Исторические повести

СЧАСТЬЕ НАВИМАХА

близи руин древнего Пенджикента, ныне давно уже забытого и занесенного песками, высится могучий чинар. Он стоит одиноко среди песчаных холмов, и о чем-то шепчет его зеленая листва. Давно стоит здесь ветвистый чинар. Старые люди говорят, что этому дереву две тысячи лет; ученые думают, что немногим меньше. Более тысячи лет назад зеленые ветви чинара давали тень и прохладу семье шелкодела Навимаха. В те далекие времена чинар не был одинок. Его ветви склонялись к цветущим акациям и слышали шелест серебристых тополей. Под сенью чинара стоял дом, построенный еще дедом Навимаха. Это был самый старый дом на окраине Панча[4], но он хорошо сохранился потому, что стены его были толщиной почти в три локтя.

Во дворе Навимаха постоянно висели для просушки мотки крашеного шелка. И от этих пестрых мотков двор казался необыкновенно веселым, похожим на цветник. Среди двора на камнях стоял большой котел, почерневший от копоти; в нем запаривали коконы. А под навесом, позади дома, был устроен ткацкий станок. Его смастерили давно, в тот год, когда Навимах отпраздновал свое совершеннолетие. Отец хотел сделать станок покрепче и приказал срубить для этого старый карагач. Юноша огорчился — ему казалось, что он расстается с добрым другом. Долго бродил он вокруг высохшего, полуголого дерева с поникшими, серыми ветвями. А отец сказал ему:

— Не грусти, оно уже перестало жить. А когда сделаем ткацкий станок, у него начнется новая жизнь. Он и тебе сослужит службу.

Станок получился крепким. Сколько лет прошло, а он все стучит и стучит. Раньше за ним сидела мать, а теперь заправляет основу жена Навимаха — Чатиса, высокая, стройная женщина с тонким смуглым лицом и черными косами до самых пят.

Семья шелкодела была известна в округе своим трудолюбием. Многие завидовали Навимаху. Да и было чему позавидовать. Ведь шелка его славились во многих городах Согдианы. Купцы охотно покупали пестрые шелка, сделанные руками Чатисы. Они были очень красивы и, право же, не уступали дорогим китайским шелкам. Правда, у Чатисы не было золотых нитей, которыми китайцы расшивали свою парчу, но у китайцев была поистине царская парча, такую не умели ткать во всей Согдиане. Зато как хороши были пестрые цветы, вытканные Чатисой! Они казались Навимаху живыми.

В Панче не было коконовара более искусного, чем Навимах. Может быть, поэтому соседи любили потолковать о его делах. Они говорили, что ему известно заклинание. Он произносит его, когда разжигает огонь под котлом. Другие уверяли, что Навимах владеет секретом запарки коконов, никому более не известным. О Чатисе шла молва, будто сестра ее матери, знаменитая ткачиха, в смертный час призвала к себе юную племянницу и поведала ей тайну, как ткать цветы и звезды.

А еще люди дивились умелым рукам Аспанзата, приемного сына Навимаха. Старый гончар Навифарм, сосед шелкодела, рассказывал всякому, кто хотел его слушать, что всю тяжелую работу в доме делает Аспанзат. Он же научил дочь Навимаха, Кушанчу, разводить шелкопрядов и разматывать коконы.

— Счастье пришло в дом Навимаха вместе с Аспанзатом, — говорил старый скряга и завистник Навифарм. — Навимах знал, что сулит ему такая добродетель, — схватил мальчонку, будто это золотой слиток, не дал людям одуматься.

— Почему же ты не схватил тогда этот слиток? — смеялся медник, в сотый раз выслушивая жалобы Навифарма. — Я помню, ты тогда отвернулся от мальчугана, даже взглянуть на него боялся, а Навимах не побоялся, и добрая богиня вознаградила его. Вот и помощник вырос. Прошло пятнадцать лет, а ты все скулишь да заглядываешь за ограду соседа, чужому счастью завидуешь. Ты свое создавай!

— Я оплошал, — признавался Навифарм. — Не подумал, что польза будет. У меня нет той хитрости, которая таится в голове Навимаха. Вот как!..

Соседи завидовали удачливому Навимаху, а сам Навимах давно уже не вспоминал тот вечер в день полной луны, когда он взял в свой дом Аспанзата.

Случилось так, что хозяева небольшого стада узнали, что от укуса змеи погиб пастух и остался сиротой его маленький сын Аспанзат. Люди долго не могли решить, куда девать мальчика. У каждого были свои дети, а достаток невелик — трудно было решиться взять еще одного ребенка в семью. Это сделал Навимах, тогда еще совсем молодой, только недавно женившийся. Он сказал, что попросит свою Чатису поглядеть за малышом. Не оставлять же его на пастбище! Шелкодел взял мальчугана на руки и понес домой.

Ребенок звал отца. Но шелкодел успокаивал его — он сказал, что отец ушел за ягнятами и скоро придет. Он пожалел малыша и не решился ему сказать, что отец его уже никогда не вернется к своему сыну и никогда больше не споет ему песенку о белой козочке.

— Небо милостиво! — произнес Навимах, переступая порог своего дома.

Тусклый огонек глиняного светильника, стоявшего на кошме, едва освещал небольшую комнату со сводчатым потолком и нишей для посуды. Все убранство ее состояло из двух деревянных сундуков, отделанных резьбой, и глиняной лежанки, покрытой войлочной кошмой. На ней сидела старая Махшира, дальняя родственница Навимаха. Она вела хозяйство в доме. У старухи был громкий, визгливый голос и ворчливый нрав. Говорили, что виной тому громадный зоб и круглые, навыкате глаза.

Когда старуха увидела мальчика, она закричала:

— Зачем привел? Откуда он?

Навимах не торопился отвечать. Он присел на кошму, посадил рядом с собой мальчугана и так нахмурился, что его мохнатые черные брови совсем прикрыли живые карие глаза.

— Зачем принес чужого? — не унималась Махшира. — Ты что это задумал?

— Растить будем, — сказал Навимах. — Человек вырастет!

— О боги! Будьте милостивы! — всплеснула руками старуха. — Посмотри-ка, Чатиса, что принес тебе в подарок твой муженек. Вот так подарок!

— Что же это? — полюбопытствовала Чатиса, занятая у колыбели маленькой Кушанчи. В соседней небольшой комнате она свивала девочку. — Покажи мне, что ты принес, — попросила Чатиса, ловко привязывая ребенка к деревянной люльке.

Кушанче уже исполнился годик, и Чатиса не переставала любоваться большими черными глазами и густыми бровями девочки.

В это время мальчуган громко заплакал.

— Кто там плачет? — Чатиса поспешила к мужу. — Откуда он?

Она подошла к малышу, подняла опущенную головку и пристально посмотрела в его большие печальные глаза. Мальчик дрожал и растирал слезы грязным кулачком.

Чатиса прижала к груди взлохмаченную головку ребенка:

— Бедный ты, бедный! Где же твоя мать? Где отец?

— Это сын однорукого пастуха, — хмуро пояснил Навимах. Он сделал знак жене и вместе с ней вышел за дверь. За ними последовала Махшира.

— Однорукий погиб от змеи, мальчишка осиротел…

— Оставим его! — предложила Чатиса.

— Вот уж выдумка! — вмешалась Махшира. — Зачем вам чужой? Пусть его возьмет община.

— Мы его вырастим, — тихо возразила Чатиса.

Она вернулась в дом, взяла малыша за руку и повела под навес. Там у нее был всякий скарб: стояли глиняные горшки, деревянные блюда. Женщина взяла миску, налила в нее теплой воды из котла и стала умывать мальчугана. Затем Чатиса принесла из дома новенький халатик, вчера лишь сшитый для Кушанчи. Он был мал, но все же прикрыл малыша. Чатиса расчесала его густые волосы деревянным гребнем и, довольная, пошла вместе с ним к Навимаху.

— Покорми его пшеничной похлебкой, подлей молока, — попросила она мужа. — Пусть живет, и для него найдется лепешка.

Мальчик перестал плакать и принялся за еду. Он не произнес ни слова, только изредка тихо вздыхал, словно знал, какое горе его постигло. Когда миска опустела, Аспанзат снова заплакал:

— Где отец?..

Мальчик уснул на кошме рядом с Навимахом, прикрытый краем ватного одеяла. Ночью он кричал во сне и всхлипывал. Чатиса подумала, что его преследуют злые духи, и, чтобы отогнать их, положила рядом с Аспанзатом ветку цветущего миндаля. Была весна, и вокруг дома все деревья стояли в розовой пене цветов.

Весь следующий день старая Махшира не переставала ворчать. Ей казалось, что Навимаху будет не под силу прокормить сироту. Но на третий день, порывшись в своем узле, она вдруг вытащила старое ватное одеяло и, бросив его мальчугану, сказала:

— Прикройся, ночь холодная!

Соседи недаром говорили, что счастье пришло в дом Навимаха вместе с Аспанзатом. Такого урожая коконов, какой был в то лето у шелкодела, давно уже не знали во всей округе. Чатиса едва поспевала срывать ветви тутовника, чтобы накормить прожорливых шелкопрядов. Напрасно плакала маленькая Кушанча, матери некогда было ее утешить. Махшире тоже было не до малютки. Только Аспанзат подходил к колыбели девочки и качал ее, как делала это Чатиса.

В середине лета наступила пора варки коконов. Целые дни Навимах проводил у костра. Как только в котле закипала вода, он опускал коконы и делал запарку. Нужно было угадать этот миг безошибочно — коконы могли испортиться и не размотаться. Но разве мог ошибиться Навимах — ведь он с пяти лет уже помогал отцу делать эту работу! Он делал ее искусно и радовался, когда все шло хорошо.

Бывало, женщины усядутся рядом с котлом и тянут нить на деревянное веретено, а Навимах что-то напевает. Он поет веселую песенку, потому что очень любит, когда в котле много коконов и когда непрестанно тянется тонкая, как паутина, шелковая нить. Глаза у него слезятся от дыма; руки, обожженные кипятком, покрыты коркой и болят, а на душе спокойно. Если хорошо поработать, то легче расплатиться со старым, жадным Акузером, которому он задолжал после страшного недорода. Платить надо ему и за землю под виноградником, которую Навимах каждый год удобряет, за воду в канале, который чистит и оберегает семья, за деревья, когда-то посаженные его отцом.

Немалую долю урожая плодов Навимаху приходится отдавать Акузеру. Кроме того, он платит еще шелками.

Когда созревал виноград, во дворе Навимаха уже появлялись мотки мягкого, блестящего шелка, окрашенные в желтый, красный и синий цвет. Чатиса садилась за ткацкий станок и от зари до заката не оставляла его.

Однажды, в день Митры[5], когда она натянула на раму пестрый моток основы, к ней подошел Аспанзат и совсем как большой спросил:

— Что ты делаешь?

Чатиса очень обрадовалась словам ребенка. Прошло уже полгода с тех пор, как Навимах привел мальчика, а он все еще дичился, почти не говорил. Улыбался он только у колыбели маленькой Кушанчи. Увидев его, девочка протягивала к нему ручонки, и лицо мальчугана сияло радостью. Он что-то говорил ей тихим голосом, и они отлично понимали друг друга. Но стоило Чатисе спросить его о чем-нибудь, как он прятался или молча смотрел исподлобья. И вдруг он сам заговорил:

— Это веретено?

— Говори, мой милый, говори… — повторяла Чатиса и ласково гладила курчавую голову мальчика. — Учись, будешь помощником нашим.

Прошел год. Прошел другой. Аспанзат подрос. Подросла и Кушанча. Когда ей исполнилось два года, ее подняли из колыбельки и пустили играть с Аспанзатом. Теперь Чатиса не боялась, что девочка упадет или расшибется о камни. Кушанча уже все понимала. С самого дня рождения до двух лет малютку привязывали к деревянной люльке. Когда мать бывала свободной, она позволяла девочке ползать по полу. Но чаще она была занята, и тогда маленькая Кушанча по целым дням не подымалась и жалобно плакала. Ей хотелось двигаться, шевелить руками и ногами. Зато как весело было теперь, на свободе, после такой неволи. Кушанча прыгала и резвилась, как птичка, и всех радовала своим весельем.

Годы шли, и Чатиса говорила, что дети расцветают, как весенние цветы. Мать любовалась ими, и сердце ее радовалось.

Аспанзат был старше Кушанчи на три года, но как охотно он выполнял ее маленькие капризы. Чатиса нередко думала о том, что сын послан им доброй богиней Анахитой.

— Это она сделала нам добро! — говорила Чатиса мужу. — Я постоянно угождаю ей молитвами и жертвоприношением.

Аспанзату исполнилось пять лет, и отец стал приучать его к работе. То пошлет за хворостом, то велит шелковицу собирать. Мальчик подметал двор и кормил уток. Глядя на него, бралась за работу и маленькая Кушанча. Шутя и играя, дети привыкли помогать взрослым. В одиннадцать лет Кушанча уже отлично разматывала коконы и кормила шелковичных червей. А брат ее к этому времени умел запаривать коконы и нередко помогал отцу у котла.

Старый гончар, видя Аспанзата за работой, никак не мог успокоиться. Собственные его сыновья отличались необыкновенной ленью. Навифарму не раз приходилось прибегать к помощи кожаной плетки, чтобы заставить их что-нибудь сделать, а поесть они любили и, по словам Навифарма, просто разоряли его.

Вечные жалобы соседа раздражали Навимаха. Он удивлялся тому, как много болтает гончар о пустяках, а вот о будущем своих детей совсем не думает. Его, Навимаха, все чаще тревожит мысль о судьбе сына.

Когда он взял к себе сироту, все было тихо и спокойно на землях Согдианы. А с тех пор как здесь стали хозяйничать иноверцы, нельзя было не думать о судьбе детей. Что ждет их в будущем? Вот уже десять лет, как воины Арабского халифата обосновались во всех лучших городах. Самарканд перестал быть столицей Согда, он стал городом бедуинов. Но, слава богам, в Панче их еще нет. Правда, согдийцы платят дань самаркандскому наместнику, но подати — это еще терпимо! Другое дело, когда их воины поселятся в Панче. Тогда жди всяких бед! Дурные вести лишили людей сна и покоя. Человек, верный слову Митры, понимает, что есть в этом гнев богов.

Так думает Навимах. И каждый раз, когда кто-нибудь заговаривает с ним о будущем, он тяжко вздыхает.

Как-то в день поминания мертвых Навимах предложил Аспанзату пойти в храм предков и принести жертву в память отца.

— А разве меня пустят туда? — удивился Аспанзат. — Ведь там только богатые господа молятся.

Аспанзат редко покидал свой дворик. Только раз ему пришлось побывать за тяжелыми, медными воротами, вблизи дворцов, где жила согдийская знать. Он видел, как туда въезжали караваны, груженные тюками всякого добра, видел богатых юношей с золотыми поясами, в дорогих шелковых одеждах.

Они мчались на своих конях, и все вокруг говорили, что они торопятся на соколиную охоту. Их сопровождало множество слуг.

— Эта знать так богата, — рассказывал Навимах сыну, — что вместо воды пьет дорогие вина, привезенные из дальних стран, а жареную дичь приправляет пряностями, которые дороже золота.

— Ты говоришь, боги справедливы, — допытывался Аспанзат, — но я не вижу справедливости. Почему же все лучшее отдано этим юношам с золотыми поясами?

— Боги знают, где истина! — отвечал Навимах. — Если бы люди знали ее так же хорошо, то они стали бы подобны богам.

— Погляди, каков наш сын, — говорила с гордостью Чатиса, — обо всем спрашивает. Все хочет знать. Пусть вырастет мудрым!

— Милостью неба он достоин нашей любви, — соглашался Навимах. — Беда только в том, что ум его не обогатится у закопченного котла, за варкой коконов. Если бы я смог обучить его грамоте!

— Зачем Акузеру так много плодов? К чему афшину столько дворцов? — не унимался Аспанзат.

— Давно известно, что чем богаче господин, тем он жаднее, — отвечал Навимах. — Каждый раз, когда я приношу Акузеру что-либо в оплату долга, только и жду, что обругает. То фазаны тощие, то виноград несладкий, то орехи мелкие. Ко всему придирается. А пойди на базар — там увидишь сушеные плоды трехлетней давности — это люди Акузера торгуют его добром. Погреба у него переполнены, и добро гниет…

— Говорят, его перекосило от жадности, верно ли это?

— Верно! — смеялся Навимах. — Перекосило его от черной болезни. Я помню, когда он заболел, ему сказали, что можно привезти из Самарканда хорошего врачевателя, ученого, он травами лечит от всякой напасти. Но Акузер пожалел потратиться, позвал знахарку, которая была его должницей, заставил ее бесплатно лечить себя. Каким-то чудом выжил. Вот тогда и окривел на один глаз…

Когда придирки Акузера бывали особенно несправедливыми, люди позволяли себе позлословить. Иные не жалели слов — проклятья так и сыпались на его голову, на головы всех богатых.

Впрочем, в домах землепашцев всегда с уважением отзывались о старом, толстом Наремане, который не кичился богатством и запросто заходил к своим кедиверам[6]. Его обширный дом стоял вблизи плотины. Там жила вся семья Наремана, сыновья с женами и дочери с мужьями. Многие хвалили его за доброту и щедрость. Однажды люди видели Наремана во дворе бедного пастуха. Он пришел навестить его больную дочь. Пастух со слезами благодарил дихкана за доброту. А когда тот подошел к девочке, беспомощно лежавшей на кошме, и погладил ее своей маленькой пухлой рукой, все женщины, что были во дворе, заохали и стали призывать благословение на голову доброго хозяина. Нареман важно засунул руки за широкий золотой пояс. Он был доволен собой. Его шелковый халат шуршал.

Навимах был счастлив, когда этот красивый и богатый дихкан пришел к нему за шелком. Нареман удостоил Навимаха чести и присел с ним рядом на его потертую кошму.

— Если бы все дихканы были так добры и благородны! — говорил тогда Навимах.

Но вскоре стало известно, что Нареман закрыл часть плотины, чтобы не дать воду не уплатившим ему издольщикам[7]. И тогда люди призадумались: «Добрый ли он человек или такой же, как и другие дихканы?» И Навимах размышлял об этом, но ответа не нашел.

— Все мы подвластны господину, — жаловался Навимах. — Нареман закрыл воду, Акузер отберет землю, афшин Панча, Деваштич, запретит продавать шелка. Всего можно ждать.

Аспанзату запомнились эти слова. Как помочь отцу? Он говорит: «Ты мал, Аспанзат. Когда подрастешь, поможешь мне откупить землю». А я возьмусь и сейчас помогу ему. Только как это сделать? И спросить некого. Когда тебе четырнадцать лет, не многие считают тебя взрослым.

И вот настал день, когда Аспанзат придумал, что ему делать.

Как-то раз Навимах взял его с собой на базар. Они должны были отнести шелка, купленные самаркандским купцом. Купец был молодой и разговорчивый. Он долго не отпускал Навимаха и стал даже угощать его китайским чаем. Этот чай был большой редкостью. Купец возил его с собой в стеклянной коробочке и сам заваривал в серебряном кувшине. Навимах обратил внимание на этот кувшин, украшенный чеканкой, и поинтересовался, где он куплен. Купец рассказал, что такие кувшины делают у него дома искусные мастера.

— Я сам торгую такой посудой, — добавил он.

— А где же ты берешь серебро? — спросил Навимах.

— О, его так много в наших горах! Куда ни пойдешь, оно всюду есть, стоит только поискать.

Лукаво улыбаясь, купец подал шелкоделу маленькую китайскую чашку, наполненную душистым чаем.

— И ты сам добываешь серебро? — Навимах тоже улыбался.

— Я сам ничего не добываю, я плачу людям, и мне все доставляют домой.

— Вот как тебе посчастливилось! — рассмеялся Навимах. — Нашел богатство, и люди приносят его в твой дом. Неужто приносят, ничего не утаивая? Я помню, отец рассказывал мне притчу о человеке, который нашел золотой клад в пещере. Он не хотел сам утруждать себя и поручил людям перенести золото в свой дом. Своими собственными руками он передавал им груды золота, а те несли его по домам. Когда человек пришел домой, будучи уверенным, что его ждет несметное богатство, оказалось, что ему не досталось и динара.

— Поучительная притча! — рассмеялся купец. — Я бы не доверил золото чужим людям, но серебро, которое не выплавлено и похоже на грязный камень, что валяется у дороги, — никого не может прельстить.

Аспанзат глаз не спускал с болтливого купца.

Серебро находится в камне, в простом камне, какие валяются у дороги. Чего же проще? Он пойдет и соберет много-много таких камней. Вот отец обрадуется! Они научатся плавить серебро и превращать его в красивые сосуды, отделанные кружевной чеканкой. Да, да! Он должен скорее пойти на поиски этих камней. Завтра же! Зачем откладывать, когда можно так легко и быстро добыть богатство и откупить землю у Акузера?

Всю ночь Аспанзат не спал. Куда идти? Где искать это серебро? Горы велики! Можно пойти в ближние пещеры, что за рекой. Можно пойти в дальние горы, туда, где видны снежные вершины. А можно поискать и вблизи горы Магов. Может быть, клад хранится в глубоком ущелье, что на полпути к горе Магов? Но отец не велел туда ходить. Говорят, что там водятся злые дивы[8]. Ну и что ж, можно и с дивами сразиться! Ведь сражался же с ними отважный Рустам-богатырь!

На рассвете мальчик тихонько ушел из дому, взяв с собой сухую лепешку и немного воды в глиняном кувшинчике. Не забыл захватить он и старую мотыгу, чтобы выкапывать камни из земли.

К полудню Навимах хватился, что Аспанзата не видно. Он прошелся по соседним дворам, послал Кушанчу на базар посмотреть, нет ли там сына. Убедившись, что мальчишки нигде нет, он решил, что Аспанзат пошел в деревню Сактар, к брату Артавану. Но уже вечерело, а сына все не было.

— Что же случилось? — беспокоилась Чатиса.

Кушанча то и дело выбегала на дорогу: не идет ли брат?

Ночью Навимах несколько раз взбирался на плоскую крышу, где обычно спал Аспанзат, но сына не было. Чатиса поднялась еще до восхода солнца и приказала Кушанче сейчас же бежать в Сактар, узнать, почему не идет домой Аспанзат. Девочка тотчас же побежала в деревню. Вслед за ней поспешил в Сактар и Навимах. На душе у него было неспокойно.

Сын никогда не покидал дома надолго. Какая же беда стряслась сейчас? Не утонул ли он в реке? Не разбился ли о камни?.. И что это лезут в голову скверные мысли! Надо принести жертву у священного источника.

Проходя мимо священного источника, Навимах положил на зеленую траву рядом с прозрачной струей маленькую круглую лепешку, затем он сложил ладони и опустил их в прохладную воду.

— Эй, далеко ли идешь?

Навимах оглянулся.

К источнику спускался брат Артаван. На голове у него громадная ивовая корзина, наполненная румяными яблоками.

— Пойдем на базар, поторгуем, — предложил Артаван.

— А я к тебе иду, за Аспанзатом. Что это он вздумал так долго гостить у тебя?

— Аспанзат? Откуда ты взял это? Он не приходил к нам. Мы его давно не видели.

— Не иначе, как сын утонул в реке! — Навимах горестно всплеснул руками и опустился на землю.

Присел и Артаван. Братья долго размышляли о том, где искать Аспанзата и куда он мог уйти.

А в это время к ним подошел гончар:

— Послушайте, какую новость я расскажу вам, братья! Выслушайте меня внимательно, любезный сосед и ты, брат моего соседа!

— Наверно, он знает что-либо об Аспанзате, — шепнул брату Артаван. — Послушаем, что он скажет.

— Знаешь, где я был? — обратился гончар к Навимаху. — Во дворце афшина!

«Может быть, туда пошел и Аспанзат?» — подумал Навимах и стал торопить гончара, чтобы он скорее рассказал, что там видел.

— Ты веришь мне?.. Я очень рад! Тогда расскажу все как было, по порядку. Я пришел с поклоном. «Вот, думаю, афшин велит мне сделать для него хорошие кувшины, хумы и блюда». И что же вы думаете? Ничего ему не было нужно. Позвал меня просто в гости, он ведь частенько меня приглашает.

Братья переглянулись, но ничего не сказали.

— Я весь день провел у афшина. Он любит со мной поговорить. Мы сидели на мягких коврах, а нам подавали жареных уток, заморские вина и финики. Их привезли из Аравийской земли… А что за вина там были! Сами боги пьют эту волшебную влагу. Афшин меня угощает и предлагает послушать небесную музыку. Он вызывает своих музыкантов и велит им играть самые веселые песни. А я говорю: «Господин Панча, если хочешь мне угодить, не откажи бедному человеку, позови свою арфистку, пусть она усладит мой слух». И мигом появилась арфистка с золотой лютней. Играла она и пела. Ну что говорить, никто из нас ничего подобного не слышал!..

— Когда же ты удостоился такой чести? — поинтересовался Артаван.

— Вчера.

— Вот так штука! — удивился тот. — Можно подумать, что тебя угощал двойник Деваштича. Его ведь не было во дворце. Вчера утром я встретил его на пути к горе Магов. Он мчался на своем сером в яблоках коне, а за ним едва поспевали царедворцы. Говорят, на горе Магов строится крепость. Вот афшин и спешил туда.

— А мы слушаем, уши развесили! — рассердился Навимах. — И что за охота врать? Плюнуть хочется!

— Я был у афшина, а ты не был!.. — закричал гончар тоненьким голоском и засеменил прочь на своих кривых ногах.

— А я подумал, что он встретил где-либо сына и хочет мне сообщить об этом.

— Не беспокойся — вернется Аспанзат. Он мог уйти с мальчишками в горы. Фисташки созрели. Бывает ведь, что заблудятся в горах. — Артаван всячески утешал брата, но и сам не верил в то, что говорил. Такого еще ни разу не случалось.

Навимах на следующую ночь совсем не ложился спать и все выходил на дорогу посмотреть, не идет ли сын. Чатиса молилась перед горящим очагом, а Кушанча плакала, спрятавшись под ватным одеялом.

На утро третьего дня Навимах опять решил пойти на поиски сына.

— О наш благородный Аспанзат! — кричала Чатиса, провожая мужа. — Какого сына мы потеряли!

Она ломала руки и рвала на себе волосы. Навимах еле упросил ее не кричать на улице — он не любил причитаний.

— Что-то не видно Аспанзата? — Гончар ехидно улыбался, когда Навимах проходил мимо его ограды.

Он не питал злобы к Аспанзату, но давно ждал, чтобы в дом Навимаха пришло несчастье.

— Кто сказал, что человеку всегда сопутствует добрый Ахурамазда?[9] — твердил он жене, когда узнал, что сын шелкодела исчез и уже третий день не ночует дома. — Я давно говорил, что злой дух Ахриман рвется к дому моего соседа. Так оно и есть!

— Не накликай беды в чужой дом! — взмолилась жена Навифарма, худая, изможденная женщина, тихая и робкая, как овечка. — Пусть им сопутствует добро! У великого Мазды хватит доброты для всех!

Гончар уже успел сообщить о несчастье, постигшем шелкодела, всем соседям, когда вдруг увидел Навимаха и рядом с ним сына. Они шли домой. Аспанзат тащил на себе большую ивовую корзину камней. Мальчишки из соседних дворов бежали за ним, поднимая тучу пыли и кричали:

— Аспанзат нашелся! Аспанзат нашелся!..

Чатиса бросилась на шею Аспанзата и, проливая слезы радости, стала спрашивать:

— Где ты был, сын мой? Что за камни в этой корзине? Что с тобой? Ты худ и черен, как после тяжкой болезни!

— Я искал серебро. Посмотри, какое богатство я принес!

— Серебро?

Чатиса стала перебирать камни и молча, с недоумением посматривала на Навимаха. Что же это такое?

— Он искал клад. Наш сын поверил болтовне самаркандского купца и пошел собирать грязные камни, в которых, по словам купца, находится серебро.

— А зачем оно тебе, сынок? Разве ты голоден или гол? — спрашивала Чатиса Аспанзата.

— Оно мне не нужно. Я хотел помочь отцу выкупить нашу землю у Акузера. Я собрал камни. А отец говорит, что в них нет серебра. Жалко. Я думал, что купец правду сказал.

Мальчик отвернулся, чтобы скрыть блеснувшую слезу. Он был голоден и очень устал.

— Ты искал неведомое, сын мой. — Навимах гладил сына по голове. — Не огорчайся! Когда подрастешь, я пошлю тебя с караваном в дальние страны, и ты продашь наши шелка с такой выгодой, что поможешь мне выкупить наш клочок земли. Только будь разумным и не верь болтунам.

После неудачных поисков клада Аспанзат еще с большим усердием принялся за работу. Соседи только удивлялись его трудолюбию.

— Завидно! — ворчал про себя гончар. — Ведь не ленится — землю на спине притащил и вдвое расширил виноградник!

— О ком ты говоришь? — спросил, почесываясь, один из его сыновей.

— Хотел бы о тебе сказать, — ответил, отплевываясь, гончар, — а говорю о сыне Навимаха. Канал у них как серебро, чистый и прохладный, а наш почти высох. О, горе мне с такими бездельниками!

ЯЗЫК МУДРЕЦА — КЛЮЧ ОТ ХРАНИЛИЩА

Новый год был любимым праздником детей. Да и не только детей. Ведь праздник этот приходил вместе с весной. И как только оживала вокруг обновленная земля, так вместе с ней, вместе с изумрудными полями и цветущими садами оживали люди. Подобно тому как весна приносила с собой сверкание солнечных лучей, отраженных в потоках, бегущих с гор, веселый гомон птиц и благоухание первых цветов, так Новый год приносил с собой музыку, песни и веселые игры.

К этому дню в каждом доме подкрашивали стены, вышивали ковры, чтобы украсить дом и сделать его радостным на целый год.

В канун Нового года каждый имел свои заботы: Чатиса готовила праздничную еду, Кушанча собирала в горах первые весенние цветы, Навимах устраивал среди двора жертвенник, для того чтобы принести в жертву белого петуха, а Аспанзату впервые поручили обновить огонь в домашнем очаге. Ему семнадцать лет — он уже не мальчик, и отец доверил ему такое почетное дело.

— Оденься по-праздничному! — велела Чатиса Аспанзату. И вытащила из сундука подарок Навимаха сыну — синий, как небо, шелковый халат.

— Откуда такой красивый халат? — удивился Аспанзат. — Отец никогда не надевал его.

— Он надевал его на свадьбу, — улыбнулась Чатиса. — Дед подарил его отцу. Этому халату больше лет, чем тебе. Носи, сынок, на здоровье!

— Ты как знатный господин! — воскликнула Кушанча, рассматривая юношу со всех сторон. — А чем ты подпояшешься?

— Шнурком. К такому халату и платка не надо, он и так хорош!

— О нет! — возразила Кушанча и, скрывшись на минутку за пологом, вернулась с шелковым белым платком в руках.

— Это для тебя, Аспанзат! — Кушанча подала юноше нарядный, расшитый пестрыми цветами платок. — Я вышила его для тебя, для твоего праздника.

— Белый платок к счастью! — пояснила Чатиса. — Ты доволен, Аспанзат?

— Такого красивого платка нет во всем Панче! Ты искусница, Кушанча! — И с этими словами Аспанзат погладил платок своей большой, мозолистой рукой.

— В храм еще рано идти, — заметила Чатиса. — Сходи-ка на базар. Купишь меду и кунжутного масла.

Аспанзат нанизал на шнурок медные монеты и взял с собой два глиняных кувшина. На душе у него было легко и радостно. Хотелось петь вместе с жаворонками, которые так весело кружились в ясном небе. Чатиса с любовью смотрела ему вслед. Она гордилась сыном, хотя иные говорили, что он некрасив. Ну что ж, пусть он не высок, зато коренаст, силен и широк в плечах… Говорят, у него толстый нос, зато пухлые красные губы так хороши, что заглядишься. Чатисе все нравилось в Аспанзате. Ей он казался красивым. Да и кто мог сказать, что у юноши некрасивы большие карие глаза с длинными черными ресницами? А курчавая голова?

— Пусть будет счастливым! — шепчет добрая женщина и спешит под навес.

Много сегодня забот: надо напечь лепешек, сварить праздничную еду, надо накормить отборным зерном петуха. Какой красивый белый петух! Он принесет счастье семье.

Юноша шел не спеша, радуясь весеннему дню и предстоящему празднику. А еще больше радуясь вниманию Кушанчи.

«Сколько дней тайком вышивала она платок!» — подумал он и с нежностью посмотрел на вышитые цветы.

Аспанзат уже приблизился к восточным воротам города, как вдруг услыхал вздохи и причитания. Он оглянулся и увидел старика, склонившегося над осликом. Маленький ослик свалился под тяжестью клади. Он тяжело дышал и не двигался. Старик тщетно старался стащить с него поклажу, но у него не было сил.

Аспанзат предложил свою помощь. Старик обрадовался. Вместе они освободили ослика от груза.

— Нужна вода, — сказал старик.

Аспанзат побежал в соседний двор и вскоре вернулся с кувшином. Часть воды он вылил на голову ослу, а оставшуюся ему в глотку. Животное стало дышать ровнее. И вскоре Аспанзату удалось поставить ослика на ноги. Старик погладил мокрую спину осла и сказал, что скорее сам согласится тащить поклажу, чем заставит это сделать своего старого верного слугу.

— Он уже отработал свой век, теперь заслужил покой… А ты любишь животных, это похвально.

— Отец научил меня любить их. Но это было давно. Давно уже нет отца в живых.

— И ты один? — участливо спросил старик.

— Я не один, — отвечал юноша. — Небо послало мне добрых родителей.

— Кто же они?

— Навимах, коконовар, и Чатиса.

— Я знаю эту семью! — обрадовался старик. — Покупал у них шелк для халата. То было ровно десять лет назад, а халат еще цел. Хорошие шелка у твоего отца.

— Я помогу тебе, — предложил Аспанзат. Ему не хотелось оставлять старика с тяжелой поклажей и больным ослом.

— Если хочешь, пойдем ко мне, — предложил старик. — Мой дом крайний у западных ворот.

Юноша взял поклажу и пошел рядом со стариком. Ослик плелся сзади, едва переступая дрожащими ногами.

— Я вез подарки родственнику в деревню, — пояснил старик, — и вот не довез. Плохо быть старым. Мы вместе состарились — я и мой осел… Хорошо, что ты нам повстречался!

Вскоре они остановились у небольшого глиняного дома. Старик отворил резную дверь, и Аспанзат разглядел полутемную комнату с нишей, в которой было сложено множество свитков. Лежали там и белые палочки, испещренные мелкими черными знаками, исписаны были и обрывки старой кожи.

— Это письмена? — Аспанзат коснулся рукой пожелтевшего свитка.

— Письмена! Есть и притчи весьма поучительные. Приходи, я дам тебе почитать. А ты умеешь?

— И буквы не знаю, — признался Аспанзат.

— Это плохо. Без грамоты мир темен для человека! — Старик призадумался, поглаживая свою бороду. А затем, оживляясь, сказал: — Приходи ко мне в день Луны[10], на следующей неделе.

Аспанзат распростился и ушел. Ему очень хотелось спросить, что же написано на тех свитках, но было неловко. Он не знал даже имени этого человека. Кто он такой? Может быть, писец? А может быть, маг?[11] Нет, не маг. Сколько раз он слышал о том, что маги злые и строгие. А этот добрый и приветливый. «Не звездочет ли он? — подумал вдруг Аспанзат. — Мальчишки на улице говорили, будто есть в Панче человек, который по звездам предсказывает судьбу. Может быть, это и есть тот человек?»

Юноша был так занят своими мыслями, что даже забыл о предстоящем празднике. Лишь дома, когда Чатиса побранила его за то, что он долго не возвращался, Аспанзат вспомнил, что завтра большой праздник, а на рассвете жертвоприношение.

Это было всегда очень торжественно. Посреди двора устраивали каменный жертвенник. Отец после омовения, одетый в праздничную одежду, надушенный благовонным маслом и причесанный, становился на колени, брал в руки белого петуха и с молитвами кружил его над жертвенником. Затем клал петуха на камень и отрезал ему голову. Праздничный обед был особенно вкусным.

Когда солнце скрылось за горами, Аспанзат отправился в храм огня. Чатиса велела ему взять с собой чистый белый платок, которым следовало прикрыть рот. Даже жрецам не разрешалось осквернять священный огонь своим дыханием.

Войдя в храм, Аспанзат низко поклонился жрецу, положил на медную тарелочку несколько монет и приблизился к огню. Став на колени и прикрыв рот платком, Аспанзат зашептал молитвы, знакомые ему с детства. К ним он прибавил свою просьбу к богу — дать семье достаток, чтобы она могла расплатиться с Акузером. Совсем недавно он узнал, что если Навимах не уплатит свой долг Акузеру, то владетель может забрать сына к себе в кабалу на три года.

Ведь случилось так с сыном медника. Господин заставил его отработать долг отца. Мальчишка так плакал, когда его уводили, что все соседи вышли на улицу и с причитаниями провожали его к дому Акузера. Теперь мальчик привык, пасет стадо и уже не просится домой. Но беда, когда увидит отца, мать или братьев. Тогда горько плачет и проклинает хозяина. Он проработал у хозяина год, а ему кажется, что он всю жизнь провел на пастбище Акузера. Медник уже собрал немного денег. Скоро выплатит долг и заберет сына. Только Акузер сказал, что не сбавит ни гроша.

«Твой мальчуган меня объел», — говорил он меднику. И велел копить монеты, чтобы полностью вернуть долг. Теперь медник поклялся, что никогда не попросит взаймы у богатого человека.

— Спаси меня, добрая богиня, — просит Аспанзат и целует подножие жертвенника.

Помолившись, юноша поднес фитилек к священному огню и поспешил домой. Он бережно, чтобы не задуло ветром, нес огонек, прикрыв его полой халата. Люди говорили, что это дурная примета, когда ветер гасит огонь по дороге из храма.

Не успел юноша вернуться домой, как услышал крики глашатая. Аспанзат выбежал на улицу и увидел старика на черном коне. Старик медленно двигался по пыльной дороге и хриплым голосом кричал:

— Эй, люди земли и ремесла, в день весеннего равноденствия идите в новый храм! Добрый афшин призывает вас к молитве. Принесите жертвы доброй богине Анахите!

Люди выходили на улицу и с волнением спрашивали друг друга: «Что же случилось?»

Но никто не мог сказать, что случилось. Иноземцев в Панче не было. Все знали, что наместник халифа[12] в Самарканде присылает своих чиновников за сбором податей, но сам он сюда никогда не приезжал и никто его не видел. Не было здесь и его воинов.

— Боюсь, что случилась беда! — шепнул на ухо Навимаху медник. — К чему бы такая милость? Почему афшин призывает к молитве в свой храм? Непривычно это!

— Нам не узнать истины, — отозвался Навимах. — А помолиться пойдем — молитва помогает.

Шелкодел и сам был озадачен, но говорить об этом не хотел. Время было неспокойное, люди переменились. Не так сердечны и не так искренни, как прежде. Сообщишь человеку свою тайную мысль, а он пустит ее по ветру, и дойдет она до вражеского уха.

Небо едва светлело, когда на улицах Панча показались люди. На рослых, красивых конях, украшенных расшитыми попонами, ехали дихканы. Их богатые парчовые одежды были перехвачены золотыми поясами. Знать, купцы отправились в храм на верблюдах, иные на ослах. Землепашцы из ближних селений и ремесленники, живущие за городской стеной, целыми семьями шли пешком. Дети несли в руках ветки цветущих яблонь и маленькие ивовые корзиночки, наполненные сухими благоуханными травами. Эти травы каждый сложит на золотой жертвенник, чтобы душистый дымок, тонкой струйкой поднявшийся вверх, достиг самих богов.

Навимах, одетый в новый халат, умытый и причесанный, показался Чатисе таким же молодым и красивым, каким был много лет назад, когда они, еще будучи женихом и невестой, пришли в маленький, бедный храм огня. Чатиса помнит, как она сложила у жертвенника душистые травы, как дымились курильницы на жертвеннике и как они молили богиню о счастье. Теперь в храм пришла их дочь, уже почти невеста, и сын у них взрослый, да и сами они состарились. А вот было ли счастье, Чатиса не знает. Может быть, оно еще впереди?

Как ни велик был новый храм, он не смог вместить всех собравшихся. Люди стояли у входа и ждали, когда молящиеся воздадут свои жертвы и освободят место другим. Крики глашатая были услышаны далеко за пределами города. Из многих селений пришли сюда зороастрийцы. Они верили, что молитва в новом храме принесет им избавление от всех невзгод.

Навимах терпеливо ждал своей очереди, когда можно будет опуститься на колени у вечного огня. Рядом стояла Чатиса. Навимах пожалел, что не успел послать Кушанчу за братом. Артаван не знал об открытии храма и потому не пришел сюда с молитвами.

— Для Артавана это будет большим огорчением! — говорил Навимах.

— Мы помолимся за его семью… — утешила его Чатиса. — Пойдем скорее! — торопила она мужа.

Наконец-то они в храме! Ярко пылает на жертвеннике вечный огонь — источник силы и благополучия людей. В золоченых курильницах дымятся ароматные травы. Кушанча с восхищением рассматривает росписи на стенах. Аспанзат любуется резной аркой, отделяющей большой зал от галереи с колоннами, открытой на восток.

— Смотри, смотри, — шепчет девушка, — колонны увиты цветами! А какое ожерелье на богине Анахите — каждая бусина с абрикос!

Аспанзату и Кушанче не до молитвы, их больше занимает убранство храма. Деваштич ничего не пожалел, чтобы украсить его с такой же пышностью, с какой украшали свои храмы самаркандские владетели. Афшин позаботился, чтобы здание было большое и вместило много народу. Впервые в храм пришли люди земли и ремесла. Это было сделано по совету мудрого Махоя, которого очень почитал афшин. А старый писец Махой сказал афшину:

— Твои враги близко. Перед лицом несчастья все равны. Пусть люди помолятся в твоем храме. Чем больше молитв, тем больше надежды на спасение.

Чатиса, стоя перед жертвенником на коленях с ветками миндаля в руках, горячо молит богиню Анахиту ниспослать благополучие семье, просит дать богатый урожай коконов, помочь соткать лучшие шелка. Рядом с ней молится Навимах. А дети по-прежнему шепчутся о своем. И все же Кушанча успела попросить богиню дать ей красивого жениха, а любимому брату Аспанзату — хорошую невесту. Но тут же подумала, что не надо ему невесты, пусть живет дома.

Но вот и пора уходить — другие ждут, чтобы обратиться к богам со своими молитвами.

— Ты обо всем попросил Анахиту? — спрашивает озабоченно Кушанча, когда они вместе с Аспанзатом выходят из храма.

— Я просил богиню внять моей мольбе — помочь мне найти серебро, — ответил Аспанзат.

Семья Навимаха хорошо отпраздновала день Нового года. По случаю совершеннолетия Аспанзата Чатиса испекла сладкую медовую лепешку. Подавая ее сыну, она сказала:

— Пусть жизнь твоя будет такой же сладкой!

После праздничной еды молодежь собралась на базарной площади — послушать бродячих сказителей и потанцевать. Хороший был обычай в Панче: в праздник Нового года все музыканты выходили на улицу играть, и каждый мог танцевать под веселую музыку. Танцевали молодые и старые, все веселились pi радовались весне.

Вокруг громадного костра суетились юноши. Они старательно подкладывали хворост в костер, а девушки плели венки из алых тюльпанов, собранных в горах ранним прохладным утром. Стряхивая росинки с цветов, Кушанча, шутя, говорила подруге:

— Посмотри-ка, богиня Анахита оставила мне свои жемчуга. Как они хороши!

— И мне оставила! — смеялась подруга.

— А тюльпаны, тронутые рукой Анахиты, приносят счастье! — Кушанча улыбалась, прижимая к груди великолепный букет.

Теперь уже росинки испарились, но цветы были яркими и свежими.

Девушки с нетерпением ждут начала состязаний.

— Начинайте! — просят они своих братьев.

Кушанча сделала знак брату, чтобы поторопился. Но не тут-то было. Аспанзат ходил вокруг костра и примерялся, откуда лучше прыгать, а сын гончара, разглядев его новый халат, предостерегал юношу:

— Поберегись, безумец! Не прыгай! Ничего не стоит поджечь такой дорогой подарок.

— Надо прыгать с толком, чтобы халат не загорелся и венок достался! — смеялся Аспанзат и крепче подвязал платок на своей тонкой талии.

— Кто первый? — закричал хриплым голосом старый лепешечник, весельчак и балагур. — Кто желает получить в награду венок из тюльпанов?

— Все желают! — закричали юноши и стали в ряд.

Первым прыгнул сын медника. Он высоко поднялся над костром, но все же коснулся пламени краем своей одежды. Девушки бросились к нему, чтобы посмотреть, очень ли пострадал халат, а в это время прыгнул через костер Аспанзат. Он не задел высокого пламени, девушки с венками окружили его и, заключив в хоровод, запели песню об отважном богатыре, который прыгал до облаков, сражаясь с дивами.

В день Луны Аспанзат с нетерпением дожидался заката. Хотелось скорей пойти к тому доброму старику, который пригласил его в гости.

«Он очень ученый, — думал юноша. — Столько у него свитков и кож с письменами!»

Старик сидел на мягком войлоке и читал какой-то свиток, когда Аспанзат робко постучал бронзовым молотком в деревянную дверь.

— Входи, юноша, гостем будешь! — Старик приветливым жестом предложил Аспанзату сесть рядом на мягкой войлочной кошме.

Юноша смущенно опустил голову.

— Я отнимаю у тебя драгоценное время, — сказал он. — Прости меня, только расскажи, что записано здесь. Свиток весь пожелтел, наверно старинный?

— Вот ты чего захотел! — улыбнулся старик. — Это похвально. Я прочту его тебе, но прежде поговорим о деле… Когда-то, еще до твоего рождения… — начал старик, поглаживая свою мягкую, как шелк, бороду. — Когда-то давно я был известным писцом. Я служил при дворе афшина. Тогда писца Махоя знали не только в Панче. Чиновники почитали меня даже в Бухаре и Самарканде. А теперь я стар и немощен. Я подобен разбитому сосуду, из которого по каплям вытекает драгоценная влага. Надо ее сохранить. Я хочу научить тебя грамоте.

— Я сын бедного коконовара, — отвечал Аспанзат. — У меня нет денег…

— Молчи и слушай! — перебил его старик нахмурившись. — Многие добиваются чести поучиться у меня за деньги. Но не всякому дана эта честь. Я знаю, кто ты. Твой болтливый и глупый сосед Навифарм оказал тебе большую услугу. Поистине и глупость бывает полезна. Дело ко мне у него было пустое — никому не нужная бумага, а наболтал он так много, что иной раз и за год не услышишь столько чепухи. Мудрец говорит: «Для невежды нет ничего лучше молчания, но если бы он знал, что для него лучше всего, не был бы он невеждой».

Аспанзат слушал старика с нескрываемым восторгом. Вот зачем он его звал!

— Я не сразу надумал взять тебя в учение, — продолжал старый Махой. — Когда я встретил тебя в день Митры и ты помог мне в трудную минуту, я позвал тебя в свой дом, чтобы своим гостеприимством отблагодарить тебя, юноша. А вот когда твой завистливый сосед рассказал мне о том, как ты трудишься на благо своей семьи, я захотел сделать тебе добро. Только запомни, юноша: как бы человек ни был учен, но если у него нет разума, знания — беда для него.

— Постичь мудрость отцов! Может ли быть большее счастье для бедного юноши! — горячо воскликнул Аспанзат. — Чем же я отплачу за твою доброту?

— Усердием, — ответил, улыбаясь, писец.

Когда старик улыбался, его потускневшие черные глаза оживлялись и светились теплой лаской.

— Но я уже совершеннолетний. Не поздно ли мне учиться? — спросил нерешительно Аспанзат.

— Учиться никогда не поздно. Человек всю жизнь учится. Одни учатся у жизни, другие — по книгам, но и в книгах мудрость проживших… Приходи через два дня, — предложил старик. — Приходи на рассвете! — крикнул он вдогонку юноше. — В этот час у меня ясная голова.

Возвращаясь домой, Аспанзат вспомнил слова Навимаха. Как-то, рассказывая об одном мудром старце, он сказал:

— Язык мудреца — это ключ от хранилища.

Сколько драгоценных мыслей хранится в голове старого Махоя! Если мудрец подарит ему, Аспанзату, хоть маленькую частицу знаний, как он обогатится!

А сказать ли об этом дома или подождать? Аспанзат не знал, как ему быть. Но все же, придя домой, ничего не сказал. «Вот обрадуется отец, когда узнает, что я выучился грамоте!»

Для Аспанзата настало счастливое время. Два раза в неделю он ходил к писцу.

Каждый час, проведенный в обществе старика, открывал ему что-то неведомое и удивительное. Однажды во время занятий старик сказал Аспанзату:

— Запомни, юноша: нет сокровищницы лучше знания и нет почета величавее, чем знание.

Эти слова Аспанзат часто потом вспоминал. Ему казалось странным, как он мог жить в таком мраке, не зная мудрости человеческой! Он стремился в дальние земли, мечтал о поездке с караваном, а не знал, что земли те совсем другие, не похожие на землю его предков. Там и солнце греет не так, и язык у людей другой, непонятный, и одежда другая. Мало того, Махой рассказал удивительные вещи: будто и боги у тех людей иные, и нет у них священного огня.

— Многие верования стали мне знакомы из книг, — говорил Махой, — но я не знаю веры благороднее, чем вера Заратуштры. Сколько светлых минут проводим мы в храме у вечного огня! Наш священный огонь — это источник жизни и благополучия. Ты подумай, сын мой: чем бы мы отличались от животных, если бы не ели вареной пищи?

Как бы мы согревались холодной зимой? Как бы литейщик плавил металл? Как бы коконовар варил коконы, если бы не имел он у себя огня? Поистине нет ничего священнее огня! А когда мы говорим о солнце, душа наша расцветает. Ведь солнце согревает все живое. Солнце — источник жизни на земле. Великий Ахурамазда учит нас верить в добро и бороться со злом. В мире есть два начала: добро и зло. Добро должно побороть зло. Всякое доброе дело зачтется человеку в будущей жизни. Ведь за пределами земного существования каждого ждет новая жизнь. Когда прочтешь ты священную книгу, тогда многое поймешь и полюбишь веру своих отцов. Но не все люди на земле поняли величие наших богов. И сколько народов населяет разные страны, столько есть на свете разных верований. И у каждого народа свои обычаи.

