Исторические рассказы и анекдоты из жизни русских государей и замечательных людей XVIII и XIX столетий

Отдѣлъ первый. Государи и государыни.

Императрица Елисавета Петровна очень любила носить мужской костюмъ, который, при ея высокомъ ростѣ, красотѣ и замѣчательной стройности, шелъ къ ней еще болѣе, нежели женскій. Одно время ей даже вздумалось приказать, чтобы на придворныхъ маскарадахъ всѣ кавалеры являлись въ женскихъ нарядахъ, а дамы — въ мужскихъ, и притомъ безъ масокъ. Такія метаморфозы вовсе не нравились мужчинамъ; они пріѣзжали на маскарады, большею частію, въ самомъ дурномъ расположеніи духа, потому что не могли не чувствовать какъ были безобразны въ дамскихъ нарядахъ, съ взбитой прической, поддѣльными косами и въ огромныхъ юбкахъ на китовыхъ усахъ. Съ другой стороны, женщины казались какими-то жалкими и неловкими мальчиками. Только императрица была чудно хороша въ мужскомъ платьѣ и на нее нельзя было довольно налюбоваться, въ особенности, когда она, съ свойственной ей граціей, танцовала.

Разъ, на одномъ изъ такихъ маскарадовъ, великая княгиня Екатерина Алексѣевна, придя въ восхищеніе отъ красоты государыни, сказала ей:

— Для женщинъ большое счастіе, что ваше величество родились не мужчиною; одинъ портретъ вашъ въ такомъ видѣ, какъ теперь, могъ бы вскружить голову любой женщинѣ.

Похвала эта была очень пріятна императрицѣ и она въ свою очередь отвѣчала великой княгинѣ съ ласковой любезностью:

— Еслибъ я была мужчиной, то тебѣ первой отдала бы яблоко.

(Записки императрицы Екатерины II. Лондонъ. 1859. Стр. 108. Къ нравамъ временъ императрицы Елисаветы. «Москвитянинъ». 1842. № 1. Стр. 89).

У императрицы Елисаветы Петровны былъ любимый стремянной, Гаврила Матвѣевичъ Извольскій, человѣкъ простой и прямодушный, которому она снисходительно позволяла говорить ей правду въ глаза, безъ обиняковъ. Въ одну изъ поѣздокъ императрицы на охоту, Извольскій, ѣхавшій около нея верхомъ, вынулъ изъ кармана березовую тавлинку, чтобы понюхать табаку. Увидѣвъ это, государыня сказала ему:

— Не стыдно ли тебѣ, Гаврила, нюхать изъ такой гадкой табакерки? Ты вѣдь царскій стремянной.

— Да гдѣ же мнѣ, матушка, взять хорошую? Не красть же стать, отвѣчалъ Извольскій.

— Добро, промолвила императрица, — я тебѣ подарю золотую табакерку.

Послѣ этого прошло нѣсколько мѣсяцевъ, а Извольскій не получалъ обѣщаннаго подарка.

Разъ ему случилось быть во дворцѣ и проходить мимо кучки придворныхъ, которые въ эту минуту говорили о справедливости.

Онъ остановился, прислушался къ спору и, не утерпѣвъ, сказалъ:

— Ужъ куда вамъ толковать о правдѣ, когда и сама-то царица не всегда говоритъ правду.

Эти слова, разумѣется, были тотчасъ же переданы императрицѣ, которая потребовала Извольскаго къ себѣ.

— Я слышу, будто ты меня называешь несправедливой: скажи, въ чемъ я передъ тобою несправедлива? — спросила она его.

— Какъ въ чемъ? — смѣло возразилъ Извольскій, — обѣщала, матушка, золотую табакерку, да и до сихъ поръ пе сдержала слова.

— Ахъ! виновата, забыла, сказала императрица — и, выйдя въ спальню, вынесла оттуда серебряную вызолоченную табакерку.

Извольскій взялъ табакерку, посмотрѣлъ и промолвилъ:

— Всетаки несправедлива, обѣщала золотую, а даришь серебряную.

— Ну, подай же мнѣ ее, я принесу тебѣ настоящую золотую, — сказала императрица.

— Нѣтъ, матушка, пусть же эта останется у меня будничной, а пожалуй-ка мнѣ, за вину свою, праздничную, — отвѣчалъ Извольскій.

Императрица разсмѣялась и исполнила его желаніе.

(Къ нравамъ императрицы Елисаветы. «Москвитянинъ». 1842. № 1. Стр. 88).

Въ 1757 году, Елисавета Петровна, побуждаемая австрійскимъ дворомъ, рѣшилась объявить войну королю прусскому Фридриху II и приказала канцлеру графу А. П. Бестужеву-Рюмину составить по этому поводу манифестъ. Когда послѣдній былъ готовъ и канцлеръ поднесъ его императрицѣ, она взяла перо и, подписавъ первую букву своего имени Е, остановилась и о чемъ-то заговорила. Въ это время прилетѣвшая муха сѣла на бумагу и, ползая по черниламъ, испортила написанную букву. Императрица сочла это худымъ предзнаменованіемъ и тотчасъ же уничтожила манифестъ. Канцлеру стоило не малыхъ хлопотъ уговорить государыню, и то черезъ нѣсколько недѣль, подписать новое объявленіе войны.

(Опытъ обозрѣнія жизни сановниковъ, управлявшихъ въ Россіи иностранными дѣлами. Терещенко. Спб. 1837. Ч. 2. Стр. 95).

Двоюродная сестра императрицы, графиня Марья Симоновна Гендрикова, влюбилась въ оберъ-секретаря сената А. И. Глѣбова, человѣка весьма умнаго и красиваго. Когда государыня узнала, что Глѣбовъ сдѣлалъ Марьѣ Симоновнѣ предложеніе, то воскликнула:

— Сестра моя сошла съ ума, влюбясь въ Глѣбова. Какъ отдать ее за подьячаго?

Однако, Марья Симоновна столь настойчиво умоляла императрицу согласиться на этотъ бракъ, что она, наконецъ, уступила ея просьбѣ, но прежде произвела Глѣбова въ дѣйствительные статскіе совѣтники и назначила оберъ-прокуроромъ.

(«Русская Старина» 1870. Ноябрь. Стр. 471).

Во время приготовленій къ погребенію императрицы Елисаветы Петровны, Петръ III заѣхалъ однажды въ Петропавловскую крѣпость, смотрѣлъ постройку катафалка, и приказалъ, чтобы не жалѣли ничего для его великолѣпія, и если будетъ недостаточно назначенной суммы, то онъ прибавитъ еще. При этомъ случаѣ, ему вздумалось посѣтить монетный дворъ. Онъ обошелъ всѣ отдѣленія и, войдя въ то, гдѣ чеканились новые рубли, сказалъ смѣясь:

— Эта фабрика мнѣ нравится болѣе другихъ. Еслибъ она прежде принадлежала мнѣ, то я умѣлъ бы воспользоваться ею.

(Записки Штелина объ императорѣ Петрѣ III. Чтенія въ Импср. Общ. Исторіи и Древностей Рос. 1860. Кн. 4. Стр. 97).

Воспитатель великаго князя Павла Петровича, графъ Никита Ивановичъ Папинъ, нѣсколько разъ выражалъ Петру III желаніе, чтобы государь обратилъ вниманіе на успѣхи ученія его питомца и почтилъ бы своимъ присутствіемъ экзаменъ. Но Петръ III постоянно отказывался подъ тѣмъ предлогомъ, «что онъ ничего не смыслитъ въ этихъ вещахъ». Наконецъ, вслѣдствіе усиленныхъ просьбъ двухъ своихъ дядей, принцевъ голштинскихъ, императоръ согласился удовлетворить желаніе Панина, и великій князь былъ ему представленъ. Когда испытаніе кончилось, Петръ III, обратясь къ дядямъ, громко сказалъ:

— Господа, говоря между нами, я думаю, что этотъ плутишка знаетъ эти предметы лучше насъ.

(Записки княгини Е. Р. Дашковой. Лондонъ. 1859. Стр. 33).

Однажды, императрица Екатерина II пріѣхала въ сенатъ и приказала прочесть, сочиненный ею и привезенный съ собою, новый «Уставъ о соли». Когда чтеніе было окончено, всѣ сенаторы встали съ своихъ мѣстъ, поклонились государынѣ и единогласно осыпали похвалами уставъ. Одинъ только графъ Петръ Ивановичъ Панинъ продолжалъ сидѣть въ креслахъ въ глубокой задумчивости и, по обыкновенію своему, грызъ ногти.

— Вѣрно вы не одобряете уставъ, графъ? — спросила его Екатерина.

— По вѣрноподданнической обязанности моей, я долженъ исполнять повелѣнія вашего величества, — отвѣчалъ Панинъ.

— Но я не сего требую отъ васъ, — сказала государыня, — а желаю знать мнѣніе ваше?

— Въ такомъ случаѣ, — продолжалъ Панинъ, — я поставлю долгомъ представить вашему величеству, въ чемъ именно нахожу уставъ этотъ неудобоисполнимымъ.

Екатерина встала съ своего мѣста, отошла къ окну и подозвала къ себѣ Панина, сказавъ:

— Сядемъ; здѣсь я лучше могу выслушать ваше мнѣніе.

Тогда Панинъ началъ объяснять свои мысли и замѣчанія на каждую статью, а императрица въ то же время записывала карандашемъ его слова.

— Во многомъ одобряю я, — сказала она, — замѣчанія ваши, графъ, но по нѣкоторымъ статьямъ еще поспорю съ вами. Для этого приглашаю васъ ко мнѣ обѣдать.

Потомъ, подавъ Папину руку, она произнесла громко:

— Сегодня я удостовѣрилась, что у меня есть сенатъ и сенаторъ.

(Словарь достопамятныхъ людей земли русской Бантыша-Каменскаго. М. 1836. Ч. 4. Стр. 125).

Генералъ-прокуроръ князь А. А. Вяземскій представилъ разъ Екатеринѣ сенатское рѣшеніе но какому-то дѣлу. Государыня утвердила рѣшеніе подписью «быть по сему». Подписанный указъ перешелъ отъ генералъ-прокурора къ оберъ-прокурору, потомъ къ оберъ-секретарю, секретарю и, наконецъ, къ дежурному чиновнику, для отсылки по назначенію. Чиновникъ этотъ былъ горькій пьяница, и когда остался одинъ въ экспедиціи, послалъ сторожа за водкой и напился пьянъ. При разборѣ бумагъ, ему попалось на глаза рѣшеніе, подписанное императрицею. Прочитавъ надпись «быть по сему», онъ сказалъ: «Врешь! не быть по сему». Затѣмъ, взялъ перо и исписалъ всю страницу словами: «врешь! не быть по сему!» «Врешь! не быть но сему!» и т. д.

На слѣдующее утро, когда онъ уже проспался и ушелъ домой, въ экспедиціи нашли эту бумагу и обмерли со страху. Дали знать князю Вяземскому, который тотчасъ поѣхалъ съ этой бумагой къ императрицѣ и бросился къ ней въ ноги.

— Что такое? — спросила она.

— У насъ несчастіе, — отвѣчалъ Вяземскій, — пьяный дежурный испортилъ подписанный вами указъ.

— Ну такъ что-жъ? — сказала Екатерина, — я подпишу другой, но я вижу въ этомъ перстъ Божій. Должно быть мы рѣшили неправильно. Пересмотрите дѣло.

Дѣло пересмотрѣли и въ самомъ дѣлѣ оказалось, что оно было рѣшено неправильно.

(Разсказы князя С. М. Голицына. «Рус. Арх.» 1869. Стр. 630).

Въ 1790-хъ годахъ, служилъ въ сенатѣ секретаремъ Позднякъ; вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ былъ домашнимъ секретаремъ при Дм. Прокофьичѣ Трощинскомъ. Однажды Трощинской передалъ ему подписанный императрицею указъ для снятія съ него копіи. Позднякъ положилъ его отдѣльно отъ прочихъ бумагъ и, дабы онъ не запачкался, вложилъ его въ обложку. Придя домой, занялся разборкою бумагъ и черновыя, ненужныя, началъ разрывать; въ числѣ этихъ нечаянно захватилъ обложку, въ которой былъ указъ императрицы, и, вмѣстѣ съ указомъ, разорвалъ ее. Увидавъ сейчасъ же свою ошибку, онъ страшно испугался: сначала хотѣлъ броситься въ Неву, но потомъ, не измѣняя своему намѣренію, рѣшился прежде зайдти въ Казанскій соборъ и, передъ смертью, помолиться и испросить у Бога прощенія своему невольному самоубійству. Во время молитвы ему почудилось, что будто кто-то совѣтывалъ ему все это объяснить прямо императрицѣ. Изъ собора онъ возвратился домой и, надѣвъ свой сенатскій мундиръ, поѣхалъ въ Царское, гдѣ въ то время жила государыня. Тамъ онъ остановился у священника, которому разсказалъ свое горе. Священникъ принялъ въ немъ участіе и сказалъ ему, что обыкновенно, въ 7 часовъ утра, императрица гуляетъ съ одною дамою въ саду, указалъ мѣсто ея гулянья и даже посовѣтовалъ, гдѣ ему остановиться и ждать государыню, — это было на поворотѣ изъ одной аллеи въ другую

Онъ такъ и сдѣлалъ.

На другой день, забравшись часовъ въ 6-ть, онъ ожидалъ съ нетерпѣніемъ императрицы. Дѣйствительно, въ 7 часовъ показалась она въ сопровожденіи одной дамы. Тогда онъ всталъ на колѣна; императрица замѣтила его, не доходя нѣсколько шаговъ, и остановилась въ нерѣшительности; но потомъ, видя сенатскій мундиръ и смиренную колѣнопреклоненную позу, подошла къ нему и спросила, что ему нужно. Онъ разсказалъ ей свое горе.

— Ты не лжешь, — спросила его государыня, — дѣйствительно ты по ошибкѣ разорвалъ мой указъ?

— Богъ свидѣтель, матушка, что ошибкою, — отвѣчалъ Позднякъ.

— А кто писалъ указъ? — спросила императрица.

— Я, матушка государыня, — отвѣчалъ онъ.

— Ну, ступай перепиши и завтра, въ это время, будь здѣсь.

Онъ такъ и исполнилъ.

На другой день, въ 7 часовъ утра, опъ былъ уже на томъ самомъ мѣстѣ: съ нимъ была чернильница и перо.

Императрица опять явилась въ сопровожденіи этой же дамы; увидѣвъ его, подозвала къ себѣ, взяла указъ, прочитала и, приказавъ ему наклониться, подписала у него на спинѣ. Отдавая ему, сказала:

— Прежде всего благодари Бога, что онъ удержалъ тебя отъ самоубійства и внушилъ тебѣ мысль явиться ко мнѣ, а потомъ, чтобы объ этомъ никто, кромѣ тебя и меня, не зналъ.

Онъ свято исполнилъ волю императрицы: никогда и никому объ этомъ но говорилъ. Прошло нѣсколько мѣсяцевъ, какъ требуетъ его къ себѣ Трощинской; онъ является:

— Давно ли ты задними ходами, мимо начальства, ходишь къ императрицѣ? — грозно спросилъ его Трощинской.

— Помилуйте, ваше высокопревосходительство, я никогда не бывалъ у императрицы, — отвѣчалъ Позднякъ.

— Врешь! Матушка-царица, жалуетъ тебѣ 300 душъ и Владимірскій крестъ; на, возьми его и сейчасъ подавай въ отставку. Я не хочу служить съ тѣми, кто забѣгаетъ къ государынѣ задними ходами.

Позднякъ въ испугѣ передалъ тогда Трощинскому все происшествіе. Трощинской взялъ его за руку, подвелъ къ образу, поставилъ на колѣна и самъ всталъ, сказавъ: будемъ молиться за матушку-царицу, — такой другой намъ не нажить, — и оставилъ его на службѣ.

(«Русская Старина» 1874 г. Т. II. Стр.370).

Екатерина подарила одной изъ придворныхъ дамъ, госпожѣ Верръ, десять тысячъ рублей на покупку дома. Покупая домъ, Верръ совершила купчую крѣпость на общее имя съ своимъ мужемъ. Когда послѣдній умеръ, наслѣдники его отыскивали себѣ (за выдѣломъ указной части) половину дома и сенатъ утвердилъ ихъ право. Императрица, основываясь на томъ, что деньги были подарены женѣ, нашла это рѣшеніе несправедливымъ и поручила генералъ-рекетмейстеру Маслову разсмотрѣть дѣло.

Черезъ нѣсколько времени, Масловъ доложилъ государынѣ, что сенатское постановленіе правильно и сообразно съ уставами.

— Такъ тѣ уставы глупы и смѣшны, — сказала она.

— Ваше величество имѣете власть ихъ перемѣнить, — возразилъ Масловъ, — но до тѣхъ поръ никто иначе не долженъ поступать.

— Напишите указъ, чтобъ весь домъ принадлежалъ вдовѣ, — отвѣчала Екатерина, — я этого хочу!

— Но, государыня, этимъ нарушится правосудіе и право собственности, — замѣтилъ Масловъ.

— Прошу не разсуждать! — крикнула императрица съ гнѣвомъ.

Масловъ замолчалъ, собралъ бумаги, поклонился, и вышелъ.

На другой день, явясь съ докладомъ, Масловъ подалъ императрицѣ двѣ бумаги, сказавъ:

— Вотъ, ваше величество, два указа по дѣлу Верръ: одинъ согласный съ вашей волей, а другой — съ законами.

Екатерина, молча, взяла бумаги и положила ихъ въ столъ; затѣмъ, выслушавъ и разрѣшивъ остальные доклады Маслова, ласково и милостиво поговорила съ нимъ и отпустила домой.

