Исповедь Ведьмы

Честно говоря, не знаю, с чего начать… О том, как я оказалась в колодце для ведьм, наверно. Или с того, что я здесь уже в третий раз? И завтра меня опять будут сжигать на костре? Обещают, что на этот раз в последний. Что ж… поверю им на слово. А то, знаете ли, задыхаться от дыма и копоти не самое приятное времяпровождение. По правде сказать, уже самой хочется, чтобы все закончилось. В колодце страшно холодно и сыро. Я просила одежду — но два предыдущих комплекта на мне сгорело, а казна не предусматривает столько комплектов на одного осужденного. Кутаюсь в куцое одеялко, сидеть можно только на валуне, а от него такой холод, что я могу сдохнуть от простуды скорее, чем сгорю. Кстати, я уже начинала простужаться накануне первого сожжения, тогда я месяц протомилась в этом колодце, кашель был страшный, нос заложен, но после костра все прошло. Если останусь в живых, предложу этот метод в качестве очищения дыхательных путей: сухой раскаленный воздух, проникая в легкие, кажется, очищает их от мокроты.

Так, ладно, не будем отвлекаться. Мне выдали бумагу и чернила для написания исповеди, поскольку я отказалась в третий раз от священника. Надеются прочесть здесь что- то новое, чего не узнали под пытками. Надо заметить, под пытками я признавалась во всем, чего хотели инквизиторы. Нет, вы сами можете стоять на своем, если ваши пальцы ног собираются раздробить в кашу? Точно? Я предпочла пойти на костер целой и невредимой. Сразу все подписала и созналась во всем. У инквизиторов вытянулись лица от

разочарования. Они предвкушали помучить меня обнаженной, послушать мои вопли. Не дождались! И не дождутся: я даже во время двух предыдущих сожжений умудрялась сохранять выдержку и спокойствие. Просто, чтобы побесить палачей и разочаровать зевак.

А в третий раз тем более…

На самом деле, конечно же, никакая я не невеста Сатаны, никогда дьяволу не отдавалась, на метле по ночам не летала, не насылала проклятия бесплодия на какую-то Маринну Касерес — я ее даже не знаю! не продала свою душу за оккультные знания и прочая, прочая, прочая. Ну, это же смешно! Сами подумайте, стал бы Сатана смотреть спокойно на все то, что я пережила, если бы я ему хоть чуточку нравилась? Серьезно? Он бы ваш город сжег к чертовой матери. А Вас, «многоуважаемый» мессир Рей, скрутил бы в узел, чего Вам искренне желаю. Да, я знаю, что Вы будете читать эту рукопись, я не дура.

Сейчас на Ваших тонких губах играет самодовольная улыбка. Вы чувствуете себя повелителем всего прекрасного Арастона. Вправе решать судьбы людей, больших и маленьких. Приятно же избавляться от неугодных тебе, брать все, что пожелаешь и как пожелаешь. Приятно расправиться с одной очень упрямой, гордой и неуступчивой девчонкой. Я очень рада, что мне принесли бумагу и чернила. Ей-богу, я счастлива, наконец, поговорить с Вами начистоту. Может, это и не дает огню пожрать меня? Тайна, которую я берегла все это время, должна выйти наружу. И когда Вам принесут бумаги и Вы прочтете их до конца, Ваш мир уже не будет прежним. Это я Вам обещаю.

Похоже, придется писать весь день и всю ночь без остановки, чтобы рассказать всю историю целиком. Но больше в этом колодце делать нечего. Время от времени я встаю на ноги, прыгаю, делаю отжимания, приседания, бег на месте, чтобы согреться, размяться, а потом заворачиваюсь в одеяло и снова сажусь за бумаги. Хорошо, что нынче конец августа, там, на воле, жарко, поля стоят золотыми от пшеницы, с яблонь с щелчком падают зрелые яблоки, жужжат насекомые на осенних уже цветах. Если бы меня осудили зимой, я бы в этом колодце не продержалась и пары часов. Как видите, мессир Рей, Провидению угодно сохранить мне здоровье и силы.

Все проблемы начались из-за морковки. Нет, мессир Рей, я не о Вас, хоть раз в жизни прекратите думать о себе любимом. Я посеяла морковь прошлой весной.

Надо сказать, мессир Рей, про наш маленький городишко. Вас там, к счастью для всех его обитателей, не было и, надеюсь, не придется Вам по долгу службы заехать в наши дикие места. Но там я была счастлива. Закрываю глаза, и встает передо мной наш большой дом, сад, скотный двор. Выйдешь за ворота, говорливые бабушки почти хором отвечают на твое приветствие. Они у нас вроде охраны и стражей, все подмечают. Да в нашем городе новых людей почти и не бывает, вокруг только те, кто тебе дорог. Вьется через весь городок пыльная дорога, важно вышагивают по ней курицы и вперевалочку шаркают гуси. Прямо как в Вашем дворе все эти графини и князья. Думают, что весь мир для них, а их готовят и откармливают для Вашего прожорливого эго. Но я отвлеклась.

Наш городок лежит в ложбине между гор, там такой вкусный воздух и сладкая вода! А если обтереть ведро растущей в изобилии около источника мятой, то сладкая с мятным вкусом. Я мечтаю, несмотря на все мое прискорбное положение, выпить этой воды хоть раз еще. Хоть глоток.

В ручье возле источника много рыбы. Ребята приходят с сетями, встают внизу, а девушки бьют по воде выше по течению плоскими деревянными колотушками. Рыба пугается и сама забивается в сети. Вечером матушка делает тесто и запекает рыбу в пироге. Снимаешь корочку, ешь сочную рыбу… запиваешь родниковой водой или квасом. Нет ничего вкуснее матушкиного пирога. А все эти соловьиные языки и сердца медведей, что подают при Вашем дворе, мессир, и прожевать невозможно.

Я по счету у матушки старшая. Первая. Говорят, не отцовская я. Матушка приехала в наш городок уже будучи обремененной мной. Но у нас на такие вещи смотрят просто: матушка была красивая, работящая, так что еще до моего рождения вышла замуж за хорошего парня. Однажды я спросила ее, кто мой настоящий отец, она ответила, что настоящий не тот, кто обесчестил девушку, а тот, кто принял младенца на руки и улыбнулся ему. И больше я не задавала вопросов. Зачем? Мой папа нас семерых любил одинаково, и нам всем было хорошо. Никогда не чувствовала себя обделенной.

