Испытательный срок

8

За плечом Данка вырос официант.

— Десерт?

— Нет, хватит…

— Яблочный пирог и жасминовый чай, — сказала Бет.

Официант посмотрел на Данка.

— А вам ничего?

Бет улыбнулась Хаммелу.

— Нельзя уйти из «Пилигрима», не попробовав старый английский пирог. Люди приезжают за ним из…

Данк перебил ее:

— Бренди и еще одну ложку.

Бет обратила внимание на удовлетворенное лицо Данка. Оно лучилось смелостью, ожиданием… и слишком явной чувственностью. Когда официант ушел, Данк посмотрел на Бет.

— Мучной пирог после такой еды?

Она улыбнулась.

— Попробуйте кусочек. Мне нужен был предлог, чтобы ненадолго задержать вас здесь.

— Задержать здесь?

— Пока вы не ответите на мой вопрос.

Она заметила, что Данк нахмурился.

— Бет, вы слишком независимы и самонадеянны. Я знаю, вы привыкли из всего устраивать шоу, но все же еще не научились задевать меня за живое во время каждой нашей беседы.

В это время принесли пирог и чай, а перед Данком поставили рюмку бренди и положили ложечку.

Она прищурилась и подула на чашку.

— Почему же? Сегодня днем вы тоже въелись мне в печенки, и, тем не менее, я пошла с вами в ресторан.

— Хотелось бы услышать, почему.

— Э нет! Разговор о вас, а не обо мне.

— Ладно, прервемся на минутку. Расскажите, почему вы согласились принять мое приглашение.

— Потому что мне нужно было выяснить, насколько рискованно ваше деловое предложение. Вы всегда идете прямо к цели и знаете, чего хотите. По-вашему, женщина не имеет на это права?

— Вы не похожи на других женщин.

— Спасибо за комплимент.

— Да, я хорошо знаю, чего хочу.

Он сделал глоток бренди.

Бет погрозила ему пальцем.

— Вот поэтому-то мы и сидим здесь, а не у вас на кухне.

Он печально улыбнулся.

— Я хорошо знаю, чего хочу от работы, Бет. Все не так просто, как кажется. Вы имеете обо мне очень смутное представление.

— В том-то и дело. Поэтому я и заказала десерт.

— Вы думаете, что я успею описать вам всю свою жизнь за то время, пока вы едите пирог?

— Вы хотите, чтобы я взяла вас на работу. Вы хотите устроить у меня в ангаре свою мастерскую и взвалить на лодочную станцию еще большую ответственность. Да, я хочу, чтобы вы рассказали мне о своей жизни. Вполне логично начать рассказ за десертом.

— Я почти все рассказал вам.

— Все эти годы я знала о вас ровно столько, сколько и все остальные. Похоже, теперь я начинаю понимать, что кто-то стал виновником приключившейся с вами истории. Вы не можете осуждать меня за любопытство. Итак, кто же этот человек?

У Бет гулко забилось сердце. Она взяла кусочек пирога и посмотрела на янтарную жидкость в рюмке Данка. Он сделал очередной глоток и закрыл глаза.

— Во всей этой истории вас касается только одно: после нее я круто изменил и свою карьеру, и свою жизнь. Если бы вы не знали мою семью, это вас никогда бы не заинтересовало.

— Да, немного зная, кто вы такой, легко объяснить и все остальное.

— Может быть, вам и легко.

— А кому трудно?

Данк покачал головой.

— Вы правы, мы очень разные люди. Чак Менсон открыл перед вами мир. С его благословения вы пошли своим путем, имея право на ошибку. Право на то, чтобы найти себя в городе, где никто вас не знает. Право на удачу. Вы не следовали по чьим-то стопам. А я учился в частной школе, которую закончил мой отец и в которой учились мои братья. Затем я, как мои кузены, мать, отец и дед, поступил в Колумбийский университет. Естественно, дальше, вслед за братьями и отцом, меня ожидала компания «Космотроник».

Вот тут-то и начинается самое интересное. Надеюсь, вы мне поверите. Я был ответственным и трудолюбивым, но это не моя стезя. Здесь мне не помогли бы ни связи, ни деньги. Я всегда любил что-то мастерить своими руками, придумывать, создавать… Мы… Я жил тогда в Нью-Йорке и встретился с Чаплером. С этого все и началось. Я довольно быстро сообразил, что не схожу с ума только благодаря моему хобби, которым занимался по уик-эндам. Возня с деревяшками была единственным занятием, которое доставляло мне удовольствие. Решение уйти из «Космотроника» далось мне с трудом. Но труднее всего было сказать им, чем я собираюсь заниматься.

