Исповедь на краю

Глава 8

Джон Фортмен, лорд и наследник одного из самых крупных состояний Великобритании, приехал в Париж на Неделю высокой моды ради новой звезды модельного бизнеса – двадцатилетней русской красавицы Натальи Борисовой. Ее взлет был стремительным. Впервые она появилась на предыдущей Неделе, в Нью-Йорке, в одном дефиле и сразу произвела фурор. Хрупкая, миниатюрная для модели – 170 сантиметров, – со светло-русыми прямыми волосами, широко расставленными серыми глазами и чувственным, крупным ртом, девушка поразила всех женственностью, грацией и каким-то диковатым очарованием. В один день у ее ног оказались все журналисты, ее менеджеры получили восхищенные отзывы домов «Кристиан Диор», Джона Гальяно, Жан-Поля Готье, Шанель, «Ямамото». А на вечеринке в мюзик-холле напилась с горя несравненная бразильская модель Гизела Бундхен, которой сказали, что у нее появилась еще более несравненная соперница. Причем гораздо моложе ее. Наташа стояла во время банкета в одиночестве со стаканом минеральной воды в руке и смотрела на всех спокойным, ничего не выражающим взглядом. Менеджер шепнул, что с ней хочет познакомиться известный аристократ, представитель знатного рода. Наташа внимательно посмотрела на очень красивого мужчину лет сорока и протянула ему руку. Разговора у них не получилось: английского русская модель почти не знала, по-французски только училась говорить. Она посидела немного за столом рядом с Джоном, затем прикрыла ладонью зевок и сказала, что ей пора спать.

С тех пор Джон Фортмен ездил во все города мира, где в показах мод участвовала Наталья Борисова. Он был поражен скромностью и непритязательностью девушки, на которую свалился настоящий большой успех. Наташа уже говорила, правда, с чудовищным акцентом, по-английски, он осваивал русский. Она с удивлением обнаружила, что самоуверенный, пресыщенный красавец способен понять ее нелюбовь к многолюдным сборищам, потребность в искреннем общении, основанном на доверии. И здесь, в Париже, после утомительного, наполненного восторгом публики дня – Наташа участвовала во всех дефиле – они с Джоном не пошли на традиционную вечеринку. Они поехали в его холостяцкую квартиру. И вряд ли кто-нибудь поверил бы, что в тот вечер они впервые легли в его постель. Он испытывал необычные для себя чувства. Ему хотелось не столько овладеть ею, сколько согреть нежное хрупкое тело девушки, растопить настороженность в ее глазах. Он ласкал ее бережно, вкрадчиво, давая возможность понять самой, чего она хочет. И когда она прерывисто вздохнула от наслаждения и крепко сжала его плечи своими тонкими пальчиками, он помог ей до конца исчерпать горячую радость свершения. Она удивила его. Когда он откинулся на подушки, Наташа встала рядом на колени и долго ласкала его лицо и тело легкими, нежными прикосновениями. Затем благодарно посмотрела в глаза.

– Какая ласковая девочка, – только и сказал Джон Фортмен.

Дина с Сергеем посидели молча на ее кухне, согреваясь после кладбища. Затем она поставила чайник на плиту.

– Омлет хочешь?

– Если тебе не лень.

– Ты же знаешь, я люблю готовить… Особенно когда хочу есть. Я сделаю с сыром и помидорами. Любишь?

– Спрашиваешь.

Ужинали втроем. Топик ел из своей миски «Педигри», с удовольствием дополняя рацион кусочками омлета с сыром. Потом Дина мыла посуду, а Сергей курил, испытывая что-то похожее на блаженство. Они сейчас очень похожи на семью. Он знал, что будет когда-нибудь с тоской вспоминать этот вечер в дурацкой съемной квартире. Когда-нибудь… Да сегодня же. В своем полупустом логове, приобретенном не так давно после развода с женой. Он знал, что нужно сделать, чтобы логово превратилось в комфортабельное жилье. Деньги были, время можно найти. Просто со стимулом плоховато.

– Сережа, – прервала его размышления Дина, – а что ты думаешь по поводу кражи свидетельств из квартиры Федоровых?

– То есть они однозначно исчезли?

– Конечно. Вера – дотошная женщина. Я у нее спрашивала. Она весьма методично провела поиски в квартире, вспомнила все обстоятельства и уверена, что документы были в шкатулке накануне убийства. А после убийства, когда оперативные действия были проведены, она уходила из квартиры последней. Несмотря на шок, она все детали хорошо запомнила.

