: гигантские колоннады предстают перед зрителем в разных ракурсах, дальние планы словно утопают в мягком и теплом воздухе, передний план, свободный и легкий, лишенный всякой загроможденности, свойственной ранее Пиранези, удачно заполнен стаффажем — под сенью полуразрушенных колонн расположились художники и бродят любители старины. Часть незаконченных гравюр этого цикла после смерти Пиранези завершал его сын Франческо (ок. 1758/59—1810), усвоивший графическую манеру своего отца.

Художественные результаты, достигнутые мастерами римской школы в 18 в., были в целом менее значительны, нежели достижения Венеции. Но ее основная заслуга заключалась в пропаганде идей античного искусства. А они в свою очередь, получив новую социальную заостренность, насыщенные глубоким содержанием и высоким гражданским пафосом, послужили мощным стимулом для творчества передовых европейских мастеров кануна новой эпохи, открывающейся французской буржуазной революцией 1789 года.

Искусство Франции

Искусство Англии

Искусство России

Искусство Украины

П.Н.Жолтовский

В 18 столетии Украина переживает период экономического подъема, происходившего на основе укрепления феодального хозяйства, роста городов, а также расширения экономических связей с Россией. Большую прогрессивную роль имели для Украины петровские реформы, дальнейшая борьба за воссоединение западных украинских земель в рамках Российской империи. Углублялись связи украинской культуры с братской русской культурой. Все это оказывало свое влияние на развитие украинского искусства.

Ведущее значение принадлежало Левобережной Украине — то есть землям, воссоединенным с Россией, в то время как на Правобережье и в Западной Украине в связи с ослаблением экономического положения Польши наблюдался общий упадок городов и строительства в них. Главным центром растущей в это время новой украинской культуры по-прежнему остается Киев. Наиболее значительными очагами культуры и искусства являлись Киево-Могилянская Академия и Киево-Печерская лавра со специальной живописной школой. Наряду с Киевом крупными центрами были Чернигов, Нежин, Стародуб, Новгород-Се-верский и др.

Яким Погребняк. Троицкий собор в Новомосковске. Фасад и план.

В украинской архитектуре, так же как и во второй половине 17 в., сохраняет свое ведущее значение народное деревянное зодчество. Оно продолжает оказывать большое влияние и на украинское каменное зодчество 18 века. В середине 18 в. были воздвигнуты наиболее замечательные памятники украинского деревянного зодчества — пятикупольная церковь Покрова в Ромнах (1764), семикупольная церковь Вознесения в местечке Березне около Чернигова (1761), построенная мастером Афанасием Шелудько, и величественный девятикупольный Троицкий собор в Новоселице (Новомосковске), созданный в 1772—1779гг. выдающимся народным мастером Якимом Погребняком. В последнем общее пирамидальное построение восьми куполов изысканных пропорций завершается динамичным и в то же время гармоничным переходом к высокому центральному куполу. Высокий уровень овладения материалом, своеобразие и смелость конструкций и декоративных приемов, красота пропорций и силуэтов ставят эти памятники в число лучших достижений украинского зодчества 18 века. Много создавалось разнообразных по своему облику и типам деревянных храмов и в Западной Украине. В Закарпатье деревянные церкви, напоминающие клетские церкви России, увенчаны стройной башней-колоколенкой. Выделяются приземистые, но выразительные по своим формам деревянные храмы Волыни. Близки к архитектуре крестьянского жилья бескупольные церкви Буковины. Наконец, своеобразное место занимают деревянные колокольни, восходящие к уже исчезнувшим деревянным оборонительным сооружениям. Колокольни играли важную роль в общем церковном ансамбле. Им свойственно большое разнообразие форм, варьируемых в разных областях.

Георгиевский собор Выдубецкого монастыря в Киеве. 1696-1701 гг.

В каменной архитектуре Украины влияние деревянной архитектуры отразилось в создании на протяжении почти всего 18 в. одно-, трех- и пятиглавых храмов. Так, Георгиевский собор Выдубецкого монастыря в Киеве (1696—1701), церковь Всех святых на Экономических воротах Киево-Печерской лавры (1696— 1698) сохраняют подобие пятисрубного, пятикупольного деревянного храма. Необходимо отметить пятикупольную церковь в Больших Сорочинцах (1732) с ее оригинальным, близким к народному искусству стуковым убором стен. С этой традицией трехкупольных храмов связано имя талантливого украинского архитектора середины 18 в. И. Григоровича-Барского (1713—1785), строившего главным образом в Киеве и его окрестностях. Барскому принадлежит также ряд светских сооружений. Большим национальным своеобразием отмечена деятельность его современника Степана Ковнира (1695—1786), автора ряда сооружений Киево-Печерской лавры.

В 18 в. широко распространяется на Украине и каменное гражданское зодчество. Сооружаются городские магистраты, здания коллегиумов, торговые постройки, жилые дома, монастырские ансамбли, дворцы — резиденции светской и духовной Знати.

Митрополичий дом Софийского монастыря в Киеве. 1722-1757 гг. Фасад.

К лучшим памятникам украинского зодчества 18 в. относится Митрополичий дом в Софийском монастыре в Киеве с выдающимися по флангам гранеными выступами и типично киевским щипцовым фронтоном.

Иоганн Готфрид Шедель. Великая колокольня Киево-Печерской лавры в Киеве. 1731-1744 гг.

В 18 в. на Украине распространилось строительство каменных колоколен, игравших большую роль в городских и монастырских ансамблях и развивавших образцы деревянного зодчества. Известнейшие среди них — колокольня Киево-Софийского собора и Великая колокольня Киево-Печерской лавры (1731—1744), созданная петербургским архитектором Иоганном Готфридом Шеделем и играющая важную роль в создании облика Киева.

Характерной чертой украинской архитектуры 18 в. (Киев и Левобережье) является ее пышный декор, развивавшийся в сторону все более богатой пластической обработки зданий. Лепные украшения, пилястры, сложные обрамления оконных и дверных проемов покрывают большие плоскости стен. Так же обильно декорируются фронтоны и порталы. Все эти особенности придали исключительно нарядный вид всему ансамблю Киево-Печерской лавры, восстановленному после пожара 1718 г., и особенно колокольне Киево-Софийского собора и воротам Заборовского, в которых орнамент покрывает стены сплошным узором.

Архитектурное творчество В. В. Растрелли, А. В. Квасова и ряда других мастеров непосредственно связывает украинское зодчество с русским. По проекту Растрелли в 1747—1753 гг. в Киеве был сооружен Андреевский собор, замечательный красотой своих пропорций и гармонической связью с живописным рельефом города. Квасовым вместе с Григоровичем-Барским был построен величественный собор Рождества Богородицы в Козельце (1752—1763), представляющий своеобразный синтез русской архитектуры с местной, украинской.

Бернард Меретин. Собор св. Юра во Львове. 1745-1770 гг. Вид с северо-запада.

Бернард Меретин. Собор св. Юра во Львове. Западный фасад. Фрагмент.

На украинских землях, остававшихся в границах Польши, каменное зодчество по своим стилевым формам было связано с поздним западноевропейским барокко. К лучшим сооружениям 18 в, этого рода нужно отнести комплекс собора св. Юра во Львове, построенного в 1745—1770 гг. по проекту архитектора Бернарда Меретина, и ратушу в Бучаче (1751), Тернопольской области, созданную тем же автором. Они замечательны найденностью своих силуэтов, изысканностью пропорций, богатством декора и скульптуры. Собор св. Юра пирамидальной композицией своих архитектурных масс связан в известной мере с духом восточнославянского зодчества. То же самое ощущается и во внешне барочном по своей архитектуре Успенском соборе Почаевской лавры (1771—1791), отличающемся размахом и смелостью архитектурного замысла.

Среди памятников католической культовой архитектуры 18 в. необходимо отметить доминиканский костел во Львове (1745—1749), построенный по проекту Яна Вита. Здание увенчано огромным овальным в плане куполом и внутри обильно украшено деревянной скульптурой.

В украинской живописи 18 в. проявляются новые тенденции. В настенных росписях и иконописи — основных видах живописи этого времени — заметно стремление к жизненному истолкованию образа человека. В основе изображений Христа, богоматери, ангелов и святых нетрудно заметить разнообразные аспекты единого типа, в котором выразительно выступают национальные черты, но эти черты не имеют еще индивидуально конкретного характера и сохраняют торжественно-обобщенное выражение.

К наиболее значительным произведениям украинской монументальной живописи 18 в. относилась роспись так называемой Великой Успенской церкви Киево-Печерской лавры, созданная после пожара в 1718 году (окончена в 1729 г.). В этом огромном цикле росписей были и бытовые и церковно-исторические композиции, и грандиозная портретная галлерея. О характере этой несохранившейся росписи можно судить по росписи в Троицкой надвратной церкви той же лавры (1730-е гг.). В сенях церкви расположена огромная композиция «Шествие святых мучеников в рай», нижняя часть которой заполнена пейзажем с изображением различных животных, а верхняя, по направлению к церковным дверям — шествующими группами мучеников, преподобных и т. д. Среди групп, компонованных еще по старой традиции в виде тесно прижатых друг к другу фигур, на первом плане выделяются образы юношей и девушек с венками цветов на головах («девственниц»), вызывающие живые ассоциации с народными обрядами, весенними хороводами.

Бернард Меретин.Собор св. Юра во Львове. План.

В Троицкой надвратной церкви росписи представляют собой в основном ряд сравнительно небольших по размерам композиций. Росписи примечательны своим мажорным, радостным колоритом. Большую роль играет пейзаж, часто декоративного характера, привносящий в традиционную религиозную композицию светские элементы, непосредственно связанные с реальной жизнью.

Наряду с церковными монументальными росписями были распространены и настенные росписи дидактически-морализирующего характера — в Киевской Академии, Переяславской семинарии. В них сочетались символические, бытовые и иногда сатирические мотивы, охватывающие самую разнообразную тематику, от античных легенд до непритязательных бытовых сценок.

На западноукраинских землях монументальные росписи выступают в двух видах,— как росписи деревянных церквей и как росписи магнатских палаццо и многочисленных галицких, волынских и подольских костелов.

Росписи деревянных церквей Галиции, Закарпатья создавались мастерами, не имевшими профессиональной выучки, и потому они весьма близки к народному искусству. Художественные приемы здесь лаконичны и вместе с тем выразительны. Главное место занимают сцены из Апокалипсиса и страшного суда, житийные циклы Марии Египетской, Иоанна Крестителя и т. д. Церковный материал, прочно вошедший в народный фольклор, изобилует чертами непосредственной народности как в типаже, так и в самом понимании изображаемого; иногда встречаются и исторические композиции.

В монументальной живописи костелов и магнатских резиденций Западной Украины, нередко выполненной приезжими мастерами, преобладают формы западноевропейского барокко. Обилие архитектурных мотивов, различные перспективные Элементы, размещение фигур и групп в сложнейших ракурсах,— все это способствует впечатлению иллюзорного расширения внутреннего пространства. Лучшими образцами являются росписи, выполненные Станиславом Строинским во Львове и в других городах Галиции.

Значительное место в развитии украинской живописи заняло творчество анонимного мастера Сорочинского (ок. 1734) и Березнянского (ок. 1761) иконостасов. Наиболее замечательны иконы пророка Даниила и мученицы Ульяны (Спасо-Преображенская церковь, Сорочинцы), в основе образов которых лежат портретные изображения гетмана Данилы Апостола и его жены Ульяны, икона с изображением богоматери, а также икона «Моление» в Березне. Эти образы, проникнутые радостной полнотой земного бытия, в сочетании с золотыми и серебряными фонами и пышной резьбой иконостасов создают богатый и праздничный художественный ансамбль. Над живописью того же березнянского иконостаса работал и другой, тоже анонимный художник. В его помещенных в цоколе этого иконостаса композициях, например «Грехопадении», налицо строгая общая тональность, хорошее Знание анатомии. В подобных композициях укрепляющиеся реалистические тенденции сочетаются с влиянием искусства рококо. Интересными памятниками Этого плана являются живопись в церкви села Межиречья Сумской области, настенные композиции соборной церкви Троицкого монастыря в Чернигове (1770-е гг.).

В 18 в. продолжается процесс нарастания черт реализма в рамках традиционного типа старого украинского портрета. Его основные художественные черты определялись во многом репрезентативной функцией в показе особы представителя светской или духовной знати, в раскрытии его высокого общественного положения и выражались в неподвижной, величавой позе и разных атрибутах — гербах, оружии, прославительных надписях — эпитафиях. Отсюда сочетание монументальности образа с декоративностью решения. Однако при этом в лучших портретах, несмотря на традиционную схему, достигается и острая индивидуальная характеристика— портрет атамана Даниила Ефремовича (1752; Киев, Музей украинского искусства). К концу 18 в. углубляется выявление внутреннего состояния человека — портрет Д. И. Долгорукого (1769; Киев, Музей украинского искусства), написанный художником Самуилом, а также портреты запорожцев, братьев Василия и Якова Шияновых (1784).

В 18 в. развивается гравюра, видную роль в которой играют киевские граверы Иван-Иннокентий Щирский, Александр-Антоний и Леонтий Тарасовичи, авторы замечательных гравюр, в том числе панегирических (то есть восхвалительного типа), а также портретов. Выдающимся гравером был отец Д. Г. Левицкого Григорий Левицкий-Нос (1697—1769), иллюстрировавший «Философию» Аристотеля (1741). Левицкий-Нос занимался также живописью.

Украинская скульптура в первой половине 18 столетия развивается в основном на западе, где главную роль играет львовская школа, к которой принадлежали такие мастера, как И. Пинзель, Я. Оброцкий и другие. Крупнейшие произведения этой школы — скульптуры фасада собора св. Юра (вторая половина 18 в.) и скульптуры интерьера доминиканского костела во Львове (середина 18 в.). Несмотря на отличающие их типичные черты искусства позднего барокко, осложненного рокайльными влияниями, они лишены присущей этому направлению жеманной манерности и проникнуты чертами искреннего драматизма.

В центральной и восточной Украине скульптура начинает развиваться только во второй половине 18 в. Барочная по манере исполнения церковная скульптура, однако, лишена мистической экзальтации. Она близка к народной скульптуре, бытовавшей в то время на Украине. Таковы, например, фигуры иконостаса церкви Покрова в Ромнах. К лучшим произведениям скульптуры начала 18 в. относилась группа «Самсон, разрывающий пасть льву», созданная мастером Дэдом и установленная в Киеве.

В последней трети 18 в. на Украине, как и в России, в связи с дальнейшим укреплением мощи государства происходит возникновение новых городов, увеличивается светское строительство. На Украине развивается классицизм. Создаются проекты новой планировки Одессы, Екатеринослава, Николаева и др. Формы классицизма в архитектуре особенно интенсивно развивались в эту эпоху в связи со строительством многочисленных дворцово-усадебных ансамблей и садово-парковых комплексов. В их сооружении участвовали такие выдающиеся русские зодчие как Баженов, Казаков, Деламот, Камерон, Старов и другие. Многие украинские архитекторы были их учениками. Крупнейшие произведения этого времени — дворец Разумовского в Батурине, построенный Камероном, дворец Потемкина в Екатеринославе (архитектор Старов).

Искусство Белоруссии

О.С.Прокофьев

Начиная с 17 столетия в Белоруссии, находившейся под тяжким игом Речи Посполитой, продолжается начавшийся еще в 17 веке рост национального самосознания. В усилении классовой и освободительной борьбы белорусского народа нашло отражение растущее сопротивление его дальнейшему ополячиванию. Если в городах и магнатских резиденциях продолжало существовать искусство, связанное с западноевропейским барокко, то одновременно все больше развивалась народная культура в формах деревянного зодчества и прикладного искусства.

Замок Радзивиллов в Несвиже. Конец 16-18 в. Вид со стороны двора.

В архитектуре в течение 17 в. осуществлялась активная застройка городов — Могилева, Полоцка, Витебска. Создавались многочисленные городские сооружения, жилые строения, ратуши, укрепления, представляющие собой образцы белорусской гражданской деревянной архитектуры. Некоторые из них носили переходный по отношению к предшествующему этапу характер. Черты, близкие древнерусскому зодчеству, долго проявлялись в культовой, особенно деревянной архитектуре. Так, Ильинская церковь в Витебске (17—18 вв.) по своей архитектурной композиции девяти глав, ритмически нарастающих к центральной, напоминает храм Василия Блаженного в Москве. Близка к традициям деревянного зодчества и каменная церковь Петропавловского монастыря в Минске (1612). Наряду с этим происходит и развитие костельной архитектуры. Типичным примером является иезуитский костел в Гродно (1667), построенный в стиле барокко.

В 18 в. в Белоруссии продолжается распространение стиля барокко. Одним из крупнейших сооружений является Спасо-Преображенский собор в Могилеве, созданный Гляубицем (Гляубицасом—архитектором, строившим в Вильнюсе)—пример кре-стовокупольного храма. В нем также заметна связь с русским и украинским барокко, характером своего пятиглавия он напоминает собор Смольного монастыря Растрелли.

Замечательным памятником белорусского зодчества является перестроенный около середины 18 в. Софийский собор в Полоцке, сооруженный еще в 11 в. и неоднократно перестраивавшийся и менявший свой облик. В 18 в. он был превращен в барочный двухбашенный базиликальный храм, сохранивший, однако, в своих мощных абсидах связь с древнерусским зодчеством. Монументальное здание собора, стоящее на высоком холме у впадения реки Полоты в Западную Двину, замечательно связано с природным окружением.

Иезуитский костел в Гродно. 1677 г. Вид с юго-запада.

Феодалы, концентрировавшие еще в 16—17 вв. в своих руках огромные земельные владения и богатства, продолжали строительство дворцовых ансамблей, постепенно заменивших прежние замковые комплексы. С проникновением в белорусскую архитектуру барокко увеличивается богатство их архитектурных форм и внутреннего декора. Крупнейшие сооружения нового типа — дворец (Новый замок) в Гродно (архитекторы И. Кристиан и И.-Ф. Кнёбель) середины 18 в. и дворец в Несвиже конца 16—18 вв..

В последней четверти 18 в. происходит постепенное отпадение Белоруссии от Речи Посполитой, сначала восточной части (1772), а в конце столетия и западных ее областей. В архитектуре начинается период, связанный с утверждением классицизма (дворец в Щорсах, вторая половина 18 в.). Примером переходного стиля от позднего барокко к классицизму является дворец в Святске, построенный архитектором Джузеппе Сакко (1779) .

Дворец в Святске. Фасад.

Для живописи начиная с 17 в. характерно развитие церковных монументально-декоративных росписей. Достигается большое синтетическое единство росписей с архитектурой (церковь Петропавловского монастыря в Минске, в которой, в отличие от католических костелов, живопись покрывает и стены и столбы). Особенностью стиля этих росписей является связь с традициями и приемами народного искусства. В 18 в. декоративная живопись становится одним из важнейших наряду со скульптурой элементов художественного оформления культовых сооружений стиля барокко. В 18 в. создавались и чрезвычайно богатые, живописные по своему характеру резные иконостасы со скульптурными изображениями святых и растительным орнаментом. Интересна и деревянная скульптура («Распятие» из Художественного музея в Минске работы резчика Казимира Круповича).

Высокого художественного уровня достигает живопись 18 в. Своеобразный раздел изобразительного искусства образуют рельефные иконы, сочетавшие пластику и живопись. Развивается портретная живопись, в которой традиции парсуны постепенно вытесняются более реалистическими приемами изображения. Велика здесь роль местных крепостных художников.

Больших успехов достигла к 17—18 вв. в Белоруссии гравюра. Следует напомнить, что в 16 в. и в течение 17 в. здесь был издан ряд книг, отличавшихся высоким качеством. На основе их иллюстрирования сложилась замечательная местная гравюрная школа. Лучшими мастерами этой школы были отец и сын Вощанки (характеристика художественной деятельности Максима Вощанки дана в 1-й книге II тома).

Василий Вощанка, чье творчество связано с современными ему реалистическими направлениями европейского искусства, работал в Могилеве в 1694—1730 гг. Он был автором сложных по композиции гравюр и смелых по замыслу заглавных листов книги «Небо Новое» (1699) и интересной гравюры с видом Москвы на заглавном листе «Книги житий святых» (1702). Он создал также оригинальные образцы станковой гравюры на дереве отпечатанные на холсте, так называемые антиминсы («Положение во гроб», 1708).

В последующих десятилетиях 18 в. развитие гравюры (существовавшей в Белоруссии главным образом в форме книжной гравюры) обрывается вследствие запрещения белорусского языка и прекращения выпуска книг на белорусском языке.

Искусство Литвы

О.С.Прокофьев

Политические противоречия между Польшей и Литвой достигли к середине 16 в. особенной остроты. Противодействие стремлениям Польши к полному подчинению Литвы и пропаганде католицизма выразилось в развитии в Литве реформационного движения, а также в распространении идей гуманизма. Одновременно происходит заметное усиление борьбы между горожанами и феодалами, шляхтой и церковью.

В это время получает некоторое развитие ренессансное искусство. В его стиле был перестроен итальянскими архитекторами кафедральный собор в Вильнюсе, сооружен костел в Смургайнах (1505), в стиле итальянского палаццо перестроен вильнюсский Нижний замок, не сохранившийся до нашего времени.

Ренессансные тенденции в искусстве Литвы развивались недолго. Усиление иезуитско-католической реакции, последовавшей после заключения Люблинской унии в 1569 г., привело в 17 столетии к проникновению в Литву искусства барокко. В ряде архитектурных сооружений конца 16 — начала 17 в. отразились черты переходного стиля от Ренессанса к барокко. Некоторые черты переходного периода носит уже костел св. Михаила в Вильнюсе (1594—1625). Пространственное решение интерьера еще проникнуто ощущением благородной простоты, свободы и равновесия. Мощные пилястры с капителями коринфского ордера, украшающие стены костела, пышная лепнина, узорным орнаментом покрывающая коробовый свод нефа, придают, однако, ему оттенок повышенной праздничности и динамичности.

Интересна также в этом отношении декорировка верхней части единственных сохранившихся до нашего времени вильнюсских городских ворот Аушрос (Мединин-кай) (построены в начале 16 в. вместе с крепостной стеной, в начале 17 в. переделаны в часовню). Лепной орнамент, состоящий из геометрических и архитектурных Элементов с рельефными изображениями грифонов и всадника, при всей своей ритмической стройности и пластичности отличается насыщенностью внутренним движением и живописностью игры светотени.

Лауринас Стуока-Гуцявичус. Кафедральный собор в Вильнюсе. 1777- 1801 гг. Вид с запада.

Костел Ионаса в Вильнюсе. Западный фасад. 1740 г.

Большой прямоугольный двор Вильнюсского университета с трех сторон окружен трехэтажными зданиями с аркадами в нижнем этаже. Четвертую сторону занимает более поздний фасад костела Ионаса. В аркадах университетского двора, так же как и в трехъярусных аркадах, выходящих во двор бывшей семинарии «Алюмнат» (1582—1622), общий стиль архитектуры отличается благородной сдержанностью пропорций и гармоничностью форм, однако наличие арок эллипсоидной формы и богатая профилировка говорят уже о воздействии складывающейся в эти годы архитектуры барокко.

Дальнейшая борьба с реформацией, завершившаяся ее разгромом в конце 16—начале 17 в., привела к утверждению барочного искусства с его повышенной динамикой форм, живописностью и пышностью декоративного оформления. Местная знать и церковники, главным образом иезуиты, ставшие властителями феодальной Литвы, несмотря на ослабление и разорение городов, предпринимают довольно интенсивное строительство.

Развитие барокко в Литве имело свои особенности. С одной стороны, сказались довольно устойчивые местные готические традиции, особенно вначале, а с другой стороны, на литовское барокко повлияло не только польское, но и итальянское зодчество. Так, первое здание в стиле раннего барокко в Вильнюсе, костел св. Казимира (1596—1609), было сооружено по типу церкви Джезу в Риме с крестообразным планом и большим куполом над средокрестием, высотой 40 м и 17 м в диаметре. В оформлении центрального нефа выделяются мощные парные пилястры с коринфскими капителями и сложно профилированными карнизами над ними. От скупого, но эффектного орнамента начала 17 столетия на своде и в куполе остались лишь отдельные фрагменты среди позднебарочных дополнений.

Среди сооружений 17 в. большой интерес представляет костел св. Терезы в Вильнюсе. Построенный в 1634—1650 гг., он в плане имеет три продольных нефа, причем центральный — высокий, с коробовым сводом. Купол сравнительно низкий и снаружи не виден. Зато Эффектен фасад, в котором проявляются лучшие черты раннего барокко, еще полного сдержанной гармонии и монументального величия и лишенного беспокойного движения, столь типичного для поздних сооружений этого стиля. Фасад этот построен из тесаного камня, что являлось в то время нововведением, а в наружном оформлении были применены ценные породы гранита и песчаника. Темно-серые детали живописно оттеняются на фоне розоватой стены фасада.

Тектоника фасада в целом основана на продуманном соотношении двух основных этажей. Движение вверх, выраженное в пилястрах и проемах стен нижнего этажа, как бы ослаблено во втором этаже меньшими по размерам пилястрами и плавными закруглениями упругих силуэтов волют по краям верхних этажей. Мельче и более плоски проемы на втором этаже, арочный карниз над балконом словно сплющен. Наверху движение как бы окончательно остановлено четкой треугольной формой фронтона, завершающего здание.

В 17 столетии окончательно вырабатываются особенности литовской барочной архитектуры, выражающиеся в соразмерности щедро покрывающего стены здания изящного декора с общими пропорциями скорее массивных форм архитектурных объемов здания. К концу 17 столетия, впрочем, эти соотношения обретают большую легкость. Если в ранних костелах центральной частью здания является купол, впечатляющий своим пространством, то позднее вырабатывается тип бескупольного храма с двумя башнями, возвышающимися по сторонам фасада, украшенного лепным фронтоном. Примерами дальнейшей эволюции может служить архитектура вильнюсских костелов — св. Екатерины (построен в конце 17 в., перестроен после пожара 1737 г., восстановлен архитектором Ионасом Криштупасом (Яном Кристофером) Гляубицасом в 1743 г.) и костела миссионеров (1690—1730). Главная часть костела св. Екатерины — фасад с высоким декоративным фронтоном и двумя сужающимися кверху башнями — образует стройное целое. Общее движение кверху господствует .во всей композиции фасада. Разделение его на четыре этажа придает движению ритмическую направленность, прерывая стремительный бег парных пилястр горизонталями легких карнизов и сложно профилированных антаблементов. Разные по высоте и по форме ниши со статуями и окна, на верхних этажах более удлиненные, также подчеркивают движение вверх. Волюты и декоративные вазы четвертого этажа вместе с изогнутыми контурами башенных покрытий сильно облегчают верхнюю часть фасада, завершая его общую архитектурную композицию.

Если в костеле св. Екатерины, несмотря на повышенную помпезность его облика, еще сохраняется единство декоративных форм и общей тектоники здания, то уже в костеле миссионеров преобладает тенденция к облегчению архитектурных форм и равновесие нарушается. Башни здесь еще выше, воздушнее, и если два нижних этажа с их тяжелыми карнизами, проходящими через весь фасад, как бы задерживают движение вверх, то только лишь для того, чтобы с третьего этажа подчеркнуть, усилить его неудержимость. Оформление башен с причудливыми по форме декоративными вазами, легкими пилястрами, стройными увенчаниями окончательно разрыхляет архитектурную массу; башни уже не возвышаются, а словно парят в небе.

Типичный пример литовского барокко — архитектурный ансамбль Титувенайского монастыря (с 1614 г.— конец 18 в.). Самобытные черты в сочетании с влиянием поздней готики выразились в асимметричности расположения зданий и планировке внутренних дворов.

Ансамбль Титувенайского монастыря. План.

Значение периода барокко в литовском искусстве весьма велико. Проникнув в страну в результате иноземного влияния, стиль барокко постепенно приобрел характер стиля, органически связанного с жизнью страны, ее общей культурой, с формированием ее национальных традиций. В частности, он сыграл огромную роль в историческом сложении художественного облика Вильнюса на протяжении 17 и 18 веков. Чрезвычайно удачно вписанные в городской ансамбль, сооружения периода барокко составляют вместе со средневековой башней замка Гедимина и с готическим ансамблем костелов Анны и бернардинцев ряд главнейших опорных архитектурных акцентов Вильнюса. Следует отметить, что, органически сочетаясь со средневековой схемой города, свободно расположенные барочные Здания не образуют концентрированных ансамблей и не подчиняются строго разработанным градостроительным схемам барокко. Располагаясь на разных уровнях и высотах холмов города, как бы «один за другим» и «один над другим», они естественно включаются в его панораму.

Завершение художественного облика Вильнюса происходит в следующую Эпоху, связанную с проникновением в Литву классицизма. Это коренное изменение в развитии литовского искусства было связано и с определенными историческими сдвигами. Нараставшие национальные противоречия, обостряющаяся классовая борьба, а также распад Польско-Литовского государства, завершившийся присоединением Литвы к России в 1795 г., привели к пробуждению национального самосознания литовского народа, к распространению идей французских просветителей. Осуществляется реорганизация вильнюсской духовной академии в светскую Литовскую главную школу. Виднейшими зодчими, отразившими в своем творчестве новые тенденции — идеи классицизма, были М. Кнакфус (умер в 1794) и Лауринас Стуока-Гуцявичус (1753—1798), главный представитель этого стиля в литовском зодчестве.

В университетской обсерватории Кнакфуса (1782—1788) впервые раскрылись черты раннего классицизма с его ясностью тектонического построения, в целом статического и объемно-пластичного. Сочетание в фасаде обсерватории двух выступающих цилиндрических фланкирующих башен, украшенных классическим фризом со знаками зодиака, и гладких стен со строгими по форме оконными проемами выделяет его среди несколько барочного по стилю дворика.

Наиболее последовательное и законченное выражение классицизма принадлежит творчеству Стуока-Гуцявичуса, ученика Кнакфуса. Главное его произведение — монументальный и величественный кафедральный собор в Вильнюсе (1777—1801).

Двор университета в Вильнюсе. 16-17 вв.

Гуцявичус, учившийся также в Париже у архитектора Леду, хорошо усвоил основные принципы классицизма, его ясную тектоничность и рационалистическую строгость. Однако при сооружении кафедрального собора ему пришлось считаться со старой готической основой, поэтому внутреннее помещение страдает известной стесненностью, особенно в пространственном решения узкого вытянутого центрального нефа. Зато при сооружении портика главного, западного фасада архитектор смог найти убедительное и законченное художественное решение. Шесть строгих тосканского ордера колонн портика, слегка раздвинутых посредине, с простым фризом из триглифов и метоп увенчаны треугольным фронтоном, украшенным скульптурной композицией. В общей композиции здания ровные плоскости стен ясно сочетаются с суровыми тосканскими колоннами и господствующими в плане прямыми углами. Кафедральный собор, удачно расположенный в середине центральной площади, органически вписался в центр города, став его неотъемлемой составной частью.

Большое значение имела в литовском искусстве 17—18 вв. тесно связанная с архитектурой скульптура. Если в 16—17 вв. с ней еще соперничает скульптура надгробных памятников и репрезентативного портрета полуготического, полуренессансного стиля, в основном исполнявшаяся иностранными мастерами, то в конце 17 и в 18 в. доминирует декоративная скульптура.

Самый выдающийся памятник литовской монументально-декоративной скульптуры— это статуи костела Петра и Павла, сооруженного в 1668—1675 гг. в Вильнюсе. Внутренняя отделка костела продолжалась вплоть до 1784 г. В оформлении обширного интерьера участвовало около трехсот местных художников и скульпторов, которыми руководили итальянские мастера Пьетро Перетти и Джованни Галли.

Оформление интерьера костела Петра и Павла, в архитектурном отношении ничем не примечательного, представляет собой уникальный художественный памятник. Свыше двух тысяч фигур из белого стука заполняют стены, своды и купол, так что внутренняя поверхность всего здания кажется словно покрытой тонким каменным белым кружевом. Библейские и мифологические сюжеты чередуются с историческими, раскрывая иногда конкретные эпизоды истории Литвы и Вильнюса. Многочисленные аллегории, изображения триумфа смерти, битв, рыцари в латах, драконы, демоны, мифические существа, грифы, наконец, растительные декоративные мотивы на панелях —все это лишь приблизительный перечень использованных в скульптурах и рельефах мотивов и тем.

Среди скульптур обращает на себя внимание фигура Марии Магдалины (предполагается, что моделью для нее послужила жена скульптора Перетти). изображенной в одежде того времени. Живое лицо с прищуренными глазами, большим подбородком и маленьким, слегка капризным ртом несомненно портретно. Еще живее и реалистичнее головка улыбающейся девушки, украшающая консоль в боковом нефе. Среди растительных орнаментальных мотивов резьбы неожиданно встречаются и настоящие натюрморты, например с иллюзионистически точно изображенной плетеной крестьянской сумкой. В панелях боковых нефов переданы лишенные всякой декоративной стилизации реальные растительные мотивы зарослей камыша или вишневых деревьев с птицами, летающими между ветками.

В литовском искусстве с 17 в. в связи с возросшей пышностью оформления барочных сооружений распространяется фресковая живопись (росписи в костеле св. Терезы). Наряду с этим существовала и портретная живопись, в частности миниатюра. В 18 веке портрет, особенно парадный, становится доминирующим жанром. Виднейшим художником этого столетия был Пранцишку Смуглявичус (Смуглевич; 1745—1807)—основоположник литовской национальной живописи. Он работал в Италии, Польше и России и был первым руководителем кафедры живописи и рисунка в Вильнюсском университете. Смуглявичус успешно проявил себя в различных жанрах, писал исторические и жанровые картины, в которых отразились реалистические и классицистические тенденции. Наиболее интересными в его творчестве являются акварели, увековечившие архитектурные памятники Вильнюса (1785—1786), и потреты прогрессивных деятелей Литвы, в которых он достиг большой остроты характеристики и тонкости живописного решения.

Искусство Латвии и Эстонии

О.С.Прокофьев

На истории искусства Латвии и Эстонии 16—18 вв. сказалось тяжелое политическое и экономическое положение этих стран, лишенных национальной независимости. В связи с ростом реформационного движения в 16 в. в Латвии падает значение Ливонского ордена, и в 1581 г. Рига завоевывается Стефаном Баторием. Позднее, в первой половине 17 столетия, владычество поляков сменилось господством шведов. В результате в Прибалтике усилились крепостной гнет и разорение.

Соответственно с историческими переменами усложнился в этот период и характер развития искусства, в котором сказалась и разнородность сменяющихся влияний. Здесь по-своему преломилась и происходившая по всей Европе смена позднеренессансного искусства сначала стилем барокко, а позднее классицизмом.

Ратуша в Риге. План.

Представление о сложности общей картины развития искусств этой эпохи в Прибалтике дает анализ развития латвийской архитектуры 16—17 веков. В 16 в. для нее характерно переплетение готических традиций с влиянием искусства позднего Возрождения, распространявшегося из Италии, Германии и Польши. Правда, ренессансные веяния сказывалось скорее в отдельных элементах зданий (больше всего в порталах) или в оформлении надгробий. С начала 17 в. становится сильнее влияние голландской архитектуры, имевшее место в связи с расширением торгово-культурных отношений Прибалтики с Голландией через Любек и Данциг. Это особенно сказалось в гражданской архитектуре этого времени. Наконец, к концу 17 в. происходит более последовательное развитие стиля барокко, в котором сохраняются некоторые элементы готики и отчасти Возрождения.

Таким образом, вплоть до 18 столетия в архитектуре Латвии и Эстонии можно уловить определенную готическую основу, причем собственно барокко проявляется в чистом виде только в находившейся под властью Польши Латгалии. После присоединения Прибалтики к России в 1710 г. начинается прямое влияние русского искусства, в частности искусства В. Растрелли. Кроме того, в Латвии и в Эстонии с конца 17 в. заметно влияние голландского классицизма.

