Искусство наступать на швабру

ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ — ВТОРНИК

Рано утром, едва первые лучи восходящего солнца позолотили рябь Кислого Моря, яхта «Инесса Арманд» снялась с рейда и, дав протяжный гудок, медленно поплыла прочь от острова, где остались доживать свой нечестивый век два афериста. Вскоре остров исчез из виду, лишь покосившийся крест самолета долго еще маячил на горизонте, но наконец и он растворился в желтом мареве.

Обратная дорога сулила быть не менее трудной, чем путь на остров — прежде всего из-за катастрофической недоукомплектовки экипажа. Хотя, как выяснилось, штурман Лукич и мотористка Степановна на самом деле не были не только штурманом и мотористкой, но даже Лукичом и Степановной, однако свои функции они пусть кое-как, но выполняли. Теперь же на яхте не оставалось ни одного специалиста — если, конечно, не считать адмирала Рябинина. Однако адмирал больше слыл специалистом по крейсерам и боевым фрегатам, чем по яхтам, переделанным из списанных рыболовецких траулеров.

Чтобы судно могло хоть как-то продвигаться с надеждой когда-нибудь вернуться в порт приписки — родной Кислоярск, адмирал произвел ряд кадровых перестановок. Так, на должность моториста был назначен политик Гераклов, имеющий некоторый опыт работы со своей черной «Волгой». Репортер Ибикусов, и так живущий в угольном отсеке, получил ответственный пост кочегара. Сам владелец яхты банкир Грымзин стал штурманом («Умеете управлять банком — справитесь и с яхтой», сказал адмирал). Арестанту Ивану-Александру Петровичу-Петровичу Cеребрякову-Разбойникову было предписано отбывать трудовую повинность на камбузе в прежней должности кока, но на всякий случай адмирал приставил к нему в помощники Егора, назначенного юнгой. Кроме того, в обязанности Егора входило заставлять кока первым дегустировать им же приготовленные блюда — на всякий случай. При Веронике Николаевне Курской почти неотлучно дежурил доктор Владлен Серапионыч, которого иногда подменяла радистка Кэт — она, превратившись из Андрея Владиславовича Oтрадина в Катерину Ильиничну Кручинину, сменила и одежду на более-менее дамскую.

Около полудня яхта прошла через «кладбище». И хоть все уже знали, что это не могилы, а всего лишь кресты на куполах затопленного монастыря, но впечатление на всех обитателей «Инессы Арманд» это зрелище вновь произвело самое тягостное. Никто не забывал, что на борту находится раненая Вероника, чья жизнь висела буквально на волоске. И когда доктор Владлен Серапионыч ненадолго покидал ее каюту, на него устремлялись взоры, полные немого вопроса — ну как там она, не стало ли лучше?

— Все в воле Всевышнего, — отвечал обычно Серапионыч. — Молитесь за исцеление рабы божией Вероники.

Спутники не знали, что это — обычная присказка доктора, и принимали его слова всерьез. A кое-кто даже слишком…

Чтобы не прерывать движения, было решено, что члены экипажа (а ими стали практически все бывшие пассажиры) обедать будут «без отрыва от производства», и изготовленные Петровичем бесхитростные кушанья Егор разносил по рабочим местам каждого. И каково же было изумление Егора, когда, явившись в машинное отделение, он увидал новоявленного моториста Гераклова в совершенно новом обличье: с наголо обритой головой и с накинутой на плечи белой простыней, он бегал по машинному отделению и, стуча поварешкой о кастрюлю, громко распевал: «Харе Кришна, Харе Рама, Рама Кришна, Рама Харе!»

— Что с вами, Константин Филиппович? — удивился Егор. Политик положил поварешку и возвел очи к низкому потолку:

— O великий Будда! O несравненный Кришна! Смилуйтесь над Вероникой Николаевной, сохраните ей жизнь во имя святых идеалов свободы и демократии! Харе Кришна, Харе Рама… Что это? — резко прервав мантру, спросил политик у Егора.

— Как что? Обед. На первое — овощной суп, а на второе — беф-строганов.

— Суп оставь. A второе, пожалуйста, унеси. Иначе великий Кришна разгневается на меня, грешного, недостойного, и не пошевелит своим царственным перстом, чтобы спасти Веронику…

Больная открыла глаза и обвела взглядом каюту.

— Где я? Что со мной? — спросила она слабым голосом.

— Слава богу, наконец-то очухалась, — удовлетворенно пробормотал доктор. — Все хорошо, Вероника Николаевна, вас тут слегка подстрелили, но теперь вы на яхте, скоро приплывем в Кислоярск. A сейчас я вам сделаю укольчик…

— Доктор, ведь я умру? — не то вопросительно, не то утвердительно сказала Вероника.

— Ну что вы! — деланно бодрым голосом ответил доктор. — И думать об этом бросьте. Мы еще погуляем на вашем восьмидесятилетии!

— Но если я умру, — продолжала Вероника, — то передайте моему приемному дяде, генералу Курскому, что я виновата перед ним и прошу у него прощения…

— Вы имеете в виду, что ваш дядя Александр Васильевич стал для вас приемным отцом? — уточнил Серапионыч.

— Я приемная дочка своих родителей, — голос Вероники перешел в еле слышный шепот, — но узнала об этом совсем случайно…

— Пожалуйста, не продолжайте, — засуетился доктор, — вам вредно много говорить. Давайте лучше сделаем укольчик, и баиньки.

— Ведь это я украла у дяди карту, а потом к нему ночью пришел Александр Петрович со своими головорезами, и его пытали. Передайте ему… — Не договорив, Вероника Николаевна вновь впала в забытье, а доктор стал деловито заправлять шприц.

После обеда справа показался берег. Яхта поплыла вдоль него, и вскоре штурман Грымзин увидал место, где в Кислое море впадала Кислоярка. «Инесса» развернулась и со скорбным гудком вошла в устье, а еще через несколько километров адмирал Рябинин распорядился поставить ее на якорь.

Вечером обитатели яхты собрались в кают-компании. Не было лишь Петровича и Егора, трудившихся в это время на кухне, кочегара Ибикусова, которого Грымзин распорядился не впускать, дабы не пачкать мебель, и радистки Кэт, подменявшей Cерапионыча у Вероники.

— Ну, доктор, как наша пациентка? — спросил адмирал.

— Так себе, — покачал головой Серапионыч. — Чтобы не дать ей просто тихо угаснуть, я сделал укол, после которого может наступить кризис. Так что если эту ночь Вероника Николаевна переживет, то жить будет. A если нет…

— Харе Кришна, Харе Рама, — тихо запел Гераклов, поправляя на себе балахон.

— Ну, ежели нету всех необходимых медикаментов, то никакая рама не поможет, — вздохнул доктор. — A кстати, между нами говоря, у нее весьма пухленькая попка. И очень занятная родинка на левой ягодице.

Со своего кресла с криком вскочил банкир Грымзин:

— Как? Как вы сказали?!

— Родинка слева на попке, — чуть удивленно повторил Cерапионыч. — Такая, знаете, в виде паучка.

— Это она! — Грымзин без чувств рухнул обратно в кресло.

— Все ясно, — махнул балахоном Гераклов. — Такой облом с кладом, тут уж у любого крыша поедет. Харе Крыша, Харе Рама…

Cерапионыч извлек из-под сюртука заветную скляночку и поднес ее к носу банкира.

— Это она, она! — вновь завопил Грымзин, приходя в себя.

— Кто — она? — переспросил адмирал.

— Это моя дочка, которая пропала пятнадцать лет назад.

— Вероника Николаевна — ваша дочка? — изумился Серапионыч.

— Все приметы совпадают, — уже спокойнее ответил Грымзин. — И родинка на левой ягодице в виде паучка, и имя, и возраст…

— Нет-нет, по-моему, вы что-то путаете, Евгений Максимыч, — мягко заговорил Гераклов. — Я ведь был лично знаком с покойным профессором Николаем Иванычем Курским, а с матерью Вероники даже работал в одной школе: Ольга Степановна — учителем ботаники, а я — истории. Правда, коммунистическое руководство школы меня выгнало после того как я на уроке рассказывал ученикам, что Робеспьер был нашим земляком, кислоярцем…

— Погодите, Константин Филиппович, о Робеспьере потом, — перебил его доктор. — Вероника сегодня говорила, что она — приемная дочь своих родителей, но я это принял за обычный бред. A выходит, что так оно и есть.

— Боже мой! — горестно воскликнул Грымзин, обхватив лицо руками. — Боже мой, неужели мне было суждено найти свою дочурку лишь для того, чтобы тут же снова ее потерять? Потерять навеки… — C этими словами всегда сдержанный банкир разразился горькими рыданиями. Гераклов, чтобы тоже не разреветься, вновь заголосил мантры, и даже Серапионыч снял пенсне и украдкой смахнул скупую докторскую слезу.

— Ну не убивайтесь так, дорогой мой, — обняв Грымзина за плечи, сказал адмирал, — может быть, да нет, я просто уверен, что Вероника Николаевна поправится. Давайте надеяться на лучшее!

— Господа, — тихим голосом сказал Грымзин, прервав рыдания. — Господа, умоляю вас об одном. Если… если случится худшее, то пусть все это останется строго между нами. Ведь Лидия Владимировна этого не переживет…

Перед сном Гераклов по привычке заглянул в радиорубку к Отрадину-Кручининой, чтобы послушать новости. Приемник был настроен на «Икс-игрек-зет плюс», и Яша Кульков сообщал главные новости минувшего вторника:

— Нет покоя детективу Василию Дубову и в могиле. Минувшей ночью место его последнего упокоения на Матвеевском кладбище подверглось злодейскому надругательству — могила была разрыта, а гроб с останками исчез в бесследном направлении. Но самое пикантное во всем этом деле, что, как выяснилось, через могилу Дубова проходил тоннель, один конец которого — в тюрьме Анри Матисса. По мнению инспектора милиции Столбового, именно через этот подземный лаз из тюрьмы сбежал заключенный Разбойников.

— Растяпы! — заявил Гераклов. — У них под носом заключенные бегут из тюрьмы, по дороге могилы оскверняют, а им хоть бы хны! Да, с таким правительством каши не сваришь…

A Кульков продолжал:

— В очередной раз воскрес из мертвых соратник Дудкина, известный сепаратист Соломон Бородуев. Он заявил, что продолжит борьбу до победного конца, и призвал в свидетели Иегову, Аллаха, Будду и Зевса. Не знаю, поклялся ли он заодно Венерой и всеми ее болезнями, но живучесть господина Бородуева нас восхищает. Специально для него мы сейчас поставим клевую песенку — «Я от тебя тащусь» в исполнении непревзойденной Кати Муркиной.

Адмирал Рябинин закрыл дверь своей каюты и стал, пусть на недолгое время, самим собой — то есть частным детективом Василием Дубовым. Он еще не знал об осквернении собственной могилы и потому пребывал в недурном расположении духа, омраченном лишь критическим состоянием Вероники.

«A дело это, однако же, весьма темное, — размышлял Дубов, застилая койку, — надо бы мне его раскрутить, когда вернусь в Кислоярск. Ах, я же числюсь покойником… Да нет, пора воскресать из мертвых — ведь мои главные враги, как говорится, „иных уж нет, а те — далече“… Железякин в могиле (в моей, между прочим), Разбойников скоро водворится обратно в тюрьму, а „сладкая парочка“ крепко заперта на острове. Да, пора возвращаться, пора возвращаться».

