Истина и откровение, Пролегомены к критике Откровения

Глава IX. ОТКРОВЕНИЕ ДУХА И ЕГО ЭПОХИ. ТРАНСЦЕНДЕНТНЫЙ ЧЕЛОВЕК И НОВЫЙ ЧЕЛОВЕК

Таинственна жизнь Духа. В своей первоначальности жизнь Духа находится вне объективации, вне противоположения субъекта и объекта, в измерении глубины. Лишь условно можно говорить об объективации Духа в истории и культуре. Это и есть объективация, а не воплощение, не раскрытие Духа без умаления и ущербности. Происходит именно умаление и ущербление Духа, в котором часто его нельзя уже узнать. Нельзя сравнивать и сопоставлять реальность Духа с реальностями "объективного" мира природы и истории. Реальность Духа и духовности не может быть поставлена в одну линию с природными реальностями в их иерархической ступенности. Схоластическое, главным образом томистское, различение между естественным и сверхъестественным целиком пребывает в границах натуралистической метафизики. На этом пути сверхъестественное оказывается высочайшей иерархической ступенью того же рода реальностей, в котором находится и естественное. Глубже различие между Духом и природой, ибо таким образом устанавливаются реальности совершенно иного порядка, а не ступени реальностей в одном и том же смысле. Идея "сверхъестественного" есть объективация Духа, введение его в иерархические ступени мира. Необходимо окончательно признать, что в человеке есть божественный элемент, и это вполне согласуется и с библейским преданием о сотворении человека. Творец вдыхает духовное начало в сотворение человека, и это духовное начало не есть реальность, подобная реальностям природного мира. Отец С. Булгаков, который очень хочет оставаться ортодоксальным, говорит, что человек есть дух, хотя не только дух, и значит – личность в человеке божественного происхождения. То же думал и Вл. Соловьев. Трансцендентальный человек творится в вечности, или, лучше сказать, он извечно пребывает в Боге. Это небесный человек, но не райский человек, в котором еще не пробудилось сознание. Человек есть идея, задание Бога. В Царстве Божьем человек будет иной, чем в сказании о райском Адаме. Божественный элемент в человеке не есть специальный акт сообщенной ему благодати, не есть и природный элемент, а есть духовный элемент в нем, реальность особого рода. Есть различие между Духом и Св. Духом, но это одна и та же реальность разных ступеней. Нередко то, что говорят о Духе Св‹ятом›, означает даже большую степень объективации, чем то, что говорят просто о Духе, хотя должно было бы быть обратное. Благодать, которая есть излияние Духа Св‹ятого›, была максимально объективирована и часто означала способ господства, особенно в католичестве. Благодать, без которой не признавалась возможность духовной жизни, находилась в руках организованной иерархии. Относительно Духа Св‹ятого› в церковном сознании существует поражающее противоречие. О Духе Св‹ятом› нет развитой доктрины в Церкви, у учителей Церкви можно очень мало найти по этому поводу. И вместе с тем признается, что Дух Св‹ятой› есть источник откровения, через него все открывается. Этим наполнено Евангелие. Люди очень ортодоксальные боятся, когда слишком много думают и говорят о Духе Св‹ятом› и, особенно, если ждут нового излияния Духа Св‹ятого›, новой эпохи Духа. Боязнь понятна, потому что это означает духовное освобождение, т. е. ослабление иерархического авторитета. В Св. Духе, в эпоху Духа по-иному должны раскрыться Отец и Сын, так как это будет означать откровение Троичности, которого по-настоящему еще не было. Свет будет брошен назад. Человек, по божественному замыслу, по божественной идее, есть духовное существо. В нем должна раскрыться духовность, которая могла до этого быть в непробужденном, лишь потенциальном состоянии. Реализация личности есть реализация духовного существа в человеке. Эта реализация означает богочеловеческий процесс в человеке. Но пробуждение духовного существа происходит таинственными путями, оно не подчинено субъективированному, внешнему иерархическому началу. Пусть пробуждение духовности происходит в Церкви, но Церкви, понятой духовно-мистически. И это ничего общего не имеет с индивидуализмом, наоборот, эпоха Духа будет коммюнотарной эпохой, эпохой