Часть вторая ПОСВЯЩЕНИЕ И БОРЬБА

Глава I ЭККЛИСИЯ: МЕСТО ВОЗРОЖДЕНИЯ

1. Супруга и мать

Экклисия, Церковь не зависит от социологии ни в первом приближении, ни по существу. Институция — не более чем эмпирический след «таинства». Церковь прежде всего есть сила воскресения, таинство Воскресшего, сообщающего нам свое воскресение. Новая Ева, Церковь возникает из отверстого бока Христа подобно тому, как Ева возникла из ребра Адама. Из пронзенных ребер Христа истекли вода и кровь (Ин. 19, 34): вода крещения, кровь Евхаристии.

Христос затопил вселенную Божественными и освящающими потоками Из раны, отверстой копьем в Его боку, надлежало истечь, как из источника, живой воде, чтобы напоить жаждущих.

Из раны в теле Христовом вышла Церковь, и Он сделал ее своей супругой.

Ориген

Комментарий на Псалом 77, 31;

Комментарий на Притчи, 31, 16.

По существу Церковь не что иное, как мир на пути к преображению, мир, обретающий во Христе прозрачность Для райской полноты. Рай Присутствия есть поистине сам Христос, сказавший распятому рядом с Ним уверовавшему разбойнику: Ныне же будешь со Мною в раю (Лк. 23, 43). Мир–во–Христе, новое небо и новая земля, приходит к нам в таинствах Церкви, в Писании, которое тоже есть таинство. Таинства представляют собой различные аспекты глобальной сакраментальности Церкви, средоточие, солнце которой — «таинство таинств», Евхаристия.

Нам надлежит искать в Церкви пристанище, пить ее молоко и питаться Писанием Господним. Ибо Церковь была насажена в мире, как райский сад.

Ириней Лионский

Против ересей, 5, 20, 2.

Именно в духе Церковь есть таинство Воскресшего, Его сакраментальное присутствие. Можно сказать, что Пневматосфера — то «место», в котором сохраняет жизнь и актуальность апостольская проповедь, Благая Весть как продолжение «свидетельства пророков, апостолов, всех учеников Верное и творческое Предание означает жизнь Святого Духа в Теле Христовом не только как передачу, но и как «новизну» Духа в вечно обновляющейся новизне личностей. Дух преизобилует в сакраментальном теле Христа, а везде, где действует Дух — в истории и космосе, — тайно присутствует Церковь. Всякая былинка произрастает в Церкви, всякое светило пребывает в ней, всякий поиск истины, правды и красоты совершается в ней (даже если пророки и великие творцы жизни порой подвергались преследованиям со стороны церковной институции), всякая крупица размышления, мудрости, поклонения собрана ею (даже если в некоторые моменты христианство утверждалось в сакрализованном обществе, игнорирующем «чужих» или борющемся против них).

Провозвестие Церкви остается повсюду одним и тем же и равным себе, опирающимся на свидетельство пророков, апостолов и всех учеников, в начале, середине и конце — короче, на всех ступенях раскрытия Божественного действования, на протяжении непрестанного действия Божия, спасающего человека и открывающегося нашей вере. Вера эта, которую мы получаем от Церкви и храним, подобно драгоценному бальзаму непрестанно обновляется сама под действием Святого Духа и обновляет содержащий ее сосуд. В самом деле, Церковь передает этот дар Божий подобно тому, как Бог передал Свое дыхание сотворенной Им плоти, чтобы все ее члены обрели жизнь. В этом даре сохранена полнота единения со Христом, то есть Дух Святой–залог нетления, крепость нашей веры, лестница восхождения к Богу… Ибо где Церковь, там и Дух Божий; а где Дух Божий, там и Церковь и всякая благодать Дух же есть истина.

Ириней Лионский

Против ересей, 3, 24, 15.

Супруга Христова, Церковь в своем человеческом, слишком человеческом аспекте может изменять Ему, но Он не перестает отдавать Себя ей как Своему телу, делая ее для нас Матерью живой истины, местом возрождения.

2. Писание: первое таинство

Уже в Писании есть аспект воплощения. Писание воплощает в себе Слово, а воплощение Слова довершает преобразование слушания и чтения Слова в Евхаристию.

Ибо истинно–христианская мысль евхаристична. Евхаристия разума — ведь надлежит любить Бога также всем разумом — приуготовляет нас к брачной встрече с таинством; таинство же в свою очередь просвещает разум.

Сказано, что мы пьем кровь Христову, не только когда принимаем ее согласно таинственному обряду, но также тогда, когда внимаем словам, заключающим в себе жизнь, как Он сам сказал о Себе: Слова, сказанные мною, суть дух и жизнь.

Ориген

Гомилии об Именах, 16, 9.

Поистине до Иисуса Писание было водой, но после Иисуса стало для нас вином, в которое Он его претворил.

Ориген

Комментарий на Евангелие Иоанна, 13, 60.

Писание составляет, таким образом, Тело Слова. Последний смысл Первого Завета раскрывается во Христе через символы и «типологию», которая обнаруживает в библейских действующих лицах и событиях «типы», то есть образы воплощенного Слова и его спасительного действования. Область христианского символизма — Воплощение, соединение Божественного и человеческого в личности Слова. Итак, вся Библия целиком есть момент Воплощения.

Вот как ты должен понимать Писание как единое и совершенное Тело Слова.

Ориген

Фрагмент гомилии на Иеремию.

В двух ангелах [появившихся в гробнице Христа] мы можем признать два Завета… Они встретились там, где находится Тело Господа, ибо сходным образом возвещая воплощение, смерть и воскресение Господа, оба Завета как бы пребывают здесь: Ветхий — у главы Его, а Новый — у ног Его. Вот почему также два охраняющих искупительную жертву херувима взирают друг на друга… В самом деле, херувим означает полноту знания. Что же символизируют два херувима, как не два Завета? Что представляет жертва, как не Господа воплощенного, о котором Иоанн говорит, что Он сделался жертвою за грех? Когда Ветхий Завет показывает, как должно совершиться то, что Новый Завет возвещает совершившимся в Господе, они взирают друг на друга подобно двум херувимам, переводя взгляд на искупительную жертву Ибо, видя между собою воплощенного Господа, они… согласно повествуют о таинстве, предначертан ном Его любовью.

Григорий Великий

Гомилии на Евангелия, 2, 53, 3.

Присутствие Слова дается в кругах посвящения: чем она теснее, тем присутствие это интенсивнее. Библия представляет собой «евангельское приуготовление» и концентрируется в Евангелиях, в свою очередь обретающих полноту в Евангелии полного посвящения — Евангелии Иоанна. Войти в провозвестие Иоанна — значит отождествиться с любимым учеником Христа. Здесь возвещается призывание Имени, в ритме биения сердца Иисуса, на груди которого покоится голова Иоанна.

Распятый Иисус, Мария и Иоанн по обеим сторонам креста: вот первая Церковь (еще не Петрова, но уже Иоаннова) которой Иисус дает Дух Своп (Лк. 23, 46) и таинства (Ин. 19, 34).

Никто не отважился раскрыть Божественность [Господа] столь ясно, как это сделал Иоанн. Нужно прямо скачать: Евангелия суть совершение всей Библии, Евангелие же Иоанна — усовершение Евангелий. Никто не сможет постигнуть его смысла, если не возлежал на груди Иисуса, если не принял Марию, мать Иисуса, так, что она стала равно и его матерью.

Ориген

Комментарий на Евангелие Иоанна, 1, 6.

Через направляемое Духом созерцание следует воспринимать поверх буквального смысла Писания его Божественный смысл. Отцам незнаком фундаментализм, но только Писание, открытое им Духом до самой сокровенной глубины: Троичного таинства — источника Любви; и победы Христа над смертью и адом — триумфа Любви.

Если ты попытаешься свести Божественный смысл к чисто внешнему значению слов, Слово не сочтет нужным опускаться до тебя, оно вернется к своему тайному местопребыванию, достойному его созерцания Ибо у этого Божественного смысла есть крылья, данные ему водителем — Духом Святым Но нежелание подняться над буквой, отказаться от насыщения одной лишь буквой есть признак ложной жизни.

Ориген

Комментарий на Притчи, 23.

Ориген, чья гениальная мысль оплодотворила всю христианскую духовность — прежде всего на Востоке, но не только, — Ориген сравнивает Писание с миндалем. Сам он — боговдохновенный экзегет, и если мысль его в других отношениях нуждалась в исправлении, в этой области он всецело и несомненно остается питающим нас источником.

Горькая кожура миндаля — убивающая буква, которую следует отбросить.

Защитная скорлупа — нравственное учение, побуждающее к очищающей и терпеливой аскезе как необходимому пути углубления

Лишь затем достигается духовное зерно, одно только и представляющее ценность и питающее душу таинствами Божественной Премудрости.

Первый лик [Писания], его буквальный смысл, довольно горек: он предписывает обрезание плоти, содержит распоряжения о жертвоприношениях и представляет собой все то, что означает «убивающую букву». Отринь все это, как горькую кожуру миндаля. Затем ты доберешься до крепости скорлупы, означающей нравственное учение, обязанность властвовать над самим собой: эти вещи необходимы для защиты хранимого внутри, но они должны быть сломаны, и тогда несомненно обнаружатся запертые и сокрытые под этими оболочками таинства Премудрости и Всеведения Божия, укрепляющие и питающие души святых.

Сквозь все Писания вырисовывается это тройное таинство.

Ориген

Девятая гомилия об Именах.

Так постепенно, от Оригена до Кассиана и Григория Великого, обретает четкие очертания учение о четырех смыслах Писания. Четырех, так как этический смысл уже у Оригена нередко раздваивается, означая не только аскетическое учение Библии, но и жизнь Слова Божия в душе. Следовательно, как блестяще показал Анри де Любак в книге Средневековая экзегеза: четыре смысла Писания (Париж, 1959), различаются смысл исторический, или буквальный; аллегорический, или типологический; тропологический, или этический; анагогический, или мистический. Такому созерцательному чтению Библии в течение долгого времени предстояло питать на Западе «спиритуальное богословие», противостоящее богословию схоластическому.

Случается так, что при слушании Слова оно затрагивает сердце и обнимает его. Тогда нужно прерваться и дать этому огню тихо сиять.

Когда слово Господа обнимает слушающего его и пробуждает в нeм страстное влечение к мудрости, воспламеняющей взор всяческой красотой, тогда огонь Господа сошел на него (Пс. 104, 19).

Ориген

Комментарий па Псалом. 104, 19.

Разумеется, нужно «стучать и искать», чтобы понять Писание, чтобы разгадать его исторические письмена, перевести их с архаического языка на современный. Это оправдывает применение научных методов герменевтики и экзегезы. Но наука не в состоянии даровать смысл. Если она захочет это сделать, результатом будет своего рода «контрабандная философия». Смысл открывается лишь молитве, и лишь молитве слезной.

Итак, вложи все твое усердие в чтение Писания с верой и с искренним прилежанием, угодным Богу. Недостаточно стучать и искать, но, чтобы стяжать понимание Божественных вещей, прежде всего потребна молитва.

Ориген

Письмо Григорию Чудотворцу, 3.

Проникнуть в основание и сердцевину небесных слов, созерцать в них глубокие и сокрытые тайны очищенным взглядом сердца — этого не достигнет ни человеческая наука, ни мирская образованность, но только чистота души через просвещение Святым Духом.

Иоанн Кассиан

Собеседования 14, 9.

Если вы хотите обрести истинное знание Писания, прежде всего поспешите стяжать неколебимое смирение сердца. Именно оно поведет вас к науке, не наполняющей тщетой, но просвещающей полнотой любви.

Иоанн Кассиан

Собеседования 14, 10.

Никогда не приближайся к содержащимся в Писании словам таинства без того, чтобы помолиться и попросить помощи у Бога. Но говори: Господи, дай мне ощутить могущество Писания. Считай молитву ключом, открывающим его подлинный смысл.

Исаак Сирин

Аскетические трактаты, 73–й трактат.

Писание — это океан, который будут исследовать всегда. Встреча со Словом всегда нова. Мы знаем, что на верном пути, когда чтение его умиротворяет душу и наполняет ее кротостью. Иногда нужно уметь заключить как бы в скобки встретившееся затруднение и помолиться. Понимание смысла приходит через укоренение в Предании, через открытость потоку жизни в общении со святыми: ибо даже совершаясь в одиночестве, всякое чтение Писания есть чтение экклезиальное, окрашенное в литургические, евхаристические тона. Это проясняет Евхаристия, в которой совершается встреча. Обручение Писанию обретает смысл в брачной природе Евхаристии, Слово — в молчании любви.

Душа восхищается новизной, встречаемой в океане таинств Писания. Хотя ум, плывущий по водам океана Писания, может быть поглощен неизмеримой пучиной таимого им смысла… ему было бы достаточно всмотреться — лишь бы он этого захотел! — чтобы удержаться, крепко ухватившись за одну только мысль о тайне…

Исаак Сирин

Аскетические трактаты, 1–й трактат.

Когда приступаешь к Писанию, исследуй, куда ведет каждое слово, чтобы измерить и постигнуть со всей силою различения глубину и святость сокрытого в нем смысла. Те, кого благодать на протяжении всей жизни вела к просвещению, непрестанно ощущают как бы духовный луч, пронизывающий стихи Писания, и различают в духе слова и их глубинный смысл…

Когда читает человек эти стихи с помощью проницающего духа, сердце его также проясняется и умиротворяется. Сила Божия дарует его душе чудесное понимание, блаженнейшую премудрость…

Исаак Сирин

Аскетические трактаты, 1–й трактат.

В одном и том же слове Писания один довольствуется историческим повествованием, другой ищет типического смысла [от typos, «образ» Христа], третий стремится через посредство разума к созерцательному постижению. Чаще всего эти три измерения совмещаются…

Так Слово Божие продвигается вперед вместе с читающим его.

Григорий Великий

Гомилии па Иезекииля, I, 7, 8.

Для христианина Писание не есть откровение эзотерических тайн. Оно есть Слово жизни для всех, его конкретный и прямой язык доступен самым простым людям — порой именно им в первую очередь. И в то же время таинственность его непостижима для самых мудрых.

Разнообразие условий, разнообразие подходов. Различны этапы одной судьбы. Вот почему нужно уметь носить в себе пребывающие пока закрытыми для нас слова, не стремясь к поспешному истолкованию. Жизнь, частичные смерти, которые она несет с собой, и более желанная благодать, возможно, однажды обработают нас по своей мерке.

Святое Писание… подвигает мудрых к труду самыми загадочные своими словами, а немудрых усовершает простотой слов… Оно понятно необразованным, а искушенные в науках непрестанно открывают в нем все более глубокий смысл… Между тем оно превосходит всякое знание всякое учение самым способом выражения, ибо одним и тем же языке всеми повествованиями открывает таинство…

Григорий Великий

Нравоучения на Иова, 20.

Поистине смиренные и подлинно знающие, приступая к небесным тайнам, умеют понимать исследованное ими и почитать другое, непонятное, чтобы соблюсти то, что еще не в силах понять.

Григорий Великий

Нравоучения на Иова, 20, 8, 19.

3. Крещение: посвятительный обряд

Принять крещение — значит умереть и воскреснуть со Христом и во Христе. Умереть для этой смерти, что так неразрывно сплетена с нашей жизнью. Воззвать de profundis (из глубины) и встретить в самом аду распятого Бога, Который не судит, но принимает и как бы воскрешает нас вместе с Собой, если мы хотя бы немного желаем этого (вот почему вера необходима при крещении или при его актуализации).

Освяти эту воду, чтобы получающие крещение сораспялись Христу, умерли вместе с Ним, были погребены вместе с Ним и воскресли для сыновства.

Апостольские постановления, 7, 43.

Крещение есть полное погружение в удушающие воды смерти, откуда человек выходит в радости дышать вновь, «вдыхать Духа», ибо обратившаяся из смертоносной в животворную вода заключает в своем «естественном» символизме воскрешающую силу Духа.

Павел, подражая Христу, говорит: Примирись со своей смертью, чтобы достигнуть воскресения мертвых. Как же мы вступим в подобие Его смерти? — Будучи погребены при крещении вместе с Ним. Есть лишь одна смерть и одно воскресение, образ которых — крещение. Вот почему Господь установил завет крещения, заключающего в себе образ смерти и жизни: вода символизирует смерть, Дух сообщает жизнь. Великое таинство крещения совершается путем трех погружений и стольких же воззваний, чтобы был воспроизведен образ смерти и крещаемые просветились сообщаемым им познанием Бога.

Василий Кесарийский

Трактат о Святом Духе, 15.

Тебя спросили: Веруешь ли в Бога Отца Всемогущего? Ты ответил: Верую, и был погружен в воду, то есть погребен. Второй раз спросили тебя: Веруешь ли в Господа нашего Иисуса Христа и Крест Его? Ты ответил: Верую, и был погружен в воду и через то погребен со Христом. И третий раз спросили тебя: Веруешь ли также в Духа Святого? Ты ответил: Верую, и был погружен в третий раз, чтобы тройное исповедание разрушило повторяющиеся грехи прошлого.

Амвросий Медиоланский

О таинствах, 3, 7, 20.

Вода смыкается над посвящаемыми, как могила. Чтобы могила обратилась в рождающую утробу, необходимо трансцендентное вмешательство Святого Духа. Действием данного «свыше» Духа человек рождается «вновь». Дух облекает зачаточным, но вполне реальным светом все его существо: сердце, разум, желание, все его способности и сами чувства. Здесь уместно напомнить слова Иисуса, обращенные к Никодиму, в начале Евангелия Иоанна: Истинно, истинно говорю тебе: если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие… Должно вам родиться свыше [или: заново]. Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа (Ин. 3, 5 и 7—8). Итак, Дух есть тот, кто творит обновленного человека в становящихся материнскими водах. От отождествляются с первичными водами, которые покрывает Дух — однако на этот раз ради вос–создания. В воде растворяются душевные затвердения, сердечные наросты. Человек снова делается податливым и облекается светом, который символизируют надеваемые на него по выходе из воды крещения белые одежды — символ его прославленного тела.

С одной стороны, тройное погружение означает «три дня» проведенные Христом во гробе — гробе, который Его воскресение обратило, как говорит пасхальная литургия, в «брачный чертог». Ибо крещение возобновляется, актуализируется во время страстной пятницы и субботы, чтобы достичь кульминации с наступлением Пасхи. (Поэтому в Древней Церкви именно в ночь на Пасху крестили катехуменов после долгого приготовления в течение Великого Поста.) Смертные воды становятся водами рождающими через это отождествление с пустой гробницей.

С другой стороны, тройное погружение прославляет Трех Лиц Троицы, «во имя» которых совершается крещение: Идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа (Мер. 28, 19). «Имя» здесь означает присутствие Крещение, совершаемое во Христе и дающее способность принять Духа, вводит нас в дом Отца. Оно сообщает нам троичный образ бытия.

Крещение преследует двойную цель: упразднить тело греха, чтобы оно более не плодоносило для смерти; и жить Духом, принося плоды святости. Вода являет образ смерти, принимая тела как гробница; Дух вливает животворную силу, обновляя нашу жизнь из состояния смерти во грехе к состоянию первоначальной жизни Это и значит родиться свыше, от воды и Духа: мы умираем в воде, но Дух сотворяет в нас жизни В трех погружениях и трех воззваниях совершается великое таинство крещения, чтобы был явлен образ смерти и сообщаемое познание Бога просветило крещаемых.

Василий Кесарийский

Трактат о Святом Духе, 15.

Необходимо, чтобы священник испросил у Бога о ниспослании благодати Святого Духа на воду, чтобы сделать ее лоном сакраментального рождения. Ибо Христос сказал Никодиму: Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие (Ин 3, 5) Как в плотском рождении семя принимается материнским лоном, но творится рукой Божией, так и в крещении вода становится лоном для рождаемого, но творит крещаемого во второе рождение благодать Духа.

Феодор Мопсуэстийский

Катехизические гомилии, 14, 9.

Затем вы были препровождены к святой купели крещения, подобно тому, как Христос был перенесен с креста в заранее приготовленную гробницу. Каждый был вопрошен во имя Отца, Сына и Святого Духа. Исповедав спасительную веру, вы трижды погружались в воду и поднимались яз нее, образно знаменуя тем самым трехдневное пребывание Христа во гробе. Через это действие вы умерли и родились, и вода спасения была для вас одновременно гробницей и материнской утробой.

