Исповедь русской американки

Глава 1

Итак, в Америку меня привез мой четвертый муж Виталий.

Он ранее несколько лет провел в Вашингтоне и Нью-Йорке и, обладая великолепным английским, обещал показать мне «его» Америку и обеспечить вполне респектабельную жизнь. Сразу скажу: вначале это не вполне получилось.

Перед отъездом мой друг в Москве, возглавлявший небольшой ведомственный Центр радио и телевидения и с которым я сделала три документальных фильма, провожая меня, сказал мне: «Ты покоришь Америку!» Я посмеялась тогда, сказала, что переименуюсь в Колумбину. Но вспоминала эту фразу довольно долго. Не могу сказать, что я покорила Америку; я покорилась Америке, поклонилась и люблю до сих пор. Уже 30 лет! Кстати, этот человек произнес фразу, изумившую, а по раздумью очень насмешившую, которую я слышала в жизни много-много раз от молодых приятелей-мужчин, и даже в очень зрелом своем возрасте: «Если бы ты была помоложе! Ты – моя женщина!» Мы поначалу поселились в Принстоне, престижном университетском городке. Я дала два семинара в Принстонском университете на славянском факультете по теме sex education, принятых с большим интересом. И засела дома без работы. С ностальгией, тоской и обжорством – так много было в супермаркетах еды и особенно хлеба (сортов тридцать), чего не было тогда, в 1993 году, в Москве. Рассказывают, как приехавшие в США люди падали в обморок в супермаркете от изобилия продуктов и еды. Я наших гостей и туристов туда водила и видела их реакцию.

Так что сама я расползлась в размерах, в мыслях, в планах и прочем…

Мы жили с мужем вдвоем в арендованном, небольшом, но роскошном профессорском доме, и я носилась по университетскому кампусу, где находится изумительный университетский музей, как мини-Эрмитаж, с драгоценными картинами – подарками выпускников Принстонского университета, как правило, занимающих высокие посты. В Принстоне раньше жили Эйнштейн, писательница Нина Берберова, написавшая в числе других книгу о «железной» женщине – любовнице Горького, и дочь Сталина, написавшая там «Книгу для внучек». Я бегала также по церквям Принстона. В этом маленьком городке двадцать четыре церкви различных конфессий, и во всех было интересно; прихожане дружелюбно встречали новых людей, не задавая вопросов, и почти везде было принято после службы обернуться по сторонам и пожать руки рядом сидящих людей. И все улыбались. И я тоже.

За пару лет я привыкла к этим улыбкам, вовсе не фальшивым, как говорят про американцев, а открытых, разумеется, несколько равнодушных, как бы дежурных на случай чьего-то взгляда, но приятных и теплых.

Приехав в Москву через два года, я заметила, что люди на меня как-то странно смотрели – с интересом, что ли, словно на нездешнего человека, подходили ко мне сами и спрашивали, помочь ли информацией…

Меня, москвичку, это очень удивляло, но потом, обратив внимание на серьезные, даже сумрачные, озабоченные закрытые лица людей, я поняла, что выгляжу по-другому, более натурально и открыто. Это и замечали люди, наверное. Теперь я всегда предпочту даже равнодушную улыбку угрюмому, неприязненному взгляду.

Я слетала из Москвы в Японию на Конгресс и вернулась в Нью-Йорк, где и осталась.

Возвращаться домой в Москву, к сгоревшему дому, куда было вложено много души, сил и рук, уже не хотелось.

Моя ностальгия приутихла!

Через несколько лет мы уехали из элитного Принстона в дальний пригород Нью-Йорка, маленький деревенский городок штата Нью-Джерси. Там были горы Аппалачи, горные озера, долина с центром городка (даунтауном) и горнолыжные комплексы. Леса, озера, горы – эту местность называют американской Швейцарией. О чем еще мечтать?

Муж купил маленький домик. Мы обставили его очаровательно и полностью за копейки, как нас научили друзья из Вашингтона.

Американский Garage Sale или Moving Sale (продажа из гаража и при переезде) – это явление!

Американцы любят расчищать свои дома, освобождаться от старого или надоевшего и ненужного.

Но это не нужное им так нужно многим другим: небогатым, приезжим, молодым семьям, искателям антиквариата, бездельникам. К тому же, чтобы выбросить крупные предметы, надо заплатить мусорщикам. Намного легче выставить на улице около дома, отдать в хорошие и заинтересованные руки и получить хоть небольшие деньги. А в случае переезда перевоз имущества на грузовой машине, track, стоит тысячи долларов, и нет никакого резона тащить мебель куда-то и платить грузчикам дважды. Поэтому иногда в городках по выходным дням целыми улицами торговали барахлом, мебелью и домашним скарбом. Мой муж называл такие поиски по окрестностям охотой! Правда, это было интересно, полезно и увлекательно.

Я не скоро остыла к этим занятиям.

Так что дом мы и обставили, и украсили, и обзавелись не только необходимым, но и лишним.

Американцы даже детей приучают помогать в таких распродажах. Они продают свои игрушки, книжки, лимонад.

В Америке после успешного доклада на международном конгрессе я получила массу лестных предложений, меня даже приглашали в пару институтов на должность профессора, вызвав у меня не только гордость, но и смех: у меня не было ни рабочей визы, ни английского языка, ни денег. Муж не хотел играть роль переводчика. И всё завяло…

Мы прижились в этой лесной горной деревне, спускались в долину в магазины, ездили в Нью-Йорк (меньше часа на машине) и по окрестным городкам. Муж работал из дома, а я, чтобы не сходить с ума от безделья, не вариться в «двухлидерной» (два лидера в семье из двух человек) семейной кастрюле, что нестерпимо, пошла работать «хоматендой», как называют это русские, то есть помощником по дому для пожилых или больных.