— От кого же мы узнаем о жизни в неведомых землях? — расспрашивал старика Аспанзат. — Может быть, о том написали люди, побывавшие там?

— И письмена есть, — отвечал Махой, — а еще больше мы узнаем от людей путешествующих. Эти люди мудры. Они повидали невиданное и услыхали неслыханное…

— Знаешь ли ты о богатой и красивой Румийской земле?[13] — спросил старика Аспанзат. — Отец обещает послать меня туда с караваном, думает выгодно продать шелка. Мы долго ткали их, много запасли.

— Хорошее дело задумал Навимах! — оживился старик. — Это богатая страна, Только строгости там чрезмерные. Узнал я от одного румийца про жизнь торговую и про ремесла. Чудные там порядки. Ты запомни их, чтобы невзначай не попасть в беду. Есть там такой обычай: приезжие купцы могут торговать в славном городе Константинополе в течение трех месяцев. По истечении этого срока чужеземцы должны покинуть город, иначе им грозит наказание плетьми. У них отбирают все имущество и отсылают из столицы. Если ты управился за три месяца, все продал, то покидай столицу, не засиживайся.

— А если бы я объявил себя ремесленником и стал бы варить коконы и делать шелка, что бы тогда было? — поинтересовался Аспанзат.

— В каждой стране свои обычаи. Ты не можешь там работать, если не вступишь в общину шелкоделов. А если ты занимаешься ткачеством шелка, то упаси бог, чтобы ты вздумал сделать ткань хлопковую либо шерстяную. Никому не дозволяется выполнять двух дел. И лучше не знать двух ремесел, иначе отберут все сделанное добро и накажут плетьми да еще с позором выгонят из ремесленной общины. К тому же для вступления в ту общину нужно иметь поручительство почтенных людей города.

— Кто же следит за всем?

— Градоначальник следит. Он силен многочисленными глазами и ушами. За людьми подслушивают, подсматривают и тут же докладывают градоначальнику. Плохо приходится тому человеку, кто сделал недозволенное.

— Удивительно это! Где же тому градоначальнику уследить за каждым человеком? Если искусный ювелир принесет домой золото и драгоценные камни, разве не может он превратить их в красивые серьги?

— Говорят, что никак невозможно спрятаться от всезнающего градоначальника. К тому же для ювелиров отведена одна улица. На этой улице устроены мастерские, и только в них можно работать ювелирам — больше нигде. Строгости там небывалые. Нигде я не слыхал о таких порядках, хоть и побывал во многих странах. Трудно там ремесленному люду. Ткач не может продавать свои изделия в своей лавчонке или на улице. Ему позволяют торговать лишь в дни больших базаров и таскать свои товары на спине. Торговцы благовониями должны расставлять свои столы поблизости от дворца, чтобы туда доходил аромат. За всякую повинность — порка и штраф: ювелиру, если он купит больше фунта золота для своих изделий; ткачу, если он вздумает разложить свои товары возле дома; торговцу сластями, если торговал в неурочный час.

— Что за радость жить в такой стране! — удивился Аспанзат. — Я даже потерял охоту ехать туда с караваном. Только и думай, чтобы не провиниться и не попасть под плеть. Путь долгий и трудный, а какая награда?

— Вот ты какой? — рассмеялся старик. — Ты боишься, что тебе не будет награды за твои труды! Не бойся, всякое путешествие — благо. А чего только не увидишь в прекрасном Константинополе! Я не знаю города богаче и красивее. У ног его плещется теплое море. Корабли из дальних стран подходят к его воротам. И с берега открывается перед тобой дивное видение, словно в чудесном сне. Сверкают на солнце золоченые купола храмов, рядом с ними дворцы из белого мрамора, а вокруг сады и ароматы цветов. Невозможно и вообразить себе те пышные одежды, в которых предстают перед народом румийские цари, но зато они требуют к себе такого почтения, какое и не снилось кому-либо из согдийских афшинов. Людей заранее предупреждают о выходе царя или царицы. Тогда собирается народ и начинает славить величие монарха. Улицы устилаются дорогими коврами, лавки закрываются, торговля замирает — все должны только думать о том, чтобы оказать почтение владыке. Мне довелось видеть пышное шествие их царицы. Она была уже немолодой и лицом не привлекала, но столько было на ней драгоценностей, что люди замирали от восхищения pi склонялись перед ней в почтительном поклоне.

Старик умолк и, устало закрыв глаза, о чем-то задумался, должно быть предаваясь воспоминаниям о днях своей молодости. Много интересного и необычайного узнал Аспанзат у старого Махоя. Юноша хотел только одного: заслужить похвалу мудрого учителя.

Старый писец был очень требователен. Он терпеть не мог небрежности и неряшливости в письме. Он сердился, когда видел кривые, неразборчивые строки. А ведь сколько усердия вкладывал в них Аспанзат!

— Небрежность в письме оскорбляет глаз, — говорил учитель. — Это подобно тому, как дурные слова оскорбляют слух.

И дрожащей рукой Махой выводил стройные и красивые знаки. Аспанзат внимал каждому слову учителя. Он был очень усерден. Но при всем своем старании он не мог и в сотой доле сравняться с ним в умении писать. Руки его, привыкшие к грубой, черной работе, с трудом управлялись с тонким тростниковым пером. От старания пот градом лил по смуглому лицу Аспанзата. Когда Махой бывал в добром настроении, он говорил шутя, что Аспанзату легче вспахать мотыгой сто локтей земли, чем написать разборчиво три строки.

— И все же многое зависит от усердия! — не уставал повторять писец. — Время и старание помогут!

И в самом деле, время шло — и дело двигалось. Аспанзат с каждым днем писал всё чище и лучше. Он вставал задолго до восхода солнца и спешил к учителю, не съев даже лепешки. Аспанзат спал на плоской кровле деревянного навеса, примыкавшего к дому, и потому в семье долгое время не замечали, что юноша уходит на рассвете.

Но Аспанзат не мог скрыть радости от Кушанчи. Он посвятил ее в свою тайну. Девушка попросила и ее научить письму. Аспанзат с готовностью согласился. Теперь они вместе твердили старинные гимны и по очереди писали на обломках палок. Аспанзат настрогал себе белые палочки, подсушил их. И они заменили ему кожу и китайскую бумагу, которыми пользовались только знатные господа и писцы.

Время шло, и постепенно многое из того, что узнавал Аспанзат, перенимала и Кушанча. А девушка обладала прекрасной памятью и нередко запоминала стихи лучше, чем сам Аспанзат.

Эта маленькая тайна еще больше их сдружила. Когда девушка читала красивые звонкие стихи о влюбленных, Аспанзату невольно приходило в голову, что о ней можно было бы так же сложить стихи. Он не знал, как это делается, но если бы смог, то написал бы их о своей Кушанче. Разве не достойны стихов эти румяные, как персики, щеки с милыми ямочками? А черные длинные косы? А глаза, чуть продолговатые и прищуренные, под черными пушистыми ресницами? Они то лукавые, то ласковые и добрые, но всегда сияют, как звезды! Бывало, Аспанзат посмотрит на задумчивое лицо девушки и начнет вздыхать над клочком кожи. Ему хотелось в стихах рассказать ей о своей любви. Но это было так трудно! А душа изнывала в тоске, и не было слов, чтобы передать любимой девушке эту печаль о ней. Он ничем не выдавал своих мыслей и по-прежнему просто, по-дружески обращался с ней.

Однако вскоре Навимах узнал о том, что Аспанзат ходит к старому Махою.

Как-то он вернулся домой веселым.

— Расскажи, муженек, что тебя так обрадовало? — попросила Чатиса. — Поделись своей радостью.

— Поистине человек никогда не сумеет предугадать, что задумало небо, — загадочно ответил Навимах.

— Что же небо задумало?

— Могла бы ты ожидать, что к нам снизойдет милостью мудрый писец Махой?

— Писец Махой из знатных! Станет ли он думать о нас? — удивилась Чатиса.

— «Знатный, знатный»! — улыбался Навимах. — Будто все знатные такие собаки, как наш кривоглазый Акузер?

— Не все, — согласилась Чатиса. — Что же сделал Махой?

— Шел я мимо его дома, смотрю — старик зазывает меня знаками, он тихо говорит, совсем голос потерял. Подошел я близко, поклонился ему и спрашиваю: «Чем могу служить?» А он похлопал меня по плечу и шепчет: «Не сердись, Навимах, я тебе добра желаю». — «Может быть, шелк нужен для халата?» — спрашиваю. А он смеется: «Прежде чем покину этот свет, захотелось мне добрую память о себе оставить. Ты давно знаешь меня. Наука принесла мне много денег и почета. А теперь, когда боги призывают меня в лучший мир, я захотел передать свои знания бедному юноше — твоему сыну».

— Нашему Аспанзату? — недоверчиво переспросила Чатиса. — Ты не ослышался?

— Да ты выслушай меня, Чатиса! — остановил Навимах жену. — Не перебивай мои мысли. Я и так от радости растерял их по дороге.

— Сейчас побегу подберу! — рассмеялась Чатиса. — Все до крупинки соберу и принесу тебе.

— Не беспокойся, кое-что у меня осталось. Знаешь, наш враль и пустозвон Навифарм оказал нам услугу, сам того не ведая. Это он наговорил старику о нашей семье. Жаловался, будто я у него из-под носа увел мальчонку и вот теперь он стал мне помощником.

Старик выслушал Навифарма, и захотелось ему обучить Аспанзата грамоте. Сын наш ходит к нему, уже полгода ходит, и многому научился.

— Подумай только — нам ни слова не сказал! Захотел удивить! — Чатиса была очень довольна.

— «Пусть твой дом наполнится здоровьем и богатством! — принялся я благодарить старика. — Когда заработаю, уплачу за твои труды». Как только старик услышал эти слова, он весь преобразился — губы поджал, руками машет: «Знания мои я не продаю! Ничего мне от тебя не надо!.. Я рассказал тебе об этом, чтобы ты знал, какой у тебя сын. Видно, небо послало его тебе по заслугам. Береги его! Не в том, говорит, дело, чтобы сына родить, а в том, чтобы его разумно вырастить, человеком сделать. Боги наградят тебя за это!»

— И все это правда? Он так и сказал? — переспрашивала Чатиса сквозь слезы. — Вот мудрый старик! Каждое слово, как жемчужина из царской короны. Вот поди ж ты — писец, знатный, а добрый человек. Побольше бы таких!

— Такие люди редки! — вздохнул Навимах. — Зато, когда их встретишь, радуешься, как солнечному теплу… Если завершит он свое доброе дело, то, как знать, всякое может быть. А почему бы не совершиться чуду? Почему бы сыну Навимаха не стать писцом при дворе афшина?

Долго еще Навимах и Чатиса предавались мечтам. Вся молодость их прошла в тяжких трудах. Хотелось бы им увидеть своих детей счастливыми, откупиться наконец от кривоглазого Акузера. Если бы иметь хоть лишний клочок земли, все же легче жилось бы детям. Скоро пора сватать Кушанчу. И Аспанзат женится.

Чатиса посмотрела на согнутую спину Навимаха, погладила свою поредевшую косу и впервые подумала о старости: ведь она не за горами.

— Помнишь, Навимах, — вздохнула Чатиса, — когда мы поженились и стали заводить хозяйство, ты сказал мне: «Настанет день, Чатиса, и этот клочок земли будет нашим». Где же этот день, Навимах?

— Скоро настанет, жена. Вот задумал я послать Аспанзата с караваном. Наш сын поедет в дальние земли с шелками… Что ты скажешь на это?

— Как же он это сделает? Ведь верблюдов у нас нет!

— Двух верблюдов возьму взаймы у Акузера, потом расплатимся.

— И шелков у нас совсем мало! — вздохнула Чатиса.

— Шелков нужно в пять раз больше. Я хочу у Артавана занять коконов, — признался Навимах. — Мы будем ткать шелка целый год.

Навимах не шутил — он и в самом деле задумал большое дело.

Вечером он собрался к брату.

НЕ ВСЕ РОЗЫ ДЛЯ СОЛОВЬЯ!

Брат Навимаха, Артаван, жил в горной деревушке Сактар, вблизи Панча. Он возделывал небольшое поле, имел виноградник и плодовые деревья. На маленьком кусочке земли возле своего дома он посадил тутовые деревья и разводил шелкопрядов.

Внешне братья были очень похожи друг на друга. Но какие они были разные! Сколь щедрым был Навимах, столь скаредным был Артаван. Он постоянно ходил с мешком и повсюду что-то обменивал или продавал. Артаван то и дело бранил брата за легкомыслие и расточительность. Он упрекал его за то, что Навимах взял к себе сироту, а когда Аспанзат подрос, Артаван не переставал говорить о том, что все же траты слишком велики при лишнем человеке в семье. У Артавана было две дочери. Он по-своему заботился о них, но жадность его была беспредельна. Каждая кисть винограда была на учете. Девочки боялись съесть лишнюю горсть сушеных абрикосов. Если бы не добрая тетушка Пурзенча, которая умудрялась припрятать для них лакомый кусок, то жизнь их была бы невыносимой. Артаван и сам не ленился, но зато в семье его никто не смел и минуты посидеть без дела. Вся деревня знала, как трудятся бедные дочери Артавана и как безрадостно им в доме отца Артаван умел обрабатывать свою землю. Он знал, как лучше использовать солнечный склон, чтобы на нем рос самый крупный и сладкий виноград, знал, откуда принести жирной и плодородной земли, чтобы она вознаградила землепашца за его тяжкий труд.

И в эту осень Артаван подсаживал новые кусты винограда. Для того чтобы виноград рос привольно и быстро, он таскал землю с берега реки.

На этот раз Артаван отправился за землей совсем рано, когда солнце еще было за горами. Набрав земли в свой старый халат и взвалив ее на спину, он медленно поднимался по узкой горной тропе. Пот градом лился по его морщинистому лицу. Руки немели, хотелось остановиться, передохнуть, но здесь нельзя это сделать — слишком узка тропа. Надо двигаться вперед.

«Поистине каждая горсть земли смочена потом!» — думает Артаван. Еще он думает о том, что хорошо бы купить осла, стало бы легче обрабатывать землю. Вот уже год, как свалился в пропасть его верный помощник старенький осел. А другого он не смог купить. Не задерживаются монеты в его худом кармане, как ни старается сэкономить. Все его называют скаредным, а он просто беден.

Артаван идет все медленнее и медленнее: трудно дышать. Когда приходится тащить тяжести, он всегда жалеет, что так высоко в горы забралось его селение. А когда бывает хороший урожай на солнечных склонах, тогда он радуется тому, что так близко к солнцу разместился его маленький виноградник.

Но вот и кончилась узкая тропа. Не успел Артаван пройти и нескольких шагов, как солнце ослепительно блеснуло из-за гор и горячим потоком залило все вокруг. Артаван опустил свою ношу на землю, стал на колени и, протягивая руки к солнцу, прочел молитву.

Когда он приблизился к своему дому, из виноградника уже звенела песенка Махзаи:

— «Солнце, согрей меня, высуши слезинки на виноградных лозах…»

Артаван улыбнулся. Какова плутовка! Рано поднялась!

— «Твои лучи теплы и нежны, как сердце матери…» — поет девушка и протягивает к солнцу свои тонкие руки.

Отцу кажется, что Махзая поймала солнечный луч. Но нет, он ускользнул из рук девушки и скрылся в зелени ветвей. Зато появился другой, веселый, озорной. Он скользнул по стройному стану Махзаи, коснулся рукавов ее красного платья и засверкал на пышных каштановых волосах.

— Добрый день, счастливый час! — приветствует Артаван Махзаю. — Пусть жизнь твоя будет сладкой, как виноград!

— Будь счастлив, отец! — отвечает девушка. — Пусть будет урожайное лето. Пусть будет много плодов. Я уже собрала три корзины доброго винограда.

— А я принес жирной земли для молодого виноградника.

— Ты рано ушел, отец. Я поднялась на рассвете, а тебя уже не было.

— Я вместе с солнцем! — смеется Артаван. — Дела в хозяйстве много. Кто вместе с солнцем встает — всегда сокровище найдет! — повторяет он свою любимую поговорку.

— Поработай, дочка. Завтра день приношения даров. Только помни, Махзая, не все розы для соловья! Не ешь много винограда. Что останется от долгов, продадим.

Не дав себе отдохнуть, Артаван уходит сажать черенки, а Махзая с песенкой укладывает виноград в корзину. Она уже много раз слыхала, что не все розы для соловья. Отец скупится, старается припрятать на черный день лишнюю монету, и что же получается — все дни черные.

«А я думаю, что розы для соловья, — говорит сама себе Махзая, отправляя в рот целую горсть сочных виноградин. — Разве сочтешь все кисти на лозах? Бедный отец, он думает, что все знает, а ведь за спиной у него все делается так, как хочет тетушка Пурзенча. Тетушка добрая и хитрая, всегда найдет ответ, а старик все ворчит и ворчит: „Не ешьте много, не рвите платьев, не носите башмаков…“ А мы едим много, рвем платья и носим башмаки», — улыбается Махзая, с аппетитом поедая виноград.

Тетушка Пурзенча сама сказала:

— Не давайте себя в обиду, девочки. Он и мать уморил своей скупостью. Он ведет счет плодам на деревьях, но от этого персики не становятся горькими.

— Марьяма! Где ты, Марьяма! — зовет Махзая младшую сестру.

— Иду, Махзая! — звенит голос девочки.

По дорожке, ведущей к глиняному домику, мчится, словно на крыльях, худенькая Марьяма. Ее тоненькие косички развеваются от бега, а широкие рукава длинного желтого платья надуваются и походят на два огромных тюльпана. Она что-то напевает и приплясывает на ходу.

— Ах ты, проказница! — ласково бранит ее Махзая. — Что же ты сделала? Думаешь в новом платье собирать виноград! Что же скажет тетушка Пурзенча? Она больше не станет шить для тебя праздничной одежды. А отец совсем заболеет от огорчения.

— Не сердись, сестрица! Праздник не скоро, — отвечает Марьяма, — а мне так хотелось надеть новое платье, хоть примерить… Хочешь, я кое-что скажу тебе?

И, поднявшись на цыпочки, она долго что-то шепчет на ухо Махзае.

— Не может быть! — восклицает Махзая. — Ты выдумала.

— Клянусь молодой луной! — уверят Марьяма. — Он спрятался в кустах и водит угольком по белой доске, вот там, за виноградником. Посмотри!

— А какой он из себя? — спрашивает Махзая, все еще не веря словам сестры.

— Как солнце ясное! — говорит, захлебываясь, девочка. — Брови как стрелы, глаза большие-большие и волосы длинные, падают на плечи. Богатырь!

— Да что ты болтаешь! Откуда здесь взялся богатырь! То ведь в сказке.

— Пойдем, покажу! — Марьяма тащит сестру за собой.

Не успели они сделать и нескольких шагов, как навстречу им из виноградника вышел юноша. Как странно: Махзае тоже кажется, что перед ней богатырь Рустам из ее любимой сказки. Марьяма в испуге убегает, а Махзая молча смотрит на незнакомца.

— Добрый день, счастливый день! — кланяется юноша и смело смотрит в глаза девушке.

Махзая никогда не видела таких черных, сверкающих глаз. Они так и притягивают к себе, и хочется смотреть в эти глаза. Махзая смотрит как завороженная и не знает, что ей сказать.

— Кто ты? Что ты делаешь здесь в такой ранний час?

— Я живописец. — Юноша улыбается. — Мне хотелось изобразить на этой доске самую красивую девушку на свете.

— А где же та девушка? — Махзая оглядывается, словно девушка стоит за ее спиной.

Юноша протягивает ей доску:

— Посмотри — может быть, ты узнаешь ее!

— Как ты сумел? — вырывается у Махзаи. — Ведь это я! Я вижу себя, как в горном озере… — Она заслонила рукавом глаза, потом снова взглянула на рисунок. — Это я?

— Это ты! — отвечает юноша. — Я очень старался. Я видел тебя много раз, когда ты собирала виноград. Я даже знаю твои песенки, — признается юноша, и лицо его вспыхивает ярким румянцем.

— Как же ты это сделал? Да так искусно, как в храме! Я видела там знатных согдианок. Их лица так нежны и красивы на росписях!

— Я прятался в кустах и смотрел на тебя, а руки мои сами чертили. Но это только рисунок. Потом, когда я перенесу этот рисунок на большую стену дворца Деваштича, я сделаю это еще лучше. Там будет виден нежный румянец твоих щек, твои губы, как вишни, и глаза с золотыми искорками. А косы твои, цвета созревшего каштана, я распущу. Всякий, кто увидит твое изображение, почувствует радость.

Девушка в смущении опускает глаза:

— Я никогда не слыхала таких слов. Кто ты? Скажи скорее! Ты настоящий? А может быть, ты сказочный? Ты не богатырь Рустам?

— Я настоящий! — смеется юноша. — Я Рустам. Только не богатырь. Моя деревня по ту сторону реки. Я сын пастуха Нанайзата… А твое имя, девушка?

— Махзая[14].

— Тебе только пристало быть прислужницей Луны! — восклицает юноша.

— А как ты попал в наш сад?

— Меня прислала добрая богиня. Она указала мне путь в этот сад. Я долго искал его и вот нашел…

Махзая молча смотрит на юношу. «Скажи еще слово, — думает она. — Как хороши твои слова! Не уходи!»

А Рустам будто читает мысли Махзаи и, как бы отвечая на них, предлагает:

— Хочешь, я расскажу тебе, зачем я искал твой сад?

Махзая садится рядом с юношей и замирает в ожидании. Она мигом позабыла о винограднике, о злобном Акузере, о том, что завтра день Митры и надо приготовить плоды для приношения даров. Она смотрела на юношу с удивлением и восхищением. Но если бы ее спросили, чем привлек он ее, она не смогла бы ответить. Все ей нравилось в нем. И то, что он улыбается доброй улыбкой, и то, что волосы его вьются непокорными кольцами и падают на высокий лоб. Он встряхивает головой и отбрасывает волосы назад, чтобы не мешали ему смотреть вокруг смелыми, горячими глазами.

— Вон там, — говорит юноша, протягивая руку в сторону реки, — в Панче, есть дворец… Ты была там?

— Нет, не была.

— Прекрасный дворец господина Панча. В этом дворце работает старый художник Хватамсач. Он делает росписи на стенах, волшебные картины рисует. Там всякое увидеть можно: и царей на небесных конях, и знатных согдианок, есть даже изображение Сиявахша. Там жизнь и сказки изображены искусной рукой.

— Как же ты попал туда? Во дворец самого господина Панча?

— Богам было угодно. То было чудо, но оно свершилось. Случилось так, что старый Хватамсач доверил мне большое дело. «Я поручу тебе работу, юноша, настоящую работу для комнаты молитв, — сказал он мне как-то. — Там ты изобразишь дары нашей земли. Пусть порадуется добрая богиня Анахита. Пусть увидит плоды земли такими, какими рождает их солнце. Только смотри не ошибись! Все сделай достойным удивления. А если не сумеешь, отберу краски… пойдешь пасти овец Деваштича…»

Юноша рассказывал торопливо, с волнением обрывая лепестки белой розы, что была у него в руках.

— Я много ночей не спал, все думал, как лучше изобразить дары земли. Я лежал на крыше, смотрел в звездное небо, и мне казалось, что я вижу дивные сады. «Укройся в четырех стенах и работай, — говорил мне старый Хватамсач. — Никуда не ходи, ни на что не смотри. Если есть в тебе дар волшебный, то мысль твоя подскажет тебе истинную красоту. А если нет его, то и не сделаешь ты того, что нужно».

— У тебя есть дар волшебный! — обрадовалась Махзая.

— Может быть, и есть, да мы не знаем об этом. Об этом знает только богиня.

— А разве можно изобразить подобное, не имея дара чудесного! — Девушка снова посмотрела на свое изображение.

— Одно только знаю, нет для меня ничего желаннее тех красок, которыми можно изобразить то, что видишь. Когда старый Хватамсач велел мне изобразить дары земли, захотелось мне показать весь прекрасный мир, освещенный солнцем. Весной я увидел цветущий миндаль и абрикос в розовой пене, подобной одежде юной невесты. Я изобразил все это. Настало лето, и я увидел сочные персики среди листвы. Маленькие веселые девочки устроили хоровод вокруг дерева. Они так славно кружились. Я изобразил их. Осенью я увидел женщину с ребенком. Она склонилась над созревшими гранатами. Ребенок своими пухлыми ручонками срывал большой, сочный плод. То была девочка, я увидел на ней бирюзовые сережки, а брови у нее были такие же тонкие и черные, как у тебя. Я все это изобразил на стенах дворца, да такими красками расписал, что плоды, казалось, были налиты соками, а люди рядом с ними стояли совсем как живые. — Юноша вдруг смутился и умолк.

— Расскажи еще… — попросила Махзая. — Расскажи, как тебя пустили во дворец Деваштича.

— О, это долго рассказывать! Как-нибудь в другой раз… — Рустам поднялся и стал прощаться.

— Ты уходишь? — огорчилась девушка. — Ты еще не все мне рассказал. Говори еще. Я могу слушать тебя весь день.

— О милая девушка! — обрадовался Рустам. — И я бы весь день тебе рассказывал, да работа ждет. Хватамсач строг!

— Ты больше не придешь? — тихо спрашивает Махзая.

— Хочешь, я приду в день Митры?

— Хочу!

В тот же миг юноша скрылся в зелени ветвей, словно его и не было.

Махзая долго стояла в растерянности. Она очнулась лишь тогда, когда услыхала голос сестры.

— Ушел? — нетерпеливо спрашивала Марьяма, выглядывая из-за кустов шиповника. — Кто он?

Весь день Махзая провела в винограднике. Она приготовила несколько корзин винограда для господина. Она даже отказалась пойти поесть, когда тетушка Пурзенча позвала ее в дом. Но отказалась она не потому, что торопилась закончить работу. Она боялась уйти из сада. То и дело прислушивалась к шорохам, каждую минуту ждала, не придет ли снова юноша. Она не сказала об этом сестре, да и самой себе боялась признаться, но что-то заставило ее непрестанно думать о чудесной встрече.

«Приди еще разок!» — шептала про себя Махзая и, остановившись на мгновение, старалась во всех подробностях представить себе юношу-живописца. В ушах ее звучали его слова: «Мне хотелось изобразить самую красивую девушку на свете…»

Мечты девушки прервал голос тетушки Пурзенчи:

— Эй, Махзая, принеси огурцов! Зови отца обедать! Уже и солнце пошло на покой, а вас не дозовешься…

Махзая оглянулась в последний раз, взяла с собой остатки винограда и пошла в дом. На глиняной лежанке уже была постлана скатерть и лежали свежие лепешки. Махзая подбежала к грядке, сорвала несколько огурцов и, помыв руки, приготовила глиняную миску для похлебки. Марьяма тем временем подала отцу воду для мытья.

Когда все уселись за горячей похлебкой, Марьяма вдруг отложила свою круглую деревянную ложку и, обращаясь к тетушке, загадочно сказала, что сегодня в их саду был богатырь Рустам.

— И ты его видела?

— Не только я — Махзая даже разговаривала с ним…

— Не богатырь это, — прервала ее Махзая, — то был юноша-живописец. — И она рассказала об удивительной встрече в саду.

— Как же он назвал себя? — спросил отец.

— Сыном Нанайзата, пастуха. Их селение у самой реки, совсем близко от Панча.

— Нанайзата? Постой! Постой! — закричал отец. — Не тот ли это Нанайзат, у которого сын потерял разум. Я давно знаю пастуха.

— Не совсем потерял разум, был одержим, — поправила Артавана Пурзенча. — Я помню, тогда говорили, что мальчишку одолел странный недуг — он не играл с детьми, не хотел помогать отцу на пастбище, все лепил из глины зверушек да разных человечков.

— Он самый! — смеялся Артаван. — Потерял разум и все ограды расписывал углем да сажей.

— Расскажи о нем! — попросила Махзая. — Я никогда не слыхала об этом мальчике, не помню.

— Мудрено было запомнить! — рассмеялась тетушка. — Тебе еще не было года, когда это случилось.

— А что случилось? — Тут и Марьяма проявила нетерпение.

— Я ведь сказал, что рос у Нанайзата сын. Мальчишка был не в себе. Как только стал что-либо понимать, так взялся за глину да угли. Нанайзат совсем измучился с мальчишкой. Водил его к жрецам, приносил жертвы, молился, а недуг не проходил. Пришлось отдать его живописцу в услужение.

— Рустам, Рустам! — повторяла Махзая. — Совсем как тот богатырь из сказки. Хорошо бы тетушка рассказала нам сказку.

Перед сном, когда тетушка Пурзенча села за свое вышивание, Марьяма тихонько подошла к ней и, прижавшись щекой к смуглой лоснящейся щеке тетушки, стала просить:

— Тетушка Пурзенча, добрая тетушка, расскажи о богатыре Рустаме и красавице Махфаме![15]

Тетушку Пурзенчу не надо долго упрашивать. Она и сама любит рассказывать сказки. Она велит позвать Махзаю и вытаскивает из мешочка вышивание для девочек, чтобы не сидели без дела. И откуда только берутся эти сказки? Обо всем на свете знает тетушка Пурзенча.

Быстро мелькает в ее руках медная игла. Она делает ровные, мелкие стежки и своим негромким, певучим голосом рассказывает:

— И вот задумал жениться храбрый богатырь Рустам. Но не хотел жениться он на простой бедной девушке. Задумал он похитить красавицу Махфаму — царскую дочь. Но как проникнуть во дворец? Царь спрятал его среди высоких, недоступных гор, окружил зубчатой стеной.

Богатырь Рустам потерял сон и покой. Он целыми днями бродит вокруг дворца и всматривается, не удастся ли пробраться сквозь кованные медью ворота. Нет, не удастся! Там стоит стража. А через стену перелезть невозможно. Рустам смотрит на высокую башню. Ах, если бы кто-нибудь спустил ему веревочную лестницу!

Но кто же это сделает? Красавица Махфама? На это мало надежды. Ведь она видела его всего один раз.

Случилось так, что пошел богатырь Рустам на базар покупать себе золотую парчу на праздничный наряд. И видит — мимо него идут две женщины. Одна старая, а другая молодая. И так была ослепительно красива та молодая, что Рустаму показалось, что солнце спустилось с неба и очутилось рядом с ним.

Забыл богатырь про парчу. Он шел следом за красавицей и все смотрел на нее. А когда они свернули в сторону садов и Рустам очутился перед ней, она вдруг посмотрела на него своими большими черными глазами.

Долго шел он вслед за девушкой. И когда увидел дворец неприступный, тогда лишь догадался, что красавица эта сама Махфама, царская дочь. А было ему известно, что много знатных женихов сватается к ней и всем она отказывает.

И вот ходит вокруг высокой башни богатырь Рустам и все думает: «Как бы хоть одним глазком увидеть красавицу Махфаму». Он дал бы ей понять, чтобы она позволила ему подняться на эту башенку всего лишь на одно мгновение, только взглянуть на нее.

Как-то вечером, когда солнце уже спряталось за горами, Рустам взял золоченую лютню, пошел ко дворцу Махфамы и запел своим дивным голосом. Он пел о красавице Махфаме, о ее глазах, сверкающих, как звезды, о длинных косах и сладкой улыбке. И случилось так, что Махфама услыхала голос богатыря. Сердце ее затрепетало. Она вышла на плоскую кровлю башенки и посмотрела вниз. В этот миг выплыла полная луна, и девушка увидела юношу, прекрасного собой. Махфама спросила Рустама:

«Кто ты, неведомый певец? Зачем ты поешь здесь?»

«Я хочу увидеть тебя, красавица Махфама, — отвечал богатырь. — Хочу рассказать тебе о своей любви. А потом я готов умереть».

Махфама молчала, а Рустам говорил:

«Я люблю тебя с тех пор, как впервые встретил. Я шел за тобой как зачарованный. А ты только раз посмотрела на меня, потом скрылась в своем дворце».

«Побойся гнева моего отца, — сказала красавица Махфама. — Знаешь ли ты, как жестоко могут тебя покарать, если дойдет до царя, что ты стоишь у стен этой башни?»

«Я готов сразиться с царской стражей, — ответил богатырь Рустам, — я готов сразиться с дивом. Я не страшусь опасности, только бы увидеть тебя».

Красавица сжалилась над богатырем Рустамом. К тому же он так понравился ей в тот единственный раз, когда они встретились на улице! Она опустила вниз свои черные косы. Они были так длинны, что коснулись головы Рустама.

«Поднимись, прекрасный богатырь», — прошептала красавица Махфама своим нежным, как свирель, голосом.

«Как ты добра!» — воскликнул Рустам. Он протянул руки к косам и прижал их к губам.

«Что же ты медлишь?» — спросила красавица богатыря.

А богатырь Рустам стоял задумавшись:

«Тебе будет больно, если такая тяжесть повиснет на твоих косах, красавица Махфама. Я не могу причинить боль любимой девушке».

«Что же делать? — спросила грустным голосом красавица. — Чем я могу тебе помочь?»

«Прости меня, прекрасная Махфама! — воскликнул вдруг богатырь. — Любовь затемнила мне разум, и я забыл, что у меня есть превосходный аркан. Я знаю, что мне делать».

С этими словами он развязал свой длинный золоченый пояс, снял висевший на нем аркан. Одним взмахом сильной руки он зацепил аркан за выступ башенки и следующим взмахом уцепился за тот аркан. Рустам очутился у ног красавицы…

Тетушка Пурзенча умолкла.

— А дальше что было? — спросили девушки хором. — Расскажи, что было дальше!

— А это в следующий раз, — улыбнулась тетушка Пурзенча. — Сейчас меня клонит ко сну.

— Опять тебя клонит ко сну! — рассердилась Махзая. — Ты ни разу не досказала эту сказку до конца. Каждый раз тебя клонит ко сну!

— Тетушка Пурзенча, — взмолилась Марьяма, — что же было потом? Когда же мы узнаем о богатыре Рустаме и красавице Махфаме? Поженились они или царь заточил в подземелье отважного богатыря?

— Вот неблагодарные девчонки! — ворчит тетушка. — Я им сказки рассказываю, а они мне спать не дают. — И с этими словами она стала раскладывать свои ватные одеяла. Их было много. Искусная рукодельница Пурзенча очень гордилась своими одеялами.

— Вот удивительно, ведь его зовут Рустам, так же как богатыря, который влюбился в красавицу Махфаму… — шепчет, засыпая, Махзая.

А живописец Рустам не знал сказки о красавице Махфаме. Он шел домой такой счастливый, что готов был петь и кричать от радости.

Вот она, девушка из виноградника! Как она понравилась ему! Какая скромная, добрая девушка! Глаза удивленные, ласковые. Как она слушала его! Ни слова не пропустила. Велела прийти. Почему это так? Никогда не знал человека, никогда не видел, а тут посмотрел — и что-то в сердце оборвалось! И нет покоя, все мысли о ней.

Юноша шел и думал о том, как он сделает роспись на стенах комнаты молитв. Он нарисует девушку из виноградника и сделает это изображение так хорошо, что даже старый Хватамсач удивится. Но вот беда — нельзя показать Махзаю в ее красном платье из хлопковой ткани. Во дворце не терпят одежду простолюдинов. Хватамсач уже не раз говорил об этом Рустаму. И не просто говорил, он обругал Рустама, отобрал кисти и краски да еще кричал, что у Рустама вместо головы тыква, а в ней пустые семечки. Он говорил, что сделал глупость, пустив к себе на порог такого бездарного юношу. И все за то, что Рустам изобразил молодую женщину с младенцем в простом платье, в том самом, какое он видел на ней, когда встретил ее у гранатового дерева.

В тот день Рустам возненавидел старика. Он хотел убежать от него, он мысленно проклинал его вздорный нрав. Но уйти не решился. А чтобы избежать встречи со стариком, он уединился в маленькой каморке, где хранились краски, и занялся растиранием красок. Эта обязанность лежала на нем уже много лет.

Прошло несколько дней, и гнев Рустама постепенно утих. Он принялся за работу, но все же старался не попадаться на глаза старому художнику, — они работали в разных помещениях, и это было легко сделать. Впрочем, его удивляло, что старик не заходит к нему, ничего не говорит, не бранится.

«Что бы это значило?» — подумал Рустам и тут же тихонечко пробрался в большой зал, где старик заканчивал росписи стен. Рустам увидел, что старик совсем ослаб. Он с трудом стоял на ногах, но не оставлял работу и дрожащей рукой наносил краски. Когда ноги отказывались держать его бренное тело, он присаживался на несколько мгновений, а потом с тихим стоном поднимался и снова брался за кисти. Такая преданность и любовь старика к своему делу тронули Рустама. Он подбежал к учителю и, бросившись к его ногам, стал просить его оставить работу и немного отдохнуть.

— Зачем изнуряешь себя непосильной работой? — спрашивал юноша.

Хватамсач удивленно и растерянно смотрел на Рустама.

— Молодость расточительна! — сказал он тихо. — Вам не жаль времени, вам кажется, что оно продлится бесконечно. А ведь это не так. Мое время ушло. Я могу умереть каждую минуту, не дождавшись заката солнца. И вот моя роспись останется незаконченной. Но ведь я жил для этого, только для этого, юноша! Могу ли я думать о своем недомогании?

Старик впервые за много лет нежно погладил плечо Рустама своей жилистой, похожей на корневище рукой. Они посидели рядом и молча разошлись. Каждый думал о своем. Старик думал о прожитой жизни, отданной живописи, юноша думал о годах, отданных любимому делу. Всем, всем, что он умеет, он обязан старику. Как же не ценить это и как может он порицать суровый нрав старика.

Рустам стал размышлять, как исправить роспись, как сделать работу достойной похвалы учителя. Через несколько дней старый Хватамсач не узнал той росписи. На женщине уже не было простой одежды, которая так не понравилась старику. Рустам одел эту бедную женщину в парчовую юбку, затканную цветами, а шею украсил ожерельем из бирюзы. На младенце тоже была пестрая, красивая одежда.

— Ты догадлив, мальчуган, — похвалил тогда Хватамсач. — Где ты видел такое ожерелье? Может быть, только жены хорезмшахов имеют такие драгоценности.

Глубоко запавшие черные глаза старика вдруг блеснули добрым огоньком. Рустам увидел, что старик доволен и в хорошем настроении. Тогда он осмелился спросить:

— А был ли ты, мой учитель, во дворце хорезмшаха?

— Бывал я там не раз, — отвечал с гордостью старик. — Немало чудес я видел там.

— Хотелось бы и мне хоть одним глазом посмотреть на те чудеса, — признался Рустам. — Там, наверно, росписи невиданной красоты?

— Росписи богатые, да все давние. Давно уже вымерли искусные мастера. Теперь не то — нынешние живописцы не так искусны. Нет у них того уменья. Однако ты усердно потрудился, я хочу вознаградить тебя. — Старик вытащил из-за пояса несколько серебряных монет и дал Рустаму. — Купи себе ткани на халат, — посоветовал Хватамсач. — Твой халат уже совсем изорвался.

— Пойду на базар! — обрадовался Рустам. — Давно я не был на базаре. Может быть, услышу какие-либо новости.

Базар был совсем близко. Надо было пройти восточными воротами и спуститься к священному источнику. Рустаму редко приходилось бывать на базаре, и потому он особенно радовался такой удаче. Чего только не увидишь в базарный день! Глаза разбегаются, так все ярко и красиво. Он не стал откладывать и тут же пошел. Вот уже издали слышен знакомый шум. Ревут коровы, ржут жеребята, а гуси всех заглушают своим гоготом.

«Сегодня много пастухов из нашего селения», — подумал Рустам, увидев высоких, стройных юношей. Он подошел к молодому пастуху, который продавал ягненка, и спросил, не видел ли он Нанайзата. Юноша ответил, что вчера лишь встретил Нанайзата у водопоя. Он был весел. В его стаде большой приплод, много будет длинношерстных баранов.

Рустам с трудом пробирается в тесном проходе. Вокруг, прямо на земле, горы дынь, арбузов, яблок, винограда. Тут же бьются в сетках утки и куры. Сундучники выставили нарядные резные сундуки, расписанные пестрыми узорами, здесь же деревянные люльки для младенцев и забавные свистульки.

Величавый старик на рослой, красивой лошади, редкой серебристой масти, покупает двух горных перепелок в ивовой клетке. Продавец — не менее почтенный старик — протягивает клетку всаднику и объясняет ему что-то.

Старая женщина предлагает всем сладкий сироп. Кто-то меняет бобы на ячмень. Мальчишки таскают воду в высоких глиняных кувшинах, а две молодые женщины пронзительно кричат о том, как хороши свежие лепешки, испеченные тут же, на горячих угольях.

— Покупайте зверей! Волшебных зверей! Они как живые! — кричал старик в рваном халате, с красными, слезящимися глазами.

Он размахивал связкой деревянных лошадок, верблюдов и шакалов. Рустам посмотрел на искусную резьбу старика и вздохнул. Ему очень захотелось купить для себя верблюда с большой умной головой, но денег было немного. Может быть, их и не хватит на покупку материи для халата. Хватамсач никогда прежде не давал денег Рустаму. Он считал, что достаточно еды, которую он дает ему два раза в день.

Под деревянным навесом сидели торговцы хлопком, пестрым полотном и шелками. У них можно было купить ватные халаты, узорчатые мягкие одеяла и тонкие шали. Летний зной не тревожил этих толстых, неподвижных купцов. В тени и прохладе они дожидались покупателей. Иные попивали чай, привезенный китайскими купцами.

Вокруг купца в войлочном колпаке собралось несколько человек. Купец о чем-то рассказывал, а люди слушали его с величайшим вниманием.

— В наше время все переменилось, — говорил купец. — Сейчас сто раз подумаешь, прежде чем снарядить караван в дальние края. Повсюду можно встретить кочевников-грабителей, которые отбирают все твое достояние. Неспокойно стало в городах. Боюсь, что Панч не долго продержится во власти афшина. Много появилось войск халифа. Их можно ждать каждый день.

— Что же ждет нас? — воскликнул старик, потрясая кулаками. — Боюсь, что и к нам они пожалуют. Раньше они довольствовались податями, а теперь сами придут и станут свои порядки наводить.

— Боги милостивы, — возразил кто-то. — Они не допустят врага в наш дом. Будем приносить жертвы. Молитвами выпросим прощение.

Рустам слушал все это, и чувство страха, прежде незнакомое ему, проникло в сердце юноши.

— Возможно ли, что враги придут сюда?

Рустам подошел к купцу, перед которым лежали целые горы пестрых тканей. Подошли и две женщины. Они попросили шелков для свадебного платья, и купец стал развертывать свертки с такой быстротой, что перед глазами так и замелькали пестрые куски тканей, один краше другого. Пожилая женщина, перебирая шелк руками, спрашивала молодую:

— Что тебе нравится — скажи, я куплю.

— Не знаю, — отвечала молодая.

«Бедная девушка, — подумал Рустам, — наверное, ее выдают за старого, нелюбимого». Он слыхал как-то, что если жених старый, нелюбимый, то трудно выбрать шелк на свадебное платье. Видимо, не один Рустам подумал об этом. Двое прохожих, которые также с любопытством рассматривали красивые шелка, не стесняясь, громко заговорили:

— Мало ему своего богатства, кривоглазому Акузеру! Дочь свою сватает за старого и хромоногого, зато богатого. Сами сидят на мешках золота, захотели еще жемчугов.

«Где-то я уже слышал о старом, злобном Акузере, — подумал Рустам. — Да, это было недавно. Махзая говорила, что отец спешит отдать Акузеру урожай винограда. Хватамсач говорил как-то: „Справедливость надо искать на небе“. А вот хотелось бы знать, есть ли справедливость на земле? Он многое видел, старый Хватамсач, он побывал в других странах, был при дворе хорезмшаха. Может быть, он ответит на вопрос Рустама: есть ли справедливость на земле?»

Однако, вернувшись во дворец, Рустам так и не спросил учителя об этом. Он был озабочен другим. Рустам принялся за работу. Хотелось сделать портрет девушки из виноградника и одеть ее в царские одежды. Пусть всякий, кто посмотрит, подумает, что это дочь богатого господина. Пусть думают. Всякий, кто заглянет в комнату молитв, будет удивляться красоте и богатству одежд девушки.

«И вот пройдет много лет, — размечтался Рустам. — Может быть, даже сто. Давно уже не будет на свете Деваштича. Все забудут о том, что жил когда-то афшин, а комната молитв, быть может, сохранится. И люди, которые зайдут сюда помолиться, увидят красоту плодов земных и красоту этой девушки. Они даже не узнают, что ее нарисовал Рустам и что девушка эта нравилась ему больше всех девушек на свете. Они этого не узнают. Но, может быть, скажут: „А живописец был с душой. Он понимал толк в своем деле!..“ А что же Махзая? В самом деле она лучше всех девушек на свете?»

Рустам не смог ответить себе на этот вопрос, но почему-то радовалось сердце.

НЕ ИЩИ ТОГО, ЧЕГО НЕЛЬЗЯ НАЙТИ

Навимах застал брата в саду. Среди зеленой листвы наливались соками тяжелые янтарные кисти винограда. Артаван подставлял деревянные подпорки, чтобы не сломились хрупкие лозы.

— Да будет счастье в твоем доме! — приветствовал Навимах брата. — Все трудишься, Артаван?

— Я подобен муравью — все тащу в свой дом, но как ни стараюсь, не могу добыть счастья. Все хочу спросить мудреца, — продолжал Артаван, выпрямляясь и вытирая лоб рукавом грязного халата, — почему считает себя живым тот, жизнь которого сложилась не по его желанию?

— Вечно ты жалуешься, Артаван. Побойся бога. Чем тебе плохо? Какой виноград созрел, какая осень стоит!

— Что толку в этом винограде! Сам знаешь, что он не для меня.

— А что касается мудреца, — заметил Навимах, — то не ищи его, я за него скажу. Мне кажется, что нет предела нашим желаниям и нет возможности их утолить. Пока мы живем, мы будем к чему-то стремиться.

— Пожалуй, что и так, — согласился Артаван.

— Жизнь сложилась не так, как мы задумали, — продолжал Навимах, — а все же мы живем и дышим. Если бы каждый, чье желание не осуществилось, посчитал себя мертвым, то род людской давно бы прекратился.

— И то верно, — кивнул Артаван. — Но мне от этого не легче.

— Боюсь, что и сам Деваштич может посчитать себя мертвым, если его спросят, все ли делается по его желанию. Ведь он владеет только Панчем, а спроси его, так, пожалуй, недоволен, наверно, хочет присоединить к своим землям еще Самарканд или Бухару… Сам афшин не смог сделать, чтобы все было только так, как ему хочется. Что же нам говорить!

— Тогда прав наш михтар[16], — вздохнул Артаван. — Он сказал: «Если ты не хочешь, чтобы тебя считали безумным, не ищи того, чего нельзя найти».

— Вот с этим я не согласен, — возразил Навимах. — Мы ведь надеемся найти то, что мы ищем. А вдруг найдем! Почему бы не поискать. Кто может знать заранее…

— Такие люди есть, — усмехнулся Артаван, радуясь, что как-то может возразить брату. — Не знаю, есть ли звездочет у нашего господина, а говорят, что в далеком Руме он есть. Посмотрит в небо и по звездам все узнает, все предскажет.

— Тогда пойду искать звездочета, не ответит ли он на мой вопрос! — рассмеялся Навимах и пошел со двора.

— А ты погоди, — остановил его Артаван, — может быть, я отвечу тебе вместо гадателя. Что же ты думаешь, они даром предсказывают?

Братья уселись в тени яблони, и Навимах рассказал Артавану о том, что он задумал откупить землю и для этого собирается послать Аспанзата с караваном, чтобы продать шелка.

— Дом — мой, двор — мой, хочу, чтобы и земля была моей.

— Нынешний урожай коконов я тебе отдам, — предложил Артаван. — А ты вернешь мне долг, когда продашь свои шелка. Мне деньги нужны для покупки осла. Да еще нужно купить кое-что из одежды моим невестам. Время идет, глядишь — и замуж пора.

— Об одежде не думай, — успокоил Навимах, — я шелками расплачусь. Чатиса знает, что нужно для твоих дочерей. А часть долга я деньгами верну. — И Навимах хлопнул брата по плечу в знак того, что сделка состоялась.

Артаван пошел за коконами, чтобы показать брату, хороши ли. Навимах остался один.

— «Не ищи того, чего нельзя найти…» — повторял он слова мудреца. А там ли он ищет свое счастье? Стоит ли посылать Аспанзата с караваном? Даст ли Акузер верблюдов? Да и много ли наберется шелков?

Навимах похвалил Артавана за хорошие коконы и пообещал прислать за ними Аспанзата.

— В добрый час! — Артаван был рад — он знал, что не прогадает в этой сделке: когда брат просил что-либо взаймы, то возвращал всегда с лихвой.

— А стоит ли посылать сына с караваном? — спросил Артаван брата, когда тот собрался уходить. — Не будет ли то походить на удар палкой, который уничтожил все богатства бедняка? Знаешь притчу? Жил на свете человек. Был он постоянно голоден. И вот однажды нашел он в лесу дупло с медом. Стал он мед собирать в глиняный кувшин. Ел мало, все старался наполнить кувшин. А когда кувшин наполнился, он подумал: «Вот продам я этот мед, да подороже. А на те деньги куплю себе десяток овец. Через полгода каждая овца принесет мне по ягненку. Через год у меня будет тридцать голов. Если дело пойдет хорошо, то через десяток лет у меня будет большое стадо. Если все сбудется, то продам я это стадо и сделаюсь богатым человеком. Возьму я тогда в жены богатую невесту. Родит она мне сына. Я дам ему хорошее воспитание. А если будет он ленив и непокорен, то придется мне его наказывать. Тогда возьму я палку и стану колотить мальчишку. Вот так! Вот так!» И при этих словах он взял палку и стал ею ударять по своему кувшину с медом. Кувшин треснул, и мед брызнул ему прямо в лицо.

— Бедняк неразумно распорядился своим добром! — рассмеялся Навимах. — Я буду разумнее.

— Поистине так, — согласился брат.

Всю осень и зиму семья Навимаха тяжко трудилась. Прежде Чатиса работала на станке до заката, а теперь не оставляла его до позднего вечера. Когда сумерки спускались на землю, она зажигала глиняный светильник, который был у нее подвешен над станком. В хлопковом масле плавали два фитилька. При скупом свете этих фитильков Чатиса все ткала и ткала пестрые шелка. Кушанча помогала матери по хозяйству. Она варила похлебку, размалывала зерна пшеницы в большой каменной ступе, пекла лепешки в круглой глиняной печке. Аспанзат вместе с Навимахом чистили канавы, подтаскивали свежую землю для огорода.

