Исповедь экономического убийцы

Глава 1 Рождение экономического убийцы

Все началось вполне невинно.

Я родился в 1945 году. Единственный ребенок в семье, относящейся к нижнему слою среднего класса. Мои родители происходили из семей, предки которых три века назад обосновались в Новой Англии. Несколько поколений предков-пуритан дали себя знать в строгих, моралистических взглядах обоих родителей. Они оба первыми в своих семьях получили образование в колледже – за счет государственных стипендий. Моя мать стала преподавателем латыни в старших классах. Мой отец участвовал во второй мировой войне. Лейтенант военно-морских сил, он командовал орудийным расчетом на танкере торгового флота в Атлантике. Когда я родился в Ганновере в Нью-Гемпшире, он лечил перелом бедра в техасском госпитале. Я увидел его только тогда, когда мне уже исполнился год.

Отец стал преподавать языки в школе Тилтон, интернате для мальчиков в сельском Нью-Гемпшире. Здание интерната располагалось на холме, гордо – некоторые говорили «высокомерно» – возвышаясь над городом-тезкой. Набор в это привилегированное учебное заведение был ограничен 50 местами в каждом классе, с девятого по двенадцатый. Ученики были в основном отпрысками состоятельных семей из Буэнос-Айреса,

Каракаса, Бостона и Нью-Йорка. В семье не хватало денег, однако мы ни в коем случае не считали себя бедными. Хотя зарплата школьных учителей была весьма скромной, многое мы получали бесплатно: еду, жилье, отопление, воду, услуги рабочих, косивших газон и убиравших снег. Начиная с четвертого года жизни я питался в столовой подготовительной школы, подавал мячи в футбольной команде, в которой отец был тренером, и выдавал полотенца в раздевалке.

Учителя и их жены свысока относились к местным жителям. Я много раз слышал, как мои родители в шутку говорили, что они лорды в поместье, управляющие крестьянами, – имелись в виду обитатели городка. Я знал, что это не просто шутка.

Когда я учился в начальных и средних классах, моими друзьями были ребята из очень бедных крестьянских семей. Их родители – чернорабочие, трудившиеся на фермах и мельницах, и лесорубы – пренебрежительно относились к «приготовишкам на горе».

В свою очередь, и мои родители не поощряли общения с городскими девчонками, называя их «шлюхами» и «потаскушками». С первого класса я дружил с этими девочками, мы обменивались книгами и мелками; со временем я по очереди влюбился в трех из них: Энн, Присциллу и Джуди. Мне было очень трудно принять точку зрения своих родителей, тем не менее я подчинился их воле.

Каждый год мы проводили летний трехмесячный отпуск отца в коттедже на берегу озера. Его построил мой дед в 1921 году. Дом стоял в лесу, поэтому по ночам до нас доносились крики совы и рык горных львов. У нас не было соседей. Я был единственным ребенком на всю округу. Мне представлялось, что деревья вокруг – это рыцари Круглого стола и прекрасные дамы, которых я от тоски называл в разные годы Энн, Присцилла или Джуди. Мои чувства, без сомнения, ничуть не уступали страсти Ланцелота к Гиневре и были даже еще более потаенными.

В 14 лет я получил право на бесплатное обучение в школе Тилтон. Под давлением родителей я порвал все нити, связывавшие меня с городком, и больше уже никогда не видел своих старых друзей. Когда мои новые одноклассники разъезжались на каникулы в свои особняки и пентхаузы, я оставался в школе один. Их подружки были «дебютантками» – дочерьми из родовитых семей. У меня вообще не было подружек. Все мои знакомые девочки были «потаскушками». Я прекратил общение с ними, и они забыли обо мне. Я остался один, что очень огорчало меня.

Мои родители были мастерами манипуляции. Они уверяли меня, что учиться в этой школе – большая честь; со временем я пойму это и буду им благодарен. Я найду прекрасную жену, отвечающую высоким моральным принципам нашей семьи. Внутри я кипел. Я жаждал общения с противоположным полом, и мысль о «потаскушке» была в высшей степени соблазнительной.

