Источник судьбы

Глава 2

Уже наутро к графу явился аббат Бернульф. Прошедшей ночью он не посмел вмешаться, опасаясь разделить участь неосторожного и невоздержанного на язык Альдхельма, но теперь, когда страсти поутихли, а хмель и гнев окончательно выветрились, явился, надеясь водворить в вике мир и благожелательность.

– Моими устами все достойные люди Дорестада просят тебя угасить гнев и принять их мир и дружбу! – говорил он. – Надлежит христианину иметь мир со всеми, ибо Господь говорил: «… любите истину и мир». Имей милосердие, ибо Господь предписал: «будьте милосерды, как и Отец ваш милосерд» и в другом месте: «… блаженны милостивые, ибо они помилованы будут». Будьте сострадательны, по слову апостольскому: «Будьте добры друг к другу, сострадательны, прощайте друг друга, как и Бог во Христе простил нас». Также и род Альдхельма умоляет тебя предать забвению вражду и в подкрепление к их вчерашней клятве принять от них подарки во искупление тех неосторожных слов, о которых он всей душой сожалеет. Я, со своей стороны, как служитель Божий, призываю тебя изгнать из сердца вражду и наполнить его милосердием, как и подобает доброму христианину. Ведь власть дана тебе Богом, который все создал и всем правит, чтобы ты утверждал на земле его заветы, а не подавал пример жестокости и злобы. Ты готов принять их?

– Пусть обождут, – надменно ответил Харальд. – Я хочу, чтобы сюда явились другие эделинги и мобили. Я хочу, чтобы они присутствовали при нашем примирении.

Альдхельму с братом и сыном, которые уже ждали во дворе, пришлось подождать еще какое-то время. Постепенно в гриднице собралось еще человек десять знатных фризов: аббат Бернульф заверил их, что им ничего не грозит, да и любопытно было увидеть, чем же все кончится. Наконец Харальд распорядился впустить Альдхельма.

Сегодня тот имел уже не такой гордый вид и едва смел поднять глаза на норманнского конунга. Его родичи выглядели не лучше, и только женщины смотрели на графа во все глаза, пытаясь понять, чего им ждать от него теперь.

Принесенные подарки состояли из нескольких дорогих одеяний, плащей и накидок, украшенных самой дорогой тесьмой, изготовленной в византийских геникеях – шелковой с золотом и мелкими самоцветами. Также были принесены несколько кубков и большое позолоченное блюдо.

– Надо же, не все сгорело! – хмыкнул Харальд. – Только вот гарью от этих вещей несет так, что хоть нос затыкай. Да и сами вы тоже попахиваете… Э, Альдхельм эделинг! Да у тебя, кажется, борода обгорела! Надеюсь, она будет напоминать тебе о том, как опасно ссориться со мной! – окончил он под смех своих хирдманов.

– Я никогда не забуду этих дней, Харальд кюнинг, – бегло глянув на него и снова отведя глаза, ответил Альдхельм. – И мой род никогда не забудет.

– А чтобы вы лучше помнили, кое-кто из твоего рода пока останется у меня, – продолжал Харальд. – Чтобы ты случайно не забыл твои вчерашние обеты. У меня в доме останутся твои дочери, а еще я заберу кое-кого из семьи твоего дяди Эвермода. Того, что живет в маршах и является настоящим главой вашего рода, я ведь не ошибся?

Альдхельм изменился в лице. Он сам от рождения жил в Дорестаде, но истинным главой рода считался его дядя, старший брат отца, проживавший у моря, на родовом терпе. Ландоальд, отец Альдхельма, когда-то перебрался в вик, чтобы удобнее было вести торговлю, поскольку земельной собственности ему, как младшему, не полагалось. Даже если бы вся семья Альдхельма погибла этой ночью, за них было бы кому мстить. К утру Харальд вспомнил об этом и решил обезопасить себя и с этой стороны.

Его дочери, услышав слова Харальда, побледнела и прижалась к своей матери. Кроме той темноволосой девушки, что вчера пыталась спасти своих родичей, среди женщин семьи оказались еще три девочки – подростка, лет где-то от четырнадцати до десяти. Старшей на вид было лет шестнадцать, и при свете дня, поуспокоившись, она выглядела еще красивее. Тем более что для посещения графа ее одели в настоящую византийскую столу – из драгоценного фиолетового самита с золотыми узорами в виде диковинных птиц. По франкскому обычаю, подол был приподнят, заложен в красивую складку и заколот золотой булавкой, а пояс так плотно покрывали золоченые бляшки и стеклянные бусины, что казалось удивительным, как он вообще сгибался. На непокрытой темноволосой голове лежал венок из белых подснежников, придававший девушке сходство с одной из богинь весны, которых вчера чествовали норманны и фризы.

– Насчет моей дочери… моей старшей дочери Рейнельды, – прокашлявшись, заговорил Альдхельм и бросил взгляд на темноволосую, показывая, о ком идет речь. – Я думал о ней… Я хотел предложить тебе, граф Харальд… Если будет на то твоя воля… В знак моей дружбы, по… покорности и воли к примирению… Не будет ли твоей воли на то, чтобы твой брат, граф Рерик, взял мою дочь в жены? Если и его воля тоже… Моя дочь – королевского рода и достойна вас, а я даю за ней такое приданое, что даже иному королю было бы не стыдно…

Рерик в изумлении поднял брови, но промолчал, пока не зная, как оценить такое предложение.

– Я подумаю, – надменно ответил Харальд, окинув быстрым взглядом озадаченные лица ярлов, а также обоих аббатов, которые одинаковым жестом молитвенно сложили руки. – И объявлю тебе свое решение. Но до тех пор твоя дочь останется у меня.

– Я прошу тебя, граф Харальд! – высокая женщина средних лет, жена Альдхельма, шагнула вперед, умоляюще глядя на норманна. – Будь милосерден к нашей дочери – ведь она знатного рода, благочестива, она ни в чем не виновата перед тобой. Ты не допустишь, чтобы честь ее пострадала…

– Не волнуйся, госпожа Амальберга, твоей дочери не будет причинено никакого вреда! – вместо мужа ответила Теодрада, и на ее лице сейчас было то выражение решимости, которое оба брата уже хорошо знали. – Я обещаю тебе это.

– Благослови тебя Бог, госпожа графиня! – Амальберга прижала руку к груди. – Я поручаю мою девочку тебе… и милосердному Господу.