Отец был лесорубом и погиб два года назад. Старая ель рядом с деревом, которое он рубил с приятелем, упала на обоих. Папа умер, а приятель пришел через три месяца к маме свататься. Но из семерых четверо уже были взрослыми, мы маме сказали, что она вольна поступать, как захочет, мы вырастим сестру и братьев, и ей поможем. Мама отказалась. Сватовство к вдове было делом привычным: приятель отца в какой-то мере чувствовал себя виноватым, у самого семьи не было, а мама даже в возрасте красива.

Мне исполнилось шестнадцать, моим двум братьям по пятнадцать, а третьему четырнадцать. Они быстро нашли работу: один заменил отца и стал лесорубом, другой стал столяром, третий выполнял мужскую работу по дому. А я вроде как взяла на себя часть хозяйства, сад и огород, ко мне стали свататься, но я не торопилась, все чувствовала, что еще рано. И вот на семнадцать лет, прошлой весной, посеяла я на нашем огороде морковь.

Сейчас напишу то, что инквизиторы могут посчитать за ведовство, но честно говоря… после двух сожжений… это даже смешно: все, что я сажала и сеяла, все, за чем ухаживала, росло у нас быстро, давало прекрасные урожаи, мы совершенно не испытывали нужды ездить на ярмарку за овощами и фруктами, все необходимое я выращивала сама.

Морковь не стала исключением: взошла быстро, укреплялась корнем, а жарко было в тот год, не передать! Все росло, как на дрожжах, я сняла уже два урожая салата, пришлось продавать часть соседям, и морковь подоспела раньше срока.

Матушка делает очень вкусный морковный пирог. Я собрала урожай, отнесла к ней на кухню, она принялась перебирать морковь, а я решила грядку взрыхлить и заново засеять, как вдруг слышу, что мама вскрикнула на кухне, как-то страшно, так кричат раненые люди, я потом только узнала.

Вбежала на кухню, а она вся дрожит, подол и руки перепачканы в земле, на столе таз с мытой морковью, а в руке она держит одну и как-то подвывает так, тонко, жутко.

На той моркови, что она держала, корнеплод был странной формы: толстый сверху и снизу, а посередине тонкий, перехваченный чем-то. Я выхватила его и стала отмывать. Виной той причудливой формы было кольцо. Тонкий золотой ободок, усыпанный блестящими камнями.

Я усадила маму, подала ей воды, но она все плакала и тряслась, как от страха.

— Это всего лишь кольцо, — сказала я.

— Я не думала, что оно вернется ко мне; — всхлипнула мама.

А вот этого я не ожидала. Мама украшений не любила, ничего не носила, ни колец, ни серег, ни ожерелий. И такое кольцо!

— Это кольцо мне подарил мой суженный, — мама заговорила тихо, пока я крутила кольцо в руке. — Наша свадьба… так и не состоялась.

— Это он мой отец? — спросила я.

— Нет. Но он участвовал… в..

— Не говори ничего, — взмолилась я, увидев, как она давится словами, которые не в силах выговорить.

— Я выкинула кольцо, когда вошла в этот дом, с твоим отцом, чтобы забыть. И забыла. Почти. А оно вот вернулось.

— Мы можем продать его, — предложила я.

— Тут нет ювелирных лавок, детка.

— Макс собирается на следующей неделе в Олиллью, я съезжу с ним и продам кольцо. Так мы от него избавимся, а за вырученные деньги купим лошадь, Русак совсем старенький стал.

— Может, отдашь, пусть Макс сам продаст?

— Он будет целый день торговать на рынке, ему не до этого. К тому же, я смогу купить цветных лент для сестрицы.

Мама ласково сняла с моей головы платок, в который я убирала косы во время работы, нежно погладила меня по волосам.

— Ну, хорошо, — вздохнула. — Езжай. Но будь осторожна.

Я спрятала кольцо на ленте за пазуху. Еще затемно мы с братом вышли из дома, сели на телегу, груженную товаром, и поехали. Рассвет встретили в дороге. Колокольчики пасущихся коров были единственным звуком на полях, может, то звенели лучи солнца, когда касались верхушек деревьев, постепенно заливая светом все вокруг. Позавтракали, когда до города оставался час пути. А как въехали в шумную Олиллью, я не успевала ловить взглядом все вокруг: было ярко, шумно, людно. Был день ярмарки и боя быков.

Я помогла Максу расставить товар, пошла купить кваса для него и себя. Пока мне наливали темный, пенящийся напиток, я спросила у продавщицы, где здесь ювелирные ряды.

Когда отнесла Максу квас, пошла на улицу ювелиров. Хорошо, что она была недалеко от базарной площади, клянусь, не нашла бы ее в том столпотворении, что было на улице. Бедняки, нищие, горожане посостоятельнее, духовенство, знатные господа — все крутились в хороводе базарного дня. Зазывалы орали так, что уши закладывало.

Один из торговцев тащил за собой упирающегося осла, кричал на него, распихивал всех вокруг, я попыталась уйти с его пути, но кругом напирали люди, осел вдруг послушно побежал, торговец налетел на меня и с силой оттолкнул в сторону, обозвав так, что я зажмурилась.

Он огреть хотел еще плеткой, но меня загородил высокий мужчина мгновенно переместив меня себе за спину. Клянусь, что не на шутку испугалась тогда.

— Не вздумай, это тебе не ослица! — я не видела своего спасителя, но лицо владельца осла мне было видно прекрасно. Он вдруг посерел от страха и, заикаясь, пробормотал что- то вроде:

— Да, сударь.

Но я уже не слушала, заметив, что нахожусь почти на пороге одной из лавок, я дернула ручку двери: потянула ее на себя и вошла.

В лавке я вздохнула с облегчением. Толчея и суета остались снаружи, а тут было прохладно и тихо. Прилавок был простой, деревянный, на нем лежала огромная толстая книга для записей, аккуратно расчерченная.

Навстречу мне выкатилась маленькая старушонка с востреньким носиком, похожим на лисью мордочку, она злобно глянула на меня, мигом оценив по моей одежде, что я небогата.

— Чего пришла? — грубо спросила она и принялась жевать свои губы, пристально оглядывая меня с ног до головы.

— Мне нужно узнать, покупаете ли вы украшения, достопочтенная сударыня, — обратилась я к ней как можно вежливее.

