Искусство видеть. Как понимать современное искусство

Глава 1 Знакомство с искусством

Когда мне было тринадцать, родители подарили мне на Рождество огромную книгу об искусстве. Том с картинами, рисунками и изобретениями Леонардо да Винчи. В книге были большие цветные репродукции: «Святая Анна с Мадонной и младенцем Христом» (ил. 3), «Мона Лиза», «Иоанн Креститель», а также разворот с впечатляющим изображением Тайной вечери. Еще в моей книге были пейзажи, анатомические наброски, новаторское оружие и летающие машины – и всё это выглядело невероятно круто. Я восхищался деталями и внимательно их разглядывал. Но лучше всего я запомнил то, что все эти полотна и рисунки не вызвали во мне отклика, и это всколыхнуло волну тайного стыда, ведь я знал, что Леонардо считался одним из величайших художников всех времен. Как же это характеризовало меня, искусство и Леонардо, если его творчество меня нисколько не трогало?

Что мне в то время нравилось, так это боевые искусства, музыка, участие в спектаклях и рисование своих собственных картин. Я гордился четкими карандашными картинками, которые делал с черно-белых фотографий, тщательно прописанными портретами друзей и рок-звезд и изображениями машин. Но в глубине души я осознавал, что всё это – не искусство, хотя понятия не имел, что такое искусство на самом деле и чего не хватает моему творчеству. Тогда я чувствовал, что мои собственные картины выходили из-под моей руки с подозрительной легкостью, притом что для них требовалось много времени; что для создания настоящего искусства нужно нечто большее, нечто другое. Школьные учителя и преподаватели колледжа приветствовали мое желание создавать произведения искусства на любые интересующие меня темы. Но Леонардо – а на самом деле искусство как таковое – оставался для меня вне досягаемости. Теперь я знаю, чего не хватало моим ранним, пусть и столь тщательно прописанным, фотореалистичным картинам. Они были иллюстративными, плоскими и бесформенными. В них не было структуры, света, ритма и музыки. Им не хватало поэзии, порыва, жизни. Тогда я был скорее копиистом, чем художником.

На занятиях по искусствоведению я узнал о периодах и стилях, символах, мифологии, историческом контексте и инновациях в искусстве. Мне рассказали, что Леонардо знаменит, помимо всего прочего, тем, что усовершенствовал воздушную перспективу – метод изображения удаленных предметов, предполагающий смягчение очертаний, обобщение деталей, уменьшение яркости цвета и создание иллюзии глубины заднего плана в сравнении с передним. Я также узнал о голландском художнике-абстракционисте Пите Мондриане, который, через четыреста лет после Леонардо, стал известен благодаря тому, что свел живопись к первичным элементам – вертикали, горизонтали и основным цветам – красному, желтому и синему, а также черному и белому. Но в какой-то момент я понял, что выдающимися этих художников сделало не новаторское стремление к правдивой передаче окружающего мира и не радикальный порыв к абстракции.

Действительно великие художники являются таковыми не потому, что включают в свои работы все необходимые символы, и не потому, что создают невероятно точные изображения мужчин, женщин, растений и животных, и не потому, что их творчество радикально. Я понял, что величайшие представители фигуративного искусства, такие как Леонардо, не подражают природе, а скорее – как и величайшие художники-абстракционисты, такие как Мондриан, – перевоплощают свое понимание реальности. Именно умение художника трансформировать свой опыт отличает его или ее от других. Я понял, что художники – поэты, а не копиисты и что в их творчестве важно не что, а как.

Прошло много времени, прежде чем я построил настоящие отношения с самим произведением искусства, а не с его сюжетом. Я долго не мог сойти со своего собственного пути – чтобы докопаться до правды произведения искусства, увидеть ее и оценить. Меня не интересовала книга с картинами Леонардо, потому что я был равнодушен к его изображениям святых и ужина группы людей за длинным столом. Меня не впечатляли абстрактные, плоские и разноцветные прямоугольники Мондриана, потому что я не чувствовал с ними связи и разве что ассоциировал его искусство с цветными узорами на автобусе семьи Партридж. Я не понимал, что любой сюжет – будь то христианские святые, греческие боги, вазы с фруктами или модернистские абстракции – под рукой настоящего художника становится откровением.

Для меня всё изменила написанная в 1928 году абстрактная картина Пауля Клее «Воющая собака» (ил. 2). Я увидел ее на выездной экскурсии в колледже и был поражен. «Воющая собака» не была первой увиденной мной вживую знаменитой картиной; а по размеру она примерно восемнадцать на двадцать два дюйма, так что и самым большим из тех, что я видел, это произведение не было. Но она стала первой картиной, которую я прочувствовал – первым произведением искусства и первым изображением, с которым у меня сложились отношения, и именно с ее помощью я отправился в путешествие. «Воющая собака» – первое произведение искусства, которое меня вдохновило. Пауль Клее скончался в Швейцарии в 1940 году в возрасте шестидесяти лет, но его «Воющая собака» с поразительной непосредственностью обратилась ко мне, парню, выросшему на американском Среднем Западе после войны. Искусство обладает такой силой. Оно преодолевает границы, континенты, десятилетия и даже столетия.

Я подошел к «Воющей собаке» Клее из-за своей любви к животным. Но заставил забыть обо всем и удержал меня не сюжет картины, а ледянистые оранжевые, зеленые и серо-лиловые тона, и позже я сказал другу, что, глядя на эту картину, я почувствовал ее «визуальное послание». Полотно Клее очаровало и ошеломило меня. С одной стороны, я влюбился в его оттенки, в прохладный свет, в сочетание ощущений реализма и взгляда сквозь стенки аквариума, будто перед тобой не просто картина, а целый мир, живая вселенная. Заинтриговала меня и сила притяжения, исходящая от композиции Клее. Почему, размышлял я, она заставляет меня остановиться перед собой? Вбирая в себя комичные формы, холодный свет и странную красоту картины, я задумался о том, что же здесь происходит: как так вышло, что «Воющая собака» больше похожа на рисунок, созданный пальцами ребенка, чем на правдивые формы Леонардо и Микеланджело? Может ли художник рисовать, как ребенок, и в результате создавать совсем не детские произведения? Картина Клее побудила меня к размышлениям, в моей голове зароились вопросы; я вступил в диалог, завязался обмен мнениями; я продолжил общение с произведением искусства, потому что оно само уже обратилось ко мне.

«Воющая собака» – абстрактное полотно с узнаваемыми образами. Картина представляет собой вихрь цветов, на фоне которого Клее поместил словно бы сделанную из проволоки белую собаку, из которой исходят кривые линии, как будто завывания животного прорвали холст и резонируют. Собака и ее шиповатый лай сплетаются в единый живой организм; завывания, рябью расходящиеся от собаки, больше, чем она сама, они будто обрели собственную жизнь. Я размышлял: что здесь первично? Краски кружатся в вихре вслед за звуками собачьего воя? Или и собака завыла, и краски закружились по воле полной луны? А может быть, это звезды завывают, обращаясь с мольбой к луне? Или собака, опутанная собственным воем, идет у него на поводу? В конце концов я пришел к выводу, что сияющая луна Клее – и причина, и зритель этого спектакля, в котором отголоски воя с их собачьими глазами, ушами и ртами отражают саму собаку, будто бы лая ей в ответ.