Подарки, и впрямь попахивающие дымом, Харальд все-таки принял, хоть и смотрел на них с презрением, будто на кучку сношенных тряпок. Четырех дочерей Альдхельма Теодрада увела в девичью – отдельное помещение в углу усадьбы, просторную полуземлянку, где жили ее служанки и занимались разными женскими работами. Уходя, Рейнельда все оглядывалась на Рерика, и он провожал ее глазами. Мысль жениться, да еще и на дочери Альдхельма, для него была полной неожиданностью, и он никак не мог решить, нравится ему это или нет. По крайней мере, сама Рейнельда возражений не вызывала. Знатного рода, богатая невеста, она вполне годилась продолжить род конунгов. В самом расцвете, не увядшая, но и не слишком юная – Рерику не нравился обычай знатных франков выдавать замуж двенадцатилетних девочек, которые в первый же год умирают родами, а если выживают, то к тридцати превращаются в беззубые развалины. Графиня Гизела – редкое исключение, да и то потому, что родила только двоих детей. А не как королева Гильдегарда, любимая жена Карла Магнуса, которая на двадцать шестом году жизни умерла, будучи матерью одиннадцати детей, которые буквально выжали ее без остатка. А Теодрада, в четырнадцать лет перенесшая неудачные роды, больше, по-видимому, детей иметь не будет. И именно поэтому, как понимал Рерик, его собственный брак приобретает для будущего рода определяющее значение. Христианину допустимо иметь только одну законную жену, а передать наследие рода детям какой-нибудь рабыни-наложницы Харальд не сможет. Конечно, многие короли по старой памяти еще наделяют детей от наложниц, как и от законных жен, но церковники клеймят таких детей позором и отказывают им в правах на уважение. Значит, все, что они завоевали и еще сумеют завоевать, достанется детям Рерика. Ну, что же. Красивая и здоровая по виду, Рейнельда выглядела вполне достойной стать матерью будущих внуков Хальвдана Ютландского. А если дети унаследуют ее смелость, то Альдхельма, пожалуй, можно будет поблагодарить за такую дочь.

Но знакомиться с возможной невестой и размышлять о своем будущем Рерику было некогда. В этот же день он во главе своей дружины отправился в марши – на родовой терп Эвермода, дяди Альдхельма. С ним было около ста человек. Даже если Эвермод вздумает противиться, этого хватит. Но Рерик надеялся, что до драки дело не дойдет – в нынешних условиях они не могли себе позволить терять людей. В этом отношении он надеялся на аббата Бернульфа, который тоже ехал с ним. Аббат Сен – Ломэ тоже состоял с Альдхельмом и Эвермодом в отдаленном родстве, и поэтому от него там будет больше пользы, чем от пришельца Хериберта.

Рерик уже не раз бывал на побережье, но не уставал удивляться тому, насколько Фризия не похожа на лесистый Смалёнд, в котором выросли сыновья Хальвдана. Берега Фризии были очень низкими, пологими, и медленно-медленно повышались на протяжении десятков «роздыхов» вглубь. Эта прибрежная полоса называлась у фризов маршами. Со стороны моря марши неприметно переходили в так называемые ватты – почти такие же песчаные поля, но появлявшиеся на свет только во время отлива. Во время штормов ветры загоняли морскую воду очень далеко на сушу – даже на пару дневных переходов. Вдоль берега тянулись продольные песчаные дюны, отгородившие море от суши. Ил, который несли в море могучие фрисландские реки – Рейн, Эмс, Вехт, Шельда, Маас, Везер, – задерживался на песчаных валах, и постепенно там образовывались пышные луга с солоноватой травой. Для земледелия здесь было слишком влажно, но скотоводством фризы занимались издавна. Между маршами и основной частью суши тянулись торфяные болота, из которых жители лишенной леса страны добывали себе топливо.

На маршах предки нынешних фризов стали селиться, как рассказывали, еще в те времена, когда сами боги сходили на землю, то есть больше тысячи лет назад. Они разводили скот на пышных влажных лугах, удавалось здесь выращивать лен, ячмень или овес, но пшеница или рожь на переувлажненной соленой почве расти не хотели. Поэтому жители маршей издавна вели обширную меновую торговлю с жителями глубинных берегов, занятых земледелием. Этим они отличались от многих других народов, которые и сейчас еще производили все необходимое для жизни в собственном доме и покупали разве что соль. А для фризов торговля с самых древних времен была основой существования, потому они и преуспели в ней раньше всех прочих. По крайней мере, в этой части обитаемого мира.

Для защиты от наводнений жители маршей уже много веков назад начали создавать искусственные насыпи – их называли «верде». На вершинах насыпей и располагались терпы, то есть поселения, но постепенно этим словом стали обозначать и сами насыпные холмы. Терпы были поистине основой существования прибрежных фризов, потому что иначе их самих, их дома и хозяйства постоянно смывало бы в море. Больше всего их было возле источников пресной воды, возле проток, рек и ручьев, служивших дорогами. Иной раз море, разъярившись, все же пожирало холмы, созданные неустанным трудом поколений, и люди уходили, чтобы где-то поодаль создать новый терп. А когда море отступало, на покинутых холмах снова появлялась жизнь.

По пути Рерик с дружиной проезжал мимо флаков – так местные жители называли свои поселения, возникшие на наиболее высоких частях маршей, где не требовалось искусственно поднимать уровень почвы. Из-за недостатка места домишки теснились плотно друг к другу, и это казалось удивительным для смалёндцев, привыкших к тому, что от одного хутора до другого – день пути и все лесом.

Род Эвермода когда-то тоже занял такое безопасное возвышенное место, но с течением времени, спасаясь от подступающего моря, его предкам все же пришлось подгребать землю, создавая себе безопасный клочок суши. Сначала создавалась насыпь для каждого дома в отдельности, но потом отдельные терпы соединили валами, а пространство между ними засыпали землей – и получился большой, по местным меркам, родовой терп. Фризы по праву гордились своими трудами и не зря говорили, что своими руками создают свою землю. И они могли гордиться своим упорством и трудолюбием, благодаря которым теперь жили на плоской вершине рукотворной горы, подобно богам.

Завидев во главе приближающегося отряда аббата Бернульфа, обитатели терпа приготовились встретить пришельцев мирно. И все же на лицах людей, собравшихся на внутренней площадке у колодца, отражалась настороженность, тревога и враждебность. Дома стояли вдоль края площадки по кругу, и каждый состоял из двух частей, человечьей и коровьей, объединенных под одной крышей. Причем жилая часть была обращена вовнутрь, а коровья – наружу, таким образом, что навоз и прочее само собой утекало прочь с вершины холма. Дома такого рода строили предки фризов полторы тысячи лет назад, и потомки почти ничего в них не меняли, сохраняя старинные порядки и обычаи как самое драгоценное свое наследие. И, глядя на эту землю, буквально поднятую человеческими руками со дна моря, Рерик не мог не уважать народ, среди которого им досталось жить. Его собственные предки тоже существовали в неразрывной связи с морем, однако фризы не только сотрудничали, но и боролись с ним, как с чудовищем, постоянно пытающимся их проглотить – и не думали даже робеть или опускать руки в этой борьбе.