Однако вместо того чтобы восстать, я подавил свое негодование. Мое недовольство нашло выражение в стремлении стать лучшим во всем. Я был отличником, капитаном двух школьных команд, редактором школьной газеты. Я был полон решимости выделиться среди своих богатых одноклассников и навсегда оставить школу Тилтон. В выпускном классе мне предложили полную спортивную стипендию для получения образования в Брауне, а также академическую стипендию для обучения в Миддлбери. Я выбрал Браун, прежде всего, потому, что мне нравилось заниматься спортом, а также потому, что он находился в городе. Моя мать окончила

Миддлбери, отец получил там степень магистра, поэтому родители предпочли Миддлбери, хотя Браун и входил в «Лигу плюща»[8].

– А если ты сломаешь ногу? – спросил отец. – Академическая стипендия лучше.

Я уступил.

В моем понимании Миддлбери был увеличенной копией Тилтона, хотя и находился в Вермонте, а не в Нью-Гемпшире. Да, в нем было совместное обучение. Но я был беден, остальные студенты – богаты. Четыре года я учился в школе с раздельным обучением, где не было ни одной ученицы. Мне не хватало уверенности в себе, и я чувствовал себя жалким отщепенцем. Я умолял отца разрешить мне уйти из колледжа или хотя бы взять годовой отпуск. Мне хотелось уехать в Бостон, где бы я мог больше узнать о жизни и о женщинах. Он даже слушать об этом не хотел.

– Как я смогу готовить учеников к поступлению в колледж, если мой собственный сын не хочет в нем учиться? – спрашивал он.

Я пришел к пониманию, что жизнь есть набор случайных обстоятельств. То, как мы на них реагируем, как мы проявляем свою так называемую свободную волю, – это и есть наша сущность. Выбор, который мы делаем на поворотах судьбы, и определяет, что мы собой представляем. В Миддлбери произошли две случайные встречи, определившие мою судьбу. Одна – с иранцем, сыном генерала, личным советником шаха. Другая – с красивой молодой женщиной по имени Энн.

Иранец, я буду называть его Фархадом, ранее был профессиональным футболистом в Риме. Природа наградила его атлетической статью, черными вьющимися волосами, карими глазами с мягким взглядом. Все это в совокупности с его прошлым и особой харизмой производило неотразимое впечатление на женщин. Во многом он был моей противоположностью. Мне пришлось потрудиться, чтобы завоевать его дружбу. Он научил меня многим вещам, которые впоследствии мне пригодились. Кроме того, я познакомился с Энн. И хотя у нее был молодой человек из другого колледжа, она взяла меня под свое крыло. Наши платонические отношения стали моей первой настоящей любовью.

Общаясь с Фархадом, я начал выпивать, ходить на вечеринки, перестал слушаться родителей. Я сознательно забросил учебу, решив сломать свою «академическую ногу», чтобы отомстить отцу. Оценки ухудшились, меня лишили стипендии. После полутора лет обучения я решил бросить колледж. Отец грозил отречься от меня, Фархад подзадоривал. Я ворвался в кабинет декана и потребовал, чтобы меня отчислили. Это был поворотный момент в моей жизни.

Мы с Фархадом отмечали мой уход из колледжа в местном баре. Пьяный фермер, огромный мужик, решив, что я флиртую с его женой, поднял меня в воздух и швырнул о стену. Фархад бросился на помощь и, выхватив нож, полоснул фермера по щеке. Затем он потащил меня к окну и выпихнул на карниз, высоко нависший над заливом Выдр. Мы оба спрыгнули на землю и, пробравшись берегом реки, вернулись в общежитие. На следующее утро, когда меня допрашивал полицейский, я наврал, что ничего не знаю о случившемся. Тем не менее Фархада исключили. Мы оба переехали в Бостон, где вместе сняли квартиру. Я нашел работу персонального помощника главного редактора в Record American/Sunday Advertiser.

В том же 1965 году нескольких моих коллег по газете призвали в армию. Для того чтобы не попасть под призыв, я поступил в Бостонский университетский колледж делового администрирования. К тому времени Энн уже порвала со своим парнем и теперь часто приезжала ко мне из Миддлбери. Мне было приятно ее внимание. Она окончила колледж в 1967 году, мне же еще оставалось год учиться. Энн категорически отказалась переезжать ко мне до того, как мы поженимся. Хотя я и шутил, что меня шантажируют, действительно обижаясь на подобное, на мой взгляд, устаревшее ханжеское отношение, которое напоминало моральные принципы моих родителей, мне нравилось быть с ней вместе и хотелось большего. Мы поженились.