Въ тотъ же вечеръ сенатъ получилъ подписаннымъ тотъ указъ, который соотвѣтствовалъ представленію Маслова, а слѣдовательно и справедливости.

(Обозрѣніе царствованія и свойствъ Екатерины Великой. П. Сумарокова. Спб. Ч. I. Стр. 82).

26-го ноября 1792 года, въ день св. Георгія Побѣдоносца, празднуемый при дворѣ угощеніемъ всѣхъ георгіевскихъ кавалеровъ, находящихся въ столицѣ, императрица присутствовала за обѣденнымъ столомъ. Кавалеры сидѣли не по чинамъ, а по старшинству полученія ордена. Екатерина бесѣдовала съ героями, ей лично извѣстными, о сраженіяхъ и побѣдахъ, прославившихъ ихъ имена и отечество, вспоминая и разсказывая малѣйшія подробности каждаго дѣла. Недалеко отъ нея сидѣлъ контръ-адмиралъ NN. украшенный орденомъ 3-го класса, истый морякъ и по наружности, и по всѣмъ своимъ пріемамъ, совершенно чуждый дворскихъ тонкостей и вѣжливостей. Онъ уже, по своему обычаю, осушилъ нѣсколько рюмокъ добраго вина и нѣсколько подогрѣлъ и безъ того неробкую и горячую свою душу. Императрица, желая почтить его своимъ вниманіемъ, по пе помня его подвиговъ, обратилась къ нему съ вопросомъ:

— Вы гдѣ получили Егорьевскій крестъ?

— Подъ Чесмою, ваше величество.

— Чѣмъ вы тогда командовали?

— Кораблемъ «Рафаиломъ» (или другимъ).

— А! теперь знаю. Этотъ корабль отличился — и императрица начала перечислять отличія, оказанныя кораблемъ.

— Совсѣмъ не то, государыня, — перебилъ ее морякъ.

— Какъ это?

— Совсѣмъ не такъ было.

— Да такъ сказано въ донесеніи.

— Мало ли что говорится въ донесеніяхъ. А вотъ какъ было — и морякъ разсказалъ по-своему ходъ сраженія и дѣйствія своего корабля.

Императрица съ кротостію выслушала его разсказъ и съ добродушною веселостію примолвила:

— Есть русская пословица: кто лучше знаетъ, тому и книги въ руки.

(Черты изъ жизни Екатерины II. «Др. и Нов. Россія». 1879. Т. 1. Стр. 139).

Заслуженный солдатъ, выждавъ удобный случай, когда императрица выходила изъ кареты, сталъ передъ нею на колѣни съ бумагою въ рукѣ. Бумага принята и прочитана. Это была тайная жалоба цѣлаго полка, стоявшаго въ Малороссіи, на полковаго командира, кн. Г., въ томъ, что онъ не выдаетъ жалованья, отчего солдаты терпятъ крайнюю нужду, что они выбрали единодушно лучшаго изъ своихъ товарищей, унтеръ-офицера, чтобъ онъ довелъ ихъ горе до матушки ихъ, правосудной государыни.

Императрица приказала президенту военной коллегіи, графу Захару Григорьевичу Чернышеву, тайно развѣдать, точно ли жалоба справедлива, и хорошо содержать присланнаго. Чернышевъ помѣстилъ его въ своемъ домѣ и производилъ розыски. Между тѣмъ, родные кн. Г., узнавъ о его бѣдѣ, всячески умоляли гр. Чернышева спасти его. Дѣло тянулось долго и, наконецъ, казалось какъ бы забытымъ. Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, гр. Чернышевъ, для того, чтобы солдатъ, жившій въ его домѣ, не напоминалъ о дѣлѣ и не попался бы когда нибудь на глаза императрицѣ, отправилъ его на службу въ одинъ изъ сибирскихъ полковъ, да и самъ пересталъ думать и забылъ объ этомъ дѣлѣ.

Но не забыла Екатерина.

— Что же, графъ, — спросила она однажды Чернышева, — собраны ли свѣдѣнія по жалобѣ полка?

— Нѣтъ, ваше величество, еще не получено полныхъ и вѣрныхъ.

— А присланный отъ полка?

— Живетъ, государыня, у меня въ домѣ во всемъ довольствѣ. Ему идетъ и вино, и пиво; обѣдъ посылаю ему съ моего стола.

— Захаръ! — грозно сказала императрица, — ты лжешь! ты обманываешь меня! — я знаю все. Слушай же, Захаръ, начальника полка смѣнить и предать суду; присланнаго немедленно возвратить въ Петербургъ.

Полку было возвращено все законное, присланный унтеръ-офицеръ былъ пожалованъ въ офицеры и возвратился въ своей полкъ, благословляя имя государыни.

(Тамъ же, стр. 133).

Представленіе государямъ есть такое дѣло, которое не можетъ совершаться равнодушно. Представляются люди различныхъ свойствъ, характера и образованія: одни отъ чрезмѣрной радости удостоиться этой высокой чести, другіе отъ врожденной, неодолимой застѣнчивости, не смотря на умъ и дарованія, смущаются, торопѣютъ и нерѣдко путаются въ словахъ и отвѣтахъ. Иные, не разслушавъ или не понявъ вопроса, отвѣчаютъ совсѣмъ противное. Такъ, императору Александру, когда онъ принималъ, въ проѣздъ чрезъ какой-то губернскій городъ, тамошнихъ помѣщиковъ и спросилъ, между прочимъ, у одного изъ нихъ:

— Ваша фамилія?

— Въ деревнѣ осталась, ваше величество, — отвѣчалъ онъ, принимая это слово въ значеніи: семейство.

Императрица Марія Ѳеодоровна спросила у знаменитаго графа Платова, который сказалъ ей, что онъ съ короткими своими пріятелями ѣздилъ въ Царское Село:

— Что вы тамъ дѣлали? — гуляли?

— Нѣтъ, государыня, — отвѣчалъ онъ, разумѣя по-своему слово гулять, — большой-то гульбы не было, а такъ бутылочки по три на брата осушили.

Иногда, можетъ быть, это и забавляетъ сильныхъ земли, но по большей части наводитъ скуку и требуетъ терпѣнія. — Императрица Екатерина въ величайшей степени была снисходительна; но при всей своей кротости, позволила себѣ въ подобномъ случаѣ забавный отвѣтъ.

Однажды, при обыкновенномъ выходѣ, представлялся ко двору генералъ Ш…, служака, временъ императрицы Елисаветы Петровны, человѣкъ престарѣлый, но простой, и давно, а можетъ быть и никогда, не бывшій въ столицѣ. Разговаривая съ нимъ, государыня къ чему-то сказала:

— Я до сихъ поръ васъ не знала.

— И я, матушка, — отвѣчалъ онъ, — васъ не зналъ.

На это она, едва удерживаясь отъ смѣха, промолвила:

— Да какъ и знать меня, бѣдную вдову!

(Тамъ же, стр. 67).

Кому неизвѣстны эрмитажные вечера Екатерины, гдѣ она, оставя царское величіе и отдыхая отъ дневныхъ государственныхъ занятій, являлась не императрицею, но ласковою, любезною хозяйкою? Едва ли будетъ возможно когда нибудь описать всѣ подробности этихъ вечернихъ отдыховъ великой государыни.

При концѣ одного изъ такихъ вечеровъ, Екатерина, сѣвъ ужинать, видитъ, что подлѣ нея одно мѣсто осталось пустымъ.

— Ахъ, Боже мой, — говоритъ она, — ужели я такъ несчастлива, что подлѣ меня и сидѣть никто не хочетъ?

Надобно знать, что на этихъ маленькихъ вечерахъ за столъ садились не по чинамъ, а по выдернутымъ на удачу билетамъ; такова была воля державной хозяйки. Начались розыски между гостями; матери взглядывали на билеты своихъ дочерей. Наконецъ, номеръ пустаго мѣста подлѣ императрицы нашли у княжны С. В. Голицыной, впослѣдствіи графини Строгановой, тогда десятилѣтней дѣвочки, и велѣли ей занять мѣсто. — Императрица, обласкавъ ее, разсказывала ей во время ужина забавныя сказки. Дитя, склонное къ смѣху, прохохотало весь ужинъ. Вставъ отъ стола, императрица взяла ее за руку, подвела къ матери, княгинѣ Н. П. Голицыной, и примолвила:

— Кажется, ваша дочь не скучала у меня.

(Тамъ же, стр. 68).

День бракосочетанія великаго князя Александра Павловича, именно 3-го сентября 1793 года, ознаменованъ былъ многими монаршими милостями, въ томъ числѣ и наградами чиновниковъ но разнымъ вѣдомствамъ. Между послѣдними, судьѣ кіевскаго совѣстнаго суда, коллежскому совѣтнику Полетикѣ, былъ пожалованъ орденъ св. Владиміра, но въ рескриптѣ ему о томъ вмѣсто «коллежскаго» онъ наименованъ «статскимъ совѣтникомъ». Получивъ этотъ рескриптъ, Полетика представилъ его въ губернское правленіе и требовалъ объявить ему по установленному порядку этотъ чинъ. Не имѣя указа отъ сената о пожалованіи Полетики въ статскіе совѣтники, губернское правленіе затруднялось въ исполненіи его требованія и вошло съ представленіемъ въ сенатъ, испрашивая его разрѣшенія. Когда, наконецъ, обстоятельство это чрезъ генералъ-прокурора представлено было на разсмотрѣніе императрицы съ означеніемъ именно того, что Полетика наименованъ въ рескриптѣ статскимъ совѣтникомъ по ошибкѣ, — государыня сказала:

— Государи не ошибаются, и ошибки ихъ должно принимать за истину.

(Тамъ же, стр. 144).

Полковникъ Боборыкинъ, выпущенный изъ капитановъ гвардіи въ армію, — имѣлъ надобность быть въ 1-мъ департаментѣ сената, но входилъ туда по черной лѣстницѣ, темной и узкой. На этой лѣстницѣ Боборыкинъ встрѣтился съ канцелярскимъ чиновникомъ, и когда послѣдній, усиливаясь пройти внизъ, не посторонился, Боборыкинъ толкнулъ его и при этомъ ударилъ два раза хлыстикомъ. Это случилось во время собранія сената и происшествіе немедленно сдѣлалось извѣстнымъ. Экзекуторъ не могъ не довести о немъ до свѣдѣнія генералъ-прокурора. Послѣдній былъ также въ необходимости донести о томъ императрицѣ.

Во вниманіе къ важности мѣста, государыня, признавая поступокъ Боборыкина дерзкимъ, оскорбительнымъ для сената, написала на докладѣ слѣдующую резолюцію:

«Боборыкина надлежало за это отдать головою сенату; но вмѣсто того повелѣваю выдержать его при сенатѣ подъ арестомъ двѣ недѣли и потомъ отправить къ отцу, чтобъ наставилъ его въ правилахъ доброй нравственности».

(Тамъ же, стр. 145).

При открытіи губерній, по учрежденію Екатерины, Калужскую губернію открывалъ генералъ Кречетниковъ, человѣкъ дѣятельный, опытный и усердный, но много о себѣ думавшій, гордый и заносчивый.

Время открытія губерніи приближалось. Митрополитъ Платонъ, управлявшій московскою и калужскою епархіями и долго ожидавшій приглашенія намѣстника для совмѣстнаго дѣйствія, но, къ удивленію своему, не получавшій его, рѣшился ѣхать туда какъ бы для обозрѣнія епархіи. Разъѣзжая по уѣздамъ и монастырямъ, онъ наконецъ пріѣхалъ въ Калугу. Намѣстникъ сообщаетъ ему о всѣхъ своихъ намѣреніяхъ.

— У меня все готово, — говоритъ онъ.

— Да я ничего но знаю, — отвѣчалъ митрополитъ, — а времени остается мало.

— Нужно только ваше согласіе, преосвященный; я пришлю вамъ церемоніалъ.

Митрополитъ согласился на всѣ статьи церемоніала, кромѣ одной: во время шествія намѣстника въ церковь, производить во всѣхъ церквахъ колокольный звонъ. Начались переговоры чрезъ чиновниковъ. Митрополитъ не соглашался. Пріѣхалъ самъ намѣстникъ, настаивалъ, убѣждалъ; митрополитъ не согласился.

— Эта почесть — говорилъ онъ, — воздается только царскому величію.

Дѣло сдѣлалось безъ колокольнаго звона.

Нѣсколько лѣтъ спустя, Кречетниковъ и Платонъ, сближенные службою и взаимнымъ уваженіемъ, свидѣлись какъ-то въ Москвѣ и въ дружеской бесѣдѣ вспоминали о прошломъ.

— Да, есть что вспомнить, высокопреосвященный, — сказалъ Кречетниковъ, — а вотъ вы чего не знаете: какая была мнѣ назидательная исповѣдь. По открытіи Калужской губерніи, я пріѣхалъ въ Петербургъ съ донесеніемъ и отчетами. Императрица съ отличною милостью и лестною благосклонностью все выслушала и изъявила мнѣ совершенное свое благоволеніе. Потомъ, сдѣлавъ нѣсколько разныхъ вопросовъ, между прочимъ таинственно спросила:

— Да митрополитъ-то усердно-ли вамъ содѣйствовалъ?

— Съ полнымъ усердіемъ, ваше величество.

— Да не было-ли съ его стороны какихъ нибудь странныхъ желаній, напримѣръ, не требовалъ ли онъ отъ васъ пушечной пальбы при въѣздѣ своемъ въ городъ?

— Нѣтъ, государыня.

Она все знала и нарочно обратила оружіе на васъ, чтобъ больнѣе меня поразить.

— Я что-то такое слышала; по согласитесь, что вѣдь это было бы такъ же смѣшно, какъ еслибъ вы потребовали, чтобъ онъ сопровождалъ васъ колокольнымъ звономъ.

(Тамъ же, стр. 41).

Въ царствованіе Екатерины, въ нѣкоторые торжественные дни, безденежно давались спектакли для увеселенія всѣхъ сословій публики, кромѣ черни.

Въ одномъ изъ такихъ представленій въ театрѣ, въ открытой и нѣсколько выдававшейся впередъ ложѣ, присутствовала императрица. Въ продолженіе пьесы на руку ея, которая лежала на перилахъ ложи, упалъ плевокъ. Она спокойно отерла его платкомъ. Сидѣвшій сзади нея оберъ-шталмейстеръ Л. А. Нарышкинъ выбѣжалъ розыскивать виновнаго и поднялъ тревогу въ ложахъ, бывшихъ надъ императорскою ложею. По возвращеніи его, императрица спросила:

— О чемъ это хлопоталъ ты, Левъ Александровичъ?

— Да какъ же, матушка государыня… такая неслыханная дерзость!..

— Послушай, Левъ Александровичъ, — сказала Екатерина, — если это сдѣлано умышленно, то какое наказаніе тому, кто всенародно осмѣлился такимъ образомъ оскорбить меня, свою императрицу?.. Если же неумышленно, а только по неосторожности, какъ я и полагаю, то виновный и теперь уже болѣе пострадалъ, нежели заслуживаетъ.

(Тамъ же, стр. 70).

Въ одинъ изъ торжественныхъ дней, въ которые Екатерина всенародно приносила въ Казанскомъ соборѣ моленіе и благодареніе Господу Богу, небогатая дворянка, упавъ на колѣни предъ образомъ Божіей Матери, повергла предъ нимъ бумагу. Императрица, удивленная такимъ необыкновеннымъ дѣйствіемъ, приказываетъ подать себѣ эту бумагу и что же видитъ? Жалобу Пресвятой Дѣвѣ на несправедливое рѣшеніе тяжбы, утвержденное Екатериной, которое повергаетъ просительницу въ совершенную бѣдность. «Владычица, говоритъ она въ своей жалобѣ, просвѣти и вразуми благосердную нашу монархиню, да судитъ судъ правый». — Екатерина приказываетъ просительницѣ чрезъ три дня явиться къ ней во дворецъ. Между тѣмъ вытребовываетъ изъ сената ея дѣло и прочитываетъ его съ великимъ вниманіемъ.

Прошло три дня. Дама, принесшая жалобу Царицѣ Небесной на царицу земную, является; ее вводятъ въ кабинетъ; съ трепетомъ приближается она къ императрицѣ.

— Вы правы, — говоритъ Екатерина, — я виновата; простите меня: одинъ Богъ совершенъ; а я вѣдь человѣкъ, но я поправляю мою ошибку: имѣніе ваше вамъ возвращается, а это (вручая ей драгоцѣнный подарокъ) примите отъ меня и не помните огорченій, вамъ нанесенныхъ.

(Тамъ же, стр. 70).

Императрица была чрезвычайно внимательна при разсмотрѣніи приговоровъ по уголовнымъ преступленіямъ, о которыхъ доклады сената читала сама. Она, повидимому, боялась судьбу впавшаго въ преступленіе отяготить выше мѣры содѣяннаго. Такимъ образомъ, часто, когда подсудимый по роду преступленія и по смыслу законовъ подвергался тяжкому осужденію, императрица требовала къ себѣ подлинныя изъ сената дѣла и нерѣдко самого по этой части оберъ-секретаря, посылая о томъ прямо къ послѣднему приказанія, миновавъ генералъ-прокурора и оберъ-прокурора.

По одному изъ такихъ дѣлъ былъ позванъ къ ея величеству оберъ-секретарь сената И. В. Языковъ, который привезъ съ собой и самое дѣло. Удостоивъ съ очаровательною благосклонностью Языкова краткимъ разговоромъ, императрица послѣ того сказала:

— Покажите мнѣ, Иванъ Васильевичъ, въ этомъ дѣлѣ отвѣты подсудимаго и всѣ доводы, принятые къ его обвиненію.