У колодца, который здесь был и источником воды, и местом поклонения древним богам, стоял сам Эвермод эделинг, глава рода. Старший родич Альдхельма был уже совсем стар, его задубевшее от жизни под ветрами и дождями лицо было покрыто морщинами, но глаза смотрели строго и твердо. Одет он был в самую обычную одежду из льна и шерсти, но и в ней выглядел величественно, будто король этой удивительной земли. Рерик уже однажды видел старого Эвермода, но сейчас посмотрел на него с совершенно новым чувством. Ведь если их замыслы осуществятся, то двоюродный дед Рейнельды станет и его родичем.

Впервые сейчас он сообразил, что через невесту из дома Эвермода приобретет родство с фризами, с их древним кюнингом Радбода, с самой этой землей. Станет здесь своим, пустит корни в эту влажную, просоленную морем землю, и дети его будут потомками тех, кто в течение многих поколений вытаскивал землю из моря… Это было все равно что самому родиться заново, в какой-то другой стране, среди иного народа. Все это мгновенно промелькнуло в голове, и Рерик опять не успел понять, хочет он этого или нет.

– Приветствую тебя на нашем терпе, граф Рерик, – сказал ему Эвермод. – Не пойму только, зачем ты привел с собой целое войско. Разве ты кого-то опасаешься на наших землях? Или сам кому-то угрожаешь?

– Надеюсь, что для моей дружины не найдется здесь дела, – ответил Рерик. – Но если бы ты знал, что случилось в Дорестаде, то не удивился бы моей осторожности.

– А то, что там случилось, имеет какое-то отношение ко мне? – Эвермод пристально и настороженно глядел на него из-под седых бровей. – Иначе ведь ты приехал бы к кому-нибудь другому.

– Это имеет отношение к вашему роду, а произошло все по вине твоего родича Альдхельма. Если ты пригласишь меня в дом, я расскажу тебе обо всем подробно.

– А могу ли я пригласить тебя в дом? – Эвермод нахмурился. – Можешь ли ты сидеть возле моего очага? Мы здесь, в маршах, привыкли ждать подвоха от судьбы, моря и людей.

Старик понимал, что едва ли норманнский граф, да еще с такой большой дружиной, посетил его по радостному поводу. А скрывать свои мысли не имел привычки. Поэтому и не спешил приглашать знатного гостя под крышу.

– Если все сложится удачно, то ты не просто сможешь, а обязан будешь и пригласить меня в дом, и оказать всяческое гостеприимство, как своему родичу, – выразительно намекнул Рерик. – Я надеюсь, что ты проявишь благоразумие и мы обо всем договоримся к общему удовольствию.

– О чем он говорит, Бернульф? – Эвермод перевел взгляд на аббата. – С каких это пор норманны стали нашими родичами?

– Пока не стали, – ответил отец Бернульф, зябко потирая руки под шерстяным шазюблем. Опять дул влажный ветер, несущий капли холодного дождя, и все с неприятным ожиданием поглядывали на серое небо. – Но могут стать. И чем быстрее ты, сын мой, пригласишь нас к очагу, тем меньше тебе придется мучиться от любопытства.

– Давненько у меня не бывало отцов лет на тридцать моложе меня самого! – Эвермод наконец хоть слегка улыбнулся. Аббат Бернульф, его какой-то четвероюродный племянник, был еще довольно молод, а к тому же невысок ростом, худощавого телосложения, светловолосый, и напоминал сердитого подростка. – Заходите. Только ты прости, граф, но в моем доме поместится не более пяти человек, так что всем твоим придется обождать снаружи.

Его дом, несмотря на знатный род хозяина, и впрямь был совсем не велик. Вокруг очага, устроенного в земляном полу, могли разместиться человек десять, поэтому, кроме самого Эвермода и его старших сыновей, с Рериком вошел только аббат и двое телохранителей – Эгиль Кривой Тролль и Асвальд Лосось.

Дети в семье Эвермода, как Рерик заметил, принадлежали к двум разным поколениям – и такое бывает внутри одной семьи. Трое или четверо старших – он не вполне был уверен, где сыновья, а где зять – были лет по тридцати или около того и уже обзавелись своими семьями. Но хозяйка, встретившая гостей, была ровесницей этим сыновьям, а четверо ее собственных детей находились в возрасте от двух до десяти лет. Причем по ней было видно, что ей предстоит через несколько месяцев снова родить, и Рерик с одобрением подумал, что старый Эвермод, как видно, от дел отходить не собирается.

– Так почему же мы с тобой должны оказаться в родстве? – сразу приступил к расспросам Эвермод.

– Потому что дела складываются так, что я, возможно, женюсь на дочери твоего родича Альдхельма, – ответил Рерик.

– Это какой же дочери? – удивился старик. – Разве у него дочери уже выросли? Мы ведь не какие-нибудь франки, и я ему не позволю отдавать замуж дочь, которая сама еще ребенок!

– Ах, сын мой, ты и не замечашь, как быстро идет время! – улыбнулся ему Бернульф. – Старшей дочери Альдхельма уже шестнадцать, и самое время подобрать ей подходящего мужа. Ведь сколько я ни говорил вам, что таким знатным людям было бы очень уместно основать наконец в наших краях женский монастырь, ты на это не даешь своего согласия!

– И не дам! – отрезал Эвермод, с которым аббат и правда уже не раз заводил этот разговор. – Боги сотворили мужчин и женщин для того, чтобы они плодили детей, а не только молились.

– Рожденные ими дети в свой срок умрут, и их дети тоже умрут, и никому из рожденных не избежать смерти. Так к чему умножать число смертей и служить праху? Не лучше ли служить Господу и с ним обрести жизнь вечную? Подумай об этом на досуге, Эвермод. Но пока может случиться так, что твоя родственница станет графиней. А через нее, подумай только, ты окажешься в родстве с королями Франкии и Германии.

– Вот уж о чем я никогда не мечтал, – хмуро отозвался Эвермод. – От таких родичей нам одни беды.

– Однако теперь беду чуть не навлек на вас сам твой родич Альдхельм, – заметил Рерик. – Большую беду.