Отец Энн, прекрасный инженер, в свое время изобрел навигационную систему для важного класса ракет, за что получил высокую должность в Военно-морском департаменте. Его лучший друг, которого Энн называла дядей Фрэнком (это вымышленное имя), занимал руководящий пост в высших эшелонах Управления национальной безопасности (УНБ), самой малоизвестной – и, по моим оценкам, самой крупной – шпионской организации в стране.

Вскоре после нашей женитьбы меня как лицо призывного возраста вызвали на медосмотр. Я был признан годным для армейской службы. Передо мной встала перспектива Вьетнама по окончании университета. Сама мысль о том, что придется сражаться в ЮгоВосточной Азии, казалась ужасной, хотя война всегда была притягательна для меня. Я воспитывался на рассказах о своих предках – колонизаторах, среди которых были Томас Пейн и Этан Аллен. В Новой Англии и северной части штата Нью-Йорк я прошел по местам сражений всех войн: войны с индейцами и Войны за независимость. Я прочел все исторические романы, которые смог найти. Когда специальные подразделения американской армии только вошли в Юго-Восточную Азию, я мечтал о том, чтобы меня призвали. Но по мере того как средства массовой информации рассказывали о грубых промахах и непоследовательности американской политики, мое отношение к войне менялось. Я задавал себе вопрос: на чьей стороне был бы Пейн? Уверен, что он присоединился бы к нашим врагам – вьетконговцам.

На помощь пришел дядя Фрэнк. Он сообщил мне, что работа в УНБ дает право на отсрочку от армии, и организовал несколько собеседований в своем управлении, включая целый день изнурительных тестов на полиграфе. Мне сообщили, что все эти собеседования и тесты помогут определить мою пригодность для работы в УНБ и выявить мои сильные и слабые стороны, чтобы подобрать наиболее подходящую работу. Учитывая мое отношение к Вьетнамской войне, я был убежден, что провалю эти тесты.

В ходе собеседований я, будучи лояльным гражданином США, высказался против войны и был поражен тем, что мои экзаменаторы не стали углубляться в эту тему. Вместо этого они сосредоточились на моем воспитании, моем отношении к родителям, моих чувствах бедного пуританина, выросшего среди обеспеченных одноклассников, которые вкушали все радости жизни. Они подробно расспрашивали меня о моих переживаниях, вызванных отсутствием сексуальных отношений с женщинами и денег, а также о фантазиях, которые они порождали. Меня поразило внимание, с которым они отнеслись к моим отношениям с Фархадом, особенно к эпизоду в баре с полицейскими, которым я не выдал его.

Поначалу я думал, что все эти вещи, на мой взгляд, говорившие о моих недостатках, не позволят принять меня в УНБ. Но собеседования продолжались, а это свидетельствовало об обратном. Только через несколько лет я понял, что для УНБ, мои недостатки были, скорее, достоинствами. Свои оценки они основывали не на моей преданности стране, а на неудовлетворенности, которую вызывали во мне различные жизненные обстоятельства. Злость на родителей, одержимость женщинами, стремление к хорошей жизни оказались тем крючком, на который меня можно было зацепить. Мое желание быть первым в учебе и спорте, мой бунт против отца, мое умение ладить с иностранцами, моя готовность лгать полиции – это было как раз то, что они искали. Позднее я узнал, что отец Фархада сотрудничал с разведкой США в Иране; соответственно, моя дружба с ним была со всей определенностью записана мне в плюс.

Через несколько недель после тестирования в УНБ мне предложили обучаться искусству шпионажа. Занятия должны были начаться спустя несколько месяцев после окончания Бостонского университета. Однако прежде чем официально принять это предложение, я, повинуясь внутреннему порыву, посетил семинар, который проводил в университете рекрутер Корпуса мира. Самым привлекательным моментом было то, что работа в Корпусе мира, как и в УНБ, давала право на отсрочку от армии.