Дѣло было обширное, и Языковъ, не взявъ съ собой очковъ, безъ которыхъ не могъ читать, долго въ дѣлѣ перевертывалъ листы съ одной и другой стороны, не находя нѣкоторыхъ изъ актовъ. Императрица, подойдя къ другому столу, взяла на немъ зрительное стекло и, отдавая его Языкову, сказала:

— Не поможетъ ли оно вамъ?

Однако же и при этомъ пособіи Языковъ не находилъ требуемыхъ актовъ. Смотрѣвъ долго на продолжительный его трудъ, государыня наконецъ сказала:

— Поѣзжайте съ дѣломъ къ секретарю, онъ помоложе насъ обоихъ и скорѣе найдетъ.

Замѣтивъ же, что Языковъ пріѣзжалъ на извозчичьихъ дрожкахъ, императрица повелѣла производить ему изъ кабинета по 1,500 руб. въ годъ на экипажъ.

(Тамъ же, стр. 143).

Оберъ-секретарь сената, Северинъ, часто приносилъ во дворецъ портфель съ бумагами генералъ-прокурора князя Вяземскаго. Разъ, въ дождливый и вѣтренный день, Северинъ проходилъ по дворцовой набережной подъ зонтикомъ. Императрица, увидѣвъ его въ окно, сказала:

— Кажется, это сенатскій чиновникъ идетъ пѣшкомъ и въ такую ненастную погоду?

Кто-то изъ окружающихъ доложилъ ей, что это честнѣйшій изъ оберъ-секретарей, а потому и небогатый. Въ тотъ же вечеръ Северинъ былъ въ клубѣ. Вдругъ его вызываютъ въ пріемную комнату. Онъ выходитъ и встрѣчаетъ гофъ-фурьера, который подаетъ ему толстый пакетъ съ слѣдующей, собственноручной надписью императрицы; «нашему оберъ-секретарю сената Северину 5,000 рублей, на экипажъ».

(Матеріалы для русской исторіи. «Москвитянинъ» 1844. №9. Стр. 139).

Д. П. Трощинской, бывшій правитель канцеляріи графа Безбородко, отличный, умный чиновникъ, но тогда еще бѣдный, во время болѣзни своего начальника, удостоивался чести ходить съ докладными бумагами къ императрицѣ.

Екатерина, видя его способности и довольная постояннымъ его усердіемъ къ службѣ, однажды по окончаніи доклада сказала ему;

— Я довольна вашею службою и хотѣла бы сдѣлать вамъ что нибудь пріятное; но чтобы мнѣ не ошибиться въ этомъ, скажите пожалуйста, чего бы вы желали?

Обрадованный такимъ вниманіемъ монархини, Трощинской отвѣчалъ съ нѣкоторымъ смущеніемъ;

— Ваше величество, въ Малороссіи продается хуторъ, смежный съ моимъ; мнѣ хотѣлось бы его купить, да не на что; такъ если милость ваша будетъ…

— Очень рада, очень рада!.. а что за него просятъ?

— Шестнадцать тысячъ, государыня.

Екатерина взяла листъ бѣлой бумаги, написала нѣсколько строкъ, сложила и отдала ему. Восхищенный Трощинской пролепеталъ какую-то благодарность, поклонился и вышелъ. Но, вышедши, развернулъ бумагу и къ величайшему изумленію своему прочиталъ: «Купить въ Малороссіи такой-то хуторъ въ собственность г. Трощинскаго и присоединить къ нему триста душъ изъ казенныхъ смежныхъ крестьянъ». Пораженный такой нечаянностью и, такъ сказать, одурѣлый Трощинской безъ доклада толкнулся въ двери къ Екатеринѣ.

— Ваше величество, это черезчуръ много; мнѣ неприличны такія награды, какими вы удостоиваете своихъ приближенныхъ. Что скажутъ Орловы, Зубовы?..

— Мой другъ, съ кротостію примолвила Екатерина — ихъ награждаетъ женщина, тебя — императрица.

(Черты изъ жизни Екатерины II. «Др. и нов. Россія» 1879. Т. I. Стр. 70).

Екатерина чрезвычайно любила маленькихъ дѣтей. Она привязывалась даже къ дѣтямъ своихъ служителей, или къ сиротамъ, которыхъ воспитывала и которыми постоянно окружала себя, забавляясь ихъ проказами. Однажды, полиція нашла на улицѣ ребенка, покинутаго родителями. Императрица взяла его на свое попеченіе и такъ какъ онъ оказался красивымъ и умнымъ мальчикомъ, то сама занялась его образованіемъ и каждый день посылала въ школу брать уроки нѣмецкаго языка. Разъ ребенокъ возвратился изъ школы весьма печальный. Императрица посадила его къ себѣ на колѣни и съ участіемъ спросила о причинѣ горя.

— Ахъ, матушка, отвѣчалъ онъ, — я много плакалъ; нашъ учитель умеръ; его жена и дѣти въ большомъ отчаяніи; въ школѣ говорятъ, что они очень несчастны, потому что бѣдны и теперь у нихъ нѣтъ никого, кто бы далъ имъ обѣдать.

Выслушавъ это, императрица поцѣловала ребенка и тотчасъ же послала одного изъ своихъ придворныхъ къ директору школы узнать подробнѣе о положеніи бѣднаго семейства. Когда ей донесли, что учитель умеръ, оставивъ семью въ крайней нищетѣ, она приказала выдать вдовѣ триста рублей, а дѣтей помѣстить на казенный счетъ въ одно изъ учебныхъ заведеній.

(Masson. Memoires secrets sur la Russie. Paris. 1859. Pg. 411).

Екатерина не терпѣла шутовъ, но держала около себя одну женщину, по имени Матрену Даниловну, которая ясила во дворцѣ на всемъ готовомъ, могла всегда входить къ государынѣ, звала ее сестрицей и разсказывала о городскихъ новостяхъ и слухахъ. Слова ея нерѣдко принимались къ свѣдѣнію. Однажды, Матрена Даниловна, питая почему-то неудовольствіе на оберъ-полиціймейстера Рылѣева, начала отзываться о немъ дурно.

— Знаешь ли, сестрица, говорила она императрицѣ, всѣ имъ недовольны; увѣряютъ, что онъ нечистъ на руку.

На другой день, Екатерина, увидѣвъ Рылѣева, сказала ему:

— Никита Ивановичъ! пошли-ка Матренѣ Даниловнѣ что нибудь изъ земныхъ запасовъ твоихъ; право, сдѣлай это, только не говори, что я присовѣтовала.

Рылѣевъ не понималъ, съ какимъ намѣреніемъ императрица давала ему этотъ совѣтъ, однако же отправилъ къ шутихѣ нѣсколько свиныхъ тушъ, индѣекъ, гусей и т. п. Все это было принято весьма благосклонно.

Черезъ нѣсколько времени, императрица сама начала, въ присутствіи Матрены Даниловны, дурно отзываться о Рылѣевѣ и выразила намѣреніе смѣнить его.

— Ахъ, нѣтъ, сестрица, отвѣчала Матрена Даниловна, — я передъ нимъ виновата: ошиблась въ немъ; всѣ твердятъ, что онъ человѣкъ добрый и безкорыстный.

— Да, да, возразила императрица съ улыбкой, — тебѣ нашептали это его гуси и утки. Помни, что я не люблю, чтобы при мнѣ порочили людей безъ основанія. Прошу впередъ быть осторожнѣе.

(Дворъ и замѣчательные люди въ Россіи по второй половинѣ XVIII столѣтія. Вейдемейера. Спб. 1846. Ч. 2 Стр. 158).

Принадлежавшіе императрицѣ антики, слитки и другія цѣнныя вещи находились въ вѣдѣніи надворнаго совѣтника А. И. Лушкова. Екатерина весьма уважала его, оказывала полную довѣренность и всегда безъ росписокъ присылала къ нему куски драгоцѣнныхъ металловъ, рѣдкости и т. п.

Разъ, посѣтивъ его отдѣленіе и осматривая шкафы, императрица но разсѣянности заперла ихъ и положила ключи въ карманъ.

Лушковъ этимъ обидѣлся, на другой же день отправился къ государынѣ и просилъ доложить о немъ. Его тотчасъ впустили.

— Что тебѣ надобно, Александръ Ивановичъ? — ласково спросила его Екатерина.

— Увольненія отъ службы, ваше величество, — отвѣчалъ онъ.

— Что это значитъ? — съ удивленіемъ сказала государыня.

— Я, ваше величество, дорожу моей честью, всегда пользовался вашимъ добрымъ обо мнѣ мнѣніемъ, а вчера примѣтилъ, что вы начали меня подозрѣвать и въ первый разъ взяли къ себѣ ключи. Послѣ этого я ни при васъ, ни при другихъ мѣстахъ служить не намѣренъ.

— Помилуй, Александръ Ивановичъ, — возразила Екатерина, — я это сдѣлала по ошибкѣ, безъ всякаго намѣренія. Извини меня. Вотъ тебѣ ключи, не оскорбляйся.

Этотъ самый Лушковъ, тотчасъ послѣ кончины императрицы, представилъ незаписаннаго въ книгахъ золота и серебра слишкомъ на двѣсти тысячъ рублей и вышелъ въ отставку.

(Обозрѣніе царствованія и свойствъ Екатерины Великой. П. Сумарокова. Спб. 1832. Ч. I. Стр. 90).

Однажды, въ Царскомъ Селѣ, императрица, проснувшись ранѣе обыкновеннаго, вышла на дворцовую галерею подышать свѣжимъ воздухомъ и увидѣла у подъѣзда нѣсколькихъ придворныхъ служителей, которые поспѣшно нагружали телѣгу казенными съѣстными припасами. Екатерина долго смотрѣла на эту работу, незамѣчаемая служителями, наконецъ крикнула, чтобы кто нибудь изъ нихъ подошелъ къ ней. Воры оторопѣли и не знали что дѣлать. Императрица повторила зовъ, и тогда одинъ изъ служителей явился къ ней въ величайшемъ смущеніи и страхѣ.

— Что вы дѣлаете? — спросила Екатерина; — вы, кажется, нагружаете вашу телѣгу казенными припасами?

— Виноваты, ваше величество, — отвѣчалъ служитель, падая ей въ ноги.

— Чтобъ это было въ послѣдній разъ, — сказала императрица. — а теперь уѣзжайте скорѣе, иначе васъ увидитъ оберъ-гофмаршалъ и вамъ жестоко достанется отъ него.

(Подлинные анекдоты Екатерины Великой. М. 1806. Стр. 14).

Въ другой разъ, гуляя по саду, императрица замѣтила, что лакеи несутъ изъ дворца на фарфоровыхъ блюдахъ персики, ананасы и виноградъ. Чтобы не встрѣтиться съ ними, Екатерина повернула въ сторону, сказавъ окружающимъ:

— Хоть бы блюда мнѣ оставили.

(Дворъ и замѣчательные люди въ Россіи во второй половинѣ XVIII столѣтія. Вейдемейера. Спб. 1846. Ч. 2. Стр. 157).

Екатерина обыкновенно вставала въ 6 часовъ утра и, чтобы никого не безпокоить, зимою сама зажигала дрова въ каминѣ, потомъ садилась за письменный свой столъ и занималась дѣлами. Однажды, взглянувъ нечаянно въ окно, выходившее на задній дворъ, она увидѣла старушку, которая гонялась за курицею и не могла поймать ее.

— Что это за старушка и что это за курица? — спросила она, призвавъ дежурнаго камердинера, и послала узнать объ этомъ.

Ей принесли отвѣтъ:

— Государыня, эта бѣдная старушка ходила къ своему внуку, который служитъ поваренкомъ на придворной кухнѣ. Онъ далъ ей эту курицу, которая выскочила у ней изъ кулечка.

— Да этакъ, глупенькій, онъ измучитъ свою бабушку. Ну, если она такъ бѣдна — давать ей изъ моей кухни всякій день по курицѣ, но битой.

Старушка до конца своей жизни пользовалась этою милостію Екатерины.

(Черты изъ жизни Екатерины II. «Др. и Нов. Россія» 1870. Т. I. Стр. 69).

На звонъ колокольчика Екатерины никто не явился изъ ея прислуги. Она идетъ изъ кабинета въ уборную и далѣе и, наконецъ, въ одной изъ заднихъ комнатъ видитъ, что истопникъ усердно увязываетъ толстый узелъ. Увидѣвъ императрицу, онъ оробѣлъ и упалъ предъ нею на колѣни.

— Что такое? — спросила она.

— Простите меня, ваше величество.

— Да что же такое ты сдѣлалъ?

— Да вотъ, матушка государыня: чемоданъ-то набилъ всякимъ добромъ изъ дворца вашего величества. Тутъ есть и жаркое и пирожное, нѣсколько бутылокъ пивца и нѣсколько фунтиковъ конфектъ для моихъ ребятишекъ. Я отдежурилъ мою недѣлю и теперь отправляюсь домой.

— Да гдѣ-жъ ты хочешь выдти?

— Да вотъ здѣсь, по этой лѣстницѣ.

— Нѣтъ, здѣсь не ходи, тутъ встрѣтитъ тебя оберъ-гофмаршалъ (Григ. Ник. Орловъ) и я боюсь, что дѣтямъ твоимъ ничего не достанется. Возьми-ка свой узелъ и иди за мною.

Она вывела его черезъ залы на другую лѣстницу и сама отворила дверь:

— Ну, теперь съ Богомъ!

(Тамъ же, стр. 69).

Однажды, занимаясь, но обыкновенію, послѣ обѣда дѣлами, Екатерина встрѣтила надобность въ какой-то справкѣ. Она позвонила въ колокольчикъ, но на призывъ ея никто не явился. Государыня встала съ своего мѣста, вышла въ комнату, въ которой всегда находились дежурные чиновники, и увидѣла, что они играютъ въ бостонъ.

— Сдѣлай одолженіе, — сказала она одному изъ играющихъ, — сходи справиться по этой запискѣ, а я между тѣмъ поиграю за тебя, чтобъ не разстроить вашей игры.

Императрица сѣла на его мѣсто и играла все время, пока онъ ходилъ исполнять ея порученіе.

(Анекдоты объ императрицѣ Екатеринѣ Великой. П. Ш. Москва. 1839. Стр. 101).

Камеръ-медхенъ императрицы, камчадалка Екатерина Ивановна, была очень забывчива. Однажды утромъ она не только забыла приготовить ледъ, составлявшій, обыкновенно, умыванье государыни, но даже сама ушла куда-то. Екатерина долго ее дожидалась и когда, наконецъ, неисправная камеръ-медхенъ явилась, то императрица, вмѣсто ожидаемаго взысканія, обратилась къ ней съ слѣдующими словами:

— Скажи, пожалуйста, не думаешь ли ты навсегда остаться у меня во дворцѣ? Вспомни, что тебѣ надобно выходить замужъ, а ты не хочетъ исправиться отъ своей безпечности. Вѣдь мужъ не я: онъ будетъ строже меня взыскивать съ тебя. Право, подумай о будущемъ и лучше привыкай заранѣе.

(Тамъ же, стр. 92).

Статсъ-секретарь Козицкій, докладывая разъ императрицѣ бумаги, былъ прерванъ шумомъ, раздавшимся въ сосѣдней комнатѣ, гдѣ придворные вздумали играть въ воланъ и своимъ крикомъ и смѣхомъ заглушали слова докладчика.

— Не прикажете ли прекратить шумъ? — спросилъ Козицкій государыню.

— Нѣтъ, — отвѣчала она: — мы судимъ здѣсь о дѣлахъ, а, тамъ забавляются; зачѣмъ нарушать ихъ удовольствія. Читайте только громче я буду слышать.

(Тамъ же, стр. 162).

Разъ, Екатеринѣ сказали, что одна изъ ея любимицъ, камеръ-фрау Н. И. де-Рибасъ, мучается трудными родами. Услышавъ это, императрица немедленно, какъ была, въ капотѣ и безъ чепца, сѣла въ первую попавшуюся карету и поскакала къ больной. Входя въ ея комнаты, она встрѣтила акушера и спросила его, въ какомъ положеніи находится родильница. Акушеръ отвѣчалъ, что положеніе довольно опасно и необходимо тотчасъ же принять энергическія мѣры для облегченія страдающей. Тогда государыня, взявъ лежавшій на столѣ передникъ и наскоро подвязывая его, сказала акушеру:

— Пойдемте вмѣстѣ помогать ей: мы здѣсь теперь ничто иное, какъ люди, обязанные подавать помощь ближнимъ!

Благодаря стараніямъ акушера и внимательной заботливости императрицы, г-жа де-Рибасъ была спасена отъ смерти.

(Traits caracteristiques de l'histoire de Russia. Paris. 1804. Pg. 164).

Во время одного изъ съѣздовъ ко двору, императрица стояла у окна и замѣтила, что какой-то кучеръ, сойдя съ козелъ, гладилъ и ласкалъ своихъ лошадей.

— Я слыхала, — сказала государыня присутствовавшимъ, — что кучерскими ухватками у насъ называются грубые, жестокіе поступки, но посмотрите, какъ этотъ кучеръ обходится съ животными; онъ вѣрно добрый человѣкъ; узнайте, кто его господинъ?

Ей доложили, что кучеръ принадлежитъ сенатору князю Я. П. Шаховскому. Императрица приказала позвать Шаховскаго и встрѣтила его слѣдующими словами:

— Къ вашему сіятельству есть челобитчица.

— Кто бы это, ваше величество? — спросилъ удивленный Шаховской.