Кирилл Иерусалимский

Тайноводственные слова, 2, 4.

Миропомазание, таинство более позднего происхождения в истории Церкви, довершает крещение (вместе с которым образует в Восточных Церквах единый ритуал), подчеркивая, что крещение — это крещение Духом. Во Христе, к которому мы приобщаемся через крещение, нам дается сила Духа, сила «осуществить» личным, неповторимым образом новое бытие, обретенное в крещении. Но не следует слишком далеко разводить эти два таинства: ведь человечество во Христе пронизано энергиями Святого Духа.

Христос был помазан елеем радости, то есть Святым Духом. Так зовется Дух потому, что Он есть источник радости. Так и вы получили священное помазание [myron — таинство миропомазания, превратившееся на Западе в таинство конфирмации], став таким образом сподвижниками и сопричастниками Христу.

Кирилл Иерусалимский

Тайноводственные слова, 3, 2.

Так духовная жизнь становится постепенным осознанием «крещальной благодати» — осознанием, преображающим всего человека. Крещальный ритм смерти–воскресения высвечивает «посвятительные» моменты нашей судьбы. Когда кажется, что все потеряно, крещальная благодать может (если мы обратимся к ней) преобразовать ситуацию смерти в ситуацию воскресения, кажущийся тупик в необходимый «скачок на другой уровень». Нужно научиться — и в этом заключается весь смысл аскезы — устранять препятствия, сбрасывать ветхую кожу, чтобы позволить возрасти в себе жизни самого Христа, ее мощному дыханию воскресения. Это мгновение должно стать крещальным: мгновение тоски и смерти — если мы хотим остановить его и измерить глубину его небытия; мгновение воскресения — если принимаем его смиренно, как «данный» (в обоих смыслах слова: как присутствие и как дар), почти как манну (здесь мы уже переходим от таинства крещения к таинству Евхаристии). Вплоть до момента агонии, когда воды смерти вновь сомкнутся над нами, — но те воды, которые крещение преобразует, по мере нашей веры, в лоно вечности.

Монах — это тот, кто добровольно сходит в смерть, кто исследует ее при жизни (в пустыне, в гробницах, — но где теперь искать настоящие пустыни?). Монах истощается в адамовой скорби и изгнанности, чтобы немедля предать себя Христу — победителю смерти, чтобы провидеть в аду зарю крещения и уже здесь обрести знание своего воскресения в Воскресшем. Древняя Церковь называла всякого истинно духовного (то есть исполненного Духа) человека «воскресшим».

«Крещение Духом» есть не что иное, как это осознание крещальной благодати, когда слезная влага, отождествляющаяся с крещальной, преображает «каменное сердце» в «плотское», на котором Дух начертывает, как нечто непосредственно очевидное, веления любви.

Всякий получивший крещение человек призван так или иначе свершить монашеский путь, чтобы понять: смерть осталась позади, и больше не нужно бояться смерти тела. Разве в первые века не называли христиан «не боящиеся смерти»? Ибо освобождение от смертной тоски есть возможность любви.

4. Евхаристия: сила обожения

Мы молимся совместно за себя и за всех… с тем, чтобы обрести знание истины и благодать… соблюдения заповедей… По окончании молитв мы обмениваемся поцелуем мира. Затем тому, кто председательствует в собрании братьев, подносят хлеб и чашу вина, смешанного с водой. Он принимает их, восхваляя и прославляя Отца вселенной во имя Сына и Святого Духа, и произносит долгое благодарение [евхаристию], за то, что мы были сочтены достойными сих благ. По окончании молитв и благодарения все присутствующие восклицают: Аминь, Аминь — еврейское слово, означающее: да будет так. Когда председательствующий совершит евхаристию и весь народ отзовется ему, — тогда служители, которых мы называем диаконами, предлагают всем присутствующим освященные хлеб и вино и относят их тем, кто отсутствует.

Иустин

Апология 1, 65.

Я — хлеб живый, сшедший с небес: ядущий хлеб сей будет жить вовек; хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира… Истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни… (Ин. 6, 51—54).

Отцы непрестанно обращались к этим удивительным словам Иисуса. Иисус есть «хлеб небесный», «хлеб жизни»; Воскресший всецело дается нам в Евхаристии, которая представляет собой, таким образом, пищу воскресения. Иисус есть хлеб, ибо тело Его образовано из всекосмической жизни и замешано трудами человеческими; Он есть вместе с тем «хлеб живый», животворный, ибо в нем Божественная жизнь проницает землю и человеческую природу. Значит, Евхаристия — это вполне реальная сила воскресения, «закваска бессмертия», как говорит Игнатий Антиохийский. Сила «объективная», которая, разумеется, должна приниматься в вере и становиться переливанием Божественной энергии в событии встречи, но которая не зависит от нашего к ней отношения. Оно может лишь благоприятствовать (или препятствовать) распространению евхаристического огня в наших телах и душах.

Хлеб небесный во Христе Иисусе.

Ипполит Римский

Апостольское предание.

Он есть хлеб жизни. Вкушающий жизнь не может умереть… Придите к нему и насыщайтесь, ибо Он есть хлеб жизни. Придите к Нему и пейте, ибо Он есть источник Придите к Нему и просветитесь, ибо где Дух Господень, там и свобода… Я есмь хлеб жизни; приходящий ко Мне не будет алкать, и верующий в Меня не будет жаждать никогда (Ин. 6, 35).

Амвросий Медиоланский

Комментарий на Псалом 118, 18—28.

Сакраментальный реализм отцов тотален. Хлеб полностью претворяется в Тело Христа, вино — в Его Кровь. «Изменение» совершается всецело и не подлежит обсуждению.

Сам Христос объявил о хлебе: Сие есть Тело Мое. Кто же отныне дерзнет сомневаться в этом? Когда Сам Он решительно утверждает: Сие есть Кровь Моя, кто усомнится и скажет, что это не его кровь?

Кирилл Иерусалимский

Четвертое тайноводственное слово, 1.

Тело Евхаристии есть тело как исторического Иисуса, так и воскресшего Христа. Это тело лежащего в яслях младенца тело, страдающее на кресте, — ибо хлеб «преломлен» и кровь «излита»; тело воскресшее и прославленное. Когда говорят с «теле», следует понимать под этим все человечество. После Воскресения и Вознесения это человечество Бога обнимает мир и тайно преображает его. Хотя уже и тело исторического Иисуса, из–за безумной любви заключившего Себя в ничтожную частицу пространства и краткое мгновение времени, в действительности заключало в Себе пространство и время ибо не было телом отдельного индивидуума, ломающего человеческую природу, чтобы присвоить ее, но телом Божественной Личности, воспринявшей эту природу и весь мир, чтобы принести их в дар. Будучи воплощенным, Логос оставался в действительности субъектом логосов, духовных сущностей всех тварных существ…

В то же время было необходимо, чтобы вочеловечившийся Бог позволил войти в Себя всей нашей конечности, всей нашей заброшенности и смерти, чтобы все наполнить Своим светом.

Именно это человечество и это творение в их обожении, эти претворенные хлеб и вино, это источающее славу, но навеки носящее следы Страстей Тело и сообщается нам в Евхаристии.

Волхвы поклонились этому телу, лежащему в яслях… Ты же видишь его уже не в яслях, но на жертвеннике.

Веруйте, что эта вечеря — все та же, на которой председательствовал Иисус. Нет никакого различия между этой [Евхаристией] и той.

Это то же тело, что кровоточило, было прободено копьем, и которое явило источники спасения для всей земли — источник крови и источник воды.

Христос вознесся из пропастей в сияющий свет, к небесному престолу, оставив здесь свои лучи. Ибо это есть тело, данное Им нам в обладание и пищу.

Иоанн Златоуст

На 1 Кор., Гомилия 24, 5;

На Матфея, Гомилия 50, 3;

На 1 Кор., Гомилия, 24, 4.

Григорий Нисский впервые наметил подходы к этой проблеме, указав на то, что Тело Слова питалось хлебом, и таким образом хлеб может и сейчас соединяться, ассимилироваться с Телом Слова. Этот обоженный хлеб в меньшей мере поглощается нами, нежели поглощает нас. Евхаристия преображает верных в себя саму, — говорит Максим Исповедник.

Что же это за средство? Не что иное, как это славное тело, явившее себя сильнейшим, нежели смерть, и ставшее для нас источником жизни. Как малое количество закваски смешивается, по слову апостола, со всем тестом, так и возведенное Богом к бессмертию тело, войдя в наше тело, изменяет его и всецело претворяет в свою собственною сущность…

Воплотившись, Слово Божие… снабдило Свое тело средствами к поддержанию существования обычными и подобающими путями, питало его вещество хлебом. При этих условиях, мы, видя хлеб, видим в некотором смысле человеческое тело, так как хлеб, поглощаясь телом, сам становится телом — в данном случае телом воплощенного Бога. Ведь Он питался хлебом и был в определенном смысле тождественен хлебу — ибо, как мы сказали, пища преображается, чтобы воспринять природу тела. В самом деле, в этой славной плоти мы узнаем общее всем людям свойство: это тело тоже поддерживало свое существование с помощью хлеба. Но это тело ввиду обитания в нем Слова Божия сопричастилось Божественному достоинству. Итак, у нас есть основания верить, что, освященный Словом Божиим, хлеб претворяется в тело Слова…

Изменение, возведшее претворенный в тело хлеб в Божественную силу, приводит здесь к тому же результату. В первом случае благодать Слова освящала тело, которое извлекало из хлеба свое вещество и само в некотором смысле было хлебом. Также и здесь хлеб освящается Словом Божиим и молитвой… тотчас претворяясь в Его тело, согласно сказанному: Сие есть Тело Мое…

Вот почему в домостроительстве благодати Он дает Себя как семя всем верующим: в этой плоти, состоящей из хлеба и вина, Он смешивается с их телами, чтобы позволить человеку, благодаря соединению с бессмертным телом, причаститься состоянию, более не ведающему тления.

Григорий Нисский

Большое огласительное слово, 37.

Мир был сотворен как динамизм богослужения, чтобы участвовать в благодати и стать Евхаристией через принесение его человеком в дар Богу. Именно это и осуществил Христос, последний Адам. Своей смертью и воскресением Он привел мир в славу. Именно это преображенное творение предлагается нам в Евхаристии, чтобы мы тоже могли присоединиться к делу воскресения. «Хлеб причастия, — говорит Иоанн Дамаскин, — не простой хлеб, но хлеб, соединенный с Божеством» (Точное изложение православной веры, 4, 13), — соединенный не через новое воплощение, но через включение в Тело Христово Хлеб и вино претворяются в Тело и Кровь Христа и именно поэтому «восполняются», свершаются, преображаются согласно их изначальному предназначению.

Для нас мысль согласуется с Евхаристией, а Евхаристия, в свою очередь, подтверждает нашу мысль. Мы предлагаем Богу то, что принадлежит Ему, возвещая причастие и единение плоти и Духа. Ибо как рожденный от земли хлеб, над которым совершено призывание Бога, более не есть обыкновенный хлеб, но евхаристический, состоящий из двух частей — земной и небесной, — так и наши тела, участвующие в Евхаристии, более неподвластны тлению, так как хранят надежду на воскресение.

Ириней Лионский

Против ересей, 4, 18, 5.

Отрицающие спасение и возрождение плоти говорят пустое. Если нет спасения для плоти, то Господь не искупил нас Своею кровью, чаша Евхаристии не есть причащение Его крови, а преломляемый хлеб не есть причащение Его телу. Ведь кровь может истечь только из жил, из плоти, из всего человеческого существа; и только благодаря тому, что Слово Божие действительно стало этим, Оно искупило нас Своей кровью… Поскольку же мы Его члены и питаемся по способу творения — творения, которое Он Сам представляет нам, повелевая восходить солнцу и падать дождю, — Он провозгласил извлеченную из творения чашу Своей собственной кровью, укрепляющей нашу кровь, а извлеченный из творения хлеб — Своим собственным телом, укрепляющим наше тело.

Ириней Лионский

Против ересей, 5, 2, 2.

Это единение со Христом — одна плоть во встрече двух личностей — выражается в брачной символике, которая действительна как в отношении всей Церкви, так и в отношении всякой «воцерковляющейся» души и расширяется до масштаба общения святых. Брак в Кане, брак Агнца. Символизм Песни Песней, где евхаристическое вино становится опьянением Божественным эросом.

Для ведающих сокрытый смысл Писания апостольский призыв к таинству отождествляется с призывом Песни Песней: Ешьте, друзья, пьянейте. В действительности и там, и здесь сказано: ешьте и пейте… Опьянение же — Сам Христос

Григорий Нисский

Десятая гомилия на Песнь Песней.

Евхаристия требует воспоминания (anamnesis) всей истории спасения, сконцентрированной в животворном, пасхальном кресте. Хранящиеся в «памяти Божией» события «память» Церкви делает актуальными, действующими. В этом живом «воспоминании» священник представляет собой образ Христа, он есть «другой Христос», как говорил Иоанн Златоуст, и свидетельствует о неколебимой верности Христа Своей Церкви. Через священника, соединяющего в себе молитву народа и являющегося для народа знаком Христа, совершает Евхаристию Он сам — наш единственный первосвященник. И все это свершается в Духе Святом. Именно в Духе Святом Церковь есть таинство Воскресшего, мир на пути к преображению. Дух «носился» над первоначальными водами и «покрывал» их подобно огромной птице. Бог, желая сделать человека живым, вдохнул Духа в его уста. Дух нисходил на Деву, чтобы в ней Слово обрело плоть. Он почил на Иисусе, как мессианское помазание; именно через Него Иисус являет радость и умножает «знамения» Царства. Именно животворною силою Духа Бог воскрешает Иисуса (Рим. 1, 4). Дух также сходит на людей, в собрании открывающихся Ему в предложении хлеба и вина, чтобы «показать» в них Тело и Кровь Христа (слово «показать» встречается в литургии св. Василия) и приобщить народ через них к прославленному человечеству Господа. Итак, воспоминание осуществляется через сошествие Духа, которого Церковь испрашивает в эпиклезе (слово, означающее «призыв»). Все верные запечатлевают своим Аминь эту молитву, выступая тем самым как со–действующие, со–служащие. Но и одного апостольского свидетельства епископа или представляющего его священника довольно, чтобы удостоверить исполнение эпиклезы и полную верность Бога.

Христос, посредством священника, совершает Евхаристию через воспоминание: таково измерение, которому латинская Церковь придала чрезмерное значение.

Все совершается в Духе Святом, которого священник просит у Отца в тесном общении со всем народом: таково измерение, подчеркиваемое христианским Востоком.

Два неотделимые друг от друга измерения, но тем не менее долгое время разделенные историей, которые сегодня сближаются вновь.

Священник произносит. Сие есть тело мое, и эти слова изменяют природу даров… Таким образом, этих однажды произнесенных слов Спасителя было, есть и будет достаточно для принесения совершеннейшей жертвы на престолах всех церквей — от последней Пасхи Иисуса Христа до наших дней и вплоть до Его пришествия.

Хлеб становится хлебом небесным, потому что Дух нисходит почить на нем.

Происходящее здесь, перед нами, не есть дело рук человеческих. Тот, кто совершил это на Тайной Вечере, свершает и сейчас. Именно Он освящает и претворяет, мы же — только слуги.

Есть… только один Христос, всецело пребывающий здесь и всецело — там, одно–единственное тело… Мы не приносим новой жертвы, подобно прежнему [ветхозаветному] первосвященнику, но всегда одну и ту же — вернее, творим воспоминание той жертвы.

Иоанн Златоуст

О предательстве Иуды, Гомилия 1, 6;

На Иоанна, Гомилия 45, 2;

На Матфея, Гомилия 82, 5;

На Послание к Евреям, Гомилия 17, 3.

Мы молим Бога о ниспослании Духа Святого на предлежащие дары, дабы Он претворил хлеб в тело Христово, а вино — в кровь Христову. Ибо Дух Святой освящает и преображает все, чего коснется.

Кирилл Иерусалимский

Тайноводственные слова, 5, 7.

…прежде святого призывания [эпиклезы] хлеб и вино Евхаристии остаются обычными хлебом и вином, но после призывания хлеб становится телом Христовым, а вино — кровью Христовой.

Кирилл Иерусалимский

Тайноводственные слова, 1, 7.

Причаститься воскресшему Христу означает войти в пространство вечно длящейся Пятидесятницы. Ведь Тело Христово, по словам Павла, есть тело «духовное» — вовсе не дематериализованное, но полностью оживотворенное энергиями Духа. Тело Бога, где пылает Дух, — как гласит заглавие прекрасной книги Даниэль–Анжа.

Мы вскормлены хлебом, посланным с небес, и напоены чашей радости, чашей кипящей и пламенеющей, Кровью, пронизанной свыше горячим теплом Духа.

Анонимная Гомилия на тему

Трактата о Пасхе Ипполита, введение, 8.

Огонь и Дух присутствуют в нашем крещении. В хлебе и чаше также присутствуют огонь и Дух.

Ефрем Сирин

О вере.

Отныне будете вкушать Пасху чистую и непорочную, хлеб квасной, хлеб полноты, замешанный и выпеченный Духом Святым: и вино, смешанное с огнем и Духом: Тело и Кровь самого Бога, предложенные всем людям.

Ефрем Сирин

Вторая проповедь па Светлой седмице.

Причаститься Христу означает, следовательно, причаститься Духу.

Всякий раз, как ты пьешь, получаешь отпущение грехов и опьяняешься Духом. Поэтому сказал апостол: не опьяняйтесь вином, но исполняйтесь Духа. Ибо опьяненный вином качается и шатается, опьяненный же Духом укореняется во Христе.

Амвросий Медиоланский

О таинствах, 5, 3, 17.

Евхаристия предвещает Парусию — возвращение Христа или, вернее, возвращение мира во Христе. Следовательно, она всецело устремлена к окончательному свершению. Поэтому арамейское Маранафа — «Гряди, Господи!» — было специфической молитвой в ранней Церкви. То, о чем мечтал Скрябин в начале нашего столетия: сочинить музыкальную мистерию такой красоты, чтобы с последним аккордом мир оказался действительно преображенным, — об этом Церковь первых веков молила и этого ожидала при каждом евхаристическом богослужении. Да приидет Господь и прейдет мир, — учит молитва Дидахе: пусть прейдет мир иллюзий и смерти, в то время, как прекрасное творение, напротив, обретет полноту, когда Бог станет все во всем. Итак, Евхаристия образует Церковь в народе Исхода, идущем к Царству, и питает его окончательной «манной» — «манной» вечности…

О пресвятая Пасха, Христос, Премудрость, Слово и Сила Божия, сделай так, чтобы мы могли еще более явно причаститься Тебе в неистощимом свете Твоего грядущего Царства.

Молитва после причастия,

литургия св. Василия.

5. Евхаристия: основание Церкви

Само существо Церкви евхаристично.

Рука Твоя держит мир,

и вселенная покоится в Твоей любви.

Твое тело жизни пребывает в сердце Твоей Церкви,

Твоя священная кровь охраняет Супругу…

Кириллонас

Моление к Богу.

Через Евхаристию община интегрирована в Тело Христово, Тело же неотделимо от Главы. «Малейшее разделение приводит нас к смерти», — говорил еще Иоанн Златоуст.

Как тело и глава составляют единого человека, так Церковь и Христос составляют единое целое.

Это единство осуществляется благодаря пище, которую Он дал нам, желая явить Свою любовь к нам. Поэтому Он внутренне и тесно соединился с нами, примешав Свое тело к нашему подобно закваске, чтобы мы стали с Ним одним существом так же, как тело составляет одно существо с главой

Иоанн Златоуст

На 1 Кор., Гомилия 30, 1;

На Иоанна, Гомилия 46, 3.

Познаем же чудо этого таинства, цель его установления, производимое им действие Согласно Писанию, мы становимся с Ним единым телом; членами Его плоти и костями Его костей. Это происходит благодаря пище, которую Он дал нам: Он смешал Себя с нами, чтобы мы стали единым существом, подобно соединению тела с головой.