Впервые с Вероникой Николаевной и ее дядей, генералом Курским, Дубов столкнулся совсем недавно, распутывая так называемое «Дело Чаликовой». Инспектор милиции Столбовой, в связке с которым Василий Николаевич тогда вел следствие, кое-что рассказал Дубову о гибели супругов Курских, случившейся лет десять назад. Они исчезли из дома, а через несколько дней их до неузнаваемости обезображенные трупы были обнаружены на городской свалке. И хотя по тем временам подобное преступление считалось чем-то из ряда вон выходящим, коллеги Столбового, расследовавшие эту трагедию, постоянно ощущали противодействие, идущее откуда-то «сверху», затем следствие было передано в прокуратуру, а по прошествии некоторого времени тихо сдано в архив.

A совсем недавно сослуживец Столбового, инспектор Лиственицын, поведал Дубову о том, как лет пятнадцать назад у Грымзина похитили дочку. И тоже — поиски никаких результатов не дали, а их ходу всячески мешали где-то «наверху».

— Да, я просто обязан установить истину, — пробормотал Дубов, укладываясь в постель. — Это дело — по мне.

«Вот приеду домой… — думал Великий Сыщик. — Впрочем, начать можно уже здесь, на корабле. Поговорю с Грымзиным. Да, кстати, и Гераклов ведь сказывал, что был знаком с ее приемными родителями…»

Под эти мысли, да под мерное покачивание на легких волнах Кислоярки, адмирал погрузился в глубокий сон.

ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ — СРЕДА

Рано утром Серапионыч вошел в кают-компанию, где уже находились многие из обитателей «Инессы». Вид у доктора был усталый, но довольный. Все взоры устремились на него.

— Будет жить, — произнес доктор и в изнеможении рухнул на диван.

В кают-компании раздались громкие крики радости, перекрываемые, однако, могучим речитативом господина Гераклова:

— Благодарю тебя, о мудрый и великодушный Кришна, что услышал мои мольбы и спас Веронику Николаевну от лютой смерти! Харе Кришна, Харе Кришна…

— Однако же, — невозмутимо продолжал доктор, когда гул стих, — мы пока не должны ничего говорить Веронике Николаевне о тайне ее происхождения — такое потрясение может оказаться для нее вредным, она еще так слаба…

— Ну что ж, — адмирал глянул на часы, — думаю, пора в путь.

Все, кто был в кают-компании, отправились по своим рабочим местам, и через несколько минут яхта, дав победный гудок, двинулась вверх по Кислоярке.

Попросив радистку Кэт подежурить у Вероники, Серапионыч отправился на палубу подышать свежим воздухом.

— Евтихий Федорович, можно вас на минутку? — попросил он адмирала, с умным видом стоявшего на капитанском мостике и вдаль глядевшего в свой знаменитый бинокль.

— Да, пожалуйста, Владлен Серапионыч. — Адмирал отложил бинокль и вместе с доктором прошел к столику, установленному на палубе.

— У меня к вам одна маленькая, но ответственная просьба, — начал Серапионыч. — Я заметил, что вы за время пути смогли, так сказать, установить некий душевный контакт с Вероникой Николаевной. — Адмирал кивнул. — Ну и вот, я тут, знаете, подумал — кому бы, как не вам, морально подготовить ее к тому, что ее родители живы. Ну там поговорите с ней о том, о сем — думаю, не мне вам объяснять, как это делается. A то если все ей вывалить одним махом…

Вдруг вдали раздался какой-то нарастающий гул, и на горизонте показались две черных точки. Однако по мере их приближения выяснилось, что это два вертолета. Пронесшись по небу навстречу «Инессе», они скрылись вдали.

— A я уж подумал, что это за нами, — поежился Серапионыч.

— Да нет, — улыбнулся в бороду адмирал, — скорее, за нашими друзьями — Лукичом и Степановной.

— A я решил, что это летающие тарелки! — крикнул от штурвала банкир Грымзин.

— A вы что, Евгений Максимыч, в них верите? — удивился доктор.

— После того как нашлась моя дочка, я готов поверить в любое чудо, — радостно ответил Грымзин.

— A кстати, Владлен Серапионыч, — понизив голос, заговорил адмирал, — вся эта давняя история с похищением Вероники и гибелью ее приемных родителей кажется мне очень подозрительной.

— Есть много в Кислоярске, друг Евтихий, что и не снилось нашим мудрецам, — уклончиво ответил доктор.

— Мудрецам — возможно, — продолжал адмирал, — но разве это допустимо: убийства, похищение детей, и никто не виноват! Может быть, конечно, у вас в Кислоярске это в порядке вещей…

— Я вот слушаю вас, Евтихий Федорович, — задумчиво протянул Серапионыч, — и кажется мне, будто сам Василий Дубов сидит предо мною и говорит все это.

— Да? — немного смутился адмирал. — Я вообще-то мало был знаком с покойным Василием Николаичем. Когда он приезжал в Москву, нас познакомила Надежда Чаликова. Но ведь вы, Владлен Серапионыч, насколько я слышал, были его близким другом и иногда помогали в расследованиях, не так ли?

— Так-то оно так, — вздохнул Серапионыч, — да только те давние дела, о которых вы теперь говорите — очень темные и грязные. Я бы, знаете, не стал в них соваться…

— A я собираюсь их распутать, — резко перебил Рябинин, — и надеюсь, что вы мне поможете, как помогали когда-то Дубову.

— Вот и Василий Николаевич боролся с коррупцией в самых высших кругах Кислоярска, — печально пробормотал доктор, — и где он теперь?

— A и вправду, — тряхнул бородкой адмирал. — Как говорится, что мне Гекуба? Живите и дальше в ваших Кислоярских нечистотах, мне-то что за дело? — Евтихий Федорович встал из-за стола и решительно направился к капитанскому мостику.

— Погодите, — остановил его Серапионыч. Адмирал вернулся. — Пожалуй, вы правы, Евтихий Федорович. Но чем я могу вам помочь?

— Вы, Владлен Серапионыч, всю жизнь живете в Кислоярске, знакомы с половиной города, так ведь? И неужели ничего не слышали, никаких слухов, сплетен, в конце концов? Ведь здесь даже любая сплетня может стать первой ниточкой к отгадке.

— Вы, дорогой адмирал, говорите прямо как покойник Василий Николаич… — Произнеся это, доктор надолго замолк. Адмирал не торопил его. — Ну ладно, что с вами поделаешь, — продолжал Серапионыч, — выложу вам все, что знаю. Насчет убийства приемных родителей Вероники ничего конкретного сказать не могу — их изуродованные трупы были преданы земле минуя городской морг, которым я имею честь заведовать.

— Почему, как вы думаете? — спросил адмирал.

— Ну, вы же сами говорили — дело подозрительное. A вот нечто относительно исчезновения самой Вероники я имею вам сообщить. Может быть, это и станет первой ниточкой — кто знает? — Доктор вновь немного помолчал. — Это было — когда же это было? Да, в ноябре или декабре восемьдесят второго, как раз вскоре после кончины достопамятного Леонида Ильича. Ко мне прямо в морг заявился некто и потребовал составить свидетельство о смерти. Когда я возразил, что не могу этого сделать, не видя покойника, он страшно разозлился и показал мне свое удостоверение. Я вновь повторил, что должен увидеть труп, и тогда он совсем вышел из себя и заявил, что если я не прекращу сопротивляться представителю правоохранительных органов, то его друзья меня растопчут и с дерьмом съедят. A что мне оставалось? Я и написал, как велели, мол, Вероника Грымзина умерла от крайне заразной болезни — дифтерита. Когда свидетельство было готово, он очень обрадовался, схватил эту липовую бумажку и ушел. Но в дверях обернулся и сказал, что если я хоть одной живой душе об этом проболтаюсь, то мне не жить, потом противно захихикал и вышел вон.

— И кто же был этот «некто»? — спросил адмирал. Серапионыч минуту молчал, как бы борясь с самим собой, но потом решительно выдавил:

— Антон Степанович Рейкин.

— Прокурор?

— Да. Но это уже позднее он стал прокурором города, а тогда был, кажется, следователем по особо важным делам. Да вы его хорошо знаете — это ни кто иной, как наша бывшая мотористка Степановна.

— A неплохая была мотористка, — вздохнул адмирал. — Господину Гераклову до нее еще расти и расти… Но Рейкин, вы полагаете, действовал не по своему почину?

— Думаю, что нет, — еще немного помолчав, ответил доктор. — Тут явно стоял кто-то повыше… И вообще, Евтихий Федорыч, зря вы в это впутываетесь. И меня вот впутали… Ну да ладно — мы с вами люди немолодые, а у Вероники Николаевны вся жизнь впереди. Так что подумайте пока не поздно, прежде чем ворошить этот гадюшник.

— Врагу не сдается наш грозный Варяг! — решительно заявил адмирал.

После обеда адмирал подошел к Грымзину, который все увереннее входил в роль штурмана:

— Евгений Максимыч, я должен с вами поговорить по важному делу.

— Да, пожалуйста, — не выпуская штурвала, обернулся к нему банкир.

— Владлен Серапионыч просил меня подготовить Веронику к тому, что ее родители живы.

— Это он правильно придумал. A то если даже я от такого известия грохнулся в обморок…

— Ну вот именно. А для этого я должен знать историю ее похищения.

— Я и сам хотел бы знать историю ее похищения, — вздохнул банкир.

— A все-таки?

— Случилось это в восемьдесят втором году, — начал свой рассказ Грымзин. — В детском садике ребят вывели на прогулку, а когда вернулись, то Вероники не оказалось. Куда и как она пропала — никто не заметил. Ну, сообщили в милицию, дали приметы на радио, на телевидение — и никакого толку. A через три дня мне звонит по телефону какой-то мужской голос и заявляет, что я должен оставить там-то и там-то крупную сумму денег, иначе Вероники мне уже никогда не видать. И я отнес и положил.

— Постойте-постойте, — перебил Рябинин. — Что значит — отнес и положил?

— Евтихий Федорович, у вас когда-нибудь похищали ребенка? — вопросом на вопрос ответил Грымзин.

— Да нет, я не о том. Это сейчас вы крупный банкир, у вас много денег, вас можно шантажировать и все такое. Но ведь тогда…

— A я и тогда был крупным банкиром, — невесело усмехнулся Грымзин. — Точнее, директором сберкассы. Поэтому, наверное, те, кто похитил мою дочку, и решили, что у меня денег куры не клюют.

— Но на выкуп-то деньги вы нашли?

— Нашел. Мы с Лидией Владимировной продали все, что могли, влезли в долги, но заплатили. Кто же мог знать, что моя бедная девочка уже была мертва!..

— Как — мертва? — удивился адмирал. — Она ведь плывет с нами на «Инессе».

— Знаете, я до сих пор не могу в это поверить, — ответил Грымзин. — Но через неделю после того, как я передал выкуп, меня пригласили в КГБ…

— Ого! — не удержался адмирал.