Он коротко рассказал о ссоре на пиру и о том, что дело едва не дошло до большого кровопролития, которое с трудом удалось остановить усилиями графини Теодрады и обоих аббатов. О попытке сжечь усадьбу они с Бернульфом по дороге уговорились не упоминать. Весьма вероятно, что услышав о таком, Эвермод наотрез отказался бы от родства с норманнами, а Бернульф и сам был не прочь прибрести родственные связи с графами, пусть и такие отдаленные. В этом случае Утрехтское епископство уж точно никуда бы от него не ушло!

Но и после краткого пересказа событий Эвермод помрачнел еще сильнее. Особенно когда Рерик объявил, что в знак дружелюбия и преданности своего рода он должен отослать в Дорестад двоих своих младших сыновей.

– Никогда не бывало такого, чтобы я отдал из дома своих детей! – резко ответил он. – И не будет, пока я жив! Если боги от нас отвернутся, лучше моим сыновьям погибнуть вместе со мной, чем стать рабами норманнов!

– Никто не говорит о рабстве. Если ты дашь согласие на мой брак с девушкой, твои сыновья будут жить в нашем доме, под покровительством своей сестры, и расти, как подобает людям их происхождения.

– А если не дам? – прямо спросил Эвермод. – Если я хоть что-то понимаю из того, что вы говорите, то дела у моего родича Альдхельма из рук вон плохи. Почему он сам не приехал?

– Видимо, стыдится показаться тебе на глаза. Ведь это он оскорбил хозяев в их доме, да еще и в священный Праздник Дис! Если же ты не дашь согласия на мой брак, то, похоже, девушка из вашего рода станет моей рабыней, а не женой. И три ее младшие сестры тоже – все они сейчас находятся в нашей усадьбе.

Лицо Эвермода потемнело. Его сыновья, до того молча слушавшие, напряглись, будто готовые в любое мгновение вскочить и броситься на гостя.

– Со мной сто человек, и все отлично вооружены, – быстро напомнил Рерик. – Не подвергай смертельной опасности твой род, Эвермод, и мы сумеем договориться. А если я женюсь на ней, то мы с вами станем родичами, и тогда наш долг пред богами будет в том, чтобы жить мирно и поддерживать друг друга. Боги у нас одни.

– Милосердный Господь наш Иисус Христос! – многозначительно напомнил Бернульф.

Рерик кивнул, но по его глазам Эвермод прекрасно понял, о каких богах идет речь. За двести лет христианизации франкские проповедники не сильно преуспели, и хотя за времена франкского господства Фризия стала считаться христианской страной, новая вера затронула лишь самый верхний, внешний слой ее жизни. При каждой попытке свергнуть иноземное господство фризы первым делом сжигали церкви и монастыри, опоры чужеземной власти. Почти в каждой семье были истинно верующие христиане, а Бернульф, местный уроженец, мог даже стать первым епископом-фризом, но такие пока составляли меньшинство.

Старик задумался, глядя в огонь, освещавший помещение. Помня о своем родстве с древними вождями фризов, он был не менее горд, чем Альдхельм, но сильнее чувствовал ответственность за будущее рода, поэтому как следует обдумывал все свои решения и поступки.

– Вот что я тебе скажу! – произнес он наконец и поднял глаза на Рерика. Молодой граф почти годился ему во внуки, но твердо встретил напряженный взгляд из-под косматых седых бровей. Если он сейчас проявит слабость, то покорить этот неуступчивый род будет гораздо труднее, но Рерик чувствовал за собой силу. Ведь и он был прямым потомком конунгов. – Вот что я скажу тебе, граф Рерик, – повторил старик. – Я сам поеду с тобой в Дорестад. И сам разберусь с делами моего родича Альдхельма. Что, годится тебе старик вместо пары неразумных детей?

Ночь Рерик с хирдманами провели на лугу – даже если бы хозяева пожелали пригласить их в дома, то сотенная дружина не поместилась бы на площадке терпа. Но торфа для костров им выделили, а шатры и припасы у норманнов имелись с собой. К местной мокрой погоде они уже привыкли – из жердей и щитов сооружались небольшие крыши, прикрывающие огонь от мелкого дождя и ветра, дозорные, как всегда, то обходили стан, то травили байки у огня, вспоминая Франкию, Фландрию, иногда даже родные хутора – в Смалёнде, Уппланде, Халогаланде. До утра ничего не случилось. Зато утром…

Занятые утренними сборами, на пастуха, пробежавшего по тропинке на торп, норманны не обратили внимания. Через некоторое время к ним спустился один из сыновей Эвермода – самый старший, Гамельберт.

– Отец приглашает графа Рерика, – сказал он, сдержанно поздоровавшись. – Пришли кое-какие известия.

– Какие же?

– Он сам вам расскажет.

Оказалось, что пастухи на дальнем лугу, когда рассвело, обнаружили на прибрежном песке корабли, которых там вовсе не было вечером. Они пришли ночью, что само по себе удивительно – ночью ведь вдоль берегов не ходят, чтобы не сесть на мель или не наткнуться на камень. Причем корабли были норманнские, и, по уверениям пастухов, больше походили на боевые, чем на торговые.

– Вот чтоб их тролли взяли! – Рерик с размаху хлопнул себя по бедрам. Положение дел было ясно: еще какой-то морской конунг в поисках добычи высадился на берег. – Сколько их?

– Кого? – Пастух, какой-то из многочисленных юных племянников или двоюродных внуков Эвермода, хлопнул ресницами. Ему было лет четырнадцать или пятнадцать, и одеждой ему служила рубаха из толстой шерсти и овчина, край которой от дождя набрасывался на голову.

– Да кораблей! – Сегодня вошедшее у норманнов в поговорку тугодумие фризов раздражало Рерика особенно сильно.

– Пять! – Пастух в подтверждение растопырил пальцы. – Один когг, остальные ваши.

– А людей много?

– Еще как много.

Более определенного ответа добиться не удалось, и Рерик знал, что получить его он сможет только сам. К счастью, дружина уже полностью собралась в дорогу.

– Шатры, котлы и прочее оставляем здесь, идем за ним, – распорядился Рерик, кивнув на пастуха. – У нас гости. Которых не приглашали.

– На море штормит уже не первый день, – сказал Эвермод. – Возможно, эти люди вовсе и не сюда направлялись. Но тебе, граф, конечно, стоит посмотреть на них поближе. Ведь ради этого ты здесь и живешь.

В глазах его мелькнула насмешка. Старый фриз был очень рад, что граф с дружиной оказался у подножия его родового терпа и теперь именно он пойдет навстречу вражеским мечам. Которые держат такие же, как и он сам, норманны.