С первыми весенними лучами солнца все оживилось. Кушанча чаще запевала свою любимую песенку о пестрой птичке, прилетевшей из дальних стран. А Навимах то и дело подшучивал над Аспанзатом: то называл его знатным купцом, то владетелем оврага, который он как раз намеревался откупить у Акузера. Только Чатиса была невесела. Кушанча заметила морщинки, что легли вокруг глаз матери. Лицо Чатисы, прежде свежее и румяное, стало каким-то желтым, похожим на пергамент. По ночам Кушанча просыпалась от громкого кашля — он сотрясал хрупкое тело Чатисы и надрывал ей грудь. Навимах хотел позвать знахаря, но Чатиса и слышать этого не хотела. Она говорила, что ей некогда варить целебные травы. Пусть уж уйдет караван, тогда она станет лечиться.

Чем ближе был день расставания, тем больше грустила Кушанча. С тех пор как она помнила себя, рядом с ней всегда был Аспанзат. Девушка и представить себе не могла, что настанет утро, когда она проснется и не услышит голоса брата.

А юноша думал о том, как грустно ему будет без любимой подруги. Ему все хотелось раскрыть тайну, рассказать Кушанче, что он ей не брат и что он любит ее всем сердцем. И еще о том, что он скоро вернется и тогда они поженятся. Ведь не может же Кушанча отказаться от него, уйти к другому? Так думал Аспанзат, но каждый раз, когда представлялся случай поговорить с Кушанчой, он терялся и не находил слов.

Аспанзат все чаще задумывался над предстоящим путешествием. Многое переменилось с тех пор, как Навимах впервые заговорил с ним о поездке в дальние края. Тогда ему казалось, что нет большего счастья, чем отправиться в путь с караваном. День отъезда часто представлялся ему самым радостным событием его жизни. Но так он думал два года назад. Сейчас все было иначе. Сейчас сердце сжималось при мысли, что надо покинуть родной дом и расстаться с Кушанчой. Никто не знал, как долго он будет в пути. А тем временем могут сосватать Кушанчу.

Было жаль расстаться с Махоем. Это он открыл ему глаза на многие премудрости жизни. Когда Аспанзат вспоминал свои занятия со стариком, ему казалось, что перед ним открылся целый мир. Учитель рассказывал ему о врачевании, о делах торговых и ремесленных, о таинствах магов и даже о богах великой Индии и Китая. Старый Махой растолковал Аспанзату учение Мухаммада. С гневом и болью говорил он о завоевателях, пришедших на землю согдийцев.

— Скажи мне, учитель, кто они, эти люди, пришедшие поработить Согдиану? Разве нет у них своей земли? — спрашивал его Аспанзат.

— Трудно мне ответить на твой вопрос, сын мой, — вздохнул старик. — Однако скажу: воины, что рыщут по чужим землям, посланы халифом. На конце меча несут они свою веру и отбирают наши богатства.

Воины пустыни разоряют нашу землю. Но обидней всего, что волю халифа выполняют и знатные согдийцы. Ихшид Гурек, правитель Самарканда, стал нашим самым лютым врагом. А ведь он согдиец, и великий Мазда покровительствовал ему. Но я бы не хотел, сын мой, чтобы у тебя сложилось ложное представление о чужом народе. Я слышал, что в стране арабов немало городов, а в них много искусных мастеров, живущих плодами рук своих, немало у них и врачевателей, ученых, знающих тайны небесных светил. Есть у них люди, которые постигли загадки недр земных. А в молодости при дворе Деваштича пришлось мне встретить арабского сочинителя. Он прочел тогда свои стихи возлюбленной. Я краше этих стихов никогда не встречал!.. Не знаю, как это случилось, что воины пустыни и городами многими овладели, и пошли войной на целые страны. Но это произошло, их наглость и дерзость не имели границ, а теперь они владеют многими землями и многие народы стали им подвластны.

— Скажи, учитель, — спрашивал снова Аспанзат, — почему же люди умные и достойные не преградят им путь?

— У тебя доброе сердце, сынок! — вздыхал Махой. — Ты хорошо придумал. Но в жизни так не бывает. Редко разум останавливает злодейство. Скорее он идет на поводу у злодейства.

Учитель был умным и добрым человеком. Сейчас Аспанзату больше всего хотелось остаться дома и продолжать свои занятия с Махоем. И все же надо было отправляться в путь. Это принесет им богатство. Если ему посчастливится хорошо продать шелка, то удача эта будет лучше клада, который он искал в детстве.

В день Анахиты вся семья поднялась вместе с солнцем. Навимах от волнения всю ночь не смыкал глаз. Сегодня ему предстояло пойти к Акузеру договориться о верблюдах для каравана. Сколько запросит за них Акузер? Иные владетели охотно отдают внаем своих верблюдов и берут с купцов барыши. Богатым, конечно, выгодней самим покупать верблюдов. Бедняк же этого сделать не может. Вот и нет для него выбора.

Акузер был очень богат. Ему принадлежали обширные земли в предместье Панча, а также по берегу реки Согд. Громадные стада паслись на зеленых лугах в долине реки. А его умелые конюхи выводили самые дорогие породы коней.

Кривоглазый див, как его называли подвластные ему кедиверы и слуги, не жалел трудов, чтобы умножить свои богатства.

Его можно было увидеть на пастбище, в кладовых, на винограднике. Труднее всего было застать его дома. Если у кого была необходимость поговорить с господином, то лучше всего было искать его на конюшне. Туда и пошел Навимах. Он стоял под навесом и смотрел на рослых, красивых коней, которых слуги мыли и чистили с такой тщательностью, словно их собирались доставить царю Самарканда. Навимаху понравился красивый гнедой жеребец. Он подумал, что не зря купцы называют этих коней «небесные кони». Казалось, что конь сейчас вздыбится и взлетит к облакам. Вдруг из конюшни послышались проклятия:

— Бездельники, дармоеды, опять не позвали коновала! Хотите загубить моего лучшего коня! Вы что, не видали, как у него распухло брюхо? Посмотрю я на вас, когда у вас распухнет спина от моих палок!.. — Акузер в ярости швырял все, что ему попадалось под руки.

— У него язык в мозолях от сквернословия! — прошептал на ухо Навимаху конюх.

— Твое брюхо лопнет, если конь завтра не поправится! — кричал Акузер, бегая по конюшне и заглядывая в каждую загородку, где стояли его любимые кони.

Акузер выскочил из конюшни и столкнулся с шелкоделом. Это был маленький щупленький человечек с кривым глазом и тонким, как клюв, носом. Бороденка жиденькая, голова громадная, а на ней соболья шапка. Парчовый халат был перевязан поясом, который сверкал камнями-самоцветами.

Навимах еще раздумывал, стоит ли обращаться к грозному господину, когда Акузер сам его увидел и спросил, что ему надобно. Не собирается ли бедный коконовар купить себе коня?

Навимах бросился к его ногам и тихо просил выслушать его.

— Я слушаю… — проворчал Акузер, нетерпеливо мотая своей громадной головой на тоненькой шее. — Говори скорее, — торопил он, — не для тебя ли я поднялся в такую рань?

— Да будет благословен твой дом, твои поля, твои сады!.. — начал причитать Навимах. — Прошу твоей милости. Не откажи, дай двух верблюдов в долг. Я все отплачу, как положено. Верну твоих верблюдов целыми и здоровыми.

— Скажите, какой купец! — усмехнулся Акузер. — Дай ему верблюдов! Будто для него я ращу верблюдов. А кто поручится мне за твою честность? — Он криво улыбался беззубым ртом и перебирал руками золотую кисть от пояса.

— Я подпишу пергамент! — молил Навимах. — Я ведь никогда еще не обманывал моего господина! Всю жизнь на твоей земле живу и долги всегда исправно выплачиваю. Почему ты не веришь мне?

— Как можно верить человеку, который ничем не владеет! — закричал Акузер. — Много вас найдется, охотников пустить по ветру мое добро!.. А я не дам! Не дам! Не дам!

— Я пошлю свои шелка в землю Румийскую, — говорил Навимах. — Я прибыль получу и с тобой расплачусь.

— А если падут верблюды, кто мне за них уплатит? Твоя голова не стоит того!

— Милостью богов все будет хорошо! — уверял, волнуясь, Навимах. — Во главе каравана пойдет старый Тургак, бывалый купец, мудрый человек.

— Бери двух верблюдов, — неожиданно согласился Акузер.

Ему надоел разговор с коконоваром. Разговор, который не сулит большой прибыли, — напрасный разговор. Акузер приказал писцу, который следовал за ним повсюду, как тень, чтобы он написал пергамент и чтобы указал, сколько причитается получить за верблюдов.

А дома все со страхом и надеждой дожидались Навимаха. В этот день все делалось как всегда. Только Чатиса не могла работать. Она лежала на груде одеял, бледная, едва дыша. Вместо нее у станка сидел Аспанзат. Кушанча то и дело подбегала к нему.

— Наверное, все напрасно, — говорила девушка. — Не даст Акузер верблюдов, не поверит. И лучше бы не дал. Зачем только отец задумал такое дальнее путешествие! — сокрушалась она. — Тебе не страшно покинуть дом?

— Отец прав, — отвечал Аспанзат. — Я готов пойти пешком на край земли, чтобы не работать больше на кованый сундук Акузера. За все мы платим. Не пойму только, почему он не берет с нас за смех и песни?

— Вот еще что придумал! — возмутилась Кушанча. — Если он станет брать за песни, то мне придется платить больше всех.

— Боги милостивы! — послышался голос Навимаха. Он подошел к навесу возбужденный и радостный. — Завтра в путь, Аспанзат! Караван выходит на рассвете. Хорошо, что успел договориться с кривоглазым!.. Двадцать верблюдов пойдет до Самарканда, а там еще двадцать дожидаются. Тургак поведет большой караван. Два верблюда будут нагружены нашими товарами, — улыбнулся Навимах. Ему и сейчас не верилось, что так все хорошо обошлось.

— Аспанзат, оставь работу! — заторопилась Кушанча. — Надо собираться в дорогу!.. О, какой дальний путь! — Девушка побежала к матери.

Через несколько минут все женское население дома уже хлопотало у очага. Чатиса поднялась с постели и стала печь лепешки. Кушанча жарила баранину, варила сладкий сироп из ягод тутовника. В такой день часто вспоминали давно умершую Махширу. Вот она умела хозяйничать! Но вместо нее нашлась другая помощница — Чатисе помогала соседка.

— Вернется Аспанзат, и солнце взойдет над нашим домом, — говорила, утирая слезы, Чатиса. — Трудно отпустить сына в такой дальний путь, а что поделаешь? Разве лучше всю жизнь гнуть спину на Акузера!.. И подумать только, — жаловалась Чатиса, — не хотел давать верблюдов! Угрожал, кричал. Навимах стоял перед ним на коленях. Упрашивал. Пергамент подписал.

— А что на том пергаменте? — спрашивала соседка.

— Навимах говорит, что пергамент плохой. Если с верблюдами какая беда выйдет, то мы должны уплатить за них вдвое. А плата такая, что в глазах темнеет.

— Навимах подписал?.. — И старая женщина запричитала. Ей страшно за Аспанзата, которого она помнит еще совсем маленьким, ей страшно за Навимаха, который подписал пергамент, за все страшно…

Город еще спал, когда у Самаркандских ворот собралось много людей — купцы, уходящие с караваном, пришли со своими родственниками. Аспанзата провожала вся семья.

— Привези мне тонкую шелковую накидку! — шептала Кушанча.

— Возвращайся здоровым, с удачей! — просила мать, утирая слезы.

Навимах дрожащей рукой щупал тюки и повторял:

— Бойся случайных людей, мой сын! Найди наших родственников в Самарканде. Они помогут тебе добрым советом.

— Все сделаю, как велишь, — успокаивал отца Аспанзат.

Он с грустью смотрел на Кушанчу и не мог свыкнуться с мыслью, что через час он уже не сможет ее увидеть.

— Ты везешь все наше достояние! — снова напомнил Навимах. — Мы будем ждать тебя, как ждем восхода солнца.

Аспанзат старался шутить, улыбался, но тяжело было на душе. Все ли будет хорошо?

— Когда прибудешь в Самарканд, — поучал отец, — иди туда, где останавливаются приезжие купцы. Шелка оставь в надежных руках. Не бросай без присмотра. Опасайся разбойников в пустыне. А если встретишь арабских купцов, о которых добрая слава, не бойся их, веди торг…

— В добрый час, сынок! — прервала мужа Чатиса. — Все будет хорошо! Не забудь только, сынок, — запасись едой на обратный путь. Не ровен час — пропадешь в пустыне от голода и жажды.

— Пришли мне весточку, — попросила Кушанча. — Пришли с проезжим караваном. Ведь я теперь прочту.

— Я напишу тебе, Кушанча. Только от тебя не смогу получить ничего. Далеко уйдет мой караван. Не скоро снарядится туда другой.

Кушанча не успела ответить. Сторожа распахнули кованные бронзой ворота, и все стали прощаться.

— В добрый час! — кричал Навимах.

Плавно покачиваясь, верблюды тронулись в дальний путь. Зазвенели колокольчики на их мохнатых изогнутых шеях. Женщины заохали, стали причитать. Чатиса вдруг закричала и бросилась за Аспанзатом. Ее грубый серый платок свалился с плеч и остался на пыльной дороге. Скупые слезы покатились по черному, морщинистому лицу Навимаха. Кушанча догнала мать, и они, плача, пошли домой.

АФШИН ОЗАБОЧЕН

Гости прибыли на пиршество к афшину Деваштичу в час заката. Афшин принял их в своем великолепном саду, славившемся в Панче удивительными цветами, редкими деревьями и заморскими птицами. Среди благоухающих роз, нежных ирисов и стройных лилий пламенели лепестки диковинных цветов, привезенных из далекой Индии. Никто не знал названия этих цветов. Этого не могли сказать и купцы, привезшие их в подарок афшину. Несколько лет назад, когда Деваштич был правителем Согда[17] и жил в Самарканде, эти цветы украшали его самаркандский сад. Но с тех пор как он стал афшином Панча и покинул столицу, сад его был перевезен в Панч. Тогда об этом было много разговоров. Одни говорили, что он покинул Самарканд, не поладив с арабами, другие — что он в заговоре с арабами и по их желанию уединился в Панче, чтобы помочь им завладеть горными селениями Согдианы.

Гости любовались бирюзовым озером, обрамленным вавилонской ивой. Ее тонкие, кружевные ветви спускались к воде и отражались в ней причудливым узором. Над веселыми ручейками журчащих оросительных каналов склонились ветви яблонь, отягченные румяными плодами. По зеленой бархатной траве важно прогуливались павлины. Яркие попугаи то и дело садились на карниз резной беседки и гортанным голосом кричали:

— Афшин идет! Афшин идет!

Где-то под крышей ворковали голуби, а стаи маленьких пестрых птиц с веселым щебетом проносились над садом. Пение птиц сливалось со звуками золотой арфы, и казалось, что и птицы, и арфа поют о красоте этой благословенной земли.

— Все удивительно в этом саду! — говорил старый тюркский дихкан с узкими, сверлящими глазами. — Все мы владеем богатыми землями, имеем сады и виноградники, но никто из нас не сумел превратить кусок своей земли в такой райский уголок.

— Не забудь, что Деваштич совсем недавно был ихшидом[18] Согда, ему многое доступно, — отвечал с поклоном собеседник тюрка, маленький, сухонький старичок в зеленом шуршащем халате. Это был Зварасп, звездочет Деваштича, жрец храма предков. Он уже много лет составлял гороскопы[19] афшину. — Тебе никто не привез из жаркой Индии цветов, напоминающих горящий костер, а ему привезли! У тебя нет рабов, а у него есть!.. — Старик поправил свой огромный белый тюрбан и, коснувшись парчового одеяния тюрка, добавил: — Но еще более ослепительны цветы на твоей одежде! Поглядишь на такое — и сразу видишь, что имеешь дело с человеком богатым! Ты не пожалел денег на китайскую парчу!..

Он хотел еще что-то добавить, но, увидев приближающегося афшина, юркнул за могучий ствол старого чинара.

— Не оттуда ли исходит эта волшебная музыка, господин Панча? — льстиво заметил тюркский дихкан, подняв глаза к небу, а затем низко склоняясь перед афшином.

— Небо дарит нам большее, чем звуки арфы, — ответил с достоинством Деваштич. — Оно дарит нам свое покровительство!

— О, это прекрасно! — воскликнул тюрк. — Когда есть покровительство небес, можно и на земле устроить райскую жизнь!

Тонкое, строгое лицо афшина с короткой черной бородой и умными, чуть косящими глазами на мгновение просветлело в улыбке.

— К этому мы стремимся. Но все мы люди. И все мы смертны!

Афшин пошел рядом с гостем. Его стройная фигура в парчовом узорчатом одеянии казалась юношески подвижной и гибкой. Если бы не седеющие виски и не печаль в глазах, никто бы не смог сказать, что афшину уже минуло сорок лет. Они шли впереди, а за ними следовали молодые спутники дихкана, имеющие обширные земли в долине реки Согда. Все они были изысканно одеты и соперничали богатыми украшениями. У каждого был меч в дорогих ножнах.

— Музыка, показавшаяся вам небесной, — продолжал Деваштич, — исходит отсюда…

И он остановился у маленькой, деревянной беседки, увитой розами. Гость заглянул туда и, прошептав что-то по-тюркски, приостановился. Там сидела молодая красивая арфистка. Легко касаясь пальцами золотых струн арфы, она тихо пела.

— Это дитя Согда? — спросил, хитро улыбаясь, тюркский дихкан.

— Это дитя Хорезма! — ответил Деваштич и повел гостей дальше.

В глубине сада, у маленького бассейна, где плавали золотые рыбки, на деревянном возвышении лежали мягкие пестрые ковры. Деваштич пригласил гостей расположиться и дал знак слугам подавать еду и питье.

Рядом с афшином поместился юноша-виночерпий. Он наполнял золотые чаши вином и с поклоном подавал их гостям. Слуги обносили гостей жареной дичью, всевозможными кушаньями из рыб, баранины и овощей, подавали сладкие пряные лепешки, фрукты и виноград.

Оживившись после нескольких чаш вина, тюркский дихкан наконец обратился к Деваштичу с тем, что привело его во дворец.

— Я хочу предложить господину Панча, — начал он, — свои сады и виноградники, расположенные по левому берегу реки.

— А что угодно почтенному дихкану? — спросил Деваштич. — Не станет же он дарить мне свои владения?

— Могу и подарить, — отвечал тюрк с угодливой улыбкой. — Только тебе это не нужно, господин Панча. Я хочу попросить взамен пустой и голый клочок земли, ничем не занятый.

— Я не знаю такого места в своих владениях, — ответил Деваштич и, глядя исподлобья на тюрка, выпил несколько глотков вина.

— Есть такое место, — настаивал тюркский дихкан. — Его населяют дивы. Не потому ли оно называется горой Магов?

— Ты хочешь поселиться среди злых духов? — рассмеялся Деваштич. — Но я, кажется, опередил тебя. Я строю там дворец. Когда я был молод, то я боялся дивов, а теперь готов с ними сразиться. Я не страшусь ни воплей, ни угроз, которые слышны там по ночам.

— А может быть, афшин уступит мне этот недостроенный дворец, — настаивал тюрк. — У афшина великое множество прекрасных дворцов! Зачем ему дворец на голой, как лысина, горе? Афшин любит цветы, деревья и птиц, а там только серые скалы.

— У афшина достаточно людей, чтобы превратить серые скалы в сады и виноградники, — возразил Деваштич. — Они протянут канал к вершине горы, принесут туда земли из долины, и такой там будет сад, какого еще нигде не было! Мы сделаем это, когда захотим, — сказал он с расстановкой. — А сейчас нас позабавят и серые скалы над бурной рекой.

— Афшин хочет уединиться среди злых духов! — зашептал приятелю несколько опьяневший молодой тюрк.

— Не говори чего не следует! — предостерег юношу старый дихкан. — Афшин услышит — так тебе несдобровать.

— Разве ты не знаешь, что афшин — маг, покоритель дивов! Весь Панч говорит о его подвиге. Недавно он убил дива, который принял облик дикого кабана и поселился в окрестностях крепости Деваштича. Афшин чуть не погиб при этом, но вышел победителем.

— Это делает ему честь! — важно заметил молодой тюрк. — Но почему он хочет там жить? И зачем тебе нужна гора Магов?.. Выпей вот эту чашу и скажи мне правду, — шептал он на ухо старику. — Я тебя не выдам! Я тюрк и согдийского афшина не почитаю даже на полмедяка.

— Если будешь нем как рыба, тогда скажу, — согласился старый дихкан, у которого хмель и обида на афшина развязали язык.

Молодой тюрк, зажав рот рукой, дал понять, что принимает условие, и они вышли в сад.

— Я давно хотел поговорить с тобой о деле, — начал старик. — Ты нужен мне для пользы. А польза будет и мне и тебе.

— Тем лучше, — пробормотал молодой тюрк, захмелевший так сильно, что едва держался на ногах.

— Гора Магов ничтожна! — зашептал старик. — Она нужна мне лишь для отвода глаз. А за горой есть несметное сокровище — заброшенный свинцовый рудник. Там свинца так много, что весь Панч можно одеть в свинцовую броню.

— А как ты узнал об этом? Может быть, то рудник Деваштича?

— Деваштич о нем не знает. Если бы он знал, он бы не стал закупать оружие в Самарканде. Он делает это тайно, а мне все известно — у меня уши вот какие… — Старик сделал при этом жест, показывающий, что уши его слышат далеко.

— А для какой пользы слышат твои уши? — Молодой улыбался.

Старик вытащил из потайного кармана горсть монет и, взяв их в обе ладони, стал прислушиваться к их звону, сладко улыбаясь. При этом его маленькие, сверлящие глазки превратились в черные бусинки.

— Наместник халифа в Самарканде не жалеет звонких монет за добрые вести. А имея длинные уши, можно всегда добыть для него добрые вести.

— Если бы афшин знал, что давно уже куплено каждое его слово, он бы вместо вина подал тебе чашу с ядом, — усмехнулся молодой тюрк.

— Но он этого не узнает! У каждого из нас найдется щепотка яда. Не правда ли? Но ближе к делу. Ты хочешь узнать, как я нашел этот рудник? Очень просто. Мои пастухи пасут стадо вблизи горы Магов. Как-то в дождливую погоду они искали укрытия и забрались в маленькую пещеру, скрытую в диких зарослях. Когда они развели огонь, то увидели, что в пещере есть узкое отверстие — подкоп в гору. Они сделали факел и полезли в то отверстие. Прежде всего они увидели обиталище змей. А когда перебили их палками и полезли дальше, то попали в заброшенный рудничок. Там валялись молотки, а в истлевших корзинах лежали куски свинцового камня. Рядом с корзинами пастухи увидели кости давно погибших рудокопов. Знаешь, как наши предки руду добывали? Разумно! Каждый рудокоп был прикован цепью к стене. Цепь и сейчас висит на костях. Хорошо была прикована. Хочешь посмотреть?

— Зачем смотреть на старые цепи, прикованные к костям, когда можно будет посмотреть на новые, блестящие цепи, прикованные к твоим рудокопам!

— Ты догадлив. Я так и сделаю. Только надо скорее освободить гору Магов. Нужно заставить Деваштича уйти оттуда. К тому же этого желает наместник в Самарканде. Ему не угодно оставлять афшину такое укрытие. Он хочет застичь его в Панче без лишних хлопот. А пока у афшина есть крепость на горе Магов, наместнику много забот.

— Чем же я могу тебе помочь? — спросил молодой тюрк.

— Ты должен пойти к афшину и рассказать ему о том, что дивы не дают житья, изводят птицу, накликают болезни на людей и мор на баранов. Подкупи жрецов, чтобы они сообщили дурные вести афшину, чтобы предсказали гибель всем людям, которые ступят ногой на гору Магов. А когда афшин поверит во все эти россказни, тогда нетрудно будет его уговорить покинуть гору Магов. Подумай только, какую пользу мы извлечем и деньги получим! Их нам пришлет наместник из Мерва.

— Я вижу, ты совсем захмелел, — заметил молодой тюрк. — Только что рассказывал, как афшин победил дивов на горе Магов, а теперь предлагаешь запугать его дивами. Деваштича трудно запугать.

И рудника тебе не видать, как собственных ушей. Рассчитывай лишь на звонкие монеты, которые тебе дадут за длинные уши. А я не стану вмешиваться в это дело. Ты бы мог обмануть афшина, если бы он был круглым дураком, но афшин Деваштич во всем Согде прославлен своим умом! Так легко ли его обмануть?

— Не знаю, кто из нас захмелел! — рассердился старый тюрк. — То ты говоришь, что не почитаешь афшина и на полмедяка, то хвалишь его за ум! Как тебя понять!

— Так и понимай. Я знаю, что афшин умен, а почитать его не хочу, вот как! Но я знаю также, что ты глуп, и не хочу иметь с тобой дела. — С этими словами молодой тюрк поспешно покинул своего собеседника.

Оскорбленный тюркский дихкан долго думал о том, стоит ли мстить молокососу. А еще надо было подумать, не прав ли этот мальчишка. Ведь в самом деле, никогда прежде никому не удавалось обмануть афшина! Единственно, что удалось теперь, это подкупить его звездочета и слуг, чтобы иметь кое-какие сведения для наместника в Мерве. Но афшин так скрытен…

Старый дихкан вовремя увел молодого тюрка. Деваштич был горяч и терпеть не мог самонадеянных птенцов, как он называл безусых молодых тюрков. Он никогда не отказывал им в гостеприимстве, но не любил разговоров с ними, а тем более не прощал дерзостей.

Впрочем, Деваштич, казалось, ничего не замечал. Он был увлечен рассказом одного из гостей, который вспомнил какое-то предание. Афшин любил слушать предания старины и народные притчи — он считал, что в них много мудрости, полезной даже знатному человеку. О Деваштиче говорили, будто, сам он любитель поэзии, мастер сочинять четверостишия. Иные знали, что немало звонких строк было записано его старым писцом Махоем. Но стихи эти слышали избранные.

И все же за чашей вина молодые тюрки передавали друг другу стихи, которые афшин посвятил своей красавице арфистке.

— Вот уже три года он каждый день наслаждается ее игрой, — шептал юноша в лиловой одежде.

— Он дарит бедной девушке драгоценности, — добавил второй. — Я успел рассмотреть на ней золотые браслеты с крупными жемчугами и на каждом пальце перстни с бирюзой. Голова арфистки украшена дорогим убором, одежда из тончайшего китайского шелка…

— Я видел как-то в Самарканде китайскую принцессу, — вмешался третий, — так та принцесса была не так богато одета, как арфистка афшина. Значит, она ему дорога!

— А ты пойди к ней и спроси ее, довольна ли она жизнью у афшина, — предложил один из собеседников. — Только сделай это тихо, чтобы афшин не узнал.

Юноша в лиловой одежде тотчас же поспешил к беседке, но арфистки там уже не было. Не было ее и среди гостей.

Рядом с гостями расположились музыканты. Их было много во дворце Деваштича. Они без устали играли, но афшин не веселился, не шутил.

— Злые языки правы, — сказал, возвратившись, юноша в лиловой одежде. — Афшин спрятал свою арфистку, боится, как бы ее не похитили.

Деваштич приветливо обратился к почтенному купцу Сахраку, недавно вернувшемуся из Китая. Купец привел с собой караван в сто верблюдов. Он побывал во многих странах, много чудесного пришлось ему повидать. Однако виденное в Китае показалось Сахраку удивительным.

— Китайцы построили храмы дивной красоты, — рассказывал Сахрак. — А ремесленники их так искусны, недаром китайцы говорят: «Мудрец, который все видел, не стоит человека, который сделал одну вещь своими руками». Показывали мне чашу из слоновой кости. Такого чуда у нас не сделают. На ней тончайшая резьба, мелкая и ажурная. А когда рассмотришь, так увидишь там дворец с садом, диковинных зверей и птиц, а также людей. Эту чудесную чашу делало три поколения резчиков — целых сто лет.

— Мне хотелось бы иметь такую чашу, — сказал Деваштич. — Привези мне ее!

— Я не знал, что это будет угодно моему господину, — ответил с поклоном Сахрак. — Я привез чернолаковую посуду с райскими птицами.

И он развернул платок, в котором были уложены великолепные чаши. Одни были украшены райскими птицами, другие расписаны цветами яблони. На сверкающем черном лаке пестрые птицы были как живые. Деваштичу очень понравилась расписная деревянная посуда. Он спросил, нет ли еще чего-нибудь из Китая. И Сахрак предложил ему ларец, отделанный золотом и жемчугом.

— В этом ларце принято хранить драгоценности, — сказал купец и положил туда жемчужное ожерелье, которое афшин просил доставить ему из дальних стран.

Но самое удивительное было впереди. Сахрак вдруг отложил в сторону принесенные им вещи и стал с увлечением рассказывать о китайских врачевателях, которые прославлены во многих странах и владеют многими тайнами исцеления.

— И наши врачеватели умеют излечивать недуги, — заметил с усмешкой афшин. — Другое дело, если бы нашлись такие, которые знают секрет молодости.

— Об этом я и хочу рассказать! — воскликнул Сахрак, польщенный тем, что все гости с величайшим вниманием слушали его. — Я купил у китайского врачевателя волшебный корень жизни. Он сказал мне, что настойка, сделанная из этого корня, дает бодрость и радость молодости.

И Сахрак вытащил из-за пояса небольшой корешок.

— Где же они берут этот корень жизни? — поинтересовался тюркский дихкан.

— Они находят его в дремучих лесах, — отвечал купец. — Его ищут в дебрях, там, где живут тигры. Редко удается охотнику найти такой корешок. И потому цена ему очень высока.

— Сколько же ты уплатил за него?

— Много уплатил! На чашу весов положили этот корешок, а на другую чашу мне было велено положить золотые монеты. И когда чаши сравнялись, мне приказали удвоить количество золотых монет.

— Ну что ж, — рассмеялся афшин, — кто хочет быть молодым, тот не пожалеет золота! Я хочу быть молодым и покупаю у тебя этот корень.

— И мне добудь такой же, — попросил тюрк.

Вслед за ним к Сахраку обратились и другие гости. Купец только разводил руками. Он не рискнул закупить большое количество корешков. Теперь ему придется добывать их через других купцов. А достанут ли те купцы этот чудесный корень!

О богатствах Деваштича шла молва по всему Согду. Знатные говорили о его пышных дворцах, о дорогих коврах и золотых кубках. Бедные говорили о плодородных землях, о тенистых виноградниках и зеленых пастбищах, где паслись несметные отары. Казалось, что счастье и благополучие родилось вместе со знатным афшином. Так думали люди Панча.

Но Деваштич думал о том, что ни деньги, ни знатность не принесли ему радости и покоя. Вот уже много лет тревога гложет сердце афшина. Мысли мрачные и темные гонят сон и покой, мешают предаваться веселью. Эти мрачные мысли пришли в тот день, когда воины халифа завладели его любимым городом — Самаркандом. Первое время он рассчитывал сговориться с арабами, пойти на уступки. Он заботился о том, чтобы наместник исправно получал дань и чтобы никто из знати ни в чем не прекословил ему. И вот он ушел в Панч. Теперь он уже больше не ихшид Согда. Его власть сильна только в Панче. Но прошло немного времени и афшин увидел, что лучшие города Согда захвачены завоевателями. Тогда он понял, что настанет день, когда падет и Панч. А жить под игом врага все равно что не жить.

Теперь он в стороне от суеты самаркандской жизни. Вернувшись в свой Панч, он все заботы отдал сохранению города от иноверцев. Он согласился платить им дань значительно большую, чем платили другие города. Зато воины халифа не бесчинствовали у стен Панча. Половину всего достояния Панча он отдавал ненавистным чужеземцам. И при этом не смел бросить им в лицо ни единого слова упрека. Враги должны были думать, что он, Деваштич, лучший их друг. Он писал им вежливые письма и начинал их пустым возгласом: «Во имя Аллаха!» Разве мог он что-либо делать во имя Аллаха! Разве мог он отречься от веры своих предков и сжечь храмы огня! Добрейшая из богинь, благороднейшая Анахита никогда не простит ему, если он отвернется от богов, которых почитали его деды и прадеды. А лицемерие она простит. Бумага, на которой он пишет: «Во имя Аллаха милостивого…» — это простая бумага. Но сердце его молчит, оно никогда не принадлежало иноверцам. А ведь многие думают иначе.

Долгое время афшин старался ладить с ними, но теперь настали трудные дни — больше он не может угождать. Теперь они уже требуют невозможного: удвоили дань и желают, чтобы знать Панча всенародно приняла веру Мухаммада. Десять лет вокруг хозяйничали завоеватели, а люди Панча жили по-своему, не зная притеснения. Если же воины халифа войдут в город, погибнет все достояние, люди Панча лишатся покоя и благоденствия.

Этого не должно случиться. Но как избежать несчастья? Кто скажет? Кто поможет нужным советом? В старое, доброе время это делал мудрый Махой. В трудные минуты писец всегда находил нужные слова и мудрые решения. И как это случилось, что старик покинул дворец? Он ушел тихо и скромно, сказал, что стар и немощен, но люди говорили, что он ушел от клеветы и наговоров, от глупых речей звездочета Звараспа. Звездочет всегда был завистливым и жадным, но его приходилось терпеть: во всем Панче не было жреца, который бы умел составлять гороскоп. Зварасп знал, что правитель Панча не может остаться без звездочета. И старый стяжатель позволял себе всякие вольности. Он добился своего и выжил благородного Махоя. Но зато ему теперь не видать прежней милости афшина. И он понимает это, старается не попадаться на глаза афшину и только ждет, когда господин призовет его для дела.

Но сейчас гороскоп не поможет. Нужно умное слово Махоя. К тому же старик всегда знал, о чем говорят простолюдины. У него и родня есть в каком-то селении. Да и люди ремесла бывают у него. Для дела нужно знать, что известно простолюдинам. Никто из его советчиков не сообщил ему, что в Панче есть люди наместника, которым велено все видеть и все слышать. А ведь такие люди есть, и о них могут знать простолюдины. Они никогда не осмелятся зайти во дворец и сказать афшину, что им известно. А Махой сумеет у них выведать тайну. В дни молодости советы Махоя не раз помогали ему. Пусть и сейчас он услышит его доброе слово…

Деваштич с нетерпением ждал старого Махоя и принял его с почестями.

Махоя, как и в старое время, привел в восхищение цветущий сад. Когда он был писцом у Деваштича, это было еще в Самарканде, тогда только начали разводить эту редкую красавицу иву с кружевными, тонкими ветвями. Не было тогда и этих удивительных цветов, похожих на язычки пламени. Как здесь хорошо! Даже лучше, чем в самаркандском саду, а ведь тот сад был редкой красоты.

— Тебе есть чем любоваться!.. — заметил старик, приветствуя афшина. — Всем ли ты доволен, мой господин?

— Я давно уже не радуюсь этим причудам, — ответил Деваштич. — Мысли черные, как ночное небо, гнетут меня.

— Я вижу седины на твоих висках! Не рано ли, мой господин? — Махой горько улыбнулся. — Ты почти вдвое моложе меня. Зачем же так быстро старишься?

— Вокруг нас сгущаются тучи, и гроза все ближе и ближе. Разве твое сердце спокойно? — Афшин внимательно посмотрел в глаза своего писца.

— И я вижу тучи, — признался Махой. — Я даже слышу раскаты грома. На тяжелой колеснице приближается к нам враг.

— Что же ты скажешь мне, мой советчик? — спросил Деваштич. — Где твои слова утешения?

— Слова утешения тебе не помогут — тебе нужно знать истину. И я скажу то, что знаю. — Старик умолк.

— Ты боишься меня прогневить? Почему ты молчишь? — Деваштич ждал.

— Я теперь не боюсь гнева людского, мне уже пора думать о гневе богов. Я думаю о том, поймешь ли ты меня. Я видел, как растет недовольство у людей Согда. Купцы из Самарканда и Маймурга говорили мне, что большая ненависть накопилась у людей. Они не хотят чужой веры и чужой плети.

— Что же могут они сделать? Люди, которые не имеют даже кинжала, — какая может быть у них сила!

— О, ты не знаешь, на что они способны! Слыхал ли ты притчу о жаворонке?

— Не приходилось, — признался Деваштич. — Расскажи! Твои притчи всегда помогали мне понять непонятное.

— Притча та простая, — начал Махой. — Однажды жаворонок устроил себе гнездо на дороге, где проходил слон. Обзавелся он семьей, появились яйца в гнезде, пора настала высиживать птенцов. А слон ходил на водопой всегда к одному и тому же месту. Как-то раз шел он знакомой тропой и, наступив на гнездо жаворонка, раздавил яйца.

Жаворонок прилетел, увидел, что случилась беда, и понял, что это сделал слон. Тогда он взлетел, спустился на голову великану и, плача, сказал:

«О царь! Зачем ты убил моих птенцов? Поступил ли ты так, считая меня слишком слабым, ничтожным и презренным рядом с собой?»

Слон ответил:

«Именно так!»

Тогда жаворонок оставил его, отправился к стае птиц и пожаловался им на обиду, которую нанес ему слон. Они спросили:

«Что же мы можем сделать с ним? Мы — слабые птицы!»

Тогда жаворонок сказал сорокам и воронам:

«Я хочу, чтобы вы полетели со мной и выклевали слону глаза, а я после этого устрою ему другую хитрость».

Все согласились, полетели вместе с ним и не переставали клевать слона в глаза, пока не вырвали их. Больше уже не находил слон дороги ни к воде, ни к пище.

Когда жаворонок узнал про это, он прилетел к пруду, на котором было много лягушек, и пожаловался им на обиду, которую нанес ему слон. Они спросили:

«Что можем мы замыслить против могучего слона и как нам одолеть его?»

Жаворонок сказал:

«Я хочу, чтобы вы пошли со мной к пропасти неподалеку от его жилья и квакали и шумели в ней. Когда слон услышит ваши голоса, он будет уверен, что там вода, и упадет в пропасть».

Лягушки согласились помочь жаворонку, собрались у пропасти и заквакали.

Слон услышал их кваканье и, так как его томила жажда, бросился туда, упал в пропасть и погиб. А жаворонок прилетел и, хлопая крыльями над его головой, говорил:

«О тиран, ослепленный силой своей, презиравший меня! Как показалась тебе великая хитрость моя при малом теле и огромное тело твое при твоем слабоумии?»

— Эта притча о многом говорит! — улыбнулся Деваштич. — Я понимаю твою мысль, Махой. Но разве можно надеяться на такое же единство у людей, какое свойственно животным! Люди живут в непрестанной вражде. Кто их научит любить друг друга? Ненависть разобщает их.

— Я не утверждаю, что бедный пастух, который пасет твое стадо, любит тебя, — сказал Махой. — Он послушен тебе, потому что он зависим от тебя. Но врагам своей земли он, конечно, не покорится. Врагу он не хочет служить. Вот и подумай, как сделать, чтобы все пастухи и землепашцы, все ткачи и гончары, все люди земли и ремесла были тебе верны.

— Об этом позаботился великий светоч жизни — Ахурамазда, — нахмурился афшин.

Его бледное лицо с правильными чертами стало вдруг угрюмым и злым. Деваштич не любил, когда старик брал под свою защиту людей, которые созданы богами для тяжких трудов.

И прежде бывало не раз. Поговорят они о деле, запишут все, что нужно афшину, а потом старик вдруг начнет рассказывать о благородстве безродного пастуха, который спас стадо афшина во время силя[20] и при этом чуть не погиб.

— Для того он и создан богами, — отвечал Деваштич.

А старик не соглашался. Он обычно доказывал, что, может быть, пастух и создан богами, чтобы охранять стада владетеля, но не каждый проявит такое благородство, спасая чужое добро.

Деваштич слушал такие речи без всякой охоты, только затем, чтобы доставить удовольствие своему писцу.

Это всегда сердило старого Махоя. Он никак не мог простить своему господину его пренебрежения к тем, кто трудом своим расцветил эту землю. И он покинул дворец.

И сейчас в недолгой беседе с афшином они коснулись того, что больше всего волновало Махоя.

— Ты думаешь, люди, лишенные мудрости, поймут всю опасность вражеского нашествия? — спрашивал афшин. — Ты считаешь, что они пожелают подняться против врагов?

— А ты сам посуди, — убеждал старик. — Как могут они покориться наместнику, когда в опасности их жизнь! Люди знают, что несут с собой враги. Им не хочется умирать за чужую веру.

— А ты знаешь, как многочисленно войско халифа? — сказал Деваштич. — Что для них горсточка пастухов и землепашцев?

— А жаворонок разумнее нас, — заметил Махой.

Афшин задумался.

— А что, если собрать всех неимущих, всех пастухов, землепашцев и людей ремесла… Может быть, и соберется грозная сила? — прервал его мысли Махой.

— Почему же не сделали этого владетели Самарканда, Бухары и Мерва? — возразил Деваштич. — Разве они глупее нас?

— У них не было единства, а каждый в отдельности — ничто! Пустое место! Если бы собрались вместе люди Усрушаны, Иштихана, Фая и Бузмаджана[21] и единой силой поднялись против врага, тогда все было бы по-иному…

— А если поднять людей моих селений, — прервал афшин, — да еще призвать на помощь соседних афшинов? Трудный час настал. Надо объединиться! Только пойдут ли за мной люди Панча?

— Все равны перед лицом смерти! — отвечал сурово Махой. — Если все поднимутся, враг будет изгнан… Но только надо все делать разумно, а главное — сохранить тайну. — Старик нагнулся к уху афшина и прошептал: — Если твой замысел станет достоянием мервского наместника Саида ал-Хараши, то погибнет нерожденное дитя.

— Ты прав! — согласился Деваштич. Его усталое, озабоченное лицо на минуту оживилось. — Ты прав, Махой. Мы поднимемся против врагов наших. Мы не пойдем по стопам Гурека[22]. Такого ничтожного правителя еще не знала Согдиана. Мы пойдем своей тропой — тропой справедливости.

— О Гуреке разное говорят, — сказал Махой. — Одни утверждают, что он предан иноверцам и верен Мухаммаду. Другие говорят, что он верен Ахурамазде и помогает согдийцам готовить восстание против арабов…

— Самарканд не имел ихшида более лицемерного и продажного, — прервал Махоя афшин. — Гурек совсем не обеспокоен судьбой Согда. Его забота — удержать в своих руках Самарканд. Когда он видит, что люди Согда подымаются против врага, он делает вид, что помогает им. А когда видит силу арабов, начинает служить им. Он лжив и продажен. Я намеревался вывести в горы семьи богатых владетелей. Но я побоялся предательства Гурека.

— Гурек никому не сделает добра, — подтвердил Махой. — Что о нем говорить? Я кое-что узнал для тебя, мой господин…

И оглянувшись, нет ли кого поблизости, старик зашептал на ухо афшину:

— Люди принесли дурные вести. В Панч послан отряд из Мерва. Во главе Сулейман ибн Абу-с-Сари — черная душа. Он был прежде начальником почтовой службы при халифе Омаре. Помнишь? Тогда еще говорили о его предательстве.

— О, это человек-шакал! — воскликнул Деваштич. — Его ненависть к согдийцам превосходит все, что мы знаем об иноверцах. Он может продать всю страну, если ему сделка будет сулить богатую наживу.

— Тогда лучше следовать примеру Самарканда! — сказал решительно Махой. — Мне доподлинно известно, что люди Самарканда намерены покинуть свой город и уйти в Ходжент. Гурек против этого. Он уговаривает знатных не покидать города, обещает им свое покровительство. Но мало кто слушает его. К ним присоединяются люди Карзанджа, Иштихана и Фая. Господин Ходжента обещал пустить их в ущелье Исама, далеко в горах. Если ты намерен увозить с собой знать, то подумай, не взять ли с собой и простолюдинов. Мне известно, что они без жалости покинут свои дома, свое добро. Они уйдут в горы, чтобы враг не настиг их.

— Я подумаю об этом, — согласился Деваштич. — Если я решусь увести в горы людей Панча, то уж сделаю это разумно, без ведома предателя Гурека. Мы выберем день, который принесет нам удачу, и покинем Панч. Здесь останутся землепашцы, чтобы доставить нам припасы. Первыми пойдут мои воины. Я их вооружил. Если кто-либо предаст нас, мы вступим в бой с врагом.

— Вот это твое слово верное! — обрадовался Махой. — Мы уйдем мирно, но, если битва станет неизбежной, надо приготовиться. Если за тобой пойдут все люди Панча, тогда враг не страшен.

— Мы и тебя возьмем с собой, — сказал на прощанье Деваштич. — Ты не должен оставаться здесь.

— Боги не оставят нас в трудную минуту! — прошептал Махой.

В КРАСОТЕ ИСТИНА

Рустам долго трудился над изображением девушки из виноградника, он мысленно возвращался к тому ясному летнему утру, когда он впервые заговорил с Махзаей. Странное произошло с ним превращение: будто его подменили в то утро, будто в него вложили новое сердце. Теперь он все видит другими глазами. Разве прежде он не видел, как красивы горы, опоясавшие долину Согда? Разве изменилось звездное небо над Панчем? Почему же все выглядит сейчас по-другому? Почему ему кажется, что звезды стали ярче и небо синее?

Прежде, бывало, он поднимался на рассвете и сразу же брался за кисти и краски. Старый учитель был доволен этим. А теперь он спешит по утрам на кровлю высокой башни, чтобы встретить там восход солнца. Он ждет, когда оно торжественно выплывет из-за высоких гор и позолотит вершины. Тогда он оборачивается в ту сторону, где за горами скрылась маленькая деревушка Сактар. Там проснулась Махзая. Он смотрит на горы, а видит зеленый виноградник и стройный стан девушки в красном платье. Пожелав ей доброго утра, юноша принимается за работу.

Но странное дело, и работает он совсем не так, как прежде. Чем больше он старается, тем труднее ему выполнить свой замысел. Ведь не впервые он берется за кисть! Почему же сейчас ему так трудно осуществить задуманное? Почему-то именно теперь не хватает многих красок для работы. Их и раньше не было у старого художника, и они ему не были нужны. Но почему они понадобились теперь? Не потому ли, что он делает изображение Махзаи? Он никому не скажет об этом, но ему так хочется, чтобы Махзая была здесь такая же прекрасная, какой он увидел ее в саду Артавана.

«А ведь ничем не хуже знатной согдийки», — говорил сам себе Рустам и снова отходил, чтобы полюбоваться своей росписью.

— О, ты щедро разодел свою красавицу! — воскликнул Хватамсач, заглянув в комнату молитв.

Старик рассматривал роспись и что-то бормотал про себя, изредка бросая на Рустама грозный взор.

Юноша ждал с тревогой и нетерпением. Что скажет старик? Не осудит ли? А вдруг похвалит?

— И ты выдаешь это за дочь афшина? — спросил наконец Хватамсач.

— Это не дочь господина, — отвечал Рустам волнуясь. Он впервые поступил по-своему и теперь не знал, как все объяснить старику.

— Где же ты увидел такую красавицу? — спросил Хватамсач, сердясь и в то же время не скрывая своего восхищения.

Рустам с надеждой посмотрел на учителя:

— Я увидел ее на винограднике, в Сактаре. Я подумал, что самому великому Мани[23] была бы угодна такая роспись.

— Однако ты хитер, — уже улыбнулся Хватамсач. — В трудную минуту призываешь на помощь дух великого Мани. Только он тебе не поможет!.. Как же ты посмел! — закричал вдруг Хватамсач тоненьким, визгливым голосом. — Как ты посмел не делать того, что тебе — велено? Я этого не потерплю! Ты во дворце афшина! Кто же тебе позволит?

Рустам стоял безмолвно. Он был бледен, губы у него дрожали. Напрасно юноша надеялся, что учитель поймет его. Что же будет!

А все же надо объяснить старику, как это получилось. Он ведь умный — он поймет, когда все узнает.

— Я помню, учитель… — начал Рустам и посмотрел в глаза старика смело и решительно. — Я помню — правда, это было давно, я тогда еще ничего не умел, — ты сказал мне: «Знай, юноша, в красоте истина, умей видеть красоту». Я хотел изобразить дочь афшина — я всегда выполнял твое желание, — но посмотрел на нее и увидел раскосые глаза и нос, подобный лепешке. На лице одна злость. «Как же, думаю, изобразить такое в комнате молитв?» Посмотришь на это изображение — и не захочется молиться. И я подумал: если в красоте истина, то не следует изображать здесь уродку. Надо изобразить девушку из виноградника. У нее глаза как звезды!

— Вот как? — промолвил старик уже тише и спокойнее. — Ничего мне не сказал! Сделал все по-своему! А ведь ты неправ! Ты приукрасил эту девушку. Почему же ты не мог приукрасить дочь афшина? Всякую можно сделать лучше, чем она есть.

— Клянусь молодой луной! — воскликнул Рустам. — У нее точно такие глаза с золотыми искорками, они мне очень запомнились, и волосы такие! Поверь мне, учитель.

— А руки? — спросил задумчиво старик. — Разве у простолюдинки могут быть такие руки, такие тонкие, красивые пальцы? И нет на них следов от тяжких трудов.

— Она еще молода, учитель! — воскликнул Рустам. — У нее руки такие нежные! К тому же я знаю: на росписях во дворце нельзя изображать грубые, натруженные руки.

— Наконец-то я слышу разумное слово, — заметил Хватамсач. — Долго же мне пришлось тебя учить… И все же ты хитер, юноша, — сказал старик уже мягче. — Ты меня перехитрил! Я сказал: «Сделай изображение дочери Деваштича», а ты пошел к землепашцам искать красавицу.

— А ведь нашел? — Рустам посмотрел на учителя с надеждой и волнением.

— Нашел! — признался старик. — Девушка хороша! Что верно, то верно. Живописец должен уметь видеть красоту, — сказал он совсем тихо, но так, что Рустам услышал его. — Твоя удача!.. Но где же мы изобразим дочь афшина? Я хотел сделать это в комнате молитв. Воля господина Панча для нас священна.

— А мы сделаем это в комнате Деваштича, — предложил Рустам.

— О нет! В комнате владетеля должна быть та красавица арфистка, которую он привез из Хорезма. Он ее почитает больше своих дочерей. Он желает там иметь ее изображение. Я сам его сделаю. Но я не могу теперь тебе поручить изобразить дочь афшина. Ты не понимаешь простых вещей. Ты считаешь, что следует показать ее такой, как она есть. А нужно, наоборот, скрыть ее уродство. Ведь она уверена, что хороша собой!