социального и космического преображения, реальной, а не символической лишь соборности. Эта эпоха не будет знать господина и раба и их унизительных отношений, она будет знать лишь свободного и свободные отношения свободных. Человек не есть только существо, раскрывающееся в феноменальном мире. За эмпирическим, выявленным человеком стоит трансцендентальный человек. Эту свою трансцендентальность, эту свою духовность человек склонен отчуждать вовне, выбрасывать в объектный мир и даже называть эту объектность духовной (объективный дух). В человеке есть божественный элемент, и он задавлен не только низшей природой человека, к которой он попал в рабство, он задавлен и религиозным сознанием, отражавшим рабство человека, религиозной санкцией этого рабства. Это видно уже из того исключительного значения, которое авторитарное христианское сознание придавало послушанию власти. По традиционному учению о Промысле, Бог присутствует во власти, не царской только, но и вообще государственной. И самая церковная власть, вопреки евангельскому тексту, строилась по образу государственной. Это все тот же социоморфизм, который мы всюду находим. Предполагают, что Бог управляет миром и обществом, как управляет Кесарь. Излюбленные цитаты из Св. Писания, особенно Ап. Павла, обосновывают такое отношение к власти мира сего, хотя эти цитаты имеют явно исторический и социологический, а не религиозный характер. Можно было бы сказать, что Дух Св‹ятой› никогда не присутствует во власти, Он присутствует в свободе, присутствует в духовно замечательных, гениальных людях, во власти же присутствует объективированный, социоморфически понятый Бог, Бог силы, а не правды. Власть несет земную функцию, но она не имеет никакого религиозного значения, она не принадлежит Царству Духа.

Дух раскрывается по ступеням, по этапам, он не сразу обнаруживается и вмещается человеком в полноте, он лишь частично дается и затемняется процессом объективации. В сущности, никакого другого откровения, кроме откровения духовного, быть не может и никогда не было. Когда противопоставляют откровение историческое откровению духовному, то не додумывают до конца, что это значит. То, что называют историческим откровением и чем так дорожат, есть символизация откровения духовного в знаках этого феноменального мира, иначе оно лишено всякого религиозного смысла. Наивный реализм в понимании откровения как чего-то идущего извне хорош лишь для тех, которые об этом не хотят или не могут думать, и, может быть, им так и надо. Но мы сейчас заняты философией откровения. Вера, претендующая на безусловное значение, не может зависеть от того или иного толкования фактов объективированного мира. Откровение есть всегда прорыв через этот мир, а недетерминированный исторический процесс в нем. Этот прорыв и есть то, что называют воплощением, в котором есть явление потустороннего света, но окутанное исторической субъективацией, есть огонь, который охлаждается в этой объективации, есть метаисторическое, явленное в историческом, но не зависящее в своей Истине от исторического. События происходят в духовном мире, но они отображаются в природно-историческом мире. Духовное понимание откровения не должно означать иконоборческой тенденции. Символическое воплощение имеет огромное значение в религиозной жизни, но эти воплощения могут превратиться в угашение Духа, в омертвение и окостенение Духа, если их понимать в дурном смысле реалистически. Иконописная теология о. С. Булгакова хочет видеть в Божьей Матери человеческий ипостасный образ Св. Духа. Это спорно, как и вся его софиология, но в сущности не противоречит духовному пониманию откровения. Совершенно неверно и поверхностно делать противоположение между Духом и космосом, между духовным и космическим откровением. В Духе заключен весь космос, все творение, и только в нем есть космос, его нет в природном и феноменальном мире, в котором происходят процессы разложения космоса. Духовное откровение должно быть также откровением космическим, откровением тайны творения, которая еще не раскрылась в историческом христианстве. Бог и божественное открываются в Духе и Истине. Дух и есть Истина в человеке, Смысл и Свет. Но Дух в человеке