Истина. Осень в Сокольниках. Место преступления - Москва

– Московское время пять часов. «Маяк» продолжает свою работу. Слушайте песни в исполнении Анне Вески.

«Возьмите меня с собой», – запела артистка.

Он выключил приемник и остановил машину.

Тишина сначала испугала его. Было так тихо, что казалось, в мире нет ни города, ни машин, ни самолетов. Солнце высвечивало березы, и они стояли необыкновенно белые и яркие.

Он огляделся. Эта часть леса была пустынна. Не зря он целую неделю, по утрам, изучая местность, приезжал сюда.

Он вчера нашел узкий тупичок в густом кустарнике и загнал туда машину. Теперь заметить ее можно было, только подойдя вплотную.

Пора. Он открыл кейс, проверил полиэтиленовые мешки, достал пистолет, навинтил глушитель и снова спрятал. Пора.

Роса. Березы. Солнце. Тишина.

Дети спали, но Лиза не выключала приемник. Она слушала песню. Она слушала Анне Вески, ее прерывающийся, как после сильного бега, голос и пыталась вспомнить фильм, в котором впервые прозвучала эта песня. Лиза шла по двору к сараю, пританцовывая в такт песни.

Утро было солнечным и радостным.

Ее ждал привычный день. Добрые заботы и радость человека, нашедшего свое счастье в семье. Она открыла дверь сарая, и корова, увидев ее, замычала, словно здороваясь.

Лиза поставила приемник на пол и начала доить корову.

Первые струи молока звонко ударились о дно ведра.

Генерал-полковник в отставке Архипов просыпался всегда в шесть. Зимой и летом. Много лет подряд.

Комната его была на втором этаже дачи. В ней не было ничего лишнего.

Одну стену занимал книжный шкаф с мемуарами и военной справочной литературой, все остальные были завешаны картами, на которые генерал наносил топографические обозначения сражений минувшей войны.

Он уже выпустил одну книжку воспоминаний, а сейчас работал над новым трудом, который не только охватывал ту локальную ситуацию, в которой ему приходилось участвовать лично, но и отражал его масштабные раздумья по поводу войны в целом, на всех театрах боевых действий.

Кроме полок, в комнате стояли заправленный с казарменной строгостью топчан и грубо сколоченный стол. В маленьком коридорчике приткнулся шкаф с кителями и шинелью генерала. Он никогда не носил штатского костюма.

Много лет назад, после войны, по настоянию жены, он пошил дорогой бостоновый костюм. Прошел в нем ровно двадцать минут, вернулся домой и переоделся в форму. С тех пор он никогда не снимал ее.

Вот и сегодня на стуле висели форменная рубашка, отутюженные брюки, рядом стояли матово начищенные туфли.

В одних трусах и тапочках Архипов спустился по винтовой лестнице вниз. На первом этаже также царила военная строгая чистота.

Сын Архипова в Москву приезжал редко, а внук-суворовец лето проводил на юге у родителей матери. На даче вместе с генералом жил его постоянный шофер Семен Михеевич. Он тоже вышел на пенсию, был одинок и коротал свою жизнь рядом с генералом.

– Здорово, Михеич, – сказал генерал, выйдя на крыльцо. Михеич довольно оглядел своего бывшего командира.

Плотного, мускулистого, в длинных сатиновых трусах.

– Начали, товарищ генерал?

– Начали.

Михеич поднял тяжелое ведро с колодезной водой и окатил Архипова.

– Ух! – крякнул генерал. – Хорошо-то как. Ух! – И, отряхивая воду, побежал по дорожке, специально проложенной вдоль забора. Потом он делал зарядку, легко подбрасывая вверх тяжеленные гири.

Так ежедневно начинал свой день генерал Архипов. Поэтому врачи на диспансеризации сбегались смотреть на семидесятитрехлетнего мужчину, никогда ничем не болевшего. Военные ранения в счет не шли.

Михеич глядел на генерала с нескрываемой нежностью. Любовь и уважение к этому человеку он пронес через всю жизнь. И был счастлив, что свою старость он коротает рядом с Архиповым. А что может быть лучше для одинокого старика? Пустая квартира в Тушине, телевизор да домино?

Архипов поднялся на террасу, сел к столу. На сковородке шипела глазунья на сале.

– Лиза молоко не приносила? – спросил генерал.

– Пока нет.

– Вчерашнего по стакану не осталось? – спросил Архипов для порядка, зная, что молоко есть.

У Михеича и раньше всегда, даже в лихие военные годы, находилась банка консервов, сухари и стопка. Михеич налил два стакана молока.

– Сосед не вставал? – Генерал отхлебнул глоток.

– Пока не видно.

За забором снимал дачу писатель Бурмин. Сегодня он особенно был нужен Архипову. Генерал закончил первую часть своего труда и хотел показать ее Бурмину.

– Значит, спит, – недовольно пробурчал генерал и пошел к себе на второй этаж.

А Игорь Бурмин не спал. Он уже два часа сидел на разобранной постели и курил. Курил натощак, чего не делал со времен службы в армии. Он вообще просыпался рано. Друзьям говорил, что в его доме поселился маленький трубач, который, что бы ни случилось, подносит летом к губам серебристый альт около шести. Ежедневно в половине седьмого Игорь садился работать.

Сегодня трубач перепутал время, и Игорь проснулся в пятом часу.

Нет, не трубач его разбудил, а тоска.

Вчера в ЦДРИ показывали новый фильм Виктора Горелова, вернее, это была творческая встреча с ним, и, вполне естественно, они с Борей Новиковым оделись во все дорогое и красивое, как любил говорить Витька, поехали туда для моральной поддержки.

Зал был полон. И как ни странно, пришло очень много писателей, что уже сам по себе факт примечательный. Так как их любимые коллеги стараются ходить только на те мероприятия, где кого-то критикуют.

Конечно, пришли актеры, работники кино, журналисты и много было просто читателей Виктора Горелова, людей добрых и восторженных.

Но ввиду того, что билеты на вечер были весьма лимитированы, а Горелов – писатель модный, конечно, были «все». «Все» составляли особую категорию зрителей. Они не имели никакого отношения к искусству. Книг они практически не читали, фильмы смотрели только на просмотрах по видео, но тем не менее они всегда появлялись на премьерах, кинофестивалях, престижных вечерах и концертах.

Они нагло втыкали свои новенькие «мерседесы» и «вольво» среди потертых «жигулей» работников искусств. Их дамы были в туалетах от престижных европейских портных, в ресторанах именно они занимали лучшие столы, и официанты в первую очередь обслуживали их, а не тех, кто считался хозяевами творческих домов.

Присутствие «всех» придавало любому творческому мероприятию особую значимость.

Вечер удался. Витька говорил интересно и остро, люди слушали хорошо и вопросы посылали толковые. В перерыве, перед фильмом, они с Борисом решили выпить кофе.

– Пошли в «Кукушку», – предложил Новиков.

Ох уж эта «Кукушка»! Дивное место для своих. Только для актеров.

Только для тех, кто подлинный хозяин этого дома. Стена сделана из аквариумов. Светятся они зеленоватым светом, поэтому интимно здесь, уютно и тихо.

Аллу он увидел сразу, она поднималась из бара, глядя перед собой никого не видящими глазами. Но тем не менее она увидела его, освободила плечи от руки спутника и подошла.

– Здравствуй, Игорь.

– Здравствуй, Алла.

Так вот какой ее новый «ами»! Кажется, его зовут Сергей. Среднего роста, коренастый, светлые волосы делит точный пробор, лицо крупное. И одет хорошо. Крепкий, знающий себе цену мужик.

– Что ты решил с квартирой? – спросила Алла.

– У твоих родителей прекрасная квартира, зачем тебе моя?

– Ты мужчина, ты сам хотел, чтобы мы расстались…

– После того, как ты везде стала появляться с этим человеком.

– Это мое дело, а не твое. Никаких вещей я тебе не отдам.

– Так не делают, Алла, – вмешался Борис. – Так не поступают.

– Не тебе меня учить.

– Алла, – Игорь старался говорить спокойно, – ты бы могла до развода…

– Ах, до развода! Ты считаешь, что до развода я должна запереть себя в четырех стенах. Хватит. Я и так два года мучилась с тобой. Поехать на юг – проблема.

– А теперь? – зло спросил Игорь.

– Ты так не смотри. Мой новый муж умеет жить. А ты… Да даже если он пойдет тебе навстречу, ты его все равно не догонишь.

– Я вам не помешаю? – подошел к ним Сергей.

– Нет, не помешаешь, – повернулась к нему Алла, – я давно хотела сказать Игорю все, что о нем думаю.

– Может быть, для этого мы найдем другое место? – У Игоря перехватило дыхание.

– Зачем? Пусть все знают.

Игорь видел ее торжество. Она спокойна, элегантна, с ней преуспевающий мужчина.

А он, Игорь, стоит и волнуется, и рядом бородатый Борька.

Уж слишком разителен контраст! Она и ее Сергей спокойные, респектабельные, беззаботные – и они с Новиковым. Словно из разных миров пришли они сюда.

– Я думаю, что нам все же нужно поговорить не здесь.

– А о чем, собственно? – лениво процедил Сергей.

– Вам-то я об этом докладывать не собираюсь. Голос у Игоря стал твердым, одна фраза этого наглого деляги вновь вернула ему уверенность и злость.

– Слушай меня внимательно… – Сергей угрожающе надвинулся.

– Вы, может быть, предложите мне выйти с вами? – усмехнулся Игорь.

– Я тебя, козел, иначе достану. Пошли. – Сергей рванул Аллу за руку.

На них уже стали оборачиваться. Много знакомых, слишком много.

Значит, вечером начнутся телефонные звонки с пересказом.

И вот, сидя утром на постели, Игорь Бурмин все время вспоминал этот нелепый, злой разговор. И лицо Аллы, и глаза Сергея этого.

Ах, память, ты как болото засасываешь в себя все: и горькое, и прекрасное! А потом воспоминания, как пузыри, поднимаются и лопаются, а иногда горят зыбким, мерцающим огнем, словно болотный газ. Как было бы хорошо нажать кнопку и стереть из памяти все неприятное и стыдное! Ах, как к месту вспомнил в своей повести покойный Юрий Трифонов слова Достоевского, что человеку для счастья нужно столько же счастья, сколько и несчастья!

Конечно, если абстрагироваться от всего и вспомнить слова Горелова, что главное счастье – работа, то все произошедшее за последние два года пустое и ненужное. Не стоящее ни жалости, ни душевных затрат. Но Горелов – счастливый человек, а он – нет. Душевный комфорт для Бурмина был очень важным, без этого работа не шла. И хотя все хвалили, он сам чувствовал, что она не идет, а значит, не получается так, как хочет он.

Игорь Бурмин работал трудно и тяжело. Он не писал романов, его твердой привязанностью стал документ.

Документ для Бурмина был не ограничительными рамками, а возможностью проникновения во время, о котором пишешь. Он так и шел в своей работе от документа к документу, разворачивая перед читателем не выдуманную, а подлинную жизнь.

И сейчас он работал над повестью, он еще не знал, какой по объему она будет, видимо, небольшой, но работа захватила его, как и судьбы людей, живших в далеком сорок третьем… Но горел, горел болотный газ воспоминаний. И снова он видел Албену, чудное курортное место на Черноморском побережье Болгарии. Игорь заканчивал книгу о замечательном болгарском разведчике-коммунисте Цвятко Райдонове, и его пригласили в Софию делать о нем телефильм. Он писал сценарий в номере на последнем этаже гостиницы «Елица». Прямо за окнами лежало море. Блестящее под солнцем, беспечное, курортное море. Игорь, глядя на него, думал, что море, как и люди, бывает разным. Он вспоминал то же море, которое он видел с борта рыболовецкого сейнера. Оно не было веселым, оно было морем-тружеником и пахло солью и потом. А здесь оно было веселым. И звало к себе так же, как звал курортный городок, по улицам которого ездил мототрамвай и цокали копыта извозчиков. Трудно было работать в этом скоплении баров, пиццерий, ресторанов и варьете.

Но он работал. До обеда, не больше, а потом с головой окунался в радостную, почти карнавальную жизнь Албены.

Аллу он увидел в ночном ресторане «Пикник Орехате». Сначала увидел знакомую актрису Лену Скурихину, а потом уж ее.

И он сел к ним за стол, и ему были рады. Еще бы – на съемках в Болгарии встретили земляка, и не просто земляка, а коллегу.

Это был чудесный вечер, а потом все вообще стало прекрасным. Они с Аллой уехали в Софию. Съемки закончились, и у нее было свободное время.

Потом была Москва, три месяца счастья и горькое похмелье. Наступившее немедленно.

Игорь отказался от предложенной на телевидении большой работы. Он был занят поиском погибших десантников, жил в сорок третьем, думал об этом времени, писал о нем, и Алла устроила скандал.

Игорь пытался объяснить ей о долге каждого перед историей, говорил, как сложно и трудно ему работать.

– Ты сам строишь мельницы, а потом воюешь с ними, – жестко ответила Алла, – сначала сделай этот фильм, получи деньги и обеспечь нас.

– Тебе не хватает денег?

– Да, не хватает денег. Я купила песцовый жакет, а дубленку уже не могу себе позволить. А какая у нас мебель, стыдно людей позвать. У всех есть видео, а у нас? Если тебе не стыдно ездить на этой машине…

– Меня она устраивает.

– «Москвич» тебя устраивает, только у приличных людей или «вольво», или «мерседес».

– Значит, я неприличный.

Игорь вышел из квартиры и хлопнул дверью.

Через несколько дней ему позвонила какая-то дама и сказала, что он должен отдать ей тысячу шестьсот рублей. Алла купила-таки дубленку. Он отдал ей, но предупредил жену, что делает это в последний раз.

– Тогда найди себе другую. Таких женщин, как я, надо содержать соответственно, – ответила зло Алла и уехала демонстрировать покупки в Букуриани.

То же самое сказала ему по телефону ее мать, добавив, что каждый выбирает женщину по средствам.

Потом начались скандалы, ее неприходы домой. А потом он съехал на дачу. Вот и все. А дальше – Сергей, у которого, видимо, есть средства.

Игорь встал, побрился, быстро сварил кофе. Все равно надо работать.

Тем более что он, видимо, нашел разгадку гибели разведгруппы.

Игорь посмотрел на часы: 6.56. Пора. Он вышел на террасу.

Ему мешали кусты орешника. Осторожно, очень осторожно он надломил ветку. Теперь терраса была видна.

Дверь открылась, и на террасу вышел Бурмин. Он хорошо видел его. Очень хорошо.

Бурмин сел, закурил, вставил в каретку машинки чистый лист бумаги. Задумался.

«Думай, думай», – внутренне усмехнулся он и положил ствол пистолета на рогулинку.

Он вел им, совмещая прорезь с мушкой, и наконец ее беспощадная точка воткнулась в висок Бурмина.

И тогда он нажал на спуск…

«Возьми меня с собой…»

Музыка жила в ней сама по себе. И Лиза шла по дорожке вдоль заборов, пританцовывая в такт мелодии.

Утро-то какое! Счастье, а не утро. И ее ждут. Обрадуются ей писатель Бурмин и генерал Архипов, обрадуются и будут пробовать молоко и хвалить Лизу. Хорошо все-таки, что они завели корову. И деньги, и людям радость.

Вот она, дача, где живет Бурмин. Калитка отворена. Лиза посмотрела на часы – восемь без семи. Только вот машинка не стучит. Видать, думает.

– Игорь Александрович! – крикнула Лиза. – Молочко пришло.

Она перехватила бидон и зашагала к даче. Поднялась по ступенькам…

Сначала она подумала, что Бурмин спит лежа на полу, но потом увидела чернеющую лужу и поняла, что это кровь.

– Ты чего, Лизавета? – крикнул Архипов.

– Там… – Лиза говорила спокойно, только руки у нее тряслись и побледнела она так, что загар казался наклеенной на лицо прозрачной бумагой.

– Что? – спросил Архипов.

– Убили. – Лиза села.

– Кого? – подошел Михеич.

– Бурмина.

– Стой здесь, – скомандовал Михеичу Архипов, – никого не впускай.

– Слушаюсь, товарищ генерал.

Они вновь были на службе, вновь перед лицом смерти, а значит, опять стали солдатами.

Архипов пошел к даче, и Михеич видел его прямую спину и вспомнил, что генерал никогда не наклонялся, когда шел в атаку.

Архипов вернулся сразу.

– Что, товарищ генерал?

– Застрелили. Никого не пускай. Я пошел звонить. Михеич посмотрел на часы: 8.19. Он закурил и встал, закрыв спиной калитку.

Через двадцать минут у калитки остановился милицейский газик.

Он гнал машину по шоссе, потом свернул на узкую проселочную дорогу.

Вот так, все просто. Нажал на спуск, и точка. Он забрал на даче все, что было нужно. Все. А главное, взял список людей, с которыми говорил Бурмин. Три человека. Значит, еще три раза сделать то же самое. Ничего, он сделает. Война многому учит. А милиция пускай ищет.

Машину затрясло на ухабах. Деньги берут, а дорогу сделать не могут.

Вот они, дачные домики, разбросаны в лесу.

Он подъехал к воротам, вылез из машины, открыл калитку. Огляделся, соседние домики пустые. Они были такими, как и его, – летними.

Пистолет он спрятал в гараже, в тайнике. Потом переоделся. Снял с себя все. Растопил печку, опять пошел в гараж, облил бензином брюки, носки, белье, пиджак, туфли и, завернув их в полиэтиленовые мешки, сунул в печь.

В ее глубине что-то ухнуло, и пламя взялось жарко и яростно. В комнате противно запахло палеными тряпками и резиной.

Он подождал, когда прогорит печка, выгреб пепел и выбросил его на участок.

Всё. Теперь очередь за машиной.

По дороге в город он утопил в пруду свой кейс, а из первого же телефона-автомата позвонил в автокомиссионный магазин. Тем более на работе он сказал, что продает машину и будет позже.

Фокина вчера они взяли в Серпухове.

Лихой вор-домушник Женька Фокин с нежной кличкой Миленький вышел из подъезда обыкновенного панельного дома, где на пятом этаже он снимал двухкомнатную квартиру, и направился в гастроном. Но не судьба была Миленькому побаловаться поутру любимым шампанским. Не судьба. Олег взял его под руку, а с другой стороны пристроился Гриша Крылов.

– Тихо, Женя, – улыбаясь, сказал Олег. – Тихо. Иди к машине.

В РУВД Миленький грохнул об пол сумкой и сказал раздумчиво:

– Начальник, ты хоть и не старый, но должен же иметь снисхождение к моему порочному образу жизни, пошли мента за шипучкой.

– Не положено, Фокин. Теперь тебе лет десять по утрам холодную воду пить.

С утра Олег Наумов писал план мероприятий по ликвидации группы Фокина. Олег знал Фокина. Первый раз, совсем еще зеленым оперативником, он брал его на станции Тайнинская. В тот раз Фокин залез на дачу зубного врача Альтмана.

Тогда ему пришлось побегать за ним. Женька был молод и здоров. Догнал его Олег в чахлом лесочке у станции.

А на допросе Женька лениво процедил сквозь зубы:

– Тебе, начальник, не блатных, а бабочек ловить… Телефон молчал. Документ писался легко. И Наумов почти покончил с ним, но через две минуты открывался буфет, и Олег решил первым прорваться к стойке.

Но сегодня день был поистине удивительным. Обычно перед открытием у дверей буфета толпились девицы из различных отделов и машбюро. Казалось, что они приходят на работу только затем, чтобы выпить как можно больше кофе. Сегодня же никого. Олег подошел к стойке, поздоровался с буфетчицей Зиной, молодой, яркой блондинкой.

– Кофе, салат мясной и два бутерброда с колбасой.

– Что, жена уехала? – посмотрев на него, спросила Зина.

– А ты откуда знаешь?

– Глаз у вас, мужиков, другой становится. Шалый. Она усмехнулась, одернула халат и затрещала на счетах.

– Тебе бы, Зина, с твоей интуицией в следственное управление. А жены у меня пока нет.

– Мне и здесь неплохо. – Буфетчица поставила на стойку блюдечко с салатом. – Ешь. Кофеварка пока не нагрелась.

Он уже заканчивал салат, когда к его столику подошел дежурный по угрозыску Коля Туманов.

– Хороший салат? – спросил он голосом, не предвещавшим ничего хорошего.

Олег внимательно посмотрел на него.

– Срочно. Машина внизу.

– Что? – тихо спросил Наумов.

– Убийство, – так же тихо ответил Коля. Наумов взял бутерброды, завернул в салфетку.

Все, теперь он действовал как автомат. Коридор. Дверь в кабинет. Открыл сейф, вынул оружие. Закрыл сейф. Теперь к лестнице и вниз, к машине.

«Волга» выскочила на осевую, распугивая машины, коротко огрызаясь сиреной. Все молчали. Шофер сосредоточенно глядел на дорогу, эксперт-криминалист копался в чемоданчике, оперуполномоченный Леня Сытин, входивший в группу, курирующую район, глядел в окно, дымя сигаретой.

– Леня, – спросил Наумов, – ты знаешь подробности?

– В 8.25 позвонил владелец дачи генерал-полковник в отставке Архипов и сообщил, что Митрофанова Елизавета Степановна из лесничества принесла молоко на дачу номер двадцать семь и увидела труп Бурмина Игоря Александровича, прибежала к нему, Архипову, и они сообщили в милицию. На место выехали работники районного отдела и следователь прокуратуры.

– Не много. Что-то фамилия Бурмина мне знакома.

– Красивая фамилия, барская, – сказал эксперт Александр Петрович, – я бы сказал, чеховская фамилия.

Машина выскочила на Минское шоссе. Москва кончилась.

Водитель вывел машину на осевую и прибавил скорости.

Олегу казалось, что «Волга» стоит на месте, а мимо нее с шумом проносятся деревья, столбы, дома, машины, люди.

Когда-то он любил это состояние. Скорость возбуждала его. Но постепенно Наумов начал замечать, что быстрота движения вызывает в нем неосознанную тревогу. Он пытался разобраться в этом странном ощущении, мысленно упрекал себя в трусости. Однажды он понял. Слишком много по роду службы приходилось ему видеть разбитых машин, и в натуре, и на фотографиях.

Видимо, это развило в нем неосознанное чувство осторожности. Вот и сегодня в этой быстро летящей машине он ощущал себя зависимым от шофера.

Случись авария, и его умение, ум, смелость оказались бы бессильными.

Машина, не сбавляя скорости, вписалась в крутой поворот, только покрышки завизжали, и нырнула в зеленую арку деревьев, сросшихся над дорогой.

– Ох, – вздохнул за спиной Олега эксперт, – так он нас и не довезет, пожалуй.

– Довезу, – твердо сказал шофер и сбросил скорость.

У въезда в дачный поселок стоял сержант. Он поднял руку, и машина остановилась.

– Здравия желаю, товарищ майор, а я вас жду.

– Где дача? – высунул голову в окно Олег.

– Пять минут езды.

– Садись.

Машина медленно ехала вдоль заборов. По ним можно было определить характеры дачевладельцев. За тонким штакетником, видимо, жили люди веселые и открытые. И дачи у них были маленькие, одноэтажные. За высокими дощатыми заборами не было видно ничего. Только у калиток, рядом со звонком, висели предупреждения о злых собаках.

Женщина везла вдоль заборов коляску, промчались мальчишки на велосипеде, из окон дачи пел Челентано – обычная жизнь. Люди не знали о том, что случилось. Да и не надо им знать об этом. Пусть живут, возят детей в колясках, слушают певцов.

Машина свернула за угол. В самом конце просеки стоял милицейский микроавтобус.

– Пошли, – сказал Олег.

У калитки его встретил начальник уголовного розыска района Середин.

– Плохие дела, Олег. Убит некто Бурмин Игорь Александрович, писатель.

– Писатель? – переспросил Олег и тут же понял, откуда ему знакома эта фамилия. Он читал книгу Бурмина о поисках неизвестных героев войны.

– Его застрелили, – продолжал Середин.

– А где медицина?

– Я попросил их машину в роще оставить, чтобы внимание соседей не привлекать.

– Понятно. Пошли.

От калитки к даче вела извилистая дорожка с одинокой скамейкой, прижавшейся к развесистой липе. Она чем-то напоминала театральный рисованный задник.

Участок был большой, заросший, без традиционных клумб и грядок.

Видимо, хозяев устраивал именно дом в настоящем лесу.

Дача была маленькая, с веселой, открытой террасой. На крыльце сидел инспектор-кинолог, рядом лежала овчарка. Она подняла голову и внимательно посмотрела на Наумова.

– След не взяла, – сказал за спиной Середин. – Вообще ярко выраженных следов нет. Вмятины какие-то.

– Видимо, ноги чем-то обмотали.

– Наверное.

На террасе в углу сидели понятые. Женщина лет пятидесяти и пожилой мужчина в зеленой военной рубашке.

Следователь прокуратуры, в форменном кителе, писал протокол.

– Мы до твоего приезда не стали трогать…

Олег сразу увидел убитого. Он лежал на полу, рядом – опрокинутый стул, одна рука была неестественно вытянута, в нее прочно врезался браслет с красивыми часами. Красная секундная стрелка бежала по черному циферблату, отсчитывая ненужное своему хозяину время.

– Стреляли из сада, – сказал эксперт из райотдела. – Расстояние небольшое, но, видимо, оружие сильное. Убитого отбросило на пол.

– Кто-нибудь слышал выстрел?

– Пока не установили, – ответил Середин.

– Гильзу нашли?

– Ищем.

Наумов подошел к столу, взял табуретку у стены, сел за машинку.

Медленно повернул голову в сторону кустов. На секунду на виске забилась жилка, всего на одну секунду.

Громко вздохнула понятая.

Теперь Наумов глядел на кусты орешника, плотные, сросшиеся, словно надеясь увидеть безжалостную черноту ствола.

Стреляли из этих кустов. Видимо, ждали, когда Бурмин выйдет на террасу, значит, знали его распорядок. Убивал человек опытный, привыкший к оружию, иначе так точно не положишь пулю в висок.

Олег встал, стараясь не глядеть на убитого, вышел на улицу.

За долгую свою службу он так и не смог привыкнуть к покойникам. Нет, он не испытывал страха, просто не привык, и все. Да и не верил, когда говорили или писали, что у профессионала вырабатывается иммунитет.

Возможно, у мясника на бойне и вырабатывается, а нормальный человек не может примириться с горем. А убийство – это всегда горе.

Наумов обогнул террасу. Жаль, что траву на лужайке затоптала оперативная группа. А трава стояла высокая, некошеная, видимо, хозяев совсем не интересовала дача.

Олег медленно шел к кустам, мысленно наметив прямую линию, соединившую висок убитого и заросли орешника.

Вот они, толстые старые кусты. Вот и крошечный пятачок в центре, совсем крошечный, но, видимо, здесь и стоял убийца. Не видимо, а точно.

Трава примята, ветка обломана совсем недавно, дерево еще сырое.

Наумов встал на площадку, достал пистолет, положил его на рогулину сломанной ветки. Точно. Стреляли отсюда.

– Есть! – крикнул кто-то, словно выстрелил за его спиной.

Олег вздрогнул от неожиданности.

– Вот она, товарищ майор! Вот! – кричал совсем молодой оперативник из райуправления.

– Кто?

– Гильза.

Медный, подернутый копотью бочонок упал между двумя сросшимися стволами и лежал словно гриб под листом. Олег даже подивился умению оперативника.

– Молодец, – сказал он, – зови эксперта. Вспыхнула лампа, щелкнул аппарат.

Наумов наклонился и поднял гильзу. Она лежала на ладони, бесполезная, уже никому не нужная. Разве что свистеть в нее, как в детстве. Приложил к губам и свистнул.

– Так. – Эксперт покрутил гильзу перед глазами. – Ну-с, Олег Сергеевич, что вы можете сказать, посмотрев на нее?

– Калибр восемь, выбрасыватель зацепной, боек полусферический, бой центральный, гильза удлиненная, бутылочной формы. Судя по маркировке, или арабская, или азиатская модель.

– Неплохо, совсем неплохо, – усмехнулся Александр Петрович. – Медики вынут пулю, тогда посмотрим.

– Я думаю, – сказал Олег, – убийца ждал здесь. Видите, как трава вытоптана. Потом выстрелил, пошел к даче. Убедился, что Бурмин мертв… А что же дальше?

– А вот дальше ничего понять нельзя, – сказал подошедший Середин, – дальше темнота. В пиджаке убитого найдено семьсот рублей, часы дорогие на руке, магнитофон японский цел, машинка пишущая.

– Надеюсь, что у убитого не было ни бриллиантов, ни иностранной валюты. – Олег пошел к даче.

– Кто знает, – сказал ему в спину Середин, – может, у него картина была или, к примеру, иконка. Помнишь, в прошлом году в Зарайске…

Как же не помнить! Прекрасно помнил Наумов, как двое приехавших из Молдавии рецидивистов ворвались в квартиру, связали старика хозяина и унесли иконку размером чуть больше ладони. Когда он пришел в милицию, такие дела были редкостью. Он о них только в сводках читал. А сейчас многое изменилось. Появился рынок сбыта. Уходят за рубеж иконы, картины, ювелирные изделия.

И жулье другое стало. Модные, образованные, спортивные. Бокс – архаика.

Тело Бурмина увезли. За столом на террасе следователь прокуратуры перелистывал листы протокола.

– Что у вас? – повернулся он к Наумову.

– Гильзу нашли.

– Это уже кое-что.

Следователь говорил значительно и веско. Показывал всем, что главный здесь он.

– Я тут начал набрасывать план оперативно-разыскных действий…

– Позвольте, я сделаю это сам, – перебил его Олег.

– Только не тяните.

– Ни в коем случае. Я осмотрю дачу.

– Конечно.

Бурмин занимал половину дачи. Две комнаты, кухня, терраса.

Олег прямо с террасы попал в комнату метров пятнадцати, у окон почти вплотную росли деревья, и здесь постоянно был прохладный полумрак. Но, несмотря на это, комната казалась нарядной и светлой. Ощущение это создавали яркий палас на полу, светло-желтая неполированная мебель, картинки на стенах.

Круглый стол, на нем керамическая ваза с цветами, шесть стульев, застекленный сервант. В нем стояли разноцветные бокалы и рюмки, сделанные из стекла.

Ни бриллиантово блестевшего хрусталя, ни тяжелого богемского стекла – ничего, что нынче стало определенным показателем общественного положения.

Олег вышел на кухню. Совсем маленькую и чистую. Только плита была покрыта коричневой пленкой убежавшего кофе. Видимо, Бурмин поставил кофейник, но снять его не успел. Во второй комнате что-то искали. Со стеллажей выкинуты книги и бумаги, вывернуты на пол ящики письменного стола, выброшены вещи из стенного шкафа.

– Отпечатков пальцев много, – сказал эксперт, – но думаю, преступник работал в перчатках.

Осторожно, стараясь не наступить на разбросанные по полу вещи, Олег подошел к стенному шкафу.

На полу лежали два костюма, раскинув рукава, словно руки, кожаный пиджак, рубашки, свитер.

– Интересно, что здесь искали?

Действительно, что можно было искать в этой маленькой чистой комнате.

Деньги? Нет, у таких людей, как Бурмин, больших денег не бывает.

– При осмотре деньги нашли, – словно читая его мысли, сказал следователь. – Семьсот рублей и сберегательную книжку. Вклад – шесть тысяч двести. Ценности?

Олег посмотрел на рассыпанные по полу бумаги, на вскрытые папки.

Так что же все-таки искал убийца?

– Когда закончите, – сказал он эксперту, – позовите меня, я сам еще раз посмотрю.

– Хорошо.

Наумов вышел на террасу, спустился в сад. Недалеко от калитки в зарослях орешника покосилась скамейка. Он подошел к ней, сел. Достал сигареты.

Он любил один работать на месте происшествия. Подолгу изучать комнаты, находя в хаосе и разгроме одному ему понятный порядок.

Над поселком плыл летний день. Казалось, что время остановилось, как солнце, в одной точке повисло над этими местами. Очень хотелось снять рубашку, подставить тело под тугую струю из колонки, прижавшейся около забора.

Он посмотрел на дом. Хорошо бы купить такую дачу и жить здесь постоянно. А на работу ездить на электричке. Но не по карману майору милиции дача, поживем в Москве.

Так что же все-таки случилось? Пришел человек, выстрелил из пистолета, убил Бурмина. За что? Ревность? Возможно. Но уж слишком высоким профессионалом должен быть этот человек. Потом, зачем ему искать какие-то бумаги. Бумаги или документы… Это уже теплее… Кто-то убил, обыскал дачу, взял нечто и скрылся. Какие же бумаги мог хранить Бурмин? Очень часто он писал в газетах интересные, острые статьи на правовые темы.

Именно на правовые. Если так, то возможна месть. Но и нельзя отбрасывать версию, что Бурмин хранил какие-то документы, наброски для будущей работы.

Значит, кто-то пришел, убил и взял их. Значит, кто-то боялся Бурмина.

Тогда убийцу надо искать среди тех, о ком собирался писать Бурмин. Нужно узнать, чем он занимался в последнее время.

А если это просто сведение счетов? Да, мы знаем Бурмина, читаем его статьи и книги. Это одна его жизнь, но, возможно, есть и вторая, неизвестная окружающим.

Он мог связаться практически с любым темным делом. Валюта, антиквариат, ростовщичество, организация преступлений, наконец…

Что ты знаешь о нем? Да ничего. А Наумов знал людей, живущих несколькими жизнями. На работе, в компаниях они считались преуспевающими.

Только на следствии выяснялась цена их респектабельности. Откуда они брались – эти дорогие иномарки, на какие деньги были построены квартиры и дачи?

Их развратила вседозволенность, своеобразная социальная апатия, смещение нравственных критериев. Раньше о жулике прямо говорили – жулик.

Общение с таким человеком было постыдным. Потом появилось новое определение – деловой человек. Тот же жулик, но прекрасно одетый, разъезжающий на дорогой машине, умеющий хорошо принять гостей, угостить нужных людей в ресторане.

И эти люди, достигшие вершин московского дна, стали «законодателями общественного мнения». Они отдыхают три раза в год: летом – Прибалтика, осенью – юг, зимой – высокогорные курорты. Они на всех премьерах в Доме кино и театрах. Они знают всех, и их знают все. У этих людей самые разные профессии, но одно занятие – делать деньги. Нет! Олег не хотел верить, что Бурмин из этих… Слишком не вязалось все, что увидел Наумов, с тем, в чем он пытался обвинить убитого. А впрочем…

– Товарищ майор, – подошел молоденький розовощекий сержант, – хозяйка дачи приехала.

– Проводи ее сюда.

Вот и появился первый человек, который расскажет о Бурмине.

От дома шла хозяйка дачи. Дама лет шестидесяти пяти, в строгом сером костюме, гладко причесанная. Только глаза, огромные синие глаза были молоды и жили на ее лице словно отдельно.

– Здравствуйте. – Олег протянул руку, представился. Рукопожатие ее было мужским, коротким и сильным.

– Моя фамилия Котова, зовут Елена Георгиевна.

– Давайте присядем, Елена Георгиевна.

– Давайте.

– Мы будем говорить неофициально, без протоколов. Я занимаюсь расследованием убийства вашего постояльца…

– Он не постоялец, – перебила его Котова, – мне он как сын. Я даже хотела написать дарственную на имя Игоря, но он отказался. И мы договорились, что я продам ему полдома за шесть тысяч.

– Почему именно за шесть?

– Согласно оценке.

– Елена Георгиевна, вы хорошо знали Бурмина?

– С детства. Мы с его покойной матерью были ближайшие подруги, я тоже считала его сыном.

Наумов взглянул на Котову и подумал, что, видимо, не очень счастливую жизнь прожила эта женщина.

– Да, – продолжала она, – Игорь был мне как сын.

– Он постоянно жил на даче?

– Последний год. У него нелады с женой.

– А кто его жена?

Котова достала сигарету, вставила ее в наборный плексигласовый мундштук. Такие мундштуки делали во время войны на фронте. Точно такой же был у отца Олега. Белая полоска, красная, желтая…

Олег щелкнул зажигалкой.

– Спасибо. – Женщина глубоко затянулась, усмехнулась грустно. – Мне советуют бросить, говорят, вредно. Так ведь и жить вредно, от этого умирают.

– Я сам пытался несколько раз… – Наумов махнул рукой.

– Жизнь наша – сплошное насилие над собой, – сказала Котова.

Она пыталась говорить спокойно, даже несколько иронично. И лицо ее было спокойным, и голос. Только глаза, нестерпимо грустные, полные горя, показывали, что переживает она на самом деле.

– Так кто же его жена?

– Алла Панова.

– Это ничего мне не говорит.

– Они жили два года. Жили плохо. Она красивая, несостоявшаяся, но весьма твердая дама.

– То есть?

– То есть хищная. Игорь не из тех, кто любит рассказывать о семейных неурядицах. Но я знала кое-что.

– Вот это «кое-что» меня и интересует. Вы, Елена Георгиевна, сказали «несостоявшаяся». Как это понимать?

– Очень просто. Единственная дочь весьма обеспеченных родителей. Немного рисовала с детства. Закончила текстильный институт, получила диплом художника. Дальше… Она пробовала писать стихи, рисовать, даже в кино снималась. Кстати, Игорь с ней познакомился в Болгарии. Алла снималась в фильме «Песни моря».

– К сожалению, не помню, – сказал Наумов.

– А этого фильма никто не помнит, – Елена Георгиевна вставила в мундштук новую сигарету, – обычная музыкальная поделка с красивыми видами.

– Так что же произошло у Бурмина с женой?

– У нее появилась новая компания, новые увлечения.

– У нее появился новый мужчина?

– Возможно. Я же говорила: Игорь не любил рассказывать об этом. Он приехал ко мне и попросил разрешения пожить на даче. Я согласилась с радостью.

Котова замолчала. Закурила новую сигарету. Олег видел, как тяжело ей рассказывать об этом. Женщина была на той грани, когда оставляют силы и слезы могут появиться в любую минуту.

– Спасибо. – Наумов встал. – Я провожу вас к следователю, он запишет все, что вы рассказали мне.

– А вы разве не следователь?

– Я оперуполномоченный. Я ищу. По дороге к дому Олег спросил:

– С кем дружил Бурмин?

– К нему тянулись люди. Но дружил он с писателем Виктором Гореловым и художником Борисом Новиковым. Вы знаете их?

Новикова Наумов не знал, но имя Горелова ему было хорошо известно.

Телерепортажами из Никарагуа, Мозамбика, Анголы. Прекрасные, острые политические романы, интересные статьи. Олег любил читать Горелова. Очень любил.

У входа в дом Наумова ждал эксперт.

– Мы закончили.

– Есть что-нибудь?

– Ничего. Преступник работал в перчатках, по-видимому, в кожаных.

– Я пойду погляжу.

Наумов вошел в комнату Бурмина и закрыл дверь.

Здесь было все так же, как и два часа назад, когда он впервые переступил порог.

Наумов сел на стул, закурил и внимательно оглядел комнату.

Письменный стол. Ящики вывернуты на пол.

Олег положил сигарету, сел прямо на ковер.

Бумаги. Видимо, Бурмин был аккуратным человеком.

Папка договоров. Папка переписки с издательствами и киностудиями.

Письма читателей. Счета за квартиру, телефон, автомобиль, корешки квитанций переводов.

Целая стопа ледериновых обложек. Понятно. Лауреатские дипломы и почетные грамоты. Прилично, штук двадцать.

Так, поехали дальше. Коробочка, разобранная зажигалка… Кремни…

Сломанные трубки… Это что? Медали… «За трудовую доблесть», «За отвагу на пожаре», «За спасение утопающих», две каких-то иностранных.

Так, дальше. Ершики для чистки трубок… Сломанный стартовый пистолет… Ножички… Какие-то монеты и значки…

Господи, как много ненужных мелочей храним мы! Они кажутся нам значительными и необходимыми. Чаще всего это память о чем-то. Очень личном, никому не ведомом.

Из этих мелочей и состоит мир человека. И ничто так крепко не привязывает его к жизни, как эти мелочи.

А что в этой коробке? Почетные знаки. ЦК ВЛКСМ, МВД, Погранвойск, спортивные.

Как аккуратно берег Игорь Бурмин все эти вещи! А единственная наследница – его жена, приедет, сгребет все в кучу как ненужный хлам, все, что дорого было ему, и выкинет.

Надо изъять их и медали. Составить акт и изъять. И отдать на память чудной женщине Елене Георгиевне. Неудобно, когда на помойке валяются почетные грамоты и дипломы. Совсем неудобно.

Бумаги, письма, блокноты. А он аккуратный был. Каждая командировка отмечена, и год стоит, и месяц, и люди, с которыми говорил.

Все это внимательно посмотрю в управлении. А это что? Надпись «Место встречи Гродно». Документальная повесть, 1985 год. Название перечеркнуто и красным фломастером написано новое – «Падение».

Видимо, это и есть его последняя работа. Листы по полу разбросаны. На одном след ботинка. Это наши. Словно слоны в посудной лавке. Горе-оперы.

Олег поднял одну из страниц.

Первый отрывок из повести Бурмина

«Я живу в Родопах. По утрам над горами висит туман. Плотный и мягкий. Сквозь него с трудом пробивается солнце. Оно похоже на занавешенную лампу. Потом ветер разгоняет туман и солнце, нестерпимо яркое, повисает над миром, в котором есть только две краски: зеленая – поросшие соснами горы и голубая – небо. Озеро тоже голубое, потому что в нем отражается небо.

Я живу здесь в немыслимой тишине. Среди простых и забытых звуков: смеха детей, глухого стуканья коровьих колокольчиков и шелеста ветра. И здесь, среди невероятной красоты Родоп и тишины, я острее воспринимаю все то, о чем хочу написать.

Именно в состоянии невероятного покоя приходят ко мне ассоциации из того жестокого времени. И становятся более выпуклыми понятия «мужество», «трагизм», «предательство»…

– …Вот этот дом, – говорит Сергей Петрович Брозуль.

Основная улица. Зеленая, горбатенькая. Домики маленькие, с арочными воротами, с заросшими кустами дворами. Она, извиваясь, бежит к реке. Маленькая улица с нежным названием Буковая в белорусском городе Гродно.

Дом закрывают кусты, видны только окна второго этажа и островерхая крыша. Мы входим в ворота и идем по дорожке, уложенной гладкими, лопнувшими каменными плитами.

– Вот этот дом, – повторяет мой спутник. – Только в сорок третьем он не был таким нарядным.

Сорок два года назад в этом доме сотрудники абвера арестовали разведгруппу. Их не взяли. Был короткий и яростный бой. Уйти удалось одному молодому связному – Борису Луневу. Раненный, истекающий кровью, он приполз в дом к Брозулю, руководителю нашей разведки в этом районе».

Олег отложил страницу. Нет, это не о том. Это о войне. Значит, он работал над книгой о тех годах. А искать надо в сегодняшнем.

Наумов аккуратно собрал страницы, вложил их в папку. Он прочтет все это потом, в управлении.

Шкаф раскрыт, но, видимо, ничего не взято. Количество вещей соответствует количеству вешалок.

Стеллажи. Книги выкинуты. И здесь что-то искали.

Но что?

Вот валяются раскрытые папки с надписью «Архив». Книги, которые написал Бурмин. Журналы с его статьями, газетные вырезки.

Если бы узнать, что искали в этом доме, то можно было бы найти того, кто искал. Не можно, а легче. Потому что он должен найти убийцу. Для этого он, Олег Наумов, и надел милицейскую форму.

В дверь заглянул следователь:

– Ну, что у вас?

– Даже не знаю. Вы оформили показания Котовой?

– Конечно. Давайте потолкуем.

Они уселись в гостиной у стола. Следователь, Наумов, Середин, Леня Сытин и эксперт.

– Ну, чем нас порадует наука? – начал следователь. Он был главным на этом совещании.

– Что сказать? К сожалению, у нас почти ничего нет. Ярко выраженных следов не обнаружено. Как мы и предполагали, преступник обмотал ноги полиэтиленом, отпечатков тоже нет. Мы сняли несколько, которые показывают, что он надевал на руки кожаные перчатки. Теперь об оружии. Я звонил только что. Пулю извлекли. Я смело могу сказать, что стреляли из редкого для наших мест оружия – японского пистолета «намбу» восемь миллиметров с глушителем. Поэтому никто и не слышал выстрела.

– Что у вас, майор? – повернулся следователь к Середину.

– Отработали следы-вмятины, они вели к забору, потом к роще, дальше теряются. Судя по вмятинам, следы принадлежат человеку высокому, метр восемьдесят пять и больше, размер ноги предположительно сорок два – сорок три.

– Леонид Павлович, – Наумов записал в блокноте цифры, – представь себе утро, по лесу идет человек в полиэтиленовых мешках на ногах. Ты бы его запомнил?

– Твоя правда, Олег Сергеевич, будем искать.

– Ты должен бросить людей для опроса всех жителей окрестных поселков.

– Тебе легко говорить. Ты что, думаешь, у меня на территории только это убийство? Сам же на «земле» работал…

– Работал я в районе, это точно. Только я тебя прошу, пусть твои ребята поговорят.

– Они постараются, – мрачно сказал Середин.

– А вы чем нас порадуете, товарищ Сытин? – Следователь достал сигарету, но прикуривать не стал, только понюхал.

– Я говорил с соседями. О Бурмине говорят только хорошее… Гости к нему приезжали. Видели, например, актера Самсонова и писателя Виктора Горелова…

– Вот она, слава-то, – мрачно сказал Середин, – нас никто в лицо не знает.

– Ну, ты не скромничай. Тебя вся шпана в районе издали узнает, – засмеялся Олег. – Так что кесарю кесарево, а слесарю слесарево. Продолжай, Сытин.

– Но позавчера приезжал некто на автомобиле «вольво»-универсал, синего цвета. Высокий блондин, спортивного вида, в летней светло-синей куртке, в голубой рубашке и голубых итальянских брюках.

– Может, в финских? Или шведских? Или фабрики «Большевичка»? – прищурился Наумов.

– Сосед, некто Владимир Грушин, товаровед из «Березки»…

– Понял. Ирония неуместна. Источник надежный…

– Человек этот, – продолжал Сытин, – прошел на дачу. Потом послышался шум, вроде как драка. Грушин подбежал к забору и увидел, что приезжий поднимается с земли. Лицо его было в крови, куртка разорвана. Он быстро пошел к калитке, а у забора крикнул: «Помни, падла, тебе не жить!» Бурмин ответил: «Ты свое жулье в «Континентале» пугай. Увидишь меня, на другую сторону переходи».

– Приметы есть? – Наумов даже встал от возбуждения.

– Рост около ста восьмидесяти восьми, хорошо сложенный, коротко стриженный блондин лет тридцати восьми – сорока.

– Номер машины Грушин запомнил?

– Номер старый, черный ММЗ 00–09.

– Так не бывает, – засмеялся Олег, – Грушин твой – гений. Ему не в «Березке» тряпки перекладывать, а в сыске работать.

– Пригласите его, – сказал следователь, – я хочу закрепить показания.

– Номер установлен? – спросил Наумов.

– Конечно. Ладоньщиков Вячеслав Иванович. Новодевичий проезд, дом 6, квартира 36.

– Это понятно, – усмехнулся Александр Петрович, – куртка, рубашка, брюки итальянские. Только откуда у этого Ладоньщикова «намбу» с глушителем?

– Откуда? – Сытин торжествующе посмотрел на эксперта. – А откуда Серега Золотой взял автомат «стен»?

Этим оружием в Западной Белоруссии были вооружены подразделения националистов.

– Мало у нас стволов по рукам ходит? Вы, Александр Петрович, неисправимый скептик.

– Я практик и реалист. А глушитель?

– Сейчас и не такое за полсотни сделают. Я бы на вашем месте не так увлекался. Как вы считаете, Олег Сергеевич?

Наумов молчал. Он не слышал, что говорят. Одна мысль неотступно билась в голове: неужели это все так просто?

– Сытин! Созвонись с отделением, – сказал Олег, – пусть пришлют людей к Ладоньщикову. Оружие?

– Со мной. – Сытин хлопнул себя по боку.

– Едем.

– Ну, – сказал он шоферу, – жми.

Яростно взревела сирена, и машина, рванув с места, понеслась по узким улочкам дачного поселка.

Теперь Олег не думал о скорости. Он восстанавливал в памяти дома Новодевичьего проезда, прикидывая, в каком из них живет Ладоньщиков. Если повернуть с Саввинской набережной, то они окажутся слева. Справа парк, пруды, монастырь. Слева маленькое кафе, булочная, магазин «Молоко». Один из домов ремонтируют. Часть улицы перегородили вагончики-бытовки.

– Олег Сергеевич, – спросил шофер, – никак нашли?

– Не знаю.

– Хорошо бы найти, – он чуть тронул руль, и машина перестроилась в свободный ряд, – такого никогда не было. Утром убили, к вечеру нашли.

– Всякое было.

Олег смотрел в окно, видел, как надвигается на него Москва. Дома неслись навстречу стремительно и неотвратимо. Начался проспект Маршала Гречко, потом на лобовое стекло легла тень Триумфальной арки.

На Саввинской набережной Олег сказал шоферу:

– Выключи сирену.

Шофер недовольно вздохнул и выключил спецсигнал.

– Слава богу, – усмехнулся Наумов, – будто примус выключили.

Шофер недовольно молчал. Он, как и все водители милиции, обожал сирены, мигалки, усилители.

На тротуаре у дома шесть стояли капитан милиции лет сорока и молодой парнишка в штатском.

Увидев подъехавшую машину, они подошли.

– Майор Наумов, – представился Олег.

– Капитан Борохов, участковый инспектор, а это оперуполномоченный Сизухин. Что это, товарищ майор, кляузами Ладоньщикова уже областное управление занимается?

– Какими кляузами?

– Так он, товарищ майор, – вмешался в разговор Сизухин, – во все инстанции на отца пишет.

– Отец его, – степенно продолжал Борохов, – известный полярный летчик. Заслуженный человек.

– А при чем тут Ладоньщиков? – спросил Наумов.

– Да вот какое дело, – усмехнулся Борохов, – Ладоньщиков – майор в отставке, в КБ работал, но пьет сильно, его и попросили. Так ему денег не хватает, он у отца требует долю наследства. Часть дачи, часть машины.

– У живого?

– Конечно.

– А сколько у него пенсия?

– Девятнадцать бутылок коньяка.

– То есть?

– Такой он отсчет ведет. Совсем человеческое достоинство потерял. Так зачем он вам-то?

– В убийстве он замешан.

– Нет. Конечно, всякое бывает, особенно с пьяницами, но нет. Не тот человек. Для того чтобы убить, нужно хоть какой-то характер иметь, а у него вместо души – пар.

Наумов удивленно посмотрел на участкового. До чего точно сказал.

Вместо души – пар.

– Знаете, капитан, иногда пар разрывает котел на части.

– Не знаю.

– У него машина есть?

– Никогда не видел, да и не слышал даже.

– Ну что ж, пошли к Ладоньщикову.

Вячеслав Иванович Ладоньщиков жил на четвертом этаже. Из-за дверей светлого дерева доносилась музыка. Наумов позвонил.

– Сейчас, сейчас, – донеслось из глубины квартиры. Дверь распахнулась. Музыка заполнила прихожую. На пороге стоял невысокий человек… Круглолицый, нездорово красный. Редкие светлые волосы делил аккуратный пробор. Кругленький живот выпирал из-под пояса тренировочного костюма.

Он смотрел на Наумова светлыми прозрачно-выцветшими глазами.

– Вам кого?

– Вы гражданин Ладоньщиков?

– Да.

– Вячеслав Иванович?

– Да.

– Я из ГАИ.

– Ну и что?

– Машина «вольво» госномер ММЗ 00–09 принадлежит вам?

– Какая еще машина? – мучительно вспоминал Ладоньщиков.

Олег и участковый вошли в прихожую.

– Вы бы хоть закусывали, гражданин Ладоньщиков, – вздохнул участковый.

– Не сметь оскорблять передового члена общества, я орденоносец, инженер, военный пенсионер.