— Тогда ведь получится не она, а другая, — возразил Рустам.

— Восемь лет ты учишься у меня, а все еще младенец! — покачал головой Хватамсач. — Нарисуй красавицу, но в ее одежде, и она поверит, что сама такова… — Старик снова посмотрел на изображение Махзаи. И совсем тихо сказал: — Всегда так было. В красоте истина!

Рустам вдруг почувствовал себя счастливым. Ему удалось задуманное. Не напрасно он ходил по горным деревням в поисках красивой девушки. Не напрасно прятался в саду по утрам, когда Махзая подвязывала кисти винограда. Боги помогли. Это так же верно, как верно то, что взошло солнце. Если бы старик рассердился, то замазал бы сажей изображение девушки. Бывало и такое! Но старик мудр. Живопись — дело его жизни! Как же может он осудить то, что красиво?

Настал день, когда Рустам смог наконец снова увидеть Махзаю. Радость светилась в ее глазах, когда он поклонился ей и сказал, что пришел посмотреть на нее и узнать, как она живет.

— Мне нечего рассказывать, — отвечала Махзая. — Я люблю, когда ты рассказываешь. Как в сказке!

— Сказку можно придумать, — отвечал Рустам. — А жизнь разве придумаешь? Я могу рассказать только о своей жизни.

— Расскажи, как ты научился рисовать. Я никогда прежде не встречала живописца. Когда я видела в храме картины, я думала, что их сделали мудрые старцы. А ты еще совсем молод!

— О, я давно рисую!

— Кто же научил тебя?

— Когда я был совсем маленький, я рисовал углем на стенах нашего дома, глиняную ограду расписывал. Я ходил по деревне и все светлые стены расписывал углем. А когда уходил с отцом на пастбище, плохо мне было.

— Ты помогал отцу пасти стадо? — обрадовалась Махзая.

Ей очень хотелось, чтобы Рустам был таким же простым, как она, как ее отец. Девушка рассуждала про себя: «Если он пастух, значит, ровня нам, а если живописец — тогда он может быть знатный».

— Я помогал отцу. До десяти лет ходил с ним на пастбище, а потом стал убегать.

— Ты убегал? Куда? — Махзае это явно понравилось.

— Два раза убегал, а потом не стал. Отец прибил.

— Бедный! Трудно тебе было?

— Трудно! Я не спал, не ел. Во сне все мерещились стены. Совсем белые. И будто я их расписываю. И не углем, а какими-то красками. Как-то отец спросил меня, не болен ли я. Я сказал, что мне плохо, что не могу жить, когда в руках у меня нет уголька, а рядом нет светлой стены.

«Вот еще причуда! — рассердился отец. — Откуда у пастуха Нанайзата такой сын!»

— Что же ты хотел рисовать? — спросила Махзая.

— Все! Все, что я видел. Мне хотелось изобразить бегущих лошадей, поле, покрытое алыми тюльпанами, горы и небо. А когда я говорил об этом, отец только кивал головой и горестно вздыхал.

«Знаешь, отец, — сказал я ему однажды. — Отдай меня живописцу. Я научусь у него чудесному мастерству и пользу тебе принесу».

А отец не поверил.

«Что ты знаешь, мальчик! — говорил он мне. — Откуда у тебя такое умение возьмется? Ты углем рисуешь, а ведь не в том искусство живописца. Вот есть в храме Панча росписи цветные. Там краски подобны живым! Небо — лазурная синева, листва сочная, зеленая, а лица у людей розовые, нежные и на всех парчовые одежды с золотыми поясами. Сразу видно — знатные господа».

И так захотелось попасть мне в тот храм! Я спросил об этом отца. А он только сокрушался, все повторял:

«Сын землепашца должен поле возделывать, сын пастуха должен пасти стада господина, а мой сын одержим. Он ищет уголь и белую стену. Горе мне!»

— Я знаю, отец твой рассердился… — прошептала Махзая. — Скажи скорее, что было дальше?

И Рустам рассказывал. Уже светила полная луна, когда они расстались.

— Ты завтра придешь? — спросила девушка.

— В праздник жатвы. Я принесу с собой лютню, ты станцуешь, а может быть, и сыграешь?

— У меня нет лютни, я не умею играть.

— А я тебя научу, — предложил Рустам.

— Приходи в праздник жатвы! — крикнула ему на прощанье Махзая.

Девушка возвращалась домой, и счастливая улыбка расцветала на ее лице. Ей так хотелось с кем-нибудь поделиться своим счастьем.

— Махзая! Где ты, Махзая? — послышался голос тетушки Пурзенчи. — Иди скорее сюда, я вижу привидение!

И вслед за тем тетушка Пурзенча закричала в испуге. Махзая поспешила к дому, но только она поравнялась с тетушкой, как из-за стены мелькнуло что-то белое и исчезло среди ветвей. Махзая ахнула от удивления, а тетушка Пурзенча закричала не своим голосом и бросилась в дом.

При свете фитилька Артаван вырезал игральные кости. Услышав крики женщин, он бросился во двор, но не увидел привидения.

— А где Марьяма? — спросил отец. — Что это ее не видно?

— Она ушла к соседям, — отвечала Махзая. — Хорошо, что ее нет. Она так боится привидений!

— Не почудилось ли все это вам? — усомнился Артаван.

— У нас полный дом привидений!.. — жаловалась тетушка Пурзенча, вытаскивая из мешочка сипанд[24] для заклинаний.

— А мы видели привидение, — сообщила Махзая сестре, когда они стали укладываться спать. — Страшно!

— Очень страшно? — спросила с любопытством Марьяма.

— Как же не страшно! — зашептала Махзая. — Тетушка Пурзенча приготовила курение.

— А мне так хочется увидеть привидение! Я еще ни разу в жизни не видела его, — вздохнула Марьяма, — а дочь горшечника, Навоная, своими глазами видела… Что же вы меня не позвали?

— Не накликайте беду! — прикрикнула на девочек тетушка Пурзенча. — Сегодня переспим, а завтра будем их изгонять!

— Скорее бы тетушка начала свои заклинания! — шептала Марьяма. — Я люблю подсматривать. Она никого не пускает в дом, а я все вижу в щелочку. Комната наполняется дымом, а тетушка и соседка, взявшись за руки, ходят вокруг курильницы и выкрикивают заклинания.

— А я боюсь! — Махзая прячется под одеяло.

— А еще мне хочется, чтобы праздник был поскорее, — продолжает болтать Марьяма. — Так хочется петь и танцевать. Знаешь, на душе у меня всегда праздник, даже когда я чищу закопченные котлы.

— А как это бывает, когда у тебя на душе праздник? — интересуется Махзая.

Марьяма лукаво улыбается:

— Я пою про себя веселые песни, а потом стараюсь себе представить, что вот как только очищу котел от сажи, так сейчас же начнется праздник. У бассейна, под тутовником, расстелют праздничные одеяла, разложат подушки. Потом начнут прибывать гости. Не соседи, не родственники, а знатные гости — на конях, в дорогих парчовых одеждах. И каждый несет в руках что-то. Конечно, подарки.

— Вот как! — рассмеялась Махзая. — А без подарков ты их не накормишь?

— Я ведь не просила у них подарков! — обиделась Марьяма. — Они сами об этом позаботились.

— А дальше что?

— А тетушка Пурзенча хлопочет. На заднем дворе у нее костры, над ними большие котлы, и в них жарятся целые бараны. Чатиса печет сладкие лепешки на меду и варит сироп. А отец все тащит на деревянных блюдах виноград и гранаты, много-много! «Это, — говорит, — дары нашей земли!» А мы с тобой одеты в праздничные платья из дорогих шелков.

— С цветами или лунами? — спрашивает Махзая вздыхая. — Да ты и не видела дорогих шелков, откуда тебе знать!

— Видела! Помнишь, отец брал меня в Панч, на базар?

— Ну, а потом? — Махзая явно увлечена рассказом сестры.

— А потом приходят музыканты с лютнями и барабанами. Они играют всю ночь, а я все танцую и танцую…

— Ты всегда готова петь и танцевать, — упрекнула Махзая сестру. — И на душе у тебя постоянно праздник. Ты не любишь работать. Ты забываешь, что отец твой землепашец, не имеет богатых земель.

— А я рада, что он не похож на старого Акузера. Я видела его — это настоящий див. Страшный!

— Это верно, что страшный. А все же ты выдумщица. Такой праздник придумала, какого у нас никогда не было и не будет. Ты целого барана в котел опустила, а нам барана на весь месяц хватит.

— А ведь я не одного барана в котел опустила! — смеется Марьяма. — Котлов много, и в каждом по барану. Мне не жалко. Пусть хоть целое стадо! Это ведь сказка!

Марьяма вдруг умолкает и задумчиво смотрит на сестру. Потом, обняв ее за шею, шепчет:

— Махзая, знаешь, не было никакого привидения, это ведь я была. Надела белое покрывало и вышла в сад. Хотела тетушку напугать. Скучно мне, вот я и устроила переполох.

— Что ты, боги рассердятся! — встревожилась Махзая. — Разве можно так?

— Пусть один разочек рассердятся, — отвечает беспечно Марьяма, с трудом сдерживая смех. — От этого не умрешь!

Махзая громко смеется и обнимает сестру. Она ее бранит, а любит больше всех на свете. Ей нравятся выдумки Марьямы. Она частенько заставляет сестру рассказывать небылицы. И как радостно становится на душе, когда зимней холодной ночью после скудного ужина девушки, обнявшись, мечтают! В комнате темно, даже светильник не горит, потому что нет хлопкового масла. А перед ними проходят веселые праздники с песнями и танцами, вкусная еда и красивая одежда — все как у знатных людей. Махзая слушает с восхищением и забывает обо всем на свете. Одного только требует Марьяма — чтобы никто из старших не знал об этом.

Рустам с нетерпением ждал праздника жатвы, когда можно будет снова пойти к Махзае. Каждый раз, принимаясь за работу, он вспоминал девушку из виноградника. Он любовался ее изображением и все больше думал о том, что девушка эта особенная, не такая, как другие. И здесь она выглядит по-особенному — ведь он так старался!

Рустам с удовольствием вспоминал свои разговоры с Махзаей. О чем они только не говорили и еще о многом поговорят! А если она снова спросит его, как он стал живописцем, он все ей расскажет. Всего восемь лет прошло с тех пор, как он пришел к учителю. А теперь старый Хватамсач доверил ему росписи стен в комнате молитв.

И подумать страшно! Ведь отец не хотел отдавать его учиться, не верил, что из него выйдет живописец.

Поистине с ним случилось чудо. Рустам отлично помнит то утро, когда они с отцом собрались на базар в город и снарядили старого осла. Они спешили. Впереди сидел отец; сзади, уцепившись за его пояс, примостился Рустам. В Панче они прежде всего остановились у храма. Отец зашел в храм помолиться. Рустаму он велел подождать. Мальчику очень хотелось пойти вслед за ним, хотелось посмотреть росписи. Но он побоялся рассердить отца. Он решил поехать с отцом на базар, а потом вернуться сюда и самому пойти в храм. Так он и сделал. Ему удалось уйти от отца, и он побежал к храму. Вот они, чудесные росписи, о которых говорил отец. У каменного жертвенника, где горел вечный огонь, толпились люди. Все смотрели, как жрец с повязкой, прикрывающей рот, осторожно подкладывал в огонь ветви священного дерева.

В нише одной из стен храма Рустам увидел статую богини; рядом на стене была роспись — оплакивание Сиявахша, прекрасного отрока. Что это было за чудо! Скорбные лица плакальщиц поразили Рустама. Он почувствовал, что по лицу его текут слезы. Плакальщицы раздирали на себе одежду, рвали волосы, резали ножами живое тело. А в глубине лежал прекрасный отрок. Он был мертв, но лицо его было так спокойно и красиво, будто он спал.

Рустам смотрел как завороженный. Он решил, что ему самому никогда не научиться этому удивительному мастерству.

А Нанайзат тем временем ходил по городу и искал сына. Он никак не мог понять, куда исчез Рустам. Он метался по базару и всем встречным рассказывал, как одет и как выглядит пропавший мальчик.

— Кто же его увел? — недоумевал бедный пастух.

А люди говорили, что бродяги воруют детей и увозят их для продажи в Мерв. Пастух был в отчаянии. Сердце его разрывалось от горя. Он проклинал тот час, когда задумал поехать на базар.

Нанайзат решил снова зайти в храм, сложить на жертвеннике благовонные травы и попросить милости богов… Сын был здесь! Ах, как был счастлив Нанайзат! Он прижал мальчика к груди и шептал слова благодарности богине, которая помогла ему его найти.

Нанайзат видел, с каким восторгом мальчуган рассматривал росписи и как неохотно он покинул храм. Пастух решился на то, что раньше казалось ему невероятным. Он тут же стал всех расспрашивать, где ему найти живописца, который сделал эти росписи. Он решил просить его взять мальчишку в учение. Ему назвали старого художника, который служит при дворе афшина Деваштича.

— Как-нибудь сходим к нему, — сказал отец.

— Сейчас пойдем! — взмолился сын. — Зачем откладывать?

Они пошли во дворец афшина. Всю дорогу Нанайзат беспокоился: пропустят ли их туда и как обратиться со словами просьбы к такому важному господину? И станет ли он с ними разговаривать? Но их пустили во дворец. И человек, видимо писец афшина, встретившийся им у ворот, осведомился, зачем им нужен Хватамсач. Когда он узнал, что мальчик одержим страстью к живописи, он сказал:

— Хватамсач — человек суровый, но справедливый. Он может встретить вас бранью, но, если узнает, что мальчик одарен, может взять его к себе. Надо показать ему что-либо нарисованное твоим сыном.

Вернувшись домой, Нанайзат сам приготовил сыну белую гладкую доску и велел изобразить на ней что-нибудь. Рустам принялся за работу. К концу дня он показал доску отцу. На ней, как живой, стоял Нанайзат со своим посохом, а впереди шли красивые курчавые овцы. Пастух с изумлением разглядывал рисунок. Впервые мальчик услышал похвалу отца.

Вскоре они снова пришли во дворец, разыскали знакомого им писца, дали ему доску с изображением Нанайзата и просили отнести ее к живописцу.

А потом пришел Хватамсач.

— Куда его, совсем еще младенец! — закричал он, схватив Рустама за плечо.

Потом взглянул на пастуха и очень удивился тому, как точно передал его лицо Рустам. Он сказал:

— Можешь оставить у меня своего сына. Он будет подавать мне краски. Считай это за великую честь!

Отец и сын низко поклонились суровому живописцу и стали благодарить старика.

Старик даже не взглянул на них, погладил свою бороду большими корявыми руками и сказал:

— Плохо будешь служить — выгоню!

Когда Нанайзат стал прощаться с сыном, Рустам постарался не выдать своей печали, но слезы застилали ему глаза.

— Не собираешься ли ты собственными слезами разбавлять мои краски? — спросил старик.

От этой шутки мальчику стало как-то легче на душе. Он утер слезы и пошел за своим учителем во дворец.

Сейчас, глядя на свои росписи, Рустам думал, что восемь лет пролетели как один день, а если вспомнить день за днем, то каждый день был нескончаемо длинным и трудным.

Рустам растирал краски. Вначале ему нравилось это занятие. Словно по волшебству, из грязного камня получались синие, красные и желтые краски — яркие и красивые. Трудно было поверить, что эти краски сделаны из камней.

— Эй, мальчуган, — кричал старик, — давай скорее черную краску!

Рустам бросался к черным жерновам и быстро растирал уголь с сажей. Он тщательно смешивал их и нес старику. А тот снова кричал:

— Скорее пурпур подай, чучело!.. Тебя на огород надо ставить, птиц пугать, а я, старый глупец, доверил тебе краски!

Теперь Рустаму смешно, а тогда он очень огорчался. Особенно он запомнил день, когда решил убежать домой. Мальчик, как всегда, помогал старику. Вдруг Хватамсач потребовал пурпурную краску. Рустам взял красную глину и только собрался присыпать к ней желтого порошка, как в голову ему полетела толстая кисть. Рустам вздрогнул от неожиданности и, схватившись за ушибленное место, так измазал себе лицо, что все подручные старого художника стали корчиться от смеха. Один из них заметил, что Рустам может быть отличным шутом в праздник Нового года. Рустам не заплакал, хотя ком подступил к горлу и душил его. Зато позднее, когда все ушли, он спрятался под старой овчиной и долго плакал от тоски по родному дому. Ему хотелось бежать домой и рассказать отцу, как его здесь обижают. Но он не сделал этого. Он остался. Как раз в это время старик заканчивал удивительные росписи. Рустаму хотелось увидеть их готовыми.

На большой стене просторного зала были изображены гости из дальних земель. Сам господин Панча принимал их в праздничном зале своего дворца. Они сидели на пестром ковре, подобрав под себя ноги.

Позднее старик рассказал юноше, что наблюдал за теми купцами во время пиршества, чтобы хорошенько их рассмотреть и запомнить все свойственные им причуды. Рустам увидел, что лица у гостей были желтоватые, а глаза раскосые. А Деваштич получился на росписи совсем как живой. Бледное лицо, черные глаза, маленькая бородка и золотой пояс на тонкой талии. Он потчевал гостей вином из золотых чаш. Рустама удивило, почему гости сидят под зонтиками. Хватамсач объяснил ему, что они прячутся от солнца. Он рассказал, что эти люди не молятся солнечному лику, а молятся своему медному Будде. Многое знал старик, и, когда бывал доволен работой Рустама, он рассказывал ему неведомое и удивительное. Рустам полюбил старика за чудесное мастерство, за мудрость.

— Махзая! Эй, Махзая! Слушай меня, Махзая!..

Рустам, задыхаясь, бежал по крутой тропинке, ведущей к домику Махзаи. Лицо его раскраснелось, волосы растрепались, полы халата развевались на ветру.

— Ты слышишь меня, Махзая!

— Слышу, Рустам. Что случилось? Почему ты так кричишь, будто я за рекой и не услышу тебя? — Махзая приветствовала юношу взмахами рук и веселым смехом. — Говори скорее, Рустам. Наверное, случилось что-то удивительное?

— Ты права, Махзая. Случилось удивительное. Старику понравилось твое изображение в комнате молитв. Теперь каждый сможет увидеть тебя во дворце. Ты там как живая. Я очень старался.

— На меня будут смотреть знатные господа?

— Будут смотреть и восхищаться! — Рустам схватил Махзаю за руку и, погладив тонкие смуглые пальцы, продолжал: —Старик не верит, а ведь у тебя пальцы тонкие и нежные, как у арфистки.

— Какой арфистки? Тебе нравится арфистка?

Рустам увидел испуг в глазах девушки и поспешил успокоить ее:

— О нет! Для меня нет на свете девушки лучше Махзаи!

— Пусть бы так было всегда! — прошептала Махзая.

— Так будет всегда! Зачем же я тогда встретил тебя?

— И я так думаю, Рустам. Только хочу спросить тебя…

— О чем, Махзая? Спроси!

— Нет, не спрошу. Стыжусь я…

Махзая прикрыла лицо рукавом платья и стояла молча, не решаясь произнести ни слова.

— Спроси, милая Махзая, зачем стыдишься?

— Тогда я спрячусь в листве, оттуда, может быть, спрошу. — Вся зардевшись, Махзая скрылась за плотной завесой из виноградных листьев: — Рустам, я давно хочу спросить тебя… Рустам, скажи, ты любишь меня?

Наступила тишина — такая долгая, что Махзая замерла.

Молчал и Рустам, не в силах от волнения найти слова. И вдруг лицо его озарилось такой ясной, счастливой улыбкой. Он протянул руку к зеленым ветвям, скрывавшим девушку, и спросил:

— А ты веришь мне, Махзая?

— Верю!..

— Вот поверь, Махзая, лучше тебя нет девушки на свете. Как же мне не любить тебя!

Прижав руки к груди, Рустам склонил голову до самой земли.

КАРАВАН ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ПУТЬ

Караванный путь в Румийскую страну пролегал через многие города, прославленные своими дворцами, храмами и базарами. Первый из них на пути из Панча — древний Самарканд. Всякий, кто хоть раз побывал в Самарканде, с восторгом рассказывал об этом чудесном городе.

Аспанзат так много слышал о Самарканде, что иной раз ему казалось, будто он сам все видел. Правда, отец говорил, что с приходом арабов многое изменилось к худшему, что и люди стали не те: боятся друг друга, не так гостеприимны. И все же очень хотелось побывать в Самарканде.

Караван шел мимо селений, садов и виноградников и к вечеру, на полпути к Самарканду, оказался вблизи горного ручья. Здесь решили сделать привал и провести ночь. Время было беспокойное. То и дело нападали бедуины, грабили караваны.

Ехавший впереди каравана старший из купцов, красивый, седобородый Тургак, сделал знак остановиться. И сразу же люди стали снимать поклажу, кормить верблюдов и готовить ужин.

Тургак расположился на мягкой войлочной кошме и тотчас же велел проводникам разложить припасы, а двум, вооруженным луками, он приказал охранять лагерь.

Люди принялись за ужин. Аспанзат взялся варить похлебку. Пока юноша нарезал баранину и раскладывал костер, проводники принесли камни для очага.

Вскоре в медном котле шипела жареная баранина. Аспанзата хвалили за расторопность. Все предвкушали сытный ужин.

Вдруг котел перевернулся в пламя, и, прежде чем кто-либо смог подоспеть к очагу, дымящееся ароматное мясо вывалилось в огонь.

Аспанзат подскочил к огню и увидел, что крепкие камни, подставленные под котлом, рассыпались на мелкие части. А из-под обломков обгоревшего камня поблескивали капли светлого металла.

— Вот где оказался клад! — воскликнул Аспанзат. — Посмотрите, не серебро ли это? Камни рассыпались, а среди пепла что-то сверкает.

Купцы окружили костер и стали рассматривать кусочки металла, которые Аспанзат палкой извлекал из пепла.

— Не знаю, что это, — сказал Тургак. — Боюсь, что нам сопутствуют дивы. Они и лишили нас долгожданного ужина.

— Однако не серебро ли это, оно может нам пригодиться… — заметил молодой купец с коротенькой черной бородкой и длинным, тонким носом. — Ужин пропал, — добавил он с улыбкой. — Но зато мы открыли богатство. Ведь из такого металла можно сделать дорогую чеканную посуду.

— В самом деле, — согласился маленький, юркий старичок — врачеватель, едущий в Гургандж. — Быть может, вы извлечете пользу из этой беды?

— Запомни это место, — приказал проводнику купец с черной бородкой и длинным носом. — Мы побываем здесь, когда будем возвращаться.

За ужином уже говорили о другом, словно забыли о странном происшествии. Один Аспанзат помнил об удивительном превращении. Он все озирался по сторонам, не покажутся ли дивы или привидения. Укладываясь спать, юноша плотно завернулся в кошму. Ему было страшно вдали от дома и от доброй Чатисы, которая умела отгонять злых духов молитвами и заклинаниями.

Был месяц цветения тюльпанов, но дневное тепло неизменно сменялось ночной прохладой. Аспанзат долго не мог уснуть. К добру ли это? А может быть, и здесь дивы виноваты? Отец обещал принести жертву в храме предков. Молитвами он оградит его от опасностей.

А может быть, злые духи сопутствуют этим купцам? Ведь он не знает, какие это люди! Может быть, жадные и завистливые или жестокие! Отец говорил, что злость и жестокость караются небом. Правда ли это?

Говорят — молодость хороша. Так ли это? Молодость неразумна. Вот и сейчас ему тревожно оттого, что все неведомо и таинственно. Но тут он вспомнил напутственные слова доброго писца Махоя:

«Старайся, сынок, всегда постигать мудрость. В каком бы положении ты ни был, приобретай крупинки мудрости. Ведь мудрости можно учиться и у невежд!.. Помни, сын мой, — говорил старик, — если ты посмотришь на неуча оком сердца и устремишь на него зрение разума, то будешь знать, что в нем тебе не нравится».

Чтобы Аспанзат лучше понял эту мысль, добрый Махой привел ему пример из жизни Искандера. Великий полководец говорил:

«Я выгоду получаю не только от своих друзей, но даже от врагов. Если я совершу какой-либо дурной поступок, друзья по снисхождению стремятся его скрыть, чтобы я не знал об этом, а враг по причине вражды говорит о нем, чтобы мне все стало известно. Тогда я это дурное дело от себя удаляю и, следовательно, выгоду эту получаю от врага, не от друга»[25].

Одни боги знают, как не хотелось Аспанзату расставаться с мудрым Махоем. За время, проведенное у него в учении, он многому научился. И как прост и скромен был Махой, совсем не похож на знатного вельможу. А ведь прославлен своей ученостью! Старик сердечно привязался к Аспанзату и охотно отдавал ему сокровища своих знаний. На прощанье он сказал юноше:

«Если боги не возьмут меня в лучший мир, то судьба тебе еще кое-чему поучиться у меня. Я всегда рад тебя видеть».

Он дал Аспанзату несколько монет и повесил ему на шею свой талисман — маленькую бронзовую птичку.

«Эта птичка предохранит тебя от злых сил в пути», — сказал Махой, прощаясь с юношей.

Аспанзат задремал, прижимая к груди подарок Махоя. Небо уже светлело, когда проводники стали поднимать верблюдов, при каждом движении которых звенели медные колокольчики. Аспанзат подумал о том, что надо бы встать, но сон сковал его веки. Только призывные крики старого проводника заставили Аспанзата вскочить и мигом прогнать сновидения.

Как чудесно пели птицы на заре! Как славно журчал ручей! Как красивы были тюльпаны, покрытые капельками росы! Это были любимые цветы Кушанчи, и ему стало грустно от мысли, что девушка уже далеко, а завтра будет еще дальше. Как радостно проходил всегда праздник тюльпанов! В этот день юноши и девушки с песнями шли в горы за цветами. Они собирали целые охапки тюльпанов, а потом оставляли девушек с цветами, чтобы они могли приготовиться к праздничным пляскам. Девушки запирались в каком-нибудь доме и, забавляясь веселыми шутками, плели себе венки. Потом юноши засыпали их лепестками цветов, а они так стремительно убегали, что невозможно было за ними угнаться.

Аспанзату всегда казалось, что Кушанча красивее всех в своем венке.

Однажды соседка обратила внимание на пляски Кушанчи и сказала, что с таким даром можно смело танцевать во дворце афшина. Но, боже упаси, Чатиса и слышать не хотела об этом. Какой там дворец! Бедной девушке нечего делать во дворце!

«Чем быть прислужницей у афшина, лучше быть хозяйкой в своем собственном доме», — говорила Чатиса.

«А Чатиса гордая! — подумал Аспанзат, вспоминая этот разговор. — И Кушанча, должно быть, такая же. Ах, если бы узнать, что там делается сейчас! Рассказала ли Чатиса своей дочери всю правду обо мне? А что подумала Кушанча? Пожалела ли его?» И вдруг Аспанзату пришла в голову мысль. А что, если написать письмо Кушанче? Самое настоящее письмо! Как обрадуется девушка! В письме он обо всем расскажет. Вот прибудут они в Самарканд, заедут в караван-сарай, и тотчас же он напишет Кушанче. А там, наверное, найдутся люди, которые возвращаются в Панч.

Аспанзат все же замешкался, размышляя о доме. Его верблюды оказались последними в караване. Нельзя сказать, чтобы это было приятно. Пришлось ехать в сером облаке пыли, поднятом верблюдами, идущими впереди. Казалось, что туча идет с караваном.

А ведь ослепительно сверкало солнце и воздух был чист и прохладен, как бывает только во время цветения тюльпанов!

Караван подошел к западным воротам Самарканда за час до заката.

— Вы удачливы, — сказал Тургаку старый привратник. — Через час наши ворота уже будут на запоре, и тогда приезжие проводят ночь за городской стеной, в обществе сторожей и шакалов.

— И давно такое?

— Да это новые правители установили новые порядки. Теперь ворота города закрываются на закате. Многим приезжим людям случалось прибыть позднее, и все оставались ждать следующего дня.

Аспанзат обратил внимание на тяжелые бронзовые запоры и медную обшивку западных ворот, отделанную причудливой чеканкой, какой славились самаркандские мастера. Навимах не раз рассказывал о них дома. А вспоминал он об этом потому, что его ближайший родственник был прославленным литейщиком. Искусный мастер подарил Навимаху медный, украшенный чеканкой кувшин, которым Чатиса очень гордилась и позволяла набирать в него воду только по праздникам.

Почти у самых ворот начиналась кривая, грязная улица, пропахшая овчиной и кожами. Здесь жили кожевники и башмачники. Одни выделывали кожи, другие шили башмаки. Стук молотков смешивался здесь с возгласами женщин, которые тут же на улице пекли лепешки, жарили мясо, варили в меду что-то пряное и душистое.

По узкому переулку караван проехал к храмовой площади, где некогда высился красивейший в Самарканде храм огня, а теперь стояла мечеть. За этой площадью было самое большое в городе помещение, куда прибывали караваны купцов со всех концов земли.

Шумно и оживленно было в самаркандском караван-сарае. Тут можно было увидеть и тюрков, и русов, и людей Чача[26]. Сновали арабы в своих громадных чалмах. Кочевники — люди пустыни, как называли их в Согдиане, — были далеко видны в своих высоких мохнатых шапках. А на женщинах так и сверкали ожерелья из медных монет. Они носили высокие головные уборы, украшенные медными бляшками, красные длинные платья. Купцы объяснили Аспанзату, что это не царские жены, как он думал, а обыкновенные женщины из кочевых племен.

Освободив верблюдов от поклажи, купцы расположились в прохладном полутемном помещении с тем, чтобы провести здесь ночь и утром отправиться дальше, к Бухаре. Всем хотелось узнать побольше новостей: что продают на базаре и как ведут себя воины наместника? Здешние согдийцы рассказывали, что в городах они не так наглы, как в селениях и на проезжих дорогах.

Приезжие купцы удивлялись тому, как безропотно самаркандцы выполняют законы иноверцев. Особенно это было заметно в час молитвы. Как только муэдзин[27] с минарета призвал правоверных к молитве, все, кто был в караван-сарае, взяли свои коврики, повернулись лицом к Мекке[28] и, став на колени, принялись читать молитвы. Странно было слышать эти молитвы из уст согдийцев, которые приняли ислам из страха перед арабским наместником. Все знали, что эти люди не захотели платить джизью[29]. Зато согдийцы, оставшиеся верными Заратуштре, не прощали соотечественникам такого предательства. Они громко выражали свое негодование.

— Если вы хотите увидеть, сколько согдийцев продалось иноземцам, пойдите на улицу, — сказал один из прежних купцов.

Спутники Аспанзата кинулись во двор и увидели людей почти на всех плоских крышах домов. Они стояли на коленях.

— Где же истина?! — воскликнул потрясенный Тургак. — Как смогли чужеземцы отнять веру у согдийцев? Я знал о том, что могут отнять скот, одежду, дом, землю. Но веру?.. Этого я не знал!

— Пусть великий светоч жизни не даст тебе этого узнать, — отвечал местный купец. — У чужеземцев — сила, им нетрудно было отнять веру. До чего додумались — поставили соглядатаев! В каждом доме теперь живет воин. Он следит, выполняют ли согдийцы обряды ислама. Если в доме выполняется намаз, то человека не трогают. Если же кто-либо из согдийцев, верный своим предкам, отказывался выполнять намаз, то его заставляли платить такую подать, что вскоре он становился нищим. Что же делать бедному человеку! Он притворяется, что верит чужим богам, а сам тайно молится великому Ахурамазде. Ведь это единственный источник света и правды!

Купцы пошли искать своих знакомых и родственников, а юношу оставили во дворе, чтобы он охранял тюки с товарами. Утром они обещали отпустить его посмотреть город.

Оставшись один, Аспанзат решил заняться письмом. Он вытащил из своего мешка кусочек кожи, заветный пузырек черной краски и тростниковое перышко.

Неподалеку от него сидел какой-то странник в рваной полотняной одежде с худым, почерневшим лицом. При свете фитилька в глиняной чаше он читал папирус. К нему и подсел Аспанзат. Странник приветливо посмотрел на юношу. Убогая одежда Аспанзата и грубые башмаки из бараньей кожи говорили о том, что юноша очень беден. Однако он приготовился писать, и это привлекло внимание незнакомца.

— Кто же учил тебя грамоте? — спросил он Аспанзата. — Разве так богаты твои родители?

— У меня нет богатства, — ответил Аспанзат. — Мой отец — бедный коконовар. А учил меня письму знаменитый в наших краях писец Махой. Без денег учил, по доброте сердечной.

— О, ты родился под счастливой звездой! — воскликнул странник. — Это мудрый старик. Я его никогда не видел, а уважаю его почтенные труды. Немало сделал он рукописных книг. Я видел написанную им книгу. В ней собраны предания старины. Что за книга! Сколько трудов он положил, чтобы собрать эту мудрость предков!.. Ты читал эту книгу?

— Нет!.. — Аспанзат был смущен. Он даже не видел этой книги.

— Но вот беда, книги эти уже становятся редкостью, — продолжал странник. — Воины халифа сжигают их. Да! Я не желал бы тебе быть свидетелем такого зрелища. Сердце разрывалось от горя! Я надел это рубище, притворился мусульманином и хожу по согдийской земле, напоминая людям, что недостойно отказываться от веры отцов и родного языка. Вот и сейчас я читаю летопись, которую дал мне на хранение один старый писец, ныне уже оставивший свое благородное занятие. Он отдал мне самую драгоценную из своих рукописей. В ней рассказано о наших обычаях. Здесь многое записано из священной книги Заратуштры. И это особенно дорого моему сердцу.

Слова странника потрясли Аспанзата.

— Что же я могу сделать во имя справедливости?

— Что тебе сказать… — отвечал ему собеседник. — Я могу дать добрый совет: никогда не забывай своего племени, никогда не отказывайся от своей веры и, если есть у тебя возможность увековечить родное слово, не отказывайся от этого. Добудь себе обрывки кожи, палки, все, что пригодно для письма. Не пожалей времени — и сядь за дело. Пиши все, что знаешь, что слышал, что изучил в науках. Помни, что твое слово, записанное на родном языке, сохранится для твоих детей и внуков.

— Скажи мне, добрый человек, — обратился юноша к страннику, — куда же мне девать то, что я напишу для памяти о нашем времени? Кому мне это отдать?

— Никому не отдавай! — Странник пристально посмотрел в глаза Аспанзата своими горящими, как угли, глазами. — Спрячь все это так, чтобы не увидели враги. А когда настанет день освобождения, когда иноземцы будут изгнаны с нашей земли, тогда все это найдется, и тебе будет вечная благодарность от людей твоего племени.

— Я все понял… — ответил задумчиво Аспанзат. — Хотел бы я знать твое имя, добрый человек. Ты сказал мне благородные слова.

— Одни зовут меня дервишем[30], иные называют одержимым, потому что я безумен для тех, кто уже продался иноверцам. А имя, данное мне отцом, — Варзак. Я был искусным певцом и музыкантом, а теперь давно уже не пою — теперь я плачу. Я видел многие страны, видел разных людей и узнал обычаи, мне неведомые, а теперь брожу по родным селениям, чтобы открывать людям глаза на правду… Поезжай посмотри. Мир велик и прекрасен! — посоветовал Варзак юноше.

«Свет очей моих, Кушанча, — писал Аспанзат, — я видел тебя во сне. Ты сидела рядом со мной под нашим ветвистым чинаром, и я любовался твоим нежным и прекрасным лицом. Но вот я проснулся, и сердце мое разрывается от горя. Я уже далеко от тебя, а завтра буду еще дальше. Ах, зачем я был робок, зачем не признался тебе в своей любви! Почему не сказал тебе, что ты лучше всех девушек Согда! И если бы я был самим ихшидом, все равно захотел бы быть твоим рабом.

Свет очей моих, Кушанча, мы в разлуке, но сердце мое с тобой. Разве ты не слышишь, как оно бьется? Мои мысли летят к тебе вместе с прохладным вечерним ветерком. Если хочешь узнать их, посиди на закате под нашим чинаром и послушай шелест его листвы. Он расскажет тебе о моей любви. А любовь моя жарче солнца и сильнее грома небесного! Она нежна, как прохладная струя священного ключа, и благоуханна, как цветы миндаля.

Путь наш далек. И только небу известно, что ждет нас впереди. Помни меня, Кушанча! Мое сердце принадлежит тебе!»

Аспанзат долго сидел над этими строчками. Он обдумывал каждое слово, а буквы выводил с таким усердием, какого никогда не проявлял при занятиях со своим учителем. Закончив письмо, он свернул его в трубку и завязал шнурком. Затем стал терпеливо ждать, когда вернутся купцы. Было уже совсем темно, и в открытую дверь виднелся кусок черного неба, вытканного громадными мерцающими звездами. Купцы все не шли. Юноша уснул рядом с тюками и проснулся лишь утром, когда проводник каравана растолкал его, чтобы он, не теряя времени, шел по своим делам. Старик рассказал Аспанзату, как пройти на большой базар.

Аспанзат шел по шумным улицам Самарканда и дивился красоте дворцов и храмов. Какие умелые мастера воздвигали эти чудесные строения! Поистине Самарканд — прекраснейший из городов! Но как допустили люди Согда, чтобы этот древний град заполнился мечетями!

Вот и базар. О, это не Панч! Это чудо-базар! Кажется, что целый город только и занят тем, что торгует разными товарами. Нескончаемыми рядами тянулись навесы ткачей и шелкоделов. Пестрели всевозможные шелка, лежали свертки полотна, висели дорогие ковры и маленькие тонкие коврики, которые появились здесь с приходом арабов. Ими пользовались для молитвы.

Рядом с товарами сидели толстые, важные купцы. Одни предлагали шелковые халаты, другие расхваливали серебряную парчу, третьи зазывали женщин и предлагали им посмотреть заморские шали и ватные одеяла. Впервые Аспанзат увидел собольи и лисьи меха, которые были привезены от русов, а рядом продавали высокие седла из лошадиной кожи, сделанные в Чаче, хорезмийские луки и мечи.

Вот сидят кожевники и башмачники. Чего только здесь нет! Какие красивые мягкие кожи, какие шкатулки, обтянутые сафьяном, тисненным золотом! А башмаки для невест, украшенные бисером!.. В мясных рядах висели целые туши баранов, стояли котлы с жареной бараниной. Можно было попробовать кусочек, прежде чем купить такого барана.

Глаза разбегались, и не хотелось уходить отсюда, хотя не было денег чего-либо купить. Дома ему дали припасы в дорогу, а денег у него было совсем мало, только на оплату ночлега. И все же Аспанзат остановился в ряду, где продавались сласти. Вот белеет целая глыба чудесных сахарных леденцов. Рядом — орехи в меду и отборный миндаль, тут же сушеные дыни и изюм.

Рассматривая сласти, Аспанзат обратил внимание на покупателя, лицо которого показалось ему знакомым. «Да это купец из Панча, — вспомнил юноша. — Он покупал шелка у Навимаха. Какое счастье!»

Аспанзат тотчас же обратился к земляку с просьбой взять его письмо. Тот согласился и обещал доставить его Навимаху через два дня.

В тот единственный час, когда Аспанзат вышел на улицы Самарканда, он встретил земляка. Разве это не доказательство того, что ему сопутствуют добрые духи! Аспанзат потрогал медную птичку на груди и мысленно поблагодарил своего учителя.

Караванный путь из Самарканда в Бухару был бойкой дорогой, на которой то и дело попадались встречные путешественники. Однако теперь старый Тургак удивлялся тому, как мало они повстречали купцов.

— Видимо, народ боится чужеземцев и старается обойтись своим базаром, — говорил он с горькой усмешкой. Он рассказывал о том, какие бывали здесь раньше встречи и как нередко в пути совершались торговые сделки. Боюсь, что миновало то счастливое время! — вздыхал Тургак.

Но молодой чернобородый купец уверял, что арабы — самые знаменитые купцы и что с ними можно еще лучше вести торговлю, чем с другими.

— Уж не продался ли ты Мухаммаду? — спросил Тургак. — Тебе по душе все чужеземное.

— Для человека торгового недостойно сидеть на месте, — отвечал молодой купец. — Наше дело такое — всегда в пути…

Важно покачиваясь среди тюков, слегка придерживая своего верблюда, он отстал от Тургака. Стоит ли спорить с этим старым, бывалым купцом. Ведь он прославлен своей верностью Заратуштре. А чем плоха вера Аллаха? И жить стало бы легче. Но он ни за что не признается в этом Тургаку. Он знает, что почтенный купец не простит ему измены и обесславит на весь купеческий мир.

В Бухаре караван остановился на окраине. И здесь все говорили о переменах.

— Пойдем в наш храм, воздадим жертву, пусть добрые боги сопутствуют нам!

С этими словами Тургак первый оставил своих верблюдов и пошел к знакомой площади, где некогда велась бойкая торговля идолами и где потом был воздвигнут храм огня. Аспанзат пошел вслед за Тургаком. Но каково было их удивление, когда на месте храма огня они увидели высокую, красивую мечеть, искусно украшенную бухарскими резчиками.

— Вот до какого позора дожили!.. — воскликнул Тургак.

В горестном раздумье покидали они Бухару.

БУДЕТ ЛИ СПАСЕНИЕ?

Позади осталась Бухара, впереди — Гургандж, а между ними горячие пески пустыни. В горах еще прохладная весна, еще яблони в цвету и по ночам холодно, а здесь такой зной, от которого огненные круги перед глазами, и кажется, что тело твое поджаривается на солнце. Аспанзат пожаловался погонщику.

— Эй, добрый человек, худо мне! Боюсь, что не вынесу этой жары. Нечем дышать.

— На что ты жалуешься? — На черном, морщинистом лице погонщика можно было прочесть искреннее удивление. — Разве так жарко?

Это очень хорошо, лучше не бывает! В настоящую жару верблюд упадет, а ты спрячешься в песок, чтобы не сгореть на солнце. Сейчас хорошо! Можно весь день гнать верблюдов, а ночью можно спать. В настоящий зной ночью не поспишь — ночью будешь в пути… Не жалуйся, не гневи бога. Обмотай рот платком — губы пересохнут.

— Я впервые иду с караваном, — признался Аспанзат. — Я вижу, что люди привычные не жалуются. — Он обмотал рот платком и, усевшись поудобнее между горбами, старался задремать под мерный перезвон колокольчиков.

Тихо шли верблюды по горячим пескам, медленно двигался караван. И оттого, что так знойно небо, и оттого, что так однообразны песчаные барханы, путь казался нескончаемым. Зато вечером, когда наступала прохлада, люди оживали. Аспанзат всегда с нетерпением ждал часа, когда устраивали привал. За едой начинался нескончаемый разговор о разных путешествиях и приключениях, сопутствующих бывалым купцам.

— Поистине необъятна вселенная! — говорил Тургак. — Сколько стран на свете, сколько народов и племен, сколько языков и наречий!

Больше всего Аспанзат любил слушать спор Тургака с молодым длинноносым купцом.

Как-то зашла речь о благородстве. Тургак горячо доказывал, что настоящий купец, который дорожит своим именем, должен быть столь же честным, сколь и благородным. А молодой купец говорил, что в торговом деле нужна только честность.

Чтобы убедить собеседника, Тургак рассказал случай, который произошел с его другом, богатым бухарским купцом.

— Как-то раз, — начал Тургак, — мой друг заключил сделку с перекупщиком на тысячу динаров. Когда они обо всем договорились, между купцом и перекупщиком получилось разногласие из-за опилка золота. Перекупщик говорил, что купцу следует один золотой динар, а купец требовал золотой динар и еще опилок. Из-за этого опилка они вели спор с утра и до заката. Купец так настойчиво требовал свой опилок, что перекупщику наконец надоел этот спор и он отдал купцу золотой динар с опилком. Как только купец ушел, все, кто это видел, стали порицать его, называя жадным. А мальчишка, подручный перекупщика, невзирая на эти разговоры, побежал за купцом: «Эй, добрый человек, я сирота, дай монетку». Купец протянул ему тот самый динар с опилком. Мальчишка вернулся и не сразу сказал о своей удаче. Тут прикрикнул на него перекупщик:

«О бездельник, ты же видел, что этот человек ради такой мелочи весь день бранился, не постыдился людей, а ты захотел, чтобы он тебе что-нибудь дал».

Мальчик показал хозяину подаренный динар с опилком, и хозяин в изумлении поспешил за купцом, чтобы узнать у него причину такой щедрости.

Купец отвечал:

«Не удивляйся моим делам — я купец, а в купеческом деле, если меня обманут на один дирхем, то это все равно, как если бы меня обманули на полжизни. Но в тот час, когда требуется мое благородство, а я поступаю дурно, это все равно, как если бы я признал, что я нечистого рода. Я богат — было бы недостойно отказать сироте».

— Твой друг поступил глупо, — заметил молодой купец. — Зачем было отдавать мальчишке целый динар с опилком. Ненужная щедрость!

— Бухарский купец прав, — возразил врачеватель. — И ты, юноша, — обратился он к Аспанзату, — будь благороден и всегда три вещи держи закрытыми: глаза, руки и язык — от того, что не следует видеть, не следует делать и не следует говорить. А другие три вещи всегда держи открытыми для врага и для друга: дверь дома, углы скатерти и завязки кошеля… И еще скажу тебе, — продолжал врачеватель, — насколько только можешь — не лги, ибо основа неблагородства — говорить ложь.

— А в твоем деле особенно нужно благородство, — заметил Тургак. — Врачеватель спасает человека от смерти. Он должен почитать больного и всячески выражать свое благорасположение к нему.

— Разве можно вылечить человека, — отозвался врачеватель, — не проявив при этом благородства! Если хочешь исцелить больного, то прежде всего будь приветлив с ним. Когда врачевателя призывают к больному, как бы плохо ему ни было в тот час, врачеватель не должен показать этого больному. Он должен быть весел и остроумен. Развеселив больного, он подкрепит его силы и прибавит ему желания скорее выздороветь. Благородный врачеватель никогда не позволит себе быть невнимательным. Он позаботится, чтобы больной верил в свое выздоровление. Даже безнадежно больной должен верить в свое выздоровление, иначе лечение его бесполезно.

— Все это лишнее! — возразил угрюмо купец. — Если человек так болен, что мало остается надежды на спасение, то не лучше ли ему сказать о том, что близок его час, чтобы он приготовился к смерти?

— Смерть приходит и не спрашивает, готов ли к ней человек! — рассердился врачеватель. — Перед ней все бессильны! Но зачем ускорять ее приход? Это недостойно благородного врачевателя.

— Благородство нужно всюду! — отозвался старый проводник. — Разве не должен быть благороден проводник, который делится в пустыне последней каплей воды со своими спутниками! Вместе с ними он подвергает себя многим опасностям, терпит всякие невзгоды — разве не от благородного сердца?

— Ты прав, в словах твоих истина, — согласился Тургак. — Твое благородство уже доказано многими делами. А разве не делом мы доказываем свои благородные намерения!

— Но одного благородства мало — человеку пустыни нужна и находчивость, — добавил врачеватель. — Я расскажу вам о той невольнице, которая своей находчивостью спасла и себя и своего господина.

— Я слыхал эту притчу, — признался Тургак. — Она идет от мусульманского мира, в ней есть правда… Расскажи ее проводникам.

— И мы послушаем притчу, — отозвались проводники.

— Здесь речь идет об арабе, — начал врачеватель. — Один араб возвращался к себе домой через пустыню, и была с ним молодая, красивая невольница. Вдруг на них напала шайка разбойников. Араб немедленно вскинул лук и натянул тетиву. Но в ту самую минуту, когда он собирался пустить стрелу, у него оборвалась тетива на луке. Между тем разбойники схватили девушку и стали снимать с нее дорогие жемчужные серьги. Араб, увидев, что они не обращают на него внимания, пустился поспешно бежать. Тогда невольница сказала разбойникам: «Мои серьги стоят небольших денег, а вот если бы вам удалось овладеть драгоценными каменьями, спрятанными у моего господина в тюрбане, то вы стали бы обладателями гораздо большей добычи». Услыхав эти слова, разбойники бросились за беглецом и еще издали стали ему кричать, чтобы он немедленно отдал им драгоценные каменья, которые спрятаны у него в тюрбане. Их крики напомнили арабу, что в головном уборе у него есть еще одна запасная тетива. Быстро извлек он ее оттуда, тотчас же приладил к луку, натянул ее и, так как был превосходным стрелком, поразил насмерть одного из разбойников. Другие, увидев это, немедленно обратились в бегство, бросив невольницу. Тогда араб вернулся. Он похвалил девушку за находчивость и в благодарность дал ей свободу.

Этот день был особенно трудным, потому что зной все усиливался и в раскаленных песках верблюды еле передвигались, с трудом преодолевая барханы. Тургак уже поговаривал о том, чтобы сделать привал, раскопать песок, уложить верблюдов и накрыть кошмой, а ночью продолжать путь, но проводник настаивал, что людям будет трудно сидеть весь день под палящим солнцем. Все же во время движения каравана появляется легкий ветерок, а ночью, когда наступает прохлада, хорошо спится. Все согласились с проводником. В эту ночь, как и прежде, расположились на отдых. Как всегда, верблюдов освободили от вьюков, напоили. И после ужина все улеглись спать. Сквозь сон Аспанзат слышал завывание шакалов. Но усталость была так велика, что он не смог заставить себя открыть глаза и подняться. Завывание шакалов сменилось лаем собак на пастбище. Аспанзат увидел себя в винограднике рядом с Кушанной и Махзаей. Потом пришла Чатиса и вручила Кушанче письмо. Кушанча посмотрела на письмо, а потом с благодарностью взглянула на Аспанзата.

Она подошла к нему ближе и наклонилась, чтобы что-то сказать, но в это время Аспанзат услышал крики и брань. Он проснулся в холодном поту. Небо едва светлело, а все люди были уже на ногах. Они кричали и о чем-то спорили, указывая на бурдюки. Они были пусты. Старый проводник бил себя кулаками в грудь и клялся, что его сразил небывалый сон и что вину свою он искупит усердием — разыщет колодец в пустыне.

— Я давно говорю, что злые духи сопутствуют нам! — кричал Тургак. — Разве бывало когда-либо, чтобы проводники уснули! Подумать только, шакалы изодрали почти все бурдюки. Теперь у нас так мало воды, что людям хватит по капле, а верблюдам уже нечего давать.

— Мне снились шакалы, будто они напали на нас и мы не можем от них отбиться, — говорил кто-то из купцов. — Вот я и не услышал их воя.