В многократно перестраивавшихся и изменявшихся отдельных архитектурных сооружениях с конца 16 по 18 столетие отразилось своеобразие эволюции искусства этого периода в Прибалтике.

Так, церковь св. Иоанна в Риге, построенная еще в 15—начале 16 в. в поздне-готическом стиле, в 1587 г. была сильно увеличена дополнительной трехнефной пристройкой с абсидой. Колонны тосканского ордера разделяют нефы пристройки; снаружи фасад украшен пилястрами — все это свидетельствует о впервые проявившемся с подобной определенностью влиянии искусства Возрождения. При этом, однако, в формах окон, заостренных арках в интерьере сохраняется влияние готики.

В гражданской архитектуре поздние ренессансные влияния наиболее ярко проявились в фасаде Дома Черноголовых в Риге. Старая готическая основа 15 в. была подвергнута в 1620-х гг. декоративной обработке в духе североевропейского зодчества начала 17 в. Фасад совершенно изменил свой наружный вид, в основном благодаря скульптурному декору фронтона,— в завитках-волютах, обелисках, масках, изображениях геральдических зверей, статуях рыцарей и т. д. Строгая тектоническая основа фасада приобрела благодаря столь разнообразному и щедрому оформлению необычайно динамичный и торжественный характер, в котором можно уловить и черты нарождающегося барочного стиля.

Ратушная площадь в Риге. Справа Дом Черноголовых (фасад 1620-х гг.); на втором плане — башня церкви св. Петра (1743-1746); не сохранились.

Проникновение в Латвию с середины 17 в. стиля барокко наиболее ярко проявилось в реконструкции башни церкви св. Петра в Риге — выдающемся создании развитой готики в Прибалтике. Созданная взамен старой, разрушенной в 1666 г., новая деревянная башня была возведена мастерами Хенике и Бинденшу в 1690 году [21]. В 1721 г. башня сгорела от удара молнии и вновь была восстановлена в 1743—1746 гг. В башне проявились скорее ранние барочные тенденции, а в порталах западного фасада нашли свое выражение уже более зрелые формы барокко. Стройная башня, самая высокая деревянная конструкция в эту эпоху в Европе, общей высотой 115 м (деревянная часть равна 69,5 м), играла важную роль в силуэте города. Возвышаясь над строгим по стилю октагоном, украшенным ионическими пилястрами на ребрах его граней, башня состояла из трижды чередующихся, уменьшающихся кверху по величине выпуклых куполов с разделяющими их ажурными галлереями и была увенчана шпилем с петушком-флюгером. Ее ажурный и в то же время плотный и четкий силуэт не имеет ярко выраженных особенностей барочной архитектуры, благодаря чему башня в известой мере не противоречит остальной части старого здания.

Зато типично барочный характер имеют каменные порталы западного фасада (конец 17 в.). Все три портала щедро украшены скульптурой: в нишах по обеим сторонам каждого входа заключены статуи, символизирующие добродетели, в середине над порталом — статуи апостолов, окруженные сидящими фигурами на скатах крыши разорванного фронтона. Скульптуры вместе с выступающими вперед колоннами образуют живописную игру светотени, сочно выделяя портал на почти пустой плоскости фасадной стены, и меющей лишь несколько готических вытянутых окон.

Дом Данненштерна в Риге. 1696 г. Общий вид.

Автор порталов Г. Шмиссель создал также и эффектный портал дома Рейтерна (1685)— образец стиля барокко в гражданской архитектуре Риги. Характерно для Этого периода, что, несмотря на свою художественную цельность, фасад, даже в сооружениях гражданской архитектуры, существовал как бы независимо от структуры здания, его внутренней планировки, скрывая готическую основу постройки. Особенно наглядно это заметно в доме Данненштерна (1696), где традиционному готическому «купеческому» торцовому фасаду, высоко поднимающемуся между двумя скатами покрытия, противопоставлен торжественный барочный фасад с двумя порталами, украшенными богатой резьбой.

И в Латвии и в Эстонии искусство Ренессанса и барокко не имело значительного распространения. Рига и Таллин вплоть до начала 18 столетия были, в общем, средневековыми готическими городами. Исключение составляли лишь отдельные постройки, несомненно игравшие определенную роль в создании общего облика города.

В Эстонии влияние архитектуры Ренессанса отчасти нашло свое отражение в гражданском зодчестве Таллина, например в частично перестроенном в 1597 г. таллинским мастером А. Пассером Доме Черноголовых. Рядом со старым готическим фронтоном был построен новый, более высокий, в стиле Возрождения, с благородным по рисунку обрамлением щипца и с украшенным резьбой порталом. В 16—17 вв. в Эстонии не было создано непосредственно барочных зданий, хотя воздействие барочных архитектурных форм ощущается в кивере башни таллинской ратуши (1627), в верхней деревянной части башни церкви Нигулисте (1695) [22], несколько напоминающей башню церкви св. Петра в Риге (строительством ее руководил тот же мастер Бинденшу).

К 1778 г. относится новый, оригинальный по форме кивер башни средневековой Вышгородской церкви (Тоомкирик) в Таллине, выполненный в стиле позднего барокко. Над округлой нижней купольной частью возвышается система из восьми опор, образующих прихотливый ажурный силуэт. Самый верх башни образует меньший, вытянутый кверху купол, увенчанный шпилем и флюгером.

Вместе с башней ратуши и сходной с ней башней церкви св. Духа (Пюхавайму) кивер Вышгородской церкви как бы завершал собой ряд городских башен, построенных в разные периоды и в большей или в меньшей степени отразивших влияние барокко. Вместе с остроконечным шпилем готической башни церкви Олевисте они и сейчас участвуют в создании городского силуэта Таллина.

В области скульптуры в 16—первой половине 17 в. важное место занимает скульптура надгробий — как в Эстонии, так и в Латвии. Лучший образец ренес-сансного искусства — мраморный надгробный памятник шведскому полководцу Делагарди в Вышгородской церкви в Таллине работы Арендта Пассера (1595) с изваянными горельефными фигурами самого Делагарди и его супруги.

Одновременно развивается и резьба по дереву, занимавшая важнейшее место во внутреннем архитектурном убранстве, особенно в 17—18 веках. Крупным мастером этого вида скульптуры был Т. Гейнтце, работавший в Латвии и Эстонии.

Примером зрелого барокко в скульптурном оформлении латвийских церквей является внутреннее оформление и алтарь в церкви св. Анны в Лиепае (1697), созданный основателем школы Вентспилса Николасом Сеффренсом Младшим. Произведения этого мастера, близкие некоторыми своими особенностями восточно-прусским образцам (четкое силуэтное построение, решение навершия над кафедрой), отличаются, однако, от них. Так, алтарь церкви св. Анны замечателен пластичностью и цельностью проникнутого внутренним движением декора, насыщенного резкими контрастами света и тени. Органически связаны с общим ансамблем и динамичные, полные драматической экспрессии статуи.

В Таллине большой интерес представляет резьба фриза в ратуше (1664—1674) работы Элерта Тиле. Особенно выразительны по передаче движения и своему реалистическому мастерству охотничьи сценки с изображенными среди растительного орнамента фигурами охотников и собак.

Присоединение в начале 18 в. Эстонии и северной Латвии к России заметно отразилось на дальнейшем характере развития искусства. Главным становится теперь светское строительство. Построенный по инициативе Петра I Кадриоргский (Екатеринентальский) дворец в Таллине (архитекторы Н. Микетти и М. Г. Земцов; строительство началось с 1718 г.) является выдающимся образцом дворцовой архитектуры 18 века. Дворец органично связан с разбитым одновременно с ним окружающим его парком. Он поставлен на поднимающемся террасами склоне таким образом, что, имея со стороны фасада, обращенного к городу, три этажа, с противоположной стороны состоит лишь из двух. Главный барочный фасад отличается скромностью и изяществом форм. Пилястры, проходящие через два этажа, в сочетании с изогнутыми декоративными карнизами над окнами второго этажа и лепными раковинами между пилястрами образуют стройное, не перегружающее фасада целое. Балкон, опирающийся на колонны тосканского ордера, был пристроен позже. Эффектно выделяется находящееся над балконом овальное окно большого дворцового, так называемого Петровского зала. Интерьер типичен для позднего барокко. Двухсветный зал обильно украшен живописью, скульптурой и декоративной лепкой. Сравнительно небольшой, но высокий (его высота почти равна длине), он отличается своей торжественной праздничностью и нарядностью.

Никколо Микетти, М.Г.Земцов Дворец Кадриорг в Таллине. 1718-1725 гг. Фасад.

В Латвии выдающимся образцом архитектуры барокко этого периода являются дворцовые ансамбли в Рундале и Митаве (Елгаве) (оба завершены в 1763 г.), созданные В. Растрелли и относящиеся к раннему периоду его творчества. В их архитектурной композиции большое значение имеет горизонтальность общего решения, а оформление носит более обобщенный и сдержанный характер, чем в последующих работах мастера. Фронтоны лишены декоративных волют, отсутствуют и свободно стоящие скульптурные фигуры, что как бы ослабляет вертикальный акцент в декоративном оформлении фасадов. Интерьеры не отличаются обычно свойственной дворцам Растрелли ослепительной роскошью. Основной декор сосредоточен у плафона, на верхней части стены. В декоративной обработке деревянных перил боковых лестниц дворца в Рундале сказывается близость к местным, латвийским традициям.

Искусство иного характера процветает в 18 в. в Латгалии, остававшейся под властью Польши. Здесь преобладает строительство монументальных церквей с богато оформленными барочными фасадами. Наиболее распространены двухбашенные церкви с пышно декорированным фасадом. Таковы, например, церковь в Даугав-пилсе (середина 18 в.) и в Пазиена (1761), напоминающие костелы св. Екатерины и миссионеров в Вильнюсе. Однако в латгальских церквах башни больше возвышаются над фронтоном, а решение стен более сдержанное и плоскостное.

В культовой архитектуре 18 в. в Прибалтике особый интерес представляет внутреннее убранство церкви Троицы в Лиепае, выполненное уже в стиле рококо.

В Эстонии следует выделить барочный иконостас И. П. Зарудного в Преображенской церкви в Таллине (1719).

Ратуша в Тарту. 1782-1784 гг. Фасад.

Как уже отмечалось, в Латвии и Эстонии с 17 в. в гражданском строительстве немалую роль играло влияние североевропейской архитектуры. В Эстонии классицизм находит свое дальнейшее развитие в архитектуре здания ратуши в Тарту (1782—1784).

В Латвии и, в частности, в Риге во второй половине 18 в. в связи с ростом города и его планомерной застройкой начинается новый этап в развитии классицизма.

Присоединение Риги к России способствовало экономическому расцвету города, ставшего одним из важнейших торговых портов Балтики.

Жилой дом на Ратушной площади в Риге. 2-я половина 18 в.

Уже в построенной в 1750—1765 гг. по проекту Иоганна Фридриха фон Эттингера ратуше в Риге заметно некоторое влияние классицизма (рис. на стр. 389). Еще явственнее его признаки выражены в архитектуре ряда жилых домов второй половины 18 в..

Крупнейшим сооружением, в котором утвердились черты классицизма, явилась Петропавловская церковь в рижской цитадели (1780—1785), строительство которой было начато Сигизмундом Зеге и продолжено Кристофом Хаберландом. Наиболее интересная часть — это ее колокольня. В сочетании ордерного начала и ярусности построения гармонично соединились черты русского зодчества с формами классицизма. Ярусная композиция архитектурных форм колокольни лежит в основе целостного пространственного образа; ее стройный объем доминирует рад всей бывшей рижской цитаделью.

Хаберланд (1750—1803) был ведущим рижским архитектором, строившим в стиле классицизма. Им были построены помещение библиотеки при Домской церкви и целый ряд жилых зданий в Риге, в которых выявились своеобразные черты так называемого рижского «бюргерского классицизма». При строго продуманной в пропорциональном отношении геометрической структуре здания в нем в известной мере продолжалась барочная традиция щедрого оформления декоративными деталями фасадов и, в частности, выделения портала.

Наиболее оригинальным произведением Хаберланда является церковь в Катла-калне, в пригороде Риги (1791—1792). Круглая в плане, с большим сферическим куполом, опирающимся на наружные стены здания, церковь расположена в живописном уединении на холме полуострова у реки Даугавы. Чистота округлой объемной формы покрытия ясно гармонирует с изящно декорированным порталом, в котором, несмотря на четкий треугольный фронтон, ощущается отдаленное веяние барочных форм. Этим сооружением завершилось развитие своеобразного рижского классицизма 18 века.

Искусство Германии

А.И.Венедиктов (архитектора); М.Т.Кузьмина (изобразительное искусство)

После Тридцатилетней войны (1618—1648) растоптанная, истерзанная Германия осталась разделенной на множество мелких самостоятельных государств — королевств, курфюрств, княжеств, «вольных» имперских городов.

Война не только усилила политическую раздробленность Германии — в результате ее был завершен процесс закрепощения крестьян, что решающим образом отразилось на социально-экономическом и политическом строе Германии. Повсеместное восстановление крепостного права на ее территории явилось одной из причин того, что сколько-нибудь широкое развитие промышленности в 17 и 18 столетиях оказалось в Германии, по существу, невозможным. Начальные формы капиталистической промышленности—кустарная промышленность — почти застыли вплоть до 19 века. Немецкое бюргерство не сумело приобрести самостоятельность и всецело зависело от княжеской власти.

В исключительно неблагоприятных условиях затхлой немецкой действительности жили и творили деятели немецкой культуры. Они работали в основном при княжеских дворах, испытывая тягостную абсолютистскую и бюрократическую опеку. И лишь те из них, которые сумели воплотить в своем творчестве наиболее прогрессивные устремления эпохи, оказались в числе выдающихся деятелей мировой культуры. Среди них в первую очередь должны быть названы Бах, Гендель, Лессинг, Гёте, Шиллер.

Немецкое изобразительное искусство 17—18 вв. по своему художественному и общественному значению резко уступает достижениям немецкой музыки и литературы. В 17 в. экономическая разруха препятствовала строительству. Многие немецкие художники вынуждены были покинуть пределы родины и выехать за границу: Эльсгеймер и Лисе — в Италию, Паудисс — в Голландию, Неллер — в Англию.

И все же с середины 17 в. наступает новый этап в развитии немецкого искусства — в нем формируются тенденции, получившие продолжение в искусстве позднейшего времени. В медленно залечивающих раны войны немецких государствах постепенно оживляется культурная жизнь. Однако немецкие правители, подражая монархам других, более развитых европейских стран, приглашали к себе на службу иностранных художников, главным образом французских и итальянских.

Официальным господствующим направлением в немецком искусстве становится барокко. Пышное барочное искусство должно было свидетельствовать о силе и славе монархического режима, аристократии и укрепляющегося католицизма.

С конца 17 в. в Германии бурно развивается строительство и в городах и в пригородных резиденциях — чуть ли не каждый немецкий феодал делает попытку создать маленький Версаль в своих владениях. Наибольшее число церквей, дворцов и замков с павильонами в регулярных парках создается в Баварии, Саксонии, Пруссии.

В Баварии, в Мюнхене, было построено одно из ранних немецких барочных сооружений — Театинская церковь (1663—1667). Ее строителями в основном были итальянцы А. Барелли и Э. Цуккалли. Следующая итальянским образцам мюнхенская церковь с ее двухбашенным фасадом, куполом и пышным декоративным убранством оказала большое влияние на более поздние культовые постройки католической Германии.

Франсуа Кювилье. Дворец Амалиенбург в Нимфенбургском парке близ Мюнхена. Интерьер. 1734-1739 гг.

Дворец Нимфенбург близ Мюнхена. 1663-1728 гг. Вид со стороны парка.

Приезжие итальянские и французские архитекторы перестраивали и строили заново городские и загородные резиденции баварских князей. В 1684—1689 гг. Цуккалли строит в большом парке к северу от Мюнхена дворец Люстхейм, а в 1701— 1727 гг., явно подражая Версалю,— Шлейсхейм; оба дворца, расположенные друг против друга, соединены широкими аллеями и каналом. К западу от Мюнхена возводится еще более пышная загородная резиденция Нимфенбург. Широкие строительные и отделочные работы развернулись после того, как придворным архитектором в 1715 г. был назначен Иозеф Эффнер (1687—1745), а в 1725 г. в Баварию приехал Франсуа Кювилье. Из Франции они привезли навыки и приемы распространяющейся рокайльной архитектуры. В стиле рококо отделываются внутренние помещения большого дворца, в парке размещаются малые дворцы и павильоны. Эффнер строит Пагоденбург (1716—1719) и одноэтажный Баденбург (1718—1721), где к расположенным по одной оси овальному и прямоугольному залам примыкают слева Китайская комната, а справа ванная, облицованная изразцами и искусственным мрамором. Кювилье был автором «жемчужины Нимфенбурга»—одноэтажного дворца Амалиенбург (1734—1739).

Уже в первой половине 18 в. развертывается деятельность ряда выдающихся немецких архитекторов. В это время со всей очевидностью складывается вариант архитектуры позднего барокко, в своих общих особенностях отличного и от итальянского барокко и от французского классицизма 17 века и рококо.

Бальтазар Нейман. Паломническая церковь в Фирценхейлигене. 1743- 1772 гг. Западный фасад.

Бальтазар Нейман. Епископский дворец (Резиденция) в Вюрцбурге. 1719-1744 гг. Центральная часть паркового фасада.

Бальтазар Нейман. Епископский дворец (Резиденция) в Вюрцбурге. Лестница. Начата в 1737 г. Роспись потолка Джованни Баттиста Тьеполо. 1751-1753 гг.

На севере Баварии, в Вюрцбурге, местопребывании франконских епископов, работал один из создателей немецкой барочной архитектуры 18 в.— Бальтазар Нейман (1687—1753). Его самым выдающимся сооружением была вюрцбургская Резиденция (1719—1744). Это громадный дворец с четырьмя внутренними дворами и тремя ризалитами — павильонами, нарушающими однообразие протяженного садового фасада (длина его 167 м). Со строгостью тосканских колонн нижнего этажа контрастирует богатство скульптурного декора и коринфских капителей второго этажа. С особым блеском решен просторный вестибюль с двухмаршевой парадной лестницей. Художественные достоинства этой части дворца еще более повышаются красочным великолепием росписей Тьеполо. С дворцом в Вюрцбурге соперничают роскошью отделки дворец в Брухзале, резиденция шпейерского епископа, и замок Брюль, принадлежавший курфюрсту Кельнскому, в которых также необычайно пышно даны решения вестибюлей и парадных лестниц, украшенных стуковыми лепными декорациями И.-М. Фехт-майра. Нейману принадлежат и многочисленные культовые постройки. Наиболее примечательны среди них— церкви в Фирценхейлигене и Нересхейме. Двухбашен-ный фасад живописно расположенной на возвышенности в долине Майна фирценхейлигенской церкви (1743—1772) сходен со многими церковными фасадами южной Германии и других католических стран. Зато план ее более оригинален. В основу его положены три расположенных по продольной оси эллипса; справа и слева к ним примыкают еще два эллипса и две окружности. Внутри церкви большому среднему эллипсу соответствует овальное подкупольное пространство; в соответствии с очертаниями других эллипсов размещаются полуовальный алтарь и передняя часть с хорами; окружности образуют нечто вроде поперечного нефа. Преобладающие кривые плоскости, обрывающиеся, пересекающиеся линии усиливают гипертрофированную сложность и динамику решения внутреннего пространства, подчеркивают особую пластичность массы. Отделка из розового и красного искусственного мрамора, позолота баз и капителей, яркий свет, проникающий через большие окна, создают праздничное настроение.

Бальтазар Нейман. Церковь в Фирценхейлигене. План.

Маттеус Даниэль Пеппельман. Ворота «под короной» в ансамбле Цвингера в Дрездене. 1711-1722 гг.

Маттеус Даниэль Пеппельман. Павильон «на валу» в ансамбле Цвингера в Дрездене. 1711-1722 гг.

Второй выдающийся мастер немецкого барокко — Маттеус Даниель Пеппельман (1662—1736)— был менее плодовит, чем Нейман, но и единственного оставшегося незавершенным его произведения—ансамбля Цвингера в Дрездене — достаточно, чтобы выдвинуть Пеппельмана в первые ряды немецких архитекторов.

Саксонский курфюрст Фридрих Август решил восстановить пострадавшую в 1701 г. от пожара свою дрезденскую резиденцию так, чтобы поразить всю Европу ее пышностью и блеском. Он поручил Пеппельману обстроить расположенное перед замком большое прямоугольное поле, предназначавшееся для придворных забав и развлечений. Архитектор выполнил не совсем обычную задачу, запроектировав по углам и осям прямоугольника двухъярусные нарядные павильоны, завершенные куполами, напоминающими луковичные церковные главы, и сквозные башни, соединенные одноярусной галлереей с застекленными арками. Строительство Цвингера началось в 1711 г. [23] Цвингер Пеппельмана — типичное сооружение позднего барокко. В первом этаже из пилястр вырастают человеческие торсы — пилястры тем самым превратились в гермы и кариатиды, несущие отрезки нижнего антаблемента, украшенного вазами с цветами и корзинами с фруктами. Над пилястрами второго этажа — только отрезки раскрепованного антаблемента, завершенного статуями. Арки же в верхнем этаже, вдвинутые между простенками, вместо объединяющего фасад карниза увенчаны некиими подобиями фронтонов, составленными из выпуклых и вогнутых отрезков. Такой же изогнутый фронтон помещен и над пышным гербом, расположенным над центральной аркой. Статуя атланта, согнувшегося под тяжестью земного шара, завершает это единственное в своем роде сооружение.

Гаэтано Кьявери. Придворная церковь в Дрездене. 1738-1756 г. Вид с севера-запада.

Георг Бер. Церковь Фрауэнкирхе в Дрездене. 1726-1743 гг. Вид с юга (не сохранилась).

Среди культовых построек Дрездена выделяется богатством скульптурных декораций Придворная церковь, выстроенная в 1738—1756 гг. итальянцем Гаэтано Кьявери (1689—1770). С пышностью католической Придворной церкви контрастирует большая сдержанность протестантской Фрауэнкирхе, законченной в 1740-х гг. после смерти сорвавшегося со строительных лесов ее автора Георга Бера (1666—1738). Одно из значительнейших произведений немецкого зодчества, Фрауэнкирхе была целиком разрушена в результате налета американской авиации в конце второй мировой войны.

Георг Бер. Церковь Фрауэнкирхе в Дрездене. Продольный разрез.

Андреас Шлютер. Южный фасад Берлинского дворца. Фрагмент. 1698- 1706 гг.

С конца 17 в. наряду с Баварией и Саксонией крупным культурным центром становится Пруссия. Самым одаренным из мастеров, состоящих на службе у прусских королей, был архитектор и скульптор Андреас Шлютер (1660/64—1714). Сначала он работал над берлинским Цейхгаузом (арсеналом) главным образом как скульптор, а затем перестраивал и расширял дворец курфюрстов. Наиболее своеобразное решение получила парадная лестница этого дворца с ее тяжеловесными, но импозантными формами.

Всю первую половину 18 в. прусские короли отстраивали Берлин и пригородные резиденции Шарлоттенбург и Потсдам. Любимым архитектором Фридриха II был Георг Кнобельсдорф (1699—1753). Повинуясь придворной моде, Кнобельсдорф отделывал интерьеры строившихся им дворцов в духе рококо. Такова Золотая гал-лерея и другие помещения дворца в Шарлоттенбурге, внутренние помещения городского дворца в Потсдаме. Там же, в Потсдаме, в глубине парка, по указаниям Фридриха, мнившего себя поклонником французской философии и французского искусства, Кнобельсдорф выстроил в 1745—1747 гг. небольшой, чрезвычайно изящный по пропорциям дворец, названный королем Сан-Суси («Без забот»).

Отлогая лестница, обсаженная с обеих сторон подстриженными на французский лад деревьями, подводит по террасам от нижнего водоема к дворцу, расположенному на верхней террасе. К его увенчанной куполом овальной средней части примыкают два одноэтажных крыла; фасад расчленен вместо пилястр фигурами атлантов, напоминающими гермы Цвингера, которые несут тяжелый антаблемент и балюстраду с вазами; высокие полуциркульные окна отделяются от земли тремя ступенями, заменяющими цоколь.

С пышностью рокайльных интерьеров, оформленных Кнобельсдорфом, контрастирует классицизм наружных фасадов дворцов в Шарлоттенбурге, Потсдаме и декоративных колоннад, отмечающих въезд в Сан-Суси. Граничащая с сухостью холодная строгость этих построек вполне соответствовала солдатскому духу резиденций прусских королей, нашедшему еще более яркое выражение в последнем достойном внимания сооружении века — в берлинских Бранденбургских воротах, выстроенных архитектором Карлом Готхардом Лангхансом (1732—1808) в 1788—1791 гг.

Немецкая скульптура 17—18 вв. в основном тесно связана с пышными дворцовыми сооружениями и церквами, в интерьере которых ей принадлежало видное место. Декоративная скульптура широко применялась в оформлении фасадов зданий и в садово-парковом убранстве. К этой области относится большинство работ Андреаса Шлютера, самого крупного немецкого монументалиста того времени. Ему принадлежит отделка большого тронного, рыцарского и других залов Берлинского дворца, городского дворца в Потсдаме, скульптурное убранство здания берлинского арсенала. Главный фасад арсенала оформлен пышной лепной орнаментикой, в которой основным декоративным мотивом являются военные трофеи, свидетельствующие о воинской славе победителя. Фасад, выходящий во двор, своим убранством — масками умирающих воинов—резко контрастирует мрачным трагизмом замысла с триумфальной торжественностью главного фасада. На лицах раненых воинов написано выражение отчаяния, ненависти, страдания; полные патетики и напряженности, они напоминают об ужасах войны.

Георг Бер. Церковь Фрауэнкирхе в Дрездене. План.

Андреас Шлютер. Памятник курфюрсту Фридриху Вильгельму в Берлине. Бронза. 1696-1703 гг.

В 1697 г. Шлютер создал бронзовую статую курфюрста Фридриха III (Кенигсберг), а в 1696 г.— наиболее значительный для того времени конный памятник Фридриху Вильгельму, так называемый памятник великому курфюрсту (отлит в 1703 г. И. Якоби), установленный в Берлине на длинном мосту (ныне Фрауэнкирхе во дворе Шарлоттенбургского дворца). В этих памятниках Шлютер выступает апологетом слагающегося прусского абсолютизма. В статуе великого курфюрста он стремился дать образ грозного и мудрого властелина. Одетый в античный костюм, в пышном парике, правитель Пруссии торжественно восседает на медленно шествующем коне. Постамент памятника украшен большими декоративными волютами и четырьмя фигурами закованных в цепи рабов, символизирующими победы прусского абсолютизма. Энергично пролеплены массивные формы, тщательно отделаны все детали. И все же черты искусственности и напыщенности ясно ощутимы в этом типично барочном и по композиции и по идейной концепции холодном монументе.

Широкое распространение в различных немецких художественных центрах 18 в. получает мелкая пластика — статуэтки из слоновой кости и особенно из фарфора.

В 1710 г. в Мейсене (Саксония) И.-Ф. Бётгером было основано фарфоровое производство. Здесь наряду с роскошной посудой изготовлялись разнообразные статуэтки, модели которых создавали видные немецкие скульпторы Кирхнер, Кендлер, Эберлейн. Европейскую известность получили большие декоративные, покрытые белой глазурью скульптурные изображения животных и птиц (козлов, медведей, пеликанов) Кендлера. Замечательны его маленькие раскрашенные статуэтки обезьян, белок, собак, различных птиц, верно передающие их анатомическое строение, повадки. В фарфоре выполнялись человеческие фигурки, галантные сцены, пасторали, сцены итальянской и французской комедии. Особенной выразительностью отличаются народные типы: фигурки солдат, охотников, ремесленников, лавочников, крестьян и нищих, полные жизни, живых движений, подчас подчеркнуто юмористические, яркие, декоративные по краскам. Таковы «Сеятель», «Савоярка с детьми», «Пильщик» и др. (Эрмитаж). Подлинные шедевры такого вида статуэток выпускали мелкие производства, возникшие в середине 18 в. в городах Тюрингии, в Хёхсте, Франкентале, Нимфенбурге, Фюрстенберге, а также в Вене и Берлине. Особенно выделяются среди них изяществом и меткостью характеристик работы скульптора Бустелли (Нимфенбург).

Со второй половины 17 в. в связи с дворцовым и церковным строительством развивается немецкая живопись. Наряду с процессом ассимиляции чужеземных традиций, преломляющихся по-разному в творчестве различных немецких художников, развиваются тенденции противоборства этим влияниям, Зарождаются ростки новой национальной живописи.

Если в творчестве Иоахима фон Зандрарта Старшего (1606—1688), живописца и теоретика искусства, автора книги «Немецкая академия зодчества, ваяния и живописи», решительно преобладал метод подражания и эклектики, то в некоторых работах Генриха Шёнфельда (1609—1682/83) и особенно в портретах М. Вильмана (1630—1706) проявляются склонность к реалистическому восприятию натуры, а также интерес к человеческой индивидуальности, поиски своеобразия характера.

С начала 18 в. во многих государствах Германии возникли академии художеств. Созданные по образцам иностранных академий, они, однако, не сумели стать подлинными центрами национальной культуры; их выученики в своем творчестве ориентировались на искусство иностранных мастеров.

Космас Дамиан Азам и Эгид Квирин Азам. Алтарь монастырской церкви в Вельтенбурге. 1717-1721 гг.

Ведущее место в первой половине 18 в. занимали декоративная живопись и парадный портрет. Многочисленные декораторы вместе со скульпторами оформляли пышные барочные сооружения, расписывали стены и потолки дворцов и церквей, создавали алтарные образы. Росписи венецианских художников (Тьеполо — дворец в Вюрцбурге) и других, работавших в Германии, служили образцами для подражания. Особенно широко декоративная живопись была распространена в южной Германии. Типичными представителями южнонемецкого барокко были братья Азам, работавшие как живописцы, скульпторы и архитекторы. Космас Дамиан Азам (1686—1739) был преимущественно живописцем, Эгид Квирин Азам (1692—1750)— скульптором, оба они учились в Риме. Они работали в Баварии (внутренняя отделка собора во Фрейзинге, монастырской церкви в Вельтенбурге), Австрии (церковь св. Иакова в Иннсбруке), Швейцарии и Чехии.

Самое крупное сооружение братьев Азам — церковь св. Иоанна Непомука в Мюнхене (начата в 1733), где особенно ярко проявились черты их театрально пышного, внешне блестящего искусства, пропагандирующего идеи католической церкви. Внутренняя отделка храма, облицовка стуком под мрамор, позолота, обилие статуй и росписей своей необычайной роскошью контрастируют со строгостью его наружного вида. Роспись купола с ее бесконечными иллюзорными просторами, сложными нагромождениями изображенных в головокружительных ракурсах зданий, балюстрад, человеческих фигур в развевающихся одеждах, резкие светотеневые контрасты рассчитаны лишь на создание общего ошеломляющего и подавляющего впечатления. Наряду с братьями Азам работали Маттеус Гюнтер, фрески которого по манере исполнения напоминают Тьеполо, баварские декораторы Иоганнес Цикк, его сын Януарис Цикк и другие.

При Фридрихе II, с 1740 г., в Германии усиливается влияние французского придворного искусства, коллекционируются произведения французских художников, их авторы приглашаются для работы в Берлин. Однако принимали приглашения далеко не лучшие живописцы, часто посредственные мастера. Пост «первого художника короля» в течение сорока трех лет занимал Антуан Пен (1683—1757). Он писал панно для резиденций Рейнсберга, Шарлоттенбурга и Сан-Суси. Ему принадлежит ряд портретов Фридриха II, среди них — парадный портрет Фридриха (Эрмитаж), откровенно льстивое, идеализированное изображение, тусклое по цветовому решению. Пен оставил многочисленные портреты сановников, придворных дам прусского двора. Более удачные из них, например портрет ландграфини Гессен-Дармштадтской с негритенком, отличаются чертами идеализации, звучностью нарядных красок и напоминают портреты Наттье и Ланкре.

В ряде немецких городов вдали от угнетающей атмосферы дворов развивается искусство более скромное, связанное с демократическими бюргерскими кругами. Однако оно не было вполне самостоятельным и не выдвинуло крупных мастеров. Наиболее значительными среди них были жанристы Иоганн Конрад Зеекатц, Юстус Юнкер, портретист Бальтазар Деннер (1685—1749), работавший в Гамбурге и пользовавшийся известностью благодаря необычайной тщательности исполнения своих работ. Он писал главным образом портреты пожилых людей, добросовестно и точно выписывая каждую морщинку, складочку, каждый волосок и жилку. Таковы его «Старик за едой» (1727), «Портрет старухи» (обе в Эрмитаже).

Во второй половине 18 в. положение в немецких государствах было особенно тяжелым; по выражению Энгельса, Германия представляла собой одну гниющую и разлагающуюся массу. «Никто не чувствовал себя хорошо. Ремесло, торговля, промышленность и земледелие страны были доведены до самых ничтожных размеров. ...Все было скверно, и во всей стране господствовало общее недовольство» [24].

В этой удушающей обстановке медленно, но неукоснительно поднималась волна протеста и возмущения; в противовес аристократической придворной культуре развилось движение буржуазного просвещения и связанного с ним классицизма. Против деспотизма, бюрократизма, мещанской морали в 1770—1780-х гг. выступили деятели литературно-общественного движения «бури и натиска». «Эта позорная в политическом и социальном отношении эпоха,— писал Энгельс,— была в то же время великой эпохой немецкой литературы. .. .Каждое из выдающихся произведений этой эпохи проникнуто духом вызова, возмущения против всего тогдашнего немецкого общества» [25].

Высшим взлетом в развитии немецкого просвещения явилась деятельность Лессинга, родоначальника реализма в немецкой литературе и эстетике. Лессинг призывал ориентироваться в художественном творчестве на «природу и правдивость». Он провел резкую грань между теориями искусства аристократически-придворного и буржуазно-демократического. Свои эстетические взгляды он сформулировал в работах «Лаокоон, или о границах живописи и поэзии» и «Гамбургская драматургия».

Однако убожество немецкой действительности, политическая незрелость медленно развивавшейся и все еще слабой буржуазии, пассивность народных масс наложили отпечаток на общий характер немецкого просветительского движения и классицизма. Несмотря на всю революционность взглядов передовых немецких просветителей, их протест никогда не выходил за рамки чисто умозрительной деятельности и не выливался в форму практической политической борьбы. Двойственный характер немецкого классицизма, его пассивность, оторванность от насущных жизненных задач приводила деятелей немецкого классицизма на службу «просвещенному» абсолютизму.

Большое значение в сложении теории классицизма в общеевропейском масштабе имели сочинения Винкельмана (1717—1768), и в первую очередь его «История искусства древности» (1764). Очевидец археологических раскопок в Помпеях и Геркулануме, Винкельман искренне восхищался памятниками античности. Он воспевал художественный идеал античной Греции, указывал на необходимость политической свободы для развития искусства. Но Винкельман призывал лишь к поискам «внутреннего освобождения» и к подражанию античному искусству, так как именно в нем видел отображение природы и воплощение того идеала абсолютной красоты, к выражению которого, по его мнению, должен стремиться каждый художник.

В условиях Германии учение Винкельмана привело многих его последователей к отказу от поисков жизненных многогранных характеров и стало формой примирения с действительностью, так как уводило от социальных противоречий и конфликтов современности в вымышленный мир идеальной гармонии.