— Я, — отвѣчала Екатерина: — вашъ кучеръ добросовѣстнѣе всѣхъ другихъ; я не могла довольно налюбоваться на его обращеніе съ лошадьми. Прибавьте, прошу, ему за это жалованье.

— Государыня! Сегодня же исполню ваше приказаніе.

— А чѣмъ же вы его наградите, — скажите мнѣ?

— Прибавкою пятидесяти рублей въ годъ.

— Очень довольна и благодарна, — сказала императрица и подала Шаховскому руку.

(Черты Екатерины Великой. Сиб. 1819. Стр. 218).

Однажды, Екатерина сидѣла въ царскосельскомъ саду на скамейкѣ, вмѣстѣ съ любимой камеръ-юнгферой своей М. С. Перекусихиной. Проходившій мимо петербургскій франтъ, не узнавъ императрицу, взглянулъ на нее довольно нахально, не снялъ шляпы и, насвистывая, продолжалъ прогулку.

— Знаешь-ли, — сказала государыня — какъ мнѣ досадно на этого шалуна? Я въ состояніи остановить его и намылить ему голову.

— Вѣдь онъ не узналъ васъ, матушка, — возразила Перекусихина.

— Да я не объ этомъ говорю; конечно, не узналъ; но мы съ тобой одѣты порядочно, еще и съ галунчикомъ, щеголевато, такъ онъ обязанъ былъ имѣть къ намъ, какъ къ дамамъ, уваженіе. Впрочемъ, — прибавила Екатерина, разсмѣявшись, — надо сказать правду, устарѣли мы съ тобою, Марья Савишна, а когда бы были помоложе, поклонился бы онъ и намъ.

(Тамъ же, стр. 196).

Разъ, Екатерина играла вечеромъ въ карты съ графомъ А. С. Строгановымъ. Игра была по полуимперіалу; Строгановъ проигрывался, сердился; наконецъ, бросилъ карты, вскочилъ со стула и началъ ходить по комнатѣ.

— Съ вами играть нельзя; вамъ легко проигрывать, а мнѣ каково? — кричалъ онъ императрицѣ.

Находившійся при этомъ Н. П. Архаровъ испугался и всплеснулъ руками.

— Не пугайтесь, Николай Петровичъ, — хладнокровно сказала ему Екатерина, — пятьдесятъ лѣтъ все та же исторія.

Походивъ немного и охладѣвъ, Строгановъ опять сѣлъ и игра продолжалась, какъ будто ничего не бывало.

(Разсказы князя С. М. Голицына «Рус. Арх.» 1869. Стр. 640).

Одинъ изъ губернаторовъ обогащался противозаконными средствами. Узнавъ объ этомъ и уважая его лѣта, и долговременную службу, императрица отправила къ нему курьера, приказавъ послѣднему явиться къ губернатору въ день его имянинъ, во время обѣда, и вручить отъ государыни довольно объемистый пакетъ. Губернаторъ сидѣлъ за столомъ со множествомъ гостей, когда ему доложили о прибытіи курьера. Съ гордымъ и самодовольнымъ видомъ распечатывая поданный ему пакетъ, онъ въ восторгѣ сказалъ:

— Ахъ! какая милость, — подарокъ отъ императрицы. Она изволила вспомнить день моихъ имянинъ!

Гости собирались уже поздравить имянинника, но радость его внезапно превратилась въ крайнее смущеніе, когда онъ увидѣлъ, что подарокъ заключался въ кошелькѣ длиною болѣе аршина.

(Дворъ и замѣчательные люди въ Россіи во второй половинѣ XVIII столѣтія. Вейдемейера. Спб. 1846. Ч. 2. Стр. 53).

Придворному книгопродавцу Вайтбрехту было прислано изъ Парижа нѣсколько сотъ экземпляровъ пасквилей на императрицу. Не зная, какъ поступить въ этомъ случаѣ, онъ представилъ экземпляръ оберъ-полиціймейстеру и просилъ его донести о происшедшемъ государынѣ.

На другой день оберъ-полиціймейстеръ пріѣхалъ къ Вайтбрехту и спросилъ его: какая цѣна назначена по фактурѣ присланнымъ книжкамъ и по какой онъ могъ бы продавать ихъ?

Вайтбрехтъ опредѣлилъ цѣну каждой книжки въ тридцать копѣекъ ассигнаціями.

— Въ такомъ случаѣ, сказалъ ему оберъ-полиціймейстеръ, — императрица приказываетъ вамъ продавать ихъ по пяти копѣекъ, а недостающія затѣмъ деньги будутъ вамъ отпущены изъ придворной конторы.

(Обозрѣніе царствованія и свойствъ Екатерины Великой. П. Сумарокова. Спб. 1832. Ч. I. Стр. 177).

Въ Петербургѣ появились стихи, оскорбительные для чести императрицы. Полиціи удалось узнать имя автора. Оберъ-полиціймейстеръ, представляя эти стихи государынѣ, спросилъ, какому наказанію прикажетъ она подвергнуть сочинителя.

Екатерина прочитала поданную ей бумагу и затѣмъ, бросивъ ее въ горѣвшій каминъ, сказала:

— Вотъ самое достойное для него наказаніе.

(Нѣсколько словъ о Екатеринѣ Великой. «Москвитянинъ» 1842. № 1. Стр. 95).

Оберъ-полиціймейстеръ Рылѣевъ, по окончаніи своего доклада о дѣлахъ, донесъ императрицѣ, что онъ перехватилъ бумагу, въ которой одинъ молодой человѣкъ поноситъ имя ея величества.

— Подайте мнѣ бумагу, сказала она.

— Не могу, государыня, въ ней такія выраженія, которыя и меня приводятъ въ краску.

— Подайте, говорю я, — чего не можетъ читать женщина, должна читать императрица.

Развернула, читаетъ бумагу, румянецъ выступаетъ на ея лицѣ, она ходитъ по залѣ, засучиваетъ рукава (это было обыкновенное ея движеніе въ раздраженномъ состояніи) и гнѣвъ ея постепенно разгорается.

— Меня ли, ничтожный, дерзаетъ такъ оскорблять? Развѣ онъ не знаетъ, что его ждетъ, если я предамъ его власти законовъ?

Она продолжала ходить и говорить подобнымъ образомъ; наконецъ, утихла. Рылѣевъ осмѣлился прервать молчаніе.

— Какое будетъ рѣшеніе вашего величества?

— Вотъ мое рѣшеніе — сказала она и бросила бумагу въ огонь.

(Черты изъ жизни Екатерины II. «Др. и Нов. Россія» 1879. Т. І. Стр. 141).

Мраморный бюстъ императрицы, сохранявшійся въ Эрмитажѣ подъ стекляннымъ колпакомъ, былъ найденъ нарумяненнымъ. Приближенные государыни убѣждали ее приказать нарядить по этому поводу тщательное слѣдствіе и строго наказать виновныхъ въ столь дерзкой выходкѣ. Но Екатерина, не выказывая ни малѣйшаго неудовольствія, отвѣчала имъ:

— Вѣроятно, это кто нибудь изъ пажей хотѣлъ посмѣяться надъ тѣмъ, что я иногда кладу себѣ на лицо румяны. Велите только вымыть бюстъ.

(Masson. Memoires secrets sur la Russie. Paris. 1859. Pg. 118).

Между генералъ-губернаторами въ царствованіе Екатерины, А. П. Мельгуновъ, какъ извѣстно, былъ признаваемъ по уму его въ числѣ отличныхъ и пользовался общимъ уваженіемъ. Мельгуновъ имѣлъ однако же слабость въ кругу близкихъ ему особъ отзываться иногда въ смыслѣ и духѣ критическомъ насчетъ императрицы. Такой образъ мыслей, равно какъ и многіе изъ отзывовъ Мельгунова, были государынѣ извѣстны.

Однажды, Мельгуновъ, пріѣхавшій въ столицу по дѣламъ службы, имѣлъ у императрицы докладъ, продолжавшійся очень долго. Нѣкоторые изъ близкихъ государынѣ особъ, замѣтивъ такую продолжительность, удивлялись этому, зная, что императрицѣ извѣстенъ образъ мыслей Мельгунова. Когда послѣдній вышелъ изъ кабинета., одинъ изъ приближенныхъ въ ироническомъ смыслѣ напомнилъ императрицѣ о его отзывахъ на ея счетъ. Екатерина на это сказала.

— Все знаю, но вижу въ немъ человѣка государственнаго; итакъ, презирая личнаго моего въ немъ врага, уважаю достоинства. Я, подобно пчелѣ, должна и изъ ядовитыхъ растеній выбирать соки, которые, въ смѣшеніи съ другими, могутъ быть полезными.

(Черты изъ жизни Екатерины II. «Др. и Нов. Россія» 1879. Т. I. стр. 144).

Когда Франція подверглась жестокимъ слѣдствіямъ революціи и внутреннихъ неустройствъ всякаго рода, когда осторожная Екатерина прервала и на морѣ и на сушѣ всякое съ нею сношеніе, въ то время возвратился изъ Парижа молодой Будбергъ, русскій камеръ-юнкеръ, бывшій впослѣдствіи ревельскимъ губернаторомъ. Екатерина, вникавшая въ причины всякихъ дѣйствій, любила въ то время разспрашивать подробно пріѣзжающихъ изъ этого государства; она пожелала и его видѣть.

Милостиво ею принятый и обласканный, онъ удовлетворялъ любопытство императрицы, разсказывая о своихъ путешествіяхъ.

— Скажите, пожалуйте, — спросила она, — отчего это во Франціи такія волненія?

— Да какъ не быть волненіямъ, — рѣзко и живо отвѣчалъ онъ въ какомъ-то разсѣяніи, забывъ о лицѣ, съ которымъ говорилъ, — самовластіе тамъ дошло до такой степени, что сдѣлалось несноснымъ.

Выговоривъ это, онъ опомнился, смутился, потупилъ глаза и стоялъ, какъ вкопанный.

— Правда твоя, мой другъ, — замѣтила Екатерина, — надобно стараться несносное дѣлать сноснымъ.

Другой разъ, разговаривая объ этомъ же предметѣ съ графомъ Н. П. Румянцевымъ, возвратившимся также изъ чужихъ краевъ и бывшимъ впослѣдствіи государственнымъ канцлеромъ, она сожалѣла о затруднительномъ положеніи французскаго короля Людовика XVI о неустройствахъ и волненіяхъ во Франціи и, между прочимъ, сказала:

— Чтобы хорошо править народами, государямъ надобно имѣть нѣкоторыя постоянныя правила, которыя служили бы основою законамъ, безъ чего правительство не можетъ имѣть ни твердости, ни желаемаго успѣха. Я составила себѣ нѣсколько такихъ правилъ, руководствуюсь ими, и, благодаря Бога, у меня все идетъ недурно.

Румянцевъ осмѣлился спросить:

— Ваше величество, позвольте услышать хотя одно изъ этихъ правилъ.

— Да вотъ, напримѣръ, — отвѣчала Екатерина: — надобно дѣлать такъ, чтобы народъ желалъ того, что мы намѣрены предписать ему закономъ.

(«Историч. Вѣстникъ» 1881. Т. I. Стр. 466).

Императрица, собираясь ѣхать куда-то съ графомъ К. Г. Разумовскимъ, садилась уже въ сани, когда пробрался сквозь толпу, собравшуюся посмотрѣть на свою государыню, крестьянинъ и подалъ ей бумагу. Государыня приняла бумагу и приказала продержать крестьянина въ караулѣ до ея возвращенія. Прибывъ во дворецъ, она поспѣшила прочесть просьбу крестьянина, которая вкратцѣ была слѣдующаго содержанія: крестьянинъ винился въ томъ, что нѣсколько лѣтъ тому назадъ бѣдную дворянку, которая ежегодно ѣздила собирать съ помѣщиковъ новину, рожь, гречу и проч. и на возвратномъ пути всегда останавливалась у него, онъ убилъ. Терзаемый нѣсколько лѣтъ угрызеніями совѣсти, явился онъ въ судъ, объявилъ о томъ, просилъ наказанія, чтобы освободиться отъ барыни, которая преслѣдуетъ его день и ночь. Приняли крестьянина за съумасшедшаго, отправили въ тюрьму, продержали нѣсколько мѣсяцевъ и возвратили домой. Но барыня отъ него не отставала. Онъ бросился къ ногамъ губернатора, просилъ строгаго наказанія, чтобы тѣмъ избавиться отъ преслѣдованія мертвой барыни. Его наказали плетьми, а барыня тутъ, какъ тутъ. Онъ прибылъ наконецъ въ Петербургъ испросить у императрицы милости: велѣть такъ его наказать, чтобы барыня навсегда оставила его въ покоѣ. Государыня, прочитавъ бумагу, задумалась и потребовала къ себѣ ПІешковскаго. «Прочти эту бумагу, сказала она, и подумай, что намъ дѣлать съ этимъ крестьяниномъ?» А между тѣмъ, прислонилась къ окну и стояла въ глубокомъ раздумьѣ.

Шешковскій, познакомясь съ прошеніемъ, отвѣчалъ:

— Позвольте мнѣ, ваше величество, взять крестьянина съ собою; онъ навсегда забудетъ свою барыню.

— Нѣтъ, возразила императрица, онъ уже не намъ подвластенъ; нѣкто выше насъ съ тобою наложилъ на него руку свою, и барыня останется при крестьянинѣ до конца дней. Прикажите его отправить домой и дать на дорогу 50 рублей денегъ.

Этотъ случай подалъ императрицѣ мысль учредить совѣстные суды.

(Разсказы Де-Санглена. «Русск. Стар.» 1883. Т. 40. Стр. 144).

Однажды, графъ Салтыковъ поднесъ императрицѣ списокъ о производствѣ въ генералы. Чтобы облегчить императрицѣ трудъ и обратить ея вниманіе, подчеркнулъ онъ красными чернилами имена тѣхъ, которыхъ производство, по его мнѣнію, должно было остановить. Государыня нашла подчеркнутымъ имя бригадира князя Павла Дмитріевича Циціанова.

— Это за что? — спросила она.

— Офицеръ его ударилъ, — отвѣчалъ Салтыковъ.

— Такъ что-жъ? Ты выйдешь отъ меня, изъ-за угла накинется на тебя собака, укуситъ, и я должна Салтыкова отставить? Князь Циціановъ отличный, умный, храбрый офицеръ; имъ должно дорожить; онъ намъ пригодится. Такихъ людей у насъ немного!

И собственноручно отмѣтила: «Производится въ генералъ-майоры».

Екатерина не ошиблась: князь Циціановъ оправдалъ ея мнѣніе, — пригодился!

(Тамъ же, стр. 143).

Однажды, Екатерина, будучи въ Царскомъ Селѣ, почувствовала себя нехорошо; пріѣхалъ Роджерсонъ, ея любимый докторъ, и нашелъ необходимымъ ей пустить кровь, что и сдѣлано было тотчасъ.

Въ это самое время докладываютъ государынѣ, что пріѣхалъ изъ Петербурга графъ Александръ Андреевичъ Безбородко узнать о ея здоровьѣ. Императрица приказала его принять.

Лишь только графъ Безбородко вошелъ, императрица Екатерина смѣясь ему сказала:

— Теперь все пойдетъ лучше: послѣднюю кровь нѣмецкую выпустила.

(Разсказы Е. Н. Львовой. «Рус. Стар.» 1880. Т. 28. Стр. 340.)

Однажды, въ большой праздникъ, за столомъ, одинъ изъ пажей, служа императрицѣ, наступилъ на ея кружева и разорвалъ ихъ. Императрица сдѣлала маленькое движеніе, въ досадѣ; пажъ такъ испугался, что пролилъ на ея платье тарелку супу. Она засмѣялась и сказала:

— Yous m’avez puni сіе ma vivacité. (Вы меня наказали за мою горячность.)

(Тамъ же, стр. 340.)

Императрица имѣла очень плохой слухъ, не понимала музыки, по любила ее слушать и приказывала князю П. А. Зубову устраивать у нея квартеты и комнатные концерты. Прослушавъ однажды квартетъ Гайдна, она подозвала Зубова и сказала ему на ухо: — Когда кто играетъ соло, то я знаю, что, какъ кончится, его надо аплодировать, но въ квартетѣ я теряюсь и боюсь похвалить некстати; пожалуйста, взгляни на меня, когда игра или сочиненіе требуетъ похвалы.

(Тамъ же, стр. 200.)

Алексѣй Ильичъ Мухановъ, впослѣдствіи сенаторъ, былъ оберъ-прокуроромъ 1-го департамента сената еще молодымъ и неизвѣстенъ Екатеринѣ II.

Сенату поручено было розыскать средства къ умноженію доходовъ. Разсужденія кончились тѣмъ, чтобъ возвысить цѣну на соль. Въ сенатѣ всѣ были на это согласны и никто не смѣлъ подать противнаго мнѣнія, такъ какъ всѣ знали, что повелѣніе объ умноженіи доходовъ исходило свыше. Одинъ Мухановъ подалъ голосъ въ защиту бѣдныхъ, на которыхъ ложилась эта новая тягость. Дѣло было оставлено.

Черезъ нѣсколько времени, Екатерина приказала генералъ-прокурору кн. А. А. Вяземскому привести на одинъ изъ ея выходовъ Муханова и стать съ нимъ въ извѣстномъ мѣстѣ. Она сказала только, что желаетъ видѣть оберъ-прокурора 1-го департамента, не давая замѣтить, что хочетъ его отличить. Между тѣмъ, она узнала объ его имени и отчествѣ.

Вяземскій представилъ его: «вотъ оберъ-прокуроръ Мухановъ.»