— А ведь сон оказался пророческим, — добавил врачеватель. — Без воды в пустыне — мучительная смерть. То же ждет несчастного, который повстречается с шакалами.

— Кто бы мог подумать, что нас ждет такая беда! — сокрушался молодой купец.

— Беда! Беда! — причитали проводники.

— Вот к чему приводит беспечность! — возмущался Тургак. — Сегодня проводники проспали шакалов, завтра они уснут — и на нас нападут разбойники. Мы доверили им свои жизни и свое достояние, а они беспечны, как дети. Что вы скажете, люди?

— Не будем тратить времени на рассуждения, — предложил врачеватель, — надо искать соленую воду для верблюдов. А если ее здесь нет, то двинемся вперед, поищем ее в тех зарослях саксаула. — И он стал пристально вглядываться в темную полосу, которая виднелась на горизонте.

Проводники тотчас же стали копать песок. Аспанзат вместе с другими помогал им. Только Тургак и молодой купец не стали заниматься этим делом, они о чем-то спорили. До Аспанзата донеслись слова о том, что проводники — бездельники и что их надо заменить в Гургандже.

Уже стало припекать, верблюды жалобно стонали, а напоить их было нечем. Не докопались даже до влажного песка, который показал бы проводникам, что где-то глубоко под землей есть вода. Аспанзат молча копал и каждый раз, когда слышал стоны верблюдов, поворачивал голову и видел их громадные печальные глаза, устремленные на людей. С каким терпением верблюды ждали воды и как покорно опустились на песок, когда их стали навьючивать, чтобы продолжать путь!

Врачеватель был прав, когда говорил, что впереди виден саксаул. Но прошло много часов, прежде чем они добрались до кустов и снова устроили привал.

День был томительно тяжелый. Впервые караван шел так медленно, и впервые люди не имели воды.

Когда перевалило за полдень, Аспанзат почувствовал, как пересохло у него в горле и как жжет что-то в груди. Он старался не думать о воде, а в голову лезли одни и те же мысли — все было связано с водой. Как хорошо купаться на закате, после утомительного дня! Как журчит чистый и прозрачный арык и как весело поют весной ручьи, сбегающие с гор! Но что это такое впереди? Река? О чудо! Это река! Да, да, настоящая река! Он видит, как плещутся волны. Кажется, даже повеяло свежим ветерком. Аспанзат смотрит вперед до боли в глазах, но сомнения нет. На берегу реки зеленеют кусты и деревья. Может быть, это священные ивы с длинными, тонкими ветвями, такими нежными и красивыми, что ими можно любоваться весь день.

— Вода! Вода! — кричит юноша. — Ты видишь, какая большая река впереди?

Проводник смотрит на него мутными, усталыми глазами и спокойно, словно ничего не случилось, отвечает:

— Нет реки!

— Как же нет! Или ты ослеп?

— Тебе кажется… — Проводник устало закрывает глаза. — И со мной так бывало не раз. Мучишься жаждой, и вдруг боги покажут тебе большую реку или озеро. А бывает, что и целый город померещится. Ты спешишь к нему, а впереди нет ничего. Та же пустыня и одни голые пески. Только боги могут так сделать: приблизят к тебе реку или озеро, а потом отодвинут и оставят тебя ни с чем… Все это за грехи, за малые молитвы, — пояснил проводник.

Опечаленный, слушал Аспанзат старого проводника. Значит, нет спасения! Зачем он покинул дом? Зачем отправился в дальние земли? Что еще ждет их за пределами этой страшной пустыни? Если бы Навимах знал, как труден будет путь, он бы никогда не послал его с караваном. А как предостерегал его добрый Махой, как уговаривал хорошенько подумать, прежде чем решиться на это. За что же так жестоки боги! Кто скажет, будет ли удача?

— Не печалься, юноша! — утешил Аспанзата проводник. — Посмотри, спутники твои не теряют надежды. Почему же ты так опечален? Где же твое мужество? В пути всякое бывает. Потерпи!

Юноша посмотрел на своих спутников, идущих впереди каравана, на спокойного и уверенного Тургака, и ему стало стыдно за свои мысли. Вот старый, бывалый человек спокоен, на лице его не видно ни страха, ни сомнения. За ним длинной цепью протянулся караван верблюдов. Каждый имеет хозяина, старые и молодые, — все во власти пустыни. Всем тяжко, но люди терпеливы! Плохо пришлось бы им, если бы они потеряли надежду.

Но вот и заросли саксаула. Солнце садилось за песчаные барханы. Когда развьючили верблюдов, Тургак велел взять глиняные чаши и каждому дал понемногу воды. Все повеселели и принялись за ужин. Ах, какой вкусной показалась Аспанзату вода! Но если бы еще одну чашу…

Ночью Аспанзат проснулся от жажды. Было прохладно, и он с жадностью вдыхал свежий ночной воздух. Юноша поднялся. Все спят. Но что там делает молодой купец? Почему он сидит? Не бурдюк ли у него в руках? Кажется, слышен плеск воды. Аспанзат замер от удивления. Откуда?

А купец тем временем выпил полную чашу, наполнил другую и быстро завернул бурдюк в свой ватный халат. Юноша подскочил к нему, схватил его за плечи и крепко встряхнул:

— Ты украл бурдюк? Бесчестный человек!

— Молчи! — зашептал испуганно купец. — Садись, я дам тебе попить. Послушай меня!..

— Я всех разбужу! — кричал Аспанзат. — Мне не нужна твоя вода, отдай ее всем!

— Молчи! — взмолился купец. — Прошлой ночью, когда завыли шакалы, я проснулся и увидел, как звери разрывают бурдюки. Я схватил палку и бросил в них. Они убежали и оставили мне два бурдюка. Разве это не моя добыча? Почему я должен умирать от жажды?

— Ты бесчестный человек! Ты забыл закон пустыни! Тебе этого не простят.

— Знаешь, юноша, — предложил купец, — я сделаю для тебя благо. Собери-ка скорее своих верблюдов, и мы вернемся в ближайшее селение. Я помогу тебе потом добраться до Румийской земли. А с ними ты пропадешь… Собирайся скорее в дорогу!

Аспанзат с ненавистью смотрел в круглые, выпуклые глаза купца, на его зеленое, худое лицо с длинным носом. Ему казалось, что перед ним хищная птица.

— Эй, люди, проснитесь! — закричал Аспанзат. — Проснитесь, люди!..

Купец кинулся на юношу, как рысь, и стал его душить. В это время поднялись проводники. Они бросились их разнимать. Проснулся весь лагерь.

— Украл воду! Хотел покинуть караван!.. — Тургак от ярости не мог найти слов. Он велел проводникам отобрать у вора бурдюки с водой и связать ему руки.

— Чем же ты отличаешься от шакалов? — с презрением бросил ему Тургак.

— Он опаснее шакалов! — кричал врачеватель. — Его следует бросить в пустыне! Но мы этого не сделаем, пусть добирается с нами до Гурганджа, а там мы оставим его, с собой не возьмем.

— Что же вы думали! — закричал купец. — Вы думали, что я так глуп, чтобы умереть от жажды? Если уж мне достались бурдюки, значит, боги захотели спасти меня, а вас они прокляли!

— Да они прокляли тебя еще во чреве матери! — рассердился Тургак. — Они отметили тебя таким длинным, хищным носом, чтобы люди знали, с кем они имеют дело! Теперь мы видим, что ты не человек, а помесь хищной птицы и шакала.

Проводники и хорезмийские купцы, едущие в караване, с отвращением смотрели на предателя. Погонщик каравана признался, что за тридцать лет, проведенных в пути, он ни разу не встречал такого негодяя.

Проводники с трудом навьючили верблюдов и, проклиная пустыню, свою жизнь и злых духов, пустились в путь. И все же старый проводник верил, что спасение где-то совсем близко. Он не сомневался в том, что вот-вот покажутся заросли саксаула и там окажется вода. Два объемистых бурдюка, отобранных у хитрого купца, могли их выручить на ближайшие сутки, а дальше проводник рассчитывал встретить оазис с пресной водой. Ведь ходил же он этим путем в прошлом году, были тогда и подземные колодцы и оазисы! Что же случилось сейчас?

Проводник безнадежно посмотрел на горизонт и остановил свой взор на дальней точке, которая, казалось, двигалась в их направлении. Когда она приблизилась, он разглядел всадника на верблюде.

Вскоре из-за барханов показалось еще несколько всадников.

— Это встречный караван! — закричал радостно проводник. — Мы спасены!

— Караван большой, воды у них много, — говорил с уверенностью врачеватель.

— Если не поделятся водой, то скажут, где колодцы, — заметил Тургак.

— А если это бедуины? — спросил вдруг Аспанзат. И сам испугался своей мысли.

— Какие еще испытания ждут нас в этой пустыне! — воскликнул Тургак.

— Спаси нас от врагов, милостивая богиня! — взмолились купцы.

Но караван подходил все ближе и ближе, и можно было уже разглядеть людей в белых бурнусах. Это были вооруженные бедуины.

— Боги послали нам тяжкое испытание! — прошептал Тургак, когда увидел это. — Будем стойкими, не поддадимся злым силам!.. Иди вперед! — сказал он старшему проводнику. — Иди к предводителю каравана и скажи о нашем несчастье. Если они люди, то помогут нам, а если звери, то все равно не миновать беды.

Проводник погнал своего верблюда вперед, а караван Тургака остановился, дожидаясь милости встречных.

— Чей караван? — обратился всадник к проводнику, когда они поравнялись.

— Караван купцов из Панча, — ответил проводник, рассматривая вооруженного всадника. На мгновение он замолк, но все же решился просить воды.

— Помилосердствуйте!.. — начал он дрожащим голосом. — Шакалы прогрызли бурдюки, мы остались без воды, верблюды уже третий день не пили.

— Вода у нас есть, мы напоим ваших верблюдов… — ответил бедуин. — А много ли купцов? Много ли товаров? Куда идет караван?

— Обо всем даст ответ старший каравана, почтенный Тургак… — отвечал проводник. — Вели скорее дать нам воды. Да еще скажи, где здесь колодцы?

— Сейчас мы все вам скажем.

Они приблизились к каравану Тургака, и всадник спешился.

— Вот старший нашего каравана, — сказал бедуин, указывая на толстого человека в белой шелковой чалме.

Тот важно восседал на большом двугорбом верблюде, украшенном сверкающей попоной. Бедуин посадил верблюда, то же самое сделал и Тургак. Они поклонились друг другу.

Аспанзат с ужасом смотрел на пришельцев.

— Все потеряно!..

ЧУДО В ПУСТЫНЕ

— Далек ли ваш путь? — спросил у Тургака бедуин.

— Путь далек, — отвечал Тургак. — Мы идем в страну Румийскую. Если в добрый час повстречались, то милостью вашей мы получим воду.

— Мухаммад учил нас всегда и везде оказывать гостеприимство, — улыбнулся предводитель каравана. — Мы дадим вам воду. Поделимся и припасами.

Тургак низко поклонился в знак благодарности. Бедуины стали развьючивать своих верблюдов и быстро раскинули шатры. Купцы из каравана Тургака в изумлении смотрели, как мирно беседуют предводители караванов.

— Боги милостивы, эти люди не сделают нам зла! — сказал один из хорезмских купцов.

— Я хочу отблагодарить их, — сказал Тургак, когда бедуины дали им вдоволь воды и предложили припасы. — Хочу им сделать дорогой подарок. Когда люди враждебного племени ведут себя так благородно, хочется им показать, что ты умеешь ценить их доброту и сердечность.

Хорезмийские купцы тоже решили подарить старшему встречного каравана парчовый бухарский халат.

Тем временем бедуины о чем-то спорили, громко бранились и наконец пришли к людям Панча и пригласили посетить шатер предводителя, где их ждет угощение. Такое дружеское расположение бедуинов обрадовало согдийцев. Все они охотно приняли приглашение.

За трапезой оживленно беседовали. Предводитель каравана на ломаном согдийском языке спросил, какие есть в Панче товары и куда идет караван. Тургак, видя внимание и гостеприимство бедуинов, рассказал о предстоящем пути в Рум, о том, что они везут для продажи шелка, самаркандское стекло и бухарские кожи. Он рассказал, что в караване едут также хорезмийцы, которые расстанутся с ними в Гургандже.

Пока люди отдыхали за вкусной едой, проводники напоили верблюдов и стали собираться в путь. В это время к ним подошел вооруженный бедуин и сказал, что не следует вьючить верблюдов, что купцы еще не знают, пойдет ли караван в дальние земли. Старший проводник поспешил к шатру, чтобы спросить Тургака, что случилось, но его туда не пустили.

Покончив с едой, Тургак поднялся с мягкого ковра и, поблагодарив хозяина, сказал, что им пора в дорогу:

— Надо спешить, тем более, что мы получили воду и отдохнули.

Тогда хозяин тоже поднялся и с приветливой улыбкой заметил, что не следует спешить.

Тургак стоял озадаченный. Сердце у него похолодело от дурных предчувствий.

— Зачем вам ехать в дальние земли — ведь товары останутся у нас! — Бедуин сделал знак своим спутникам.

Те молча окружили гостей.

Тургак схватил нож и закричал, что живым он не сдастся и будет защищаться, но больше ему не пришлось ничего сказать. Сзади на него набросили сетку и замотали веревками так, что он свалился недвижим.

— Есть ли боги, которые простят вам такое злодейство! Отнять у безоружных людей все их достояние! Где же ваша человечность? — возмущался врачеватель.

— Зачем такое лицемерие? — негодовали хорезмийские купцы. — Зачем вы оказали нам гостеприимство, чтобы потом сотворить такое зло?

— Все делается во имя Аллаха милостивого, — ответил старший в караване. — Мы делаем милость, оставляя вас в живых.

— Дозволь мне слово! — попросил заискивающе длинноносый купец. — Я давно хочу тебе признаться в своей верности Мухаммаду, я давно принял веру Аллаха. — И с этими словами он опустился на колени и прочел какую-то молитву из Корана.

— Что же ты делал среди неверных?.. — удивился бедуин. Он велел развязать ему руки и вывести из шалаша.

Проводникам Тургака было велено навьючить тюками самых сильных и крепких верблюдов, а самых немощных оставить здесь, вместе с бурдюками с водой и остатками еды, какая была у купцов.

Когда стали выводить пленников, Аспанзат попытался вырваться. Он бился ногами, призывал проклятия на головы грабителей и кричал, что, пока он жив, его добро не достанется разбойникам. Юношу побили палками и бросили на горячий песок; тут же рядом свалился без сил Тургак. Врачеватель и два купца хорезмийца уговаривали Аспанзата вести себя разумно, не лезть в драку с вооруженными бедуинами.

— Ты не можешь с ними сразиться — зачем же терять силы понапрасну! — уговаривал врачеватель. — Ты же не продашь душу дьяволу, как это сделал длинноносый купец?

— Не продам! — воскликнул с горечью Аспанзат. — А зачем мне жить, когда все достояние моей семьи погибло?

Тем временем бедуины сняли свои шатры, навьючили верблюдов и, не оглядываясь, погнали их в сторону Бухары. Бедуинов было много, и они были отлично вооружены.

Аспанзат с ужасом смотрел на уходящий караван. Бедуины увезли все достояние Навимаха. Да еще верблюдов Акузера увели. Что же теперь делать? Он упал на горячий песок и рыдал от бессилия и отчаяния.

Как только ушел караван бедуинов, проводники стали искать ножи, чтобы освободить всех, кто был связан. Старый проводник весь дрожал от гнева и ярости. Не было на свете такого проклятия, которого он не послал бы сейчас вслед ушедшим разбойникам.

— Каковы злодеи! — негодовал он. — Не вступили в драку, а угостили, как друзья. Где же истина?

Когда веревки были разрезаны и все оказались на свободе, врачеватель достал целебные травы и стал приготовлять лекарство для избитого Аспанзата.

— Оставь меня, добрый человек! — просил Аспанзат. — Не нужно мне лекарств — я не хочу жить! Оставьте меня в пустыне, и я умру здесь от голода и жажды! Я не смог сберечь добро, порученное мне отцом. С чем я вернусь домой?

— Будешь здоров — и достояние вернется, — утешал юношу врачеватель. Он смазывал ушибы и прикладывал к ним какие-то сухие листья.

Тургак и проводники стали думать, как им сейчас разместиться на десяти хилых верблюдах. Тургак считал, что всем им следует двигаться вперед к Гурганджу, чтобы оттуда вернуться домой с попутным караваном. Хорезмийцы обещали помочь своим спутникам добраться домой и всячески уговаривали их не падать духом.

— Богатство можно вернуть, — повторял врачеватель, — а жизнь вернуть невозможно. Если нам дарована жизнь, то следует ли предаваться отчаянию из-за потерянного добра!

Осмотрев оставленную разбойниками поклажу, проводники обнаружили, что увезен мешок с вяленым мясом. Теперь из еды оставалось лишь немного овечьего сыра и несколько лепешек. Правда, бедуины выполнили обещание и дали бурдюки с водой.

— Будь они прокляты со своей водой! — бранился проводник. — Как же мы доберемся до Гурганджа без еды.

— Если богам будет угодно, доберемся, — ответил равнодушно Тургак.

Он был так потрясен происшедшим, что ему казалось, что он все еще пребывает в страшном сне. То ему приходила в голову мысль, что лучше не возвращаться домой, чем вернуться ограбленным. То он придумывал способ, как вернуть потерянное достояние. Один только врачеватель старался всех утешить и для каждого находил ободряющее слово. Он тоже потерял свое богатство, нажитое в Согде. Там прожил он несколько лет в надежде скопить побольше и осчастливить своих сыновей, и вот ничего не получилось из его затеи. Пять лет упорного труда пропали. Он возвращался состарившимся, не имея ни гроша, потеряв даже верблюда. Он всех утешал, а сам не знал, доберется ли до родного дома. И что его ждет впереди! Он стал больным и нищим.

Но вот стали собираться в путь, и оказалось, что на верблюдах могут разместиться немногие, остальным надо было идти пешком. Врачеватель хотел усадить Аспанзата — он считал, что юноша слишком пострадал от палок и не сможет идти пешком. Но Аспанзат отказался. Он шел рядом с проводниками и в минуты гнева и отчаяния придумывал планы мести.

— Не унывай, юноша! — утешал Аспанзата старый проводник. — Не считай, что жизнь твоя кончена, если ты ограблен. Всякое бывает с купцами. Вслед за дурным приходит хорошее, ночь несет в себе рассвет. Ты еще молод, еще вернешь себе потерянное, еще будешь счастлив.

— Спасибо за слово утешения! — отвечал Аспанзат. — Если бы ты знал, какими трудами добыты шелка, что увезены разбойниками!.. Вся семья не знала ни сна, ни покоя целых два года. Мы теперь совсем нищие. Верблюды взяты у жадного Акузера. Знаешь ли ты его? Теперь я должен идти к нему отрабатывать долг.

— Об Акузере дурная молва, — согласился проводник. — Никто хорошего слова не скажет о кривоглазом. С ним плохо дело иметь. Пусть Тургак даст тебе двух верблюдов, когда вернется домой. Лучше быть в долгу у благородного Тургака, чем у кривоглазого.

Слова проводника немного утешили Аспанзата — он больше всего боялся Акузера. А если Тургак даст верблюдов в долг, то, может быть, минует беда…

Медленно двигался по пустыне разграбленный караван. Каждый предавался своим печальным мыслям. Никто, кроме проводников, не заметил черной тучки, которая быстро приближалась к солнцу. Но вот скрылось солнце — будет буря. Проводники остановили верблюдов, заставили их лечь, люди разместились среди животных и накрылись большой, толстой кошмой. В воздухе закружились столбы пыли и со свистом обрушились на караван. Если бы не толстая кошма, которую все придерживали руками, можно было бы задохнуться от песка.

А песчаные вихри не унимались и налетали всё с большей силой. Верблюды жалобно кричали, проводники стали громко читать молитвы, хорезмийцы призывали на помощь своих богов. Только врачеватель не стонал и не молился, он хвалил проводников за то, что они вовремя устроили привал и покрылись кошмой.

Буря была недолгой, но людям, сидящим под кошмой, казалось, что они уже целую вечность не дышали свежим воздухом. Все устали и молча ждали, когда же кончится это новое бедствие. Вдруг что-то тяжелое и мягкое свалилось на кошму. Все припали к земле, не смея шевельнуться. Прошло еще немного времени, и свист ветра прекратился.

Сидящий у края кошмы врачеватель высунул голову и увидел ясное небо. Волны песка застыли и лежали такими же ровными барханами, как и прежде. Врачеватель вылез из-под кошмы, а вслед за ним выползли и остальные люди. На кошме они увидели серую овцу.

— Небо послало нам дар! — закричал радостно старый проводник. — Теперь все будет хорошо — это доброе предзнаменование!

Тургак посмотрел на овцу и сказал, что поблизости есть люди.

— Значит, есть надежда кого-то встретить? — спросил Аспанзат.

— Если не пройдут стороной, — отвечал проводник.

— А если это бедуины, что тогда?

— Что для нас бедуины, когда мы нищие и голодные, — отозвался с горечью Тургак. — Они могут только отнять у нас жизнь, но зачем она им, когда нечем поживиться.

— И то верно, — согласился с Тургаком врачеватель. — Не поужинать ли нам?

— Солнце близится к закату, можно остаться здесь на ночлег. — Тургак стал раскладывать кошму на песке.

Проводники сложили костер из ветвей саксаула, который они возили с собой, и, быстро разделав овцу, стали поджаривать мясо на огне. В бурдюках еще была вода, и Тургак предложил сварить жирную похлебку, какой они давно не ели.

Несмотря на все несчастья и злоключения, никто не отказался от еды, посланной небом. Истомленные бедами и несчастьями, люди быстро уснули. Не спал лишь Аспанзат — ныли побитые бока. Было уже совсем темно, когда послышался звон медных колокольчиков. Аспанзат приподнялся и стал прислушиваться.

Где-то совсем близко шел караван. Юноша вскочил и подбросил в угасающий костер последние ветки саксаула — огонь ярко запылал.

«А что, если это снова бедуины?» — подумал он и тут же решил, что пойдет вместе с ними в сторону Бухары, найдет там разбойников и хитростью отберет свое добро. Как только ему пришла в голову эта мысль, ему захотелось, чтобы это были бедуины. Он думал, что все разбойники знают друг друга и что он непременно найдет того толстого, простодушного на вид бедуина в белой шелковой чалме, который причинил им столько зла.

Звон колокольчиков приближался. В ночной тьме показались силуэты верблюдов. Их было не менее двадцати. Все проснулись и бросились навстречу неизвестным.

Тургак обратился к человеку, идущему во главе каравана:

— Кто ты, неизвестный путешественник?

— Я самаркандский купец, наш караван возвращается в Самарканд, — ответил тот.

— Сами боги прислали вас! — воскликнул Тургак.

— Хорошо, что у вас горел костер! Мы бы прошли мимо.

— На то милость богов. Боги не захотели оставить нас в пустыне.

Тургак попросил соотечественников расположиться у костра и предложил остатки ужина.

— Небо хорошо распорядилось овцой из нашего стада, — рассмеялись купцы.

Они рассказали, что смерч захватил их врасплох, и, прежде чем они успели уложить своих животных, одну овцу закружило и унесло.

Затем Тургак поведал купцам о несчастьях, постигших караван. Он рассказал о бедственном положении людей и о том, как они стремятся в Гургандж, чтобы потом вернуться на родину с попутным караваном.

— Благодарите богов, что остались живы и здоровы! — заметил купец из вновь прибывшего каравана. — Когда людей постигают такие несчастья, то не стоит говорить о потерянном достоянии. Вам не нужно идти в Гургандж, мы возьмем вас с собой. А верблюды, что оставлены вам разбойниками, пусть идут с хорезмийцами в Гургандж. До Гурганджа всего три дня пути. Мы поделимся и припасами. Боги смилостивились над нами и дали нам благополучный путь — мы не оставим в пустыне своих соотечественников.

Тургак привык к правилам гостеприимства на караванных дорогах, но он видел и страшное предательство. Благородство самаркандских купцов растрогало его. Он сердечно поблагодарил их. За беседой самаркандские купцы рассказали, что у них была весьма выгодная торговля. Им удалось избежать встречи с бедуинами и продать свои товары хорезмийским купцам по выгодным ценам.

— Я думаю, что караван ваш покинул Самарканд в счастливый час, — сказал Тургак. — Ваша встреча с нами поможет вам избежать столкновений с разбойничьим караваном бедуинов. Они совсем недавно ушли по дороге в Бухару.

— Тогда мы обязаны вознаградить человека, который разложил костер и тем самым помог нам избежать опасности.

— Кто же развел костер? — поинтересовался Тургак. — Я и сам готов того вознаградить.

— Да это Аспанзат! — воскликнул врачеватель.

Все обернулись к Аспанзату. И тогда юноша рассказал о том, как хотел пробраться к разбойничьему каравану и отомстить грабителям, как хотел сжечь самую большую мечеть в Самарканде. Глаза его горели гневом. Кулаки сжимались от ярости, когда он вспоминал о предательстве иноверцев.

— Этого нельзя забыть! — согласился Тургак. — Но все же было бы опрометчиво покинуть своих соотечественников и уйти в стан врагов. Что ты им сделаешь один?

— Однако юноша смышлен и оказал нам услугу. Поможем ему деньгами, — предложил один из самаркандских купцов.

Его поддержали почти все спутники, и в шапку Аспанзата посыпалось изрядное количество монет.

Аспанзат поблагодарил за щедрость и рассказал своим новым друзьям, что их деньги спасут всю его семью от разорения.

Ночью, когда снова наступил отдых, Аспанзат разговорился с Тургаком.

Старый Тургак рассказал юноше много любопытного о купцах, о том, как бесстрашно они путешествуют в самые дальние страны.

— Скажи мне, почтенный Тургак, — спросил Аспанзат, — почему купцы подвергают свою жизнь опасности? Зачем едут с востока на запад через горы и моря? Разве мало для них торговых дел на своей земле? Что гонит их по сожженным солнцем пустыням?

— Купцы смелы и решительны, — отвечал Тургак, — они не страшатся разбойников, хоть и попадают в ловушку к бесчестным людям. Но они творят великое дело — содействуют процветанию земли. Ведь не с пустым мешком приезжает купец в дальние страны. Он привозит на запад блага востока, а на восток доставляет все блага запада. И люди узнают друг друга, начинают понимать друг друга, и постепенно рождается дружба разных племен. Разве это не благо?

— Это благо, — согласился Аспанзат. — Но каким трудом оно достается! Такое благо может стоить жизни!

— Купец должен быть смелым и бесстрашным, — продолжал Тургак. — В одном деле он может много потерять, а в другом столько получить прибыли, что с лихвой покроет убытки. И вот так мудро устроен человек, что наперекор страху и опасности идет он в дальние земли, в неведомые края.

— И ты снова пойдешь в чужие страны? — спросил нерешительно Аспанзат. — Тебя не остановят неудачи?

— Если буду жив, пойду! — ответил Тургак.

ОПАСНОСТЬ БЛИЗКА

Гонец, посланный афшином в Мерв, привез дурные вести. Наместник халифа в Мерве, Саид ал-Хараши, обозлился, услышав о непокорности Деваштича.

— Как ты узнал об этом? — поинтересовался Деваштич.

— Я сделал все так, как мне было велено. Я нашел самаркандского купца, который принял мусульманство, но остался верен памяти предков. Он согласился побывать во дворце наместника и пообещал невзначай заговорить о Панче.

— И что же? — Афшин нервно перебирал коралловые четки.

— Не успел купец произнести слово «Панч», как наместника передернуло от злобы.

— Что же он сказал! Все ли ты запомнил?

— Ведь я уплатил купцу, и он все записал потом, чтобы каждое слово злодея было известно моему господину.

Гонец развернул кусочек мягкой желтой кожи и стал читать:

— «Саид ал-Хараши сказал: „Аллах избрал нас для великой цели — распространять его веру. Во всем мире восторжествует вера Аллаха…“».

— Зачем остановился, не медли! — потребовал афшин.

— «Для этого он избрал Мухаммада, его пророка. Нам предначертано — огнем и мечом утвердить веру Аллаха, никого не щадя среди иноверцев…»

Гонец умолк, притворяясь, будто разбирает непонятные слова.

— Не хитри, читай все! — приказал афшин.

— А далее написано: «Рядом с наместником сидел арабский военачальник, он спросил: „Почему ваши воины пренебрегли Панчем? Ведь в Коране написано, что имущество и жены иноверцев должны принадлежать нам“. Наместник ответил: „Пока люди Панча не примут мусульманства, их имущество, дочери и жены существуют для нас!“ — „А разве они могут принять веру Аллаха без нас? — спросил военачальник. — Как они поймут истину, если мы не поможем им?“ Тут я посчитал нужным вмешаться в беседу. Но я старался показать, будто верен арабскому халифу. Я сказал: „Настанет день, досточтимый Саид ал-Хараши, и ваши воины помогут людям Панча понять все величие мусульманской веры“. И он ответил мне: „Скоро люди Панча поймут, что всего превыше вера Аллаха. Об этом мы позаботимся“».

— Сейчас же призвать ко мне моего советника! — приказал афшин.

Советник афшина, горбун с умными и хитрыми глазами, тотчас же явился.

— Готовы ли к встрече с врагом мои воины? — спросил Деваштич. — И все ли сделано для ухода в горы?

— Все готово, — отвечал горбун, — но разве твои воины могут устоять против грозного войска Саида ал-Хараши?

— Если мы встретим врагов вблизи горы Магов, в местах им неизвестных, то неожиданным нападением можем выиграть битву, — сказал Деваштич. — Наши воины должны дожидаться в селении Кум. Пусть идут туда тайно.

Афшин умолк и долго думал о чем-то.

— Не знаешь ли ты, — спросил он горбуна, — почему так всполошились тюрки? Зачем преследуют меня своим упрямством? Каждый день приходит кто-либо из тюркских дихкан и всячески старается откупить у меня гору Магов. Они запугивают меня дивами, хоть и знают, что я их не боюсь и отлично справлюсь с ними при встрече. Они подослали ко мне жреца, и тот предсказал мор всему живому вокруг горы Магов. Что им угодно?

— Я думаю, что тюрки усердствуют для иноверцев, — отвечал горбун. — Они и прежде старались выйти из повиновения, а теперь, когда опасность близка, они вовсе отвернулись от твоей милости. Боюсь, что они продались наместнику халифа в Самарканде.

— Вокруг нас сжимается кольцо врага! Нам нельзя медлить. Мы должны быть готовы к неожиданностям! — говорил афшин, и глаза его пылали гневом и ненавистью. — Меня хотят перехитрить! Пытаются сломить мою волю, а когда видят, что я не боюсь угроз, просят уступить, хотят лаской и обещаниями завладеть моим сердцем. Но кто же поверит теперь в добрые отношения Саида ал-Хараши! Кто согласится довериться ему? Нет, нет, нет! Мы уйдем в горы, уведем туда людей Панча, чтобы ни один злодей не смог воспользоваться трудами согдийцев из Панча. Здесь я хозяин! Я больше не стану ждать своих знатных соотечественников. Голос разума не услышан ими. Пусть они остаются в своих владениях, а мы уйдем.

Афшин умолк и долго писал что-то на китайской шелковой бумаге.

— Вот мое послание Саиду ал-Хараши! — Деваштич протянул письмо горбуну. — Это последнее письмо.

Горбун молча принял письмо. Затем сказал:

— Ты прав, мой господин! Тебе не следует дожидаться своих соотечественников. Знатные господа Панча не ведают опасности и беспечно сидят в своих домах.

— Пусть остаются здесь, — отвечал Деваштич, — я больше не хочу думать о них! Им обо всем сказано. А если они считают, что мое беспокойство лишено основания, то пусть сами потом расхлебывают все беды.

— Когда же мы уйдем отсюда? — спросил горбун. — Тревожно стало на землях Панча.

— Сегодня я закажу звездочету гороскоп. Посмотрим, какой выпадет день. А простолюдины уже уходят потихоньку. Я велел им уходить неприметно, по ночам. Мы соберемся вблизи горы Магов, оттуда пойдем дальше, в самые отдаленные селения пастухов. Мы заберем с собой припасы: зерно, масло и плоды, а мяса достаточно в любом из подвластных мне селений. Тысячные стада пасутся в горах. Там можно прожить несколько лет, не зная нужды. Мой замысел таков: переждать там трудное время. Сначала посмотрим, что будут делать без нас воины Саида ал-Хараши, а позднее, когда они посчитают себя хозяевами этой земли и будут беспечно пожирать персики в наших садах, мы настигнем их и всех перебьем. Но для этого нам следует хорошо вооружить своих воинов и дать мечи в руки простолюдинов.

— Я должен сообщить афшину добрую весть, — сказал горбун. — Из Самарканда получены мечи и стрелы. Оружейникам удалось соблюсти тайну, люди Саида ал-Хараши не видели их, оружие пришло к нам в сохранности.

— Поистине добрая весть! — улыбнулся Деваштич. — Самаркандское оружие поможет нам. Сейчас пришло оружие, а потом, когда мы свяжемся с нашими людьми в Самарканде, к нам прибудут и сами оружейники. Я надеюсь, что мы там, в горах, добудем мечи и стрелы для каждого согдийца, который верен своей земле.

— Вот так мы обретем силу несокрушимую! — согласился советник.

— На это я и рассчитываю, — признался афшин. — А сейчас не будем медлить. Надо вызвать звездочета, пусть скорее составит гороскоп.

Зварасп тотчас же явился по зову афшина. Он так низко кланялся, так много говорил о могуществе афшина, так угодливо предсказывал удачный исход задуманного дела, что афшин снова заподозрил: не лицемерит ли старик. Но отказаться от гороскопа и самому, произвольно, выбрать день, который принесет удачу людям Панча, — на это он не мог решиться.

«Всегда так было, — думал афшин. — Мои деды и прадеды ничего не предпринимали без звездочета. Всякий верил в удачу лишь тогда, когда ему было обещано покровительство небес. Что мне от того, хорош ли Зварасп, умен или смышлен? Важно то, что он умеет читать по звездам. Он сумеет предсказать счастливый день. Этот день принесет освобождение людям Панча».

Все знали, что опасность близка и что арабский наместник в Мерве может в любой момент прислать в Панч своих разведчиков. И все же, когда в Панче появился отряд арабских воинов, люди Панча восприняли это как величайшее бедствие.

Эти «вестники зла», как их назвали местные жители, прибыли с письмом к афшину Деваштичу. То было предложение арабского наместника Саида ал-Хараши подчиниться воле халифа и заставить людей Панча принять ислам. Саид ал-Хараши требовал покорности и полного подчинения, а в противном случае… на многих страницах весьма пространно были изложены все те бедствия, которые постигнут непокорных согдийцев.

Деваштич видел непрошеных гостей с террасы своего дворца. Он сожалел о том, что не успел уйти в горы с людьми Панча. Если бы они были сейчас под его началом, хорошо вооруженные… Впрочем, не в том главное, чтобы уничтожить кучку разведчиков — это просто, а что будет потом. Надо иметь сильное войско, чтобы смело вступить в битву с воинами Саида ал-Хараши. А если его пока нет? Сейчас надо перехитрить иноверцев — нельзя показывать им своего недовольства. Пусть лучше думают, что Деваштич рад их приходу. Он прикроется личиной лицемерия.

На следующий день, когда посланцы Саида ал-Хараши прибыли во дворец Деваштича с письмом наместника, афшин принял их так, словно давно уже ждал.

— Во имя Аллаха милостивого, все будет по-вашему, — обещал Деваштич, принимая послание Саида ал-Хараши. — Земли согдийские полны слухов о славе Мухаммада! Люди Панча готовы принять его веру. Они сделают это, как только поймут все величие пророка.

Посланцы наместника были озадачены таким приемом. Они давно уже убедились в том, что люди, стоящие у власти, куда меньше заботятся о святости своей веры, чем люди земли и ремесел. Но все же они не ждали того, что сам афшин Панча с такой готовностью примет ислам.

«Зачем же посылать сюда войско? — спрашивал гонец, посланный Саидом ал-Хараши, когда писал донесение о том, как принял их Деваштич. — Я думаю, что здесь может быть оставлен небольшой отряд, а войско пригодится в тех городах, где есть много непокорных».

Но и маленький отряд, прибывший в Панч для разведки, сумел за несколько дней показать себя.

Артаван пострадал меньше других, а роптал больше всех. Он чуть не каждый день ходил жаловаться к старосте общины. И когда тот увещевал его, рассказывая о бедах других общинников, он не уставал доказывать ему, что недостойно согдийскому земледельцу трудиться на иноземцев. Соседи Артавана были такого же мнения. Когда до них дошли слухи о том, что в других селениях люди покидают свои дома и уходят в горы, жители Сактара также призадумались.

— Я знаю, как нам перехитрить иноверцев, — говорил Артаван. — Мы должны покинуть наши дома. Нам следует уйти в горы. Когда наше селение опустеет и нечего будет брать, посланцы халифа сами уйдут отсюда, и мы вернемся в свои дома.

— Тогда надо всем вместе идти, — говорили люди. — Надо сговориться, нужно унести с собой все припасы, запрятать свое добро, чтобы ничего не досталось чужеземцам.

— Не можем же мы сговариваться об этом на своем базаре? — возмущался Артаван. — Услышит один ябедник и сразу нас выдаст. Надо поговорить в укромном месте.

Так было решено собраться в пещере Сактар.

— Вы поможете мне, дети, — сказал Артаван дочерям. — Обойдите все дома нашего селения и напомните людям о дне и часе встречи.

— А мы попросим Рустама пойти с нами, — предложила Махзая.

— В самом деле, — обрадовался Артаван. — Попросите Рустама. Да пусть приведет с собой людей своего селения. Всем хватит места в горах. Если они пожелают уйти вместе с нами, тем лучше будет.

Но Махзае не пришлось просить Рустама о помощи, он сам пришел к ней уговаривать уйти в горы.

— Вы уходите в горы? Сейчас? Не дожидаясь нас? Ты уйдешь без меня? — Голос Махзаи дрожал. Она с трудом сдерживала слезы.

— Как ты можешь так думать? Разве я могу уйти без тебя?

Я пришел за тем, чтобы позвать тебя вместе с нами. Я готов даже завтра устроить нашу свадьбу, но сама видишь — настали тяжелые дни. Как же быть? Может быть, твой отец пожелает уйти вместе с нами? Может быть, мы объединим наши семьи и вместе уйдем? Как ты думаешь?

— Все будет хорошо, Рустам. Ведь отец мой ведет сговор с людьми, чтобы всем вместе уйти в горы. Иди скорее к отцу. Он обо всем тебе расскажет.

— Иди, Рустам, домой, зови людей своего селения на сговор, — говорил ему Артаван. — Всякий, кто согласен, пусть приходит в нашу пещеру в день Луны под вечер.

— Все сделаю, — пообещал Рустам. — Мы все вместе уйдем отсюда.

Рустам не решился сказать Артавану о самом главном для него.

Он не сказал, что они с Махзаей хотели бы отпраздновать свадьбу. Он знал, как скуп и расчетлив Артаван, и понимал, что без достойных подарков ему никогда не получить согласия на женитьбу.

Махзая пошла в самый тенистый угол виноградника и там тихонько запела гимны Анахите. Все ее надежды в этой молитве. Может быть, добрая богиня отведет от них руку врага и поможет ей обрести свое счастье.

— Добрая, могучая Анахита, — шептала девушка, — такой милости прошу я от тебя: чтобы я, будучи любимой, удостоилась жить там, где много варят пищи, получают большие куски, где фыркают кони, скрипят колеса, где взмахивают плетью, где много жуют, где припрятаны яства, где в кладовых по желанию хранят в обилии все, что надо для хорошей жизни…

Девушка повторяет слова своей любимой молитвы, и слезы катятся по ее лицу. Она смотрит на заходящее солнце и мысленно просит его о спасении. С тех пор как пришли арабы, никто в Сактаре не осмелился зайти в храм предков. Никто не посещает храмы огня, каждый молится тайно.

— Эй, Махзая! — послышался голос отца. — Иди скорее ко мне!

Артаван сидел у гранатового дерева и, горестно покачиваясь, что-то шептал про себя.

— Беги к Навимаху! — приказал он дочери. — Ступай скорее, чтобы брат знал, когда привести своих людей в пещеру. Скажи ему обо всем, что знаешь от Рустама, и не забудь напомнить, пусть приведет с собой каждого, кто может держать мотыгу и нож.

Махзая обрадовалась. Отец пойдет вместе с Рустамом. Богиня услышала ее горячие молитвы. Девушка поспешила в город. Чем больше людей соберется в пещере, тем больше надежды на спасение. Махзая понимает, что день ее свадьбы зависит от того, как скоро они уйдут от арабов. Она уверена в том, что им все удастся, раз за это дело взялся Рустам. Он слишком молод, чтобы повести за собой людей Панча и всех окрестностей, но у него светлая голова. Ведь это он придумал всех собрать воедино и с этим пришел к ее отцу.

Было уже темно, когда Махзая подошла к дому Навимаха. Во дворе было тихо и пусто. С тех пор как пришли чужие воины, никто в доме не работал по вечерам. Скрипнула калитка. Махзая тихонько пошла к дому.

— Кто-то идет к нам, — забеспокоилась Чатиса. — Посмотри, Кушанча, кто это там!

— Никого нет! — вздохнула Кушанча и снова стала смотреть в черное небо, усеянное бесчисленными звездами.

Она лежала на крыше легкой пристройки, где раньше спал Аспанзат. С тех пор как юноша покинул дом, это было любимым местом Кушанчи. Здесь она вспоминала свое детство и Аспанзата. Теперь она уже знала его тайну. На груди у нее было спрятано его письмо, которое было ей дороже всего на свете.

Но еще прежде, чем пришло это письмо, Чатиса поведала дочери истину. Она рассказала, как отец на руках принес чужого мальчика и как Аспанзат рос у них в семье. Рассказывая о детстве Аспанзата, Чатиса то и дело смахивала слезы. Ей казалось, что теперь уж Аспанзат никогда не вернется. Как может он вернуться, когда всюду рыщут проклятые разбойники! Зачем Навимах послал его?..

— Кушанча!

— Махзая!

Сестры обнялись.

— Что привело тебя в такой поздний час?

— Добрые вести.

Они обошли дом и очутились под маленьким навесом, укрытым листвой старого чинара. Навимах и Чатиса всполошились: что случилось, какая еще беда стряслась?

Махзая рассказала Навимаху о том, что Артаван собирается привести в пещеру Сактар мужчин своей общины.

— Отец и Рустам хотят увести людей в горы, — шепотом сообщила Махзая.

— Со мной пойдут люди нашей окраины, — сказал Навимах, — а пойдут ли другие, я не знаю. Однако ты заночуешь у нас, а я поспешу к соседям. Поговорим обо всем… — И он скрылся в темноте.

Чатиса и девочки с нетерпением ждали возвращения Навимаха.

— Хочешь ли ты уйти с нами в горы? — спрашивал Навимах медника.

— Давно собираюсь! Разве ты не видишь, как мы живем? В своем доме боишься слово сказать.

Они сидели в маленькой каморке, которая служила зимой меднику мастерской, а теперь была единственным жилищем для всей семьи.

К ткачам они пошли вместе. А когда договорились о встрече в пещере, то каждый взялся привести еще двоих. Навимах обошел еще много дворов на окраине Панча. В каждом доме он встречал сочувствие. Среди ремесленников не было таких, кто не рассказал бы ему горестную историю, связанную с приходом врагов…

С доброй вестью вернулась домой Махзая. Навимах сказал, что на сговор придут все ремесленники Панча, все, кто живет за городской стеной.

С нетерпением ждала Махзая дня Анахиты. Она тоже пойдет в пещеру, она будет участвовать в сговоре и сделает все так, как скажет ей Рустам. Разве добрая Анахита прислала ей Рустама для того, чтобы она его потеряла? Нет, богиня послала его для счастья! Если замысел Рустама осуществится, если все люди Панча уйдут в горы и спасутся от врагов, тогда счастье придет в их дом, настанет день свадьбы. Бедная Кушанча тоже будет ждать светлых дней. Пока не будет освобождения, и ей не будет счастья. Какое же это счастье, когда Аспанзат уехал в дальние земли и неизвестно, скоро ли вернется! Кушанча призналась Махзае, что дни и ночи молит Анахиту, чтобы она сохранила жизнь Аспанзата. Подумать только, она не знала, что он может быть женихом ей! Только теперь, когда он прислал ей письмо, достойное самой знатной невесты, Кушанча поняла, что всегда любила Аспанзата и дороже его нет для нее человека на свете.

Утром, в день Анахиты, Навимах решил пойти к Махою. Ему хотелось спросить совета у мудрого писца. От Аспанзата Навимах слыхал, что старик ненавидит иноверцев и юношу учил никогда не отрекаться от веры Ахурамазды. Артаван тоже говорил, что надо спросить совета у мудреца. Только он хотел пойти к магу, а Навимах решил, что старый Махой скорее поможет добрым советом.

Когда Навимах постучался в дом Махоя, старик, как всегда, сидел за работой. Он переписывал свои любимые притчи.

— Тебя ли я вижу, Навимах! — воскликнул радостно старик. — Может быть, ты принес мне добрую весть от Аспанзата?

— Рад бы прийти к тебе с такой вестью, только нет у меня вестей от сына. Не затем я пришел к тебе. За добрым советом пришел. Дело к тебе большое. Многим нужен твой совет.

— Говори, Навимах! Мое сердце открыто для тебя. Я знаю, что без дела ты не придешь.

— Прежде чем сказать, хотел бы я узнать: есть ли в этом доме уши?

— Нет ушей, — ответил Махой. — Я откупился двойной джизьей. Они оставили меня в покое.

— Мы люди простые, — начал Навимах. — Мудрость и знания недоступны нам. Мы ничем не владеем, а разум подсказывает нам, что недостойно отвергнуть веру отцов и продаться тем, кто нас ненавидит. Мы хотим уйти в горы. Сегодня, после заката, у нас будет сговор в пещере Сактар.

— Само небо прислало тебя ко мне! — воскликнул Махой. — Ты прочел мои мысли, добрый человек. То, что вы задумали, есть самое справедливое дело. Если хочешь знать, так о том же думает афшин. Ваш сговор весьма придется ему по душе. Я говорил ему о вас.

— Сам афшин? — удивился Навимах. — Разве он не принял веру Мухаммада?

— Он не принял веру Мухаммада, а прикрылся ею, чтобы спасти свои владения и всех людей Панча. Ты пришел ко мне со словами справедливости, и я скажу тебе истинное слово. Господин Панча весьма озабочен приходом разведчиков. Он не хочет пойти под власть халифа и готов взять под свое начало каждого, кто покинет Панч и уйдет с ним в горы. Потом, когда все утихнет, когда воины халифа уйдут отсюда, он намерен вернуться сюда.

— И нас он возьмет с собой? — спросил Навимах. — Афшин позаботится о простолюдинах?

— Так он задумал, — отвечал Махой. — Перед лицом смерти нет бедных и богатых. Если Панч станет владением наместника, то и афшину здесь будет плохо. Не лучше ли помочь своим людям избежать несчастья!

— Что же нам делать? — спросил Навимах, обрадованный неожиданной новостью. Он понимал, что если сам афшин возьмет их под свое начало, то замысел их скорее осуществится.

Старик не торопился с ответом.

— Я тебе точно не скажу сейчас, что делать. Я пойду к афшину и узнаю, не пошлет ли он к вам на сговор своего человека. Пусть он скажет вам, когда свершится то, что задумано, в какую ночь люди Панча покинут свои дома и уйдут в горы.

— А тот человек не сделает нам худого?

— Зачем ты говоришь дурные речи? — спросил старик сердито. — Если афшин с вами, он не может быть против вас. А то, что он с вами, мне это подлинно известно.

Махой велел Навимаху зайти к нему позднее, перед тем как идти на сговор, а сам поспешил во дворец к афшину.

— Ждешь ли ты добрых вестей, мой господин? — спросил Деваштича Махой.

— Я хочу добрых вестей, но не жду их, — ответил афшин. — Им неоткуда прийти ко мне.

— Сегодня я буду добрым вестником, — сказал старик. — То, к чему ты стремился, идет тебе навстречу. Люди Панча хотят вместе с тобой уйти в горы. Они ведут сговор.

— И тебе известно это? Ты думаешь, что есть люди, которые хотят поднять свои мечи? Я хотел бы их видеть. Мой советник не нашел таких людей и не выполнил моего приказания. Я велел ему сговориться с простолюдинами, которые согласятся покинуть дома и уйти в горы. Всем, кто решится на это, я обещал свое покровительство. Они должны ждать меня в селениях, вблизи горы Магов, но пока их мало, да и веры в них нет.

— Я отвечу тебе старой притчей, — сказал Махой. — Это притча о трех рыбах. Был большой пруд, а в нем жили три рыбы. Первая рыба была однодумная, вторая рыба была стодумная, а третья рыба была тысячедумная. Все три рыбы попались в сеть. Но пока их еще не вытащили на берег, можно было спастись. Что же сделали рыбы? Тысячедумная стала придумывать тысячу способов спасения, а на это нужно было много времени. Стодумная рыба стала измышлять сто способов спасения, на что нужно было тоже немало времени. А глупая однодумка, лишенная мудрости, не стала размышлять — она выскочила из сетей и спаслась. В тот день рыбаку посчастливилось. Он поймал в сети громадных многодумных рыб.

— Не хочешь ли ты сказать, что мы уже в сетях? — спросил Деваштич.

— Зачем так говорить! Мы еще не в сетях, но сети расставлены. И вот люди, не имеющие золотых поясов, не стали строить тысячи планов спасения, они ведут сговор против врага. А мы строим столько планов спасения, что настанет день, когда сети унесут нас далеко от родного очага и от храмов огня. И будем мы поклоняться чужим богам и чужим идолам.

— Этого не будет! — воскликнул гневно афшин. — Я готовлю оружие. На горе Магов уже много всякого снаряжения. Туда завезены припасы и всякое добро из моих дворцов. Если ты знаешь, где будут договариваться землепашцы и ремесленники, скажи мне. Я пошлю туда верного человека. И все те люди будут приведены в мою крепость Абаргар.

— Когда же ты думаешь увести людей Панча? — спросил Махой.

— Я жду ответа от Звараспа. Гороскоп укажет мне счастливый день. К тому же это надо делать тайно, а для того чтобы враги не разгадали нашего замысла, мы должны незаметно увести людей в горы. Это самое верное средство для спасения.