– Когда я вернусь, – Рерик слегка выделили голосом эти слова, – мы закончим нашу вчерашнюю беседу. А тебя я пока попрошу о двух вещах. Первое: послать гонца в Дорестад к моему брату, графу Харальду, а во-вторых, оповестить окрестные терпы и предложить мужчинам вооружиться и собраться сюда, чтобы поддержать нас, если возникнет нужда. Если это морской конунг, ищущий добычи, то лучше нам пока отложить в сторону наши разногласия. Я прав?

– Пожалуй, да. – Эвермод кивнул, будто они договаривались о цене за ягненка. – Я посмотрю, что можно сделать.

Привычным скорым шагом норманны двигались вслед за пастухом. Как всегда, позвякивали о края щитов наконечники ремней и подолы кольчуг – не зная, как сложится разговор с Эвермодом, Рерик на всякий случай велел дружине снарядиться как следует и теперь благословлял свою предусмотрительность. Но на душе у него было нехорошо. Это был не страх, но жгучая досада. Как же не вовремя тролли принесли этих… кто они там? Они могли бы прийти чуть раньше – пока Харальд не успел поссориться с Альдхельмом. Они могли бы явиться попозже – когда ссора так или иначе была бы улажена и заложники жили бы уже в графской усадьбе, обеспечивая норманнам покорность и поддержку эделингов. Но пришельцы явились именно сейчас, когда их отношения с местной знатью на переломе и неизвестно, чем все кончится! А кончиться может очень плохо. Все двести лет, что фризы живут под властью франков, они пытаются сбросить иноземное владычество, обрести прежнюю свободу – каждое подросшее поколение, чью юную пылкость вдохновляют бабкины предания о доблести предков, затевает очередной мятеж, убивает графов и королевских мессиров, священников и монахов-проповедников, разрушает церкви и восстанавливает святилища. И то, что Альдхельм так обнаглел, говорит о том, что очередная вспышка не за горами. Если это не случайная пьяная болтовня, если фризы действительно готовы вновь выступить, то пятисотенную норманнскую дружину сметут, и никто не поможет. А если им с Харальдом придется сначала вступить в бой с неизвестным морским конунгом, защищая этих самых фризов… Сколько у них тогда останется людей?

И останусь ли у Харальда я сам? – скорее с горечью, чем с тревогой подумал Рерик.

Ему был двадцать один год – он верил в свои силы и совершенно не боялся смерти.

– Это вон там. – Пастух показал на длинную, тянущуюся вдоль моря песчаную гряду. – За ней.

Приблизившись к гряде, Рерик остановил дружину и дальше пошел сам, в сопровождении двоих телохранителей. На вершину они взобрались ползком, прячась за кустами жесткой травы. С гребня открылся вид на береговую полосу и несколько лежащих на песке кораблей. Пастух не ошибся – один из них был плоскодонный когг, а четыре других – норманнские лангскипы, длинные боевые корабли. Самый большой – на восемнадцать весел по борту, остальные меньше. Возле кораблей расположились люди – числом от сотни до полутора. Пленников или рабов Рерик не заметил – все мужчины были вооружены. Женщин среди путников не имелось, по крайней мере, на первый взгляд. Огня не разжигали – топлива этим людям было негде взять. Корабли выглядели неповрежденными, но не похоже, чтоб их владельцы собирались скоро пускаться в дорогу.

– Справимся, а, конунг? – спросил рядом Эгиль Кривой Тролль.

– А чего же не справиться? – отозвался с другой стороны Асвальд Лосось. – Они вон какие раззявы, даже дозоров не выставили. Да если мы сейчас на них ударим, половина из той лощины, – лежа, он показал локтем направление, – а половина вон оттуда, где ручей – разобьем, они и опомниться не успеют.

– Ой, смотрите, баба! – охнул Эгиль, перебивая полководческие замыслы товарища. – Да целых две, клянусь кривым троллем!

– Где? О, конунг, правда! Женщины.

Рерик и сам увидел, о ком говорили телохранители. От массы лежащих, сидящих на песке, шатающихся туда-сюда в вынужденном безделии людей отделились две женщины и пошли вдоль той самый гряды, на которой притаились наблюдатели. На вершину они не лезли, а намеревались обойти ее сбоку. Зачем – несложно было догадаться. Если мужчины все свои дела делали прямо на берегу, в лучшем случае отойдя в сторонку, то женщины предпочитали уединиться. Тем более что одна из них, кажется, была не из простых – с вершины Рерик разглядел, что ее одежда, хоть и неброская, сшита из хорошей ткани и даже по виду новая. Вторая, по-видимому, служанка, была одета лишь в некрашеную вадмель, а накидкой ей служила черная овчина со свалявшейся шерстью, используемая по нужде и как одеяло, и как подстилка.

– Вот это очень кстати, – заметил Рерик. – Возьмем потихоньку этих двух и у них выясним, что за люди, откуда и чего хотят. Лучше не придумаешь. Нам боги помогают.

Так же, ползком, они переместились к нужному склону гряды. Оказавшись по другую ее сторону, отгороженные и от взглядов, и от морского ветра, женщины присели на песочке, тщательно подобрав подолы. И хорошо, что они успели закончить свои дела. Иначе могли бы сильно испортить одежду, когда прямо из-под земли перед ними выросли трое чужих мужчин и немедленно бросились на них!

Эгиль и Асвальд напали каждый на свою пленницу, обхватили их и зажали рты. Взору Рерика предстали только вытаращенные от испуга глаза.

– Не вопить! – сурово приказал он. – Будете молчать – ничего страшного с вами не случится. Вы меня вообще понимаете?

Одна из женщин – служанка – осталась неподвижна, вторая попыталась кивнуть, насколько ей это позволяла широкая корявая лапища Эгиля, зажавшая рот. На груди у нее Рерик заметил довольно крупный серебряный крест, видный из-под толстого шерстяного плаща.

– Сейчас тебя отпустят, – так же строго продолжал он, обращаясь к христианке. – Не кричи. Мы только зададим тебе несколько вопросов, клянусь Господом. Я тоже христианин, не бойся.

И в доказательство предъявил свой серебряный крест, подаренный графиней Гизелой, который предпочитал всем аббатским и епископским крестам, захваченным во Франкии, украшенным золотом, эмалью и самоцветами.

Женщина, кажется, несколько успокоилась и расслабилась при этих словах и при виде креста. Рерик кивнул Эгилю, и тот отпустил ее.

Когда хирдман убрал свою лапищу с лица пленницу, стало видно, что она еще довольно молода – лет двадцати с небольшим, и вполне миловидна, хотя не так чтобы красавица.

– Я хочу знать, что это за люди. – Рерик кивнул в сторону берега. – И с какой целью они сюда прибыли.