— Только золото, — бросила мне старушонка и собралась было идти.

Я торопливо достала из-за пазухи кольцо и, не снимая его с шеи, показала ей.

— Вот такое купите?

Старушка метнулась ко мне, схватила своими худыми узловатыми пальцами, чем-то напомнившими птичью лапку, кольцо, покрутила его на темном ногте. По жадно загоревшимся глазам, я поняла, что оно ей пришлось по душе.

— Золотой, — небрежно бросила она.

Я вытащила кольцо из ее лапок.

— Нет, благодарю, такая цена меня не устроит.

За лошадь могли попросить от двадцати до двадцати пяти золотых. Матушка говорила, что кольцо очень дорогое. Я не могла его так продешевить.

В тот момент за моей спиной открылась дверь, и старушка вдруг завизжала:

— Сударь, сударь, что ж это делается? Девица меня обокрала, схватила кольцо и не отдает!

Я обомлела. Старушка прыгнула ко мне, схватилась за ленту и рванула кольцо с моей шеи.

— Лгунья! — я схватила ее за руку, но она заверещала еще сильнее.

На плечи мне легли тяжелые ладони.

— Сударыня, будьте так любезны, отпустите госпожу ювелиршу.

Пальцы впились в кожу, я ойкнула и отпустила старую каргу.

Она, тяжело дыша, бросилась благодарить:

— Вот спасибо вам, господин хороший…

— Я не представился, — он ослабил хватку, и я повернулась к нему вся в слезах. — Меня зовут мессир Сантьяго.

Теперь я узнала его по шляпе и плащу, это был тот, кто спас меня от удара кнутом на улице. Он был высокий, широкоплечий, было такое ощущение, что он занял всю лавку. Его лицо было красивым, пугали только темные глаза, такие темные, что зрачков было почти не отличить.

Старушенция побледнела, перекрестилась, потом поклонилась, потом опять перекрестилась, она хватала ртом воздух, чтобы сказать что-то, но ей все не удавалось, из легких выходило одно сипение.

Мужчина продолжал, глядя так, что у меня тоже сердце в пятки ушло:

— Это правда? Вы украли кольцо?

— Конечно, нет! — возмутилась я. — Я пришла продать его, а она…

Он кивнул, словно прочел все остальное на моем лице.

— Госпожа ювелирша, должно быть, ошиблась, — перевел он тяжелый взгляд на старушку.

Та, заикаясь и дрожа, закивала и протянула кольцо. Я схватила его и тут же надела на шею ленту. Он перехватил кольцо и покрутил.

— Дорогая вещица, как она у вас оказалась?

— Это моей матушки. Мы хотим купить лошадь, наш Русак…

— Совсем старый? — предположил он, возвращая украшение.

Я кивнула.

— Понимаю. И сколько вам предложила госпожа ювелирша?

— Один золотой.

Он выгнул бровь. Потом повернулся медленно к старушонке.

— Я хххотела сказать ддвадцать зззолоттых… — пискнула, заикаясь, ювелирша.

— Сколько?! — нахмурился он.

— Сссссто ддддваддддцать ппппять! — взвизгнула ювелирша, прячась за прилавок. Мужчина повернулся ко мне.

— Достаточно?

— Да, — осторожно ответила я. Было не по себе от страха ювелирши и такого властного поведения господина, хотелось оказаться поскорее возле Макса.

Старуха отсчитала дрожащими руками деньги, забрала кольцо, и мы вышли вместе с мессиром Сантьяго из лавки.

— Благодарю вас, сударь, — я хотела метнуться от него прочь, но он крепко удержал меня за локоть.

— Я провожу вас, с такими деньгами ходить по городу небезопасно.

Я поняла, что сопротивляться бесполезно. Он как-то подавлял волю, а может, я просто ослабла после испуга в лавке.

По дороге на базар он узнал мое имя, расспросил про семью, рассказал, что он здесь начальник городской стражи и градоначальник, поэтому в городе его все побаиваются.

Я и в самом деле замечала, как отводят взгляд узнающие его прохожие и торопятся проскользнуть мимо незамеченными. Он был со мной очень вежлив, а когда мы подошли к Максу, распрощался и ушел.

Я вздохнула с облегчением, встала вместо брата за прилавок, а он пошел выбирать коня. Мы менялись несколько раз: я нашла ленты, красивую рубашку для мамы, прялки, наш товар неплохо разбирали, но к концу дня осталась почти половина.

— Мессир Сантьяго сказал, что завтра будет народу не меньше, может, останемся? — Макс жалобно посмотрел на меня. Все-таки я старшая, решать мне.

— Не знаю, мама волноваться будет, — усомнилась я.

— Наш скорняк здесь меха продает, он уедет сегодня. Можем с ним передать весточку маме. Половина товара осталась, не возвращаться же… Решайся, сестрица! Ты же никогда не выбиралась сюда, а завтра можно и бой быков посмотреть успеть.

— Ну, хорошо! — улыбнулась я. Максу отказать невозможно, он такой умилительный, когда просит о чем-то.

И мы начали убирать товар на ночь.

Пришлось прерваться. Стражники спустили мне сюда в ведерке похлебку. Горячую, но практически пустую: только лук плавает, да и то почти все расплескалось из плошки. Но и за это спасибо.

Сколько раз я вспоминала тот день и пыталась понять, возможно ли было избежать того, что случилось? Или это был злой рок, с самого начала?

Так или иначе, а свободной с того дня я не была. Только переходила из одной западни в другую. Да, сначала это были клетки побольше и питание получше. Но для меня смысл не менялся.

Моей первой клеткой стал мессир Сантьяго. Было бы наивно думать, что он защитил меня дважды из доброты. Но я была наивна. Я была не подготовлена к коварству и жестокости, обману и подлости. В моей душе была только благодарность по отношению к нему. Поэтому, когда мы с братом решили остаться на второй день ярмарки и отправились в таверну, я уже и думать о нем забыла, мечтая о том, чтобы поскорее поесть и лечь спать.

Но произошло нечто совершенно неправдоподобное: Макс, который на спор с ребятами дома выпивал несколько кружек пива и не хмелел, выпил квасу и ввязался в драку с одним из военных за соседним столом. Невероятным было и то, что он вопил, будто слышал, как они неуважительно отзываются обо мне, я такого не слышала, пыталась остановить его, но он только рассвирепел, его повязали, чтобы усмирить.