— Пусть мысль о спасении не оставит нас… — сказал Махой на прощанье. — Вели твоему человеку прибыть в мой дом к часу заката. Я поведу его на сговор с простолюдинами.

В сумерках Махой повел одного из советников афшина в пещеру Сактар. Призывая людей на сговор, Артаван сообщил им условное приветствие.

«В добрый час», — говорил каждый стоявшему у входа в пещеру Рустаму.

Уже стемнело, когда пещера наполнилась гулом голосов. Крошечное пламя светильника, подвешенного на уступе, освещало лишь кусок стены и тех немногих, кто стоял поблизости. Вся остальная часть пещеры тонула во мраке. Артаван различал людей лишь по голосам. Стараясь перекричать спорщиков, он пытался объяснить людям, зачем их позвали сюда.

— Всякий, кто не хочет покориться иноземцам, покинет Панч, — повторял Навимах слова Махоя.

— Если кто желает сказать разумное слово, говорите, — предложил Артаван.

— Я желаю сказать!

— Пусти-ка, я скажу!

— Ты еще молод, подождешь! — слышалось со всех сторон.

— Я пойду куда угодно! Мне нечего здесь терять. Зачем нам ждать прихода врагов? Если небольшой отряд разведчиков натворил кучу бед, что же нас ждет, когда придет целое войско?

Перебивая друг друга, люди говорили о том, что наболело у них на душе.

— Если будет тихо, я скажу слово. — Махой стал рядом со светильником.

И люди узнали почтенного писца. Стало так тихо, что всем был слышен слабый голос старика.

— Братья, настал тяжелый час! Мы покинем наши жилища, но зато мы сохраним своих детей. Мы сохраним свою веру, свой язык и обычаи наших предков. Боги помогут нам в час испытаний. Не оставим друг друга без поддержки…

Старик умолк, и сразу все заговорили. Стали уславливаться, когда уходить. Всем ли вместе или отдельными семьями, в каких местах можно встретиться и какую поклажу взять с собой.

Иные спрашивали, скоро ли удастся вернуться к родным очагам.

Среди собравшихся было много стариков. Рустам смотрел на них с жалостью: «Куда они пойдут?»

Труднее всего было выбрать день ухода. Решили подождать Деваштича. Все верили, что день, выбранный звездочетом, будет счастливым днем.

БОЙСЯ ИЗМЕННИКОВ!

Аспанзат вернулся домой неожиданно. На рассвете, когда Навимах собрался в Сактар, вдруг скрипнула калитка и во двор вошел какой-то странник в чалме. За ним плелся осел с поклажей.

«Кажется, воин? — подумал Навимах. — Но что это?.. Голос Аспанзата?» Не успел шелкодел очнуться от удивления, как уже был в объятиях сына.

— О, боги! Ты ли это, Аспанзат? — Навимах все еще не верил своим глазам. — Ты так похудел и почернел, что не сразу тебя узнаешь. Как же ты смог так скоро вернуться? Откуда ты? А верблюды где?..

— Пойдем в дом, отец, — попросил Аспанзат. — Я хочу увидеть мать и Кушанчу, а потом уже все тебе расскажу. Слава Анахите, я перед тобой. Ведь я мог погибнуть! Но и здесь я вижу непрошеных гостей…

— И нас постигла беда, сын мой! Плохо стало в Панче. Что еще будет!

— Аспанзат! Не во сне ли я тебя вижу?

Кушанча бросилась на шею Аспанзату и так крепко его целовала, что Аспанзат и слова вымолвить не мог.

— Чатиса! — кричал Навимах. — Принимай гостя дорогого!

Лишь когда Аспанзат приблизился к навесу, где сидела Чатиса, только тогда добрая женщина поняла, что Навимах не шутит. Могла ли она подумать, что ее ждет такая радость!

— Сын мой бесценный, — шептала Чатиса, — богиня услышала мои молитвы! Вот ты и дома! Плохо нам было без тебя!

— И мне было плохо без вас! — признался юноша. — Столько со мной приключилось бед, и вспомнить страшно!

— Что ты стоишь, Кушанча! — набросилась Чатиса на дочь. — Неси скорей свежей воды Аспанзату. Надо ему умыться и поесть досыта, потом наговоримся.

— А я боюсь отойти, чтобы Аспанзат не рассказал без меня что-нибудь.

— Не думай так, Кушанча, — успокоил ее юноша. — Я так стремился домой! Я все вам расскажу. Теперь у нас много дней впереди…

— Обо всем поговорим, — вмешался отец. — А пока дайте ему поесть. Посмотрите, на кого он похож!

Навимах бросил свои дела и весь день просидел рядом с Аспанзатом. Чатисе тоже хотелось узнать обо всем, а Кушанча ни на минуту не отходила от Аспанзата.

С горечью и досадой слушал Навимах рассказ сына о путешествии. Когда речь зашла о нападении бедуинов и он узнал, что увели верблюдов, Навимах пришел в такое отчаяние, что даже потерял дар речи. Но Аспанзат вытащил свой кошелек с золотыми монетами и рассказал отцу о том, как самаркандские купцы помогли ему в трудную минуту.

— Благородство купцов удивительно! — обрадовался Навимах. — В наше время, когда злодейство правит разумом людей, не приходится ждать добра от человека. Чужие люди избавили нашу семью от позора. Теперь мы купим верблюдов и раздадим долги. А землю откупать уже нет надобности.

— Почему же?

— А потому, сын мой, что время тяжкое настало. Не сегодня-завтра мы покинем свои очаги и уйдем в горы. Сам афшин взялся вывести людей Панча. И еще нам помогает в этом деле старый Махой.

— Я рад — старик жив, здоров! — воскликнул Аспанзат.

— Благородство Махоя теперь известно в каждом доме на нашей окраине, — сообщил сыну Навимах. Он поведал ему о сговоре в пещере Сактар и о том, как много людей намерено покинуть Панч.

— Куда же мы пойдем? Куда поведет нас афшин?

— Страна наша велика, — ответил Навимах. — Мы и сами не знаем, как велики наши горы и как много у нас хороших пастбищ для скота. А люди афшина всё знают. У него несметные стада в дальних горах. Там мы и найдем прибежище. Не знаю, удастся ли нам оживить дальние земли, посадить там сады и возделать поля, но, как говорят люди афшина, там много тутовника и целые рощи фисташек. На первое время афшин увезет туда много припасов ячменя и пшеницы. Он будет зерном расплачиваться за наши труды. А мы станем там трудиться так же, как и здесь. Необязательно шелка ткать, можно и овец пасти, можно и дома строить из камня и глины. Чатиса всегда найдет себе занятие по хозяйству, а мы нашими делами займемся. Когда же все наладится, станем коконы разводить и все пойдет по-старому, хоть и на новом месте.

Аспанзат слушал отца с волнением. Что же будет? Значит, не суждено им сейчас обручиться с Кушанчой. А он так мечтал об этом. Каждый день, каждую ночь, перед сном, он говорил себе:

«Если выживу, если не погибну, женюсь на Кушанче, как только вернусь. Женюсь, не буду откладывать. Ведь я признался ей в своей вечной любви! Она ждет меня. А ждет ли? Может быть?..»

Нет, нет, ничего дурного не может быть. Она ждала его! Как встретила!.. Он признается отцу, пусть отец сам рассудит. И Аспанзат решился:

— Отец, прости! Может, не время сейчас говорить об этом, но сердце мое горит — я должен тебе все сказать.

— Скажи! Зачем же скрывать. Разве есть у тебя тайны от нас?

— Нет, отец!

Аспанзат смущенно опустил голову и долго молчал.

— Знаешь, отец, мне хотелось бы, чтобы ты заглянул в мое сердце. А в сердце моем все больше разгорается огонь любви. Я не могу это выразить словами, но знаю — нет на свете человека, который бы любил Кушанчу больше меня! В письме я все рассказал ей — я торопился, чтобы не опоздать. Ведь она считала меня братом! Я знаю, вы никогда не говорили ей о том, что…

— Не говори так, сын мой, ты был сиротой не более одного часа. И в тот же миг, когда я взял тебя на руки, я почувствовал, что ты сын мне. И разве глаза не зеркало души! Ты думаешь, что мы с Чатисой не знали, как ты предан нам и как любишь всех нас! Я думаю, что Кушанче выпало большое счастье. Я благославляю вас! И мы сыграем свадьбу здесь, не откладывая. Время трудное, тревожное. Мы не знаем, что ждет нас в горах. Вы поженитесь и вместе с нами уйдете в горы. Там трудом добудете себе счастье. А если добрая Анахита приведет нас в хорошее место и мы снова обретем там свой кров, то заживем в радости всей семьей. Ты будешь коконы варить, как старый Навимах, а Кушанча станет ткать шелка. Ведь она искусница.

— Так и сделаем! — обрадовался Аспанзат. — Расплатимся с долгами, и ты благословишь нас зерном… Я так ждал этой минуты. Горько было мне! Был час, когда у меня не осталось никаких надежд. Ведь мы чудом спаслись в пустыне!.. И когда я подошел к священному источнику, то воздал щедрую жертву — амулет, подаренный мне Махоем.

Навимах смотрел на сына не отрываясь, и Аспанзат увидел, как покатились по морщинистым щекам отца крупные слезы.

— Вы заслужили счастье, дети мои! Пусть добрая Анахита услышит наши молитвы!.. Об одном я попрошу тебя, — сказал Навимах, — пусть никто не знает о предстоящей свадьбе.

— Знаешь, отец, — предложил Аспанзат. — Осла можно отдать Артавану. Его подарил мне добрый Тургак. Я помог ему кое-что сделать, когда мы вернулись в Самарканд. Тургак очень пострадал от грабежа. И вот ему понадобилось написать несколько писем своим клиентам, с которыми он имел торговые дела до этого несчастья. У одних он просил вернуть свои долги, других ставил в известность о своей беде и просил ссудить его временно кое-какими товарами, чтобы вернуть себе состояние. Вот эти письма я и написал ему, как только мы вернулись в его дом.

— И ты сумел? Ты так учен?

— Махой научил меня многим премудростям, связанным с торговыми делами, но тогда я думал, что все это не понадобится. Зачем бедному коконовару знать про дела торговые! А вот пригодилось и это. Всякое знание благо!

— Поистине! — воскликнул Навимах. — Мудрость человеческая безбрежна, как море! Человеку все надо знать, и всякое знание ему в жизни пригодится.

— И вот, — продолжал Аспанзат, — когда я написал письма клиентам Тургака, а они пришлись ему по душе, Тургак и говорит мне: «Ты оказал мне большую услугу, Аспанзат, — ты быстро и разумно составил эти письма. От них мне будет большая польза. Пусть и тебе будет прибыль от меня». И он велел привести этого осла.

— Вот и хорошо! — обрадовался Навимах. — Отведем осла Артавану. Это будет в счет моего долга. А потом соберем коконы и отдадим ему остальное.

— А когда мы купим верблюдов? — спросил Аспанзат.

— Хоть завтра, — предложил Навимах. — Без верблюдов тебе нельзя и показываться. Акузер увидит тебя и сразу начнет укорять и угрожать.

— Он не стал лучше? — спросил юноша и улыбнулся.

— Я не успел тебе рассказать, ведь кривоглазый первым в нашей округе принял ислам и теперь молится чужому богу. Его можно увидеть на крыше дома. Он хочет, чтобы все честные люди видели, какой он подлый изменник.

— У него не хватает денег для джизьи? — рассмеялся Аспанзат. — У бедного медника есть чем заплатить эту подать, а у Акузера полны мешки дирхемов, и жалко уплатить джизью, чтобы остаться верным великому Мазде?

— Разве такое ничтожество может понять величие Заратуштры!

— Махой не раз говорил мне, — задумчиво сказал Аспанзат, — богатство для услады жизни, но жизнь не для того, чтобы копить богатство. А глупый Акузер тратит свою жизнь, чтобы накопить богатство. И достанется оно врагам.

— Помилуй, что ты говоришь! — усмехнулся Навимах. — Арабы — его друзья! Вот он и старается для них.

На следующий день Навимах поспешил на базар. Кошелек с деньгами лежал у него на груди, и Навимаху казалось, что эти монеты согревают ему сердце. Что бы он делал, если бы купцы не помогли Аспанзату? Даже подумать страшно. Акузер тут же учинил бы над ним суд, представил бы судье тот проклятый пергамент. И на другой же день он мог бы лишиться сына. Бедный юноша даже не знает, что ему угрожало. И слава Анахите, что он избежал этого несчастья. И так много бед! Уйти в горы. Куда? Что ждет их там? Хорошо, если афшин сумеет вывести своих людей тайно. А если наместник в Самарканде пришлет воинов, что ждет их тогда?

Навимах долго ходил по базару, прежде чем решился прицениться к верблюдам. Вначале он прислушивался, приглядывался, какие запрашивают цены, кто сколько дает. Ему показалось, что табунщики запрашивают слишком дорого. Навимаху очень хотелось выгадать хоть немного из той суммы, что была у него в кошельке. Но как он ни старался, а получалось, что надо отдать все содержимое кошелька.

Навимах снова потолкался среди табунщиков и решил на этот раз не покупать верблюдов. Он собрался было домой, как вдруг его окликнул гончар.

— Эй, Навимах! Вот как богат мой сосед, верблюда покупаешь?

— Никому не желаю такого несчастья, какое постигло меня! — воскликнул Навимах. — Если ты видел Аспанзата, то тебе известно, что караван, идущий в землю Румийскую, был дочиста ограблен. Чтобы вернуть верблюдов Акузеру, я занял денег у всех моих родственников. Вот какое у меня несчастье!

— Уже вернулся Аспанзат? — удивился гончар. — А я его еще не видел. Что же с ним случилось, кто ограбил караван?.. Кто? — громко допытывался гончар.

Навимах не сразу ответил. Его недоверие к соседу было слишком велико. Он давно уже приметил, что гончар не всегда честен и не всегда говорит с доброй целью. Когда речь заходила об арабах, гончар был особенно коварен. Навимах подумал и сказал:

— Я не спросил сына, какие разбойники ограбили караван. В пустыне всякие встречаются. Он и сам, наверно, не знает.

— Как может он не знать, кто на него напал! — удивился гончар.

И люди, которые услышали этот разговор, тоже удивились.

Навимах поспешил поскорее уйти.

Гончар никак не мог успокоиться.

«Где же это видано, — думал он, — чтобы бедный человек собственными руками платил подати за молитвы? Этого не сделает бедный человек. Если Навимах платит джизью за всю свою семью, значит, у него кое-что припрятано. А это надобно узнать».

Навифарм один из первых принял ислам. Он не только освободился от податей, но даже получал кое-что за какие-то услуги. Об этом он без стыда рассказывал. Он только не рассказал о том, что у него появились новые обязанности — следить за соседями. Тех, на кого он доносил, облагали новыми налогами.

От Навифарма теперь во многом зависело благополучие людей ремесла. Он должен был сообщать о доходах этих людей. Иные догадывались о том, что гончар может их оклеветать, и потому они сами предлагали ему небольшую мзду, чтобы он оставил их в покое.

На следующий день Аспанзат поспешил к старому Махою.

— Орел вернулся в свое гнездо! — воскликнул радостно старик. — Сами боги привели тебя домой в эти трудные дни!

— Этому помогли разбойники, — ответил с горькой усмешкой Аспанзат. — Они ограбили наш караван, мы едва спаслись.

— Бедный мой Аспанзат, ты худ, будто тебя глодали шакалы.

— А грабители, что повстречались нам, не лучше шакалов! — И Аспанзат рассказал старому учителю о своем путешествии и обо всем, что приключилось с ним в тяжком пути.

— Поистине путь ваш был труден, — согласился Махой. — Но ты не жалей о нем, ты многое узнал в жизни. Та мудрость, которую человек познает во время путешествия в чужие земли, — великая мудрость, потому что она исходит от разных людей. Вот ты узнал горечь разбойничьего грабежа, но также и радость благородного поступка. К тому же твоя встреча с тем странником весьма примечательна. Вспомни, какие ты услыхал мудрые слова о вере и правде!.. Не огорчайся, сын мой, — продолжал Махой, — ты оскудел имуществом, зато разбогател умом. А надо тебе сказать, что богатство разумом лучше, чем богатство добром. Ведь разумом можно добыть богатство, а богатством разума не накопишь! Невежда живо обнищает, а разум ни вор не сможет унести, ни вода, ни даже огонь не сможет его загубить.

— Я благословляю небо за то, что снова вижу тебя, мой учитель! Что бы со мною ни случилось в пути, я всегда помнил твои добрые наставления и мудрые советы. Я не только слушал людей, которые встретились на моем пути, я старался и записать разумные мысли. Мне хотелось показать свое умение. Посмотри, вот что я записал во время путешествия… — И Аспанзат развернул перед Махоем несколько кусков кожи.

— Вот этим ты меня обрадовал! — Старик бережно взял из рук Аспанзата кусочки кожи. — Теперь я вижу, что мои труды не пропали — они дали хорошие ростки. Я вижу, ты писал с большим усердием, а ведь тебе трудно было урвать часок. Сколько бед перенес в пути! Если бы мы могли оставаться в Панче, то я бы сделал тебя своим помощником в одном добром деле.

— В каком деле, учитель? Я хочу быть твоим помощником в любом деле! Я знаю, что дело то будет благородное, полезное людям.

— Видишь, сынок, сколько у меня заготовлено кож! А вот здесь, — он показал на деревянный сундук, — уже лежат мои записи, это летопись наших дней. Слова, сказанные тебе благородным странником, — хорошие слова. И меня мучит опасение, что в эти тяжкие для нас годы забудется все лучшее, что есть у согдов. Не зная того странника, я делаю такое же дело, какое он задумал. Я слишком стар и болен, чтобы многое успеть, но если ты будешь мне помогать, то наша работа пойдет быстрее. К тому же многое надо переписать из разных книг. Это можно поручить тебе. А все, что сохранила моя неверная память, я запишу своей рукой. Но я забываю, что наши дни пребывания в Панче — считанные дни. Сейчас другие заботы.

— Разве уж так неизбежно нам покинуть Панч?

— Неизбежно, сынок! Я расскажу тебе обо всем, что ты должен сделать для своих соотечественников. А если, милостью неба, мы обретем кров над головой, то немедля засядем за работу, и ты будешь моим верным помощником.

— Теперь я буду жить одной мыслью! — воскликнул Аспанзат. — Я посчитаю самым счастливым тот час, когда мы покинем Панч!

— Для этого тебе надо еще потрудиться… Знаешь ли ты юного живописца Рустама?

— Как же, знаю, это достойный юноша. Он хочет жениться на Махзае, дочери Артавана. Он искусен в живописи и работает у Хватамсача.

— Вместе с Рустамом ты должен обойти все селения вокруг Панча и узнать, сколько людей ушло в горы. Вы должны узнать, сколько ушло и сколько уйдет. Афшин Деваштич решил сам увести людей Панча.

— Мне говорил об этом отец, но я не поверил, что афшин сам поведет с собой в горы простолюдинов, — признался Аспанзат.

— На этот раз беда нас объединила. И это принесет счастье людям Панча. — Махой хотел еще что-то сказать, но вдруг умолк. Он вспомнил, сколько трудов пришлось ему потратить, чтобы внушить господину Панча эту хорошую мысль.

— Дай мне добрый совет, учитель, — попросил юноша перед уходом. — Я задумал жениться на Кушанче. Денег у нас нет. Можно ли выполнить все обряды без пиршества и без свадебных одежд?

— В этом деле я тебе помогу, сынок!.. — Махой хитро улыбнулся и стал искать что-то в деревянной шкатулке. — Вот этот перстень поможет тебе сыграть настоящую свадьбу. — И он подал юноше перстень с драгоценным индийским рубином, который напоминал каплю красного вина.

— Как можно! Это целое богатство. Я не возьму!

— Бери, не отказывайся! Мне уже все это не нужно, а у тебя жизнь только начинается. Этот перстень достался мне от хорезмшаха за переписку книг. Пусть он сослужит тебе службу.

— Тогда хорошо было бы его продать. Мне не поверят, если я пойду к ювелиру… — Аспанзат умоляюще посмотрел на учителя.

— Я продам его афшину, — сказал старик. — Оставь мне перстень, а завтра приходи за деньгами. Не может быть сомнения — афшину понравится этот красивый рубин.

С нетерпением ждали следующего дня и Навимах, и Аспанзат, и Навифарм. Каждый рассчитывал, что завтрашний день поможет ему осуществить самое заветное.

Навифарм ранним утром уже бродил вокруг изгороди Навимаха и дожидался, когда покажется Аспанзат. Ему хотелось подбить юношу на разговор о разбойниках-бедуинах. Но напрасно гончар дожидался Аспанзата, юноша на рассвете ушел, чтобы увидеться с людьми других селений. Прежде всего он стремился выполнить поручение Махоя. Он должен был узнать, сколько людей готово к уходу в горы и сколько у них есть мечей, луков, ножей и другого оружия. Нужно было также узнать, сколько есть у них лошадей, ослов, верблюдов. Все это старик хотел знать, чтобы в случае надобности просить у афшина помощи.

Люди готовились к уходу в горы. Но для того чтобы сохранить в тайне эти сборы, надо было очень осторожно и незаметно пройти к горе Магов. Ведь с давних пор эта гора считалась обиталищем злых духов. Жители окрестных селений сразу обратили бы внимание на тех, кто ходил сюда. Только немногим, кто был связан с доставкой оружия и припасов, было разрешено незаметно подойти к крепости афшина. Эти люди обычно приходили на рассвете и тотчас же уходили. Сам афшин пока еще сидел в Панче, но по ночам его люди увозили на гору Магов драгоценную утварь, ковры, золоченое оружие, привезенное афшину из дальних земель. Деваштич велел также перенести в крепость Абаргар побольше зерна, плодов и других припасов. Он велел завести там хозяйство и пригнать в окрестные селения стада. Слуги видели, что афшин намерен надолго покинуть Панч, и от этого им становилось страшно.

Когда Аспанзат прибежал к Махою, старик уже ждал его. Он сразу же протянул ему кошелек с динарами.

— Добрая Анахита помогает тебе во всех делах, — сказал Махой. — Деваштич взял перстень и дал мне вот этот кошелек… Посмотри, какой он тяжелый! Когда я стал считать его содержимое, то удивился щедрости афшина. За эти деньги можно купить не меньше трех драгоценных перстней. Афшин думал, что это мой перстень, и пожелал мне сделать приятное.

— Я не возьму столько денег! Я возьму часть из них, а немного оставлю тебе, мой учитель.

— В уме ли ты, юноша! О чем ты говоришь! Тебе надо справить свадьбу и купить припасов в дорогу для семьи. А я один. Когда боги призовут меня в лучший мир, ты позаботишься о моей душе, помолишься Анахите, принесешь цветы миндаля к жертвеннику… Иди готовь свою свадьбу!

Аспанзат не ушел — он улетел на крыльях радости. Эти деньги помогут ему устроить счастье любимой Кушанчи. Неужто настал счастливый час! Сколько раз он надеялся и тут же терял надежду! Сколько раз над ним подсмеивались злые духи — сулили богатство и тут же лишали его! И все же боги милостивы — они пожалели его, и вот он вознагражден за свои мучения. Он мучился, страдал, думал о смерти, а вот теперь уже близок час свадьбы. Они вместе с другими уйдут в горы и там будут строить свое счастье. Разве у него мало сил! Как ни тревожно вокруг, а на душе у него птицы поют и все кажется так легко, так хорошо!

«Верь в добро, сын мой», — говорил ему Махой. Он прав, добрый старик. В самом деле, как же не верить в добро!

— Отец, посмотри, что я принес, какое богатство! — Аспанзат протянул Навимаху кошелек и, гордо подняв голову, сказал: — Теперь я сам позабочусь о свадьбе.

— Да тут целое состояние, сынок!.. — обрадовался шелкодел. — Чатиса, посмотри, как покровительствует нам добрая Анахита!

— Вот так счастье! Кто бы мог подумать: и верблюдов купили, и деньги есть для свадьбы! — Чатиса взяла обеими руками голову Аспанзата и поцеловала его в смеющиеся глаза. — Ты всегда приносил нам счастье, сынок!

— А где же верблюды? — спросил Аспанзат.

— Отвел к Акузеру. Он отдал мне мой пергамент, и я его порвал!

— Расскажи, отец, как радовалось твое сердце, — улыбалась Чатиса. — Ведь мы избежали такого несчастья!

— Может ли быть большая радость! — сказал Навимах. — Представь себе — человек стоит на краю пропасти и знает, что неизбежно упадет туда. Он знает, что нет такой силы, которая бы спасла его. И вдруг совершается чудо: над пропастью появляется мост — обреченный без страха переходит по нему и продолжает свой путь…

— Где ты была, Кушанча? Тебя ждут добрые вести! — радостно сообщил Аспанзат вошедшей девушке.

— Я ходила к источнику, отнесла туда цветы и свежие лепешки. Пусть нам поможет добрая богиня.

— Богиня помогла вам, — сказал Навимах и сделал детям знак, чтобы подошли для благословения.

Потом он подошел к стоящим в углу глиняным горшкам, взял из одного горшка горсть пшеницы, из другого — горсть ячменя, громко прочел молитву и посыпал молодых зерном в честь предстоящей свадьбы.

— Пусть счастье не оставит моих детей! — просила Чатиса домашнего духа, став на колени у горящего очага.

Аспанзат и Кушанча сияли. Настал долгожданный час. Завтра уже можно будет готовить свадебные одежды и праздничное угощение. Навимах не хотел устраивать богатой свадьбы. Не такое сейчас время. Но даже для своих родных ему пришлось бы зарезать не менее шести баранов. А ведь нужно купить этих баранов! Где их теперь добудешь? Никто не хочет продавать.

Бывает ведь так, что наступает счастливая минута, когда вся семья в сборе и все полны добрых надежд. Так было в этот радостный час заката. Аспанзат и Кушанча сидели рядом и молча смотрели на заходящее солнце. Навимах и Чатиса обсуждали, каким будет свадебное угощение, и договаривались о том, кого позвать на свадьбу. Кошелек с динарами лежал рядом с Навимахом. Он то и дело брал его в руки.

— Видишь, как благороден наш афшин? — говорил Навимах жене. — Возьми-ка в руки кошелек! Какой тяжелый!

Чатиса не успела взять кошелек из рук Навимаха, когда скрипнула калитка. Во дворе появился гончар, за ним следовали воины наместника.

— Ты не ждал гостей? Мы не взыскательны, мы не попросим угощения!

Гончар с ехидной улыбкой подошел к Навимаху и, ткнув пальцем в кошелек, зажатый в руках шелкодела, взвизгнул от удовольствия:

— Посмотрите! Клянусь молодым месяцем, я вижу чудо! Бедный человек купил двух верблюдов, а в придачу получил еще кошелек денег.

Навимах словно окаменел. Он смотрел на соседа стеклянными, невидящими глазами и силился сказать что-то, но язык не подчинялся ему.

— Убирайся вон, подлый клеветник! — закричал Аспанзат.

Подскочив к Навифарму, он схватил его за плечи и швырнул к калитке. Гончар завизжал от ярости.

— Вяжите его! — закричал он воинам. — Он убьет вас, он убьет меня, спасите…

Воины бросились к Аспанзату.

— Змееныш!.. — кричал самый старший из них. — Ты уверял, — обратился он к гончару, — что в этом доме нет крепких рук и никто не будет сопротивляться… Я брошу тебя в яму и сгною! — крикнул он Аспанзату.

Аспанзат вырывался как мог. На помощь ему поспешил Навимах. Но его оттолкнули и пригрозили расправой, если он хоть пальцем коснется правоверного.

— Отдай кошелек! — потребовал старший. — Всякое золото в руках нищего — ворованное золото! Мы возьмем его во имя Аллаха!..

— Я не дам кошелька — это достояние моего сына!

Навимах прижал кошелек к груди и в исступлении повторял одно и то же:

— Это достояние моего сына!..

Прижавшись друг к другу, громко всхлипывали Чатиса и Кушанча.

— Отдай кошелек, или мы уведем с собой женщин! — пригрозил воин в чалме и подмигнул своим молодым помощникам.

— За что такое злодейство?.. — закричал Навимах.

Он все еще прижимал кошелек к груди. Но когда на него набросились сразу несколько человек, он не стал защищаться, бросил кошелек на землю и простонал:

— Уходите! Будьте вы прокляты!

— Не вздумайте оставлять здесь ублюдка! — приказал воин в чалме. — Пусть посидит в яме несколько дней!

Он сделал знак, и молодые воины схватили Аспанзата. Юноша словно с цепи сорвался. Он так бился, так кусался и с такой силой сопротивлялся, что невозможно было его и с места сдвинуть.

— Пусть пока останется здесь… — предложил воин в чалме. Ему не терпелось попасть на базар с кошельком Навимаха. — Вы еще ответите за оскорбление! — пригрозил он и ткнул в Навимаха палкой. — Твой сын за все ответит! Утром мы будем здесь. — С этими словами они покинули дом Навимаха.

Чатиса с Кушанчой, забившись с угол, горько плакали, а Навимах, словно оцепенев, стоял и смотрел вокруг невидящими глазами. Под чинаром стонал избитый Аспанзат.

Кушанча очнулась и бросилась к Аспанзату. Она прикладывала мокрые тряпки к избитому телу юноши и уговаривала его прилечь на мягкие одеяла, чтобы хоть немного облегчить боль. Она умоляла отца сегодня же ночью покинуть Панч.

— Мы уйдем отсюда, и тогда все будет хорошо! — говорила девушка Аспанзату. — Здесь для нас не будет счастья!

— Будет ли там спасение? — плакала Чатиса.

— Мы уйдем, — согласился Навимах. — Теперь я вижу, что проклятый гончар не только веру продал, он совесть и честь — все продал чужеземцам. За несколько дирхемов загубил семью!.. Где же истина? Где справедливость?..

— Отец, я вернусь и отомщу злодею. Я не прощу ему предательства! — прошептал Аспанзат, сжимая кулаки.

В КРЕПОСТИ АБАРГАР

Опустилось черное покрывало ночи, темно. «Где ты, милый? Почему такая печаль на сердце?»

Кушанча не то поет, не то всхлипывает. «Почему такая печаль на сердце?» — спрашивает себя девушка словами песни.

Темно и тихо вокруг. Словно все вымерло. Только на скамье, где сидит Кушанча, горит фитилек в глиняной чаше. Он освещает смуглое красивое лицо и влажные от слез глаза девушки. Кушанча шьет мешки для поклажи. Через несколько часов они уйдут в горы.

Девушка мысленно прощается с домом. Здесь прошло ее детство, здесь она узнала о любви Аспанзата, здесь она ждала своего счастья. Что будет там, в горах? Как страшна эта неизвестность!

Почему люди так злы? Почему так жестоко поступил гончар? Отец радовался, хотел устроить свадьбу, а вместо свадьбы одно горе. Аспанзат лежит избитый, мать обливается слезами, а отец словно каменный.

«Пойду посмотрю, не нужно ли чего-либо Аспанзату». Кушанча откладывает шитье и берет чашу с горящим фитильком, но, оглянувшись, видит юношу. Он давно уже стоит у чинара и смотрит на нее. Глаза его кажутся громадными на темном, похудевшем лице.

— Не печалься, Аспанзат, все будет хорошо! Я ходила к ворожее, она гадала на бобах, жгла священные травы. Нам выпало хорошее предзнаменование…

Девушка ласково коснулась плеча юноши и посмотрела ему в глаза с любовью и нежностью:

— Зачем печалишься, ты ведь сильный и храбрый! Мы все вместе уйдем в горы…

Кушанча взяла Аспанзата за руку и повела к навесу. Там суетилась Чатиса. Она укладывала узлы. Женщина горестно вздыхала над своим очагом. Она давно уже не обмазывала его глиной — зачем? Для них очаг не будет священным. Чатиса осмотрела свои корчаги и глиняные горшки, даже погладила их. Хотелось бы все унести с собой, да нельзя. Ткацкий станок и тот пришлось разобрать. Навимах закопал его в землю. Бедный Навимах надеется вернуться домой. Сбудется ли это?

Грустно покидать свой дом темной ночью. Все тебе дорого здесь — даже тоненькое, недавно посаженное деревце миндаля. Ты знаешь здесь каждую ветвь на яблоне, каждый изгиб виноградной лозы. И вот теперь, когда все наливается соками и скоро созреет, ты покинешь этот дом, и плоды, тобой выращенные, достанутся врагам. Как все это перенести?

Навимах молча прошелся по двору, постоял под ветвистым тутовником. На дереве созрели сочные розовые ягоды. Чатиса не стала их собирать, как делала это всегда. Зачем собирать ягоды, если некогда их сушить, нет времени варить сладкий, как мед, сироп. Навимах подошел к своему закопченному котлу. Как долго он служил ему. И вот останется здесь его старый котел, такой черный, обгоревший от долгой службы.

У изгороди стоял осел. Навимах подвел его к навесу и стал укладывать узлы. Хорошо, что есть осел. Легче увезти поклажу.

Каждый взял на плечи узел, каждый тащил в руках корзину. Молча двинулись в путь. Ослу подвязали копыта тряпками, а сами шли в мягких войлочных сапогах, чтобы не слышно было и шороха. Надо было остерегаться злобного Навифарм а. Если он увидит их, то им тогда уже не спастись…

Улица, тонувшая во мраке, спала. Не слышно было даже лая собак. Молча шли они по затихшей окраине. За глинобитными домиками едва обозначалась темная полоса хлопкового поля. За полем, у реки, начиналась тропа в горы. Надо было скорее выйти на эту тропу, тогда будет не страшно.

Навимах был озабочен. Он не успел сообщить брату о случившемся. Артаван подумает, что всю семью увели арабы. Может быть, поймет, что сами ушли. Все равно — пройдет несколько дней, и по тропе потянется караван беглецов. У горы Магов они встретятся.

Наконец-то они миновали окраину, прошли через хлопковое поле, перебрались через шаткий мостик, переброшенный через реку, и вышли на тропу. Прежде чем подниматься в гору, Навимах зажег небольшой факел. Темной ночью невозможно было идти по узкой тропе. А ждать рассвета не хотелось. Да и опасно было: при свете дня всегда можно было ждать недоброй встречи.

— Далек ли наш путь? — спросила Чатиса на рассвете, когда они уже были вне опасности и можно было устроить привал.

— На лошади я добирался три дня, а пешком, с поклажей на спине, пожалуй, и пять дней пройдешь. — Навимах сбросил с плеч тяжелый узел и присел отдохнуть.

— Не все ли равно? — вмешалась Кушанча. — За нами никто не гонится. Куда нам торопиться?

— Она права! — Аспанзат с улыбкой посмотрел на Кушанчу. — Вот тебе награда за умное слово! — И он подал девушке крошечный букетик полевых цветов.

Долгим был этот путь. Чатисе он казался нескончаемым. Где-то внизу, в ущелье, клокотала река, злобно и сердито билась о камни.

Они шли мимо горных селений пастухов и частенько останавливались отдохнуть и поесть. Люди были щедры, предлагали им еду и укрытие. Они и сами боялись непрошеных гостей.

На пятый день пути, в сумерках, где-то высоко на горе блеснул огонек одинокого светильника.

— Огонек на башне крепости. Это сигнал! — обрадованно закричал Навимах. — Мы у цели!

Они расположились на ночлег у подножия горы. А на рассвете отправились в ближайшее селение.

— Я бы хотел повести вас прямо в крепость афшина, — сказал Навимах, — но я не узнал условного приветствия. Без него не пустят.

— Я его знаю, Рустам сказал: «Вместе с вами!» — отозвался Аспанзат. — Но туда пойдет только один из нас. Там нет места для всех простолюдинов, которые пожелают последовать за афшином. Махой велел здесь дожидаться афшина.

Небольшое селение, расположенное в горном ущелье, было необычно многолюдным.

С тех пор как оно существовало, здесь никогда не было так много людей. На площади, где был базар, стоял тростниковый навес. Люди разместились здесь со своей поклажей, иные привели с собой телят, коз, баранов. Проталкиваясь среди незнакомых людей, Навимах вдруг увидел Артавана и всю его семью.

— Поистине бывают чудеса! — обрадовался Навимах. — Когда же вы успели прийти сюда?

— Мы вчера пришли. Решили не дожидаться новых бед. Случилось так, что живущие у нас воины ушли в город и к ночи не вернулись. Мы уложили скарб, взяли припасы и погнали с собой стадо. Даже вам не успели сказать.

— Кто же приведет сюда людей Сактара?

— Там есть надежные люди, — сказал Артаван. — Они приведут. Мы не могли оставаться. Махзая не давала нам покоя — она узнала, что Рустам здесь.

Кушанча расположилась рядом с Махзаей и сразу же обратила внимание на странное рукоделие, которым занимались дочери Артавана. Они нашивали на полотно кусочки кожи.

— Я шью панцирь для Рустама, — призналась Махзая. — А вдруг понадобится! Тетушка Пурзенча научила меня.

— И я сошью панцирь для Аспанзата! — обрадовалась Кушанча. — У нас найдутся кусочки кожи.

— Мы все чего-то ждали, совсем потеряли покой! А тут еще Махзая все плакала о Рустаме, — рассказывал Артаван брату. — Днем раньше, днем позже — все равно виноград достанется врагам. Вот мы и решились.

— И то верно… — согласился Навимах и стал рассказывать, как изменник Навифарм привел в его дом иноверцев. — А осла мы тебе отдадим, — предложил Навимах. — Бери его за долги.

— Ты ко времени припас мне долг! — обрадовался Артаван. — Теперь мы совсем обнищали. Не знаю, как проживем без своего хозяйства!..

Гороскоп, доставленный Деваштичу звездочетом, предсказывал счастливый уход в день Анахиты. Афшину было известно, что к этому времени отряд разведчиков наместника покинет Панч. Деваштич был доволен тем, что люди Панча смогут уйти, не опасаясь погони.

Афшин знал, что Саид ал-Хараши не оставит в покое Панч. Рано или поздно он отомстит за то, что Деваштич не оправдал его надежд. Но афшин сейчас не думал о будущем.

Надо было как можно скорее скрыться в горах, там, где их не настигнут воины наместника.

Рустам, выполняя поручение афшина, переданное ему Махоем, собирал в одно место всех беглецов, прибывших к горе Магов. Это было нелегко сделать. Люди расположились в разных селениях, разбросанных среди гор. Нужно было обойти эти селения. Рустам хотел это сделать сам, но подумал, что было бы легче и быстрее взяться за это дело двоим. Он предложил Аспанзату помочь ему. Тот согласился.

Юноши разошлись в разные стороны. Аспанзат пошел в дальние селения пастухов, а Рустам взялся обойти все ближние селения и поговорить с каждым, кто прибыл сюда из Панча или из других владений Деваштича.

Беглецы расположились вблизи дороги, у реки, в тени деревьев, всюду, где можно было положить войлок и свалить несложный скарб, доставленный сюда на осле, а то и просто на спине.

Аспанзат ходил из селения в селение и подолгу расспрашивал людей. Одни вытаскивали самодельные мечи, другие собирались встретить врага просто мотыгой или лопатой. Аспанзат давал им советы, говорил, куда надо собираться, когда гонцы Деваштича сообщат о прибытии афшина.

— Я обошел все селения, которые ты мне назвал, я всё проверил, — сообщил Аспанзат Рустаму.

— И я всех обошел, — сказал Рустам. — Многие пришли и еще придут вслед за афшином. Люди ждали гороскопа, чтобы уйти под покровительством небес.

В назначенный час Рустам пришел в крепость. Он стоял у двери, которая отделяла его от владетеля Панча, и ждал, когда приближенный афшина пропустит его к Деваштичу.

«Господин Панча не знает меня. Как-то он встретит? — думал Рустам. — Однако Махой слышал обо мне: ведь он велел слуге господина разыскать меня и поручить мне такое важное дело».

Размышляя так, Рустам невольно прислушивался к тому, что делалось за дверью. Вот слышен голос афшина. Рустаму он давно знаком. Во дворце Панча каждый знает этот голос… Но что говорит Деваштич?! Разве он принял ислам? Почему он велит писать: «Во имя Аллаха милостивого и великого»? О, проклятье! Он предал нас!.. Кому мы доверились? Что делать? Надо спасать Панч от предателя! Здесь стража невелика — можно проникнуть в комнату афшина и убить его!

Рустам вытащил свой нож из кожаных ножен и коснулся лезвия:

«Острый! Я должен спасти людей Панча. А потом что будет?.. Нет, одному никак не справиться. Надо пойти к Аспанзату и вместе с ним напасть на предателя. Ведь стража может подоспеть на помощь, надо будет ее связать. Аспанзат возьмет веревки и поможет связать писца, отобрать оружие у стражников…»

Рустам разыскал Аспанзата. Он рассказал ему все, что услышал, и признался, что намерен убить Деваштича, чтобы спасти людей Панча.

— Не торопись! Ты неправ! — воскликнул Аспанзат. — Я знаю, почему он так пишет. Мой старый учитель Махой рассказал мне, как Деваштич задумал перехитрить иноверцев. Он притворился, будто принял веру Мухаммада. Ведь афшин знает арабский язык и разговаривает с арабами как равный, а в душе он согдиец и верен нашим богам. Он выведет людей Панча! О том я доподлинно знаю из уст Махоя. А то, что говорит Махой, никогда еще не было неправдой!.. Оставь свой дурной замысел и ступай к афшину с полной верой в его доброе намерение.

— И все это правда? — изумился Рустам. — Само небо удержало мою руку! Я бы мог убить афшина. Как хорошо, что ты здесь! Из-за моей глупости мог бы погибнуть наш господин!

Рустам пошел к Деваштичу. Он сообщил афшину, сколько прибыло сюда кедиверов, общинников и ремесленников, какое они имеют оружие. Афшин остался доволен.

— Твое лицо мне знакомо, — сказал он, пристально посмотрев на Рустама. — Я видел тебя в моем дворце.

— Я делал росписи в комнате молитв, мой господин. Я бывал во всех помещениях дворца, где работал старый Хватамсач.

— Вот как? — удивился афшин.

— Я ученик почтенного Хватамсача. Это он научил меня мастерству живописца.

— В трудное время занемог твой учитель, горько нам было оставлять его в Панче.

— Не знал я, какое горе случилось! Позвольте мне, мой господин, вернуться в Панч. Я помогу учителю добраться сюда, я все для него сделаю!

— Твое желание похвально. Только не медли, иди скорее, чтобы вернуться до нашего ухода в горы. Поспеши, юноша, я награжу тебя! Если ты прибудешь позднее и не застанешь нас, то моя стража у крепости скажет тебе, куда доставить старика. Запомни имя моего верного слуги в Панче. Он даст тебе коней. На них вы быстро доберетесь сюда.

— Все будет сделано, господин! Мы вернемся вместе с учителем и украсим стены этой крепости.

— Когда прогоним врагов, тогда все сделаем для славы и могущества Панча! — сказал Деваштич.

Сегодня афшину казалось, что он хорошо понимает силу своих людей. Сейчас он готов был довериться тем, кого прежде не признавал. В трудную минуту афшин увидел, как верны своей земле и своей вере простые люди Панча. А ведь многие из именитых и знатных предали свой народ. Сколько богатых людей Панча, Самарканда и Маймурга перестали знаться со своими соотечественниками! Вот он поручил именитому купцу Сахраку вести его торговые дела, а вчера стало известно, что Сахрак принял веру Аллаха и служит врагам. Через несколько дней у подножия горы Магов должны собраться все люди города и предместий. Они придут сюда спокойно, не боясь преследований: ведь гороскоп, составленный Звараспом, предсказал, что день Анахиты будет счастливым. Он поведет их в горы по тропам, не известным арабам, и там они пробудут некоторое время, переждут грозную пору. А если враг не уйдет из Панча, то, кто знает, может быть, собрав всех своих людей, он пойдет на них войной! Но это потом.

Рустам поспешил к Махзае.

Они медленно шли вниз по извилистой тропе, как дети взявшись за руки.

— А теперь я пойду, — сказал Рустам. — Путь далек. Я целую неделю не увижу тебя.

— Это будет самая долгая неделя в моей жизни! — призналась Махзая.

— Зато какая радость ждет нас, — сказал Рустам, — я встречу тебя здесь, на этой тропе.

Махзая коснулась рукой плеча Рустама:

— В добрый путь!

Рустам прижался щекой к ее руке и, не оглядываясь, побежал. Но вскоре остановился и крикнул:

— Я принесу тебе сладкую дыню, самую сладкую, посаженную моим отцом!

Махзая улыбнулась и долго еще смотрела ему вслед. Она думала о том, что небо милостиво и что скоро-скоро настанет счастливый день. Они поженятся и никогда больше не расстанутся. Рустам станет расписывать стены в домах богатых купцов, а она будет вести хозяйство. Но ведь ему придется уходить из дому на целый день!.. Ну и что ж! Она принесет ему еду. Махзая никогда не видела росписей, которые делал Рустам, но она так хорошо представляла их себе, словно побывала во дворце афшина. Сейчас она думала о том, что будет помогать Рустаму, если он согласится. Разве она не сумеет подавать ему краски!

Давно уже скрылся Рустам, а Махзая все стояла на том месте, где они расстались, и мечтала о будущем.

Каждый день к подножию горы Магов приходили люди. Целые отряды конницы выстроились на улицах окрестных селений. Вслед за ними шли караваны верблюдов, груженные всяким добром владетелей Панча. Они прибыли со своими семьями, слугами и рабами. Мало кто остался в Панче в эти дни. Мало кому хотелось отдать врагам нажитое добро, мало кому хотелось отречься от веры своих отцов.

И в крепости все были заняты подготовкой к уходу в горы. Деваштич приказал привести на гору Магов свою семью и всех служителей дворца в Панче. Вместе с другими сюда был доставлен и старый Махой.

— Я рад видеть тебя здесь, мой достойный писец! — сказал афшин Махою. — Здесь ты будешь в безопасности. Но если пожелаешь, то пойдешь вместе с нами через перевал. Мы найдем там полное уединение. Там враги не настигнут нас.

— Я никого не боюсь, мой господин. Мне враги уже не страшны. Только и привело меня сюда — желание закончить мою летопись. Здесь спокойно. Оставь меня в крепости — я поработаю в тиши. Если удастся мой замысел, то потомки узнают о нашей жизни, не забудутся наши мысли, наш язык и обычаи.

— Это благородное дело! — согласился афшин. — Трудись и будь благополучен! Я велю оставить для тебя припасы, а позднее пошлю за тобой гонцов, может быть, надумаешь перебраться к нам, в горы.

В небольшой комнате второго этажа расположилась арфистка афшина со своей рабыней. Комната была завалена тюками, привезенными из дворца Деваштича в Панче. Здесь были и драгоценные персидские ковры, и шелковые одежды, доставленные из Китая, и редкой красоты серебряные сосуды с превосходной чеканкой дамасских мастеров. Афшин ничего не жалел для своей любимой музыкантши. Для того чтобы увидеть улыбку на ее печальном лице, он готов был потратить целое состояние.

— Всем ли ты довольна, дочь Хорезма? — спросил афшин, входя в комнату арфистки. — Все ли доставлено сюда моими слугами, не разбиты ли драгоценные китайские вазы, которые привез для тебя Сахрак?

— Я всем довольна, мой господин! Все, что было дорого мне, как дар твоего благородного сердца, все доставлено сюда. В Панче остались только мои любимые росписи, сделанные по твоему приказанию. Но их нельзя было увезти.

— Не печалься, дочь Хорезма! Все, что ты пожелаешь, мои живописцы изобразят на стенах твоего дворца, который построен в горах. К тому же отъезд из Панча вовсе не означает, что мы покинули наш город навсегда. Нам надо перехитрить врага.

— Я спокойна, мой господин. Твоя мудрость не подведет тебя. Рядом с тобой я спокойна.

— Твои слова как бальзам, как твоя дивная игра! Я верю тебе, прекраснейшая из дочерей Хорезма. Через несколько дней мы будем уже далеко отсюда, среди неприступных гор. Там ты увидишь небольшой дворец, сделанный искуснейшими мастерами Согда. Это твой дворец, он создан для тебя. Первое время всем нам предстоит испытать неудобства, пока соорудят достойные жилища и храмы. Но ты не должна терпеть неудобств. Об этом позаботился твой афшин. Даже все мои приближенные снизойдут до войлочных шалашей, только ты будешь чувствовать себя царицей. Ведь ты создана для того, чтобы царствовать и повелевать сердцем афшина!

— Ты возвеличил меня, мой господин! С каждым днем я чувствую все большую благодарность за твою щедрость. Теперь я все реже вспоминаю дом моего отца в Хорезме, и все чаще мое сердце обращается к тебе со словами привета. Сейчас, когда заботы омрачили твое чело, мне хочется сказать тебе — я оценила твое благородство и твою мудрость, мой господин.

— Не называй меня господином, ты — госпожа моя! — Афшин низко склонил свою гордую, красивую голову. Он молча повернулся и тихо прикрыл за собой дверь.

— Госпожа, ты знаешь, как я предана тебе! — прошептала рабыня. — Скажи мне одной: афшин женится на тебе?

— Он ждет моего слова, — ответила арфистка, задумчиво глядя на дверь, за которой скрылся афшин.

— И ты заставляешь ждать его? О дитя неразумное! Внемли мольбе старой женщины! Поверь мне — нет на свете человека более щедрого. Скажи свое слово! Послушай же меня!

— Ты пугаешь меня! — взмолилась девушка. — Перестань ломать руки, словно произошло несчастье. Я скажу ему свое слово, как только мы прибудем в новый дворец.

— Как ты разумна, госпожа!.. — воскликнула рабыня. — Ты отпустишь меня на свободу, когда станешь полновластной госпожой Панча? Скажи скорее, не терзай мое сердце!

— Я отпущу тебя домой хотя бы для того, чтобы ты смогла рассказать моей матери и отцу моему, как счастлива их дочь, что не рабыня она, а госпожа!

Рабыня не успела броситься к ногам своей госпожи, как в комнату вошли слуги. На рассвете афшин приказал двинуться в горы.

Слуги афшина передавали людям распоряжения господина. Деваштич велел каждому проверить свое оружие и запастись стрелами. Тем, кто пришел только с мотыгой и палкой, роздали оружие из кладовых крепости. Афшин велел женщинам заняться приготовлением припасов на долгий путь в горы.

Семьи Навимаха и Артавана были неразлучны. Чатиса вместе с девушками готовила еду в дорогу, а братья приводили в порядок ножны для мечей и колчаны для стрел. Аспанзат получил оружие из кладовой крепости. Он сам отточил свой меч, проверил каждую стрелу. Кушанча заканчивала шить панцирь. Вместе с Махзаей они обшивали монетами верхнюю часть кожаной рубашки, чтобы в случае несчастья вражеская стрела не пронзила сердце. Аспанзат был очень доволен, когда сестры вручили ему этот панцирь.