может ущербляться и умаляться в охлаждающем и умаляющем процессе объективации. Существуют ступени веры, веры в Истину, веры в Дух, веры в Бога, веры в Богочеловечество, веры в Церковь, понятую как духовный организм, а не только ‹как› социальный институт. Эпоху Духа, или третье откровение, нельзя понимать исключительно хронологически. Всегда были люди Духа, всегда были подготовители эпохи Духа, всегда были люди профетического Духа. Всегда были в истории христианства люди, у которых был неохлажденный огонь. Всегда были мудрецы, которые излучали свет, они были в мире дохристианском. Всегда существовали мистики универсального значения. Но господствовало иное сознание, сознание, связанное с авторитарной социальной организацией, построенной по образу царства Кесаря, вопреки евангельским словам. Это не значит, что вслед за древними гностиками нужно признавать существование разных рас, расы пневматиков и расы психиков, и обреченность каждой расы оставаться в своих пределах. Это противоречило бы универсальной Истине и свободе человека. Но самое важное – понять, что в процессе объективации, которой подвергается историческая и социальная жизнь человека, Дух символизуется, а не реализуется. Источник символизации в том, что даются лишь прообразы грядущей реализации, знаки иного мира. Но символизация заковывает, когда ее считают уже реализацией. В глубоком смысле слова и культ, и культура символичны. Но в них дан путь к реализации, если этот символизм не рассматривается статически, как окончательная завершенность. Подлинная эпоха Духа будет уже не символической, а реалистической. И к ней всегда прорывались люди Духа.

Очень важно понять различие между символизацией и объективацией. Символизация всегда дает знаки иного, она не остается в замкнутости этого мира. Но символизация не есть настоящая реализация, и огромное значение имеет понять, что она не есть реализация, что в ней есть отсветы иного мира, есть прообразы преображения этого мира. Ничего этого нет в объективации, в ней нет знаков иного. Она вовлекает в тяжесть и необходимость этого, феноменального мира, который сам есть продукт объективации. Объективация есть приспособление к состоянию этого мира, есть уступка свободы духа необходимости мира, есть отчуждение и охлаждение. Это происходит с религиозной жизнью вообще и с христианством. Символика духовной жизни есть еще самое лучшее, хотя и не есть достижение подлинного реализма. Я давно уже писал, что падшесть человека выражается в выпадении Солнца из него вовне, он остается во тьме и получает свет от внешнего для него Солнца. Человек должен был бы быть Солнцем Мира, излучающим свет, но он распространяет свою тьму на всю космическую жизнь, которая перестала ему подчиняться. Адам давал имена вещам, такова была его сила. Ныне получает он свет и тепло от внешнего Солнца, но все еще бьется во тьме и холоде. Это и обозначает объективацию духовной жизни человека. Это распространяется и на самое понятие Бога как стоящей над человеком силы и власти. Подлинная духовность есть процесс, обратный отчуждению и объективации. Новый духовный человек может быть только солнечным человеком, излучающим изнутри свет на мир. Дух в религиозном смысле есть менее всего отрицание мира, космоса, как склонен был думать отвлеченный спиритуализм. Дух есть не отворачивание от мира и его муки, а изменение, просветление, преображение мира. Это начинается как символизация и должно кончаться как реализация. Вся культура и самая религия как часть культуры стоят под знаком символизации. Но профетический дух, который обнаруживается у избранных творцов культуры, требует реализации, преображения всей жизни. Природа и цивилизация суть разные ступени объективации духа, но в них есть и символизация. Символика подлинно божественного космоса есть и в человеческом отношении к природе, которая внешне воспринимается закованной и подчиненной необходимости. В своем отношении к животным, к растениям, к минералам, к полям, лесам, морям, горам мы можем прорываться за это царство закованности и необходимости, беспощадной борьбы и вражды, можем приобщаться к космической красоте и коммюнотарности. Цивилизация тоже закована в необходимость, стоит под знаком закона, пригибает к земле в дурном смысле, отрывается от земли в хорошем смысле. Против удушливой и все более удаляющейся от истоков жизни цивилизации периодически происходит восстание во имя возврата к правде природы. Таково было восстание Ж.