– Ну что ж. Не будем преувеличивать значение этой пропажи, чтобы не пойти по ложному направлению. Но все-таки надо навести справки о возможных любовниках-любовницах Веры и Олега, прежних связях, недругах семьи. Других браков, во всяком случае оформленных, у них не было.

– Меня преследует некая несозревшая мысль. Или ощущение, не знаю. Это связано с тем, что Вера и Олег очень любили Марину. То есть они обеих девочек любили, но младшая чаще бывает у дедушки с бабушкой. Да и маленькая она совсем. А Мариночка – школьница. Наряжали ее, как куклу. Говорят, и Вера, и Олег, парень, в общем, довольно нелюдимый, старались встретить ее из школы, целовали, Олег брал ее на руки, сажал на плечи. Что-то в этой ситуации мне видится опасное. Здесь живет много детей из неблагополучных семей. Родители пьют, бьют ребят… Если бы Вера немного открылась, рассказала о своих тревогах, подозрениях…

– Петр Ильич мне рассказывал, что у Веры была депрессия примерно год назад, вроде бы беспричинная. Но ее занесло в секту «Свидетели Иеговы». Потом она бросила это дело.

– А члены этой секты не могут мстить таким образом?

– Шизофреники везде есть. А что с этим психом? Сатанистом?

– С его матерью мы почти подруги. С ним нормальный контакт практически невозможен, но его легкого мычания я иногда удостаиваюсь. Ножи в квартире имеются. Острые, с лезвием около пяти сантиметров. Но у кого их нет! Я спрашивала у бабы Лиды, не пропадал ли у нее один нож. Говорю, милиция у всех спрашивает. Она ответила, что терялся, но не помнит когда. Может, говорит, Степан взял. Он на кладбища ездит. Какую-то хренотень там устанавливает. Ритуал у него. Хочешь, я позвоню, когда он в следующий раз туда пойдет?

– Позвони, конечно… Да, пропавшего малыша, Ваню из дома ребенка, пока не нашли. Нашли другого, которого никто не искал. Лежал один в брошенной квартире пару дней, лизал банку с «Отверткой». Семь месяцев ему, представляешь?

– Ох, нет. И что оказалось?

– Родился этот бедолага не у той бабы, вот что оказалось. Милиция проверила всех женщин района, кто родил семь месяцев назад. У одной – Людмилы Соколовой – ребенка в наличии не оказалось. То ли идиотка, то ли прикидывается таковой. Но по всем злачным местам она известна. Таскалась туда вместе с младенцем. Отсутствие его сейчас так объясняет: говорит, ездила к родственникам в деревню на похороны, а мальчика оставила подруге. Родители у нее есть, она с ними живет, но они редко трезвеют. Вернулась, подруги нет. Где ребенок – не знает. Поискать его ей в голову не пришло. Когда милиция ее вычислила, сказала, что о той пустой квартире, где ребенка нашли, ей ничего не известно. Адрес ей ни о чем не говорит.

– А где подруга живет, сообщила?

– Да. Квартира заперта.

– Ну и что с ребенком? Неужели отдадут этой мамашке?

– Не могут не отдать. Только если найдут что-то очень криминальное на мать. Но в больнице его обещали подержать подольше, сколько можно.

– Сережа, нужно искать подругу. А вдруг мы так на Ванечку выйдем?

– Разумеется. Ну, я пойду. Проводите меня?

Дина с Топиком довели Сергея до машины. Когда он уехал, Дина по привычке провела ревизию освещенных окон. У Федоровых были люди – поминки не закончились. Баба Лида стояла у окна своей кухни. Дина сразу поняла: это значит, в доме нет хлеба и сахара. Только это обстоятельство могло прервать перманентный процесс чаепития бабы Лиды. Дина привела Топика домой, взяла из шкафчика пачку песку, несколько ржаных лепешек, оставшуюся от ужина половину плетенки. Достала из холодильника кусок сливочного масла. Сложила все в пакет и спустилась к бабе Лиде. Звонок не работал, но дверь сама открылась. У них замок сломался, и все, что мог сделать Степан, – это вытащить его из двери. Баба Лида просияла, увидев Дину с продуктами. Быстро стала наливать воду в чайник. В это время входная дверь с шумом распахнулась. Кто-то ворвался в прихожую и промчался к комнате Степана. Баба Лида выронила чайник. Дина бросилась на шум и остановилась на пороге, оцепенев. Олег Федоров с белым лицом, сумасшедшими глазами занес над Степаном кухонный нож.

– Стой! Прекрати! – хрипло крикнула Дина.

Олег оглянулся, и в тот же миг она встала между ним и Степаном.

– Пошла отсюда! – заорал Олег. – И тебя убью!

– За дверью милиция, – быстро сказала Дина. – Ребята, заходите. Тут убийство!