— … и сообщили, что труп Вероники был найден в районе Островоградского экспериментального ядерного реактора и что умерла она якобы от дифтерита, усугубленного большой дозой радиации. Поэтому ее тело уже предано земле, и заботы о похоронах с ее родителей автоматически снимаются. Тогда же он мне выдал свидетельство о смерти, в котором говорилось о дифтерите, но радиация ни словом не упоминалась. A когда я стал возмущаться, то кагебист очень так мягко и ненавязчиво посоветовал мне успокоиться и не углубляться в это дело, мол, сами понимаете, ядерная индустрия — секретная отрасль народного хозяйства, и все такое прочее.

— И вы с этим примирились?

— Да нет, я пытался что-то выяснить, хотя бы где она похоронена, но всякий раз натыкался на глухую стену. A однажды ко мне пришел все тот же вежливый кагебист и вновь попросил не совать нос, куда не следует, «иначе сами получите дозу радиации». Вот и все.

— И как звали этого чекиста? — напряженно спросил адмирал.

— Феликс Железякин, — чуть помедлив, ответил банкир.

— Тот самый Железякин?! — удивился Евтихий Федорович. — Бывший глава местного КГБ, ныне без вести пропавший?

— Да, он самый, — подтвердил Грымзин. — Но тогда он еще не был главой этой организации, а простым сотрудником.

— Ну, спасибо, Евгений Максимыч, теперь мне будет проще подготовить Веронику Николаевну к радостной новости. — C этими словами адмирал вновь занял свое место на капитанском мостике.

Вечером политик Гераклов по обычаю зашел к Кэт Кручининой послушать новости. C ним, несмотря на запрет Грымзина приближаться к радиорубке, увязался и репортер Ибикусов. Как обычно, вещал Яша Кульков:

— Мы вам не только прочтем свеженькие новости, но и научим вас любить и делать это регулярно, в смысле каждый день. A также каждую ночь. Кстати, о ночи. История с ночным осквернением могилы детектива Дубова имеет весьма забавное продолжение. Сегодня гроб с обгоревшими останками нашли у входа в Управление милиции…

— Ах, как романтично! — в возбуждении заметил Ибикусов.

— … а утром туда поступил анонимный звонок, что в гробу вовсе не Дубов. Эксперты произвели исследование трупа и констатировали, что это действительно кто-то другой. Имеется подозрение, что останки принадлежат считающемуся пропавшим без вести бывшему Председателю Кислоярского отделения КГБ Железякину. A вот новость более приятная: сегодня состоялась презентация книги известного юриста господина Брюквина «Адвокатобезьяны», где он увлекательно рассказывает о том, как осуществлял судебную защиту путчиста Разбойникова. Книге предпослан эпиграф пролетарского поэта Феликса Алина: «Не зря же, наверное, в год Обезьяны Наш славный Петрович явился на свет». И специально для поэта мы передаем колоссальную песенку — «Наш паровоз, вперед лети, в секс-шопе остановка».

ДЕНЬ ОДИННАДЦАТЫЙ — ЧЕТВЕРГ

В четверг утром, сняв с якоря «Инессу» и дав необходимые указания экипажу, адмирал направился в каюту Вероники.

— Ну, Вероника Николаевна, как здоровьице? — бодро спросил Евтихий Федорович. Вероника лежала на койке, однако слабый румянец на ее щечках говорил, что дело медленно, но верно идет на поправку.

— Спасибо, уже лучше, — тихо ответила Вероника.

— A я вот зашел к вам поболтать о том, о сем, — продолжал адмирал, — чтобы вы тут не скучали.

— Это очень любезно с вашей стороны, Евтихий Федорович, — улыбнулась краешками губ Вероника Николаевна.

— Я тут слышал от нашего милейшего Владлена Cерапионыча, что вы на самом деле — приемная дочь своих родителей, не так ли? — как бы между делом осведомился Рябинин. Вероника минуту молчала, собираясь с силами (или с мыслями), потом коротко ответила:

— Да.

— И от кого вы об этом узнали? От самих родителей?

— Нет. И они, и дядя от меня это скрывали. Я узнала об этом совсем недавно, несколько месяцев назад, когда, — Вероника немного запнулась, — когда делала уборку у генерала в сейфе. Там я наткнулась на свидетельство об удочерении. Но у меня и раньше в голове бродили смутные воспоминания о какой-то другой семье — ведь к Курским я попала лет в пять.

— Вы говорили на эту тему с Александром Васильевичем?

— Нет. Но я спрашивала его о гибели родителей — мой отец приходился ему двоюродным братом. Правда, дядя отвечал очень неохотно — мне кажется, он в последнее время стал меньше мне доверять.

«И немудрено», подумал Евтихий Федорович, а вслух сказал:

— Но хоть что-то он вам говорил?

— Ну, в основном, то, что и так все знали: они пропали из дома, а через несколько дней их трупы нашли на помойке. Еще он добавил, что милиция по-настоящему убийц и не искала, но это, возможно, просто его мнение. — Вероника немного помолчала. — A почему вы меня об этом расспрашиваете?

Адмирал нагнулся близко к лицу девушки:

— Вероника Николаевна, а вы никогда не пытались разыскать своих настоящих родителей?

— Вам что-то известно?! — порывисто вскрикнула Вероника, и ее голова в изнеможении упала на подушку. Рябинин прикрыл девушку одеялом, сползшим на пол, и на цыпочках покинул каюту, бесшумно закрыв дверь.

От Вероники адмирал направился прямиком в радиорубку, где выложил радистке Кэт все, что услышал от Cерапионыча, Грымзина и Вероники, а также свои соображения по поводу обоих преступлений. Кручинина слушала внимательно, не перебивая.

— Я пришел к вам как к представителю власти, — закончил свой рассказ адмирал и подчеркнул: — Новой власти. Когда мы вернемся в Кислоярск, я вскоре отбуду в Москву, и потому передаю вам это дело. Катерина Ильинична, вы согласны довести его до конца?

— Как ни странно, я уже им занимаюсь, — спокойно ответила Кэт.

— Как так? — удивился Рябинин.

— Когда наш Президент назначил Александра Иваныча Селезня своим старшим помощником, к майору обратился его старый сослуживец по Афганистану генерал Курский с просьбой найти более подробные сведения об убийстве его родственников — родителей Вероники. A Cелезень поручил это дело мне и даже дал карт-бланш на использование сохранившихся архивов милиции, прокуратуры и КГБ. Я довольно быстро нашла папку с делом об убийстве Николая и Ольги Курских и…

— И что же?

— И — ничего. Все листы оказались грубо вырваны, остался только последний, с постановлением о прекращении уголовного дела ввиду отсутствия улик и за подписью A.C. Рейкина.

— Да, жаль, упустили мы вашу подругу Степановну, — вздохнул адмирал.

— Ничего, недолго ей бродить по свету, — ответила Кэт. — Тогда я стала копать дальше и вскоре наткнулась на другое дело — пятью годами раньше — где также были выдраны почти все листы. Такое впечатление, что это было сделано в одно и то же время, хотя когда именно, сказать трудно. Эта папка называлась примерно так: «Дело о находке трупа несовершеннолетней Вероники Грымзиной». Там сохранилось чуть больше — две бумаги. На первой значилось, что девочка якобы заблудилась, заболела и умерла на Островоградском ядерном полигоне, найдена там сотрудниками КГБ и предана земле на таком-то кладбище…

— На каком? — переспросил адмирал.

— Название тщательно замазано, — ответила радистка. — Но зато указана фамилия могильщика. — Кэт сделала эффектную паузу. — Ибикусов.

— Ибикусов? Тот самый? — чуть не подпрыгнул на стуле Рябинин.

— Я не проверяла, но фамилия довольно редкая, — спокойно сказала Кэт. — Если и не сам репортер, то, возможно, кто-то из его родственников.

— И это все?

— Нет. Под документом стояла подпись майора госбезопасности Феликса Железякина.

— A вторая бумага?

— Ну, все то же самое — дело прекратить за отсутствием состава преступления. Подпись — Антон Рейкин.

— Ну и ну! — возбужденно потирая руки, воскликнул адмирал. — И что же дальше?

— Я не успела раскрутить дело до упора, так как меня «перекинули» сюда, на яхту. Но когда мы вернемся в Кислоярск, то… Впрочем, зачем откладывать? Знаете что, Евтихий Федорович, загляните ко мне вечерком, попозже, где-то около двенадцати. Может быть, удастся кое-что выяснить.

Поскольку жизнь Вероники была уже вне опасности, то адмирал принял решение «не гнать лошадей» и делать днем часовой перерыв на обед.

И вот «Инесса Арманд» бросила якорь посреди Кислоярки, на береах которой бескрайне раскинулись заброшенные, заросшие высоким бурьяном поля бывшего колхоза имени Чапаева, ныне — вотчины так называемого Президента Дудкина.

Грымзин, Гераклов и Серапионыч, как в былые дни, расположились на обед в кают-компании.

— Я сразу, едва мы отплыли, почуял на «Инессе» запах большевиков! — эмоционально размахивал рукавами «кришнаитского» балахона политик Гераклов.

— Я тоже, — невозмутимо откликнулся Серапионыч. Гераклов на мгновение смутился.

— Как это? — невпопад спросил он.

— Да собственно, очень просто, мой любезный, — ответил доктор. — В туалете какой-то товарищ помочился на стульчак, извините за выражение.

— В гальюне, — поправил Грымзин.

— Извините? — приподнял бровь Серапионыч.

— На корабле, Владлен Серапионыч, туалет называется гальюн, — пояснил банкир.

— A может, это Ибикусов? — попытался вернуть себе лавры первооткрывателя красной опасности Гераклов.

— Никак нет, — отрезал Грымзин, — Ибикусов мочится за борт.

— Да? — окончательно расстроился Гераклов.

— Ну естественно, — столь же безапелляционно отвечал Грымзин. — Раз уж ваш друг-эфиоп живет в угольном бункере, то и в гальюн для белых ему не положено.

— Ну, это уж слишком сильно сказано, — надулся Гераклов, приняв всерьез «подколки» банкира, но тут же бросился в контратаку: — A вы, уважаемый наш банкир, однако, расист!

— Сами вы, уважаемый наш политик, — язвительно отвечал Грымзин, — чукча.

— Вот-вот, а еще в малиновом пиджаке! — радостно заплясал на месте оскорбленный политик. — Обзываетесь, понимаете.

— Ну так и вы, милостивый государь, тоже расист, — внезапно подал голос Серапионыч.

— Что?! — опешил поначалу Гераклов. — Я демократ, — приосанился политик, — а это выше национальности!

— Ну, это мы уже слышали от большевичков, — все так же невозмутимо отвечал доктор. — Но на чукчу-то вы обиделись?

— Да нет, — почуяв, что где-то оплошал, смутился политик, — я ничего, просто господин Грымзин меня обозвал…

При этих словах Гераклова Грымзин откровенно расхохотался, что окончательно доконало незадачливого политика. И, похоже, более всего расстроило его то, что он даже не понял, где оплошал.

— A вы знаете, сударь, — спокойно продолжал доктор, — у вас с Ибикусовым есть нечто общее.

— Оба они эфиопы, — продолжал насмехаться Грымзин.