Иоанн Златоуст

На Иоанна, Гомилия 46.

«Единокровные» Христу, «со–телесники» Ему, «привитые» к Его Телу, составляющие с Ним «единый стебель» и «единое существо», верующие являются, таким образом, «членами друг друга». Эти сильные выражения Павла, в которых несомненно слышен отзвук Евхаристии, непрестанно комментировались и развивались отцами. Евхаристия обновляет, укрепляет, углубляет «единосущность», онтологическое единство всех людей. Все они образуют одно существо «во Христе», одну жизнь во времени и пространстве. Так Евхаристия становится основанием «кафоличности» Церкви, ее существования kat'holon — согласно всему, согласно полноте истины, которая есть жизнь и любовь, общение святых, укорененное в общении со «святыми тайнами», то есть с Телом и Кровью Христа.

Как этот преломляемый хлеб, некогда рассеянный по склонам, был собран, чтобы составить одно, так и Церковь Твоя собирается в Царстве Твоем со всех концов земли.

Дидахе, 9, 4.

Когда Господь назвал Своим Телом хлеб, состоящий из множества собранных вместе зерен, Он указал тем самым на единство нашего народа. Когда Он назвал Своей Кровью вино, выжатое из множества гроздей и зерен и составившее единое питие, он указал на то, что наше стадо состоит из множества собранных воедино овец.

Киприан Карфагенский

Письма, 69, 5, 2.

Разделенные на отдельные индивидуумы и потому зовущиеся один Петром, другой Иоанном, Фомой или Матфеем, мы как бы слиты в одно тело во Христе, питаясь от Его объединяющего тела.

Кирилл Александрийский

На Иоанна, 11, 11.

Из одних и других, Христос образует единое тело. Поэтому живущий в Риме смотрит на жителей Индии как на свои собственные члены. Существует ли единство, сравнимое с этим? Христос есть глава всех.

Иоанн Златоуст

Гомилия 61, 1.

Мужчины, женщины, дети глубоко разделенные в отношении племени, народности, языка, общественного положения, рода деятельности, учености, достоинства, состояния… — все они претворены Церковью в Духе. Всем им в равной степени она сообщает Божественную форму. Все получают единую природу, неспособную к разделению, — природу, которая позволяет более не считаться с многочисленными и глубокими различиями между людьми. Благодаря этому единство всех поистине кафолично. В Церкви никто и никоим образом не отдален от общины, но все слиты, так сказать, один с другим простой и неделимой силой веры… Таким образом, Христос есть все во всем — Он, все вобравший в Себя по бесконечному могуществу и премудрости Своей благости, подобно центру, куда сходятся все линии, чтобы творения единого Бога не пребывали чуждыми или враждебными друг другу из–за отсутствия места, где они могли бы проявить свое дружелюбие и миролюбие.

Максим Исповедник

Тайноводство, 1.

Это единство Древняя Церковь усматривала в единстве состоящего, из пшеничных зерен хлеба, в единстве вина, рожденного от множества гроздей. При этом раздробляется каждое зерно, совершается крещальное, аскетическое преодоление эгоцентрического «Я». Киприан Карфагенский отдает предпочтение символу воды, примешиваемой священником к вину во время приготовления «святых даров» перед Евхаристической службой. Но в любом случае речь идет о соединении «во Христе» всех христиан.

Ввиду того, что Христос носил нас всех в Себе, мы усматриваем в воде образ народа, в вине — крови Христовой. Следовательно, когда вода в чаше смешивается с вином, это означает смешение народа со Христом. Смешение сонма верующих с Тем, в Кого они веруют. Это смешение, это соединение вина и воды в чаше Господней нерасторжимо. Так и Церковь, то есть церковный народ, верно и твердо отстаивающий веру, никогда не сможет быть отделена от Христа, но пребудет прилепленной к Нему любовью, соделывающей из двух одно. Однако при освящении чаши Господней нельзя предлагать одну воду, как нельзя предлагать и чистое вино. Ибо если предлагается несмешанное вино, кровь Христова присутствует без нас; если же одна вода — то народ без Христа. И напротив: если одно смешано с другим и они, соединяясь, образуют одно целое, — тогда свершается таинство. Следовательно, чаша Господня так же не может быть просто водой или просто вином, без смешения обоих, как тело Господне не может состоять из одной муки или одной воды, без их смешения и соединения, образующего хлеб. Через это же выражается и единство христианского народа: как множество зерен, будучи собраны вместе, размолоты и смешаны, образуют один хлеб, так и во Христе, который есть хлеб небесный, существует — да познаем мы это! — лишь одно тело, в котором соединена и слита наша множественность

Киприан Карфагенский

Письмо 63, 13.

Земная литургия соединяется с литургией небесной, которую служат ангельские силы. Во время Евхаристической службы община «восхищается на небо» — или, вернее, пребывает в пространстве воскресения, где нет более разделения между небом и землей, ангелами и людьми, живыми и мертвыми (которые не мертвы, но тоже готовятся к воскресению — или, если речь идет о святых, готовят к нему нас).

В вышине ангельское воинство воздает хвалу. Внизу, в церкви, людской хор подхватывает следом за ними то же славословие. В вышине огненные ангелы непрестанно возносят в сиянии трижды святой гимн, внизу люди отзываются им. Празднество обитателей небес сочетается с празднеством обитателей земли: единое действие благодати, единый порыв блаженства, единый хор ликования.

Иоанн Златоуст

На Осию, Гомилия 4, 1.

Единая, святая, кафолическая и апостольская Церковь всецело являет себя, таким образом, в евхаристической общине, возглавляемой епископом, который возлагает на священников право и обязанность представлять его в различных приходах. Епископ, будучи образом Христа, собирает христиан одной местности в евхаристическое Тело. Так Церковь пребывает в епископе, но и епископ, со своей стороны, пребывает в Церкви, как служитель ее общения. Presbiterium (пресвитериум) означает собрание священников, объединенных вокруг своего епископа.

Каждый из вас в отдельности и все вместе объединены в одной вере в Иисуса Христа, Сына Человеческого и Сына Божия, чтобы согласно повиноваться епископу и пресвитерам, преломляя единый хлеб, который есть врачевство бессмертия, средство избавления от смерти и обретения вечной жизни в Иисусе Христе.

Игнатий Антиохинский

Послание к Ефесянам, 20, 2.

Церковь — это народ, соединенный со своим епископом… Итак, ты должен знать, что епископ пребывает в Церкви, а Церковь — в епископе.

Киприан Карфагенский

Письмо 66, 8, 3.

Евхаристические общины взаимообъединяются в единстве вселенской Церкви, так как во времени и пространстве существует лишь одна Евхаристия, которую совершает наш Первосвященник Христос. Это единство множественного выражается рядом троичных аналогий и осуществляется вокруг центров верообщения, «служение» которых, то есть долг и ответственность, заключается в распространении информации, свидетельства, жизни и любви между поместными общинами. Ведь каждая местная община являет единую Церковь лишь в той мере, в какой она связана общением со всеми другими Церквами — подобно тому, как Божественные Лица существуют друг в друге.

Эти троичные аналогии содержатся в тридцать четвертом Правиле, называемом Апостольским (в действительности выработанном не ранее III века): служение первого епископа, аналогичное роли Отца в Троице, есть «кенозис», который должен обеспечить существование связывающей местные Церкви «перихорезе» любви.

Эти «центры согласия» образуют иерархическую структуру — от округа (церковной провинции со своей метрополией) до патриархата, совпадающего либо с определенным культурным ареалом, либо (в современную эпоху) с национальной общностью. В начале II века св. Игнатий Антиохийский в прологе к своему Посланию к Римлянам прославляет призвание Римской Церкви: осуществлять вселенское служение, чтобы обеспечить общение всех местных Церквей. Он называет римского епископа «председательствующим в любви». Св. Ириней подчеркивает роль этой Церкви как преимущественной свидетельницы апостольского предания.

Способность Римской Церкви — Церкви Петра и Павла — к полному «кенозису» любви ради служения общению всех Церквей–сестер обусловливает сегодня, как известно, глубинную общность христиан.

Епископы всякого народа должны знать первого среди них и признавать его своим главой; и ничего превышающего их власть не делать без его ведома. При этом каждый может самостоятельно действовать лишь в отношении того, что касается его епархии и мест, к ней принадлежащих. Но в то же время и первый епископ, со своей стороны, не должен ничего совершать без ведома всех. Таким образом, установится согласие, и Бог будет прославлен во Христе и Святом Духе.

Тридцать четвертое апостольское правило.

Всякая Церковь — то есть верующие отовсюду — по необходимости должна согласовываться с этой [Римской] Церковью по причине ее превосходнейшего происхождения. Ибо в ней неизменно и на благо всем сохраняется предание, идущее от апостолов.

Ириней Лионский

Против ересей, 3, 3, 2.

«Таинство жертвенника» отзывается и расширяется в «таинстве братства», не устает повторять св. Иоанн Златоуст. Никто не может получить в Евхаристии прощение и мир Божий, не сделавшись сам человеком прощения и мира. Никто не может разделить Евхаристическую трапезу, не сделавшись человеком, способным делиться своим с другими. В Церкви трех первых веков многие верующие приносили на евхаристические собрания не только хлеб и вино, потребные для богослужения, но также богатства, которыми они хотели поделиться.

Затем происходит разделение евхаристии среди всех, и отсутствующим тоже посылается часть через диаконов. Каждый из многоимущих, желающих дать, добровольно дает, что пожелает. Все собранное приносится к председательствующему, и он оказывает вспоможение сиротам, вдовам, нуждающимся по болезни или иной причине; пленникам, странникам в пути — одним словом, помогает тем, кто испытывает нужду.

Иустин

Апология 1, 67.

Евхаристия определяет не только бытие Церкви и общение христиан между собой, но также их образ существования в мире: образ соучастия, служения, вечно обновляющегося стремления к общению людей и преображению земли. Ведь всякий призван «за все благодарить» (буквально: совершать евхаристию во всем — 1 Фес. 5, 18), стать «евхаристическим человеком». Интериоризация Евхаристии, прежде всего через призывание Имени Иисуса, представляет собой одну из фундаментальных тем христианской духовности. Евхаристическое служение как научение новым отношениям между людьми, а также между людьми и вещами, не может не обладать пророческим измерением.

Почитай саму природу даров: здесь присутствует закланный Христос. Для чего же был Он заклан? Для того, чтобы привести к миру вещи небесные и земные, чтобы примирить тебя с Богом вселенной и сделать тебя Его другом… Итак, что совершил Сын Божий, совершай то же и ты по мере твоих человеческих сил, будучи делателем мира для самого себя и для других… Вот почему в момент свершения жертвы Он требует от тебя одного: примириться с братом твоим, показывая тем самым, что эта заповедь есть наиважнейшая из всех.

Иоанн Златоуст

О предательстве Иуды, Гомилия 1, 6.

Желаешь ли почтить тело Спасителя? Не презирай его, когда оно наго. Не почитай его в церкви шелковыми одеждами, в то время как оставляешь его самого снаружи, нагого и продрогшего от холода. Сказавший: Сие есть Тело Мое и совершивший по слову Своему, сказал и это: Я был голоден, и вы не дали мне есть. То, что вы не сделали одному из малых сих, не сделали Мне! Итак, почти Его, разделив свое состояние с бедными. Ведь Богу надобны не золотые чаши, а золотые души.

Иоанн Златоуст

На Матфея, Гомилия 50, 3.

6. Евхаристическая практика

Евхаристия, являющаяся основанием Церкви, неизбежно обладала для христиан первых веков единодушным, общинным характером. Нет, она не была анонимной, «массовой», она была вполне личностной (согласно употребляемой священником формуле: Причащается раб Божий имярек). Именно Евхаристия утверждала личность через общение, творила личность как существование–в–общении, по образу Троицы. В символике дней недели, более ранней, нежели годичная, каждый воскресный день — это Пасха, а значит, по преимуществу день Евхаристической службы, когда все верные обмениваются целованием мира и утверждают себя как Церковь через совместное участие в евхаристической трапезе. Христос воскрес на следующий день после субботы — в «первый день недели», как говорится в Новом Завете, — в день первый, который есть также и восьмой, то есть последний. «День первый», точка временной вспышки, как пишет Василий Кесарийский (О Духе Святом, 27): начальный день творения, пасхальная заря «дня невечернего», в котором мы обретаем излившуюся из гроба Жизнь.

Мы собираемся все вместе в день солнца [воскресенье], потому что это первый день, в который Бог, извлекши материю из мрака, сотворил мир, а также потому, что в этот день Иисус Христос, наш Спаситель, воскрес из мертвых.

Иустин

Апология 1, 67.

В то же время некоторые отцы — в особенности Климент Александрийский — видели в этом начальном и последнем дне, сотворяющем из христиан сынов дня (1 Фес. 5, 5), отражение вечного рождения Слова, «через которого всякая тварь восходит к свету и бытию» (Строматы, 6, 16). Ибо Слово и есть начало (Быт. 1, 1), а Слово воплощенное — возобновленное начало, в котором Бог создает и вос–создает «небо и землю». Воскресение вновь принимает в себя творение, чтобы приобщить людей к наступлению Дня Восьмого, чтобы сотворить из них сынов в Сыне.

Однако и более частое, нередко ежедневное, причащение широко засвидетельствовано в апостольскую и патристическую эпохи с их идеей того, что всякий день должен быть праздником и участвовать в благодати «Дня Господня» (библейское выражение, означающее наступление Царства). Хлеб, ежедневно просимый в Отче наш в каждодневном предощущении последнего Сегодня, — хлеб, названный в евангельском тексте epioysios, то есть хлеб «сверхсущностный», «хлеб грядущего мира», — этот хлеб, очевидно, есть Евхаристия. Речь не идет о том, чтобы «заслужить» Евхаристию, как можно было бы неверно понять из текстов, говорящих о необходимости доверия и смирения: «Недостойный вкушать Евхаристию всякий день окажется таковым и раз в году», — говорил Амвросий Медиоланский. Речь идет об осознании своей недостойности, о том, чтобы знать свое место среди «немощных», ради которых и пришел Иисус, по Его собственным словам, и которые для того, чтобы выжить, нуждаются в «хлебе жизни», «хлебе насущном», «врачевстве бессмертия». Только некоторые аскеты–пустынники могли причащаться раз в жизни, в конце пути, но тогда их причащение свершалось в просветлении и было подобно молнии обожения. Народ же христианский, не будучи народом аскетов, жил внутри Евхаристии, заключенной в жизни Другого. Его не смущала «банализация» причастия, так как он знал, что таинство и парадокс христианства состоит именно в явлении Бога среди кажущейся банальности нашей повседневной жизни.

В этом принципиальном пункте нет расхождений между латинскими и греческими отцами. Св. Амвросий говорит о ежедневном причастии, придающем каждому дню духовную атмосферу присутствия Царства.

Итак, ты слышишь о том, что всякий раз во время принесения жертвы воспоминается смерть Господа, Его воскресение и вознесение и дается отпущение грехов, — и не вкушаешь этот хлеб жизни ежедневно? Раненый ищет лекарства. Наша рана заключается в подвластности греху; лекарство же — пречестное и небесное таинство…

Если ты получаешь его каждый день, то каждый день становится для тебя днем Сегодняшним.

Если Христос сегодня с тобой, Он сегодня воскресает для тебя… День Сегодняшний наступил.

Амвросий Медиоланский

О таинствах, 5, 25—26.

Св. Василий не говорит ничего противоречащего этому. Его письмо показывает, что в IV веке, то есть уже в «'Константинову» эпоху, когда в христианство обращались толпами, продолжал существовать древний обычай (засвидетельствованный мужами апостольскими, и прежде всего Дидахе), согласно которому позволялось уносить из Церкви по воскресеньям освященные хлеб и вино и хранить их у себя. Таким образом можно было причащаться каждый день, а отец семейства мог причащать своих домочадцев.

Причащаться всякий день, получать свою долю святого тела и драгоценной крови Христовой есть благое и полезное дело, ибо ясно сказано Самим Господом: кто вкушает плоть Мою и пьет кровь Мою, тот имеет жизнь вечную. Да и кто усомнился бы в том, что непрерывно участвовать в жизни — значит жить вполне? Мы, например, причащаемся четыре раза в неделю: по воскресеньям, средам, пятницам и субботам; но также и в другие дни, если совершается поминовение какого–либо святого. Что же касается вынужденной необходимости принимать причастие из своей собственной руки в результате гонений, отсутствия священника либо диакона, — излишне говорить, что такое поведение ни в чем не противоречит правилу, ибо подтверждено исторической практикой, идущей с незапамятных времен… В Александрии и во всем Египте каждый верный может хранить Евхаристию у себя и принимать из собственных рук, когда пожелает. В самом деле, после того как священник совершил жертву и раздал св. причастие, единожды получивший его и затем причащающийся от полученного всякий день справедливо полагает, что по–прежнему берет свою часть жертвы из рук давшего ему. Итак, в церкви священник дает часть просящему ее. Получивший хранит ее так, как ему угодно, и подносит к устам своей собственной рукой.

Василий Кесарийский

Письмо 93.

В VI—VII веках в связи с упадком церковного сознания, вызванным завоеваниями и войнами, а также почти полным исчезновением образованных мирян, причастие стало и на Западе, и на Востоке событием исключительным, совершавшимся от одного до трех раз в году. Евхаристическая служба в ту эпоху превратилась в сакральное зрелище, разыгрываемое перед «невежественным» народом клириками, которые практически оставили причастие только для самих себя. Евхаристия подверглась крайней «сакрализации» в атмосфере благоговейного страха. Отныне в ней возобладал уже не общинный, но индивидуальный подход.

Традиционный способ причащения, засвидетельствованный, к примеру, в нижеследующем тексте Кирилла Иерусалимского, предназначался теперь только для клира, в то время как с верующими начали обращаться как с незрелыми детьми. Они получали причастие из рук священника либо непосредственно, как на Западе, где мирянам раздавался только освященный хлеб, либо посредством ложечки, как на Востоке, где сохранялось причастие «под обоими видами».

Следует признать, что описанный св. Кириллом порядок причащения представляется более соответствующим духу Евангелия: с одной стороны, он свидетельствует о чрезвычайном благоговении перед освящающей силой Евхаристии; с другой — о доверии к взрослым, сознательно соучаствующим в литургии верующим.

Подойдя, не протягивай ладоней вытянутых рук, не растопыривай пальцев, но сделай из левой руки как бы трон для правой, ибо правая рука должна принять Царя, и прими в горсть тело Христово, произнеся: Аминь. Затем освяти свои глаза прикосновением святого тела, причастись, стараясь ничего не потерять от него…

Затем, причастившись телу Христову, подойди также к чашке крови Его. Не протягивай рук, но, наклонившись в знак почитания и поклонения и произнеся Аминь, прими кровь Христову. И пока губы твои влажны, утри их руками и освяти глаза, лоб и прочие органы чувств

Кирилл Иерусалимский

Тайноводственные слова 5, 21 и 22.

Для приготовления к причащению необходим пост и строгая дисциплина покаяния. В ранней Церкви пост начинался с наступлением сумерек (именно это время считалось началом литургического дня) и заканчивался причащением рано утром. Цель его во все времена заключалась в том, чтобы взрастить в человеке чувство голода по Богу, который дает нам Себя в пищу. Нельзя причащаться, не испытывая голода.

Таинственный пир приуготовлен постом… Он покупается ценой голода, а чаша умеренного опьянения стяжается жаждой небесных таинств.

Амвросий Медиоланский

На Илию и пост, 10, 33.

Выработанные в первые века подходы образуют Предание единой Церкви. Они гораздо более соответствуют нашей духовной ситуации, нежели те, что преобладали во времена господства христианства, сколь бы впечатляющими и достойными уважения ни были принятые тогда обычаи. Эти подходы могли бы с пользой направлять сегодня задуманные или уже начатые реформы во всем христианском мире. Они помогли бы избежать как сакрализирующей объективации вместе с присущим ей, парадоксальным образом, индивидуализмом, так и «поспешной евхаристии», лишенной приуготовления и самого таинства и рискующей обернуться просто выражением групповой эйфории.