Олег опустил нож и оглянулся. Дина изо всех сил вцепилась ему в руку.

– Ты что? – произнес он уже более осознанно. – Что ты несешь? Совсем охренела? Какая милиция?

– Иди-ка сюда. – Дина потянула его за рукав. – Я тебе что-то покажу.

Он дал вытащить себя в прихожую. Дина захлопнула дверь комнаты и прошипела, глядя в его безумные глаза:

– У твоей жены ребенка на части разрезали. Ей теперь муж-убийца нужен? Что ты делаешь, пьяная скотина! Как ты мог по-свински нажраться в день похорон!

– Да кто ты такая? Какое твое дело? Я эту падаль все равно прикончу. «Ребенка на куски разрезали». – Голос Олега сорвался. – Кто?! Все знают, что, кроме этого ублюдка, некому.

– И ты уверен, что некому? – Дина решила не упускать инициативы в нелепой перебранке. – Что Степан вошел к тебе в дом и Марина ему открыла? Среди белого дня, с ножом? Не на улице, не в темном подъезде, а так, чтоб его по следам в два счета нашли? Он украл у вас брачное свидетельство и метрику ребенка? Зачем? Может, подумаешь, прежде чем убивать? А главное, сообрази, кто мог на самом деле в твой дом войти, как в свой?

Дина почти механически задала последний вопрос, и вдруг ей показалось, что Олег изменился в лице.

– Иди, чтобы тебя здесь никто не видел, – быстро сказала она. – А насчет милиции я не придумала. Сюда едут. Раз у кого-то есть подозрение, его проверят. У меня брат двоюродный – следователь, занимается этим делом. Я ваша новая соседка. Будем считать, что познакомились.

Станислав Грин выходил на поклон шесть раз. Он умел в такие минуты видеть все как бы со стороны. Огромный, бушующий, восторженный зал, все глаза устремлены на сцену. А на сцене – он. Очень высокий, стройный, с лицом сказочного принца. Станислав видел будто из партера синее сияние своих прекрасных глаз, улыбку красиво изогнутых губ, изящные руки, которые хотелось целовать всем женщинам, сидящим в этом зале… Иногда он был не прочь стать на мгновение простым зрителем, чтоб испытать хмельное, бесконтрольное обожание кумира. Такого совершенного кумира, как он. Позже в гримерной, когда уже давала о себе знать усталость, Станислав вспоминал миг своего блаженного раздвоения с некоторым удивлением. «Так и свихнуться недолго», – говорил он своему отражению. Станислав читал, что по-настоящему красивых людей на земле одновременно может быть не больше десяти процентов. Талантливых, конечно, больше. Но сочетание двух этих достоинств – редчайшее исключение из правил. Стас томно и с достоинством нес обременительную участь исключения. И немного сочувствовал всем, кто не был Станиславом Грином.

Мало кто знал о том, что так было не всегда. Были времена, когда жизнь казалась ему цепью страданий и унижений. Именно потому, что он красивее и талантливее многих, Стас как тяжкую несправедливость переносил бедность родителей, их жалкую уверенность в том, что всем всего должно доставаться поровну и в порядке общей очереди. Бездари, дебилы и уроды шли по жизни напролом, одевались «от кутюр» и пропивали за вечер в дорогих кабаках карманные деньги, какие в их семье за десять лет не удалось бы скопить. Но родители и не пытались копить: они считали это неинтеллигентным занятием. Стасик до сих пор, слыша слово «интеллигентно», ощущает сквозняк в области зада. Три сезона из четырех ветер задувал ему под слишком короткую куртку и тонкие брюки. Убивало его больше всего то, что никто не понимал трагизма положения человека, который настолько красивее и одареннее многих, а вынужден прозябать подобно посредственности. Жестоким одноклассникам и сокурсникам общество Стаса ценностью не казалось. Они предпочитали общества тупых и наглых отпрысков криминальных элементов.

Станислав поморщился: ему не нравилось вспоминать прошлое. Он постарался забыть даже свою фамилию, щедро подаренную отцом ему при рождении: Чушь! Можете себе представить? Грином Стас стал с легкой руки первого продюсера. После первого было еще два, пока не появился главный продюсер всей его жизни – супруга. На двенадцать лет старше, не обремененная излишней красотой и чувствительностью, она приобрела в лице мужа инструмент для реализации собственных амбиций и необузданных желаний (которые, впрочем, исчерпывались профессиональной и финансовой сферами. Интимная жизнь у супругов не сложилась). Впрочем, быть женой звезды Станислава Грина оказалось совсем не утомительно. Все его заскоки были связаны с работой. В обычной жизни Стасик вполне милый человек, неконфликтный, добрый и по-своему великодушный. «По-своему» – переводится так: он не испытывал физической боли при виде кадров умирающих от голода людей, убитых в Чечне солдат, раненых детей и женщин. Но когда Инна Дмитриевна говорила: нужно взять опекунство над детским домом – переводить иногда туда деньги, посылать подарки, продукты, – он радостно соглашался. И, узнав о том, что какие-то детишки получили от его имени яблоки и игрушки, испытывал умиление.