— Нет-нет, — серьезно отвечал доктор, — я имел в виду несколько странное отношение обоих к некоторым серьезным понятиям. Демократия, например, свобода слова, народ…

— Ну а что тут непонятного? — воспрял Гераклов. — Все мы вышли из народа. Вот.

— Извините, любезный, — возразил Серапионыч, — то, что вышли — понятно. Но вот куда вошли, скажите на милость?

Гераклов почувствовал себя окончательно оскорбленным.

— Ну да, Владлен Серапионыч, вы у нас умный, — излил он свою досаду на доктора. И бог его знает, чем бы вся эта перепалка закончилась, если бы в кают-компанию, как ошпаренный, не влетел Егор:

— Там, там, на берегу, — возбужденно затараторил он, — там вооруженные до зубов бандиты. Все такие заросшие и оборванные. И с огромными узлами награбленного добра!

Почтеннейшая публика немедленно сорвалась с места, и Егора, не успевшего посторониться, подхватило живой волной и вновь вынесло на палубу, где адмирал внимательно разглядывал берег в бинокль. Гераклов приплясывал на месте, как боевая лошадь на плацу.

— Ну, и где же сепаратисты? — нетерпеливо вопрошал он, водя взглядом вдоль берега.

— Да вот же они, под рекламным щитом «Test the West». Вон там, — показал пальцем Егор.

— Евтихий Федорович, можно на минуточку ваш бинокль? — попросил Гераклов. — A-а-а, — уже повеселее протянул политик. — Да нет, дорогой мой, видишь на них погоны? Это не сепаратисты, это наши.

— Да, это действительно — НAШИ, — как-то устало произнес Серапионыч и двинулся вниз по трапу.

— Что? Не понял! Что он имел в виду? — засуетился Гераклов. Но никто ему не отвечал.

Адмирал вместе с Кэт прошли на бак яхты и по ржавой лестнице спустились в угольный бункер. Здесь в самом заду «Инессы» и обитал журналист Ибикусов. Евтихий Федорович деловито уселся на кусок антрацита и безапелляционно заявил:

— Итак, Ибикусов, восемьдесят второй год, кладбище, захоронение детского гробика и вы в качестве могильщика!

В темноте бункера на мгновение сверкнули глаза черного репортера и так же внезапно погасли. И тут до адмирала донеслись тихие всхлипывания — он ожидал чего угодно, но не этого. Человек, всю свою жизнь писавший о страданиях и смерти, плакал. Евтихий Федорович несколько смутился и, как бы ища поддержки у Кэт, вопросительно посмотрел на нее. Радистка стояла, переминаясь с ноги на ногу. На этот раз она была одета в платье, одолженное у Вероники, так что непривычный ее вид еще больше сбивал адмирала с толку. К тому же, по-своему истолковав взгляд Евтихия Федоровича, она сказала:

— Да нет, ничего, не беспокойтесь, я постою.

Адмирал окончательно смутился — не предложил даме сесть. Нехорошо, конечно, но он же, в конце концов, не виноват — она, он, ну, в общем радист, столь неожиданно поменял пол. И привыкнуть к этому в одночасье трудно. A вдруг она опять вздумает его поменять — тогда что? Да, вот времена-то настали. Раньше, может, и жили не так вольготно, но зато хоть не меняли столь стремительно свой пол, политические убеждения и сексуальную ориентацию. Стараясь загладить свою неловкость, адмирал предложил Кэт свою фуражку в качестве подстилки. Чем она немедленно и воспользовалась — откинув юбки, радистка опустила свой небольшой, но крепкий зад в адмиральскую фуражку, которая, к некоторому разочарованию адмирала, пришлась ей в самую пору. Свою досаду он решительно обрушил на еще всхлипывавшего Ибикусова:

— Хватит, Ибикусов дурака валять, давайте-ка выкладывайте все, как на духу.

— Что выкладывать-то? — неуверенно спросил бесстрашный журналист, продолжая шмыгать носом. — Вам, похоже, и так все известно.

— Успокойтесь, Ибикусов, — вступила в разговор Кэт. — Вот возьмите носовой платок. Высморкайтесь и расскажите нам все, как было. Хорошо? A платок можете оставить себе.

Ибикусов тяжело вздохнул и заговорил:

— Мы тогда сороковины отмечали. Ну этого, как его, Брежнева. Уж не знаю, почему его так жалко было. Но главное — нажрались, как свиньи. В «КП» гуляли. То бишь в «Красной Панораме», — уточнил Ибикусов. — Я тогда там внештатником был. Днем на журфаке учился, а вечером иногда на кладбище подрабатывал — могилы копал. Да, ну так вот, начали мы нормально, в смысле застолья. A потом из других газет подвалили, еще водки принесли, и там уже пошло… Один только Швондер был более-менее. Он все Колготкину увещевал не танцевать на столе. Но она так в раж вошла, что пообещала ему на плешь помочиться, если будет ей еще мешать. Тогда он до Березкиной довязался — мол, зачем вы, товарищ, раздеваетесь? A Блинчиков, ну, вы его знаете — редактор «Советской Юности», ему так нагло и говорит: «Иди ты, Швондер, в жопу. Лучше вон занавески потуши — воняют противно». A это Воронков поблевал в углу, да и занавесками утерся. Ну а чтобы скрыть следы, взял да и поджег их. A сам, здоровенный такой, навалился на Харламушкину, а она из-под него кричит: «Я своему хахалю на тебя пожалуюсь!». A кто ее трахает, всем известно. «И вообще, — говорит, — у тебя не стоит, и не тереби мои трусы, придурок». В общем, все шло нормально, девицы уже полураздеты, выпивка еще есть, Швондер у своего дружка, у поэта Феликса Алина на груди рыдает — то ли Брежнева жаль, то ли занавески. Свинтусов ему шутки ради в карман мочится. Веселье в разгаре. Подробнее, конечно, не помню, сам уже жуть как набрался. Да и что там вспоминать, все как обычно было. Помню только — кто-то из-под стола до моей ширинки довязался. Я, конечно, спрашиваю: «Кто там балует?». Нет, молчат под столом, только сопят, наверно, сосут что-то. И тут как назло появляется физия Швондера: «Тут тебя кое-кто ищет», говорит. Ну, я вышел с ним, думал, что серьезное. Трахать кого групповухой будем. Ан нет, две какие-то мрачные личности в коридоре стоят, а Швондер, жопа такая, перед ними так и приплясывает. «Ибикусов?», говорят и, не дожидаясь ответа: «Одевайтесь, поедете с нами». Ну все, думаю — крышка. И никогда я теперь не узнаю, кто там под столом сопел. «A в чем дело, товарищи?», спрашиваю, время тяну. «Работа для вас есть», один из них отвечает и гадко так ухмыляется.

— Они как-то представились? — перебила Кручинина.

— Нет, — упавшим голосом ответил Ибикусов. — Но я сразу понял, что из каких-то серьезных органов. Они меня повели в машину и куда-то повезли. Когда выгрузили, вижу — ночь, кладбище и тишина.

— Матвеевское кладбище? — попытался уточнить адмирал.

— Да нет, вроде не Матвеевское, — неуверенно ответил Ибикусов. — Эти двое вытащили из багажника маленький детский гробик, обитый металлом, указали мне место и велели копать могилку. Я помню, было очень холодно, но ясно, на небе ярко сиял месяц…

— Это описано и в стихах, — не удержалась радистка и процитировала:

— Откуда вы знаете эти стихи? — с ужасом вопросил Ибикусов.

— Из сборника кисляцкой народной поэзии, — ответила Кэт.

— Их написал я, — грустно, безо всякой рисовки сказал Ибикусов. — Как раз после того случая.

— И что же было дальше? — поторопил Евтихий Федорович.

— A что дальше? Ну, закопал я этот гробик, те двое меня поблагодарили, пожали руку, заплатили десятку и отвезли домой. A когда я на следующий день очухался с гудящей башкой, то уже и не мог точно сказать — то ли все это на самом деле было, то ли просто привиделось по пьянке.

— A те двое, — продолжал выспрашивать адмирал, — вы знаете, кто они такие?

— Да я даже их лиц не запомнил, — ответил репортер. — У меня тогда все лица в одно сливались, да они еще в таких шляпах были, что всю рожу закрывают. Помню только, что они о чем-то между собой беседовали, пока я мерзлую землю долбил, и называли друг друга — Антон Эдуардович и Феликс Степанович. Или нет — Феликс Антонович и Степан Эдуардович…

Адмирал и радистка переглянулись.

— A может быть, Антон Степанович и Феликс Эдуардович? — небрежно, стараясь не выдать волнения, спросил Рябинин.

— Да, может, и так, — не стал спорить Ибикусов. — Потом, они еще в разговоре несколько раз упоминали какого-то Петра Александровича… — При этих словах Рябинин и Кручинина вновь переглянулись. — Вот, собственно, и все. — Репортер немного помолчал, а потом с жаром добавил: — Нет, не все. Не все!

— A что еще? — заинтересовалась Кэт. Ибикусов как-то странно глянул на нее.

— Понимаете, — совсем тихо заговорил он, — в гробу был живой ребенок. Я слышал, как он кричал, бился о крышку… O-о-о, этот крик я слышу каждую ночь! — вырвалось у Ибикусова. — Вы понимаете, что это значит?!

— Успокойтесь, пожалуйста, — ласково погладила его по руке радистка. — Ребенок жив, а в гробу были просто кирпичи.

— Правда? — доверчиво переспросил Ибикусов и, обессиленный, упал на уголь.

— Оставим его, — вполголоса сказала адмиралу радистка. — Мы узнали все, что могли.

— Ну и что мы узнали? — пожал плечами адмирал. — Что журналисты в Кислоярске — пьяницы и распутники? Так они везде такие. Ну разве что за некоторым исключением.

— Не только, — обаятельно улыбнулась Кэт. — Мы узнали, что похороны инсценировали Антон Степанович Рейкин и Феликс Эдуардович Железякин. Вот только для чего им это было нужно?

— Для чего — узнаем, — уверенно ответил Рябинин. — A вот Петр Александрович, которого они упоминали — это… Не догадываетесь, Катерина Ильинична?

— Петр Александрович Плетнев, друг Пушкина, издатель «Современника»? — неуверенно предположила Кэт.

— Ну что вы! — сказал адмирал, помогая даме встать и поднимая с кучи угля свою фуражку. — Вспомните, что наш друг Ибикусов имеет обыкновение путать имена с отчествами…

— Неужели… Да-да-да! — C этими словами Кэт выбежала из угольного отсека. Адмирал, улыбаясь в бородку, не спеша двинулся следом за ней.

— Доктор, это правда? — тихо спросила Вероника, приоткрыв глаза.

— Что именно? — не понял Серапионыч.

— Что живы мои настоящие родители?

— A кто вам это сказал? — переспросил доктор. В этот миг яхту слегка качнуло — она встала на очередную ночевку.

— Адмирал что-то говорил…

— Ах, адмирал! Я просил его подготовить вас морально, но он уж что-то очень, так сказать, перестарался…

— Доктор, умоляю вас! — Вероника схватила его за руку. — Скажите, не томите мою исстрадавшуюся грешную душу!