Наиболее яркий выразитель идей классицизма в немецкой живописи — Антон Рафаэль Менгс (1728—1779) начал художественную деятельность как при. дворный художник саксонского курфюрста Фридриха Христиана, ряд парадных портретов которого — типичных образцов напыщенного барочного искусства — он оставил. Переехав в Рим и сблизившись с Винкельманом, Менгс воспринял его Эстетику односторонне, игнорируя те пусть слабо выраженные гражданские нотки, которые она в себе заключала. Наиболее прославленная работа Менгса этого времени — «Парнас», роспись виллы Альбани в Риме (1761),— типичное произведение немецкого классицизма. Не столько традиции античности, сколько воздействие живописи болонских академистов заметно в этой композиции, математически рассчитанной, правильно нарисованной, но безжизненной и вялой по цветовому решению; таковы и другие его картины—«Суд Париса», «Персей и Андромеда» (обе в Эрмитаже). Хотя Менгс стремился к выражению идеала «благородной простоты и спокойного величия», он создал лишь оторванные от жизни эклектические композиции. Искусство Менгса не заключало ничего принципиально нового и было легко приспособлено к нуждам «просвещенного» абсолютизма. Приглашенный ко двору испанского короля, Менгс в 1760-х и 1770-х гг. расписывал плафоны различных помещений мадридского дворца («Апофеоз Траяна», «Апофеоз Геркулеса» и другие), сильно проигрывающие в соседстве с росписями Тьеполо.

Антон Рафаэль Менгс. Автопортрет. Ок. 1773 г. Флоренция, Уффици.

Лучшее из художественного наследия Менгса — его портреты, не парадные, заказные, а интимные, написанные с его друзей и близких; таковы его автопортрет (Эрмитаж, повторение в Уффици) и предполагаемый портрет Винкельмана (Эрмитаж).

Активным, глубоко убежденным приверженцем классицизма был Асмус Якоб Карстенс (1754—1798), стремившийся к созданию героических, возвышенно-прекрасных образов, идеальное воплощение которых он видел в искусстве античности и Микеланджело. Однако его аллегорические и мифологические композиции, такие, как «Греческие вожди в палатке Ахилла» (1794; Берлин, Национальная галлерея), «Ночь и ее дети» (Веймар, Государственное художественное собрание), остались незавершенными. К тому же в них ясно ощутимы следы подражательности. Наиболее ценную часть художественного наследия Карстенса составляют пластически четкие, хорошо проработанные рисунки.

Принципы классицизма находят применение в пейзажной живописи Филиппа Гаккерта (1737—1807) и работавшего некоторое время в Германии австрийца Иозефа Антона Коха (1768—1839), искавших классической гармонии и ясности в своих «героических» пейзажах. Отвлеченно-условные, холодные, они были далеки от реальной природы Германии.

В немецком изобразительном искусстве отсутствовали произведения, которые выражали бы социальный протест с такой силой, как творения Леесинга, молодого Шиллера и Гёте. Однако интерес к изображению жизни представителей различных сословий, к внутреннему миру человека, наметившийся в творчестве некоторых художников конца 17 — начала 18 в., приводит к распространению во второй половине 18 в. бытового жанра и интимного портрета, противостоящих декоративному барочному искусству. Причем в ряде произведений, и прежде всего в работах самого выдающегося немецкого художника этого времени — Даниэля Ходовецкого (1726—1801), находят свое частичное отражение социальные конфликты эпохи. В работах художника выражено стремление воспроизвести многообразие окружающей действительности, различные ее проявления и прежде всего жизнь бюргерства, представляющуюся ему в известной степени идеалом.

Поляк по происхождению, Ходовецкий сыграл значительною роль и в развитии польского искусства этого времени. Он родился в Гданьске (Данциге) в семье хлеботорговца; после смерти отца в 1743 г. переехал в Берлин. Свою художественную деятельность он начал с выполнения миниатюр и эмалей по французским образцам, с композиций Ватто, Ланкре, Шардена. Развивавшийся в основном как самоучка, он ценой настойчивого труда и большой любви к искусству добился Значительных результатов.

В картинах «Ломберный стол», «Общество утром» живо, но подчас с некоторыми чертами сентиментальности Ходовецкий передает сцены бюргерского быта, наблюденные в жизни. Иногда в его творчестве звучат ноты социального протеста: Такова картина «Прощание Каласа с семьей» (1767; Берлин), направленная против террора католической церкви и имевшая значительный общественный резонанс. Обличительные тенденции в известной мере проявились в графике Ходовецкого, к области которой относятся главные достижения художника. Широко распространенные в эти годы в Германии маленькие по формату издания карманных календарей, альманахов, произведений художественной литературы нашли в лице Ходовецкого своего прославленного иллюстратора. В них художник довел до виртуозности технику мелкого по размеру офорта, соединенного с резцом.

Ходовецкий иллюстрировал произведения Вольтера, Руссо, Стерна, Лесажа, Бомарше и других, но наибольший интерес представляют его иллюстрации к произведениям немецкой литературы «Минне фон Барнхельм» Лессинга, «Страданиям молодого Вертера» Гёте, «Басням» Геллерта, а также иллюстрации Геттингенского, Берлинского родословного и Готского альманахов. Они отличаются изяществом и замечательной тонкостью исполнения, подчас заключены в нарядные обрамления, украшенные цветочными гирляндами. В них наглядно раскрывается сюжетная линия произведения, даны острые характеристики героев. Тонкие офортные линии и темная ретушь иглой передают свет и пространство. На ряде пробных оттисков на полях сохранились так называемые «ремарки», маленькие живые картинки с натуры из современной жизни.

В сериях офортов «Брачные предложения» и «Простые и аффектированные поступки» (Геттингенский альманах, 1780—1781) проявились сатирические и морализующие тенденции художника. В острых юмористических сценках он противопоставляет порочности и манерности дворянства и военщины простоту и естественность манер и характера поведения бюргерства. Любование прочным семейным укладом бюргерского быта проявляется и в его замечательном листе «Семейство художника» (1771), где изображен сам автор, сидящий в глубине уютной комнаты и рисующий свое семейство — жену и детей, собравшихся у круглого стола. С большой теплотой передана мирная атмосфера, дружеские связи, объединяющие всех членов его семьи, выявлены индивидуальные черты каждого.

Даниэль Ходовецкий. Общество за столом. Рисунок из серии «Поездка в Данциг». Перо, кисть, бистр, тушь. 1773 г. Берлин.

Ходовецкий — один из лучших немецких рисовальщиков второй половины 18 века. Об этом свидетельствуют не только его офорты, но и многочисленные рисунки, в которых с искренней симпатией изображены простые люди из народа. В серии рисунков «Поездка в Данциг» (1773; Берлин и Дрезден) с наибольшей по тем временам полнотой развернуты типичные картины жизни тех лет. Однако и этим рисункам присущи элементы идилличности и добродушного юмора.

Высшие достижения большинства немецких художников второй половины 18 в. связаны также с широко распространившимся в эти годы портретным жанром.

Самым крупным немецким портретистом этого периода был Антон Граф (1736—1813), создатель целой галлереи портретов знаменитых современников. Насчитывается свыше тысячи шестисот пятидесяти портретов, написанных им маслом, и свыше трехсот двадцати миниатюр и рисунков. Швейцарец по происхождению, он учился в родном Винтертуре, а затем в Аугсбурге. В 1766 г. Граф переехал в Дрезден, где развернулось его дарование портретиста. Он писал представителей дворянства, но эти изображения в основном мало оригинальны. Зато большую художественную и иконографическую ценность представляют его правдивые, живые портреты выдающихся немецких писателей, поэтов, художников и ученых того времени: Лессинга, Шиллера, Гердера, М. Мендельсона, Виланда, Бюргера, Ходовецкого. В них Граф стремился передать индивидуальные черты портретируемых, раскрыть их характеры. Выделяя в портрете прежде всего лицо человека и особенно его глаза, он обращает внимание и на индивидуальную манеру держать себя и на окружение портретируемого. Он пишет художника за мольбертом, ученого — за книгой, актера — в лучшей его роли.

В мастерски исполненном широким штрихом карандашном автопортрете (Магдебург) Граф предстает стареющим человеком с неправильными чертами лица, острым пронизывающим взглядом, крепко сжатыми насмешливыми губами.

Над созданием живых и правдивых изображений простых людей работал в Мюнхене И.-Г. Эдлингер (1741—1819). Таковы его автопортрет, «Портрет старухи», «Курильщик» (Мюнхен, Пинакотека). Некоторый интерес к выявлению индивидуальных качеств портретируемого, к простоте и интимности намечается в парадных портретах датчанина по происхождению И. Г. Цизениса (1716—1777), к лучшим работам которого относятся портреты графа Шаумбург-Липпе в охотничьем костюме и его жены Марии, изображенной с цветком в руке на фоне пейзажа.

Вильгельм Тишбейн. Гёте в Кампанье. 1787 г. Франкфурт-на-Майне. Штеделевский институт.

Целая династия портретистов вышла из семьи Тишбейнов. Наиболее выдающимися из них были Август Тишбейн (1750—1812), работавший во многих городах Германии, а также в России, создатель тонко исполненных портретов (портрет Христианы, принцессы Вальдек и Пирмонт, портрет прусской королевы Луизы), не лишенных, однако, известной идеализации, и Вильгельм Тишбейн (1751—1829), совершивший путешествие в Италию и воспринявший классицистическую доктрину. В наиболее значительном своем произведении—«Гёте в Кампанье» (1787; Франкфурт-на-Майне, Штеделевский институт) — он создал образ великого немецкого поэта в годы его увлечения классическим искусством, погруженного в раздумье, полного сил и творческих замыслов.

К жанру портрета принадлежат лучшие работы Анжелики Кауфман (1741— 1807), большая часть жизни которой прошла в Италии. Написанные ею под воздействием идей Винкельмана картины «Весталка» и «Покинутая Ариадна» (Дрезден) слащавы, но некоторые портреты, особенно женские, например портрет герцогини Анны Амалии (Веймар) или баронессы Крюденер с дочерью (Лувр), привлекают изяществом, грацией, тонкой манерой исполнения.

Побуждаемые аристократическими заказчиками, немецкие художники на протяжении 17—18 вв. пытались создавать монументальное искусство, но лишь в архитектуре сумели дать оригинальные и яркие решения. Что касается изобразительного искусства, то его скромные, но подлинные достижения заключены лишь в тех произведениях, в которых художники шли от жизни, от желания раскрыть существенные стороны немецкой действительности. И именно эти произведения составили то художественное наследие, традиции которого развили немецкие мастера-реалисты 19 века.

Искусство Австрии

А.И.Венедиктов (архитектора); М.Т.Кузьмина (изобразительное искусство)

Австрийское искусство 17—18 вв. имеет ряд общих черт, сближающих его с немецким искусством. Однако поскольку Австрия представляла собой одно из крупнейших в Европе многонациональных государств — конгломерат областей или «земель», входивших в состав владений австрийских Габсбургов, австрийское искусство несло в себе также отражение этого важного исторического фактора. В силу специфических особенностей своего общественного развития австрийское искусство обладало чертами определенного своеобразия.

В 18 в. в Австрии происходил процесс сложения буржуазных отношений в недрах разлагающейся феодальной системы. Общий отсталый характер экономики австрийской монархии, политическое могущество крупных феодалов, слабость буржуазии наложили отпечаток на характер развития австрийской культуры.

Высшие достижения австрийской культуры связаны с прогрессивными течениями эпохи просвещения. Это творчество величайших композиторов второй половины 18 в.— Гайдна, Глюка, Моцарта. Яркие реалистические образы, оптимизм характеризуют их замечательные творения. Передовые устремления деятелей австрийской культуры не находили поддержки на родине. Трагичной была судьба Моцарта; вынужден был покинуть пределы родной страны Глюк. В изобразительном искусстве Австрии, как и в Германии в 17—18 вв., не было столь значительных явлений, как в области музыки.

Победа абсолютизма и католической реакции в Австрии после Тридцатилетней войны обусловила основные тенденции развития изобразительного искусства, и прежде всего широкое распространение барочного искусства. Одним из ранних памятников его был собор в Зальцбурге, построенный итальянцем Сантино Солари еще в 1611—1628 гг. Так же как в Германии, наиболее выдающиеся монументальные произведения были созданы местными архитекторами, основоположниками стиля, именуемого обычно австрийским или венским барокко. Виднейшими из них были Иоганн Бернгард Фишер фон Эрлах (1656—1723) и Иоганн Лукас фон Гильдебрандт (1668—1745). Творчество обоих мастеров расцвело и созрело в столице Габсбургской империи — Вене. После второй турецкой осады 1683 г., когда по стратегическим соображениям были сожжены городские предместья, начинается период интенсивного в истории Вены строительства. Почти целиком была перестроена наиболее пострадавшая во время осады западная часть города, превратившаяся в центр австрийского барокко первой половины 18 века.

В 1695 г. началось создание императорской резиденции — Шенбруннского дворца и парка, расположенного террасами с каскадами и павильонами. Проект «габсбургского Версаля» был составлен Иоганном Бернгардом Фишером фон Эрлах, но претерпел значительные изменения в результате деятельности других архитекторов, достраивавших дворец.

Ярче индивидуальность Фишера проявилась при строительстве дворцов венской аристократии. В первые десятилетия 18 в. продолжалось строительство дворца принца Евгения с его плоскостной трактовкой длинного фасада, где на высоком рустованном цокольном этаже стоят членящие верхние этажи ионические пилястры. Богаче пластика одинаковых тяжелых порталов; особенно роскошна по отделке парадная лестница со скульптурами Лоренцо Матиелли. Дворец принца Евгения стал образцом для многих построек как самого Фишера, так и других венских архитекторов.

Фишер фон Эрлах. Церковь св. Карла Борромея в Вене. Продольный разрез.

В 1708 г. архитектор начинает строительство здания для так называемой Богемской канцелярии, где средняя часть фасада подчеркнута богатыми наличниками окон, скульптурными фигурами, гермами-атлантами (вариантами герм дрезденского Цвингера и потсдамского Сан-Суси).

Зрелое мастерство Фишер обнаружил в проекте более сдержанной по формам, чем его дворцы, Придворной библиотеки с большим парадным залом, снаружи которому соответствуют купол и выступ фасада (1716). Проект был осуществлен сыном Фишера, менее значительным архитектором Иозефом Эммануэлем Фишером фон Эрлах.

Фишер фон Эрлах. Церковь св. Карла Борромея в Вене. План.

Иоганн Бернгард Фишер фон Эрлах, Иозеф Эмануэль Фишер фон Эрлах. Церковь св. Карла Борромея в Вене. 1716-1739 гг. Вид с запада.

После смерти Фишера-отца достраивалось и наиболее значительное его культовое сооружение — церковь св. Карла Борромея (Карлскирхе) в Вене, где формы, заимствованные из архитектуры античного и барочного Рима, сочетаются с местными и создают своеобразное и неповторимое целое. Необычен наружный вид церкви, завершенной большим куполом вытянутой формы. Спереди к притвору пристроен шестиколонный классический портик с треугольным фронтоном. Между портиком и боковыми павильонами поставлены две колокольни, напоминающие по формам римскую колонну Траяна.

Младшим современником Фишера был Гильдебрандт. Его постройки отличаются от пластически насыщенных пышных и мощных сооружений Фишера плоскостным характером решения фасадов, изысканностью деталей, умеренным применением скульптуры. Они более изящны и легки. Хотя Гильдебрандт родился и вырос в Генуе, его архитектура ближе к французской. Творческая индивидуальность Гильдебрандта с наибольшей яркостью раскрылась при сооружении Бельведерского дворца в Вене (1714—1722).

Гильдебрандт. Дворец Верхний Бельведер в Вене. Поперечный разрез Австрийская скульптура.

Гильдебрандт. Дворец Верхний Бельведер в Вене. План.

Лукас фон Гильдебрандт. Дворец Верхний Бельведер в Вене. 1714- 1722 гг. Северный фасад.

В ансамбль дворца входит парк с боскетами подстриженных деревьев и водоемами, обширный партер с цветниками, раскинутый между большим дворцом и расположенным симметрично напротив близким к нему по формам небольшим Зданием Нижнего Бельведера. Сам дворец («Верхний Бельведер») представляет собой прямоугольное в плане здание с восьмигранными павильонами по углам. Самая высокая центральная часть его с главной лестницей и парадным залом отмечена снаружи трехарочным подъездом с атлантами и украшенным пышным гербом фронтоном причудливых криволинейных очертаний. Более низкие, прилегающие к центральному залу боковые части дворца с парадными комнатами расчленены по фасаду орнаментированными пилястрами, самые низкие, крайние части здания — гладкими лопатками между окон. Такими средствами подчеркивается значение центральной парадной части сооружения.

Лукас фон Гильдебрандт. Дворец Мирабель в Зальцбурге. Лестница. Скульптура Рафаэля Доннера. 1721-1727 гг.

Скромнее по размерам вторая венская работа Гильдебрандта — городской дворец Даун (позднее принадлежавший Кинским; 1713—1716). Фасад небольшой протяженности повторяет схему фасада Бельведера. Но оба верхних этажа расчленены здесь пилястрами свободной, далекой от классической формы: расширяющимися кверху и каннелированными в нижней трети. Изящна отделка лестницы и внутренних помещений дворца. В зальцбургском дворце Мирабель архитектор еще раз обнаружил свою одаренность декоратора, в особенности в убранстве Мраморного зала, стены которого расчленены такими же пилястрами, как фасад венского дворца Даун, и в необычайно эффектной парадной лестнице.

Якоб Прандтауэр. Монастырь в Мельке. Начат в 1702 г. Вид с юго-запада.

Переработав творчески зарубежные впечатления, Гильдебрандт и Фишер создали два варианта национального архитектурного стиля 18 века. Вместе с менее значительными учениками и последователями они превратили императорскую Вену в город барокко. Из крупных архитектурных комплексов вне Вены следует в первую очередь назвать великолепный ансамбль монастыря в Мельке (архитектор Якоб Прандтауэр).

Мейнрад Гуггенбихлер. Св. Мартин. Фрагмент алтарной композиции церкви в Иррсдорфе. Раскрашенное дерево. 1682-1684 гг.

Австрийская скульптура так же как и немецкая, была тесно связана с архитектурой. Восходящие к позднему средневековью традиции деревянной храмовой скульптуры были на новом историческом этапе использованы для создания патетических барочных образов, примером чего могут служить скульптурные работы Мейнрада Гуггенбихлера. В католических областях южной Германии и Австрии, где производились большие строительные работы, была широко распространена стуковая и каменная скульптура, развивавшаяся не без воздействия итальянской декоративной пластики. Главным ее представителем был Бальтазар Пермозер (1651—1732), работавший в Австрии и Германии. Он родился в крестьянской семье. Его ранние годы прошли в Зальцбурге и в Вене. С 1675 г. он провел четырнадцать лет в Италии; сильное впечатление на него произвело искусство Бернини. С 1689 г. Пермозер был придворным скульптором в Дрездене, много работал по оформлению Цвингера (гермы, атланты павильона «на валу», аллегорические статуи Купальни нимф). Особое место среди ранних произведений Пермозера занимают статуэтки из слоновой кости, необычайно тонко исполненные: «Геркулес и Омфала», «Четыре времени года» (Дрезден, Музей прикладного искусства). Изяществом, живостью в передаче движений эти статуэтки предвосхищают лучшие произведения мелкой пластики второй половины 18 века. Эпической суровостью и сдержанностью отличается сделанное из слоновой кости «Распятие» (Браун-швейг, Музей; повторение в церкви св. Иакова в Фрейберге).

С годами искусство Пермозера приобретает черты патетики, напряженности, становится нарочито усложненным. Такова мраморная скульптурная группа «Апофеоз принца Евгения Савойского» (1718—1721; Вена, Музей барокко), представляющая собой нагромождение человеческих фигур и атрибутов власти, дробная, мелочная по формам, с трудом.воспринимаемая как целое.

Высшие достижения Пермозера связаны с развитием им народной традиции резьбы по кости в ранний период творчества и резьбы по дереву — в поздний период. К концу жизни Пермозер исполнил свои наиболее прославленные двухметровые деревянные статуи св. Августина и св. Амвросия (1725; Бауцен, Музей). Это изображения могучих, величественных длиннобородых старцев в пышных одеждах; выражение их лиц сурово и сосредоточенно, необычайно экспрессивны жесты тонко проработанных рук с длинными пальцами. Образы, исполненные внутренней силы, должны были свидетельствовать о могуществе католической церкви, но в них нашли воплощение представления о неукротимой энергии, о волевом человеческом порыве. В этих статуях Пермозер демонстрирует блестящее мастерство резьбы по дереву, умение извлечь из материала сложнейшие фактурные эффекты.

Большой известностью пользовался австрийский скульптор Рафаэль Доннер (1693—1741). Его ранняя работа — украшение дворца Мирабель в Зальцбурге — типичный образец пышного барочного искусства. Однако в многочисленных статуэтках, выполненных из олова: «Меркурий с головой Аргуса», «Венера с дельфином» (Эрмитаж), в наиболее зрелом его произведении — рельефе алтаря для собора в Гурке «Оплакивание Христа» (1740—1741) — появляются иные черты. Более строгими становятся формы, четкими — линейные ритмы, больше сдержанности и глубины в изображении человеческих чувств. Все это свидетельствовало об отходе мастера от традиций барочной скульптуры. В 1732 г. Доннер исполнил главный алтарь со статуей св. Мартина для собора в Братиславе. Здесь и особенно в более поздней его работе — аллегорических фигурах фонтана на Новом рынке в Вене (1737—1739; Вена, Музей барокко) — явственно проявляются элементы классицизма.

Разноречивые тенденции проявляются в творчестве Франца Ксавера Мессер-шмидта (1736—1783), которому принадлежит ряд декоративных барочных статуй и портретов, подобных статуе Марии Терезии (1764) и Франца I (1766; Вена, Музей барокко). И вместе с тем Мессершмидт исполнил в необычайно своеобразной манере сорок девять «Характерных голов» (с 1770; ряд из них находится в Музее барокко в Вене), представляющих собой живые и выразительные мимические штудии.

В австрийской живописи наибольших успехов добиваются мастера-монументалисты и портретисты. Многие из них испытывают воздействие итальянских и прежде всего венецианских декораторов. Такие живописцы, как Даниэль Гран (1694—1757) или Пауль Трогер (1698—1762), учились в Италии, и тем не менее они сумели создать свою, отличную от итальянской манеру декоративной живописи (росписи Грана во дворце Шварценберг и в Национальной библиотеке в Вене, а также фрески Трогера в библиотеке и Мраморном зале .монастыря в Мельке).

Франц Маульберч. Нахождение святого креста. Роспись церкви в Хейлигенкрейц-Гутенбрунне. Фрагмент. 1758 г.

Франц Маульберч. Воздвижение креста. Ок. 1757-1758 гг. Вена, Австрийская галлерея.

Но ярче всего своеобразие декоративной австрийской живописи выразил Франц Антон Маульберч (1724—1796), внесший важный вклад также в развитие венгерского и чехословацкого искусства. Он окончил Венскую Академию, работал как живописец и офортист. Однако истинным его призванием была декоративная живопись. Здесь он выделялся смелостью композиционных построений, светлым, порой ярким и пестрым колоритом, широкой, динамичной, уверенной кистью. Он расписывал придворную капеллу и покои Марии Терезии в Иннсбруке, церковь пиаристов в Вене, церкви в Штирии и других городах. Подчас он добивается замечательной цельности декоративного ансамбля, помещая свои эффектные покраскам, насыщенные движением композиции в пышные дворцовые или церковные интерьеры. Однако в росписях Маульберча, так же как в росписях немецких художников-декораторов, декоративные задачи по большей части преобладают над значительностью замыслов и яркостью характеристик изображенных персонажей. Сходными чертами отличались также станковые работы Маульберча.

Среди австрийских портретистов выделяются своим мастерством Иозеф Грасси и Иоганн Баптист Лампи Старший, работавший помимо Австрии также в Италии и России.

Ряд превосходных портретов и миниатюр оставил Генрих Фюгер (1751—1818). Занимая пост директора Венской Академии, он был вынужден растрачивать свои силы на создание холодных, слащавых мифологических и исторических композиций. К ценнейшей части его художественного наследия относятся автопортрет и портрет сына — чрезвычайно живые по характеристикам, смелые по живописи. С филигранной тонкостью выполнен в миниатюре групповой портрет императрицы Марии Терезии и ее семейства, сохраняющий всю торжественность и пышность больших парадных портретов. Прекрасными образцами искусства миниатюры являются согретые глубоким лиризмом «Автопортрет с братом у клавесина» и «Портрет матери» (Берлин). Непосредственность и искренность этих произведений предвосхищают некоторые тенденции лучших творений австрийских мастеров 19 века.

Искусство Чехословакии

Ю.Д.Колпинский

Искусство Чехии 17—18 вв. внесло заметный вклад в историю европейской художественной культуры. Так, без изучения чешской архитектуры нельзя в полной мере оценить всё художественно-стилистическое разнообразие архитектуры барокко, в особенности позднего барокко в Центральной Европе. Значительны также достижения Чехии в области монументально-декоративной скульптуры и отчасти в живописи.

Следует заметить, что переход от позднего Возрождения к следующему этапу исторического развития проходит для чешского народа в условиях тяжелых, более того, трагических. С 1526 г. Чехия находилась под властью Габсбургов. Однако она сохраняла во многом свою государственную автономию и национальную самобытность. Австрийские Габсбурги стремились ликвидировать самостоятельность чехов. Борьба достигла кульминации к 1618 г., когда чешское дворянство и горожане восстали и изгнали из страны представителей Габсбургов. Нежелание руководителей борьбы за национальное освобождение опереться на крестьян и плебейские массы городов и неблагоприятная международная обстановка привели к разгрому восставших. В 1620 г. чехи понесли поражение в битве при Белой Горе, и чешская нация, утратив государственную самостоятельность, была обречена в течение трех веков на иноземное иго.

Одержав победу, Габсбурги проводили режим жесточайшего террора. У большинства чешских дворян земли были конфискованы и переданы немецким феодалам. В городах господствующие позиции также перешли в руки немцев. Были ликвидированы все формы национального самоуправления. Карлов университет в Праге был передан в руки иезуитов. Началась насильственная католизация населения; чешские и протестантские книги изымались и сжигались на кострах (всего было сожжено свыше шестидесяти тысяч книг, цифра по тому времени огромная). Значительная, к тому же наиболее политически и культурно активная часть чехов была вынуждена эмигрировать. Так, ушел в изгнание один из крупнейших представителей чешского гуманизма Ян Амос Коменский. В довершение всех бед Чехия стала ареной военных действий во время Тридцатилетней войны. Всеобщее разорение, упадок торговли и ремесел, обнищание деревни, уменьшение населения (население Праги уменьшилось за полвека вдвое), засилье иноземцев — таковы итоги исторического развития Чехии к середине 17 века.

Однако строительство и в это время полностью прекращено не было. Старые замки перестраивались новыми иноземными хозяевами. В городах католическая церковь, в руки которой Габсбурги передали отнятые у чехов богатства и земли, воздвигала церкви, монастыри, епископские дворцы, семинарии. Новые магнаты, как, например, генералиссимус Габсбургов и полновластный хозяин Чехии — Валленштейн, экспроприировали, а затем сносили целые городские кварталы, воздвигая на их месте свои роскошные дворцы. В этих условиях зарождение и утверждение барокко в Чехии было тесно связано с утверждением религиозного господства католичества, диктатуры и произвола иноземцев. Мистическая, реакционно-феодальная сторона культуры барокко выступала в Чехии особенно наглядно.

Было бы все же неверно думать, что само появление барокко в Чехии носило внешний, неорганический характер. Новый период в истории Европы делал неизбежным переход художественной культуры к следующему после Ренессанса этапу своего развития. Появление барокко в Чехии было в целом закономерно и неизбежно. Конечно, особые исторические условия, при которых складывалось искусство новой эпохи в Чехии, сказались на своеобразии форм его сложения и развития.

Чехия оказалась в числе тех стран, в которых было невозможным образование четко выделенной и занявшей господствующее положение реалистической линии развития в искусстве (как, например, в буржуазной Голландии). В Чехии было исключено и появление той формы классицизма, которая связана с абсолютизмом, носящим хотя бы относительно прогрессивный характер. Однако и в данных условиях внутри архитектуры чешского барокко решались и не могли не решаться основные эстетические проблемы времени: более сложное понимание ансамбля, передача ощущения сложной динамической противоречивости развития мира, более последовательное насыщение языка искусства непосредственно эмоциональным содержанием.

Несмотря на клерикальную реакционную идеологическую программу, которой подчинялось в эти годы развитие культуры в Чехии, католической реакции не удавалось полностью подавить национальное самосознание и элементы светской и гуманистической культуры страны. В искусстве, в частности в живописи и скульптуре, появлялись реалистические черты, вступающие в противоречие с общей официальной линией барокко.

С середины 17 в. в Чехии начали устанавливаться более нормальные условия жизни. Восстанавливалась экономика, постепенно развивалась торговля. В деревнях или в подчиненных непосредственно крупным магнатам городках, не связанных ограничительными правилами цехов, и в меньшей мере в старых городах зарождалась капиталистическая мануфактура. Ее успехи стали особенно заметны в 18 веке. «Завоевательный», подчеркнуто агрессивный характер барочной культуры смягчался. С конца 17 в. стал складываться своеобразный вариант позднего чешского барокко, тесно связанный со сложившимся укладом жизни и быта страны. В живописи, и особенно в портрете, получили заметное развитие реалистические тенденции. Позднее барокко в Чехии, осложнившееся в 1730-х гг. воздействиями рокайльного искусства, определяло собой художественное лицо времени на протяжении большей части 18 века. Ранний классицизм 17 в. не получил в Чехии заметного развития; революционный буржуазный классицизм не возник потому, что в стране не было подлинно революционной ситуации, буржуазия не была готова пойти на союз с народом ради свержения феодализма. Вариант же «умеренного» классицизма, связанный с попытками «просвещенного» абсолютизма путем частичных реформ сохранить старый режим, не получил широкого развития в империи Габсбургов. Зарождающиеся здесь во второй половине 18 в. просветительские тенденции были связаны с национально настроенными горожанами и мелким дворянством, перекликались с ранними формами сентиментализма и пробуждающегося интереса к возрождению чешского языка и культуры.

К 1780-м гг. растущие потребности складывающихся мануфактур в свободной рабочей силе, крестьянские восстания против помещиков привели к «реформе сверху»—к отмене центральным правительством Габсбургов крепостного права. Французская революция 1789 г. оказала огромное ускоряющее влияние на развитие европейского общества. С конца 1780-х гг. начинается новый период в истории Чехии и ее культуры, связанный со сложением капитализма в стране, с зарождением и подъемом национально-освободительного движения чешского народа.

В целом искусство Чехии 17 и 18 вв. можно разделить на два больших этапа. Первый—с 1620 г. до 1690-х гг.— это время утверждения и начального расцвета искусства барокко, второй — с конца 17 в. и до 1780-х гг.— время расцвета позднего барокко в архитектуре и монументальной скульптуре, зарождения в живописи реалистического портрета и отдельных проявлений классицизма, окрашенного чертами бюргерского сентиментализма.

Чешское барокко складывается в течение первых десятилетий 17 века. Создаваемое на первых порах, особенно в архитектуре, заезжими мастерами, оно, однако, не представляло собой инородного явления в развитии чешского искусства. Архитектура чешского барокко явилась эстетическим отражением реальных исторических условий жизни Чехии. Народный, национальный элемент в этом искусстве следует поэтому искать не в отдельных ассоциациях, сближающих архитектурный декор некоторых соборов с фольклорным народным орнаментом, а в своеобразии решения основных проблем градостроительства, в связи архитектурного образа с окружающей средой, в иерархии архитектурных жанров, в конкретных формах проявления реалистических тенденций изобразительного искусства в рамках господствующего стиля. Национальный характер определяется и тем, что барочные ансамбли органически вошли в образ городов Чехии, оказывали свое воздействие на эстетические вкусы народа, стали неотъемлемой чертой облика родной земли. В особенности это относится к центру барочной культуры Чехии — к Праге. Архитектурный облик Праги, неповторимая атмосфера этого города, одного из красивейших в Европе, определяется в основном своеобразным контрастным сочетанием готических и барочных памятников. Иноземные зодчие, работавшие в Чехии, как истинные художники, не могли не учитывать при решении архитектурных задач рельефа Праги и ее исторически сложившегося облика.

Одной из основных особенностей раннего пражского барокко была относительная свобода в осуществлении ансамблевых решений. Это было связано с активной строительной политикой католической церкви, с возможностью для города с убывающим населением широкого сноса мешающих строений.

Джованни Пьерони. Лоджия Вальдштейновского дворца в Праге. 1623- 1627 гг.

Типичным памятником раннего барокко является дворец имперского полководца Валленштейна (по-чешски Вальдштейна), построенный в Праге итальянскими архитекторами Спецца и Пьерони (начат в 1621 г.). Главный, выходящий на улицу фасад отличается большой протяженностью, суровой простотой и некоторой тяжеловесностью пропорций (отсутствие ризалитов, выступающих балконов, выделенного фронтона). Массивность и приземистость общего объема дворца сочетаются с пышным декором центрального и боковых входов, чердачных окон и несколько более легким обрамлением окон двух основных этажей, возвышающихся над низким и простым цокольным этажом. Наиболее эффектно решено огромное пространство внутреннего прямоугольного сада-двора, окруженного с трех сторон фасадами П-образного в плане дворца, а с четвертой — высокой декорированной стеной. Центром архитектурной композиции садового фасада является великолепная трехарочная лоджия. Гигантские арки покоятся на спаренных колоннах тосканского ордера, контрастно сопоставляясь со стенами самого дворца с его сравнительно небольшими окнами. Стены глубокой и высокой лоджии были украшены фресковой живописью и стуковыми рельефами, посвященными Троянской войне (автор Бачча-Бьянки, 1630). Двор-сад, украшенный бронзовыми статуями и фонтаном, представляет собой своеобразный отделенный от остального мира огромный праздничный зал на открытом воздухе; лоджия же служила как бы переходом от залов дворцового интерьера к саду.

Другим типичным для Праги большим сооружением было здание, точнее, ансамбль зданий иезуитской коллегии — Клементинум, постоянно достраиваемый и переделываемый. Основная его часть, отличающаяся лапидарной мощью, создана в середине 17 в., вероятно, зодчим Доменико Орси. Характерная черта фасада — рустованные пилястры, подобно колоннам большого ордера, проходящие через все три этажа здания.

Франческо Каратти, Ансельмо Лураго. Главный фасад Чернинского дворца в Праге. Начат в 1669 г.

Принцип большого ордера применен и в главном фасаде торжественно-величавого Чернинского дворца в Праге (начат в 1669; архитектор Каратти). Вырастающий над рустованным цокольным этажом строй мощных, доходящих до карниза полуколонн, увенчанных коринфскими капителями, производит импозантное, хотя и несколько монотонное впечатление. В середине 18 в. архитектор Ансельмо Лураго умело смягчил это ощущение монотонности, проведя над цоколем волнообразную ажурную, очень изящную каменную балюстраду. Следует, однако, заметить, что в однообразной пышности фасада был заложен свой расчет. Он должен был, по-видимому, оттенить по принципу контраста более пространственно расчлененную садовую часть дворца с ее гармоническими формами, сочетающими глубокие лоджии высокого нижнего этажа со стройным рядом полуколонн верхнего яруса дворца. Чернинский дворец — одно из немногих барочных зданий в Чехии, в которых чувствуется известная перекличка с классицизмом 17 столетия (главный фасад) и с отзвуками палладианства (садовый фасад).