Данк посмотрел в рюмку, а потом снова поднял глаза. Бет все еще ела свой пирог.

— Наверно, какую-то роль в этом сыграла наша прекрасная кровать ручной работы?

— Чертова кровать… Я разозлил ею множество людей. Они решили, что я это сделал нарочно. Отец, например, был убежден в этом.

Бет провела пальцами по его руке, взяла у Данка рюмку и сделала глоток. У нее загорелось внутри. Надо было набраться храбрости…

— Но ведь вы начали гравировать не его инициалы?

— Нет.

Бет глотнула еще и принялась ждать продолжения.

— Это были инициалы женщины по имени Вирджиния. — Он забрал у Элизабет рюмку, залпом допил остатки бренди и знаком позвал официанту, чтобы тот подал счет. — ВКХ Вирджиния Кроуфорд.

Бет доела пирог, мечтая, чтобы Данк сказал еще что-нибудь. Но он молчал.

— Вирджиния Кроуфорд-Хаммел?

— Примерно.

Он глядел в огонь.

— С тех пор вы и решили променять реальность на мечту, электронную технику — на ремесло краснодеревщика?

Бет пыталась понять, что написано на его лице.

Мысль о том, что кто-то мог разбить сердце этого человека, была нелепой. Она абсолютно не соответствовала созданному Бет мифу о неуязвимости Данка Хаммела. Бет смотрела на грустное лицо Данка, и на душе у нее скребли кошки. Его глаза были полны печали.

— Вы долго были вместе?

— Довольно долго.

— Были помолвлены? Наверно, нет, иначе я прочитала бы об этом в «Кроникл» или услышала сплетню в Кейп-Норде.

— Собирались…

— Извините меня…

— И вы меня. — Тон Данка надрывал ей душу. — Тогда в Портленде вам не следовало заглядывать под одеяло…

— Это получилось нечаянно. Мне захотелось посмотреть на вашу работу…

Ну, скажи же что-нибудь, взмолилась она про себя. Но достаточно было взглянуть на лицо Данка, чтобы понять, что этого не будет. Хаммел расплатился с официантом, встал и подождал, пока поднимется Бет. Затем он положил ладонь ей на спину, и девушка почувствовала тепло сквозь ткань платья. Они молча шли к автостоянке.

Она позволила себе сунуть нос в чужую личную жизнь. Думая об этом, Бет испытывала боль и досаду. Такое право могли дать только более интимные отношения, которых между ними не было.

Вечер был довольно морозный. Пар вырывался у них изо рта. Остановившись у своего пикапчика, Бет напустила на себя непринужденный вид и спросила:

— И как же дальше сложилась ваша жизнь? Новая работа, новые адреса, новые клиенты?

— Да. Никакой головной боли. Ни забот, ни хлопот, ни язвы.

— Видела бы вас Вирджиния…

— Вы спросили про кровать, и я ответил на ваш вопрос. Давайте оставим Вирджинию в покое.

— Вы правы. Извините. Наверно, я сегодня зашла слишком далеко, но вы должны меня понять. Вы всегда казались мне таким… я не знаю… стоящим выше эмоций… выше душевных мук… Теперь я с облегчением убедилась, что вы такой же человек, как и все остальные.

Бет вздрогнула, и Данк положил руки ей на плечи.

— Я всегда был таким, только не хотел, чтобы об этом знало слишком много народу. Это бы повредило моему имиджу.

— Наверно, Вирджиния порвала с вами, когда поняла, что вы серьезно решили уйти из фирмы и изменить то будущее, на которое она рассчитывала?

— Вирджиния? Черт побери, нет. Это было бы еще полбеды. Вы все не так поняли. Это я поступил непростительно. Именно я порвал с ней.

— Вы?

— Я порвал с ней за день до помолвки.

Эту козырную карту Данк приберегал на крайний случай. Он до последнего надеялся, что сумеет справиться со своим чувством к Бет Менсон. Но три недели бесплодных ожиданий измучили его. Хотя бы на несколько часов… Черт побери, чего бы это ни стоило… И на сей раз он испытывал ощущение, до странности напоминавшее удовлетворение. Слишком долго он не чувствовал ничего подобного.

Бет упрашивала его, намекала, вздыхала и слушала. В ее голосе появились медовые нотки, которые красноречиво говорили о сострадании и сочувствии… Когда выражение ее лицо изменилось, у Данка сжалось сердце. Его пронзил стыд.

— Сердцеед всегда останется сердцеедом, — ухитрилась пробормотать Бет.

— Я сделал ее несчастной.

— Кажется, сегодня вечером я была слишком бестактна. Ваша личная жизнь — это ваше дело.

— Поздновато спохватились, не правда ли?