Решение посетить этот семинар, казалось бы, совсем случайное, сыграло важную роль в моей судьбе. Рекрутер рассказал о нескольких районах на земном шаре, где особенно остро требовалась помощь добровольцев. Одним из таких мест были ливневые леса Амазонки, где, по его словам, население вело примерно такой же образ жизни, как коренные жители Северной

Америки до появления европейцев. Я всегда мечтал пожить, как абнаки, населявшие Нью-Гемпшир в те времена, когда там впервые появились мои предки. Я знал, что в моих жилах течет и кровь абнаки. Мне хотелось изучить законы леса, которые так хорошо понимали мои предки. После выступления рекрутера я подошел к нему и поинтересовался возможностью получения назначения на Амазонку. Он говорил, что в этом регионе потребность в добровольцах значительна, поэтому у меня есть великолепные шансы туда попасть. Я позвонил дяде Фрэнку.

К моему удивлению, дядя Фрэнк с одобрением отнесся к моей идее насчет Корпуса мира. Он признался мне, что после падения Ханоя, а в те дни люди его ранга уже не сомневались в этом, Амазонка станет горячим местечком.

– Место напичкано нефтью, – сказал он. – Нам понадобятся там хорошие агенты – люди, умеющие общаться с местными.

Он считал, что Корпус мира станет для меня великолепной школой, настоятельно рекомендуя хорошо изучить испанский язык, а также местные диалекты.

– Возможно, – усмехнулся он, – в конечном итоге ты окажешься в частной фирме, а не на государственной службе.

Тогда я не понял, что он имел в виду. Меня переводили из категории шпионов в ЭУ, хотя в то время я не знал этого термина, о котором услышал только через несколько лет. Я не представлял себе, что сотни людей, мужчин и женщин, во всем мире работают на консалтинговые компании, фирмы и другие частные организации. Эти люди никогда не получали ни пенни от государства и тем не менее служили интересам империи. Не мог я представить себе и того, что количество людей, занимающих еще более благозвучные должности, будет исчисляться тысячами к началу XXI века, а я сыграю значительную роль в формировании этой растущей армии.

Мы с Энн написали заявления о приеме на работу в Корпус мира, попросив направить нас в бассейн Амазонки. Когда мы получили уведомление о приеме на работу, нашему разочарованию не было границ. В письме говорилось, что мы будем работать в Эквадоре.

О нет, подумал я. Я же хотел на Амазонку, а не в Африку. Я стал искать Эквадор в атласе. К моему удивлению, на Африканском континенте его не было, но в указателе я обнаружил, что Эквадор действительно находится в Латинской Америке. На карте было видно, что истоки могучей Амазонки берут свое начало в андских ледниках на территории Эквадора. Далее я узнал, что джунгли Эквадора – самые обширные и труднопроходимые в мире, а местные жители ведут сегодня такой же образ жизни, как и их предки тысячелетиями ранее. Мы приняли это назначение.

Окончив курсы Корпуса мира в Южной Калифорнии, мы в сентябре 1968 года направились в Эквадор и оказались среди людей, образ жизни которых действительно напоминал образ жизни коренного населения Северной Америки до колонизации. В Андах мы работали с потомками инков. Я никогда не думал, что подобные места еще сохранились. Ведь до этого единственными латиноамериканцами, с которыми мне доводилось общаться, были состоятельные ученики в школе, где преподавал отец.

Мне понравились туземцы, жившие охотой и земледелием. Я ощущал странное родство с ними. Каким-то образом они напоминали мне друзей-бедняков из городка моего детства.

Однажды на взлетно-посадочной площадке нашей общины появился человек в деловом костюме, Эйнар Грив. Он был вице-президентом Chas. T. Main, Inc. (MAIN), международной консалтинговой фирмы. Эта организация, предпочитавшая оставаться в тени, проводила исследования, намереваясь определить целесообразность выдачи Всемирным банком миллиардного кредита Эквадору и его соседям на строительство гидроэлектростанций и других объектов инфраструктуры. Эйнар, к тому же, был еще и полковником запаса армии США.

Он начал вести со мной разговоры о преимуществах работы в такой организации, как MAIN. Когда я упомянул, что до вступления в Корпус мира меня приняли в УНБ, поэтому мне предстоит вернуться к ним, он сообщил мне, что иногда выступает как их посредник. Он посмотрел на меня так, как будто оценивал мои возможности. Теперь я понимаю: он занимался обновлением моего досье; особенно его интересовала моя способность к выживанию в условиях, которые большинству жителей Северной Америки показались бы враждебными.