Я попросила у военного прощения за брата, но он вдруг рассердился, хотя до этого совершенно хладнокровно, посмеиваясь, пытался усмирить пьяного деревенского парня.

Совершенно неожиданно для меня и для начинающего приходить в себя Макса, мы оказались заключенными за разжигание драк и попытку навредить военному лицу. Кажется, нам обоим грозило наказание в виде ударов кнута. Глупо, но я тогда подумала, что избежать удара у меня получилось лишь на время.

Вспомнив о мессире Сантьяго, я подумала, что, возможно, нам помогут стражники. Подозвав одного из них, я попросила его связаться с начальником городской стражи. Тот странно побледнел, посоветовал молиться, чтобы начальник не пришел дознаваться нас. Он казался искренним, будто и сотня кнутов была легче, чем приход мессира Сантьяго.

Больше я не пыталась его убедить. Макс растянулся на соломенной подстилке, я же не могла уснуть. Усталость была сильной, но меня беспокоило наше будущее. И еще я волновалась за оставленное в таверне имущество. Наконец, понимая, что волнение никак не поможет разрешить ситуацию, я прилегла на тюфяк, чтобы уснуть.

Макс храпел вовсю, и я никак не могла провалиться в сон. Сквозь закрытые веки в темноте я увидела отсветы пламени, должно быть, кто-то с факелом подошел к нашей камере.

Потом я уловила голоса. Но не поняла, о чем говорят, почти сразу раздался щелчок засова, и я села с часто бьющимся сердцем. Вошли двое стражников, они подхватили меня под локти и вывели из камеры, тяжелая дверь тут же закрылась за спиной. Макс даже не проснулся.

Меня вывели вверх по лестнице из подвала тюрьмы. На все вопросы стражники ничего не отвечали. А потом и вовсе вставили мне кляп в рот и надели черный мешок на голову. Я забилась в немом отчаянии, пытаясь вырваться, но их было двое. Меня выволокли наружу, я поняла это по холодному ветерку, потом затолкали в экипаж, и мы поехали.

Мне было очень страшно. Я плакала навзрыд, но старалась сидеть тихо, чтобы ничем не разозлить свой конвой, потому что уже получила два ощутимых пинка в ребра. Довольно скоро мы остановились, высадились из экипажа, и тут у меня стали подгибаться от страха колени. Я бы и хотела идти, как мне велели, но не могла. Меня практически втащили в какой-то дом, подняли по лестнице. Под ногами был мягкий ковер.

Вокруг стало светлее и теплее.

Один из стражников сообщил:

— Заключенная доставлена для допроса, мой господин.

— Снимите с нее мешок, — я узнала этот голос. Но вместо того, чтобы обрадоваться, вдруг заледенела от страха.

Черная пелена поднялась, и я увидела великолепный зал, украшенный оружием, длинный стол, на одном конце которого был накрыт ужин. Слева горел огромный камин: справа стояла чугунная тренога с углями, на которых лениво плескалось пламя. Повсюду были зажжены свечи.

Мессир Сантьяго стоял передо мной, заложив руки за спину. При виде моего заплаканного лица, он поморщился:

— Развяжите ее, в этом не было необходимости.

Меня освободили, наконец.

— Как вы умудрились за один день трижды попасть в беду? — спросил он, пока я вытирала заплаканное лицо и разминала запястья. И потом чуть мягче: — Прошу прощения за грубость моих стражников. Вас доставили сюда как преступницу для допроса, но, поверьте, я не хотел, чтобы так…

Он слегка коснулся покрасневшей от веревки кожи на моей руке, я испуганно шарахнулась в сторону, и он тут же отступил. Одно его присутствие делало стражников и меня жалкими, подчиняло все кругом, но во мне была своя воля, я еще не знала, что такое смирение.

— Мессир Сантьяго… — начала было я.

— Знаю, знаю, — нетерпеливо прервал он и выслал вон стражников одним движением руки. — Это опять не Ваша вина, сударыня.

— Я ума не приложу, что случилось с братом, он проспится и сам придет в ужас, он не нарочно…

— Будьте добры, составьте мне компанию за ужином, — снова прервал он меня и, взяв за руку, подвел к сервированному на двоих столу. — Поговорим обо всем после. Терпеть не могу принимать решения на голодный желудок.

Инстинкт самосохранения говорил, что надо бежать. Что потом будет слишком поздно. Но куда? За дверью наверняка остался мой конвой. Меня то и дело окатывало ужасом: от мессира Сантьяго исходили волны опасности, одна за другой. Их ритм даже завораживал.

Я послушно села за стол. Он позвонил в колокольчик, вошел слуга, налил мне бокал вина и положил на тарелку что-то очень аппетитное. Кроме кваса, выпитого днем, я с завтрака ничего не ела. Опустила взгляд на приборы. Мама учила нас с сестрой есть, танцевать и говорить правильно, поэтому я не растерялась, и, бросив взгляд на мессира Сантьяго, поняла, что он внимательно за мной наблюдает.

— Вы непростая деревенская девчонка. И это мне нравится. Вы держитесь с большим достоинством.

— Благодарю, — выдавила я из себя. У меня было ощущение, что он все больше и больше убеждается в чем-то ему нужном. Словно эта трапеза лишь вступление к тщательно продуманному вечеру. Я старалась не смотреть на него, но его взгляд жег мне кожу, хотелось просто стать невидимкой, так было жутко. У меня дрожали руки, было страшно дотронуться ножом или вилкой до тарелки и звякнуть, выдавая свое волнение. Но он и так все видел.

— Выпейте вина.

— Я пью только воду и квас, — возразила я. Даже набралась смелости и сказала это, глядя ему в лицо.

Его глаза хищно прищурились.

— Вы мне перечите? Я вас угощаю, — он старался быть любезным, но я понимала, что играю с огнем. В его голосе звучала сталь.

— Я не перечу, я просто не привыкла.

— Прошу вас, всегда бывает первый раз. Сколько вам лет?

— Семнадцать.

— Прекрасный возраст, чтобы пригубить вина.

Он поднял свой бокал и мне пришлось сделать то же самое. Он дотронулся слегка до моего бокала и повелительным тоном повторил:

— Пейте.

Я слегка пригубила вино. Оно было приятным, похожим на сок. Стараясь есть чинно: я набросилась на еду. Все таяло во рту, таких вкусов, соусов, подливок, я не пробовала никогда. Он все время подкладывал мне еды и доливал вина. И заставлял пить.