— Стоило вам только намекнуть, что я веду себя нескромно.

— Вы очень ловко делаете вид, что заранее знаете ответы на все свои вопросы. Трудно было предположить, что это не тот случай.

Элизабет вспыхнула, несмотря на мороз.

— Спасибо за обед.

— На здоровье. — Он провел ладонями по ее обтянутым тканью рукам, обнял за плечи и привлек к себе. — Я знаю, что вы мне не поверите, но все равно скажу: вы мне нужны не только для физического наслаждения. И думаю я не только о своем наслаждении.

Бет не сопротивлялась, и только тут Данк ощутил тепло ее тела. Она сунула руки под его спортивную куртку и обняла за талию, а когда Хаммел принялся целовать ее, губы Элизабет оказались теплыми и влажными. От нее слегка пахло ароматизированным чаем и мускатным орехом.

Реакция его собственного тела поразила Данка. Поцелуи Бет были как глоток воздуха для слишком глубоко нырнувшего пловца.

— Бренди, — пробормотала она.

— Чтобы согреться в прохладный вечер, самое лучшее средство — это вы…

Она засмеялась, потерлась носом о его щеку и высвободилась.

— В семь часов мне надо быть в яхт-клубе.

— Мы могли бы провести вместе оставшееся до этого время…

— Спокойной ночи, Данк.

— Я приду утром.

— С портфелем в руке.

В восемь тридцать утра Данк стоял у стола Бет.

— Скэрлоты купили «Беатрис»…

— Что ж, сдаюсь. Вы пересилили.

— Я привел к вам выгодных клиентов. На радостях, что лодочная станция Менсона берет на себя доставку, хранение и ремонт лодки, Гарри и Полли пообещали порекомендовать нас владельцу еще одной деревянной яхты в Огасте.

Нас. Опять.

— Как обещал, — добавил он, кладя на стол портфель.

Бет расстегнула молнию на кожаной папке и принялась тщательно рассматривать профессионально выполненные фотографии. В первом отделении лежали снимки книжных полок, набора мебели для гостиной и углового буфета, украшавших собой дом или офис. Следующая секция была отдана отдельным предметам мебели. Первым шел письменный стол в стиле «чиппендейл», за ним запирающийся спереди сундук и чайный столик. Завершали раздел стулья современного дизайна.

Он следил за ее тонкими пальцами так настороженно, словно перед Элизабет лежали не заключенные в пластик фотографии, а сами драгоценные изделия.

— Данк, я и представления не имела… Это великолепно.

— Да, можно сказать, неплохая работа.

— И все это куплено?

— Большей частью. Кое-что стоит в мебельном магазине в Нью-Йорке, который торгует моими изделиями.

— Далековато от Портленда.

— Зато позволяет держаться от него на безопасном расстоянии.

— Не притворяйтесь… Ладно, открывайте свою мастерскую.

Он пожал ей руку. От Элизабет слегка пахло хорошим одеколоном. Уголок воротника выбился из-под вязаного свитера, и Данк боролся с желанием выправить наружу и второй уголок.

— К завтрашнему дню все будет в полной готовности.

Бет откинулась на спинку стула.

— И все равно соглашение об испытательном сроке остается в силе. Если все закончится хорошо, то мы с вами… — Данк усмехнулся, и Бет тут же поправилась: — Станция подпишет с вами двухлетний контракт.

— А если вы найдете покупателей, у которых уже будет собственная мастерская по ремонту деревянных судов?

— Если такое случится, этот вопрос мы будем обсуждать отдельно.

— Мы. Мне нравится, как вы это говорите, — заметил Данк.

Бет глянула на него, а затем перевела взгляд на чашку с кофе.

— Вы не проработаете здесь и двух недель, если не бросите свои намеки.

— За две недели может многое случиться.

— Почему бы вам не взяться за установку верстака или распаковку ваших инструментов?

— Сию минуту. — Он взял ее руку и крепко пожал. — Бет, что бы еще ни случилось, вы не пожалеете о нашем сотрудничестве. Что бы еще ни случилось… Клянусь пилой и токарным станком…

Он не спеша пошел к своей машине, оставленной на стоянке. Стоило выехать из тени здания, как на него обрушился солнечный свет. Достаточно было минутного разговора с ней, и в его кровь начинал поступать адреналин.

Он не мог вести деловую беседу и не вспоминать при этом, как Бет выглядела за обеденным столом в «Пилигриме». Хуже того, он не мог смотреть на нее и не вспоминать, с каким трепетом она отвечала на его поцелуй. Точнее, поцелуи. Эта женщина целовалась так, что заставляла желать себя еще сильнее. А желание причиняло ему невыносимую боль.