– Мы вас не оскорбляем, – жестко сказал Олег, – мы спрашиваем. Машина госномер ММЗ 00–09 ваша?

– А вам какое дело?

– На вашей машине совершено дорожно-транспортное происшествие…

– Этой машиной пользуется мой друг.

– Фамилия?

– Слава его зовут.

– Вы что же, фамилии друга не знаете?

– А вам какое дело?

Ладоньщиков повернулся и пошел в ванную.

Раздался шум воды. Через несколько минут он вышел, отряхивая кисти рук.

Наумов с недоумением посмотрел на него. Зачем этот человек пошел мыть руки? Немотивированность слов и поступков Ладоньщикова говорила, что он не просто пьяница, а давно и тяжело душевно болен, и причина его болезни, конечно, алкоголь.

– Может, вы нас в комнату пригласите? – спросил участковый.

– Заходите. – Хозяин повернулся и быстро засеменил к дверям.

Неплохая была комната у гражданина Ладоньщикова. Большая, солнечная, с балконом. И вид из окна открывался прекрасный – на Новодевичий монастырь.

– Так что же, гражданин Ладоньщиков, как фамилия вашего друга?

– Славой его зовут. – Лицо Ладоньщикова напряглось. Он пытался в глубине своего пропитого мозга выискать фамилию друга Славы. Пытался и не мог.

Он снова выскочил из комнаты, и снова полилась вода. И снова он вышел, бережно неся перед собой вымытые руки.

Наумов понял, что говорить с ним бесполезно. Глупо и бессмысленно оперировать нравственными категориями перед человеком, долго и беспощадно разрушавшим себя алкоголем.

– А где живет Слава, вы знаете?

– Конечно, – ответил Ладоньщиков.

– Где же?

– В кооперативном доме Союза журналистов на Бутырском Валу.

Наумову был знаком этот дом. У магазина «Овощи – фрукты» надо въехать под арку, и там дом с прекрасной стоянкой для машин.

– Спасибо и на этом, – сказал он.

– А кто вы такие? – напористо спросил Ладоньщиков. – Зачем приходили? Я буду жаловаться!

– Вы лучше руки пойдите помойте. – Олег вышел из комнаты.

На лестнице он сказал участковому:

– Его лечить надо. Причем срочно, явное психическое расстройство.

– Да как же его в больницу отправишь! – вздохнул участковый. – Пьет дома. Жалоб никаких, пенсия двести рублей…

– А я бы таким не платил, – мрачно сказал Леня Сытин. – Исключение из правила надо делать. Ишь, здоровый, краснорожий, трескает водку.

– Он только коньяк пьет, – заметил участковый.

– Тем более. У него пенсия больше, чем у меня оклад.

– Ну, это не нам решать. – Наумов закурил. – Едем искать Славу.

Когда они вышли на улицу, мимо проскочил Ладоньщиков с двумя сетками, полными пустых бутылок. Он двигался своей быстрой, семенящей походкой, глядя перед собой, не замечая никого вокруг.

– Вот, – вздохнул участковый, – подался в магазин.

Наумов хорошо знал этот дом на Бутырском Валу. Там жил его давнишний товарищ Сеня Шорохов. Восемь лет назад Сеня писал очерк о милиции и заметное место в нем отвел Олегу Наумову. С тех пор они подружились. Олег частенько после работы заезжал к Сене. Ему нравилась холостяцкая безалаберность веселых сборищ. Нравились Сенины друзья. К сожалению, два года назад Сеня уехал работать корреспондентом в одну из африканских стран, и теперь они встречались только во время его отпуска.

Машина повернула под арку, проехала мимо дома и остановилась у магазина «Хозтовары», приткнувшегося в глубине двора.

Олег вышел из машины и увидел щенка. Маленький, грязно-белый, с рыжими повисшими, как лопушки, ушами, он сидел в двух шагах от него и смотрел на Наумова темными, почти черными глазами.

– Ты чего, дружище? – спросил Олег.

И щенок, услыша, встал и доверчиво заковылял к нему.

Наумов присел и погладил собаку, щенок лизнул руку и прижался к ноге.

– Маленький совсем, – вздохнул за спиной шофер. – Пропадет. А он к вам прибился, товарищ майор.

– А что, – с той легкостью, когда должен делать не ты, а другой, сказал Леня Сытин, – вы его возьмите себе. Вам веселей будет.

Щенок свернулся клубком у ноги и блаженно прищурил глаза.

– Голодный небось, – шофер полез в машину, – у меня бутерброд есть.

Олег положил руку за спину щенка, почувствовав шелковистое тепло его маленького тела. Ах, как он хотел иметь в детстве собаку, да покойная мать не любила животных!

И вот у его ног доверчиво лежит теплый комочек жизни. Лежит успокоившийся, понявший, что после мытарств обрел друзей и защиту.

– Леша, ты покорми его и возьми в машину, а потом ко мне домой завезем.

– Сделаем! – радостно крикнул шофер.

– Пошли, Сытин.

Стоянка была перед самым домом. Аккуратная, зарешеченная, чистая. Но «вольво» на ней не оказалось. Олег внимательно осмотрел размеченные белой краской квадраты.

– Вот они, – усмехнулся он.

На одном сияли свежие цифры – 00–09. Рядом с решеткой играли пацаны. Олег подошел к ним и спросил:

– Ребята, а где «мерседес»?

– Не «мерседес», а «вольво», – солидно ответил паренек лет тринадцати, – «вольво»-универсал.

– Ну да, правильно, ее хозяин живет в первом подъезде.

– Не в первом, а в третьем, в сто шестьдесят пятой квартире.

Сто шестьдесят пятая квартира была на шестом этаже.

Дверь Славиной квартиры напоминала парадный мундир, она сверкала полированным деревом, сияла бронзой ручек, переливалась яркими, как пуговицы, головками замков. Олег осмотрел дверь и стал, прислонившись к косяку. Шло время, а Сытина не было. И Олег начал думать о том, как щенок проснется ночью, и придет к его кровати, и заскулит тонко-тонко, и в квартире сразу станет совсем обжито.

Наконец с шумом распахнулась дверь, и из лифта выскочил Леня.

– Олег Сергеевич…

– Тише.

– Значит, так, Коробков Вячеслав Иванович, шофер. Раньше работал на международных перевозках, сейчас переведен на внутренние рейсы.

– За что переведен?

– За драку.

– Понятно. С кем говорил?

– С их кадровиком. Вообще характеризуется положительно, но скрытен. На работе друзей не имеет, бывший мастер спорта по боксу.

– Людей вызвал?

– Да.

– Пошли, приготовь оружие. А то мастер спорта…

– Но ведь вы тоже…

– Когда это было! – Олег надавил на звонок.

За этой дверью тоже слышалась музыка, и Олег на секунду позавидовал всем, кто может днем сидеть дома и слушать музыку. На одну секунду, не больше, потому что дверь отворилась.

– Вы к кому? – спросило очаровательное существо лет девятнадцати. Оно было скорее раздето, нежели одето. Тонкая кофта, завязанная узлом на животе, и плавки. Все.

– Мне нужен Коробков Вячеслав Иванович.

– А вы кто?

– Я-то из милиции, – Олег достал удостоверение, – а вы кто?

– Странно это, – заносчиво сказала девушка, – странно. Слава рассердится, и у вас неприятности будут. Я его невеста.

– Я это постараюсь пережить. – Олег шагнул в квартиру. – Где Коробков?

– В командировке, в Вене.

Название города было произнесено значительно, с придыханием.

– А где он работает? – спросил Сытин из-за спины Наумова.

– В Министерстве внешней торговли, – гордо ответила девушка.

– Кем? – усмехнулся Наумов.

– Ответственным работником.

– Интересная должность. А кстати, невеста, вы-то здесь прописаны?

– Какое это имеет значение?

– Для нас очень большое.

Они вошли в прихожую и закрыли дверь. Веселенькая прихожая была у «ответственного работника» Внешторга Коробкова. Стены сплошь обклеены обнаженными девицами, призывно глядевшими на вошедших с глянцевых листов календарей.

– Значит, так, уважаемая невеста, вы оденьтесь и паспорт принесите.

Девушка возмущенно пожала плечами и скрылась в комнате. Она появилась через несколько минут, надев на себя брюки, более напоминающие нижнюю половину десантного костюма.

– Вот. – Она протянула паспорт.

– Лякина Евгения Степановна, год рождения 1965-й, место рождения – город Минск, прописана в Москве, улица Бутлерова, 16, квартира 35. Незамужняя, – прочел Леня Сытин.

– А вы где работаете, Евгения Степановна? – поинтересовался Наумов.

– Пока в парикмахерской на улице Правды.

– Кем?

– Мастером.

– Почему пока?

– Потому что мы расписываемся и уезжаем за бугор.

– Куда, куда? – улыбнулся Наумов.

– Ну, за границу.

– А почему за бугор?

– Так Слава говорит.

– Занятно, куда же именно собрались вы со Славой? В какую страну?

– За границу, – гордо ответила Лякина.

И Олег понял, что для нее нет географических понятий. Есть вожделенная «заграница», там продаются дубленки и брюки-бананы, часы «Сейко», видеосистемы.

– Хорошо, к этому мы вернемся позже. Вы давно знаете Коробкова?

– Давно, – ответила Лякина.

– Год, два?

Она наморщила лобик, что-то мучительно просчитывая в уме:

– Двадцать дней.

– Ну что ж, в наш стремительный век – это срок. Что вы можете рассказать о нем?

– Ничего.

– Почему?

– Не имею права.

– То есть?

– Он ведь на секретной работе. Когда мы вместе жить стали, он у меня расписку взял.

– Какую? – изумился Наумов. С таким в своей практике он сталкивался впервые.

– Ну, мол, что никому о нем ничего говорить не буду, иначе по статье отвечу, как за разглашение государственной тайны.

Наумов расхохотался, конечно, он не ко времени был, этот смех, но он представил, как эта глупенькая девушка, морща лобик, пишет расписку о неразглашении тайны.

– Вы что? – с недоумением спросила Лякина. – Чего смешного-то, сами знаете, как у нас охраняются секретные работники.

– Такие, как ваш Коробков, – зло сказал Леня Сытин, – конвоем охраняются.

Олег посмотрел на него, Леня замолчал и отвернулся.

– Вы, лейтенант, лучше квартиру осмотрите.

– Есть, товарищ майор!

– Дорогая Евгения Степановна, – продолжал Наумов, – вам придется рассказать нам о вашем женихе, придется. Он подозревается в совершении тяжкого преступления, поэтому вам не следует уклоняться от разговора с нами.

– Это как?

– Будете привлечены к уголовной ответственности.

– Значит, за границу Слава не поедет?

– Я думаю, что в обозримом будущем этого не случится.

Лякина задумалась.

Олег оглядел комнату. «Ответственный работник» Внешторга, видимо, был чужд накопительству. Диван, шкаф, стол, два кресла. Стены обклеены рекламами сигарет и спиртных напитков. Правда, японский магнитофон был: стоял на журнальном столике. Вот и все. Нет, не все, в углу комнаты лежали два автомобильных крыла и стояла дверца, сияя никелем ручки.

– Так как же? – Олег посмотрел на Лякину.

– Значит, он ко мне стричься пришел. Я смотрю – интеллигентный человек, солидный…

– Как вы это определили?

– Одет во все фирменное. Машина иномарки. После смены поехали в ресторан «Союз», оттуда к нему домой, решили пожениться.

– Вы его друзей знаете?

– Его в ресторане «Союз» очень люди уважают.

– А дома никто из них не бывал?

– Нет.

– Оружие у него было?

– Это как?

– Пистолет, например.

– Нет, не видала. Да и зачем оно ему, он же боксер, мастер спорта.

– Когда уехал Коробков?

– Три дня назад.

– Когда обещал вернуться?

– Ничего не сказал, приеду, и все.

– Раньше он так уезжал?

– Да, на два дня, в Финляндию.

– Но вы же понимаете, что человек, уехавший за рубеж, всегда привозит любимым девушкам подарки.

– Слава чеки привез.

– Много?

– Много, сказал, что видеомагнитофон купит.

– Расскажите о его распорядке дня.

– Утром на работу, вечером домой.

В дверь позвонили. Один короткий, два длинных.

– Это Слава, – сказала Лякина.

– Нет, это ко мне. – Наумов поднялся и, провожаемый недоуменным взглядом хозяйки, вышел в прихожую.

Приехали двое оперативников.

– Значит, так, Евгения Степановна, вы позвоните на работу и скажете, что больны.

– Зачем?

– Так надо. С вами останутся два наших сотрудника, они не дадут вам скучать, ожидая Славу. К телефону подходите. Если позвонит Коробков, попросите его приехать.

Наумов вышел со старшим наряда Петей Груниным на кухню.

– Петя, есть предположение, что Коробков очень опасен. Подозревается в убийстве, возможно, вооружен, кроме того, он боксер, мастер спорта.

Петя Грунин – чемпион «Динамо» по дзюдо, – плотный, немного флегматичный, спокойно смотрел на Наумова.

– Ты что молчишь?

– Товарищ майор, так и мы же не из балетного училища.

Наумов посмотрел на второго оперативника, плечи которого не умещались в узеньком коридорчике, и понял, что они действительно не из балетного училища. Но вместе с тем и гражданин Коробков, судя по рассказам, тоже парень не промах. Имея за спиной некоторый опыт работы, который складывался не только из одних побед, Наумов весьма тщательно относился к заключительной стадии операции.

Задержание всегда риск. Невозможно предугадать, как в такую минуту поведет себя человек. Реакция профессионала просчитывается, а тот, кто совершил преступление впервые или по неосторожности…

Олег прекрасно помнил случай, когда он совсем еще молодым оперативником поехал задерживать человека, совершившего наезд и скрывшегося.

Кажется, каких неожиданностей можно было ожидать? Лаврушин Алексей Сергеевич, тридцати пяти лет, инженер, ранее не только не судимый, но даже не знавший, где находится милиция, сбил около поселка Купавна человека и скрылся.

Вот начало истории. Окончание ее он не только наблюдал, но и участвовал в нем, и разворачивалось оно весьма трагически.

Они поехали на машине. Он и два милиционера. Лаврушин жил в собственном доме. Ухоженном, с хорошим палисадником.

Едва Наумов открыл калитку, как из окна ударило охотничье ружье.

Картечь с визгом пропела над головой.

Впоследствии выяснилось, что Лаврушин все эти дни пил. И из спокойного, тихого человека превратился в одурманенного алкоголем зверя.

Пришлось вызывать подкрепление и штурмовать дом по всем правилам. Так что Наумов никогда не обольщался видимой легкостью задержания.

То, что за эти два часа он узнал о Коробкове, характеризовало того не с лучшей стороны. А возможность применения им оружия была вполне реальной.

Поэтому Олег еще раз осмотрел квартиру. Не очень-то удобно была она спланирована. В маленькой прихожей у Коробкова явно возникало преимущество, потому что здесь его мог бы брать всего один оперативник.

– Петя, – сказал Олег Грунину, – я, конечно, понимаю, что вы профессионалы, но Коробков вооружен.

– Мы не дадим ему возможности достать оружие.

– Дай-то бог.

– А вы, Олег Сергеевич, поутру в религию ударились?

– Да я бы куда хочешь ударился, лишь бы этого «ответственного работника» взять чисто.

– Возьмем.

– Олег Сергеевич, – вышел в прихожую Леня Сытин, – может быть, и мне остаться?

– Ты уж езжай, Леня, – засмеялся Петя Грунин, – мы с вашим гангстером сдюжим.

– Добро, – сказал Наумов, – поехали.

Он пожал оперативникам руки, мысленно пожелав им удачи еще раз.

«Ничего, ребята опытные, крепкие», – успокоил он себя. Вместе с Сытиным они вышли на площадку. За их спиной тихо закрылась дверь.

Щенок спал на заднем сиденье. Он лежал, разметав в разные стороны лапки.

– Спит. Олег Сергеевич, – улыбнулся шофер, – всю колбасу слопал и спит. Смотрите, какой у него животик круглый стал.

Наумов посмотрел и усмехнулся, слишком уж смешным был этот маленький белый комочек.

Машина тронулась, щенок упал на бок, проснулся и недовольно тявкнул.

– Молчи, дурачок, – Леня Сытин погладил его, – теперь у тебя все в порядке.

– Леня, я тебя высажу у конторы, срочно объявляй машину Коробкова в розыск, а я нового квартиранта на постой устрою.

Они высадили Леню у управления на улице Белинского, а сами поехали в Козихинский к Наумову.

– Я за молоком схожу и потом поднимусь, – сказал шофер.

Щенок постоял на пороге, принюхался и вошел в коридор, он повернул мордочку и посмотрел на Наумова, словно говоря: что стоишь, заходи. Потом, смешно переваливаясь, зашагал в глубь квартиры.

Наумов зашел в ванную, снял пиджак и рубашку, обтерся по пояс холодной водой, потом, неся пиджак и кобуру в руках, пошел в комнату.

В этой квартире он жил всю жизнь. Отец Наумова после фронта пошел служить в милицию и погиб в пятидесятом, за два дня до рождения Олега.

Мать, учительница, после смерти мужа сильно болела и умерла, когда Олегу было уже за тридцать. Он так и не женился. Слишком много времени отнимала служба и болезни матери.

В коридоре звякнул звонок. Вошел шофер с двумя пакетами молока. Он критически оглядел квартиру, словно попал сюда впервые, а не пил здесь чай, два дня назад вернувшись из Мытищ. И так же, как всегда, повторил знакомую фразу:

– Жениться вам надо, с такой квартирой, да в таком районе, знаете какую жену найти можно.

– Какую, Леша? – поинтересовался Наумов, переодевая рубашку.

– Самостоятельную.

Это была у Леши высшая оценка для женщины. Он не делил их по внешности и уму, а во главу угла ставил трудолюбие и домовитость.

– Так самостоятельная за меня не пойдет.

– Вы скажете тоже, образование, звание, оклад, квартира…

– Все, поехали. – Наумов надел пиджак. – А ты сторожи, – сказал он судорожно хлебавшему молоко щенку.

Старшина при входе в управление привычно козырнул и сказал:

– Товарищ майор, вас просит зайти полковник Никитин.

Значит, началось. Видимо, начальнику уголовного розыска области уже позвонили сверху, иначе он бы не стал вызывать.

В приемной начальника сидел Коля Гусев, начальник розыска одного из районов, он что-то рассказывал секретарше Ниночке, и она тихо смеялась.

– Привет, – сказал Олег. Коля смутился и кивнул.

– Нина, не верь ему, у него в районе девушки плачут денно и нощно, проклиная коварство подполковника Гусева.

– Вас Владимир Петрович ждет, Олег Сергеевич, – холодно ответила Нина.

А Гусев в спину ехидно добавил:

– Смотри, переведут ко мне замом, проклянешь все. Начальник подписывал какие-то бумаги, выглядел он плохо, лицо отдавало желтизной, видимо, опять разыгралась язва.

– Ну, чего стоишь, садись. Олег сел, достал сигарету.

– Докладывай.

– Да пока особенно не о чем.

– Ты веришь, что убийца этот, как его, – начальник заглянул в бумаги, – Коробков?

– Конечно, это было бы большой удачей, – устало сказал Наумов, – но такие истории бывают только в кино.

– Ишь хватил, в кино. Там, наоборот, до конца не знаешь, кто убил. А Коробков тебе как с куста свалился.

– То-то и настораживает.

– Это дело поручили тебе. В группе Сытин и Прохоров.

– А нельзя мне взять Колчина?

– Нет, он в Талдоме в командировке. План опермероприятий жду к вечеру. Очень на тебя надеюсь, Олег.

– Надежды юношей питают…

– Я уже старец, Олег, старец. Мне они подают.

– Конечно, – ворчливо заметил Наумов, – полковнику жить легче.

– Это точно. У тебя еще нет язвы?

– Бог миловал.

– Тогда запомни слова Шопенгауэра: здоровый нищий счастливее больного короля. Замечательно мы с тобой размялись. А теперь к делу.

– Бурмин убит из японского пистолета «намбу» с глушителем. Это первое. Второе, что смущает меня, – поведение преступника. Он не наследил, не взял ценности, но что-то искал в бумагах Бурмина.

– Что именно, есть предположения?

– Пока нет, – честно ответил Олег.

– Давай вместе подумаем. Бурмин – писатель. Кроме того, выступает в газете с острыми разоблачительными статьями против всякой сволочи. Вот, – полковник пододвинул папку, – пока ты собак на улице подбираешь, я попросил его публикации за последние десять лет.

– Спасибо, а кто настучал о собаке?

– Тайна. Я думаю, что у Бурмина были враги.

– Кроме того, его жена ушла к другому.

– Это слишком не похоже на убийство из ревности.

– Не исключено, товарищ начальник, что сам Бурмин был в чем-то замешан.

– Не верю. Я читал все книги Бурмина, был на нескольких встречах с ним, а однажды помогал ему в сборе материала для статьи о подпольных цеховиках. Да. Не смотри на меня так. Там дело было связано с убийством, поэтому его вели мы вместе с БХСС.

– Это одинцовское дело?

– Именно.

– Я тогда в Балашихе работал.

– А я с Бурминым говорил много и долго. Такой человек не может жить двойной жизнью.

– Я очень рад этому, Владимир Петрович. У меня такое же мнение.

– Так зачем же ты этот разговор затевал?

– Вы же сказали, все версии.

– Я имел в виду все реальные.

– Товарищ полковник, меня этот пистолет японский с глушителем добил.

– Знаешь, Олег, у оружия бывают странные судьбы. Я часто думал написать об этом. Возможно, где-то, пусть во Владивостоке, кто-то с фронта привез этот «намбу». Потом его путь непредсказуем.

– А глушитель?

– Вспомни ростовское дело. Там не только пистолеты, самодельные автоматы с глушителем были. Это пусть не смущает тебя. Но тем не менее отработай линию оружия.

На столе загудел телефон.

– Иди, Наумов, докладывай мне ежедневно.

– Как с машиной?

– Круглосуточно в распоряжении твоей группы. В кабинете Наумова ждал эксперт.

– Вот, дорогой Олег Сергеевич, заключение баллистов. Судя по следам на пуле, пистолет новый, модель с такими нарезами начали производить семь лет назад. Пулю проверяем, по картотеке результаты поступят завтра.

В кабинет вошел Борис Прохоров.

– Прибыл в ваше распоряжение, – шутливо поднес он к голове руку.

– Ты с делом знаком? – спросил Олег.

– Вообще да.

– Тогда ты занимаешься поисками пистолета. Пиши запросы. Нам нужны все дела, связанные с незаконным ввозом оружия и хищением иностранных пистолетов.

– За какой период? – спокойно спросил Прохоров.

– Последние десять лет.

– Хорошо.

Прохоров вышел. Он, как всегда, был абсолютно спокоен. Поэтому Наумов и не любил работать с ним. Его раздражало хладнокровие Бориса, подчас граничащее с равнодушием.

– Сытин, как с машиной?

– Пять минут назад докладывали, пока не объявлялась.

– Где бумаги Бурмина?

– У меня в комнате.

– Принеси.

Олег снял пиджак, расстегнул наплечный ремень, положил пистолет с кобурой в сейф. Он прилично намял бок сегодня. Хуже нет, когда в жару таскаешь эту штуку. Детское увлечение оружием прошло у него в армии.

Вошел Леня Сытин и положил на стол два бумажных опечатанных мешка, с содержимым которых ему поручил ознакомиться следователь.

– Олег Сергеевич, следователь прокуратуры просил все это ему вернуть. А это – постановление на арест Коробкова, – протянул Леня тоненькую папку.

– А он думает, я бумаги Бурмина на аукционе в Лондоне продам?

– Да нет, говорит, хочет их систематизировать.

– Делать ему нечего. Пусть лучше протоколы да поручения пишет.

– Это вы ему скажите. Зазвонил телефон.

– Наумов… Да… Да, – Олег закрыл трубку рукой, – легок на помине.

– Следователь? – удивился Леня.

Олег кивнул, продолжая слушать и односложно отвечать. Потом он попрощался и положил трубку.

– Занудный мужик. Но все излагает по делу.

– Я у ребят о нем спрашивал, – Леня сел к столу, – говорят, толковый мужик. Можно я помогу вам бумаги разбирать?

– Ты не обидишься, Леня, если я это сделаю один?

– Конечно нет.

– Тогда иди торопи гаишников.

Леня вышел, а Наумов остался один с двумя под горловину набитыми крафтовскими мешками. Ну что ж, начнем.

Олег сорвал пломбу с первого и начал аккуратно раскладывать на столе перевязанные пачки. Здесь были уже знакомые папки с надписью «Архив», аккуратно сложенные блокноты, целые кипы бумаг с текстом, отпечатанным на машинке.

Видимо, следователь и впрямь человек въедливый. Все сложено, даже пронумеровано в том же порядке, как лежало на полу в комнате убитого. С чего же начать? Может, зря он отослал Леню Сытина? Нет, не зря. Олег любил долго в одиночестве копаться в вещественных доказательствах. Потому что с каждым днем розыска они могли сказать все больше и больше. Вот она, знакомая папка с новой повестью Бурмина.

На чем же он остановился в прошлый раз?

Второй отрывок из повести Бурмина

«…Я гляжу на Сергея Петровича. Он абсолютно спокоен. Стоит, покусывая сорванный стебелек. Но спокойствие его чисто внешнее. Глаза выдают то, о чем он думает. Глаза у него сейчас колючие, холодные. Он снова, но заново осматривает место боя. И, глядя на него, мне кажется, что живет сейчас он не прошлым, а настоящим. Что через несколько минут в комнату ворвутся автоматчики в серо-мышиной форме.

И молоденький связной Боря Лунев, превозмогая ужас и страх смерти, выстрелит дважды из пистолета, выстрелит и упадет, подкошенный автоматной очередью. А потом из дома ударит пулемет. Длинная строчка покалечит деревья, расколет каменную кладку забора…»

Ему хотелось читать дальше, но все же дело есть дело, и Наумов отложил папку с повестью. Он не вернет ее следователю, пока не дочитает.

Интересно, сколько же бумаг у пишущего человека? Неужели они все одинаково нужны ему?

Наумов перелистывал блокноты. Хорошо, что покойный Бурмин был человеком аккуратным. На обложке каждого блокнота стоял год, а иногда даже месяц. Постепенно он отобрал семь толстых книжек, видимо, они-то и были последними. Олег листал страницы, читал записи, и у него было такое ощущение, словно он подглядывает в окно. Перед ним раскрывалась чужая жизнь. Постепенно найдя в беспорядочных на первый взгляд записях некую систему, он начал из фрагментов составлять некое подобие целого. Но все-таки это было подобие. Целиком идею записей, ее главную мысль мог знать только Бурмин. Что он хотел сказать короткой строчкой «конек на крыше»? Возможно, именно это должно было впоследствии вызвать ассоциативный ряд. Или вот: «Человек дела не может быть флюгером. Он компас». А вот запись большая:

«…из круглого иллюминатора мир тоже кажется круглым. Пока он ограничен свинцовой водой Балтики. Второй день нет солнца. Облака висят так низко, что, кажется, волны слизывают их и несут к берегу, выбрасывая на песок лопающейся пеной.

Настроение у меня под стать погоде. Собираю материал, собираю, а главного нет. Какие-то обрывки, фрагменты, рассказы. Каждый по-своему интересный, трагический и прекрасный. Но главного нет. Завтра буду в Ростоке, оттуда в Берлин. Вилли обещал помочь. Но я уже чувствую, как трудно будет найти документы по этому проклятому «Зондерштабу-Р». Надо пойти в салон, а то совсем закисну в каюте».

Дальше еще одна запись. «Всю ночь проговорил с прекрасным человеком, буровиком из Тюмени. Он едет по туристской путевке в ГДР. Как обидно, что я ограничил свое творчество войной и правовыми вопросами. Надо ехать в Тюмень, почувствовать запах сегодняшнего…»

Наумов впервые столкнулся с изнанкой писательской работы. Увидел, как сложно и долго готовится каждая публикация. И это захватило его. Поиски Бурмина чем-то напоминали ему его работу. Точно так же, чтобы найти истину, приходится перекопать горы ненужных фактов. Он так увлекся, что не заметил, как опустились сумерки.

Олег зажег лампу, посмотрел на часы: 21.40. Архив архивом, а Коробков где-то гуляет.

Распахнулась дверь, появился Леня Сытин.

– Есть.

– Коробков?

– Машина его стоит у ВТО.

– Люди сориентированы?

– Да. У машины дежурят инспектор ГАИ и двое оперативников.

– Где Прохоров?

– Ждет.

– Едем.

Леша остановился, чуть проехав Елисеевский магазин. Улица Горького была пестра и нарядна.

– Леня, – повернулся к Сытину Олег, – план такой. Коробков подходит к машине, его останавливает инспектор ГАИ, приглашает в 108-е отделение якобы за нарушение. За какое, пусть сам придумает.

К машине подошел один из оперативников.

– Товарищ майор. Коробков с двумя девицами в ресторане.

– Тем проще, есть повод проверить его на реакцию Раппопорта. Действуйте.

Олег поднял трубку телефона, надо было предупредить коллег из сто восьмого.

Коробков появился через час. Он вышел из ресторана, обнимая за плечи двух молоденьких девушек. Они чем-то неуловимо напоминали Лякину. Видимо, Коробков был верен одному типу женщин.

Неплохо выглядел «ответственный работник» Коробков в натуральную величину. В объеме и цвете. И куртка, и рубашка, и брюки были подобраны так, чтобы подчеркнуть его мужество и обаяние.

– Видать, в Вене прибарахлился, – зло сказал за спиной Наумова Леня Сытин.

– Зависть не доводит до добра, Леня, – усмехнулся Олег.

А глаза его провожали Коробкова. Вот он сошел со ступенек, оперативники преградили ему возможность уйти, вот подошел к машине, поцеловал одну девушку в щеку, полез в карман, вынул ключи, открыл заднюю дверь, усадил девушек. Обошел машину. К машине медленно шел инспектор ГАИ.

Коробков сел в машину, завел. Инспектор подошел, бросил руку к козырьку.

– Леня, останешься здесь, мы в отделение.

Леша рванул с места, и, разрезав Пушкинскую улицу по диагонали, машина влетела на Бронную.

В дежурной части Наумова ждал начальник отделения. Они хорошо знали друг друга еще во время учебы в ВЮЗИ.

Он стоял в дежурке в полном сиянии подполковничьего мундира, показывая гостю, что он хозяин этой прекрасно оборудованной служебной комнаты, заново перестроенного здания отделения, да и участок у него в самом центре столицы.

– Привет сельским труженикам! Чего это вас, ребята, из дачных мест на асфальт потянуло?

– Так вы своих куликов заловить не можете, приходится нам помогать, – засмеялся Олег.

Он искренне был рад видеть Толю. Вот же жизнь какая нелепая. Служат рядом, да и живут неподалеку, а встречаться приходится в основном по делу. А так все больше по телефону. С праздником или просто потрепаться.

– Я вам, ребята, комнату приготовил, сам пока побуду в отделении. Если какие трудности, поможем.

Наумов подумал, что ему сегодня повезло вдвойне. Он Коробкова просто благодарить должен, что решил «ответственный работник» погулять с барышнями на территории этого отделения. Конечно, коллеги из любого другого оказали бы помощь, но Толя все-таки добрый товарищ.

За дверями дежурки послышался шум, и появился Коробков с девицами.

Он атаковал сразу.

– Начальник, дорогой, – обратился он к дежурному капитану, – хочешь – зови медицину, хочешь – нет. Не пил. Девушки пузырек шампанского оглушили, а я только боржом. Ты мои права посмотри, начальник, я же не лох с «жигулей», я профессионал.

Инспектор ГАИ положил перед дежурным права.

– Разберемся, гражданин. А какие еще документы имеются?

– Вот паспорт.

– Пройдемте-ка со мной. – Дежурный встал, поправил повязку, направился в соседнюю комнату.

Коробков вошел, увидел Наумова, Сытина и Прохорова, и улыбка сползла с его лица.

– К стене, – скомандовал Леня. – Руки на стену! Он быстро ощупал Коробкова. Оружия не было.

– Гражданин Коробков, – сказал Олег, – нам… придется вас задержать.

– А вы, собственно, кто?

– Мы из уголовного розыска областного управления.

– То-то я смотрю, такой карнавал.

– Где оружие?

– У меня его отродясь не было.

– Ну что ж, гражданин Коробков, присаживайтесь, разговор у нас будет длинным, – сказал Наумов.

– Вы думаете?

– Уверен.

– Знаете, анекдот есть. Из пункта А в пункт Б по одной колее вышли два поезда. Почему они не встретились?

– Не знаю, – усмехнулся Олег.

– Да не судьба. Поняли, для чего я вам это рассказал?

– Догадался. Только анекдот и жизнь – вещи разные.

– Начальник, на мне ничего нет. А то, что есть, ты век не узнаешь.

– Вы знаете Бурмина?

– Нет, – подумав, ответил Коробков.

– Вы два дня назад были в дачном поселке у него.

– В каком поселке?

– Сорок второй километр.

– Был.

– Заходили к Бурмину?

– Нет.

– У нас есть свидетель, который показывает, что вы были на даче Бурмина, подрались с ним и угрожали ему.

– Значит, так. Видимо, должна быть статья, на основании которой вы меня вяжете?

– Естественно.

– Я могу узнать?

– Конечно, сто вторая, если вам это о чем-то говорит.

– Да уж фраеров нынче нет. Заглядываем в кодекс. Умышленное убийство, так, кажется?

– Рад, что вы прекрасно знаете Уголовный кодекс.

– Тогда другой разговор. Но хочу узнать, кто свидетель?

– Некто Грушин.

– Это который из «Березки»? Ах, ладно, тварь поганая. Гражданин начальник, показания буду давать в присутствии этого Грушина.

Наумов посмотрел на Леню.

– Сейчас привезут, – ответил Сытин. Действительно, через несколько минут в дверь заглянул Прохоров.

– Ну? – Олег встал.

– В соседней комнате.

Грушин сидел в соседней комнате. Был он бледным, руки тряслись, глаза бегали по сторонам.

– Гражданин Грушин. – Олег с беспокойством посмотрел на свидетеля. Не нравился ему Грушин, ох не нравился.

– Вы должны сейчас подтвердить ваши показания.

– Это какие?

– О конфликте на даче Бурмина.

– А зачем?

– Вы же видели драку Бурмина и Коробкова, слышали, как Коробков грозил убитому.

– Я никакого Коробкова не знаю.

– Хорошо, тогда вы видели человека в итальянских брюках, какой-то там куртке, приехавшего на машине госномер ММЗ 00–09?

– Видел.

– Он дрался и угрожал Бурмину? Слушайте, Грушин, вы знаете, что бывает за дачу ложных показаний?

– А я что, я как лучше хотел. – Голос Грушина был пронизан ужасом.

Олег вышел и вернулся с Коробковым.

– Какая встреча, – засмеялся Коробков, – это же Пончик. Значит, он и есть главный свидетель?

– Гражданин Грушин, повторите ваши показания.

– Пусть он уйдет! – истерично закричал Грушин и отскочил к стене.

– Зачем же мне уходить? Ты, Пончик, на меня не тачку, а самосвал накатишь. Ты уже говорил, зачем я к тебе приезжал?

– Вы приезжали к нему? – удивился Олег.

– Именно.

– Зачем?

– Ну, Пончик, – засмеялся Коробков, – говори.

– Он приезжал ко мне.

– Да, что там, майор, я долг с него получал. Ну и помял этого гада немного.

– Это правда? Грушин кивнул.

– Выйдите, Коробков, – сказал Олег, – я с вами потом договорю. Ну, – повернулся он к Грушину, – как было дело?

– Бандит он, товарищ начальник, сволочь и бандит, – завизжал Грушин, – он меня бил, японскую систему расколотил!

– А вы долги вовремя отдавайте, – зло сказал Олег. Он уже понял суть конфликта и роль Коробкова в нем. – А вот за дачу заведомо ложных показаний вам придется ответить. Я уж постараюсь.

Олег вышел в коридор и закурил. Гадина этот Грушин, решил так свести счеты. Из-за его доноса в засаде сидят двое ребят, целый день напряженно работали службы ГАИ, выехала на задержание оперативная группа. Почему у нас так редко применяют статью 181? Почему любой трус, доносчик, клеветник может заставлять работать огромный аппарат, отвлекая людей от важных и сложных дел?

– Прохоров, – сказал он Борису, – у меня к тебе личная просьба.

– Ты о чем, Олег?

– Сними с Грушина новые показания, возьми старые, передай следователю и оформляйте ему сто восемьдесят первую.

– Хорошо, – спокойно ответил Борис.

– Только очень прошу, помоги довести это дело до суда.

– Сделаю.

Прохоров никогда не выражал своего отношения ни к чему происшедшему. Но работник тем не менее был толковый и аккуратный.

– Что, майор, – спросил Коробков вошедшего в комнату Олега, – я могу уходить?

– Подождите. Значит, вы получали долг?

– Точно.

– Большой?

– А это как смотреть.

– Грушин был должен вам?

– Другу.

– Можно узнать его фамилию?

– Нельзя. – Коробков улыбнулся весело и открыто.

И Олег понял, чем занимается в свободное время «ответственный работник» Коробков. Лет пятнадцать назад, когда расплодились дельцы и жулье всякое, им понадобились такие Коробковы для охраны и выколачивания долгов. И если хозяев Коробкова можно было прихватить, то с их подручными было сложнее. Знал таких «мальчиков» Олег Наумов. Спортивных, праздных. Называли их «бомбардиры».

– Вы долги получаете для всех?

– Кто хорошо попросит, – усмехнулся Коробков. Он сидел веселый и безмятежный, отлично понимая, что сделать ему ничего не могут. – Вы, майор, под меня не копайте. Я не тунеядец, не фарцовщик, не вор. Между прочим, работаю. Гоняю на фурах по стране. Работа не мед, но четыреста своих в месяц имею. Так что у меня все чисто.

– Слушайте, Коробков, на соседней даче убили человека. Вы когда ехали к Грушину?

– Утром. Рано совсем, чтобы его тепленьким взять. Со сна человек сговорчивее.

– А вы психолог.

Коробков снисходительно улыбнулся.

– Вы ничего не заметили необычного?

– А что? Поселок как поселок.

– Хорошо, идите. Коробков встал.

– А теперь не для протокола, почему вы выбивали долг?

– Такие, как Пончик, два падежа знают – дательный и брательный. А я два действия арифметики – отнимать и делить. Такая нынче жизнь, майор.

Коробков вышел. Олег достал сигарету, закурил, не чувствуя вкуса. В комнату вошел Толя.

– Ну как?

– Пустой номер.

– Я уже слышал, ты этого делягу из «Березки» привлеки.

– Постараюсь.

– Может, ко мне зайдем, я рядом живу. Чаю попьем, поговорим.

– А Зоя?

– Она привыкла, а тебе просто рада будет. И тут Олег вспомнил о щенке и улыбнулся.

– Ты чего? – удивился Толя.

– У меня дома собака негуляная.

– Жениться тебе пора.

Олег вышел к машине. Прохоров и Сытин стояли молча и курили.

– Ну что, особая группа?

– Да ничего, – ответил Сытин.

– Тогда поехали.

Он только до ручки машины дотронулся, как во двор влетела синяя «вольво». Коробков резко затормозил, вылез из машины.

– Явление второе, те же и Коробков, – сказал Прохоров.

– Майор, – не обращая внимания на реплику Прохорова, сказал Коробков, – а где эта дача?

– Какая?

– На которой этого Барядина замочили?

– Бурмина.

– Какая разница. Где его дача?

– В поселке.

– Где находится, если от дачи Грушина смотреть?

– Чуть наискось.

– Вспомнил я. Ехал утром рано. На просеках никого. Повернул к даче, а рядом с домом Грушина мужик стоит.

– Какой мужик?

– Ну, модный такой, высокий, в пиджаке светлом.

– Ну и что?

– Так он не то ту дачу фотографировал, не то в бинокль рассматривал.

– Пойдемте-ка в отделение, Коробков, вы там мне все подробно расскажете.

И началось все сначала.

Леня Сытин сгонял в управление за планом поселка. Коробков точно нарисовал маршрут.

– Теперь о мужике. Где вы его увидели? Укажите на плане.

– Вот здесь. – Коробков поставил точку.

– Что он делал?

– Я ехал быстро. И в поворот вписался тоже на скорости. Он не то фотографировал, не то в бинокль дачу Бурмина рассматривал.

Олег посмотрел на точку. Она была чуть наискосок от дачи Бурмина, напротив дома Архипова. Утром надо будет съездить туда, благо генерал встает рано.

– Коробков, опишите этого человека.

– Я на скорости шел. Высокий, пиджак светлый и штука какая-то в руках. А потом уж из окна брюки бежевые увидел и ботинки «Хэрорртс».

– Какие ботинки?

– Ну фирма такая, английская, дорогая.

– А вы не перепутали?

Коробков посмотрел на Наумова, как смотрят обычно на несмышленых детей.

Второй раз за этот день Олег столкнулся с энциклопедическим знанием западных изделий легкой промышленности.

– Ну, что было дальше?

– Я пошел к Грушину.

– Понятно. Слушайте, Коробков, если что-нибудь вспомните, то позвоните мне по этому телефону.

На улице Прохоров спросил Олега:

– Что завтра делать будем?

– Ты, как и прежде, ищешь оружие, ты, Сытин, внимательно просмотришь все газетные статьи Бурмина, запросишь дела, на основании которых он писал. Проверь всех героев его выступлений. Кто где находится.

– Что вы имеете в виду?

– Кое-кто из них сидит, кое-кто освободился, а кое-кто и открутился от ответственности. Я поеду к генералу Архипову. Может быть, он что-нибудь, кроме ботинок, видел.

Олег вышел из машины. Постоял у подъезда. Переулок был тих и безлюден. Почти все окна в домах погасли, только в темноте на лавочке во дворе напротив горели огоньки сигарет. Когда-то и он сидел там и курил одну сигарету за другой.

Это место было своеобразным ночным клубом не одного поколения местных мальчишек. Вот сидят и курят. Зимой пойдут в подъезды, а по телевизору модные корреспондентки молодежных программ опять будут рассуждать о проблемах свободного времени молодежи. И профессора будут рассуждать, и комсомольские работники, а мальчишки по-прежнему будут сидеть в подъезде, так и не зная, сколько умных людей пекутся об их досуге.

Когда Олегу приходилось видеть эти передачи, он почему-то испытывал острое чувство неудобства за этих людей. Ну о чем говорить-то? Вон актер известный как красиво говорил о помощи молодежным любительским студиям. А ты не говори. Приезжай хотя бы на Патрики и организуй такую студию. Но как же. У него времени нет. Театр, съемки, институт. Все эти говоруны, теоретики порассуждали красиво и пошли, а ребята опять без дела.

Олег вошел в подъезд, открыл дверцы лифта и, только нажав кнопку четвертого этажа, понял, как устал. День сегодня выдался на редкость суетливый и пустой. Пока розыск не продвинулся ни на шаг. Нет, все-таки продвинулся. Отпала хотя бы версия в отношении Коробкова. Да и наметки кое-какие «ответственный работник» дал.

Олег открыл дверь и в свете, падающем с лестничной площадки, увидел щенка. Он сидел у дверей и ждал. Господи! Как он обрадовался. Затявкал смешно, запрыгал, пытаясь передними лапками стать на брючину.

– Ну что, дурачок, соскучился?

Олег зажег свет и увидел две лужицы в коридоре. Щенок сразу же замолчал, вопросительно глядя на хозяина темными пуговицами глаз.

– Ничего, брат, ты еще маленький, правда?

Щенок согласно и радостно закрутил хвостом. Да, он еще очень маленький, но очень любит своего хозяина и вести себя будет хорошо.

Олег вытер тряпкой лужи, вымыл руки, накормил щенка. И пока ел этот живой белый комочек, он бездумно сидел и смотрел в окно.

– Все, брат, хватит. Пошли гулять.

Наумов взял щенка на руки и вышел из квартиры.

На улице тот сел и долго принюхивался к запахам ночи. Наумов медленно пошел к прудам, а собачонка ковыляла за ним, иногда ворча недовольно.

Олег опять взял его на руки, переходя через улицу, и выпустил только на аллее сквера.

Олег сел, откинулся на лавке и закурил. Сквер был пуст и тих. Только невдалеке чуть шумело Садовое кольцо да лебеди плескались в воде пруда.

Олег прислушался к этим таким обычным звукам, и ему становилось спокойно и хорошо. Давно он уже не сидел так вечером на Патриарших прудах.

Правда, они нынче называются Пионерскими, но все жители окрестных улиц да, пожалуй, и все истинные москвичи называют пруды по-старому – Патриаршими.

Олег Наумов родился здесь, в самом центре Москвы. Он как истинный патриот своего района считал его самым центральным. Что и говорить, красивый район. Только жалко Спиридоньевку, ныне Алексея Толстого, разрушили, застроили новыми однообразными домами. Жаль. Красивая была улица. Олег очень любил Москву. Он искренне переживал, когда ломали Арбат, не принял как истинный москвич нового, сверкающего стеклами однообразных домов проспекта. Такой проспект мог быть где угодно. В Черемушках, Свиблове, Мытищах, Ангарске. А Арбат был один-единственный. Чисто московский был этот район. Таких нет нигде. По сей день Олег любил гулять по Москве. Город напоминал ему любимую книгу, к которой можно возвращаться бесконечно. Но главное, сколько ни читай ее, всегда найдешь место, которое переосмысливаешь заново. Москва была не просто городом, в котором жил и работал Олег Наумов, она стала его судьбой и счастьем.

Щенок тявкнул. Он вернулся из увлекательного путешествия в высокой траве газона, из мира новых запахов и звуков.

– Сейчас докурю и пойдем, – сказал ему Наумов.

Уходить не хотелось, уж очень ночь хороша была.

Затрещал под ногами гравий дорожки, кто-то шел к Наумову. Он повернулся. К лавочке приближался человек в светлых брюках и куртке. Щенок заворчал, выкарабкался и стал перед Наумовым. Он защищал хозяина.

– О, какой у вас защитник, – улыбнулся незнакомец, – вы позволите прикурить?

– Конечно. – Олег протянул зажигалку.

– Спасибо. У вас тоже бессонница?

– Нет, – улыбнулся Олег. Слово «бессонница» он воспринимал пока как термин чисто литературный.

– Счастливый человек.

– А вы лекарства попробуйте попить.

– Нет, я уж лучше помучаюсь, чем химией баловаться. А как зовут вашего сторожа?

– В том-то и дело, что он только сегодня стал моим, я и не знаю пока, как назвать его.

Незнакомец присел на лавку, внимательно поглядел на щенка.

– А я знаю, как его зовут.

– Как? – спросил Наумов.

– Кузя. То есть полностью Кузьма.

Олег задумался, словно на язык пробуя это простое имя.

– А вы, пожалуй, правы. Он действительно чистопородный Кузя. Спасибо вам, мы пойдем.

– Жаль, – искренне сказал незнакомец, – а я думал, скоротаю время. Будет с кем поговорить.

Олегу стало пронзительно жаль этого немолодого, видимо, одинокого человека.

– Завтра рано на работу.

– Я понимаю, спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

По дороге домой Олег думал о том, как много все же в этом большом городе душевно неустроенных людей.

– Ты, Кузя, будешь спать здесь.

Олег постелил у дверей половичок, положил на него щенка. Кузя молчал, сраженный коварством хозяина.

Олег пошел в комнату, разделся и сразу же заснул. Он не слышал, как Кузя подошел к дивану, несколько раз безуспешно пытался влезть, потом, тяжело вздохнув, улегся на полу.

Когда Леша позвонил в дверь, они с Кузьмой уже завтракали.

– Смотри, прижился. Доброе утро, Олег Сергеевич, – сказал шофер.

– Кофе пить будешь?

– Я от стола только что.

– Тогда по коням, – Олег положил в раковину чашку и тарелку, – пошли.

Улицы были по-утреннему пустые, и Леша показал класс. Он мчался по пустому Кутузовскому, потом по проспекту Гречко, потом по Минскому шоссе.

Подъезжая к поселку, Леша все-таки сбросил скорость. У дачи Архипова машина затормозила.

– Олег Сергеевич, вы надолго? – спросил шофер.

– Час минимум.

– Можно я на рынок сгоняю?

– Далеко?

– Да нет, рядом здесь у станции. Хочу клубнику пацанам купить.

– Езжай.

Олег постоял у калитки. Дача генерала Архипова была за высоким зеленым забором. Ровным, как солдатский строй. Рядом с воротами под жестяным козырьком белела кнопка звонка.

Наумов на всякий случай толкнул калитку, и она подалась. Он шел по дорожке к даче, боясь, что разбудит пожилого человека, и вдруг увидел Архипова в длинных сатиновых трусах, бегущего по периметру забора. Генерал был больше похож на боксера, ушедшего на покой. Олег с завистью посмотрел на крутые шары мускулов, перекатывающихся под загорелой кожей.

– Вы ко мне? – на бегу спросил Архипов.

– Так точно, товарищ генерал.

– Заходите, ждите. Он побежал дальше.

На крыльце Наумова встретил Михеич.

– Проходите в дом, товарищ майор, сейчас завтракать будем.

– Да я… – начал было Наумов.

Но Михеич поставил третью тарелку на стол, всем своим видом показывая неуместность спора.

Через некоторое время на террасу спустился Архипов. В рубашке с погонами, в форменных брюках.

– Давайте завтракать, – командно предложил он. Ели быстро и молча. Потом выпили по стакану молока.

– Так, – Архипов встал, – теперь к делу. Майор Наумов. Так?

– Так точно, товарищ генерал.

– Убийца найден?

– Пока нет.

– Почему?

– Сложный случай.

– Вас учили искать убийц?

– Так точно.

– Значит, плохо учили.

Олег молчал. Обидно ему было, конечно, слушать подобное, но он молчал.

– Вам нужна моя помощь, майор?

– Да.

– Слушаю.

– Товарищ генерал, вы всегда встаете в одно и то же время?

– Да.

– А конкретно?

– Вы служили в армии, майор?

– Так точно.

– Когда у вас играли подъем?

– В шесть.

Генерал замолчал, предполагая неуместность дальнейших объяснений.

– Три дня назад вы утром ничего не заметили на просеке?

– Три дня назад… в понедельник… – Генерал задумался. – По-моему, нет. Машина синяя проехала, иномарка… Стоп… Человека видел.

– Какого?

– Высокого, в светлом во всем, разглядывал что-то в бинокль.

– Точно в бинокль?

– Да, в специальный бинокль. Есть такие маленькие, плоские бинокли, на губную гармошку перевернутую похожи. Они применяются при скрытом осмотре объекта.

– Долго этот человек рассматривал дачу?

– Я подошел к окну, когда услышал шум мотора. Думал, может, кто ко мне, и увидел этого с биноклем. Он сразу же ушел.

– Товарищ генерал, может быть, все-таки что-нибудь запомнили?

– Спину его.

– То есть…

– Человек, видимо, немолодой, шел, чуть сутулясь.

– Но ведь и молодые могут сутулиться?

– А вы приглядитесь, молодой человек хоть и сутулится, но идет упруго, пружинисто. А пожилой чем быстрее идет, тем больше сутулится.

– Товарищ генерал, больше ничего не заметили?

– Нет. Вы с Лизой поговорите, она рано молоко разносит, потом, знает всех в лицо.

У машины стоял Середин.

– Здорово, Наумов.

– Привет, Леонид. Ты чего?

– Есть кое-что. Поехали.

Они шли от дачи Бурмина. Лиза, Середин и Наумов.

– Вот здесь, – сказала Лиза, – здесь я его и встретила. Он мне навстречу шел быстро, почти бежал. Высокий, в куртке зеленой, кепка на голове маленькая, такая вроде серая. В руках чемоданчик черный плоский. Кейс, кажется, называется. Я еще удивилась: торопится, а идет в другую сторону от станции и автобуса. Правда, за день до ужаса этого я в кустах «жигули» видела.

– Где?

– Недалеко от шоссе.