Первая работа в Америке, не для выживания, а для того, чтобы не торчать дома.

После должности главного врача, после радио- и телепередач, интервью зарубежной прессе, успеха на конгрессах я резко спустилась вниз по социальной лестнице. Нашла агентство по уходу и пошла служить с проживанием к старой американке. Она до 70 лет работала в крупной газете, была умна, саркастична. Смеялась над моим английским, и я тут же села заниматься языком. Ее дочь относилась ко мне прекрасно, угадывая мое образование и культурный уровень.

За это я ценю Америку – любой труд здесь уважаем. Нет презрения к работающему человеку, чем бы он ни занимался.

Помню пару забавных эпизодов. У нас в Москве дома была смешная привычка в качестве приветствия говорить «ку-ку». В самом начале нашего знакомства, когда я приехала на неделю домой к пациентке, я приветливо и весело произнесла: «Ку-ку». Леди нахмурилась и произнесла по-английски: «Ku-ku yourself», что означает «сама ты ку-ку». Я удивилась, а позже мне пояснили, что это оскорбление, признание сумасшедшей. Смешно, но поучительно.

Я наблюдала в Америке привычное и должное по закону уважение к человеческой личности (даже если он не личность совсем! Его обидишь – и тебя засудят). Иногда кто-то нарочито медленно (якобы с достоинством) переходит дорогу, чтобы дорогая машина его ждала. Да, хочется газануть на это «достоинство», но дорого обойдется. Хочешь не хочешь, а уважай права человека!

Жизнь здесь у всех на разном уровне достатка, но это не выживание!

Бедным быть очень выгодно, государство помогает им едой, деньгами, бесплатной медициной и лекарствами, льготным жильем, и иногда они живут лучше среднего класса, который работает и несет все тяготы на своем горбу и платит и за медицину, и за образование детей, и за жилье. Я не раз наблюдала некоторых русских, перевезших драгоценности, картины, утварь и прочие ценности, прикидывающихся неимущими, и доверчивое государство дает им все льготы, бонусы, почти бесплатное жилье и медицину. Они живут припеваючи и при этом часто критикуют Америку, доверчивую и гостеприимную к пришельцам извне. Очень мне не нравятся эти люди. Не наблюдала здесь я у людей комплекса неполноценности, даже когда есть неполноценность.

И я не комплексовала. Понимала, что бросила собственную мать, заслуживаю порицания и моя функция тут – практически ухаживать за чужими стариками. Как наказание и компенсация. Так еще и зарплату получать. Меня это не угнетало. Я видела «заботу о стариках» в России. Надеюсь, что сейчас стало получше в этой сфере. Годы спустя, когда мамы уже не было, я снова приехала в тот ад – дом престарелых по дороге в аэропорт Шереметьево – в надежде увидеть, что его нет. Увы, все стояло на прежнем месте. И из того же колодца сотрудники таскали воду. А рядом уже высились роскошные дачи, вплотную подступающие к богадельне. В память о маме и из сострадания к этим выброшенным на помойку старикам, нянечкам и медперсоналу, я купила им несколько кресел-туалетов, моющихся, с крышками; два телевизора, теплые вещи. И уже в Нью-Йорке нашла хороших людей – бизнесменов, выходцев из России, – которые купили и установили там большие стиральную и сушильную машины. Помню, когда они позвонили и сказали, что все установлено и табличку с моим именем повесили, я обливалась слезами всю ночь. Богатые русские, построив в лесу рядом дома, не посчитали нужным помочь чужим старикам… Могу сказать честно: я не думаю, что дети должны свою жизнь посвящать родителям. И не хочу, чтобы мои дети занимались мною. Конечно, следует выполнить некий долг и обеспечить родителям достойную старость, помощь, уход, лечение. Грех бросать стариков.

И в цивилизованных странах эта проблема более-менее решена.

Я слышала, что в России открылись такие частные дома, где за сумасшедшие деньги держат родителей разбогатевшие дети.

Уверена, что это не по карману учителям, врачам, другим представителям интеллигенции, составляющим культурный фонд страны. Знаю, что Лужков помогал открывать на государственные деньги такие социальные учреждения, но тут же передавал их в частное владение. То, как в Америке организована эта служба здравоохранения, имеет под собой базу не только экономическую – в Америке человеческая жизнь представляет ценность. Уважение к жизни – это основа культуры. Потому здесь практическая медицина ориентирована на борьбу за жизнь любого индивидуума. Поверьте, мне есть с чем сравнить. Я не раз бывала в госпиталях Нью-Йорка и Нью-Джерси – видела всё своими глазами. И моего пятого, очень пожилого мужа оживляли в госпитале четыре раза. К несчастью, я побывала в больнице в России в 2010 году – приехала навестить умирающего зятя сорока восьми лет. Я имела возможность сравнить рядовой госпиталь в Америке с главной больницей скорой помощи в Москве – знаменитым Институтом Склифосовского. Одно слово звучит в голове: «Ужас!» Ободранные палаты, старое оборудование, ветхие простыни на полкровати, застиранное белье, капельницы, работники… Еда, от вида которой уже тошнит, пять-шесть человек в крохотной палате. Внизу в пустом вестибюле – туалет, где нет мыла и туалетной бумаги. И даже держалка вырвана с корнем.

Мой бедный зять мастерил из железных вешалок держатели для капельницы и для другого инвентаря. У меня был шок.

Сама тактика ведения онкологических больных – прошлый век и невероятно жестока даже к молодым. Мне сказали о существовании приказа по лечебным учреждениям – НЕ оказывать помощь больным в терминальной стадии[2]