В противовес большинству дворцовых зданий архитектура храмов этого периода, за исключением некоторых ранних сооружений (например, выполненной в традициях Виньолы церкви св. Марии в Староболеславле, 1617—1627), отличалась все возрастающим богатством архитектурных форм и детсора, полных динамики и повышенной экспрессии, а также пространственной усложненностью планов.

Перегруженность декором характеризует так называемый Священный дом во внутреннем дворе Лоретанского монастыря. Характерна и переделка относительно спокойного фасада церкви Сальватора на площади Крестоносцев в Праге (1602) архитектором Каратти, пристроившим к нему в 1651—1653 гг. пышный портик и украсившим весь фасад скульптурами Яна Бендла (1659). Небольшая площадь Крестоносцев, расположенная у входа на Карлов мост, относится к красивейшим барочным ансамблям Праги. Сюда выходит один из корпусов Клементинума, здесь расположен и внушительный храм св. Франциска (1679—1689; архитектор Жак Матей). Мощный темно-серый массив его объема с энергично пролепленными вогнуто-срезанными углами, подчеркивающими упругое напряжение вырастающего из массивного барабана купола, образует точно рассчитанный контраст с горделиво легким взлетом готической предмостной башни и праздничной нарядностью сложенного из более светлого камня храма Сальватора. Храм св. Франциска украшен скульптурами относительно скупо, но они размещены с большим умением и усиливают общую эмоциональную выразительность фасада. Следует отметить статую Марии, попирающей змея. Ее беспокойное, не лишенное чувственного очарования чуть жеманное изящество остро оттеняет суровое величие фасада и подчеркивает патетическую энергию остальных статуй.

Стремление передать ощущение динамики, драматизированной пульсации форм сказывается и в интерьерах, воздвигнутых по традиционным, прямоугольным в основе планам. Таков интерьер иезуитского храма св. Игнатия в Праге, построенного Карло Лураго и другими (1660-е гг.), в котором выступающие пилястры, пышный декор, обилие скульптур полностью маскируют в общем простую и ясную архитектонику здания.

В последнюю четверть 17 в. барочная архитектура достигает своей полной зрелости. Для церковного строительства этого периода характерно усложнение планов зданий, обогащение пространственного восприятия, создание ряда динамически сменяющихся, перетекающих точек зрения при восприятии внутреннего пространства. Очень показателен в этом отношении план замка близ Мельника (1699). Эти особенности отличают завершенный в 1715 г. Кристофом Динценгофером (1655—1722) храм Маркеты в Праге, чей план построен на серии врезанных друг в друга разномасштабных эллипсов. В целом же творчество Кристофа Динценгофера, в частности его участие в строительстве замечательного храма Микулаша на Малой Стране (завершен его сыном), относится к следующему периоду развития чешского зодчества.

Жан Батист Мате и Дворец Троя близ Праги. Скульптура лестницы Пауля Херрмана и Георга Херрмана. 1679-1697 гг. Центральная часть фасада.

Килиан Игнац Динценгофер, Ансельмо Лураго. Дворец Кинских в Праге. 1755-1765 гг. Общий вид.

Обилие скульптурного декора — характерная черта чешского барокко, причем Это увлечение скульптурой с годами нарастает. Ряд ранее построенных зданий дополнительно украшается скульптурами. Так, построенный в 1679—1685 гг. Жан Батистом Матеем прекрасный загородный дворец Троя был дополнен между 1685 и 1689 гг. эллипсообразной лестницей и террасой, украшенной большой многофигурной композицией работы Пауля Херрмана и Георга Херрмана, изображающей битву богов с гигантами.

Интересным примером использования в фасадах многофигурных рельефных композиций являются рельефы храма св. Якуба в Праге, созданные в 1695 г. скульптором Оттавио Мосто. Выполненные в сером камне прихотливо беспокойные театрализованные композиции, вдавленные в как бы вязко податливую стену, предвосхищают дробно изысканные формы позднего барокко.

Постепенно к концу 17 — началу 18 в. в Чехии складывается обладавшая своими традициями и стилевыми особенностями самобытная скульптурная школа. Ее первым и одним из самых ярких созданий был ансамбль скульптур, украшающих Карлов мост, начатых в 1683 г. и завершенных в 1714 г. Так как большинство Этих скульптур создано крупнейшими мастерами первой четверти 18 в., целесообразнее рассмотреть этот ансамбль целиком в следующем разделе главы.

В отличие от скульптуры, наивысший расцвет которой падает на первую треть 18 в., в чешской живописи уже в 17 в. сложилось искусство такого значительного художника, как Карел Шкрета. Его творчество имело принципиальное значение для истории чешской художественной культуры и резко выделялось на фоне таких придерживающихся обычных формул барочной живописи полуремесленных художников, как Ян Херинг, Матвей Зимпрехт, Ян Хениш и другие. Карел Шкрета (1610 —1674) прошел серьезную художественную школу; он провел пять лет в Италии, где на него наряду с искусством Карраччи оказало известное влияние и творчество Караваджо. Однако значение творчества Шкреты определяется не столько его более высоким сравнительно с другими чешскими живописцами мастерством, сколько общей направленностью его искусства. Несмотря на то, что Шкрета был вынужден исполнять заказы на традиционные религиозные сюжеты, ему были чужды как мистические настроения, так и склонность к приподнято-театральной декламации, преувеличенной патетике чувств.

Карел Шкрета. Рождение св. Вацлава. Фрагмент. Ок. 1641 г. Прага, Национальная галлерея.

В своих картинах мастер стремится к жизненной убедительности композиции, к психологически мотивированным ситуациям. В «Рождении св. Вацлава» (ок. 1641; Прага, Национальная галлерея) Шкрета не решается полностью преодолеть каноны монументально-декоративной композиции того времени, но «приличествующие» жанру пышные аксессуары сведены к неизбежному минимуму. Отсутствуют и летящие ангелы, разверзающиеся небеса, клубящиеся облака. Большое внимание уделено характерности типажа, психологическому состоянию героев, особенно выразительно лицо старухи — повивальной бабки. Среди аксессуаров основное внимание привлекают бытовые предметы, непосредственно связанные с действием, изображенные в крепкой реалистической манере, — медный таз, полотенца, лекарства, брошенные на стол очки. Приверженность к материальному, добротно земному, к конкретным человеческим делам и переживаниям чувствуется и в живописной манере мастера — тяга к крепко пролепленным формам, к устойчивости композиции, к энергично используемой светотени, помогающей сосредоточить внимание на лицах главных персонажей, — в интересе к выразительному, лишенному идеализации человеческому характеру. Так, в его предназначенной для иезуитского костела композиции «Св. Карл Борромей посещает зачумленных» (1647; Прага, Национальная галлерея) основное внимание привлекает не ее довольно вяло выполненная в традиционно театрализованном плане массовая мизансцена, а несколько выразительно схваченных портретов. Интерес к конкретно-жанровым бытовым мотивам сказывается особенно явственно в «Св. Вацлаве-виноделе» (ок. 1641; Мельник, галлерея замка). Как и «Рождение св. Вацлава», «Св. Вацлав-винодел» входит в серию картин, посвященных житию национального чешского святого, выполненных Шкретой с особой любовью. Св. Вацлав, изображенный на фоне пейзажа, в котором причудливо переплетаются идеализированные и конкретно-реальные мотивы, представлен художником как рачительный хозяин-винодел, занятый подготовкой сусла к сбраживанию.

Интерес к бытовой достоверности изображения, к человеческому характеру мог получить наиболее свободное выражение в условиях чешской культуры 17 в. главным образом в портрете, в особенности групповом. Не случайно поэтому Шкрета является крупнейшим мастером чешского реалистического портрета, по существу, основателем этого жанра. Таков его семейный портрет пражского резчика-ювелира Дионисия Мизерони (1653; Прага, Национальная галлерея). Этот групповой пронизанный жанровыми элементами портрет несколько напоминает по духу картины на аналогичные темы голландских художников. Мизерони представлен в окружении своего многочисленного семейства, на втором плане изображены подмастерья, занятые трудом в солидно оборудованной мастерской. Лишь довольно неуклюже нависающая над аванпланом драпировка представляет собой дань барочной помпезности.

Шкрета представлял в рамках барочного искусства именно бюргерскую чешскую реалистическую тенденцию развития, не поддавшуюся воздействию торжествующей идеологической реакции. В этом отношении особенно показательны многие его портреты. В них внимание мастера сосредоточивается на точной, хотя и свободной от мелочной детализации передаче сходства, на выявлении душевного склада изображаемых лиц. На портретах Шкреты изображены люди, а не носители сословного достоинства—«Портрет дамы» (1640-е гг.; замок .Рожмбрек), «Портрет Брамбергера» (Прага, Национальная галлерея). Психологически выразителен портрет живописца (1650-е гг.; Прага, Национальная галлерея).

Наряду со Шкретой определенное значение в развитии реалистических тенденций имело и творчество гравера Холлара (родился в 1607 г. в Праге, умер в 1677 г. в Лондоне, где он работал ряд лет) — человека большой и широкой культуры, внесшего свой вклад и в развитие английской графики 17 века. Наиболее известна большая гравюра Холлара «Вид Праги» (1649). Не меньший интерес представляют его тонкие и точные по исполнению пейзажные офорты, явно по своему духу связанные со складывающейся школой реалистического пейзажа Голландии («Вассерцоль близ Страсбурга», ок. 1630).

В течение первой половины 18 в. чешская архитектура позднего барокко достигает своего наивысшего расцвета. В эти годы создают свои шедевры тесно связанный с жизнью страны пражанин по рождению Килиан Игнац Динценгофер (1689—1751), чех Франтишек Канька (1674—1766), сын Карло Лураго Ансельмо Лураго (ок. 1702—1765).

Храм Микулаша (св. Николая) на Малой Стране в Праге. Купол.

Кристоф Динценгофер, Килиан Игнац Динценгофер, Ансельмо Лураго. Храм Микулаша (св. Николая) на Малой Стране в Праге. 1703-.1755 гг. Вид с востока.

Крупнейшим церковным сооружением этого времени был храм Микулаша (св. Николая) на Малой Стране в Праге. Он был заложен в конце 17 в.; но строился весьма медленно, с большими перерывами. В основном это создание Кристофа Динценгофера, которому принадлежит главный неф xpaмa (1704—1713), и Килиана Динценгофера, возведшего купол (1737—1752). Башня-колокольня была пристроена в 1750—1755 гг. Ансельмо Лураго. Несмотря на длительные сроки строительства, храм отличается стилевым единством, поскольку общий его облик был определен обоими Динценгоферами. Сдержанное напряжение фасада с его изогнутым карнизом и балюстрадами, с выступающими вперед пучками колонн подготовляет зрителя к восприятию динамики внутреннего пространства храма. Как это часто свойственно барочной церковной архитектуре, фасад не выявляет конструкции и пространственного деления находящегося за ним интерьера. Зритель, глядя на фасад с его тремя входами, имеет основание предполагать, что он вступит в трехнефный храм. На самом деле храм Микулаша — однонефный, с примыкающими к главному пространству изолированными друг от друга небольшими капеллами. Однако в общей последовательности восприятия архитектурного образа храма фасад его как бы содержит в своих ритмах в еще неразвернутом виде динамику внутреннего пространства и могучий взлет купола.

Огромные позолоченные статуи святых (скульптор Игнац Платцер), приподнятая патетика их жестов направляют взгляд вошедшего в храм к пышно величавой роскоши алтаря. В росписях сводов как бы подхваченные смерчем стремительно клубятся на фоне сияющего голубого неба и причудливо театрализованной архитектуры сплетения облаков, ангелов, святых. Общая фанфарная приподнятость интерьера подчеркивается светом, щедро вливающимся в храм из больших окон (илл. 368). Однако черты патетической экзальтации здесь более связаны со скульптурным декором, статуями и росписями, чем с архитектурной композицией в целом, которой присущи большая драматическая сила и мощная динамика развития архитектурных форм.

В сооружениях, полностью принадлежащих Килиану Динценгоферу, можно различить две тенденции; первая из них связана с созданием больших, так сказать, программных сооружений общественного характера. Наиболее интересным примером является его лишь частично осуществленный проект огромного дома для инвалидов войны. По проекту Динценгофера, начатому разработкой в 1730 г., предполагалось возвести целый ансамбль строений, занимающий площадь 300 X 300 м. В плане сооружение состояло из расположенных с севера на юг трех квадратных секторов. В середине двора центрального сектора располагался центральнокупольный храм. Были осуществлены постройки лишь одного из дворов. В проекте

Инвалидного дома заслуживает внимания то, что главный интерес зодчего переносится на проблему наиболее разумной организации ансамбля в соответствии с его функциональными целями.

Другая линия в искусстве Килиана Динценгофера, связанная с сооружениями более камерного масштаба, была характерна поисками скорее более интимного, чем репрезентативного, более изящного, чем величественного решения архитектурного образа. В какой-то мере косвенно в этой тенденции сказывалось влияние новой исторической обстановки, сложившейся в то время. Момент насильственной пропаганды веры, воинствующего насаждения абсолютизма при общем разорении населения сменился относительной легализацией отношений. Постепенно формировался новый, несколько более широкий круг потребителей искусства, складывались кадры дворянской и бюргерской интеллигенции. В эти годы возникает тип жилого дома зажиточного бюргера, где принципы зодчества барокко вынуждены приспособляться и видоизменяться применительно к сплошной уличной застройке. Архитектор часто располагал одним лишь фасадом, высотой в три-пять этажей. Отсюда упрощение и уплощение форм, введение более легкого и сдержанного декора, общая интимность архитектурного образа (дом Каменик на Спорковой улице в Праге, 1727, и многие другие). Однако и здания-особняки, претендующие на серьезные архитектурно-художественные достоинства, строили в это время не одни вельможи. Наиболее ярким примером явился Летоградек— летний дворец, скорее вилла, которую Динценгофер построил в 1715 — 1720 гг. для Яна Вацлава Михна (ныне музей Дворжака) (1725), отличающаяся, если можно так выразиться, улыбчатой приветливостью и выполненная с безукоризненным изяществом. Это именно жилой дом человека просвещенного и обладающего достатком, а не импозантно-репрезентативный дворец вельможи.

Церковь Микулаша в Праге. План.

Своеобразное смешение черт светского рационализма и столь же светской изящной декоративности, разрушающих старую традиционную патетическую концепцию архитектурного образа барокко, проявляется в творчестве Франтишека Каньки. Кроме его работ в Чернинском дворце (перестройка вестибюля и лестницы) следует упомянуть его деятельность по расширению и перестройке ансамбля Клементинума. Мастерским примером зального интерьера позднего барокко является его большой зал библиотеки Клементинума (1727). Одним из создателей городского .дома-дворца 18 в., нарядного, но более изящного, нежели аналогичные сооружения предшествующего столетия, был Ансельмо Лураго (дворец Кинских в Праге — на основе проекта К.-И. Динценгофера, 1755—1765). Ансельмо Лураго, соз. датедь также и ряда загородных дворцов и церквей, был последним крупным мастером чешского позднего барокко. Среди плеяды поздних мастеров, в творчестве которых стиль впадает в манерную дробность и измельченность, следует выделить Яна Вирха. В своих лучших загородных дворцах и виллах он обращается к более спокойному и ясному сопоставлению основных объемов здания, сохранению плоскости стены, скупо и изящно обработанной легким, позднерокайльным по своему типу декором. Таков его замок-вилла в Бечверах близ Кутной Горы (1773). Следует в связи с этим отметить, что в чешском позднем барокко начиная с 1730—1740-х гг. очень сильно дают себя чувствовать черты рококо, особенно в архитектурном декоре и живописи. Однако рококо не стало в Чехии господствующим стилем, определяющим лицо эпохи.

К 1780-м гг. в Чехии зарождается архитектура классицизма. Представление о нем дает городской театр — ныне театр имени Тыла в Праге (1783), построенный архитектором А. Хафэнеке-ром. По своему характеру это сооружение, выполненное в духе раннего классицизма, еще достаточно тесно связано с барочными традициями в том смысле, что оно сохраняет пластичность основных своих объемов. Внутри театр неоднократно перестраивался, и декор того зала, где когда-то пражане присутствовали на премьере моцартовского «Дон-Жуана», не сохранился до настоящего времени. Особое место в чешском искусстве 18 в. занимают садово-парковые комплексы, обильно украшенные скульптурами. Такова сюита пражских «заград» — садов, террасообразно расположенных на крутых склонах Градчанского холма. Прихотливая смена пологих дорожек, крутых лестниц, террас, каменных беседок, боскетов, цветущих клумб образует полный очарования неповторимый ансамбль. С террас этих садов, поднимающихся над узкой полосой прижатых к реке городских кварталов Малой Страны, развертывается панорама «Златой Праги». Интересна архитектура Выртбовского сада, осуществленная в типичном барочном стиле (ок. 1720), ив особенности террасные сады Ледебургского (ок. 1710) и Коловратского (ок. 1780) дворцов, сочетающие прихотливую позднебарочную пространственную планировку с интимными садовыми сооружениями.

Церковь св. Троицы в Братиславе. Продольный разрез и план.

Наиболее значительным ансамблем 18 в. является замок и парк графа Спорка в Куксе (1707-1719). Потомок одного из военачальников Габсбургов, разбогатевшего на контрибуциях и императорских пожалованиях, Спорк стал представителем нового поколения передовых кругов дворянства 18 в. Широко образованный человек, собиратель прекрасной библиотеки, меценат и филантроп, Спорк занимал резко отрицательную позицию по отношению к официальному католичеству и к господствующим в Чехии иезуитам. Его взгляды представляли собой странную смесь янсенизма с чертами раннего просветительства. На принадлежащих ему землях он построил большую богадельню-больницу, органически вошедшую в огромный ансамбль дворцовой усадьбы. Строения ансамбля располагались на двух холмах, разделенных рекой. Оба склона были превращены в украшенный скульптурами сад. От обоих фасадов к перекинутому через реку мосту вели каменные эскалады. Сам замок не сохранился до нашего времени, уцелела расположенная на противоположном холме церковь-усыпальница с большим зданием дома призрения. На открытой площади-террасе, разбитой перед этим зданием, расположены справа и слева от церкви две группы статуй (1719). По правую сторону — аллегории добродетелей, по левую — пороков, каждая из групп возглавляется ангелами смерти.

Матьяш Браун. Лесть. Аллегорическая статуя дворцово-паркового ансамбля в Куксе. Камень. 1719 г.

Эти группы, как и ряд других, частично дошедших до нас скульптур ансамбля, выполнены замечательным мастером чешского ваяния Матьяшем Брауном (1684— 1738). Статуям свойственны присущие барочной скульптуре сложные пространственные развороты, повышенная экспрессия жеста, смелое применение светотеневых живописных эффектов. Однако своеобразие искусства Брауна определяется не только этими качествами и высокой степенью мастерства, с которой он композиционно связывает с архитектурной средой как каждую статую, так и целые группы, а жизненной передачей характера своих персонажей. Так, «Лесть» в образе гибкольстивой и коварно-ласковой молодой женщины в полумаске — живой тип, а не символ. Часто сами аллегорические аксессуары даны с грубовато-жизненной, почти жанровой конкретностью — крепкий, добротно скованный сундук у «Скупости», корзина со снедью у «Обжорства». Наряду с этим в кульминационном образе ангела светлой смерти мастер достигает подлинной поэтической приподнятости. Пожалуй, самой любопытной частью этого ансамбля является расположенный в глубине примыкающего к усадьбе леса так называемый Вифлеем. Человек, идущий по петляющей лесной тропе, сталкивается с каменными путником и женщиной, присевшими на край бассейна («Христос и самаритянка у колодца», ок. 1731). На окруженной купами деревьев лужайке заснула каменная Мария Магдалина. Из расщелины пещеры выползает на четвереньках обросший волосами, давно покинувший суету мира отшельник. И, наконец, в скале длинного отвесного обрыва высечены большие многофигурные рельефы, например «Видение св. Франциска» или «Чудо св. Губерта», в котором изображены и волшебный олень с распятием между ветвистых рогов, и деревья каменного леса, чьи стволы ритмически перекликаются со стволами живых деревьев.

В этой единственной в своем роде композиции, столь оригинально переосмысляющей некоторые традиции итальянской парковой скульптуры, проявились своеобразные мистические настроения, причудливо окрашивающие гуманистические искания просвещенного филантропа и его кружка. Вместе с тем здесь содержится мотив интимно-лирической связи человека с природой.

Среди других многочисленных работ Матьяша Брауна следует упомянуть ряд его скульптур, выполненных для знаменитого скульптурного ансамбля Карлова моста в Праге. Среди этих статуй истинным, хотя и несколько приподнятым драматизмом чувства отличается группа «Св. Луитгарта у распятия» (1710).

Фердинанд Максимилиан Брокоф. Св. Франциск Ксаверий. Скульптурная группа Карлова моста в Праге. Фрагмент. Камень. 1711 г. Прага, Национальный музей.

Вместе с Брауном над скульптурными украшениями моста работал и другой крупный скульптор этого времени, Фердинанд Максимилиан Брокоф (1688—1731)— лучший представитель целой династии скульпторов. Его сложные многофигурные композиции в большой мере связаны с традиционным типом позднебарочной скульптуры, с общим духом экстатической экспрессии, начинающей приобретать черты некоторой манерности. Правда, ранним его работам это свойственно в малой степени. В таких же его композициях с Карлова моста, как группа Заточенных в темницу мучеников (1711), отдельные персонажи отличаются чертами грубоватой и чуть наивной жизненности. Очень выразительны отличающиеся подлинной энергией и экспрессией моделировки большие фигуры негров-рабов с фасада дворца Морзинского в Праге (1714). Однако уже в блестящем по мастерству надгробии Братислава из Митровиц в церкви св. Якуба (Прага, 1717) остроумные аллегории, несколько манерная экспрессия жестов, виртуозность обработки мрамора решительно вытесняют силу и искренность чувства. В дальнейшем Брокоф создал ряд статуй, демонстрирующих незаурядную виртуозность и понимание места скульптуры в декоративно-монументальных ансамблях— церквах Яна Непомуцкого (1725), св. Петра (1728) и других.

К середине 18 в. наблюдается измельчание барочных форм, связаннное с исчезновением барочного пафоса, постепенным обмирщением и одновременно перерождением господствующей культуры. Именно в эти годы в скульптуру проникают черты изысканного жеманства, элегантности и более камерной, почти интимной декоративности, во многом аналогичной рококо. Характерно, что если мастера чешского барокко любили работать в камне, великолепно владея возможностями этого материала, то мастера-эпигоны все чаще прибегают к более податливому и послушному материалу — дереву, широко используя раскраску и позолоту статуй. Типичны для этого периода такие работы, как кокетливо-манерная «Мадонна с младенцем» Карела Иосифа Хиернле (1740), как фигуры полуобнаженных ангелов алтаря церкви в Желихове (1770).

Монументальная живопись 18 в. развивалась по схожему со скульптурой пути от более пластически мощных и эмоционально напряженных композиций к более легким и изящно-камерным, в которых переплетались влияния как Тьеполо, так и французской декоративно-монументальной живописи рокайльного периода.

Примером живописи первых десятилетий 18 в. могут служить росписи Рейнера (фрески купола церкви Крестоносцев), Карела Коваржа и других. Для последующего периода характерна живопись позднего Рейнера (проникнутая рокайльными чертами роспись замка в Младоболеславе, 1740), Ф. Лукса (фрески монастыря в Хотешове), Ф. Шеффлера (фрески замка в Иемништах, 1754).

Ян Купецкий. Автопортрет с сыном. Ок. 1725 г. Брауншвейг, Музей.

Наибольшее прогрессивное значение имело, однако, искусство портрета, знавшее ряд значительных реалистических достижений. Старшим среди мастеров портрета 18 столетия был Петр Брандл (1668—1735), автор также ряда малозначительных настенных композиций. Искусство Петра Брандла развивается в рамках парадного барочного портрета. Однако его выделяет из ряда покорных последователей этого стиля решительная манера выявлять склад характера человека, его повадку (портрет Спорка; замечательные, почти свободные от элементов парадности автопортреты). Наивысшие достижения чешского портрета связаны с именем Яна Купецкого (1667—1740)— автора, в частности, известного портрета Петра I. Купецкий работал в Венгрии, в Чехии, в Германии и внес свой вклад в развитие живописи всех трех стран. Его живопись отличает сдержанное богатство тона, тонкое владение светотенью. В лучших своих работах Купецкий преодолевает каноны парадного портрета, раскрывая сложный духовный мир человека. Это чувствуется и в двух наиболее известных его автопортретах. В «Автопортрете за мольбертом» (1710; Прага, Национальная галлерея) остро схвачен выразительный момент движения полупротянутой руки с кистью, зорко напряженный взгляд, некрасивое лицо пожилого человека, преображенное творческим подъемом. Хорошо найден контраст между спокойно-внимательным лицом красивой женщины, изображенной на холсте, поставленном на мольберт, и мужественной одухотворенностью самого художника.

В конце 18 в. традиции барокко и рокайльные влияния стали вытесняться классицизирующими и окрашенными чертами сентиментализма тенденциями.

Словакия, попавшая еще в средние века в подчинение венгерским королям, была впоследствии включена вместе с Венгрией в состав многонациональной империи австрийских Габсбургов.

Первые памятники барокко создаются в Словакии в 1630-х гг.; их примером является церковь в Трнаве (1637). Однако господствующим стилем барокко становится здесь лишь к концу 17 в., получив особое развитие в юго-западной Словакии, особенно в Братиславе. Среди значительных памятников следует упомянуть братиславскую церковь св. Троицы с двухбашенным фасадом (1717— 1725) (рис. на стр. 421), а также построенную местным мастером Томашем Корноши церковь францисканцев в Кошице (1728). Особого упоминания заслуживает изящная по своим пропорциям позднебарочная монастырская церковь св. Елизаветы в Братиславе (1739—1741; архитектор Ф. А. Пильграм).

Своеобразное переплетение рококо с чертами раннего классицизма отличает сооружения, воздвигаемые во второй половине 18 в., например дворец приматора в Братиславе (1718).

Изобразительное искусство было тесно связано с художественным оформлением воздвигаемых храмов и дворцов. Таковы отличающиеся своей несколько театральной маэстрией работы Р. Доннера («Св. Мартин на коне», 1732; Братислава, собор). Плафонные росписи Ф. Маульберча и И. Кракера (церковь св. Троицы и др.), росписи в церкви св. Елизаветы П. Трогера (вторая треть 18 в.) свидетельствуют о плодотворном использовании опыта итальянских мастеров.

С 1770-х гг. в условиях нарастающего кризиса феодальной империи Габсбургов интенсивность художественной жизни несколько ослабевает. Новый подъем искусства Чехии и Словакии, наступивший в 19 в., уже будет связан с пробуждением национального самосознания чешского и словацкого народов.

Искусство Венгрии

А.Н.Тихомиров

С 1526 по 1686 г. основные области Венгрии находились под игом турецких захватчиков. Уцелевшие от погрома северная часть и задунайский край вошли в состав австрийской монархии Габсбургов; Трансильвания образовала государство, вассальное по отношению к Турции.

До последнего времени историки искусства рассматривали этот период как перерыв в художественной жизни страны. Однако новейшие исследования существенно изменяют этот взгляд, и сейчас 17 век предстает как время острой общественной борьбы, находившей свое отражение и в искусстве. Это была прежде всего борьба за освобождение страны от турок — утверждение веры в то, что будущее изменится и будет достойным великого исторического прошлого. Это была борьба растущего бюргерства против феодалов, наконец — вероисповедная борьба католиков и протестантов, чрезвычайно обострившаяся в первой трети 17 в., в период наступления контрреформации.

Каждое из этих противоречий порождало своеобразные явления в искусстве. Даже в «королевской» (австрийской) Венгрии, где столько крупнейших магнатов были прислужниками габсбургского трона, во многих замках стало обычным украшать стены парадного «рыцарского» зала целыми сериями портретов древних венгерских королей. Большинство этих памятников или погибло, или сильно пострадало от последующих поновлений. Одним из наиболее характерных остатков является роспись в замке Турзо в Нодь-Битче (1631).

Классовая борьба бюргерства и феодалов нередко отражалась в художественном оформлении городских ратуш. Эти стенописи (к сожалению, погибшие) пытались показать преимущества буржуазного управления и «безбожный характер деспотизма» (например, декоративная роспись ратуши в Шопроне).

Значительную роль в это время в Венгрии играла и гравюра, связанная с иллюстрированием книг. Инициатором гравюры в Венгрии был бургомистр города Шопрон гуманист Криштоф Лакнер (1571—1631), занимавшийся в качестве дилетанта ювелирным делом и гравированием. Около 1620 г. он награвировал вид родного города. Широкое развитие получила гравюра политического значения, взяв на себя в известной степени задачу широкой и наглядной информации о важнейших, в первую очередь военных событиях. К концу века чрезвычайно распространились гравюры, изображавшие освобождение Буды от турок. Гравюра стала полем и орудием борьбы протестантов и католиков. Центром протестантской гравюры стал Эперьеш, где работал венгерский гравер Михай Яраи (ок. 1668). Заметное место в венгерской гравюре 17 в. занял эстергомский епископ, бывший крепостной Дьёрдь Селепченьи (1595—1685), в 1650—1660-х гг. выполнивший портретные гравюры кардинала Петера Пазманя и короля Фердинанда IY в соответствующем обрамлении барочных завитков, мифологических фигур, свитков, труб и т. п. Из иностранных граверов особенно примечательны оба Яноша Шпильбергера (оба уроженцы Кошице): они были одновременно и живописцами, писали и гравировали пейзажи и фигурные композиции.

Гравюры и гравюрные сборники нередко служили как бы оригиналами для росписей на исторические и военные патриотические темы. В 1652 г. в Вене вышла серия гравюр аугсбургского гравера Элиаса Видемана (работал ок. 1640— 1646 гг. в Братиславе) — «Венгерские короли». Некоторое время спустя, в 1664 г., верховный судья, влиятельный венгерский магнат и патриот Ференц Надашди заказал нюрнбергским мастерам аналогичный сборник гравюр «Маузолеум». Этот сборник приобрел чрезвычайную популярность: в обстановке чужеземного гнета он противопоставлял владычеству Габсбургов «австрийской» части Венгрии национальных героев и королей.

Наступление католицизма, игравшего особенно реакционную роль, усилилось в Венгрии с 1630-х годов. Контрреформация, несмотря на обеднение страны находила огромные средства для того, чтобы заново и по возможности наиболее ослепляющим образом влиять на свою паству во вновь сооруженных, обновляемых и расписываемых церквах. В австрийской, «королевской» части Венгрии особенно широко привлекались работавшие там представители итальянского барокко. Построенные церкви, например церковь бенедиктинского монастыря в Дьёре и другие, по своим архитектурным формам следуют как образцу церкви Джезу в Риме. Декор же этих церквей носит типично барочный характер. Так, росписи потолков расчленены пышной, иногда белой, иногда цветной, частью позолоченной лепниной на большое число медальонов и отдельных панно самых разнообразных очертаний. В некоторых из них появляются пейзажные мотивы тонкого рисунка (например, плафон церкви св. Игнатия в Дьёре; 1744—1747). После разгрома турок соединенными австро-венгерскими войсками на разрушенных местах стали воздвигаться новые, еще более пышные церкви. В Больдогассоне в церкви Богородицы (освящена в 1685 г., закончена в 1702 г.) потолок украшен лепниной, как и в упомянутых выше более ранних постройках, но более плоской. Роспись — сцены из жизни Христа — приписывается Луке Антонио Коломбо (1661—1737). Надо отметить, что и протестанты Венгрии не чуждались живописи в своих церквах. Не имея столько средств, как католики, они старались использовать силы менее требовательных отечественных художников, а также реже прибегали к поновлениям, более тщательно сохраняя имеющиеся памятники. Композиций на светские темы сохранилось очень мало. Как на пример можно указать на батальную сцену в Шарварском замке Ференца Надашди. Художественное качество этих изображений невысоко.

Но живопись входила в быт не только в этих формах; чрезвычайно устойчивым было обыкновение (как в кругах дворянства, так и бюргерства) изготовлять для похоронных обрядов портреты усопших, их гербы, а также эпитафии. Портреты, иногда в рост, преследовали задачу точно запечатлеть черты покойного, но не отличались большими художественными достоинствами.

В 17 в. можно назвать несколько имен венгерских художников, составивших себе имя за рубежами своей родины, но прибавлявших к своей подписи слово hungarus (венгр). Таковы Якоб Богдань (ок. 1660—1724; работал в Лондоне), портретисты Янош Привитцер (работал в Англии и Испании в 1627—1647) и Янош Шпиленбергер (Шпильбергер) (1628—1679; работал в Германии и Австрии), автор своеобразных натюрмортов Тобиаш Страновиус (1684—1724) и другие.

В конце 17 века турецкие захватчики были изгнаны из страны, но австрийское правительство было склонно рассматривать «освобожденную» страну скорее как военную добычу, чем как полноправную часть своего отечества. Национальное угнетение принимало крайние формы; кровавые подавления недовольства доводили народ до отчаяния. Восстание следовало за восстанием. В течение первого десятилетия 18 в. вся Венгрия была охвачена одним из самых мощных вооруженных восстаний народа против Габсбургов. Эта борьба, которую возглавил Ференц Ракоци II, приняла характер настоящей народной войны.

В венгерском изобразительном искусстве этот исторический период связан с новым этапом в развитии портрета.

Весьма тесно связан был с венгерским искусством чешский художник Ян Купецкий (1667—1740). Им был написан в высшей степени выразительный портрет воина в латах, при мече, с беспокойно мятущимся взглядом жестокого лица (ок. 1703; Будапешт, Национальная галлерея). В этом портрете ярко ощущается время острейших конфликтов и суровой борьбы.

Среди венгерских художников 18 в. Адам Маньоки (1673—1757)—самое значительное явление. Обстоятельства перебрасывали его от одного двора к другому. В 1703—1707 гг. он был придворным портретистом в Берлине, а с 1707 по 1711 г., в самый разгар вооруженного восстания, был художником Ференца Ракоци II. После Сатмарского мира 1711 г. и эмиграции Ракоци Маньоки работал в Гданьске, а затем, с 1712 по 1723 г., у польского короля Августа. С 1724 по 1731 г. Маньоки снова пишет портреты в Венгрии; после 1731 г. работает в Саксонии и умирает в Дрездене придворным художником саксонского курфюрста. В творчестве Маньоки заметна изменчивость и неровность манеры. Пышный саксонский двор диктует ему язык барочного парадного портрета с париками, латами, колоннами и драпировками; в венгерских портретах 1720-х гг. нет этого блеска, столь чуждого протестантской среде бывших приверженцев Ракоци.

Адам Маньоки. Портрет Ференца Ракоци. 1709 г. Будапешт, Национальная галлерея.

К лучшим работам Маньоки относится автопортрет (Будапешт, Национальная галлерея), в котором он изобразил себя без всякого приукрашивания как ремесленника за работой, в расстегнутой рубахе. Еще значительнее портрет Ференца Ракоци II, написанный около 1709 г. (Будапешт, Национальная галлерея). Это не только исторический документ, но и художественный образ народного вождя, в который художник вложил народное понимание идеала моральной и физической красоты. Это не только воин в богатом национальном наряде магната, это и трибун, который был способен написать обращение к народам Европы о «раскрывшихся ранах».

После Сатмарского мира 1711 г. и эмиграции Ракоци габсбургская Австрия стала распоряжаться всей Венгрией, приспособляя ее в качестве аграрной колонии к потребностям своей империи. Но в подавлении сопротивления помимо террора необходима была агитация, направленная на перестройку сознания всех классов венгерского народа. Ведущую роль играла при этом католическая церковь, и главным образом иезуиты, которые строили церкви и лицеи, расписывая их возможно более впечатляющим образом. Этим объясняется, что на протяжении трех четвертей 18 в. в архитектуре и изобразительном искусстве Венгрии преобладающее положение занимали произведения, связанные с церковными заказами.