Они подошли к кустам, и Олег сразу увидел поломанные ветки.

Он нагнулся, потрогал их руками. Некоторые из них были еще совсем сырые и клейкие.

– Что же вы нам раньше не сказали?

– Так я не подумала как-то, – огорченно ответила Лиза. – А сегодня утром товарищ приехал, ну и мы начали вспоминать…

Кусты образовывали естественный шалаш, спрятанную машину здесь увидеть было практически невозможно.

– А какого цвета была машина?

– Светлая, я мельком посмотрела, думаю, зачем «жигули» в кустах стоят, солнце в глаза било.

– Понятно.

– А может быть, влюбленные приезжали. Квартирный вопрос пока не решен. А в кустах им благодать…

– Все может быть, Леня, все может быть.

Олег опустился на корточки, влез в этот своеобразный шалаш. На мшистой траве не было никаких следов, колесная колея имелась, но ярко выраженных следов не было. Олег осмотрел землю сантиметр за сантиметром. Ничего. Даже окурков нет. Он вылез, огляделся. На земле тоже никаких следов.

– Значит, он заехал с шоссе, спрятал машину. Как же он шел к даче?

– Я думаю, через эту посадку, – сказал Середин, – видишь, она, словно живая изгородь, ведет прямо к забору Бурмина.

И они пошли через эту посадку, видя следы человека, прошедшего до них. Дошли почти до забора дачи.

– Все точно, – сказал Наумов, – вызывай людей, Середин, пусть осмотрят его маршрут.

– Да зачем, у меня здесь оперативник да твой шофер. Сами и осмотрим.

Три часа они ползали по земле, искололи руки, Леша даже лицо оцарапал. И все впустую.

– Ну как дальше жить будем? – спросил Середин Олега.

– Ты попробуй отработать версию Сутулого, а я – в Москву.

– Может, поменяемся?

– Я бы с удовольствием.

– Мне Сытин про Коробкова рассказал. Здорово мы влипли.

– Да, как точно выразился гражданин Коробков, карнавал был устроен неслабый.

– Вот же сволочь какая этот Грушин!

От упоминания одной фамилии Пончика у Наумова свело скулы.

– Ты мне, Леня, о нем лучше не говори. Иногда так жалеешь, что служишь в милиции.

– А ты не жалей, ты накажи его.

– Прохоров занимается.

– Вот и ладно. Ну езжай, а я здесь еще покружусь.

У мотеля на Минском шоссе Олег из машины набрал телефон Горелова.

– Горелов слушает.

– Здравствуйте. – Олег представился.

– Вы где?

– На Минском шоссе. Я хотел бы вас увидеть.

– Я тоже. Приезжайте.

Горелов жил в новом доме на Суворовском бульваре, внизу находился гастроном самообслуживания.

В подъезде стояла установка с кнопками. Кода Олег не знал, но, умудренный некоторым опытом, посмотрел на стену.

На ней жирно было написано фломастером: «1-47».

По сей день Наумов не мог понять, от кого охраняли эти мудреные системы, за которыми следили монтеры и обязательно сидел диспетчер на пульте.

Дверь на третьем этаже была открыта. Его ждали.

– Можно? – спросил Олег.

– Да, да, – в прихожую вышел Виктор Горелов.

Олег сразу же узнал его по многочисленным фотографиям. Правда, в жизни он выглядел значительно моложе. Высокий, спортивный, широкоплечий.

– Вы Наумов?

– Да.

– Проходите.

Они прошли через прихожую, заставленную книжными полками, и вошли в большую комнату, видимо гостиную.

Из кресла поднялся среднего роста бородатый мужчина.

– Знакомьтесь, – сказал Горелов, – это наш друг, художник, Боря Новиков.

На столе стояла бутылка коньяка, немудреная закуска, дымились чашки с кофе.

– Мы помянуть решили, присоединитесь?

– Не могу, на службе.

– Тогда я вам сварю кофе. Необыкновенный кофе. Его научил меня варить чудный старик в Батуми. Ему было около девяноста, но он продолжал работать в кафе. И сам выпивал не меньше десяти чашек.

Горелов вышел.

Новиков посмотрел на Олега. Не простой был этот взгляд – оценивающий, цепкий.

– Вы нашли убийцу? – тихо спросил он.

– Пока нет, – так же тихо ответил Олег.

– Почему?

– Не можем.

– А найдете?

– Надеюсь.

В комнату вошел Горелов, неся дымящуюся чашку кофе.

– Прошу. Вам, кстати, сколько лет, Олег Сергеевич?

– Тридцать шесть.

– Так мы все в общем-то ровесники. Давай на «ты»?

– Давай.

– Значит, пить не будешь?

– Нет.

– А мы помянем. Коньяк хороший, греческий, очень мягкий, его Игорь любил.

Он налил рюмки, и они с Новиковым, не чокаясь, выпили. Помолчали.

– Ты, Олег, извини нас. Мы брата потеряли. Игорь не просто для нас другом был. Больше. Каждый из нас многим обязан ему. Удивлен? Слушай. Борька когда-то пил. Как французы говорят, а-ля нуар. А проще – по-черному. Игорь его остановил. А у меня другое. Рвала критика на куски. На каждом обсуждении мордой в грязь били. Кто поднялся, защитил? Игорь Бурмин. Его уважали очень и как писателя, и как человека.

– Он много писал?

– Да, очень. Но публиковался мало. Для него десятилистовая повесть труднее шла, чем у другого многотомный роман.

– Он всегда работал с документом?

– Понимаешь, мы чуть постарше тебя. Пацанами, совсем маленькими, но все же в войну жили. Так вот в Игоре она осталась на всю жизнь. Он не менял тему. Искал неизвестных героев, неизвестные военные истории воскрешал. Ему очень благодарны многие люди. У него в архиве много писем. После его выступлений людей награждали орденами, оправдывали по суду… Многое было. Конечно, хлеб у него был нелегким. Но Игоря знать надо.

Горелов замолчал. Как-то сразу. Словно шел и оступился. Отвернулся к окну. В комнате повисло молчание. Пауза была длинной и тягучей. И Олег понял, что в этом доме надолго поселилось горе.

Горелов повернулся, и Олег внутренне вздрогнул, увидев, как изменилось его лицо. В дверях его встретил спокойный гостеприимный человек. Сейчас же на него смотрел немолодой мужчина с рельефно обозначенными складками у рта.

– Да что я говорю… – хрипло сказал Горелов, – несу какую-то дичь… Игорька-то нет… Ты, Олег, скажи – кто?

– Пока не знаю.

– Что надо-то? Может, позвонить куда? Или поехать с тобой?.. Впрочем, что я говорю, что я несу? Ты уж прости. Хотел спокойно… А вот… – Горелов опять отвернулся, и у него задрожали плечи.

Новиков встал, обнял товарища, начал что-то шептать ему.

Наумов ждал. Он привык ждать. Его работа была тесно связана с людским горем. Олег работал в уголовном розыске пятнадцать лет. И все время, постоянно ему приходилось сталкиваться с бедой. Она, казалось, шла по следам, и самое страшное в его работе было привыкнуть к ней, очерстветь душой. А он не смог. И поэтому по сей день делил боль со всеми, к кому приходил на помощь. И сейчас, сидя в этой элегантно-пустоватой гостиной, на стенах которой висели яркие, необычно написанные картины, Олег ощущал острое, ни с чем не сравнимое ощущение беды.

В такие минуты он жалел, что пошел в милицию. Есть же много других профессий, спокойных и приятных. Но он выбрал эту службу не из-за романтики. Он пошел в уголовный розыск, заранее зная, что знак беды проштампует его будущую жизнь. Но пятнадцать лет назад, получая офицерские погоны, он не понимал, какой тяжестью лягут они на его плечи.

Его первое дежурство по отделению началось трагически. На Старой Балашихе убили молоденькую студентку. Ее знали в городе все, она была победительницей веселой телевизионной передачи «КВН».

Сутки они с капитаном милиции Лепиловым искали убийцу. Это были страшные двадцать четыре часа.

Они взяли его в Реутове, в кафе, когда он пытался продать золотое кольцо убитой. Убийца выхватил нож, и тут всю свою ненависть Олег вложил в удар.

Потом всякое было. Но на всю жизнь младший лейтенант Наумов запомнил крик матери и глаза отца убитой.

Плохо ему было в этой комнате, очень плохо. Но уйти он не мог, потому что где-то ходит человек, совершивший преступление.

Горелов отошел от окна, сел на подлокотник кресла. Жадно затянулся сигаретой. Курил он кубинские. Крепкие, из сигарного табака.

– Знаешь, – Горелов успокоился, – ты спрашивай, что надо, а мы отвечать будем.

– Виктор, у Игоря были враги?

– Враги… Я понимаю, что ты имеешь в виду настоящих, а не литературных врагов.

– А разве есть литературные?

– Конечно. Игорь интересно работал, его выдвинули на Госпремию РСФСР.

– Я думаю, что эти враги сводят счеты на собраниях, а не берут в руки оружие.

– Это точно. – Горелов задумался.

– Давай поставим вопрос несколько иначе. – Олег отхлебнул остывший кофе. – Были ли люди, активно желавшие его смерти?

– У его жены новый ами, – мрачно сказал Новиков, – он угрожал Игорю.

– Чем занимается этот ами?

– Деляга. Работает в автосервисе управления по туризму.

– Игорь знал что-нибудь о его делах?

– Точно не знаю, но статью готовил о злоупотреблениях именно в этой системе.

– Что значит – готовил? Написал?

– По-моему, нет. Только материалы собирал.

– Как зовут этого ами?

– Сергей. Фамилию не знаю. У него синий «мерседес», вообще весьма вальяжный мужчина.

Наумов вспомнил дачу Бурмина, его не раз перекрашенный «москвич», и горькое чувство досады охватило его. Ну до каких же пор люди, отдающие всего себя делу, работающие и страдающие, будут жить скромно? А всякая погань типа Коробкова и этого Сережи ездить на шикарных машинах, шататься по ресторанам, существовать праздно, сыто и весело?

Если бы в управлении создали специальный отдел по борьбе с этой пеной, он с великим удовольствием пошел бы туда работать.

– Я думаю, это несерьезно, – вмешался в разговор Горелов, – такие, как этот Сережа, только грозят, но ничего не делают. В сущности, они трусы.

Олег не ответил. Он не хотел рассказывать известному писателю кое-какие истории из своей практики. Нет, эти дельцы опасны. На них работают всевозможные коробковы. И если одни могут только выколачивать долги, то другие и на убийство способны.

– Ребята, давайте по порядку. Что необычного произошло в жизни Игоря за последнее время?

– Конечно, эта нелепая женитьба, – твердо сказал Горелов. – Мы все были против этой дамы. Но Игорь слишком увлекся ею. Он по натуре однолюб. Весьма долго переживал разрыв с первой женой. Потом вот эта Алла. Она была ему совершенно чужой. Знаешь, да не то что из другого государства, просто с другой планеты. А теперь она вдова писателя. Будет получать деньги за книги, которые выйдут в этом году, за переиздания, за фильмы. Чертовски несправедливо.

«Вдова писателя, – подумал Наумов, – а это же положение постоянное. Для человека праздного, не любящего работать, ничего другого не нужно».

И еще один палец загнул. Правда, это не мотивы, а так, наметки пока, но все же зацепочка есть.

– Теперь, ребята, ответьте мне. Игорь много выступал со статьями, я бы их назвал разоблачениями. Потом были суды, сроки, все как положено. Угрожали ему эти люди?

– Да. Конечно. – Горелов вскочил. – Письма даже слали с угрозами.

– А где эти письма?

– В архиве редакции.

– Теперь о его последней работе…

– Он писал повесть о людях, погибших в сорок третьем, – тихо ответил Горелов, – думаю, что с этой стороны ему ничто не угрожало.

– У меня к тебе просьба, Виктор, помоги разобрать архивы Игоря.

– Когда?

– Дня через два. – Олег встал. – Спасибо за кофе. – Он достал ручку, написал на листе бумаги телефон. – Звоните в любое время. Когда похороны?

– Послезавтра. Придешь?

– Обязательно.

– Подожди.

Горелов вышел из комнаты и вернулся через несколько минут, неся в руках книги, он сам вынул ручку, надписал.

– Это тебе, два моих последних сочинения.

– Спасибо. – Олег искренне обрадовался, он безуспешно пытался достать эти книги уже несколько месяцев.

Машину он отпустил с условием, что Леша заедет домой и выгуляет Кузьму. Но до управления было рукой подать. Олег вышел на бульвар, сел на свободную лавочку, закурил. Ну и что же мы все-таки имеем? Некто приезжал в район дачи и наблюдал ее в бинокль. Возможно, что этот некто прятал в кустах машину. Более того, неизвестный скрыто подошел к даче.

Но высокий сутулый человек в светлом пиджаке и убийца могут быть разными людьми. Лиза видела высокого человека с темными усиками, в темных очках, закрывающих лицо, и кепке.

Коробков и Архипов говорят о человеке в светлом пиджаке, без всяких усиков.

Надо искать. Пошел второй день, а конкретной зацепки нет.

О смерти мужа Алла узнала только сегодня. Они с Сергеем уезжали на три дня по Золотому кольцу. Господи, как прекрасно они провели время в Суздале! Алла любила ездить с Сергеем. Любила испытывать чувство некой элитарности. Сергея знали везде. Но не просто знали, а относились к нему любезно-почтительно. У них всегда был самый лучший номер, кормили ее в отдельных кабинетах. В магазинах Сергея встречали директора и сразу же вели в подсобку.

Что и говорить, ее будущий муж был человеком влиятельным. С Игорем она ездила всего лишь один раз в Дом творчества писателей и испытала острое чувство стыда, когда их поселили в узком, как пенал, номере с видом на какие-то сараи. Это было вдвойне унизительно, потому что был самый сезон, конец сентября, и дом просто ломился от знакомых. Она встретила здесь свою портниху Стеллу, живущую, естественно, в люксе, знакомого директора ресторана, занимающего двухкомнатный апартамент, да и других людей, которых постоянно встречала на премьерах и вернисажах. Они все устроились прекрасно в писательском доме.

Войдя в комнату, увидев обшарпанные стены и побитую мебель, Алла сразу же устроила скандал. Она кричала, что Игоря не уважают, что он мямля и не умеет постоять за себя. Почему все умеют устраиваться, а он нет?

– Я никогда не устраивался, я брал, что мне дают, – ответил муж.

И тут Алла напомнила, сколько трудов ему стоило получить путевку в этот курятник, как ему нагло отказывали, как над ним издевались. И вот, когда путевка получена, их селят в какую-то щель. Он же видел, как живут все ее знакомые.

Бурмин зло ответил, что он вообще удивляется, почему ее знакомые попадают в лучший сезон и занимают лучшие номера в Доме творчества писателей.

– Они просто умеют жить! – зло крикнула Алла и ушла из комнаты.

Двадцать четыре дня она провела практически в номере Стеллы.

С Сергеем они тоже были там. В июне этого года. Как он говорил, закатились на десять дней. Встречать Сергея приехал директор дома. Он немедленно устроил их в двухкомнатном номере с видом на море, и питались они отдельно и вкусно, не то что в прошлый раз.

– Я, конечно, не Лев Толстой, – смеялся Сергей, – но и его бы здесь так не принимали, как меня.

Конечно, внешне Сергей ни в какое сравнение с Игорем не шел. Она увидела Игоря в Болгарии, в свете вспыхивающих и гаснущих фонарей в ресторане, и сердце у нее тревожно забилось. Потом были чудесные дни на побережье и в Софии, которые кончились сразу же в Москве.

Конечно, Бурмин был достаточно известным и весьма уважаемым человеком. И понятие «жена Бурмина» стало для этой женщины неким званием, которое она охотно носила в своей компании.

Встреча в Болгарии вылилась в своеобразное продолжение съемки музыкального фильма, продолжение праздника. Игорь много и тяжело работал, был очень занят и вообще не склонен к светским развлечениям. Дело для него являлось главным, все остальное он просто не замечал.

Нет, он не просиживал дни и ночи в архивах и библиотеках. Они ходили в гости, в театры, на премьеры и у себя принимали. Но ей было нестерпимо, болезненно скучно с друзьями Игоря. Она привыкла к легкости, веселому отношению к жизни. К людям, которые никогда не говорили о своей работе. Работа давала возможность проводить время в застольных беседах, ездить на юг и в Прибалтику, кататься на лыжах в Бакуриани и Терсколе. Поэтому Алла никогда не знала, где и кем работают веселые мужчины из их компании. Для них была другая градация – солидный человек.

Сергей был именно таким. У него водились деньги, и немалые, он ездил на «мерседесе», божественно одевался. И ничего, что он не был красавцем. Для мужчины это не главное.

Алла едва успела войти в квартиру, как зазвонил телефон. Она подняла трубку, и незнакомый работник Союза писателей рассказал ей о смерти мужа.

Он сказал, что похороны будут организованы, что всем занимается Виктор Горелов.

Алла повесила трубку, достала сигарету и закурила. Известие о смерти Игоря не потрясло ее, а наоборот, она почувствовала облегчение. Все эти дни она жила с ощущением некоторого дискомфорта. Суд, раздел имущества, размен квартиры.

Она села в кресло и мысленно подсчитала, что у нее осталось: двухкомнатная прекрасная квартира на улице Чаплыгина, на книжке у Игоря было минимум тысяч семь, машина, правда старая, но Сергей поможет ее хорошо продать. Краем уха она слышала, что Игорь покупает полдачи на сорок втором километре. Если он оформил покупку, тогда вообще все прекрасно.

Как человеку холодному, ярко выраженному эгоцентрику, ей не свойственны были добрые движения души. Бывший муж для нее не существовал.

Этот человек ушел из ее жизни, а следовательно, не заслуживал ни слез, ни жалости. Она всем говорила, что с бывшим мужем у них не было взаимопонимания. Не догадываясь, что взаимопонимание – не слова, а действия.

Но сейчас она об этом не думала. Она подошла к шкафу и перебрала платья. Панихида, конечно, будет в ЦДЛ, поэтому необходимо красивое черное платье. А вот черного как раз и не было. Нужно звонить Стелле, ей привозят для продажи фирменные тряпки. Конечно, жалко выкидывать четыре сотни за платье, которое наденешь один раз. Жалко. Нужно одолжить у подруг. Не может же она прийти на похороны бог знает в чем.

Но сначала необходимо позвонить Сергею. Алла посмотрела на часы: двенадцать, наверняка он обедает. Она набрала номер ресторана в Теплом Стане. Там обедают все солидные люди. Телефон долго не отвечал. Потом в трубке послышался гортанный голос:

– Слушаю.

– Это ты, Гурам?

– Я.

– Это Алла.

– Слушай, какой подарок, клянусь честным словом, приезжай, дорогая.

– Не могу, Гурамчик. Сережа у тебя?

– Что ты звонишь: Сережа да Сережа! Слушай, я же тоже мужчина. Нафарширован прилично. Когда мне позвонишь?

– Скоро, Гурамчик, скоро.

– Тогда сейчас позову.

Сергей подошел к телефону минут через пять.

– Здравствуйте, – нараспев произнес он.

– Сережа, немедленно приезжай.

– А что случилось?

– Игорь умер.

Сергей помолчал некоторое время, потом сказал:

– Жди.

Он вышел из кабинета администратора и мимо кухни прошел в небольшой зал. Там сидели еще двое.

– Ну что? – усмехнулся золотозубо Виктор Константинович. – Соскучилась твоя… – Он поковырял в зубах спичкой: – Не тот шашлык дал Гурам, не тот.

Он был здесь старшим и по возрасту, и по чину. Некий генерал, командующий одним из направлений дела, в котором крутился Сергей Пронин. Второй был совсем молодой парнишка, только что впущенный в дело и поэтому еще жадный и нахальный.

– Ты чего, Серж, такой задумчивый? – спросил он.

– Умер муж Аллы.

– Что ты говоришь? – радостно ахнул Виктор Константинович. – Вот это повезло.

– Не понял. – Сергей разрезал шашлык.

– Дурак. Теперь ты женишься на вдове известного писателя и твои деньги автоматом станут наследством, а не левыми. Теперь у тебя все доходы трудовые. Это хорошо. Гурам!

Лицо администратора просунулось в дверь.

– Еще бутылку коньяка.

– А может, хватит? – неуверенно сказал Сергей.

– Нет, не хватит. Такое дело требует осмысления.

– Что ты имеешь в виду?

– А то, что мы на имя твоей Аллы можем теперь официально положить часть денег.

– Сколько?

– Поначалу немного, тысяч пятьдесят. Потом добавим.

– Ты думаешь, ее муж столько зарабатывал?

– А ты сможешь доказать обратное?

– Не знаю.

– А я знаю. Жена писателя. Книги, фильмы. Деньги дома держала, потом продала украшения, которые он ей дарил. Кто связываться будет? Повезло тебе, Сережа, ты нынче лицо официальное – муж богатой женщины. Кстати, отчего он умер?

– Она не сказала.

– Да, впрочем, какая разница.

– Знаешь, – тихо сказал Сергей, – она так спокойно говорила, будто он ей не муж, а так, малознакомый человек.

– Так она же известная стерва. Акула. Ты смотри, выпотрошит тебя.

– Меня? – Сережа усмехнулся.

И Виктор Константинович понял, что его не выпотрошишь. Третий не вмешивался в разговор, он жадно ел и пил, думая о пачке денег, которую ему передали. Если там две тысячи, тогда он сможет завтра купить восьмую модель «жигулей». Только это занимало его сегодня. Он ждал момента, когда останется один и со сладостным восторгом пересчитает деньги.

– Мы тут с Сашей покукуем, а ты поезжай, – сказал Виктор Константинович, – неудобно, надо утешить. – Он захохотал, золотозубый рот вспыхнул в свете тусклой электрической лампы.

Сергей допил боржоми и встал.

– Я поехал.

Когда Сергей позвонил, Алла варила кофе. Она открыла ему дверь, соблазнительно доступная и красивая, и Сергей на время забыл о разговоре в ресторане.

Он притянул ее к себе, так они и вошли в комнату.

– Подожди… Ну подожди… – шептала Алла, – дай раздеться…

Ее возбуждал этот человек, его сила и страсть. И она сама заражалась ею.

Потом они лежали и курили.

– Ой, – Алла вскочила, – кофе убежал.

– Ничего, заваришь новый.

Сергей любовался ее прекрасной фигурой. Бывает же все так красиво. Эта женщина напоминала ему законченностью форм дорогой красивый автомобиль. И снова зазвонил телефон.

– Да… Бурмина… Да, есть… Видите ли, муж давно уже сложил архив… Да… Он в двух сумках… Нет, я сейчас не могу. Не могу… Хорошо. Через десять минут.

– Что там?

– Да из Союза писателей, хлам этот бумажный забрать хотят.

– Какой хлам?

– Да архив Игоря.

– А может, он денег стоит? – насторожился Сергей.

– Ты в своем уме? Каких денег?

– Но после смерти писателя его заметки всякие печатаются. Так?

– Печатаются. Для этого и есть комиссия по литнаследству. В нее, кстати, обязательно входит жена. Они бумажки эти разбирают и готовят к печати, а вдова деньги получает. Отдай, Сережа.

– Кому?

– Да он попросил, чтобы я выставила сумки на площадку.

Сергей натянул брюки и, шлепая босыми ногами по полу, вытащил к дверям сумки. Приоткрыл дверь и выставил их на лестницу.

Интересно, кто же возьмет их? Он наклонился к глазку.

Сначала послышались шаги, потом глазок закрыла ладонь. Когда ее убрали, никого на площадке не было.

– Вот козел, – засмеялся Сергей, – конспиратор. Он хотел открыть дверь, но загудел лифт. И Сергей пошел пить кофе.

Он выпил чашку, закурил.

– Завтра подадим заявление в ЗАГС, а через три дня распишемся.

– Там же срок три месяца.

– Это мои трудности.

Алла с восхищением поглядела на Сергея.

– Да, ты не Бурмин.

– Хотя о покойниках не принято плохо говорить, но с твоим Игорем ни украсть, ни посторожить. Совсем никчемный человек был.

– Он писатель, – обиделась Алла.

– А знаешь, сколько в Москве этих писателей?

– Нет.

– Мне один мужик, у них по хозчасти работает, говорил – две тысячи. Ты думаешь, всем на хлеб хватает? То-то.

– Игорь зарабатывал…

– Зарабатывал, – презрительно сощурился Сергей, – на дубленку ты у него еле-еле выбила. А машина? Старенький «москвич». Кстати, я его отгоню на станцию. Там его сделают и продадут. Как с квартирой будем решать? У тебя две комнаты в центре, у меня тоже. Хочешь, обменяем на одну? Представляешь, четыре комнаты. Отделаем как картинку, все сдохнут от зависти.

– Это мысль. – Алла посмотрела на Сергея. Он сидел голый по пояс, крупный, плечистый, уверенный в себе. Настоящий мужчина. Охотник и добытчик.

В кабинете Никитина на диване сидел заместитель начальника главка. Он мрачновато выслушал доклад Наумова и, постукивая пальцами по подлокотнику, сказал:

– Это что же такое? Звонят из партийных органов. Спрашивают, что это за убийство писателя. А вы мне разводите антимонии. Чтобы завтра доложить о результатах. Я так и сказал товарищам. Завтра.

– Но, товарищ генерал…

– Никаких но. Не нравится – идите работать в Госстрах, совсем распустились.

Он встал и, оставляя за собой последнее слово, вышел. Этот генерал недавно служил в ГУВД. Он не любил и не умел работать. Зато умел доложить так, что кое-кто считал, будто именно при его участии решаются наиболее важные дела.

– Работай спокойно, – сказал Никитин, – я пойду к начальнику.

Полковнику Никитину, проработавшему в милиции всю жизнь, не нравилось, когда с ним и его сотрудниками разговаривали в подобном тоне.

Он трижды на партсобраниях осуждал методы руководства этого молодого генерала. Видимо, поэтому в свое время и не стал заместителем начальника главка по оперработе.

Будь помоложе, Никитин, конечно, болезненно переживал бы это. Но, перешагнув определенный возрастной рубеж, человек начинает спокойнее относиться к служебному росту.

Для начальника уголовного розыска Московской области значительно важнее были те результаты, которые наглядно показывали работу его службы.

До прихода Наумова у него был слишком долгий разговор с генералом. Долгий и неприятный. Поэтому он и шел к начальнику главка, зная, что тот наверняка поймет его.

А Наумов пошел в свой кабинет. Нельзя сказать, чтобы этот разговор улучшил его настроение. Ему действительно хотелось пойти в кадры написать рапорт, сдать удостоверение и оружие и навсегда уйти из милиции.

В тридцать шесть лет он бы нашел чем заняться. Вон на всех заборах слово «требуются». Лучше уж у станка стоять, чем выслушивать незаслуженные выговоры. Вот же жизнь какая у них. Все знают, как ловить воров. Знают и дурацкие указания дают. Нет, в каждом деле должны быть профессионалы. Иначе это дело становится никому не нужным.

В кабинете, слава богу, никого не было. Очень не хотелось, чтобы ребята видели его в этот момент. Олег сел к столу, достал сигарету, но прикуривать не стал, только понюхал. Вообще-то надо бросать курить или завести трубку. Вот Саша Золотарев начал курить трубку и доволен. Наумов взял лист бумаги, нарисовал кружок, поставил в центре букву «Б». От кружка повел линии, одну за другой. Получилось нечто похожее на многоногого паука. Кружок был, линии были, а пририсовать он смог пока только два кружочка с буквами «А» и «С».

«Итак, некто Сергей угрожал Бурмину. Почему? Горелов говорит – деляга. Надо проверить. Теперь Алла, жена Бурмина. Тоже заинтересована в его смерти. Но настолько ли сильны угрозы Сергея и заинтересованность Аллы, чтобы послать на дачу высокого профессионала? Убийство-то как в американском фильме. Даже пистолет с глушителем».

Дверь без стука отворилась, и в комнату вошел Борис Прохоров в полном сиянии капитанского мундира. Весь его вид выражал официальную строгость.

– Товарищ майор…

Наумов даже встал от неожиданности.

– …подследственный Грушин только что пытался дать мне взятку.

– Ну? – Олег сел. – Сколько же он тебе дал, Боря?

– Пытался.

– Ну, пытался.

– Тысячу рублей.

– Как говорят наши клиенты – штуку. Свидетели есть?

– Лейтенант Сытин.

– Готовь материалы. Ах, Грушин, Грушин, известный среди друзей по кличке Пончик.

– Какую меру пресечения избрать?

– Выноси постановление об аресте, Боря. Он на свободе уже лет десять лишнего ходит.

Прохоров вышел, а Олег задумался о хитросплетениях жизни. Вот человек, который сам, своими руками надел на себя арестантскую робу.

В комнату заглянул Сытин:

– Слышали, Олег Сергеевич? Грушин-то наш?

– Да, намотал себе статью. Ты рапорт написал?

– Конечно. Боря его в два счета оформит.

– Ты будто рад?

– А вы знаете, что сказал Велимир Хлебников? Олег прищурился, с трудом вспоминая эту фамилию.

– Это поэт, кажется?

– Председатель земного шара.

Теперь Наумов вспомнил повесть Катаева «Алмазный мой венец», в которой рассказывалось о поэте. Он даже хотел найти и прочесть стихи Хлебникова, да вот руки не дошли.

– Так что же он сказал?

– Мир изменился, люди из изобретателей стали приобретателями.

– Довольно точное наблюдение. Только при чем здесь Грушин?

– Он же в «Березке» работает. Наверняка…

– У тебя есть факты?

– При чем здесь факты. Сразу видно – крутой деляга.

– У нас есть факты, что Грушин дважды вступал в конфликт с законом: 181-я и 174-я статьи. Все остальное – эмоции. А мы поставлены здесь точно исполнять закон. Если ты докажешь преступную деятельность Грушина на его работе, тогда говори. Иначе даже подозрением ты оскорбляешь человека.

– Да что вы, Олег Сергеевич, честное слово. Это теперь все знают.

– Знать – одно, доказать – другое, а обвинить – третье. Понял?

– Понял, – мрачно ответил Леня.

– Как наши дела?

Леня положил на стол бумагу с машинописным текстом.

– Вот все, что пока удалось выяснить. Олег взял бумагу.

Леня поработал неплохо. Название статьи, время публикации, номера уголовных дел.

– А здесь, Олег Сергеевич, фамилии и адреса людей, не привлеченных к уголовной ответственности.

– Ты выяснил, по каким причинам?

– Нет.

– Значит, ты и начнешь отрабатывать эти фамилии. Но предварительно поезжай в редакцию, там есть письма с угрозами Бурмину. Поговори с сотрудниками, они наверняка знают больше, чем написано в статьях.

Леня вышел, довольный заданием. А Олег, глядя ему вслед, подумал, что Сытин со временем станет очень хорошим оперативником. У него есть обостренное чувство справедливости, хватка, умение работать с бумагами, чего сам Наумов терпеть не мог.

В комнату снова вошел Леня.

– Олег Сергеевич, появилась вдова Бурмина. Телефон отвечает.

– Ты разговаривал с ней?

– Да.

– Что сказал?

– Представился телемастером. Спросил Игоря Александровича.

– Хорошо, Леня, езжай в редакцию, я с вдовой сам побеседую. И кстати, узнай о том, над какой статьей Бурмин работал в последнее время.

– Есть.

Олег поднял трубку, нашел в блокноте домашний номер Бурмина, набрал.

– Алло, – пропел в трубке красивый женский голос, в котором не было ни тени печали и огорчения.

Леня Сытин подъехал к зданию редакции, постоял у входа. Робел, конечно, немного лейтенант Сытин. Газета была весьма популярная, а для него самая любимая.

Как-то в прошлом он специально ездил в Зеленоград на встречу сотрудников газеты с жителями города. Правда, немного не такими представлял он себе корреспондентов газеты. Леня видел их крепкими, широкоплечими ребятами, обязательно в кожаных куртках и с трубками. Именно такими должны быть люди, проводящие большую часть времени в командировках, в тайге, на БАМе, на Крайнем Севере.

На сцене же сидели обыкновенные люди в пиджаках и свитерах, кое-кто даже очки носил. Но говорили они интересно и остро.

– Вы к кому? – спросила Леню пожилая женщина-вахтер.

– Уголовный розыск, – таинственно и коротко не ответил, а отрубил Леня, краем глаза наблюдая реакцию вахтерши. Он еще не отделался от игры в атрибутику службы, в некоторую таинственность и избранность своей работы.

Придя в уголовный розыск, он даже походку переменил. Начал ступать тяжело и уверенно. На улице он пронзительно рассматривал прохожих, словно подозревал их всех сразу. Ох, был еще совсем молодым оперуполномоченным лейтенант милиции Сытин. Молодым и искренне верящим, что сможет победить зло.

Кабинет заведующего отделом Чернова находился на третьем этаже. Леня шел по темноватому скучному коридору, читая таблички на дверях. Вот и искомый кабинет. Леня постучал.

– Да, – ответил бодрый голос.

Заведующему отделом было лет тридцать пять. Он поднялся навстречу Сытину из-за аккуратного стола, на котором не было ни одной лишней бумажки.

– Вы Сытин? – спросил он.

– Да. А вы Чернов?

– Я представлял вас немного постарше.

– Откровенно говоря, я тоже.

– Кофе хотите, Леонид?..

– Федорович.

– Так как насчет кофе, меня зовут…

– Виктор Сергеевич, я помню.

– Прекрасно. Так вы не ответили, как с кофе?

– Хочу.

– Сейчас организуем. Чернов поднял трубку:

– Света, у меня гость дорогой… Поняла? – Он положил трубку. – Все в порядке, садитесь, Леонид Федорович. После нашего телефонного разговора я подготовил вам эту папку. – Чернов протянул ее Лене. – Здесь письма, которые вас могут заинтересовать.

Леня открыл папку. В ней было аккуратно подшито минимум двадцать страниц. Он начал листать их. Жалобы на действия Бурмина, письмо главному редактору о недостойном поведении Бурмина в командировке.

– Эти факты подтвердились? – спросил Сытин.

– Конечно нет, – засмеялся Чернов. – Обычный прием. Если журналист выходит на острый материал, то кое-кто немедленно старается его опорочить. Вы дальше смотрите.

На разлинованной в косую полоску бумаге было торопливо и небрежно написано: «Я, Бурмин, в колонии парюсь и вернусь. А тебе, сука, не жить».

– Это чье письмо?

– Некоего Чарского. Был такой в Балашихе грозный хулиган. Мы получили письмо от жителей микрорайона, что на него нет управы. Вот Игорь и написал очень интересную статью «Кого вы испугались?». Чарского этого и его двоих дружков посадили за хулиганство. Там его второе письмо есть.

Тем же почерком, прыгающим и неустоявшимся, было написано: «Вернусь, ты у меня, гад, на пере попляшешь».

– Этот Чарский освободился?

– Наверное. Статья была опубликована шесть лет назад, а он получил пять. Но вы дальше смотрите, там еще кое-что интересное.

Далее шла докладная записка главному редактору о том, что в командировке в Сухуми Бурмину пытались подложить деньги в чемодан, инсценируя взятку.

– Интересно, – сказал Леня.

– Это вообще интересное дело было, да и статья получилась прекрасная. Может быть, вы ее помните. Она называлась «Капкан».

Конечно, Леня помнил эту статью. В ней Бурмин раскрывал одно из громких дел подпольного бизнеса.

В дело были втянуты самые разные люди. Ответственные работники министерства, директора магазинов, шоферы, просто уголовники. Руководил всем некто Галинский, получивший высшую меру. Его соучастники были осуждены на долгие годы.

– Дело было необычным, и статья получилась интересная. И последствия кое-какие были. Прямо как в итальянском фильме о мафии. Бурмину грозили, даже избить пытались. Это, кстати, все есть в объяснительной записке Бурмина, все, кроме драки.

– Почему?

– Понимаете, Леонид Федорович, как получилось. Мы с Игорем ужинать пошли в ресторан «София». Ну, сидим, время раннее, еще только семь часов. Разговариваем о разных разностях, вдруг к нашему столу человек подходит и говорит Игорю: можно, мол, вас на минуточку. Игорь отвечает: конечно. А надо сказать, он парнем твердым был.

Бывший десантник, одним словом. Они вышли. А меня как подбросило, я за ними. Они на улицу, я следом. За углом еще двое стояли. Ну и началось. Сначала они Игорю сказали что-то, тот сразу одного и подрубил. Остальные на него, я на них. Потом в отделении они говорили, что обознались и претензий не имеют. Миром разошлись.

– Протокол составляли?

– Конечно.

– А когда это было?

– Года два назад.

В комнате появилась женщина с чашками кофе.

– Это и есть, Витя, твой таинственный гость? – Она внимательно посмотрела на Леню. – Вы из милиции?

– Да.

– Расследуете дело Бурмина?

– Вместе с моими коллегами.

– Скажите, за что убили Игоря?

– Света, – сказал Чернов.

– А что такое, разве я не могу узнать?

– Вы, конечно, можете узнать, – ответил Леня, – но все дело в том, что мы еще сами этого не знаем.

– А когда узнаете?

– Надеюсь, что скоро.

– Вы понимаете, – Света пристально посмотрела на Сытина, – Игорь был для нас не просто автор. Он друг, член коллектива. В нашем деле не каждый может стать таким нужным и близким. А Игорь стал.

Леня молчал, не зная, что ответить этой женщине, такой милой и печальной. Не расскажешь им, как напряженно живут они эти два дня. Невозможно непосвященному понять всю механику розыска. Сегодня в поиски убийцы включились сотни людей. Они проверяют запросы, готовят спецсообщения, работают в лабораториях НТО. И приход Сытина сюда – это тоже одно из слагаемых единого, именуемого розыском.

– Мы ищем. – Леня хлебнул кофе и смущенно отвел глаза.

– Завтра хоронят Бурмина, – тихо сказал Чернов.

И вновь в кабинете повисла томительная тишина. Леня понял, что Чернов и Светлана именно в эту минуту вспоминают что-то очень личное и дорогое, связанное с убитым.

– Извините, – прервал паузу Сытин, – нам сказали, что Бурмин последнее время собирал материалы для какой-то статьи по вашему заданию.

– Таким авторам, как Бурмин, заданий не дается. Их просят написать. Я специально пригласил Светлану Васильевну, чтобы она рассказала вам.

– Мы заинтересовались нашим туристским сервисом и всем, что с этим связано: их производственными комбинатами, автосервисом, гостиницами и мотелями. Игорь раскопал прекрасный материал. У него было какое-то особенное умение находить интересные факты. Но две недели назад он пришел и сказал, что не может продолжать работу по личным причинам.

– Как это? – удивился Леня.

– Ну если бы в деле убийства Бурмина был замешан ваш родственник или близкий знакомый, вы бы отказались от работы по делу?

– Конечно.

– Дело в том, что жена Бурмина сошлась с неким Сергеем Прониным, который руководит там автосервисом. Игорь, как человек порядочный, отказался от статьи, чтобы никто не подумал, что он сводит счеты на страницах газеты.

– И вы прекратили эту работу?

– Нет, – ответила Светлана, – ею занимается Дима Сорокин, он продолжает собирать факты. И нам кажется, что статья получится интересной.

– Я мог бы познакомиться со статьей?

– Сорокин в командировке, вернется через три дня.

Конечно, вдова Бурмина была женщиной красивой. Тем не менее что-то в ее лице казалось Наумову неприятным и даже отталкивающим, но он никак не мог понять, что именно, относя свое ощущение к обычной предвзятости.

– Мы были слишком разные люди, поэтому у нас жизнь не сложилась, – сказала она.

– Были у вашего покойного мужа враги?

– Я думаю, у каждого человека есть враги.

Алла стояла у окна и курила длинные коричневые сигареты. Она не скрывала, что визит Наумова ей неприятен.

Рассказ об убийстве мужа она выслушала спокойно. С каким-то непонятным равнодушием. Словно Олег поведал ей очередную детективную историю. Говорила она раздраженно и не скрывала своего раздражения. В ее мире, который она выстроила удобно и комфортно, не было места для Игоря Бурмина, для его жизни и трагической гибели.

– Ну, что вы от меня хотите? По какому праву? Мы фактически не живем с ним год. Правда, отношения не успели оформить, но собирались это сделать. Игорь жил странной жизнью. Ему предлагали делать телесериал. Это деньги, имя, а вместо этого он ехал разоблачать какого-то человека. Тратил на это уйму времени и сил и получал сто рублей. Или искал героев войны. Он просто боялся браться за большую работу, прикрывая свою беспомощность красивыми словами о гражданском долге. Наша встреча вообще была ошибкой. Так, затянувшаяся курортная связь.

Олег смотрел на нее и думал о том, что память – удивительное устройство, она забывает все, что хочет забыть. Неужели в отношениях этой женщины и Бурмина не было ничего большего, чем курортная связь? Было же, точно было. Любой человек может увлечься, сильно, безудержно, даже такой холодный, как эта Алла.

– Значит, в день убийства вы находились в Суздале?

– Я уже говорила.

– Скажите, – Наумов старался обращаться к ней безлико, – вы приехали сегодня утром. Не было ничего необычного?

– Что вы имеете в виду?

– Кто-нибудь звонил, приходил?

– Необычным был только ваш звонок и визит.

– Простите, что я спрашиваю, но такова служба. Мне необходим телефон вашего будущего мужа.

– Зачем?

– Пустая формальность.

– Записывайте. – Алла продиктовала телефон. – Теперь все?

– Пока все.

– Что значит – пока?

– А это я вам объяснять не буду.

Олег встал и, выходя из квартиры, наконец понял, что поразило его в лице этой женщины. На нем была словно печать нерастраченного зла. Как это не увидел Бурмин? Впрочем, любовь слепа, человек сам дорисовывает портрет любимого, наделяя его чертами, приятными и близкими себе.

Посетителей набралось много. Черт знает что – уехал на три дня, и никто вопросы решить не может! А Николай Николаевич, ну какой он зам? Взял его Сергей по просьбе Виктора Константиновича.

– Наш мужик, – сказал он, – скала.

– А дело-то он знает?

– Тоже мне Академия наук. Он другое знает. И помогать тебе будет.

Конечно, деловая хватка у Николая Николаевича была. Крепкая, бульдожья. Копейка мимо его рук не проплывет. Но и работать же надо.

Сергей пытался говорить об этом Виктору Константиновичу, но тот только посмеивался:

– Ничего, благодарить будешь.

Приехав из Суздаля, пообедав, проведя час у Аллы, Сергей приехал на работу и сразу же погрузился в заботы. Посетители шли один за другим. И все просили, кричали, требовали. К шести вечера у Сергея начало рябить в глазах от машинописных строк и человеческих лиц. А эта гнида, Николай Николаевич, еще не удосужился приехать на работу.

Наконец он появился в кабинете. Маленький, кругленький, в скромном сером костюмчике с двумя нашивками за ранения на пиджаке.

Когда Сергей увидел все это в первый раз, он удивленно спросил:

– Вы разве воевали?

– Нет, конечно. Но к нам приходит много просителей-ветеранов, а тут сразу видно – фронтовик. – Николай Николаевич захихикал.

Только позже Сергей понял, что его заместитель не дурак. Сколько конфликтов удалось погасить благодаря этим нашивкам.

Николай Николаевич вошел, вытер платком лысину, присел к столу. По тому, как подрагивали мешочки щек, Сергей понял: что-то случилось.

– Неприятности, Сергей Митрофанович. Неприятности.

– Ну, что опять?

– Я бы сказал, даже беда.

– Что такое? – Пронин посмотрел, плотно ли закрыта дверь.

– Не знаю, как и начать.

– С начала.

– Мне Лапин звонил…

– Из Суздаля?

– Да. Корреспондент там шастает.

– Из какой газеты?

– Из той самой. Сорокин фамилия. Я его статеечки посмотрел. Он вроде вашего родственничка Бурмина. – Николай Николаевич захихикал.

– Копает?

– Да. Он, оказывается, и в управлении был, и в Сочи.

– Так, так. – Нехорошо стало на душе у Пронина. Нехорошо. Муторно. – Он чего-нибудь нашел?

– Не знаю пока. Но люди говорят: не человек – зверь.

– Как у нас с отчетностью?

– Ажур. Здесь ему делать нечего. Если никто не расколется, то напишет о плохом обслуживании, не больше.

– А о запчастях?

– Это место уязвимое, но не подсудное. Главное, чтобы молчали люди на станциях.

– Срок никому иметь не охота, будут молчать. Он только автосервис копает?

– Нет, всю проблему обслуживания в комплексе.

– Надо Константинычу позвонить, – сказал Сергей.

– Что-то вы так побледнели, голубчик? – ласково спросил Николай Николаевич. – Не надо. Это еще не буря. Так, ветерок. Нет у вас, молодых, привычки. Нет.

– Вы идите, Николай Николаевич.

– Иду, иду, мой золотой, иду. От сердца печаль-то отпустите. У меня с бумажками ажур.

Пронин поднял трубку, пальцы сами нашли на кнопках знакомый номер.

– Говорите, – пророкотал веселый баритон Виктора Константиновича.

Чувствовалось, что обладатель этого голоса лучезарно спокоен и доволен жизнью.

– Пошептаться надо, – сказал Пронин, – дело есть.

– На сорок тысяч? – хохотнул Виктор Константинович.

– Неприятности.

– Жду. – Голос собеседника сразу стал жестким.

Пронин положил трубку. Достал из сейфа деньги, рассовал по карманам. В кейс положил пачку бумаг. Надо будет вечером внимательно просмотреть заявки.

Он не заметил, как отворилась дверь и в комнату вошел человек.

Сергей поднял голову и недовольно спросил:

– Ну, что у вас? Рабочий день кончился.

Человек подошел к столу, сел, вынул из кармана красное удостоверение, раскрыл.

Пронин прочел: «Майор милиции Наумов Олег Сергеевич, состоит на службе в Управлении уголовного розыска ГУВД Мособлисполкома в должности старшего оперуполномоченного по особо важным делам».

– Слушаю вас, товарищ майор. – Пронин с трудом сглотнул ком, застрявший в горле.

– Вы Пронин Сергей Митрофанович?

– Да.

– Вы знакомы с Бурминым?

Волна радости словно окатила Сергея всего – с головы до ног. «Господи, – зашептал кто-то внутри его, – есть Бог, есть справедливость».

– Скорее, я знаком с его женой.

– Нам известно, что восьмого числа в ЦДРИ вы угрожали Бурмину.

– Может быть. Знаете, чего при бабе не скажешь.

– А вам известно, что позавчера Бурмин убит?

– Как?

Наумов молчал, наблюдал за реакцией Пронина.

– Разговор в ЦДРИ – это несерьезно. Главное то, что мы с Аллой вернулись только сегодня утром.

– У вас есть свидетели, которые смогут подтвердить каждый ваш день по часам?

– Конечно, – обрадованно ответил Пронин, – и очень много.

И Наумов почему-то подумал, что свидетели у этого человека, конечно, есть.

– Я не испытывал к Бурмину ни злобы, ни неприязни. Он для меня существовал отраженно. В основном в рассказах Аллы. Я очень сожалею о конфликте в ЦДРИ, поверьте мне.

– Хорошо, – Олег встал, – разберемся. До свидания, гражданин Пронин.

Слова «до свидания» и «гражданин» Наумов произнес специально с некоторым значением.

Майор ушел, а Пронин остался сидеть, подавленный новостями. И корреспондент, и это убийство. Не дай бог, с двух концов начнут мотать. Тогда точно хана.

Пронин вел машину нервно, рывками, чего не делал никогда в жизни. Он любил машины с детства. Водить начал еще в школе, занимаясь в автомобильном кружке. В автодорожном институте он даже участвовал в гонках. Его страсть к машинам была всепоглощающей. Он не просто завидовал людям, имеющим «мерседесы», «вольво», «форды», «тойоты», – он ненавидел их. Потом, войдя в «дело», он купил себе «мерседес». И когда впервые сел за руль собственной иномарки, понял, что практически достиг всего в жизни.

И вдруг все, к чему он стремился, ради чего рисковал, вел двойную жизнь, может рухнуть. И тогда отберут «мерседес», изымут деньги, лишат чудесной квартиры и не станет Аллы. Он не испытывал к ней никаких особо сложных чувств. Она волновала его как женщина и была нарядна и красива, как машина иномарки, а следовательно, престижна.

А о престиже своем Сергей Митрофанович заботился. Он появлялся на просмотрах и в ресторанах творческих клубов элегантный, с красивой женщиной. Они шли, и Сергей ловил взгляды мужчин, обращенные на Аллу.

Да, в своем кругу, где место в жизни определялось маркой машины и часов, наличием свободных денег и тряпками, он занимал одно из первых мест. Но существовал другой мир, в котором жили люди типа покойного Бурмина. И в нем критерии были совершенно иные. Пронин понимал, что в том мире живут интереснее и полнее, но войти туда не мог, потому что там действовала иная шкала ценностей.

С Метростроевской Пронин свернул в переулок, ведущий к набережной, и въехал под низкую арку.

Он остановил машину у кирпичного трехэтажного дома, на стене которого висела скромная вывеска «Цех № 7». Пронин запер машину, спустился по ступенькам. Цех занимал весь подвал дома. Здесь еще работали. У Виктора Константиновича были свои законы о труде и, естественно, о заработной плате.

Сергей толкнул маленькую дверь с табличкой «Старший мастер».

Виктор Константинович пил чай. На окне уютно шумел электрический самовар. На столе лежали калачи и сахар, стояла открытая банка зернистой икры.

– Чаю хочешь?

– Не до грибов, – мрачно сказал Пронин.

И быстро, без пауз Сергей пересказал разговоры с Николаем Николаевичем и майором милиции.

– Так. – Виктор Константинович сжал в кулаке калач. – Так.

Он внимательно посмотрел на Пронина. Плох был его подельник, совсем плох. Но ничего. Первый испуг пройдет, появится спокойствие. Он тоже поначалу нервничал. Потом пообвыкся.

– Значит, так. Расписываешься, все деньги ей на книжку. Машину продай.

– Как? – ахнул Пронин.

– А так, продай – и все. Кончится кутерьма эта, новую купишь. А пока приобрети «жигули» на жену. Если уж без машины жить не сможешь. Долю мою привез?

Пронин молча положил на стол деньги, взятые из сейфа. Виктор Константинович, не считая, сунул их в портфель.

– Теперь слушай. Николай отчетность в порядок приведет, ты тоже все лишнее уничтожь. Ну, квартира у тебя нормальная, по окладу. Все дела заканчиваются с этой минуты. Я исчезаю. Не ищи. Надо будет, сам найду. Убийство – это плохо. Розыск копает въедливо. Могут поднять все, а там и ОБХСС прибудет. Езжай, главное, не паникуй.

Пронин ушел. А Виктор Константинович написал заявление об уходе, отнес его в кабинет начальника цеха. Завтра возьмет расчет и трудовую книжку. Деньги в чемодан – и на юг. Второй паспорт у него был, да и трудовая книжка тоже. А главное, в Сухуми был у него дом у моря, купленный на верную бабу, которая его ждет не дождется.

В шестьдесят восьмом повредили его на лесоповале, так что, спасибо колонии, инвалидность у него в кармане. Устроится сторожем на лодочную станцию. А денег на две жизни хватит.

Он убегал всю свою жизнь. Убегал и прятался. Но его находили, судили, наказывали. Он освобождался, и снова начиналась гонка. Лидером в ней были деньги.

Виктор Константинович Захарко, а на самом деле Анатолий Петрович Плужников сел в колонию первый раз в пятьдесят втором году. Потом вылетел на волю по амнистии от пятьдесят третьего. С тех пор он организовывал подпольные цехи, вкладывал деньги в дела с трикотажем, кухонной мебелью, автосервисом. Его снова сажали. У него конфисковывали деньги, но он, вернувшись, влезал в новое дело.

Теперь хватит. Накопил. Пора на покой. Ему уже шестьдесят один стукнул.