Голова стала легкой. Я чувствовала себя спокойнее в его обществе, он больше не пугал меня. Наоборот, он оказался приятным, я много смеялась в тот вечер.

Его рука вдруг нашла мою, крепко сжала и уже не отпускала, он перебирал мои пальцы: продевал свои, как-то очень чувственно, что я краснела. Ласкал кожу между пальцев, легко, совсем не настойчиво. Но когда я попыталась улучить момент и выскользнуть, его кисть мгновенно уловила попытку к бегству и крепко удержала мою ладонь.

Слуги начали готовить стол к десерту, мы встали, точнее, он помог мне подняться, крепко держа за талию и прижимая к себе. От вина голова была легкой, а ноги свинцовыми. Он подвел меня к камину, и мы смотрели на огонь молча, пока слуги не вышли. Пламя завораживало меня своим танцем, и я подчинялась его всполохам, погружаясь в странное состояние расслабленности и безразличия. Рука мессира Сантьяго то ложилась мне на талию, то слегка опускалась ниже до бедра, потом, словно опомнившись, вновь возвращалась на талию.

Я понимала, что ситуация выходит за рамки приличия, но где были эти рамки, сказать уже не могла. Все так плавно перетекало из одного в другое, что казалось естественным.

Его рука лежала на моей талии: что может быть нормальнее, учитывая то, что я слегка пьяна? Он лишь поддерживает меня.

— Инес…

Он впервые произнес мое имя. И стало очень страшно. Ужас накатил на волной, пламя в камине вспыхнуло особенно ярко. Он развернул меня к себе.

— Не бойся, Инес.

Он потянул меня к себе, обнимая за плечи, я уперлась руками ему в грудь.

— Пожалуйста, мессир Сантьяго…

Он легонько целовал меня в макушку, виски, лоб, глаза, опускаясь к губам.

— Тебе не вырваться, Инес. Не убежать. Я выбрал тебя, тебя одну. Так долго искал… и нашел.

На мгновение я протрезвела полностью, смогла вырваться из его объятий, отскочить в сторону, так чтобы между нами оказался стол.

— Иди ко мне, — приказал он.

Я только помотала головой. На глаза наворачивались слезы. Мне отсюда не сбежать. У них Макс. Он все продумал.

— Вы сделали все это специально? Да? Макс…

— Я должен был иметь гарантии, что ты не сбежишь.

Он не двигался. Свет от огня танцевал на его красивом лице, но теперь я понимала, почему все в городе испытывают ужас при взгляде на него.

— Вы чудовище…

— Твой брат в тюрьме, Инес. Ваше имущество арестовано. Я могу освободить его и вернуть вам все.

— Так сделайте это! Вы же знаете, что Макс невиновен!

— Сделаю. Но не раньше, чем ты станешь моей.

Он двинулся мне навстречу, я в испуге бросилась к двери, но он догнал, схватил в охапку, прижал к столу, и, как я ни вырывалась, он, продев пальцы в мои волосы, развернул меня к себе и поцеловал.

Хмель, схлынувший было, вдруг снова вернулся. Голова снова стала легкой, силы меня покинули. Он целовал сначала грубо, а потом, чувствуя, что я перестала сопротивляться, нежно.

Он с трудом оторвался от меня, его руки смело ласкали мое тело, я совсем поникла, лишенная силы воли.

— Стой здесь! — приказал он. И вышел из залы.

Я сначала попыталась сделать шаг, но это было бесполезно. Меня словно приковало к тому столу цепями. Я плакала. Потом огляделась в поисках защиты и дотянулась до ножа. Когда он вернулся со священником, я испуганно вытаращилась на них обоих.

Увидев нож в моей руке, он одним взглядом заставил меня против воли положить его на стол и разжать пальцы. Я сопротивлялась его приказу внутренне, но он победил, и я сама лишила себя последней защиты.

— Пойдем, Инес, — мессир Сантьяго мягко взял меня под руку.

Я была обречена, понимала, что он меня обесчестит той ночью, понимала, что вынуждена буду отдаться ему, но не могла понять, зачем он позвал священника.

И только когда мы вошли втроем в маленькую часовню, а на небольшом столике у алтаря я увидела два кольца, до меня стало доходить, что бывает нечто хуже, чем ночь в объятьях незнакомого человека: принадлежать ему изо дня в день.

Заметив мой ужас, мессир Сантьяго прошептал мне на ухо, так, что священник не слышал:

— Не бойся, Инес, я буду хорошим мужем, клянусь.

Я хотела кричать, что не хочу, хотела сопротивляться, но совершенно потеряла волю и силы, он что-то подмешал мне в вино. Как в тумане помню венчание. Когда золотое кольцо оказалось на моем пальце, мессир Сантьяго подхватил меня на руки и вынес из часовни.

Он раздевал меня, я плакала, но ничего не могла поделать. Я сама дала клятву принадлежать ему и потому подчинялась. На все мои мольбы и просьбы он отвечал молчанием. У него было красивое тело, но я закрыла глаза. Не хотела его видеть. Он мог брать меня, сколько захочет, но свою душу я ему не покажу.

— Какая ты красивая, Инес… Ты еще полюбишь меня, Инес…

Он повторял и повторял мое имя, словно желал околдовать. Он касался меня ласково, но я вся сжималась. Хотелось выскользнуть из его рук, освободиться, снова оказаться на воле.

— Выпей еще вина, любовь моя. Вот увидишь, тебе станет хорошо.

Я послушно осушила кубок, который он приставил к губам. Он вытер слезы с моего лица, черные глаза на мгновение встретились с моими. Я отвела взгляд. Его руки блуждали по моему телу, и оно вспыхивало страстью в ответ. Стало вдруг жарко, прикрыв глаза, я откинулась на прохладные простыни. Я не хотела его сердцем, но телом желала принадлежать ему. Он был ласков в ту ночь и последующие. Постепенно, мне не потребовалось вино, чтобы желать его в ответ. И он сдержал слово. Он был прекрасным мужем. Он обеспечил меня всем, абсолютно всем. Кроме свободы.

Я любила и не любила его. В конце концов, к человеку который разжигает в тебе страсть и дарит удовольствие из ночи в ночь, начинаешь испытывать нежность. Но я видела, что муж нежен со мной, но жесток с другими. Хоть и справедливо жесток, но как-то сверх меры. Оттого его и боялись. Пару раз я пыталась вмешаться, но Сантьяго одним взглядом давал понять, что я не имею права голоса.