-Ж. Руссо и Л. Толстого. Но при этом происходила роковая ошибка в терминологии. Ни Руссо, ни Л. Толстой, ни многие романтики совсем не хотели вернуться к той природе, которая скована необходимостью и в которой происходит жестокая борьба за существование, не хотели вернуться и к варварскому состоянию. Их естественное, природное состояние совсем не было окружающей нас падшей, объективированной природой, то была божественная, райская природа. Человек периодически вспоминает о рае и мечтает о рае. Райские звуки иногда прорываются в поэзию. Мы живем в мире, в котором символическая культура прошлого, не совсем еще порвавшая с землей, умирает. Но умирает не только символическая культура, потрясена в своих основах техническая индустриальная цивилизация, она погибает от созданных ею сил [48]. Человек раздавлен собственными открытиями и изобретениями, к которым мало приспособлена его природа, формированная совсем в другую эпоху. Романтический возврат к состоянию, предшествующему технике, машине, индустриализации человеческой жизни, невозможен. Но это ставит вопрос о развитии и обнаружении духовных сил в человеке, которым овладели и подчинили себе выпущенные на свободу не демоны природы, а демоны техники и машины. Над современным человеком господствует не варварство лесов, как в прошлом, а варварство самой цивилизации. Жизнь человеческая оказалась объективированной, деперсонализированной до потери самого образа человека. Мы свидетели гибели целой цивилизации, основанной на ложных началах. И спасение может прийти только от откровения, идущего из глубины Духа. Кончается теллурическая эпоха, связанная {с} землей, и человек брошен в космические пространства. Человек слишком возложился на космический порядок, который открывался античному и средневековому сознанию. За оптимизмом науки XIX века скрывалось переживание старых религиозно-космологических идей. Ныне атомическая бомба идет от этих космических пространств и грозит гибелью самому космосу. И по-новому должно определиться отношение человека к природе. Человек входит в новую природную действительность, и он духовно не подготовлен к этому вхождению. Человек вообразил себе, что все вопросы могут быть решены в маленьком, замкнутом социальном мире. Но речь идет о гораздо большем, чем новое общество, речь идет о новом космосе.

Эпоха Духа может быть лишь раскрытием не только социальной, но и космической коммюнотарности, не только братства людей, но и братства людей со всей космической жизнью, со всем творением. Но это будет также освобождением от социоморфизма, искажавшего человеческое понятие о Боге. Это будет также освобождением от ложной идеи суверенитета, которая всегда означала ту или иную форму рабства. Нет суверенитета Бога, ибо это означает социоморфное понимание Бога, построенное по образу царства Кесаря, нет суверенитета монарха, нет суверенитета того или иного класса, нет суверенитета народа, как думали Руссо и идеологи чистой демократии. Государство имеет лишь относительное и преходящее функциональное значение в объективированном мире, где все внеположно и все распадается, но не имеет никакого суверенного и субстанциального значения. И высший духовный мир никогда не должен мыслиться по аналогии с государством, т. е. с властью, т. е. с ложным притязанием на суверенитет. В церковной жизни существуют функции, необходимые для ее существования в объективированной истории, но нигде нет суверенитета, ни у папы, ни в собрании епископов, ни у народа. То высшее, что применимо к Богу, не может быть названо суверенитетом, должно быть иначе названо. Изъеденные скептицизмом и рассудочностью люди нашего времени с улыбкой скажут, что все это есть религиозная и социально-политическая утопия, что-то, может быть, напоминающее утопию Фурье. Они будут правы для того ограниченного мира, в котором они выросли, из которого не видят выхода. Я совсем не оптимист и скорее склонен думать, что мы