7. Камни и люди

«Бог построил человека, чтобы человек строил для Него»: строил церкви, но также — в их явном или скрытом излучении — общество, культуру, «евхаристические» отношения между людьми и между человеком и землей. Бог делается бесконечно близким в хлебе жизни, в пище воскресения. Вокруг этого огненного зачатка должно выстраиваться все остальное.

Когда трое собираются во имя Твое, они уже составляют церковь. Взгляни на сонмы собравшихся здесь: их сердца приготовили святилища, прежде чем наши руки построили его в прославление Твоего Имени. Пусть храм из камня будет так же прекрасен, как храм внутренний. Соблаговоли поселиться и в том, и в этом. На наших сердцах, как и на этих камнях, — печать Имени Твоего…

Бог построил человека, чтобы человек строил для Него. Он построил для нас мир, мы строим Ему дом. Прекрасно, что человек может воздвигнуть обиталище для Вездесущего…

Он кротко обитает среди нас. Он притягивает нас узами любви. Он пребывает среди нас и призывает нас встать на небесный путь, чтобы жить с Ним…

Бог явился среди людей, чтобы люди встретили Его.

Тебе — Царство небесное, нам — дом Твой!.. Здесь священник приносит хлеб во Имя Твое, и Ты даешь тело Твое в пищу…

Твое небо слишком высоко, чтобы мы могли достичь его. Но здесь, в Церкви, Ты Сам, столь близкий, приходишь к нам.

Трон Твой воздвигнут на огненном основании: кто дерзнет приблизиться к нему? Но Всемогущество живет и пребывает в хлебе. Кто хочет, может подойти и есть.

Балаи

На освящение новой церкви.

Церковь выражает смысл мира, сообщая миру свою прозрачность и открывая его для таинства. И тогда мир предстает как церковь,

Церковь есть совершенный образ чувственного мира. Вместо неба у нее Божественное святилище, вместо земли — неф во всей его красоте. Мир, напротив, предстает церковью: вместо святилища — небо, а вместо нефа — чудная земля.

Максим Исповедник

Тайноводство, 3.

Точно так же Церковь выражает смысл человека: его тела, души, сердца–духа. Человек же, становясь церковью, делает из своего тела неф посредством аскезы, увенчивающейся претворением жизненной энергии в любовь: из души своей — святилище, где предлагает Богу логосы, духовные сущности вещей: это есть созерцание космоса в Боге. Наконец, он делает из духа своего жертвенник, где все — и он сам в том числе — воссоединяется с Божеством: и это есть видение Бога и приобщение к Богу, то есть «обожение».

Церковь подобна человеку. Вместо души у нее святилище, вместо духа — священный жертвенник, вместо тела — неф. Она есть образ и подобие человека, в свою очередь сотворенного по образу и подобию Божию. Через неф, как через тело, обретается практическая мудрость; через святилище, как через душу, совершается духовное толкование природных созерцаний; через Божественный жертвенник, как чрез духа, достигается проникновение в видение Бога.

Человек, напротив, есть мистическая церковь. Через неф своего тела он выявляет свои деятельные возможности… через святилище души вручает Богу духовные сущности вещей… через жертвенник духа взывает к тишине, которой исполнено сердце Божественного Слова; мощный глас, превосходящий всякое знание. В церкви человек соединяется с Божеством в той мере, в какой это дозволено ему… и получает печать ослепительного сияния.

Максим Исповедник

Тайноводство, 6.

Тем не менее, metanoia, покаяние, как переворот разума и сердца, столь же необходима Церкви, как любому из ее членов. То, что окончательно дано Церкви в Евхаристии: сила воскресения, которую она передает людям, — должно быть пережито. Часто плоды оказываются ничтожными, а свидетельство — искаженным. Ведь в Церкви есть два аспекта: с одной стороны, сакраментальная глубина и ее средоточие — Евхаристия, превращающие Церковь в таинство Воскресшего, подательницу воскресения; но, с другой стороны, — ее становление в человеческой истории, где дремлющая, заблудшая, мятежная человеческая свобода навязывает Духу своего рода «кенозис»; где христиане порой присваивают себе, искажают или отвергают таинство вместо того, чтобы дать ему выявиться. Такова история человеческой верности и неверности, в которой, однако, абсолютная верность Бога всегда находила отклик в порой скрытой, но никогда не прерывающейся «золотой цепи» святости… По словам Оригена, Церковь — та блудница, которую Христос непрестанно омывает Своей кровью, чтобы сделать ее непорочной супругой.

Не только вне Церкви ведутся «войны». В самой Церкви тоже происходят «мятежи».

Как среди язычников есть множество грешников, так множество их есть и среди нас, в совокупности составляющих члены Церкви. Вот почему Господь печалится и скорбит о наших грехах, говоря: Горе мне! Ибо со мною теперь — как по собрании летних плодов, как по уборке винограда: ни одной ягоды для еды, ни спелого плода, которого желает душа моя (Мих. 7, 1).

Если у [Иисуса] были основания оплакивать Иерусалим, гораздо более их у Него для оплакивания Церкви, которая воздвигнута, чтобы стать домом молитвы, но постыдной алчностью, помрачающей ум ненавистью некоторых (к несчастью, столь многочисленных!) превращена в «разбойничье гнездо». Поэтому Иисус мог бы, имея в виду пребывающих в воздвигнутом Им живом святилище грешников, повторить слова псалмопевца: Что пользы в крови моей, когда я сойду в могилу? (Пс. 29, 10).

Он бродит в поисках остатков урожая, но находит лишь несколько раздавленных гроздей и жалких плодов. Ни одного прекрасного плода, да и плохих немного. Кто из нас мог бы предложить Ему гроздья добродетели? Кто мог бы принести плоды благодатью Божией?

Ориген

Комментарий на Матфея, 35;

Пятнадцатая гомилия на Иеремию, 3;

Комментарий на Матфея, 16, 21:

Пятнадцатая гомилия на Иеремию, 3.

Амвросий Медиоланский — мирянин, избранный епископом против своей воли и подчинившийся решению народа и клира, — Амвросий оставил нам удивительную молитву, где выражается высочайшее звание епископа. Он требует от него прежде всего благодати сострадания, способности плакать вместе с грешником, выслушивая, наставляя и утешая его.

Откуда приходит ко мне благодать услышать из уст Твоих: Прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много (Лк. 7, 47)? Признаюсь тебе: мои долги были больше, прощенные мне грехи — многочисленнее, ибо я пришел к священству из суеты судов и обязанностей общественной жизни. Потому и боюсь быть неблагодарным: грехов моих было более, а любил я менее.

Защити Твое творение, Господи, сохрани во мне благодать, которую Ты дал мне, несмотря на мои попытки избегнуть ее. Я не считал себя достойным епископства… но благодатию Твоею есмь то, что есмь: поистине малейший и последний из епископов.

Раз ты поставил меня трудиться для Твоей Церкви, защити плоды труда моего. Ты призвал меня к священству, когда я был заблудшим сыном. Не дай мне заблудиться, будучи священником.

Прежде всего дай мне благодать сострадания. Дай мне сострадать грешникам в самой глубине сердца. Ведь в этом — наивысшая добродетель…

Дай мне сострадать всякий раз, как я буду свидетелем падения грешника. Да не покараю его в надменности, но буду плакать и скорбеть вместе с ним. Сделай так, чтобы оплакивая ближнего своего, я оплакивал бы себя и говорил самому себе: блудница праведнее тебя!

Амвросий Медиоланский

О покаянии, 2, 8, 67 и 73.

Евхаристическая община имеет смысл только в том случае, если стремится стать действительно братской, следуя великому путеводительному примеру первой церкви в Иерусалиме, где практиковалась общность имущества. Когда вера христианского народа стала увядать, эстафету приняли монахи, как показывает текст св. Василия, одного из основоположников монашеского общинного опыта. Монахи должны были стать примером и вдохновляющей силой, чтобы вновь превратить евхаристические общины в место бескорыстной дружбы, место утешения и взаимопомощи, где можно было бы перевести дух среди заботливого внимания и добросердечия, чтобы общины вновь стали объединительными центрами, способными нейтрализовать разъединяющие общество раковые процессы.

Итак, братская община есть гимнасий, где упражняются атлеты; благой путь к совершенству, непрестанная тренировка, упорство в заповедях Божиих Цель ее есть слава Божия, по заповеди Господа нашего, но кроме того она хранит и пример святых, о которых говорится в Деяниях апостолов: Все же верующие были вместе и имели все общее (Деян. 2, 44). И еще: у множества же уверовавших было одно сердце и одна душа: никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее (Деян. 4, 32).

Василий Кесарийский

Большие правила, 7, 4.

Не потому ли мы и говорим так долго о Церкви, что, как точно заметил Максим Исповедник, единственная цель духовной жизни состоит в претворении человека в Церковь, в Храм Святого Духа?

Глава II ВНУТРЕННЯЯ БИТВА

Аскеза значит: «упражнение», «борьба».

«Битва духовная, более жестокая, чем сражение между людьми», — говорил Рембо. Призыв к свободе человека, к его способности «доброго делания». Способности стать личностью, то есть через участие в великой метаморфозе Христовой преобразить в Духе Святом свое отношение к данному природой материалу: к своей генетической наследственности, психологической и социальной обусловленности, а значит — к самой материи.

Бог не творил ни смерти, ни зла, но предоставил во всем свободу человеку, как и ангелу. Так свобода одних возносит на вершины добра, других же низвергает в пропасть зла. Отчего же ты, человек, отрекаешься от своей свободы?

Отчего приводит тебя в уныние необходимость прилагать усилия, трудиться, бороться и самому стать делателем своего спасения?

Может быть, ты предпочел бы сон праздного существования и вечного благоденствия? Отец Мой доныне делает, и Я делаю (Ин 5, 17).

А тебя отвращает делание — тебя, созданного для доброго делания!

Ориген

Первая гомилия на Иезекииля, 3.

Следовательно, аскеза — это пробуждение от сомнамбулизма обыденности. Она позволяет Слову высвободить, расчистить от песка источник живой воды в глубине души, заставить вновь сиять в человеке потускневший образ Божий: этот образ остается подобно тому, как закатившаяся в пыль драхма сохраняет оттиск с изображением царя (Лк. 15, 8— 10) Действует Слово, но мы должны сотрудничать с ним — не столько напряжением воли, сколько любящим вниманием.

В каждой из наших душ есть кладезь живой воды, скрытый образ Божий. Эти–то кладези… и засыпают землей враждебные силы… Но теперь, когда пришел наш Исаак [Христос], воспримем Его пришествие и раскопаем наши кладези, выбросим оттуда землю, очистим их от всякого сора… мы найдем в них живую воду — воду, о которой сказал Господь: Кто верует в Меня, у того… из чрева потекут реки воды живой (Ин. 7, 38) ..

Ибо Слово Божие присутствует здесь, и нынешние труды Его состоят в том, чтобы очистить ваши души от праха, чтобы в каждом забил его источник. Источник этот заключен в вас, а не привнесен извне, ибо Царствие Божие внутри вас есть (Лк. 17, 21). Не где–нибудь снаружи, но у себя в доме нашла драхму женщина, потерявшая ее (Лк. 15, 8): она зажгла светильник и подмела комнату… и так нашла свою драхму. Так и вы, если зажжете свои «светильники» и осветите путь Святому Духу, если увидите «свет в свете», — найдете вашу драхму в самих себе. Ведь это в вас содержится образ Царя небесного. Когда сотворил Бог человека в начале мира, Он сотворил его по образу и подобию Своему (Быт. 1, 26), запечатлев образ Свой не снаружи, но внутри человека. Его не разглядеть в вас, пока дом ваш нечист, полон сора и грязи .. Но когда избавитесь Словом Божиим от нагромождения давившего вас праха, вновь засияет в вас «образ небесного человека»… Мастер, создавший этот образ, — Сын Божий. Мастер столь искусный, что творение его может быть загрязнено неосторожным обращением, но не может быть разрушено злом. Образ Божий всегда пребывает в вас.

Ориген

Гомилия на книгу Бытия, 1—4.

Цель аскезы заключается, следовательно, в освобождении от давящего духовного бремени, растворении в крещаль–ной, слезной воде коросты сердца, чтобы оно стало бесконечно чувствительным, бесконечно уязвимым органом восприятия красоты мира, страданий людей, Бога–Любви, побеждающего древом креста.

Духовная грязь есть бремя, которым зло гнетет ум.

Евагрий Понтийский

Сотницы 4, 36.

Аскеза — не абстрактное повиновение некоему категорическому императиву. Она высвобождает глубинный динамизм человеческой природы, ее устремленность к Богу. Благодаря ей человек переходит из «противоприродного» в «согласное природе» состояние, то есть состояние, согласное человеческой (и космической) материи, «нераздельно» и «неслиянно» соединенной во Христе с Божеством. Об этом свидетельствует отец западною монашества св. Бенедикт и амма, мать–пустынница, св. Синклитикия, учение которой, отмеченное чисто женской созидательностью, всегда близко к конкретности.

Если справедливость требует преодоления некоторых препятствий для исправления пороков и сохранения любви, не следует, испугавшись, сразу же покидать путь спасения, куда входят лишь через тесные врата. Ведь но мере продвижения в святой жизни и в вере сердце расширяется, и в невыразимой любовной сладости вступает человек на путь заповедей Божиих.

Бенедикт Нурсийский

Устав, пролог, 47—49.

Амма Синклитикия говорила: Кающихся ждут великие тяготы и жестокая борьба, но вслед за ними — несказанная радость.

Кто хочет развести огонь, поначалу терпит беспокойство от разъедающего дыма, но в конце концой получает то, что желал. Ибо написано: Бог наш есть огонь пожирающий. Мы должны зажигать в себе Божественный огонь в тяготах и слезах.

Апофтегмы,

амма Синклитикия, 2.

Все совершается во Христе: Он направляет и поддерживает наши усилия. Аскеза — это ответная любовь, деятельная самоотдача, позволяющая Христу очистить нас, как «золото в огне». Ибо Он — ювелир, огонь же — пламя Духа Святого.

Во Христе я причастен всему: телу и Духу, кресту и Воскресению.

Христос… Ты для меня родина, сила, слава, все.

Это Он наставляет меня на добрый путь.

Он моя сила и мое дыхание, чудесная награда на пути…

Он дает мне стремительный бег.

Я люблю Его как чистейшую любовь, ибо тем, кого Он любит, Он верен более, нежели постижимо для нас.

В нем радость моя, даже когда Ему угодно заставить меня страдать: Ведь я жажду очиститься, как золото в огне.

Григорий Назианзин

Богословские поэмы.

Отцы различают три больших этапа духовного пути:

1. Праксис — аскетическая практика, призванная преобразовать и направить в нужное русло «заблокированную» в страстях идолопоклонства жизненную энергию. Праксис порождает добродетели, синтез которых — любовь. Эти добродетели, напомним, являются Бого–человеческими, будучи участием в Именах Божиих, в излучении Божественности, образом которой является человек. Следовательно, речь идет о совершенно иных вещах, нежели обычная мораль. Добродетели не только позволяют избежать идолопоклонства (прежде всего в отношении самих себя) и обрести внутреннюю свободу, дающую место любви, но обладают мистическим характером. В этой и двух последующих главах мы будем говорить преимущественно о праксисе.

2. «Созерцание природы», то есть предощущение Бога в существах и вещах.

3. Прямое личное единение с Богом.

Все три этапа пути совершаются во Христе. Евагрий и Максим Исповедник соотносят добродетели и свободу с плотью Христовой, согласно не только христологической, но также евхаристической концепции. Евагрий связывает «созерцание природы» с кровью Христовой (излившейся из Его прободенных ребер и оросившей землю, сообщив ей тем самым прозрачность), Максим же — с душой Христа (но известно, что Библия устанавливает тесную связь между кровью и душой).

Что касается единения с Богом, здесь Максим различает два момента: сначала единение с духом Христа (ведь дух есть средоточие и вершина Его обоженного человечества), затем — переход от человечества Христа к Его Божеству. В соответствии с Иоанновой перспективой Евагрий, говоря об этом завершающем этапе, приводит образ груди Христовой: кто возлежит на ней, кто внимает биению человеческого сердца Бога (сердца–духа: здесь мы вновь встречаемся с символикой Максима), — тот посвящен в Божественную жизнь, как Иоанн, отдыхавший на груди Иисуса.

Плоть Христова суть обретенные добродетели: вкушающий ее познает внутреннюю свободу.

Кровь Христова есть созерцание сущностей: пьющий ее просветится ею.

Грудь Христова есть знание Бога: возлежащий на ней станет богословом.

Евагрий Понтийский

Монашеское зерцало, 118—120.

Переходящий от аскезы к внутренней свободе стяжает созерцание в Духе Святом истины существ и вещей: это как бы переход от плоти Христовой к Его душе.

Другой приходит через символическое созерцание мира к более глубокому мистическому посвящению — «богословию»: это как бы переход от души Христовой к Его духу.

Третий через это состояние таинственно приводится к состоянию невыразимому, где всякое определение упраздняется радикальным отрицанием: это как бы переход от духа Христова к Его Божеству.

Максим Исповедник

Ambigua.

Отцы восприняли и углубили платоновско–аристотелевскую концепцию душевных качеств. Они различают nous — ум, дух; thumos — волящее начало, экспансию существа вовне, которая может обернуться агрессивностью и гневом; и, наконец, epithumia — желание, грозящее превратиться в вожделение. Nous во всей его глубине отождествляется с тем, что Марк Подвижник называет «жертвенником сердца»: это та связь с Богом, которую ничто не может разрушить в человеке, даже если он не знает о ней или отвергает ее. Но свет nous'a может отречься от своей прозрачности: именно в этой душевной точке рождается Люциферова гордыня.

Если бы кто–нибудь пожелал (не без натяжек) найти этому соответствие в психологической науке нашего столетия, он мог бы сопоставить область nous'a с исследованной Франклом и «экзистенциальными психоаналитиками» сферой бессознательного. Для них бессознательное есть скрытое духовное измерение, указывающее на Бога. Сфера thumos'a скорее принадлежит Адлеру, ставящему в центр бессознательного стремление самоутвердиться, добиться высокой оценки окружающих. Наконец, eptihumia заставляет нас вспомнить о Фрейдовом либидо…

С точки зрения большинства аскетических авторов (хотя эти классификации довольно подвижны и должны скорее пониматься в динамике), существуют две «исходные страсти». Одна связана с иррациональными свойствами души (thumos и epithumia): это вожделение в смысле алчности вообще; другая же относится к nous'y, и это — гордыня. Алчность и гордыня вместе образуют как бы метафизическую ловушку, заключающую в себе все бытийное пространство вокруг «я». Духовные отцы, и прежде всего Максим Исповедник, говорят в этой связи о philautia — самолюбии, эгоцентризме, вырывающем мир у Бога, чтобы завладеть им самому и превратить ближнего в вещь. И тогда не остается более ни Другого, ни другого, «о только абсолютное «Я». «Одержимый филавтией одержим всеми страстями», — говорит Максим.

Алчность становится причиной распутства как объективации сексуальности. Обе эти страсти вместе нуждаются для своего удовлетворения в скупости. Скупость рождает печаль — за невозможность обладать всем, и зависть — к тем, кто обладает. Так рождается гнев против того, кто угрожает моим благам или ухватил прежде меня вожделенное мною благо.

Со своей стороны, гордыня порождает тщеславие — похвальбу богатствами и соблазнительными вещами, затем — гнев и печаль, когда человек не получает от других одобрения и восхищения. К этому через посредство глубокой, в самом существе коренящейся скупости прибавляется алчность. Так две цепи замыкаются, образуя единую биполярную систему. Другие отцы предпочитают различать в генеалогии страстей «трех гигантов»: забвение, духовное бесчувствие и своего рода невежество, или помутнение. Человек забывает о том, что Бог существует и каждую минуту может встретить его; он презирает ближнего, неспособен к пробуждению и в конечном счете живет, как сомнамбула.

Здесь, против обыкновения, мне хотелось бы привести два текста св. Иоанна Дамаскина — автора, выходящего за хронологические рамки этой книги, но обладающего преимуществом четкой резюмирующей формулировки предшествующей традиции:

Надлежит знать, что, согласно отцам, восемь помыслов нападают на нас: первый — алчность, второй — блуд, третий — скупость, четвертый — уныние, пятый — гнев, шестой — отчаяние, седьмой — тщеславие, восьмой — гордыня.