Домой Стас приехал около часу ночи. В гостиной его ждали две записки. В одной жена Виктория сообщала, что она на презентации нового журнала. В другой Инна Дмитриевна, которая жила этажом ниже в двухкомнатной квартире, приобретенной для нее Стасом, писала, что опять звонила его бывшая жена Яна. Состояние сына серьезно. По-видимому, у него что-то с почками. Врач советовал отдать его в больницу, но она решила подождать. У ребенка высокая температура, он жалуется на боли во всем теле. Яна думает, может, грипп такой. Просит приехать утром.

Стас сначала нахмурился: что за дела? Он же не врач. Но потом вспомнил круглые карие глаза Петьки, курносый нос, который он смешно морщит, когда смеется, и почувствовал жалость. Ему больно, такому маленькому, прелестному. Это несправедливо! Дети не должны болеть. Но как хорошо, что ехать нужно только утром, что Вика на презентации, а у него есть время отдохнуть, насладиться тишиной и комфортом его прекрасной комнаты и побыть наедине с самым любимым человеком – с собой.

На огромной сверкающей кухне стоял большой поднос, накрытый салфеткой. На нем маленькая записка: «00 часов 30 минут. Мороженое в морозильнике». Инна Дмитриевна. Иннуля. Как хорошо, что она никому не доверяет заботу о нем. Ни жене, ни кухарке. Стас приподнял салфетку. О! У него сегодня день блаженной передышки между диетами. В глубокой тарелке его любимый салат с креветками, кальмарами и ананасами. Кусок белого хлеба, чуть подрумяненного, намазан сливочным маслом и толстым слоем черной икры. В термосе – чай с лимоном. В высоком стакане – сок манго с кусочком еще не растаявшего льда. На блюдечке – слоеный яблочный пирог. В центре подноса открытая бутылка «Шардоне» и бокал. Стас поднялся на второй этаж, разделся у себя в спальне. Большая ванная была облицована розовым мрамором, обвешана зеркалами, светильниками, обставлена золоченой мебелью. Он блаженно вытянулся в огромном черном джакузи, прикрыл глаза и представил себе, как теплые душистые струи смывают с его тела усталость и чужие взгляды. Он вышел из ванной, обнаженный, любуясь своим отражением в многочисленных зеркалах, и, не набрасывая халата, вновь спустился на кухню. Достал из морозилки вазочку с любимым шоколадным мороженым со свежей клубникой, поставил на поднос и понес все это к себе.

Было уже начало третьего, когда Стас закончил пиршество. На лестнице послышался стук каблучков Виктории. Стас выключил свет, подождал, пока она пройдет мимо его комнаты, и зажег вновь. Бутылку вина он оставил на столике у дивана, выпил один бокал. И, может, выпьет несколько глотков утром, перед тем как покинуть свое убежище. Какое-то усилие всегда требуется. Поднос с грязной посудой Стас поставил за дверью своей комнаты на пол. Почистил зубы, смазал лицо и руки дорогим кремом, скользнул под легкое атласное одеяло, на шелковую простыню, с наслаждением почувствовав прикосновение тонкой ткани к коже. Уже в темноте, перед тем как заснуть сладким здоровым сном, Стас выстроил в памяти все приятные минуты прошедшего дня. Удовлетворенность от особенно удачных моментов концерта, комплименты знакомых, горящие восторгом глаза поклонниц… Длинные ресницы опустились на щеки, как два веера, и вдруг острая боль пронзила поясницу, что-то сжалось в низу живота. От неожиданности и страха у Стаса перехватило дыхание. Он еле нашел в себе силы зажечь бра над кроватью, потянулся к телефону, но боль отпустила так же внезапно, как появилась. Он понял: это была Петькина боль. В записке что-то сказано о почках. Стас нервно встал и залпом выпил еще бокал вина. Он забыл о страданиях сына, и подсознание ему напомнило. Родная кровь. Стас долго лежал с открытыми глазами и совсем не думал о том, что на лбу у него появились две глубокие морщины. Он впервые по-настоящему страдал из-за другого существа. И вдруг понял, что это существо – тоже он. Родная кровь – страшная вещь.