Я была нема. Он лишил меня права выбрать любовь и мужа, золотая клетка давила на меня. Я была рождена для воли. А стала пленницей и женой.

Потянулись месяцы брака. А впереди еще годы. Годы… Я в ужасе представляла себе будущее рядом с ним, не зная еще, что существует кое-что похуже.

Иногда он в отчаянии встряхивал меня, словно хотел разбудить:

— Скажи, что тебе надо, Инес? Почему ты так грустна? Еще украшений? Шелкового платья? Хочешь, поедем куда-нибудь за город, купаться на озеро? Только скажи, я весь мир тебе отдам!

— Свободу, — отвечала я тогда.

Мессир Сантьяго белел от ярости, отпускал меня и отходил, словно боялся ударить.

— Не могу, — глухо отвечал он каждый раз. — Этого я тебе дать не могу. Ты моя. Только моя. Никто не будет любить тебя так, как я.

— Мне не надо так, как ты! — кричала я.

И тогда… тогда он набрасывался на меня с ласками и поцелуями, силой уносил в спальню, где мое сопротивление было совершенно бесполезным. И я сдавалась, подчинялась, отвечала ему. Он думал, что приручал меня заново. Я думала, что я безвольная тварь.

Потянулись месяцы брака. А впереди еще годы. Годы… Я в ужасе представляла себе будущее рядом с ним, не зная еще, что существует кое-что похуже.

Иногда он в отчаянии встряхивал меня, словно хотел разбудить:

— Скажи, что тебе надо, Инес? Почему ты так грустна? Еще украшений? Шелкового платья? Хочешь, поедем куда-нибудь за город, купаться на озеро? Только скажи, я весь мир тебе отдам!

— Свободу, — отвечала я тогда.

Мессир Сантьяго белел от ярости, отпускал меня и отходил, словно боялся ударить.

— Не могу, — глухо отвечал он каждый раз. — Этого я тебе дать не могу. Ты моя. Только моя. Никто не будет любить тебя так, как я.

— Мне не надо так, как ты! — кричала я.

И тогда… тогда он набрасывался на меня с ласками и поцелуями, силой уносил в спальню, где мое сопротивление было совершенно бесполезным. И я сдавалась, подчинялась, отвечала ему. Он думал, что приручал меня заново. Я думала, что я безвольная тварь.

Один раз мы съездили в наш городок проведать семью. Я убедилась, что он сдержал слово: Макс вернулся домой, а семья теперь ни в чем не нуждалась, мессир Сантьяго передавал с Максом каждый месяц внушительную сумму. Как откуп.

— Ты счастлива, дочка? — спросила мама, улучив момент, когда мессир Сантьяго был не рядом.

— Нет. Но и не несчастлива тоже, — пожала я плечами.

С тоской смотрела я вокруг, пытаясь запомнить до мельчайших подробностей тот мир, где я была счастлива. Уже тогда я предчувствовала, что никогда не вернусь сюда.

Мама! Как бы мне хотелось сбежать, мама! Вернуться домой, забыть жар ночей и ледяную стыль дней рядом с ним! Но мессир Сантьяго был хитер. Он привязал меня к себе брачной клятвой. В какой-то степени, он поступил благородно. Но лучше бы обесчестил и отпустил.

Тем временем, Арастон вступил в войну с соседним королевством. Все по вине Вашей ненасытной алчности и жестокости, конечно, мессир Рей. Люди гибли за короля. За какого короля? Того, что выжимает из них последние соки, считает всех поголовно своими рабами? Вы умеете так воззвать в своих посланиях народу, что они забывают все плохое, что Вы натворили, и идут за Вами, как крысы за волшебной флейтой. Впрочем, на то мы и простой народ, чтобы верить в чудеса. Не избежали военные сборы и наш город. Мессир Сантьяго, собрав отряды и ополчение, выдвинулся на помощь основным войскам. Он взял меня с собой. Не мог расстаться, он был одержим мной, к сожалению.

Походная жизнь неожиданно полюбилась мне больше, чем жизнь в его доме. Тут я была вольнее, свободнее. Я снова ездила верхом, иногда наперегонки с Сантьяго. В тот момент, когда я выигрывала или проигрывала ему, когда мы; спешившись, красные после скачки, поили лошадей у ручья, и он целовал меня, а иногда и брал, прислонив к дереву, быстро и грубо, я любила его. Но потом осознавала, что война закончится, и иллюзия воли тоже.

Знаю, Вы, мессир Рей, читаете каждую строку жадно, похотливо. Я бы Вам расписала детали, Сантьяго был изобретателен, но не стану: времени мало, а между тем сумерки стали опускаться в колодец.

Как не люблю я ночи в колодце! Вот когда отчаяние и понимание обреченности охватывает меня целиком. Так раньше не любила я дни. Горечь ночи Сантьяго разбавлял страстью, в его объятьях я на мгновение забывалась, а потом приходил сон. А дни были пустыми. Но ночи в колодце — это иное.

Они наполнены воспоминаниями. Все больше до венчания. Когда я жила по- настоящему. Жаль, я не ведьма… Обернулась бы птицей и улетела куда-нибудь далеко, высоко, где никто меня не словит в сети.

Но я всего лишь Инес. Темно-то как… не написать ни строки. Крикнула стражникам, чтобы подали свечу. Заодно попросила еды. Холодно.

Опустили мне толстую свечу, похоже, Вы, мессир Рей, и впрямь хотите узнать, чем дело закончится. Установила ее на каменный выступ, от пламени тени по неровным стенкам колодца… Кажется, прошлое пришло за мной. Вон та тень, это Сантьяго, Раскрывает мне свои объятья. Я бы пошла к нему? Нет. Нет. Довольно. Завтра буду свободна. Пусть умру, но освобожусь от вас всех раз и навсегда. Не станет больше Инес. Будет только прах, свободный лететь, куда ему вздумается. С ветром. С дождем.

Разрыдалась. Об одном жалею. О своей семье. Что не увижу их больше. Но я уже поняла, что за все в этом мире надо платить.

В этом колодце где-то капает вода. Я столько раз пыталась найти источник этого мерного капания, но тщетно. Может, это часть пытки? Чувствуешь, как по капле уходит твое время.