Вот и еще один день прошел. Второй после выстрела в дачном поселке. И ничего. Никаких сдвигов. Даже наметок нет. Розыск буксовал, словно машина на размытой глине дороги. Никогда раньше Наумову не попадалось такое сложное дело. Оно напоминало некий кинофильм из жизни мафии Марселя. А если вдуматься, так оно и есть. Убит человек, убийца стреляет из пистолета редкой системы, да еще с глушителем. И если принять во внимание, что был некто высокий, который вначале, возможно, тщательно готовил преступление, то это действительно случай чрезвычайный.

Конечно, у Пронина не было повода для убийства Бурмина. Да и не тот человек этот Сережа. Как он побледнел, увидев удостоверение. Такой на убийство, тем более заранее обдуманное, не пойдет. Здесь рука чувствуется. Человек угадывается. Холодный, расчетливый, умеющий с оружием обращаться.

Вот в справке, которую принес Леня Сытин, есть интересная деталь. После статьи Бурмина о деле подпольного трикотажного цеха осуждены четыре человека. Трое так – подручные. А главный у них Низич Владислав Казимирович. Делец. Умный, хитрый, опасный. Но остался на свободе некто Александров Юрий Гаврилович. Мастер спорта по стрельбе, между прочим.

Олег позвонил Лене, попросил его зайти вместе с Прохоровым.

– Как с делом Грушина?

– У следователя.

– Прекрасно. Запросы?

– Жду ответов.

– Утром, Боря, съездишь в Балашиху, к этому Чарскому. Завтра суббота, он наверняка дома. Леня, ты в десятое отделение, выясни, кто напал на Чернова и Бурмина. Теперь этот Александров Юрий Гаврилович. Что о нем известно?

– Из Москвы уехал, проживает в Таллине, работает в тире ДОСААФ.

– Запрос сделали?

– Да, жду сообщения. Приготовил распоряжение об этапировании из колонии Низича Владислава Казимировича.

– Добро. Я утром на похороны Бурмина. Все, ребята. Поехали спать.

А Балашиха изменилась. Ой как изменилась с тех пор, когда Борис Прохоров работал здесь. Он пришел в первое отделение сразу после школы милиции. Город только начинал расстраиваться. Еще не было этого нового района на правой стороне шоссе.

Да и вообще все другое было. Патриархальнее, тише. Вот этот сквер у дороги. Хорошо его помнит тогда еще лейтенант Прохоров. Здесь он один задерживал троих грабителей. Память об этом деле – знак «Отличника милиции» и два ножевых шрама. А Витьку Чарского он знал и статью эту помнил. Когда пришла первая жалоба из микрорайона, его послали разбираться.

Вечер был теплый, яркий. У дома сидели мужики, стучали в домино.

– Я из милиции, – сказал Борис.

– Давно, давно ждем. Куда вы смотрите только, – попер на него здоровенный мужчина в майке, мышцы у него были как у циркового борца.

Услышав слово «милиция», несколько человек встали с лавочки и скрылись в подъезде, потом вернулись в пиджаках, увешанных фронтовыми наградами.

Борис с недоумением смотрел на этих людей. Судя по наградам, они на войне за чужие спины не прятались. Так что же напугало их сегодня? Неужели этот худой вертлявый семнадцатилетний пацан?

– Когда это кончится? – спросил один из них Бориса. – Куда смотрит милиция?

– А вы разве ничего сделать с ним не можете? – наивно спросил Прохоров, вызвав этим целую бурю негодования. Ему предложили занять их места на производстве и в учреждениях, обещали жаловаться, напечатать фельетон в газете.

– Ну вот вы, – упрямо обратился Прохоров к тому, кто был в майке, – вы же его одним пальцем…

– Вам легко говорить, а у него кодла с ножичками… Потом, конечно, было все: и жалобы на него в райотдел, и статья Бурмина «Кого испугались?», направленная все-таки больше против гражданской инертности, потом Чарский сел.

И вот опять эта история всплыла.

В отделении все было по-старому, словно не прошло таких длинных восьми лет, и, как всегда, несмотря на субботу, почти все были на месте.

Бориса встретили радостно. Как-никак столько лет проработали вместе.

А в работе этой всякое бывало.

– Чарский? А зачем он тебе? – спросил заместитель по оперативной части. – Неужели влип куда-то?

– Да нет, связи старые отработать надо.

– Это другое дело, а то парень вернулся, работает, семью завел. Вроде встал на ноги.

Ребята быстро организовали Борису патрульный мотоцикл.

Вот и дом Чарского. Отсюда и забирал его Прохоров. Теперь он снова поднимался по знакомой лестнице на третий этаж. Вот и дверь. Только теперь она аккуратно обита кожзаменителем.

Борис даже позвонить не успел, как распахнулась дверь, и из квартиры выехала сверкающая, словно самолет, детская коляска.

Борис посторонился и увидел Чарского. Тот взглянул на него, прищурился, узнавая, и спросил неприязненно:

– Вы, случайно, дверью не ошиблись?

– Нет, я к вам, Виктор.

– Хорошо. Лена! – крикнул Чарский в глубь квартиры. – Возьми Наташку, ко мне пришли.

Чарский вывез коляску на лестничную площадку, повернулся молча и пошел. Прохоров последовал за ним. Они вошли в крохотную кухню, и Борис плотно закрыл дверь.

– Ну? – Чарский закурил.

Борис расстегнул папку, положил на стол письмо.

– Твое?

– Мое.

– А ты знаешь, что Бурмин убит три дня назад?

– Вы думаете, это я?

– Во всяком случае, нам необходимо убедиться, что это не ты.

– Хорошо. – Чарский шагнул к дверям.

– Куда? – Прохоров преградил ему дорогу.

– Доказывать.

– Пошли вместе.

Они прошли крохотный, заставленный шкафами коридор, вошли в комнату.

Чарский подошел к буфету, открыл ящик.

Прохоров в кармане щелкнул предохранителем пистолета. Мало ли что, а вдруг этот «намбу» в ящике буфета.

Но Чарский достал не пистолет, а письма и положил их на стол.

Борис снова поднял предохранитель, выпустил рукоятку, вытер о подкладку кармана вспотевшую ладонь.

– Что это?

– Письма Бурмина. Он мне на мою глупость ответил. У нас переписка завязалась. Он к Лене, к моей жене, ездил. Говорил, чтобы ждала. Я ему всем обязан. Вы, конечно, пошутили насчет убийства?

– Я же не из передачи «Вокруг смеха».

– Это точно. Передачи после вас носят.

Борис взял письма, начал читать. От письма к письму чувствовалось, как возникает нить доверия и доброты между этими совершенно разными людьми. Бурмин в своих письмах не декларировал, не изрекал избитых и потому надоевших всем истин. Он писал о месте человека в жизни, о великом счастье, которое оно дает. Ни тени назидательности не было на этих страницах. Писал подлинный друг, горько и умно переживающий чужое несчастье.

Борис никогда не видел таких писем. Он только читал нечто похожее в книгах. И читая, не верил, что люди могут так писать друг другу, считая опубликование письма неким литературным приемом. И вот он воочию столкнулся с этими письмами.

– Он мне и книги дарил, – тихо сказал Чарский.

– Ты когда видел Бурмина в последний раз?

– Дней двадцать назад. Он ко мне приезжал, просил, чтобы я ему крепления для книжных полок сделал.

– Сделал?

Чарский вынул из того же буфета горсть никелированных пластиночек. Прохоров взял их в руки, покрутил. С душой было сделано, здорово. И вдруг мысль, словно искорка, зародилась в глубине мозга. Глушитель.

Самодельный глушитель. А вдруг… Но Борис вспомнил письма Бурмина и не дал этой искорке разгореться.

Он посмотрел на Чарского. Тот сидел, и слезы медленно ползли у него по щекам. Молча плакал Чарский, по-мужски.

Наумов, как и всякий человек, похорон не любил. После этой печальной обязанности у него несколько дней бывало плохое настроение. И сегодня на кладбище ему передалась боль и скорбь людей, пришедших проводить Бурмина в последний путь.

Он знал только Новикова, Горелова и Елену Георгиевну, но кое-кого из людей он видел по телевизору, в кино, на газетных портретах.

Когда он подъехал к воротам кладбища, там стояли «жигули». Дверь открылась, и вылезла Алла в черном платье, напоминающем крылья летучей мыши. Олег увидел, как к ней подошел Горелов. Сказал что-то короткое и злое. Алла села обратно в машину, грохнула дверью, и «жигули» умчались.

В книгах и фильмах были сцены, когда сыщики приходили на кладбище, интуитивно догадываясь, что здесь может появиться убийца. Но детективы и жизнь – вещи разные. Наумов слушал последние слова, видел слезы на лицах и больше всего боялся, что все эти прекрасные люди узнают о том, что именно он ищет и пока не может найти убийцу.

Среди прощающихся были трое. Они стояли немного отдельно от всех. Чуть в стороне. Но стояли как солдаты на плацу. Это был строй, пусть из трех человек, но все равно строй. Они были не похожи друг на друга, но что-то общее роднило их.

– Кто это? – спросил Олег у Новикова.

– Герои последней повести.

– О разведчиках?

– Да.

Когда был опущен гроб и оркестр, доиграв траурный марш, собирал инструменты, к Наумову подошел Горелов:

– Пойдем, я тебя познакомлю.

Люди уходили, а эти трое так и стояли у могилы, словно прощаясь с однополчанином.

– Познакомьтесь, майор Наумов, – сказал Горелов, – он ведет дело об убийстве Игоря.

– Брозуль, – протянул Олегу руку среднего роста человек в темном костюме.

И Олег вспомнил то, что успел прочесть о нем. Это был партизанский резидент в Гродно.

– Лунев, – сказал второй.

И Наумов увидел этого человека совсем молодым, готовым погибнуть, чтобы спасти товарищей.

– Субботин.

Эта фамилия пока ничего не говорила Олегу, он просто не дочитал, видимо, до того места, где она упоминалась.

Все трое молча смотрели на Наумова, словно спрашивая его: как ты мог допустить? И Олегу неуютно стало под взглядами этих людей, знавших цену дружбе, видевших горе и смерть.

Брозуль достал из кармана визитную карточку:

– Если я понадоблюсь. Готов помочь.

То же сделали Лунев и Субботин. Потом попрощались и пошли по дорожкам кладбища.

– Ты поедешь на поминки? – спросил Горелов.

– Нет. Работа. Довези меня до управления.

Горелов кивнул. Его машина стояла почти у самых ворот. Виктор включил двигатель, посидел, прислушиваясь.

– Когда-то у Ремарка в «Трех товарищах» я прочел пронзительную фразу.

– Какую?

– Помнишь похороны Ленца? Наумов кивнул.

– «Я оглянулся, за нами никто не шел». Тогда я ее еще не понимал по-настоящему. Осмыслил все сейчас, когда мы уходили с кладбища. Только я не оглядывался. – Он выжал сцепление, плавно тронул машину. – Ты, Олег, говорил, что я тебе нужен.

– В эти дни боялся тебе мешать, а сейчас…

– Это поможет найти убийцу?

– Поможет ответить на некоторые неясные вопросы.

– Значит, поможет. Прошу тебя, дай мне эту работу.

– Хорошо, на следующей неделе я позвоню.

– Ну, вот и улица Белинского. Машина остановилась, Олег вышел.

Вестибюль был торжественно пуст. Милиционер на вахте. Он хорошо знал Наумова, но все же проверил его документы. Олег подошел к лестнице.

– Наумов, – через вестибюль бежал помощник дежурного по управлению, – быстро в десятое, там Сытин, вооруженных по вашему делу берет.

А Леня Сытин утром приехал в десятое отделение. Дежурный оперуполномоченный Сережа Проханов заканчивал с ним Московскую школу милиции. Он и был первым, кого Леня встретил в отделении.

– Ты никак в город перешел? – удивился Сережа.

– Да нет пока. Все в деревне воюю.

– А чего к нам? Леня объяснил.

– Сейчас разыщем книги происшествий. Когда эта драка была?

– Два года назад.

– На ключ. Мой кабинет седьмой. Иди, а я книги принесу. И они погрузились в море квартирных склок, драк, наездов, краж.

Каждый день был аккуратно занесен в книгу происшествий. Разные люди заполняли эти страницы. Это была печальная книга. В ней собиралось все невидимое другим, изнанка жизни огромного куска одного из центральных районов Москвы. И не было дня, чтобы очередной дежурный не занес сюда новое происшествие.

Раньше Лене как-то не приходилось сталкиваться с этой сферой работы милиции. После окончания школы милиции он сразу попал в ГУВД Мособлисполкома и, как говорили его коллеги, «на земле» не работал.

Конечно, он знал о существовании этих книг и даже заглядывал в них, приезжая в те районы, которые курировал. Но так плотно, так надолго он никогда не погружался в обыденность милицейской службы.

Через час они с Сергеем сделали перерыв. Закурили.

– Может, в «Молодежное» сходим поедим? – как гостеприимный хозяин спросил Проханов.

– Давай еще посмотрим.

– Давай, время у нас есть.

Сергей раскрыл новую книгу, перевернул страницу и сказал радостно:

– Как говорят нынче, с тебя соковый коктейль.

– Нашел?

– Вроде. Значит, Бурмин и Чернов?

– Да.

– Вот смотри.

Аккуратным почерком было написано, что такого-то числа в такое-то время дежурная группа доставила таких-то граждан за драку у ресторана «София».

Разобравшись, они выяснили, что Алексей Семенович Бобаков, Евгений Петрович Федоров и Илья Дарханович Нурамбеков напали на гражданина Бурмина Игоря Александровича.

– Ты этих людей знаешь? – спросил Леня.

– Бобакова Лешку по кличке Бобак у нас знают все. Вреднейший тип. Освободился, нигде не работает, связан с ворьем.

– За что сидел?

– За квартирную кражу. Да что тут разговаривать, пошли, он рядом живет. Ты мне так и не сказал, почему его ищешь?

– По подозрению в убийстве.

Сережа присвистнул, открыл сейф, вынул пистолет и сунул его в карман.

– Зачем? У меня есть оружие.

– Ты, Леня, этого Бобака плохо знаешь. Псих. Если пьяный, всего ожидать можно.

Дом, где проживал Бобаков, был действительно в десяти минутах ходьбы от отделения. Они шли по залитой солнцем улице Готвальда, по-субботнему пустой и поэтому кажущейся особенно тихой. Машин не было, и ощутимее стали звуки города: обрывки музыки, доносящейся из окон, приглушенный расстоянием шум Новослободской, детские голоса из сквера.

Вместо вывески «Бар «Ритм» висела другая: «Десертный бар».

– Видишь, – сказал Сережа, – ликвидирована самая горячая точка района.

– А я сюда раза два заходил, все было очень пристойно. И обслуживали хорошо, и кофе чудесный делали.

– Ты днем заходил?

– Да.

– Один?

– С девушкой.

– А ты бы вечером попробовал там покрутиться.

– Хулиганы?

– Да нет, сюда, как магнитом, всякую шпану притягивало. Причем у них все четко обозначено было. До девятнадцати они сюда ни ногой.

– А теперь тихо?

– Теперь здесь молодежь собирается. Коктейли пьют, танцуют. Я забегаю вечерком чашечку кофе выпить, так просто удовольствие получаю. Ну вот и пришли. В этом доме и проживает гражданин Бобаков.

Сытин и Проханов свернули под арку, миновали перекопанный двор.

Видимо, здесь когда-то собирались менять коммуникации, но так и не собрались. Траншеи вырыли и оставили до лучших времен.

– Здесь ночью лучше не ходить, – усмехнулся Леня.

– На территории, контролируемой гражданином Бобаковым, лучше не ходить и днем.

– Неужели управы нет?

– Боятся. Говорят, посадите, а он через два года выйдет, житья не даст.

И Леня задумался об излишней, на его взгляд, гуманности закона по отношению к таким, как этот Бобаков. Видимо, воров и хулиганов не надо вообще прописывать в Москве. Надо очищать столицу от них. Правда, невольно возникал вопрос, а куда их девать, но об этом Леня думать не хотел.

Они вошли в грязный, заваленный окурками подъезд. Подошли к лифту.

Кабина беспомощно висела между первым и вторым этажами.

– Кадр из фильма «Мир Бобакова», – зло сказал Сережа. – Пошли. Он на третьем этаже живет.

Даже если бы Леня не знал номера квартиры, он безошибочно определил бы дверь Бобакова. Она была под стать подъезду. Обивка оборвана, и грязные доски открывались глазу со всей ветхой неприглядностью. Вместо звонка торчали два оборванных провода.

– Вот так и живет, – зло сказал Сергей.

Они постояли, прислушались, из глубины квартиры доносились мужские голоса. Видимо, там кто-то крепко спорил.

Сергей соединил провода, и звонок за дверью заголосил пронзительно и длинно.

– Ты что! Кто?

– Открывайте, Бобаков! Милиция.

В квартире послышались быстрые шаги, потом все стихло. Леня ударил по дверям ногой.

– Ты чего! Иди отсюда! – истерически закричал Бобаков. – Я тебя не вызывал.

– Ничего, я сам пришел! – крикнул Сергей.

– Слушай меня, иди к себе, я к тебе через полчаса приду. Бобаков явно не хотел открывать дверь. Значит, в квартире было что-то, чего милиции видеть не надо.

Сергей шепнул Лене:

– Молчи, пусть думает, что я один. Он затряс дверь.

– Открывайте, Бобаков! Иначе вызову наряд! Сломаем дверь.

– Не открою, гад! Слышишь? Не открою! Уйди лучше, а то пристрелю!

Леня поднялся на две ступеньки наверх, прижался к стене и вынул пистолет.

– Хорошо, Бобаков, я пошел за нарядом.

Сергей нарочно, топая ногами, спустился по лестнице. Потом тихо поднялся и, вынув оружие, встал, прижавшись к перилам.

Леня слышал, как за дверью спорили двое мужчин, потом заскрипел замок и дверь приоткрылась. И в эту щель сначала выглянули стволы охотничьего ружья. Дверь раскрылась шире, и на площадку медленно начал выходить человек. Леня прыгнул и ударил его рукой по шее. Человек дернулся, нажал на спуск. От грохота двустволки на секунду заложило уши. Крупная дробь стеганула по потолку и стенам. Человек, выронив ружье, начал медленно оседать на пол.

Сытин рванул дверь и влетел в квартиру. В полумраке коридора стоял второй. Высокий, крепко сколоченный, в руке у него блестел нож.

– Уйди от греха, мусор, – выдавил он, – уйди!

– Дернешься – застрелю. – Сытин повел стволом пистолета.

В квартиру ворвался Сережа.

– Ну, – твердо сказал Леня, – брось нож, – и спрятал пистолет. А человек медленно пятился к дверям комнаты.

И тогда Сытин прыгнул ему навстречу.

– Леня! – услышал он крик Сергея, увидел руку с ножом. И блеск его увидел, безжалостно яркий в этом полумраке. И чужую руку почувствовал в захвате, и мышцы предельно напряженные, и свою молодую силу, помноженную на злость, ощутил.

Нож упал на пол. Стал тусклым и нестрашным, а человек закричал от боли и ослаб. Сытин оттолкнул его.

– К стене!

А по лестнице топот ног. Вбежали в квартиру трое милиционеров.

Бобакову дали понюхать нашатырь. И когда он закрутил головой, кашляя, надели наручники.

– Так, граждане уголовники. – Сергей посмотрел на Бобакова и того, второго, стоящего у стены, шевелящего за спиной скованными руками. – Так. Зови понятых, Ступин.

Сержант вышел, а они прошли в комнату.

Чего здесь только не было. Два магнитофона японских, несколько хрустальных ваз, две дубленки – мужская и женская, раскрытые чемоданы с вещами.

– Ты только, Бобаков, не уверяй меня, что все это тебе подарили.

Бобаков молчал. Второй, коротко стриженный, в кожаной, чуть тесноватой куртке, в джинсах совсем новых и необмятых, но в черных стоптанных ботинках, не вязавшихся с этой модной курткой и отличными джинсами, стоял в углу.

– Вот. – Милиционер протянул Сереже пачку денег и бумажку.

– Так, гражданин Лосев, – присвистнул Сергей, – справка об освобождении. Здесь же проставлено место жительства: Псковская область. И освободились вы всего месяц назад. Значит, решили красиво пожить в столице?

Наумов приехал в отделение, когда задержанных и вещи доставили туда.

И кого здесь только не было! И начальник, и его заместитель, и два работника МУРа.

Леня сидел в кабинете заместителя и пил кофе. Увидев Олега, он встал.

– Товарищ майор, подозреваемый Бобаков задержан.

– Сиди, пей кофе.

Заместитель по оперативной части, совсем молодой, худенький капитан, подошел, протянул руку:

– Ковалев.

– Наумов.

– Мы хотим вашему руководству письмо направить о мужественном поведении лейтенанта Сытина.

– Хорошее дело. А у вас сегодня столько начальства, – усмехнулся Наумов, – прямо народные гулянья.

– Что поделаешь, у победы много родителей, а поражение – всегда сирота.

– Весьма афористично объяснили.

Леня не слушал их, он пил кофе, переживая заново все случившееся. Вот об этом он мечтал, когда шел в школу милиции. Так почему же у него нет радостного ощущения победы, которое испытывают герои увиденных им фильмов, а есть только усталость и гулкая пустота? В машине Олег сказал:

– Поздравляю с боевым крещением. Но в следующий раз подобные операции рекомендую проводить в полном соответствии с инструкцией.

Леня молчал.

– Хоть ты и герой, но тебе надо найти Чернова.

– Из газеты?

– Да. Он нам нужен завтра. Для разговора с этим Бобаковым.

– Найду.

В управлении их ждал Прохоров. Он сидел в кабинете и читал книгу Бурмина «Поиск».

– Интересно? – спросил Наумов.

– Пока не понял.

– Что так?

– Необычно написано. Постоянные возвращения в прошлое, отступления. Но захватывает.

– Что с Чарским?

– Не он.

Наумов не стал переспрашивать. Если Прохоров с его въедливой скрупулезностью говорит «не он», значит, так оно и есть.

– Как ты думаешь, буфет открыт?

– Пойдем в «Артистическое», там по субботам народу никого, да и кофе лучше.

На стене дома в проезде МХАТа градусник показывал всего двадцать градусов. Хорошо, что июль нежаркий выдался. Переулок, перегороженный строительными лесами, стал узким и неуютным. Театр ремонтировали бесконечно долго. Олег любил МХАТ. Он вообще подходил к проблеме театра несколько консервативно. Ему нравились постановки традиционные, с мастерски написанными декорациями. Со звуками и шумом. Только тогда он мог полностью уйти в тот мир, который показывали на сцене, стать сопричастным к спектаклю. Он и МХАТ любил именно за эту традиционность и за твердое пристрастие к классике. Наумов смотрел здесь пьесы Чехова и Горького, современные он не любил за надуманность ситуаций. У него на работе хватало современных драм.

В кафе было пусто и тихо. Они заказали блинчики, яичницу с ветчиной и кофе.

– Как твоя собака? – Прохоров огляделся.

– Ты знаешь, как ни странно, но с ней в доме стало теплее. Только не говори, что мне пора жениться.

– А я и не говорю. Имя дал?

– Кузя.

– В духе времени. Если детей начинают называть Дарьями и Потапами, то собак уж сам Бог велел величать Кузьмами и Феоктистами.

– Ты прав, – улыбнулся Наумов. Он хорошо помнил скандал Прохорова с женой, пытавшейся назвать сына Федотом.

– Что-то стоит наше дело-то. – Прохоров пристально посмотрел на Олега. – А?

– Стоит.

– Ты веришь, что этот Бобаков убийца?

– Откровенно говоря, нет. Но он может указать на человека, причастного к этому.

В кафе вошли две девушки. Прелестные и юные. Лицо одной из них было удивительно знакомо. Они заказали мороженое, и Наумов услышал, как официантка спросила:

– На съемках были, Танечка?

– Да, Людмила Петровна, – низким голосом ответила Танечка.

– Повезло тебе, студентка еще, а так пошло…

В голосе официантки не было зависти, а звучало сочувствие приходящим сюда студентам знаменитого театрального училища, да и, наверное, многим актерам театра.

Олег с Прохоровым медленно, со вкусом пили кофе. Приятно было сидеть в этом тихом зале, где даже в воздухе носилось ощущение дремотного покоя.

Поэтому звук магнитофона от дверей был неожиданным, как выстрел.

В кафе ввалились, не вошли, а именно ввалились трое совсем одинаковых парней. Здоровенных, широкоплечих, с маленькими, смешно обстриженными головками. Один из них подошел к буфету, лег грудью на мраморную стойку.

– Хозяйка, коньяк есть?

– Нет, – неприязненно ответила буфетчица.

– А шампанское?

– И шампанского нет. Выключите магнитофон, вы людям мешаете.

– А где вы видите людей? – Он победно оглядел зал. – Впрочем, мы пока кофе выпьем.

Медленно, в такт музыке он подошел к столу девушек, придвинул ногой стул, сел.

– Мы вас не звали, – сказала Таня.

Двое его друзей уже усаживались за их стол, один обнял Таню за плечи, но она вырвалась и вскочила.

– Сиди, – парень дернул ее и посадил за стол, – с нами посидишь.

Его приятель что-то крутанул, и звук музыки стал невыносимо резким.

– Отдохнули, – зло сказал Прохоров и встал. Он подошел к ним, взял со стола кричащий магнитофон и выключил.

– Давно не получал? – изумился один из троицы. И они встали.

Олег подошел сзади, повернул главного, того, кто сел первым, за плечо. Пиджак у Наумова распахнулся, и он увидел, как растерянно забегали глаза парня, увидевшего рукоятку пистолета.

– Ну? – спросил Олег.

– А мы что? Ничего мы. Пошли, парни.

И они ушли тихо, как нашкодившие школьники.

– Спасибо вам, – с достоинством сказала Таня.

– Ничего.

Олег положил деньги на стол. День был испорчен.

У здания управления попрощались. Прохоров поехал домой к жене и сыну, которого ей так и не удалось назвать Федотом и пришлось смириться с именем Андрей, а Олег поднялся в кабинет. Он раскрыл папку с рукописью Бурмина и начал, перелистывая, искать фамилию Субботин.

Третий отрывок из повести Бурмина

…Вообще с Субботиным встретиться нелегко, хотя он три месяца назад вышел в отставку. Есть такие деятельные натуры, которые постоянно сами ищут себе работу.

Я рассчитывал увидеть Михаила Михайловича дома, а пришлось ехать на другой конец Москвы в училище, где он встречался с курсантами.

Субботина я увидел у клуба. Его окружили курсанты, видимо, наступила самая интересная пора встречи – пора личных вопросов. Я смотрел на Михаила Михайловича и никак не мог отделаться от ощущения, что меня обманули, рассказывая о нем. Мне говорили, что ему шестьдесят пять лет, что он трижды ранен, в отставку ушел по состоянию здоровья. Но, глядя на него, я не мог этому поверить. По мальчишеской стройности и живости он был не полковник, а лейтенант. Ни одного седого волоса, аккуратно подстриженные усы, раскованность жестов и слов.

Он заметил меня. Попрощался с ребятами, они отпустили его с видимым сожалением, и подошел.

– Вы Бурмин?

Я кивнул, неотрывно глядя на его орденскую колодку. Каких здесь только ленточек не было! Кроме пяти рядов наших, еще столько же иностранных.

– О чем вы хотите говорить со мной?

– Вам передавал Брозуль мою просьбу?

– Да. Я проконсультировался и кое-что смогу вам рассказать».

Рассказ М.М. Субботина

Тогда я не знал о подлинном задании группы. Да и не надо это было. У нас говорили: меньше знаешь – дольше живешь. Такое уж время было.

Я знал, что это особая группа. Весьма подготовленная, и ей надлежало выполнить специальное задание. В чем заключалось мое непосредственное участие в операции? Прежде всего в приеме людей. Мы долго думали, как это сделать лучше. Конечно, в кино показывают просто. Парашютные прыжки в ночь. Но была опасность, хотя люди и были подготовлены, потеряться и случайно наткнуться на немецкий патруль.

Поэтому решили найти новую, безопасную посадочную площадку и сажать на нее самолет. Технология этого дела нынче хорошо известна. Выкладываются костры, и самолет садится.

Все это, конечно, так. Только хочу заметить, что воевали мы не с дураками. Вопреки некоторым книгам и фильмам, которые я просто считаю вредными, немецкие спецслужбы работать умели.

Мы решили сделать площадку ближе к старой польской границе. Самолет должен прорваться на большой высоте в глубокий тыл, а потом идти на восток. Самолет, естественно, был немецким. За ним целый месяц охотились наши летуны.

Это была первая часть моей операции. Надо сказать, что все прошло благополучно. Самолет сел. Людей я принял. Как обстояли дела в Гродно, вам уже рассказал Сергей Петрович. Там группу ждал Лунев. Он был хорошо законспирирован, работал приказчиком в комиссионном магазине Гурского.

Три дня мы проверяли подходы к его дому. На всякий случай послали к нему нашего человека, работавшего в русском отделе КРИППО.

Все чисто. А как доставить к Луневу скрытно людей? Мы их переодели в немецкую форму, они остановили на шоссе под городом грузовик и въехали в город. Конечно, акция была рискованной. Но что поделаешь?

Группа на Жолнежской прикрывала их. Они спокойно вошли в дом к Луневу.

Все. Моя часть задания окончилась.

А на следующий день провал. Я долго анализировал ситуацию. Думаю, разрыв был в той половине цепочки, по которой они должны были идти дальше. Но как должна была проводиться операция, кто отвечал за дальнейшую переправку людей, я не знал. Они ждали человека с паролем, а пришли немцы.

Брозуль рассказывал вам, какой был бой? Боре Луневу повезло, что он открыл огонь первым, на улице. Его ранили и, думая, что убит, забыли. А он ушел. Пока все, что я могу рассказать.

Да, пока все. Только потом я узнаю детали подготовки этой части операции…

Олег закрыл папку. Посмотрел на груду бумаг, сложенных на столе. Надо завтра вызвать Горелова. Нет, завтра он его беспокоить не будет, поработает один. А повесть-то новая должна была получиться интересной.

Только вот почему название зачеркнуто? Надо было работать, даже пересиливая себя, и он начал смотреть бумаги.

Сказать «найду» и найти – не одно и то же. Домашний телефон Чернова не отвечал, и Лене пришлось побегать по городу, прежде чем он узнал, где находится журналист. Но все же в самых трудных ситуациях бывают радостные моменты. Таким для Лени стал его приезд на дачу в Павшино, куда Чернов уехал на день рождения друга.

Чернов очень удивился его появлению. Но главное было сделано, свидетель найден.

Возвращаясь в Москву, Леня думал о том, как все пока неважно складывается. Ни один из свидетелей не показал ничего конкретного. Более того, даже не дал никакой зацепки.

Появился новый свидетель, выстраивалась новая версия, появилась надежда. И она исчезла сразу же после допроса. Тяжелое дело им досталось, очень тяжелое.

Думал об этом и Олег Наумов. Он проснулся, встал, закурил и сел к окну. Над городом рождалось утро. И хотя приход его наметился узкой полоской света на горизонте, темнота словно растаяла, стала синеватой и прозрачной.

И Олегу захотелось выйти из дома и идти сквозь эту синеву по тихим спящим улицам. Но дневная усталость брала свое, и он просто сидел у окна, глядя на деревья сквера, и думал.

Он вспомнил статьи Бурмина, и ему казалось, что где-то там остались следы убийства. Но конкретно он ничего не мог сформулировать. Мысли его были смутными и сумбурными. И он пока гнал их от себя, думая о завтрашней встрече с Бобаковым, о предстоящих разговорах с Низичем и Александровым.

Что же у него было конкретно? Нелепая драка Бобакова с Бурминым. Но так ли уж она нелепа? Возможно, кто-то попросил Бобакова об этом. И он или от страха, или за деньги согласился. Следовательно, есть некто, пославший троих хулиганов избить Бурмина. Но не просто избить. Бурмину предлагали деньги, он не взял. Причем деньги немалые. В Сухуми решили инсценировать взятку – не вышло. Тогда решили избить. А потом убили. Через два года.

Следовательно, Бурмин знал нечто, чего боялся Низич и его компания. Но в архиве Бурмина не было ничего, отвечающего на этот вопрос. Правда, часть архива с дачи похищена, и, возможно, именно эта часть.

Но Низич в тюрьме, Александров в Таллине заведует тиром. Александров? Заслуженный мастер спорта. Чемпион страны по стрельбе из пистолета. У этих людей есть оружие. Любое. Кстати, Таллин город портовый. Стой!

Контрабанда. Возможно, кому-то и удалось провезти этот проклятый «намбу».

Александров?

Олегу даже холодно стало на секунду. Он подошел к телефону, набрал код, потом номер. Раздался гудок, потом щелчок, и Олег услышал заспанный голос:

– Данилевский.

Как всегда, телефон у заместителя начальника уголовного розыска Таллина стоял под рукой. Олег даже увидел темную комнату, кровать, сонное лицо Валеры.

– Это Наумов.

– Ты знаешь, сколько времени?

– Извини, Валера, у меня тут такое. Что Александров?

– Ничего. Ведет себя тихо.

– Точно?

– Я бы не стал говорить.

– Скажи, у вас не появлялся японский ствол?

– Слава богу, нам оставшихся от войны немецких хватает. Когда ты приедешь?

– Завтра.

– Буду встречать.

Олег положил трубку. Кузя недовольно заворчал в углу. Его разбудил разговор, и он тявкнул, словно говоря: «Когда вы мне спать дадите?»

Олег подошел к нему, погладил. Щенок был шелковисто-теплым.

Олег поднял его, положил рядом с собой в постель и заснул. Сон пришел к нему сразу, наполненный свежестью и покоем. Рядом лежал теплый кусочек жизни, согревавший Олега, и он спал, как в детстве, счастливо и крепко.

Никакого багажа у Виктора Константиновича не было. Не любил он громоздких чемоданов. Да и барахло всякое не любил. Шил ему портной в Таллине два костюма в год. Летний, совсем невесомый, да зимний из добротного материала. Так что на сборы ушло у него не больше часа.

Самолеты, конечно, время экономили, но времени, как и денег, у него было предостаточно. В поезде жарко. Да и какие нынче поезда. Вагоны СВ как свинарники стали, особенно на южном направлении, чаю у проводников не допросишься. Поэтому у него другой способ передвижения был. Год назад купил он неновые «жигули», привел в порядок. Даже ближайшие «соратники» не знали, что есть у него машина, которую Виктор Константинович держал на даче в Тарасовке. Платил хозяину дачи полсотни в месяц, и стояла машина в теплом гараже. А вот сейчас ее время пришло.

Виктор Константинович еще раз обошел квартиру. Осмотрел внимательно.

Сдавал ему ее один парнишка. Сам у жены жил, в каком-то НИИ за сто сорок трудился, а за квартиру полтораста в месяц брал. Но Виктор Константинович на него не обижался. Квартирка на Шереметьевской, телефон, две комнаты, а что еще человеку надо?

Он подошел к окну. Поблескивала в темноте крыша машины.

Шереметьевская улица пустая. Никого. Самое время по ночной прохладе тронуться. И тут песню он вспомнил. Пел ее в далеких пятидесятых в колонии вор-законник, начавший свою карьеру еще при нэпе.

Так же и он. Прощай, Москва. В Сухуми жарко, море, фрукты.

Виктор Константинович открыл кейс. Пачки денег лежали аккуратно, одна к одной. Хватит, хватит ему на тихую старость. А Сережа Пронин, конечно, загремит. Ничего, если уж в дело вошел, тюрьма закалит. Он из нее злым, умным делягой выйдет.

Как здорово-то, что Бог Бурмина прибрал. Нашелся человек, шлепнул, а то второй раз он на дороге у Виктора Константиновича встал.

Пора. Он положил ключи на стол, а дверь захлопнул. Приедет хозяин, порадуется. Он ему полный холодильник жратвы и выпивки оставил да маленький цветной телевизор. Пусть пользуется.

Виктор Константинович вышел из подъезда. До чего же ночь славная. Тихо, прохладно. Он подошел к машине, открыл. Положил кейс на сиденье. И вздрогнул.

Кто-то сзади взял его за локоть. Обернулся быстро… Перед ним стоял заместитель начальника УБХСС города полковник Сиротин.

– Далеко собрались, гражданин Плужников?

– А вам какое дело?

– Нехорошо. Грубо. Мы беспокоимся, гражданин Плужников, как вы в таком возрасте, ночью, один за рулем.

– Надеюсь, что все процессуальные формальности соблюдены? – спросил Виктор Константинович.

– Конечно. С таким серьезным человеком, как вы, надо все делать серьезно.

– Поедем на Петровку?

– Да уж не в Сухуми.

Нехорошо стало от этих слов на душе у Виктора Константиновича. Значит, знают. Много. Больше, чем он предполагал.

– Явка с повинной, гражданин полковник, не пройдет?

– Нет, – засмеялся Сиротин, – я вам предлагал это два года назад по делу о трикотаже. Теперь речь может идти только о чистосердечном признании.

– В машине лежит кейс, в нем денег больше, чем вы видели за всю жизнь. Берите его и отвернитесь на десять минут.

– Неисправимый вы человек, Плужников. А что касается денег, то у таких, как вы, я видел их столько, что вам и не снилось. Прошу.

Сиротин указал рукой на черную «Волгу», стоящую у бровки тротуара. Из нее вышли трое крепких молодых людей, быстро, профессионально ощупали задержанного. Виктору Константиновичу захотелось кричать, но он сдержался из последних сил.

В кабинете невыносимо пахло табачным перегаром. Сам дурак, забыл выбросить окурки из пепельницы, а окно, согласно инструкции, на ночь запиралось.

Олег распахнул окно. День начинался прохладным. Солнца не было. Воздух был сыроватый, видимо, собирался дождь.

Вошел Прохоров:

– Доброе утро.

– Здравствуй, Боря.

– А я своих до конца лета к теще в Крым отправил.

– Везет же людям, умеют жениться выгодно. И жена кандидат наук, и теща в Крыму, и сына Федотом не назвали.

Прохоров молча усмехнулся. Они были ровесники. Пришли в милицию в одно и то же время. Только Олег учился в ВЮЗИ, а Борис окончил юрфак МГУ.

Они даже работали вместе в районе. Затем Олега забрали в областное управление, а Прохоров вскоре стал начальником уголовного розыска района, когда случилось это дело о наезде.

Рядом с Озерами неизвестный сбил человека и исчез. Преступника нашли через два дня. Но… позвонили, порекомендовали дело спустить на тормозах. В то время такое случалось. А Борис не захотел. Более того, задержал подозреваемого на семьдесят два часа. Через день его отрекомендовали на работу в областное управление, а дело о наезде закрыли. Строптивый капитан был, правда, с почетом, но устранен. С тех пор он изменился. Стал сух и неразговорчив. Старался ничего не принимать близко к сердцу. Четко выполнял работу, и все. Но в их деле одной четкости недостаточно. Здесь необходим несколько иной подход. Потому что работа с людьми всегда сродни творчеству. Она так же неожиданна и прекрасна.

Олег видел, как на деле Бурмина Прохоров словно просыпается от некой летаргии. Правда, медленно, но все же становится тем самым горячим оперативником, которого Олег знал по совместной работе в районе.

– Ну что, привезли Бобакова? – спросил Наумов.

– Скоро будет.

Впереди конвойный и сзади конвойный. А по бокам стены, а на окнах решетки. Значит, опять поедет он далеко на север. А там проволока да лесоповал. Только вот коридорчик незнакомый. Не в МУР его привезли, а куда?

– Начальник, – спросил Бобаков, – куда привез-то?

– Молчать. Узнаешь.

Нет, с ними не поговоришь. Не те люди. Конвой, он и есть конвой.

У дверей с цифрой 21 конвоир скомандовал:

– Стой!

Бобаков посмотрел еще раз на дверь. Очко. Значит, повезет, мальчонка.

– Товарищ майор, арестованный Бобаков доставлен.

И тут на стене Бобаков прочитал плакат о лучших работниках милиции Московской области. Вот это да… Зачем его сюда привезли?

– Заходи, – коротко скомандовал старшина. И он вошел.

В комнате сидели двое.

– Садитесь, Бобаков.

Он сел, устроился удобно, а глазом уже наметил пачку сигарет.

– Закурить разрешите, гражданин начальник?

Так спросил, для разговора. Точно знал, что начальник разрешит. В розыске ребята работают не вредные. Потому что жизнь у них не приведи господь.

– Курите.

Бобаков взял сигарету, чиркнул спичкой, затянулся глубоко.

– Начальник, зачем меня в область привезли? Я дальше Тушина не езжу.

– А у нас с вами, гражданин Бобаков, разговор о Москве пойдет. Вам фамилия Бурмин что-нибудь говорит?

– Кличку знаешь?

– Он, Бобаков, не собака, у него клички нет.

– Значит, фраер. Убей меня бог, начальник, не помню такой фамилии.

– Тогда я построю вопрос иначе. С кем, Бобаков, вы два года назад дрались у «Софии»?

Бобаков задумался. Конечно, припомнить можно. Но что ему это даст? Хорошая память в его деле – не всегда лучший помощник.

– Напоминаю, Бобаков. Вот протоколы десятого отделения…

– Не надо, не напоминай. Я за это пятнадцать суток получил.

– Бобаков, вы парень тертый, неужели думаете, что мы вас спрашиваем из праздного любопытства?

– Я понял, начальник. И скажу. Мы в переулке стояли, у винного. Время такое поганое, не у кого стрельнуть денег. Тут машина подъезжает.

– Какая машина?

– «Жигули», «семерка». Из нее мужик вышел, покрутился. Пару раз на нас посмотрел и подошел.

– Какой мужик?

– Начальник, для меня год как век.

– Вы все-таки припомните.

– Мужик такой богатенький. Пиджак кожаный, полный, роста среднего и седой весь как лунь. Ну, подходит к нам и говорит: нужны деньги? Я ему: а то! Он мне: один человек в «Софии» сидит, посчитайте ему ребра как следует, дам по стольнику. Я ему – мало. Он достает деньги, нам всем по четвертаку. Сделайте дело – еще сто. Ну, мы говорим: покажи. Он нас в ресторан завел, показал. Мужик нормальный, таких мы били не раз, я и согласился. Вызвал я его. Завел за угол и давай. А мужик-то этот крепким оказался, он мне с ходу три зуба выбил с одного удара. И бил-то не кулаком, а ребром ладони. Тут его дружок подбежал. Тоже парень ничего. А там и канарейка подъехала. Нас под руки и в десятое. Но мы твердо сказали: извините, обознались. Мол, за сестру дружка, Ильяса то есть, заступались. Те двое тоже говорят: претензий нет. Ну, а нам вместо дести шестой пятнадцать суток.

– А человек, который дал деньги?

– Как милиция подъехала, он в машину – и рванул.

– Что вы о нем еще можете сказать?

Бобаков взял новую сигарету, прикурил, задумался.

– У него шрам на подбородке был. В дверь постучали.

– Войдите! – крикнул Олег. Вошли Леня и Чернов.

– Виктор Сергеевич, – обратился Наумов к Чернову, – вам знаком этот человек?

Чернов мельком взглянул на сидящего и ответил:

– Да. Это тот, с кем мы дрались у ресторана «София».

– А вы, Бобаков, узнаете?

– Узнаю, – усмехнулся Бобаков, – он из ресторана выбежал помогать.

– У нас все, Бобаков. Старшина! Вошел конвойный.

– Сигарету разреши, начальник?

– Берите все.

– Дай тебе бог. Заловишь меня когда-нибудь, темнить не буду.

Бобакова увезли.

– А у вас интересные типы попадаются, – улыбнулся Чернов.

– Весьма. Вы уж нас извините, Виктор Сергеевич, что мы вам день испортили. Машина внизу. Вас довезут, куда скажете.

– Спасибо. У меня встречная просьба.

– Любая.

– Когда дело будет закончено, познакомьте меня с материалами.

– Хотите написать?

– Да.

– Сделаю все от меня зависящее. Вас Леня проводит. Они попрощались.

Олег посмотрел на часы.

– Борис, нас ждут на Петровке.

– Кто?

– Заместитель начальника УБХСС города полковник Сиротин. Он вел дело по трикотажу.

– А ты уверен, что эта драка…

– Все дело в том, что ты не посмотрел материалы на Низича. Так вот, у Владислава Казимировича есть машина «жигули» 2107, и у него на подбородке шрам.

Они сидели в кабинете Сиротина и пили кофе. Он сварил его сам в какой-то странной, похожей на ракету установке.

– Эту кофеварку мне брат сделал. Большой умелец, – усмехнулся Сиротин. – Хорошая штука, варит быстро и много. Да и раствор получается насыщенный.

Действительно, кофе был ароматным и крепким.

– Так вот, дорогие коллеги, – полковник отодвинул чашку, – я вам голову забивать не буду. У вас своей головной боли хватает. Слушайте самую суть. Был при республиканском спортсоюзе производственный комбинат.

Выпускали они трикотажные изделия. В тот печальный день, когда мы им заинтересовались, его возглавлял бывший чемпион, стрелок Александров Юрий Гаврилович. Что о нем я могу сказать? Человек с большим самомнением, из тех, кто считал, что их спортивные титулы являются индульгенцией. Он на что-то обиделся. Ушел из спорта. А наши деятели, вместо того чтобы его учителем физкультуры в школу послать, дали ему место директора. Но сразу оговорюсь: человек Александров честный. И у тех, кто его послал, была мыслишка, чтобы он за чужие грехи ответил.

– Товарищ полковник, ему, кажется, вменяли халатность? – спросил Олег.

– Да. Он сел в кресло. К нему все побежали. Пели гимны, машина, бани, рестораны. Он и подписывал черт знает что. У него техноруком Низич работал. Вот это по-настоящему опасный человек. По сей день удивляюсь гуманности суда, дали пятнадцать лет. А ведь тянул на высшую меру. Но не нам суду указывать.

– Мы решили этапировать Низича в Москву.

– Напрасно. Он ничего не скажет. Не тот человек.

– У нас есть свидетель, что Низич за деньги нанял людей избить Бурмина.

– Ну и что? Он признает это. Но больше ни о ком не скажет.

– А есть о ком сказать?

– Да, конечно. В крупных хищениях всегда есть человек направляющий. Голова всего подпольного синдиката. Такой человек был и в этом деле. Он – голова, а все остальные только руки.

– Если можно, я бы хотел знать его фамилию, – сказал Олег.

– Конечно. Но прежде всего я хотел бы вам задать вопрос, Олег Сергеевич: почему, прочитав в сводке сообщение об убийстве Бурмина, я позвонил вашему руководству?

– Не знаю, – честно ответил Олег.

Полковник Сиротин встал из-за стола, подошел к окну, присел на подоконник. Он был совсем молодой, этот полковник милиции. Чуть больше сорока, наверное. Сразу видно, что этот человек заботится о своей внешности. А иначе разве смог бы он так подобрать костюм, рубашку, галстук, ботинки? Олегу нравились такие люди. Он не любил офицеров, которые, сняв форму, немедленно преображались, одевшись в мешковатые пиджаки и рубашки с загнутыми от старости кончиками воротничков.

– Значит, вы не знаете? Тогда я расскажу вам. Покойного Игоря Александровича Бурмина я знал очень хорошо. Более того, мы с ним были дружны. И дружба наша началась с работы. Я всегда считал, что гласность помогает нашей службе, поэтому предлагал Бурмину интересные темы. Частично они были реализованы. Теперь о деле. Я уже говорил, что был организатор хищений. Мы его арестовали этой ночью, фамилия его Плужников, но жил он по документам Захарко Виктора Константиновича. Кстати, вам известен Сергей Митрофанович Пронин?

– Конечно, это как бы сказать…

– А чего тут говорить, – твердо ответил Сиротин, – любовник Аллы Пановой, вдовы Игоря Бурмина. Я думаю, что в ближайшее время он и еще несколько дельцов будут арестованы. Мне сказали, что преступник на даче искал какие-то бумаги?

– Да. – Олег отхлебнул кофе.

– Подождите. Кофе надо пить только горячим, иначе не тот вкус. – Сиротин достал из стенного шкафа новую чашку, протянул Наумову. – Прошу.

– Спасибо.

– Так какие бумаги искал убийца?

– Пока уточнить не удалось.

– Возможно, Олег Сергеевич, он искал эту папку. – Сиротин приподнял над столом обыкновенную канцелярскую папку. Зеленую, с черными тесемками.

– А что в ней?

– Жизнеописание гражданина Плужникова. Игорь собирал все это. Хотел потом написать книгу, проанализировать механизм человеческой алчности. Показать всю опасность для общества таких индивидов, как Плужников.

– Вы нашли ее у Плужникова? – с надеждой спросил Олег.

– К сожалению, нет. Ее мне передал Бурмин месяц назад.

– Но ведь Плужников об этом не знал, – чуть не крикнул Прохоров.

Он стремительно выстроил версию. Четкую, единственно, на его взгляд, правильную.

– Нет, не знал Плужников об этом. – Сиротин с любопытством посмотрел на молчавшего до этого капитана. – Не знал.

– А вам известно, что Юрий Гаврилович живет в Таллине? – Олег встал, заходил по кабинету.

– Подождите. – Сиротин достал из стола документ, пробежал его. – Плужников за неделю до убийства был в Таллине.

– Ну вот, – Олег сел, – спасибо вам, товарищ полковник, кажется, все и совпало.

– Я буду рад, если помог вам. Смерть Игоря Бурмина – большая потеря не только для тех, кто знал его лично или дружил с ним. Ушел из жизни человек, полный гражданского оптимизма, посвятивший всего себя борьбе за справедливость. Его книги и фильмы очень нужны сейчас. Он умел писать просто и интересно. И жаль, что наша литература углубленно изучает бытовые неурядицы, а не хочет становиться острой и интересной. Спасибо, друзья, что нашли время заехать.

Олегу очень понравился этот человек. Современный, интересно мыслящий, смелый в решениях. Наверное, с полковником Сиротиным очень легко работать.

– Товарищ полковник, вы разрешите воспользоваться вашим телефоном?

– Конечно.

Олег набрал домашний номер Никитина. И держал трубку долго, зная, что полковник не торопится по воскресеньям к телефону. Наконец он услышал недовольный голос начальника:

– Слушаю.

– Владимир Петрович, это я. Мне срочно в Таллин нужно лететь.

– Лети. Деньги есть?

Олег достал бумажник, пересчитал деньги. Должно хватить.

– Вроде есть.

– Командировку я с утра оформлю, вышлю самолетом.

– Спасибо.

– Докладывай.

– Есть. – Олег положил трубку.

– А вы человек решительный, – улыбнулся Сиротин. – Молодец.

И Олегу почему-то приятно стало от этой похвалы. Хорошо, когда тебя хвалит человек, которому ты симпатизируешь.

Они попрощались и ушли.

На улице Наумов обнял Прохорова за плечи и сказал:

– Боря, выручай.

– Деньги?

– Нет. У меня щенок дома, а твои все равно уехали, поживи у меня.

– С удовольствием, – обрадовался Борис. – Ты, наверное, дня два там будешь?

– Не меньше.

– Хоть два дня поживу рядом с работой, как нормальный человек. Мне этот Теплый Стан знаешь как надоел?

– Представляю, – искренне посочувствовал Наумов. Он вообще не мог понять, как люди живут в этих однообразных, скучных районах. Он, как всякий истинный москвич, был патриотом старого города.

А потом аэропорт. И предпосадочная суета. Билетов, конечно, не было. Но выручило железное милицейское братство. Достали своему одно место. Тем более не загорать человек едет, а дело делать. Даже в Таллин Валере позвонили, чтобы встретил.

Олег удобно устроился в кресле, застегнулся ремнем и закрыл глаза. Вот так и полетит он до Таллина, думая только о приятном. О встрече с городом, который любил. Но откуда взять мысли-то приятные, когда из головы не выходит дело? И он начал думать о нем, заново просчитывая всевозможные варианты.