Иоанн Дамаскин

Восемь духов зла.

Человек не совершил бы ни единого прегрешения, если бы вначале не приступили к нему три могущественных гиганта, как говорит премудрый Марк, а именно: забвение, духовное бесчувствие и невежество… Первопричина и как бы зловещая матерь их всех philautia, самолюбие.

Иоанн Дамаскин

О добродетелях и пороках.

Возможно, однако, наиболее глубокое замечание делает Максим Исповедник:

Причина этого извращения [природных энергий в разрушительные страсти] есть скрытый страх смерти.

Максим Исповедник

Вопросы к Фалассию, 61.

И тогда

мы, составляющие единую природу, пожираем друг друга подобно змеям.

Максим Исповедник

Вопросы к Фалассию, введ.

Вот почему

только любовь преодолевает раздробление человеческой природы.

Максим Исповедник

Письмо о любви.

Теперь мы можем определить место праксиса: он стремится претворить в любовь и возможность любви ум и страстные свойства человека.

«Практика» [праксис] есть духовный метод очищения страстной части души.

Евагрий Понтийский

Практический трактат, или монах, 78.

Особенно любимая и часто повторяемая молитва в Православной Церкви — молитва св. Ефрема — указывает на последовательность этого изменения:

Господь и Владыко жизни моей, удали от меня духа праздности, уныния, любоначалия и празднословия; подай же мне, рабу твоему, духа целомудрия, смирения, терпения и любви; дай мне, Господь и Царь мой, видеть грехи мои и не осуждать брата моего, ибо благословен Ты во веки веков. Аминь.

Ефрем Сирин

Великопостная молитва.

«Праздность» отождествляется здесь с забвением и обозначает сердечную «коросту», не позволяющую человеку видеть ничего, кроме внешней стороны, то есть того, что можно «ощутить», «попробовать на зуб», как это превосходно передает речевой оборот. Это состояние анти–поэта, анти–мистика, «духовного буржуа», как говорил Николай Бердяев. Это состояние влечет за собой духа любоначалия — объект третьего искушения Иисуса — и присовокупляет к нему гордыню. Что касается празднословия, то это не имеющие основания «праздные слова» (Мф. 12, 36): слова лжи, колдовства, любостяжания, корысти, смерти. Еще глубже коренятся уныние, отчаяние, тяга к небытию: это «горечь», хорошо известная величайшим аскетам, но в нашу эпоху ставшая будничным выражением «массового» нигилизма.

Вторая просьба содержит, напротив, раскрытие добродетелей в их внутренней последовательности: вера, преодолевающая себялюбие (philautia); целомудрие, которое не обязательно отождествляется с воздержанием — ведь и брак может быть целомудренным, — но подразумевает включение желания в личностное отношение; смирение и терпение, вписывающие веру в повседневную жизнь и умиротворяющие ее непобедимым упованием. Далее, трезвое понимание самого себя — не ради навязчивого раздувания комплекса вины, но ради большего доверия: отказ от осуждения ближнего; и наконец — печать благословения, которым взаимно обмениваются Бог и человек ради освящения всей жизни.

Основание праксиса составляет «соблюдение заповедей». В меньшей степени эти «заповеди» отражены в Декалоге (там они представлены не столь масштабно по сравнению с тем, как Иисус раскрыл и воплотил их духовный смысл), в большей — в поступках и предписаниях Христа, прежде всего в Нагорной проповеди с ее «заповедями Блаженства». Ведь «Блаженства» описывают Самого Христа, красоту Христа, а через Него — таинство самого Бога в «кенозисе» и любви. Соблюдать заповеди Христовы — значит любить Его и позволять Ему в самой нашей молящей немощи облечь нас Своей жизнью и преобразовать.

Кто знает могущество заповедей Божиих и понимает свойства души, тот знает, что они целительны для нее и ведут ее к истинному созерцанию.

Евагрий Понтийский

Сотницы, 2, 19.

Вот суть этих заповедей в строгом и конкретном стилизованном изложении Бенедиктинского устава. Здесь в каждой строчке встречается пример и речение Иисуса — будь то пояснение библейской заповеди, Его Нагорная проповедь или притча о Суде из двадцать пятой главы Евангелия от Матфея: Алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне… Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне (Мф. 25, 35, 40).

Монах становится постепенно существом благословенным. Вера в безграничное милосердие Божие позволяет ему надеяться. Глубинное знание того, что он любим, влечет за собой не только возможность, но и требование служить ближнему и любить врагов. Страх Божий не позволяет человеку даже в состоянии бытийной тоски потеряться в неподлинном, безоговорочно отождествить себя с этим миром. Размышление об аде заставляет нас осознать, от чего Христос спас нас, если всем своим существом мы обратимся к спасению…

(Некоторые темы — например, систематическое подавление дурных помыслов — будут рассмотрены в четвертой главе этой части книги.)

Каковы средства доброделания? Прежде всего надлежит возлюбить Господа Бога всем сердцем, всей душой, всеми силами.

Затем — возлюбить ближнего, как самого себя.

Затем — не убивать.

Не прелюбодействовать.

Не красть.

Не вожделеть.

Не лжесвидетельствовать.

Почитать всех людей.

Не делать другим того, чего не желаешь, чтобы делали тебе.

Отречься от самого себя ради следования за Христом.

Подчинять себе свое тело…

Помогать бедным.

Одевать нагих.

Посещать больных.

Погребать умерших.

Оказывать поддержку нуждающимся.

Утешать скорбящих…

Прежде всяких дел ставить любовь Христову.

Не давать воли гневу.

Не вынашивать мести.

Не хвалиться в сердце своем.

Не заключать ложного мира.

Не отрекаться от любви

Не клясться из страха оказаться клятвопреступником.

Говорить правду устами и сердцем.

Не воздавать злом за зло.

Не совершать несправедливости, но терпеливо сносить

творимую нам несправедливость.

Любить врагов своих.

Не проклинать проклинающих нас, но благословлять их. Терпеть гонения за правду…

Уповать на Бога.

Видя в себе нечто благое, приписывать это не себе, но Богу…

Страшиться Судного Дня.

Бояться ада.

Пламенеть духовною жаждой жизни вечной.

Всякий день видеть перед взором своим предстоящую смерть…

Незамедлительно подавлять противные Христу дурные помыслы, подступающие к сердцу, и исповедовать их духовному отцу…

Ни к кому не питать ненависти.

Не ревновать

Не предаваться зависти…

Почитать старших.

Любить юных.

Молиться за врагов своих — в любви Христовой.

Поссорившись, примиряться до захода солнца.

Никогда не отчаиваться в милосердии Божием.

Таковы орудия духовного искусства.

Бенедикт Нурсийский

Устав, 4.

Диадох Фотикийский, выдающийся епископ, гуманист и в то же время созерцатель, дает более сжатую картину «соблюдения заповедей»: путь идет от веры к любви и пролегает через упование, нестяжание, смирение, почитание ближнего, целомудрие как духовную собранность, обусловливающую собирание в любви всего бытия.

Первое определение: вера. Мысль о Боге, лишенная идолопоклонства.

Второе определение: надежда. Странствие любящего духа к предмету его упования.

Третье определение: терпение. Упорное и неустанное стремление к созерцанию внутренним оком Невидимого, как если бы оно было видимым.

Четвертое определение: отсутствие алчности. Стремиться к нестяжанию с тем же пылом, с каким обычно стремятся к стяжанию.

Пятое определение: познание. Самозабвение в порыве влечения к Богу.

Шестое определение: смирение. Постоянное забвение своих заслуг.

Седьмое определение: негневливость. Способность удерживаться от гнева.

Восьмое определение: целокупность (или внутреннее целомудрие). Внутреннее чувство постоянно обращено к Богу.

Девятое определение: любовь. Особая приязнь к оскорбляющим нас.

Десятое определение: всецелое преображение. В радости Божией смертная тоска становится ликованием.

Диадох Фотикийский

Сто гностических глав, преамбула.

Максим Исповедник подчеркивает, что «соблюдение заповедей» позволяет преодолеть агрессивность и алчность, а следовательно, просветить жизненную силу (thumos) к желание (epithumia).

Верующий охвачен священным трепетом.

Имеющий страх обретает и смирение.

Обретающий смирение стяжает кротость.

Образом своего бытия он преодолевает противоприродные побуждения агрессивности и вожделения.

Кроткий соблюдает заповеди.

Соблюдающий заповеди очищается.

Очистившийся просвещается.

Он считается достойным войти вместе со Словом в брачный чертог таинств.

Максим Исповедник

Сто богословских и домостроительных глав, 16.

Аскеза требует силы различения. Переход от благословения жизненных явлений, которые по сути своей благи, к радикальному требованию преодоления предполагает предчувствие высочайшей полноты, предчувствие того, что Бог дал нам залог своей «милости» (даже если потом Он вынужден отступиться и заставить нас блуждать в пустыне). В противном случае самонадеянный или лицемерный аскет рискует иссушить себя, остановившись на полпути между землей и небом.

Еда и питье, с принесением благодарения Богу за все данное или приуготовленное нам, нисколько не противоречит правилу познания. Ибо все хорошо весьма (Быт. 1, 31). Но добровольное воздержание от приятного и изобильного свидетельствует о большей силе различения и большем знании. Мы добровольно отказываемся от сладостей этой жизни только тогда, когда вкусим сладости Божией в целостном ощущении полноты.

Диадох Фотикийский

Гностические главы, 44.

Совокупность праксиса находит символическое выражение в посте, при условии понимания его душою и телом, как это делали отцы. В испытании, которому Бог подверг свободу и веру Адама, Древняя Церковь видела заповедь поста: человеку надлежало научиться рассматривать мир как дар Божий и как ведущую к Нему ступень, а не набрасываться на него как на добычу. В этой перспективе мы вновь сталкиваемся с грехом как формой несвободы и эгоцентризма, стремления к использованию и потреблению мира вместо его преображения. Иисус, напротив, постился в пустыне сорок дней, чтобы доказать Соблазнителю: Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих (Мф. 4, 4). Таким образом, мир есть исходящее из уст Божиих слово.

Следовательно, пост означает радикальное изменение нашего отношения к Богу и миру. Не «я», но Бог становится центром, а мир — Его творением, диалогом людей друг с другом и с Творцом. Пост не дает человеку отождествить себя с миром в единственной перспективе: обладания миром ради потребления его в свете внешнего. В результате всякое существо, всякая вещь становятся объектами созерцания. Пост устанавливает между человеком и миром почтительную, пробуждающую восхищение дистанцию; он рождает в человеке голод по Богу и способность отзываться на «голод» и «вздох» твари.

Вот почему отцы полагали воздержание от пищи неотделимым от молитвы и милостыни — от отношения любви между человеком и Богом и от спонтанной непоказной связи с ближним, с которым делятся тем, что имеют: таков был смысл подаяния в первые века.

Возлюбим пост, ибо пост есть великое хранение, наряду с молитвой и подаянием. Они освобождают человека от смерти. Как Адам был изгнан из рая за то, что ел и тем отрекся от веры, так всякий, кто хочет, входит в рай постом и верой.

Афанасий Александрийский

О девственности, 6.

Пост наполняет тело радостью, приготовляет его к воскресению, делает доступным для целительной благодати. Он придает душе прозрачность, предрасполагает ее к научению Премудрости, к вниманию Слову. Пост сообщает способность делиться друг с другом и оказывать взаимную помощь.

Бог дал тело не для того, чтобы оно мешало нам своей тяжестью… Чем легче плоть, тем быстрее совершится ее воскресение.

Тертуллиан

О посте, 17.

Пост есть пища души, питание духа.

Амвросий Медиоланский

Об Илии и посте, 2, 2.

Подобно Моисею, постящийся питается близостью Бога и словом Его, испытывая на себе истину сказанного: не хлебом единым будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих.

Иероним

Письмо 130, 10.

Дни Великого поста мы посвящаем воздержанию от пищи. Каждую неделю для того же предназначены среда и пятница… Христианин волен Поститься все время — не из суеверия, но из свободного побуждения… В самом деле, можно ли изучать Священное Писание, посвятить себя познанию и мудрости, не будучи господином своих уст и своего чрева? Но есть еще одна — духовная — причина, восхваляемая в посланиях некоторых апостолов…, блажен постящийся для того, чтобы отдать пищу неимущему!

Ориген

Гомилия на книгу Левит, 10, 2.

Пост облегчает молитву.

Молитва постящегося есть птица высоколетящая. Сытость отяжеляет молитву и тянет ее к земле.

Псевдо–Нил (Евагрий Понтийский)

О восьми духах зла, 1.

Тем не менее, акцент всегда ставится на целостном понимании поста и умеренности в его соблюдении.

Если враг внушает вам чрезмерную аскезу, грозящую обессилить и сделать бесполезным ваше тело, надлежит умерить пост.

Афанасий Александрийский

О девственности, 8.

Как отягощенное множеством блюд тело делает дух расслабленным и ленивым, так оно же, истощенное чрезмерным воздержанием, становится причиной печали и невосприимчивости созерцательной части души. Итак, следует регулировать прием пищи, согласуясь с потребностями тела, чтобы властвовать над ним, если оно здорово, или же разумно укреплять его, если оно немощно. Ведь телу атлета не подобает быть слабым…

Диадох Фотикийский

Гностические главы, 45,

Пост может грозить человеку отвращением от добра или развитием фарисейского сознания. Отсюда — постоянный призыв почитать ближнего, бороться со злословием, делиться с бедными и совершать праведные поступки.

Авва Памва спросил у Антония: Что мне делать? Старец ответил: не уповай на свою праведность, не печалься о прошлом, но укрощай язык и чрево.

Апофтегмы

Антоний, 6.

Если вы поститесь, но при этом не храните уст своих, чтобы не произнести никакого слова осуждения или гнева, никакой лжи, никакой ложной клятвы; если вы злословите ближнего своего, — слово это, пусть даже вышедшее из уст постника, разрушит всю пользу поста и сделает труды напрасными.

Афанасий Александрийский

О девственности, 7.

К чему соблюдать пост в течение сорока дней — и не почитать при этом его смысла? К чему запрещать себе трапезу — и проводить время в спорах? К чему отказываться от вкушения собственного хлеба — и красть хлеб бедняка?.. Пост христианина должен питать мир, а не раздоры? К чему освящать утробу постом — и осквернять уста ложью? Брат, ты не можешь прийти в церковь, если ноги твои опутаны сетью лихоимства. Ты не смеешь молиться, если зависть воздвигла преграду в твоем сердце… Деньги, которые ты подаешь бедняку, не будут праведными, если ты исторг их у другого бедняка…

Итак, будем по мере возможности подражать посту Христову упражнением в добродетели, чтобы снизошла на нас благодать двойного поста: телом и духом.

Максим Туринский

Великопостная проповедь, гомилия 44, 8.

Всякая аскеза поистине «намагничена» любовью. Она являет нам распятого Христа, но крест неотделим от Пасхи. Идет ли речь о Христе страдающем или побеждающем — речь всегда идет о любви.

Кто говорит, что пребывает в Нем, тот должен поступать так, как Он поступал… Кто любит брата своего, тот пребывает в свете (1 Ин. 2, 6 и 10).

Любовь — первая и наиважнейшая из заповедей. Благодаря любви дух созерцает изначальную Любовь, то есть Бога. Ибо через нашу любовь мы видим любовь Бога к нам, как поется в псалме: Он указывает пути кротким.

Евагрий Понтийский

Письмо 56.

Ключ к духовному росту — евангельская любовь к врагам: так считали величайшие аскеты. Она заключается прежде всего в отказе от осуждения, в отказе от самоутверждения за счет презрения или осуждения других людей. Это очень просто и очень трудно, но только такой подход ведет к бесстрастию и миру. Все остальное второстепенно.

Один брат спросил авву Пимена: «Что мне делать? Мужество покидает меня, когда я молюсь один в своей келье».

Старец ответил: «Никого не презирай, не осуждай и не хули. Бог даст тебе мир, и будешь молиться спокойно».

Апофтегмы

Тем не менее, следует избегать ложного мнения, будто христианская аскеза есть только и прежде всего умеренность, самообладание, мудрость. Она есть безумие человека, бросающегося во Христе в гигантский костер Духа, — человека, в чем–то подобного пламени.

Однажды авва Лот пришел навестить авву Иосифа и сказал ему: «Отец, по силам своим я соблюдаю свое малое правило, умеренный пост, созерцательное безмолвие; молюсь и предаюсь размышлениям; пытаюсь по мере сил изгонять праздные помыслы из сердца. Что еще я могу делать?»

Старец поднялся и воздел руки к небу. Пальцы его сделались, как десять зажженных свечей, и он сказал: «Если хочешь, стань весь, как огонь».

Апофтегмы

Иосиф Панефосский, 7.

Для восхождения на гору недостаточно карты: нужен еще проводник. Этим объясняется важная роль «духовного отца» в исследуемой нами традиции.

«Духовный отец» есть прежде всего «духоносец», человек, в котором обитает Дух. Дух делает его иконой Божественного отцовства — отцовства, как мы видели, жертвенного и освобождающего.

Только долгие, упорные, распинающие усилия, направленные против стремления быть собственником своего «я», позволяют стяжать Духа. Как гласит монашеская пословица, «отдай свою кровь и прими Дух». «Духовный отец» получает таким образом харизму «сострадания» (в букв. смысле: «страдать с кем–либо»), а через нее и дар смиренного и внимательного сердцеведения. К нему приходят за «словом жизни», и слово его вскрывает тайные нарывы, освобождает, пробуждает. Порой это происходит не без юмора, как в случае с одним опытным монахом, заставившим страдавшего алчностью юного брата читать Отче наш, произнося вместо слов: Да будет воля Твоя — Да будет воля моя. «Духовный отец» прежде всего кроткий, мягкосердечный, безгранично любящий человек: так он дает понять человеку, ненавидящему себя, сколь он любим…

«Духовный отец» может быть проводником, потому что ему ведомы пути. Он всегда немного впереди; ему нужно быть не законодателем, но примером. Он не господин, не «гуру»: для христиан нет другого Господа, кроме Христа. Предназначение «духовного отца» — то же, что Иоанна Крестителя: «Ему [Христу] надлежит возрастать, мне — умаляться».

Брат спросил авву Пимена: «Вместе со мной живут другие братья. Велишь ли мне приказывать им?» Старец ответил: «Нет, но исполняй прежде всего свою работу, а они для поддержания своей жизни позаботятся о себе». Брат сказал: «Отец, но ведь они сами хотят, чтобы я отдавал им приказания». Старец возразил: «Нет. Стань для них образцом, а не законодателем».

Апофтегмы

Пимен, 188.

Такой личный пример не выставляется напоказ: кто хочет, тот и следует ему.

Некий юноша пришел к старцу–подвижнику, чтобы получить от него наставления о пути совершенствования. Но старец не промолвил ни слова.

Юноша спросил у него о причине его безмолвия.

«Разве я выше тебя, чтобы приказывать тебе? Я не скажу ничего. Если хочешь, делай то же, что делаю я».

С тех пор юноша во всем подражал старцу–подвижнику и понял смысл его молчания.

Апофтегмы.

Порой достаточно войти в безмолвное излучение присутствия, которое — не ища этого — делает прозрачным Бога.

Трое братьев имели обыкновение ежегодно посещать блаженного Антония. Двое спрашивали его о своих помыслах и спасении души; третий же молчал и ни о чем не спрашивал. По прошествии долгого времени аваа Антоний сказал ему: «Вот уже с давних пор ты по обыкновению приходишь сюда, но не задаешь мне никаких вопросов». Брат ответил: «Мне достаточно и одного, отче: видеть тебя».

Апофтегмы

Антоний. 27.

Всецело полагаться на «духовного отца» — значит позволить ему принимать вас в свою молитву, сосредоточить на вас молитву, которой он обнимает весь свет. Ведь только тогда молитва укрывает и защищает мир, предохраняет его от разрушения, становится источником поистине творческих начинаний как в Церкви, так и в обществе. «Нищие духом», то есть лишенные своей самости, своих заранее расписанных ролей, впускают в себя мировое страдание, позволяют силе Воскресения проникнуть в историю, в слепоту Страстей человеческих.