Австрийские правители строили в Венгрии немного, лишь изредка пытаясь какой-нибудь огромной постройкой напомнить о своем могуществе. Так была предпринята переделка, собственно, постройка заново дворца в Буде (не сохранился). Другая постройка — воздвигнутый Антоном Эрхартом Мартинелли (1684—1747) Дом Инвалидов, превращенный позднее в ратушу. Это огромное четырехэтажное, с четырьмя внутренними дворами здание имеет даже на узких фасадах по двести окон. Архитектор тщетно пытался оживить его монотонность тосканскими пилястрами и входами — выступами ризалитов, украшенными скульптурой.

Большой интерес представляют новые католические церкви и замки магнатов. Однако эта архитектура — впрочем, довольно однообразная — не достигала уровня итальянских, немецких или французских образцов, которым в той или иной степени подражала. К лучшим образцам относятся иезуитская церковь в Тренчине, построенная в 1711 — 1712 гг. учеником Андреа Поццо Кристофом Таушем (1673— 1731); иезуитская церковь в Надьсомбате (Трнаве); к этому же типу приближается и университетская церковь в Будапеште (1736—1742), церковь миноритов в Эгере (1758—1773) (рис. на стр. 429).

Более интересное и своеобразное развитие являют фресковые росписи, в особенности алтарные и плафонные, как в церквах, так и в других подведомственных церкви учреждениях.

Примерно до 1730 г. в Венгрии ведущие позиции в строительстве и живописных росписях занимают иностранцы: Давиде Антонио Фоссати (1708—1779), Готтлиб Антон Галлиарди (работал в 1720-х гг.) л особенно Антонио Галли Биббиена (1700—1774). Они создают на стенах и плафонах католических церквей виртуозные иллюзорные изображения архитектуры.

В Тренчине задачи очень широко задуманных купольных архитектурных живописно-иллюзорных росписей решает и Кристоф Тауш. При этом Тауш иногда погружает в тень одну часть написанного им купола, выделяя светом другую часть. Эти в основном бесфигурные росписи в церквах иезуитов постепенно вытесняются иными, где изображенная архитектура становится лишь обрамлением фигурных живописных композиций. В общем эти композиции таких мастеров, как Г.-А. Галлиарди или М. Альтомонте (1657—1745), Каэтано ди Роза (1686/90—1770), отличаются помпезным декоративизмом довольно шаблонного типа. Постепенно с 1730-х гг. итальянцев начинают вытеснять в венгерских постройках австрийские мастера— «венский Апеллес» И.И. Мильдорфер (1719—1775) и его учитель Пауль Трогер (1698—1762), а также живописцы Бергель, Самбах и многие другие. Живопись этих художников более светлая и легкая, иногда ближе к причудливой занимательности рококо, чем к тяжеловатой пышности барокко. Постепенно начинают выделяться приезжие художники, которые на долгие годы, а иногда и на всю жизнь связывают свое творчество с Венгрией; среди них в особенности выделяются Иоганн Кракер, Иоганн Цимбал и более всего — далеко превосходящий их по таланту Маульберч (1724—1796). Франц Антон Маульберч немало работал в Австрии, Чехии и Германии, но последние сорок лет своей жизни больше всего в Венгрии. Будучи и станковым живописцем, Маульберч в Венгрии проявил себя главным образом как мастер монументально-декоративных росписей. Особенно выделяется своеобразием и силой темперамента, блеском колорита одна из его ранних работ — роспись небольшой церкви в местечке Шюмег, недалеко от Бала-тонского озера (1758). Вдоль верхней части главного нефа церкви Маульберч поместил шесть композиций, по три с каждой стороны (среди них особенно интересны «Поклонение волхвов», «Поклонение пастухов», «Распятие»). В этой живописи, в ее несдержанной смелости и фантазии чувствуется влияние венгерской эмоциональности. Все насыщено светом и цветом, телесной жизненностью, порой необузданным движением.

Матиаш Герль. Церковь миноритов в Эгере. План.

Красивые и темпераментные фрески Маульберча сохранились также в Фельтороне, в Секешфехерваре, в Сомбатхее. Маульберч становится мастером многофигурных огромных композиций; то он создает образы «венгерских святых» (фреска собора в Дьёре, 1772—1781), то «всех святых» (1792—1793; Эгер, лицей), то погружает в лучезарно мерцающую синеву ряды и группы удаляющихся и уменьшающихся фигур или перекрещивает картину ракурсами огромных архитектурных массивов. Этим поздним композициям часто присущи декламация, театральность, пустая шумливость.

К 1780-м гг. в связи с формированием буржуазных отношений начинают меняться и художественные вкусы; потребностям зрителя может отвечать лишь иное, более рассудительное и рассу ждающее искусство. Это учитывают и церковные заказчики. Одним из характерных мастеров переходного периода был Кракер (1717—1779). Иоганн, или Янош, Кракер родился в Вене и умер в Эгере, где им в период между 1765 и 1778 гг. было выполнено много фресковых росписей, значительная часть которых погибла. На его работы оказал сильное влияние один из виднейших епископов того времени, меценат Карой Эстерхази; указания и настояния заказчика требовали вместо туманного пафоса и барочной динамики большей повествовательной ясности и известной трезвости прозаического рассказа.

Одна из наиболее характерных работ Кракера, сохранившаяся до сих пор, — роспись епископской библиотеки в эгерском лицее. Уже по самому своему обрамлению (вытянутый четырехугольник с закругленными углами) эта роспись отличается от других, более типичных барочных росписей. Очень непритязателен ее колорит — черные, охристо-желтые, бело-серые краски. Чинными рядами вдоль стен располагаются фигуры участников Тридентского собора, занятые с беспристрастием чиновников обсуждением своих догм. Даже небесная молния, испепеляющая еретическую книгу, валяющуюся у ног зрителей первого ряда, имеет крайне прозаический вид зигзагообразной медной проволоки и отнюдь не говорит о какой-то «потусторонней» стихии. Впрочем, этот эпизод никого из участников изображенного совещания и не волнует. Но осязательность всего зрелища доведена до большой завершенности, до иллюзорности.

Остальные современники Маульберча, так же как и последующие художники, значительно ему уступают по таланту и широте темперамента. Тем не менее среди многих имен должны быть выделены Франц Сигрист (1727—1803) и исключительно плодовитый Иштван Дорфмейстер Старший (1729—1797). Они были южнонемецкими и австрийскими художниками, но каждый из них под влиянием среды на венгерской почве находит в своем творчестве новые ноты как в отношении идейного содержания, так и в отношении формы. Влияние оказывали не только сами заказчики, «князья церкви», но и просветительские круги, голос которых к концу 18 в. становится все громче.

Особенно интересна одна из светских росписей Сигриста в Эгере — потолок актового зала лицея, изображающий «Четыре факультета», своего рода «апофеоз науки» (1781). Аллегорический момент в этой интересной композиции вытесняется жанровыми мотивами: врачи анатомируют труп, лечат больных, химики заняты у реторт, астрономы стоят у телескопов и т. д. Не лишено интереса и то обстоятельство, что немало участников этой композиции одето в национальные венгерские костюмы. Для Венгрии это было первым значительным памятником светской монументальной живописи.

Иштван Дорфмейстер является одним из тех иностранных мастеров, которые работали только в Венгрии, и, таким образом, может считаться венгерским живописцем. Он очень много работал в Шопроне, расположенном близко к Австрии. Часть росписей исполнена еще вполне в плане барочной монументальной живописи: сильные ракурсы куполов и лестниц, группы фигур с развевающимися драпировками, в бурных движениях и т. п. Дорфмейстер вводит в них моменты асимметрии, контрасты больших масс. И в его творчестве новые тенденции постепенно обнаруживаются со все большей определенностью, хотя, быть может, и не приводят к новому, более высокому художественному качеству. Дорфмейстер, как бы воскрешая и продолжая светские росписи 17 в. и оживляя традицию гравюр, пытается ввести в барочную церковную фреску патриотические темы национальной истории. Но лучшие работы Дорфмейстера не эти, а плафонные росписи приходской церкви в Часаре («Проповедь Петра» и «Передача ключей», 1775—1776). В них видна известная композиционная изобретательность. Гораздо менее интересны его фрески с историческими сценами, хотя он занимает целые церковные плафоны и стены церквей батальными сценами патриотического содержания (Сигетвар и Сентготхарт), повествуя о ратных подвигах венгерского военачальника Зриньи. По существу, это уже примеры светской живописи, не имеющей связи с церковными задачами, и появление ее в церкви производит неубедительное впечатление. Неприятен часто очень белесый колорит Дорфмейстера.

Помимо памятников искусства, создававшихся по заказам церкви и «короны», существенное значение имело частное строительство магнатов. Эти дворцы своеобразно характеризуют художественную культуру Венгрии данного периода, хотя строителями их являлись иностранцы.

Одному из лучших мастеров австрийского барокко Иоганну Лукасу фон Гильдебрандту (1668—1745) в Венгрии принадлежат два прекрасных произведения раннего периода его творчества. Это дворец графа Гарраха в Фельтороне и особенно его прообраз—дворец в Рацкеве, построенный для Евгения Савойского, отмеченный соразмерностью частей и необычайным изяществом. Знаменитый строитель венского Бельведера и в венгерских постройках сумел соединить черты репрезентативности с некоторым уютом, развив ризалиты здания и выделив вход с его арками, нишами и увенчивающим центральную часть куполом волнистого очертания.

Замечательны также дворцы, которые Андреас и Иозеф Мейергоферы построили другим вельможам — дворец в Гёделё для фаворита Марии Терезии Грассалковича (1744—1750), дворец Петерфи в Будапеште и другие. Самым импозантным из Этих дворцов («венгерским Версалем») является дворец Эстерхази в Фертёде (1762—1776; строитель его не установлен; вероятно, это эльзасец фон Экгольм). Дворец наиболее красив со стороны огромного курдонера, крылья и флигеля которого, продолженные конюшнями, смыкаются у ворот красивого кованого узорочья. Фертёдский дворец с его парком, беседками Дианы, китайской комнатой, фарфоровой комнатой, оружейной, картинной галлереей, кукольным театром и т. п. послужил в какой-то мере примером для провинциальных помещичьих усадеб, которые в зависимости от средств заводили и комнаты в китайском духе и даже «отшельнические кельи» с дверями из древесной коры. Сохранившиеся остатки рокайльных росписей имеются в ряде провинциальных усадеб — Эделене, Петервашаре, Моноке и в некоторых других. Они редко выходят за рамки курьезной занимательности; на стенах и потолках изображены забавные фигуры кавалеров и дам, иногда охотника, целящегося в посетителя, иногда хозяина в кресле с трубкой в руках.

Дома на Ратушной площади в Шопроне (совр. площадь Белояниса). 18 в.

В барочных замках вельмож второй половины 18 в. наметились черты перехода к классицизму. Но барочные элементы долго еще применялись в строительстве частных домов буржуазии, украшая фасады, ворота, наличники окон совсем небольших построек. Они, например, придают своеобразную прелесть площадям и улицам города Шопрон.

Скульптура не занимала в искусстве Венгрии 18 в. такого значительного места, как живопись и архитектура. Но и здесь могут быть отмечены интересные работы, главным образом австрийских скульпторов, внесших своеобразно венгерские черты в скульптурное оформление.

Выразительные статуи для барочных церквей создал в Венгрии австрийский скульптор Иоганн Антон Краусс (работал ок. 1769—1773). Этот мастер пафосной пышной декламации умело использовал в своих церковных алтарных декорациях и цвет, и золото, и театральную мимику, и выразительность жестов, и сложную динамику драпировок (например, фигура епископа в соборе в Ясо, коленопреклоненный Ференц Борджа в иезуитском храме в Эгере и др.). Церковные алтари Этой эпохи совмещают черты храма, дворца и театра. Золоченые, высоко вознесенные балдахины увенчивают сложные, перегруженные орнаментом сооружения. Колонны с узорчатыми, мерцающими позолотой капителями образуют затененные ниши, из которых с манерной аффектацией выступают сильно жестикулирующие, повышенно экспрессивные фигуры святых; гирлянды золотых цветов несут похожие на амуров порхающие ангелы. Среди ценных деревянных скульптур этой эпохи надо выделить фигуры св. Иеронима из Тиханьского аббатства, а также св. Роха из Эгервара (ок. 1755; Будапешт) с замечательно переданным выражением страдания и очень сдержанной и гармонической расцветкой. Предположительными их авторами считают Шебештьена Штульгофа и Ф.-Я. Штрауба. В них видны живые традиции как венгерской, так и южнотирольской деревянной резьбы.

Но постепенно искусство это все больше приобретало характер напыщенной декламации, становящейся все более холодной и внешней. Оно изживало себя. Зато продолжала жить и неожиданно ярко проявила себя никогда не прекращавшая своего развития народная деревянная скульптура. Особенно замечателен один из ранних памятников — «Алтарь страстей» церкви в Ньирбаторе (1737). Это сооружение имеет несколько ярусов. В верхнем из-за перил небольшого балкончика выступают фигуры Христа, Пилата, воина и двух первосвященников. Ниже — четыре сцены поругания, бичевания Иисуса и несения креста. В центре — распятие; у самого основания алтаря внизу — погребенный Христос. Иллюзорно раскрашенные деревянные статуи объединены в религиозных композициях, носящих наивно-повествовательный, жанрово-бытовой характер. Так, Симону Киренеянину, который должен помочь Христу нести крест, придан типический облик цехового ремесленника 18 века. Это искусство, совмещающее скульптуру и живопись с театром, благодаря непосредственности и искренности чувства, наблюдательности и мастерству народного художника-резчика сохраняет свое художественное значение и по сей день.

В прикладном искусстве 18 в. развился новый вид оформительского творчества— кованое железо. Генрих Фассола (1730—1779) широко вводит в обиход очень красивые изделия, вносящие в облик венгерских городов особую ноту (ворота, оконные решетки, фонари, лестничные перила и т. п.).

Якоб Фельнер. Лицей в Эгере. 1765-1785 гг. Центральная часть фасада.

Конец 18 в. ясно свидетельствует о наступающем переломе. Такие симптомы, как отказ Иосифа II от откровенно насильственных методов онемечения подвластных ему народов, постепенное падение значения церкви, якобинский заговор, за которым стояли два тайных общества, появление и развитие просветительской литературы, — признаки нового века. Даже в церковном зодчестве угасающее барокко сменяется трезвым и несколько прозаическим искусством Якоба Фельнера (1722—1780), переход к классицизму которого порой проявляет себя в таких сдержанно-строгих зданиях, как лицей в Эгере. Однако бесчисленные варианты построенных им церквей с высоким фасадом, с двумя четырехгранными башнями по бокам скорее свидетельствуют о конце старого, чем о начале нового. 18 век изживает себя. Наступают иные времена, применительно к которым можно будет в полную силу говорить не только об истории искусства в Венгрии, но и об истории венгерского искусства.

Искусство Польши

В.Я.Бродский

С конца 1560-х гг. в истории Польши начинается новый период, характеризующийся господством феодальной знати. Начало этого периода отмечено Люблинской унией 1569 г., оформившей создание польско-литовского государства в виде шляхетской Речи Посполитой. В конце 16 и в начале 17 в. происходили увеличение внешнего блеска Речи Посполитой, обогащение магнатов и некоторый подъем ремесла и торговли в польских городах, крупнейшим из которых в этот период становится Варшава.

Однако с самого начала своего существования дворянское государство, господствующей силой которого были магнаты, несло в себе зерно внутренней слабости, заключающееся в неразрешимых экономических, политических и национальных противоречиях. Эти противоречия привели к длительному кризису, а затем и к окончательному уничтожению Речи Посполитой в конце 18 в., к ликвидации дворянского государства и к потере польским народом национальной независимости.

Эгоистическая политика магнатской верхушки, надолго закрепившая законодательными актами право шляхты на отказ от повиновения королю, воспрепятствовала созданию абсолютной монархии и внутренней консолидации государства, вопреки национальным интересам польского народа. Своекорыстие и жадность магнатов непрерывно вовлекали Польшу в многочисленные войны, расшатывавшие Экономику страны и наносившие, тяжелый ущерб ее хозяйственному и культурному развитию.

Магнатство всемерно усиливало крепостной гнет для увеличения своих доходов и к середине 17 в. повело с той же целью неуклонное наступление на бюргерство, на права и привилегии городов. Подобная экономическая политика привела вместе с разорением страны в результате войн второй половины 17 и начала 18 в., ведшихся на территории польского государства, к тяжелому упадку ремесел и торговли, к обнищанию городов и развалу сельского хозяйства.

В польском изобразительном искусстве второй половины 16 — начала 17 в. происходила борьба между гуманистическими и рационалистическими традициями искусства дольского Ренессанса, обладавшего ярким национальным своеобразием, с одной стороны, и аристократически-церковными, космополитическими тенденциями — с другой. При королевском дворе и при дворах магнатов надолго закрепляются иностранные художники, и польские имена все более и более отодвигаются на задний план в польском искусстве. Национальная струя в польском искусстве рассматриваемого периода вплоть до середины 17 в. сохраняется более всего в народном искусстве и в творчестве польских мастеров, работавших над выполнением скульптурного и живописного декоративного убранства зданий, которые создавались в основном по проектам и под руководством иностранцев. Польские мастера вносили в эти работы свои оригинальные идеи и национальные декоративные мотивы, но, играя лишь подчиненную роль, не могли изменить основной направленности искусства польского барокко в целом.

В то же время при значительных отрицательных последствиях господства иностранцев приезжие мастера вносили в польское искусство многие высокие профессиональные достижения и этим способствовали дальнейшему подъему искусства на последующем этапе его развития. Особенно существенная роль в этом процессе принадлежала тем иностранным художникам, которые надолго селились в Польше, входили в польскую общественную среду и отвечали своим искусством на запросы ее передовой части, а не только правящего класса Речи Посполитой.

Со второй половины 16 в. на развитии польского искусства сказывается усиление могущества и богатства светских и церковных магнатов, что способствует расширению строительства замков и церковных сооружений. В этот период, особенно с конца 16 — начала 17 в., от художников требуется достижение впечатления пышности, великолепия, богатства и репрезентативности. В результате с этого времени в польском искусстве господствующее положение начинает занимать дворцовая и церковная архитектура в комплексе с монументально-декоративной светской и религиозной скульптурой и живописью, а также аристократический репрезентативный портрет. Реалистические и гуманистические традиции в искусстве Польши периода Возрождения начинают постепенно вытесняться новой, более пышно-репрезентативной тенденцией, предвосхищающей появление барокко.

Наряду с этим развивается и городская архитектура муниципальных сооружений и городских домов знати, с которыми соперничают в великолепии декоративного убранства дома бюргерского патрициата. Сохраняя традиции ренессансного зодчества в своей планировке и основных чертах архитектурного решения, светские постройки начинают все более обильно украшаться пластическим декором. В этом проявляется воздействие складывающегося барочного искусства. Фасады зданий теряют свою ясность и простоту, сплошь покрываясь каменной орнаментальной и фигурной резьбой. Все более изощренными в своем рисунке делаются аттики, подчас также украшенные различного рода скульптурными изображениями. Яркий пример таких построек — дома начала 17 в. в городе Казимеже на Висле (дом «Под святым Николаем», дом «Под святым Христофором» и другие). Подобного рода декор встречается и в церковных сооружениях польской провинции (костелы в Казимеже, Голомбе и другие). Все эти постройки возводились, как правило, местными мастерами, и именно в них следует искать некоторые своеобразные черты польского барокко, наложившие впоследствии отпечаток и на строительство крупных городов. Самым характерным является изобилие скульптурного декора как на фасадах, так и в интерьере. Порой эта декорация весьма плоскостна и покрывает поверхности стен своеобразным резным ковром.

Одновременно церкви главных центров Польши строятся в духе итальянского барокко, распространяемого орденом иезуитов, приобретшим большую силу в стране. Одним из наиболее характерных его образцов является костел Петра и Павла в Кракове (1605—1619), построенный по образцу церкви Джезу в Риме североитальянскими архитекторами Джан Мария Бернардони (1541 —1605) и Джованни Тревано (ум. после 1641). Член ордена иезуитов, Бернардони в 1582 г. был послан в Польшу для руководства строительством орденских зданий и работал здесь до конца жизни. Тревано с 1599 до 1619 г. был главным архитектором Королевского замка в Кракове и заканчивал строительство костела после смерти своего предшественника.

К концу 17 в. польская архитектура постепенно приобретает все большую самобытность. И хотя сооружение многих построек ведется по проектам пришлых архитекторов, они вынуждены считаться с местными вкусами и традициями.

Большое место в зодчестве этого периода заняло дворцовое и усадебное строительство. Один из интереснейших памятников этого рода — дворец в Вилянуве под Варшавой (1680—1692, архитекторы А. Лоччи и И. Белотти). Здание состоит из центрального двухэтажного корпуса, одноэтажных галлерей и замыкающих ризалитов, оформленных в виде башен (одна из башен, а также боковые крылья были достроены позднее, в первой половине 18 в.). Дворец довольно скромен и сдержан по своим формам и вместе с тем производит праздничное, нарядное впечатление. Главная роль в создании этого впечатления принадлежит богатому пластическому декору, вьющемуся по стенам здания. Здесь ощущается определенная перекличка с традициями польской архитектуры начала века. Новым для этого дворцово-усадебного здания по сравнению с ренессансными замками является тесная связь с природой. Здание все обращено к парку. Окна, начинаясь почти от уровня земли, сливают интерьеры с природным окружением. Помещения дворца были украшены лепниной и живописными панно работы польских мастеров.

Дома зажиточных горожан в конце 17 в. во многом продолжают традиции начала столетия. Скульптурный декор фасада делается порой еще богаче и пышнее, ограничиваясь, однако, орнаментальными узорами (например, дома в Торуни).

Церковная архитектура конца 17 в. также приобретает более самостоятельный характер. Типичным образцом польского барокко этого времени можно считать костел Визиток в Кракове (1682—1695), построенный Франциско Солари. Сочная, даже чрезмерная пластика архитектурных членений и скульптурного убранства свойственна как фасаду, так и интерьеру этого храма. Одно из наиболее

Значительных зданий этого стиля — познанский костел иезуитов. Он отличается исключительно пышной разработкой интерьера, богатством декоративной резьбы, лепки и росписи. Начатый около 1653 г. Фомой Пончино, он был достроен около 1701 г. Яном Катеначи, много строившим в Познани и других городах Польши. Ему принадлежит и костел филиппинцев в Гостыни, начатый строительством в 1675 г..

Ян Катеначи. Костел филиппинцев в Гостыни. План.

Одновременно складывается более скромный тип обработки церковного фасада при помощи ярусов многочисленных пилястр и ниш. Этот прием можно проследить на протяжении почти всего 17 столетия— костел в Радзыни Подляски 1641 г., костел бернардинцев в Кракове 1670—1680 гг. архитектора Христофора Мерошевского, кармелитский костел в Познани (вторая половина 17 века).

Крупнейшим мастером конца 17 — начала 18 в. был уроженец Утрехта Тильман ван Гамерен (1632—1706). Тильман работал в Польше с 1666 г., занимая пост королевского инженера, и оставил ряд крупных архитектурных произведений. Его постройки носят более строгий и величественный характер, в них с большей силой, чем в работах его современников, сказываются ноты классицизма 17 века. К лучшим его произведениям относятся костел женского монастыря Святых таинств (костел Сакраменток) в Варшаве (1688—1689) и костел св. Анны в Кракове (1689—1703). Особые заслуги принадлежат ему в области дворцового строительства. Во дворце в Неборове (1690—1696) Тильман создал классический тип польской загородной двухбашенной дворцовой постройки с превосходно спланированным садово-парковым комплексом. Перестроенный им так называемый Дворец Речи Посполитой (дворец Красинских) в Варшаве (1682—1694) является наиболее выдающимся зданием подобного рода в польской архитектуре этого периода.

Костел Визиток в Варшаве. Ок. 1728-1761 гг. Западный фасад.

Дворец «Под жестью» в Варшаве. Ок. 1720 г. Главный фасад.

В первой половине 18 в. в Польше развивается позднее барокко с преувеличенной декоративной усложненностью членений, изогнутостью линий, легкостью и дробностью форм. Эти тенденции подкрепляются приглашением в Польшу саксонскими курфюрстами, занимавшими польский престол, таких немецких архитекторов, как Маттеус Даниэль Пеппельман. Ему, в частности, принадлежит план перестройки Королевского дворца в Варшаве. В этом духе строится множество церквей монастырских комплексов, коллегий (цистерцианский монастырь в Любёнже, костел в Кшешуве, костел Визиток в Варшаве). Фасады этих зданий расчленены массой выступов и ниш, украшены множеством декоративных лепных деталей, статуй, башнями причудливого рисунка. Более сдержан по своим формам дворец «Под жестью» в Варшаве.

В связи с развитием дворцового и церковного строительства особое место в польском изобразительном искусстве 17 и первой половины 18 в. приобретает монументально-декоративная, религиозная и историческая живопись. Крупнейшим мастером господствующего направления в польской живописи первой половины 17 в. был венецианец Томмазо Доллабелла (ок. 1570—1650), приглашенный в Краков ок. 1595 г. в качестве придворного художника и проживавший в Польше до конца жизни. В церковных и дворцовых росписях в Кракове и в Белянах и в картинах Доллабеллы, как и в работах его учеников, сказываются требования, предъявляемые господствующим классом к официальному искусству. Однако в то же время в деталях работ и особенно в портретах и гравюрах Доллабеллы звучат яркие реалистические мотивы, чувствуется внимательное наблюдение жизни. Характерным образцом его творчества является живописный портрет Сигизмунда III, известный по гравюре Вольфганга Килиана (1581—1662), а также многочисленные полотна и фрески как самого Доллабеллы, так и его учеников и последователей («Битва при Лепанто», «Св. Владислав и нищие»—Беляны, костел камедулов; цикл фресок из епископского дворца в Кельцах). Здесь мы видим, что наряду с изображением придворных церемоний в цикл введены отдельные бытовые фигуры и сцены, в которых проявляется стремление к точному жизненному изображению типов и обстановки. Феодально-католическая реакция настойчиво тормозила развитие реалистических тенденций в живописи, но не могла их окончательно подавить. Это видно, например, в «Сцене из жизни св. Владислава» школы Томмазо Доллабеллы (середина 17 в.), где применено традиционное двухмоментное изображение святого: вдали — на троне; впереди — на смертном одре. Однако наряду с этой общей канонической схемой в картину введены реалистические фигуры ксендза, вельмож и ряд реально переданных бытовых деталей.

На протяжении 17 в. усиливается консерватизм живописных цехов, связанных в основном с церковными заказами. На их деятельности сказывается влияние контрреформации; это заметно на произведениях, вышедших из львовского цеха.

Заметную роль в художественной жизни страны играл познанский цех, лучшим мастером которого был Крыштоф Богушевский. Для его творчества характерен алтарный образ св. Мартина (1628) с множеством портретных персонажей в польских костюмах и точно изображенным городским пейзажем Познани.

Наиболее прогрессивные течения связаны с деятельностью художников при королевском дворе — здесь работали крупные иностранные мастера и несколько польских художников, преодолевших провинциальную цеховую узость. На цехи же влияние иностранных мастеров обычно не распространялось.

Особое значение в польском искусстве 17 в. получает портретная живопись. При широком использовании западных образцов и достижений иноземного искусства польские мастера портрета сохраняют в своих произведениях черты яркого своеобразия. Эти черты сказываются не только в точности запечатления национального характера в чертах лица, одежде и обстановке, но и в особых композиционных приемах, идущих от старых традиций польской живописи 16 в., в обобщении и некотором уплощении крупного цветового пятна, сближающих польский портрет этого периода с русской парсуной. Характерными образцами польской портретной живописи этого времени могут служить портрет Станислава Тенчинского (Краков, Вавель) работы неизвестного мастера краковской школы 17 в. и портрет короля Яна Собеского (1676—1677; Краков, Ягеллонский университет) работы Яна Александра Третко (род. в 1622 г.).

Лучшими польскими портретистами на протяжении 17 в. являлись Бартоломей Стробль, Мартин Альтомонте, Ян Третко, Ежи Шимонович. Последние два художника были придворными мастерами Яна Собеского, уделявшего большое внимание развитию живописи, в первую очередь — торжественным «баталиям», прославляющим королевские «подвиги» и «победы». В королевском дворце, великолепно расписанном в 1680-х гг. французом Клодом Калло и Ежи Шимоновичем, учившимся в Риме, находилась мастерская, ставшая местом обучения молодых польских художников.

Более тесно связанной с Западом и соответственно больше внимания уделяющей подробной светотеневой лепке формы и передаче объема оказывается гданьская школа, как это видно на примере портрета Красинского работы Юстуса ван Эгмонта (1601—1674). Наиболее известным представителем гданьской школы живописи являлся Андреас Стех (1635—1697), принятый в цех гданьских живописцев в 1653 г. и получивший звание мастера в 1662 году. Стех обладал весьма значительной профессиональной культурой и внимательно изучал творчество иностранных мастеров. На его произведениях отразилось известное воздействие изучения произведений Рубенса, Рембрандта и голландцев 17 в., а также влияние портретной живописи Миньяра. Ему принадлежат картины «Страшный суд» и «Воскрешение Лазаря» в костеле Марии в Гданьске (1695). Лучшую часть его творчества составляют реалистические портреты гданьских бюргеров — купцов и ученых.

В Гданьске же в 17 в. получило наибольшее развитие и искусство гравюры. С 1636 г. в Гданьске работал выдающийся фламандский гравер Виллем Хондиус (1597 — ок. 1660). Хондиус был одним из лучших европейских граверов-портретистов своего времени. Ему принадлежат, в частности, многочисленные гравюры по портретам Ван Дейка. В Польше им был создан ряд значительных оригинальных произведений, в том числе гравированный на меди портрет Богдана Хмельницкого (1651). Хондиус сделал для этого портрета рисунок с натуры и сумел передать в созданном им образе черты большого ума, волевого характера и внутренней силы своего героя. Эта гравюра явилась документальной основой для всех последующих живописных и гравированных портретов Богдана Хмельницкого. Наиболее талантливым из польских учеников Хондиуса был Иеремия Фальк (1609/10— 1677). После обучения в мастерской Хондиуса в Гданьске Фальк учился в Париже, а затем работал в Гданьске и некоторое время в Швеции. Портретные гравюры Фалька печатались также в Амстердаме, Гамбурге и Копенгагене. Он гравировал преимущественно портреты шведских и польских вельмож — Любомирского, Опа-линьского, Радзивилла и других.

Кроме того, в Польше в первой половине 17 в. сохранялось еще широко развитое искусство народной гравюры на дереве, в которой мотивы реальной действительности зачастую обогащались идеями социального протеста против угнетенного положения крестьянства и против власти феодалов. Известный интерес представляют также гравированные военные сцены и городские пейзажи польских мастеров 17 века.

Неустойчивость общественно-политической и культурной жизни Польши в течение рассматриваемого периода, а также привилегированное положение приезжих иноземных мастеров заставили многих польских художников эмигрировать за границу. Так, во Францию уехал талантливый гравер Ян Зярнко (ок. 1570— после 1625), а в Голландию — живописцы братья Любенецкие, Богдан (1653— ок. 1715) и Христофор (1659—1729). Черты упадка, сопровождаемые внешней пышностью и внутренней пустотой, с особой силой проступают в польской живописи первой половины 18 века.

Во второй половине 18 в. в связи с развитием капиталистических отношений и активизацией экономической жизни страны в Польше возникают условия для широкого культурно-национального подъема, сыгравшего большую прогрессивную роль в развитии польского общества. После того как Польша в период правления саксонских королей была, по существу, лишена своего культурного и политического центра, в последнюю треть 18 в., то есть в правление Станислава Августа (1764 —1795), наступил некоторый подъем польской культуры. Варшава превратилась в крупный культурный центр. Станислав Август проявлял большую заботу о развитии польской культуры, и в первую очередь искусства. Он был увлеченным меценатом и мечтал прославить свое столь несчастливое для государства правление (в 1772, 1793 и 1795 гг. произошли три раздела Польши) расцветом искусства. Часть королевского дворца в Варшаве была отдана под художественные мастерские. Целый ряд молодых художников был послан для обучения в Париж и Рим (Кухарский, Камзетцер и др.). Все это помогло развитию национального искусства, но вместе с тем наложило печать влияния личного вкуса короля на творчество многих крупнейших мастеров. Король ориентировался в своих эстетических пристрастиях на классицизм, в котором были еще сильны элементы барокко, — преимущественно на художников типа Лебрена, Вьена.

Однако параллельно развивалось и менее зависимое от придворной политики искусство, идейно связанное с прогрессивной партией реформ, близкое по своим художественным идеалам революционному классицизму Давида. Наконец, свою роль играли разбросанные по стране магнатские усадьбы, привлекавшие порой крупных мастеров. Таковы «Повонзки» и «Пулавы» Чарторыйских или «Аркадия» Радзивиллов. Последняя стала первым в Польше центром сентиментальных и предромантических тенденций в искусстве.

В польском зодчестве широко развиваются рационалистические и гуманистические идеи, характеризующие резкий переход от барокко к классицизму, который происходит в 1760—1770-е годы. С этого времени ведущее место в польской архитектуре занимают польские и полонизированные мастера иноземного происхождения. Плодотворными оказываются связи польского зодчества с русским классицизмом, сказывающиеся в близости ансамблевых решений, в ясности и чистоте пространственных отношений и общего силуэта здания, в творческой самостоятельности использования античных образцов. Влияние русского классицизма переплеталось, однако, с воздействием французской архитектуры этого времени.

Экономический подъем городов вызвал активное городское строительство. Особенно обстраивается Варшава. Упорядочивается ее застройка, выпрямляется уличная сеть, создаются новые улицы и площади. Город приобретает подлинно столичный вид.

Многочисленные дворцы магнатов, дома крупных дельцов, сооружающиеся в Варшаве, утрачивают облик внутригородских усадеб, обращенных к улице большим двором, как это было характерно для построек предшествующего периода; здания ставятся на красной черте, своим фасадом они формируют уличную застройку.

Строгий и четкий ритм архитектурных членений, ясность и простота зрительного облика составляют характерные особенности нового стиля. Образ здания создается при помощи самых лаконичных, утилитарно необходимых средств: стены, ряда оконных и дверных проемов с простейшими наличниками (например, дома в Варшаве — дом Теппера, 1774, архитектор Эфраим Шрегер; дом Резлера, архитектор Ш.-Б. Цуг).

Новые веяния времени коснулись и церковного строительства. Костелы, сооруженные в этот период, отличаются ясной логикой архитектурных объемов, сдержанностью и простотой форм. Таков Евангелический костел в Варшаве (1777— 1779), представляющий собой ротонду с четырьмя прямоугольными выступами по сторонам, из которых западный образует строгий дорический портик. Строителем этого здания был упоминавшийся выше Шимон Богумил Цуг (1733— 1807). Саксонец по происхождению, он с 1762 г. работает в Варшаве. Ему принадлежит много построек как в самой столице, так и в ее окрестностях. Другим интересным церковным зданием этого времени является костел св. Анны в Варшаве (1788), построенный учившимся в Риме польским архитектором Христианом Петром Айгнером (ок. 1760—1841) по эскизу, созданному им совместно с меценатом Станиславом Косткой Потоцким. Своим торжественным и величавым фасадом костел напоминает церковь Иль Реденторе в Венеции, построенную Палладио.

Самыми пленительными произведениями польского классицизма 18 в. являются многочисленные постройки в загородных усадьбах польской знати. Связанные зачастую с обширными садово-парковыми сооружениями, они обнаруживают высокое мастерство польских архитекторов в создании ансамбля и глубокое поэтическое чувство природы.