Но не для меня, не для меня, мессир Рей. Я считаю, это секунды до моей свободы. Я прошу, очень прошу, сожгите меня дотла завтра. Подкладывайте дрова постоянно, снова и снова, нужно будет, жгите неделю, месяц, только чтобы больше сюда не возвращаться.

А то, может, придумаете другую смерть? Раз уж огнем никак? Вы-то можете, мессир Рей. Мессир Сантьяго мне сказал, что Вы — колдун. Сантьяго тоже был из этой породы, пусть и не так силен, как Вы. Он знал, что подмешать девушке, чтобы сделать ее покладистой, а юноше, чтобы сделать его вспыльчивым и хмельным. Знаю, что порой, скованная стыдливостью, не шла у него на поводу, и тогда он бросал какие-то травы в огонь, которые снимали с меня оковы сдержанности, и я была сама жадна до его тела. Ему это нравилось, когда я сама просила его, сама льнула к нему и ласкалась. Иногда он сдавался быстро, утоляя мой жар, а иногда ему нравилось мучить меня, смотреть, как я раздеваюсь, изнываю от желания, умоляю, прошу, готовая на все, на любой его каприз. В те ночи он бывал особенно груб. И особенно ласков после.

— Только ты, Инес, — шептал он, перебирая мои волосы, пока я плакала от пережитого унижения, приходя в себя. — Только ты есть в моей жизни. Я без тебя не смогу прожить и дня.

Только ведь травы — это не настоящая страсть. И страх — не настоящая любовь. Вы оба играли мной по вашим правилам, не спрашивали моего разрешения, мнения. Кто я для вас? Лишь игрушка. Красивая, но вещь. А я хотела растворяться в звуках леса, работать в саду, любить простого, искреннего человека. Хотела семью. Хотела, черт вас побери обоих, жить своей жизнью!

A вон та тень, горбатая, страшная, это Вы, мессир Рей. Ваша душа так уродлива. Так черна. Сантьяго не так был страшен и ужасен, как Вы. Жаль, я не сразу это поняла.

Вы стоите здесь оба и смотрите на меня. Словно еще можете наброситься. Сделать мне больно. Но уже нет. Слышите, тени! Уже нет!

Простые люди всегда добрее. Верю в это, потому что никогда зла от них не получала. Стражники здесь меня даже побаиваются, но все-таки не пытаются сделать то, что Вы, мессир Рей. Они держат меня взаперти по долгу службы, а не из прихоти.

Вот и теперь спустили мне краюху хлеба. Ем ее и вспоминаю, как вкусно пахло свежеиспеченным хлебом в доме. Матушка делает такие мягкие булочки! Печет каждый день, что не съели накануне, дает свиньям. Он на следующий день уже черствый, этот хлеб. Мама…

Кажется, я заснула. Не знаю теперь, сколько времени осталось до рассвета. Сквозь решетку в колодце я вижу звезды. Сколько звезд!

Как в ту ночь, когда Вы прибыли со смотром нашего войска. Сантьяго пришел поздно, лег ко мне под бок, прижал спиной к себе, ворча, целуя в шею. Я прикинулась спящей. Но когда его это останавливало?

Когда он закончил, прошептал, что завтра я познакомлюсь с королем. И уснул.

А я всю ночь не спала. Слушала его дыхание. Мой господин и муж. Мой хозяин. Кольцо его рук давило на меня. Думалось: «Почему я не змея? Выползла бы сейчас осторожно, уползла бы в овраг возле лагеря. Там есть ручей. Извивающейся лентой уплыла бы отсюда. Куда угодно. Хорошо быть змеей. Свернуться в клубочек и греться на камне. Спрятаться в нору, чтобы никто-никто не нашел. Почему ты не змея, Инес?».

А наутро противник напал на нас без предупреждения.

Сантьяго, облаченный в доспехи, поцеловал меня на прощание и уехал убивать. А я стала ждать исхода дела.

Вы тогда одержали ошеломительную победу. Помню, какие все были хмельные от счастья, помню песни солдат, их нестройные хоры. Помню, как мессир Сантьяго ворвался в палатку, схватил меня в объятья и закружил.

— Победили, Инес, мы победили!

И столько в нем вдруг было мальчишечьего задора, а не его привычной черной тяжести, что я сама поцеловала его в губы, и даже стало стыдно, что желала ему погибнуть в той битве…

А потом в палатку вошли Вы.

— Это и есть та самая Инес, что изменила самого распутного из моих градоначальников?

Ваш голос. Он всегда такой раскатистый, будто с гор осыпаются камни. Словно звуки спотыкаются о что-то в Вашем горле. Этот голос приковывает к себе внимание сразу. Голос короля.

Вы старше меня насколько, мессир Рей? Лет на двадцать, думаю. Во всяком случае, седина на Ваших висках придает Вашему облику мудрость, стать. А простой ободок короны призван обмануть подданных. Вы такой простой, открытый, дружески пьющий с солдатами в день победы, ласковый со всеми окружающими. Такой насквозь лживый и фальшивый.

Мессир Сантьяго куда правдивее вас: он берет то, что ему нравится, сразу. Жесток, но не скрытен. Он ударит ножом в грудь, а не в спину. Я его за это уважаю. В Вас же нет ничего, достойного уважения. Ничего, что можно было бы любить.

Еще тогда, в палатке, я увидела, как Вы смотрели на меня. Я спряталась за Сантьяго.

— Глупышка, Инес, не бойся, — Сантьяго поцеловал мне руку и подвел к Вам. В Вашем взгляде я читала похоть, зависть и влечение, такое же влечение к себе, как и у Сантьяго. Это проклятие — быть желанной для колдунов. Я старалась не двигаться, словно этим могла спрятаться от Вашего цепкого взгляда, снимающего с меня, слой за слоем, одежду.

Вы пробыли у нас недолго. Вас ждали пленницы. Новые рабыни доброго короля. Вы: конечно, скажете, что они всего лишь заложницы и гаранты мира, две принцессы. Но я видела их заплаканные лица, видела синяки на их телах, а потом, во дворце, слышала их вопли по ночам. Бедные принцессы. Бедные загнанные в ловушку души.

Королева рожает одного мертвого младенца за другим. Неудивительно. Вы прокляты столькими женщинами и мужчинами, столькими детьми, мессир Рей. Вы недостойны быть отцом.