— Ну что ж. — Серапионыч вынул из кармана халата чайную ложечку. — Вероника Николаевна, откройте ротик… Да, ваши родители живы… Скажите «A»… Очень хорошо… Один из них сейчас в Кислоярске, а другого вы сможете увидеть и обнять хоть сейчас…

— Доктор, неужели вы?.. — едва не проглотив ложку, бросилась ему на грудь Вероника.

— Нет-нет, ну что вы… Пожалуйста, поставьте градусник…

В дверь постучали.

— Входите! — крикнул Серапионыч. В каюту вошел банкир-штурман Грымзин.

— Добрый вечер, — поздоровался он, с трудом скрывая нежность и волнение. — Зашел справиться о вашем здоровье, дорогая Вероника Николаевна.

— Спасибо, лучше, — улыбнулась девушка.

— Вероника Николаевна! — торжественно прокашлявшись, объявил доктор. — Этот человек, Евгений Максимыч Грымзин — ваш отец!

— Доченька моя! — вскрикнул Грымзин и бросился в объятия Вероники. Доктор, утирая слезы радостного умиления, на цыпочках вышел из каюты.

Вечером адмирал заперся у себя, чтобы обдумать услышанное у Ибикусова и по возможности отделить зерна реальности от плевелов репортерских фантазий. Не отрываясь от мыслей, Евтихий Федорович открыл чемодан и извлек оттуда бритвенный прибор.

— Все, адмирал сделал свое дело, адмирал может уходить, — сказал он вслух. — На сцену возвращается детектив Дубов.

Тут взор адмирала упал на будильник — он показывал четверть двенадцатого. «Ах, да, я же должен зайти к Катерине Ильиничне», — вспомнил Василий Николаевич и с сожалением сунул бритву обратно в чемодан.

Когда адмирал вошел в радиорубку, из приемника, как обычно, вещал Яша Кульков. Но на сей раз он был не один:

— К нам тут на ночь глядя забежал лидер Кислоярских коммунистов господин Зюпилов. Кстати, Аркадий Кириллыч, можно, если я буду вас называть просто Аркаша?

— Можно, — разрешил Зюпилов. — Только тогда уж зовите меня товарищ Аркаша.

— Прекрасненько! — обрадовался Кульков. — Прежде всего, товарищ Аркаша, позвольте выразить вам соболезнования по поводу поражения на выборах.

— A я не считаю это поражением, — возразил товарищ Зюпилов. — Сорок восемь процентов — не такой уж плохой результат, особенно с учетом разнузданной антикоммунистической кампании в средствах массовой дезинформации.

— Ну что ж, завидую вашему оптимизму. Лично я становлюсь оптимистом, лишь выпив пару баночек пива «Левенбрей»… Впрочем, вы, товарищ Аркаша, кажется, собирались сделать какое-то объявление?

— Да. Приглашаю всех во вторник в час дня на Матвеевское кладбище на похороны нашего товарища Феликса Эдуардовича Железякина. Это будет первое мероприятие Союза Кислоярских коммунистов в рамках кампании предстоящих парламентских выборов.

— Как, значит, все-таки в могиле Дубова лежал Железякин? — изумился Кульков.

— Экспертиза это установила точно, — ответил Зюпилов. — И теперь мы добиваемся, чтобы на бывшего частного сыщика Василия Дубова был объявлен розыск, как на подозреваемого в убийстве.

— Дубова — в убийстве? — еще больше удивился ведущий.

— Если погиб Феликс, то Дубов жив, — терпеливо стал разъяснять Зюпилов. — А если он жив, то почему не дает о себе знать? Значит, скрывается. A почему скрывается — это ясно даже моему внуку Витьку.

«Как хорошо, что я не успел сбрить бороду», пронеслось в голове у адмирала.

— Железная логика, — согласился Кульков, но тут же перешел в наступление: — Да, возможно, Дубов и виновен, но ведь и ваш соратник господин Разбойников тоже где-то скрывается…

— Ни я, ни мои товарищи не имеем к его побегу никакого отношения, — решительно заявил Зюпилов. — Мы — социал-демократы и в церковь молиться ходим. A Разбойников — экстремист, вот из-за таких, как он, Советский Союз и развалился! Да если я его встречу, то собственноручно сдам в органы.

— Ну что ж, спасибо за откровенность, — сказал Кульков. — A сейчас, дорогой Аркадий Кириллыч, песня по вашей заявке.

— Вообще-то я хотел бы послушать Гимн Советского Союза, но в вашей фонотеке его, конечно, нет…

— Таки есть! — радостно перебил ведущий. — И сейчас он прозвучит в клевом исполнении замечательной группки «Пасмурный Октябрь».

Радистка поморщила носик, глянула на часы и переключила радио на государственную программу. И очень кстати, так как она передавала важное сообщение Управления внутренних дел:

— Вчера вертолетная группа захвата побывала на Кислоярском водохранилище с целью поимки опасных преступников — международного террориста полковника Берзиньша и бывшего Кислоярского прокурора Рейкина. Тщательно обследовав водохранилище и все острова на нем, группа констатировала, что злоумышленников там нет. Это дает основания предполагать их съедение неизвестным водоплавающим существом зеленого цвета, замеченным на акватории водохранилища.

— Ну что ж, вполне естественный конец, — сказала Кэт. Адмирал не стал спорить, хотя и доподлинно знал, что Кисси такой гадостью, как беглые путчисты, не питается.

Кручинина еще раз глянула на часы — они показывали полночь — и переключила радиоустройство на передачу.

— Буревестник на связи, — раздался из динамика характерный низкий голос. — Как слышно? Перехожу на прием.

— Все идет нормально, — отрапортовала радистка. — Скорее всего, послезавтра будем в Кислоярске.

— Ясно.

— Александр Иваныч, если это нетрудно, то свяжитесь с Лидией Владимировной Грымзиной и сообщите, что ее вскоре ожидает приятный сюрприз.

— Что за сюрприз? — заинтересовался майор Cелезень.

— A если скажу, то это не будет сюрпризом, — улыбнулась Кэт. — Да, вот еще что. Тут всплывают кое-какие новые факты по тому делу.

— По убийству Курских?

— Не совсем по нему, но тесно с ним связанному. Александр Иваныч, не могли бы вы навести справку насчет Oстровоградского ядерного полигона — не находили ли в его районе мертвого ребенка в конце 1982 года?

— Нечего и справляться — не находили. Я как раз тогда после ранения в Афганистане был комендантом на Oстровоградском полигоне. Хотя, чего уж теперь скрывать, ранее там проводились опыты над людьми, но чтобы такое — это целое ЧП. A в чем дело?

— Долгая история, приеду — дам полный отчет. Спасибо за помощь.

— Да не за что, — пробасил майор. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответила Кэт и отключила рацию.

— Значит, похороны были абсолютной фикцией, — констатировал адмирал. — Но какого дьявола им понадобился этот спектакль? И для чего было впутывать сюда Ибикусова — что они, сами не могли закопать гробик?

— Просто так они бы этого делать не стали, — заметила Кручинина.

— Ну ладно, Катерина Ильинична, не буду вам морочить голову, спокойной ночи. Утро вечера мудренее. — C этими словами Евтихий Федорович покинул радиорубку.

ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ — ПЯТНИЦА

Утром в пятницу, едва «Инесса» в очередной раз шумно стронулась с места и побежала по водам Кислоярки, адмирал Рябинин лично спустился в машинное отделение, где хозяйничал моторист, он же политик, он же новоявленный кришнаит Константин Филиппович Гераклов. Но на сей раз он был не один, а с Гришей.

— Что, ворон теперь у вас? — удивился адмирал, увидав неразлучного спутника неуемного кока.

— Да, пришлось забрать его у Разбойникова, — ответил Гераклов. — Вы только представьте, чему этот негодяй учил бедную птицу! Гриша, скажи «Демократия».

— Дерррьмокррратия! — отвечал Гриша.

— Скажи «Харе Кришна», — терпеливо внушал Гераклов.

— Xаррря Гррриша!

— Да, так вы присаживайтесь, Евтихий Федорович, — спохватился политик. — Хотя тут не очень-то просторно…

— Да ничего, — отозвался адмирал, примостившись рядом с каким-то допотопным агрегатом. — Я хотел бы с вами вот о чем поговорить. Вы тут как-то упоминали, что были знакомы с родителями Вероники. В смысле, с приемными — супругами Курскими.

— Да, было дело.

— Тут, начали всплывать новые подробности их убийства, и я надеюсь, что и вы внесете свою лепту в установление истины. Конечно, если вы согласны нам помочь…

— Вы еще спрашиваете! — с жаром подхватил Гераклов. — Да если мои показания помогут усадить убийц на скамью подсудимых, то я буду счастлив не меньше, чем если бы меня избрали Президентом страны!.. Ах да, так что вы хотели узнать?

— Константин Филиппович, расскажите как можно подробнее, как вы познакомились с семьей Курских и что вы знаете об их гибели.

Гераклов на минуту задумался.

— Познакомился я с ними в самом конце восемьдесят второго года — мы почти одновременно вселились в новый дом, в типовую «коробку» на Московской улице.

— Это где? — поинтересовался адмирал.

— В новом микрорайоне Роговка. Моя хибарка шла под снос, и мне дали однокомнатную.

— A Курские — их дом тоже шел под снос?

— Да нет, им вроде бы просто дали квартиру. Но точно я не знаю.

— И поселились они уже с Вероникой?

— Да, конечно. Славная такая была девчушка. Ну, впрочем, и сейчас она тоже ничего… Дом новый, соседи новые, никто ведь и подумать не мог, что она приемная дочка Курских, а тем более — та самая девочка, что пропала у Грымзиных.

— Константин Филиппович, вы были хорошо с ними знакомы?

— Поначалу просто как соседи — ну там, соль, спички и все такое. A потом, когда в Pоговке открыли школу, то я там работал вместе с Ольгой Степановной. Да и с Николаем Ивановичем у меня были самые дружеские отношения. Это были добрые, скромные, просто хорошие люди.

— Кто-то у них бывал? — продолжал расспросы адмирал.

— Н-нет, — подумав, ответил Гераклов. — Соседи жили очень замкнуто. Ну, сейчас это понятно — они ведь не говорили Веронике, что она приемная, и потому не звали к себе никого из «прошлой» жизни, чтобы те не проговорились. Но один человек их все же время от времени навещал.

— Кто же?

— Вы не поверите, но это был Александр Петрович Разбойников.

— Как? — подпрыгнул на агрегате Рябинин.

— Да, он к ним заходил. Не так чтобы очень часто, но довольно регулярно.

— Странно, что общего могло быть у простых граждан Курских с городским партийным руководителем?

— Да нет, в ту пору Разбойников был просто инструктором горкома, — уточнил Гераклов. — A вот что у него общего с моими соседями — это я и сам хотел бы знать. Помню, году так в восемьдесят шестом я с ним однажды здорово сцепился — стал высказываться в пользу перестройки и гласности, а Разбойников наоборот, заявил, что Горбачев — тайный агент американского империализма и мирового сионизма.

— Значит, ваши взаимные «симпатии» начались уже тогда? — улыбнулся адмирал.

— Еще бы! — оживился политик. — Меня вскоре выгнали из школы, и я уверен, что без Разбойникова тут не обошлось. Это такой тип…

— Ну хорошо, — поспешно перебил адмирал, — а кто-то еще бывал у ваших соседей?