Одним из лучших образцов загородной постройки этого времени является созданный Ш.-Б. Цугом дворец в Натолине близ Варшавы (1780—1782). Этот небольшой двухэтажный дом с невысоким куполом и полукруглым портиком садового фасада привлекает безупречной гармонией форм, хрупким изяществом облика.

Крупнейшим мастером польского классицизма был Доминик Мерлини (1731— 1797), итальянец, с 1750 г. живший и работавший в Польше. Первые его датированные постройки относятся к 1763 г., а за два года до того он был назначен королевским архитектором. К числу лучших его произведений относится дворец и ряд парковых павильонов в Лазенках Варшавских (1784—1788).

Строительство в Лазенках было предпринято последним польским королем Станиславом Августом Понятовским. В замысле дворца, как бы вырастающего из водной глади озера, раскрылось характерное для раннего классицизма стремление к изящной простоте и сдержанной интимности.

Доминик Мерлини. Дворец в Лазенках в Варшаве. План.

Доминик Мерлини Дворец в Лазенках в Варшаве. 1784-1788 гг. Вид с юга.

Доминик Мерлин и Дворец в Лазенках в Варшаве. 1784-1788 гг. Северный фасад.

Небольшое по размерам, скромное по архитектурным формам здание дворца отличается благородством пропорций, разнообразием и изобретательностью в использовании самых простых и традиционных компонентов классической архитектуры. Особенно хорош южный фасад, выделяющийся богатством пространственного решения. Двухэтажный объем здания здесь увенчан небольшим прямоугольным блоком бельведера, прорезанного полукруглым окном. Средняя часть фасада значительно выступает вперед, и в центре этот выступ решен в виде четырехколонной лоджии. Эта лоджия находит отклик в открытых одноэтажных галлереях, примыкающих к боковым сторонам дворца. Все это в сочетании с ровной гладью воды, зеленью парка производит неповторимое впечатление.

Интерьеры дворца выполнены с тем же безупречным вкусом. Для них характерны та же ясность и благородство форм, как и в наружном облике здания. В их выполнении участвовал наряду с Мерлини Ян Хризостом Камзетцер (1753— 1795), немецкий мастер, еще молодым приехавший в Польшу и ставший здесь одним из ведущих архитекторов.

Великолепными мастерами архитектурного интерьера показали себя Мерлини и Камзетцер в новой отделке ряда залов Королевского дворца в Варшаве, предпринятой в 1770—1780-х годах. Здесь проявилось дарование и многих польских декораторов. Так, в разработке росписей стен и рисунка паркетов участвовал польский живописец Ян Богумил Плерш.

В теснейшей связи с архитектурой находилось в рассматриваемый период развитие монументально-декоративной скульптуры. В 17 в. определилось почти безраздельное господство в этой области заезжих итальянцев, работавших в духе барокко. Наиболее значительной из их работ является колонна Сигизмунда III в Варшаве (1643—1644), созданная скульптором Б.Молли и архитектором Константином Тенкалла.

Крупнейшим мастером польской монументально-декоративной пластики второй половины 18 в. был француз Андре Жан Лебрен (1737—1811), ученик Пигаля, работавший в Варшаве с 1768 г. до своего отъезда в Петербург в 1795 г. Его работы отличаются большим чувством монументальности, глубоким пониманием пластики человеческого тела, смелостью и свободой передачи движения и драпировок. Искусство Лебрена, построенное на внимательном изучении наследия античности и серьезном знании натуры, наделено тонким чувством ритма и пространственных отношений, создающих органическое соответствие его произведений с окружающей их архитектурой. Эти качества со всей полнотой сказываются в статуях и барельефах Лебрена и его помощников в Королевском дворце в Варшаве и в Лазенках. Характерными образцами его работ могут служить «Минерва» в бальном зале королевского замка (1780) и «Танцующая вакханка» (1776—1778), поставленная вместе с изваянной Лебреном копией античного «Танцующего фавна» перед главным фасадом дворца в Лазенках. Кроме того, в Польше Лебреном был выполнен ряд портретных бюстов. С 1804 г. до конца жизни Лебрен был профессором скульптуры в художественных классах университета в Вильнюсе.

Во второй половине 18 в. Польшу посещают многочисленные иностранные художники, среди которых были Александр Рослин и Луи Сильвестр, Лампи, Грасси, Ротари, Антуан Пен, Виже-Лебрен и многие другие. Работа этих опытных и умелых художников, особенно Лампи и Грасси, содействовала развитию искусства, знакомя на месте польских живописцев с профессиональными достижениями современного зарубежного искусства, особенно в области портрета, получившего наибольшее развитие в польской живописи этого времени.

Особое значение имели те приезжие мастера, которые органически вошли в историю польского искусства, связав с ним лучшие годы творчества. В первую очередь следует назвать имена Марчелло Баччиарелли и Бернардо Белотто. Баччиарелли (1731—1818) приехал в Польшу в начале правления Станислава Августа и провел здесь всю жизнь. Его художественное наследие включает в себя цикл исторических картин и портретов, написанных им для вновь отстроенного Варшавского дворца. В основе исторических картин Баччиарелли лежит идея возвеличивания польской истории, ее королей. Стилистически эти работы продолжают традиции парадно-декоративной живописи позднего барокко. В области портрета Баччиарелли создал ряд хороших работ, в которых обычная для придворного портрета идеализация сочеталась с живым ощущением человеческого характера.

Огромную роль сыграл Баччиарелли как воспитатель целого ряда молодых польских художников. Из его мастерской, игравшей роль первой в Польше художественной школы, вышли такие крупные мастера, как Казимир Войняковский, Зигмунт Фогель (1764—1826).

С 1768 г. до конца жизни в Варшаве работает венецианец Бернардо Белотто (1720—1780). В городских пейзажах Варшавы и Кракова, созданных Белотто, появляются многочисленные маленькие фигуры представителей всех слоев польского общества, которых он старается характеризовать с возможно большей точностью в передаче типов, костюмов и обстановки. Изображение в его картинах, продолжающих традиции венецианской ведуты, уличных сцен народной жизни, явилось существенным вкладом в дальнейшее развитие бытового жанра в польском искусстве.

Кроме того, Бернардо Белотто создал несколько исторических полотен, воспроизводящих события как далекого прошлого («Въезд Ежи Оссолиньского в Рим», 1779), так и недавно свершившиеся («Избрание королем Станислава Августа», 1778; Варшава, Национальный музей). В этих работах, в отличие от полуфантастических полотен Баччиарелли, заложены истоки реалистической исторической картины.

Крупнейшим польским мастером церковной живописи в 18 в. был Шимон Чехович (1689—1775), работавший в духе господствовавшего академического направления. Характерным образцом его творчества является «Поклонение волхвов» во Львовской картинной галлерее.

Начало поворота к классицизму проявляется в середине 18 в. в творчестве Тадеуша Кунце (1731—1793), в частности в его аллегории «Фортуна» (1754; Варшава, Национальный музей). В области портретного жанра выделяется во второй половине 18 в. Александр Кухарский (1741—1819), произведения которого, например портрет графини де Поластрон (Польша, частное собрание), сближаются с французской портретной живописью предреволюционного времени.

В области пейзажа наиболее значительным во второй половине 18 в. было опирающееся на изучение голландского пейзажа 17 в. творчество Яна Сцисло (1729—1804), в котором ясно сказывались реалистические тенденции в сочетании с некоторыми романтическими элементами, знаменующими зарождение предромантизма 18 века. Крупнейшим мастером графики был поляк по происхождению Даниил (Даниэль) Ходовецкий (1726—1801), внесший свой вклад и в развитие немецкого искусства (см. главу «Искусство Германии»).

Все эти разнообразные и противоречивые тенденции составляют своеобразие искусства периода ломки феодального общества и возникновения нового, буржуазного общества. Начальный период развития искусства нового общественного этапа характеризуется здесь развитием реалистических тенденций и одновременно формированием и распространением классицизма.

Иосиф Фаворский. Портрет Барбары Мадалинской. 1792 г. Прежде в Варшаве. Национальный музей.

Казимир Войняковский. Портрет Иосифа Коссаковского. 1794 г. Краков, Народный музей.

В 1790-е гг. стали ощутимо видны основы национальной школы нового времени. Это проявилось в творчестве молодых художников. Таков, например, Казимир Войняковский, талантливый портретист, соединивший в своих работах национальную традицию с новыми веяниями предромантизма. Примером могут служить портрет генерала Иосифа Коссаковского (Краков, Народный музей), портрет Костюшко и многие другие. В числе характерных портретов этих лет может быть назван «Портрет Б. Мадалинской» Иосифа Фаворского.

На 1790-е гг. падает расцвет творчества Франтишека Смуглевича, принесшего в польское искусство идеи классицизма. Смуглевич обучался в Риме у Рафаэля Менгса. В Польше он стал автором полотен, прославляющих гражданственные идеалы («Клятва Костюшко» и др.) и большого цикла рисунков на темы польской истории. В 1797 г. Смуглевич переехал в Литву, где возглавил только что основанное отделение изобразительных искусств при Вильнюсском университете (см. искусство Литвы в конце).

Крупнейшие заслуги в развитии польского искусства этого периода принадлежат Яну Петру Норблину (1745—1830), французу, работавшему в Польше с 1774 до 1804 г. и создавшему здесь все свои значительные произведения в области живописи и графики. Заказные работы Норблина — росписи в Неборове и во дворце Аркадия (1780-е гг.) и картины празднеств, разыгрывавшихся в аристократических поместьях, как, например, его «Праздник» в Львовской картинной галлерее, — отличаются большими декоративными качествами, композиционной изобретательностью, яркостью и красотой колорита. В своих графических произведениях— рисунках и офортах — Норблин развивает реалистические традиции, опираясь на изучение творчества Рембрандта и голландцев 17 века. Он создал множество острых, точно наблюденных изображений польских типов и сцен из народной жизни, проникнутых демократическими идеями, в том числе иллюстрации к сатирической антифеодальной поэме Красицкого «Мышеида» (вторая половина 1770-х гг.), офорт «Гетман Мазепа» (1775) и др. В его графике встречаются многочисленные бытовые сцены, правдиво отражающие польскую действительность, такие, как «Наказание крестьянина батогами на помещичьем дворе». Норблин запечатлел в своих рисунках многие эпизоды восстания 1794 г., изобразив, в частности, «Казнь изменников в Варшаве 28 июня 1794 г.», «Взятие Костюшко в плен в битве под Мацейовицами», «Штурм Праги». Демократическая идейность и реалистическая правдивость графических работ Норблина ставят его на виднейшее место в польском искусстве конца 18 века. Из его мастерской вышли многие талантливые ученики, продолжавшие в начале 19 в. развивать традиции своего учителя,—Михаил Плонский, работавший впоследствии в России Александр Орловский и другие.

Однако, наиболее характерные явления искусства 90-х гг. 18 в. и начала 19 в. тесно связаны с эпохой французской революции и развивались в новых для Польши условиях ее исторического существования. В течение 18 в. в Польше накопились Значительные художественные традиции, зародилась своя национальная художественная школа. Утрата государственной независимости, трагический раздел Польши, приведший к утере территориального единства, безмерно затруднили условия развития польской национальной культуры, но не могли уже их прервать.

Искусство Югославии

Л.С.Алешина

17 и 18 века — один из самых тяжелых периодов в истории южных славян, в том числе и народов будущей Югославии. Сербия, Македония, Босния, Черногория, часть Хорватии были порабощены турками. Другая часть Хорватии и Словения попали под власть австрийской монархии. На далматинском побережье господствовала Венеция.

Силы народа были направлены на борьбу с национальным гнетом, на сохранение своих культурных завоеваний. В упорной борьбе с иноземными поработителями отстаивались родной язык, литература, искусство.

В восточных частях страны большую роль в организации национального сопротивления играла православная церковь. Она же объединила вокруг себя все художественные силы. Положительной стороной здесь было отстаивание традиций национальной культуры от иноземного угнетения. Однако художественная жизнь в этих условиях должна была вследствие этого остановиться в своем развитии, обрести консервативный характер. На всем протяжении 17 в. в искусстве и архитектуре Сербии и Македонии повторялись, все более окостеневая, старые средневековые каноны и схемы. Лишь по мере расширения освободительной борьбы народа и ослабления иноземного гнета в искусство восточных областей Югославии начинает проникать дыхание жизни. В религиозных изображениях появляются светские мотивы. Сильнее начинают звучать фольклорные элементы. Характерное для народа пристрастие к декоративной цветистости, пышному узорочью проявляется и в иконописи и в резьбе по дереву.

Формирование элементов нового искусства из всех сербских земель интенсивнее всего идет в 18 в. в Воеводине — области на севере, входящей в рамки Австрийской империи. Этот процесс связан с экономическим укреплением и развитием городов, со сложением первых зачатков буржуазных отношений. Здесь происходит в какой-то мере приобщение к процессу развития европейского искусства, внедрение в архитектуру, в скульптуру и в живопись некоторых элементов барокко. При этом в условиях господства иной религии клерикально-мистическое содержание барокко, проявляющееся в католических странах, здесь не имело места. Новый стиль воспринимался скорее как выражение торжества светского начала, радости первых побед национального самосознания. В то же время некоторые характерные особенности барочного искусства — динамика пластической формы, пышная красочность — находили отклик в традициях народного творчества.

Уже с начала 18 в. в городском строительстве сказывается воздействие форм и типов, деталей декора барочной архитектуры. Однако в силу скромных экономических возможностей сербское зодчество в рассматриваемый период не могло получить значительного развития. То же самое можно сказать и о скульптуре, которая развивалась лишь в виде декоративной пластики — деревянных резных иконостасов и прочих предметов церковного убранства.

Первенство среди изобразительных искусств занимает в это время живопись, сумевшая более последовательно и полно ответить на новые потребности эпохи. Развитие ее протекало в весьма сложных и противоречивых условиях, в борьбе и причудливом переплетении нового и косного, что подчас проявлялось в творчестве одного и того же мастера. Трудности усугублялись тем, что по средневековой традиции вплоть до середины 18в. живописец был, как правило, монахом. Его обучение проходило в иконописных мастерских. В произведениях таких художников, создававшихся обыкновенно для церквей, средневековые религиозные схемы соседствовали с новым пониманием задач и возможностей искусства, с новой живописной, обычно барочной системой.

Характерно, например, творчество живописца-монаха Амвросия Янковича (1731—после 1776). Он был монументалистом, но его стенопись — это не традиционные средневековые фрески, а своеобразные панно, исполненные масляными красками на специально подготовленной основе, что позволяло ему свободнее обращаться с цветом. Янкович вводит в родное искусство такое новшество, как картина на светский сюжет. На стене трапезной монастыря в Раванице он пишет в начале 1770-х гг. грандиозную композицию, изображающую Косовский бой — одно из важнейших событий сербской средневековой истории. По сохранившимся фрагментам и остаткам пространной подписи-описания можно заключить, что сцена решалась как реальное изображение важнейших эпизодов битвы. Здесь в своеобразной форме отразились характерные для того времени искания гражданственного, служащего своей стране искусства.

С середины 18 в. возрастает число художников, происходящих из светской среды. Постепенно менялся и сам их творческий и общественный облик. Это уже были не смиренные монахи или скромные ремесленники, а передовые деятели родной культуры, образованные люди, занимающиеся кроме искусства наукой и литературой. Многие из них обучались в европейских художественных центрах. Изменения в экономической и культурной жизни сербского общества второй половины 18 в. выдвинули потребность в новых жанрах изобразительного искусства, в новых формах, более близко к реальности передающих окружающую действительность. Усиливается роль портретной живописи. Наряду с массой портретов, основное достоинство которых было в их безыскусной достоверности, появляются тонкие, правдивые и выразительные изображения современников, как, например, автопортрет Николы Нешковича (1760), портреты членов семьи Карамата работы Георгия Тенецкого (1785).

Крупнейшими живописцами Сербии второй половины 18 в. считаются Теодор Крачун (ум. 1781) и Теодор Чешляр (1746—1793). О первом из них имеется очень мало достоверных сведений. По некоторым данным, он учился в Венской Академии. Художник очень много работал для церквей, создав большое количество иконостасов для православных храмов Воеводины и Трансильвании.

Религиозные композиции Крачуна — это причудливый синтез традиций средневековой иконописи с экзальтированной мистической страстностью барокко, с его динамизмом и красочными эффектами. Позы и движения фигур на его иконах неестественно изломаны, пропорции их искажены.

До недавнего времени Крачуну приписывалось несколько портретов Народного музея в Белграде, сейчас более осторожно приписываемых неизвестному мастеру. Эти портреты производят совершенно иное впечатление, нежели религиозные композиции. Их модели запечатлены во всей реальной убедительности: осязательна пластика их тела, просты, уверенны и непринужденны движения. Особенно показателен в этом отношении портрет, изображающий пожилого мужчину с крупными чертами лица, с сочными улыбающимися губами, с блестящими выразительными глазами.

Несколько более ясно вырисовывается творческий облик Теодора Чешляра. Учился он у местных живописцев и уже в зрелом возрасте посещал Венскую Академию (в 1786 г.). Произведения Чешляра более уравновешенны и гармоничны. Его религиозные композиции ближе к искусству рококо; они выглядят как изящные театральные мизансцены. Однако лучшие стороны дарования Чешляра проявились в портретном жанре. Колорит портретов Чешляра более разработан и богат, чем это было у его соратников. Мастер любит цвет и поэтому не погружает всю фигуру в полутьму, скрадывающую оттенки колорита, как это мы часто видим в других сербских портретах этой эпохи.

В портрете епископа Павла Авакумовича (1789; Белград, Народный музей) дается очень конкретное и жизненное изображение человека. Бледное лицо епископа четко выделяется в обрамлении угольно-черных пушистых волос и бороды. Пристален и жив взгляд серых глаз. Черное облачение поблескивает белыми бликами в свету и оживлено зеленой лентой золотого нагрудного креста и рубиновым украшением. Острая наблюдательность, внимание к внутренней жизни человека, точное следование увиденному в натуре помогли Чешляру создать интересный образ своего современника. Приписываемый ранее Чешляру портрет архимандрита Христофора (Белград, Народный музей), острый и выразительный по своей характеристике, отличается индивидуализированностью мимики и жеста портретируемого.

К концу 18 в. в связи с дальнейшими сдвигами в общественно-политическом развитии Сербии, особенно в связи с ростом национально-освободительных и просветительских идей, в сербском искусстве усиливается интерес к исторической теме; в живописи появляются черты классицизма. Полное развитие этих тенденций относится уже к 19 веку.

Искусство Хорватии в 17—18 вв., как и в предыдущую эпоху, развивалось главным образом в ее прибрежной части — Далмации. Внутренние области, ставшие ареной австро-турецких войн, лишенные политической независимости, находились в упадке.

Исключение составляла лишь столица Хорватии — Загреб, где велось строительство и работали некоторые местные живописцы. Самым значительным из них был Бернардо Бобич (ум. 1694/95). О его жизни известно очень мало. Он был гражданином Загреба и главой живописной мастерской. Им исполнено несколько алтарных образов для загребского собора, в том числе цикл весьма интересных композиций — эпизоды жизни короля Ладислава (1688—1691; Загреб, Музей города). Культовое назначение этих картин не может скрыть вполне светской их трактовки. Художник нередко выбирает эпизоды реального, даже жанрового характера. На одной из створок он изображает, например, архитектора, показывающего королю чертеж собора. На заднем плане показано уже само строительство: собор в лесах, фигурки рабочих. Горячий колорит с преобладанием оттенков красного цвета придает большую живость и пластическую осязательность работам Бобича.

Искусство Далмации в рассматриваемую эпоху не достигало столь высоких результатов, как в период Возрождения. Изменилось политическое и экономическое положение страны, попавшей в тесную зависимость от Венеции, которая была не слишком склонна поддерживать экономику далматинских городов, своих всегдашних соперников в морской торговле. С другой стороны, надвигались турки, отрезая внутренние области Хорватии. Упадку далматинских городов способствовало также перемещение основных торговых путей со Средиземноморья в Атлантику.

Мастерские местных строителей, каменотесов, камнерезов и скульпторов продолжали существовать почти вплоть до 19 в., но они постепенно теряют свое значение, приобретая зачастую ремесленный характер. Резко сокращается в рассматриваемый период строительство. Постройки местных зодчих весьма просты и скромны; лишь иногда отдельные элементы скупого декора напоминают о эпохе барокко, во времена которой возводились эти здания.

Андpea Поццо. Иезуитская церковь в Дубровнике. 1699-1725 гг. Западный фасад.

Марино Гропелли. Собор св. Влаха в Дубровнике. 1706-1715 гг. Вид с юго-запада.

Самые крупные и значительные барочные постройки были созданы в Дубровнике, сумевшем в это бурное время фактически отстоять свою политическую свободу и относительное экономическое благосостояние. Разрушительное землетрясение 1667 г. заставило провести большие работы по восстановлению города. В конце 17—начале 18 в. Дубровник обогатился несколькими постройками, внесшими иную ноту в его доселе ренессансный облик. Главнейшие из них сооружались по проектам итальянских зодчих. Кафедральный собор (1671—1689) архитектор Андреа Буффалини) в соответствии с замыслами местных заказчиков создан по облику и подобию римских барочных церквей 17 в., с величественным двухъярусным фасадом и куполом на высоком барабане над средокрестием. Более динамичен и живописен фасад иезуитской церкви (1699—1725), возведенной по проекту одного из известных барочных мастеров Андреа Поццо. Третья крупнейшая постройка Дубровника этой поры — собор св. Влаха (1706—1715) — был сооружен венецианцем Марино Гропелли по образцу барочных церквей Венеции.

Деятельность местных живописцев сводилась в основном к подражанию итальянским, в особенности венецианским образцам. Наиболее талантливые художники Далмации 17—начала 18 в., опираясь на традиции венецианского искусства конца 16—17 веков, внесли в далматинскую живопись новые темы и жанры, элементы новой художественной системы.

В главной работе Трипо Коколи (1661—1713)—росписи стен и сводов церкви Богоматери на острове Шкрпела (1680—1690-е гг.)— замечается стремление к внесению в традиционную религиозную схему новых мотивов. Рядом со сценами из жизни богоматери художник располагает панно с изображением пышных букетов и корзин с цветами. Кисти Коколи приписывается несколько портретов. На стене дворца одного из далматинских вельмож художник написал пейзажный вид по образцу венецианских ведут.

Новаторские начинания художника все же не смогли получить полного развития в Далмации, провинциально отсталое общественное и культурное положение которой в эти годы не давало стимула для подлинного развертывания творческих индивидуальностей. Самый крупный далматинский живописец этой эпохи Федерико Бенкович (1677—1753) в поисках лучших условий развития своего таланта вынужден был покинуть родину. Он учился в Болонье, затем работал в Венеции, где, в частности, сотрудничал с Розальбой Каррьера. В 1716 г. Бенкович переехал в Вену. Последние годы художник провел в Словении. В творчестве Бенковича отразились те поиски новых средств художественного выражения, которые были характерны для европейского искусства конца 17—начала 18 века. В его картинах живет трагическое ощущение сложности и неустойчивости жизни.

Для произведений Бенковича характерны цветовые и светотеневые контрасты, сдвиги композиции, прорывы пространства в глубину, трепещущая атмосфера, окутывающая холодно поблескивающие тона. В зрелую пору творчества Бенкович был близок к Пьяцетте, позднее — к Тьеполо. Однако его картины обычно посвящены религиозным темам, и лишь изредка он обращается к мифологическим сюжетам.

Федерико Бенкович. Жертвоприношение Авраама. Фрагмент. Ок. 1720 г. Загреб, галлерея Югославской Академии.

Одним из характерных произведений Бенковича является «Жертвоприношение Авраама» (ок. 1720; Загреб, галлерея Югославской Академии) с его резкими диагоналями композиции, смелыми ракурсами фигур. Беспокойный ритм пятен света и тени создает ощущение драматической напряженности изображаемого события. Монументальностью цветового решения, построенного на больших пятнах красного, и трагической эмоциональностью выражения отличается картина «Несение креста» (ок. 1730; Загреб).

Творчество Бенковича в последние годы претерпевает заметные изменения. Трагический пафос его картин ослабевает. Композиция, оставаясь по-прежнему динамичной, получает особую легкость. Колористическая гамма светлеет. Следуя общим тенденциям развития искусства, художник переходит от барочного размаха к изящной грации рококо. В период своего пребывания в Вене Бенкович сыграл немаловажную роль в формировании австрийской рокайльной живописи.

Искусство северо-западной части нынешней Югославии — Словении — развивалось в 17—18 вв. наиболее последовательно и равномерно. Это объясняется отчасти самим положением страны, удаленной от войн, потрясавших Балканский полуостров в это время. Хотя Словения уже издавна находилась под властью Австрийской империи, ее народ никогда не подчинялся политике германизации. Борьба за национальное самосознание особенно усилилась в 16 в., что было связано, с одной стороны, с реформационным движением, нашедшим значительный отклик в Словении, с другой — с ростом антифеодальных выступлений, выразившихся в ряде крупных крестьянских восстаний. Все эти факты обусловили формирование тенденций национальной культуры, сказавшихся в сложении словенского языка и литературы, в патриотической направленности изобразительного искусства. Монументальная церковная живопись, с которой была сплетена вся история средневекового искусства Словении, утрачивает свое значение. Увеличивается роль станковой живописи, особую популярность приобретают светские жанры, в первую очередь портрет, ставший в Словении ведущим художественным жанром. В связи с распространением книгопечатания начинает развиваться гравюра как в виде книжной иллюстрации, так и в виде эстампа. В скульптуре также появляются новые формы, в частности надгробные памятники, включающие помимо канонической композиции «Распятия» или «Воскресения» скульптурный групповой портрет — изображение в молитвенной позе покойного и членов его семьи.

Реформации не удалось одержать победу в Словении. В начале 17 в. в стране вновь торжествует католицизм, но дух освобождения от церковно-феодальных догм уже полностью распространился в словенской культуре. Церковь хотя и npoдолжала играть существенную роль в художественной жизни страны, была все же вынуждена считаться со светскими тенденциями эпохи. Не случайно искусство Словении 17 в. отличается своим трезвым рационалистическим характером. Барокко, распространившееся в это время по всей Европе, здесь почти неощутимо. Оно проникает в словенское искусство лишь с начала нового столетия.

В последней четверти 17 в. большое значение приобретает деятельность историка и мецената Янеза Вайкарта Вальвасора, сгруппировавшего вокруг себя граверов и топографов для иллюстрирования издаваемых им книг. Главными трудами Вальвасора были описания городов, замков и монастырей его родной земли, снабжавшиеся видами достопримечательных мест.

Оживленная культурная и художественная жизнь привела к созданию в Любляне в 1693 г. первой в Словении организации деятелей науки и искусства Academia operosorum, образцом для которой была Болонская Академия. С этого времени усиливается художественная ориентация на Италию и возрастает влияние барочного итальянского искусства. На рубеже 17—18 вв. строится по проекту Андреа Поццо главный собор в Любляне. Для росписи его приглашается итальянский живописец Джулио Квалио (1668—1751), творчество которого имело определенное значение в формировании монументально-декоративной барочной живописи в Словении.

Архитектура Словении в этот период выходит за пределы узкоутилитарного строительства. Помимо того, что возводятся значительные здания общественного и культового назначения, словенские зодчие начинают решать градостроительные проблемы. Видная роль здесь принадлежала монументально-декоративной скульптуре. В крупнейших городах Словении из запутанного хаоса средневековой застройки начинает архитектурно и планировочно выделяться центральная площадь с ратушей, украшенная фонтаном или каким-нибудь другим памятником скульптуры.

Крупнейшим архитектором Словении этой эпохи был Грегор Мачек (1682—1745), построивший множество барочных церквей в окрестностях Любляны. Наиболее значительным его созданием представляется люблянская ратуша (1717—1718), в которой Мачек, отойдя от барочных архитектурных форм, создает строгий и внушительный образ главного общественного здания города. Мачек решает ратушу в монументальных и сдержанных формах палладианской архитектуры. Тон общему впечатлению задает мощная трехпролетная аркада нижнего этажа.

Ведущим видом словенского искусства 18 в. была живопись. В начале столетия в соответствии с духом барокко, с его задачами создания ансамбля, первостепенную роль играла монументально-декоративная живопись. Франц Еловшек (1700—1764), по-видимому, непосредственный ученик упоминавшегося выше Квалио, расписал своды и стены многих словенских церквей сложно построенными эффектными композициями, создающими иллюзию прорывающегося в глубину пространства. Однако уже в его творчестве проявилась склонность к портрету, где им были достигнуты определенные успехи. Еловшек включает свой автопортрет даже в церковную роспись (1753, хоры церкви в Сладкой Горе), в котором пленяет свободная непринужденность человека, сознающего свою значимость даже в непосредственном соседстве с персонажами религиозной легенды.

Интерес к жизни, к человеческому бытию сказываются в творчестве словенского живописца Валентина Метцингера (1699—1759) еще более отчетливо. Правда, в собственно портретной живописи художник был более скован традиционным пиететом к модели, чем в своих композициях на религиозные сюжеты. Его портрет графа Ламберга (1746; Любляна, Национальная галлерея)— типичное парадное изображение надменного аристократа.

Новаторское значение имело в словенской живописи творчество Фортуната Берганта (1721— 1769). Его интересует реальный человек во всем разнообразии его внешнего облика и внутреннего состояния. Трезвым и внимательным взглядом смотрит Бергант на своих современников и с рационалистической логичностью пытается раскрыть и передать их душевную сложность. Этот оттенок рассудительной ясности, характерный для видения Берганта, свидетельствует уже о появлении черт классицизма. Бергант создал много портретов. Динамика позы, разнонаправленность поворотов тела и взгляда являются выражением сложности внутренней жизни, которая ярче всего отражается в лице, запечатленном с мельчайшими оттенками мимики. Интересен портрет Анны-Марии Эрберг (ок. 1765; Любляна. Национальная галлерея), поза которой и легка, и грациозна, и динамична. В поднятой руке двумя пальчиками она держит розу, а в глазах, в мимике лица с прикушенной нижней губой — вопрос, недоумение, усталость. Столь же сложен образ барона Даниэля Эрберга (там же). Тщательная выписанность всех деталей одежды и обстановки не мешает художнику, ибо это внимание ко всем подробностям позволяет ему уловить и передать сложную противоречивую сущность внутреннего мира человека.

Широта творческих интересов Берганта сказывается в том, что он первым в словенском искусстве обращается к образу простого человека из народа. В 1761 г. он создал своеобразные жанровые картины «Птицелов» и «Продавец кренделей» (пропали во время второй мировой войны). Художник изображает своих героев крупным планом, правдиво обрисовывая грубые обветренные лица, скромную бедную одежду, весь неказистый облик словенских простолюдинов. На широком липе мужика, держащего крендель, играет радостная и хитрая улыбка. Образ полон пластической убедительности и жизненной реальности. Интересно, что Бергант отказывается здесь от скрупулезной детализации аксессуаров. Манера его делается более широкой и обобщенной, что придает образам монументальную силу.

Произведения Берганта представляются наивысшими достижениями словенской живописи 18 века. Дальнейшее ее развитие шло по пути раскрытия тенденций, выраженных в его творчестве. Подъем экономической жизни в Словении конца 18 в. вызвал рост национального самосознания. Идеи буржуазного просветительства и рационализма получают благоприятную почву в этих условиях, а вместе с ними развивается и искусство классицизма. Художественное образование ставится на более строгую основу. В 1775 г. открываются рисовальные классы в люблянской гимназии, через три года — специальная рисовальная школа в городе Идрия. Деятельность поколения художников, связанного со всеми этими явлениями, в основной своей части относится уже к следующему столетию.

Искусство Скандинавских стран

А.Н.Тихомиров

С 1523 г., после распада Кадьмарской унии, объединявшей в одну державу Данию, Швецию и Норвегию, образовались два значительных скандинавских государства— Швеция, власть которой распространялась на Финляндию, и Дания, в зависимости от которой вплоть до 1814 г. оставалась Норвегия.

В Дании и Швеции складывалась централизованная дворянская монархия. В 17 в. получают, особенно в Швеции, широкое развитие мануфактуры и горное дело. Раннее развитие буржуазии в рамках дворянского абсолютистского государства, наличие широкой прослойки лично свободного крестьянства, установление протестантизма в качестве господствующей религии во многом определили своеобразие развития искусства скандинавских стран в 17—18 веках.

В искусстве скандинавских стран переход к Возрождению произошел позднее, чем в Нидерландах, Франции и Германии. При этом само Возрождение не сложилось в этих северных странах в закончеНную, длительно господствующую художественную систему. Наиболее характерным и своеобразным проявлением культуры Возрождения является ряд архитектурных сооружений, близких по духу немецко-нидерландскому варианту ренессансного зодчества. Известное развитие получает портрет, носящий преимущественно придворный характер (в Дании, например, портреты таллинского уроженца Мельхиора Циттоза, сформировавшегося как художник во Фландрии, датчанина Антониса Самфлета и др.). В Дании замечательным памятником этого времени является, замок Кронборг, построенный в 1577—1584 гг. переселившимися из Амстердама Яном Стенвинкелем Старшим и Антонисом ван Опбергеном. Уступчатые фронтоны мезонинов и шлемообразные закругления башен смягчают суровость четырехбашенной крепости. В Швеции в середине 16 в. строится ряд новых замков, а также перестраиваются и заново отделываются более старые постройки (замки Грипсхольм, Вадстена, Упсала и другие).

Более заметен вклад скандинавских стран в развитие европейского искусства 17—18 веков. Установление протестантизма в Дании, Швеции, Норвегии и Финляндии резко сократило с первой же трети 16 в. церковное строительство. Архитектурные памятники 17 и 18 вв. Скандинавии (раньше в Дании и несколько позднее в Швеции) — это в первую очередь замки-дворцы, а затем бюргерские светские постройки — ратуши, биржи, наконец, частные дома. Развитие живописи и скульптуры определялось в первое время запросами двора и знати, а позднее также и бюргерства. В каждой из стран они имели свой характер; более сдержанное датское искусство существенно отличается от шведского искусства, более репрезентативно пышного.

Двор и аристократические верхи Швеции и Дании в 17 в. были вынуждены широко пользоваться услугами приезжих иностранных художников. Лишь с середины 18 в. местные силы начинают занимать в искусстве все более значительное и под конец определяющее место.

В Норвегии, преимущественно крестьянской стране, продолжало жить прекрасное и своеобразное народное искусство, проявлявшее себя в деревянных крестьянских постройках, резьбе и других формах прикладного искусства.

Искусство Дании

Дворец Фредериксборг на острове Зеландия. 1600-1620 гг. Архитектор Ганс Стенвинкель Младший. Вид на главный фасад.

Начало 17 в. отмечено в Дании постройкой Фредериксборга (1602—1620), возведенного на севере острова Зеландия сыном Стенвинкеля Старшего, Гансом Стенвинкелем Младшим (1587—1639) в содружестве с несколькими иностранными мастерами. Характер его коренным образом отличается от Кронборга нарядностью, обилием скульптурного декора и множеством отдельных построек, включенных в общий ансамбль. Традиционный прямоугольник средневековых замков обстроен в главном здании флигелями только с трех сторон, четвертую же сторону с главным въездом через богато украшенный мост закрывает лишь невысокая аркада с балюстрадой. Потерявшие оборонное значение круглые угловые башни будто вросли в землю, раскрыв торцовые фасады корпусов, украшенных круто вздымающимися ступенями фронтонов с многоярусными эркерами и шлемообразными завершениями со шпилем. Особенно наряден парадный двор с многочисленными статуями в нишах, с богатой скульптурой ворот и порталов. Своеобразие и живописность придают замку и несимметрично расположенная в углу высокая восьмиугольная башня со шпилем, и легкая асимметрия фасадов, и сочетание красного кирпича с белым камнем облицовки и скульптур.