– Там… – Женщина сглотнула, пытаясь перевести дух после внезапного испуга. – Там Анунд конунг, сын Эйрика, конунг… бывший конунг Упсалы. Он брат Бьёрна конунга из Упланда. Мы все оттуда.

– И что он здесь забыл? Собрался в поход на Фризию?

– Нет. Не так чтобы… Не в поход. Он ищет помощи. Он поссорился со своим братом, Бьёрном конунгом, и ищет могущественных людей, которые могли бы стать его союзниками. Он был уже в Сканей и в Хейдабьюре, но тамошние конунги предпочитают не ссориться с Бьёрном конунгом. А Гудрёд присоединился к нему, потому что у Анунда конунга одиннадцать кораблей и с ним можно попасть в Дорестад, не дожидаясь других купцов.

– Одиннадцать кораблей! – воскликнул Эгиль.

– Кто такой Гудрёд? – спросил Рерик.

– Это торговый человек из вика Бьёрко, он был фелагом моего мужа. То есть мой муж был его фелагом. Он умер. Мой муж.

– Я вижу здесь только четыре корабля. Где остальные?

– Их разметало ветром. Уже три дня мы идем при плохой погоде. Кормчие советовали Анунду конунгу остановиться и переждать, но он не хочет задерживаться. Опасается, что Бьёрн конунг пошлет за ним погоню.

– И у него нет намерений пограбить земли, мимо которых он идет?

– Я не слышала ни о чем таком. Гудрёд об этом ничего не говорил. Но еще ни разу на стоянках Анунд конунг не затевал ничего богопротивного и не причинял никому обид. Он христианин и потому воздерживается даже от «береговых ударов».

– Надо же, как мне повезло. – Рерик несколько успокоился. – А ты-то кто такая?

– Меня зовут Катла дочь Гудбранда. Я родом из вика Бьёрко. Мой отец вел большую торговлю по Восточному пути, и мой муж тоже. Но они оба уже умерли.

– И ты принялась за их дела? – Рерик усмехнулся. – Как ты-то оказалась на торговом корабле?

– Я держу путь в Дорестад. Моя мать приняла святое крещение много лет назад, вместе со всей семьей, когда в Бьёрко впервые прибыл святой человек Ансгер, монах из Корвейского монастыря, что во Франкии. И хотя потом ему пришлось покинуть Бьёрко, а христовы люди претерпевали там гонения, моя матушка сохранила верность истинной вере. В Бьёрко больше нет ни священников, ни церквей, только благодаря Божьему человеку Хардгейру ей не пришлось умереть без святого причастия. А еще она перед смертью поручила мне отправиться в Дорестад, где много церквей, и раздать за упокой ее души ее имущество нуждающимся. Ведь в Бьёрко одни язычники.

– А что, язычники не нуждаются? – Рерик поднял бровь.

– Если человек не хочет обратиться за помощью к истинному Богу, он сам виноват в своих бедах, – с простодушной уверенностью ответила путешественница. – И от их благодарности душе моей матери не будет никакой пользы. А если раздать имущество христианам, то их молитвы помогут ей. Ведь она уже очень много лет не могла исповедаться в грехах, потому что во всем Свеаланде не осталось ни одного священника.

– Да уж, у нас этого добра хватает! – обнадежил ее Рерик. – Тут неподалеку имеется настоятель монастыря Сен-Ломэ, аббат Бернульф. Так что ты сможешь исповедаться хоть сегодня утром.

– Благословит тебя Господь, добрый человек! – Катла с острова Бьёрко искренне обрадовалась. – Он и научит меня, как лучше сделать мое дело. А нельзя ли мне узнать твое имя: я обязательно помолюсь за тебя.

– Сделай одолжение! – Рерик усмехнулся. – Меня зовут Хрёрек сын Хальвдана, я – граф Фрисландский.

– О!

– Иди назад и скажи Анунду конунгу, что граф Фрисландский желает говорить с ним, – велел Рерик. – Я подойду к кораблям, и пусть его люди не хватаются за оружие, если он хочет найти здесь мир и помощь.

На берегу возле кораблей Рерик появился во главе всей своей дружины – построенной и вооруженной. Впереди шел его знаменосец, рядом – охраняющий знамя, потом сам Рерик в сопровождении троих телохранителей, а далее хирдманы. Анунд конунг, предупрежденный Катлой, тоже ждал его под собственным стягом и тоже в окружении телохранителей. Остановившись шагов за пять, Рерик поприветствовал его, и тот учтиво ответил. Анунд конунг оказался человеком еще молодым, лет двадцати пяти или около того – среднего роста, плотный, даже слегка полноватый, он носил небольшую бородку, а темно-русые волосы гладко зачесывал назад и связывал их в хвостик. Брови у него тоже были темные и пушистые, на щеках цвел румянец, и общее впечатление Анунд конунг производил человека деловитого и в целом довольного жизнью. Его неизменно сопровожал сын бывшего воспитателя, по имени Гудмунд, – на несколько лет моложе, рослый, на целую голову выше конунга, худощавый парень, с простым непримечательным лицом, однако, выглядевший смышленым и сообразительным.

– Видимо, сам Господь наконец услышал мои молитвы, – сказал Анунд. – Я имел намерение в Дорестаде повидаться с графом Фрисландии, но никак не ожидал, что увижу его даже раньше. Но мне казалось, что графа Фрисландии зовут Харальд? Или какие-то новости прошли мимо меня?

– Харальд сын Хальвдана – мой старший брат, мы с ним вместе правим Фризией. Эта женщина, – Рерик кивнул на Катлу, стоявшую неподалеку, – сказала, что ты ищешь помощи?

– Да, судьбе угодно было поссорить меня с моим братом Бьёрном, – подтвердил Анунд. – И теперь мне приходится искать надежных и могущественных союзников, которые могли бы помочь мне отстоять мои законные права.

– Я не могу ничего обещать тебе, пока не посоветуюсь с моим братом Харальдом и всей дружиной. Но я могу пригласить тебя сопровождать меня в Дорестад, где мы все и обсудим. Пока лишь прошу тебя принести клятвы соблюдать мир.

– Я с радостью сделаю это. Но мне нужно дождаться моих людей. У меня было целых одиннадцать кораблей, хотя здесь ты видишь только пять. Шторм разметал их, и я не знаю, где они теперь.

– Если вы держали путь в Дорестад, туда они и придут рано или поздно. Местные жители передадут им, что конунг в безопасности. А тебя я прошу последовать за мной, и в присутствии аббата Бернульфа мы с тобой обменяемся обетами соблюдать мир.

Против этого Анунд не возражал, а увидев аббата, первым делом пожелал исповедаться. Как он рассказал, после того как язычники в Свеаланде снова взяли верх и с острова Бьёрко изгнали священников, тамошним христианам приходится скрывать свою веру и обходиться почти без всякой духовной поддержки.