вступаем в эпоху тьмы и великих разрушений. Возможно даже, что будет взорван весь наш кажущийся, иллюзорный космический порядок. Я не предлагаю религиозно-социальной утопии, мыслимой в пределах нашего эона. Речь идет о совершенно другом – о новом эоне и о новом в нем откровении. Но возникновение нового эона предполагает изменение человеческого сознания, освобождение сознания от власти объектности. Это изменение сознания не произойдет мгновенно, оно предполагает сложный подготовительный процесс. Нужна прежде всего революция сознания, революция духа, который не захочет быть отчужденным и выброшенным в объектный мир. Откровение нового эона может быть лишь бого-человеческим откровением, оно не может мыслиться и ожидаться без творческой человеческой активности. В человеке происходит процесс, уготовляющий эпоху Духа, которая будет восполнением и осуществлением христианства. Это ставит вопрос о соотношении трансцендентного человека и человека природно-социального, исторического. Подлинное, завершающееся откровение, не ущербленное и не искаженное природным и социальным детерминизмом, есть откровение в Духе и Истине, в нем реализуется связь человеческого и божественного, т. е. явлено будет Богочеловечество. Это не будет исчезновением человека в божестве, как думал рационализированный пантеизм. Явление нового человека, которого чаем, есть обнаружение трансцендентального, вечного человека, конкретно-тоталитарного, свободно-творческого человека, который активно соучаствует в творении мира и самого себя. Это и есть глубочайшая тайна христианства, прикрытая объективацией. Когда мы начинаем думать о явлении нового человека, то мы наталкиваемся на непреодолимое трагическое противоречие. Представим себе, что из мира окончательно исчезнут аскеза пустынножителей, война и революция, все, что предполагает человеческий героизм и жертвенность, исчезнут все насилия, но и сопротивления насилиям, исчезнет за ненадобностью все связанное с воинственными, боевыми инстинктами человека, не будет жестокости, связанной с этими инстинктами, но не будет и связанных с ними подъемов, исчезнет всякий оргиазм, одержимость массы, идолопоклонническое обоготворение вождей, царей, но исчезнет и мечта об иной, лучшей жизни, так как она будет осуществлена. Люди останутся с осуществленным уже добром, и не будет энтузиазма, связанного с борьбой со злом. В этом есть что-то непереносимое, это будет удовлетворенное, мещанское царство середины. Опасность обуржуазивания подстерегает всякую революцию. Ницше мучило ослабление мужества в человеческом типе и за ним Жоржа Сореля, идейных фашистов и мн‹огих› др‹угих›. Исчезает и исчезнет окончательно, как предвидят марксисты, трагическое в жизни, и это отсутствие трагического, может быть, и будет самым трагическим Мы обречены в пределах этого мира мыслить свет в связи с тьмой, добро в связи со злом. Об этом можно найти много замечательного у Я. Беме. Как перейти к творческому экстазу, высшему подъему жизни, в которой уже не будет яда, насилия, зла, не будет предмета борьбы? Это вопрос о просветлении коренных инстинктов человека, а не о их исчезновении. Тайна в том, что нельзя мыслить райского существования катафатически, его можно мыслить лишь апофатически. Рай, совершенство в пределах нашего эона нестерпимы. Это понимал хорошо Достоевский. В новом же эоне все меняется, и к нему неприменимы наши категории, наши различения добра и зла. Но новый эон не есть просто потусторонний, загробный, совершенно иной, это также и наш просветленный, преображенный мир, ставший творчески свободным. Впрочем, можно мыслить множество миров, в которые входит и наш мир и в которых продолжается духовный путь человека. Необходимо освободиться от мертвящего характера застывшей схоластической догматики. Поразительно, что человеческий и богочеловеческий образ Христа исчезает в идолопоклоннической догматике, как исчезает человеческий образ святых в иконописном к ним отношении. В Иисусе Христе явлено было идеальное отношение человеческого и божественного. Это должно было бы быть воспринято не догматически, а экзистенциально, т. е. свободно от всякого идолопоклонства. Но это и будет восприятие в Духе и Истине.