Все-таки есть определенная закономерность розыска. В ходе его постоянно возникают ответвления. Это как камень, брошенный в воду. Большой круг, чуть поменьше, еще меньше, совсем маленький. От главного круга расследования уходят более мелкие, кажется, ничем не связанные между собой, но все же круги. Потому что люди, живущие нечестно, самые разные, даже незнакомые между собой, связаны незримой нитью. И стоит потянуть за один конец, рассыпается их дом, построенный на песке, потому что фундамента у них нет и быть не может. Вот так и убийство Бурмина обнажило некий очень опасный слой. Плужников, Сергей Пронин, вся эта компания алчных хапуг, надеявшаяся прожить на ворованные деньги, скоро предстанет перед судом. И хотя злорадство – чувство не украшающее, Олег именно так вспомнил о красивой женщине, вдове Бурмина.

Жаль, что за гражданскую инертность, потерю социального чувства нет наказания. Такие «аллы» вполне заслуживают его. Но справедливость не всегда сразу торжествует. И останется эта дама жить в хорошей квартире. Станет получать деньги за переиздания, пользоваться всеми благами, которые остались после убитого мужа. А ведь она виновата перед обществом. Разрушив на время духовный мир Бурмина, разорвав тонкие, связующие его с жизнью нити, именно она не дала возможности ему хорошо работать.

Самолет лег на крыло. В иллюминаторе появился ковш Финского залива, рельефно обозначился макет города.

– Товарищи пассажиры, наш самолет прибывает… Голос стюардессы был привычно вежлив. Олег пристегнул ремень, глядя на город, который постоянно увеличивался, вырастал, надвигался. И вот дома заполнили иллюминатор, стали крупными и уже не фрагментами макета, а реальностью.

Колеса самолета ударились о взлетную полосу. И тяжелая машина побежала по земле. А это, пожалуй, самый приятный момент любого воздушного путешествия.

Шел четвертый день розыска.

Валера стоял на летном поле, немного кокетничая своими правами хозяина. Мол, в Москве тебя сюда не пустят, а у нас, на периферии, уголовный розыск уважают. Он был все таким же. Рано поседевший, светлоглазый, похожий со своей сединой, усиками, пробором на какого-то киногероя.

Они обнялись. Олег очень любил этого веселого, умного парня.

Двенадцать лет назад Валера был механиком «Аэрофлота», затем его направили в милицию. Уголовный розыск, видимо, и был единственным призванием этого человека. Через два года о нем начали говорить «прирожденный сыщик».

Бывает же так, что призвание свое находишь не сразу. Валера заочно окончил Высшую школу МВД, а теперь готовился в академию.

– Ну что, – засмеялся он, – не женился?

– И ты об этом.

– Конечно. Холостые друзья являются нездоровым возбудителем зависти. Так что уж женись.

– Попробуем. Что Александров?

– Тих и скромен. Нам стало известно, что несколько дней назад он не вышел утром на работу.

– Когда это было?

– В том-то и дело, что в день убийства.

– Знаешь, я уже не верю в удачу. Никогда у меня не было столько совпадений, как по этому делу.

Они подошли к «жигулям», стоящим на площадке для машин, и Наумов еще раз позавидовал таллинским коллегам, которым выдавали государственные машины. Насколько это было удобнее, чем постоянная зависимость от шоферов.

– Соскучился по Таллину? – улыбнулся Валера. – Ты года два не был, кажется?

Да, Олег был здесь два года назад. Он любил этот маленький, словно игрушечный, город. Любил и немного злился на него. Завидовал людям, которые сохраняли его в старинной первозданности. И не просто сохраняли, но и умело, с душой реставрировали.

Москве, конечно, не повезло. Каждый год исчезали красивые дома и особняки, а то и целые улицы. Их приносили в жертву безликому градостроительству, уверяя людей на страницах газет, что именно это и есть подлинная красота.

И вот сегодня, увидев Вышгород без реставраторов, Наумов вспомнил заново переделанный Арбат, узкий, чудом сохранившийся строй домов и нелепые современные светильники, заливающие улицу мертвенно-желтым светом.

– Я тебе номер в твоем любимом «Таллине» заказал. – Валера остановил машину у входа в гостиницу. – Пойдем. Устроишься, а вечером я и моя жена приглашаем тебя посмотреть новую программу варьете.

Валера был радушным хозяином. Номер Олегу достался с прекрасным видом на Вышгород. Правда, из окна можно было наблюдать только горбатую спину улицы и плотную завесу деревьев, но Старый город угадывался, его услужливо дорисовывала память.

Помывшись с дороги и выпив кофе, Олег разделся, лег на кровать и немедленно заснул.

Разбудил его телефон. Наумов посмотрел на светящийся циферблат часов, стрелки показывали 21.10.

Валера сказал одно лишь слово:

– Спускайся.

Олег сполоснул лицо, причесался, оглядел себя в зеркало. Хорошо, что он надел синюю трикотажную рубашку, как знал, что придется ехать в командировку. А так все в полном порядке. Костюм красивый, даже галстук есть.

Олег посмотрел на свое отражение, и оно ему понравилось. Неплохо он сохранился для тридцати шести лет. Он поправил пиджак и пошел вниз.

До чего же все-таки громко играла музыка в варьете! Но это не мешало людям веселиться. Чопорные эстонцы в нарядных костюмах, их дамы в красивых платьях от души отплясывали под звуки электрогитар.

Сегодня было воскресенье, и люди пришли потанцевать, поговорить в музыкальные паузы, а главное – посмотреть программу. Они нарядно оделись, и именно эта некоторая чопорность, отсутствие надоевших джинсов и курток придавали происходящему особенную торжественность.

Валера занял лучшие места, почти у самой площадки, на которой начнется представление. Только Олег сел за стол, как музыка смолкла и погас свет. И сразу же вспыхнули разноцветные софиты, и знаменитая труппа варьете начала свою программу.

Программа была красивой. Именно красивой. Потому что танцевали симпатичные девушки, певцы исполняли славные песни, даже иллюзионист, роковой красавец в черном фраке, показывал смешные фокусы.

Хорошо было Наумову сидеть за этим столом, чувствовать тепло друзей, смотреть на красочный мир танца. Он даже девушку одну приметил. Высокую блондинку в темно-синем костюме. Славная была девушка и танцевала хорошо.

И на какое-то время Олег забыл о предшествующих трех днях. О бесконечной гонке, об утомительном копании в старых документах. Это был его вечер. Он стал подарком. Таким редким в его беспокойной работе и, как он понял сейчас, в неустроенной жизни. Впрочем, в последнем он был виноват сам. Но невозможно жить только работой, редкими, почти всегда одинокими посещениями МХАТа, эпизодическими вылазками в кино. В основном он жил книгами. Любил их, разыскивал по букинистическим, много и бессистемно читал. Он привык к своему одиночеству, которое стало отдыхом после наполненного событиями и людьми рабочего дня. Конечно, у него были увлечения и встречи, но носили они необязательный характер. Не удавалось Олегу встретить женщину, которая бы заполнила всю его жизнь. Стала бы для него единственно нужной.

А вечер таял. Как случайный снег в апреле. Заканчивалась программа, потом оркестр сыграл последний танец, начали гаснуть светильники.

Олег решил проводить друзей. Они прошли по спящему Вышгороду, спустились на площадь Победы. Наумов называл ее Сенной, кокетничая неким знанием старых названий.

У мрачного здания собора они простились. Валера с женой пошли на трамвайную остановку, а Олег постоял на площади. Посмотрел на цветной неон вывески гостиницы «Палас», на красивую огненную вязь букв кафе «Таллин». Площадь была пуста. Даже такси дремали на стоянке в ожидании пассажиров. Ночь была по-северному светловатая, с размытыми красками неба. Олег пересек площадь, поднялся по каменным ступенькам на холм, пошел по темной улице, взятой в окружение деревьями.

Голоса города смолкли, только шумели на ветру деревья, и Олегу на время показалось, что он уехал далеко в лес, на взморье. Тем более что приходил со стороны Ваана-Садома ветер, и пах он морем, свежестью, смолистыми боками рыбачьих баркасов.

Он сидел и курил. Бездумно и расслабленно. Впитывая в себя покой этой ночи и ветер с моря. В темноте послышались быстрые шаги, потом коротко и отчетливо вскрикнула женщина. Олег вскочил, словно в нем сработало автоматическое устройство. А оно и сработало. Профессия включала его немедленно.

Несколько быстрых шагов, и в темноте он различил светлое платье и женщину, сидящую на земле.

– Что случилось?

– А вы что, милиционер? – спросил веселый голос.

– Да.

– Вот это мило. Тогда помогите мне, я оступилась и, по-моему, сломала каблук.

Глаза, привыкшие к темноте, уже различали и светлое платье, и кофточку, накинутую на плечи, и лицо. Это была та самая девушка, блондинка из балета варьете. Олег протянул ей руку:

– Вставайте. Дойдем до лавочки, я постараюсь помочь вам.

– А в милиции учат ремонтировать обувь?

– Нас всему учат…

– Я вас знаю, – сказала она.

– Откуда? – искренне удивился Олег.

– Вы сидели в варьете с моими друзьями. Я еще подумала – в Таллине появился новый интересный мужчина.

Слава богу, что было темно, потому что Олег почувствовал, как покраснел от смущения.

– Вы работаете в Таллине?

– Нет, в Москве, я в командировке.

– Это здорово. Я тоже работаю в Москве, в ансамбле «Современный балет», приехала в Таллин в отпуск и, конечно, заработать немного. А как вас зовут?

– Олег.

– А меня Лена. Так как же? Я свято с детства верю в милицию.

– Что?

– Вы же мне туфлю обещали починить!

Олег взял в руки туфлю, чиркнул зажигалкой. Дело действительно было плевым. Надо только раза два ударить посильнее. Только чем? Конечно, можно было бы забить гвоздь рукояткой пистолета. Весьма эффектно. Олег даже мысленно представил себе эту картину и улыбнулся.

– Вы чего улыбаетесь?

– Так. – Олег смутился, словно она читала его мысли. – Думаю, где найти молоток или что-нибудь в этом роде.

– Здесь, наверное, валяется куча камней, – сказала Лена.

Она села на лавочку и вытянула ноги.

– Хотите сигарету? – спросил Олег.

– Возможно, это несовременно, но я не курю.

– Это просто прекрасно!

– Вот видите, мы уже нашли общий язык. Да вы не торопитесь, Олег, спать я не хочу, а ночь дивная. Тем более я под такой надежной охраной.

– Но я все-таки поищу.

Вспышка зажигалки была ослепительно коротка. Олег даже зажмурил глаза.

И снова теперь за его спиной послышались шаги. Правда, нетвердые.

Олег обернулся и увидел нечто огромно-черное, удлиненное сверху. Когда это нечто вышло из тени деревьев, то на экране размытой темноты неба обозначился цилиндр. Самый обыкновенный, который носили солидные люди в прошлом веке.

По дорожке парка шел трубочист. Обыкновенный таллинский трубочист. Ходячая достопримечательность города. Представитель сказочной, отмирающей профессии.

– Друг, – сказал Олег, – у вас наверняка есть молоток.

– Та, – с сильным акцентом ответил человек в цилиндре.

– Вы не дадите мне его на две минуты?

– Палом.

Он покопался в сумке, протянул Олегу молоток.

– Вы, Олег, волшебник, – сказала Лена, – посмотрите.

И он увидел то же небо, проглядывающее сквозь мрачноватую готику крепостных башен, силуэт трубочиста в цилиндре, шумящие над головой вековые дубы.

Ровно два удара понадобилось, чтобы каблук стал на место.

– Спасибо. – Олег вернул молоток.

– Пудте сторовы, молотые люти. – Трубочист приложил два пальца к острым краям цилиндра. – Я выпил немного пива. Пудте сторовы.

Он исчез в темноте.

– А вы не в милиции работаете, – уверенно сказала Лена. – Помните, у Стругацких есть Научно-исследовательский институт чародейства и волшебства? Вы работаете там.

Сначала они сидели на скамейке и говорили, потом шли по ночному городу, пустому и таинственному. Они свернули у «Паласа», прошли мимо кинотеатра и направились в сторону рынка. Это был район двухэтажных домов. Деревянных и милых. Они толпились в темноте, тесно прижавшись друг к другу, как люди, которым угрожает опасность.

Спроси Олега, о чем они говорили, пробродив почти до утра по улицам города, он, пожалуй, не вспомнит. Но разве можно воспроизвести разговор, смысл которого не слова, а то, что кроется за ними? Два человека обрели друг друга и мучительно отодвигали минуту непременной разлуки, словно запасаясь на время расставания уверенностью в будущей встрече.

Они простились у маленького дома, где Лена снимала комнату, договорившись встретиться в два часа у кафе «Таллин».

Кабинет у Валеры Данилевского был небольшой, но все-таки это был кабинет со всеми присущими ему аксессуарами: сейфом, телевизором, столом для совещаний, оперативной картой города, закрытой шторами, и, конечно, кофеваркой. Городское управление внутренних дел уже несколько лет жило в новом удобном доме, построенном специально для него.

– Ты что, не выспался? – внимательно посмотрел на Олега Данилевский.

– С чего ты взял?

– Я все же сварю кофе.

– Это, конечно, хорошо, но как с моим делом? Валера взглянул на часы и ответил:

– Через десять минут. Зазвенел телефон.

– Данилевский. Так… Интересно… Спасибо, я позвоню. – Валера положил трубку и хитро посмотрел на Наумова. – У нас, Олежечка, город маленький, все новости становятся известны стремительно.

– Ты о чем? – не понял Наумов.

– О твоих ночных прогулках с Леной Анохиной. Олег растерянно посмотрел на него.

– Не делай такого непонимающего лица. Нам все известно. Не буду мучить, звонила жена, о тебе наводили справки.

– То есть?

– Ну, не справки, а говорили, какой ты прекрасный. Учти, Леночка – барышня серьезная. Ей уже двадцать восемь. Танцует в ансамбле и заочно учится в ГИТИСе. Она тверда, и этот человек отведет тебя к алтарю. Да не красней ты, одобряю от души.

– Разрешите, Валерий Григорьевич? – В комнату вошел незнакомый Олегу сотрудник.

– Это ему. Знакомьтесь, наш гость из Москвы майор Наумов, а это старший лейтенант Леус.

– Товарищ майор, наш бывший сотрудник работает в отделе кадров горсовета ДОСААФ, он вызвал Александрова, и тот написал объяснительную. Действительно, он в интересующий вас день летал в Москву. Корешки билетов я приложил. Рейс 2107 отбывает из Таллина в 8.20.

– А когда убили Бурмина? – спросил Данилевский.

– Между шестью и семью.

– Мимо, – вздохнул Валера.

– А зачем он летал, известно? – спросил Наумов. Последняя зыбкая ниточка лопнула.

– Жена с ним развелась. Запрещает видеть дочь. Его мать возила дочку в аэропорт на свидание с отцом. Я говорил по телефону с матерью, подтверждает. Кроме того, в аэропорт его подвозил шофер Карл Гаспль, показания его у меня.

– Ну что ж, слава богу, что Александров оказался непричастным, – сказал Олег.

– Ты рад этому? – усмехнулся Данилевский.

– Да, – твердо ответил Олег.

– Что теперь?

– Хочу увидеть Александрова.

– Он будет на работе после шестнадцати, – доложил Леус.

– Ты пока иди поспи, – засмеялся Валера, – а в шестнадцать у тира встретимся.

– А где тир?

– Да у вокзала, помнишь, мы там стреляли?

– Ты можешь меня разбудить в тринадцать?

– Могу. Свидание? Наумов радостно кивнул.

Уже в дверях Олег спросил Леуса:

– Как себя ведет Александров?

– Хорошо. Заведует тиром. Неделю назад начал тренироваться, будет выступать за сборную города.

– Ничего за ним не замечали?

– В конце мая, а точнее, 29 мая избил в тире гражданина Захарко, прилетевшего из Москвы.

– Наказали?

– Нет. Пострадавший скрылся с места происшествия.

– Понятно. Как говорят наши клиенты, нет вещей – нет кражи. Валера, закажи мне билет на вечерний рейс.

– Быстро ты.

– Дела.

А потом были два часа, не связанные со службой. Они с Леной пили кофе и обедали в «Монди-баре». Сидели в душноватой темноте. Горели на столиках крохотные светильники. Шкуры на стенах ассоциировались с охотничьими забавами, неслышно сновал официант. И им казалось, что они плывут через время. Не было вчера, есть только сегодня, и должно быть завтра.

Потом Лена проводила его к тиру.

– Приедешь в аэропорт? – спросил Олег.

– Конечно. А ты?

Через три дня она возвращалась в Москву.

– А я там ждать буду.

– Ну иди.

– Пошел.

В тире слышались негромкие хлопки пневматического ружья. Стреляли Леус и Валера.

– А вот и наш друг, – сказал Данилевский, – знакомьтесь – Юрий Гаврилович.

Олег осмотрелся. Обычный тир, каких много. На стенах плакаты добровольного общества, мишени с облупленной краской, вытертый локтями прилавок. Только хозяин был здесь необычный. Высокий, лицо словно из камня вырублено, на кожаной куртке знак «Заслуженный мастер спорта».

– Я майор милиции Наумов. Юрий Гаврилович, зачем у вас был Захарко?

Александров повертел в руках духовое ружье, положил на прилавок.

– Мне скрывать нечего. – Говорил он как-то странно, словно зубов не разжимал. – Он пришел, издевался надо мной, предлагал всякие мерзости.

– Какие именно?

– Цех здесь какой-то организовать. Ну я и ударил. А что, он подал на меня в суд?

– Нет. Вы знали Бурмина?

– Нет. Фамилию где-то встречал. Кажется, в газете.

– Захарко ее вам не называл?

Александров посмотрел на Наумова, потом переложил ружье на край прилавка.

– Нет. Он вообще здесь разговаривал мало.

Олег поверил, принимая во внимание руку Александрова. Видимо, ладонь, сжатая в кулак, была ничуть не меньше боксерской перчатки.

– Значит, вы не согласились с предложениями Захарко?

– Вопрос чисто риторический. Последствия встречи являются ответом на него. Я вам так скажу, майор. Я где-то даже рад, что все так случилось. Прежний Александров остался в зале суда. А в Таллин приехал иной. Конечно, смешно говорить, но все происшедшее провело четкую грань. По ту сторону осталось все ненужное, наносное, а здесь я начинаю жить по новой. Только дочку жалко.

Олег не успел ответить, в тир вошел человек лет шестидесяти, седой, поджарый, с сухим, аскетическим лицом.

– Добрый день, – вежливо поздоровался он и положил на стойку два рубля.

Александров отсчитал пули.

Человек раскрыл портфель, вынул пневматический пистолет из тех, что когда-то давно продавались в спортивных магазинах. Зарядил. Стрелял он не целясь. Просто быстро вскидывал руку и нажимал на спуск. Тукали выстрелы, с жестяным звоном падали мишени. Потом он сбил шарик, пляшущий в струе воды, потом разбил висящие спички.

Олег с интересом смотрел на этого человека. Как только он поднял оружие, лицо его помолодело, а глаза стали острыми, как кинжал, но вместе с тем в них жило странное ощущение отрешенности от сегодняшнего дня. Словно они видели что-то доступное только им. Странное лицо было у этого человека, очень странное.

Наумов повернулся к Данилевскому, ему хотелось высказать восхищение умением стрелка, и увидел, как у Валеры сжались губы, глаза словно для стрельбы прищурились, резко обозначились скулы.

– А вы все стреляете, гражданин Хинт? – резко сказал он.

– Да, гражданин милиционер. Тем более что я как член стрелкового общества имею право хранить дома пневматический пистолет.

– Я знаю. Не надоело стрелять-то?

– Нет.

– Вам уже за шестьдесят, а вы все тренируетесь.

– У меня был большой перерыв.

– Может быть, вы считаете, что суд был не прав?

– Во-первых, не суд, а трибунал. Во-вторых, я с вами не намерен обсуждать это.

– Я уж обещаю, что вам до смерти придется стрелять только в этом тире.

– Жизнь покажет. – Хинт вежливо поклонился и вышел.

– Гад, – зло посмотрел ему вслед Данилевский.

– Кто это? – удивленно спросил Наумов. Ему давно не приходилось слушать такой злой, недобрый разговор.

– Юулло Хинт. Бывший «лесной брат». Отсидел свой четвертак, вернулся и тренируется.

– Националист?

– Да, бывший. Лесной бандит. К нему закон почему-то был весьма гуманным.

– А ты отсиди двадцать пять лет.

– По мне, они вообще жить не должны.

– Но это, Валера, не нам решать.

– А зря. Кстати, рейс твой через час.

Известие это ошеломило Наумова. Он же договорился с Леной.

– Не бледней. Она ждет у тира. Все условлено заранее. – Лицо Данилевского опять стало добрым и веселым. – Пошли, – сказал он.

Валера довез их в аэропорт и уехал, сказав на прощание:

– Тебя встретит Сытин.

Они остались вдвоем. Таяло время. Вот и посадку объявили. Лена поцеловала его и сказала:

– Жди.

И Олег пошел к самолету. Потом, уже в воздухе, он вспоминал ее слова:

«Я не знаю, как это случилось, но я не мыслю больше своей жизни без тебя».

Вспоминая ее слова, лицо, губы, Наумов все же чувствовал, что нечто злое и тревожное мешает ему, накатывается, заслоняя воспоминания о Лене. И опять он вспомнил лицо Хинта, и его твердую руку с пистолетом, и падающие мишени.

Да, так стрелять может только человек жестокий и хладнокровный. Человек, привыкший убивать.

И странная догадка начала зреть в нем. На даче он не нашел ни одного листочка, связанного с работой Бурмина о войне. И в повести не было конца, то есть главного. Он не знал и не видел войны. Он читал о ней, слушал рассказы людей воевавших, смотрел фильмы. Но она все равно постоянно была с ним. Потому что он отчетливо понимал, как беспощадно в памяти ломается время. А он жил в стране, где память о войне не просто история, она пронизана болью многих. А следовательно, и его болью. И, думая об этом, он вспоминал лицо единственного врага, которого видел близко. Хинт живет в Эстонии. Но, может быть, в Москве есть свой Хинт, пока не разоблаченный и боящийся людского суда. Суда памяти. Теперь Олег был точно уверен, что Бурмин, с его железной хваткой, с его блестящим умом и талантом, вышел именно на такого человека. Отсюда и точный, хладнокровный выстрел. И профессиональное наблюдение за домом. Четкое знание распорядка и привычек жертвы.

Значит, он пока шел по ложному следу. Давая врагу собраться, подготовиться, уничтожить улики и свидетелей. Олег даже застонал от этих черных мыслей.

– Что? Зубы? – заинтересованно спросил сосед.

– Нет, приснилось что-то.

– Бывает.

Но ничего, он пока потерял только пять дней. Только пять или уже пять. Это покажет время.

Полный еще не сформировавшихся догадок и путаных версий, он спустился по трапу, автоматически пожал руку Лене, кивнул шоферу. Сел в машину и сразу же поднял телефонную трубку, набрал номер Горелова.

– Виктор, это Олег.

– Привет, старина. Ты уезжал, мне сказали. Есть новости?

– Виктор, дома в Москве у Бурмина хранились бумаги?

– Наверняка. А что случилось?

– Жди моего звонка.

Олег достал записную книжку, набрал номер Аллы. Телефон долго не отвечал, потом послышалось:

– Алло?

– Добрый день, это майор Наумов. – Олег старался по возможности обращаться к ней безлично.

– Слушаю. – Голос женщины был недоволен, в нем проскальзывали нервные нотки.

– У вас дома были какие-либо бумаги покойного мужа?

– Да. Но сразу после моего приезда мне позвонили из Союза писателей, и я их отдала.

– Кому?

– Не знаю. Сергей вынес их на лестницу, а кто-то взял.

Ну до чего же равнодушная ко всему, кроме собственного благополучия, баба! Прямо ископаемое какое-то.

– Как представился этот человек?

– Из комиссии по наследству.

– Сергей Митрофанович видел его?

– А вы у него спросите.

Через несколько минут в трубке послышалось короткое:

– Да.

– Это майор Наумов.

– Я понял. Дело в том, что тогда я был не одет, приоткрыл дверь, выставил на площадку сумки с бумагами. Правда, хотел в глазок посмотреть, кто возьмет. Любопытство, знаете ли. А он глазок ладонью закрыл.

– Все? В какое время приезжал этот человек?

– Да где-то около трех.

– Спасибо.

И снова он набрал номер Горелова.

– Виктор, как мне найти людей из комиссии по литнаследству Бурмина?

– Комиссии еще нет. Но в секретариате сказали, что председателем буду я.

Олег пересказал Горелову разговор с Аллой.

– Этого не может быть!

– Точно?

– Точно.

– Спускайся к подъезду, я сейчас буду.

– В чем дело, товарищ майор, ну скажите же мне, – взмолился Леня Сытин.

– Ты сейчас поедешь к вдове Бурмина, облазишь весь район. Выяснишь, кто видел человека с двумя сумками выходящим из подъезда около пятнадцати часов.

– Одному трудно.

– Я позвоню Никитину, тебе дадут людей.

Горелов встретил его под аркой. Он посмотрел на взволнованное лицо Олега и спросил:

– Что случилось-то?

– Виктор, ты знаешь, куда ездил Игорь в последнее время?

– Ты имеешь в виду его статьи?

– Нет, работу над повестью.

Горелов с интересом посмотрел на Олега.

– В Гродно, Петропавловск.

– На Камчатке?

– Нет, североказахстанский.

– Зачем?

– Он не говорил. Игорь прислал мне короткое письмо…

– Где оно?

– Дома. Принести?

– Да.

– А подняться ты не хочешь?

– Не знаю.

– Ты чего, Олег, бледный какой-то, трясешься? Пошли. И снова Наумов сидел в той же гостиной, смотрел на картины и не видел их.

– Вот письмо, – вошел Горелов. – Оно очень короткое.

Олег взял конверт. Почтовый штемпель Петропавловска.

«Витя, дружище! Решил черкнуть тебе пару слов. Работу над повестью, считай, закончил. Правда, переписать ее, видимо, придется полностью.

Вернее, написать второй слой. Само расследование. Мне ужасно думать, что есть люди, чья подлость безгранична, а духовное падение страшно. Особенно страшно, что они живут среди нас. Вот написал тебе немного о работе, теперь о твоей новой книге…»

Дальше шел разбор последней книги Горелова.

– Мы, когда еще начали писать, договорились, – сказал он, – что каждую статью и книгу будем разбирать. Вот так много лет и переписываемся.

И вдруг странная по простоте догадка пришла в голову Наумову. Как же раньше-то он не догадался?

– Виктор, а кто печатал Игорю?

– Вера Федоровна, чудная машинистка.

– Мне ее надо срочно увидеть.

– Сейчас позвоню, – с некоторым недоумением сказал Горелов. И, набирая номер, он искоса поглядывал на Олега, словно стараясь убедиться, что с ним все в порядке.

Сколько секунд набирается семизначный телефонный номер? Шесть, семь, десять. А они Наумову показались вечностью, потому что стояло перед глазами лицо Хинта. Его глаза, живущие в прошлом. Наумов не знал, кто его враг, и он пытался отогнать от себя это навязчивое воспоминание. Не Хинт же убил Бурмина. Но именно этот человек, которого Олег всего полчаса видел в таллинском тире, олицетворял собой врага. И прошлое, знакомое по книгам, стало уже живой реальностью. Многое для него стало понятнее и острее.

И в этот день он, родившийся в послевоенные годы, понял, что война не кусок истории, а реально существующая угроза. И принимает она разные обличья и формы, эта угроза. Заново за эти несколько часов многое понял Олег Наумов. И снова он стал пограничником. Только не было на его границе контрольно-следовой полосы, а проходила она через сердца людей, которых он обязан был охранять.

– Вера Федоровна! – сказал Горелов. – Добрый вечер. Да… Я… Привез вам эту мазилку белую… Да что вы… Вера Федоровна, с вами мой друг поговорить хочет… Нет, ему печатать не надо. Он майор милиции и занимается поисками убийцы Игоря… Да… Да… Нет, немедленно… Спасибо… Спасибо… Мы скоро будем.

Горелов положил трубку, внимательно посмотрел на Олега. Что-то уж больно изменился этот весьма симпатичный ему парень.

– Слушай, – ахнул Горелов, – ты влюбился.

– А разве видно? – смущенно спросил Олег.

– И еще как.

– Вот что значит инженер человеческих душ.

– Это ты хватил. Инженеры Горький, Шолохов, Леонов, а я так, сантехник. Но тем не менее кто она?

– Я тебе потом расскажу, ладно?

– Ладно. Поехали.

Когда они садились в машину Горелова, Олег вдруг остановился.

– Ты чего? – спросил Горелов.

– Давай заедем на минутку в управление.

– Очень нужно?

– Очень.

Олег поднимался по ступенькам коридора, больше всего боясь, что его кто-нибудь задержит. И точно. В глубине коридора он увидел заместителя начальника главка, он шел в его сторону.

Муторно стало на душе у Наумова. Он уже представил себе предстоящий разговор, который ничего приятного ему не сулил.

Но генерал прошел мимо, глядя прямо перед собой, не замечая никого. Впрочем, так он ходил всегда, но сегодня что-то не то было в его походке. Какая-то неуверенность, несвойственная ему раньше. Он прошел мимо Наумова, не повернув головы в его сторону. Но Олег, не зная, что видит этого человека в коридорах управления последний раз, подумал, что ему здорово повезло.

Он открыл комнату. Все сияло необыкновенной чистотой. Даже старый бронзовый чернильный прибор, переходящий из поколения в поколение, сиял отдраенной медью.

Наумов сразу почувствовал твердую руку Бориса Прохорова. Когда-то, до МГУ, он окончил мореходное училище, с тех пор у него на всю жизнь укоренилась привычка к флотскому порядку.

Олег открыл сейф, вынул папку с рукописью Бурмина. Взял из нее свои заметки, начал запирать сейф и замер. За его спиной внезапно забили часы. Тонко и радостно. Комнату наполнил серебристый звон, напоминающий какую-то музыкальную фразу. Это действительно было чудом. Ожили напольные часы, исполненные в виде замковой башни. Ни один из старожилов уголовного розыска не помнил, когда это чудо работало. Часы, как и чернильный прибор, были также наследством героического прошлого. Действительно дивные дела творились во время его отсутствия, подумал Наумов. И у него сразу же улучшилось настроение.

Это заметил и Горелов, когда Олег садился в машину.

– Ты некий милицейский Антей, тебе нельзя отрываться от родной почвы.

Наумов весело подмигнул ему, положил папку на заднее сиденье.

– Рукопись Игоря? – Голос Горелова стал серьезным.

– Да.

– Дашь посмотреть?

– Чуть позже.

Машина выбралась на улицу Герцена, у магазина «Фрукты» Виктор лихо развернулся, и они очутились на бульварах. Промелькнул похожий на генерала в шинели, наброшенной на плечи, жизнеутверждающий Гоголь.

– Ты андреевский памятник видел? – спросил Горелов.

– Не только видел, но и люблю его очень.

– Как точно скульптор передал духовный мир Гоголя. Я, когда иду гулять, обязательно захожу во дворик и смотрю на него, и у меня на душе спокойно становится, работать сразу хочется. Хорошо, что еще Пушкина не заменили.

– Мне нынешний Гоголь напоминает генерала.

– Еще бы, его же автор тем и прославился, что ваял бесконечные портреты военных. А там главное – ордена не перепутать.

Машина свернула на Метростроевскую и остановилась у большого старого здания.

– Приехали. – Горелов выключил зажигание. – Чудная женщина Вера Федоровна. Труженица. Она на своей машинке институт дочке выстукала, замуж ее выдала, теперь внука тянет.

У Веры Федоровны была какая-то странная квартира. Громадная прихожая, огромный коридор и две маленькие комнаты. И сама она, высокая, сухая, гладко причесанная, с папиросой во рту, была из далекого вчера. Ей только пенсне не хватало. Хозяйка пригласила их в комнату. На столе стояла пишущая машинка, огромное сооружение двадцатых годов.

Вера Федоровна поймала изумленный взгляд Наумова.

– Привыкла я к этому чудовищу. Конечно, грохот сильный, но работает прекрасно.

Все стены комнаты были увешаны фотографиями писателей с теплыми надписями. Олег узнал многих. На некоторых рамках черные ленты. На портрете Бурмина ее не было.

– Никак не могу поверить, что Игоря нет. – Вера Федоровна внимательно посмотрела на фотографию. Потом она села, зажгла новую папиросу, затянулась глубоко. – Я вас видела на похоронах, но не подумала, что вы из милиции.

– Почему?

– Не похожи. Чем я вам могу помочь? Олег положил на стол папку.

– Вера Федоровна, вам знакома эта рукопись? Женщина подвинула папку, раскрыла, взглянула мельком.

– Еще бы, – она выпустила плотный клуб дыма, – это повесть «Место встречи Гродно», я печатала ее.

– Посмотрите, пожалуйста, чего не хватает?

Вера Федоровна начала перелистывать страницы. В комнате повисло молчание, только шелестели листы. И Наумов ощутил тягучую замедленность времени.

Тикали часы, шумела за окном Метростроевская, шелестели страницы. Наконец Вера Федоровна закрыла папку.

– Здесь нет последней главы.

– Вы печатали ее?

– Конечно.

– Припомните, пожалуйста, что в ней было. Вера Федоровна задумалась.

– Знаете, – сказала она, словно извиняясь возраста, – работа постоянно новая. Трудно вспомнить точно. Но одно могу сказать твердо. Игорь пришел ко мне очень возбужденный, принес то, что напечатал сам. Сказал: знаете, мол, Вера Федоровна, по-моему, я сделал главное дело своей жизни, нашел негодяя, предавшего разведчиков. Я очень удивилась. Игорь ничего не сказал. Он забрал у меня уже готовый конец повести, страниц сто. Дал пятнадцать страниц и сказал, что быстро напишет остальное.

– Вера Федоровна, вспомните, ради бога, что было в этих пятнадцати страницах. – Олег даже вскочил от волнения. – От этого зависит очень многое.

– Что было… Он приехал в Гродно, с каким-то стариком разговаривал… Нет, не припомню… Если бы знала… Впрочем…

Вера Федоровна встала, вышла в другую комнату. Вернулась очень быстро. Положила на стол вытертую кожаную папку.

– У меня глупая привычка, я откладываю бракованные страницы. Знаете, лента изнашивается, отпечаток нечеткий.

Она копалась в папке. И снова потянулись минуты, похожие на вечность.

– Вот, – она протянула Наумову лист бумаги, – это из повести.

Наумов взял. На листе был напечатан всего один азбац. Буквы были словно смазаны:

«…и я опять посмотрел в окно. Вернее, какое это окно. Комната его – громадный круглый фонарь под самой крышей. Видимо, здесь когда-то находился зимний сад. И мне даже почувствовался неуловимо-нежный запах цветов. Какой отсюда был когда-то обзор! Сейчас, правда, с двух сторон его прикрыли новые десятиэтажные дома, но все же я вижу зелень деревьев, сквозь них кусок улицы и угол дома, на котором горит буква «М», начало неоновой рекламы. Сейчас он войдет. И многое станет ясным. То есть практически все.

Неужели в этой комнате-фонаре я найду ответ?»

Дальше строчки обрывались.

– Этот дом в Гродно? – спросил Наумов, не веря в удачу.

– Конечно, это я помню четко. Хотите чаю или кофе? – Вера Федоровна встала.

– Нет, спасибо, мне пора. Горелов тоже отказался.

Когда они подошли к машине, был десятый час.

Впервые Леня Сытин руководил группой. Ему дали в помощь двух оперативников, и они поехали на улицу Чаплыгина. Было решено опросить всех жильцов соседнего дома, чьи окна выходили на подъезд, в котором находилась квартира Бурмина, и всех его соседей.

Но сначала Леня зашел в квартиру. Алла открыла дверь, на лице ее было выражение полного смирения с неизбежным злом, которое, по ее разумению, представляли работники милиции.

– Теперь вы? – спросила она. – Но я уже говорила вашему майору, что не видела этого человека.

– А голос его запомнили?

– Мне только и дел, что голоса запоминать. Голос как голос. Мужской.

Они стояли в прихожей, Алла даже не предложила Сытину пройти в комнату.

– Опишите сумки, в которые были сложены бумаги. И тут Леня, имевший уже кое-какой опыт в общении со свидетелями, был просто поражен точностью описания и обилием деталей.

Сумки оказались крупными, одна из синего материала болонья, с красными витыми ручками, с буквами «ОН». Правая сторона сумки была чуть надорвана, и из нее торчали бумаги. Вторая сумка темно-коричневая, простеганная, из кожзаменителя финского производства. Одна из ручек лопнула и скреплена белым проводом.

Когда Леня пошел к двери, Алла спросила:

– Это все или можно ожидать нового визита?

– Ждите, – зло ответил Сытин, – нам понравилось ваше гостеприимство.

И началось. Дверь. Звонок. «Здравствуйте, я из милиции. Спасибо. Извините». И снова дверь…

Он обошел все квартиры, везде получал однозначный ответ:

– Нет. Не видели.

Когда он вышел на улицу, из окна третьего этажа его позвал женский голос:

– Товарищ из милиции!

Он поднял голову. Женщина махала ему рукой. Леня поднялся на третий этаж, толкнул открытую дверь. В коридоре стоял молодой мужчина с заспанным лицом, но в форме прапорщика. Судя по кантам, служил он во внутренних войсках.

– Документ позвольте. Леня раскрыл удостоверение.

– Моя фамилия Аникеев, служу в пожарном подразделении. Мама меня не хотела будить, отдыхаю после дежурства. Я видел человека с сумками.

– Товарищ Аникеев, вы можете описать его?

– Конечно. Он спускался по лестнице, а я у лифта стоял. Я еще удивился, в нашем доме спускался и всегда поднимался без лифта только Игорь Александрович Бурмин. Он мне говорил, что это необходимо при сидячей работе.

Леня не перебивал собеседника. Когда-то Наумов объяснил ему методы общения со свидетелем.

– Пусть выговорится, – говорил майор, – пусть говорит много и долго. Только умей слушать. Ищи в каждом слове, в каждой фразе нужное тебе.

И Леня слушал. Молча, внимательно, заинтересованно.

– А человека я этого видел. Удивился, что он с двумя сумками пешком идет. Тем более что кто-то вниз отправил пустой лифт. Я входил в кабину, а он еще спускался, точно рост определить не могу, смотрел на него снизу. Кепка светлая, пижонская, маленькая, на лоб надвинута, очки темные в пол-лица, усики.

– Во что он был одет?

– Брюки песочные, желтые ботинки, пиджак чуть темнее брюк, гладкий темно-коричневый галстук. А на руках, что меня и поразило, перчатки автомобильные в дырочку.

– Товарищ Аникеев, – Леня написал телефон, – позвоните мне завтра, с вашим начальством мы согласуем.

– На фотороботе работать? – догадался прапорщик внутренних войск.

– Да. Спасибо.

Леня спустился вниз. Оба оперативника стояли у машины.

– Как у вас, ребята?

– Есть один свидетель, – ответил Петя Грунин. – Он видел человека в чем-то светлом, в темных очках, нес сумки.

– Куда делся?

– В проходной двор вошел. Я маршрут отработал. Глухо.

– Свидетеля пригласил в управление?

А дома Олега Наумова ждали. Он понял это, когда, попрощавшись с Виктором, вышел из машины и увидел свет в окнах квартиры. Давно этого не было. И стало ему тепло и радостно.

Ах, как его встретил Кузя! Он прыгал, повизгивал, а палочка-хвостик крутился, словно пропеллер.

Борис Прохоров стоял и улыбался радостно, добро. Нет, хорошо, конечно, когда тебя ждут.

Борис приготовил ужин. И, только посмотрев на стол, Олег понял, как проголодался. Чего только не было на этом столе. Помидоры, нарезанные пополам и усыпанные луком, баночная ветчина, розовая, со слезой, картошка печеная, еще теплая, желтый брусок масла, зеленые в пупырышках огурцы, красная редиска.

Они сели за стол, и Олег начал есть и остановился, только нанеся значительный урон этому необыкновенному гастрономическому счастью.

Потом они пили крепкий, ароматный чай. Даже пирожные Прохоров купил. Не забыл ничего.

А потом они закурили.

– Конечно, глядя на ночь о делах не говорят, – Борис ткнул сигарету в пепельницу, – но, если хочешь, послушай одну любопытную запись.

Прохоров достал кассету.

– Что это, Боря?

– Моя беседа с гражданином Плужниковым – Захарко. Прохоров вставил кассету в магнитофон, нажал клавишу. Комнату наполнил резкий злой голос.

«Нет… Вы мне это не примеряйте. Ишь ты, хотите убийство повесить или соучастие… У меня своей головной боли хватает… Да, я пытался дать ему деньги… Много… Тридцать тысяч… Послал он меня… Ну, я думаю, раз ты такой бескорыстный, то я тебя на другом поймаю. В Сухуми ему ребята сунули в чемодан деньги. А он битый оказался. Он чемодан-то опечатывал. Своим методом. Чуть клея и нитка.

Эти идиоты не заметили. А Бурмин усек и в милицию… Потом мы его с Низичем в «Софии» застукали, наняли ханыг, проучить. А он крепкий мужик был. Не вышло… Да что вы мне говорите, знал я, что он под меня копает… Как откуда?.. От его жены… Мы с ней в одной компании крутились… В какой?.. В хорошей, веселой, денежной… Я по-другому с ним рассчитался. Его Аллочку с Сережей Прониным свел. Вот тут он закрутился… Все дела забросил… Переживал… Что же, я не злопамятный… Рассчитался с ним… А убивать!.. Не мой это жанр… Я его иначе убил бы…

Он за мной, а я за ним. Ничего, нашел бы на чем взять… В таком деле мужику баба нужна красивая и добрая. Я ему такую бы и подставил… Но не судьба. Кто-то его грохнул… Не судьба…»

Прохоров нажал кнопку. Магнитофон замолк. А в ушах Олега еще звучал злой голос Плужникова. Казалось, что он доносится с улицы из открытого окна.

– Сволочь. – Олег, не сдержавшись, выругался.

– Да, редкий негодяй, – согласился Борис.

– Ты даже не можешь представить, что он сделал. За это нет статьи, но он не только разрушил личную жизнь Бурмина, не только лишил его покоя, он не дал ему довести до конца важное дело. Возможно, если бы Бурмин успел закончить последнюю работу, он бы остался жить.

– Не понял? – удивился Борис.

– Боря, это выстрел из прошлого.

– Ты что несешь?

– Да, это выстрел из сорок третьего.

– Не верю. Это слишком напоминает литературу.

– Не забывай, что литература пишется с жизни. Знаешь, я прочел у Стендаля: роман – это зеркало, лежащее у дороги.

– Олег, я очень ценю тебя как оперативника, но мне кажется, ты слишком ударился в филологию.

– Нет, Боря, – устало ответил Наумов, – к сожалению, это факт. К сожалению.

– Тогда рассказывай.

– Можно одно лирическое отступление?

– Можно.

И Олег рассказал о Хинте, о его глазах и лице, о пистолете в его руке, о падающих мишенях.

Борис слушал не перебивая, курил сигарету. Олег говорил, стараясь, чтобы исчезло ироническое недоверие Прохорова. Но чем больше, чем убедительнее, как ему казалось, строил он свой рассказ, тем меньше, а Олег это видел, вызывал он доверие Прохорова.

– Подожди, Олег. Чтение рукописи Бурмина несколько изменило твое отношение к делу. – Борис встал, зашагал по комнате. – Пойми, – продолжал он, – то, что ты рассказал мне сейчас, предмет литературы, а мы работаем в уголовном розыске. Давай факты.

– Черт с тобой, сухарь, получай факты. Первое: некто убивает Бурмина из пистолета «намбу» с глушителем. Пистолет выпущен в период с 1968 по 1985 год.

– Не на все запросы получены ответы, – сказал как обрубил Прохоров. – Потом, ты же знаешь, это оружие может быть сборным. Ствол от «намбу», а остальное самоделка.

– Возможно. – Олег начал злиться. – Возможно. Второе. Преступник не взял ценностей, а копался в архиве. Более того, исчезли материалы, связанные с войной, а конкретно – с последней повестью о загадочной гибели разведгруппы.

– Ты что же думаешь, этим не занимались после освобождения Гродно?

– Конечно, занимались. Но была война. В тылу вражеская агентура, бандитизм. Возможно, не хватило времени.

– Ты ставишь под сомнение первоначальное следствие?

– Нет, я просто не знаком с ним. Но я знаю другое. Некто убил, забрал документы, потом позвонил вдове Бурмина и забрал бумаги, хранящиеся на квартире.

– Я этого не знал.

– Что с тобой случилось, Боря? Ты же был прекрасным работником. А теперь ты четко выполняешь порученное тебе задание, и все. Само дело, весь его объем тебя не интересуют. Боря, очнись. Нельзя же всю жизнь жить обидой. Нянчить ее в себе. Милый Боря, память – удивительное устройство, она стирает все, что хочет забыть. Помни это.

Прохоров молча взял сигарету, закурил.

– Слушай меня дальше, Боря. Сегодня я нашел у машинистки вот этот кусок рукописи. Читай.

Олег протянул Прохорову отрывок. Борис читал долго, медленно. Заканчивал и вновь перечитывал.

– Ты кого-нибудь конкретно подозреваешь?

– Пока нет. Поездка в Гродно должна все решить. Борис сел к столу и сказал задумчиво:

– Видишь, и мы прикоснулись к настоящей войне. Однажды я был под Белгородом в колонии для несовершеннолетних, там, в маленьком городе, чекисты через много лет нашли карателя. Я видел его. Такой тихий, благостный старичок. А мне казалось, что у него руки в крови. Как низко может упасть человек. Помнишь книгу «Бездна»?

– Помню.

– Я сначала, откровенно скажу, не понял, почему писатель так ее назвал. А посмотрел на этого гада, и до меня дошел смысл заголовка. Бездна бездонна. Поэтому падение бесконечно.

– Боря, если мы поднимем это дело, то я, как и Бурмин, смогу сказать, что сделал главное в жизни.

– Почему только ты? А я, Леня Сытин?

– Извини, я не точен в формулировке.

– Олег, возьми меня в Гродно. Я очень тебя прошу. Во-первых, я помогу тебе, а во-вторых, мне это нужно. Просто необходимо.

Наумов внимательно посмотрел на Бориса и понял, что ему действительно необходимо лететь в Гродно. Возможно, эта поездка позволит ему сбросить скорлупу обиды.

– Ой, Боря, нелегко это будет, но я старика уломаю.

– Кого ты имеешь в виду? – хитро усмехнулся Прохоров.

– Никитина.

– Я говорю не о человеке, а о должности.

– Ты совсем чокнулся за эти дни. Начальника уголовного розыска.

– Вот что значит отрываться от родного коллектива. Нет больше начальника Управления уголовного розыска полковника Никитина. Есть заместитель начальника главка полковник Никитин.

– А генерал…

Прохоров не дал договорить:

– Его сняли.

И тогда Олег опять вспомнил встречу с генералом в коридоре управления.

– А ты, Боря, обижаешься. Видишь, все встало на место.

Зазвонил телефон. Олег поднял трубку:

– Да.

– Это я, товарищ майор, – услышал он голос Сытина.

– Ты где?

– Рядом с вашим домом.

– Поднимайся.

Видимо, Леня звонил из автомата на углу улицы Остужева. Появился он через пять минут. Кузя бросился к дверям и затявкал.

– Я же говорил вам, Олег Сергеевич, возьмите собачку. Не жалеете?

– Нет, Леня. Проходи.

Леня вошел в комнату, увидел стол и спросил смущенно:

– Можно?

– Давай.

Когда Прохоров налил ему чай, Сытин, облегченно вздохнув, сказал:

– Нашли мы свидетелей, которые этого человека видели.

– Что говорят?

– Приметы те же. Кепка, очки в пол-лица, усики.

– Завтра вызывай эту женщину…

– Которая молоко разносит?

– Да, и двоих с улицы Чаплыгина. Попробуйте сделать фоторобот.

– А вы?

– Я, наверное, улечу в Гродно. Рапорт готов?

– Будет утром.

– Смотри, мне он нужен, чтобы к приходу руководства написать все по делу.

Леня ушел. Борис Прохоров вывел Кузю на вечернюю прогулку. Олег остался один. Привычные вещи окружали его, из окна он видел гаснущие глаза окон. Город уходил в ночь. Она плыла по улицам, раскачивая тени, недовольно отступая от света фонарей. Несколько часов ночь будет хозяйкой в Москве. Кофе и крепкий чай на некоторое время обманули усталость. И Олегу не хотелось спать. Он вспомнил пожилого человека, гуляющего ночью по скверу, стараясь обмануть бессонницу. Неужели и он когда-нибудь станет таким? Но молодая сила гнала мысли о старости. Жизнь еще казалась бесконечно длинной. Не обмануло же его ожидание счастья. Пришло оно, кстати, тоже ночью. И он опять увидел деревянные дома окраинной улочки Таллина, представил лицо Лены. Через три дня она будет с ним. И жизнь станет наполненной теплом и счастьем.

Олег не стал ждать Бориса. Все-таки усталость, несмотря ни на что, взяла свое.

Плыла над городом ночь. И ни он, ни Прохоров, ни Леня Сытин еще не понимали, что нынешний день сместил временные пласты. Перемешал их, словно карты. И к порогу их дома придвинулась история. Обнаженный кусок войны.

Вступив в поединок с прошлым, они встали в один ряд с теми, кто дрался и умирал в ту войну. И мир, пришедший сорок лет назад, теперь охраняли те, кто родился в пятидесятых. Напрасно кое-кто пытается провести искусственную линию, разделяющую поколения. Все правильно, молодые живут иначе, по-своему каждое поколение осмысливает жизнь. Но есть главное, в чем схожи все люди, живущие в этом ночном городе, – чувство своего долга перед настоящим и будущим. А оно немыслимо без опыта прошлого.

Спал Олег Наумов, спали его друзья, еще не зная, что они встали в ряды солдат войны, потому что завершали то, что начали их отцы. Теперь они носили оружие, защищая и молодых, и старых.

Рапорт Олег написал ровно к девяти. Потом переоделся в милицейскую форму. Ему, как, впрочем, и большинству мужчин, она была к лицу. Вообще Олег считал, что именно эта одежда, как никакая другая, подчеркивает служебный рост человека. На его кителе пять колодок. Пять медалей: «За отличие в охране Государственной границы», «За отличную службу по охране общественного порядка», «За отвагу на пожаре», «50 лет советской милиции», «За безупречную службу» 3-й степени – были словно вехами его биографии и жизни. Первая медаль на красно-зеленой ленте получена еще на действительной службе, остальные за работу в милиции.

И знак «Отличник милиции», привинченный с правой стороны, рядом с институтским. Не простой белый, а желтый. Или, как его называют в милиции, – золотой. Им награждаются только за особые заслуги приказом министра внутренних дел.

Подтянуто-парадный поднялся Олег в приемную руководства. За столом секретаря сидела все та же Нина. Она посмотрела на Олега заинтересованно.

Молодые женщины всегда смотрят так на холостых мужчин.

– Хорошо, что пришли. Владимир Петрович еще вчера просил вас найти.

– А чего меня искать? Я всегда с вами.

Нина нажала на кнопку селектора:

– Владимир Петрович, Наумов в приемной. Искаженный динамиком голос Никитина был начальственно строг:

– Пусть войдет.

И Олег вошел. Ему приходилось бывать в этом кабинете и раньше. Не первый раз заходил он сюда. Наумов помнил, как здесь сидел человек, писавший… песни. По сей день поют его песни. А вот о работе в милиции воспоминания стерлись. В уголовном розыске, как и во всякой службе, связанной с постоянным риском, живут свои предания. Изустно, от поколения к поколению оперативников передаются легенды о начальнике МУРа комиссаре Парфентьеве, о его преемнике Волкове, о таких сыщиках, как Тыльнер и Осипов, о полковнике Скорине… Много людей оставили память в истории уголовного розыска. Но были и такие, которые просто служили. Честно, преданно.

Никитин пока не очень уверенно чувствовал себя в этом громадном кабинете. В углу на столе была сложена куча книг, вымпелов и каких-то коробок и моделей, сувениров, полученных его предшественником.