Старый Эвермод смотрел на все это весьма хмуро. Конечно, он был рад, что свеи пришли не с целью разграбить его округу, но то, что норманнские графы так с ними подружились, его не радовало.

Зато Рерик откровенно повеселел. Получив от Анунда клятву соблюдать мир, да еще данную на кресте в присутствии аббата, он поверил, что свеи ничем ему пока не грозят. Даже неполная сотня людей (не считая купцов), которая сейчас находилась в распоряжении Анунда, уже была весомой поддержкой в их делах с фризами. А если успеют подойти остальные корабли… Что там выйдет дальше, стоит ли помогать самому Анунду в его ссоре с братом – время покажет. Но, желая заслужить их помощь, он не откажется помочь им сейчас. А это уже много.

Эвермод, несмотря на эти события, не передумал ехать в Дорестад. Теперь необходимость разобраться во всем самому стала даже более настоятельной. Вслед за первым Рерик послал к Харальду второго гонца, и после полудня обе дружины, погрузившись на Анундовы корабли, отправились в Дорестад. Эвермод в сопровождении нескольких родичей предпочел путешествовать по суше и пообещал явиться в графскую усадьбу на днях.

К счастью, Харальд успел поволноваться недолго, поэтому уже почти остыл к тому времени, как Рерик вместе со знатным гостем прибыл в усадьбу. Какую опасность представлял бы для них именно сейчас беглец из Свеаланда, имей он не мирные намерения, Харальд понимал ничуть не хуже своего младшего брата. И хотя он встретил Анунда учтиво и даже слишком пышно, словно стараясь подчеркнуть свое богатство и высоту положения, наедине с семьей он еще довольно долго ругался, не в силах так сразу простить гостю свой испуг.

За время отсутствия Рерика в самом Дорестаде, к счастью, ничего не случилось. Альдхельм и его сторонники вели себя тихо и мирно. Рейнельда и три ее младшие сестры прилежно шили и вышивали под руководством графини Теодрады, и та даже сказала Рерику, что девушка ей нравится и она будет рада приобрести такую невестку.

Рерик только пожал плечами. В общем, против брака с Рейнельдой он ничего не имел. Ему шел двадцать второй год, и хотя торопиться с женитьбой ему было некуда, откладывать ее тоже не имелось причин. Предложенная невеста была достойна его как происхождением, так и личными качествами. И если этот брак нужен, чтобы примириться с фризской знатью и избежать очередного восстания, то почему бы и нет?

Но гораздо больше, чем о Рейнельде, он сейчас думал об Анунде и его делах. На другой день, отдохнув от путешествия, тот обстоятельно рассказал им с Харальдом и дружине о своей ссоре с братом. Бьёрн и Анунд, сыновья Эйрика конунга, происходили из рода знаменитого конунга и воина, Рагнара Кожаные Штаны, а значит, и Сигурда Кольцо, того самого, в битве с которым пал прославленный предок Харальда и Рерика, Харальд Боевой Зуб. Власть в Свеаланде Бьёрн и Анунд унаследовали после своего двоюродного брата, тоже Эйрика, сына Ревиля. При этом Анунду досталась Упсала, а Бьёрну – торговое местечко Бьёрко, что на берегу озера Лауг. Прежде торговцы Северных стран встречались на острове Лиллё, на том же озере, но в последние несколько десятилетий Бьёрко – Березовый остров – все расцветал и теперь мог соперничать с любым из знаменитых виков. Там Бьёрн конунг прижился, развернулся и даже постороил на холме укрепление, где торговцы и местные жители могли бы укрыться от грабителей. За это его и прозвали Бьёрн Хауге, что значит – Холм. Однако братьям не жилось спокойно: Анунд завидовал богатым доходам брата, а Бьёрн не мог смириться с тем, что Анунд владеет Упсалой, где расположено святилище и курганы знаменитых предков, и считается из двоих старшим, хотя он, Бьёрн, богаче. После череды ссор и взаимных нападок братья рассорились настолько, что пошли друг на друга войной. В первом сражении победил Бьёрн – как более богатый, он нанял несколько морских конунгов с их дружинами, в том числе норвежцев Хёгни и Фроди, сыновей Эйстейна конунга из Хейдмёрка. Причем на сестре их он даже решил жениться, и ее обещали к нему прислать. А Анунд конунг был вынужден бежать, чтобы попытаться найти и себе не менее сильную поддержу. Ибо от святилища старых богов он, как христианин, никакой помощи не ожидал.

С Христовой верой Анунд познакомился много лет назад, когда на Бьёрко приезжал благочестивый монах Асгер из Корвейского монастыря, что во Франкии. Кстати, именно в тех местах, где сыновья Хальвдана завоевывали свою первую славу и добычу. Тогда Асгеру удалось крестить довльно многих свеев, но потом он и его сподвижники были изгнаны. А некоторые даже убиты, и самому Анунду конунгу пришлось скрывать свою приверженность «франкской вере». Однако он не терял надежды на то, что когда весь Свеаланд окажется в его власти, он сумеет вновь пригласить туда священников и проповедников.

– И что же ты нам можешь предложить в обмен на помощь? – осведомился Харальд.

– Если вы поможете мне захватить Бьёрко, я отдам вам всю добычу, которую вы возьмете в городе.

Харальд бросил взгляд на Рерика, и они поняли друг друга без слов. В богатом Бьёрко, через который шла торговля Севера с Восточным путем, откуда по всем морям расходилось восточное серебро, меха, мед, воск, рабы, византийские ткани и прочие дорогие товары, можно было взять огромную добычу. Об этом стоило задуматься. Вопрос был только в том, хватит ли у них сил на захват вика Бьёрко. Ведь это – самое сердце Свеаланда, а на ближайших к нему островах расположена усадьба самого упландского конунга и несколько дружин, охраняющих вик и вход в озеро.

– А очень большого войска сейчас и не нужно, – продолжал Анунд, словно угадав их мысли. – Бьёрн сейчас уехал по озеру вглубь страны. Как я слышал, по Вермланду и Вестерманланду повадился собирать подати какой-то из норвежских конунгов. Благодаренье Богу, Бьёрн отвлекся на это, и мне удалось уйти, даже увести собой верных людей невредимыми. Заодно он намерен добиться, чтобы тинги областей утвердили его права на единоличную власть. Если Бог нам поможет, то Бьёрн, когда вернется, поймет, что у него уже нет страны, которой он собирался править.

Братья еще раз переглянулись. Они сделают то, о чем он их просит, и уйдут с добычей. А сумеет ли Анунд удержать власть, захваченную силой, их не слишком волновало. Это уже будут его собственные трудности.