Императрица сказала: «Алексѣй Ильичъ! Извините меня, что я васъ до сихъ поръ не знала, тогда какъ вы меня такъ хорошо знаете. Скажите, какимъ образомъ вы узнали мой образъ мыслей, мои правила, мое сердце? Въ вашемъ мнѣніи вы изложили не свое, а мое мнѣніе. Благодарю васъ, благодарю васъ.»

Она сама возложила на него орденъ св. Владиміра 3-й степени, и это было началомъ его возвышенія.

(«Рус. Старина» 1874. Т. 10. Стр. 777.)

Екатерина была недовольна однимъ изъ иноземныхъ пословъ и, пригласивъ его къ обѣду, начала, говорить съ нимъ рѣзко и желчно.

Храповицкій сказалъ вполголоса сосѣду: «Жаль, что матушка такъ неосторожно говоритъ».

Императрица разслышала эти слова и перемѣнила разговоръ. Послѣ обѣда, когда роздали чашки кофе, государыня подошла къ Храповицкому и вполголоса сказала:

— Ваше превосходительство, вы слишкомъ дерзки, что осмѣливаетесь давать мнѣ совѣты, которыхъ у васъ не просятъ.

Гнѣвъ былъ на ея лицѣ; она поставила дрожащею рукою чашку на подносъ, раскланялась и вышла. Храповицкій считалъ себя погибшимъ; онъ едва поплелся домой, по на лѣстницѣ догналъ его камердинеръ съ приказаніемъ, чтобы шелъ къ императрицѣ. Все таки это было лучше, чѣмъ оставаться въ неизвѣстности. Императрица ходила по комнатѣ и, остановившись противъ него, съ гнѣвомъ опять сказала:

— Ваше превосходительство, какъ вы смѣли при собраніи явно укорить меня, тогда какъ вы не должны смѣть въ присутствіи моемъ говорить иначе, какъ отвѣчая на мои вопросы?

Храповицкій упалъ въ ноги и просилъ помилованія. Императрица вдругъ перемѣнила тонъ и съ лаской, приказавъ ему встать, сказала:

— Знаю, знаю, что вы это сдѣлали изъ любви ко мнѣ, благодарю васъ. — Взявъ со стола табакерку съ брилліантами, она продолжала: — вотъ, возьмите на память; я женщина и при томъ пылкая, часто увлекаюсь; прошу васъ, если замѣтите мою неосторожность, не выражайте явно своего неудовольствія и не высказывайте замѣчанія, но раскройте эту табакерку и нюхайте: я тотчасъ пойму и удержусь отъ того, что вамъ не нравится.

(Тамъ же, стр. 776.)

Въ 1789 и 1790 годахъ, адмиралъ Чичаговъ одержалъ блистательныя побѣды надъ шведскимъ флотомъ, которымъ командовалъ сначала герцогъ Зюдерманландскій, а потомъ самъ шведскій король Густавъ III. Старый адмиралъ былъ осыпанъ милостями императрицы: получилъ андреевскую ленту, 1,388 душъ крестьянъ, потомъ орденъ св. Георгія 1-й ст., еще 2,417 душъ, а при заключеніи мира похвальную грамоту, шпагу, украшенную алмазами, и серебряный сервизъ. При первомъ, послѣ того, пріѣздѣ Чичагова въ Петербургъ, императрица приняла его милостиво и изъявила желаніе, чтобы онъ подробно разсказалъ ей о своихъ походахъ. Для этого она пригласила его къ себѣ на слѣдующее утро. Государыню предупреждали, что адмиралъ почти не бывалъ въ хорошихъ обществахъ, иногда употребляетъ неприличныя выраженія и можетъ пе угодить ей своимъ разсказомъ. Но императрица осталась при своемъ желаніи. На другое утро явился Чичаговъ. Государыня приняла его въ своемъ кабинетѣ и, посадивъ противъ себя, вѣжливо сказала, что готова слушать. Старикъ началъ… Не привыкнувъ говорить въ присутствіи императрицы, онъ робѣлъ, но чѣмъ дальше входилъ въ разговоръ, тѣмъ больше оживлялся и, наконецъ, пришелъ въ такую восторженность, что кричалъ, махалъ руками и горячился, какъ бы при разговорѣ съ равнымъ себѣ. Описавъ рѣшительную битву и дойдя до того, когда непріятельскій флотъ обратился въ полное бѣгство, адмиралъ все забылъ, ругалъ трусовъ шведовъ, при чемъ употреблялъ такія слова, которыя можно слышать только въ толпѣ чернаго народа. «Я ихъ… я ихъ…» — кричалъ адмиралъ. Вдругъ старикъ опомнился, въ ужасѣ вскочилъ съ креселъ и повалился передъ императрицей…

— Виноватъ, матушка, ваше императорское величество…

— Ничего, кротко сказала императрица, не давъ замѣтить, что поняла непристойныя выраженія, ничего, Василій Яковлевичъ, продолжайте; я вашихъ морскихъ терминовъ не разумѣю.

Она такъ простодушно выговорила это, что старикъ отъ души повѣрилъ, опять сѣлъ и докончилъ разсказъ. Императрица отпустила его съ чрезвычайнымъ благоволеніемъ.

(Тамъ же, стр. 775).

Императоръ Павелъ, въ бытность свою еще великимъ княземъ, производилъ разъ въ Гатчинѣ ученіе одному изъ конныхъ полковъ.

Маіоръ Фрейгангъ, но какому-то недоразумѣнію, опоздалъ на ученье. Великій князь встрѣтилъ его такъ, что тотъ, просидѣвъ нѣсколько минутъ передъ нимъ молча, съ опущеннымъ палашомъ, на сѣдлѣ, вдругъ свалился какъ снопъ на землю. Великій князь потребовалъ, чтобы ему ежедневно два раза доносили о положеніи пораженнаго ударомъ, и когда послѣдній оправился, тотчасъ послалъ за нимъ.

Подавъ ему ласково руку и посадивъ его, великій князь спросилъ по-нѣмецки:

— Bin ich ein Mensch? (человѣкъ ли я?) — и на молчаніе Фрейгаига повторилъ свой вопросъ, а на отвѣтъ «да», продолжалъ:

— So kann ich auch irren? (тогда и я могу ошибиться?) И далѣе: — «Sind Sie Mensch?» (и вы человѣкъ?)

— Человѣкъ, ваше императорское высочество.

— Dann können Sie auch verzeihen (тогда вы, конечно, умѣете прощать), и обнялъ его.

(«Русская Старина» 1870. Сентябрь. Стр. 294).

До воцаренія императора Павла, анненскій орденъ, учрежденный зятемъ Петра Великаго, герцогомъ голштинскимъ Фридрихомъ-Карломъ, не считался въ числѣ русскихъ. Хотя Павелъ Петровичъ, въ бытность свою великимъ княземъ, и подписывалъ, въ качествѣ герцога голштинскаго, всѣ грамоты на пожалованіе анненскимъ орденомъ, но послѣдній давался только тѣмъ лицамъ, кому назначала императрица Екатерина II. Великому князю очень хотѣлось, чтобъ нѣкоторые изъ его приближенныхъ носили анненскій крестъ, однако императрица именно имъ-то и не давала этотъ орденъ.

Наконецъ, великій князь придумалъ слѣдующую хитрость. Заказавъ два небольшіе анненскіе крестика съ винтами, онъ призвалъ къ себѣ двухъ любимцевъ своихъ, Ростопчина и Свѣчина, и сказалъ имъ:

— Жалую васъ обоихъ анненскими кавалерами; возьмите эти кресты и привинтите ихъ къ шпагамъ; только на заднюю чашку, чтобъ не видала императрица.

Свѣчинъ привинтилъ крестъ съ величайшимъ страхомъ, а Ростопчинъ счелъ болѣе благоразумнымъ предупредить объ этомъ родственницу свою, Анну Степановну Протасову, пользовавшуюся особеннымъ расположеніемъ императрицы.

Протасова обѣщала ему поговорить объ этомъ съ Екатериной и узнать ея мнѣніе. Дѣйствительно, выбравъ удобную минуту, когда государыня была въ веселомъ настроеніи духа, она сообщила ей о хитрости наслѣдника и сказала, что Ростопчинъ опасается носить орденъ и вмѣстѣ съ тѣмъ боится оскорбить великаго князя.

Екатерина разсмѣялась и промолвила:

— Ахъ, онъ горе-богатырь! И этого-то получше не выдумалъ! Скажи Ростопчину, чтобъ онъ носилъ свой орденъ и не боялся: я не буду замѣчать.

Послѣ такого отвѣта, Ростопчинъ смѣло привинтилъ анненскій крестъ не къ задней, а къ передней чашкѣ шпаги и явился во дворецъ.

Великій князь, замѣтивъ это, подошелъ къ нему со словами:

— Что ты дѣлаешь? Я велѣлъ привинтить къ задней чашкѣ, а ты привинтилъ къ передней. Императрица увидитъ!

— Милость вашего высочества такъ мнѣ драгоцѣнна, отвѣчалъ Ростопчинъ, — что я не хочу скрывать ее.

— Да ты себя погубишь!

— Готовъ погубить себя; но докажу этимъ преданность вашему высочеству.

Великій князь, пораженный такимъ очевиднымъ доказательствомъ преданности Ростопчина, обнялъ его со слезами на глазахъ.

Вотъ происхожденіе ордена св. Анны четвертой степени.

(Мелочи изъ запаса моей памяти. М. А. Дмитріева. 2-е изданіе. М. 1869. Стр. 232).

Извѣстно, что императоръ Павелъ, тотчасъ по вступленіи на престолъ, приказалъ съ особеннымъ торжествомъ и великолѣпіемъ перенести прахъ своего родителя изъ Невской лавры въ Петропавловскій соборъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ велѣлъ отыскать и представить ему всѣхъ лицъ, къ которымъ покойный государь былъ особенно расположенъ. Одинъ изъ нихъ, бывшій генералъ-адъютантъ Петра III, генералъ-поручикъ, баронъ Унгернъ-Штернбергъ, уже старый и больной, давно жилъ въ деревнѣ, въ совершенномъ уединеніи, и ожидалъ не почестей или наградъ, а скорѣй кончины, какъ вдругъ къ нему является фельдъегерь, поздравляетъ съ производствомъ въ полные генералы и передастъ приказаніе государя немедленно прибыть въ Петербургъ. Когда Унгернъ-Штернбергъ явился во дворецъ, императоръ принялъ его очень ласково и спросилъ:

— Вы слышали, какимъ образомъ я хочу помянуть моего отца?

— Да, ваше величество, слышалъ и, признаюсь, удивленъ…

— Какъ удивлены? — прервалъ императоръ. — Развѣ я не обязанъ сдѣлать это? Смотрите, продолжалъ онъ, обращаясь къ портрету Петра III, находившемуся въ кабинетѣ, — я желаю, чтобы онъ былъ свидѣтелемъ моей признательности къ его вѣрнымъ друзьямъ!

Съ этими словами государь поцѣловалъ Унгернъ-Штернберга и надѣлъ на него александровскую ленту.

Старикъ вышелъ изъ кабинета, заливаясь слезами.

(Masson. Mémoires secrets sur la Russiе. Paris. 1859. Pg. 118),

Черезъ нѣсколько дней по восшествіи своемъ на престолъ, императоръ Павелъ приказалъ послать фельдъегеря за однимъ отставнымъ маіоромъ, который уже давно былъ въ отставкѣ и состарѣлся въ своей деревенькѣ.

Маіора привезли прямо во дворецъ и доложили государю.

— А! Ростопчинъ! — закричалъ Павелъ, — поди, скажи ему, что я жалую его въ подполковники!

Ростопчинъ исполнилъ и возвратился въ кабинетъ.

— Свѣчинъ! поди, скажи, что я жалую его въ полковники.

Свѣчинъ исполнилъ приказаніе.

— Ростопчинъ! поди, скажи, что я жалую его въ генералъ-маіоры!

— Свѣчинъ! поди, скажи, что я жалую ему анненскую ленту.

Такимъ образомъ, Ростопчинъ и Свѣчинъ ходили поперемѣнно жаловать маіора, не понимая, что это значитъ, а маіоръ, неожиданно попавшій прямо изъ деревни во дворецъ, стоялъ ни живъ, ни мертвъ.

Наконецъ императоръ спросилъ:

— Что? я думаю онъ очень удивляется? Что онъ говоритъ?

— Ни слова, ваше величество.

— Такъ позовите его въ кабинетъ.

Маіоръ вошелъ со страхомъ и трепетомъ.

— Поздравляю, ваше превосходительство, съ монаршей милостью! — сказалъ императоръ. — Да! при вашемъ чинѣ нужно имѣть и соотвѣтственное состояніе! Жалую вамъ триста душъ. Довольны ли вы, ваше превосходительство?

Маіоръ благодарилъ какъ умѣлъ, то вѣря, то принимая за шутку все, что съ нимъ дѣлалось.

— Какъ вы думаете: за что я васъ такъ жалую? — спросилъ его, наконецъ, государь.

— Не знаю, ваше величество… не понимаю, чѣмъ я заслужилъ… пробормоталъ маіоръ.

— Такъ я вамъ объясню! Слушайте всѣ. Я, разбирая послужные списки, нашелъ, что вы при императрицѣ Екатеринѣ были обойдены по службѣ. Такъ я хотѣлъ доказать, что при мнѣ и старая служба награждается. Прощайте, ваше превосходительство! Грамоты, на пожалованныя вамъ милости, будутъ вамъ присланы на мѣсто вашего жительства.

Маіора схватили и опять увезли въ деревню. Старуха жена встрѣтила его въ страхѣ, съ слезами и вопросами — что такое? что съ тобою было?

— И самъ не понимаю, матушка, отвѣчалъ старикъ — думаю, что все это шутка! — и разсказалъ ей все какъ было.

Черезъ нѣсколько времени маіору дѣйствительно были присланы всѣ документы на пожалованныя милости.

Однако, когда его внезапно схватили и увезли въ Петербургъ, старуха-жена, чуть не умерла отъ испуга и горя.

(Мелочи изъ запаса моей памяти. М. А. Дмитріева. М, 1869. Стр. 234).

Въ 1797 году, императоръ Павелъ возвращался изъ Москвы, послѣ коронаціи, въ Петербурга., черезъ Смоленскъ, Могилевъ, Вильно, Митаву и Ригу. Съ нимъ ѣхали великіе князья Александръ и Константинъ Павловичи и огромная свита. Подъѣзжая къ Смоленску, государь остановился ночевать въ пятнадцати верстахъ отъ города, въ селѣ Пневѣ. Для ночлега его была приготовлена большая изба, ярко освѣщенная. Войдя въ избу, императоръ тотчасъ же сѣлъ за столъ и потребовалъ ужинать. Когда внесли кушанья и отъ нихъ пошелъ паръ, то вдругъ изъ всѣхъ угловъ и щелей явились тараканы, «прусаки», полѣзли по потолку, по столу и начали падать въ супы, въ соусы. Присутствовавшіе вельможи пришли въ ужасъ, потому что боялись прусаковъ хуже волковъ. Государь, посмотрѣвъ на нихъ, сердито сказалъ:

— Что же вы не кушаете? Извольте кушать!

Какъ ни морщились, а нужно было повиноваться и ѣсть.

(Екатерининскій пажъ. Изъ записокъ А. А. Башилова. Альманахъ «На новый годъ». М. 1850. Стр. 69).

Въ эту же поѣздку случилось слѣдующее происшествіе: недалеко отъ Минска, императоръ, скакавшій впереди всѣхъ въ коляскѣ, увидалъ на дорогѣ молодую барышню и молодого мужчину, стоявшихъ на колѣняхъ. Онъ приказалъ остановить лошадей, вышелъ изъ экипажа, подошелъ къ молодой дѣвушкѣ, велѣлъ ей и молодому человѣку встать и спросилъ: что имъ нужно? Дѣвушка, оказавшаяся знатной фамиліи и богатой, любила этого молодого человѣка; но такъ какъ онъ былъ бѣденъ, то ея мать не хотѣла согласиться на ихъ бракъ. Узнавъ, что императоръ будетъ проѣзжать, влюбленные рѣшились утруждать его просьбой. Государь далъ слово молодой дѣвушкѣ похлопотать за нее, тотчасъ же принялся за сватовство и, доставъ свою дорожную шкатулку, написалъ къ несговорчивой матери письмо. Такъ какъ помѣстье старухи находилось всего въ трехъ или четырехъ верстахъ отъ большой дороги, то императоръ послалъ письмо съ фельдъегеремъ, приказавъ ему немедленно потребовать отвѣта. Можно судить, какъ былъ принятъ такой сватъ и какой послѣдовалъ отвѣтъ.

(Тамъ же, стр. 70).

Петербургскій генералъ-губернаторъ И. П. Архаровъ нѣсколько лѣтъ былъ долженъ одному купцу двѣнадцать тысячъ рублей. Всѣ старанія купца получить долгъ остались тщетными. Архаровъ кормилъ его сперва завтраками, потомъ сталъ выталкивать въ шею и, наконецъ, избилъ жестокимъ образомъ. Не смотря на то, что Архаровъ пользовался особеннымъ расположеніемъ императора Павла, купецъ рѣшился жаловаться на него государю и, выбравъ время, когда императоръ находился на разводѣ вмѣстѣ съ Архаровымъ, подалъ первому челобитную прямо въ руки.

Павелъ взялъ челобитную, развернулъ ее и, разумѣется, съ первыхъ же строкъ увидѣлъ, что дѣло идетъ о его любимцѣ. Онъ тотчасъ подозвалъ Архарова и, подавая ему бумагу, ласково сказалъ:

— Что-то у меня сегодня глаза слипаются и словно какъ запорошены, такъ что я прочесть не могу. Пожалуйста, Николай Петровичъ, прими на себя трудъ и прочти мнѣ эту бумагу.