Датские мастера участвовали и в строительстве биржи в Копенгагене, одного из самых красивых сооружений датской архитектуры 17 в. Главными архитекторами биржи, строившейся в 1619—1625 гг., были Лоуренс и Ганс Стенвинкель, работавший и в Фредериксборге. Своеобразен ритм чередующихся щипцовых фронтонов и чердачных окон на вытянутом вдоль набережной фасаде, сложный и нарядный центральный фронтон и в особенности расположенная над ним башня с ввинчивающимся в небо шпилем в виде туго сплетенных хвостов четырех драконов. Декор из белого камня красиво сочетается с кирпичом фасада; пилястры украшенные гермами в виде кариатид, и другие детали свидетельствуют о голландском влиянии.

Войны середины 17 в. сократили, но не прекратили строительства (замок Шарлоттенборг, 1673).

Новый подъем начинается лишь в 18 столетии. Крупнейшими архитекторами века были строители новой королевской резиденции — копенгагенского дворца Кристиансборг (1733—1740)—Николай Эйтвед (1701—1754) и Лаурис Тура (1706— 1759), один из сотрудников Пеппельмана в Дрездене.

Николай Эйтвед. Дворец Леветцаус в ансамбле Амалиенборг в Копенгагене. 1754 г. Фасад.

Если Кристиансборг, сгоревший в конце 18 в., был воздвигнут в стиле позднего барокко, то уже в середине 18 в. в ряде строгих и изящных построек сказывалось обращение к классицизму. Тому же Эйтведу (в сотрудничестве с Н. Жарденом) принадлежит создание Амалиенборга, одного из самых замечательных городских ансамблей Дании. На восьмиугольной площади Копенгагена, где под прямым углом пересекаются две улицы, архитектор построил друг против друга четыре сходных дворца. Нижние этажи облицованы массивными плитами, верхние расчленены ионическими пилястрами; средний выступ с парными ионическими колоннами завершается тяжелым барочным фронтоном. В центре площади в 1771 г. был поставлен памятник Фредерику V работы Жака Франсуа Сали (1717—1776). Позднее Каспар Фредерик Гарсдорф (1735—1799) пристроил в более строго классицизирующем стиле вход с площади Амалиенборг в виде трехпролетных пропилеи. Классицизм в конце 18 в. проявляется в датской архитектуре в небольших дворцовых постройках, в которых порой во внешнем виде и внутреннем убранстве сочетаются сдержанность форм классицизма и интимность («датский Трианон» —дворец Лиселунд в одном из парков копенгагенских островов, дворец Эриксборг и некоторые другие). Когда после реформации прекратились церковные заказы, основным видом живописи стал репрезентативный придворный портрет.

Особенно значителен вклад в датское искусство двух художников, голландцев по рождению, Кареля ван Мандера III (ок. 1609—1670) и Абрахама Вухтерса (ок. 1612—1682). Карель ван Мандер III, сын известного автора биографической истории голландского искусства художника Кареля ван Мандера II, сформировался как художник в результате сложных влияний голландского, итальянского и испанского искусства. Его творчество многообразно и даже противоречиво. В композициях на библейские («Мельхиседек, благословляющий Авраама», ок. 1655; Фредериксборг) и мифологические темы сильнее чувствуется идеализирующая тенденция; в портретах, которые далеко не ограничиваются парадно-репрезентативными изображениями королей, больше реалистических тенденций.

В большом портрете Христиана IV (1641; Фредериксборг) в несколько хищной настороженности улыбающегося всадника есть зоркая наблюдательность и жизненная правда. Своеобразным натурализмом отмечен портрет карлика Джакомо Фаворки с собакой (Копенгаген, Музей). В творчестве Кареля ван Мандера III значительное место начинает занимать и бюргерский портрет, в котором сильнее всего проявляются реалистические качества мастера. Особенно удачны его групповые портреты, среди них семейный купеческий портрет 1665 г. (Фредериксборг), отличающийся неприкрашенной передачей грубоватого самодовольства дородного отца семейства, изображенного с бокалом в тяжелой руке. Ван Мандер имел большой успех в Дании и считался «датским Апеллесом».

Важное место в развитии датского портрета занял шурин ван Мандера — Абрахам Вухтерс. В большом портрете Ульрика Кристиана Гильденлове (1645; Копенгаген, Музей) фигура молодого придворного в ярко-красном наряде, несколько манерно выступающего на фоне темной занавеси, передана с изысканным изяществом и тонким расчетом тональных отношений белого, красного и серого. Еще сильнее по смелости характеристики несколько надменно-вызывающая фигура ландграфа Фридриха II Гессен-Гомбургского (1659; замок Грипсхольм). Вухтерс, как и Мандер, также изображал Христиана IV, и его портрет надо признать более глубоким и выразительным в раскрытии характера модели.

Значительное место среди придворных живописцев в 18 в. занял швед Карл Густав Пило (1711/13—1792/93), проработавший около тридцати лет в Копенгагене, затем около двадцати лет в качестве директора Академии и придворного художника в Стокгольме. Помимо портретов знати он порою обращался к народным типам. К раннему датскому периоду его деятельности относится портрет Дракенберга (1741; Копенгаген, Музей). В образ умудренного жизнью старика с усталыми, чуть прищуренными глазами художник вложил много подлинного чувства.

К концу 18 в. в искусстве выявляются новые черты в связи с усилением буржуазии и известной демократизацией общественной жизни. Новые общественные отношения наиболее полно выразились в творчестве Енса Юля (1745—1802).

Енс Юль. Автопортрет художника с женой. 1791-1792 гг. Копенгаген, Музей.

Если искать для искусства Юля социальных аналогий в искусстве других стран, их можно было бы найти в лице Шардена во Франции или Ходовецкого в Германии, хотя Юль, разумеется, гораздо более скромная величина. Его модели — это бюргеры в семейной обстановке. Таковы портреты Петера Анкера с женой и дочерью (1792), Анны Батье (1771), Софии Каас и автопортреты из Копенгагенского музея. Художник также часто рисовал детей, особенно в саду, за игрой под деревьями. В своей живописи он очень точен, спокоен и сосредоточен. Юль является также одним из родоначальников датского пейзажа.

В третьей четверти 18 в. в датской живописи появился классицизм, наиболее определенно выразившийся в картинах художника Николая Абрагама Абильгора (1743—1809). В 1767 г. Абильгор получает золотую медаль, а в 1772 г.— стипендию для поездки и работы в Риме. Доктринер, слепо увлекавшийся теориями классицизма, Абильгор совершенно отходит от непосредственного изображения жизни. Он сочиняет холодно-риторические инсценировки. Таковы его картины, прославлявшие деяния королевского дома (большая часть их сгорела в 1849 г.). С 1801 г. Абильгор возглавлял Датскую Академию художеств.

В датской скульптуре винкельмановской доктрине классицизма первым стал следовать Иоганн Видевельт (1731—1802), быстро позабывший в Риме своего первого парижского учителя, темпераментного Кусту. От его аллегорических фигур веет холодом и надуманностью.

Если бюргерский реализм и отвлеченный классицизм наиболее резко противостояли друг другу в датском искусстве 18 в., то нельзя не отметить, что в те же годы с небольшими отклонениями продолжалась предшествующая традиция портретной живописи, в которой идеализация жизни и верность правде сочетались в колеблющихся пропорциях. Некоторые из этих портретистов проявили значительное мастерство в своих парадно-репрезентативных портретах — Педер Альс (1726—1776) и другие. Интерес представляет также наследие Вигилиуса Эрик сена (1722/32—1782), много работавшего в России. Краски Эриксена (он любит сочетание розового, погашенного зеленого и серого) гармоничны, живопись не так блестяща и виртуозна, как у его современника шведа Рослина (также работавшего в России при Екатерине II), но порой он дает очень живое представление об эпохе. Лучше всего у Эриксена небольшие погрудные портреты, где тонко, хотя почти всегда несколько сухо сделанный наряд не отвлекает от изображения лица. Эриксен также очень искусно писал портреты-миниатюры для табакерок.

Искусство Швеции

После того как Швеция встала на путь самостоятельного государственного развития, постепенно стали выявляться художники, тесно и органически связанные с национальной культурой страны. Еще до конца Тридцатилетней войны в Стокгольм были приглашены два иноземных архитектора: в 1637 г. из Франции приехал Симон де ла Валле, в 1639 г. на север переселился штральзундец Никодемус Тессин Старший. Для обоих Швеция стала второй родиной, а их сыновья стали представителями шведской архитектуры, еще более значительными, чем их отцы. Симон де ла Валле составил первый проект Рыцарского дома в Стокгольме, одного из самых выдающихся памятников шведской архитектуры. Проект был переработан сначала голландским архитектором Юстусом Винкбонсом, а затем Жаном де ла Валле, сыном Симона, придавшим ему окончательный вид. Главный фасад Рыцарского дома (строительство здания началось в 1656 г.), расчлененный по всей высоте поставленными на цоколь коринфскими пилястрами и с завершенной треугольным фронтоном слегка выступающей средней частью, композицией и деталями (гирлянды под окнами и др.) напоминает голландские образцы; об этом же свидетельствуют и сочетание кирпича с белым песчаником пилястр и цоколя и изогнутые линии высокой крыши, завершенной симметрично расположенными обелисками.

С конца 17 в. короли Швеции, достигшей вершины своего могущества, начали создавать «свои Версали». Такой постройкой явился ансамбль загородной резиденции, названной Дроттнингхольм, созданной замечательным зодчим Тессином Старшим (1615—1681). В замке Дроттнингхольм («Островок королевы»), крупнейшей из его работ (1662—1681), от средневековых королевских замков сохранился лишь прямоугольный план с угловыми башнями, превратившимися здесь в четыре угловых павильона. Но к прямоугольнику центрального здания примыкают более низкие крылья, отчего фасады замка становятся еще более протяженными. Тройная арка центрального входа ведет в вестибюль с украшенной статуями мраморной лестницей. От одного фасада замка террасы спускаются к озеру Мелар, к другому фасаду примыкает регулярный парк, разбитый по проекту Никодемуса Тессина Младшего.

Никодемус Тессин Младший. Королевский дворец в Стокгольме. Начат в 1697 г. Вид с севера.

Еще величественнее городская резиденция — стокгольмский Королевский дворец. Его строителем был Никодемус Тессин Младший (1654—1728). Стокгольмский дворец (начат в 1697 г.), суровый и величественный, удачно сочетается с окружающим его пейзажем. Здание поднято на высокий цоколь. К северному, строгому, безордерному фасаду подводят справа и слева широкие пандусы, образующие так называемый «львиный хребет». Западный и восточный фасады главного корпуса расчленены пилястрами — рустованными дорическими в первом этаже, ионическими с кариатидами — во втором, увенчанными коринфскими капителями — в третьем. Еще богаче южный фасад, в центре которого шесть колонн, несущих аттик с трофеями, образуют парадный вход.

После катастрофы, к которой привела Швецию великодержавная авантюристическая политика Карла XII, страна заняла скромное положение среди государств Европы. Но ее двор продолжал поддерживать свой блеск покровительством искусствам, хотя строительство уже не велось в столь внушительных масштабах.

Самый изящный памятник шведского рококо — небольшой дворец Кина — был построен в 1763 г. в Дроттнингхольмском парке архитектором Карлом Аделькранцем (1716—1796). К этим годам относится расцвет позднебарочной и рокайльной живописи, но примерно в это же время в шведской скульптуре выявляются классицистические тенденции, связанные с распространением идей просветительства. К 1782 г. относится выдержанный в духе классицизма театр замка Грипсхольм (архитектор Э. Пальмстед; 1741—1803). Но наиболее характерные памятники классицизма в архитектуре Швеции относятся уже к 19 веку.

В развитии шведской живописи 17—18 вв. наибольшие эстетические ценности были созданы в области портретного жанра. Идеализирующий репрезентативный портрет получил особенно сильное развитие к концу 17 в. (эпоха «великодержавия» Карла XI и Карла XII) в работах придворных живописцев. Эти мастера кроме портретов должны были писать аллегории, декоративные плафоны с летающими ангелами и трубящими Славами; должны были «увековечивать» коронации и тому подобные торжества. Тем не менее даже самый официальный из этих мастеров, «отец шведской живописи», уроженец Гамбурга Давид Клёкер фон Эренштраль (1628—1698), изображая своих героев среди аллегорических кукольных муз и бесчисленных атрибутов, улавливает в лицах портретируемых характерные индивидуальные черты, не скрывая порой их дегенеративности, грубости или ограниченного чванства (портрет Ван дер Линде, 1661; Упсала, университет). Эренштралю принадлежит также большая аллегорическая роспись плафона Рыцарского дома в Стокгольме (1669—1674), В то же время в творчестве Эренштраля имеется ряд работ, полных интереса к людям совсем иного круга, чем его коронованные и некоронованные аристократические заказчики. В собрании Грипсхольмского замка имеется его портрет трактирщика Медеви с сыновьями (1689). Еще характернее находящийся в том же собрании портрет вождя крестьянских сословных представителей старика Пера Ольссона, опирающегося на палку, согбенного старостью, но полного ума и силы (1686).

В творчестве преемника Эренштраля Давида Крафта Старшего (1655—1724), отразился новый исторический этап развития Швеции, связанный с тяжелыми испытаниями войн начала 18 века. Пышная декламация первых барочных живописцев сменяется у него более сухим и сдержанным стилем, большей трезвостью, прозаичностью. Его кисти принадлежит несколько портретов Карла XII, имеющих, впрочем, преимущественно иконографическую ценность.

Александр Рослин. Портрет жены художника. 1768 г. Стокгольм, Национальный музей.

Однако и в 18 в. придворное искусство Швеции продолжает поддерживать свой блеск. Оно отмечено духом рококо. Целое поколение художников-портретистов с большим успехом учится в Париже. Лучшими из них были Лоренц Паш Младший (1733—1805), мастер пастельного портрета Густав Лундберг (1695—1786) и, разумеется, широко прославленный Александр Рослин (1718—1793), до последних лет имевший собственную мастерскую в парижском Лувре. Все эти художники работали над созданием портретов аристократии (Рослин кроме шведского и французского двора обслуживал Вену и Петербург). Но не эта сторона их творчества являлась первенствующей в художественном отношении. Моделями лучших портретов этих трех мастеров нередко служили и люди искусства. Так, Лундберг создает красивый портрет Карла Густава Тессина (1730; Стокгольм, частное собрание), Рослин — архитектора Аделькранца (1754; Стокгольм, музей Академии художеств), Паш — медальера Густава Лундбергера (1770; там же). Очень привлекателен рослиновский «Портрет жены художника». Портретам этим присуща большая увлеченность художника своими моделями, их умом и темпераментом. В сравнении с ними королевские и придворные портреты много слабее по своим художественным достоинствам. В России Рослин писал портреты Екатерины II и Павла I. Среди девяти его работ, хранящихся в ленинградском Эрмитаже, лучший — портрет И. И. Бецкого (1770). Еще одна группа шведских художников 18 в. имела широкий «европейский» успех. Это миниатюристы Никлас Лафренсен (1737—1807) и Петер Адольф Халль (1739—1793). Нередко художники вносили в это искусство подлинное портретное мастерство.

Карл Густав Пило. Коронация Густава III. Фрагмент. 1782 г. Стокгольм, Национальный музей.

Во второй половине 18 в. в шведской живописи занял значительное место Карл Густав Пило, о котором говорилось выше в связи с его длительной деятельностью в Дании. В несколько погашенных красочных сочетаниях его портретов и больших картин («Коронация Густава III», 1782; Стокгольм, Национальный музей) есть своеобразная, хотя и ущербная красота. От Пило осталось много официальных работ, умелых, но часто скучных. Но у него есть портреты — опять-таки неофициальных лиц, в которых сила характеристики говорит о зорком восприятии жизни (портрет каноника Мальте Рамеля, 1739).

На шведский портрет этих лет, перерабатывавший влияния искусства соседних стран, кроме Франции воздействовали и традиции английской портретной школы. Так, Карл Бреда (1759—1818) несколько лет работал в Лондоне у Рейнольдса. Живопись Бреды энергична; художник использует эффекты светотени и уверенно схватывает большие отношения формы и цвета, создавая своеобразную атмосферу романтической приподнятости; таков портрет его отца (1785; Стокгольм, Национальный музей) и в особенности портрет Рейнольдса в мантии доктора Оксфордского университета (1790; Стокгольм, музей Академии художеств).

Одним из ярких проявлений новых буржуазных тенденций в шведском искусстве второй половины 18 в. является творчество первого шведского жанриста Пера Хиллестрёма (1733—1815). Искусство Хиллестрёма было в известном смысле параллелью искусству Юля в Дании, Ходовецкого в Германии, отчасти Греза во Франции.

Пер Хиллестрём. Кузница. 1781 г. Стокгольм, Национальный музей.

Хиллестрём учился в Париже, посещал мастерскую Буше, испытал некоторое влияние Шардена; он был одним из оригинальнейших шведских художников, отразивших разные стороны быта Швеции. Он хорошо умел связать в своих жанровых сценках фигуры с интерьером, ритмично и характерно разместить свои порой несколько кукольные персонажи («Утренний туалет», 1770, Стокгольм, Национальный музей; «Беседа возле камина», 1780). Более жизненны служанки, торговки в его сценах домашнего быта. В этих жанровых композициях иногда проявляется несколько слезливый сентиментализм, напоминающий Греза («Разбитая посуда», «Перевязка пальца»—1781; Эрмитаж). В таких композициях, как «Кузница» (1781; Стокгольм, Национальный музей), художник использует сильные контрасты света и тени, сообщая каждому предмету весомую материальность, находит особый живописный язык для правдивой передачи редких для искусства того времени сюжетов труда.

Шведская скульптура 17—18 вв. несколько уступала по своему значению живописи.

В 17 в. в Швеции была широко распространена резьба по дереву. Она имела глубокие традиции, идущие от средневековья. Портретные изображения нередко связывались с настенными эпитафиями. Скульптурные надгробия в конце 17 и в 18 в. носили пышный барочный характер и выполнялись по преимуществу нидерландскими мастерами. Значение скульптуры в шведской художественной культуре повышается после приглашения из Франции двух французских скульпторов — Жака-Филиппа Бушардона (1711—1753) и Пьера Ларшевека (1721—1778).

Барочная декоративность их бронзовых статуй, изображающих мифологических персонажей, эффектно сочеталась с цветным мрамором ниш, в которые они помещались. Наиболее интересны конные памятники, созданные Ларшевеком Густаву Вазе и Густаву Адольфу II (1773).

Иоганн Тобиас Сергель. Марс. Фрагмент скульптурной группы «Марс и Венера». Камень. 1771-1779 гг. Стокгольм, Национальный музей.

К концу 18 в. появляется собственно шведская скульптура, начинающая оказывать влияние на искусство западноевропейских соседей Швеции и связанная с именем Иоганна Тобиаса Сергеля (1740—1814), одного из основоположников классицизма в скульптуре. Сергель определился как своеобразный классицист, как бы отталкиваясь от стиля французских барочных мастеров Жака Бушардона и Ларшевека, вместе с которыми он работал в начале своей деятельности. По сравнению с манерным и вялым изяществом мастеров европейского классицизма Сергель более патетичен и взволнован, он предпочитает более энергично и весомо показывать объемы своих фигур и групп, пластику человеческого тела.

Одной из лучших вещей Сергеля является его «Спящий фавн» (мрамор, 1774; Стокгольм, Национальный музей).

Сергель был также большим мастером портретных медальонов, отличающихся живыми, четкими характеристиками современников. Этим он как бы продолжал высокую традицию шведского медальерного искусства.

Искусство Америки

Т.П.Каптерева

Более чем трехвековое господство европейцев в Америке — одна из самых трагических страниц в истории возникновения мировой капиталистической системы. Открытие и освоение Нового Света, которое дало толчок развитию торговли, мореплавания и промышленности и способствовало быстрому вызреванию в недрах распадающегося феодального общества революционного элемента, имело всемирно-историческое значение. Европейцы принесли в Америку более высокий общественный строй. Однако коренной перелом в судьбах народов западного полушария принял на редкость мучительный, насильственный характер. Он сопровождался чудовищным кровопролитием, зверским уничтожением миллионов коренных жителей, а в тех областях, где существовала великая древняя культура,— ее варварским разрушением. Колонизация ввергла народы Америки в пучину неисчерпаемых страданий, нищеты, рабства и бесправия.

Исторические судьбы Северной и Южной Америки складывались по-разному. Первой по времени на мировую арену вышла Латинская Америка, к которой обычно относят всю Южную Америку, часть Североамериканского материка, Центральную Америку, а также острова Вест-Индии. С 1492 г.— даты открытия Колумбом Америки — и до начала 19 в. эта огромная территория подвергалась колонизации со стороны испанцев, португальцев, отчасти французов. Они принесли сюда романские языки, католическую религию, свою культуру, оказавшие в целом значительное воздействие на формирование социально-политической и культурной жизни местного населения. Название «Латинская Америка» (подразумевающее коренное отличие данной части Америки от остальной ее северной части, в которой колонизация началась на столетие позже и где возобладали элементы англосаксонской культуры) условно и давно устарело, так как подавляющее большинство населения многих латиноамериканских стран составляют индейцы, негры, метисы и мулаты, историческая роль которых особенно возросла после того, как здесь сложились новые нации, сбросившие с себя в начале 19 в. гнет испано-португальского колониализма.

Испания, как известно, опередила остальные европейские страны в открытии и захвате огромных территорий Нового Света. К концу 16 в. ей принадлежала почти вся Латинская Америка и около трети Северной Америки. Португальцы же, обратив основное внимание на Восток, сумели все же захватить крупную территорию и в Америке, сосредоточив свои владения в одной, но зато весьма обширной Бразилии.

Уже во второй половине 16 столетия в Латинской Америке завершился в основном первый, завоевательный этап колонизации. В диких местностях или буквально на фундаментах уничтоженных индейских городов основывались новые города. Еще в первой половине 16 в. была установлена система городской планировки с прямоугольной сеткой улиц, с размещением в центре города главной площади, на которой находились собор и ратуша. Архитектурные типы и формы были импортированы из Испании, а условия стремительного и кровопролитного завоевания диктовали более упрощенный характер воздвигавшихся зданий, наделенных чертами крепостной архитектуры,— в первую очередь церквей, предназначавшихся и для обращения индейцев в христианство и для обороны. В архитектуре 16 в., так же как в живописи и скульптуре, художественные традиции европейских и американских народов существовали как бы независимо друг от друга. Процесс их более тесного и плодотворного слияния относится уже к 17—18 векам.

Период с конца 16 и по начало 19 в.— время сложения политической и экономической системы, социальной структуры общества в испанских и португальских владениях в Латинской Америке. Уже в 17—18 столетиях резко обозначаются во многом типичные для последующего развития латиноамериканских стран вопиющие контрасты ошеломляющей роскоши и ужасающей нищеты, прогресса и отсталости, безграничного произвола и полного бесправия.

Латинская Америка раскрыла перед европейцами свои огромные природные богатства — залежи золота и серебра, ртути, драгоценных камней, вызвавшие бурное развитие горнодобывающей промышленности. Не менее перспективным было и развитие сельского хозяйства, в котором сочеталось разведение завезенных из Старого Света культур с издавна существовавшими на материке земледельческими культурами.

Начался подъем различных ремесел; перед Латинской Америкой открылись исключительно благоприятные перспективы мировой торговли. Расширялись, обстраивались новые по тем временам густонаселенные города. Если в 1776 г. население Нью-Йорка составляло всего 12 тысяч человек, то население Гаваны насчитывало 76 тысяч, а Мехико —90 тысяч. В этот период Латинская Америка занимала господствующее положение в западном полушарии, далеко опередив колонии в Северной Америке.

Однако трагическое противоречие заключалось в том, что колоссальные естественные богатства Нового Света достались Испании, одному из самых реакционных и отсталых государств Европы 17—18 вв. Разлагающаяся испанская монархия видела в хищнической эксплуатации и ограблении американских земель источник своего паразитического существования. Правящие классы метрополии нещадно душили проявления какой-либо экономической самостоятельности колоний.

Развитие промышленности, сельского хозяйства и свободной торговли здесь искусственно задерживалось.

Колонизаторы утверждали в Новом Свете феодальный строй. Основой землепользования были огромные помещичьи латифундии, настолько обширные, что некоторые не имели определенных границ, а в Бразилии намного превышали размеры самой Португалии. Насущной задачей времени была потребность в рабочей силе. Периоды массового истребления индейцев, а затем попыток обратить их в рабство, приведших к вымиранию целых племен, дали свои печальные результаты. К середине 16 в. в Вест-Индии, например, не осталось ни одного коренного жителя. С 16 столетия были введены особые формы феодально-крепостнической Эксплуатации индейцев. Приток во многом более выгодной с точки зрения колонизаторов рабочей силы составил ввоз негров-рабов из Африки, начавшийся уже в 16 веке. Через непродолжительное время в Америке возникло многочисленное негритянское население.

Все испанские владения в Америке разделялись на четыре вице-королевства, каждое из которых не зависело от другого и было непосредственно связано только с метрополией. Управление вице-королевствами было построено по образцу испанской феодально-абсолютистской монархии и отличалось довольно сложной бюрократической системой. В 1535 г. возникло первое вице-королевство Новая Испания, которое включало Мексику, Центральную Америку и Вест-Индию. Вице-королевство Перу, основанное в 1544 г., охватывало территории современных Перу и Чили. Позднее, в 1718 г., было создано вице-королевство Новая Гранада (Венесуэла, Колумбия, Эквадор, Панама), а в 1776 г.— вице-королевство Ла Плата, занимавшее территории современных Аргентины, Уругвая, Парагвая и Боливии.

Феодальный гнет в Латинской Америке усугублялся неограниченной властью католической церкви. Аппетиты духовенства, развившего здесь бурную миссионерскую деятельность, были поистине безграничны. Уже в начале 17 в. в Новом Свете было построено семь тысяч церквей и пятьсот различных монастырей, а к 1810 г. церкви принадлежало больше трети всей земли. Сосредоточив в своих руках громадные богатства, церковь стала неопреодолимой силой, препятствовавшей экономическому и общественному прогрессу, распространению культуры, просвещения, политической свободы. Ее роль еще более возросла после того, как в 1569 г. Испания учредила в Латинской Америке инквизицию. Не менее активно проявляли себя здесь и различные монашеские ордена. Самым агрессивным и влиятельным был орден иезуитов, который даже основал в 1610—1768 гг. в юго-восточном Парагвае своеобразное теократическое государство, лишь формально подчиненное испанскому губернатору. По справедливому замечанию одного исследователя, деятельность католической церкви в Новом Свете можно охарактеризовать следующими полными иронии словами: «Я тебя граблю, давлю, убиваю, но я тебя спасаю».

В истории латиноамериканского общества 17—18 вв. все представляется насыщенным непримиримыми противоречиями. Сохранение высшей власти за испанцами, которые составляли ничтожное меньшинство в колониях, вызывало возмущение креолов, то есть потомков завоевателей, местных уроженцев, которых держали здесь все же на положении граждан второго сорта. Но креольское общество не было однородным. С одной стороны, именно креолы внесли особый вклад в интеллектуальную жизнь колоний,— показательно, что впоследствии из среды креолов вышли многие вожди национально-освободительной борьбы. Вместе с тем верхушка креольского общества, получившая от испанцев поместья и рудники, неистовствовала в своем желании затмить все показной и невиданной для Старого Света роскошью. Все это развертывалось на фоне крайней распущенности нравов высшей знати и духовенства, злоупотреблений властью, взяточничества, продажи государственных должностей и полного произвола. Между тем миллионы коренных жителей, с которыми обращались хуже, чем со скотом, а также рабов-негров умирали от нищеты и непосильного труда на рудниках и плантациях. Многочисленные восстания индейцев и негров потрясали основы колониального строя.

Однако латиноамериканская культура не несла в себе прямого отражения Этих бурных 'событий. В целом она отмечена печатью консерватизма, что вполне объяснимо, ибо господствующие классы Испании стремились всячески воспрепятствовать проникновению в колонии новых идей, насаждая здесь культуру метрополии в ее наиболее реакционных проявлениях. Особенно это сказалось в области литературы. За исключением очень узкого круга имен, литература Латинской Америки колониального периода носила всецело подражательный характер. В области архитектуры и изобразительного искусства католическая церковь принесла в Латинскую Америку весь богатый репертуар своего идейного и эстетического воздействия: великолепие пышных храмов и огромных резных алтарей, мистическую взволнованность образов скульптуры и живописи. Нет необходимости доказывать, насколько сковывало творческие возможности латиноамериканских народов насильственное навязывание им культуры, импортированной из Европы. И тем не менее в этот период, зачастую в трагически противоречивых формах, совершался процесс приобщения их к достижениям мировой науки, просвещения и искусства, имевший столь существенное значение в развитии самосознания молодых складывающихся наций. Вместе с тем то новое и подчас передовое, что, несмотря на ограничения и строжайшую цензуру, проникало в Латинскую Америку, попадало не на бесплодную почву.

Хотя развитие местной культуры в колониальный период было подорвано, оно продолжалось подспудно. Особенно наглядно живучесть древних традиций сказалась в пластических искусствах. В результате слияния элементов европейской и местной художественных культур в 17—18 вв. возникло новое латиноамериканское искусство, отмеченное чертами своеобразия, свежести и оригинальности. Следует, однако, учесть, что сфера распространения этого искусства охватила далеко не в равной степени все колониальные владения. В тех областях, где индейское население составило большинство и где существовали высокоразвитые художественные традиции, были созданы наиболее интересные и самобытные произведения. Европейский элемент, напротив, преобладал там, где местное население было почти полностью истреблено. Вместе с тем не все разделы искусства развивались в этот период равномерно. Пожалуй, в наименее благоприятных условиях оказалась живопись. Сам круг ее сюжетов и образов, подчиненных церковному шаблону, ее изобразительная система и техника были здесь особенно чуждыми. Требовалось длительное время для создания местных профессиональных кадров. Однако и в латиноамериканской живописи 17—18 вв., в которой, как и в живописи метрополии, господствовали картины религиозного содержания и портреты, заметна близость к народному творчеству. Своеобразие ее произведений раскрывается именно в их наивной «лубочности», непосредственности образного мышления и яркой декоративности красок, в которых использовались местные краски индиго и кошениль.

Близость к народному творчеству сказалась и в области скульптуры. И здесь мастера принуждены были работать в сфере религиозной пластики, создавая раскрашенные деревянные статуи святых, резные алтари, проповеднические кафедры. Столь присущее им развитое чувство пластической формы придавало особый характер многим произведениям, особенно выполненным из камня. Оно проявилось и там, где, казалось бы, оставались незыблемыми каноны церковного искусства. Мастера вносили в декоративные формы элементы своего языческого фольклора, а в изображение Христа, который стал для индейцев символом их собственных страданий, черты индейского этнического типа. Применялась иногда и сложная древняя техника. Церковь допускала все эти «вольности» в значительной мере потому, что она очень скоро поняла всю выгоду от широкого использования бесплатного труда искусных индейских мастеров. Не менее широко использовался их труд в строительстве и в прикладном искусстве.

17—18 вв.— время расцвета в Латинской Америке ряда промыслов, особенно производства тканей, изделий из кожи и драгоценных металлов. Как правило, возглавляли эти промыслы испанцы, но именно индейцы были здесь основными исполнителями изделий, вносившими в них и свой природный вкус и свои художественные традиции. Не случайно в колониальный период было создано немало великолепных произведений прикладного искусства.

Однако самые значительные художественные достижения этого времени относятся к области архитектуры. Активная строительная деятельность была одним из средств утверждения господства испанцев и португальцев в Новом Свете. Многое, что было создано здесь, носило характер откровенной пропаганды католицизма. И вместе с тем слияние элементов европейского и местного зодчества дало интересный и плодотворный результат. В лучших памятниках латиноамериканской архитектуры традиции испанского Ренессанса и барокко обогатились неисчерпаемой фантазией народного творчества. То новое и самобытное, что проявилось в архитектуре Латинской Америки, относится не столько к оригинальным плановым и композиционным решениям зданий, сколько к их декоративному убранству, которое придало многим постройкам ни с чем не сравнимый облик. Сочетание различных художественных традиций, среди которых известную роль играла традиция мавританского зодчества, способствовало созданию произведений, подчас резко отличных по своему облику от памятников европейской архитектуры. Однако менее всего в них следует искать нарочитую экзотику и манерную искусственность— в природных условиях стран Латинской Америки, в рамках прижившихся здесь художественных традиций они воспринимаются естественно и органично.

В огромных колониях Нового Света было воздвигнуто колоссальное количество украшенных скульптурой и живописью зданий. Далеко не все они дошли до нашего времени. Стихийные бедствия, и в первую очередь землетрясения, разрушали целые города; подлинным бедствием, особенно для городов в бассейне Карибского моря, были вторжения пиратов. Памятники искусства иезуитского государства в Парагвае после того, как в конце 18 в. иезуиты были оттуда изгнаны, стали добычей времени и тропических лесов.

Особенно щедро и многосторонне представлено искусство в вице-королевстве Новая Испания, и в первую очередь в основной его части — Мексике. Тесная связь с архитектурой метрополии сказывалась здесь не только в заимствовании основных форм, но и в повторении тех стилевых этапов, через которые проходило испанское зодчество. При этом свойственная испанскому искусству стилевая пестрота и совмещенность различных художественных этапов выразились в мексиканской архитектуре с еще большей очевидностью. Общее представление о мексиканском искусстве колониального периода в значительной мере осложнено сильным воздействием местных традиций, по-разному проявляющихся в различных художественных центрах. Однако, несмотря на возникающие вследствие этого трудности, можно наметить в общих чертах основные художественные тенденции в развитии мексиканского искусства 17—18 вв.

Воздействие испанского Ренессанса, начавшееся с конца 16 в., значительно ослабевает в зодчестве Мексики к середине следующего столетия, уступая место строгому, торжественно-холодному стилю Эрреры, создателя Эскориала. Этот стиль долго сохранялся в Испании. Но, пожалуй, еще большей устойчивостью он отличался в испанских и португальских колониях, что объясняется господством здесь иезуитов — основных пропагандистов этогостиля, который последователи и эпигоны Эрреры возвели в некий безжизненный и сухой архитектурный канон.

Собор в Мехико. 1563-1813 гг. Архитекторы Алонсо Перес Кастаньеда, Диего де Арсиньега, Хосе Дамиан Ортис де Кастро, Мануэль Толса. Вид с запада.

В середине 17 в. крепостное монастырское строительство в Мексике, господствовавшее в прошлом столетии, сменяется строительством величественных католических соборов. В одном из ранних сооружений — соборе в Пуэбла (заложен еще в 16 в., освящен в 1649 г., портал —1664), созданном по проекту испанских Зодчих Франсиско Бессера и Хуана Гомеса де Мора, барокко делает еще первые шаги, и здесь заметно воздействие стиля Эрреры. Но в близком к этому памятнику соборе в городе Мехико уже преобладают барочные формы. Столичный собор (1563—1813) несет на себе отпечаток различных периодов в развитии мексиканской архитектуры. Он был начат по проекту Алонсо Переса Кастаньеды и Диего ди Арсиньеги; башни закончены в 1791 г. Хосе Дамианом Ортисом де Кастро, а купол воздвигнут архитектором Мануэлем Толса. Примыкающее справа к собору так называемое Саграрио Метрополитано (1749—1768) представляет собой, по существу, самостоятельное здание. И тем не менее собор в Мехико , — самый большой в Латинской Америке, замыкающий восточную сторону огромной главной площади города, обладает несомненным художественным единством. Завершенные мощными волютами контрфорсы подчеркивают основные членения его широкого двухбашенного фасада. Редкой даже для Латинской Америки роскошью отличается убранство интерьера, своего рода сокровищницы католического искусства. Всем своим монументальным обликом, сложностью и грандиозностью форм храм как бы призван символизировать торжество христианства в завоеванных землях. Не случайно, что здание такого масштаба было воздвигнуто на развалинах Теночтитлана, прекрасной древней столицы могущественного государства астеков.