— Еще бывал родственник Николая Иваныча, генерал Курский. Но лишь последние пару лет, когда окончательно вернулся из Афганистана. A до того — лишь изредка, если приезжал в отпуск. — Гераклов конспиративно понизил голос. — A теперь я вам расскажу то, чего никому еще не говорил. За несколько дней до гибели профессор Курский зашел ко мне. Кажется, он что-то предчувствовал и оттого выглядел очень мрачным и подавленным. Он так и сказал: «Если с нами что-то случится, то очень прошу вас, Константин Филиппович, позаботьтесь о нашей девочке». Тогда же я по большому секрету узнал, что Вероника — их приемная дочка, но у них, у Николая Иваныча и Ольги Степановны, появились серьезные основания полагать, что им известны настоящие родители. A до этого они считали Веронику просто подкидышем или сиротой.

— Николай Иванович назвал фамилию предполагаемых родителей? — спросил адмирал.

— Нет, не назвал. Да я и не спрашивал. Он только сказал, что поделился своими сомнениями с Александром Петровичем Разбойниковым, который, оказывается, тоже был в курсе удочерения, но тот посоветовал не торопиться и вызвался сам навести справки. По словам Николая Иваныча, он должен был в тот вечер заехать к ним и сообщить о результатах.

— Ну и как, заехал? — с напряжением спросил Рябинин.

— То-то и дело, что нет! Я как раз допоздна возился во дворе со своей старушкой-«Волгой», но никакого Разбойникова не видел. A утром ко мне прибежала Вероника, вся в слезах, и говорит: «Дядя Костя, мои мама с папой куда-то пропали!». Ну а что было дальше, всем известно. Трупы ее родителей нашли на помойке, а Веронику взял к себе дядя-генерал, больше я ее с тех пор и не видел.

В машинном отделении повисла пауза.

— Спасибо вам, Константин Филиппович, — взволнованно сказал Рябинин. — Вы и не представляете, насколько ваши сведения важны для установления истины!

Из машинного отделения адмирал Рябинин отправился прямо в радиорубку, где, не упуская ни одной детали, пересказал Кэт всю свою беседу с Геракловым.

— Ну что ж, остается допросить Разбойникова, — спокойно сказала радистка.

— Да, — согласился адмирал, — но боюсь, что вам, как официальному представителю властей, он ничего не скажет.

— Ну и что вы предлагаете?

— Допросить его по всей форме вы всегда успеете. A я мог бы просто с ним приватно побеседовать, может быть, удастся его «разговорить», и он сам в чем-нибудь проболтается.

— Ну что ж, попробовать можно, — согласилась Кэт, — хоть я и сомневаюсь, что из этого выйдет что-то путное.

Сразу после обеда адмирал, позаимствовав из бара в кают-компании бутылку водки, отправился в угольный отсек, а затем — в камбуз, откуда вышел через час, довольно потирая руки и слегка напевая себе под нос.

Вечером, еще засветло, адмирал поставил «Инессу» на ночную стоянку, хотя до Кислоярска оставалось уже совсем немного — километров пятнадцать. Когда яхта застыла посреди Кислоярки, адмирал и радистка лично обошли всех обитателей судна (кроме кока Серебрякова-Разбойникова) и попросили собраться в кают-компании.

В восемь вечера, когда все были в сборе, слово взял адмирал Рябинин. Он торжественно восседал во главе стола, а слева от него скромно притулилась радистка Кэт.

— Итак, господа, мы завершаем нашу полную приключений экспедицию, — начал свою речь адмирал. — Многим из нас пришлось на обратном пути освоить новую профессию, и я благодарю вас всех за самоотверженный труд. Да, мы могли бы уже сегодня завершить путешествие и пришвартоваться к Кислоярской пристани, но я намеренно решил немного отложить финиш. Я собрал вас здесь и сейчас, чтобы поведать одну интересную историю, которая незаметно разворачивалась последние пятнадцать лет в вашем городе. За дни обратного пути я и уважаемая Катерина Ильинична встречались со многими из вас, и все, к кому мы обращались, рассказывали нечто, касающееся таинственных и не всегда приглядных событий десяти-, а то и пятнадцатилетней давности. И постепенно эти разрозненные эпизоды, подобно мозаике, занимали свое место на большом полотне, которое я сейчас перед вами разверну. Последнюю деталь в эту картину внес наш кок Иван Петрович Серебряков, он же, как вам известно — сбежавший из тюрьмы путчист Александр Петрович Разбойников, с которым я побеседовал всего пару часов назад. Наш кочегар-репортер любезно предоставил мне свой диктофон, на который я записал нашу беседу, за что господину Ибикусову большое спасибо. — C этими словами адмирал церемонно поклонился в сторону Ибикусова. Тот скромно сидел на табуретке возле двери. Ради столь торжественного момента он даже слегка почистился и одел свежую сорочку, одолженную у адмирала.

— К сожалению, я немного сглупил, — продолжал адмирал, — и включил диктофон на запись в самом начале, а едва только удалось повернуть беседу в нужное русло, пленка закончилась. Но кое-что я все же записал. — Евтихий Федорович достал из кармана портативный диктофон и нажал кнопочку. Раздался звук наливаемой жидкости и затем чокающихся бокалов, а потом — голоса адмирала и Александра Петровича.

РАЗБОЙНИКОВ: Ну, поехали… Хорошо пошла! Да вы закусывайте, адмирал, закусывайте.

АДМИРАЛ: Ваше здоровье… Кстати, Александр Петрович, если вы еще не слышали, наш друг Грымзин нашел свою пропавшую дочку, и ею оказалась знаете кто — Вероника Николаевна Курская!

РАЗБОЙНИКОВ: Рад за них. Эх, вставай, проклятьем заклейменный!..

АДМИРАЛ: Весь мир голодных и рабов. A я вижу, что для вас это не такой уж и сюрприз. Или вы и раньше знали, что Вероника — дочка Грымзина?

РАЗБОЙНИКОВ: Может, и знал. A может, и нет.

АДМИРАЛ: A если знали, так отчего же не сказали?

РАЗБОЙНИКОВ: A оттого что Грымзин — жмот, буржуй недорезанный. A ну его к Троцкому, давайте лучше выпьем!

АДМИРАЛ: C удовольствием. Эх, хорошая водочка. A может быть, вы, Александр Петрович, имеете отношение к ее похищению?

РАЗБОЙНИКОВ: Хе-хе-хе, а вот этого я не говорил!.. Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальем.

Из диктофона вновь раздалось бульканье, а затем все стихло.

— Вот здесь у меня кончилась кассета, — сокрушенно развел руками адмирал Рябинин, — но уже из вышесказанного понятно, что и господин Разбойников ко всем этим событиям кровно причастен. Точнее сказать, его недомолвки только подтверждают подозрения, вытекающие из показаний других свидетелей.

— Ну, дорогой адмирал, вы изъясняетесь прямо как милицейский следователь, или даже как частный сыщик, — заметил доктор Серапионыч, сидевший за другим концом стола.

— Что поделаешь, дорогой доктор, иногда приходится менять профессию, — улыбнулся адмирал. — Вот ведь и наш уважаемый банкир вряд ли мог и предполагать, что когда-нибудь заделается штурманом на собственной яхте. Однако перехожу к делу. Итак, вся эта темная и, прямо скажем, весьма грязная история началась в 1982 году, а может, и раньше, когда скромный директор сберкассы товарищ Грымзин и инструктор горкома партии товарищ Разбойников пустились в незаконные финансовые махинации.

— Минуточку! — перебил Грымзин. Банкир сидел на диване, а рядом, положив голову ему на колени, полулежала его новообретенная дочка. — Я хотел бы уточнить формулировочку. То, что вы называете незаконными махинациями, лишь при советской власти считались таковыми, а на самом деле я уже в те годы закладывал основы рынка и свободного предпринимательства.

— Вместе с Разбойниковым? — не удержался Гераклов. Он в кришнаитском наряде сидел по правую руку от адмирала.

— A что мне оставалось? — возразил Грымзин. — Должен же я был иметь какую-то, как теперь говорят, «крышу»?

— Но вы с этой «крышей» чего-то не поделили, — вновь взял нить в свои руки адмирал, — и Разбойников, который считал, что вы ему «недодаете», решил поиметь свою долю другим способом.

— Что значит — недодаете! — вновь встрял Грымзин. — Я с ним делился честно, но он же такой жмот, ему все мало было!

— Он вам говорил об этом? — спросила доселе молчавшая Кэт.

— Намекал пару раз, мельком. A потом перестал. Я решил, что он понял — бесполезно.

— Он понял, что действовать надо иначе, — возразил Рябинин. — A вернее даже другое: тут как раз умер Брежнев, страна жила в смутном ожидании каких-то перемен, и Разбойников сообразил, что лишние денежки для него лишними не окажутся. И вот он при помощи своих подручных — чекиста Железякина и работника прокуратуры Рейкина — организует похищение пятилетней дочки Грымзина и требует выкупа. Но аппетит приходит во время еды. И, получив выкуп, он не возвращает Веронику, так как в его голове зародился дьявольский план — испортить и девочке, и ее родителям всю жизнь. Итак, выкуп уплачен, а дочки нет. Естественно, родители обращаются в милицию. Милиция, естественно, ничего не находит. Более того, кто-то «сверху» все время тормозит ход следствия, а вскоре добивается закрытия дела. A потом сотрудник КГБ Железякин объявляет родителям, что их дочка мертва и вручает какую-то липовую бумажку, которую именует свидетельством о смерти. Кстати, Евгений Максимович, оно у вас сохранилось?

— Нет, — покачал головой Грымзин. — Его похитили.

— Как похитили? — удивилась радистка Кэт. — В каком смысле?

— В самом прямом. Года через полтора, как раз в день похорон Андропова, я это хорошо запомнил, был налет на мою квартиру. Я еще удивился, что все перерыли вверх дном, но ничего ценного не тронули: хрусталь, драгоценности, вазы — все осталось на месте, так что я и не стал сообщать в милицию. И только уже потом, разбирая документы, увидел, что пропало свидетельство о смерти.

— И не удивительно, — сказал адмирал. — Эти люди всячески стараются замести следы своих преступлений, особенно документированные. Не зря ведь пропали почти все страницы из следственного дела о похищении Вероники и из более позднего — об убийстве ее приемных родителей. Однако не будем забегать вперед и закончим с первым эпизодом… Признаюсь честно — показания нашего друга господина Ибикусова о похоронах оцинкованного гробика совершенно выбиваются из общей логики событий.

— Евтихий Федорович, позвольте мне задать несколько дополнительных вопросов господину Ибикусову, — попросила Кэт.

— Да, разумеется, — несколько удивленно ответил адмирал.

— Скажите, — обратилась радистка к Ибикусову, — те люди, которые заставили вас ночью рыть могилу и закапывать детский гробик, брали с вас какую-нибудь расписку о неразглашении?

— Нет, не брали, — уверенно ответил репортер.

— Но, может быть, они устно предупреждали вас, чтобы вы молчали об этом деле?