Все время, пока отец Пахомий телесно пребывал с нами, он денно и нощно молился о спасении наших душ и всего мира.

Коптское житие Пахомия.

Не подлежит сомнению, что мир все еще существует только благодаря молитве монахов,

Руфин Аквилейский

История монахов, пролог.

Это слезы особые: очерствение и грехи людей заставляют нас проливать их. Так Самуил оплакивал Саула. Так в Евангелии Господь оплакивает Иерусалим; а в прошлые времена плакал Иеремия: «Истощились от слез глаза мои, волнуется во мне внутренность моя, изливается на землю печень моя от гибели дщери народа моего…»

Это слезы праведника, подавленного бременем тревог, печалей и скорбей мира сего.

То же самое явствует из надписания псалма: Молитва страждущего, когда он унывает и изливает пред Господом печаль свою (Пс. 101) Страждущий здесь — это тот, о котором говорится в Евангелии: Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное (Мф. 5, 3).

Иоанн Кассиан

Собеседования, 9, 29.

Освободившись во Христе от греховных, порождающих раздоры страстей, которые разделяют людей во времени и пространстве, великий подвижник вступает на пути Божий, кажущиеся непостижимыми.

Два брата шли повидаться с Антонием, по дороге у них кончилась вода, и один из них умер. Другому тоже предстояло умереть: вконец обессилев, он лег на землю и стал ждать смерти. Антоний, живший на горе, призвал к себе находившихся с ним двух монахов и повелел им «Возьмите кувшин с водой и поспешите на единственную дорогу: сюда шли два брата. Один уже умер, другой умрет, если вы не поторопитесь. Мне только что было откровение в молитве». Монахи пошли, нашли мертвое тело и похоронили его, подкрепили водой силы умирающего и привели его к старцу. Расстояние между ними было в один день пути. Может быть, кто–нибудь спросит: почему не было сказано об этом раньше, когда первый брат был еще жив? Такой вопрос неуместен. Решать о жизни или смерти Антоний был не властен: это дело Бога, который избрал второго брата и открыл Антонию беду, в которой тот находился

Афанасий Александрийский

Житие Антония, 59.

Любовь великого подвижника в чем–то родственна материнской: он как бы становится всецелым человеком, примиряющим в себе animus и anima: мужское и женское измерения человеческого бытия.

Несколько старцев пришли к авве Пимену и сказали ему: «Если мы увидим братьев дремлющими во время богослужения, должны ли мы упрекать их за это, чтобы они бодрствовали?» Он ответил: «Когда я вижу дремлющего брата, то кладу его голову к себе на колени, чтобы ему было покойно»

Апофтегмы

Пимен, 9.

«Духовный отец» скромен. Прежде всего, он принимает своего «сына» в молитву. «Сын» не должен беспокоить его из–за незначительных деталей повседневной жизни, но советоваться прежде всего тогда, когда какой–либо «помысл» упорствует и становится навязчивым. Эти ограничения не касаются определенных моментов, когда необходимо строжайшее и детальное «раскрытие сердца».

Брат, не полезно обращаться за советом [к духовному отцу] по поводу любых зародившихся помыслов: большая часть их скоро исчезнет. Следует просить совета лишь в отношении тех, что упорствуют и воздвигаются на тебя…

Варсануфий

Письмо 165.

Брат, не пытайся сам различить приходящие к тебе помыслы, ты к этому не способен… Если они смущают тебя… исповедуй перед Богом свое бессилие, говоря: Господи, я в Твоих руках, приди мне на помощь… Если же помысл упорствует в тебе и воздвигает на тебя брань, поведай о нем твоему авве, и, милостию Божией, он исцелит тебя.

Варсануфий

Письмо 142.

Келарь имел привычку, показавшуюся мне примечательной: он всегда носил у пояса табличку, и я заметил, что он записывал туда все приходящие ему на ум помыслы, дабы исповедовать их всякий день своему духовному отцу.

Иоанн Лествичник

Лествица, 4–я ступень, 32.

«Отец» ведет своего «духовного сына» к свободе. Ибо

В Едином

нет более ни учителя, ни ученика,

но все суть боги.

Евагрий Понтийский

Сотницы, 4, 58,

Глава III ВЕРА И СМИРЕНИЕ

Христианскую аскезу отличают «техника» самообуздания, внутренняя собранность и ясность, которые позволяют человеку постепенно достигать состояния радости и блаженства, потому что аскеза служит в конечном счете установлению личного отношения. Здесь прежде всего важны вера и смирение как выражение личной приверженности к другой — сокрытой, но явленной в откровении — личности. Смирение — это вовсе не стремление быть ничем, чтобы стать всем, но принятие самого себя в своей открытости навстречу Другому.

В самом деле, для христианина Божественное не сводится к подлежащей исследованию внутренней замкнутости, к некоей космической глубине, из которой можно извлечь пользу (например, обретая некие «силы»). Оно не имеет отношения к более или менее спиритуалистическому сциентизму. Божественное — это Некто, приходящий ко мне в суверенной свободе своей любви. Благодатью не повелевают. Можно только подготовить себя к ее принятию, быть в постоянном ожидании возможной встречи.

Может ли человек или предмет, взятые в своей непрозрачности, укрыться от обращенного на них взгляда? Напротив, высшие и Божественные сущности, даже находясь перед нами, могут быть восприняты только с их соизволения — неважно, явлены они или сокрыты.

По благодати Бог открылся Аврааму и другим пророкам: очи сердца сами по себе не позволили Аврааму видеть Бога, но Его благодать непосредственно открылась взору этого праведника. Это верно не только по отношению к Богу Отцу, но и Господу нашему и Спасителю, а также Духу Святому…

Будем же и мы трудиться для того, чтобы отныне Бог являлся нам, как обещает святое слово Писания: Он обретается неискушающими Его и является не неверующим Ему (Прем. 1,2).

Ориген

Гомилия 3 на Луку, 1, 11.

Вера есть путь. Она несет с собой риск. Карты не бросают, не начав игры. Только вера и внутреннее очищение могут отверзать очи сердца и делать их способными к созерцанию, которое, однако, есть всего лишь частичное предварение того, что нам предстоит узреть в Царстве.

Я есмь путь и истина и жизнь (Ин 14, 6). Вера есть наш путь, созерцание — истина и жизнь. Теперь мы видим, как бы сквозь тусклое стекло, гадательно (1 Кор. 13, 12): это вера. Тогда же лицом к лицу: это созерцание. Еще Павел говорит: Христос верою вселяется в сердца наши, во внутреннего человека: идя этим путем, мы начинаем прозревать. Но Павел добавляет: Вы уразумеете превосходящую разумение любовь Христову, дабы вам исполниться всею полнотою Божиею (Еф. 3, 16—19) Созерцание и есть эта полнота… Вы умерли, и жизнь ваша сокрыта со Христом в Боге, такова вера. Koгдa же явится Христос, жизнь ваша, тогда и вы явитесь с ним во славе (Кол. 3, 3—4) таково видение Бога Возлюбленные! Мы теперь дети Божий, но еще не открылось, что будем: такова вера И в продолжение. Знаем только, что, когда откроется, будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть (1 Ин 3, 2) таково созерцание.

Сказал Иисус к уверовавшим в Него иудеям: если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики, и истина сделает вас свободными (Ин. 8, 31—32). Они имели веру, они начали свое странствование во Христе, как по пути. Вот почему Он требует от них идти до конца. Но Он и предвещает: Истина сделает вас свободными. Свободными от чего, если… не от тления и смерти?

Это странствие, этот путь — вера — вынуждает меня вновь повторять слова апостола: Итак, возлюбленные, имея такие обетования, очистим себя от всякой скверны плоти и духа, совершая святыню в страхе Божием (2 Кор. 7, 1).

Есть и такие, кто — прежде веры — сам хочет отыскать чистую и неизменную истину. Но только вера и чистое сердце позволят им узреть ee: Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят (Мф. 5, 8) Иначе они напоминали бы слепцов, надеющихся исцелиться, обращая к солнцу угасшие взоры.

Кто может созерцать свет, не обретя прежде зрения?

Августин Иппонский

Проповедь 346, 2.

У нас нет другого пути, кроме Христа. Мы прилепляемся к Нему со всей нашей тоской, неспособностью к покаянию, очищению, молитве. Ибо Он есть наше покаяние, наше очищение, наша молитва. В Нем «тоска смерти» становится «тоской по Богу»: воплотившийся Бог, сходя в ад, избрал путь страданий ради нашего освобождения. Два великих духовных подвижника той эпохи, св. Исаак Сирин и св. Иоанн Лествичник, согласно свидетельствуют об этом. Прежде всего надо услышать возглас, возносящуюся из глубины мольбу Исаака и вспомнить о другом — первом — Исааке, над которым блеснул отцовский нож; но Бог отвел его…

Господи Боже наш, Иисусе Христе,

оплакавший Лазаря и проливший над ним слезы скорби

и сострадания,

прими слезы горечи моей.

Своими страстями умери мои страдания.

Своими язвами исцели мой язвы.

Своею кровью очисти мою кровь.

Исполни тело мое благоуханием Твоего животворного тела,

ибо испитая Тобою желчь

услащает горечь души моей…

Пусть тело Твое, распростертое на древе креста,

подвигнет к Тебе дух мой, угнетаемый бесами…

Пусть святые руки Твои, пронзенные гвоздями,

вырвут меня из бездны погибели

и вознесут к Тебе, по обетованию Твоему.

Пусть лик Твой, познавший плевки и пощечины,

просветит мое лицо,

отмеченное печатью моих прегрешений.

Пусть Дух Твой, преданный Тобою на кресте в руки Отца,

милостию Твоею приведет меня к Тебе.

У меня нет мужества, чтобы искать Тебя,

ни покаяния, ни любви ..

У меня нет слез, чтобы молиться Тебе.

Дух мой погружен во мрак…. сердце оледенело…

и не знаю, как согреть его слезами любви к Тебе.

Но Ты, Господи Боже мой Иисусе Христе,

даруй мне всецелое покаяние, потрясение сердца,

чтобы всею душою я взыскал Тебя.

Без Тебя же не существую…

Пусть Отец, предвечно породивший Тебя в лоне Своем,

обновит во мне образ Твой.

Я оставил Тебя, Ты же не оставляй меня.

Я удалился от Тебя, Ты же взыщи меня.

Приведи меня на пастбище Твое, к овцам стада Твоего.

Вместе с ними накорми меня

свежей травой таинств,

пребывающих в чистом сердце,

сердце, несущем в себе свет Твоих откровений…

Да удостоимся сего света

благодатию Твоею и любовью к человеку,

Иисусе Христе, Спаситель наш, во веки веков.

Аминь.

Исаак Сирин

Аскетические трактаты, 2–й трактат.

Потребно множество упражнений, множество тайных трудов после прожитой в небрежении жизни, чтобы наш дух, подобный прожорливому и злому псу, достиг прозрачности и бодрствования благодаря простоте, кротости и усердию. Однако соберемся с мужеством! Страсти гнетут нас, а мы слабы: принесем же доверчиво Христу нашу духовную слабость и немощь; исповедуем их перед Ним. И Он поможет нам, не считаясь с нашими заслугами, но с одним–единственным условием: мы должны непрестанно, вплоть до самого дна, сходить в бездну смирения.

Иоанн Лествичник

Лествица, 1–я ступень, 17 (21).

Верить — значит сознавать себя любимым и отвечать любовью на любовь: Возлюбите Меня любовью, возлюбленные, Любовь к Богу — не обязанность, а спонтанное проявление благодарности, когда мы понимаем: Он первым возлюбил нас — вплоть до ужаса креста и ада. И когда наша дикая свобода бунтует, сердце колеблется, в счет идет только эта рана, через которую к нам приходит жизнь: Любовь Твоя ранила меня, и я иду, воспевая Тебя, — говорит св. Иоанн Лествичник.

Возлюбленная говорит: Я изнемогаю от любви — я ранена любовью (Песнь Песней 2,5). Этими словами она указывает на стрелу, вонзившуюся глубоко в сердце. Лучник — любовь, любовь же есть Бог… посылающий избранную стрелу — Сына Своего Единородного, — пропитав перед этим тройной наконечник животворным Духом. Наконечник же есть вера, вводящая в пронзаемого ею не только стрелу, но и лучника, по слову Господа: Кто любит Меня, тот соблюдает слово Мое; и Отец Мой возлюбит его, и Мы придем к нему и обитель у него сотворим (Ин. 14, 23). Так вознесенная Божественным возвышением душа прозревает в себе ранившую ее стрелу любви и величается своей раной, говоря: Я ранена любовью.

Григорий Нисский

Четвертая гомилия на Песнь Песней.

Храните тайну мою —

вы, хранимые ею

Храните веру мою —

вы, хранимые ею.

Познайте мудрость мою —

вы, познавшие истину Мою.

Возлюбите Меня любовью,

возлюбленные.

Молитесь непрестанно,

пребывайте в любви Господней,

любимые в Возлюбленном,

живые в Живом,

спасенные в Искупившем вас, —

и вы избежите смерти

во веки веков, во имя Отца вашего,

Аллилуйа!

Оды Соломона, 8.

Если мы не хотим, чтобы этот взаимный обмен любовью был иллюзорным, он должен проверяться непогрешимым критерием: любовью братской.

Если бы два безумца, вознамерившись посмотреть на восход солнца, принялись спорить о месте восхода и способах его созерцания, а затем превратили спор в ссору, начали потасовку и в пылу драки выцарапали друг другу глаза, то уже не было бы вопроса о созерцании утренней зари…

Если мы хотим созерцать Бога, очистим сердце свое верой, исцелим его миром, ибо порыв, влекущий нас к взаимной любви, есть уже дар Того, к Кому обращены наши взоры.

Августин Иппонский

Проповедь 23, 18.

Ожесточенная аскеза (если она не представляет собой проявления мазохизма и страсти к саморазрушению) рискует обернуться последним устремлением к власти и обладанию. Поистине дьявольский соблазн! Тогда аскеза превращается в опаснейшего идола. Вот почему Бог прежде всего ожидает от нас любви и смирения.

Старец ответил: «…Говорю вам: многие неразумно изнурили свои тела и покинули их, не обретя ничего. Наша гортань иссушена постом, мы твердим наизусть Писание и распеваем псалмы… но у нас нет того, чего взыскует Бог: любви и смирения».

Апофтегмы

Анонимные изречения, 90.

Смирение грешника ценнее, чем гордыня добродетели. Бог евангельского и всякого другого «фарисея» существует только в его «чистой совести». Смирение же «мытаря», этого дважды отверженного — по политическим и по религиозным мотивам, — поистине открывает простор для трансценденции. Я пришел призвать не праведников, но грешников, — говорит Иисус.

Представь себе мысленно две повозки; в одну впрягли добродетель и гордыню, в другую — грех и смирение; и ты увидишь: повозка, влекомая грехом, опередит ту, что влекома добродетелью… Чтобы уяснить себе, что одна из этих упряжек быстрее другой, вспомни о мытаре и фарисее… Один похвалялся своей праведностью, соблюдением поста и уплатой десятины, другому же оказалось довольно произнести несколько слов, чтобы избавиться от бремени всех прегрешений. Ибо Бог не только услышал его слова, но и увидел душу произнесшего их; и, найдя ее смиренной и сокрушенной, счел ее достойной Своего сострадания и любви…

Именно на это указывает Христос, говоря: Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас (Мф. 11, 28). Итак, Он зовет нас: не пропустим же мимо ушей Его зова. Он влечет нас к Себе: не станем же отдаляться. Если наши грехи неисчислимы, тем более следует устремиться к Нему: ведь именно таких призывает Он, говоря: Я пришел призвать не праведников, но грешников (Мф. 9, 13)… Он зовется Богом утешения и сострадания, потому что неустанно утешает и ободряет несчастных и пребывающих в печали, даже если они совершили тысячи прегрешений.

Возрадуемся же тому, что можем забыть себя, устремиться к Нему, не оставлять Его…

Иоанн Златоуст

О непостижимости Бога, 5–я беседа.

Сам Бог смирен, ибо Он есть любовь. Смирение Бога рождено любовью. Таким образом, смирение не только раскрывает нас навстречу Богу, но позволяет нам облечься во Христа, в смиренного Бога.

Смирение есть украшение Божества. Вочеловечившись, Слово облеклось в него и в нем, воплощенное, обитало вместе с нами. И всякий, кто облекает себя смирением, становится поистине подобным Сошедшему с высоты и Укрывшему смирением Свое величие и славу, чтобы при виде Его творение не подверглось разрушению. Ибо творение не могло бы созерцать Его, если бы Он не воспринял его и не жил вместе с ним.

Исаак Сирин

Аскетические трактаты, 20–й трактат.

Господь, сходивший в ад, теперь взыскует меня, как бы неусердно я ни призывал его — среди всей этой мути, где я бьюсь…

Он не говорил: я постился, я совершал бдения, я спал на жестком, но: я стал смиренен, и Господь тотчас спас меня.

Иоанн Лествичник

Лествица, 25–я ступень, 14.

Аскеза должна сделать человека внимательным к этому пришествию и действию в нем Другого: пришествию совершенно незаслуженному, которое никакая аскеза не в силах заслужить.

Я видел скорбных и душою и телом, преследуемых грехами, которые вступали в битву, превышающую их силы… Им говорю я: Бог судит о нашем покаянии (metanoia) не по трудам нашим, но по нашему смирению.

Иоанн Лествичник

Лествица, 26–я ступень, 2–я часть.

Худший из грехов — отчаяться в любви Божией. Отчаяние означает ограничение Его любви, сотворение из «себя» ее предела, в то время как она безмерна.

Любовь Божия не имеет границ, ничто не превзойдет ее.

Поэтому отчаявшийся сам предает себя смерти.

Иоанн Лествичник

Лествица, 5–я ступень, 23 (46).

Доверие, детское доверие позволяет силе Воскресения обитать в нас. Ведь вочеловечившийся Бог непрестанно пребывает среди нас.

О ничтожнейший из людей, хочешь ли обрести жизнь?

Храни в себе веру и смирение, и… найдешь в них Того, кто хранит тебя и тайно пребывает близ тебя…

Когда предстанешь в молитве пред Богом, стань в мыслях своих подобен муравью, подобен ползающей по земле твари, подобен младенцу, еще не умеющему говорить. И никогда не говори перед Ним, что обладаешь знанием. Но приближайся к Богу с детским сердцем. Иди к Нему затем, чтобы принять ту заботу и участие, с какими отцы смотрят за своими малыми детьми. Сказано: Господь хранит младенцев…

Когда Бог увидит, что ты со всей чистотой сердца уповаешь на Него более, чем на себя самого… тогда неведомая ранее тобой сила поселится в тебе. И ты ощутишь всеми чувствами могущество Пребывающего с тобой.

Исаак Сирин

Аскетические трактаты, 19–й трактат.

Именно «глубиной смиренного сердца», а не «превознесением» в гордыне человек действительно возвышается, приходя от Христа распятого ко Христу прославленному. Здесь нужно вновь обратиться к описанию смирения, содержащемуся в Уставе св. Бенедикта. Ступени смирения ведут от страха Божия, исторгающего нас из пучины греха, к любви, изгоняющей страх. Послушание, терпение, безмолвие: эта практика предназначена для монахов, но также и для всех тех, кто хочет упражняться во «внутреннем монашестве».

Если мы хотим достигнуть вершины смирения, нам следует делами нашими воздвигнуть ту лествицу, которая явилась во сне Иакову и на которой он лицезрел сходящих и восходящих ангелов. Это схождение и восхождение открывает нам, что к схождению ведет превознесение, к восхождению же — смирение. Ведь воздвигнутая таким образом лествица есть наша жизнь в этом мире, которую Господь глубиной смиренного сердца вознес до неба. Поднимающиеся по ней суть наши тела и души. И на них запечатлен призыв Божий — для того, чтобы они могли взойти по ступеням смирения.

Первая ступень смирения состоит в том, чтобы всегда иметь в душе страх Божий и стараться избегать забвения…

Вторая ступень смирения — в том, чтобы не любить собственной воли, не услаждаться исполнением своих хотений, но подражать в делах своих Господу, сказавшему: Я сошел с небес не для того, чтобы творить волю Мою, но волю пославшего Меня Отца (Ин. 6, 38).