А между тем, каждую свою новую любовницу Вы мечтаете обрюхатить. Это единственное Ваше слабое место. Но сила ненависти к вам сильнее Вашего семени. С каждым годом список Ваших грехов растет. А Вы забываете их всех. Всех, кого убили: сгноили в тюрьме, изнасиловали и обманули. Их так много, не так ли? Не так ли?

Вы убили Сантьяго. Ваши руки в его крови, не отпирайтесь. Какое удачное совпадение, что именно тогда, когда он был в столице вместе со мной, зная, что я осталась дома, его нашли недовольные судом горожане! Стали бы они мчаться за ним на другой конец страны? Кто поверит в это?

Когда Сантьяго внесли в дом, он был еще жив. Он звал меня, словно я могла спасти его. Его положили на стол, едва я подбежала, он взял меня за руку и уже не отпускал. Может, будь его воля, забрал бы с собой в иной мир. У него на теле я насчитала 27 ударов ножом. Мои одежды были тяжелы от крови мужа. В его последнем взгляде было столько боли, столько жалости…

Я тогда подумала, что он жалеет себя. Я ошиблась. Он, конечно, все понял. Его Инес становилась собственностью другого. И ему было страшно за меня. Но он уже ничего не решал в этом мире. Сантьяго испустил дух у меня на руках.

Все остальное известно нам обоим. Вы меня заставили остаться в столице якобы чтобы предоставить вдове защиту. Вынудили переехать во дворец под конвоем стражи, может, уже тогда понимали, что я могу сбежать. Но Вы просчитались. Я боялась только мессира Сантьяго. Принадлежала только ему. После его смерти я решила: что снова свободна. Едва Вы начали обольщать меня, я Вам отказала с полной уверенностью, что имею на это право.

Когда же Вы меня попытались взять силой, помните тот вечер? Я Вас оттолкнула, Вы упали, опрокинули жаровню, Ваше лицо ткнулось в угли. Я еле сдержала вопль ужаса: у меня не было намерения убивать или уродовать Вас. Но Вы поднялись невредимым. Руками сгребли угли обратно на жаровню, а потом снова кинулись на меня.

Я не принцесса, мессир. Я не стану терпеть то, что терпят они из страха.

Но в тот момент я была так поражена увиденным, что Вы успели порвать на мне платье. Ваши горячие от углей руки на груди привели меня в чувство.

— Я могущественнее всех в этом мире, ты будешь моей, Инес. Прекрасная Инес.

Вы напирали на меня, прижимая к себе, впиваясь в мою кожу пальцами, словно пытались содрать и ее.

Я вырвалась. Бросилась прочь из залы, чудом выскочила из дворца возле конюшен, успела покинуть город до того, как выезды перекрыли.

Под дождем я скакала без устали несколько часов, слишком испуганная, чтобы остановиться. Лошадь была измотана. Потом я остановилась в лесу. И меня долго рвало. От отвращения к Вам и всему Вашему окружению.

И несмотря на то, что я еще чувствовала Вашу хватку, я впервые за долгое время оказалась одна. Подняла голову, закрыла глаза, позволила редким каплям дождя бить по лицу. Вдохнула хвойный запах елей. И улыбнулась наступающим туманным сырым сумеркам.

Я наконец-то считала себя свободной.

Светает. Уже слышно, как работают молотками стражники, сооружая помост. Надеюсь, Вы не поскупитесь на дрова, мессир Рей, и сейчас, когда Вы читаете эти строки, огонь взметнулся вверх, поглощая меня в третий раз, в последний раз.

Ко мне залетела синичка. Она весело прыгает по верхним камням и корням, оплетающим колодец. И тренькает так живо. Жизнь только начинается… День только начинается…

Я так и не доехала до дома. Меня схватили на второй день побега. И через пару дней я опять была во дворце. Только теперь пленницей, официально обвиненной в колдовстве. Якобы я Вас заворожила или напала на Вас и пыталась отравить? Вот не помню, инквизиторы то и дело путались. В конце концов, обвинений было столько, что как раз на три сожжения хватит.

Вы приходили ко мне. До последнего пытались запугать смертью и завалить на нары. Ваши руки на моем теле оставляли маслянистые следы. Мне потом хотелось вымыться. Но я так и не уступила Вам. Хоть этим горжусь.

Перед смертью Вы милостиво разрешили мне проститься с семьей. Мама рассказала тогда свое прошлое, в надежде, что это спасет меня. Я не поверила. Я тогда прогнала ее с криками, что она лжет. Что это все неправда! Неправда!

Но когда я не сгорела в первый раз, я поняла, что она не лгала.

Вы тогда пришли ко мне еще раз, прямо в этот колодец. Таскали за волосы, избивали, умоляли. Вы даже умоляли, мессир Рей… «Мы созданы друг для друга: Инес! Разве ты не видишь? Я убью королеву, хочешь? Хочешь быть королевой?» Но я молчала и не уступала. А Вы хотели такого же подчинения, что и Сантьяго. Вам уже мало было просто взять меня, Вы хотели присвоить меня надолго. Забрать то единственное, что осталось у Инес: стремление к свободе.

Когда меня во второй раз вели на казнь, я увидела в толпе худое и испуганное лицо Макса. Он один из всей семьи решился пережить еще одно наказание вместе со мной. Я улыбнулась ему. Он заплакал.

Я помню, как смотрела гордо на толпу внизу. Они даже не кричали уже «Ведьма!». Кажется, они были испуганы больше, чем я. Хотелось крикнуть: «Не будьте такими рабами!». Но пламя поднялось и загородило их от меня. Очнулась я снова в этом колодце, пропахшая дымом и перемазанная золой.

После второго раза я вдруг осознала одну нехитрую вещь: я не сгорю, пока сама не захочу этого. Мое сознание до сих пор в последний момент сопротивлялось решению покончить со всем.

Но мы же знаем, что иного выхода нет. Что единственный способ заставить Вас заплатить за изнасилование моей матери, чью честь вы выиграли в карты у глупого графского сына восемнадцать лет назад, — это умереть. Убить Вашу дочь, мессир Рей. Ту, что не горит в огне, как и Вы. Ту единственную, благодаря кому мог продолжиться Ваш род. Вы прочтете это, когда костер заполыхает.

А вот и стражники пришли. Я готова.

Пусть свершится моя месть. Я наконец-то свободна.

Инес.

КОНЕЦ.