— Такой носят только знатные воины афшина! — обрадовался юноша. Он горячо благодарил девушек.

Прошла уже неделя, а Рустам все не возвращался. Махзая по нескольку раз в день выбегала на тропу посмотреть, не идет ли. Но юноши не было. Беспокойство сменилось отчаянием.

Вблизи крепости Абаргар собрались уже и те люди Панча, которые вышли из города в день Анахиты. Прибыла семья Деваштича вместе с чакирами и слугами. Уже глашатаи афшина объявили волю господина Панча — собираться в дорогу. На рассвете предстояло двинуться в горы.

Всю ночь Махзая не сомкнула глаз. Остаться здесь ждать Рустама невозможно — никто не оставался на горе Магов. Уйти вместе со всеми — значит навсегда потерять Рустама. Девушка была в отчаянии. Кушанча, как могла, утешала ее. На рассвете люди Панча двинулись в путь. Впереди Деваштич со своей семьей и приближенными. Все они были на прекрасных конях, покрытых дорогими попонами. Вслед за ними шли приближенные афшина, семьи знатных дихкан и купцы.

Нескончаемой вереницей тянулся караван с сундуками, коврами, тюками товаров и припасами. Много было забот у богатых. Меньше было забот у ремесленников и землепашцев. С ними был жалкий скарб и корзинки с едой.

Собралась в путь и семья Навимаха. Все было бы хорошо, если бы не горе Махзаи. Рустам не вернулся. Артаван не знал, как ему поступить. Марьяма и тетушка Пурзенча проливали горькие слезы. Махзая села на камень у ворот крепости и ни за что не хотела покинуть гору Магов, до тех пор пока не вернется Рустам. Кушанча уговаривала ее.

— Рустам нагонит нас в пути, — утешала она подругу.

Медленно двигался этот необычный караван, в котором воины, вооруженные мечами и луками, шли рядом со старухами и детьми. Странно выглядела нескончаемая цепь людей с узлами и корзинами на головах. Люди торопились догнать всадников. Их нетрудно было догнать. По узкой, извилистой тропе всадники двигались немногим быстрее пешеходов.

Столь многочисленным был караван, растянувшийся по горным тропам, что идущие впереди уже достигли ущелья, а идущие позади были еще вблизи крепости Абаргар. Далеко в разных направлениях мчались разведчики афшина. Им было поручено проверить безопасность пути. Гонцы были посланы и на дороги, ведущие в Панч. Они должны были сообщить отряду афшина, не идут ли воины Саида ал-Хараши из Панча.

Афшин был в добром настроении. Он с удовлетворением заметил, что не только простолюдины последовали за ним, но и многочисленная знать пожелала уйти от иноверцев. Он пришпорил своего коня и, оставив позади себя верного советника и чакиров, предался размышлениям. Он думал о вчерашней встрече с арфисткой. Впервые он услышал от нее такие сердечные слова. Она оценила его любовь и щедрость. Пройдет немного времени, и гордая, своенравная красавица согласится стать его женой.

Каждый человек достоин своей маленькой радости. Чем же он хуже других? Если в юности ему не посчастливилось встретить ту, которая стала бы его сокровищем, то пусть хоть на закате радость войдет в его сердце. Афшин представил себе на мгновение прекрасное лицо красавицы, ее задумчивые и немного печальные глаза и тонкие пальцы, извлекающие волшебные звуки из маленькой золоченой арфы. Вчера ему удалось отправить ее под надежной охраной верных слуг. Они доставят ее в уединенный маленький дворец, о котором никто не знает. Там она будет ему петь свои нежные песни… Афшин оглянулся и знаком подозвал к себе советника:

— Я вижу, как многочислен наш отряд, все с нами. Жаль только, что не смог уйти с нами мой Хватамсач.

— Я не хотел бы огорчать моего господина, — ответил советник, — но случилась беда. Я снова зашел к нему перед уходом, он был бодрее и приготовился к дальней дороге: уложил в корзины свои краски и кисти. Но вдруг прибыли во дворец люди от Саида ал-Хараши. Они потребовали, чтобы старик следовал вместе с ними в Мерв.

— Почему же ты не сообщил мне об этом раньше?

— Я не хотел огорчать тебя, мой господин.

— И ты позволил увезти моего живописца?

— Что я мог сделать один с несколькими чакирами? К этому времени все твои воины были уже на пути к горе Магов.

— Я не желаю слышать об этом. Сейчас же отбери лучших чакиров и пошли в Мерв, чтобы тайно увезли старика. Через месяц он должен быть с нами!

Деваштич не повышал голоса, но советник видел, как разгневан его господин. Он молча следовал за афшином, не решаясь возражать. Но как услать сейчас десяток лучших чакиров, когда еще неизвестно, что ждет их впереди! Ведь коварство иноземцев не имеет границ — они могут настигнуть их в горах!

— Ты не сказал мне, где звездочет Зварасп, — снова обернулся к советнику афшин. — Я не видел его с того дня, когда получил от него гороскоп.

— Горько мне сообщать господину Панча дурные вести…

— Говори!

— Я послал гонца в Мерв проверить, так ли это. Только мне сообщили, что Зварасп бежал в Мерв.

— Это самое дурное из всего, что ты мог мне сказать!.. — Афшин с силой пришпорил коня.

АСПАНЗАТ ОСТАЛСЯ ОДИН

Рустам не узнал Панча. Всюду шныряли люди в белых бурнусах. По улицам носились всадники. Жители Панча со страхом и любопытством рассматривали пришельцев.

— Вот это отряд конницы ал-Мусейяба, — говорил какой-то знатный господин, — а вот пешие воины хорезмшаха. Саид ал-Хараши заставил их пойти против согдийцев. А вот важный военачальник на рыжем скакуне — это Шаукар ибн Хамук, злобный человек из бухарской знати…

Рустам внимательно слушал неизвестного ему господина.

«Хорошо бы обо всем донести афшину, — подумал он. — Ведь как вооружены! Какая сила! Если начнут рубить, так не останется ни одного человека в Панче. А что же будет, если они пойдут на крепость Абаргар? Хватит ли там воинов, чтобы отбиться от такой силы? Пойду скорее, найду учителя и потороплюсь к афшину. Если я получу коней у стражника во дворце, то мы быстро доскачем. Пожалуй, успеем сообщить о грозящей опасности».

К удивлению Рустама, у ворот дворца не было охраны. Стояли верблюды, груженные сундуками, коврами и драгоценными сосудами, которые не успели увезти люди Деваштича. Рустам бросился в распахнутые двери. Комнаты пусты. Где же учитель? Его нет. И спросить некого. Словно все вымерли. Но что случилось с росписями? Как они изуродованы! Кто-то старательно соскреб лица и руки. Уничтожены все росписи, сделанные искусными руками старого учителя. А что делается в комнате молитв! Какое злодейство совершили иноверцы! Повергнута ниц статуя богини, разбита ее прекрасная голова, и обломки статуи смешались с черепками жертвенных сосудов. Тут же валяются бусы — украшение богини. Нет жертвенника. Нет более священного огня. Обезглавленная Махзая беспомощно протянула руки к виноградной лозе.

Рустам остановился, потрясенный страшным зрелищем.

— Кто сотворил это злодейство?! — закричал он в порыве гнева и отчаяния.

Но никто не откликнулся, лишь эхо отозвалось в пустых комнатах дворца. И юноше послышалось, что эхо вторит отовсюду: «Злодейство! Злодейство! Злодейство!..»

— Так вот они какие, эти люди, пришедшие поработить нашу страну… — шептал Рустам. Ужас и отчаяние охватили его. Он понял, что случилось что-то очень страшное и непоправимое. — Они только что пришли, нас не знают. За что же они нас так ненавидят? Почему они так злобно уничтожили то прекрасное, что создал мой учитель? Разве могла им помешать картина шествия царей в храм предков? Почему они соскребли головы? Почему разбили статую богини? Зачем изуродовали изображение Махзаи? О, у них нет сердца!

Учитель говорил ему, что люди, которые не умеют видеть красоту, — черствые люди! А эти не только черствые — они жестокие, они ненавидят прекрасное, они его уничтожают!

— Учитель! Учитель! Учитель! — кричал Рустам, заглядывая во все комнаты, забираясь под пандусы, останавливаясь возле ниш. В комнате афшина он замер в удивлении. Перед ним, как живая, стояла красавица арфистка. Легко касаясь пальцами золотых струн арфы, она, казалось, играла что-то печальное. Лицо ее было строго. Рустаму оно показалось даже скорбным. Где она, эта удивительная музыкантша? Куда девался старый Хватамсач?

Рустам метался по разграбленному, разрушенному дворцу Деваштича и нигде не встретил ни одного человека. Он поднялся на крышу и попал в маленькую комнату звездочета. Сюда никто не приходил — здесь не было следов разрушения. Но в комнате не видно было ни одежды, ни деревянных ящичков с гороскопами, которые бережно хранил Зварасп. Рустам окинул взглядом опустевшую комнату. На полу он заметил голубую бумагу, свернутую трубкой и перевязанную шелковой ниткой. Он поднял и развернул ее. Это было письмо.

В первую минуту Рустаму показалось, что оно написано на чужом языке, но, вглядевшись внимательно, он понял, что письмо написано по-согдийски. От кого же? На такой дорогой китайской бумаге? Откуда?

«Мир тебе и поклон от твоего покровителя Саида ал-Хараши. Я помню твои заслуги, Зварасп, — писал он. — Ты сообщил мне много полезных сведений, да пошлет тебе Аллах здоровье и благополучие…»

— Где же он, поганый старик, проклятый колдун! — прошептал в ярости Рустам. — Где он, предатель Зварасп!

«За услугу, которую ты мне окажешь, я посылаю тебе подарок. Впереди тебя ждет большая награда. А драгоценный перстень, который тебе вручит мой гонец, послужит знаком моего высочайшего доверия. Я вывез его из Нишапура. Этому камню нет цены. Подвесь перстень на шею, и ты почувствуешь, как укрепляется твое сердце, как уходят страхи и сомнения. Эта удивительная бирюза, величиной с лесной орех, предохранит тебя от ударов молнии. Отныне ты спасен от укуса скорпиона. За все это стоит послужить, не правда ли? А когда ты прибудешь ко мне с доброй вестью, тогда я вручу тебе кошелек с золотыми, который давно уже снился тебе, как ты изволил мне писать. Ты еще писал мне о гороскопе, будто он должен послужить путеводной звездой людям Панча. Я могу дать тебе добрый совет: не трудись, не считай звезды, не трать времени на вычисления. Пусть в твоем гороскопе будет указан день Анахиты. На этот раз путеводная звезда людей Панча будет нами отмечена. Укажи же направление твоему господину…»

Рустам сжал кулаки. Ярость охватила все его существо. Теперь он понял, почему разорен дворец афшина. Еще более страшное впереди. Ведь недаром ал-Хараши сам назначил день Анахиты. Значит, он пошлет свое войско на крепость Абаргар!.. Кто же предупредит афшина? Где взять коней?

— О, горе нам!.. — простонал юноша.

Он выскочил на улицу, решив угнать верблюда, но караван, груженный добром Деваштича, был уведен.

— О, горе нам!.. — повторял Рустам.

Он побежал по опустевшим улицам города. Он заглядывал в чужие дворы. Он твердо решил, что если увидит где-либо коня, то ускачет на нем к горе Магов, чтобы предупредить афшина. Но кони были только у чужеземцев.

Рустам бежал в гору, а перед глазами его стояла картина разграбленного дворца; обезглавленная Махзая и разбитая статуя богини словно призывали его к мести. Он прижимал к груди бусины, унесенные в память о комнате молитв. Эти бусины жгли ему грудь.

Прошло всего несколько дней с того времени, как афшин покинул свой дворец в Панче, и вот что сделали с ним враги! Что же ждет людей Панча? Нет, этого не должно быть! Этого не будет!

Отряд Деваштича подходил к ущелью Кум, когда вдруг кто-то закричал:

— Спасайтесь! Нас окружили враги!

Страх овладел людьми.

— Мы погибнем! Нас окружили!.. — неслось со всех сторон.

Напрасно афшин призывал людей к спокойствию. Они не слышали слов благоразумия. Каждый думал о своем спасении. Одни повернули своих коней назад, другие бросились в ущелье, третьи метались в нерешительности и с проклятием бросали свою поклажу.

— Это Деваштич предал нас, он устроил нам ловушку! — закричал толстый Нареман, ломая руки.

— Не говори глупостей! Не пугай людей! — остановил его советник афшина. — Еще одно слово, и моя стрела пронзит твое сердце! Разве ты не знаешь, что день Анахиты указан нам гороскопом? В этот день мы получили покровительство небес.

Советник поспешил к Деваштичу, а в это время прискакали гонцы. Они сообщили страшную весть: тысячи воинов во главе с ал-Мусейябом окружают ущелье.

— Готовьтесь к битве! — приказал афшин. — Пусть наши мечи проткнут животы иноверцев! Мы не дадим им пощады! Гонцы, ступайте к стенам Абаргара, велите страже крепко стоять. Мы вернемся в крепость и там найдем укрытие от врагов.

Но едва только двинулся отряд афшина в сторону крепости Абаргар, как посыпался град вражеских стрел и показались всадники в белых бурнусах. Они шли отовсюду, и трудно было найти тропу, свободную от врагов. Они спускались с гор, появлялись из-за скал, преграждали путь на тропах, ведущих к ущелью. Воины афшина поскакали к ним навстречу. Но Деваштич имел при себе мало чакиров, а простолюдины, которые тащили свой скарб, не были готовы к встрече с врагом. Они растерялись и не сразу взялись за оружие. Прошло немало времени, прежде чем люди Панча дали врагу почувствовать свою силу. Постепенно все были захвачены сражением. У кого не было оружия, тот нападал с мотыгой или лопатой. Иные защищались ножами. Чакиры афшина метко стреляли из лука, они были отличными стрелками, но ал-Мусейяб имел значительно больше лучников. Они окружили людей Панча.

Отряд афшина с трудом пробивался к крепости.

— Мы должны скорее вернуться в Абаргар — там наше спасение! — говорил своему советнику Деваштич. Он старался сохранить достоинство и не показывать волнения, но ему было трудно скрыть свою ярость.

Афшин мучительно думал о том, кто же совершил предательство. То ему казалось, что виновником несчастий был звездочет, то он подозревал в измене гонцов, посланных к Саиду ал-Хараши. Но то, что совершилось, было ужасно.

— Наша беспечность принесла нам гибель!.. — Деваштич много раз повторял эту фразу. — Как могли мы так легковерно покинуть крепость? Нас предали…

— Мы озабочены вашим благополучием, — обратился к афшину его телохранитель.

И он протянул Деваштичу большой деревянный щит, обтянутый кожей. Афшин вовремя прикрылся щитом. Вражеская стрела пролетела мимо. Стрелок, снова метивший в господина Панча, был остановлен рукой самого ал-Мусейяба.

— Не усердствуйте чрезмерно! — крикнул он молодым воинам, которые обстреливали группу, охраняющую Деваштича. — Господин Панча должен быть жив. Его ждет в Мерве Саид ал-Хараши.

Воины ускакали, предоставив ал-Мусейябу самому встретиться с Деваштичем.

Но если вражеская стрела миновала господина Панча, то людей его постигла другая участь — они были застигнуты врасплох, окружены в таком месте, откуда невозможно было бежать. Единственным спасением для беззащитных была река. Люди бросались в реку, чтобы там, среди валунов, укрыться от стрел. Вслед за другими бросился в реку и Артаван. Он тащил за собой дочерей, а за ними с причитаниями бежала старая Пурзенча. Бурные воды реки понесли их вниз по течению, вместе с какими-то узлами, корзинками и деревянной посудой.

Аспанзат видел, как спасаются от стрел его соотечественники, и вместе с другими старался помочь им. Он обстреливал воинов ал-Мусейяба, которые с берега посылали стрелы в тех, кто плыл по реке. Юноша прицеливался, и каждый раз, когда ему удавалось ранить воина в белом бурнусе, он знал, что мстит за злодейство. Укрывшись за скалой, Аспанзат метко посылал свои стрелы, старался следить и за теми, кто плыл по реке. Он ждал — вдруг вместе с другими появится и его семья. И как тяжко было это ожидание!

Но вот мелькнул алый платочек. Не Кушанча ли это? Близко от нее женщина и пожилой человек, наверно Навимах! Ах, если бы это были они! Только это! Добрая богиня, сделай так! Я прошу совсем мало — сохрани их для меня!..

Они плывут всё ближе и ближе… О, это Махзая — у нее такой же алый платочек! А рядом с ней Марьяма, и Артаван оберегает их. Вот барахтается тетушка Пурзенча — ей мешает одежда… Не зевай, Аспанзат, стреляй скорее в того дьявола, который показался из-за сломанной акации! Рука у него перевязана, он целится… Ты молодец, Аспанзат, попал в перевязанную руку! Так ему и надо!.. Помаши Махзае — она оглянулась. Но бедняжка ничего не видит. Она плывет медленно, боится валунов. Плыви, плыви, милая Махзая! Если вернется Рустам, я скажу ему, чтобы искал тебя в маленьких селениях, что разбросаны вниз по реке.

Люди догадливы — многие спасут себе жизнь, бросившись в реку. Почему же нет Навимаха и Чатисы с Кушанчой? Возможно, они повернули к горе Магов? Может быть, они уже под защитой у стен Абаргара? О чем ты думаешь, Аспанзат! Поторопись к стенам крепости, пока они не стали пленниками!.. А может быть… Нет, только не это. Многие погибли, но столько же и спаслось. Люди бежали в горы, и воины ал-Мусейяба не стали их преследовать. Так иди же, Аспанзат, ищи Кушанчу, ищи родителей! Ведь сегодня самый страшный день в их жизни! Что же ты не двигаешься с места?..

Аспанзат пробирается к отряду Деваштича — ведь афшин велел своим воинам возвратиться в крепость.

Решив добраться до стен Абаргара, Аспанзат уже ни о чем другом не мог думать. Ему удалось опередить всадников афшина. Он пробирался среди раненых, молящих о помощи, среди женщин, которые голосили, как плакальщицы, среди брошенных детей и мчавшихся всадников.

Вот и Абаргар. Но здесь не видно согдийцев. Повсюду люди в белых бурнусах. Сколько их здесь! Что это они таскают в деревянных ящичках и свертках, обернутых в старые халаты? И зачем пылает костер среди двора?

Аспанзат из-за выступа скалы следит за тем, что делается во дворе. Чем это заняты воины ал-Мусейяба? Зачем они раскрывают ящики, зачем вытаскивают бумажные свитки и кожи, испещренные письменами?.. О, они тащат это к костру! Проклятье им! Они бросают в огонь свитки. Кто-то целые годы сидел над этими письменами, а сейчас в одно мгновение их поглотит огонь. Не библиотека ли это Деваштича? Махой говорил, что много лет писцы афшина переписывали из древних летописей всякие премудрости. У афшина хранилась запись священной книги Заратуштры. У него были такие переписчики, которые могли переписать на согдийский язык даже мудрые книги индусов.

Но откуда взялся этот высокий седовласый старик? Он мечется по двору, ищет кого-то. Не Махой ли это? Он в одежде простолюдина, в колпаке. Может быть, это слуга афшина? Верный слуга, он пытается вырвать свитки из рук молодого воина! Бедняга, он думает, что здесь могут кого-либо растрогать слова! Но тот не слушает и швыряет свитки в огонь. О, ужас! Старик бросается за ними в костер. Его синий халат охвачен пламенем, загорелся колпак. Беги, Аспанзат, помоги старику! Он ценой жизни спасает достояние афшина.

Расталкивая воинов, Аспанзат бросился к пылающему костру. Он схватил в объятия старика, стараясь руками погасить загоревшуюся одежду. Сорвав клочья обгоревшего халата, юноша вглядывался в его лицо…

— Махой! Учитель… — кричит он голосом, полным ужаса и отчаяния. — Мой бедный учитель, ты спасал бесценное сокровище — свою летопись. Как же я не понял этого сразу! Как мог я допустить!.. Почему я не бросился в костер! О, я ничтожный…

Махой лежал с закрытыми глазами, почти нагой, со следами страшных ожогов на теле. Он тяжело дышал, и Аспанзату казалось, что вот-вот прервется его дыхание.

— О бедный мой учитель, очнись! — умолял юноша, склонившись над беспомощным телом старика. Он брал в руки его голову, прислушивался к неровному дыханию, касался его плеча. — Это я, Аспанзат! Скажи, как вернуть тебе жизнь?

— Дай ему воды, — посоветовал пожилой воин, — да вот возьми немного масла, смажь ожоги… Зачем старик бросился в огонь? — спросил он сочувственно.

— Старик спасал свою летопись. Он долгие годы писал ее. В ней мудрость целой жизни. Разве он мог смотреть, как ее сжигают!.. Мой учитель… — Голос Аспанзата прерывался, слезы душили его. — Мой учитель был знаменит в Согде своими бесценными трудами. Кто же позволил все это сжечь! За что?

— Я попробую помочь старику, — сказал пожилой воин.

Он подбежал к костру и стал палкой разбрасывать горящие сучья, топтать ногами золу. С трудом извлекал он обрывки обгоревшей кожи.

— Что ты делаешь? — удивились молодые воины. — Ведь начальник приказал сжечь это!

— Вам приказали сжечь бумаги афшина, а вы, невежественные люди, сожгли летопись мудреца! Зачем вы это сделали?.. Сколько раз вам говорили о том, что мудрость каждого народа принимается нами как дар! Мы призваны собрать воедино крупицы мудрости разных племен. Не для того ли нас призвал к битве великий пророк Мухаммад! Вы уподобились глупым жеребцам, которых выгнали на пастбище и позволили им резвиться…

Старый воин с презрением бросал слова упрека. Тщательно собрав обрывки обгорелой кожи, он подал их Аспанзату:

— Отдай старику, пусть не печалится. Его никто не тронет — я не позволю.

Аспанзат только кивнул в знак благодарности. Он старался вдохнуть жизнь в немощное тело старика. Смазав ожоги маслом, он дал Махою немного воды. Старик приоткрыл глаза и, узнав Аспанзата, протянул к нему руки. Кисти рук были покрыты красными волдырями. Каждое движение причиняло невыносимую боль.

— Я хотел спасти свою летопись… — прошептал едва слышно Махой. — Все сгорело! Пропали мои труды!..

— Костер погашен. Кое-что спасли. Не печалься, мой учитель! Я все сделаю. Только научи меня, как залечить твои раны…

— Я слишком стар, сын мой. Меня уже не спасешь… — Махой умолк. Казалось, жизнь покинула его, только израненные руки ласково касались рук Аспанзата.

— Мой добрый учитель, не покидай меня, сжалься!.. — Юноша склонил голову на грудь старика и повторял бесконечно много раз: — Сжалься! Живи, мой добрый учитель!..

Люди в чалмах и бурнусах с любопытством смотрели на обгоревшего старика и на юношу, который содрогался от рыданий.

— Ты будешь жить, мой учитель! Мы уйдем в горы и вместе возродим твою летопись…

Аспанзат смотрел в обескровленное лицо учителя, прислушивался к его дыханию. Махой едва заметно шевелил губами. Юноша смог только уловить слова:

— Пиши, сохрани…

Это были последние слова Махоя.

Аспанзат на коленях долго читал молитвы, которыми маги провожали в последний путь согдийцев. Воины-арабы не подходили к ним. Они предоставили юноше самому распорядиться телом старика.

И снова Аспанзат пошел искать Кушанчу. Судьба отца, матери и любимой девушки, казалось, зависит от того, как скоро он их найдет. Вблизи горы Магов, на тропе, ведущей в Панч, он увидел группу женщин, которых вели воины ал-Мусейяба. Они медленно шли той же дорогой, которая всего несколько дней назад сулила им счастье и благополучие. Стоны и рыдания надрывали сердце. Аспанзат решил, что у этих женщин он узнает о судьбе Кушанчи и Чатисы. Он понимал, что, если подойдет к ним, его тотчас же пристрелят. Надо было перехитрить врагов, пока они так медленно плетутся по этой тропе. «Что делать?.. Осени меня, добрая Анахита!»

Аспанзат остановился в нерешительности. Если он выйдет из-за кустарника и его увидят, то участь его будет решена. Нет, он не должен им показываться. Он должен… О, придумал! Хорошая мысль пришла ему в голову. Очень хорошая! Скорее назад! Вон там, в лощинке, он видел убитого… А может быть, не убитого, только раненого. Но это не имеет значения. Надо скорее добраться туда, нужно взять у него бурнус и саблю. Стоит ему облачиться в эту одежду, как он сможет подойти к женщинам и узнать все, что ему нужно. Важно лишь обмануть охранников, нужно, чтобы они приняли его за своего.

Аспанзат как безумный бежал к той лощине, где видел распростертого бедуина. Он отлично помнил, что тот лежал, раскинув руки. Нет, нет, он не спал! Он был мертв. Скорее, скорее, Аспанзат!.. Где же лощинка? А может быть, ничего этого не было? Тебе, верно, показалось, Аспанзат! Ведь нет лощинки, нет бедуина! А женщины уйдут, и негде больше узнать… Не теряй мужества, Аспанзат, ищи — ты найдешь! Вон там за фисташковыми зарослями… Вот и лощинка. Он здесь, бедуин. Он мертв. Бери бурнус, надевай его скорее! Беги!..

Аспанзат бежал, сердце колотилось в груди. Но вот и женщины. Он остановился, чтобы перевести дух, припомнил арабское приветствие и подошел к охранникам уже без страха, зная, что те примут его за своего.

— Во имя Аллаха, с хорошей добычей! — приветствовал Аспанзат охранников, которые шли с обнаженными саблями в руках.

— Откуда ты, брат? — спросил один из охранников. — Куда идешь?

— Я догонял вас. Мне поручено увести в крепость двух рабынь. Я знаю их язык, поговорю с ними. Надо взять умелых, к работе не ленивых.

— Возьми, раз велели.

Он побежал вперед, чтобы рассмотреть толпу. И он увидел их. Они шли, взявшись за руки. Столько скорби было в их облике, что Аспанзат с трудом сдержался, чтобы не крикнуть! Он подскочил к ним, схватил за руку Кушанчу и едва уловимым движением глаз дал понять, что надо молчать. Он потащил их по тропе, посылая проклятия, которые запомнились ему в пустыне. Они бежали вместе с ним, молча, в каком-то оцепенении, не понимая, как все это случилось. За выступом скалы они остановились. И Аспанзат стал спрашивать о Навимахе. Рыдания несчастных женщин были ему ответом. Навимах погиб от вражеской стрелы. Они хотели отдать ему последние почести, но их схватили.

— Сын мой, я не могу жить, пока не воздам должное памяти твоего отца. Разве был на свете человек более благородный!..

Обняв мать, неутешно рыдала Кушанча.

— Мне ничего больше не нужно в жизни — я хочу только найти Навимаха. Я хочу проститься с ним…

Чатиса опустилась на колени и, обняв ноги Аспанзата, молила его так, как молят о спасении жизни.

— Пойдем, мать! — сурово сказал Аспанзат. — Пойдем к ущелью Кум, мы найдем отца. Мы выполним свой долг…

Они долго шли молча. Им никто не встретился на пути, и каждый из них думал лишь о судьбе Навимаха. Они забыли о грозящей опасности. Но, подходя к ущелью Кум, они услышали те же крики и стоны, ту же ненавистную речь, которая преследовала их все утро этого злосчастного дня. Были слышны крики и причитания людей, которых угоняли воины ал-Мусейяба.

Женщины остановились в нерешительности. Но Аспанзат вдруг схватил обеих за руки и потащил по крутой, отвесной скале вниз, к реке.

— Прости меня, мать, прости и ты, Кушанча, я должен сохранить вам жизнь, а потом я вернусь сюда и выполню свой долг перед отцом!

Они спускались все ниже и ниже. Вот и берег реки.

— Скорее в воду! Не бойтесь валунов. За мной!.. Мать, не отставай!.. Кушанча, я держу тебя, ты не утонешь, не бойся!.. Мать, не отставай!.. Не бойся, Кушанча… На том берегу мы будем в безопасности. Сейчас уже никого нет на реке. Они не смотрят сюда, не стреляют…

— Я не могу больше! — стонет Чатиса. — Я… — Она без сил останавливается у валуна.

— Аспанзат, помоги ей взобраться на камень, — кричит Кушанча.

— О, проклятая стрела! О, вестник смерти! Берегись, моя Кушанча! — Аспанзат склонился над девушкой, стараясь заслонить ее, но волны разъединили их.

Новая стрела впилась в спину Кушанчи. Чатиса с криком бросилась к дочери. Вода окрасилась кровью. Аспанзат подхватил беспомощную Кушанчу и поплыл. Чатиса отстала, силы изменили ей. Юноша все плыл и плыл к берегу. Берег так близок, скорее, скорее… Вдруг острая боль обожгла плечо Аспанзата.

— Кушанча!.. Мать!..

Все померкло…

В крепости Абаргар все было по-прежнему, словно сюда и не заглядывали чужеземцы. Подвалы были полны припасов и вина. Как и прежде, лежали в резных деревянных шкатулках письма и документы Деваштича. Комнаты были увешаны коврами и драгоценными персидскими тканями, еду подавали на серебряных блюдах, вино пили из золотых чаш. Вместе с афшином в крепость вернулась его семья; здесь же был его советник-горбун; вернулись и служители двора. И все же жизнь в Абаргаре была до крайности необычной. Крепость была похожа на тюрьму. Никто не смел выйти за кованые ворота крепости. Уже много дней никто не приходил сюда. Афшин ничего не знал о судьбе людей Панча, которые остались вблизи ущелья Кум, окруженные воинами ал-Мусейяба. Он не знал, сколько людей погибло и сколько спаслось бегством. Он пытался узнать, послал туда своих чакиров, но никто из них не вернулся. Значит, за пределами крепости царят чужие законы, и нет у афшина Панча больше ни города, ни селений, ни пастбищ, ни виноградников, есть только эта маленькая, недостроенная крепость на горе духов, где можно встретиться с дивом в облике дикого кабана.

Но пришел час, и у ворот Абаргара появились воины ал-Мусейяба.

— Впустите гонцов! — кричали они, швыряя камни в ворота и лязгая щитами.

— Мы привезли послание афшину, — сообщил охранникам один из гонцов.

— Обстреляйте их, пусть забудут дорогу в Абаргар, — велел Деваштич, приказывая чакирам взяться за луки.

Поток стрел был ответом непрошеным гостям. Вскоре прибыл другой отряд. На этот раз его возглавил согдиец Сулейман Абу-с-Сари.

— Пусти его, — посоветовал афшину горбун. — Он знаменит своей жестокостью. Я знаю, как он преследовал согдийцев. С ним не сравнится и самый лютый враг. С ним надо договориться, иначе он сожжет крепость.

Деваштич долго не соглашался открыть ворота Абаргара. Он изменил своему решению лишь тогда, когда воины Сулеймана начали осаду крепости.

— Ты плохо ценишь благосклонность ал-Хараши, — заметил Сулейман, скрывая за вежливой улыбкой свою ярость. — Ты обстреливаешь гонцов ал-Мусейяба, а между тем он оставил тебе эту крепость нетронутой. Он выполнил волю ал-Хараши. У нас одна забота — сохранить жизнь афшина и дать ему понять, как велико благородство наместника халифа.

— Теперь я знаю, кто убил моего писца Махоя! — воскликнул в негодовании афшин. — Его убили воины ал-Мусейяба. Признайся! Есть ли предел вашим злодеяниям?

— Мне известно другое, — ответил Сулейман, — старый араб своими руками спасал летопись твоего писца. Твой Махой сам бросился в костер. Его никто не тронул и пальцем.

Афшин не стал спорить с ненавистным ему предателем. Выхода не было — Деваштич принял все условия, предложенные ему военачальником. Он вынужден был согласиться открыть ворота крепости и пустить туда воинов Сулеймана. Деваштичу была обещана свобода. Крепость была открыта.

— Пусть тебя не тревожат мелкие заботы, — льстиво предупредил афшина Сулейман. — Я позабочусь о том, чтобы твой караван со всеми богатствами был доставлен в Мерв. Если ты доверил мне свою жизнь, то стоит ли думать о нескольких сундуках!

Не успел скрыться из виду последний всадник отряда Деваштича, как воины Сулеймана Абу-с-Сари, подобно коршунам, набросились на добычу. Они делили богатство афшина Панча. Однако Сулейман не мог потерпеть этого. Он вернулся и отобрал для себя все наиболее ценное, что составляло пятую часть добычи. Много соблазнительных подарков получил и наместник в Мерве Саид ал-Хараши. Все остальное поделили между собой воины.

Наутро, когда из ворот крепости Абаргар вышел последний верблюд, груженный награбленным добром, когда вывели всех пленников из знатных согдийских семей, которых ал-Хараши велел вести в Мерв, крепость Деваштича подожгли.

Весь день и всю ночь пылало зарево на горе Магов. Люди, убежавшие в горы, решили, что пожарище — возмездие богов за совершенные чужеземцами злодеяния. Они не знали, что горит крепость афшина.

Долгим и утомительным был путь Деваштича в Мерв. Медленно продвигался караван по пыльным и знойным дорогам. И хотя воины Сулеймана, сопровождавшие афшина к наместнику, были учтивы, не притесняли его, — он был пленником. Он был во власти Саида ал-Хараши, и никто не мог предсказать, что ждет его в Мерве.

Дни и ночи афшин непрестанно думал. Он должен был решить — на что соглашаться и что можно просить. Одно ему было ясно — ни за какие блага мира он не откажется от веры своих предков и от обычаев своей страны. Пусть Деваштич предстанет перед наместником в Мерве благочестивым мусульманином, но это будут только пустые слова. Все его мысли, все его деяния принадлежат Согду.

В Мерве афшина приняли с почестями. Саид-Хараши обращался с ним как с равным, ни в чем не отказывая. Ал-Хараши предложил Деваштичу вернуться к своей семье в горы, он возвращал афшину все горные селения согдийцев.

После долгих размышлений афшин решился принять предложение Саида ал-Хараши.

Он отправился в обратный путь.

Его проводили с почестями.

Когда отряд Деваштича вышел за ворота Мерва, афшин вдруг снова почувствовал себя свободным и независимым. Он стал думать о том, как, вернувшись в родные горные селения, он поднимет против воинов Саида ал-Хараши всех горных согдийцев, выгонит иноземцев из Панча, истребит их отряды. Мысленно он уже видел освобожденный Панч. На привале ночью афшин уснул спокойно, в добром настроении, какого у него давно уже не было.

Деваштич проснулся от сильных толчков. Что случилось? Люди Саида ал-Хараши были непочтительны и вели себя очень странно. Один из них, с наглым лицом, подняв светильник над головой афшина, произнес:

— Почтенный господин, тебе осталось жить не более нескольких минут, можешь сказать свою последнюю волю. — Он протянул руку в темноту и зловеще добавил: — Ты будешь распят вот на той гробнице. Так приказал Саид ал-Хараши.

…Голова Деваштича была отослана в Ирак, левая рука — в Мавераннахр[31].

Одинокой и мрачной громадой высится над бурными водами реки совсем черная, лишенная растительности гора Магов. Безмолвно стоят руины сожженной крепости. Ничто не нарушает мертвой тишины. Только порывы осеннего ветра изредка обрушиваются на пепелище. Они хватают горсти золы и кружат их в воздухе. И, как символ ушедшей жизни, стоит, протянув свои обугленные ветви, старый карагач.

Вот уже много дней свирепствуют в горах ветры. Холодные осенние дожди размыли тропы. В такую погоду трудно пробраться к вершине горы. Однако кто-то взобрался сюда. Кто-то бродит среди развалин крепости Абаргар.

Худой, изможденный юноша в рваной одежде мечется среди обугленных стен, заглядывает в щели, что-то ищет у сломанных ворот. Он двигается словно в забытьи, бессмысленно глядя вокруг. Но вдруг он останавливается и, вспомнив о чем-то, бросается на землю, содрогаясь от рыданий. Это Аспанзат. Он старается представить, что же случилось в тот страшный день, когда он потерял Кушанчу. Он вспоминает о том, как они плыли к берегу, как медленно, часто останавливаясь, плыла вслед за ними Чатиса. Потом, кажется, просвистела стрела… Он отчетливо помнит, как она впилась в спину Кушанчи. Но ведь он подхватил Кушанчу и поплыл с ней. Они были уже у самого берега. Куда же девалась Кушанча?.. Зачем же он пришел сюда? Разве она могла подняться сюда оттуда, с берега реки? Ведь стрела… Зачем он здесь? Надо искать Кушанчу на берегу реки, там, где он очнулся, весь избитый и израненный камнями. А плечо и сейчас болит невыносимо. Он не может шевельнуть правой рукой. Рука висит, как плеть. Надо спуститься к реке. Там остались самые близкие и дорогие ему люди — Кушанча и Чатиса. Он должен их найти. И Навимаха надо найти там, в ущелье Кум.

В то страшное утро погибли лучшие люди Панча. Он видел, как падали его соотечественники, пронзенные стрелами врагов, как отважно сражались согдийские воины. Теперь все тихо. Никого нет. Нет больше мудрого Махоя. Нет Кушанчи!.. Зачем тогда жить? Река бурлит, она зовет его — там осталась его Кушанча. Не об этом ли говорят ее холодные, потемневшие волны? Аспанзат поднимается, хочет идти, но ноги не слушаются его… Нет сил. Ведь он давно ничего не ел. Уже много дней только одни фисташки попадались ему на пути.

Аспанзат ищет среди развалин остатки какой-либо еды… Нашел! Вот целая корзинка с лепешками. Кто-то заботливо напек их в дорогу. Аспанзат стал жадно грызть сухие лепешки. Он ел и думал о том, как бесполезно все, что он делает. Никогда ему уже не увидеть тех, кто был ему дорог! Он даже не знает, куда девались люди Панча, которые уцелели в то утро. Они ушли в горы, но куда? Где их искать? И зачем ему нужны чужие люди?

— Река зовет меня, — шепчет Аспанзат. — Я иду…

Вдруг где-то рядом послышался хохот. Аспанзат в ужасе оглянулся: навстречу ему шел старик в рубище, с непокрытой головой. Он шатался и бормотал непонятные слова. Юноша подошел к старику и протянул ему лепешку. Старик схватил лепешку, стал отрывать куски и мять их беззубым ртом.

«Старик обезумел от горя», — решил Аспанзат. Он бережно усадил его. Чужое горе на время затмило страдания.

— Кто ты? — спросил старик, уставившись на Аспанзата.

— Если ты из Панча, то знаешь Навимаха. Я сын его.

— Я медник. Ты не узнал меня? Я ищу моих детей. Я ищу их повсюду… Ха-ха-ха!.. — Старик бросился бежать.

И долго еще Аспанзату слышался хохот обезумевшего.

Вот и река. Аспанзат останавливается:

«Куда ты торопишься? Ты дал слово Махою. Ведь ты должен найти Навимаха! Ты хотел найти Кушанчу и Чатису! И бедный медник ждет твоего участия… Ты хочешь броситься в реку?

Ведь ты дал слово своему учителю! Ты обещал составить летопись, которую не смог завершить мудрый учитель… Ты бросишься в реку, но кто тогда расскажет скорбную историю твоего народа! Кто расскажет людям о Панче, о твоей семье, о добром Навимахе и нежной Чатисе!.. Остановись, подумай! Если ты уйдешь, не выполнив своего долга, кто расскажет людям о твоей прекрасной Кушанче! Она так мало прожила на свете, и никто не узнает, какое у нее было доброе сердце и как прекрасна она была!..

Остановись, Аспанзат, подумай, кто расскажет людям о твоей жизни, о твоей скорби! Кто сохранит для потомков песни и сказания твоего народа! Разве ты забыл слова Махоя? Разве ты забыл странника Варзака? Нет, ты не забыл! Ты не бросишься в реку! Ты сохранишь для потомков память о родном Согде. Боги отобрали у тебя счастье, но жизнь они тебе оставили. Так потрать же ее на благородное дело! Составь летопись жизни и счастья, страданий и скорби твоего народа».

ПОТОМКИ УЗНАЮТ ИСТИНУ

Ночь опустилась на землю. Темнота скрыла развалины крепости. Лишь колеблющееся пламя освещает часть крепостной стены и юношу, сидящего у костра с охапкой хвороста в руках. Он подбрасывает хворост в огонь и протягивает к нему руки. Мысли уносят его к дням далекого детства. Вот он сидит у черного котла, подбрасывает хворост и ждет, когда закипит вода. Сейчас он позовет отца, и они вместе начнут запарку коконов. Тогда так же пахло дымом, трещали сучья, но на душе было легко и беззаботно, а сейчас камень лежит на сердце. Аспанзат, не думай об этом! Ночь темная и холодная, вокруг ни души. Пусть тебя согреет огонек, пусть он напомнит тебе дни светлого детства. Забудь о темной холодной ночи, забудь о смерти…

Вот ты еще совсем маленький, в короткой рубашке, босой, взобрался на абрикосовое дерево и оттуда бросаешь Кушанче сочные, сладкие плоды. Абрикосы так нежны, так мягки, что, падая в руки Кушанчи, разбиваются. Но она весело смеется. Неожиданно приходит Чатиса, она сердится. Сколько раз детям говорили, что нельзя лазить на дерево! Можно обломать хрупкие ветви. К тому же бесполезно бросать оттуда абрикосы — они ведь портятся. Она выносит одеяло и велит держать его за края, чтобы оно повисло в воздухе. Затем она начинает трясти дерево сильными руками. Плоды падают на одеяло и не разбиваются. Каждый абрикос остается целым, хотя он так сочен и мягок, что кажется, будто это лепестки цветов наполнены соком. Потом Чатиса берет на руки Кушанчу и помогает ей взобраться на крышу дома. Вслед за девочкой она подсаживает и тебя и велит обоим раскладывать абрикосы на солнце. Так весело и радостно! Мать доверила такое важное дело…

А вот и Сактар. Махзая и Марьяма весело встречают тебя с Кушанчой и зовут на реку купаться. Все бегут к реке, бросаются в воду и плывут, перегоняя друг друга. Ты впереди всех. Кушанче хочется тебя перегнать — она старательно загребает своими тонкими ручонками. Но разве можно тебя догнать! Ты видишь усердие Кушанчи. Ты останавливаешься и притворяешься, будто устал, а затем совсем медленно плывешь вперед. Кушанча догоняет, ее свежее, румяное личико сияет счастьем. Махзая и Марьяма не умеют так хорошо плавать. Они плещутся у самого берега и зовут к себе.

Сегодня праздник урожая. Артаван зарезал барана, тетушка Пурзенча приготовила много вкусного угощенья. В гости пришли Чатиса и Навимах. Надо скорее торопиться к маленькому бассейну под тутовником. Там уже сидят все взрослые. Дети бегут к ним, и капельки воды поблескивают на смуглых лицах…

Хохот безумного старика прерывает мысли Аспанзата. В темноте едва видны обломки стен и развалины башни. Снова перед ним все ужасы и страдания последних дней.

Почему так много зла на земле?

И снова в памяти оживает образ старого учителя. Он говорит: «Я подобен разбитому сосуду, из которого по каплям вытекает драгоценная влага, надо ее сохранить…» Мудрый старик передал ему частицу своих знаний. Разве справедливо будет унести их с собой?

«Напиши! Сохрани!..» — шепчет Аспанзат.

Долго сидит он в раздумье. Давно догорел костер, юноша продрог от холодного ветра… Когда небо посветлело, он встал и начал медленно пробираться среди обломков обгоревшего и рухнувшего свода. В одной из комнат крепости жил Махой. Может быть, удастся найти среди обломков свитки пергамента. Все, что он найдет, он возьмет с собой в горы.

Аспанзат долго копался среди обугленных, обвалившихся стен, прежде чем добрался до обломков жилища старого Махоя. Здесь должны быть свитки с письменами. Вот обрывки кожи, кусочки пергамента и драгоценной китайской бумаги, которую старик еще не успел исписать. Дрожащими руками развертывал Аспанзат скрученные в трубочки свитки… Не попадутся ли страницы летописи?..

— О, счастье! Вот они, эти строки, исписанные рукой старого Махоя! «…и сказал Бейдеба, индийский философ, глава брахманов: „…четыре вещи отличают человека среди всех животных, вмещая в себе все, что существует в мире, — это мудрость, воздержанность, ум и справедливость. Ученость, образование и обдуманность входит в область мудрости. Благоразумие, терпеливость, учтивость и почтительность относятся к уму. Стыдливость, благородство, сдержанность и сознание своего достоинства входит в область воздержания. Правдивость, соблюдение обязательства, творение хороших дел и добронравие — к справедливости. Эти качества прекрасны, а противоположные им — дурны…“»

И дальше читал Аспанзат:

«Мудрость — сокровище, не исчерпывающееся от трат, и запас, который не поразит нужда. Оно — платье, которого новизна не изнашивается… Собрались некогда цари стран: Китая, Индии, Персии и Рума — и сказали:

„Нам следует сказать каждому по слову, которое сохранилось бы на вечные времена“.

Царь Китая сказал:

„Я более властен вернуть то, что не сказал, чем то, что сказал“.

Царь Индии сказал:

„Я дивлюсь на того, кто говорит слово, которое, будучи сказано за него, оказывается бесполезным, а будучи против него, приводит к гибели“.

Царь Персии сказал:

„Раз я высказал слово — оно владеет мной, а если я не произнес его — я владею им“.

Царь Рума сказал:

„Я не раскаивался никогда в том, чего не сказал, но раскаивался часто в том, что говорил. Молчание царей лучше пустой болтовни, которая не ведет к пользе. Больше всего заблуждается человек по вине своего языка…“»

— О мудрый учитель! — воскликнул Аспанзат. — Как бережно ты собирал драгоценные жемчужины ума! Как горько мне, что нет тебя в живых и что погибли твои труды! Все, что осталось здесь, я сохраню вместе со своими записями. Все соберу… Спасибо тебе, мой добрый учитель, что ты оставил мне эти строки. Они помогут мне воскресить в памяти все, что я когда-либо слыхал, что видел, что читал. Только теперь я вижу, как велик был твой ум.

На других свитках нашел Аспанзат записи мудрецов Китая, Персии и древнего Рума. Здесь были предания индийские и парфянские. Чего только не знал Махой! Юноша бережно перебирал все, что мог вытащить из-под обломков. К счастью, в маленькой тростниковой корзинке сохранилась черная тушь в стеклянном сосуде и заботливо отточенные перышки. Аспанзат узнал эту корзинку с черными пятнами. Сколько раз он наливал тушь в маленький глиняный сосуд!

Теперь можно приниматься за дело. Но что ты будешь есть, Аспанзат? Где ты будешь жить? И что ты наденешь в осеннюю стужу? Юноша переходил из комнаты в комнату дворца, он искал оружие, чтобы охотой добыть себе пищу. Ему посчастливилось. Он нашел хороший лук и несколько колчанов со стрелами. Ему попался совсем целый халат афшина, рядом с ним лежал меч. И вдруг юноше приходит в голову мысль: поискать среди развалин кладовую крепости. Не может быть, чтобы там не осталось немножко зерна, каких-либо припасов. Он долго трудился, прежде чем проник в нижнее помещение. Он перебрал горы камней, но ничего не нашел. Аспанзат принес себе немного воды из реки и, голодный, улегся, завернувшись в обрывки войлочной кошмы.

Два дня трудился Аспанзат, но все же добыл себе корчагу с зерном и несколько кувшинов с хлопковым маслом. Теперь можно было уйти в горы и начать свою летопись.

Несколько раз возвращался Аспанзат к развалинам крепости. Он не смог сразу унести все то, что ему удалось добыть. И каждый раз, когда ему приходилось подниматься по горной тропе, ведущей к воротам Абаргара, перед его глазами вставали картины страшного утра битвы.

В горах, среди скалистых ущелий, где редко можно было встретить человека и где протекал ручей, Аспанзат нашел небольшую пещеру. В ней можно было укрыться от дождей и стужи. Сюда перенес он свои припасы. Вход в пещеру был обращен к востоку. И Аспанзат был рад, что ему всегда было видно восходящее солнце. Он притащил сюда большой плоский камень, который заменил ему жертвенник, и, складывая на нем душистые дикие травы, воздавал жертвы Митре, богу солнца. На этом же камне Аспанзат писал свою летопись.

От зари до заката юноша не оставлял своего тростникового пера. Он писал и писал, торопясь высказать все, что знал и слышал.

«Я выполняю волю моего благородного учителя Махоя, — писал он на первой странице своей летописи, выбрав для нее самый лучший обрывок китайской шелковой бумаги. — Я пишу для вас, люди, которые будут жить на этой земле спустя много лет, когда забудутся наши имена. Не будьте взыскательны — ведь я не мудрец. Я бедный юноша, получивший от мудрого человека крупицу знаний. Я выполню свое слово, я оставлю для вас память о моем Панче, о людях Согда. И я не скрою, что жизнь столь ужасна и мучительна в этом уединении, что смерть кажется мне светлой мечтой. Я совсем один среди угрюмых гор. Я не слышу человеческих голосов и не вижу приветливых глаз. Вокруг меня нет жизни, только эти пестрые птицы напоминают мне веселые цветы в доме Навимаха и яркие шелка в руках моей любимой матери. Они так же одиноки и несчастны, как я. Они лишены веселой листвы, и гнезда их пробиты в толще скал. Но они весело щебечут, и, глядя на них, я стараюсь не думать о своих несчастьях. Я живу воспоминаниями прошлого и дарю вам эти воспоминания…

Я хочу, чтобы вы полюбили мою страну и людей Согда. Я напомню вам наши песни и наши сказания. Я расскажу вам о наших храмах и о наших богах. Пусть и у вас всегда ярко горит священный огонь на жертвеннике и пусть весенние цветы миндаля будут лучшим украшением нового года…»

Аспанзат писал о былом величии Самарканда и вспоминал свое путешествие в Бухару. Он рассказывал о том, что видел, и о том, что слышал от других. С любовью и нежностью вспоминал он о своей семье, о мудром учителе Махое, о благородном страннике Варзаке.

«Я вспоминаю Варзака, — писал он, — хотя видел его всего лишь один раз. Он памятен мне своим благородным подвигом. Я вижу его изможденное лицо и горящие гневом глаза. Он голоден и наг, но душа его богата. Он живет для доброго дела. И я потружусь для доброй памяти».

С гневом и ненавистью писал Аспанзат о нашествии иноземцев.