Третья ступень смирения означает послушное повиновение превосходящему тебя — ради любви Божией, в подражание Господу, о Котором апостол сказал: Смирил Себя, быв послушным, даже до смерти, и смерти крестной (Фил. 2, 8).

Четвертая ступень смирения состоит в хранении терпения и духа кротости, если приходится столкнуться в послушании с обстоятельствами трудными и отталкивающими, когда видишь несправедливость…

Пятая ступень смирения состоит в раскрытии своему духовному отцу, по смиренному обету, приходящих на ум дурных помыслов или тайно сотворенного зла…

Шестая ступень смирения — та, на которой монах счастлив в самых худших условиях и, кто бы ни обратился к нему с просьбой или требованием, он равно считает себя перед ним дурным и недостойным рабом…

Седьмая ступень смирения — в признании себя наималейшим и наипрезреннейшим всех, — признании не словом, но сокровенным убеждением сердца .

Восьмая ступень смирения — в том, чтобы не делать ничего, кроме предписанного общим монастырским уставом и примером старцев.

Девятая ступень смирения — в удержании языка, когда монах, достигнув безмолвия, говорит, лишь будучи спрошенным…

Десятая ступень смирения — преодоление наклонности и готовности к смеху, ибо написано: О смехе сказал я: «глупость»! (Еккл. 21, 23).

Одиннадцатая ступень смирения — в том, чтобы монах, когда ему приходится говорить, говорил немногословно, но многомысленно, кротко, ненасмешливо, смиренно и значительно, не повышая голоса, ибо написано: Мудрый познается в немногословии.

Двенадцатая ступень смирения — в том, что монах, будучи смирен в сердце своем, самым телом своим становится знамением смирения для видящих его…

Взойдя по этим ступеням, подвижник вскоре достигнет любви Божией, которая, будучи совершенной, изгоняет страх. Благодаря этой любви все, что он вначале соблюдал не без страха, ныне соблюдает без всякого усилия, как бы естественно и привычно, уже не из боязни ада, но из любви Христовой, навыкнув благу и радости добродетели.

Бенедикт Нурсийский

Устав, 7.

Особенно важно не впадать в тщеславие, не забегать вперед, не кичиться своими аскетическими подвигами, не прославлять самих себя, но одного лишь Бога за всякое благо, совершающееся в нас, или, как нам кажется, благодаря нам. Так нарциссизм уступает место самоотдаче, исполненному доверия забвению себя.

Боящиеся Господа не хвалятся своей праведностью; они считают, что все доброе в них — не от них самих, но от Господа; они прославляют Действующего в них, восклицая вместе с пророком: Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу! (Пс. 113, 9).

Бенедикт Нурсийский

Устав, пролог, 29 — 30.

Однажды в Кельях во время праздника братья сообща вкушали трапезу в месте собраний. Некий брат сказал одному из прислуживающих за столом: «Я не стану есть вареной пищи, только немного хлеба с солью». Прислуживающий за столом позвал другого брата и в присутствии всего собрания сказал ему: «Этот брат отказывается есть приготовленную пищу. Принеси ему немного соли».

Тогда один из старцев, поднявшись, сказал потребовавшему соли брату: «Лучше было бы тебе одному в келье съесть сегодняшнюю пищу, чем заявить во всеуслышание о том, о чем ты заявил перед столькими братьями».

Апофтегмы

Анонимные изречения, 124,

Бог сотворяет для нас всякое чудо. Лучше при исцелении тела или души солгать и сохранить свое инкогнито чем приобрести славу чудотворца. Исцеляет только Бог и вера исцеляемого. Вера твоя спасла тебя, — говорит Иисус.

Одна женщина, у которой был рак груди, услышала об авве Лонгине и отправилась к нему. Он жил в девяти переходах от Александрии Когда женщина искала его, он собирал хворост неподалеку от берега моря. Приступив к нему, женщина сказала: «Авва, где живет раб Божий авва Лонгин?» — ибо не знала, что это был он. Старец ответил: «Зачем тебе этот обманщик? Не ходи к нему, он обманщик Что у тебя за дело?» Женщина поведала ему о своей болезни. Он же, осенив больное месте крестом, отпустил ее со словами: «Иди, и Бог исцелит тебя, а Лонгин ни в чем не принесет пользы». Женщина поверила его словам и по дороге вылечилась. Позднее, рассказывая о случившемся с ней и описывая старца, она узнала, что это и был авва Лонгин.

Апофтегмы

Лонгин, 3.

Великий монах, умирая, признается, что даже не начал служить Богу. Тексты о египетских пустынниках сообщают о том, как братья собрались вокруг умирающего аввы Сисоя и попросили его сказать им «слово». «Как могу я сказать вам слово, — ответил авва Сисой, — если я еще и не начал покаяния?» Несомненно, это и было «слово».

О том же говорит нам и авва Памва в нижеследующем кратком повествовании:

Передают, что в час смерти Памва сказал окружившим его монахам: «С тех пор, как я пришел сюда и построил себе келью, не было случая, чтобы я ел хлеб, который не заработал бы своими руками, или произнес слово, в котором пришлось бы раскаяться. И все же теперь я иду к Господу как человек, даже не начавший служить Ему».

Апофтегмы

Памва, 8.

Смирение есть условие прощения и отождествляется с им — или, по крайней мере, с молчанием, когда приходит терпеть обиду.

Однажды некоего старца попросили дать определение смирения. Тот ответил: «Это прощение нанесшего вам обиду брата прежде, нежели он сам попросит прощения».

Брат спросил одного из старцев: «Что такое смирение?» Старец ответил «Делание добра тем, кто творит нам зло» Брат возразил: «По если кто не способен на это, что ему делать?» Старец сказал: «Избегать наносящих нам обиду и молчать».

Апофтегмы

Анонимные изречения, 171 и 173.

Но не следует впадать в многословие, слишком много рассуждать о любви. Смирение должно быть проницательным и реалистичным.

Один брат пришел к авве Матою и спросил: «Каким образом живущие в Скиту могут делать больше, нежели предписывает Писание, — любить врагов своих более самих себя?»

Авва Матой ответил: «А я все еще не умею любить как самого себя даже любящего меня».

Апофтегмы

Матой, 5.

Смирение связано с внутренним безмолвием. Следует отвергать стремление к порицанию и учиться хранить безмолвие, молчать перед лицом оскорблений, как это делал Иисус. Подумаем о безмолвии Христа перед Пилатом — безмолвии, любящую силу которого Достоевский показал в Легенде о великом инквизиторе.

Брат спросил авву Виссариона: «Что делать?» — «Храни безмолвие и не веди счет своим достижениям».

Апофтегмы

Виссарион, 10.

Я более не молюсь о грехах, но вот уже тридцать лет повторяю: «Господи Иисусе, защити меня от языка моего». И тем не менее язык — причина моего ежедневного падения и уклонения ко греху.

Апофтегмы

Сисой, 5.

Авва Агафон в течение трех лет носил во рту гальку — не для того, чтобы сделаться оратором, но чтобы научиться молчанию.

Апофтегмы

Агафон, 15.

Если кто–либо порицает тебя за сделанное или не сделанное тобой, ты же хранишь молчание — это сообразно природе Иисуса.

Если спрашиваешь: «Что я такого сделал?» — это не сообразно Его природе.

Если отвечаешь словом на слово — это противно Его природе.

Апофтегмы

Авва Исайя.

Безмолвие — это пространство, в котором обретается сосредоточенность и возможность общения с Богом помимо слов.

Друг безмолвия приближается к Богу.

Тайно общаясь с Ним, он обретает Его свет.

Иоанн Лествичник

Лествица, 11–я ступень, 4(5).

Смирение, безмолвие, множество других аспектов нищеты духовной, отрешенности. Человек вырывается из обустроенности и отправляется в пустыню. Кочевник Бога. Подлинная пустыня — внутри. Огромный город может странным образом стать пустыней.

Духовное углубление с необходимостью проходит через «памятование о смерти». Это памятование есть «поминание», «воспоминание» в самом глубинном смысле: не рассудочная, но экзистенциальная память. В потрясении всего нашего существа мы ощущаем тоску и горечь замкнутой конечности, оторванности, заблудшести, ужаса, ненависти к другим и себе. Это неустойчивость и безнадежная запутанность, близость физической смерти, угроза частично испытанной уже смерти духовной. Это почти агония.

И тогда мы открываем в еще большей близости к себе Христа, победителя смерти и ада. И «памятование о смерти» становится блаженным «памятованием» о Боге — воплотившемся, распятом, связанном пеленами ада и воскресшем. И вдруг не остается ничего, кроме воскресения. Тоска обращается в доверчивую любовь, а горечь — в блаженство.

Однако «памятование о смерти» не приходит само. Нужно молить о нем и принимать его как благодатный дар.

Один старец говорил: «Человек, непрестанно имеющий перед взором образ смерти, всегда преодолевает свое малодушие».

Апофтегмы

Совершенное сознание смерти свободно от всякого страха

Иоанн Лествичник

Лествица, 6–я ступень, 16.

Памятование о смерти придает деятельности души нечто нетленное.

Иоанн Лествичник

Лествица, 21.

Памятование о смерти есть благодать — вкупе с другими дарами Божиими Если это не так, то почему мы зачастую остаемся совершенно бесчувственными возле гробниц, между тем как в другое время нам случается испытать глубокое сердечное волнение даже вдали от этого зрелища?

Иоанн Лествичник

Лествица, 22.

Невозможно провести в вере наступающий день, если мы не считаем как бы последним в нашей жизни.

Иоанн Лествичник

Лествица, 26.

«Памятование о смерти» должно ассоциироваться с Именем Иисуса — именем Победившего смерть. Тогда я одновременно познаю, от чего и кем спасен. И если с этим я каждую ночь отправляюсь ко сну, то мой сон (который сам по себе является образом смерти и отрешенности) — предчувствие воскресения. Имя Иисусово замыкает адские бездны, откуда в душу наплывают призрачные мечтания, и открывает ее «сверхсознательному», пронизанному крещальной благодатью, и тогда лучезарные сны приходят к ней…

Пусть памятование о смерти, как и призывание Иисуса, пребудут с тобой и при отходе ко сну, и при пробуждении. Тогда ты будешь храним и во время сна.

Иоанн Лествичник

Лествица, 15–я ступень, 51.

Таким образом, «памятование о смерти» — это путь глубочайшего созерцания.

Памятование о смерти есть первая мысль, благодаря которой любовь Божия приводит душу к жизни и наполняет сердце человека… Божественное могущество, желая явить в человеке жизнь, полагает эту мысль в сердце его подобно основанию. Если он не заглушит ее в мирской суете и тщеславии, если даст ей мирно возрасти… она приведет его к глубочайшему неизреченному созерцанию.

Исаак Сирин

Аскетические трактаты, 39–й трактат.

С опытом смирения и «памятования о смерти» соединен и дар слез. Сердце дрожит и сокрушается в Духе, в безмерной радости — радости «страдающей», ибо она неотделима от креста. И это знак того, что вся сила человеческой страсти, распятая и воскресшая, собирается воедино, умиротворяется, преображается в некую онтологическую нежность. Когда каменное сердце в сокрушении и зачарованности всего человеческого существа претворяется в плоть, тогда слезы текут тихо и сладостно, не искажая лица. Это и есть сердечное «чувствование», знакомое каждому человеку по опыту мгновений сострадания, переживания любви и красоты, но отныне становящееся постоянным.

Вначале эти слезы полны горечи и отчаяния, когда в свете Духа мы осознаем свое «неподобие», свое соучастие в ненависти и разрушении. Затем они обращаются в слезы благодарности и воодушевления, ибо «крест есть суд над судом» и «Христос воскрес».

Прежде всего молись о получении дара слез, чтобы «сокрушением» смягчить очерствелость твоей души.

Евагрий Понтийский

О молитве, 5.

Обращение и смирение выпрямляют душу.

Сострадание и кротость укрепляют ее.

Евагрий Понтийский

Монашеское зерцало, 53.

Тяжела печаль,

невыносимо пресыщение.

Но слезы перед Богом сильнее и того, и другого.

Евагрий Понтийский

Монашеское зерцало, 39.

Слезная влага имеет своим источником воду крещения, а значит — первичные воды, послушные Духу. «Крещение Духом», сознательная актуализация крещальной благодати, отождествляется со «слезным крещением».

Так печаль, претворяясь в молитву, становится миром и светом.

Ничто не способствует так изгнанию праздности и небрежения, как печаль, собирающая дух и отрезвляющая его Молящийся в печали ощущает в душе своей великую радость по окончании молитвы. Как громоздящиеся тучи вначале наводят мрак, затем же, излив всю влагу, делают воздух умиротворенным и просветленным, — так и печаль, скопляясь в сердце, погружает наши мысли во тьму, но затем, прорвавшись наружу избавившись от внутренней тяжести, приносит в душу несказанный свет, тогда предвосхищение Бога пронизывает подобно солнечному лучу душу молящегося.

Иоанн Златоуст

О непостижимости Бога, 5–я беседа.

Таинство слез приближает нас к таинству Голгофы — святой Агонии, в которой собирается воедино всякая радость. Это значит: вместе с Марией стоять, подобно Иоанну, у подножия креста.

Авва Иосиф рассказывал, что авва Исаак говорил. Однажды я сидел у аввы Пимена и увидел его восхищенным восторгом. Поскольку же между нами установилась большая свобода и разговоре, я простерся перед ним и взмолился: «Скажи мне, где ты был?» И он, весь как бы дрожа, ответил: «Мысль моя была там, где Мария, святая Матерь Божия, оплакивала крест Спасителя. Вот так же и я хотел бы непрестанно плакать».

Апофтегмы

Пимен, 151.

Мало–помалу сквозь слезы начинает проступать улыбка: ребенку это так знакомо, а для взрослого — давно забыто.

Кто свершает свой путь со слезами о Боге, тот непрестанно пребывает в праздновании.

Иоанн Лествичник

Лествица, 7–я ступень, 38 (41).

Облекшийся в блаженные слезы, как в брачные одежды, познает улыбку Духа в душе.

Ibid, 44 (41).

В начале духовной жизни случается, что Бог очевидным образом являет Себя. Но еще неопытный человек смешивает это явление со своим воображением и принимает эту смесь всерьез. Его ждет исход и долгий путь через пустыню, «печаль о Боге» и слезы боли, а затем — слезы «безболезненные». И тогда, как поистине «данную в дар» благодать, он получает подлинную радость, которая отныне принимается им в совершенном смирении и радикально преображает его, творит заново. Как мир был создан из первичных вод, так человек вос–создается из этой слезной влаги.

Одно дело — начальная радость, другое — завершительная. Первая не свободна от воображения, вторая коренится в смирении. Между ними находятся блаженная печаль и безболезненные слезы.

Диадох Фотикийский

Гностические главы, 60.

«Странник на земле», духовный человек находит в Боге свое пристанище. Его преображенный эрос просвещается в созерцании человеческого лика Божия. Он познает подлинную радость — основополагающую, свободную от всего: радость в Отце, радость в Сыне — радость, почти тождественную Духу. Царство Отца, сообщаемое нам Сыном.

Отец всех вещей есть возлюбленное царство.

Кто пребывает в Нем, кто утвердил в Нем свое пристанище —

тот обретает в Нем радость страннической жизни,

ибо вкушает сладчайшую пищу —

красоту лика Его.

Евагрий Понтийский

Сотницы, дополнение.

Имя Сына Божия велико и безмерно, им держится целый мир.

Узри же тех, кто держится им: то носящие Имя Его в глубине сердца. И Он обращается к ним и поддерживает их в радости, ибо они не постыдились носить Имя Его.

Ерм

Пастырь, 91, 5—6.

Текст II века, где описывается мироощущение первоначального христианства, подчеркивает: радость есть истинное состояние человека.

Итак, облекись в радость — средоточие божественных наслаждений; вкушай ее отраду. Ибо всякий человек в радости творит доброе и мыслит справедливое, бросая себе под ноги уныние. Пребывающий в унынии, напротив, вечно творит злое, опечаливая Духа Святого, данного людям как радость; затем… он совершает нечестие, не молясь Господу… ведь молитва унылого не имеет силы вознестись к престолу Божию… Примешиваясь к молитве, уныние не дает ей подняться — подобно тому, как подмешанный к вину уксус лишает его вкуса… Итак, очисти сердце твое от злого уныния, и будешь жить для Бога. Те будут жить для Бога, кто совлечется уныния и облачится в радость.

Ерм

Пастырь, 42, 1—4.

Благодаря вере и смирению, в кроткой и светлой радости человек обретает свое подлинное сыновство в Сыне и пламенный венец Духа. Он достигает истинно царского достоинства — свободы.

Будь в сердце своем царь, восседающий на престоле смирения. Ты приказываешь смеху: «Уйди!» — и он уходит; приказываешь сладостным слезам: «Придите!» — и они приходят; приказываешь телу, этому слуге и тирану: «Делай так!» — и оно делает.

Иоанн Лествичник

Лествица, 7–я ступень, 40 (43).

Глава IV ОТ ПРЕОБРАЖЕНИЯ СТРАСТЕЙ К ПРЕОДОЛЕНИЮ ПОМЫСЛОВ

Чтобы «видеть» Бога, нужно очистить свое сердце, свой ум. Одни предпочитают говорить о сердце, другие — об уме. Иерусалим и Афины? — Посмотрим… Ведь очень скоро становится заметно, что падение человека запечатлено этой разобщенностью, но появляется возможность сплавить воедино сердце и ум в тигле благодати. Именно это сердце–ум очищается, умиротворяется, обретает мало–помалу сознание таящегося в нем огня. Здесь свершается блаженство чистых сердцем, ибо они Бога узрят. Еще прежде, нежели встанет вопрос об аскезе, важно изменить свою жизнь: «нищета» и «праведность» нераздельны, как подчеркивается в Блаженствах Евангелия от Луки. Размышляя об этом, Августин напоминает: глаза сердца запорошены, как песком, не только множеством образов и мысленных ассоциаций, но и отказом от конкретного служения своему ближнему. Чрезмерные заботы о том, чтобы набить свои сундуки, препятствуют избавлению сердца от всего лишнего и пробуждению в нем внимания к «внутреннему Господину». Ибо где будет сокровище ваше, — говорит Иисус, — там будет и сердце ваше.

Веруй, чтобы очиститься ведь ты хочешь узреть Бога Желание твое доброе и великое, я же призываю тебя испытать его. Хочешь ли узреть Его? — Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят (Мф. 5, 8). Позаботься прежде всего об очищении сердца. Ты веришь, что Бог подобен свету, явному для глаз Но если глаза твои запорошены песком, не следует ли вначале очистить их, чтобы увидеть свет?

Сердце твое также загрязнено, замутнено скупостью… Разве ты не понимаешь, что накопительством вносишь грязь в сердце твое? Как же тогда узришь ты Того, Кого желаешь узреть?

Ты говоришь: «Покажи мне твоего Бога»…

Я же отвечаю: «Загляни в свое сердце. Выброси из него все, что могло бы опечалить Бога. Бог хочет войти в тебя Услышь слова Христа, Господа твоего: Мы [с Отцом] придем к нему и обитель у него сотворим (Ин. 14, 23). Вот обетование Божие. Если я объявлю тебе о намерении посетить тебя, ты убираешь свой дом. Здесь же Бог хочет прийти в твое сердце, и ты не спешишь прибрать его? Как же он сможет обитать в нем вместе с жадностью? Бог повелел тебе одевать нагого; жадность же побуждает тебя раздевать одетого… Я испытываю сердце твое; чем оно обладает? Ты наполнил свои сундуки, но разрушил свою совесть… Очисти сердце твое».

Августин Иппонский

Проповедь 261, 4—5.

Затем, однако, все — включая нашу деятельность в ее основополагающих определениях — стягивается к тем logismoi или dialogismoi, о которых говорил Иисус в евангелиях. Обычно их переводят как помыслы. Точнее, речь идет о зачатках страстей, о тех навязчивых скрытых побуждениях или импульсах, что всплывают из глубины подсознания. Напомним, что в аскетическом смысле страсти суть блокирования, узурпация, разрушительное искажение фундаментальной человеческой способности желания. Это — формы идолопоклонства, «самопоклонства», обращающего в ничто нашу способность к самоопределению.