Тут же, на пиру в честь гостя, Харальд и Рерик дали Анунду клятву поддержать его в борьбе за Свеаланд и Бьёрко, а он взамен охотно поклялся, во-первых, отдать им всю добычу, которую они возьмут в вике, а во-вторых, помочь им здесь, в Дорестаде, если возникнут сложности с местным населением. Но братья были почти уверены, что уж теперь-то сложностей не возникнет. Знатнейшие эделинги, в том числе с Эвермод с Альдхельмом, присутствовали на пиру и все видели своими глазами. За этот день подошло еще три Анундовых корабля, и его дружина пополнилась на восемьдесят человек. Силы норманнов в Дорестаде росли на глазах.

Оба аббата, Бернульф и Хериберт, с радостью засвидетельствовали клятвы. Рерик опасался, что Хериберт станет возражать против замысла, грозящего обильным пролитием крови, но тот видел это дело по-своему.

– Христову веру нередко приходится утверждать, одолевая сопротивление язычников, – сказал он. – Дьявол силен и наполняет упрямством непросвещенные души, но изгнать его оттуда следует любой ценой. Господь простит нас, если плодом наших усилий будет возвращение Христовой веры в Бьёрко. Я сам поеду с вами, дети мои. Те христиане, что сохранили верность Господу под властью язычников, нуждаются в немедленной помощи. Эта добрая женщина, Катла, немало рассказала мне о том, как трудно им приходилось. Ее матери, благочестивой христианке, чуть не пришлось умирать без причастия. У нее нашлось лишь немного красного вина, когда-то купленного у христиан, и, на счастье, перед тем приехал в Бьёрко благочестивый человек Хардгейр, посланный Асгейром. Хардгейр влил ей это вино в рот, когда она отходила к Господу. Не думаю, что это можно это считать настоящим причастием. Но я заверил Катлу, что Господь, несомненно, оценит преданность ее матери и ее желание умереть, как подобает христианке, и примет ее душу.

Катла со своей служанкой и привезенным имуществом сразу по прибытии в Дорестад устроилась в странноприимном доме. Рерик предлагал ей гостеприимство в графской усадьбе, не сомневаясь, что Теодраде будет приятно познакомиться с такой благочестивой и отважной женщиной. Но Катла отказалась, сказав, что ей, смиренной паломнице, приехавшей ради спасения души своей матери, не подобает принимать гостеприимство владык и надлежит делить кров с теми бедняками, которых она и собирается облагодетельствовать. Рерик только пожал плечами и не стал настаивать. Зато отец Хериберт пришел в восторг и немедленно устремился в госпиций. Целые дни он проводил в беседах с Катлой, а потом делился с Рериком вестями о том, как тяжело приходилось тамошним христианам в те долгие годы, когда язычники подвергали их гонениям.

На другой же день после приезда Катла в сопровождении Хериберта, после церковной службы, расположилась на паперти и принялась раздавать милостыню. Она привезла личное имущество матери, которое, умри та язычницей, положили бы с ней в могилу. Здесь было много всякой одежды, кое-какие украшения, посуда, деньги в самых разных монетах. Бедняки, бродяги и всякий сброд осаждал паперть, но Катла была начеку и оделяла только истинно благочестивых христианских нищих: тех, кто знал хотя бы одну молитву и мог поклясться, что на Пасху исповедался. О ней было в Дорестаде много разговоров, и некоторые люди из местной знати, позавидовав ее славе, даже взяли с Катлы пример и тоже принялись раздавать кое-что из вещей или съестного в память о своих умерших родичах. Отец Хериберт ходил сияющий.

Дня через три в графскую усадьбу снова явился Эвермод в сопровождении Альдхельма. Харальд, Рерик и Теодрада приняли их вместе с Анундом, который вообще оказался человеком общительным, дружелюбным и явно был рад, что к ним попал.

Теодрада, кроме обычно сопровождавших ее Адель и Рагенфредис, привела из девичьей и всех четырех дочерей Альдхельма. Рейнельда, Ита, Ландрада и последняя, десятилетняя Хатльвинда рядком сидели на скамьи возле графини, чинно сложив руки. Все четыре были очень миловидны, и даже Анунд то и дело бросал на двух старших заинтересованные взгляды, безотчетно подкручивая ус, заплетенный по свейскому обычаю в тонкую косичку.

– Я посоветовался с моим уважаемым родичем, эделингом Эвермодом, – после приветствий заговорил Альдхельм. – Он одобрил мои намерения отныне жить в мире с тобой, граф Харальд, с твоим братом Рериком и всей вашей семьей. Если будет на то ваша воля, то я буду рад отдать мою старшую дочь в жены твоему брату Рерику. Для нас честь породниться с родом датских конунгов, а также, благодаря графине Теодраде, с королем Карлом и королем Лотарем.

– Я благословлю этот брак. – Эвермод тоже кивнул. – И хотя я могу не дожить до того времени, когда сыновья ваши станут взрослыми, я надеюсь, что они помогут возродить древнюю славу фризов. Твой сын, граф Рерик, рожденный от дочери моего рода, происходящий от корня кюнинга Радбода, будет иметь такие права на власть во Фризии, каких не имеет никто другой.

Харальд и Рерик невольно переглянулись. Старый фриз обещал им мощную поддержку, благодаря которой они смогут как следует утвердиться в этой земле. И ему можно было верить, потому что он сам выигрывал не меньше. Мало того, что его родственница будет почти королевой. Она произведет на свет ребенка, поддержку которому в будущем окажут как христианские короли, так и все знатные эделинги.

– Ваш сын будет достоин носить славное имя Радбод, – величественно добавил Эвермод, подтвердив тем самым мысли Рерика.

Среди родичей Эвермода Рерик не знал никого, кого звали бы Радбод. Старинное родовое имя не давали новорожденным, потому что в нынешнем своем положении они не могли носить королевское имя. Но тот, кто все же получит его, в глазах фризов – да и не только фризов – станет истинным кюнингом Фрисландии. А это не только почетно, но и опасно…

Однако о будущей опасности для своих не рожденных еще потомков Рерик сейчас не думал. Эвермод принес ему весть о победе. Тем же вечером, в присутствии знатных фризов и норманнских ярлов, Харальд объявил об обручении своего брата Рерика с Рейнельдой, дочерью Альдхельма. Вся ее родня тоже присутствовала и держалась как нельзя более учтиво.

Единственное, что насторожило Рерика, был перехваченный им взгляд Элланда. Сын Альдхельма взглянул на него со скрытым торжеством, будто тоже одержал победу. И это было странно.