Архаровъ принялъ бумагу и началъ бойко читать ее, но, увидѣвъ, что это жалоба на него самого, смутился, сталъ запинаться и читать такъ тихо, что едва было слышно.

— Читай, читай громче, — замѣтилъ государь: — я сегодня и слышу какъ-то нехорошо.

Архаровъ возвысилъ голосъ, однако не болѣе какъ такъ, чтобы могъ слышать одинъ государь.

Но Павелъ этимъ не удовлетворился. Онъ велѣлъ читать такъ громко и съ такими разстановками, чтобы окружающіе могли ясно все слышать.

Дѣлать было нечего. Архаровъ съ замирающимъ сердцемъ прочиталъ челобитную внятно и во весь голосъ:

— Что это? — спросилъ императоръ, по окончаніи чтенія: — это на тебя, Николай Петровичъ?

— Такъ точно, ваше величество, — отвѣчалъ смущенный Архаровъ.

— Да неужели это правда?

— Виноватъ, государь.

— Но неужели и то все правда, что этого купца за его же добро, вмѣсто благодарности, не только въ зашей вытолкали, но даже и били?

— Что дѣлать! — сказалъ Архаровъ, покраснѣвшій до ушей: — долженъ и въ томъ признаться, государь, что виноватъ! Обстоятельства мои меня къ тому понудили. Однако, я въ угодность вашему величеству сегодня же его удовольствую и деньги ему заплачу.

Такое чистосердечное признаніе смягчило государя, и онъ ограничился тѣмъ, что, обратившись къ купцу, сказалъ ему:

— Ну, хорошо! когда такъ, то вотъ слышишь, мой другъ, что деньги тебѣ сегодня же заплатятся. Поди себѣ. Однако, когда получишь, то не оставь придти ко мнѣ и сказать, чтобъ я зналъ, что сіе исполнено.

Такимъ образомъ, Архаровъ былъ лишенъ всякой возможности отдѣлаться отъ своего долга.

(Любопытныя и достопамятныя дѣянія императора Павла Петровича. Болотова. Москва. 1875.Стр. 14).

Одинъ малороссійскій дворянинъ хорошей фамиліи имѣлъ дѣло въ герольдіи о внесеніи его въ родословную книгу и, находясь по этому случаю въ Петербургѣ, рѣшился подать лично прошеніе императору Павлу, причемъ просилъ прибавить къ его гербу девизъ: «помяну имя твое въ роды родовъ». По тогдашнему обычаю, онъ подалъ прошеніе, ставши на колѣни. Павелъ прочиталъ просьбу, она ему понравилась и онъ сказалъ:

— Сто душъ!

Проситель отъ страха и радости упалъ ницъ.

— Мало? — сказалъ императоръ, — двѣсти!

Проситель, ничего не понимая, продолжалъ лежать.

— Мало? — повторилъ императоръ, — триста! Мало? — четыреста! Мало — пятьсотъ! Мало? ни одной!

Насилу, наконецъ, опомнившійся проситель всталъ. Хотя, не умѣя встать вовремя, онъ не получилъ имѣнія, но дѣло его въ герольдіи окончилось скоро и успѣшно.

(Разсказы о старинѣ. «Рус. Архивъ» 1868. Стр. 1074).

Разъ, императоръ Павелъ, заѣхавъ въ кадетскій корпусъ, былъ въ духѣ, шутилъ съ кадетами и позволилъ имъ въ своемъ присутствіи многія вольности.

— Чѣмъ ты хочешь быть? — спросилъ государь одного кадета въ малолѣтнемъ отдѣленіи.

— Гусаромъ! — отвѣчалъ кадетъ.

— Хорошо; будешь! А ты чѣмъ хочешь быть? — промолвилъ императоръ, обращаясь къ другому мальчику.

— Государемъ! — отвѣчалъ кадетъ, смѣло смотря ему въ глаза.

— Не совѣтую, братъ, — сказалъ государь, — тяжелое ремесло. Ступай лучше въ гусары.

— Нѣтъ. Я хочу быть государемъ, — повторилъ кадетъ.

— Зачѣмъ? — спросилъ императоръ.

— Чтобъ привезти въ Петербургъ папеньку и маменьку.

— А гдѣ же твой папенька?

— Онъ служитъ маіоромъ въ украинскомъ гарнизонѣ.

— Это мы и безъ того сдѣлаемъ, — сказалъ государь, ласково потрепавъ кадета по щекѣ, и велѣлъ бывшему съ нимъ дежурному генералъ-адъютанту записать фамилію и мѣсто служенія отца кадета.

Черезъ мѣсяцъ отецъ кадета явился въ корпусъ къ сыну и съ изумленіемъ узналъ причину милости императора, который перевелъ его въ сенатскій полкъ и приказалъ выдать нѣсколько тысячъ рублей на подъемъ и обмундировку.

(Воспоминанія Ф. Булгарина. Спб. Ч. 1. Стр. 298)

Въ другой пріѣздъ свой въ кадетскій корпусъ, императоръ Павелъ, проходя по гренадерской ротѣ, спросилъ одного благообразнаго кадета:

— Какъ тебя зовутъ?

— Приказный, — отвѣчалъ кадетъ.

— Я не люблю приказныхъ, — возразилъ государь, — и съ этихъ поръ ты будешь называться…

Государь задумался и, взглянувъ на бывшаго съ нимъ сенатора Михаила Никитича Муравьева, сказалъ:

— Ты будешь называться Муравьевымъ!

Затѣмъ, обратясь къ Михаилу Никитичу, императоръ промолвилъ:

— Прошу извинить меня, ваше превосходительство, что я далъ этому кадету вашу фамилію: это послужитъ ему поощреніемъ къ подражанію вамъ, а мнѣ такіе люди, какъ вы, весьма нужны!

Муравьевъ низко поклонился государю.

Черезъ нѣсколько дней вышелъ высочайшій указъ о переименованіи «Приказныхъ» въ «Муравьевыхъ».

(Тамъ же, стр. 300);

До свѣдѣнія императора Павла дошло, что одинъ изъ офицеровъ петербургскаго гренадерскаго полка, Дяхтеревъ, намѣревается бѣжать заграницу. Государь тотчасъ же потребовалъ его къ себѣ.

— Справедливъ ли слухъ, что ты хочешь бѣжать заграницу? — грозно спросилъ императоръ.

— Правда, государь, — отвѣчалъ смѣлый и умный Дяхтеревъ, — но, къ несчастію, кредиторы меня не пускаютъ.

Этотъ отвѣтъ такъ понравился Павлу, что онъ велѣлъ выдать Дяхтереву значительную сумму денегъ и купить для него на счетъ казны дорожную коляску.

(Разсказы А. П. Ермолова. Чтенія въ Император. Обществѣ Исторіи и Древностей россійскихъ. 1863. Ч. 3. Стр. 215).

Однажды, императоръ Павелъ ѣхалъ по Петербургу верхомъ, въ сопровожденіи адъютанта своего Кутлубицкаго, и встрѣтилъ карету, которая, по тогдашнимъ правиламъ, поровнявшись съ государемъ, остановилась; дверцы ея отворились и на ступенькахъ появилась дама, горбатая спереди и сзади. Императоръ хотѣлъ отвѣчать поклономъ на ея привѣтствіе, но вдругъ отворотился и надулся. Кутлубицкій, замѣтивъ неудовольствіе государя, поспѣшилъ догнать экипажъ и узналъ отъ лакея имя и мѣсто жительства барыни. Павлу понравилась расторопность Кутлубицкаго. Онъ подозвалъ его рукой къ себѣ и спросилъ:

— Что это за дама?

— Польская графиня, такая-то, — отвѣчалъ Кутлубицкій.

— Зачѣмъ она сидѣла на ступенькахъ?

— Это такъ показалось вашему величеству, потому что она горбата спереди и сзади.

По возвращеніи во дворецъ, государь приказалъ Кутлубицкому развѣдать, зачѣмъ эта графиня пріѣхала въ Петербургъ.

Оказалось, что она имѣла значительный процессъ въ сенатѣ о помѣстьи, состоявшемъ изъ нѣсколькихъ тысячъ душъ, продолжавшійся уже десять лѣтъ. Графиня, по приглашенію своихъ знакомыхъ, нѣсколько разъ пріѣзжала въ Петербургъ для окончанія этого дѣла, но, не смотря на обѣщанія, оно все не оканчивалось.

Императоръ на другой день по утру послалъ Кутлубицкаго къ генералъ-прокурору князю Куракину сказать, чтобы онъ не выпускалъ сенаторовъ изъ присутствія до тѣхъ поръ, пока они не рѣшатъ этого процесса.

Разумѣется, дѣло было кончено въ тотъ же день и въ пользу графини. Когда генералъ-прокуроръ князь Куракинъ привезъ государю сенатское рѣшеніе, то онъ велѣлъ тотчасъ снять съ него копію за подписью самого генералъ-прокурора и приказалъ Кутлубицкому отвезти эту копію графинѣ, при чемъ, отозвавъ его въ сторону, прибавилъ:

— Николка! Постарайся, чтобъ завтра эта графиня уѣхала изъ Петербурга.

Кутлубицкій въ ту же минуту отправился къ ней и нашелъ у нея всѣхъ сенаторовъ-поляковъ, которые, узнавъ, что государь принимаетъ участіе въ ея дѣлѣ, сочли приличнымъ посѣтить ее. Когда Кутлубицкій подалъ ей отъ имени императора рѣшеніе и она прочитала его, то перекрестилась и отъ радости не могла устоять на ногахъ. Пришедши въ себя, она сказала:

— Позвольте, генералъ, выпить за ваше здоровье!

— Хорошо, матушка, — отвѣчалъ Кутлубицкій, — сперва выпьемъ за здоровье государя, а потомъ и за меня грѣшнаго.

Послѣ шампанскаго, онъ объяснилъ тихонько графинѣ, что государю угодно, чтобы она тотчасъ выѣхала изъ Петербурга. Она отвѣчала, что была бы очень рада немедленно исполнить это, но не можетъ такъ скоро достать лошадей и подорожную.

— Объ этомъ, матушка, не безпокойтесь, — возразилъ Кутлубицкій и, пославъ за частнымъ приставомъ, велѣлъ ему тотчасъ достать подорожную и лошадей. Между тѣмъ графиня собралась и онъ верхомъ проводилъ ее до заставы.

Когда Кутлубицкій явился во дворецъ и доложилъ государю, что графиня выѣхала, то Павелъ остался очень доволенъ и поцѣловалъ Кутлубицкаго въ лобъ.

(Разсказы генерала Кутлубицкаго о временахъ императора Павла. «Русскій Архивъ» 1866. Стр. 318).

Въ послѣдній годъ царствованія императрицы Екатерины II, въ Петербургъ пріѣхалъ изъ Германіи какой-то вліятельный князекъ, имѣвшій чрезвычайно красивую наружность. Цѣль его поѣздки заключалась въ томъ, чтобы обратить на себя благосклонное вниманіе императрицы. Ему была отведена квартира во дворцѣ и онъ катался по городу всегда въ сопровожденіи чиновника министерства иностранныхъ дѣлъ, нарочно назначеннаго состоять при немъ. Не смотря на всѣ интриги любимца государыни, князя П. А. Зубова, пріѣзжій гость видимо начиналъ нравиться ей. Въ это время въ Измайловскомъ полку служилъ поручикъ князь Щербатовъ, молодой человѣкъ, пылкаго нрава, иногда предававшійся увлеченіямъ и шалостямъ своихъ лѣтъ. Разъ Щербатовъ сидѣлъ въ театрѣ, въ первомъ ряду креселъ, по тогдашней модѣ, въ кафтанѣ и съ суковатой палкой въ рукѣ. Рядомъ съ нимъ помѣстился заморскій князекъ съ приставленнымъ къ нему чиновникомъ. Въ антрактѣ Щербатовъ спросилъ своего сосѣда: какъ ему нравятся русскіе актеры? Князекъ ничего не отвѣтилъ. Щербатовъ повторилъ вопросъ по-нѣмецки. Тогда князекъ, окинувъ его гордымъ и презрительнымъ взглядомъ, обратился къ своему приставу и сказалъ:

— Какъ у васъ дерзки молодые люди! Они такъ смѣло навязываются съ своими разговорами.

— Ахъ ты нѣмецкая свинья! — закричалъ взбѣшенный Щербатовъ — я самъ русскій князь!

Съ этими словами онъ ударилъ своею палкою по лицу надменнаго нѣмца. Окровавленнаго его тотчасъ увезли изъ театра, но уже не во дворецъ, а въ лучшую гостинницу, потому что Зубовъ поспѣшилъ доложить государынѣ, что, послѣ столь непріятнаго приключенія, находитъ неприличнымъ оставлять битаго князя во дворцѣ.

Императрица на другой же день прислала ему, черезъ Зубова, богатую табакерку съ своимъ портретомъ и приказала выразить свое крайнее сожалѣніе о случившемся. Князекъ принялъ подарокъ государыни съ признательностью и тотчасъ уѣхалъ заграницу, намекнувъ Зубову, что считаетъ его главнымъ виновникомъ этой исторіи и найдетъ время поквитаться съ нимъ.

Щербатовъ былъ уволенъ изъ полка и сосланъ на жительство въ деревню, съ запрещеніемъ въѣзжать въ столицу.

По кончинѣ Екатерины, императоръ Павелъ вызвалъ Щербатова въ Петербургъ и опредѣлилъ въ тотъ же полкъ, съ пожалованіемъ чинами противъ сверстниковъ.

Вскорѣ князь Зубовъ отправился путешествовать заграницу, и въ Берлинѣ получилъ отъ оскорбленнаго нѣмецкаго князя вызовъ на дуэль. Считая себя не въ правѣ драться за Щербатова, Зубовъ переслалъ ему вызовъ.

Императоръ узналъ объ этомъ, и когда Щербатовъ просился у него въ отпускъ заграницу, приказалъ выдать ему на дорогу пять тысячъ рублей. Когда же Щербатовъ возвратился, то государь былъ очень доволенъ и, при представленіи, спросилъ его:

— Что, убилъ нѣмецкую свинью?

— Убилъ, ваше величество, — отвѣчалъ Щербатовъ.

(Тамъ же, стр. 1311).

Императоръ Павелъ любилъ показывать себя человѣкомъ бережливымъ на государственныя деньги для себя. Онъ имѣлъ одну шинель для весны, осени и зимы. Ее подшивали то ватою, то мѣхомъ, смотря по температурѣ, въ самый день его выѣзда. Случалось однако, что вдругъ становилось теплѣе требуемыхъ градусовъ для мѣха, тогда поставленный у термометра придворный служитель натиралъ его льдомъ до выхода государя, а въ противномъ случаѣ согрѣвалъ его своимъ дыханіемъ. Павелъ не показывалъ вида, что замѣчаетъ обманъ, довольный тѣмъ, что исполнялась его воля. Точно такъ же поступали и въ приготовленіи его опочивальни. Тамъ вечеромъ должно было быть не менѣе четырнадцати градусовъ тепла, а печь оставаться холодною. Государь спалъ головою къ печкѣ. Какъ въ зимнее время согласить эти два условія? Во время ужина разстилались въ спальнѣ рогожи и всю печь натирали льдомъ. Павелъ, входя въ комнату, тотчасъ смотрѣлъ на термометръ, — тамъ четырнадцать градусовъ; трогалъ печку, — она холодная. Довольный исполненіемъ своей воли, онъ ложился въ постель и засыпалъ спокойно, хотя впослѣдствіи печь и дѣлалась горячею.

(Записки М. С. Мухановой. «Рус. Архивъ». 1878. Стр. 302.)

Во время пребыванія шведскаго короля въ Петербургѣ, въ царствованіе Павла, въ Эрмитажѣ давали балетъ «Красная Шапочка». Всѣ танцующіе были въ красныхъ шапочкахъ. Король сидѣлъ въ креслахъ рядомъ съ государемъ; разговоръ шелъ пріятный и веселый. Смотря на красныя шапочки, король шутя сказалъ: «это якобинскія шапки». Павелъ разсердился и, отвѣтивъ «у меня нѣтъ якобинцевъ», повернулся къ нему спиной, а послѣ спектакля велѣлъ передать королю, чтобы онъ въ 24 часа выѣхалъ изъ Петербурга. Король и безъ того собирался уѣхать и потому на всѣхъ станціяхъ до границы было уже приготовлено угощеніе. Государь послалъ гофъ-фурьера Крылова все это снять. Крыловъ нашелъ шведскаго короля на первой станціи за ужиномъ. Когда онъ объявилъ ему волю императора, король разсмѣялся. Крыловъ объяснилъ, что прислугу онъ непремѣнно долженъ взять съ собой, но оставляетъ на всѣхъ станціяхъ провизію и запасы нетронутыми. Когда онъ возвратился въ Петербургъ, Павелъ спросилъ у него, какое дѣйствіе на короля произвело его распоряженіе? Крыловъ отвѣчалъ, что король глубоко огорчился его гнѣвомъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, признался, что не вполнѣ исполнилъ приказаніе, оставивъ на станціяхъ запасы.

— Это хорошо, — отвѣчалъ Павелъ, — вѣдь не морить же его голодомъ.

(Тамъ же, стр. 802.)