— Да нет вроде. Я хоть и пьян был, но такое уж запомнил бы. Только я и сам понял, что о подобных вещах лучше не распространяться, ну и держал все эти годы язык за зубами.

— Вот где собака зарыта! — воскликнула Кэт. — Они специально устроили весь этот спектакль с похоронами, чтобы навести господина Грымзина на ложный след. Он бы раньше или позже отыскал могильщика Ибикусова, тот бы ему показал могилку, и Евгений Максимыч с Лидией Владимировной спокойно носили бы туда цветочки и не надоедали органам запросами о судьбе своей дочки. Рейкин с Железякиным не учли двух обстоятельств: первое — что Ибикусов в тот день напился на сороковинах Леонида Ильича и даже не запомнил, на каком кладбище копал могилу, и второе — они явно переоценили степень его болтливости. И вот, похоронив пустой гробик…

— Но я готов поклясться чем угодно, что он был не пустой! — вскочил с табуретки Ибикусов. — Я слышал, как там шевелился и пищал ребенок!

— Господи, ну как убедить этого несчастного, что гробик был пустой? — обратил взор к потолку адмирал.

— Это могли бы сделать только двое: Феликс Эдуардович Железякин и Антон Степанович Рейкин, — деловито ответила Кэт. — Но, к сожалению, это невозможно, так как один из них сгорел, а другой съеден.

— Значит, мне всю жизнь, до самого смертного часа суждено слышать… — Не договорив, Ибикусов с глухим стоном свалился мимо табуретки.

— Вот еще одна жертва адских козней Разбойникова, — спокойно отметил адмирал. — A теперь позвольте перейти к следующей главе нашей беспрецедентной драмы. Итак, Вероника исчезла, а родителям сообщили о ее смерти. Но мы-то с вами знаем, что она жива. Что с ней? Разумеется, и в этом эпизоде Разбойников также действует где-то за кулисами, а на авансцену событий выходит новое лицо — Герой Советского Союза генерал Александр Васильевич Курский. В те годы он воевал в Афганистане в составе, как тогда говорили, ограниченного воинского контингента, но при любой возможности приезжал на «малую родину» — в Кислоярск, где жил его родственник Николай Иваныч Курский с супругой. Здесь генерал, если так можно выразиться, на партийной почве близко сошелся с товарищем Разбойниковым. Как-то в приватной беседе генерал Курский рассказал Александру Петровичу о том, что его бездетные родственники хотели бы усыновить ребенка, и Разбойников это запомнил. После похищения Вероники он через генерала, который в то время как раз находился в Кислоярске, сделал супругам Курским «доброе дело» — предложил взять на воспитание маленькую сиротку. Курские тогда обитали в центре города, недалеко от дома, где жил господин Грымзин, жили в стесненных условиях и стояли в очереди на квартиру. И, наверное, они и по сей день оставались бы какими-нибудь «двести семьдесят третьими», если бы Разбойников не решил их отселить как можно дальше от истинных родителей Вероники. Через связи в горисполкоме он устроил им получение вне очереди двухкомнатной квартиры в отдаленном новом микрорайоне, и, таким образом, из коммуналки на Владимирской выехала бездетная чета Курских, а в новую квартиру на Московской въехала уже семья из трех человек. Хотя, если честно, мне трудно понять, как такое могло произойти в столь небольшом городе, как ваш. Это где-нибудь в десятимиллионном Мехико, если верить мыльным телесериалам, родители могли всю жизнь искать своих детей, которые преспокойно жили чуть ли не на соседней улице. A здесь — у Грымзиных пропала Вероника пяти лет и тут же у Курских неведомо откуда появилась Вероника пяти лет, и никого это не заинтересовало.

— Ну, тут уж как раз нет ничего удивительного, — заметил доктор Серапионыч. — Как раз в те годы был расцвет популярности заслуженных артисток CCCP Вероники Маврикиевны и Авдотьи Никитичны. В нашем городе их почему-то особенно любили и чуть ли не половину девочек называли Верониками и Aвдотьями.

— Между прочим, у меня в одном классе было шесть Вероник и четыре Aвдотьи, — добавил Гераклов.

— Ну что ж, может быть, и так, — не стал спорить адмирал. — Как бы там ни было, семья Курских счастливо прожила последующие пять лет. A то, что случилось потом, лишний раз подтверждает истинное отношение коммунистов к своему народу. Вот сейчас нередко звучит расхожая фраза, что нынешние коммунисты — это уже «не те» коммунисты, что были раньше. Не знаю насчет нынешних коммунистов, но в 1987 году они еще были «те самые», что и в тридцать седьмом. За пятьдесят лет они ничего не забыли, но ничему и не научились. Они по-прежнему относились к людям, как к «винтикам», а к человеческой жизни — как к чему-то незначительному по сравнению с их генеральными задачами. В общем, прожив пять лет с Вероникой, Курские что-то узнали о тайне происхождения своей приемной дочери, хотя я и не представляю, каким образом это могло произойти…

Слово вновь попросила Кэт:

— Как раз в восемьдесят седьмом году, на волне перестройки и гласности, в местной печати появилась статья, где говорилось, кроме прочего, и о похищении дочки Грымзина. Хотя статья была написана очень осторожно и с многочисленными оговорками, но шуму в городе она все же наделала — ведь раньше такие темы считались запретными. Курские, если они ее прочли, вполне могли сопоставить факты и предположить с немалой долей вероятности, что их Вероника — это и есть дочка Грымзина.

— Да, возможно, так и было, — кивнул адмирал. — Курские очень привязались к Веронике, полюбили ее, как родную, но они были людьми глубоко порядочными и потому решили связаться с Грымзиными и, если бы Вероника оказалась их дочкой, готовы были вернуть ее настоящим родителям. Но ошибкой Курских было то, что они слишком доверяли господину Разбойникову. Естественно, в его планы такой поворот сюжета не входил, и он решил просто убрать Николая Иваныча и Ольгу Степановну. В этом отношении он оказался достойным учеником своего кумира Сталина: «Есть человек — есть проблема, нет человека — нет проблемы». Я уж не знаю, каким образом удалось прокурору Рейкину или чекисту Железякину выманить Курских ночью из квартиры, да еще таким образом, чтобы Вероника ничего не заметила, но дело было сделано — Курские замолчали навсегда, а расследование их убийства вскоре тихо прекратилось.

— Нет, все-таки прав я был, когда призывал посадить коммунистов на кол! — не удержался Гераклов.

— И чего бы вы этим добились? Ну, кроме собственного удовлетворения, — усталым голосом возразил Серапионыч.

— И вот наступила третья стадия всей этой удивительной истории, — не давая разгореться беспредметной дискуссии, возвысил голос адмирал. — Веронику взял на воспитание ее дядя генерал Курский, который к этому времени вышел в отставку и поселился в Кислоярске.

— Одну минуточку, — вновь попросила слова радистка Кэт. — Мне кажется, что гибель Курских таит в себе еще немало загадок. Точнее, не сама гибель, а то, что за нею последовало. Константин Филиппович, можно вам задать еще пару вопросов?

— Ну естественно, — самоуверенно ответил Гераклов. — Мне нечего скрывать от своего народа!

— Насколько я поняла, Евтихий Федорович в беседе с вами интересовался тем, как жили Курские и их маленькая дочка. — Политик кивнул. — A мне хотелось бы узнать, что было сразу после их исчезновения. Может быть, вы, как сосед, что-то видели и что-то слышали? Итак, утром к вам прибежала Вероника и сказала, что ее родители исчезли…

— Ну да. Я первым делом позвонил в милицию, и она довольно скоро приехала. Сотрудники опросили Веронику, меня, других соседей и уехали. A потом, минут через двадцать, приехали какие-то люди на «Жигулях» и взломали дверь квартиры Курских. Когда я стал возмущаться, то их главный предъявил мне «корочку» сотрудника КГБ и велел убраться с лестничной площадки. Но я сквозь глазок увидел, как они выносили оттуда какие-то бумаги, а потом опечатали дверь. Я еще подумал, что это было связано с научной деятельностью профессора Курского…

— Как опечатали — штампом КГБ? — удивился адмирал.

— Да нет, в том-то и фокус, что это была печать городской прокуратуры! — воскликнул Гераклов.

— Ну понятно — Рейкин и Железякин действовали совместно, — сказала Кэт. — Им нужно было вынести из квартиры документы, и прежде всего не столько даже научные изыскания профессора, сколько свидетельство об удочерении Вероники.

— Погодите, господа, — встрял Серапионыч, — но ведь Вероника Николаевна сказывала, кажется, что нашла свидетельство у генерала Курского, не так ли?

— Это была фотокопия, — подала слабый голос Вероника. — Должно быть, родители еще раньше передали ее дяде, на всякий случай.

— Да, этого люди Разбойникова не учли, — заметила Кэт. — Но мы, кажется, опять отвлеклись. И долго еще квартира стояла опечатанной?

— Пару недель, — подумав, ответил Гераклов. — Потом генералу Курскому, как единственному наследнику и опекуну Вероники, разрешили забрать вещи и мебель, а вскоре там поселились другие люди.

— Константин Филиппович, вы были на похоронах Курских? — продолжала расспросы радистка.

— Да, конечно, был.

— И ничего необычного там не заметили?

— Да нет. Народу было немного, но присутствовал Разбойников и даже произнес речь — мол, партия сделает все, чтобы найти преступников. Кто же мог знать, что он сам их и прикончил!

— Трупы были сильно изуродованы?

— Должно быть, сильно, так как их лица были прикрыты.

— Вот еще загадка, — вдруг сказал доктор Серапионыч, — где находились трупы до похорон? Ведь ко мне в морг их не привозили…

— Да, сплошные загадки, — сокрушенно покачал головой адмирал, — и на большинство из них мы уже, скорее всего, ответа никогда не получим. Поэтому давайте поговорим о том, что нам сейчас более-менее ясно… Катерина Ильинична, на чем я остановился?

— На том, что Вероника попала к своему дяде-генералу, — напомнила радистка.

— Да. И тут перед Разбойниковым встала та же проблема, что и пятью годами раньше — ведь квартира генерала Курского находилась в центре города, неподалеку от Грымзиных. И тогда по инициативе Горсовета (естественно, с подачи Разбойникова) знатному земляку и Герою Советского Союза был выделен двухэтажный особняк за городом. Как мы теперь знаем, раньше этот особняк принадлежал известному ведомству и был нашпигован аппаратурой, позволявшей наблюдать и за генералом, и за его племянницей. И все эти годы, вплоть до своего ареста в августе девяносто первого, Разбойников регулярно бывал у Курского и следил за дальнейшей судьбой Вероники. В той части моей беседы с Александром Петровичем, которая не уместилась на пленке, он подробно и со смаком рассказал, что хотел сделать из Вероники авантюристку и развратницу и поощрял все ее дурные наклонности — подбрасывал ей скабрезные журнальчики, фаллоимитаторы и даже антисоветскую литературу, и все для того, чтобы господин Грымзин, если он все же когда-нибудь найдет дочку, ужаснулся и отказался от нее.

— Как же он меня ненавидел! — вырвалось у Грымзина.

— И даже больше, чем меня, — не без доли ревности добавил Гераклов. — Вы в расстрельном списке стояли вторым, а я — лишь третьим.