Есть такой милый обычай – дарить на официальных встречах сувениры. Так появляются в кабинетах никелированные шахтерские лампы, специально исполненные каски строителей, пухлые цветные альбомы с видами городов и заводов. Эти ненужные вещи выливаются в большую копейку, а потом человек, получивший трехкилограммовую никелированную шестерню из дорогого металла, не знает, куда ее деть. Выкинуть жалко, подарок, тем более с гравировкой, с именем, фамилией, должностью. Так и стоят эти знаки гостеприимства за стеклами шкафов в кабинетах.

Один только сувенир всегда стоял в кабинете полковника Никитина.

Модель САУ-76, самоходно-артиллерийской установки, на которой младший лейтенант Никитин начал в сорок четвертом войну и закончил ее в сорок пятом. В Берлине после Победы сделал ему на память умелец точную копию самоходки, и увез ее домой Никитин вместе с подарком от командования – перламутровым аккордеоном.

Наумов очень удивился однажды, когда они с полковником раскрывали запутанное дело и ночевали в деревенском клубе, услышав, как его суровый шеф мастерски играет на аккордеоне. Инструмент стоял на столе в комнате, отведенной им для ночлега. Никитин взял его и заиграл мелодии, знакомые по радио и телепередачам. Но в его интерпретации они звучали душевнее и мягче.

– Товарищ полковник, майор Наумов…

– Вижу, – сказал Никитин, – вижу, что майор, и знаю, что Наумов. Садись. Строевой смотр в октябре, побереги силы для него. Докладывай.

Олег положил на стол рапорт. Никитин взял бумагу, начал читать. Он не пользовался очками. Гордился этим, считая признаком молодости. Он читал долго и внимательно. Некоторые места просматривал заново и подчеркивал красным карандашом. Потом он положил рапорт, достал сигарету, закурил.

– Уверен? – спросил полковник.

– Да.

– Тогда пошли к руководству.

Никитин поднял трубку одного из телефонов. Подождал ответа и по-военному четко доложил:

– Товарищ генерал, по вновь открывшимся обстоятельствам в деле убийства Бурмина прошу принять меня и майора Наумова… Есть… Идем.

Начальник Главного управления в генеральской рубашке, отутюженных брюках, в начищенных до зеркального блеска ботинках встретил их у входа в кабинет. Генерал умел носить форму и требовал от подчиненных такой же аккуратности.

– Когда вы в штатском, никто не знает, где вы работаете. Но неопрятность в форменной одежде позорит всю милицию сразу, – любил говорить он.

Поэтому начальник придирчиво оглядел Никитина и Наумова и остался, видимо, доволен.

– Чем порадуете? – спросил он.

– Товарищ генерал, я прошу вас ознакомиться с рапортом по делу.

Начальник взял рапорт, достал из кармана рубашки очки, начал читать.

Олег в памяти восстанавливал рапорт, стараясь найти слабо аргументированные места, но не мог. Видимо, это было авторское чувство.

– Вы, Наумов, – начальник снял очки, – никогда не пробовали писать?

– Никак нет, товарищ генерал.

– А жаль, у вас слог хороший, да и написано с некоторой долей публицистичности. Но тем не менее все ясно и аргументированно. Со дня убийства Бурмина прошло, кажется, пять дней?

– Так точно.

– Поработали вы неплохо. Значит, на версии своей настаиваете?

– Да, товарищ генерал.

– Хорошо. Летите в Гродно.

– Прошу разрешения взять с собой капитана Прохорова.

– Если считаете необходимым, берите. Начальник нажал кнопку селектора:

– Сергеев, немедленно, слышите, немедленно оформить командировочное предписание и проездные документы майору Наумову и капитану Прохорову. Что?.. Да, я недоволен. Некоторые наши сопутствующие службы долго раскачиваются. Запомните, товарищ полковник, не уголовный розыск для ХОЗУ, а ХОЗУ для уголовного розыска. У меня все.

Летите, Наумов. Не простое дело вы подняли. Слушайте, как интересно обозначена квартира в Гродно! Город небольшой, найдете. И помните, что приезд такого человека, как писатель Бурмин, не остался незамеченным. Он там наверняка и в обкоме партии был, и с ветеранами встречался, и с коллегами. Заразил меня, Наумов, этим делом. Прямо сейчас позвоню начальнику Гродненского УВД, благо знаю его лично. Все свободны. А вы, товарищ полковник, останьтесь.

Наумов вышел из кабинета, несколько минут постоял в приемной, потом достал платок, вытер лицо. Секретарь начальника сочувственно посмотрела на него. Она искренне жалела всех, особенно молодых, кого генерал вызывал для не совсем приятной беседы.

В коридоре Наумова окликнул начальник политотдела:

– Майор Наумов!

– Слушаю, товарищ полковник.

Олег очень уважал этого невысокого, подвижного человека. Все управление ценило его за энергию, удивительное умение помочь в трудную минуту, за оперативные знания. Прежде чем стать политработником, полковник Шишканов много лет работал следователем в районе.

– Мне тут из Союза писателей звонили по делу Бурмина. Тебе не нужна помощь?

– Товарищ полковник, пока все идет по плану.

– Хорошо, если что, заходи, не стесняйся.

А Наумов и не постеснялся бы зайти. Для него начальник политотдела был не просто полковником, а старшим товарищем.

Они попрощались, и Олег понял, что дело теперь взято на особый контроль.

Прохоров ждал его в комнате. Он тоже был в форме, на стуле лежал кейс.

– Тут, знаешь, просто парад, – сказал он, – финансисты прямо сюда все документы принесли. Пошли деньги получать.

И началось то, что именуется обычно предотъездной суматохой. За час сделав все дела, выяснили, что прямой самолет на Гродно летает через день.

Сегодня рейса не было. Решили лететь с пересадкой через Минск. Но тут вошел Леня Сытин и со свойственным молодости рационализмом подсчитал, что лучше ехать поездом, все равно приедешь раньше.

Предложение было принято с восторгом. Позвонили на Белорусский вокзал коллегам, те твердо обещали помочь. Только сели, закурили, как позвонил дежурный по управлению и потребовал Наумова к телефону. Олег взял трубку. Прислушался к далекому шороху.

– Наумов.

– Олег Сергеевич, это подполковник Масельский из Гродно. Мне поручили оказать вам помощь.

– Спасибо.

– У меня к вам вот какой вопрос: пока придет сообщение, не могли бы вы мне продиктовать приметы квартиры?

Олег по памяти пересказал абзац из повести Бурмина.

– Я думаю, к вашему приезду мы все уточним. Наши ребята отрабатывают контакты Бурмина. Жду, буду встречать. Вы, наверно, поездом?

– Да.

– Вот и хорошо. Встречу с новостями.

Вот что значит звонок начальника ГУВД. В Гродно сразу поняли – дело непростое, если генерал позвонил. А дело-то действительно непростое.

Леша подвез их к вокзалу, вынул из портфеля большой промасленный сверток.

– Это вам.

Судя по запаху, в бумагу было завернуто что-то очень вкусное.

– Берите, жена вам в дорогу пирожков напекла. Небось не догадались харч-то взять?

Прохоров и Олег честно признались, что даже не подумали об этом.

– Я же говорю, жениться надо. За собаку свою, Олег Сергеевич, не беспокойтесь. Я к вечеру заеду покормлю, погуляю с ней. Потом утром.

– Ты мой добрый гений, – сказал Олег, – спасибо, дружище.

На перроне их ждал Олег Сальников, заместитель начальника отделения уголовного розыска.

– Ребята, – он протянул билеты, – купейных не было. Пришлось брать СВ, гоните по девять рублей, зато поедете с комфортом.

А они даже обрадовались этому. Действительно, СВ очень удобно, и никто мешать не будет.

И тронулся поезд. Удивительное это ощущение, когда мимо окон начинает плыть перрон. В дороге совсем новая жизнь, совершенно не похожая на ту, которую ты вел до отъезда. Некое отдохновение от дел и забот. До завтрашнего утра им некуда было спешить, не звенел телефон, и была полная гарантия, что никто из знакомых не потревожит тебя. Хорошо ездить поездом.

Самолет стремителен. Ты выпиваешь чашку кофе в буфете аэропорта Внуково, а следующую – через час с небольшим в Таллине. В поезде же ты обрастаешь привычками и бытом.

Они пили чай с пирожками – спасибо Лешиной жене. И говорили о вещах приятных и необязательных.

Ах ты, дорога, дорога. Тряска колесная. Плывут мимо окон одевающиеся темнотой деревья, дома одинокие проскакивают. Стемнело, и уютная лампа зажглась в купе.

И тут Олега словно прорвало: он рассказал Прохорову о той ночи в Таллине, о Лене, о своей тоске по ней, об ожидании встречи.

Борис слушал, не перебивая. Слушал и поражался искренности друга и радовался за него. Радовался и завидовал немного. Он был женат уже давно. Отношения в семье установились стабильные. Он любил свою жену, но, слушая Олега, вспоминал первые дни их знакомства, пытался пробудить в себе то всеобъемлющее и радостное чувство, которое владело сегодня Наумовым.

– Чайку еще не желаете? – кокетливо спросила молодая проводница.

– Давайте, – сказал Борис, – только покрепче. Проводница принесла два стакана.

– Хорошо, когда милиция едет, не страшно.

– А кого вам бояться? – удивился Олег. – Только поклонников.

– Скажете тоже! До Указа знаете, что творилось? Напьются и шастают по вагонам. Хулиганят, ругаются.

– Значит, помог Указ?

– Еще как!

– А помнишь, – Олег отхлебнул чай, – как у нас спорили по поводу Указа?

– Помню.

– По-моему, ты не верил?

– Ну, предположим, ошибался, но не в полную меру. Да, на улицах, в ресторанах и кафе стало меньше пьяных. Но пьянство ушло в квартиры. Нужен целый комплекс мер.

– Будет и комплекс. Люди станут больше читать, если будут такие писатели, как Горелов и Бурмин, в кино чаще станут ходить, в театр. А телевидение? Вспомни «Семнадцать мгновений весны» или «Рожденная революцией».

– Да, улицы вымирали.

– Вот это и есть ответ на твои сомнения. Все будет, Боря, только перестраиваться трудно. Инерция сильна.

– Слушай, Олег, скажи честно, ты думал, что убийца пришел за архивами Бурмина?

– Конечно.

– Я неправильно сформулировал вопрос.

– Ты имеешь в виду его последнюю работу?

– Да.

– Даже в мыслях этого не было.

– Когда же ты понял?

– Я уже говорил.

– Эстонский стрелок?

– Да.

– Знаешь, тебе надо самому писать начинать, уж очень у тебя ассоциативное мышление развито.

– Ты второй человек, который мне об этом говорит, – засмеялся Наумов.

– Вот видишь.

– Нет, Боря, я со всякой сволочью драться буду. А другие пусть пишут. Как хорошо-то, что мы поездом поехали. – Олег повернулся, припал к темному окну.

Потом они уснули. Сразу же. Крепко, без сновидений. А поезд уносил их к далекому утру.

Они попрощались с проводницей, пообещав отныне ездить только в Гродно и только с ней, и спрыгнули на перрон. Жарковато было в Гродно. Особенно когда на голове фуражка, да и китель тяжеловат для такой погоды. Их встречали. Подполковник Масельский оказался их ровесником и попросил его называть просто Толя. Второй сотрудник был совсем молодым младшим лейтенантом, полным значительности порученного ему дела. Звали его Бронислав.

– Давайте, мужики, поедем позавтракаем, – сказал Толя, – а то я эти дороги знаю. Наголодались небось.

– Нет, – Наумов улыбнулся, вспомнив Лешин сверток, – у нас с собой было.

– Все равно позавтракать надо.

Они подъехали к новому зданию гостиницы в самом центре. Она была весьма удачно встроена в окружавшие ее старые, почти закрытые зеленью дома. Прошли через вестибюль, сели за стол в огромном пустом зале ресторана.

Стол был сервирован для стандартного завтрака.

– Толя, – Олег намазал хлеб маслом, – не тяни, ради бога.

Видимо, Масельский понял, что творится в душе у гостя, и, улыбнувшись, сказал:

– Нашли.

Олег положил хлеб и на секунду закрыл глаза.

– Ты чего? Чего? – забеспокоился Масельский. – Плохо тебе?

– Да нет, хорошо. Едем.

– Поешь сначала, а я расскажу о деле. После нашего разговора я в краеведческий музей позвонил, описал комнату. Мне сказали, что таких в городе три осталось. В детском саду номер четыре, в филиале краеведческого музея, а в третьей Стахурский живет, Казимир Францевич, наш местный историк-любитель. А Бронек, – подполковник кивнул в сторону молодого коллеги, – пошел прямо к нашему писателю Олесю Журбе. Оказывается, Бурмин у него был, он его тоже к Стахурскому водил. Вот и все.

– Стахурский в городе? – спросил Наумов тревожно.

– Ждет. Доедай, поедем.

И вот они в этой комнате. Круглой, словно фонарный отсек на башне маяка. Стен не было. Только стекло и, конечно, дома и деревья, которые шагнули прямо в комнату.

Наверное, здесь очень радостно жить, особенно в солнечный день. Мысли должны в этом стеклянном фонарике приходить добрые и веселые.

Ввиду того что углов здесь не было, письменный стол стоял прямо посередине комнаты. Стол, диван да три кресла, старые, кожаные, уютные.

И хозяин был под стать комнате. Высокий, сухой, с кирасирскими усами. Он внимательно посмотрел на офицеров милиции, поздоровался, пригласил сесть.

– Я к вашей форме с послевоенных лет настороженно отношусь.

– Почему? – удивился Масельский.

– Вы человек молодой, не помните разгул бандитизма сразу после освобождения. Тогда ваша форма поневоле становилась символом беды. Милиция приходила, когда случалось нечто непоправимое.

– Нет, Казимир Францевич, – возразил Наумов, – мы не символ беды. Мы просто идем за ней. Вот и сейчас случилось несчастье, и мы пришли.

– Несчастье, – задумался Стахурский. – Несчастье, – повторил он и начал разгребать на столе кучу бумаг, достал газету, согнул ее и протянул Наумову.

Олег посмотрел и увидел некролог Бурмина. Мудрый был старик Казимир Стахурский, мудрый.

– Вы поэтому пришли?

– Вообще, да.

– А что значит – трагически погиб? Формулировка-то весьма обтекаемая.

– Погиб, Казимир Францевич, это значит – ушел из жизни. Вот мы по мере сил и пытаемся восстановить его последние дни.

– Понимаю. – Старик провел ладонью по усам. – Что мне вам сказать? Я врач. При немцах был в городе. Лечил людей, прятал в больнице раненых партизан, отправлял в отряд медикаменты. Горжусь, что Родина оценила мой малый вклад в войну. Наградили меня медалью «Партизану Великой Отечественной войны» 1-й степени. Уйдя на покой, я начал писать летопись города. Я родился здесь, прожил всю жизнь. На моих глазах сменились три политические формации. Не подумайте, я пишу все это для себя. Игорь Александрович приходил ко мне узнать реалии времен оккупации.

– Что его интересовало? – Наумов начал нервничать. Пока в рассказе Стахурского не было ничего конкретного.

– Быт его интересовал. Как город жил, как работали магазины, больницы, что шло в кинотеатрах. Ну и, конечно, люди. Особенно те, кто к немцам пошел служить.

Молодец старик. Молодец! Это уже горячее.

– А он рассказал о конкретной цели своего визита?

– Конечно. Его интересовала трагедия на Буковой улице.

– Вы что-нибудь знали о ней?

– Очень мало. Практически то же, что и остальные старожилы. Но я рассказал Игорю Александровичу о странной встрече, которая произошла за день до его приезда.

– Вы не могли бы повторить этот рассказ? Стахурский оглядел комнату. Четыре офицера милиции расположились в ней. Видимо, не зря они пришли к нему. И ему очень захотелось помочь.

Только он пока не знал как. Ту встречу он не принял всерьез. Просто не обратил внимания на пьяный бред человека, в сердце которого, кроме злобы, не было никаких других чувств. Эту злобу, вернее злую зависть, не сгладило время. Оно оказалось бессильным, не стало лекарем.

Он не вызывал в Стахурском даже профессионального, врачебного сочувствия. Этот человек полной мерой заплатил за трусость, за способность подлаживаться к любым обстоятельствам. Пустой это был человек, с подлинкой.

Стахурский достал короткую трубку, набил ее крупно нарезанным табаком.

– Впервые вижу такой, – сказал Прохоров.

– Я выращиваю три сорта табака, перемешиваю их и курю. Если у вас есть трубка, могу предложить, но предупреждаю, смесь крепкая. – Он прикурил, выпустил тугой шар дыма. – Человека того зовут Викентий Сичкарь. Он при поляках соседом моим был. Вернее, его отец. Мастерская по ремонту авто и мото. Варшавский патент.

– Почему варшавский? – спросил Олег.

– Так надежнее. Гродно был окраиной панской Польши. Поэтому магазины были краковские, пиво лодзинское, а у Сичкаря мастерская варшавская. Так и жили при тех порядках. Нищий край, копеечная коммерция да жандармы польские. Так вот, у того Сичкаря сын Викентий был. Большой, знаете, оболтус. Из гимназии его выгнали за неуспеваемость, и он целыми днями на мотоциклах и машинах из папашиной мастерской гонял. А когда произошло воссоединение, он первым шофером такси в городе стал. Отец умер, мастерскую национализировали, а он работал. Перед самой войной попал ко мне в больницу с воспалением легких. Тяжелый случай оказался, но я его выходил. Так что война его на больничной койке застала, а там и фашисты пришли. Я его из виду потерял. Только в сорок втором является ко мне в больницу в форме вспомогательной полиции. Я не выдержал и сказал, что зря его вылечил. Он смутился и говорит: пан доктор, я в строительной фирме «Гильген» служу, а там порядок такой, все шоферы через полицию оформлены.

– Зачем он приходил?

– Смешно сказать, лекарства мне немецкие продавал. Тогда всякая сволочь спекулировала, воровала… Страшное время было.

– А потом?

– Потом, – Стахурский вновь разжег погасшую трубку, – потерял я его из виду. Говорили, что с немцами ушел, будто осудили его. Сгинул. А тут является. Пьяный, старый, раздрызганный какой-то.

– Зачем он приходил?

– Будете смеяться, просил у меня справку, будто он партизанам лекарства доставал. Представляете, решил примазаться к светлому делу. Я, конечно, отказал. Вот тут-то он и начал кричать, что, мол, одни по лагерям сидели, а другие чистенькие. Исповедовался спьяну. Но я ему сказал – иди к ксендзу, он грехи отпустит.

– Так что же он все-таки сказал, Казимир Францевич? Уходил старик от точного ответа, не по умыслу, просто не на том сосредоточивал свое внимание. Олег понял, что пора вмешаться.

– Вспомните как можно точнее эту часть разговора.

– Вы знаете, и Игорь Александрович меня об этом просил. Прекрасный человек, интересный писатель…

Опять разговор начал плутать, как слепой в лесу.

– Что вам сказал Сичкарь? – резко, словно выстрелил, спросил Прохоров.

Масельский укоризненно посмотрел на него.

– Что? – напрягся Стахурский. – Он сказал, что знает человека, который работал на немцев, и будто у него есть знакомая женщина, отбывшая ссылку за пособничество. Она о нем говорила.

– Он, Сичкарь, назвал фамилию этого человека?

– Нет. Да я ему и не поверил бы. Пьяный он был, злой. В таком состоянии чего не наплетешь.

– Где сейчас живет Сичкарь?

– В Петропавловске, в Северном Казахстане. Работает там таксистом.

– Вы сказали об этом Бурмину?

– Да. Он прямо из Гродно полетел туда.

Вот и сложилась цепь. Славный старик Стахурский, врач-подпольщик.

– Спасибо вам, Казимир Францевич, мой коллега оформит сейчас некоторые формальности, что поделаешь, слово к делу не пришьешь. – Олег улыбнулся.

Он успокоился. Была цепь. Сложилась она. Прочно скрепились звенья. Первое – Стахурский, второе – Сичкарь, третье – женщина, четвертое – убийца.

Он закурил, отошел от стола. Сквозь деревья на углу дома просматривалась крупная буква «М».

– Толя, а что это за буква?

– Магазин «Мясо». Точно Бурмин написал. Наблюдательный был человек.

Эх, Бурмин, Бурмин! Ну, старику простительно. Восемьдесят человеку все-таки. Внимание рассеянное. Да и не поверил пьянице. А ты? Зачем полез один? Зачем? И вдруг он вспомнил еще один абзац из повести. «Нельзя оскорблять человека недоверием. Еще хуже оскорблять подозрением. Поэтому и приходится говорить с десятками людей, собирать по крупицам Истину».

Значит, Истина. Ей честно служил Бурмин. Ради ее торжества он не делился ни с кем своими подозрениями. Истина – единственная религия, которую он исповедовал, садясь за письменный стол. Только она могла вершить суд. И он нашел ее. Только кто-то узнал об этом. Но как? Значит, убийца из окружения Бурмина.

Потом они ушли. Попрощались со славным стариком, покинув эту странную комнату.

– Жаль, что уезжаете, – вздохнул Масельский, – поехали бы за город. Поговорили бы кое о чем.

Они ехали к аэропорту по дивно зеленым улицам Гродно. Тенистым и тихим. И жалели искренно, что так мало побыли здесь.

Но в Москве, возможно, жил убийца. Он пока еще ходил по улицам, возможно, работал, здоровался с соседями. А возможно, он готовил новое убийство, чтобы прервать цепь, с таким трудом сложенную Наумовым. И мысль эта не давала ему покоя.

Прощаясь у трапа, Олег сказал Масельскому:

– Толя, вы бы старика поберегли.

– Думаешь?..

– Да. В архиве Бурмина были адреса.

– Мы его сегодня же в Луно увезем.

– А что это?

– Районный центр.

– Прекрасно. Кстати, свяжись с Казахстаном и позвони нам, как там Сичкарь.

– Что-то ты, брат, разволновался?

– Нет, Толя, просто противник у нас опасный.

– Сделаю.

Они крепко пожали руки друг другу. Еще одна встреча, еще одна разлука. Но было нечто большее, чего не могли разрушить ни время, ни расстояния. Профессиональная солидарность людей. Даже незнакомых между собой.

И снова аэропорт. Машина. Дежурный старшина при входе в управление. Знакомый кабинет.

Олег только успел повесить китель в шкаф, как появился довольный Леня Сытин и положил на стол фоторобот.

С глянцевой бумаги на Наумова глядело лицо в кепке, больших темных очках, с прямым носом, поджатыми губами, усами, чуть опущенными книзу, массивным подбородком. Нет. Никаких ассоциаций не вызывало у него это лицо, в муках рожденное в свидетельской памяти. Никаких.

– Хорош, ничего не скажешь! Никитину показывал? Леня кивнул.

– Ну и что?

– Сказал – немедленно заклишировать. Чтобы по всему городу висел.

И Наумов понял задумку полковника. Это же был ход. Пусть несколько прямолинейный, но ход. Вполне возможно, что убийца увидит объявление о розыске. Начнет нервничать. А следовательно, совершит ошибку.

– Когда повесят фотографию?

– Обещают к завтрашнему утру. Я по дороге в дежурную часть заходил. Вот вам сообщение:

«Москва ГУВД Мособлисполкома

УУР Наумову

Сичкарь работает в такси. ОУР ГОВД Петропавловска обещал поддержку. ОУРУВД Гродно Масельский».

– Боря, – Олег подошел к Прохорову, – возьми машину, слетай к Архипову, покажи это сооружение. А потом в прокуратуру, передай следователю материалы по Гродно. – Он протянул ему фотографию.

Олег посмотрел на календарь. До приезда Лены осталось два дня. Не успеет он вернуться из Казахстана, не успеет.

– Слушай, Боря, я завтра улечу. Сколько пробуду в Петропавловске, неизвестно, а через два дня Лена прилетит.

– Ты номер рейса знаешь?

– Она должна позвонить завтра.

– Вот и прекрасно, – обрадовался Прохоров, – я сегодня домой смотаюсь, а завтра опять у тебя на боевое дежурство.

– Спасибо.

– В данной ситуации такое положение устраивает обе стороны, – многозначительно провозгласил Прохоров и поехал на сорок второй километр, на дачу к генералу Архипову, а затем в прокуратуру.

Оставшись один, Олег вновь мысленно возвращался к разговору со Стахурским, потом взял его объяснение, перечитал. Жаль, что он, как и Бурмин, не расспросил старика подробнее о времени оккупации. Бурмину были нужны детали, а ему тем более. Например, что это за фирма «Гильген», почему там должны были работать только служащие полиции? Да и что это за организация – Русская вспомогательная полиция? Конечно, Олег знал слово «полицай». Оно, как каинова печать, стояло на всех тех, кто изменил Родине. Но он воспринимал это слово чисто эмоционально. А для разговора с Сичкарем необходимо знать организацию этой службы, требования, которые предъявляли оккупационные власти к поступающим на работу, ее функции.

А зачем он ломится в открытую дверь? Живет же в Москве чудный человек Сергей Петрович Брозуль. Он же просил звонить, обещая любую помощь.

Олег полистал записи, нашел нужный телефон, он начинался с цифр 292 – значит, Сергей Петрович живет где-то рядом.

Олег набрал номер. Мужской голос ответил сразу, словно ждал звонка:

– Да?

– Сергей Петрович?

– Да.

– Добрый вечер, вас майор милиции Наумов Олег Сергеевич беспокоит.

– Слушаю вас, Олег Сергеевич.

– Сергей Петрович, я хочу воспользоваться вашим любезным предложением и напроситься к вам в гости для консультации.

– Жду. Прекрасно, что зайдете именно сейчас, у меня два моих друга, вы их наблюдали на похоронах. Мой адрес – проезд Художественного Театра, дом 2, квартира 7. Жду.

– Буду через пятнадцать минут.

Олег уже подошел к двери, как в спину зазвонил, словно выстрелил, телефон.

– Наумов.

– Олег, это Минаев.

Наумов узнал голос начальника уголовного розыска из Химок.

– Ты чего, Вася?

– Олег, тебе к нам приехать надо.

– Зачем, родной? У тебя день рождения?

– Да я не шучу. Сычев пришел.

– Валентин, что ли? Напои его чаем, Вася.

– Олег, дело очень серьезное. Ты знаешь, я бы не стал тебя беспокоить по пустякам. Он хочет говорить только с тобой.

Наумов посмотрел на часы. Вот же прыжки и гримасы жизни.

– Присылай машину через час пятнадцать к Центральному телеграфу.

– Будет.

Олег положил трубку, запер кабинет. Вот же странный до чего человек этот, Валька Сычев. Несколько лет назад Наумов брал его за разбойное нападение, работал с ним трудно, долго, но увидел главное: не все еще для парня потеряно.

А через года два получил из колонии письмо, в котором Сычев просил помочь его престарелой матери.

С письмом этим Олег пошел к начальнику политотдела. Полковник Шишканов прочел, подумал и сказал:

– Надо помочь. Кто знает, возможно, и вернем его людям.

Полковник позвонил в райком партии, попросил принять Наумова.

Секретарь райкома, милая, совсем молодая женщина, выслушала Олега и спросила:

– А вы кем Сычеву приходитесь?

– Я его арестовывал.

Она долго, внимательно смотрела на Олега, потом подняла трубку телефона, позвонила в горкомхоз, и вопрос был немедленно решен.

Прощаясь, она улыбнулась:

– Ко мне со всякими просьбами приходили, но с такой… Я думаю, что вы правильно сделали. Воспитание добротой – очень сильное средство. Теперь буду следить за судьбой этого человека.

А полтора года назад Валька Сычев утром дождался Олега у входа в управление.

– Все, начальник, старому крышка. Устраивай на работу.

Олег устроил. Сычев хорошо работал, не пил, женился. Звонил Олегу регулярно, рассказывал новости. И вот надо же.

Только подходя к дому Брозуля, Олег вспомнил, что забыл снять оружие. Тяжелая кобура покровительственно похлопывала его по боку. Замотался он и совсем забыл о пистолете. Но ничего, идет в дом к старому солдату.

Брозуль открыл ему дверь, улыбнулся гостеприимно:

– Проходите, Олег Сергеевич, проходите.

Был он в сером нарядном костюме, с наградными колодками на пиджаке. Он мельком, но понимающе глянул на китель Наумова. И видимо, остался доволен. Разбирался старый солдат в государственных отличиях. Разбирался.

– А у меня друзья. Лунев и Субботин. Вы их на кладбище видели. У нас сегодня день несколько необычный. Сорок лет назад мы случайно встретились. Не поверите. В магазине, карточки совместно отоваривали. Оказалось, в одном районе живем. С тех пор, кроме официальных праздников, мы и нашу встречу отмечаем.

Они прошли в комнату. За столом с легкой закуской сидели Лунев и Субботин.

– Ну вот, новый гость в дом, новая радость.

– Садитесь с нами, – улыбнулся Субботин, – разделите трапезу скромную.

Спиртного на столе не было, и хозяин пояснил:

– Празднуем чаем. Возраст, свое отпито. Но если хотите?..

– Не могу, служба, – развел руками Олег.

– Ну, сами решайте. Садитесь.

Олег сел, оглядел комнату. Нормальная хорошая мебель, две картины на стенах, ничего лишнего, броского, кричащего. Видимо, в семье Брозуля культа вещей не существовало.

– Так какое у вас ко мне дело? – спросил Сергей Петрович.

Олег рассказал.

– Так, хорошо, что нас здесь трое. Думаю, каждый внесет нечто свое в мой рассказ. Поясняю, что такое вспомогательная полиция.

Сразу было видно, что Брозуль был человеком военным. Объяснял он точно, без лишних деталей, даже друзьям его нечего было добавить.

– Теперь о филиале строительной фирмы «Гильген». Это по епархии Михаила Михайловича. Я думаю, он вам лучше объяснит.

– Вы слышали такое наименование «Зондерштаб-Р»? – пристально посмотрел на Олега Субботин.

– Нет.

– Правильно. Мало кто у нас знает об этой службе. Она и скрывалась под вывеской строительной фирмы «Гильген». А на самом деле – одно из подразделений абвера. Причем специальное, ориентированное на борьбу с подпольщиками и партизанами. У вас есть время?

– Вот с этим плохо.

– Хорошо, сделаем иначе, давайте ваш домашний телефон, я кое-что зачитаю вам.

Олег назвал телефон.

– Только я сегодня поздно буду дома.

– Ничего, – засмеялся Субботин, – у меня уже началась старческая бессонница, позвоню вам после нуля.

– Прекрасно, я к этому времени точно буду.

– Судя по телефону, вы живете в центре?

– Да, в Малом Козихинском.

– Слушайте, в доме пять там мой дружок жил, Степан Кириллович Левин.

– Отец Женьки Левина?

– Точно.

– Я напротив живу, в доме десять, а в пятом теперь какой-то шараш-монтаж.

– Олег Сергеевич, – спросил молчавший до этого Лунев, – вы не могли бы нам сказать, найден убийца или нет?

– К сожалению, все рассказать не могу. Но одно скажу. Был в Гродно. Как говорят в романах, вышел на след. Завтра утром улечу в командировку, вернусь, и, думаю, убийца будет найден.

– Молодец, майор, по-нашему. – Субботин вскочил. – Нас поставите в известность?

– Обязательно! А теперь простите, мне пора.

Субботин и Брозуль проводили Олега до дверей. Спускаясь по лестнице, Наумов вдруг понял, что его мучило. Усы. Михаил Михайлович Субботин носил усы, правда, немного не такие, как на фотороботе.

Олег даже остановился у дверей подъезда. Мысленно примерил на Субботина кепку и очки. Так и сел в машину в некотором душевном смятении.

Валька Сычев сидел на скамеечке у РУВД и курил. Вид у него был злой и независимый. Олег постоял, посмотрел на него. Ах, Валька, Валька, вечно какие-то фокусы. Не до него было Наумову, совсем не до него.

– Привет, Валя! – Олег подошел, сел рядом.

– Привет, начальник, – глубокомысленно и мрачно ответил Валька Сычев, имевший в той, теперь уже далекой, жизни кличку Сыч.

– Ну какой я тебе начальник? Забудь ты это, как сон.

– Я бы забыл, да кое-кто напоминает.

Неужели опять начали таскать Вальку? Есть такая манера у некоторых оперативников: что случись, выстраивают версии с учетом уголовного прошлого даже тех, кто стал нормально жить.

– Наши напоминают? – устало спросил Олег.

– Нет, не ваши, а наши.

И что-то сработало внутри, и усталость как рукой сняло.

– Кто?

– Бур.

– Аникин Колька? Он же сидит?

– Бежал.

Ах, Валька, Валька, ты и не знаешь, какой подарок сделал. Николай Аникин, опаснейший рецидивист, человек, дошедший до самого края, готовый в любую минуту пролить человеческую кровь, может быть обезврежен. Три судимости, второй побег за плечами пятидесятидвухлетнего человека.

– Он когда у тебя был?

– В шесть. Вещи оставил.

– Что оставил-то, Валя?

– Чемодан. В нем два костюма новых, ботинки да двадцать маслят.

– Патронов, Валя, патронов. Отучайся ты от языка этого дикого. Он у тебя вместе с прошлой жизнью канул. Нет его больше. Когда он придет?

– Сказал, утром. Зовет меня на дело завтра. Грозит иначе и меня и Люську на ножи. А она ребенка ждет.

– Что же ты ребятам в райуправлении не сказал?

– А я зашел, там этот мордастый сидит.

– Звонарев?

– Он. Начал смеяться, мол, поздно каяться пришел. Ну до чего же вредный человек. Он и тогда, когда вы меня заловили, все смеялся.

Нельзя оскорблять достоинство человека. Даже преступника. Закон требует найти и обезвредить. Все! Личные эмоции вне службы. Нужно будет с этим Звонаревым поговорить. Как следует, чтобы запомнил надолго.

– Валя, спасибо тебе. Но не один же Звонарев в милиции работает. Здесь начальником угро мой дружок Вася Минаев, чудный парень.

– Он новый, я его не знаю.

– Пошли.

Из кабинета Минаева Олег позвонил Никитину домой, доложил о поездке, договорился о новой командировке, а потом сказал:

– Я как тот итальянец. Сначала две плохие новости, а потом хорошая.

– Какая?

– Вышли на Бура. Утром надо брать.

– Высылаю людей. Спасибо тебе, Олег.

– Это не мне спасибо, а Сычеву.

– Твой же крестник.

– Одно дело креститься, другое – самому решиться на такой поступок. Вы его жизненную инерцию со счетов не сбрасывайте.

– Наумов, – устало сказал Никитин, – тебе не кажется, что ты обнаглел?

– А заметно?

– Еще как.

– Исправлюсь, товарищ полковник.

– На это и надеюсь. Действуй.

И закрутилась машина розыска. Вызывались по тревоге люди, выдавалось оружие, готовилась засада. Не уйти Буру. Не уйти.

Ах, щенок! Щенок поганый! Докопался все-таки. И быстро-то как. За пять дней. А он-то думал, что этим придуркам из милиции работы минимум на два месяца. Недооценил он его. Крепкий парень. С нюхом.

Он даже зауважал этого Наумова. И жалел немного. Но что делать, не в свою игру он начал играть. Ловил бы карманников да и жил бы себе тихо.

Домой он вернется к нулю. Будет звонка ждать. Ему этот звонок ох как нужен.

Конечно, можно поехать на дачу, взять пистолет. Но не то место Патриаршие пруды.

Да, он недооценил противника. Конечно, надо было сразу выехать и убить Сичкаря.

Хорошо, что удалось получить бюллетень. Есть три дня. Завтра утром в Петропавловск, ну в крайнем случае послезавтра. Нет – все же завтра. А этого мальчика сегодня надо кончать. Пистолет не понадобится. Другой способ есть. Более простой. Пора. Он переоделся, снял телефонную трубку.

Пусть думают, что болтает с кем-то, свет тоже не погасил, а телевизор громче сделал. Для соседей дома он. Пора.

Вот так всегда. Приезжай скорее, машину пришлем, а как не нужен стал, так и нет транспорта. Правда, не до него было ребятам из района. Операция предстояла сложная. Но все-таки нашлась добрая душа. Остановил рафик, идущий в Москву, а тот ехал на Октябрьскую, значит, на Садовом у Прудов почти высадит.

Олег поблагодарил шофера, остановившего машину как раз у подземного перехода. Гулко простучали шаги в пустом каменном тоннеле. Он поднялся, и вот они, родные Патрики. Олег шел и думал, что дождется звонка, а потом пойдет гулять с Кузьмой, а то он, наверное, совсем его забыл. Скоро Лена приедет, и они будут гулять втроем. От мыслей о Лене на душе стало хорошо и спокойно.

Переулок его был пуст. Только у дома двенадцать стояли пустые синие «жигули». Вроде бы в самом центре он живет, а уклад жизни здесь патриархальный, как в провинции.

Чувство опасности было неосознанно и внезапно.

Олег обернулся. Увидел в метре радиатор и прыгнул на него. Его отбросило, длинной болью ударило левую руку. Загудела, сразу стала тяжелой голова. Он откатился к стене. А машина разворачивалась, чтобы прибить его, прижать к кирпичам. Надвигались слепящие фары. Они были как глаза, полные ненависти. Смерть на него надвигалась. И тогда он выдернул пистолет, спустил предохранитель и выстрелил.

Раз… Второй… Третий…

Последнее, что он видел, теряя сознание, разлетевшийся на куски светящийся глаз. Потом услышал визг заносимой машины и длинную трель милицейского свистка.

Затем наступила темнота. Темнота и покой.

«Начальнику ГУВД Мособлисполкома от дежурного по ГУВД

Рапорт

По поводу применения оружия старшим оперуполномоченным УУР ГУВД майором милиции Наумовым О.С.

22 июня 1985 года в 23 ч. 56 м. в г. Москве, в Малом Козихинском переулке майор Наумов О.С. произвел три выстрела из табельного пистолета РС-000176. Обстоятельства выясняются.

Дежурный ГУВД подполковник Корнилов».

«Начальнику 83-го отделения милиции от старшего патруля сержанта Сафонова В.Н.

Рапорт

Неся патрульно-постовую службу в районе Пионерских прудов, в 23 ч. 56 м. я услышал доносившийся из района Малого Козихинского переулка шум автомобильного мотора, потом удар и три выстрела.

Прибыв к месту происшествия, обнаружил лежавшего у стены дома № 12 человека в форме сотрудника милиции, со знаками различия майора.

Рядом с ним находилось табельное оружие ПМ РС-000176, в обойме которого было четыре патрона, один находился в стволе.

Лежавший сотрудник ГУВД Мособлисполкома майор Наумов О.С. (согласно удостоверению МЗ-0134) был жив, но находился в бессознательном состоянии.

На проезжей части стоял развернутый к нечетной стороне автомобиль «жигули» ВАЗ-21013 синего цвета, госномер О18-21МК, с разбитой правой фарой и спущенным правым колесом. Правая дверца была раскрыта, водитель с места происшествия скрылся.

Мною была вызвана скорая помощь и оперативная группа.

До ее прибытия место происшествия охранялось.

Сержант милиции В. Сафонов».

«Выписка из медицинского заключения

Пострадавший майор милиции Наумов О.С. был доставлен 23 июня в госпиталь МВД СССР в 0.45 в бессознательном состоянии.

Предварительный диагноз: перелом левой ключицы, множественные повреждения левой стороны тела, трещина в третьем ребре, сотрясение мозга. Состояние тяжелое. В сознание не приходил.

Дежурный хирург подполковник медслужбы Черепанов».

«Объяснение

Я, старший оперуполномоченный УУР, капитан милиции Лобов М.А., опросил гражданку Кириллову Ольгу Васильевну, проживающую по адресу: Москва, Малый Козихинский переулок, дом 8, квартира 9.

Вопрос. С какого времени вы находились на балконе квартиры?

Ответ. Сразу после окончания фильма по телевизору.

Вопрос. Значит, около двадцати трех часов?

Ответ. Да.

Вопрос. Что вы видели в переулке?

Ответ. Прямо под балконом стояла машина.

Вопрос. Марка и цвет?

Ответ. Я в этом не разбираюсь, а цвета темного.

Вопрос. Что вы можете рассказать еще?

Ответ. Время к двенадцати было, когда в переулок вошел сосед Наумов, из двенадцатого дома.

Вопрос. Вы его сразу узнали?

Ответ. Я его с малолетства знаю.

Вопрос. Что произошло дальше?

Ответ. Машина эта темная вдруг поехала и ударила его, он к стенке дома упал.

Вопрос. Что сделал водитель машины?

Ответ. Развернулся и на него поехал. А Наумов выстрелил.

Вопрос. Сколько раз?

Ответ. Три.

Вопрос. Почему вы считаете, что водитель пытался наехать на Наумова?

Ответ. Он сбил его и развернулся, да так, что колеса заскрипели, и прямо на него поехал».

Из рапорта старшего опергруппы УУРа

«…Кроме того, была применена служебно-разыскная собака Корсет. Взяв след, она провела нас до Садового кольца, где след был потерян…»

Никитин отложил бумаги. Закрыл лицо руками и так продолжал сидеть несколько минут, заново вспоминая переулок этот, очерченный мелом силуэт Наумова, машину, чуть осевшую набок. Он приехал, когда Олега уже увезли.

На месте происшествия работали две группы: МУРа и 83-го отделения.

Работали четко и грамотно, Никитин не вмешивался. Он знал, как мешает профессионалам лишняя опека. И видел, что люди благодарны ему за это.

Полковник мысленно прошел маршрут Наумова. Вот он входит в переулок. Идет спокойно по четной стороне, минует «жигули». Могли бы у него возникнуть подозрения? Конечно нет. Стоит себе автомобиль и стоит. Мало ли кто мог приехать сюда. Машина начинает движение. Судя по помятому капоту, Наумов в последнюю минуту прыгнул на него. Это в его положении был единственно правильный выход.

Прыгнул, и его отбросило к стене. Безусловно сильный удар, Наумов весит восемьдесят два килограмма, это тоже надо приплюсовать.

Преступник разворачивается. Наумов достает оружие и стреляет.

Лопается первая шина. Скорость у машины пока небольшая, но вполне достаточная, чтобы ее занесло и развернуло. Естественно, что убийца не ожидал этого. Он думал, что Олег потерял сознание. И тут три выстрела, особенно громких в узком переулке и ночной тишине. Преступник напуган. Он был уверен, что Наумов не сможет открыть огонь.

Полковнику Никитину было предельно ясно, что покушение на Наумова связано с отработкой новой версии. Значит, Олег вышел на правильный след.

Полковник нажал кнопку селектора:

– Прохорова ко мне.

Капитан вошел в кабинет с папкой в руках.

– Что у тебя? – Никитин встал ему навстречу.

– Материал по убийству Бурмина.

– Хорошо. Справку о поездке в Гродно успел Наумов написать?

– Только начал, я дописал.

Никитин взял, сразу же посмотрел на последнюю страницу:

– Почему одна подпись? Ценю скромность, и все же иди к секретарю, пусть впечатает твое имя и звание.

– Есть.

Никитин отдал последнюю страницу и начал читать справку. Он сразу же почувствовал, где прервал работу Наумов. Все-таки стиль изложения, как ничто другое, может рассказать о характере человека. Наумов писал точно, ясно, но с деталями, может быть, излишне живописными и тем не менее необходимыми.

Прохоров же писал коротко, четко, сухо. Он фиксировал факты и не больше.

Капитан вновь появился в кабинете. Никитин дочитал справку, положил ее в папку.

– Посиди здесь, подожди. Вон «Огонек» почитай.

– Товарищ полковник, я хотел бы в госпиталь съездить.

– Я звонил недавно. Олег в сознание не приходил, состояние пока тяжелое. Но врачи настроены оптимистически. Жди. Я к генералу.

Начальник управления барабанил пальцами по столу. Это считалось высшим проявлением его раздражения. Он долго молча глядел на Никитина, выстукивая пальцами походный марш, потом протянул ему бумагу.

– Посмотри заключение инспекции по личному составу. Все не читай, только резюме.

«…Исходя из вышеизложенного, считаю применение майором Наумовым О.С. табельного оружия в сложившейся ситуации правильным.

Служебное расследование по данному факту прекратить».

– Ну, что скажешь, Никитин?

– Я не сомневался.

– Весьма похвально. Но теперь я тебя хочу спросить, до каких пор?..

– Товарищ генерал, прошу прощения, что перебиваю, но ознакомьтесь со справкой майора Наумова и капитана Прохорова.

Начальник управления взял бумаги и начал читать. Зазвонил телефон, но генерал не поднял трубку. Он читал долго, внимательно, иногда вскользь поглядывая на Никитина из-под очков. Потом снял очки, прищурил уставшие глаза.

– Слушай, Никитин, тебе война снится?

– Снится.

– И мне. А что тебе снится?

– Да сон все один и тот же. Будто танки немецкие атакуют, а у моего орудия затвор заклинило.

– А я все высоту штурмую. Знаешь, землю вижу. Траву жухлую, сучья трухлявые… Война, сколько лет прошло, а мы ее никак не забудем. Вот и парня нашего, Наумова, она задела, как пуля на излете. Сорок лет назад выстрелили, а попали сегодня.

– Не только Наумова, Бурмина тоже.

– Это ты прав, Никитин. Начальник встал, зашагал по кабинету.

– Люди, Никитин, не должны забывать свое прошлое, иначе они обречены пережить его заново. А этого допускать нельзя. Что будем делать?

– Товарищ генерал, мне кажется, что мы вторглись в чужие владения.

– Это как же? Поясни.

– Может, я не так сказал, но нам одним это дело не поднять.

– Я согласен. Надо связаться с КГБ.

– Поручаете мне?

– Да нет, я сам переговорю. Как Наумов? Час назад я звонил, говорят, без сознания.

– Я, товарищ генерал, скажу честно, профессора Бороздина из постели поднял и в госпиталь отвез.

Начальник управления улыбнулся, подошел, хлопнул полковника по плечу:

– Ну, ты и молодец. Шумел старик?

– Малость было. Но самую малость.

– Что сказал?

– Сказал главное: жить будет, последствий никаких. Правда, в шоковом состоянии несколько дней промучается.

– Какой парень! Скромный, работящий, смелый! Это он в Коломне детей из огня вынес?

– Он, Наумов. Только, товарищ генерал, жаль, что мы вспоминаем о таких в экстремальных ситуациях, а не когда приказ о поощрении готовим.

– Мы его не забывали, да и не забудем. Есть соображения. А теперь давай сядем и подумаем, может, в этом деле мы что-то упустили.

На стене аэровокзала Домодедово висело объявление о розыске. С него смотрела фотография человека в кепке, надвинутой на лоб, в больших темных очках и с усиками. Не похож, но овал лица и подбородок его.

Объявление кричало: «Обезвредить преступника». Люди останавливались и читали: «Товарищи! Уголовный розыск ГУВД Московской области разыскивает…»

«Разыскивает! Разыскивает! Разыскивает!»

Ему показалось, что это слово кричат люди, стоящие на площади, милиционер у стеклянных дверей повторяет его. Отдаваясь под сводами аэровокзала, оно вырывается на площадь, и ветер разносит краткое:

Разыскивается! Разыскивается! Разыскивается!

Он остановился, бесконечно читая одни и те же слова, но не понимая их смысла. В нем поселилась звенящая пустота, в которой, заслоняя все остальные чувства, рождался страх. Он ощущал его как боль, начинающуюся с секундного укола, а потом заполняющую все существо.

На ватных ногах он вошел в двери аэропорта. Голос внутри его повторил: «Разыскивается!» Не видя никого, словно больной, подошел к стойке регистрации. И опять то же слово… Но здесь он собрался. Сразу же.

Многолетнее ощущение опасности, с которым практически сжился, ставшее для него таким же обычным, как утренняя гимнастика, выработало некую иммунную систему. На смену страху, как всегда, пришла ненависть. Ко всем. К стоящему впереди него парню в кожаной куртке, к хорошенькой девушке в синей форме, регистрирующей билеты, к здоровым ребятам, таскающим чемоданы.

– У вас нет багажа, товарищ Соколов? – спросила девушка.

– Только сумка.

– Поставьте, пожалуйста, на весы.

Он поставил, улыбнулся. Улыбка получилась как приклеенная.

– Она легкая.

Спокойствие пришло, голос, бьющийся внутри, замолк.

– У меня в сумке металлические игрушки, – сказал он офицеру милиции, досматривающему ручной багаж, – боюсь, ваша установка будет сильно жужжать.

Молодой лейтенант внимательно посмотрел на него, увидел многорядовую колодку, две нашивки за ранения и сказал:

– Раскройте сумку.

Он раскрыл. Железная дорога, здоровенный автокран, электрический луноход.

– Внукам, наверное? – улыбнулся лейтенант.

– Да, внукам.

Лейтенант опять взглянул на колодку. Видать, неплохо повоевал этот человек, если получил такие ордена.

– Проходите.

И он прошел. А пистолет был аккуратно спрятан в детских игрушках. Они были специально сделанные.

Когда бортпроводница разносила воду, он выпил таблетку, которая у него была с собой. Такими таблетками пользовались солдаты-диверсанты. Действовали они стремительно. И он сразу же почувствовал прилив сил, мозг работал сосредоточенно и спокойно, страх ушел.

Через два часа сорок минут пятьсот семнадцатый рейс прибыл в Петропавловск. Северный Казахстан…

В аэропорту через справочную он узнал телефон, позвонил в таксопарк и выяснил, что Сичкарь работает после семнадцати часов.

Самолет на Москву улетал лишь на следующий день, в пять двадцать, но был хороший рейс на Караганду, и он на всякий случай взял билет.

Адрес Сичкаря у него был. Спасибо Бурмину. Взял он у него и карту города. Что-что, а разбираться в картах он умел. На автобусе добрался до центра, потом пересел на другой. Вылез у завода малолитражных двигателей. Отсюда нужно было идти пешком.

По улицам шел пожилой человек в светло-сером костюме, нес в руках сумку. Обычный пенсионер идет себе с базара, ничем не выделяясь из толпы. Рубашку, галстук, костюм, даже ботинки он приобрел в магазине «Мосторга». Все отечественного производства. Все неброско, не запоминается.

На улице, расположенной на самой окраине города – дальше начиналась степь, – дома скрывались за высокими заборами. Не было здесь традиционных скамеек у ворот, не сидели старушки, даже пацаны не бегали. Извилистая эта улица словно вымерла, словно спряталась от жаркого целинного солнца.

Тишина и зной висели над ней. Он вспомнил, что писал об этой улице Бурмин, и усмехнулся. Точно. Не улица, а сторожевой пост на окраине.

Напротив дома Сичкаря был маленький пустырек, поросший высоким кустарником, на который в своем письме указал Бурмин. Подходя к дому Сичкаря, он обдумывал план действий. Надо убить Сичкаря дома, но, если он будет не один, придется дождаться, когда его такси выйдет из парка, и кончить его по дороге в аэропорт.

Он подошел к пустырю, вернее, маленькому кусочку земли, поросшему акацией и зажатому с двух сторон заборами домов. Спрятался за кусты, собрал пистолет. Проверил его, навинтил глушитель, загнал патрон в ствол, сунул оружие под пиджак.

Он достал английские «Данхил», которые привык курить уже много лет, и, затянувшись, задумался. Долго ждать ему нельзя. Судя по запискам Бурмина, в доме может быть женщина – приходящая жена Сичкаря. Если сейчас она там, он убьет и ее. Он сделал шаг к калитке в заборе, и тут она отворилась. Вышла женщина, обернувшись, крикнула кому-то находившемуся в доме:

– Я до десяти сегодня. Ты заедешь за мной?

Что ответил мужчина, он не расслышал.

Женщина захлопнула калитку и пошла вдоль улицы. Он проводил ее глазами до поворота, потом вытащил из сумки автомобильные перчатки, надел их. Постоял несколько минут. Огляделся. Никого. Снова подошел к калитке, позвонил. Залаяла собака. Сичкарь почему-то долго не выходил. Потом послышались шаги. Он сжал рукоятку пистолета. Когда хозяин открыл калитку, он шагнул во двор.