Александръ Павловичъ, въ бытность свою наслѣдникомъ престола, обязанъ былъ присутствовать въ капитулѣ Мальтійскаго ордена при всѣхъ засѣданіяхъ, на которыхъ предсѣдательствовалъ императоръ Павелъ. Не имѣя точнаго понятія объ этихъ дѣлахъ, наслѣдникъ всегда затруднялся отвѣчать государю, когда послѣдній требовалъ отъ него мнѣній по вопросамъ касавшимся ордена, чѣмъ Павелъ, конечно, былъ недоволенъ. Обязанности секретаря великаго магистра ордена исполнялъ Е. А. Энгельгардтъ (впослѣдствіе директоръ Александровскаго лицея), знавшій въ совершенствѣ орденскіе статуты. Желая выручить наслѣдника изъ неловкаго положенія, Энгельгардтъ испросилъ у него позволеніе представлять наканунѣ каждаго засѣданія краткую записку о предстоявшихъ разсужденіяхъ, съ мнѣніемъ, основаннымъ на подходящихъ къ дѣлу статьяхъ и параграфахъ орденскаго статута. Наслѣдникъ съ благодарностью принялъ это предложеніе. Въ слѣдующее засѣданіе, императоръ, выслушавъ докладъ секретаря, обратился къ наслѣднику съ вопросомъ:

— Какое ваше мнѣніе по этому важному дѣлу? — и, получивъ весьма удовлетворительный отвѣтъ, съ нѣкоторымъ удивленіемъ сказалъ:

— На чемъ основываете ваше мнѣніе?

— На такомъ-то параграфѣ такой-то статьи, ваше величество.

— А что въ этомъ параграфѣ сказано?

Наслѣдникъ цитировалъ весь параграфъ наизусть.

Такой неожиданный отвѣтъ тронулъ Павла до умиленія. Онъ всталъ, обнялъ съ нѣжностью смущеннаго великаго князя и сказалъ ему:

— Je reconnais en vous mon sang! Vous étes mon digne fils! (Вижу, что въ васъ течетъ моя кровь! Вы достойный сынъ мой!).

Послѣ засѣданія, Александръ Павловичъ сказалъ Энгельгардту:

— Спасибо тебѣ за оказанную мнѣ услугу! Никогда не забуду, что тебѣ я обязанъ первымъ нѣжнымъ объятіемъ моего отца и государя.

(«Русскій Архивъ». 1872, Стр. 1469.)

Императоръ Павелъ, узнавъ, что курфюрстъ Баварскій завладѣлъ землями, принадлежащими Мальтійскому ордену, пришелъ въ ужасное негодованіе и потребовалъ, чтобы баварскій посланникъ немедленно явился къ нему на аудіенцію. При этомъ, конечно, не было возможности соблюсти обычнаго церемоніала. Просто дано было знать посланнику, что государь безотлагательно требуетъ его къ себѣ.

Посланникъ, зная характеръ Павла, поспѣшилъ поѣхать во дворецъ, теряясь въ догадкахъ для какой экстренной надобности потребовалъ его государь такъ поспѣшно. По пріѣздѣ во дворецъ, онъ тотчасъ же былъ допущенъ въ кабинетъ императора, который встрѣтилъ его слѣдующими словами:

— Господинъ посланникъ! Вашъ государь ужасный нахалъ! (un insolent). Онъ вздумалъ захватить земли и имущество, принадлежащія ордену св. Іоанна Іерусалимскаго, котораго я состою великимъ магистромъ. Отправляйтесь сегодня же въ Баварію и скажите вашему государю отъ моего имени, что если черезъ мѣсяцъ, считая отъ сегодняшняго дня, мнѣ не будетъ дано полнаго удовлетворенія по этому дѣлу, то генералъ Корсаковъ, находящійся вблизи Баваріи съ пятидесятитысячнымъ корпусомъ, получитъ приказаніе предать эту страну огню и мечу. — Отправляйтесь, милостивый государь, и торопитесь!

Испуганный посланникъ въ тотъ же день поспѣшилъ уѣхать и ровно черезъ мѣсяцъ, къ назначенному сроку, возвратился въ Петербургъ съ собственноручнымъ письмомъ курфюрста Баварскаго, который смиренно просилъ императора Павла принять земли и имущество Мальтійскаго ордена подъ свое высокое покровительство.

Удовлетворенный императоръ, самодовольно потирая руки, сказалъ окружающимъ: «C’est moi qui аі negocié cette délicate question diplomatique! Et je m’en vante!» (Это я велъ переговоры по этому щекотливому дипломатическому вопросу и горжусь успѣхомъ).

(Тамъ же, стр. 1468).

Во время суворовскаго похода въ Италію, императоръ Павелъ, въ присутствіи фрейлины княжны Лопухиной, пользовавшейся особеннымъ его расположеніемъ, началъ читать вслухъ реляцію, только что полученную съ театра войны. Въ реляціи упоминалось, между прочимъ, что генералъ князь Павелъ Гавриловичъ Гагаринъ раненъ, хотя и легко. При этихъ словахъ императоръ замѣчаетъ, что княжна Лопухина поблѣднѣла и совершенно измѣнилась въ лицѣ. Онъ на это не сказалъ ни слова, но въ тотъ же день послалъ Суворову повелѣніе, чтобы князь Гагаринъ, не смотря на рану, былъ немедленно отправленъ курьеромъ въ Петербургъ. Гагаринъ является. Государь принимаетъ его милостиво въ кабинетѣ, приказываетъ освободиться отъ шляпы, сажаетъ и подробно разспрашиваетъ о военныхъ дѣйствіяхъ. Во время разговора, незамѣтно входитъ камердинеръ государя, беретъ шляпу Гагарина и кладетъ вмѣсто нея другую. По окончаніи аудіенціи, Гагаринъ идетъ за своею шляпою и на прежнемъ мѣстѣ находитъ генералъ-адъютантскую шляпу. Разумѣется, онъ ее не беретъ, а продолжаетъ искать свою.

— Что вы тамъ, сударь, ищете? — спрашиваетъ государь.

— Шляпу мою, ваше величество.

— Да вотъ ваша шляпа, — говоритъ онъ, указывая на ту, которой, по его приказанію, была замѣнена прежняя.

Такимъ замысловатымъ образомъ князь Гагаринъ былъ пожалованъ генералъ-адъютантомъ и вскорѣ затѣмъ онъ былъ обвѣнчанъ съ княжной Лопухиной.

(Соч. кн. Вяземскаго. Т. 8. Стр. 307. Изъ старой записной книжки).

До императора Павла дошло, что капитанъ гвардейской артиллеріи Л. В. Киндяковъ ведетъ сильную азартную игру.

При одномъ изъ утреннихъ рапортовъ, государь приказалъ петербургскому оберъ-полиціймейстеру А. А. Аплечееву тотчасъ взять Киндякова и отправить въ Сибирь.

Киндяковъ былъ искреннимъ пріятелемъ и даже другомъ Аплечеева, а потому Аплечеевъ рѣшился его спасти. Выходя изъ дворца, Аплечеевъ вырвалъ листокъ изъ своей записной книжки и, написавъ на немъ карандашемъ: «въ ту же минуту уѣзжай изъ Петербурга», послалъ эту записочку къ Киндякову съ вѣстовымъ, а самъ, пріѣхавъ домой, сейчасъ потребовалъ къ себѣ двухъ своихъ помощниковъ, полиціймейстеровъ. Одному онъ приказалъ: немедленно приготовить тройку лошадей, у себя на дворѣ, затѣмъ ѣхать въ такой-то домъ, гдѣ, какъ ему было извѣстно, часто бывалъ Киндяковъ, и привезть его къ нему; если же полиціймейстеръ не найдетъ его въ указанномъ домѣ, то ѣхать къ нему на квартиру и привезть оттуда; другому полиціймейстеру Аплечеевъ приказалъ: тотчасъ ѣхать въ артиллерійскія казармы и привезть Киндякова; если же тамъ его не застанетъ, узнать въ канцеляріи его квартиру и ѣхать за нимъ туда. Аплечеевъ вразумилъ полиціймейстеровъ, что распоряженіе его должно быть исполнено съ величайшею точностью и быстротою, такъ какъ оно основано на высочайшемъ повелѣніи.

Полиціймейстеры поскакали и, разумѣется, вернулись ни съ чѣмъ. Аплечеевъ жестоко ихъ распекъ и приказалъ скакать по всѣмъ заставамъ, узнать, черезъ которую Киндяковъ выѣхалъ, и послать догнать его. Новая поѣздка полиціймейстеровъ была также безуспѣшна. Тогда Аплечеевъ рѣшительно объявилъ имъ, что онъ ничего знать не хочетъ, и такъ какъ, слѣдовательно, Киндяковъ изъ Петербурга не выѣзжалъ, то къ вечернему рапорту онъ долженъ быть отысканъ, и для этого приказалъ поднять на ноги всю полицію. Но и эта мѣра не имѣла успѣха; тогда Аплечеевъ, сказавшись больнымъ, вмѣсто себя послалъ къ государю съ вечернимъ рапортомъ старшаго полиціймейстера.

— А Аплечеевъ? — спросилъ государь.

— Заболѣлъ, ваше величество.

Утромъ, на другой день, Аплечеевъ не оправился и опять послалъ полиціймейстера съ рапортомъ.

— Гдѣ же Аплечеевъ? — съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ спросилъ Павелъ.

— Все еще боленъ, ваше величество.

Когда же съ вечернимъ рапортомъ опять явился не Аплечеевъ, а полиціймейстеръ, государь разсердился и приказалъ привезти къ себѣ Аплечеева, живаго иди мертваго.

Приказаніе исполнено: Аплечеевъ подъ руки былъ введенъ предъ государя, и отъ слабости опустился на колѣни.

— Что это значитъ? — закричалъ Павелъ. — Ты не хочешь служить? что съ тобою?

— Боленъ, ваше величество.

— Отчего?

— Отъ огорченія, ваше величество.

— Отъ какого?

— Не могъ исполнить воли вашего императорскаго величества.

— Какой?

— Киндякова не отправилъ въ Сибирь, не нашли въ городѣ, пропалъ неизвѣстно куда.

— А-а-а! Самъ дошелъ въ Сибирь!

— Слушаю, ваше величество, — покорно отвѣчалъ Аплечеевъ и, продолжая стоять на колѣняхъ, рѣшился, для своего спасенія, на смѣлую выходку, прибавивъ, глядя на табакерку, которую то закрывалъ, то открывалъ предъ его глазами разсерженный государь: «Какая прелестная новая табакерка у вашего величества!»

— Правда? Вчера у француза купилъ; посмотри хорошенько, прелесть!

Аплечеевъ принялъ табакерку изъ рукъ государя, полюбовался ею, попробовалъ положить ее въ карманъ своего камзола и, возвращая ее государю, сказалъ: «Чудесная и какъ хорошо приходится въ карманъ!»

— Ну, такъ возьми ее себѣ. Пошелъ! — заключилъ Павелъ, грозя пальцемъ Аплечееву, — да смотри ты у меня!

Замѣчательно, что Киндяковъ, не медля ни минуты, по полученіи записки Аплечеева, уѣхавшій, инкогнито, изъ Петербурга въ свое имѣніе, подъ Симбирскомъ, и уже болѣе не возвращавшійся изъ него, проживъ въ этой деревнѣ (Киндяковкѣ) до глубокой старости, лѣтъ десять тому назадъ увидѣлъ табакерку, предметъ настоящаго разсказа, въ рукахъ также симбирскаго помѣщика Л. Б. Тургенева и взялъ ее, чтобы полюбоваться.

— Знаете-ли какая это табакерка? — спросилъ Тургеневъ почтеннаго старика.

— Нѣтъ.

— Она пожалована императоромъ Павломъ за ваше спасеніе, и Тургеневъ разсказалъ Киндякову переданную здѣсь исторію.

(Исторія одной табакерки. «Русск. Старина» 1874. Т. 10. Стр. 619).

Однажды императоръ Павелъ потребовалъ къ себѣ генералъ-провіантмейстера Обольянинова. Войдя въ залу, передъ государевымъ кабинетомъ, Обольяниновъ увидѣлъ поставленные на длинномъ столѣ горшки со щами и кашей, баклаги съ квасомъ и ковриги ржаного хлѣба. Онъ не понималъ, что это значитъ. Великій князь Александръ Павловичъ, выходя отъ государя, пожалъ руку Обольянинову и сказалъ: «Дурные люди всегда клевещутъ на честныхъ!» Это привело Обольянинова еще въ большее изумленіе. Онъ вошелъ къ государю, который былъ очень веселъ и встрѣтилъ его словами:

— Благодарю васъ, Петръ Хрисанфовичъ, благодарю: вы хорошо довольствуете солдатъ; а мнѣ донесли, будто ихъ кормятъ хлѣбомъ изъ тухлой муки, щами — изъ гнилой капусты и дурною кашей; все ложь; я приказалъ принести ко мнѣ изъ всѣхъ полковъ солдатскую пищу, самъ пробовалъ и нахожу ее превосходною; благодарю васъ.

Обольяниновъ просилъ поручить довѣренному лицу освидѣтельствовать всѣ припасы въ магазинахъ. Но государь сказалъ:

— Вѣрю, вѣрю вамъ, Петръ Хрисанфовичъ, и опять благодарю.

(Разсказы П. X. Обольянинова. «Русск. Стар.» 1874. Т. 11. Стр. 166).

Когда Обольяниновъ былъ уже генералъ-прокуроромъ, Павелъ въ одно утро неожиданно посылаетъ за нимъ. Войдя въ кабинетъ, Обольяниновъ увидѣлъ, что государь широкими шагами ходитъ по комнатѣ и въ страшномъ гнѣвѣ.

— Возьмите отъ меня вора! — сказалъ Павелъ.

Обольянииовъ стоялъ въ недоумѣніи.

— Я вамъ говорю, сударь, возьмите отъ меня вора!

— Смѣю спросить, ваше величество, кого?

— Барона Васильева[1], сударь, онъ укралъ четыре милліона рублей.

Обольяниновъ началъ было оправдывать этого, славившагося честностью, государственнаго казначея.

— Знаю, — закричалъ Павелъ, — что вы пріятель ему; но мнѣ ненадобно вора; дайте мнѣ другого государственнаго казначея!

— Ваше величество, — отвѣчалъ Обольяниновъ, — извольте назначить сами, я не имѣю ни на кого указать; или, по крайней мѣрѣ, дозвольте мнѣ подумать нѣсколько дней.

— Нечего думать, назначьте сейчасъ и приготовьте указъ мой сенату.

— Ваше величество, — сказалъ Обольяниновъ, — указомъ нельзя сдѣлать государственнаго казначея.

Павелъ вышелъ изъ себя и подбѣжалъ къ генералъ-прокурору.

— Какъ ты осмѣлился сказать, что мой указъ не сдѣлаетъ государственнаго казначея?

Съ этими словами императоръ схватилъ Обольянинова за грудь и потомъ такъ его толкнулъ, что тотъ отлетѣлъ къ стѣнѣ. Обольяниновъ считалъ себя погибшимъ: губы его шептали молитву и онъ думалъ, что на землѣ это его послѣдняя молитва. Но Павелъ опомнился и началъ успокоиваться.

— Почему-жъ вы, сударь, защищаете барона Васильева?

— Потому, — съ твердостью отвѣчалъ Обольяниновъ, — что я его знаю, и увѣренъ, что онъ неспособенъ на подлое дѣло.

— Но вотъ отчетъ его; смотрите, тутъ недостаетъ четырехъ милліоновъ!

Обольяниновъ читаетъ и, дѣйствительно, видитъ этотъ недостатокъ. Полный удивленія, онъ говоритъ:

— Ваше величество изволили справедливо замѣтить; но, — прибавилъ онъ: — Никогда не должно осуждать обвиняемаго, не спросивъ прежде у него объясненій; позвольте мнѣ сейчасъ съѣздить къ нему и узнать, что онъ скажетъ.

— Поѣзжайте, — сказалъ императоръ, — и отъ него тотчасъ опять ко мнѣ; я жду съ нетерпѣніемъ его отвѣта.

Обольяниновъ отправился. Вышло, что въ отчетѣ государственнаго казначея были пропущены тѣ четыре милліона, на какіе-то чрезвычайные расходы, которые Павелъ самъ приказалъ не вносить въ общій отчетъ и подать о нихъ особую записку.

— Доложите государю, — говорилъ баронъ Васильевъ, — что я представилъ эту особую записку еще прежде, и его величество, сказавъ, что прочтетъ послѣ, изволилъ при мнѣ положить ее въ такой-то шкафъ, на такую-то полку, въ своемъ кабинетѣ.

Обрадованный генералъ-прокуроръ прискакалъ къ государю и доложилъ обо всемъ. Павелъ, ударивъ одною рукой себя по лбу, другой, указывая на шкафъ, сказалъ: ищите тутъ! Записка найдена и все объяснилось къ чести государственнаго казначея. Павлу было совѣстно и весело.

— Благодарю васъ, Петръ Хрисанфовичъ, — говорилъ онъ, — благодарю васъ, что вы оправдали барона Васильева и заставили меня думать о немъ, по прежнему, какъ о честномъ человѣкѣ; возьмите Александровскую звѣзду съ брилліантами, отвезите ее къ барону Васильеву и объявите, что я, сверхъ того, жалую ему пятьсотъ душъ крестьянъ.

(Тамъ же, стр. 166).

Тверской прокуроръ донесъ Обольянинову, что въ Тверь пріѣзжалъ фельдъегерь и, по высочайшему повелѣнію, взявъ губернатора, повезъ его въ Петербургъ. Обольяниновъ приказалъ тотчасъ справиться въ сенатѣ о числѣ и положеніи дѣлъ въ Тверскомъ губернскомъ правленіи. Оказалось, что за этимъ правленіемъ считается 15 тысячъ нерѣшеныхъ дѣлъ, — число по тогдашнему времени огромное! Вдругъ государь потребовалъ къ себѣ Обольянинова. Предугадывая причину, генералъ-прокуроръ былъ доволенъ, что предварительно запасся справкой. Павелъ былъ въ гнѣвѣ и первымъ вопросомъ его было:

— Сколько дѣлъ въ Тверскомъ губернскомъ правленіи?