— У меня сложилось впечатление, что он ненавидит все человечество как таковое, — вздохнул Серапионыч.

— Но, к счастью, с Вероникой он просчитался, — продолжал адмирал Рябинин. — Конечно, жизнь в уединенном особняке с замкнутым дядей-генералом и его змеей Машкой, да и общение с товарищем Разбойниковым — все это отложило свой отпечаток на ее характер и образ мыслей, но далеко не в том смысле, как товарищ Разбойников мечтал.

— Я искренне раскаиваюсь во всех своих заблуждениях, — приподнявшись на диване, еле слышным голосом сказала Вероника.

В кают-компании ненадолго воцарилось молчание.

— И что же это получается? — нарушил тишину Гераклов. — Похищен ребенок, два человека зверски убиты — и никто не виноват, как будто так и надо?!

— A что тут сделаешь? — возразила Кэт. — Чекисты и коммунисты умели прятать следы своих преступлений. К тому же Разбойников сам себя наказал — думаю, ему за побег еще лет пяток накинут. A Рейкин и Железякин пред земным судом уже не смогут предстать.

— Разве что в следующей инкарнации, — мечтательно добавил Константин Филиппович.

ДЕНЬ ТРИНАДЦАТЫЙ — СУББОТА

В субботу утром «Инесса Арманд» снялась с якоря, а уже около полудня грациозно причалила к Кислоярской пристани. Встречали ее в основном окрестные бомжи и прочая праздношатающаяся публика. Но не только — среди встречающих была и некая высокопоставленная персона, а именно старший помощник Президента майор Cелезень.

— Екатерина Ильинична, объявляю вам благодарность за успешно проведенное дело! — рявкнул майор, едва радистка Кручинина спустилась с трапа. И уже обычным голосом добавил: — Вас ожидает новое ответственное задание — позавчера Президент подписал указ о вашем назначении директором государственного радио.

— Правда? — обрадовалась Кэт. — Знала бы, так попросила адмирала плыть быстрее…

— Тише едешь — шире морда, — со смаком произнес свой любимый афоризм майор Cелезень и, галантно подав даме руку, удалился с нею в президентский «Мерседес».

Адмирала Рябинина, к его немалому удивлению, встречала Надежда Чаликова.

— Наденька, ну как это вы успели раньше меня? — вопросил он, не забыв, однако, поцеловать ей ручку.

— Да вот вырвалась на недельку из Москвы, чтобы поучаствовать в открытии мемориального музея Василия Дубова, а открытие-то отложили! — громко ответила Надя, а затем, понизив голос, добавила: — Но это, конечно, официальная версия.

— A неофициальная? — оглянувшись вокруг, поинтересовался адмирал. — Кстати, что там с этими пиратами Лукичом и Степановной? A то по радио передавали, что вы их как будто съели.

— Что?! — вытаращила глаза Надя, а потом громко расхохоталась.

— Привет, сестричка! — К Наде подбежал Егор. Они расцеловались, а затем юный путешественник побежал назад к трапу, по которому Грымзин и Серапионыч осторожно спускали Веронику.

— Да, нет, Василий… Евтихий Федорович, я их просто элементарно прошляпила, — созналась Надя. — Кажется, они сколотили плот и ночью уплыли не знаю уж куда. A я, когда убедилась, что их на острове нет, то переплыла на берег, шкуру сложила в чемодан, прошла пешком километров пятнадцать до Прилаптийского шоссе и на попутке прибыла в Кислоярск. — Надя огляделась вокруг и, увидев, что поблизости никого нет, продолжила, еще более понизив голос: — Случилось самое худшее — на вас объявлен розыск как на обвиняемого в убийстве Железякина. И я боюсь, что маска адмирала Рябинина — не слишком надежное укрытие.

— И что же делать? — помрачнел адмирал.

— Я уверена, что скоро все выяснится и с вас снимут это бредовое обвинение, но пока нам с вами надо исчезнуть. Поселимся где-нибудь в глуши и будем там жить…

— A на какие средства? — задал прозаический вопрос адмирал. Надя зашептала:

— Я нашла настоящие сокровища.

— Еще один сундук с октябрятскими звездочками? — усмехнулся Евтихий Федорович.

— Нет, на сей раз доллары, золото и бриллианты. Помните, я вам говорила, как я раскрыла тайну карты? — Адмирал кивнул. — Клад зарыт в центре окружности, которую можно провести через четыре звездочки. Там он и оказался, если считать кладом старые знамена и почетные грамоты за подписью товарища Берия. Но на карте была и пятая звездочка, про которую я думала, что она просто для отвода глаз. A перед тем, как покинуть остров, я решила ее все-таки проверить, благо наши друзья Лукич со Степановной оставили мне лопаты. И каково же было мое изумление, когда я наткнулась на сундук с несметными богатствами…

— И как вы их перетащили? — поинтересовался адмирал.

— A я их никуда и не перетаскивала. Только взяла пару золотых колечек да несколько тысяч долларов крупными купюрами, а остальное закопала. Теперь нам с вами остается как-нибудь на досуге туда заглянуть и взять сокровища.

— Ну что ж, заглянем. — Кажется, адмирал был гораздо более рад встрече с Чаликовой, чем возможности сказочно разбогатеть.

— Но сначала нам с вами нужно «залечь на дно», — настойчиво повторила Надя. — На время, конечно, на время…

Банкира Грымзина встречала его супруга Лидия Владимировна. Она с удивлением наблюдала, как ее муж и доктор помогают сойти с трапа незнакомой прихрамывающей девушке. После приличествующих случаю приветствий Лидия Владимировна обратилась к супругу:

— Евгений Максимыч, мне тут звонил сам майор Cелезень и ужасно меня заинтриговал… Что за сюрприз ты мне приготовил — неужели вы таки нашли это дурацкое сокровище?

— Да, Лидия Владимировна, — ответил Грымзин, — но только не то, что ты думаешь. Вот оно, сокровище, которое я нашел… Разумеется, с помощью доктора.

— Очень симпатичная, — сказала госпожа Грымзина, оценивающе оглядев некогда лакированные туфли, в прошлом бальное черное платье и серое боа Вероники.

— Лидия Владимировна! — торжественно и чуть волнуясь начал Грымзин. — Лидия Владимировна, эта девушка — твоя дочь Вероника!

— Ах! — вскрикнула супруга. — Как ты можешь… Как ты можешь так жестоко шутить надо мной… Наша бедная девочка, она умерла! — И Лидия Владимировна горестно зарыдала.

Заметив Чаликову, Серапионыч покинул супругов и подошел к ней.

— Ах, Наденька, как жаль, что вас не было с нами, — сказал доктор. — Там развернулись такие, понимаете ли, события — вполне в вашем вкусе!

Тем временем Вероника, повесив боа на Грымзина, задрала платье и продемонстрировала Лидии Владимировне ягодицы. Репортер Ибикусов, которого никто не встречал, достал из кармана блокнот и записал: «Похоже, лавры аптекарши Бряцаловой не дают покоя и другим жительницам нашего достославного города. Сегодня свой круп продемонстрировала Вероника Николаевна Курская. Доколе наша общественность будет попустительствовать подобному поруганию нравов?».

Но Лидия Владимировна, увидав на крупе родинку в виде паучка, вскрикнула:

— Доченька моя, это ты! Ты! O боже, это она, моя ненаглядная Вероника! — И со слезами радости она упала на грудь новообретенной дочери. Бомжи и прочая праздношатающаяся публика наблюдали за этой душещипательной сценой со слезами на глазах — они и мечтать не могли, что сказка, виденная по телевидению в латиноамериканских сериалах, так неожиданно обернется былью в их прозаическом Кислоярске.

— Мамочка, наконец-то мы вместе! — прошептала Вероника и, покачнувшись, упала матери на грудь. Грымзин и Лидия Владимировна подхватили Веронику под руки, и счастливое семейство удалилось в грымзинский микроавтобус «Латвия».

Последним, когда причал уже почти опустел, «Инессу» покинул политик Гераклов. Он вел беглого государственного преступника Александра Петровича Разбойникова. На пристани их встречали два милиционера с тележкой.

— Мы прибыли забрать его, — кивнул один из милиционеров в сторону Петровича. A другой добавил:

— Но тюремный «воронок» опять сломался, так что пришлось изменить транспортное средство.

— Я вам не доверяю! — громогласно заявил Константин Филиппович. — Вы его один раз уже упустили. Я сам доставлю его по назначению!

— Да здррравствует демокррратия! — крикнул Гриша, сидевший на плече у Гераклова. Петрович угрюмо глянул на ворона, но ничего не сказал.

— Заключенный Разбойников, прошу в карету, — любезно пригласил один из конвоиров. Александр Петрович молча повиновался. Гераклов взялся за оглобли и покатил тележку. Милиционеры двинулись по обеим сторонам импровизированной «Черной Берты».

При выходе из гавани процессию окружил пикет левых бабушек, вооруженных плакатами наподобие «Свободный Кислоярск боится свободного Разбойникова!». Воспользовавшись заминкой, Петрович попытался произнести небольшую речь:

— Не надо оваций, товарищи! Красного графа Монте-Кристо из меня не получилось, придется переквалифицироваться в…

Однако в кого собрался переквалифицироваться товарищ Разбойников, пикетчицам узнать не довелось, так как Гераклов решительно взялся за ручки тележки и, раздвигая восторженных старушек, двинулся дальше, так что милиционеры едва за ним поспевали. A по улице неслось раскатистое Гришино:

— Да здррравствует Кислоярррская Pрреспублика! Xаррре Кррришна! Pрразбойникова — в тюрррьму! Xаррре Pррама! Геррраклову — трррижды уррра!

Жаркое летнее солнце щедро осеняло своими лучами мирные улицы Кислоярска. В тени заборов умиротворенно отдыхали пьяницы, а бродячие шавки, свесив до земли языки, расслабленно мочились на те же заборы. Город дышал зноем и покоем. Василий Николаевич Дубов в строгом черном адмиральском кителе шел под руку с Чаликовой по Барбосовской улице и мечтал о стакане холодной газировки. И вдруг его внимание привлекла некая мрачная личность, которая сдирала корявой железякой со стены дома новенькую табличку «Улица Василия Дубова» и на ее место приколачивала предусмотрительно сохраненную старую — «Барбосовская улица». Чуть ниже таблички взгляд Дубова наткнулся на две бумажки, одна из которых была сильно выцветшей, с портретом Разбойникова, а на второй, совсем свежей, Василий Николаевич узнал собственное фото.

— Вот, Наденька, полюбуйтесь — это моя фотография, которая некогда красовалась на доске почета Горкома комсомола, — вполголоса обратился он к своей спутнице. — Только тогда ее осеняла надпись «Наши лучшие передовики», а теперь — «Их разыскивает милиция».

— Да еще и в такой компании, — невесело усмехнулась Надя.

— Да, Наденька, пожалуй, вы правы — пора сматывать удочки. Поедемте на природу ловить рыбу. Я тут знаю одно тихое озерцо, будем жить в шалаше, слушать пение птиц, пить березовый сок, петь песни возле костра и варить уху, если чего поймаем.

— Будем считать это заслуженным отпуском, — добавила Чаликова, а про себя подумала: «C Васей рай и в шалаше».