Сичкарь сразу узнал его, побледнел и попятился назад, старался что-то сказать, но только мычал, не в силах совладать с голосом.

Выстрел прозвучал, как хлопок. Сичкарь упал. Он выстрелил еще три раза в лежащего. В мертвого уже. Потому что первая пуля точно вошла в горло. Он вообще никогда не промахивался.

Потом посмотрел на бьющуюся на цепи собаку, оглядел большой, с огородом и сараем для живности двор и направился к выходу. Замок за спиной щелкнул, словно взведенный курок.

Вот и все. Теперь ищите! Добравшись до центра города, он отвинтил глушитель и разобрал пистолет. Не нужен он ему больше. Все. Части пистолета и патроны утопил в маленьком пруду, за драмтеатром. Потом перекусил рядом в буфете и на автобусе уехал в аэропорт.

В Москву он прилетел затемно. Дома переоделся. Сжег паспорт на имя Соколова Льва Никитовича, уложил в чемодан костюм, рубашку и уехал на дачу. Искупавшись в реке, уснул впервые спокойно за последние две недели.

Вывод агента из операции было делом непростым, и Росс не мог сам решить этой проблемы. Впрочем, конечно, мог, но не хотел брать ответственность на одного себя.

Его работа и так была достаточно сложной. Руководство резидентурой ЦРУ было хоть миссией и почетной, но весьма опасной в служебном отношении.

И тут ему повезло. На третий день после получения сигнала бедствия из Москвы в Вену прилетел заместитель директора ЦРУ, курирующий страны Восточной Европы. После обычно ничего не значащих разговоров Росс положил перед ним шифровку из Москвы и агентурное дело. Заместитель директора долго листал его, отхлебывая из высокого стакана лимонад. Он пил только фруктовые воды, считая содовую вредной.

– Послушайте, Росс, – заместитель директора закрыл папку, – тут материала на целый роман в духе Ирвина Уоллеса. Потрясающая история. Этот человек нам достался от абвера.

– Вернее, от службы генерала Гелена.

– Но как вы его нашли?

– Нашел его наш консультант Рискевич, он его и вербовал когда-то.

– Каким образом нашел?

– Консультант сидит на изучении русской прессы. Случайно в журнале наткнулся на его фотографию.

– Но в заключении «Зондерштаба-Р» написано, что этот человек погиб при бомбежке леса!

– Как видите, чудом остался жив.

– Действительно чудо. Там, в Москве, это серьезно?

– Очень.

– Готовьте его переброску, Росс. Во-первых, он много знает. Во-вторых, нам необходим солидный консультант по экономике Варшавского пакта. В-третьих, это идеологическая атака. Известный русский ученый видит, предсказывает крах новой экономической программы красных. Вы можете его вывезти?

– Да. Через несколько дней он едет на совещание в Софию. Там мы передаем ему документы на имя коммерсанта из Западной Германии, и он на машине уходит в Грецию.

– Прекрасно, Росс. Помните, этот человек нам очень нужен.

Ночные звонки телефона всегда неприятны. Они звучат как предвестники несчастья и кажутся длинными и резкими. Особенно если в квартире ты один.

Казаринову казалось, что телефон дребезжит на одной длинной и неприятной ноте. И пока, шлепая босыми ногами по паркету, он бежал к нему, сон окончательно пропал.

– Да! – крикнул он в трубку.

– Подполковник Казаринов?

– Да.

Голос на том конце трубки был служебно сух, а это значит, звонили с работы, ничего не случилось с детьми и мама здорова, а служба, она и есть служба.

– Дежурный по управлению Столяров беспокоит.

– Слушаю вас.

– Машина вышла, спускайтесь.

– Понял.

Казаринов положил трубку, посмотрел на часы – 2.44.

Значит, что-то произошло. Не так уж часто офицеров контрразведки поднимают ночными звонками.

Прямо напротив окна квартиры висела огромная луна, похожая на кусок сыра. Свет ее заливал комнаты, и поэтому полиэтиленовые чехлы, которыми жена накрыла мягкую мебель, горели отраженной желтизной. И было в этом нечто таинственное, загадочное, страшноватое. Светящиеся стулья в ночной комнате. Прекрасный сюжет для старика Хичкока, с его фильмами ужасов.

Казаринов зажег свет, и ощущение нереальности исчезло. Была обыкновенная комната – со стульями, диваном и даже столом, покрытыми полиэтиленовыми накидками. Жена и мать придерживались твердых правил: перед отъездом на дачу снимать ковры, плотно укрывать мебель.

Казаринов пошел в ванную, побрился, принял душ. Одеваясь и укладывая бритвенные принадлежности в портфель – все остальное он уложил вчера, – он восстанавливал в памяти минувший день.

…В 14.20 его вызвали к генералу. Это не было для него неожиданностью, потому что два дня назад его отделение закончило дело по розыску некоего Тимофеева, бывшего карателя. Его нашли в небольшом таежном поселке под Благовещенском. Тимофеев вышел на пенсию и собирался дожить свой век в тиши, пользуясь всеми преимуществами ветерана труда.

Фамилия у него, вполне естественно, была другая, биография вполне подходящая. Как он понял, что за ним пришли, неясно до сих пор. Видимо, всю жизнь ждал этого и боялся. Молоденький участковый совершил ошибку, и Тимофеев два часа отстреливался из охотничьей трехстволки. Казаринову пришлось прыгать в окно дома под противный визг картечи над головой и возиться с Тимофеевым, который был хоть и немолод, но крепок.

Теперь, направляясь к знакомому кабинету, он думал о том, что генерал, дочитав дело, обязательно укажет на эту стрельбу как на серьезное упущение. А оно действительно было. Позволили этой сволочи стрелять в поселке средь бела дня. Хорошо, что обошлось без жертв.

Что случилось бы тогда, Казаринов даже думать не хотел, прекрасно понимая последствия. Он работал в контрразведке семнадцать лет. Принимал участие в самых различных операциях и искренне считал, что его работа обязана проходить незаметно для окружающих. Не должна нарушать привычного ритма жизни людей.

Генерал сидел на диване, просматривая книгу. Он встал, протянул руку:

– Как здоровье, Евгений Николаевич?

Казаринов сразу же почувствовал некий подтекст в вопросе начальника.

– Пока не жалуюсь, Александр Дмитриевич. Взглянув на подчиненного, генерал усмехнулся:

– Судя по слухам, которые доходили до меня из таежных районов, у вас нет основания обижаться на здоровье.

– Товарищ генерал…

– Об этом потом, Евгений Николаевич. Сейчас о главном. Садитесь. Вы, кажется, курить бросили, поэтому не предлагаю.

Казаринов сел. Генерал возглавил их подразделение около года назад. Ему только-только исполнилось пятьдесят лет, но до этого Некрасов долго работал на весьма сложных и даже опасных участках.

Генеральские погоны Александр Дмитриевич получил недавно. Казаринову импонировало, что Некрасов в общем-то прошел тот же путь, что и он сам. Служба на границе, потом высшее училище, работа в контрразведке. Кроме того, Александр Дмитриевич заочно окончил исторический факультет МГУ и был человеком весьма образованным, разносторонним.

Однажды, зайдя в кабинет Казаринова, генерал застал там молодого сотрудника – старшего лейтенанта Волкова и, закончив с делами, словно случайно, завел разговор о новинках литературных журналов. Смутившись, Волков сказал, что редко читает прозу.

– Напрасно, – улыбнулся Некрасов, – наша работа предполагает психологическое изучение личности. Она немыслима без знания современной науки, литературы, политики. Надо быть образованным всесторонне.

Все это импонировало Казаринову, и ему было работать с Некрасовым, может быть, и не всегда легко, но интересно.

– Евгений Николаевич, – генерал открыл сейф, достал толстую папку, – вам что-нибудь говорит имя Игорь Бурмин?

– Безусловно. Я читал его книги и статьи, видел автора в какой-то телепередаче, смотрел два его документальных фильма. Несколько дней назад с сожалением прочел некролог о его смерти.

– Его застрелили. Шесть дней назад. Из японского пистолета «намбу». Судя по техническим характеристикам, оружие то же самое, что используют некоторые спецслужбы. Но пока это предположение: похожими пистолетами вооружены душманы.

– Вы считаете, Александр Дмитриевич, что убийцей мог быть человек, связанный со спецслужбами НАТО?

– Пока только предполагаю. Знаете, порой бывает столько совпадений, что выводы можно делать, лишь отработав все возможные версии. Но вот что любопытно. Коллеги из уголовного розыска весьма грамотно провели оперативную разработку. Они за три дня проверили все и отвергли сопутствующие версии. И как только майор Наумов вышел на реальную версию, на него было совершено покушение.

– Когда?

– Вчера в 23.56. Его сбила машина. Парень оказался тренированным, с прекрасной реакцией и сделал все возможное в этой ситуации – прыгнул на капот.

– Пострадал сильно?

– Нет, начальная скорость движения машины была невелика, его отбросило, водитель начал разворачивать автомобиль, собираясь добить Наумова, но он, теряя сознание, трижды выстрелил, причем две пули попали в скат. Машину развернуло, и это спасло Наумова.

– С ним можно поговорить?

– Пока нет. Он без сознания. Но это, Евгений Николаевич, преамбула. Основное заключается в следующем. Убийца, застреливший Бурмина, взял на даче только материалы его архива. И, как выяснили сотрудники уголовного розыска, похищено было все, связанное с последней работой писателя. Вот.

Генерал положил на стол папку. Казаринов взял ее, раскрыл, прочитал на первой странице зачеркнутый заголовок – «Место встречи Гродно».

– Бурмин вновь вернулся к военной теме, – продолжал генерал. – На этот раз он писал о гибели нашей разведгруппы в Гродно. И, думаю, нашел человека, который выдал их фашистам. Вот вкратце суть дела. Займитесь им немедленно. По городу ходит опасный враг. Он вооружен, смел, умен. Не исключена его связь со спецслужбами НАТО. Сейчас 15.20, в девятнадцать жду с предложениями.

Когда Казаринов вышел из кабинета, в приемной к нему подошел порученец генерала.

– Евгений Николаевич, Александр Дмитриевич распорядился заказать архивные дела по гродненской разведгруппе. Я это сделал. Обещали завтра представить вам.

– Спасибо.

Генерал, как всегда, работал четко, считая каждую потерянную минуту ошибкой.

Два часа Казаринов изучал дело. Действительно, майор Наумов был настоящим профессионалом. И Евгению Николаевичу захотелось немедленно увидеть этого человека. Просто увидеть, чтобы до конца понять, на кого покушался враг.

Подполковник вызвал к себе капитана Зайцева и старшего лейтенанта Головкова. Точно и коротко изложив им суть дела, сказал:

– Машина, сбившая Наумова, принадлежит инженеру-испытателю лаборатории двигателей Академии наук Калинину Льву Семеновичу, который три дня назад уехал в командировку в Саратов. Его непричастность к преступлению установлена полностью. Вас, капитан Зайцев, попрошу связаться с саратовскими коллегами, надо выяснить круг знакомых Калинина. Особое внимание обратите на тех, кто знал о его поездке. Вы, товарищ старший лейтенант, весь вчерашний день Наумова должны проследить. Где был, с кем виделся, о чем разговаривал. Докладывайте мне постоянно, в любое время.

Когда офицеры вышли, Казаринов еще раз пролистал дело. Он уже знал, что ему необходимо лететь в Петропавловск, пройти путь, на который ступил неизвестный ему майор Наумов. И обязательно увидеть этого парня, обязательно.

Казаринов вызвал машину и поехал в госпиталь МВД.

Дежурная сестра, посмотрев удостоверение, подняла трубку и позвонила врачу. Тот появился минут через десять в белом халате, майке под горло, но в форменных брюках с малиновым кантом.

Казаринов снова достал удостоверение. Врач взглянул на него, сказал:

– Он без сознания.

– Я только хотел увидеть его.

– Вы его друг?

– Нет. Я в некотором роде его преемник.

– Ну, что же, – врач задумался, – идите в палату.

– Он в очень плохом состоянии?

– Вообще, да. Но мы надеемся, что временно. У него шок. Все время бредит.

– А что он говорит?

– Имя девушки называет, потом фамилию какую-то странную, не то Хват, не то Хинтов, все время говорит об истине.

В палате был полумрак от задернутых штор, но Казаринов рассмотрел лицо человека, лежавшего на кровати, обострившееся, с рельефными скулами и запекшимися губами.

Так вот он какой, Олег Наумов!

– Все будет в порядке, – сказал врач, – дня через два.

– С ним удастся поговорить?

– Думаю, да… Он скоро придет в сознание. Опасности для жизни нет.

В этот приезд инженеру Калинину повезло. Во-первых, он устроился в гостинице «Волга» на главной улице. Во-вторых, номер был отдельным. И день складывался удачно. После обеда он был свободен, решил переодеться и отправиться на берег Волги. Есть там одно чудное место. В будний день тихое и пустынное. А езды всего ничего, на речном трамвае полчаса.

Калинин поднялся к себе на этаж, попросил ключ. Рядом с дежурной сидел молодой человек в светлой куртке.

– Вы Калинин Лев Семенович? – спросил он.

– Да.

– Я из городского управления внутренних дел. Вам надо проехать со мной. – Молодой человек достал удостоверение, раскрыл, показал Калинину.

– А что случилось? – удивился Калинин.

– Маленькая формальность.

Лев Семенович с недоумением пожал плечами.

В отделении милиции Калинину сообщили, что его машину угнали и что угонщик совершил на ней преступление.

Калинин молчал. Слова «совершил преступление» не слишком взволновали его. Главное, что машина найдена. А ремонт – это чепуха. Получит деньги по страховке, починит.

– Вы меня слушаете, Лев Семенович? – спросил подполковник.

– Да, конечно, – рассеянно ответил Калинин. В разговор вмешался человек в штатском:

– Вы, видимо, не совсем понимаете сложившуюся ситуацию. На вашей машине совершено тяжкое преступление…

– Ну, это меня не касается. Если бы милиция лучше охраняла собственность граждан, не было бы и преступлений.

– Не могу не согласиться с вами. – Человек в штатском встал, подвинул свой стул поближе к Калинину. – Но пока, как вам известно, гармоничного общества не существует, поэтому наша задача сделать все, чтобы как можно быстрее его приблизить.

Калинин молчал, он никак не мог понять, куда клонит этот человек.

– Ваше молчание я расцениваю как полное согласие. Не так ли?

– А что вам, собственно, надо? – зло спросил Калинин.

– Надо, чтобы вы перечислили всех, кто знал о вашем отъезде.

– Мой начальник отдела, секретарь, бухгалтер, директор института, его зам, мои товарищи по лаборатории, инженер Антишин и техник Самойлов.

– А соседи по дому? Калинин задумался…

После двухчасовой работы был составлен список из двадцати человек, который и отправили в Москву.

В 18.30 Казаринов был у генерала Некрасова.

– Чем порадуете, Евгений Николаевич? – Некрасов встал из-за стола, зашагал по кабинету. – Засиделся, – засмеялся он, – не могу долго, все болеть начинает. Вы, Евгений Николаевич, в теннис не играете?

– Нет, Александр Дмитриевич.

– А напрасно – прекрасная зарядка.

– Вы играете каждый день? – удивился Казаринов.

– Да. С семи до восьми. И вам советую. Ну, ладно об этом. Расскажите, как Наумов.

– Врачи говорят, дня через два придет в сознание.

– Прекрасно. Какие сведения вам удалось получить?

– Помощник Наумова капитан Прохоров рассказал, что в тот день, когда Наумова сбила машина, он практически весь день был на людях. В 20.15 у Центрального телеграфа сел в машину Химкинского райотдела.

– Почему у телеграфа, а не возле управления?

– Из управления Наумов вышел в 18.55.

– Значит, из вчерашнего дня выпал час двадцать минут. А если у Наумова было свидание с девушкой?

– Его девушка должна через два дня прилететь из Таллина.

– У неженатого молодого человека может быть еще одна девушка.

– На Наумова это не похоже.

– Так. Наумов сам попросил прислать машину к телеграфу?

– Да. Это подтвердили мне в Химкинском РОВД.

– Значит, они позвонили ему в управление…

– Он сказал им, – перебил генерала Казаринов, – что должен на некоторое время уйти по делу, и попросил прислать машину к телеграфу.

– Вероятно, он решал свои вопросы где-то совсем рядом с управлением и телеграфом.

– Мы проверяли всех свидетелей, проходящих по делу. В районе телеграфа никто не живет. Но капитан Прохоров из группы Наумова подсказал нам, что по адресу: проезд Художественного Театра, 2, квартира 7, проживает некто Брозуль Сергей Петрович, бывший партизанский резидент в Гродно. К нему Наумов собирался обратиться за консультацией. Однако поговорить с ним пока не удалось. Сергея Петровича дома не оказалось.

– Вы непременно должны встретиться с ним.

– Слушаюсь. Хочу утренним рейсом лететь в Петропавловск.

– Не возражаю. Думаю, что этот, – генерал приподнял бумагу, – Сичкарь сможет рассказать много интересного. Готовьтесь к командировке. А почему вы ничего не говорите о допросе инженера Калинина?

– Копия протокола у вас на столе.

– Сказал он что-нибудь дельное?

– Я пока не хотел заострять на этом внимание…

– Что значит – пока?

– Есть некоторые совпадения, которые необходимо тщательно проверить, товарищ генерал.

– Ничего, Евгений Николаевич, ум хорошо, а два лучше, давайте подумаем вместе.

– Тогда прочтите протокол.

«Шилов. На вашей машине есть охранная сигнализация?

Калинин. Да, и очень сложная.

Шилов. Где вы ее покупали?

Калинин. Я ее сделал сам.

Шилов. У ваших знакомых есть похожие системы на автомобилях?

Калинин. Да. У нескольких человек.

Шилов. Как они попали к ним?

Калинин. Я их делаю и…

Шилов. Не смущайтесь. Продаете?

Калинин. Да.

Шилов. В нашем списке есть люди, которым вы установили подобные системы?

Калинин. Да.

Шилов. Кто именно?

Калинин. Но все это весьма приличные люди. Они на такое не пойдут.

Шилов. Это нам решать. Назовите фамилии.

Калинин. Плахов – народный артист, полковник в отставке Субботин, Сергеев – журналист и Лунев – мой сосед».

Генерал прочел протокол, отложил.

– Что же вас настораживает?

– Дело в том, товарищ генерал, что Лунев, Субботин и Брозуль – трое непосредственных участников гродненской операции.

– Из них двое в списке Калинина. – Некрасов помолчал. – Да, любопытно, – продолжал, он, – что о них известно?

– Установочные данные у вас на столе.

– Где эти люди?

– Брозуль утром уехал в Загорск, будет завтра. Субботина нет дома, соседи сказали, что ушел рано утром на рассвете и пока не возвращался. Лунев на даче, у него три дня отгула.

– Будем действовать так. Утром первым же рейсом вылетайте в Петропавловск. Я распоряжусь, вас встретят. Допросите Сичкаря, я думаю, он выведет нас на след, а пока ваши сотрудники пусть поработают по этим трем…

Генерал взял красный карандаш и жирно подчеркнул три фамилии: Брозуль, Субботин, Лунев.

– Кстати, – Некрасов стукнул карандашом по столу, – во сколько завтра ваш самолет?

– В 10.40.

– Разница во времени?

– Плюс три.

– Значит, вы прилетите туда практически в 16 часов с минутами?

– Так точно.

– Что же, доброго пути…

Все это Казаринов восстановил в памяти, сбегая по полутемной лестнице. Он никогда не спускался на лифте, считая, что подобная пробежка с восьмого этажа весьма полезна для здоровья. Правда, уже лет десять подряд он собирался подниматься пешком наверх и даже раза два пробовал, но бросил, находя удобные поводы.

Когда-то, в годы незабвенного лейтенантства, ему очень нравились ночные тревожные вызовы. Он бежал по этой лестнице, минуя с детства знакомые двери, полный чувства некой особенности своего положения. За дверями мирно спали люди. А он, лейтенант Женя Казаринов, спешил вниз, к машине. Позже, когда он стал старше и приходилось уже отвечать не только за себя, но и за подчиненных, ночные вызовы казались ему недоработкой и поэтому тревожили. А потом он просто привык. И стали они неотъемлемой частью работы, такой же, как дежурство по управлению.

Машина стояла у подъезда. Шофер курил, и запах табака ощущался особенно сильно в ночном, чуть влажноватом воздухе.

Казаринов поздоровался и сел на заднее сиденье. Машина тронулась. Он опустил стекло, влажный воздух приятно захолодил лицо. Теперь можно было подумать об экстренном вызове. Что могло случиться? Неужели появилась еще одна жертва? Он вспомнил, что вчера ни Лунева, ни Субботина, ни Брозуля не было дома. От мыслей этих Казаринову стало совсем худо.

Прапорщик у входа в здание проверил удостоверение и, прочитав фамилию, сказал:

– Товарищ подполковник, вас просил немедленно зайти дежурный.

– Спасибо.

Дежурного он встретил в коридоре. Казаринов плохо знал этого немолодого полковника, недавно переведенного в центральный аппарат из области.

– Подполковник Казаринов? – спросил дежурный.

– Да.

– Пойдемте, для вас сообщение.

– Откуда?

– Из Петропавловска, североказахстанского.

В дежурной комнате он взял протянутую бумагу.

«Москва, КГБ СССР

Некрасову, Казаринову

24 августа в 21.40 по местному времени Сичкарь Викентий Брониславович был обнаружен мертвым во дворе своего дома, по адресу: Элеваторная, дом 6. Причина смерти – огнестрельные ранения.

Проведенная баллистами экспертиза показала, что оружие идентично оружию, находящемуся в розыске по делу об убийстве Бурмина И.А.

Ведет розыск УУР ГУВД Мособлисполкома. Совместно с милицией проводятся оперативно-разыскные действия.

Нач. УКГБ Северо-Казахстанской области Лизин».

– Генералу Некрасову сообщили? – спросил Казаринов.

– Да. Он скоро будет.

– Я у себя.

– Хорошо. – Дежурный взял трубку зазвонившего телефона.

После яркого света дежурной комнаты коридор управления показался бесконечным и темным. Ориентируясь по памяти, он шел, пока из-за поворота не забрезжила размытая желтизна лампы на лестничной площадке. Казаринов на ощупь вставил ключ, открыл дверь кабинета, зажег лампу, еще раз перечитал сообщение. Вот тебе и допрос Сичкаря. Еще несколько часов назад все казалось необычайно простым. Полет в Петропавловск, беседы с Сичкарем и след четкий, проработанный.

Видимо, не один он понимал, что Сичкарь выведет на след. Интересная складывается ситуация. Писатель Бурмин через сорок три года находит след предателя и гибнет. Некто, застрелив его, забирает документы, связанные с его работой над книгой. Майор милиции Наумов из множества версий выбирает одну, на первый взгляд невероятную, и начинает отрабатывать ее. А почему, собственно, версия эта невероятна? Видимо, из-за специфики работы майора.

Попади дело сразу в контрразведку, там бы начали отрабатывать гродненскую линию, а остальные как вспомогательные. А уголовный розыск ищет несколько иные причины убийства. Но как только Наумов находит подлинную причину, его пытаются ликвидировать.

Так чем же мы располагаем на сегодняшний день? Ясно, что есть человек, выдавший в сорок третьем году группу. Он, безусловно, жив, вооружен и опасен. Если бы он стрелял из вальтера, или парабеллума, или ТТ, или из любого оружия, оставшегося после войны, Казаринов никогда не выстроил бы еще одну версию – связь с западными спецслужбами. Именно там ему дали пистолет «намбу» с глушителем. Именно там.

Впрочем, до сегодняшнего сообщения из Петропавловска была у него мысль о совпадении. В практике случаются самые невероятные вещи.

Казаринов достал из сейфа дело об убийстве Бурмина. Начал вновь проглядывать его.

Дверь без стука открылась, в комнату вошел Некрасов.

Казаринов встал, сдернул со спинки стула пиджак, быстро надел его.

– Здравствуйте, Евгений Николаевич.

– Здравия желаю, товарищ генерал.

– Ну что, – Некрасов сел, зло шлепнул ладонью по столу, – садитесь. Ожидали вы этого?

– Честно говоря, нет.

– И я не ожидал. Не думал, что он так мобилен и оперативен. Судя по всему, мы опять в темноте?

– Ночью кто-то пытается убить Наумова, утром вылетает в Петропавловск, убирает Сичкаря.

– Мне думается, Александр Дмитриевич, что о Сичкаре убийца узнал перед самым нападением на Наумова. Вернее, так: Наумов узнал о Сичкаре, а это стало известно убийце.

– Значит, противник, давайте будем называть его так, узнает, что Наумов собрался к Сичкарю, и нападает на него. Следовательно, Евгений Николаевич, противник имеет отношение к следствию.

– Вы думаете…

– А здесь, дорогой Евгений Николаевич, и думать нечего. Наши действия таковы. Вы летите в Петропавловск, а Головко занимается Брозулем, Субботиным, Луневым.

– Согласно полученным данным, они вполне достойные люди, а Субботин – полковник госбезопасности в отставке.

– Прекрасно. Надеюсь, вы не думаете, что я приехал ночью обсуждать с вами прописные истины?

– Не думаю, – усмехнулся Казаринов.

– И правильно. Не буду держать вас в неведении. Вы летите через полтора часа.

– Но…

– Спецрейсом. Я договорился с кем следует, ради нас пилот чуть изменит курс.

– Место посадки далеко от города, Александр Дмитриевич?

– Вы сядете в аэропорту, там вас встретят. С вами полетит майор Катаев.

– Слушаюсь.

– Собирайтесь.

– У меня все готово.

– Тогда в машину.

Трапа комфортабельного, широкого, на мягких колесах не было. На землю спускалась узенькая, весьма неустойчивая лесенка.

– Давай, Женя, – сказал за спиной Катаев. Подошли встречающие.

– Заместитель начальника управления Тарасов, – представился высокий, худощавый человек. – Вы, кажется, подполковник Казаринов?

– Да.

– Евгений Николаевич, а я Глеб Васильевич.

– Вот и прекрасно. – Казаринов крепко пожал протянутую руку.

– Сразу на место поедем? – спросил Тарасов, когда они подошли к машине.

– Да, – сказал Казаринов.

И больше ничего. При встрече возникла какая-то странная неловкость, натянутость некая. Казаринов понял это, только вот причину ее не мог определить.

Ехали молча. Город надвинулся сразу. Аэропорт лежал совсем неподалеку. Пробежали безликие пятиэтажки, закрытые заборами дома. Машина ехала по уютным зеленым улицам. Что-то необыкновенно милое было в этих одноэтажных домах, палисадниках, заросших цветами, скамеечках у ворот.

Дома эти гордо смотрели на улицу. Они простояли здесь почти что век, остались самобытно красивыми и выглядели моложе своих панельных собратьев, построенных несколько лет назад.

Казаринов поймал себя на мысли, что новое в градостроительстве не всегда прогрессивно. Он вспомнил малоэтажные московские улицы в районе Тишинского рынка. Вспомнил, сколько зелени было там. Мальчишкой он жил в пятиэтажке на Грузинском Валу. Они запускали змеев с крыши, и под ними лежали маленькие дома, утонувшие в зелени палисадников. Конечно, спору нет, дома эти надо было сносить. Но вместе с ними лихие градостроители уничтожили зеленый оазис. Вырубили деревья, кусты, цветочные клумбы, так необходимые в городском чаду и бензиновой гари.

Особенно это было заметно в небольшом Петропавловске. В городе, строившемся веками. Старые дома хотя и не представляли особой исторической ценности, но тем не менее это были дома, построенные в начале нынешнего столетия, и они сами стали неотъемлемой частью прошлого, так милого нам.

Глядя на эти славные бастионы прошлого, Казаринов думал об истоках ностальгического чувства. Почему новое, кажущееся таким современным, не волновало его? А эти домики с узорной кирпичной кладкой или затейливой резьбой вызывали неосознанно нежное чувство? Видимо, конструктивизм и пришедший ему на смену модернизм чужды национальной русской архитектуре. Архитекторы должны искать подлинно традиционное, а не слепо копировать западные образцы.

– Подъезжаем, – сказал Тарасов.

Машина въехала на улицу, зажатую заборами. Они были плотны и высоки и напоминали крепостные стены. В них не хватало только бойниц.

Машина остановилась.

– Здесь, – сказал Тарасов.

Казаринов вылез из машины, огляделся. Ослепительно жаркое солнце висело над городом. Слабый ветерок надувал под ногами барханчики пыли.

– Н-да, – сказал Казаринов, – мрачновато здесь.

– Такой уж район, – пояснил Тарасов, – дома в основном собственные, да и народ в них живет своеобразный.

От калитки дома к ним шли капитан КГБ и майор милиции. Они подошли, бросив руку к козырьку.

– Товарищ подполковник… – обращаясь к Тарасову, начал капитан.

– Потом, Есымбаев, потом. Пойдемте.

Они вошли во двор, аккуратно выложенный битым кирпичом. Дом был собран на века – из просмоленных бревен, наличники на окнах аккуратно подкрашены, стекла пристроенной к дому террасы расписаны разноцветными петушками.

Эта дощатая пристройка выглядела нелепо и странно рядом с основательно сработанным домом. Вообще в этом дворе было много нелепого.

От ворот до калитки землю замостили битым кирпичом, а по бокам, рядом с деревьями, чернели ямы с брустверами засохшей земли.

Когда Казаринов оглядывал участок, то ловил себя на мысли о том, как много дел начинал и бросал хозяин этого дома. Вон недостроенная летняя кухня. Доски почернели от дождя, кирпичи печки потрескались и облупились. Рядом голубятня, тоже недостроенная, и валяется на земле поржавевшая клетка для птиц.

На всем на этом отпечаток характера хозяина, и Казаринов подумал, что, видимо, покойный Сичкарь был истеричен и вздорен.

На лавочке, тоже недоделанной, видимо, хозяин хотел придать ей форму садовой скамейки, сидела женщина. Она была относительно молода и миловидна. Только лицо у нее было какое-то странное, безвольное и мягкое.

– Это Баранова Серафима Алексеевна, гражданская жена Сичкаря.

– Жена, она всегда жена, а штамп в паспорте – формальность, – ответил Казаринов.

– Это у вас, Евгений Николаевич, взгляд широкий, столичный, а у нас в провинции иначе оценивают…

– Глеб Васильевич, – Казаринов вспомнил имя Тарасова, – никакой штамп в паспорте не может стать гарантией нормальной жизни. А как складывались отношения у Сичкаря и Барановой?

– Странно. Она в основном жила дома. Приходила к нему только убираться и готовить обед. Ночевала здесь два раза в неделю.

– А как вообще характеризовался Сичкарь?

– Ну, о прошлом его вы знаете?

– В общих чертах, мы занялись этим делом только вчера.

– В управлении уже все документы подготовили. Что я могу о нем сказать? Отбыл срок, осел в нашем городе. Начал работать в такси. На работе характеризуется как скрытный, злой человек. Занимались им однажды. Много лет писал анонимки, позорил честных людей, участников войны. Писал, что они предатели Родины. Нас тогда заинтересовало знание некоторых деталей. Знаете, своеобразная специфика изменника. Вышли на него. Товарищеский суд был. Сичкарь вину признал, просил простить.

– Ну и что?

– Мы же гуманисты, все прощаем, ждем, когда нас по башке ударят. Еще одна деталь. Каждое Девятое мая брал отгул и на два дня улетал из города.

– Куда?

– Да в разные места. В Таллин, Тамбов, Саратов. Потом нам стало известно, что он купил у кого-то военные награды и носит их в этих городах.

– В День Победы? – удивился Казаринов.

Он видел лишь одну фотографию убитого. На ней Сичкарь был снят в темной форме полицая. Ему стало мерзко и жутковато.

– Что это вы, Евгений Николаевич? – Тарасов заметил, как изменилось лицо Казаринова.

– Представил себе эту сволочь с нашими наградами. Вообще-то странный психологический феномен. Некая душевная аномалия. Полная потеря самоуважения.

– Пытался, наверное, самоутвердиться, вернуть себе уважение, – сказал Тарасов, – убили его здесь. Одна пуля вошла в горло. Это и вызвало смерть. Четыре другие были выпущены уже в мертвого.

– Видимо, сильно убийца ненавидел этого Сичкаря, – сказал Казаринов.

– Или был очень возбужден.

– Значит, он первым выстрелом попал в горло.

– Стрелял с близкого расстояния, с шагов трех-четырех, – возразил Тарасов.

– Нет, он хорошо стреляет. В Бурмина он стрелял с двадцати семи метров и точно попал в висок. Кто-нибудь слышал выстрелы?

– Нет. Соседи ничего не слышали и никого не видели. Собака взяла след, но потеряла его на автобусной остановке. Водители автобусов, которые работали в интересующее нас время, опрошены. Ничего подозрительного они не заметили.

– Что дал обыск?

– Ничего. Есть две странные бумаги, не то письмо, не то куски дневника, я доложу.

– Пойду поговорю с женой. – Казаринов еще раз оглядел двор, дом. – Здравствуйте, Серафима Алексеевна.

– День добрый.

– Я подполковник КГБ Казаринов.

– Так чего вам нужно-то от меня? Убили человека, а теперь виновных ищете? По вашей милости он и в тюрьме столько лет отсидел…

– А вам известно, – голос Казаринова стал жестким, – что «безвинный» Викентий Сичкарь помогал немцам? Что он изменял Родине?

– Никому он не изменял, просто работал при немцах.

– Полицаем.

– Ну и что?

– Скажите, у Сичкаря были враги?

– Нет.

– Получал ли он письма с угрозами?

– Тоже нет.

– Приезжал ли к вам кто-нибудь, с кем Сичкарь был связан в Гродно при немцах?

– Землячка его Граджина Явич.

– Где она живет?

– В Целинограде.

– Когда вы ее видели последний раз?

– Она приезжала месяц тому назад.

– Катаев, – повернулся он к майору, – возьми людей и срочно в аэропорт. Поднимите полетные ведомости. Выясните, кто прилетал в Петропавловск московским, да и всеми остальными рейсами. Приблизительное время убийства известно, поэтому исходите из этой цифры.

– Есть. – Катаев направился к машине. Казаринов снова подошел к Барановой, присел на скамейку.

– О чем вы разговаривали?

– О чем мне с ней говорить? Она с Викентием по-польски говорила. Выпили они, она и рассказала о каком-то человеке. Мол, они-то пострадали, а он нет. И сейчас пост занимает. Сговаривались попугать его, чтобы деньги выманить.

– Вы говорите по-польски?

– Да нет, за восемнадцать лет понимать все стала, а говорю плохо.

– У вас есть адрес Явич?

– Я вам дам.

В управлении Тарасов положил перед Казариновым папку:

– Смотрите, – и ушел, а Казаринов начал внимательно читать протоколы допросов и всевозможные справки.

Судьба Сичкаря была обычной для человека, ставшего на путь предательства. И на суде он пытался оправдываться так же, как и все. Мол, призвали, мол, не стрелял, был шофером.

Нет, не простым шофером был Сичкарь. Возил он капитана Рискевича, начальника белорусского отдела «Зондер штаба-Р». Следствие не доказало его активного участия в карательных операциях. На суде Сичкарь все время повторял, что на его руках нет крови, забыв о том, что карательные акции готовились подразделением, в котором он служил.

Казаринову много раз приходилось читать подобные документы, и всегда в душе поднималось острое чувство ненависти, которое он старательно давил в себе, не давая эмоциям главенствовать над разумом. Смысл его службы заключался в объективности. Он, работая с документами, обязан был не только искать способы наказания человека, но и возможность его оправдания.

Объективность во всем и ко всем. Но все равно, читая документы, он не мог оправдать Сичкаря. И, думая о судьбе убитого, Казаринов вспоминал рассказ Тарасова о том, что Сичкарь уезжал в другие города и надевал чужие ордена.

Вот и фотография Сичкаря, найденная при обыске. Он стоит на фоне какого-то памятника в строгом темном костюме с наградами. Кстати, пиджак с ними изъят при обыске. Кажется, Тарасов говорил, что он висит в стенном шкафу в кабинете.

Казаринов открыл шкаф, снял с плечиков тяжелый, мелодично звякнувший медалями пиджак.

Ого! Неплохо. Скромностью Сичкарь не отличался. Решил стать героем и стал.

На правой стороне теснились три ордена Отечественной войны, один первой степени и два второй, ниже две Красные Звезды. Слева – два боевых Красных Знамени, две Славы – второй и третьей степени, медали.

Где же достал все это Сичкарь?

Казаринов взял показания Барановой: «Во время отпуска Сичкарь обязательно заезжал в Москву, где покупал у коллекционеров награды».

Казаринов еще раз взглянул на висевший на спинке стула пиджак с наградами и понял, что Сичкарь был приговорен не к пятнадцати годам. Нет. Он был приговорен к пожизненному позору. И эти отъезды, чужие награды были попыткой защититься от него.

А вот и письма или страницы из дневника.

«Сколько их по улицам ходит с колодками да медалями. Нараздавали наград почем зря. Как газету ни откроешь, так дают кому ни попадя.

Видеть их не могу. Меня немцы бронзовой медалью наградили, так я не бегал, как они. Господи! Жизнь до чего собачья. В чем моя вина-то! В чем? Им все легко сейчас говорить. А я молодой был. Есть хотел, пить хотел да баб любить…»

Дальше письмо обрывалось. Второе было немного длиннее.

«Граджинка приезжала. Серафима к родителям уехала в Тургай. Да и хорошо, а то мешала бы только. Я самогонки нагнал да настоял. Два дня мы с Граджинкой пили да плакали. Она пластинки старые привезла, купила по случаю в Целинограде. Мы под них в Гродно танцевали у Зои Стахуры. Время-то было какое! Молодые, с деньгами. Мне Граджинка нравилась. А она с Броником, приказчиком от Гурского, шлялась. Он при деньгах был. Подторговывал чем-то. Молодой да нахальный. Пластинка была. Там по-русски мужик пел про мальчика-боя. Любил я ее. Так Граджинка достала ее где-то и привезла. Крутили мы ее, пили и плакали.

Я ей рассказал, что в Саратове встретил Мишку Лосина, старшего полицая из Луно. Мы с ним пили два дня, он в весовой на рынке работает. Живет хорошо. А она мне говорит, что была в Москве, Броника видела, приказчика своего, он в машину садился. В «жигули» новенькие.

А мы? Чем мы-то хуже их? Только мы страдали и плакали, как птицы-чайки. А их, гадов, уберегла судьба. А их бы – как нас. На следствие, в тюрьму, на этап, на лесоповал.

Век не забуду, как солнце над морозной тайгой встает и от света его еще холоднее делается. Тут мы и решили сначала Броника достать.

Граджинка номер его машины запомнила, потом…»

На этом не то письмо, не то дневник обрывается. Бредовые, словно спьяну написанные строки. Но все же в этом бреду можно было проследить определенную логику, понять, что мучило Сичкаря все это время.

Казаринову приходилось сталкиваться со многими людьми, отбывшими срок за измену Родине. Одни из них радовались, что остались живы, что прошел страх наказания, и жили, стараясь не вспоминать о прошлом. Другие, наоборот, жили прошлым, копя обиду и ненависть. Сичкарь принадлежал к третьей разновидности. Он считал себя несправедливо наказанным.

В кабинете Казаринова ожидал Катаев, он пил зеленый чай из пиалки.

– Есть что-нибудь?

– Да. Смотри. Вчера московским рейсом прилетел некто Соколов Л.Н., паспорт ХI-МЮ, № 559630.

– Ну и что?

– Слушай дальше, прилетел, купил билет на Караганду. В Караганде взял билет на Москву.

– Сколько он пробыл в городе?

– Три часа. Паспорт проверяем.

– Думаю, Сережа, паспорт этот давно нигде не числится.

– Ты приказываешь не проверять?

– Проверяй, конечно. – Казаринов посмотрел на пиалу с чаем, и внезапно ему мучительно захотелось есть. – Слушай, Сергей, не пора ли нам поесть?

– Дело говоришь, командир.

Катаев поставил пиалу, поднялся. Они были очень похожи – подполковник Казаринов и майор Катаев. Высокие, спортивные, темноволосые. Оба одеты в красивые летние костюмы, даже походка у них была похожая: уверенная, быстрая, спортивно-упругая. Они были знакомы давно, дружили, а работали вместе четвертый год. Казаринов любил ездить в командировки с Сергеем, он был умным собеседником, подлинным профессионалом, веселым и добрым человеком. Правда, не так уж часто их дела совпадали.

Жара спала. На город надвигался вечер. Казаринов и Катаев вышли на улицу Ленина.

– Бывший Вознесенский проспект, – сказал Катаев.

– А ты откуда знаешь?

– Я когда еще журналистом был, несколько раз приезжал сюда в командировку. Двадцать лет тому назад. Вижу, что город очень изменился. Улицу Ленина закрыли для транспорта, и сразу же она стала другой. Славная улица. Ничего, кажется, особенного, а сердце щемит. Я всегда очень переживаю, когда вижу, как безжалостно ломают нашу Москву. Целую коллекцию собрал фотографий и акварелей ушедших от нас уголков Москвы. И очень больно, когда они исчезают. Знаешь, когда я в газете работал, у нас парень один был. Неплохой журналист, но с диким самомнением. Качалин Виктор.

– Постой, – в памяти Казаринова профессионально совместились имя и фамилия с определенной информацией, – это не тот, что сбежал и на «Свободе» работал?

– Тот самый. Я его в Лондоне встретил, так он просил меня похлопотать, чтобы ему разрешили вернуться. Во сне, говорит, Остоженку вижу. И пусть Качалин – предатель и сволочь, но даже и его тоска по родине мучила. И связано это чувство с конкретной улицей.

– А что с ним потом стало?

– Повесился.

Ночью Казаринов проснулся и сел у открытого окна. Он сидел и думал о том, что завтра надо лететь в Целиноград, встречаться с Граджиной Явич, а оттуда в Москву. Он еще раз вспомнил человека на больничной койке. Вторую жертву этой страшной истории. И ему вспомнился давний спор, который произошел на Рижском взморье. Один весьма почтенный научный работник говорил, что людям надоели книги и фильмы о войне. Этот доктор наук был профессиональным спорщиком, он жонглировал цифрами, проводил смелые сравнения с мировой литературой. У Казаринова был один довод – память.

Если бы он мог, если бы имел право рассказать, как из прошлого, из памяти возникают люди. Они страшны собственным страхом и готовы на все, чтобы избежать наказания.

И как странно сегодня, когда больше сорока лет прошло со дня окончания войны, искать эти тени, у которых есть одна особенность: при необходимости они материализуются и наносят удар.

Он увидел свет. Потом яркие точки начали вспыхивать в памяти. Сначала появилось лицо человека, вернее, куски, словно разорванная фотокарточка. И ему надо было из множества кусочков сложить один портрет. Детали его то появлялись, то исчезали, не желая складываться. Это напоминало какую-то забытую детскую игру.

Олег застонал, открыл глаза и сел.

– Лежите, лежите, – к нему подбежала сестра, – вам нельзя вставать.

– Где я?

– В госпитале.

– Сколько дней я здесь?

– Третий.

В палату вошел врач:

– Очнулся. Вот и прекрасно. Теперь все будет в порядке.

– Мне срочно нужно в управление. – Олег попытался встать.

– Вам нужно лежать, – сказал врач, – лежать и набираться сил. Травмы головы – вещь коварная, последствия бывают самые неожиданные.

Олег хотел сказать врачу, что все равно уйдет. Опять попытался подняться, но почувствовал необыкновенную слабость и откинулся на подушку.

Врач вышел, закрыв за собой дверь. В кабинете он поднял телефонную трубку, набрал номер дежурного по областному управлению.

– Передайте полковнику Никитину, что Наумов пришел в сознание. Завтра мы переведем его в обычную палату, так что к вечеру с ним вполне можно побеседовать.

– Спасибо, – радостно ответил дежурный, – передадим немедленно.

А Борис Прохоров продолжал жить у Олега. В работе пока наступило затишье, у его группы особо сложных дел не было.

На следующее утро после покушения на Наумова его вызвал Никитин и сказал:

– Дел пока новых тебе давать не будем. Отдохни. Да ознакомься с приказом, там вас с Наумовым поощряют, и тебе пять отгулов положены.

Каждый день Борис и Леня Сытин ездили в госпиталь. Они втаскивали в комнату справочной огромные сумки, набитые фруктами, конфетами, соками.

– Нельзя, – говорил им дежурный врач, – пока нельзя. Потерпите.

Борис взял в библиотеке книги Бурмина и читал их целыми днями, надеясь найти в них ответы на вопросы, мучившие его. Он чувствовал свою вину перед человеком, которого не знал и которого не было в живых. Осознать это чувство Борис не мог, оно жило в нем неосознанной тревогой. Читая книги Бурмина, он как бы ближе узнавал писателя, додумывал его черты характера, привычки, взгляды.

Пять свободных дней были истинным подарком. И Борис знал, почему вдруг начальство вспомнило о них. Никитин тем самым назначил его ответственным за товарища, лежащего в госпитале.

Заснул Борис рано, погулял с Кузьмой и лег спать.

Телефонный звонок разбудил его, и по привычке Борис начал хлопать ладонью по полу. Дома телефон на длинном шнуре всегда стоял у него рядом с кроватью. Звонки были длинными и частыми, так обычно вызывает межгород. Звонил телефон, недовольно лаял Кузя, наконец Борис добрался до аппарата и снял трубку.

– Алло.

– Ты спишь? – отчетливо, словно из соседней комнаты, сказала женщина.

«Как ее зовут?» – подумал Прохоров и вспомнил.

– Это Лена?

– Да, – с недоумением ответили на другом конце провода.

– Лена, это Борис, товарищ Олега, он выехал на два дня и попросил меня встретить вас.

– А куда он уехал?

– Я вам расскажу при встрече.

– Хорошо. Я прилетаю утренним рейсом завтра.

– Я буду ждать вас с машиной.

– А как я вас узнаю?

– По букету и милицейской форме.

– Жаль, что там не будет никого из моих знакомых. – Лена засмеялась.

Утром Борис пришел в управление, разыскал Леню Сытина.

– Леня, нужны цветы.

– Понял, через двадцать минут будут.

Начальник политотдела разрешил взять машину, и он поехал в аэропорт.

Лену он узнал сразу. Именно такой он представлял себе ее по рассказам Олега. Девушка спросила, когда вернется Олег, но Борис сделал вид, что не расслышал вопроса, мучительно обдумывая, как сказать ей о несчастье. Его опередил водитель.

– Товарищ капитан, – спросил он, – сразу в больницу едем? Полковник Шишканов звонил, сказал, майору Наумову лучше.

– Какая больница? – упавшим голосом спросила девушка.

– Он ранен, Лена, – тяжело вздохнул Прохоров. – Такая работа…

До Москвы Лена не проронила ни слова, думая о странностях судьбы, о том, что за счастьем всегда идет горе, и еще о том, что, уже разговаривая по телефону с чужим человеком, она почувствовала что-то неладное.

«А, собственно, – спрашивал ее чей-то спокойный, рассудительный голос, – кто он тебе, этот Олег? Встретились в Таллине, увлеклась. Что дальше? Легкого, веселого романа не получилось. Слишком серьезным оказался этот парень, да и работа у него непростая. Что же делать?» – вновь спросил ее тот же голос.

А действительно, что? Сейчас она обязана принять решение. Именно сейчас, когда машина въехала в Москву. Госпиталь – это прежде всего обязательство, это некая связь с другим человеком.

Нет, Лена не была злой. Она жила просто и легко. О ней говорили, что она прекрасный товарищ, считали доброй и отзывчивой. Но нет, она не готова к горю, госпиталю, болезни. Не готова! И главное, не хочет готовиться к этому. Почему в ее жизнь должны входить эти молчаливые строгие люди с их непонятной, не очень веселой работой?

И она начала внутри себя строить некую стену, которой отгораживалась от двух таллинских дней, трех телефонных разговоров и этого молчаливого капитана. Нет, она просто не готова еще делить с кем-то горе. Чуть попозже, когда станет старше. Тем более она же учится в институте. Ну конечно! У нее скоро начнутся экзамены, репетиции, потом гастроли. Как это говорил Олег? Кесарю кесарево, а слесарю слесарево. Пусть так и будет.

– Если можно, – сказала Лена спокойным, даже несколько равнодушным голосом, – завезите меня домой.

Прохоров внимательно посмотрел на нее и поразился происшедшей перемене. Лицо Лены стало безмятежно спокойным и даже равнодушным.

Она смотрела в окно, казалось, ее интересуют только эти дома, деревья, пешеходы.

– А в госпиталь? – ничего не понимая, спросил Борис.

– В госпиталь я не поеду.

– Вообще?

– Вообще.

– А что мне сказать Олегу?

– Скажите, что я не приехала.

И только теперь Борис понял, что Лена за эти двадцать минут решила для себя что-то. И в этом решении не было места для раненого Олега Наумова.

– Куда вас отвезти? – холодным тоном спросил Прохоров девушку.

– На Воробьевское шоссе.

Шофер так крутанул баранку на повороте, что машина накренилась и, казалось, полетела по воздуху. Но Лена осталась невозмутимой. Решение принято.

Какой же он светлый, уютный, родной ее дом. Мама, наверное, приготовила пирог, они сейчас на кухне будут пить кофе с пирогом. Потом закурят хорошие сигареты, потом будут говорить долго-долго. Обо всем.

Машина остановилась. Шофер вышел, открыл багажник, поставил на тротуар чемодан и сумку.

– Спасибо. – Лена улыбнулась, открыла дверцу, вышла из машины. Хотела уже захлопнуть дверь, но вспомнила о цветах: как же она забыла такой огромный букет роз!

Машина сорвалась с места.

Лена посмотрела ей вслед и подумала, как легко все это кончилось. Впредь умней надо быть, не влезать в подобные отношения.

– Куда? – спросил водитель Прохорова.

– В госпиталь.

– Вы меня извините, товарищ капитан, – водитель достал сигареты, – какова гражданка?

Прохоров промолчал, вспоминая поездку в Гродно и взволнованно-сбивчивый рассказ Олега о встрече в Таллине.

Казаринов и Катаев завтракали в номере. Купили в буфете сыру и хлеба, а Сергей всегда возил с собой кипятильник и растворимый кофе.

Оставался час.

В дверь постучали. Вошел Тарасов:

– Машина внизу. На запрос по поводу паспорта Соколова пришел ответ. Прошу. – Он протянул Казаринову бумагу.

Тот быстро пробежал глазами сообщение.

– Так я и знал. Два года назад гражданин Соколов обращался в милицию по поводу кражи паспорта. Случай старый как мир. Уверяю вас, что паспорт этот больше нигде не появится. Отправьте копию в Москву.

В аэропорту их встретили местные коллеги и отвезли в управление.

Явич уже ожидала их.

– Граджина Станиславовна, – начал Казаринов, – я не буду ходить вокруг да около, начну сразу. Сичкарь убит.

– Когда? – На лице Явич не отразилось ни удивления, ни испуга.

– Два дня назад. Из его записок нам стало известно, что в Москве проживает некий человек, во время оккупации Гродно сотрудничавший с немцами.

Явич помолчала, потом достала пачку кубинских сигарет, прикурила, затянулась глубоко.

«Вот это да, – подумал Казаринов, – сигареты-то крепчайшие».

– Я за свое наказание понесла. Но опять говорю, сотрудничала с немцами от глупости молодой. Жить хотела красиво. Как в фильмах. При поляках рядом с нашим домом кинотеатр был. Отец мой там работал. Я каждый день кино смотрела. Думала, на Гавайях жить буду, гулять под пальмами в белом платье. Потом русские пришли, затем немцы. Я красивая была, да дура. Связалась с одним, он мне все духи да шоколад носил, а оказалось, он из разведки.

– Как его фамилия?

– Он филиалом строительной фирмы «Гильген» заведовал. Рискевич его фамилия. Он меня завербовал.

– Какие вы задания выполняли?

– Да никаких. Он мне говорил, что с моей внешностью большое дело можно сделать.

– Какое?

– Не знаю. Каждый день ему выкладывала, о чем знакомые говорят.