Что значит быть безумным во Христе? Это значит — смирить некстати являющиеся помыслы, сделать свой ум необремененным и свободные, чтобы, внимая учению Христа, он был очищен и готов к принятию Божественного слова.

Иоанн Златоуст

О непостижимости Божией, 5–я беседа.

Следовательно, крайне важно дать сердцу–уму успокоиться и проясниться. Тогда оно становится подобным тихому озеру, в котором отражается небо и лик Христа, а вместе с ним — истинное лицо ближнего.

Один из отцов говорил: «Как человек не может увидеть своего лица в мутной воде, так и душа, не избавившись от чуждых помыслов, не может отразить Бога в созерцании».

Апофтегмы.

Нужно научиться приводить рассеянный, ко всему влекущийся, блуждающий ум в «дом тела» (научиться искусству «заключать бестелесное в телесное», как сказал св. Иоанн Лествичник) для того, чтобы ум стал верным и бодрствующим подобно девам из притчи, наполнившим свои светильники маслом в ожидании Жениха (Мф. 25, 1—13). Научиться «бодрствовать» — «в безмолвии сердца».

Пусть душа призовет свои рассеянные мысли, подобные потерявшимся детям, и приведет их в дом своего тела, и непрестанно ожидает в трезвении и любви того дня, когда Господь поистине взыскует ее… Грех не сумеет соблазнить тех, кто живет в вере и надежде, ожидая Искупителя, придя, Он изменит помыслы сердца… научит истинной молитве — крепкой и неколебимой: Я пойду перед тобою и горы сравняю, медные двери сокрушу, и запоры железные сломаю (Ис. 45, 2). И еще: Берегитесь, чтобы не обольстилось сердце ваше, и вы не уклонились… (Втор. 11, 16).

Псевдо–Макарий

Гомилия 31, I.

Не подвергшееся очищению сердце — мрачная «бездна»: не только индивидуальная, но всечеловеческая, космическая безмерность подсознательного, сосредоточившая в себе ночной аспект мира — «сверху» замкнутая смертью, «снизу» отданная во власть «сил тьмы». Напротив, вера и смирение, через воскресшего Христа, открывают сердце навстречу «вышнему», «образу Божию» — тому, что можно было бы назвать «сверхсознательным». Так Божественный свет проникает в бездну, и Христос торжествует и здесь над мертвящими силами. Бездонность сердца открывается вблизи бездонности Бога.

Воздержание от зла не есть совершенство. Совершенство есть вхождение в смирение и умерщвление змеи, гнездящейся и причиняющей смерть глубже, чем разум, глубже, чем помыслы, — среди сокровищ и хранилищ души. Ибо сердце — бездна…

Псевдо–Макарий

Гомилия 18.

Это проникновение света в подсознательное выражается, как мы уже говорили, в появлении исполненных радости и мира снов — порой пророческих. Диадох Фотикийский указывает критерии, позволяющие отличить эти сны от мечтаний, в которых являют себя демонические силы.

Сны, являющиеся душе в любви Божией, суть верные знаки здравой души Они не представляют поспешно сменяющихся образов, не раздражают чувств… но наполняют душу духовным весельем. Даже после пробуждения душа пламенно желает и ищет испытанной во сне радости. Демонские видения ведут себя по–другому они стремительно сменяют друг друга… полны криков и угроз, докучают душе своими возгласами. Тогда ум, если он чист, распознает их и пробуждает тело от сна…

Случается, что добрые сны приносят душе не радость, а печаль и безболезненные слезы Так бывает с теми, кто преуспел в смирении.

Диадох Фотикийский

Гностические главы, 37.

Следовательно, решающее значение имеет «различение духов»: умение не только плыть по реке мыслей, через прибрежные тростники, не запутываясь в них, но и отличать «добрые» помыслы от «злых». В «добрых» действует наша подлинная природа, влекомая благодатью. В «злых» же этому препятствуют чуждые силы, обволакивающие душу как бы мутной «оболочкой» и встающие между умом и сердцем.

Это внимание к помыслам, эта лишь отчасти удачная «ловля» в ночном безмолвии, когда бессознательное делается проницаемым, — все это должно осуществляться в молитвенной перспективе.

Ведь только вступив в отношение с Богом, личность может освободиться от всякой обусловленности.

И молитва эта должна быть тайной и твориться в тайне. «Удались в покой твой и запри дверь, — говорит Иисус, — чтобы не выставлять себя напоказ и не смущать других».

Вот истинное основание молитвы быть внимательным к своим помыслам и отдаваться молитве в великом спокойствии, великом умиротворении, не смущая других . Следовательно, человек должен вести борьбу с помыслами, пробиваться сквозь них устремляясь к Богу, не следовать наущению помыслов, но, напротив, отделять естественные помыслы от дурных Обремененная грехом душа стоит словно перед рекой, заросшей густым тростником… Желающий достигнуть противоположного берега должен протянуть вперед руки и с величайшим трудом преодолеть остановившую его преграду. Так и наведенные вражьей силой помыслы обволакивают душу. Нужно немалое усердие и внимание, чтобы распознать их…

Псевдо–Макарий

Шестая гомилия.

В большинстве текстов сердце понимается как собственно личностное средоточие всех наших способностей. Это сердце–ум, уже очищенное крещальной благодатью. Различение помыслов необходимо для «хранения сердца».

Будь привратником своего сердца и не пропускай ни одного помысла, не допросив его. Допрашивай их по одному, говоря: «Ты наш или из враждебного стана?» И если он свой, то исполнит тебя умиротворением.

Евагрий Понтийский

Письмо 11.

Сомнительный «помысл» как бы заключается в скобки и отодвигается. Затем его испытывают молитвой, пока ее энергетическое воздействие не привлечет или, напротив, не разрушит его.

Проснись и бодрствуй. Если пришедший тебе на ум помысл добр, знай, что Бог хочет открыть тебе путь жизни . Но если помысл неясен, если ты колеблешься и не можешь отчетливо разглядеть его. — будет ли он для тебя подмогой или обманет, прикрывшись доброй видимостью, — тогда бодрствуй денно и нощно в горячей и усердной молитве, приготовляясь к сражению с помыслом. Не прогоняй его и не принимай, но горячо молись. Неустанно взывай ко Господу, и Он явит тебе его источник.

Исаак Сирин

Аскетические трактаты, 34–й трактат.

Обычно при различении помыслов призывают Имя Иисуса. «Естественный» помысл, в котором выражается глубокое, но пока еще слепое влечение души, важно просветить и укрепить, облачив его в Имя Христово. Идолопоклонствующее, навязчивое внушение разбивается об Имя Иисуса — например, в призыве Имени Его в ускоряющемся ритме, пока не достигается умиротворение души. Именно так истолковывают монахи псалом изгнанников, призывающий разбить о скалу «детей Вавилона»: «дети» символизируют дурные помыслы, скала же — Христос.

Мы увидим, что здесь бенедиктинское монашество не отличается от восточного.

Творящий праведное… есть тот, кто изгоняет из сердца диавола… и наущения его: он хватает это отродье дьявольских измышлений и разбивает его о Христа.

Бенедикт Нурсийский

Устав, пролог, 28.

Иногда вместо того, чтобы прямо атаковать «помыслы», предпочтительней прервать всякую связь с ними и искать убежища во Христе. Волнующее свидетельство этого «малого пути» мы находим у такого великого аскета, каким был Исаак Сирин.

Надлежит не противостоять помыслам, но искать убежища в Боге. Если мы не противостоим посеянным диаволом помыслам, но молимся Богу и прерываем всякую связь с ними, — это верный признак того, что ум обрел дарованную благодатью мудрость и что истинное знание сделало нас свободными от излишнего делания. Так стяжается кратчайший путь…

Исаак Сирин

Аскетические трактаты, 33–я беседа.

В конечном же счете душа очищается от пыли «размышлений и помыслов» не усилиями самого человека, но Духом. «Истинное сосредоточение» не столько стяжается, сколько принимается в дар. Но следует приготовиться к его принятию.

Святой Дух, сострадая нашей немощи, посещает нас — даже не прошедших очищения. Если только Он видит наш ум пребывающим в молитве об истинном сосредоточении, Он нисходит на него и рассеивает весь сонм осаждающих его размышлений и помыслов, приводя ум к любви я свершению духовной молитвы.

Евагрий Понтийский

О молитве, 63.

Речь идет не только, как видим, о различении «добрых» и «злых» помыслов, но об освобождении от всех приливов психизма, при которых так часто «думается» и «говорится» как бы помимо нас. Дух устремляется к Богу поверх чувственного и умопостигаемого, поверх даже своего собственного устремления: чистый ek–stasis личности навстречу личному Богу. И тогда человек может сказать, подобно Возлюбленной из Песни Песней: Я сплю, а сердце мое бодрствует (Песнь Песней, 5, 2).

Задремавшая мать не слышит раскатов грома, но пробуждается от вздоха ребенка в соседней комнате. Спящий человек, безучастный к уличному шуму, сразу же просыпается от звука легких шагов любимого существа Шаги «Того, кто приходит», еще легче. Но сердце бодрствует

Когда ум хочет помыслить, он опускается ниже самого себя и погружается в свои особенные размышления. Ведь помыслы ниже того, кто их мыслит, — именно потому, что они суть помыслы, то есть ограничены Они составляют рассеяние, распыление ума. Ведь ум прост и неделим, помыслы же, напротив, бесчисленны и рассеянны, они — как бы формы ума…

Но единство ума именуется по тому его устремлению к превышающему его, то есть по его самоотдаче созерцанию Бога, когда в экстазе он возносится над чувственным и природным и даже над собственным устремлением

Иоанн Скифопольский

На Имена Божии Дионисия Ареопагита, 7.

Обычно спящий не бодрствует, и бодрствующий не спит, но одно и другое — сон и бодрствование — сменяются по очереди, уступая место друг другу… Здесь же мы видим небывалое единение и смешение противоположностей. В самом деле. Возлюбленная говорит: Я сплю, а сердце мое бодрствует (Песнь Песней, 5, 2). Как следует понимать эти слова? Сон подобен смерти: ведь во время сна всякая чувственная деятельность тела прекращается… Сон уничтожает упругость тела, а также вызывает забвение забот, которые человек носит в себе: он усыпляет страх, утишает гнев, умиряет горечь, делает человека бесчувственным ко всем огорчениям.

Тут мы видим, как душа возносится над самой собой, говоря: «Я сплю, а сердце мое бодрствует». Наслаждаясь единственно созерцанием сущего… но, оставляя в усыплении всякую телесную деятельность, она, в нищете и наготе духа, обретает лицезрение Бога в Божественном бодрствовании. Постараемся же и мы удостоиться этого, пробуждая подобным сном душу.

Григорий Нисский

Десятая гомилия на Песнь Песней.

Человек, достигший внутренней свободы, где «страсти» отступают, а их динамизм претворяется в любовь — причастницу чистой «страстной любви» Божией, — такой человек облекается Божественным светом. В этом нездешнем свете вдали от волнения «помыслов», он видит свое сердце–ум подобным внутреннему небу с его сапфирной синевой. Светоносная глубина, вернее — прозрачность славы Внутренняя лазурь — знак того, что духовный человек в себе вмещает мир. Погружение в глубины сердца, говорят аскеты, есть восхождение на гору Синай, где Бог явил себя Моисею.

Кто хочет узреть прозрачность своего духа, тот должен избавиться от всех помыслов, и тогда он увидит себя уподобившимся сапфир или небесной синеве. Но это невозможно без внутренней свободы (apatheia). Человек нуждается в Боге, чтобы Он наполнил светом и силой его нищету

Евагрий Понтийский

Сотницы, доп. 2.

Гнев — чрезмерность и искажение духовной силы (thumos), и вожделение — чрезмерность и искажение желания (epithumia) — суть основные страсти, подлежащие преодолению; основные энергии, требующие преображения.

Будучи вооружен против гнева, ты никогда не допустишь вожделения. Ведь это оно дает пищу гневу и замутняет духовное зрение, разрушая таким образом молитвенное состояние.

Евагрий Понтийский

О молитве, 27.

Предстать в молитве пред Богом — значит оказаться в свете — тихом и полном значения, как взгляд ребенка. Тогда человек чувствует, что его оценивают, судят, и сам он судит себя — и осадок в его душе растворяется.

Но можно ли молиться, можно ли избежать демона печали, если ты в гневе ранил брата своего?

Если ты столкнешься с противоречащим тебе и разжигающим гнев и если в раздражении и гневе ты почувствуешь желание ответить тем же, вспомни о молитве и ожидающем тебя суде, и сразу же беспорядочное волнение успокоится в тебе.

Евагрий Понтийский

О молитве, 12.

Речь идет не только о сохранении внешнего спокойствия — ибо чувство обиды хуже, чем взрыв гнева, — но о том, чтобы позволить Духу умиротворить душу.

Дух Святой умиротворяет душу,

гнев же вносит смуту в сердце.

Ничто не противостоит так пришествию Духа в нас, как гнев.

Иоанн Лествичник

Лествица, 8–я ступень, (6 (18)).

Я видел тех, кто казался спокойным… но под видимостью невозмутимости лелеял в себе обиду. Их я считаю более ничтожными, чем тех, кто не удерживает гнева. Их мрачный характер прогоняет Голубя [Святого Духа].

Иоанн Лествичник

Лествица, 8–я ступень, 17 (20).

Тогда человек достигает «кротости» сильных — будь то в пустыне или среди людей.

Кроткий человек, живущий в мире, выше гневного и несдержанного монаха.

Евагрий Понтийский

Монашеское зерцало, 34.

Однако речь вовсе не идет о том, чтобы разрушить наступательную энергию человека, лишить его мужественности, принудить ко все отрицающей отрешенности. Эта энергия может быть обращена во благо, когда мы трезво применяем ее против ненависти и глупости.

Гнев более, нежели другие страсти, имеет обыкновение смущать и волновать душу. Но иногда именно он оказывается очень полезным для нее. В самом деле, когда мы трезво применяем его против заблуждений или глупости, для разоблачения и спасения, тогда мы добавляем душе благости, так как содействуем Божественному благу и справедливости. Более того, возгораясь гневом против зла, мы сообщаем мужество женственной части души… Итак, кто сдержанно использует гнев из ревности к правде, тот получит большее воздаяние, нежели никогда не волновавшийся гневом по лености души.

Диадох Фотикийский

Гностические главы, 62.

В отношении желания дело обстоит так же, как и в отношении силы. Эрос должен быть преображен в стремление к встрече, стать содержанием личного отношения. Все приводимые тексты, с их монашеским звучанием, говорят единственно о метаморфозе эроса — через связь с личным Богом. Но эта метаморфоза может быть выражена и через отношение между мужчиной и женщиной, в котором каждый, в Божественном свете, узнает в другом личность.

Я видел нечистые души, бросавшиеся, вплоть до пароксизма, в плотскую любовь. Именно опыт этой любви приводил их к внутреннему перевороту. Тогда их эрос сосредоточивался на Господе. Преодолевая страх, они стремились любить Бога со всей силой ненасыщаемого желания. Вот почему Христос, говоря о целомудренной блуднице, сказал не о ее страхе, но о том, что она много любила и смогла с легкостью преодолеть любовь любовью.

Иоанн Лествичник

Лествица, 5–я ступень, 6 (28).

Значит, Бога тоже надо любить со всей силою эроса. Тогда преображенный эрос насыщается агапе — милосердной любовью свыше. Отцы не противопоставляют оба этих наименования любви. Агапе без эроса была бы слабой, бессильной, призрачной, в то время как эрос без агапе был бы темной, разрушительной силой: оппозиция, гениально описанная Достоевским в Идиоте, где безоружная агапе Мышкина противопоставляется слепому эросу Рогожина, — но и то, и другое приводит к смерти женщину, возбуждающую либо жалость, либо вожделение… Вместе же эрос и агапе являют собою солнечную, творческую мужественную силу, соединение неба и земли.

Человеческая природа не в состоянии выразить всеполноту Божественной любви. Изберем же в качестве символа ее наиболее могущественную из действующих в нас страстей — я говорю о любовной страсти, — чтобы через нее познать, что душа, неотступно созерцающая Красоту Божественной природы, должна быть столь же влюблена в нее, сколь и тело влюблено в родственное ему. Тогда страсть претворяется в чистейшую радость, так что душа наша охвачена «любовным огнем» в едином пламени Духа.

Григорий Нисский

Первая гомилия на Песнь Песней.

В действительности речь идет не о том, чтобы подавить в нас жизнь, но о придании душе духовной молодости.

От нас требуется не истребление, не уничтожение природных деятельных способностей души, но их очищение. Другими словами, мы должны удалить всю грязь и нечистоту, которыми покрыло ее наше небрежение, чтобы сообщить ей природное сияние ее молодости с присущей ей врожденной силою.

Ориген

Двадцать вторая гомилия на Осию, 4.

Ведь не существует ничего — будь то гнев или распутство, — что не было бы причастно Благу. В нем — основание метаморфозы. Для греков Благо представляет собой, собственно, полноту бытия. «Тяга к высшей жизни», даже будучи слепой, достойна уважения. Следует не подавлять желания но сделать его свободным, явив ему, что его устремление направлено к смерти и что только воскресение Христово может исполнить его.

Вне причастности Благу ничто никогда не существовало, не существует, не будет и не сможет существовать. Возьмем, к примеру, распутство. Оно лишено Блага неразумным вожделением… но не менее верно и то, что оно причастно Благу через пребывающий в нем слабый отзвук единения и нежности. Так же и гнев причастен Благу через само заключенное в нем устремление, через желание улучшить то, что представляется дурным, и привести его в по видимости лучшее состояние. И даже желающий идти худшим из путей, поскольку он желает не иного, чем жизни, — и жизни, по его представлению, наилучшей, — самим этим желанием, самой жаждой жизни, самой тягой к жизни высшей также причастен Благу. Если бы Благо упразднилось вовсе, не осталось бы ни жизни, ни желания, ни движения и ничего иного.

Дионисий Ареопагит

О6 именах Божиих, 4, 20.

Отстраненность придает человеку царственную силу «Град принадлежит тебе». «Врата Бога», но не более чем врата.

Однажды некий греческий философ приказал одному их своих учеников в течение трех лет раздавать серебро тем, кто будет поносить его. По окончании испытания учитель сказал: «Теперь ты можешь отправляться в Афины для научения мудрости».

При входе в Афины ученик увидел сидящего у городских врат мудреца, поносившего всех проходящих мимо. То же самое произошло и с учеником. Тот разразился смехом. «Почему ты смеешься, когда я тебя оскорбляю?» — спросил мудрец. «Потому что в течение трех лет я платил поносившим меня, ты же делаешь это даром». «Войди в город, он принадлежит тебе», — ответил мудрец.

Авва Иоанн, имевший обыкновение рассказывать эту историю, добавил: «Вот врата Бога»…

Апофтегмы.

Истина есть метаморфоза. Все наши жизненные, страстные силы соединяются в тигле «ненасыщаемой любви».

Если дух человека всецело обращен к Богу, то даже вожделение усиливает его пылкую любовь к Богу, даже сила гнева в едином порыве устремляет его к Божественной любви. Дело в том, что долгая сопричастность Божественному свету сделала и его всецело светом, и, соединяя силу всех элементарных способностей, он преображает их в пылкую, нeнасыщаемую любовь…

Максим Исповедник

Сотницы о любви, 2, 48.

Душа совершенна, когда ее страстная сила всецело обращена на Бога.

Максим Исповедник

Сотницы о любви, 3, 98.

Именно так устраняются разрушительные «страсти»: не столько через самоистощение человека в борьбе с ними, сколько через самораскрытие навстречу полноте жизни, радости и познания, преодолевающее их ограниченность и сосредоточивающее в себе их динамизм.

Не борьбой со страстями воспрепятствуем мы их вхождению в сердце, но достигнем этого собиранием ума, усовершающим душу познанием, желанием заключенных в ней созерцаний…

Исаак Сирин

Аскетические трактаты, 38–й трактат.

Загрузка...