Горько и тяжко было вспоминать об этом, и нередко бывало, что слезы застилали глаза. Тогда Аспанзат откладывал в сторону перо. Он садился на камень у пещеры и, глядя на заходящее солнце, вспоминал радостные дни, любимые сказки и притчи.

«Запомни их, — говорил ему, бывало, учитель, — и ты, как в зеркале, увидишь в них мудрость согдийцев».

Но настал день, когда иссякли все запасы пищи. Не осталось и зернышка в корчаге, давно уже не было масла. Пришлось Аспанзату взять свой лук со стрелами и пойти на охоту. Нелегко досталась ему первая добыча. Он долго гонялся за дикой козой, чуть не угодил в пропасть. Но когда стрела все же настигла ее, он с гордостью положил козу у подножия своего жертвенника. Не раз ходил Аспанзат на охоту. Бывало и так, что в течение многих дней он бродил среди гор, вдали от своей пещеры, но как только ему удавалось убить кабана или поймать немного рыбы в горной реке, он тотчас же возвращался к своей пещере и принимался за летопись.

Завернувшись в обрывки кошмы и в грубые шкуры животных, он трудился в любую погоду. В дни осенних дождей и холодных ветров Аспанзат забирался в пещеру, и там, сидя у крошечного светильника, сделанного из черепка разбитого кувшина, он писал и писал.

Много страниц своей летописи Аспанзат посвятил описанию мастерства искусных ремесленников Согда. Он рассказал, какие шелка и ковры ткали в Панче, какое оружие ковали в Самарканде, как умели украшать дома.

«Я знал юношу, прекрасного собой, — вспоминал Аспанзат. — Он был еще совсем юным, но как удивительно он владел кистью! Какие дивные росписи делал! И недаром его ценил лучший живописец Согда, старый Хватамсач… Рустамом звали юношу. Он мог бы создать славу своему племени, если бы очутился в другой стране. Его нет. Но не должно случиться, чтобы вместе с ним была забыта живопись Панча. Я верю, и в горах Согда живут умелые люди. Их не тронули враги, они продолжат свой род и сохранят для потомства свое мастерство. А я сохраню память о тех, кто прославил Панч».

Рустам был жив. Если бы Аспанзат не прятался в горах, не ушел так далеко от горных селений, раскинутых вдоль реки, он бы встретил Рустама и Махзаю. Махзаю? Значит, она уцелела? Да, она была спасена Рустамом. И вот как это случилось.

Когда Рустам покинул осажденный Панч и бежал к горе Магов, на пути к крепости Абаргар он спустился к реке, чтобы передохнуть и умыться. Недалеко от тропинки, ведущей в горы, у самой реки, он увидел пастухов; они о чем-то громко спорили. Рустам подошел к ним; двое искалеченных людей лежали на берегу и стонали. То были пожилой мужчина и молодая девушка. Рустам спросил пастухов, откуда эти люди. Ему сказали, что их выбросило на берег и они не в состоянии подняться. Рустам подошел поближе, и крик ужаса вырвался у него из груди. Перед ним лежали Махзая и рядом с ней Артаван.

— Принесите скорее одеяла и палки! — попросил Рустам. — Мы перенесем их на носилках, а потом позовем костоправа и знахаря. Нужно спасти их!

Из ближайшего селения принесли палки и одеяла. Рустам смастерил носилки и попросил пастухов помочь ему доставить несчастных в ближайшее жилье. Он рассказал о том, что это Махзая, его невеста, и отец ее, Артаван. Сердобольный гончар предложил свой дом, и Артаван с Махзаей вскоре получили питье из диких трав, которое должно было поставить их на ноги. Костоправ проверил все кости и сказал, что есть только небольшое повреждение на правом плече девушки. Он сделал повязку, произнося при этом заклинания, и сказал, что девушка вскоре поправится.

Махзая и Артаван поправлялись. Они рассказали Рустаму о своих несчастьях, о том, как погибла в реке Марьяма, как осталась у арабов тетушка Пурзенча и как они, почти безжизненные, были выброшены на берег реки.

Долго они оплакивали погибших. Но надо было приниматься за работу. Рустам нанялся в пастухи и стал налаживать хозяйство. Он сделал небольшой домик из глины, сам посадил вокруг него тутовые деревья и абрикосы, а Махзая стала разводить коконы, чтобы ткать шелка. Артаван, как и прежде, занялся виноградником. Их селение было далеко от горы Магов. Им не хотелось видеть эту мрачную гору, которая напоминала о стольких несчастьях. Они никогда не ходили в Панч, который был разрушен и покинут людьми.

Они довольствовались тем, что имели, и постепенно стали забывать свои горести.

Настал день, когда Рустам смог отпраздновать свадьбу. К этому дню он расписал все стены своего убогого жилища.

Он изобразил Махзаю такой, какой она была в комнате молитв. На другой стене он сделал изображение Махзаи, играющей на самодельной арфе. Когда соседи увидели, как искусен Рустам, они стали его просить сделать для них росписи, а также украсить храм огня, недавно построенный в этом маленьком селении. Люди жили здесь свободно, следуя обычаям своих предков.

…Прошло несколько лет; у Махзаи и Рустама уже подрастали два сына. Один из них, названный Аспанзатом, постоянно напоминал всей семье о сыне Навимаха, которого они считали погибшим.

Случилось как-то: по крутым, горным тропам, вблизи пещеры, где жил Аспанзат, проходил караван. Люди обратили внимание на странного человека, одетого в обрывки звериных шкур. Он шел по тропе с луком за плечом, но, как только увидел караван, скрылся среди скал. Едущие в караване люди долго кричали и звали странного отшельника, но так и не увидели его больше.

Время шло. В горах Согда уже прочно установилась власть халифа. Ислам стал религией многих согдийцев, и о том страшном времени, когда сжигались храмы огня и уничтожались дворцы согдийской знати, стали постепенно забывать. Но об этом не забыл Аспанзат. Он по-прежнему жил в своей пещере и вел свою летопись. Но теперь эта летопись была начертана на множестве сухих белых палок. Аспанзат одичал, оброс длинной седеющей бородой. Он был так черен и худ, что походил на дервиша. Никто бы никогда не мог подумать, что этот худой, изможденный человек с темными горящими глазами совсем еще молод. Он изводил себя тяжким трудом, к тому же нелегко было прокормиться в этих диких горах. А еще труднее было добыть все необходимое, чтобы продолжать свою летопись.

И все же настал день, когда летопись была закончена. В этот день Аспанзат долго сшивал грубой кривой иглой твердые, как дерево, шкуры горных баранов, чтобы сделать крепкий мешок. Он сложил туда все свои записи на бумаге, на коже, на пергаменте и палках и всю эту драгоценную поклажу потащил на гору Магов.

Там, среди развалин крепости, был жертвенник. Он поднял его каменные плиты и сложил под ними свою летопись. Потом зажег на жертвеннике дикие ароматные травы, помолился на уходящее за горы солнце и пошел без всякой цели, без всяких желаний.

Он не знал, куда идет. Все, что он должен был сделать, он сделал. И теперь его окружала пустота. Аспанзат давно не видел людей и боялся их. Иногда он сам с собой разговаривал, и эхо в горах отвечало ему своим стоголосым языком. Но как только до него доносились звуки, ему становилось страшно, он убегал и скрывался в глубоком, сыром ущелье. И теперь, поняв, что ему нечего делать на земле, он пошел к тому сырому и холодному ущелью, где не раз прятался от эха. Здесь не ходили люди и потому не было ни одной тропинки. Аспанзат шел, цепляясь за скалы, и прислушивался, как камни, срываясь под его ногами, с шумом летели в бурный поток. Он был слаб… У него дрожали руки, пальцы были непослушны, а скалы так круты…

С тех пор в горах уже никто никогда не встречал больше странного отшельника.

ТАЙНА ГОРЫ МУГ Послесловие

Вы спрашиваете, какую память оставили о себе древние согдийцы? Разве вы не знаете о чудесных находках на горе Муг? Вы не слыхали о раскопках древнего Пенджикента у источника Кайнарсу?

Кайнарсу — кипящая вода. Так тюрки назвали бьющий из земли ключ с водой чистой и прозрачной, как слеза. Источник назван кипящим не потому, что он горячий, а потому, что он стремительно вырывается из гранитных оков и словно закипает в причудливом кружении. Это очень древний и очень щедрый источник. Больше двенадцати веков назад к прохладным водам Кайнарсу приходили жители древнего Пенджикента. Это они построили город в долине Зеравшана. В ту пору Зеравшан назывался рекой Согд, а земли в долине Зеравшана, от Пенджикента до Кермине, а также земли Самарканда были подвластны царям Согдианы.

Прошли долгие века, по-прежнему бьет из-под земли прохладный источник, но там, где прежде высился древний город, стоят руины. Эти руины похожи на легенду, и, как легенда, они рассказывают о жизни древнего народа. Здесь жили предки таджиков — древние согдийцы.

В те далекие времена бьющий из-под земли ключ считался священным, и люди приходили к нему с молитвами и жертвоприношениями. Пенджикент назывался тогда Панчем. Он славился своими дворцами и храмами, был знаменит искусными ремесленниками, живописцами, музыкантами и купцами.

По старым торговым путям, соединяющим столицу Согдианы, Самарканд, с горными селениями страны, купцы вели караваны. Они шли из далекого Китая, из Индии и Византии, пробираясь по горным тропам, через висячие мосты в согдийские селения, раскинутые в верховьях реки Зеравшана. Ни один караван не мог миновать Панча, стоявшего на этом пути.

Если вам представится случай побывать на раскопках древнего Пенджикента, поднимитесь к руинам крепости. Ее мощные стены высоко подняты к синему небу. Отсюда хорошо видны развалины дворцов и храмов. Здесь работают археологи. Они уже многое раскопали. И развалины древних жилищ, подобно страницам летописи, рассказали им о жизни забытого города.

Теперь уже весь Таджикистан знает тайну древнего Пенджикента. Ведь раскопки ведутся уже более тридцати лет. Жители современного Пенджикента, который находится рядом, в полутора километрах от руин, и не подозревали о существовании древнего города. Да и кто бы мог подумать, что бесформенные оплывшие холмы скрывают развалины города. Однако зоркий глаз археолога усмотрел закономерность в их расположении и форме. Позднее, когда начались раскопки, ученые убедились в том, что холмы представляют собой занесенные песками древние жилища.

Но почему археологам пришла в голову мысль, что вблизи Пенджикента существует древний город?

В горах Зеравшанского хребта есть гора под названием «Кала и Муг». По-таджикски это означает «Замок мугов» — замок жрецов, магов. Лишенная растительности, гора Муг высится над бурными водами Зеравшана серой и мрачной громадой. С давних пор в народе жили легенды о том, что на ее вершине бродят злые духи, принимающие облик диких животных. Не всякий решался подняться туда.

Случилось так, что пастух Джур Али Махмад Али из кишлака Хайрабад пас овец у подножия горы Муг. Овцы забрались на вершину. В погоне за ними пастух наткнулся на торчащие из земли ивовые прутья.

«Здесь ива не растет, откуда прутья?» — подумал пастух. Прутья крепко сидели в земле. Пришлось воспользоваться ножом. Оказалось, что это целая корзинка. На дне ее лежало письмо. Джур Али стал внимательно рассматривать непонятные буквы, начертанные черной тушью. Ему никогда прежде не приходилось видеть таких странных знаков, да и бумага была необычная — шелковистая, светло-серая. Загадочное письмо заинтересовало пастуха. Чтобы прочесть его, он предпринял дальнее путешествие в районный центр. Вскоре корзинка с таинственным письмом была доставлена в райком партии.

— О, это очень древнее письмо! — воскликнул секретарь райкома товарищ Пулоди. — Может быть, это память о наших предках? Мы отошлем это письмо ученым.

Товарищ Пулоди сообщил об удивительной находке ученым в Душанбе, а оттуда телеграммы полетели в Москву и Ленинград, к востоковедам, изучающим историю древней Согдианы.

Осенью 1933 года на гору Муг прибыла археологическая экспедиция Академии наук. Ее возглавил член-корреспондент Академии наук СССР А. А. Фрейман.

Стояла поздняя дождливая осень. Работать на раскопках было очень трудно. Однако интерес, вызванный загадочным письмом, был так велик, что никто из участников экспедиции ни за что не согласился бы отложить работу до будущего года. Ученые с большим интересом ждали результатов исследований. Их манила перспектива найти согдийские рукописи. Дело в том, что имеющиеся у советских ученых согдийские письма были найдены в Синьцзяне (Западный Китай), а на территории самой Согдианы никогда прежде не находили согдийских документов. Находка на горе Муг могла бы помочь ученым наметить пути дальнейших исследований. К тому же развалины крепости могли сохранить и другие ценности, связанные с историей древней Согдианы.

Так и случилось. Настал день, когда участники экспедиции смогли послать в Москву радостные вести. На горе Муг, в древней крепости Абаргар, был найден целый архив согдийских документов.

Если прежде ученые мечтали найти хоть одно согдийское письмо на землях Согдианы, то сейчас в их распоряжении было восемьдесят документов: на палках, на кожах, на шелковой и хлопчатой бумаге. Словно посланные кем-то из глубины веков, эти письма о многом рассказали ученым. Они узнали неизвестные прежде согдийские слова, познакомились с документами, характеризующими культурную, политическую и хозяйственную жизнь давних времен. Тут и доказательства культурных и торговых связей с Китаем. Вместе с согдийскими письмами были найдены китайские и арабские письма. Находки превзошли самые смелые ожидания археологов. Крепость на горе Муг, сожженная при арабском завоевании более двенадцати веков назад, под обломками стен и щебня хранила бесценные сокровища для науки.

Вместе с древними рукописями здесь были найдены разнообразные памятники культуры, которые рассказали ученым о мастерстве строителей, об искусстве художников, о резчиках по дереву, о ювелирах и оружейниках.

Как хороши изделия согдийских ткачей! Шелковые, шерстяные и хлопковые ткани так разнообразны и красивы, что и сейчас, через долгие столетия, вызывают удивление. Можно представить себе радость ученых, когда они нашли обрывки шелков, такие же яркие и красочные, какие им приходилось видеть среди лучших образцов тканей древнего Ирана, Китая и Византии. Согдийские шелкоделы умели ткать превосходные узорчатые атласы. Как нарядна синяя ткань с золотыми звездами! С каким вкусом сделан пурпурный шелк, а зеленый атлас с узором!

Девять сортов шелка. Но есть среди них и китайские шелка с характерным для китайских шелкоделов рисунком. Вот еще одно доказательство того, что согдийцы вели торговлю с Китаем.

А что шили из этих шелков? И на этот вопрос ученые получили ответ. Сохранился небольшой кусок ватного стеганого халата из синего шелка. Нетрудно представить себе теплую одежду знатного господина. Из таких же шелков были сделаны одеяла, шаровары и рубахи. Это для знатных. А вот куски грубой хлопковой ткани. Не из нее ли были сделаны халаты землепашцев и ремесленников? Но есть тут хлопковая ткань, напоминающая современный батист. Вероятно, из нее шили белые праздничные платья для девушек горных селений. В этих легких, прозрачных платьях они ходили в храм огня с ветками цветущего миндаля.

Очень разнообразны изделия из кожи и шерсти. Жители горных селений имели великолепные пастбища. Обилие скота давало им достаточное количество сырья, чтобы выделывать самые разнообразные вещи из кожи и шерсти. Вот мягкая обувь, напоминающая ту, которую и сейчас носят горные таджики. Вот деревянный поднос, обшитый кожей, рядом ларчик, обтянутый темно-зеленой кожей с розеткой из сусального золота. Ремни, нитки из сухожилий, войлок, ивовые корзинки и подносы в кожаных чехлах, бурдюки, гончарные изделия и многие другие предметы домашнего обихода говорят о мастерстве ремесленников древности.

Особое внимание ученых привлек деревянный щит, обтянутый кожей с изображением согдийского всадника. Знатный господин в богатой одежде, с коротким боевым ножом, с луком и колчаном мчится на красивой, нарядно убранной лошади. Густая грива отливает темной зеленью. Голова лошади увенчана шарообразным украшением на стержне. Седло с высокой лукой покрыто чепраком. В левой руке всадник держит булаву, правой поддерживает уздечку породистого коня. Щит сломан, и потому не видно головы всадника. Но и та часть щита, которая сохранилась, позволила историкам сделать интересные выводы. Они вспомнили изображения на росписях в буддийских монастырях далекого Синьцзяна. Там есть такие же изображения. И характер рисунка, и вооружение воинов имеют необыкновенное сходство. Но что может быть общего между согдийскими живописцами, которые выполняли заказы знатных землевладельцев, и живописцами далекого Китая?

Оказывается, существовала давняя и большая связь.

Еще в V веке многие согдийцы селились в районах, расположенных на караванном пути из Согдианы в Китай. В Семиречье, в долине Тарима, в Ак-Су и Синьцзяне можно было встретить поселения древних согдийцев. Искусные ремесленники, земледельцы и торговцы принесли с собой древнюю культуру, которая оказала влияние и на местные искусства. Одни согдийцы оставили веру своих отцов и стали буддистами, другие сохранили свои обычаи и верования, и, живя вдали от родных мест, они не забыли своего искусства. Вот почему так много общего в росписях буддийских храмов Синьцзяна с живописью согдийцев. Сломанный щит согдийского воина поведал ученым о своеобразном вооружении согдийцев.

Кому же принадлежала крепость на горе Муг? Кто пользовался деревянным щитом? Чей же это архив согдийских писем?

С нетерпением ждал прибытия архива, найденного на горе Муг, всемирно известный арабист, академик И. Ю. Крачковский. До него дошли вести о том, что среди находок есть арабская рукопись, написанная на коже. Что это за рукопись? О чем она расскажет? Ведь было известно, что во всем мире найдено только шесть арабских рукописей на коже.

Наконец-то экспедиция вернулась в Ленинград. Вот они, полуистлевшие кусочки кожи, изъеденные червями. Больше тысячи лет пролежали они в земле. Какую тайну хранят эти едва заметные знаки древнего алфавита? Этот вопрос занимал многих ученых. С интересом принялись они за изучение согдийских писем.

Академик И. Ю. Крачковский, на долю которого досталось прочесть самый загадочный документ архива — арабское письмо, был тяжело болен. Врачи запретили ему подниматься с постели. Но как можно оставаться дома, когда тебя ждет такой увлекательный труд! Ведь это письмо может стать ключом к разгадке многих вопросов, возникших в связи с находками в крепости Муг! Несмотря на тяжкий недуг, больной академик спешит в институт.

Осторожно берет он в руки кусочек кожи с арабскими письменами, Что это: молитва из Корана или письмо давно забытого человека? Нелегко его прочесть: ведь на коже сохранились только обрывки строк. Исчезли целые слова, и в иных строчках стерты многие буквы. С большим трудом академик И. Ю. Крачковский прочитывает первую строку:

«…во имя Аллаха…», а дальше какое-то непонятное слово «Дивасти». Не имя ли это? Ученому неизвестно такое имя. Но и слова такого он никогда не встречал в арабских рукописях, хотя прочел тысячи древних текстов. Но если это имя, то, вероятно, оно принадлежало человеку знатному. Иначе почему бы этот Дивасти обращался к арабскому наместнику? Однако такого имени академик никогда не встречал в исторических материалах, связанных с Согдианой. Тем интереснее и заманчивее узнать, кому оно принадлежит.

«Кто же этот Дивасти?» — с таким вопросом академик обратился к востоковедам, которые были заняты изучением согдийского архива. Они многое знали о Согдиане, но никто из них никогда не встречал этого имени.

Долгие дни и бесконечные часы листает академик толстые фолианты арабских летописей. Нужно прочесть множество текстов, чтобы выяснить загадку арабского письма. Первая же строка оказалась такой таинственной, что же будет дальше?

И вдруг, как молния, блеснула мысль: «А летопись ат-Табари!» Писавший по-арабски историк ат-Табари немало страниц посвятил древней Согдиане. Ах, если бы найти хоть строчку, где упоминается это имя.

В Институте востоковедения к услугам академика все двенадцать томов летописца ат-Табари. Здесь есть целые главы, посвященные истории Согдианы. Старый историк тщательно заносил в свою летопись все события, связанные с приходом арабов в Среднюю Азию. Он рассказывал о том, как они завоевывали города, как проповедовали ислам, как строили мечети вместо храмов огня и как разумно использовали для процветания халифата искусных ремесленников, а также людей науки, прославленных в своем отечестве. О Согдиане написано много, но нигде не встречается имя Дивасти.

— Этого не может быть! — восклицает ученый. — Надо терпеливо искать!..

Проходят дни. Ат-Табари о многом поведал пытливому ученому. Но все же по-прежнему остается загадочным имя согдийца. Почему согдийца? Да потому, что такого имени не может быть у араба. К тому же письмо найдено в согдийской крепости. Надо искать. Как только будет разгадано это имя, сразу обретут смысл и остальные строки письма.

Как-то ранним зимним утром тихая, уединенная библиотека огласилась радостным возгласом старого академика:

— Есть Дивасти! — Счастливая улыбка озарила усталое лицо ученого. — Посмотрите, — обратился он к библиотекарю, — как и следовало ожидать, ат-Табари упоминает это имя.

В рассказе ал-Мадаини он пишет:

«…и ушел Дивасти с людьми Бунджикента в крепость Абаргар, а Карзандж и люди Согда прибыли в Ходжент…»

И далее много страниц, рассказывающих о пенджикентском правителе Дивасти.

— Вот оно что! Значит, Дивасти был владетелем Пенджикента! Возможно, что ему принадлежала крепость на горе Муг? Но это станет известно позднее. Сейчас нужно прочесть до конца арабское письмо. Ведь первая строка уже дала немало ценных сведений.

Дни проходят в напряженном труде. Академик И. Ю. Крачковский прочитывает каждую букву таинственного письма. Были восстановлены даже те слова, которые имели лишь начальные буквы.

Пенджикентский владетель Дивасти (Деваштич) писал арабскому наместнику Мавераннахра ал-Джараху ибн Абдаллаху, правившему в 717–719 годах.

«Во имя Аллаха милостивого, милосердного, эмиру ал-Джараху сыну Абдаллаха, от клиента его Дивасти. Мир над тобой, о эмир, и милость Аллаха. Я восхваляю тебе Аллаха, кроме коего нет божества…

А затем, да направит Аллах эмира и сохранит его, я… эмиру мою нужду и нужду обоих сыновей Тархуна… Ведь эмир, да сохранит его Аллах, вспомнил добром сыновей Тархуна. И если эмир соизволит принять решение (и написать) Сулейману сыну Абу-с-Сари, чтобы он отправил их обоих (к эмиру), то пусть сделает. Или эмир прикажет ему одну лошадь из почтовых, и я отправлю на ней своего слугу, чтобы он доставил их обоих эмиру. Ведь Аллах сделал сан эмира для семьи… помощь и милость, а прошу я у Аллаха для… и мир над тобой, о эмир, и милость Аллаха…»

Письмо Деваштича позволило ученым определить время существования крепости на горе Муг. Эта крепость была уничтожена в 721 году, когда воины наместника халифа подчинили арабскому халифату Панч. Многие города Согдианы были покорены значительно раньше. Еще за десять лет до Панча воины халифа овладели Самаркандом; точно так же были покорены Бухара и другие города. Многие города Мавераннахра пытались отстаивать свою независимость, но противник был намного сильнее, с ним было трудно бороться.

Отважные согдийцы самоотверженно боролись за свою свободу и независимость. В историю таджикского народа вписано немало славных страниц, сохранивших для потомков память о героях Согдианы. Одним из таких героев был и пенджикентский афшин Деваштич, возглавивший уход пенджикентцев в горы.

Историк ат-Табари сообщает, что самаркандцы, не желая выполнять приказов наместника Хорасана Саида ал-Хараши и не имея возможности поднять восстание, решили покинуть свой город и уйти в Ходжент. Там они хотели просить защиты у местного правителя и надеялись получить земли для поселения.

Самаркандским царем в ту пору был Гурек, перешедший на сторону халифата. Он уговаривал самаркандцев подчиниться и ждать лучших времен. Но самаркандцы не послушались советов Гурека и покинули свой город. К ним присоединились люди многих городов Согдианы.

Ат-Табари пишет:

«Пришли и люди Сабаската в составе тысячи человек. На них на всех были золотые пояса. Пришли также дихканы Базманджана. Все эти отряды, численность которых трудно определить, направились к Ходженту. Они отправили царю посланца, прося поселить их в городе и оказать им покровительство».

Как говорит летопись, ходжентский царь ат-Тар обещал предоставить беглецам ущелье Исама, вблизи Асфары, но сам он готовил предательство. Он послал сына к арабскому наместнику ал-Хараши с сообщением, что можно захватить согдийцев, пришедших в Ходжент.

Тем временем Саид ал-Хараши начал осаду Ходжента. Сначала он разоружил согдийцев, предложив приемлемые условия мира, а затем приказал всех их перебить. По словам ат-Табари:

«…тогда погибли и знать, и военные, слуги, и простой народ. Пощадили только четыреста купцов, недавно вернувшихся из дальних стран». Особенно много погибло земледельцев. Следуя примеру самаркандцев, увел своих людей в горы и афшин Пенджикента — Деваштич. Ат-Табари именует его ат-Девашт. В летописи упоминается крепость Абаргар, это и есть крепость на горе Муг.

Против Пенджикентцев, которые пошли с Деваштичем, Саид ал-Хараши отправил войско во главе с принявшим ислам согдийцем Сулейманом ибн Абу-с-Сари. Его верность халифату и беспощадность к согдийцам были хорошо известны ал-Хараши. В составе войска, посланного против Деваштича, были также отряды бухар-худата Шаукара ибн Хамука. Старшему военачальнику ал-Мусейябу было поручено окружить пенджикентцев.

В пяти километрах от крепости, в теснине, у селения Кум, ал-Мусейяб встретился с отрядом Деваштича и разбил его. Остатки отряда вместе с афшином Деваштичем вернулись в крепость на горе Муг, но их преследовали воины ал-Мусейяба. И после длительной осады крепости Деваштич решил сдаться на милость победителя. По его просьбе он был отправлен к Саиду ал-Хараши. Наместник с почетом принял пленного афшина. Он обещал сохранить ему жизнь и позаботиться о его близких, но через несколько дней, по распоряжению Саида ал-Хараши, Деваштич был распят на древней гробнице по дороге из Кеша в Арбинджан. Согласно обычаю победителей, Саид ал-Хараши отослал голову афшина в Ирак, а левую руку — Сулейману ибн Абу-с-Сари.

Ат-Табари рассказывает о том, что после взятия крепости Абаргар пенджикентцы просили лишь сохранить жизнь ста семьям, которые нашли укрытие на горе Муг, богатства свои они оставили победителям. Узнав об этом, Саид ал-Хараши послал в Абаргар людей для приема добычи: одну пятую часть добычи Сулейман ибн Абу-с-Сари взял как долю халифа, остальное разделил между воинами.

После трагической гибели Деваштича и близких ему людей жизнь в крепости на горе Муг никогда уже не возрождалась.

Арабское письмо на коже подсказало ученым, кому принадлежала крепость Абаргар, а главное, оно заставило их призадуматься над тем, где же был город Панч, которым правил Деваштич. Несомненно, должны были существовать развалины этого города, покинутого древними пенджикентцами в дни арабского завоевания. Вот почему внимание ученых привлекли занесенные песками холмы вблизи современного Пенджикента.

Раскопки были поручены Согдийско-Таджикской экспедиции Академии наук СССР.

Систематические раскопки древнего Пенджикента начались после окончания Великой Отечественной войны. В 1946 году сюда прибыла экспедиция Института археологии АН СССР, Института истории АН Таджикской ССР и Государственного Эрмитажа. Ее возглавил профессор А. Ю. Якубовский. К работе на раскопках были привлечены и молодые археологи, недавно закончившие институт, и опытные исследователи: знаток искусств Средней Азии М. М. Дьяконов, известный востоковед А. М. Беленицкий, археолог А. И. Тереножкин и другие. С 1954 года бессменным начальником экспедиции является А. М. Беленицкий.

Уже более тридцати лет каждый год приезжают к руинам Пенджикента археологи, реставраторы, художники, архитекторы, чтобы исследовать памятники древней культуры. Успехи их работ очень велики. Они открыли историю забытого согдийского царства, которая свидетельствует о высокой цивилизации, созданной предками таджикского народа и погибшей в годы нашествия воинов арабского халифата.

Сейчас уже известно, что город Панч возник в V веке н. э. Он был столицей одного из согдийских княжеств, культурный и торговый центр в долине Зеравшана. Археологи открыли остатки крепостных стен, некогда опоясовавших город, раскопали храмы, дворцы феодалов и жилища ремесленников. Сотни раскопанных помещений позволили изучить особенности архитектуры древнего Пенджикента. Было найдено множество предметов быта, вооружения, а главное — перед учеными предстало прекрасное монументальное искусство живописцев и скульпторов — искусство, которое на столетия увековечило облик древних согдийцев, их религиозные обряды, легенды и сказания.

Согдийские храмы на центральной площади Панча дали особенно ценный материал о религиозных воззрениях древних жителей Пенджикента. Высокие стены храмовых помещений были снизу доверху расписаны яркими разноцветными красками. Деревянные балки, колонны и капители были украшены резьбой. В глубине зала, в нишах, по обе стороны от двери, ведущей в святилище, стояли громадные глиняные статуи богов. Центральная часть каждого храма включала расположенный на восточном краю шестиколонный айван, сливающийся с лишенным восточной стены четырехколонным залом. Перед восходящим солнцем в золотых жертвенниках курились ароматные травы. Люди в праздничной одежде шли сюда весной с ветками цветущего миндаля на празднование нового года.

Красочные росписи стен в храмах и домах знати рассказали во всех подробностях о жизни и быте пенджикентцев.

В последние годы раскопок был открыт богатый дом феодала, поразивший ученых своим убранством и монументальностью. Он был сооружен из сырцового кирпича — основной материал, которым пользовались древние зодчие. Десятки просторных комнат высотой до шести метров были украшены росписью. Тут и картины жизни правителей, тут и древние сказания согдийцев, сцены пиршества и поединков.

Вот одна из картин в этом доме. Перед золотым жертвенником на ковре стоит на коленях мужчина в праздничном кафтане из узорчатой шелковой ткани. Белый ковер с синей каймой и золотистыми цветами. Изящная рука молящегося держит золотую чашу. Перед жертвенником видно огромное солнце. Это божество, перед которым горели ароматические смолы. Пестрый ковер, золотой жертвенник, золотая чаша в руках молящегося — все это дано на ярко-синем фоне. Картина написана с удивительным вкусом. К сожалению, не сохранилась голова мужчины, стерта и верхняя часть жертвенника, но все понятно. Перед нами сцена жертвоприношения — кусочек забытой жизни.

Среди многочисленных росписей двух храмов на центральной площади Пенджикента внимание ученых привлекли изображения божеств, которым поклонялись древние согдийцы. В одном из храмов женское четверорукое божество изображено сидящим на спине фантастического животного. Головы божества не сохранилось, заметны остатки от нимба и от лент головного убора. С плеч поднимаются языки пламени. Божество одето в светлое однотонное платье, узкие рукава заканчиваются черной оторочкой, вышитой бисером. Поверх платья видна узорчатая накидка на красной подкладке. Низ накидки прикрывает фигуру и ноги. Видны края шаровар, украшенных нашивкой. На ногах сандалии с пышными бантами, украшенные по краям жемчугом. Видны богатые золотые украшения, жемчужное ожерелье. Платье затянуто черным кушаком с золотой пряжкой. На кушаке золотые бляшки и жемчужины. На руках божества по два золотых браслета. Косы скрепляют золотые брошки; фигурные бляшки украшают концы накидки. Золотые украшения на этой картине выполнены золотой фольгой. У божества четыре руки. У фантастического животного, на спине которого сидит божество, голова дракона. Можно себе представить, как привлекательна и красочна была эта картина. Но как ее понять? Что она означает?

Ученые уже не раз сталкивались с изображением женского четверорукого божества в среднеазиатской культовой иконографии. Трон в виде драконообразного чудовища напоминает ученым аналогичные изображения на памятниках Индии и Афганистана. А. М. Беленицкий считает, что это один из наиболее популярных символических образов в индийской мифологии, олицетворяющий водную стихию и служащий атрибутом водных божеств. И если аналогичные изображения символизировали в Индии реку Ганг, то в Пенджикенте четверорукое божество на троне в виде дракона олицетворяло собой реку Зеравшан.

Каждая находка о чем-то говорит, но и ставит загадки перед учеными. В одном из храмовых помещений, где сохранилась ниша для статуй, было найдено большое количество бус необычной величины. Они были сделаны из самых разнообразных материалов: из янтаря, кораллов, сердолика, горного хрусталя, лазурита, бирюзы, речного жемчуга, альмандина, агата и оникса. Все эти большие, тяжелые бусы не могли быть предметом украшения согдийских женщин, они, несомненно, украшали статую богини. И хотя не найдены обломки статуи, ученые считают, что в этой нише была статуя, вероятно, выше человеческого роста и эти бусы были украшением божества.

Но откуда взялись в Согдиане бусы из янтаря, кораллов и агата? В Согдиане нет ни янтаря, ни кораллов. Но их могли доставить купцы, ведущие торговлю со странами Средиземноморья и Прибалтики. Так узнали о торговых связях с другими странами. Кстати, благовония для священнодействия тоже привозили из дальних стран. Но бывало и так, что вещь, которую нашли среди руин и считали иноземной, изготовлялась в Пенджикенте. Как-то среди развалин дома нашли стеклянные изделия. Среди них маленький флакон для благовоний с барельефом в виде головы царя в короне. Откуда привезли этот флакон? Не сразу ответишь на этот вопрос. Многие страны Востока продавали благовония и сами изготовляли стеклянные сосуды для них. Прошло два года с тех пор, как был найден маленький сосуд с головой царями археологи открыли остатки стеклодувной. Обломки крошечных сосудов для благовоний рассказали о том, что в Панче были свои стеклодувы.

Находки стеклянных изделий, а рядом бесчисленное множество керамических изделий, сделанных искуснейшими гончарами. Много лет собирала среди руин глиняные черепки и стеклянные изделия археолог И. Б. Бентович. Она вела дневники находок и давала им обстоятельное описание. Ее труд может помочь историкам понять искусство древних ремесленников.

Находки дополняли картины согдийских художников, а стенные росписи заставляли искать следы деятельности жителей древнего города. Когда археологи увидели изображения согдийских воинов в кольчугах, они могли подумать, что кольчуги изготовлялись в Бухаре или Самарканде. Не так уж был велик Пенджикент. Вряд ли у него были свои оружейники. Однако настало время, когда раскопали оружейную мастерскую, и среди обрушившихся стен лежали железные кольца для кольчуги. Значит, здесь были сделаны металлические рубашки для древних воинов.

Находки говорят о мастерстве ремесленника, о его вкусах и представлениях о красоте. Здесь было множество ювелиров — для богатых — мастера по золоту и серебру, для людей с небольшими достатками — украшения из бронзы. Бронзовые перстни, серьги, пряжки и бляшки для поясного набора, несомненно, принадлежали простолюдинам. А вот золотой перстень с печаткой — вставка из граната с резным изображением мужской головы в профиль — настоящее произведение искусства. Это, вероятно, украшение князя. Другой камень — самоцвет с резным изображением крылатого коня — найден без оправы. Вероятно, и это была печатка, принадлежащая богатому согдийцу. Великий ученый средневекового Хорезма Ал-Бируни в своей книге «Минералогия» (полное название книги: «Собрание сведений для познания драгоценностей») писал: «Согдийцы питают фанатическую веру в изделия из драгоценных камней и в цвета, получающиеся при их шлифовке. В книге, составленной одним согдийским магом и называемой „Нопосте“, говорится, что камень, который оставляет желтый след при шлифовке, оберегает от неприятностей и радует сердце; красный дает успех в делах; цвет порея вызывает волнение, беспокойство, любовь; черный отравляет, и его избегают».

Среди документов, найденных на горе Муг, есть такая расписка: «И взял один яхонт, прокаленный в сере… Куртшиш, и один — Турак, и один — начальник конюшни, и один — Фтарч, и один — Ерак, и один — Фратанч. Каждый яхонт — за 80 драхм, всего 480 драхм». Здесь перечислены имена богатых людей, которые купили драгоценные камни.

Как много получает историк, когда рядом с находками можно увидеть сцены забытой жизни и кем-то составленные подлинные документы, свидетели столь далекого прошлого.

Город еще полностью не раскопан, не все еще найдено. Но и то, что открыто археологами и хранится в музеях нашей страны, говорит о большом искусстве художников, скульпторов, ткачей и ковровщиков, портных и оружейников, гончаров и ювелиров. Люди труда увековечили себя в своих творениях.

Археологам, работающим на раскопках древнего Пенджикента, выпала большая удача. Почти во всех вскрытых помещениях они находили монеты, которые позволили точно определить, когда существовал город. Более четырехсот монет было найдено среди развалин дворцов и храмов. Тут и согдийские монеты второй половины VII века, принадлежавшие царю Вахшуману, тут и монеты более позднего времени, когда правил ихшид Тургак, сын умершего в 737 году Гурека. Найдены и арабские монеты начала VIII века. Изучение этих находок позволило установить, что жизнь в городе прекратилась вскоре после арабского завоевания, в VIII веке.

Как-то, раскапывая одно из помещений большого согдийского храма, археологи обратили внимание на следы красочной росписи, покрывающей стены, ниши и панели. Когда стены были тщательно расчищены и освобождены от завалов, ученые увидели великолепные росписи, которые поразили их своей яркостью и высоким художественным мастерством.

На желтом ковре, вытканном темными цветами, сидели два знатных согдийца в нарядных, узорчатых одеждах. Их тонкие талии перетянуты золотыми поясами, в руках ветки цветущего миндаля и золотые чаши. Лица их уничтожены, сохранились лишь черные вьющиеся волосы и белые головные уборы.

Такого же характера росписи оказались и на других стенах этого здания. В другом месте изображено несколько богатых согдийцев в парчовых одеждах с золотыми поясами. Сцены пиршества знатных людей в богатой одежде с золотыми чашами в руках неоднократно повторялись в различных вариациях. Ученые предполагают, что это ритуальное пиршество и связано оно с празднованием Нового года. Новый год у согдийцев был праздником весны, возрождения природы и отмечался цветами и плодами.

Очень хороша сцена, передающая легенду о Сиявахше — священном отроке, которого почитали согдийцы. Под ребристым красным куполом в просвете арок покоится тело Сиявахша. Под арками стоят плакальщицы. Они рвут на себе волосы, выражая свою скорбь. Ниже расположена группа мужчин и женщин, которые в знак печали надрезают мочки ушей. Здесь и согдийцы и тюрки, лица их мастерски изображены древним художником. Картина эта, исполненная в темно-красных, коричневых, черных и белых красках, сделана со вкусом. Талантливый художник древности сумел с большим мастерством передать скорбь, охватившую людей. Откуда же узнали, что это Сиявахш?

Сопоставляя эту картину с текстами древних авторов, ученые пришли к выводу, что «сцена оплакивания», как ее назвали археологи, изображает миф о Сиявахше. Вот что записал китайский путешественник VII века Вей Цзе, побывавший в Самарканде:

«Они (жители Самарканда) поклоняются небесному богу и в высшей степени его почитают. Они говорят, что божественное дитя умерло в седьмом месяце и что кости его потеряны. Служители бога, когда наступает этот месяц, надевают черные одежды со складками. Они ходят босиком, ударяют себя в грудь и плачут, и на лицах их мокрота сливается со слезами. Мужчины и женщины расходятся, чтобы искать тело божественного ребенка. На седьмой день обряд приходит к концу».

Тексты древних авторов подтверждают мнение ученых, что сцена оплакивания изображает один из религиозных ритуалов, которые имели место у согдийцев.

Очень разнообразны и красивы росписи, найденные в домах знатных согдийцев. Вот красавица арфистка в прозрачном одеянии, с золотой арфой в руках. Изящным жестом она касается тонких струн, и кажется, что слышен их нежный звук. Вот скачут на конях два всадника: молодая согдианка с длинными косами и мужчина в одежде знатного господина. Вот пиршество каких-то иноземных гостей. Их бледные лица, слегка раскосые глаза и своеобразная одежда резко отличают их от согдийцев. Рядом с ними афшин — в короне, в парчовом одеянии, с дорогим оружием на поясе. Ему подают угощение на золотых блюдах.

А вот живописная сцена жертвоприношения. Перед высоким металлическим жертвенником стоит на коленях жрец в богатой одежде, с ножом у пояса. В левой руке он держит золотую чашу, а правой бросает что-то в пламя жертвенника. Позади него видны мужские фигуры с золотыми чашами. Одни стоят на коленях, другие низко склонились. Великолепные картины вызывают восхищение современных художников.

Вот что писал об этом М. М. Дьяконов:

«До нас дошли только жалкие остатки некогда великолепных росписей, но и они поражают своим разнообразием. Расписывались залы храмов, их открытые портики, ниши со статуями, расписывались парадные залы жилых домов, коридоры и проходы, расписывались стены и потолки. Живопись покрывала стены в несколько ярусов, сложные многофигурные композиции лентами переходили со стены на стену, составляя последовательные повествования. Сюжетами росписей служили мифологические образы, религиозные легенды, сцены из эпоса. В росписях мы наблюдаем богатейшие и своеобразные орнаментальные узоры. Росписи дают нам представление о колористических достижениях древних мастеров».

Сюжеты пенджикентских росписей словно иллюстрируют древние сказания согдийцев. Победитель демонов, герой знаменитой поэмы Фирдоуси «Шахнаме» — Рустем предстает перед нами в единоборстве с чудовищами. Вот он скачет на красном коне, вот побеждает змеевидное чудовище, вот снова сражается со всадником на оранжевом коне, а под ногами лошадей валяются туловища убитых фантастических существ — полулюдей, полуживотных. В борьбе с демонами Рустем выходит победителем. Он любимый герой согдийцев, и ему посвящены многочисленные полотна древних художников.

На росписях древнего Пенджикента нередко встречается изображение воинственных женщин в кольчугах. Мы видим их в поединке с мужчинами. Кто они? Сказания о женщинах-воинах с давних времен жили в памяти согдийцев. Еще от времен Геродота из поколения в поколение передавалась легенда об отважной царице Томирис. Греческий историк рассказал об этой мужественной правительнице из племени массагетов, которая разгромила войско персов и захватила в плен персидского царя Кира. Чтобы отомстить за погибшего сына, Томирис велела отрубить голову правителю великой державы — Киру. Не это ли прообраз воинственной женщины в кольчуге, изображение которой сохранилось на картинах согдийских художников.

Сцены битвы и сцены пиршества — сюжеты, встречающиеся не только на стенных росписях, но и на серебряных сосудах с чеканкой. Согдийские чеканщики славились своим мастерством. Изучая музейные собрания восточной торевтики, археолог Б. И. Маршак выделил прекрасные произведения согдийцев. Особенно ценно серебряное блюдо с изображением сражающихся воинов в кольчугах. Изучив драгоценную находку, Б. И. Маршак пришел к выводу, что это блюдо изготовлено в Согде в VII веке н. э. Раньше пенджикентской живописи.

Вы спросите, а куда девался архив, найденный на горе Муг? Долгие годы занимался расшифровкой древних документов известный востоковед В. А. Лифшиц. Согдийские документы прочтены, переведены и прокомментированы так обстоятельно, что могли войти в историю древней Согдианы. Они многое рассказали ученым об устройстве хозяйства, о правилах торговли, о быте и нравах древних согдийцев. Вот брачный контракт, составленный в дни правления царя Тархуна. Это был вторник 25 марта 710 года н. э. Контракт фиксирует брак знатного тюрка Ут-тегина с согдиянкой Дугдгончей, находящейся под опекой Чера — правителя Навеката, согдийского города в Семиречье.

Указав год правления Тархуна, день и месяц, писец четким каллиграфическим почерком фиксирует: «…Взял себе в жены Ут-тегин, прозвище которого Нидан, от навекатского государя Чера, сына Вахзанака, находящуюся под опекой жену, которая зовется Дугдгонча и у которой прозвище Чата, дочь Виуса. И отдал эту находящуюся под опекой… по закону и на таком условии: пусть имеет Ут-тегин эту Чату женой любимой, почитаемой, давая ей пропитание, одежду, украшения, с почетом, с любовью, в своем доме в качестве полноправной жены — так, как благородный мужчина благородную женщину женой имеет. И также пусть имеет Чата этого Ут-тегина мужем любимым, почитаемым, и о его благополучии должна она заботиться, его приказ жене законом пусть она считает („выслушивает“) — так, как благородная женщина благородного мужчину мужем имеет. И в дальнейшем, если Ут-тегин без разрешения Чаты возьмет другую жену, либо служанку или такого рода женщину будет иметь, которая самой Чате будет не угодна, то муж Ут-тегин жене Чате, ей самой, 30 драхм динарских хорошей сохранности, без примеси будет должен и выплатит…

И если Ут-тегин совершит преступление, то он за него пусть сам будет в ответе, сам выплачивает. И если он (в качестве) раба какого-либо лица, или долгового раба, или пленного, или (в качестве) отданного под покровительство будет взят, то Чата вместе с произведенным (ею) потомством без каких-либо обязательств должна быть освобождена. И если она совершит преступление, то за него пусть будет она сама в ответе, сама выплачивает…»

Как много мы узнали о законах согдийского княжества. Законы оберегали семью и защищали достоинство каждого из супругов. Мы узнали о долговом рабстве. Узнали, какими заботами должен был окружить свою жену Ут-тегин. Читая этот документ, мы переносимся в те далекие дни и хотим увидеть людей, о которых идет речь в брачном контракте. И вспоминаем о чудесной молодой паре, покидающей крепость на своих конях. Эта картина хорошо сохранилась, и, глядя на нее, вспоминаешь Ут-тегина и Чату — жену любимую, почитаемую.

Среди документов, найденных на горе Муг, есть договора на продажу земельного участка и на аренду мельниц, расписки на получение кож и распоряжения Деваштича на выдачу продуктов. Очень интересны для науки письма Деваштича подчиненным ему чиновникам и соседним правителям, донесения, сделанные подчиненными своему господину Деваштичу. Хочется привести строки донесения лазутчика, посланного в соседнюю область в дни нашествия.

«…Господину, государю, великому оплоту, согдийскому царю, самаркандскому государю Деваштичу от его ничтожнейшего раба Фатуфарна — донесение („обращение“). Господин государь, (тебе) великославному, много почтения я адресую. И, господин, я прибыл сюда, к чачскому государю. И, господин, я и письма вручил, и то, что следовало устно передать („которое на языке обращение было“), я полностью, ничего не опуская („без остатка“), изложил — и тудуну, и („помощнику“). Уструщанская область вся сдана. И, господин, я один-одинешенек, без спутников, и, господин, не осмеливаюсь я идти. И, господин, потому я вернулся снова в Чач. И, господин, из-за этого тебя („государя“) я страшно боюсь. И, господин, тудун в соответствии с перемирием с арабами отступил…»

Для того чтобы прочесть и прокомментировать эти строки, написанные Фатуфарном 1200 лет назад на забытом согдийском языке, нужно знать не только мертвые языки того времени, но и всю историю походов и завоеваний арабского халифата в Средней Азии.

Нужно знать имена арабских военачальников, историю их походов и завоеваний. Нужно знать государственное устройство мелких княжеств Согдианы, правителей этих княжеств. Каждое имя, каждый факт, изложенный в донесении, должен быть ясен и понятен. Иначе теряется ценность всего документа, который призван дополнить находки археологов.

Сколько вопросов возникает вокруг географических названий, которые давно заменены новыми. Одно и то же место у Геродота называлось не так, как его называли позднее арабские летописцы или китайские путешественники. И возникает задача — как проверить и точно узнать название той местности, о которой пишет в своем донесении лазутчик.

Трудна и увлекательна работа востоковеда. «Юридические документы и письма» (Чтение, перевод и комментарии). За этими краткими названиями — годы упорного труда. В. А. Лифшиц сделал свой вклад в дело воскрешения древней Согдианы.

С увлечением и с подлинным талантом вот уже двадцать пять лет руководит раскопками Пенджикента доктор исторических наук А. М. Беленицкий. Вместе с группой энтузиастов начальник экспедиции из года в год проводит знойное лето среди руин Панча. Каждый год приносит новые находки, дает новые открытия. Вышли в свет на многих языках его книги, повествующие об удивительном и оригинальном искусстве художников и скульпторов Согдианы. Многие находки показали духовную связь согдийских художников с художниками забытого Кушанского царства. Влияние кушанской культуры на творчество согдийских художников очень велико. Многие находки среди руин древнего Пенджикента говорят о том, как спустя несколько столетий еще жили в искусстве Согдианы идеалы красоты кушанского времени.

Искуснейший реставратор Государственного Эрмитажа П. И. Костров проявил немало изобретательности и новаторства, чтобы сохранить и доставить в Эрмитаж прекрасные творения согдийских художников.

Но прежде чем снять их со стен, надо было сделать копии, которые дали бы возможность увековечить в печати все то лучшее, что дошло до нас через столетия. Эту трудную и сложную работу выполняла художница экспедиции Юлия Петровна Гремячинская. Изо дня в день, из года в год, среди знойных песков и лёсовой пыли она тщательно переносила на картон рисунки древних художников. Она делала копии тушью и красками, стараясь до мельчайших подробностей сохранить то, что дошло до нас и могло осыпаться, поблекнуть, стереться при малейшем неосторожном движении.

За годы работы экспедиции издано немало ценных трудов, но впереди еще много интересного и неожиданного. Раскрыта тайна горы Муг. Раскроются и другие тайны.

Пески столетий замели следы жизни, ушедшей отсюда много веков назад. Давно забыты имена людей, некогда воздвигнувших города и селения Согдианы. Забыты язык и песни древнего народа. Но не стерта память о нем. Ее сохранили в веках памятники, созданные человеческим трудом. А дела рук человеческих величественны и прекрасны.

Советские археологи раскрыли нам забытые страницы истории и помогли воскресить память о далеком прошлом нашей родины.

На обложке книги:

Портрет князя.

Фрагмент росписи из древнего Пенджикента. VII век.

На форзацах:

Барельеф на шкатулке из слоновой кости.

Резьба индийских мастеров. Находка из Беграма. II–III вв.

На обороте шмуцтитулов:

Рельеф Будды из буддийского монастыря в Каписе. Беграм. II век.

Молодая чета покидает стены согдийской крепости. Пенджикент. VII–VIII вв.