– Как реагировал на это Рискевич?

– Смеялся. Говорил, мол, мы военная разведка, а не гестапо.

Явич замолчала. По-русски она говорила чисто. Но все же с каким-то странным акцентом. В ее словах слышалась неуловимая неточность. Так обычно говорят люди, чей родной язык похож на русский.

Казаринов не торопил ее, перед беседой он изучил дело этой женщины. Знал о ней практически все. Она принадлежала к категории старающихся забыть прошлое. Со дня освобождения по сегодняшний день работала буфетчицей в ресторане «Ишим». И видимо, умела работать, раз столько лет просидела на «горячей точке».

– Вы все время работаете в буфете? – спросил Казаринов.

– Да. Все время. Вас удивляет, почему не попалась? Я не ворую. Доход есть, но вполне законный.

– Вы что-то путаете, законный доход – это зарплата.

– Видимо, я не так выразилась. Просто я нагло не ворую.

– Ну, это дело другой службы, – усмехнулся Казаринов.

– Поэтому я так и говорю вам.

– Граджина Станиславовна, кто был тот человек, о котором писал Сичкарь?

– Фамилия его была Големба, а звали Бронислав. Он работал в магазине Гурского приказчиком. Молодой парень был, двадцать лет всего, а ловкий. Имел свою клиентуру из немцев, доставал им хорошие вещи. У него деньги водились. Он меня любил, а я его нет. Сопляк он был и слюнтяй. Я ему говорила об этом: станешь, мол, мужчиной, приходи.

– Граджина Станиславовна, я еще раз хотел бы уточнить ваши отношения с Рискевичем.

– Любила я его. Дура была. Он красивый, как артист кино. Всегда одет хорошо, одеколоном от него пахло. Таких, как он, я только в фильмах видела. Очень мне хотелось ему услужить. А как-то Броник говорит мне, что машина нужна. Зачем, спрашиваю. А он мнется. Потом мы выпили на одной вечеринке, и я к нему пошла, он мне ночью и рассказал, что ждет людей «от Советов»…

Казаринов отметил, что Явич сказала не «от наших», не «от русских», а «от Советов». Так говорили в западных областях сразу после войны. А впрочем, где Явич-то могла научиться говорить иначе. Не в колонии же?

– …Я и пошла к Рискевичу. – Явич замолчала.

– А потом вы встречались с Голембой?

– Нет. Через неделю в его доме немцы партизан брали каких-то, я думала, что и он погиб.

– Больше вы с ним не встречались?

– Видела в Москве случайно. Он на улице Горького в машину садился.

– Вы его узнали через столько лет?

– А он совсем не изменился, даже не поседел. Только заматерел, интереснее стал. Он в «жигули» садился.

– Сичкарь сказал, что вы запомнили номер машины?

– Да, – женщина открыла сумку, достала записную книжку, – МКП 69–23.

– Граджина Станиславовна, вам надо на несколько дней покинуть город. Вам есть куда поехать?

– А отпуск дадут?

– Да.

– Тогда полечу в Гродно.

– Пожалуйста, сейчас будет готов протокол, вы подпишите его и можете идти домой.

Казаринов из окна видел, как Явич пошла к площади мимо сквера. За ней шли двое.

– Странная у нас работа, Сергей. Охраняем агента абвера.

– Бывшего. Она отбыла наказание и искупила вину. Теперь она, Женя, имеет полное право пользоваться нашей защитой, как каждый советский человек.

– Все равно странно устроен мир, Сережа.

– Ну что же, вечером летим в Москву? Время у нас есть? – спросил Катаев. – Я пойду погуляю по городу.

– Иди и помни, что в нашем возрасте свидания с прошлым не всегда приносят радость.

Никитин и Прохоров приехали в госпиталь под вечер.

Наумова перевели в отдельную палату, ее называли генеральской. Почему именно генеральской, Никитин так и не мог понять. Насколько он помнил, в ней лежали несколько его друзей, так и не получивших этого высокого звания.

Повязку с головы Олега сняли, только у виска белела марлевая нашлепка.

– Ты совсем молодец, Наумов, – сказал Никитин неестественно громко, так, как говорят, когда кому-то лгут о его здоровье.

– Владимир Петрович, – Наумов приподнялся на локтях, – я вижу лицо человека, который наехал на меня. Очень хорошо вижу. Уверен, я знал его, но вспомнить не могу.

– Олег, где ты был в тот вечер перед поездкой в Химки?

– У Брозуля. У Сергея Петровича Брозуля.

– Ты говорил там, что летишь к Сичкарю?

– Да.

– Вы были вдвоем?

– Нет, – сказал Наумов, – нет. Он засмеялся внезапно.

– Ты что, Олег? – подошел к кровати Прохоров.

– Я вспомнил, вспомнил, чье это лицо. Это – Лунев.

Первый раз это имя мелькнуло в списке инженера Калинина. Далее было выяснено, что машина с номером МКП 69–23 принадлежала ранее Луневу Борису Дмитриевичу. Согласно архивным данным, Бронислав Големба и связной Борис Лунев – один и тот же человек.

– Значит, Лунев, – сказал генерал Некрасов, – теперь мне понятна его торопливость. Он слышал рассказ Наумова и понял, что через день-два мы на него выйдем.

– Лунев Борис Дмитриевич, 1923 года рождения, русский, образование высшее. В 1945 году поступил, а в 1950 году окончил Государственный институт внешней торговли, в 1953 году окончил аспирантуру того же института. С 1953 по 1955 год работал в Министерстве внешней торговли, потом перешел в НИИ.

– Так, так, – генерал встал, – к какого рода информации допущен?

– К секретной.

Казаринов достал сигарету, вопросительно посмотрел на генерала.

– Курите, не стесняйтесь.

Некрасов следил, как тонкая струйка дыма, уходя к потолку, теряет форму и растворяется в воздухе.

– Что еще о нем известно?

– Награжден орденами Красной Звезды, Отечественной войны, Знак Почета, медалями «За боевые заслуги», «Партизан Великой Отечественной войны» 1-й степени и, конечно, юбилейными. В 1958 году защитил диссертацию и получил ученую степень кандидата экономических наук. Автор четырех книг и более тридцати статей. Жена Лунева Екатерина Григорьевна, профессор, доктор медицинских наук, дочь Ольга двадцати восьми лет – старший инженер Дома звукозаписи, зять Платонов Николай Ильич, тридцать лет, первый помощник теплохода «Москва» Московского речного пароходства. Борис Дмитриевич живет от семьи отдельно. Построил однокомнатную кооперативную квартиру по адресу Малая Грузинская, 6, якобы для дочери, но занимает ее сам. Имеет дачу на Минском шоссе. Скромный домик. И еще: в день убийства Бурмина Лунев на работе с утра не был.

– Причина?

– Продавал машину.

– Проверяли?

– Да, действительно, с утра он был в комиссионном автомагазине.

Генерал открыл ящик стола, достал сигареты, закурил.

– Давайте подумаем, что у нас есть?

– Практически заявление Явич, что некто Големба, он же Лунев, предал оперативную группу. Но это слова Явич, а доказательства? Что мы принесем прокурору? Только то, что майор Наумов вспомнил, что за рулем находился Лунев? Маловато. Это не обвинение, а версия. Начинайте отрабатывать ее. Прочно, так, как вы умеете. А пока давайте посоветуемся с коллегами.

Генерал поднял трубку:

– Алексей Петрович, если у вас есть время, загляните ко мне.

Через несколько минут в кабинет вошел полковник Корнеев из соседнего управления. Он поздоровался с Казариновым и сел. Казаринов сразу отметил, что Корнеев не поздоровался с генералом, значит, уже был у него.

– Евгений Николаевич, сейчас Алексей Петрович нам кое-что объяснит.

– Нам стало известно об утечке строго секретных данных. За последние пять лет.

– Это угрожало обороне? – спросил Некрасов.

– Да.

– Вам о чем-нибудь говорит фамилия Лунев?

– Конечно. Ветеран войны. Выполнял задание НКВД в глубоком тылу врага. Интересный ученый. Только вот последнее время он как-то отошел от научной деятельности.

– В чем это выражается?

– Исчезли его статьи, не вышла книга, объявленная пять лет назад издательством «Наука». Более того, он прекратил работу над темой, когда рукопись была уже почти готова. Было это приблизительно в семьдесят девятом – восьмидесятом году.

– Евгений Николаевич, – Некрасов повернулся к Казаринову, – начни отсчет именно с этого времени. Этот период наверняка даст ответ на многие вопросы.

– Простите, Александр Дмитриевич, – удивился Корнеев, – вы подозреваете Лунева?

– Да, Алексей Петрович, да.

– Но у него безукоризненная биография, никаких подозрительных связей…

– И тем не менее… спасибо вам за помощь. Остальные вопросы решите с Казариновым. Вы свободны, товарищи.

В кабинете Казаринова Корнеев распустил узел галстука, расстегнул воротничок.

– Слушай, Евгений Николаевич, – полковник удобнее устроился у стола, – поведай-ка мне, что у тебя есть.

– Алексей Петрович, пока только наметки, но есть предположение, что Лунев в 1943 году был завербован в Гродно резидентом «Зондерштаба-Р» капитаном Рискевичем, выдал оперативную группу из центра. Боясь разоблачения, убил писателя Игоря Бурмина и бывшего полицая Сичкаря.

– Ого, – Корнеев присвистнул, – у вас есть предположение о его связях со спецслужбами Запада?

– Только наметки.

– В чем это выражается?

– Бурмин и Сичкарь убиты из пистолета «намбу» последней марки.

– Это ни о чем не говорит. Лунев часто ездит за границу… Теперь давайте пофантазируем, что он приобрел там пистолет. Просто так, для себя. Есть же такие любители.

– Вы думаете, Алексей Петрович, Лунев сделал все это, боясь разоблачения?

– Я не стал бы строить все эти предположения, если бы не утечка информации.

– Видимо, придется поработать вместе.

– Хорошо, – Корнеев встал, – наша служба окажет вам любую помощь.

Корнеев ушел, а Казаринов достал стандартную папку с надписью «Дело» на обложке, вписал фамилию Лунев Б.Д. и номера статей 64, 102 УК РСФСР.

Лунев проснулся ночью от странного ощущения, будто в комнате кто-то есть. Он открыл глаза и начал всматриваться в темноту. В открытое окно глядела звезда. Она пристроилась ровно в углу оконной рамы, нестерпимо яркая и далекая. И ему стало как-то не по себе от ее почти белого холодного света.

Лунев встал, не зажигая огня, нащупал сигареты и вышел на маленькую террасу. Опустился в кресло-качалку, которое когда-то привез из Будапешта.

Что же случилось? С чего он вдруг так разволновался? Всего неделя осталась. Потом поездка в Софию и… Лунев затянулся сигаретой зло и глубоко. Разве хотел он этого? Ну, Сичкарь – сволочь, черт с ним. Он-то помнит, как этот полицай, спекулянт вонючий лез к Граджине. Помнит. А вот Бурмин… Ну что не сиделось человеку? Писал бы да фильмы делал. Так нет, полез в документы, начал в архивах копаться. Вот и пришлось его убрать. Он убил его, нет, не он, а второй человек, родившийся в нем в сорок третьем году. Убил потому, что не было выхода.

Лунев понял, что убьет писателя, когда встретил Бурмина у станции техобслуживания.

Бурмин посмотрел на него настороженно и холодно, не подал руки, говорил отрывисто и сухо. И Борис Дмитриевич понял, что эта поездка в Гродно что-то подсказала Бурмину. Понял, и на душе у него стало скверно и муторно.

Два месяца назад на своем дачном участке он нашел сверток, в котором лежал пистолет, глушитель и патроны. Он сам просил их сюда доставить.

Опасность почувствовал интуитивно, как только этот болван Брозуль привез к нему Бурмина.

В тот первый день все было прекрасно. Подвиги вспоминали, коньяк пили, чокались. Говорили красивые слова, хотя он никогда не любил распространяться о своем партизанском прошлом.

Еще давно, в институте, его попросили выступить на вечере в День Победы. Он посмотрел в глаза профоргу и сказал:

– Неужели ты не понимаешь, что я не имею на это права?

С тех пор вся его жизнь была подернута неким флером таинственности.

Он никогда не носил ни колодок, ни наград. Не хотел привлекать к себе внимание. Зная, как строго проверяют тех, кто идет на загранработу, он всячески отказывался от нее. Хотя понимал, что раскопать его прошлое будет нелегко.

Да, собственно, что случилось-то в этом прошлом? Один раз всего испугался. А кто не испугался бы, когда к тебе прямо в комнату смерть приходит?!

Тот день он помнит всю жизнь. Красавчика этого Рискевича. Многое забыл, а голову его помнит. Густо набриолиненные волосы с белой дорожкой пробора.

Испугался он тогда, но все же за пистолетом полез. Вспоминая тот вечер, вернее, ночь, Лунев по сей день не может вспомнить: зачем ему пистолет понадобился? Что он хотел с ним делать? В кого стрелять? В себя или в Рискевича?

Потом, когда Рискевич ушел, он опомнился и понял, что сделал в своей жизни один верный поступок. Не выдал Брозуля. Сейчас иногда, когда видит его, основательного, неторопливого, глухая ненависть горло сжимает.

Смотрит на него и думает: «Если бы не я, сгнил бы ты в гестаповском подвале».

Когда его, подстреленного, немцы к лесу отвезли, он опять в город пробрался, пришел к Брозулю. Вместе в отряд ушли.

Нет. Не виноват он был, что эти погибли. Он же один раз оступился. Всего один раз. А до этого делал все, как нужно, и после этого тоже.

Раненого командира партизанского соединения Холмова на себе тащил, из боя его вытащил. Почему же жизнь такая несправедливая? Он и работал хорошо. Орден получил. Все делал на благо Отечества. Сам вину свою искупил. Сам.

Зачем же они его нашли? Почему несправедливо так? Сколько людей погибло, а Рискевич этот жив.

Он его сразу узнал, когда тот вошел в его номер в Вене. А какой счастливый день был, всего пять лет назад. Но кажется, что целое тысячелетие прошло.

Лунев опять закурил, затягивался глубоко и жадно, как 10 июня сорок первого, когда они, стрелки-спортсмены, приехавшие на соревнования в Гродно, вместе с красноармейцами отбивали атаку немцев. Лучше бы убили его тогда. Лучше бы убили.

Пять лет назад он приехал на конгресс в Вену. Все складывалось как нельзя лучше. Его, переводчицу и еще двоих поселили отдельно от всей делегации в роскошном отеле на Оперкринг.

Марина, прелестная синеглазая переводчица, сказала, что им немыслимо повезло, такое случается только раз в жизни. Действительно, отель был хорош. Такие он раньше только в кино видел. Маленький, уютный, в котором старина сочеталась с современным комфортом.

На стене в вестибюле висела доска с перечислением имен великих людей, когда-то проживавших здесь.

Портье, подавая ключ, сказал:

– Возможно, мой господин, когда ваши достижения в науке станут всемирно известны, мы с удовольствием впишем сюда и ваше имя.

Вена в мае, ну что может быть лучше! Очарование Внутреннего города с его чередованием старых узеньких улочек и элегантных Кертенерштрассе-Грабен и Штокин-Айзен. А кафе на Ринге, а зелень садов и скверов! Дунай, господи, как было хорошо, тем более что у него с Мариной началось то, что один его приятель называл «черемухой». Каждое утро он просыпался с радостным чувством и ожиданием встречи с Веной и женщиной, которая стремительно врывалась в его жизнь.

Все это случилось на третий день. После обеда раздался стук в дверь, и в номер вошел все тот же Рискевич, только совершенно седой.

Он предостерегающе поднял руку, улыбнулся и сел в кресло.

– Что, пан Големба, я буду называть вас так, забываете старых друзей?

– Что вам нужно?

Рискевич улыбнулся, достал из кейса магнитофон, нажал кнопку.

И он услышал свой голос, срывающийся от страха, слова свои жалкие услышал, свое трусливое согласие вспомнил.

Ну почему же мир так устроен? Один раз он предал. Один раз. Не из-за корысти. Нет. Жизнь свою спасал. Разве это нельзя взять в расчет? Он бы умер, и они все равно погибли бы. А так он выжил. Нет, он не хотел ничьей смерти, только хотел, чтобы ему дали возможность жить!

В Деблинге, северном районе Вены, в особняке, укрывшемся за живой изгородью, он все подписал, взял деньги. А потом в Москве получил все положенные шпиону вещи. Разложив их на столе, долго рассматривал, вспоминал точно такие же, виденные в телепередаче и на журнальных снимках.

Все это вспомнил этой ночью Борис Лунев. Он сидел на террасе своего маленького дома, в пятидесяти километрах от Москвы.

Много лет он искал ответ на вопрос: виновен или не виновен? И много лет отвечал, что нет. И жизнь его мало походила на жизнь оступившегося человека. Только один раз он допустил слабость, стал предателем. Но зато потом всю жизнь был сильным. Потому что много лет подряд ему нужно было защищать себя в своих собственных глазах…

Отрывок из книги Бурмина

«Стерлась граница между ночью и днем. Светомаскировка в кабинете плотно закрыла окна, и круглые сутки горела на столе лампа под белым матовым колпаком.

Замнаркома сидел, тяжело привалившись к столешнице, и, казалось, не слушал собеседника, только пальцы, бегающие по столу и словно отбивающие такт важного разговора, выдавали его сосредоточенность.

– По данным, полученным от нашего резидента в Кракове, на интересующем нас объекте начали работу по созданию сверхмощного оружия. Противник называет его оружием возмездия, – докладывал начальник главка.

– Какие-нибудь наметки о тактико-технических данных есть?

– Пока нет, товарищ замнаркома.

Начальник главка называл его по должности, потому что по званию они были равны.

– Нам, Павел Федорович, – замнаркома достал из стола пачку дешевых папирос «Спорт», прикурил, затянулся глубоко, – нужно достать любую деталь их продукции. Ну а если достанем целиком, то это крупная победа будет.

– Товарищ замнаркома, резидент передает, что работы эти связаны с медициной. Видимо, оружие это бактериологическое.

– Тем более. Резидент своими силами может что-нибудь?

– Нет.

– Готовьте группу.

– Готовы.

– Кто командир?

– Майор Ковалев.

– Маршрут?

– Решено перебросить их до Гродно, а там их встретит группа польских товарищей. Они и доведут их до объекта.

– Как осуществите переброску?

– Самолет заберет на борт группу, на большой высоте пойдет на запад, потом развернется на восток и направится в сторону Гродно. Там люди старшего лейтенанта Субботина примут оперативную группу. Резидент в Гродно обеспечивает безопасность. Через два дня после прибытия за группой придут люди Каменского. Таков план. Конкретно операцию будет разрабатывать майор Ковалев после прибытия группы на место.

– Ну что же, – замнаркома встал, раздернул шторки карты, повел карандашом по одному ему понятным пометкам и остановил его у точки с надписью «Гродно». – Почему все так сложно, сначала самолет летит на запад, потом поворачивает на восток?

– Товарищ замнаркома, – начальник главка встал, подошел к карте, – у немцев хорошо отлаженная противовоздушная оборона. В небе круглосуточно барражируют истребители. Любая случайность может сорвать переброску группы. Для выполнения задания группе придан специалист с весьма хрупким оборудованием. Эти приборы нельзя выбрасывать с парашютом.

Был ли такой разговор, я точно не знаю. К сожалению, человека, который в те годы был заместителем народного комиссара госбезопасности, нет в живых, а начальник главка, ответственный за эту операцию, тяжело болен. И я постарался написать эту сцену по рассказам людей, работавших вместе с ними. Представил этот кабинет, с занавешенными окнами, военную Москву за ними. Почему-то особенно запомнился рассказ моего товарища, кинорежиссера Вадима Хохловского, который вспомнил площадь Дзержинского именно в сорок третьем году. Он рассказывал мне о Наркомате иностранных дел, о магазине «Стрела» на улице Дзержинского, о бойцах-чекистах, несущих внешний караул у здания НКГБ, куда он ходил заниматься в авиамодельный кружок. О чае и бутербродах, которыми мальчишек бесплатно и без карточек угощали там.

Тогда они не знали, что этот хлеб, сыр, сахар и чай отрывали работники аппарата НКГБ от своего не особенно щедрого пайка. Ах, этот сорок третий год! Я был совсем маленьким и делал формочкой песочные пирожные во дворе, поэтому и помнил только двор и коричневый сыроватый песок. Вадим Хохловский был старше меня на семь лет, и эти семь лет, словно семь веков, разделили нас. Потому, что он помнит много, а я нет.

Наверное, те четверо ходили по московским улицам. Может быть, даже сидели на широком деревянном крае моей песочницы. Все может быть.

И вот я читаю справку о них.

Старший группы – майор Ковалев Николай Сергеевич, год рождения 1910 г., русский, член ВКП(б) с 1933 года, окончил военное училище, награжден двумя орденами Боевого Красного Знамени, орденом Красной Звезды, двумя медалями «За отвагу».

Больше в справке, которую мне дали, ничего нет. Но я читал его письма из Испании, которые дала мне его дочь, видел его фотографии, на которых он был снят на юге, в санатории, в своей квартире на Пироговке. Дочка вынула из шкафа новенький китель с золотыми, не потерявшими блеска погонами и потускневшими наградами. Он так и не успел надеть этот китель.

В группу входили также специалист широкого профиля капитан медицинской службы Карасев Никита Ильич, специалист миноподрывник старший лейтенант Ильин Сергей Макарович и радист младший лейтенант Колесников Виталий Егорович.

О них сведения в справке менее подробные, но у всех боевые награды и опыт работы во вражеском тылу. Карасев был даже одно время врачом в партизанском отряде.

Но тем не менее о них можно рассказать очень много. О недописанной докторской диссертации Карасева, которая должна была сказать нечто новое в микробиологии, о детях Ильина Андрюше и Оле, которых воспитывала его сестра. Только о Колесникове я знал немного. Он четырежды выполнял опасные задания в тылу, был награжден и после войны собирался стать артистом.

В общем, я знал о них и много и мало. Много для того, чтобы написать о них, и мало, чтобы понять, какими они были на самом деле…»

Казаринов закрыл рукопись. Бурмин много узнал о группе Ковалева. Как жаль, что повесть не закончена и не увидит свет.

Он специально достал рукопись, потому что именно в ней нашел некую скрытую пружину дела, которым занимался. Бурмин, скрупулезно и точно исследуя факты, сам не зная того, составил логическую цепь. Объединив материал, он провел огромную работу.

Казаринов с сожалением спрятал папку с повестью в сейф. Чтение рукописи Бурмина было одной из наиболее приятных обязанностей.

В распоряжении Казаринова было всего одно неоспоримое доказательство – показания Наумова.

Казаринов приехал к нему в госпиталь. Его проводили на третий этаж, где в одноместной палате лежал Наумов. Казаринов помнил его совершенно беспомощным, укутанным бинтами. Теперь же в палате сидел крепкий паренек в тренировочном костюме.

Они поздоровались, и Казаринов сказал:

– Олег Сергеевич, мне придется допросить вас по всей форме.

– Допрашивайте. – Наумов улыбнулся и удобнее уселся на кровати.

– Я очень внимательно ознакомился с разыскным делом, которое вы вели, и, знаете, не нашел в нем ни одной ошибки.

– Была ошибка, – Наумов улыбнулся, – надо было его сразу вам передать. Как только пистолет «намбу» обозначился.

– А мы бы не приняли, – Казаринов усмехнулся, – система оружия еще не показатель политической направленности преступления.

– Да я знаю…

Олег встал, взял палочку, сделал по палате несколько неуверенных шагов. Потом прислонил палку к стене, сделал шаг, потом второй.

– Вы извините меня, Евгений Николаевич. Меня по новой прогрессивной системе лечат. Согласно ей я обязан давать ноге нагрузку в определенное время. Даже ночью. Вот и прыгаю так третий день.

И тут только Казаринов обратил внимание на график, висящий над кроватью Наумова, усмехнулся:

– Вам помогает нагрузка вообще или нагрузка по часам?

– По-моему, нагрузка вообще.

– Так бросьте себя мучить, занимайтесь, когда есть силы и настроение.

– Не могу, я врачу слово дал. Никто не хотел принять участие в этом эксперименте, а у парня работа горит. Да и потом вроде бы занят чем-то, а то здесь со скуки умрешь.

– Ладно, Олег Сергеевич, вернемся к делу.

– Знаете, Евгений Николаевич, конечно, в отношении пистолета я пошутил. Сейчас в нашей практике не только с пистолетом можно встретиться. Дело в другом. Я начал читать рукопись Бурмина и понял, что он о чем-то недоговаривает, главное оставляет для самого конца.

Ни на одну секунду я не сомневался в честности Брозуля и Лунева. А вот Субботин внушал мне некоторое опасение. Уж больно настойчиво расспрашивал меня о том, где я живу, когда домой вернусь и во сколько. Я, когда из Химок ехал, патрон в ствол загнал, поставил пистолет на предохранитель, а в переулке своем отстегнул ремешок кобуры. Только я, конечно, машины не ожидал. Думал, он меня в подъезде встретит.

– Вы четко увидели лицо Лунева?

– Да. Когда на капот машины прыгнул, свет фонаря падал прямо на лобовое стекло. И я заметил, что он усмехнулся снисходительно. Мол, зачем дергаешься, все равно конец…

– Давайте все это запишем.

– Давайте, только пообещайте мне одну вещь.

– Какую?

– Разрешите мне поговорить с Луневым.

– Вас безусловно вызовут на очную ставку.

– Нет, мне другое надо, а сейчас записывайте.

Показания Наумова были единственными, которые впрямую говорили о Луневе. Все остальное пока оставалось недоказанным. Да, он сказал Граджине Явич о том, что ждет группу. Она передала это Рискевичу. И о появлении группы узнали немцы. Но Лунев принимал участие в бою, раненный, приполз к Брозулю. Именно к Брозулю. Группу выдал, а резидента нет. Странно.

Казаринов вновь взял дело, начал тщательно перечитывать каждую бумажку.

Вот старые документы из архива Советского РК ВЛКСМ г. Москвы. Два заявления Лунева Бориса Дмитриевича: добровольно просит отправить в Мадрид, потом, тоже добровольно, на войну с белофиннами.

Да, трус и потенциальный предатель не будет писать такие заявления.

Это в актив Лунева. Далее документы из Института внешней торговли. Лунев направлен туда по комсомольской путевке как человек, хорошо владеющий немецким и польским языками. А вот справка РО НКВД. Она гласит, что отец Лунева работал в торгпредстве в Варшаве и Борис учился в польской школе. Немецкий Лунев изучил в кружке, после фашистского путча в Испании.

А вот еще одно заявление в РК ВЛКСМ. В нем Борис просит не посылать его в Институт внешней торговли, а отправить в военное училище.

Итак, судя по документам, молодость этого молодого человека была безупречной.

Далее уже выписка из автобиографии, заполненной Б.Д. Луневым собственноручно.

«10 июня 1941 года я в составе студенческой сборной по стрельбе выехал на соревнование в г. Гродно… Там нас и застала война».

А вот показания генерал-майора в отставке Антонова Якова Павловича:

«…После ранения на финской я был направлен для работы в Институт внешней торговли преподавателем военного дела. Одновременно стал работать тренером по стрельбе из мелкокалиберной винтовки и спортивного пистолета. Лучшим стрелком в моей команде был Борис Лунев. У людей есть разнообразные таланты, у него был талант – стрельба. Мне никогда не приходилось видеть человека, так владеющего оружием. Я повторяю – это талант. Редчайший дар. Мне вообще Лунев очень нравился, и я точно знал, что сделаю его чемпионом страны.

Мы приехали в Гродно. Тренировочный сбор проходил на стрельбище под Луно. Мы жили в палатках, все было отлично.

Двадцать второго утром нас подняли по тревоге и на машине отправили в Гродно. Там раздали винтовки и сформировали из стрелковых сборов две роты по сорок человек в каждой.

Лунев был в моей роте. Три дня мы не выходили из боя. За это время я могу твердо сказать, что Борис Лунев вел себя мужественно, лично уничтожил около десятка немцев. Двадцать пятого он был ранен, и мы вынуждены были оставить его в доме одной доброй женщины, фамилию не помню, но дом при случае показать могу».

Показания Антонова и еще двух оставшихся в живых товарищей по роте как-то не вязались с образом врага и предателя. Бойцы истребительного батальона тоже говорили о Луневе как о человеке мужественном и стойком. А разговор с Брозулем просто поверг его в замешательство.

Они сидели в по-летнему пустой квартире, и Сергей Петрович, разливая чай, говорил:

– Нам о нем в сорок первом сообщила Мария Стецко, у которой он раненый лежал. Его опознал товарищ из Гродненского НКВД, который формировал истребительный батальон из спортсменов. Дал Луневу лучшую характеристику. А тут вспомнилось, что он языками владеет. Мы привлекли его к работе. Дали документы на имя Голембы, устроили в комиссионный магазин Гурского. Для связника удобнее места найти нельзя. Лунев работал, не зная, что Гурский чекист. Настоящий большевик, преданный и мужественный. Он, к сожалению, погиб в сорок шестом году во французской зоне Германии при невыясненных обстоятельствах. Так что с этой стороны деятельность Лунева постоянно была под контролем.

– Сергей Петрович, – спросил Казаринов, – неужели за все время никаких замечаний?

– Нет. Впрочем, одна мелочь. Но это не имеет отношения к делу.

– Нет, почему же. Все это очень интересно.

– Гурский как-то сказал мне, что Големба-Лунев начал заниматься своей коммерцией. Часть вещей утаивал от Гурского, реализовал сам. Мы подумали тогда, что это для конспирации. Приказчик в магазине, делец. Вот и все.

– И долго Лунев занимался коммерцией?

– Не знаю, мы же на этот факт особого внимания не обратили.

– Что случилось в день прибытия группы?

– Ну что. – Брозуль встал, подошел к окну. Помолчал. Потом продолжил: – Я об этом часто рассказываю, так что у меня своеобразный штамп выработался. Знаете, многие ветераны, когда начинают рассказывать, словно газету читают. А мне сегодня об этом иначе говорить хочется, потому что хотя я и не знаю, зачем вы пришли, но чувствую, это с убийством Игоря Бурмина связано. Только вот одного не могу понять, Евгений Николаевич, почему вы так подробно о Луневе спрашиваете? – Брозуль требовательно посмотрел на Казаринова.

И тому стало немного неуютно под этим взглядом. Но не мог же он все рассказать этому человеку. Не мог. Не имел права. Несмотря на все его заслуги.

– Вам ли объяснять, что такое следствие? И если этим делом заинтересовались мы, значит, речь идет не об обычном убийстве.

– Понимаю. Слушайте дальше. Группу к Луневу проводили, а на следующий день он ко мне раненый приполз, весь в крови. Сказал о провале. Я его перевязал, и мы ушли в лес к партизанам. Через два месяца немцы нашу базу засекли. Из-за ротозейства одного из командиров. Повадился в деревню к бабе ночами бегать. Немцы его и проследили. Утюжили нас с воздуха, потом каратели поднасели. Еле спаслись. Лунев меня раненого на себе вынес. Две недели с боем пробивались, но вырвались. Здорово себя вел Лунев. Как смелый солдат и хороший товарищ.

Собирая по крупинкам жизнь Бориса Лунева, Казаринов не переставал удивляться, как в этом человеке перемешалось добро со злом, трусость с мужеством. По роду своей работы чекист насмотрелся и наслушался всякого.

Ему приходилось допрашивать тихих старичков, которые сорок лет назад были палачами, пытали детей, женщин. Глубина нравственного падения этих людей казалась ему бездонной. Но все же поступки этих людей были логичны и последовательны, они вытекали из их образа жизни, отражали свойства их личности. Поведение же Лунева было непонятно, не укладывалось ни в какую схему.

В сорок пятом Лунев возвращается в институт. Он прекрасно учится, активно участвует в общественной работе. Хороший товарищ, отличный спортсмен. На его счету множество побед в стрелковых соревнованиях.

Потом работа. Борис специализируется по экономике социалистических стран.

Статьи. Книги. Кандидатская диссертация. Подготовка докторской, и тут внезапно все остановилось. Докторская заброшена, договор на книгу расторгнут. Статьи не написаны.

Исчез подающий большие надежды ученый Лунев. Остался только честно работающий чиновник.

Что же произошло пять лет назад?

Казаринов набрал номер телефона генерала Некрасова и попросил принять его по срочному делу.

В кабинете генерала Казаринов раскрыл папку и начал рассказывать о странных изгибах биографии Лунева. Некрасов слушал внимательно, рисуя в блокноте какие-то фигурки.

– Подождите, Евгений Николаевич, вы так говорите, будто сомневаетесь в виновности Лунева.

– Я не сомневаюсь, Александр Дмитриевич, я хочу понять. Когда я был мальчишкой, то копил деньги, утаенные от школьных завтраков, чтобы съесть в кафе мороженое «Карнавал». Это был такой набор разных сортов мороженого и разноцветных сиропов. Десять слоев умещалось в большом стеклянном бокале.

– Не понял, – засмеялся генерал, – при чем здесь мороженое?

– Оно лежало слоями и было очень красиво. Как только ты ложкой перемешивал все это, то получалась неопределенная по цвету и очень некрасивая масса.

– Эко вы загнули. Но здравый смысл в этом есть. Вы рассматриваете Лунева как некий психологический феномен, в котором перемешались все понятия о добре, зле, совести и чести.

– Понимаете, меня поражает полное отсутствие логики в его действиях.

– То есть?

– Человек пишет заявление с просьбой отправить его воевать, потом мужественно дерется с фашистами, потом предает, потом опять мужественно и храбро сражается.

– Вас удивляет эта нелогичность. Дорогой Евгений Николаевич, заметьте, Лунев храбр только на людях. На людях! А встреча с Рискевичем, конечно, если она состоялась, была один на один. Двое – и смерть за порогом. Вот вам и психологический феномен. Все просто. Он позволил себе минутную слабость. Мол, никто не узнает, а потом я искуплю вину… Да мало ли что можно себе сказать. Его завербовали люди Смысловского, и он стал агентом «Зондерштаба-Р». Люди абвера не упускали подобную возможность.

Некрасов подошел к шкафу, раскрыл дверцы, вынул книгу, положил ее на стол.

– Удивлены? Да, Шекспир. Читайте его почаще, и вы поймете, что темные глубины человеческой души уже описаны в шестнадцатом веке. Но я думаю, пришли вы ко мне не для того, чтобы заняться психологическим анализом. Нечто другое вас беспокоит. Верно?

– Да. – Казаринов достал сигарету.

– Курите, я уже несколько дней с интересом слежу за вашей борьбой с самим собой.

– Нет, все-таки воздержусь.

– Знаете, Евгений Николаевич, – генерал взял из стола сигарету, щелкнул зажигалкой, затянулся, – иногда насилие над собой значительно вреднее курения. Так что у вас?

– Я внимательно изучил жизнь Лунева после войны. Надо сказать, что жил он очень наполненно и интересно. Много работал, писал и печатался. Я не очень разбираюсь, но наши специалисты по международной экономике высоко оценили его работы. Лунев достиг многого. Получил международную известность. Труды его были отмечены советскими и зарубежными премиями. Кажется, что еще надо? Написана докторская диссертация, фундаментальный труд. И внезапно все остановлено. Диссертация не защищена, от работы над книгой Лунев отказывается. Чем можно объяснить эту перемену?

– А он тщеславен?

– Да. Об этом говорили все, с кем он работал.

– Когда произошла эта перемена?

– Приблизительно пять лет назад.

– Вы интересовались, не случалось ли с Луневым чего-нибудь необычного?

– Ничего.

Генерал поднял трубку, нажал на кнопки набора. Подождал, пока ему ответят.

– Добрый вечер… Можно Андрея Анатольевича?.. Спасибо, Андрей Анатольевич, Некрасов приветствует. Не оторвал? Помните наш разговор?.. Вот и хорошо. Не очень утомим, если заедем с моим коллегой? Спасибо… Ждите. – Генерал положил трубку, нажал кнопку селектора. – Машину, пожалуйста. Поехали.

Казаринов встал, пошел за Некрасовым. Он не задавал лишних вопросов, не удивлялся. Надо – значит, надо. В машине Некрасов сказал шоферу:

– Проспект Вернадского.

– Какой дом, товарищ генерал?

– Сто девятнадцать.

Они ехали к члену-корреспонденту Академии наук Андрею Анатольевичу Ефремову. Он был научным руководителем докторской диссертации Лунева.

Квартира Ефремова была большой и гулкой. В ней отдавались эхом шаги и голоса.

Они прошли в большую, почти без мебели комнату. Хозяин усадил гостей в кресла у журнального столика, принес чай.

– Кофе не предлагаю. Время позднее, боюсь, ночью не уснете.

Ефремов взял чашку, с любопытством посмотрел на Некрасова, словно приглашая его начать разговор. И генерал понял этот молчаливый взгляд и задал первый вопрос:

– Андрей Анатольевич, нас интересует ваш коллега Лунев. Что вы можете о нем сказать?

– Ого, начали атаку с ходу, без разведки. – Ефремов поставил чашку на стол. – Лунев? – Он помолчал, собираясь с мыслями, и спросил: – А что именно вы хотите узнать о нем?

– Все, что знаете, и, конечно, ваше мнение о нем.

– Когда люди, работающие в вашей службе, задают подобные вопросы, надо хорошо подумать, прежде чем ответить.

Ефремов встал, зашагал по комнате. «Видимо, точно так же он шагает, когда читает лекции студентам», – подумал Казаринов.

– Лунев… – продолжал Ефремов, – необычный, умный, талантливый человек. Я знаю его давно. Еще по институту. Он оставлял у меня некое двойственное впечатление какой-то недосказанности, что ли. Знаете, как говоришь о чем-то и недоговариваешь. Вот такой же Лунев. Понимаете, у него все было несколько иначе, чем у других. Он поступил в институт в сорок пятом. Мы знали, что он партизанил, был ранен. Но никто и никогда не видел его ни с орденами, ни с колодками, ни с нашивками за ранение. Он вообще никогда не вспоминал об этом. Ученый прекрасный. Вернее, был им.

– Почему был, Андрей Анатольевич? – вмешался в разговор Казаринов.

– В науке нельзя останавливаться.

– А почему это случилось? – спросил Казаринов.

– Почему? Сам удивляюсь. Он вообще очень изменился за последнее время. В нем словно какой-то стержень сломался. Был хороший ученый, и свое дело любил, и, конечно, хотел стать доктором, а там и членкором… И вдруг все это кончилось.

– А когда вдруг-то, Андрей Анатольевич, голубчик? – Некрасов хлопнул ладонью по журнальному столику. – Когда?

– Когда? – Ефремов встал, вышел в другую комнату.

Через несколько минут он вернулся, неся в руках толстую синюю книгу. На титуле были две фамилии.

– Вот. – Ефремов положил книгу на стол, и Казаринов прочитал фамилии авторов: А.А. Ефремов, Б.Д. Лунев. – Эту книгу мы делали вместе. Здесь четыре главы Лунева, а шесть моих. – Ефремов задумался на минуту, погладил книгу ладонью. – Почему мы как соавторы не выступили в равных долях, как принято писать в договорах? Лунев сам отказался работать над последней главой. Пришел и сказал: «Не могу». И это случилось в восьмидесятом году.

– Может быть, он просто устал? – Казаринов напрягся, ожидая ответа.

В голове его появилось нечеткое, весьма расплывчатое предположение.

– Нет. Четыре главы – это кусок его диссертации, пятая, обобщающая, давала главное – анализ. Нет, я хорошо помню тот день. Со мной говорил совсем другой Лунев. Он пришел ко мне сразу после возвращения с симпозиума.

– Стоп. – Некрасов приподнялся в кресле. – Где проходил симпозиум?

– В Вене.

– Значит, он изменился после поездки в Вену, – задумчиво не то спросил, не то сказал генерал.

…Прощаясь в машине с Казариновым, Некрасов сказал:

– Вена. Помните, Евгений Николаевич, Вена. Я проверял, Лунев часто ездил в соцстраны, но единственная командировка в капстрану была на симпозиум в Вену.

…Совещание окончилось. Руководители служб покидали кабинет.

– Вас, товарищ генерал, – выйдя из-за стола обратился к Некрасову начальник управления, – прошу остаться.

Некрасов подождал, пока все покинут кабинет, и вернулся к длинному столу для заседаний. Начальник устало опустился на стул, ослабил узел галстука и взял папку с письменного стола.

– Докладывайте по делу Лунева.

– Мы считаем, что Борис Дмитриевич Лунев в 1943 году был завербован в Гродно начальником белорусского отдела «Зондерштаба-Р» капитаном Рискевичем. Лунев выдал абверу оперативно-разведывательную группу НКВД СССР.

Начальник на секунду приоткрыл папку, Некрасов увидел свою докладную. Некоторые предположения были подчеркнуты красным карандашом.

– Как Лунев попал в отряд? – продолжал он.

– Считаю, что Лунев специально не выдал партизанского резидента Брозуля, оставляя для себя путь назад.

– То есть?

– Понимаете, с Луневым ситуация очень сложная. До вербовки Рискевичем он храбро дрался с немцами, потом был исполнительным, но очень осторожным связником. В партизанском отряде вел себя мужественно и был представлен к награде. Потом учился, прекрасно работал. Теперь, анализируя некоторые его поступки, мы находим в них определенную логику и смысл. Это теперь.

– Конкретнее.

– После окончания института Лунев категорически отказался поехать на работу в Западную Германию. В шестидесятом ему предлагали очень престижное место в Женеве – тоже отказался. Он любыми способами уклонялся от загранкомандировок. Я имею в виду капиталистические страны. Ездил только в страны СЭВ. Правда, часто.

– Чем объяснял отказ от поездок?

– Говорил, что он специалист по социалистической экономике и не может терять время на ненужные поездки. Пять лет назад Лунев выехал на симпозиум в Вену. Пытался отказаться, но не смог. Там было запланировано его сообщение. Мы подняли материалы и выяснили, что в это же время в Вену приехал Рискевич. Считаем, что у них был контакт.

– Основания.

– Лунев резко изменился. Не стал защищать докторскую диссертацию, перестал писать статьи, отказался от издания книг. Это частности. Главное, в спецслужбах Запада появились материалы о странах СЭВ. В основном оборонного характера. Полковник Корнеев проанализировал все командировки Лунева. Он почти три раза в год выезжает в страны СЭВ. Вот график, обратите внимание, 1981 год, сентябрь. Будапешт. Именно там появляется Росс, представитель швейцарской посреднической фирмы «Восток – Запад».

Некрасов положил на стол фотографию. Начальник взял ее, поглядел внимательно, чуть-чуть дальнозорко отнеся ее от глаз.

– Росс, – сказал он, – заместитель резидента ЦРУ по странам Восточной Европы. У них были личные контакты?

– Нет. Никогда. Но Росс появлялся всегда там, куда приезжал Лунев.

– Вот и связи, которые не мог определить Корнеев. Лунев выходил на контакт не в Москве. София, Будапешт, Прага, Ханой… И везде Росс.

– Через два-три дня Лунев улетает в Софию.

Как только Некрасов вернулся к себе в кабинет, зазвонил телефон.

– Товарищ генерал, докладывает Головков. Объект взял билет до Адлера.

– Когда его рейс?

– Завтра в три часа.

Лунев еще час назад не знал, что купит этот билет. Просто шел по улице Огарева, мимо касс «Аэрофлота». Зашел наугад. Не веря в удачу.

Собрав вещи, ехал в аэропорт, еще не осознавая своего поступка, не думая о последствиях. Впервые за долгие сорок с лишним лет он разрешил сердцу победить разум. После возвращения из Петропавловска им овладела некая, похожая на болезнь, апатия. Видимо, все силы, всю способность к сопротивлению он истратил за этот месяц.

Когда он понял, что Бурмин догадался о чем-то, что он опасен, стал действовать рефлекторно, как автомат. Им управляло годами живущее в нем чувство страха.

При контакте в Будапеште ему был дан запасной канал связи. На даче написал шифровку. С непривычки провозился всю ночь. Несколько раз перепроверял. Утром позвонил по запасному телефону, подождал, когда трижды прогудит трубка, и дал отбой. Потом поехал на Чистые пруды, прошел под арку дома, напротив ресторана, и в пустом дворе, присев на лавку, прикрепил контейнер с сообщением.

Утром следующего дня на даче нашел коробку с пистолетом и записку:

«Ваши друзья обеспокоены ситуацией. Готовьтесь к отъезду».

К нему он был готов давно. Сборы были недолгими. Но ночью не мог заснуть. Ярко-синяя звезда опять пристроилась в углу оконной рамы, светила холодно и тревожно. Он налил полный стакан ракии, которую привез из Софии, и выпил, чего почти никогда не делал.

Стакан ракии ночью, покупка билета днем – все это относилось к разряду поступков непредсказуемых. Еще два месяца назад он не позволил бы чувствам победить разум. А сейчас, в тоскливом преддверии отъезда, он наконец-то делал все, что хотел, а не то, что нужно.

В самолете заснул и проснулся только в Адлере. Выйдя из аэропорта, взял такси и поехал в Пицунду.

Хорошо, что водитель оказался молчаливым – Луневу не хотелось ни думать, ни говорить.

Он не мог уехать, не повидав в последний раз Марину. После Вены она все эти пять лет была единственным, чем он дорожил в жизни.

Он был лишен многого. Избегая расспросов, не носил наград. Боясь разоткровенничаться, не заводил друзей. В семье отношения были вежливо-холодные, скорее напоминающие служебные. За всю свою жизнь он не позволил себе расслабиться. Подозрительность и страх съедали его.

Единственной отдушиной была работа.

Может быть, если бы не Вена, дотянул бы он свои оставшиеся лет десять? Нет, его все равно бы нашли…

После Вены он четко понял всю зыбкость и ненадежность своей жизни и резко изменил ее. Перестал заниматься наукой, бросился, как в омут, в отношения с Мариной, стал весел, прост и общителен. Им овладело чувство горячечного веселья, которое обычно наступает перед большой катастрофой.

Приехал в Пицунду, встретил Марину у входа в пансионат, она возвращалась с пляжа. Лунев посмотрел на нее и еще раз подивился, как она хороша. Они обедали, гуляли. Ночью Лунев проснулся от шума моря, поднялся, сел в кресло, посмотрел на разбросанные по подушке каштановые волосы Марины и вдруг понял, что из всех своих шестидесяти четырех лет он жил нормально до встречи с Рискевичем в Гродно и один сегодняшний день. Утром в аэропорту Марина спросила:

– Ты зачем прилетел, Боря?

– Хотел тебя увидеть.

– Ты говоришь правду?

– Да.

– Когда ты вернешься из Софии?

– Не знаю. Я тебе позвоню.

– Что-нибудь случилось, Боря?

– Я люблю тебя.

Марина долго смотрела вслед поднявшемуся самолету, потом пошла к такси. Рядом с шофером стоял молодой парень. Он пошел ей навстречу.

– Марина Викторовна Беляева?

– Да.

Он ей представился.

А Луневым вновь овладело чувство апатии. Оно было как болезнь, которая вошла в него внезапно, отняв душевные силы без остатка.

Весь день перед отлетом он жил и действовал как автомат. Иногда ему казалось, что это вовсе не он получает паспорт и командировочные, собирает вещи в маленький чемодан, пьет снотворное и ложится спать.

Это же чувство апатии подавило в нем необходимость ехать на дачу и уничтожить документы, лежащие в тайнике. «Зачем?» – думал он. Послезавтра его уже никто не достанет.

Он начал вновь ощущать себя, только выйдя из гостиницы «София», услышав шум чужого города, увидев разноцветные тенты уличных кафе, почувствовав под ногами плотную брусчатку софийского тротуара. И сразу все сомнения и страхи оставили его. Какой же он был дурак! Вместо того чтобы самому давно уехать в любую загранкомандировку и остаться на Западе, он переживал, мучился, казнил себя столько лет! Надо жить просто, жить и ни о чем не думать.

Придя к этому немудреному выводу, Лунев пошел в бар, выпил кофе с коньяком, закурил любимый «Данхилл» и отправился на контрольную явку.

Постоял условные десять минут у Дома моды, увидел проехавшую машину с известным ему номером. Все было в порядке.

Лунев вернулся в гостиницу, взял кейс и пошел заранее проверенным маршрутом. Опять к Дому моды, потом несколько минут сидел в сквере у гостиницы «Рилла», потом вышел на улицу графа Игнатьева. Шел и знал, что где-то рядом с ним идут люди, его люди.

На углу Русского бульвара он выпил тягучей, сладковатой бузы. Постоял немного на углу. Зеленая, прекрасная София. С ней он тоже прощается.

Помахивая кейсом, пересек бульвар. Теперь улица Христа Смиренски, маленький базарчик. И вот наконец площадь Иордана Николова.

Лунев любил это место. Трамвайный круг. Два открытых ресторанчика. Он сел на террасе под тентом, заказал кружку пива.

– У вас свободно? – спросил кто-то по-немецки.

Лунев поднял глаза. Связник был тот же самый, с которым он раз десять встречался в Софии. Он сел спиной к улице и тоже заказал пиво.

– Я сейчас уйду, на стуле вы найдете пакет, там ваши документы и ключи от машины. Видите «мерседес»?

Лунев чуть опустил глаза. Этот «мерседес» с греческим номером он заметил давно.

– Там все, – продолжал связник, – портфель с бумагами, чемодан с одеждой. По документам вы Виктор Грюн, совладелец афинской посреднической конторы. Маршрут до границы вами изучен. Где материалы?

– Возьмите кейс.

Связник опустил руку, взял кейс. Поднялся. Лунев незаметно потянул со стула плотный конверт, опустил его в карман пиджака. Кажется, все. Поднял голову и с удивлением заметил, что связник никуда не ушел, а стоит рядом в компании нескольких мужчин, о профессии которых догадаться было совсем нетрудно.

– Гражданин Лунев?

Рядом появились двое. Лиц их Борис различить не мог, он только слышал голос, и казалось ему, что спрашивают не его и вообще все это происходит не с ним…

Олег вышел из госпиталя в конце августа. Он, правда, еще прихрамывал немного, болела левая нога, и на работу его не выписывали. Врачи сказали:

– Гуляйте как можно больше. Нагрузка – вот панацея для вашей ноги.

Поэтому он брал Кузю и уходил на весь день. И сегодня он гулял с девяти утра до двух, разрабатывая ногу, убедив себя, что с каждым шагом она болит все меньше и меньше.

Олег уже подошел к дому, но тут нога дала себя знать и заныла, словно больной зуб. Он сел на лавочку, и боль сразу же утихла. Кузя крутился у лавки, грыз какую-то палку, недовольно ворчал. Олег бросил сигарету в урну и увидел Лену.

Она шла ему навстречу и улыбалась. У Олега не просто забилось, а загудело сердце, похолодели руки.

– Олег, – сказала радостно Лена, – ты здоров? Я очень рада.

Кузя подскочил и тявкнул, стараясь уцепить зубами туфлю.

– Это Кузя? – Лена наклонилась и погладила собаку.

– Да, Лена.

– Он очень славный, а я рада за тебя. Пока.

Она помахала рукой и пошла по аллее, упруго и энергично, как ходят балерины.

Олег смотрел ей в спину, пока она не скрылась за углом. Смотрел, не понимая, что же все-таки произошло, что могло измениться за те несколько дней, прошедших после их встречи в Таллине. Ему было плохо, и он решил позвонить Борису Прохорову, надеясь в разговоре с другом найти ответ на мучающие его вопросы.

Он подошел к автомату, достал две копейки и положил их обратно в карман. Нет, он не будет звонить Прохорову, потому что есть две вещи, которые невозможно разделить, – вину и боль.

Порученец Некрасова догнал Казаринова у выхода.

– Евгений Николаевич, вам просили передать. – Он протянул конверт.

– Спасибо.

Казаринов распечатал конверт, достал листочек бумаги.

«Глядя из Лондона. Несколько дней назад в Москве КГБ арестовал известного ученого-экономиста, борца за права человека Бориса Лунева…»

Казаринов дочитал, усмехнулся, порвал листок и бросил обрывки в урну…