Собор в Мехико — один из лучших образцов мексиканской архитектуры раннего барокко, которая, однако, не приобрела здесь широкого распространения. Гораздо более типичны для Мексики, особенно со второй половины 18 в., памятники так называемого ультрабарокко, развивавшего традиции испанского чурригереска. Как и испанские постройки, здания мексиканского ультрабарокко не отличаются сложной объемно-пространственной композицией; все внимание зодчих сосредоточено на оформлении фасада, центральным элементом которого является огромный и необычайно нарядный портал. Подобные чисто декоративные тенденции, сливаясь с издавна существовавшей на мексиканской почве любовью к красочности и пышной орнаментальности, приобретают здесь свое крайнее выражение. В нагромождении и преизбытке декоративных форм как бы находят выход необузданная фантазия, бьющий через край художественный темперамент, особое, во многом чуждое европейскому глазу пластическое видение индейских мастеров. Столь присущий испанской архитектуре принцип контрастного сопоставления плоскости стены и выделенного в ней декоративного пятна — контраст, придающий оттенок особой остроты и драматизма художественному образу,— применялся здесь не всегда. Зато заметнее стремление к декоративному заполнению всей поверхности фасада, причем его каменное убранство теряет структурный каркас, значительно уплощается и напоминает причудливую узорчатую ткань.

Не все произведения мексиканского барокко равноценны. Некоторые из них, особенно небольшие церкви, расположенные в бедных и глухих индейских городках, кажутся слишком наивными и провинциальными, напротив, другие, отличающиеся чрезмерной пышностью, далеко не безупречны с точки зрения строгого вкуса. И тем не менее мексиканская архитектура 18 столетия принадлежит к интереснейшим явлениям культуры колониального периода в Латинской Америке. Ее лучшие образцы создают впечатление особой жизнерадостной непосредственности, в них находят в той или иной мере отражение народные вкусы, обычаи и представления. Эффект, порождаемый этими памятниками, заставляет вспомнить скорее памятники зодчества Востока, нежели Европы. Но в присущей их облику яркой зрелищности зачастую больше выразительности и силы, нежели в произведениях затронутой увяданием испанской архитектуры 18 века.

Собор в Сакатекасе. 1730-1760 гг. Фрагмент западного фасада.

Среди произведений мексиканского ультрабарокко различают несколько направлений. Одно из них носит условное название «стиля столицы», что подразумевает не столько создание этих построек в городе Мехико, сколько более высокий профессиональный уровень исполнения и, пожалуй, более очевидную зависимость от испанского чурригереска. Здесь заслуживают внимания такие постройки, как уже упомянутое выше Саграрио Метрополитано, созданное андалусским архитектором Лоренсо Родригесом в содружестве со скульптором-индейцем Педро Патиньо Икстолинке, церковь св. Троицы, воздвигнутая также в Мехико (1775—1783), иезуитский храм св. Мартина в городе Тепотцотлан (1760—1762), церковь св. Ириска в Таско (1751—1758) и многие другие. Причудливая капелла Посито в Гваделупе (1777—1797; работы Франсиско Геррера-и-Торрес) представляет довольно редкий для мексиканской архитектуры образец центрической композиции. На севере и юге Мексики, в ее различных областях и городах (Оахаке, Морелии, Гвадалахаре, Керетаро, Гуанахуато) культовое зодчество имело местные особенности. Чрезвычайно интересен храм в Сакотекасе (1730—1760), в котором высокое профессиональное мастерство сочетается с воздействием местных древних традиций. Издали плоский тяжеловатый резной портал создает впечатление испещренной узором статичной, косной массы. Впечатление это усиливается при рассмотрении сложного переплетения его бесконечных сливающихся, громоздящихся, как бы порождающих друг друга декоративных форм. По своему пластическому облику, по тому первостепенному значению, которое приобретает здесь эффект количественного нагромождения форм, здание напоминает скорее сооружения Индии, нежели памятники европейской архитектуры.

Святилище Окотлан в Тласкала. Ок. 1760 г. Портал.

Самым самобытным направлением в мексиканском зодчестве было так называемое «народное барокко». Оно называется также архитектурой поблано, то есть архитектурой жителей ПУэблы, колыбели «народного барокко». Главная особенность здесь — введение в зодчество цвета, применение в фасадах и куполах зданий ярких поливных изразцов, в чем отразилась и мавританская традиция и исконная привязанность индейцев к звучным краскам. Сооружения «народного барокко» представлены многими памятниками, среди которых наиболее известны такие, как церковь св. Франциска в Акатепеке (начало 18 в.), церковь Санта Мария в Тонанцинтле (середина 18 в.) и так называемое святилище Окотлан в Тлакскала (ок. 1760). Их во многом диковинный облик — такое же порождение народной фантазии, как и удивительные по своей красочности и занятности предметы мексиканского прикладного искусства или отличающиеся неистощимой выдумкой и пышностью разнообразнейшие празднества, обряды и народные карнавалы.

Широкое развитие в Мексике 18 в. получило и светское строительство. Воздвигнутый на месте Теночтитлана Мехико превратился в большой и красивый город. В его центре возникла уже упомянутая выше обширная площадь, окруженная собором, дворцом вице-королей и ратушей. Улицы города украшали богатые жилища испанской и креольской знати и величественные здания учебных коллегий. Причудливостью и нарядностью, лишенной оттенка официальной торжественности столичной архитектуры, отличались дома Пуэблы.

В 17—18 вв. декоративная скульптура в Мексике, неразрывно связанная с архитектурой, достигла высокого расцвета. Ее роль в убранстве церковных интерьеров была не менее активной, чем на фасадах зданий. Впечатление ошеломляющей роскоши производили резные деревянные густо позолоченные алтари, украшенные статуями святых. Преизбыток декоративной скульптуры буквально подавлял зрителя в интерьерах, созданных мастерами «народного барокко». Так, например, калейдоскопическим мерцанием блестящей позолоты и ярких красок встречает молящихся внутреннее пространство церкви Санта Мария в городе Тонанцинтла, наводненное раскрашенными фигурами святых, ангелов, херувимов, пророков, солдат и танцоров, которые возникают среди зеленой листвы и плодовых деревьев.

Св. Диего из Алькала. Фрагмент скульптуры. Раскрашенное дерево. 17 в. Мехико, Музей религиозного искусства.

Более традиционный характер имела станковая скульптура. Здесь заслуживает упоминания исполненное экспрессии изображение св. Диего из Алькала (17 в.; Мехико, Музей религиозного искусства).

Обращаясь к мексиканской живописи 17—18 вв., необходимо отметить, что на фоне других латиноамериканских стран, в живописи которых черты провинциализма и отсталости были выражены очень явственно, мексиканская живопись представляется более развитой и стоящей на более высоком профессиональном уровне. Особого внимания заслуживает творчество креольских художников, то есть местных уроженцев, таких, например, как Бальтасар Эчаве Ибиа (1632—1682), одним из первых включившего в композицию пейзаж, владевшего законами перспективы и знанием анатомии, а также Алонсо Лопе де Эррера (1579—1648), создавшего «Успение богоматери» (1662; Мехико, галлерея Академии Сан Карлос)—монументальное, уверенно исполненное полотно.

Во второй половине 17 в. церковная живопись Мексики развивалась под воздействием как бы двух европейских источников. С одной стороны, это были картины Сурбарана и Мурильо, которые импортировались в Новый Свет, а с другой — произведения Рубенса и его круга, распространявшиеся здесь путем репродукционной фламандской гравюры. Самым одаренным колористом и виртуозным мастером второй половины столетия был Кристобаль де Вильяльпандо (1645—1714), в огромных полотнах которого, украсивших собор в Мехико, сказались традиции фламандского барокко и вместе с тем близость к произведениям испанского живописца Вальдес Леаля.

18 столетие отмечено в Мексике широким развитием портретного искусства — своеобразного художественного явления, к которому опять же трудно применить критерий современного ему европейского портрета. Эти плоскостные и очень красочные изображения, напоминающие древнерусские «парсуны», отличаются во многом наивной, но настойчивой попыткой раскрыть характерные черты модели. Их известное обаяние — в яркой декоративности образа, в том, что они доносят до нас неповторимый облик жителей Нового Света — представителей его культуры, аристократии, детей, знатных дам в экстравагантных туалетах, украшенных драгоценностями и тропическими цветами. Среди портретистов 18 в. выделяется креольский художник Мигель Кабрера (1695—1768), создавший целую школу.

Входившая в вице-королевство Новая Испания Гватемала славилась своей архитектурой, особенно в ее главном городе, носившем пышное испанское название Сант Яго рыцарей гватемальских. Этот город наряду с Мехико и Лимой считался одним из самых прекрасных и благоустроенных городов Нового Света. Его судьба была поистине трагична. Испытав в течение двух столетий последствия неоднократных землетрясений, в 1773 г. он принял чудовищный удар как бы всех стихийных сил — извержения вулкана Фуэго и наводнения, возникшего в результате многодневного тропического ливня. Город с его многочисленными храмами и дворцами был полностью разрушен, его ценные архивы и библиотеки погибли под водой. Спустя семь лет город был перенесен в восточный район, а место некогда цветущего Сант Яго получило название Антигуа, то есть Древняя.

Дошедшие до нас после восстановления здания Гватемалы составляют лишь незначительную часть ее богатого архитектурного наследия. И тем не менее они свидетельствуют о высоком уровне строительного мастерства и подлинном своеобразии гватемальского зодчества. В противоположность каменной архитектуре Мексики здесь широко использовалась штукатурка (что в целом характерно для всей приморской архитектуры Америки). Храмы (один из лучших — церковь Богоматери Милосердия, 1760), в которых отсутствовали высокие и пышные фасадные башни — в целом столь типичные для латиноамериканских построек,— представляли развивавшиеся скорее в ширину, нежели в высоту фасадные композиции с плавными округлыми очертаниями общего силуэта. Часто применялась система деления фасада на квадраты и прямоугольники с нишами, в которых находились статуи. Местные традиции сочетались здесь с традициями испано-мавританского Зодчества, особенно в создании украшенных арочными галлереями и фонтанами внутренних дворов — патио (например, прекрасный двор Гватемальского университета, начат в 1763г.). Общий облик светлой архитектуры Гватемалы с ее как бы подчеркнуто «южными» формами жизнерадостен и приветлив.

Из островов Вест-Индии количеством памятников выделяется Куба. Вслед за Эспаньолой (испанское название острова Гаити) Куба стала одной из первых жертв испанского завоевания, о чем красноречиво свидетельствует уже упомянутый факт поголовного истребления здесь индейского населения к середине 16 столетия. Вскоре же Куба превратилась в один из основных форпостов испанского продвижения в Центральную и Южную Америку. Все это наложило определенный отпечаток на развитие ее колониальной культуры, в котором можно в основном наметить два периода.

Географическое положение острова было выгодно в стратегическом отношении— Куба как бы прикрывала доступ в испанские владения,— а также для широкого развития внешнеторговых связей. Рано основанные портовые города (Сант Яго де Куба в 1514 г., Гавана в 1515 г.) использовались как склады для колониальных товаров. Нападения английских, голландских и французских пиратов, не раз опустошавших остров, потребовали создания здесь мощных испанских крепостей. Особенно сильно была укреплена Гавана. Ее оборонительные сооружения, среди которых наиболее живописно расположена далеко выступающая в море крепость 16 в. Эль Моро, обладают своеобразной суровой красотой. Этот период развития архитектуры Кубы, охватывающий 16 и отчасти 17 столетие, обнаруживает прямую зависимость от вкусов, господствовавших в метрополии.

Собор в Гаване. Начат в 1748 г. Западный фасад.

Ратуша в Гаване, 1776-1792 гг. Общий вид.

Гораздо многообразнее представлено зодчество Кубы в 18 в., в период расцвета ее городов и сложения местной креольской культуры. Гавана превращается в большой густонаселенный город с множеством церквей, общественных и жилых домов. К числу его наиболее интересных сооружений относится кафедральный собор (начат в 1748г.). В решении его фасада сохраняются принципы так называемого иезуитского стиля. И вместе с тем этому сравнительно небольшому зданию из темно-серого камня присущи и строгое благородство форм и богатство ритмических соотношений. Гаванский собор замыкает восточную часть маленькой прямоугольной площади, окруженной жилыми домами 18 века. Все вместе образует очень привлекательный, одновременно и скромный и торжественный архитектурный ансамбль. Чрезвычайно интересно светское зодчество Кубы 18 века. В Гаване привлекает внимание здание ратуши (1776—1792), а также многочисленные жилые дома. Традиции жилого строительства этого периода оказались очень плодотворными, сохраняя свое значение в течение всего 19 столетия. Чаще всего преобладали двухэтажные постройки с деревянной, идущей на уровне второго Этажа террасой, которая покрыта далеко вынесенной кровлей. У домов — выходящие на улицу большие окна, красивые входные порталы, а внутри — уютные дворики (патио).

Большую роль в кубинской архитектуре играло дерево — в украшении нарядными решетками балконов (этим славился город Сант Яго), а также в создании разнообразных наборных деревянных потолков. Восприняв у испанцев традиции Этого тонкого и изощренного искусства (в свою очередь заимствованного у мавров), кубинские мастера обогатили его рядом интересных и новых приемов.

Различные области Латинской Америки внесли в большей или меньшей степени свой вклад в развитие колониальной художественной культуры. Своеобразна архитектура Эквадора, особенно города Кито, сочетающая европейские традиции с возникшими на американской почве новыми декоративными формами (например, иезуитская церковь в Кито, 1722—1765). Славился Эквадор и своими резчиками по дереву, большинство из которых были метисы. Заслуживает внимания и живопись Венесуэлы, представленная в конце 18 и начале 19 в. преимущественно произведениями портретного характера. Творчество крупнейшего художника Колумбии Грегорио Васкеса Себальоса (1638—1711), особенно в его рисунках, стоит па уровне лучших достижений латиноамериканской живописи колониального периода.

Однако как ни интересны произведения архитектуры и изобразительного искусства Гватемалы, Кубы, Эквадора, Колумбии, Венесуэлы, все же именно Мексика выделяется разнообразием и богатством памятников среди других областей Америки. С ней могут соперничать лишь области Центральных Анд, представляющие второй основной культурный очаг Латинской Америки. И это не случайно, ибо основанное здесь вице-королевство Перу, включавшее до 1776 г. (то есть до образования вице-королевства Ла Платы) территорию современной Боливии, возникло на месте уничтоженного конкистадорами государства инков и в своей культуре несомненно сохранило отдаленный отблеск этой древней великой цивилизации.

Собор в Куско. Начат в 1560 г. Архитекторы Мигель де Вераменди, Франсиско Бесерра, Бартоломе Каррион, Мигель Сенсио. Западный фасад. 1651-1654 гг.

Если в Мексике временем расцвета был 18 век, то в вице-королевстве Перу расцвет относится к 17 столетию. Богатством и красотой памятников славилась освованная Писарро в 1535 г. столица Перу Лима, крупный порт на Тихом океане, куда свозились товары и предметы искусства из многих стран мира. Но еще более значительным художественным центром был расположенный высоко в Андах город Куско, древняя столица государства инков. И по сей день Куско остался одним из самых удивительных городов Америки. Исторические судьбы Перу нашли в его облике как бы наглядное воплощение. Грандиозные руины инкских построек не только соседствуют здесь с христианскими храмами и дворцами, но и служат подчас их фундаментами. Узкие улочки пробиваются между рядами суровых крепостных сооружений, и нередко их мощные каменные плиты оказываются основанием самого заурядного жилого дома. По количеству католических церквей ни один город Америки не может соперничать с Куско. Сложение своеобразных особенностей архитектуры Куско относится к середине 17 столетия, когда после землетрясения 1650 г. открывается как бы новая страница в истории города, который начинает быстро и пышно обстраиваться новыми зданиями. Расположенные на главной площади города — площади Оружия — кафедральный собор (фасад 1651—1654) и церковь Иезуитского братства, так называемая Компания (1651 — 1668), принадлежат к самым значительным сооружениям этого периода.

Улица в Куско.

Прообразом кафедрального собора в Куско послужил построенный в Испании храм Сан Мигель де лос Рейос в Валенсии (17 в.). Широкий, обладающий массивными пропорциями и простотой очертаний, фасад собора в Куско с его тяжелой каменной кладкой и крепкими угловыми башнями создает впечатление пластически законченного архитектурного образа, по сравнению с которым испанская постройка кажется сухой и академичной. Особенно это различие заметно в решении центрального портала, который в перуанском соборе увенчан трехлопастным фронтоном и построен на сложном сочетании динамических форм, создающих эффектные контрасты света и тени. Подобные, хотя и видоизмененные формы фасада отличают и церковь Компании, величественного и зрелого архитектурного памятника. Здесь особенно интересны очертания башен, которые в плане представляют квадрат с вписанным восьмиугольником, а также овальные формы их окон. Многочисленные культовые сооружения Куско 17 в. варьируют этот сложившийся тип храма, который оказал воздействие и на развитие архитектуры Лимы, где в свою очередь церкви приобрели большую пышность и сложность форм (церковь св. Франциска, 1657—1674). Не случайно, что дальнейшая эволюция зодчества Лимы в 18 столетии характеризуется нарастанием декоративности.

Дворец Торре Тагле в Лиме. 1735 г. Фасад.

Среди светских построек Перу следует упомянуть созданный в столице дворец Торре Тагле (1735; ныне Министерство иностранных дел). И здесь снова повторяется излюбленный мотив сложного, выступающего над антаблементом фронтона, а всему зданию присуща массивность и простота очертаний. Оригинальны крупные, закрытые деревянными решетками террасы второго этажа, характерные для многих жилых построек Перу.

Параллельно с архитектурой этих двух городов, которую, как и в Мексике, также можно условно назвать «стилем столицы», в горных центрах Перу и Боливии, таких, как Арекипа, Кахамарка, Пуно, Лампа, Потоси, и в маленьких селениях, расположенных у высокогорного озера Титикака, формировался своеобразный стиль, в котором, по существу, преобладали традиции индейского искусства. Не случайно поэтому фасады церквей Арекипы напоминают узорчатую народную вышивку, а портал боливийской церкви Сан Лоренсо в Потоси (1728—1744)—деревянную резьбу. Этот нарядный и очень красивый портал — пожалуй, самый оригинальный в Америке и самый выразительный по степени проникновения в колониальную архитектуру и пластику фольклорных индейских представлений. Портал состоит из арки, опирающейся на тонкие спиралевидные колонки, которые оканчиваются необычными кариатидами — фигурами индейцев. Все здесь фантастично и полно наивной прелести: фигуры христианских святых, напоминающие индейских военачальников (например, статуя архангела Михаила в глубокой нише), символические изображения звезд, солнца и луны и уж совсем неожиданные для христианского храма персонажи — обнаженные наяды, играющие на гитарах.

Xуан Томас. Мадонна Альмудена. Раскрашенное дерево. 1698 г. Куско.

Скульптура Куско 17 в. мало изучена. Ее лучший мастер Хуан Томас известен и как архитектор. Созданная им деревянная раскрашенная статуя мадонны Альмудена (1698; Куско) навеяна пластикой сельской школы. Но в пропорциях ее фигуры, в острых чертах совсем не испанского лица и особенно в его выражении, замкнутом и бесстрастном, ощущается индейское происхождение скульптора.

В середине 17 в. живописная школа Куско, которая могла бы соревноваться с мексиканской (во всяком случае, не уступая ей в самобытности), разделилась на два направления. Одно из них, подражательное (которое существовало во всех латиноамериканских странах), не представляет интереса. Гораздо привлекательнее второе направление, которое сближалось с народным творчеством и где были созданы забавные, очень красочные, полные какого-то трогательного простодушия картины. Они изображали по преимуществу религиозные сюжеты, но иногда в них проглядывала и реальная жизнь колониального Куско («Процессия тела Христова», 1660, в церкви св. Анны).

Особое место в истории стран Латинской Америки занимает Бразилия. Хотя испанская и португальская системы управления и эксплуатации колоний имели много общего, нельзя не упомянуть об особенностях развития Бразилии, нашедших своеобразное отражение в ее культуре. Если в течение 16—17 вв. испанцы захватили на материке значительные золотоносные районы, то основным богатством португальцев в Бразилии в этот период были пока лишь огромные пространства плодородной земли, приносившей обильные урожаи сахарного тростника, который в 17 в. служил главным предметом бразильского экспорта. Не случайно поэтому в течение двух столетий колонизации португальцы неустанно захватывали и исследовали новые бразильские земли. Наконец, в 1692 г. здесь было открыто золото, а в 20-х гг. 18 в. и месторождения алмазов, что произвело подлинный переворот в бразильской экономике. Таким образом, в истории колониальной Бразилии ясно обозначены два этапа. Первый, охватывающий 16 и особенно 17 столетие,— время активного освоения земель и экспроприации индейцев, осуществляемых, с одной стороны, отрядами колонистов — бандейрантес, а с другой— католическими миссионерами, и в первую очередь иезуитами. Характерное для Бразилии заселение страны, которое шло одновременно с разных пунктов вдоль побережья, обусловило образование отдельных, не связанных друг с другом центров. В 17 в. самыми развитыми в хозяйственной жизни колонии становятся северные районы, климатические условия которых благоприятствовали разведению сахарного тростника.

По сравнению с культурой испанских колоний бразильская культура этого периода представляется как бы отстающей в своем развитии. Здесь сыграл роль и тот факт, что уже с середины 16в. иезуиты монополизировали влияние на всю духовную жизнь страны. Иезуиты, а также другие монашеские ордены насаждали Здесь архитектуру, в которой сказывалась сильная зависимость от португальской архитектуры конца 16 века. Тип иезуитского храма с характерным членением фасада и двумя боковыми башнями подвергся в Бразилии значительному упрощению. Широкое распространение получили однонефные церкви без трансепта, со строгим очертанием фасада, в котором боковые башни фланкировали треугольный фронтон, а декор почти отсутствовал. Аскетически сдержанный облик храмов контрастировал с богато украшенными интерьерами, в которых особой пышностью отличалась расположенная в абсиде так называемая главная капелла.

В 17 в. большое количество культовых зданий было построено в северных районах Бразилии— городах Ресифи, Олинде и особенно Байе (современном Сан-Сальвадоре)— резиденции генерал-губернатора и крупнейшем центре работорговли. Одним из лучших памятников архитектуры этого периода является церковь францисканского монастыря в Байе (1710). Интересен внутренний двор церкви, где стены двухъярусной галлереи покрыты происходящими из Португалии сине-белыми изразцовыми панно с многофигурными композициями. Звучные синие тона этих изразцов оживляют монотонную белизну гладких стен и превосходно сочетаются с мягко-красными тонами черепичной крыши.

Одновременно в Бразилии создавались и светские постройки, главным образоги в фазендах, то есть поместьях владельцев сахарных плантаций. Фазенда обычно состояла из дома хозяина с примыкавшей к нему капеллой, большого открытого двора и здания, где жили рабы. Архитектура фазенд, мало изменявшаяся в течение колониального периода, отличалась простотой, четко выраженным утилитарным характером, стремлением к спокойным геометризированным формам. В этом своеобразном ансамбле широкие горизонтальные линии основных построек уравновешивались вертикальным движением венчающей капеллу башенки. Низкая, с далеким выносом кровли, расположенная на втором этаже господского дома открытая веранда давала возможность широкого обзора и как бы составляла контраст к замкнутому, огороженному стеной внутреннему двору.

Своеобразная замедленность стилевых изменений в бразильском зодчестве сказалась не только в том, что в нем лишь к концу 17 в. и к началу 18 в. появились формы барокко, но и в том, что начавшийся со второй половины 18 столетия расцвет бразильского барокко охватил и первые десятилетия 19 века. Развитие новых форм искусства в Бразилии совпадает со вторым этапом ее колониальной истории, который начинается в 18 столетии. Это время, когда Бразилия дает 85% мировой добычи золота, когда заселяются южные части страны, возникают новые города. Оживляется духовная жизнь общества, чему немало способствовало изгнание иезуитов в 1759 году. Растет антипортугальское движение, которое к концу 18 столетия принимает форму борьбы за национальную независимость.

Область Минас-Жераис (Главные рудники) со столицей Вила-Рика, то есть Богатый город,— уже сами эти названия свидетельствуют, что именно здесь развернулась основная добыча золота и алмазов,— превратилась в крупнейший политический, экономический и культурный центр Бразилии.

Расположенная среди гор, Вила-Рика (в истории искусств более известна как современный город Оуро-Прето), подобно большинству городов в области Минас-Жераис, является своеобразным музеем бразильского искусства. Живописный силуэт этим городам придают нарядные белые башни церквей, поднимающихся над скоплением тесно прижатых друг к другу черепичных крыш; идущие с гор родники находят выход в многочисленных красивых городских фонтанах.

Церковь Сан Педро в Мариане. План.

Алейжадинью и Франсиску Лима ди Серкейра. Церковь св. Франциска в Сан Жуан дель Рей. 1774- 1804 гг. Западный фасад.

В бразильской культовой архитектуре этого времени — в решении планов и фасадов зданий — преобладают кривые, волнистые линии. Украшающие фасад башни имеют обычно круглую или овальную форму, которая умело связывается с изогнутыми формами фронтона и круглого окна над входным порталом. Небольшие по размерам, бразильские церкви, обладающие динамичным силуэтом, нарядные, но не перегруженные декором, который лишь подчеркивает основные элементы фасада (вход, окна, фронтон, навершия башен), создают законченный архитектурный образ. Здесь сильнее, чем в зодчестве испанских колоний, где преобладает фасадная композиция, выражены пластика массы здания и связь его с окружающим пространством. Хотя в бразильской архитектуре менее заметны, нежели, например, в мексиканских и перуанских постройках, местные традиции, она вполне самобытна. Очень естественно воспри-нимаясь на фоне тропического пейзажа, ее памятники производят впечатление изящества и спокойной жизнерадостности, в противовес тяжеловесной и несколько навязчивой пышности архитектуры Мексики и Перу. Впечатление это усиливается применением мягкого цветового контраста светло-серых тонов каменного массива Здания и оранжевого мыльного камня в карнизах, пилястрах и колоннах. К лучшим образцам бразильской колониальной архитектуры принадлежат церкви св. Франциска в Оуро-Прето (1766—1794) и в Сан Жуан дель Рей (1774—1804). Указанные постройки связываются с именем одного из наиболее интересных мастеров не только Бразилии, но и всей Латинской Америки 18 в., талантливого архитектора Антониу Франсиску Лишбоа (1730—1814), сына португальца и негритянки-рабыни, прозванного Алейжадинью. то есть Бедный калека.

Церковь Иисуса в Конгоньяс ду Кампу. 1757-1777 гг. Вид с запада. Скульптура, лестница и портал работы Алейжадинью. Окончены в 1805 г.

Алейжадинью. Статуи пророков на лестнице церкви Иисуса в Конгоньяс ду Кампу. Камень. Окончены в 1805 г.

Дарование Алейжадинью также ярко проявилось в области скульптуры, где он, подобно другим мастерам своего времени, создавал пышные алтари, кафедры, украшал главные капеллы, смело вводя в декор экзотические мотивы щедрой бразильской природы. Особенно известна его оконченная в 1805 г. скульптурная композиция перед церковью Иисуса в Конгоньяс ду Кампу (1757—1777). Это широкая, сложного криволинейного очертания белая терраса, украшенная статуями двенадцати апостолов. Расположенная на возвышенности, с которой открывается далекий вид на окружающую горную долину, она производит издали целостное и эффектное впечатление. Округлые формы храма (где Алейжадинью приписывается лишь оформление входного портала) находят созвучие в динамичных изогнутых очертаниях террасы, а темные силуэты крупных статуй из аспидно-серого мыльного камня воспринимаются как своеобразные элементы общей декоративной композиции. Вблизи особенно заметно декоративное назначение скульптуры, ее упрощенные, даже несколько огрубленные формы и вместе с тем выразительность фигур, изображенных в резких поворотах, в необычных восточных головных уборах и одеждах, с острыми «ястребиными» чертами лица.

Менее интересна бразильская живопись колониального периода, представленная главным образом плафонными росписями.

Трудно представить что-либо более противоположное пышной роскоши и яркой Эмоциональности искусства испанских и португальских колоний, чем то искусство, которое развивалось на территории будущих Соединенных Штатов Америки. Подчеркнутая простота, строгость, прозаизм и солидность, сочетаемые с наивной непосредственностью,— эти отличительные черты молодого североамериканского искусства в косвенной форме отражали особенности происходившего здесь процесса колонизации и сложения определенных экономических основ и идеологических представлений.

Различные европейские народы обосновались на новых освоенных землях Североамериканского материка: французы — на берегах Миссисипи и в Канаде, голландцы — на Манхэттене (остров в устье реки Гудзон, ядро будущего Нью-Йорка), шведы — на реке Делавар. Однако наибольшее развитие и значение получили английские поселения, первые из которых возникли в 1607 г. в Виргинии и этой датой открыли эпоху колонизации Северной Америки. На протяжении 17 — 18 столетий англичане основали ряд колоний, особенно в Новой Англии (на северо-востоке США), а в результате войны с Голландией (1672—1674) расширили свои владения на Атлантическом побережье. В 1756—1763 гг. были захвачены у французов Канада и Восточная Луизиана. К концу 18 в. английские колонии в Северной Америке стали основным очагом борьбы за независимость. К этому времени их капиталистическое развитие далеко шагнуло вперед по сравнению с Латинской Америкой, которая как бы застыла на стадии феодализма. Вместо крупного помещичьего землевладения в английских колониях господствовало мелкое фермерское хозяйство, где применение наемного труда стимулировало созревание новых капиталистических отношений. Вместе с тем протестантизм, который был представлен в Северной Америке множеством враждовавших между собой сект, не обладал единой и несокрушимой идеологической силой католической церкви, державшей под своим гнетом всю духовную жизнь испанских колоний. Нельзя не учитывать также и воздействия самой метрополии: Англия была в то время ведущей промышленной державой мира, и это не могло не наложить свой отпечаток на экономическое развитие ее владений в Новом Свете.

Было бы, однако, глубоко ошибочным в какой-либо мере идеализировать процесс североамериканской колонизации. Как и в Латинской Америке, это была драматичная, отмеченная проявлениями крайней жестокости и человеческой низости страница истории. Многие индейские племена, создатели прекрасных произведений искусства, исчезли с лица земли; однако их старая культура не погибла бесследно— она составила часть той постоянной среды, которая воздействовала на вкусы переселенцев из Европы, оказав тем самым влияние на формирование художественной культуры североамериканских стран.

Развитие искусства в североамериканских территориях 17—18 вв. шло на первых порах довольно медленно. Жизнь колонистов, слишком трудная и суровая, наполненная повседневной борьбой за существование, не благоприятствовала художественному творчеству. Кроме того, развитие искусства тормозилось распространением строгих догм пуританского вероучения, совершенно отвергавшего какие-либо изображения, которые считались порождением дьявола. Не случайно поэтому отпечаток своеобразного аскетизма так заметен в облике жилых зданий, обычно лишенных каких-либо украшений. Вместе с тем подобный характер ранней архитектуры был продиктован прежде всего чисто утилитарными целями создания прочного, удобного, практичного, приспособленного к новым климатическим условиям жилища. В этих постройках колонисты сохраняли те основные, сложившиеся еще в средневековье формы жилищ, которые были распространены у них на родине. Голландцы обращались к столь знакомому им типу кирпичного дома с высоким щипцовым фронтоном; французы, шведы, англичане также строили в традициях своего зодчества. Особый интерес представляют дома в английских поселениях. Это чаще всего массивные бревенчатые сооружения, имевшие первоначально в плане одну или две комнаты и выступавший второй этаж. Нередко применялась мансардная кровля, а к торцу пристраивалась высокая кирпичная кухонная труба. Облик этих домов (дом Джона Уарда в Сэлеме 17 в. и многие другие) отличался простыми и скупыми геометрическими формами; в них привлекает красота естественных материалов и связь с природным окружением — свежими травяными лужайками и купами плодовых деревьев. Обычно группа таких домов воздвигалась в поселках Новой Англии около так называемого дома для собраний — большого сараеподобного здания с колокольней, служившего для пуританских сект местом для молитв. Собственно же церковные постройки в традициях готики сооружались лишь в англиканской Виргинии.

Единственным видом живописи, который получил широкое распространение в 17—первой половине 18 в., был портрет— дилетантские, по существу, ремесленные и чаще всего анонимные произведения, которые исполнялись местными любителями или, реже, заезжими профессионалами. Портреты запечатлевали облик того или иного представителя только что зарождавшейся здесь молодой буржуазии. В этих плоских, застылых, уныло однообразных изображениях повторялись как формы парадного барочного европейского портрета, так иногда даже и портретов второй половины 16 столетия (например, Антониса Мора).

Жилой дом в Вильямсбурге. 1-я половина 18 в.

Дом Независимости (Старая ратуша) в Филадельфии. 1741 г. Главный фасад.

К середине 18 столетия неуклонно повышающийся уровень экономической и культурной жизни североамериканских колоний стимулирует развитие новых, более зрелых форм архитектуры и изобразительного искусства. Растут крупные города — Филадельфия, Бостон, Нью-Йорк (так был переименован англичанами захваченный ими в 1664 г. у голландцев Новый Амстердам). Сооружаются первые Значительные каменные здания общественного характера, как, например, Старая ратуша в Филадельфии (1741; позднее Дом Независимости), и многочисленные городские жилые дома. Воздействие форм барочной архитектуры, лишенной, однако, пышности и декоративного размаха, сталкивается на американской почве с принесенными из Англии традициями классицизма (так называемого «геор-гианского стиля») и подвергается здесь своеобразной переработке в духе ясной простоты, солидности и практичности. Изменяется облик жилого дома — своего рода комфортабельного и в то же время достаточно скромного особняка. Оштукатуренные снаружи и внутри, с умеренным декоративным убранством и комнатами, обшитыми деревянными панелями, эти жилые дома создают впечатление уюта и добротности, придавая самобытный облик молодым американским городам.

Развитие самостоятельной национальной художественной культуры происходит и в живописи 18 столетия. Здесь по-прежнему господствовал портрет, достигший, однако, большего профессионального мастерства и живой выразительности. Находясь в известной зависимости от работ английских портретистов 18 в., произведения американских живописцев несут в себе и самобытные качества. Джозеф Блекбёрн (1700—1765), Роберт Фик (1724—1769), Мэтью Пратт (1734—1805), Джон Дьюранд (работал в 1767—1782 гг.) изображают преуспевающих колонистов-торговцев, фермеров, горожан, подчеркивая в их облике черты обыденности, житейской заурядности, отпечаток повседневной практической деятельности, спокойной деловитости и вместе с тем волевую собранность, сознание собственного достоинства. Любовно и тщательно воспроизводились бытовые детали; достоверность передачи окружающих и тесно связанных с человеком предметов обихода или атрибутов его деятельности способствовала созданию законченного конкретного образа.

Эти черты еще отчетливее проступают в портретах Джона Копли (1737— 1815) и Бенджамина Уэста (1738—1820), основная деятельность которых относится уже к следующему художественному периоду. Освободительная война за независимость 1775—1783 гг., открывая новую эпоху в истории Америки, кладет начало бурному росту капитализма и новому этапу художественной культуры, вследствие чего искусство этого периода и последующих за ним лет более правомерно рассматривать в связи с искусством новой художественной эпохи — 19 столетия.