— 15 тысячъ, — отвѣчалъ генералъ-прокуроръ.

— Да, — продолжилъ императоръ, — 15 тысячъ дѣлъ! Губернаторъ привезенъ уже сюда; я самъ сорвалъ съ него Анненскую ленту и посадилъ его въ крѣпость.

— Этого мало, — сказалъ Обольяииновъ — заключеніе въ крѣпость отнесутъ къ какому-либо государственному преступленію и не принесетъ никакой пользы; надобно его судить, раскрыть запущенія по губерніи, строго наказать по законамъ и объявить во всеобщее свѣдѣніе, для примѣра и въ страхъ другимъ губернаторамъ.

— Правда, правда, Петръ Хрисанфовичъ; сейчасъ же отправься въ сенатъ, прикажи привезти туда губернатора въ арестантской каретѣ и судить его въ 12 часовъ! Потомъ доложи мнѣ о рѣшеніи.

Генералъ-прокуроръ исполнилъ въ точности волю государя. Черезъ 12 часовъ онъ явился во дворецъ.

— Что? — спрашиваетъ Павелъ, — конченъ-ли судъ? Къ чему приговоренъ губернаторъ?

— Сенатъ оправдалъ его, ваше величество, — былъ отвѣтъ Обольянинова.

— Какъ! — вскричалъ государь, вспыхнувъ.

— Да, — продолжалъ Обольяниновъ; — сенатъ нашелъ, что этотъ губернаторъ опредѣленъ въ Тверь только два мѣсяца тому назадъ, дѣла запущены еще до него, и не при одномъ его предмѣстникѣ, а при нѣсколькихъ губернаторахъ, и теперь не доберешься, который изъ нихъ положилъ начало безпорядку; привезенный же сюда губернаторъ, въ два мѣсяца, не могъ не только исправить, но и узнать положеніе старыхъ дѣлъ.

Павелъ болѣе и болѣе убѣждался справедливостью этого донесенія и, наконецъ, совершенно успокоившись, благодарилъ Обольянинова, поручилъ ему благодарить и сенатъ за прямодушное оправданіе невиннаго. Потомъ, сѣвъ къ своему столу, онъ собственноручно написалъ указъ о пожалованіи оправданнаго губернатора (дѣйствительнаго статскаго совѣтника) въ тайные совѣтники и сенаторы, повелѣвая ему присутствовать въ томъ самомъ департаментѣ сената, которымъ онъ оправданъ, а въ Тверь назначить другого, опытнаго въ дѣлахъ, губернатора.

(Тамъ же, стр. 168.)

Юрій Александровичъ Нелединскій былъ одинъ изъ любимѣйшихъ статсъ-секретарей императора Павла I. Онъ былъ достоинъ благоволенія своего монарха приверженностью къ нему, знаніемъ дѣлъ и смѣлостью, съ которою всегда говорилъ правду императору.

Однажды, Нелединскій докладывалъ государю объ одномъ отличномъ дѣйствіи рязанскаго гражданскаго губернатора Ковалинскаго.

Государь сказалъ: «его и самого надобно бы отличить! Справься что дѣлалось въ подобныхъ случаяхъ?»

— Самая большая награда, — отвѣчалъ Нелединскій, — была орденъ св. Анны 1-й ст., а меньшая — брилліантовый перстень.

— Что же мы дадимъ? — возразилъ государь, — пусть рѣшитъ жребій; сдѣлай два билета и напиши на одномъ орденъ, на другомъ — перстень.

Нелединскій исполнилъ повелѣніе его величества, и когда сталъ подавать билеты, государь спросилъ:

— Кому же выбирать?

— Вашему величеству, — отвѣчалъ Нелединскій, — вы — царь, — всѣ милости отъ васъ должны истекать.

Павелъ I взялъ на удачу одинъ билетъ, развернулъ и прочелъ: «орденъ св. Анны 1-й степени!» но въ тотъ же мигъ схватилъ другой билетъ и увидѣлъ, что на немъ было написано также орденъ св. Анны 1-й степени.

Императоръ погрозилъ Нелединскому пальцемъ и промолвилъ:

— Юрій! такъ ты сплутовалъ?! — потомъ, помолчавъ нѣсколько и подумавъ, прибавилъ, «обманывай меня всегда такъ, разрѣшаю!» — и поцѣловалъ его въ лобъ.

(Историческіе разсказы и анекдоты. «Рус. Стар.» 1874. Т. II. Стр. 582.)

Въ Петербургѣ, проѣзжая по улицамъ, Павелъ увидѣлъ офицера, бѣдно одѣтаго, самой невзрачной наружности, и у котораго дрожали руки и ноги. Государь остановился, подозвалъ къ себѣ офицера. Тотъ подошелъ и, отъ страха, принялъ еще болѣе жалкое положеніе.

— Кто ты? — грозно вскричалъ императоръ.

И безъ того нерасторопный офицеръ совершенно растерялся и едва могъ выговорить:

— Штабсъ-ка… капитанъ Ло… Ло… Лопухинъ.

Павелъ, какъ только услышалъ эту фамилію, вдругъ смягчился.

— Не родственникъ ли князю Петру Васильевичу?

Офицеръ, не помня себя, подтвердилъ это, хотя былъ вовсе не родственникъ и даже неизвѣстенъ князю Лопухину.

— Жалую тебя въ флигель-адъютанты, — сказалъ государь: — а есть у тебя состояніе?

— Никакого, — отвѣчалъ офицеръ.

— Дарю 500 душъ и жалую васъ, сударь, въ генералъ-адъютанты.

Произнеся это, государь поѣхалъ далѣе. Офицеръ не зналъ, радоваться ли ему, и приходилъ въ ужасъ отъ мысли: что будетъ съ нимъ, когда откроется обманъ. Опомнившись и придумывая, что ему дѣлать, онъ набрелъ на счастливую мысль и опрометью побѣжалъ къ княжнѣ Аннѣ Петровнѣ Лопухиной, любимицѣ императора. Когда допустили его до княжны, онъ упалъ передъ нею на колѣни, рыдая и издавая безсвязныя слова:

— Пощадите меня, спасите меня, я погибъ; испросите мнѣ помилованіе у государя!

Княжна подняла его, успокоила и заставила объяснить, въ чемъ дѣло. Разсказъ его растрогалъ княжну; она сказала:

— Не бойтесь, будьте съ этого времени моимъ родственникомъ; я увѣрю государя, что вы точно нашъ родственникъ, и предварю объ этомъ все наше семейство.

Такъ она и уладила дѣло. Лопухинъ получилъ 500 душъ и званіе генералъ-адъютанта. Но онъ, не приготовленный къ высокому мѣсту, не могъ удержаться на немъ, и вскорѣ былъ уволенъ въ отставку съ мундиромъ. Такъ какъ Лопухинъ, при пожалованіи его въ генералъ-адъютанты, не былъ произведенъ въ генеральскій чинъ, и, слѣдовательно, оставался штабсъ-капитаномъ, то онъ назывался отставнымъ генералъ-адъютантомъ и носилъ мундиръ, присвоенный этому званію. Случай небывалый: потому что генералъ-адъютантство есть званіе, а не чинъ, и никто не увольняется въ отставку ни съ этимъ званіемъ, ни съ генералъ-адъютантскимъ мундиромъ. Но какъ Лопухинъ постоянно жилъ въ пожалованной ему деревнѣ, въ Владимірской губерніи, и только изрѣдка пріѣзжалъ въ Москву, то странность никѣмъ не была замѣчена, и онъ слылъ отставнымъ генералъ-адъютантомъ во все царствованіе Александра I.

Въ одинъ изъ первыхъ пріѣздовъ въ Москву императора Николая I, Лопухинъ, желая видѣть новаго государя, явился ко двору. Замѣтивъ генералъ-адъютантскій мундиръ безъ эполетъ и, притомъ, на человѣкѣ совершенно неизвѣстномъ, Николай былъ изумленъ и спросилъ у военнаго генералъ-губернатора, князя Д. В. Голицына, что это значитъ? По объясненіи, что Лопухинъ не болѣе какъ штабсъ-капитанъ, по былъ генералъ-адъютантомъ, — государь разрѣшилъ ему называться генералъ-маіоромъ и носить военный мундиръ отставныхъ генераловъ.

(Разсказы князя И. М. Долгорукова. «Рус. Стар.» 1874. Т. II. Стр. 172).

Петербургскій комендантъ Кутлубицкій, весьма добрый человѣкъ, жалѣя о числѣ сидящихъ подъ арестомъ офицеровъ за фронтовыя ошибки, окончивъ рапортъ государю о пріѣзжающихъ въ столицу и отъѣзжающихъ изъ нея, держалъ въ рукахъ длинный свертокъ бумаги.

— Что это? — спросилъ итераторъ.

— Планецъ, ваше императорское величество! нужно сдѣлать пристройку къ кордегардіи.

— На что?

— Такъ тѣсно, государь, что офицерамъ ни сѣсть, ни лечь нельзя.

— Пустяки, — сказалъ императоръ, — вѣдь они посажены не за государственное преступленіе. Нынѣ выпустить одну половину, а завтра другую и всѣмъ мѣсто будетъ, — строить не нужно и впредь повелѣваю такъ поступать.

(Записки Де-Санглена. «Рус. Стар.» 1882. Т. 36. Стр. 485).

Однажды, пріѣхавъ въ сенатъ, Д. П. Трощинскій увидалъ подписанный императоромъ Павломъ указъ о какомъ-то новомъ, особенно тягостномъ налогѣ. Живо представивъ себѣ, какой ропотъ будетъ этимъ вызванъ противъ горячо любимаго имъ монарха, онъ не могъ удержать порыва своихъ чувствъ, разорвалъ указъ царскій и уѣхалъ домой. Здѣсь онъ приказалъ уложить всѣ свои драгоцѣнности въ карету, одѣлся въ дорожное платье и сталъ ожидать приказа отправляться въ Сибирь. Приказа этого, однако, не послѣдовало, а вмѣсто того явился посланный изъ дворца звать Трощинскаго къ государю. Подобный вызовъ, послѣ вышеописаннаго поступка, не предвѣщалъ ничего хорошаго, но — дѣлать нечего — надо было предстать передъ очи грознаго царя. Трощинскій, хотя и блѣдный, но твердою походкою вошелъ къ нему въ кабинетъ.

— Что ты сдѣлалъ? что ты сдѣлалъ? — грозно закричалъ на него государь.

Трощинскій упалъ на колѣни и, въ краткихъ словахъ, объяснилъ причину своего поступка.

Государь успокоился, приказалъ ему встать и, обнимая его горячо, сказалъ, со слезами на глазахъ: «Дай мнѣ Богъ побольше такихъ людей, какъ ты!»

И въ память этого событія пожаловалъ ему мѣстечко Верхнюю Тишанку и село Искорецъ съ 30 т. десятинъ земли и 2 т. душъ, Воронежской губерніи (25-го апрѣля 17 97 года).

(Д. И. Трощинскій. «Рус. Стар.» 1882. Т. 34. Стр. 647).

Извѣстно, съ какой любовью императрица Марія Ѳеодоровна, занималась подвѣдомственными ей благотворительными и воспитательными заведеніями. Подъ ея покровительствомъ находилась, между прочимъ, Маріинская больница, старшій докторъ которой ежедневно являлся къ императрицѣ съ рапортомъ. Разъ, онъ доложилъ, что одной изъ больныхъ женщинъ необходимо отнять ногу и что дѣло не терпитъ отлагательства.

— Въ такомъ случаѣ, — сказала императрица, — сдѣлайте сегодня же операцію.

На слѣдующій день она встрѣтила доктора словами:

— Что эта бѣдная женщина? Хорошо ли удалась операція?

Докторъ немного сконфузился: операція еще не была, сдѣлана и онъ пытался извинить свое замедленіе недостаткомъ времени и заботой о другихъ больныхъ. Но императрица выразила ему свое неудовольствіе.

— Предупреждаю васъ, — сказала она, — что я не намѣрена выслушивать завтра подобныхъ объясненій и требую, чтобы дѣло было кончено сегодня же.

Однако, на другой день оказалось, что къ операціи не приступали. Императрица вспыхнула отъ гнѣва.

— Какъ! — вскрикнула она, — не смотря на мои приказанія!

— Умоляю, ваше величество, не гнѣваться на меня, — отвѣтилъ докторъ, — я право не виноватъ. Эта женщина, просто сошла съ ума: она объявила, что допуститъ операцію лишь въ вашемъ присутствіи. Я не посмѣлъ доложить вамъ объ этомъ вчера.

— Какъ вамъ не стыдно, — замѣтила императрица, — за что вы промучили ее даромъ?

Она приказала немедленно подать карету, взяла съ собой доктора, поѣхала въ больницу и присутствовала при операціи.

(«Русскій Архивъ» 1877. Стр. 267).

Императрица Марія Ѳеодоровна по только входила во всѣ малѣйшія подробности, касавшіяся воспитанія дѣтей въ многочисленныхъ заведеніяхъ, ввѣренныхъ ея попеченію, но постоянно заботилась даже объ удовольствіяхъ своихъ питомцевъ, посылала имъ лакомства, доставляла разнообразныя развлеченія. Одинъ мальчикъ принужденъ былъ долго лежать въ постели по болѣзни; императрица приказала ежедневно доносить ей о состояніи его здоровья и снабжала его рисунками, карандашами и разными бездѣлушками. Всѣ воспитанницы института при Воспитательномъ Домѣ во всю свою жизнь пользовались покровительствомъ Дома, ихъ воспитавшаго, и могли возвращаться туда, когда были недовольны своими мѣстами въ частныхъ домахъ. Все было придумано нѣжнымъ сердцемъ императрицы для пользы, радости и покоя всѣхъ отъ нея зависѣвшихъ. Это было не сухое, безжизненное покровительство, но материнское попеченіе. Зато пріѣздъ ея въ институтъ былъ настоящимъ праздникомъ. «Maman! Maman! Mutterchen!» слышалось отовсюду, и дѣти съ радостными лицами бросались къ ней. Однажды, тайный совѣтникъ Мухановъ, сопровождавшій государыню при одномъ изъ ея посѣщеній Воспитательнаго Дома, выразилъ удивленіе, что она такъ нѣжно цѣловала маленькіе члены несчастныхъ подкидышей, осматривала бѣлье на кормилицахъ и проч.

— Ахъ! — отвѣчала она, — всѣ эти брошенныя дѣти теперь мои и во мнѣ должны находить попеченіе, котораго лишены.

(Записки М. С. Муханова. «Рус. Архивъ» 1878. Стр. 305).

Какъ-то разъ, гофмаршалъ императрицы Маріи Ѳеодоровны, пріѣхавъ во дворецъ, увидѣлъ ея камердинера въ слезахъ. Онъ спросилъ его о причинѣ огорченія. Тотъ отвѣчалъ, что императрица на него разгнѣвалась за кофе, который ей показался кислымъ. Гофмаршалъ, войдя къ императрицѣ, сказалъ ей о слезахъ камердинера. Она велѣла тотчасъ его позвать и ласково сказала:

— Прости меня за мою вспыльчивость. Ты знаешь какъ нѣмки любятъ кофе; ничѣмъ нельзя разсердить ихъ больше, какъ сдѣлать кофе не по вкусу.

(Тамъ же, стр. 308).

Во время посѣщенія императрицей Маріей Ѳеодоровной Ростова, народъ былъ до того обрадованъ ея пріѣздомъ, что женщины разстилали свои шелковыя фаты въ грязь и просили ее стать на нихъ. Одна женщина подошла къ ея каретѣ и сказала:

— Матушка! у меня къ тебѣ просьба.

— Что такое, милая? — спросила императрица.

— Мой сынокъ служитъ у твоего въ гвардіи рядовымъ — поклонись ему отъ меня и сказки ему, что я посылаю ему мое благословеніе и вотъ рубликъ гостинца отвези ему.

— Непремѣнно, непремѣнно, все исполню, — отвѣчала императрица.

По пріѣздѣ своемъ въ Петербургъ, она тотчасъ послала за солдатомъ, передала ему благословеніе и рубль матери, похвалила за то, что онъ добрый сынъ и прибавила отъ себя 25 рублей.

(Тамъ же, стр. 306).

При восшествіи императора Александра на престолъ, всѣ лица, заключенные въ предшествовавшее царствованіе въ Петропавловскую крѣпость, были освобождены. Одинъ изъ арестантовъ, оставляя казематъ, надписалъ надъ дверями: «Свободенъ отъ постоя». Объ этомъ донесли государю. Онъ улыбнулся и замѣтилъ, что слѣдовало бы прибавить къ надписи слово: «навсегда».

(Матеріалы для біографіи А. П. Ермолова. Погодина. М. 1864. Стр. 434).

Вскорѣ по воцареніи императора Александра, фельдмаршалъ князь Н. И. Салтыковъ просилъ государя объ опредѣленіи своего сына президентомъ въ одну изъ коллегій. — «Я самъ молодъ, — отвѣчалъ ему Александръ, — и съ молодыми президентами мнѣ нечего дѣлать.

(Письма митропол. Евгенія. «Рус. Архивъ» 1870. Стр. 790).

Однажды, министръ юстиціи И. И. Дмитріевъ, явись съ докладомъ къ императору Александру, представилъ ему дѣло объ оскорбленіи величества. Государь, отстранивъ рукою бумаги, сказалъ:

— Вѣдь ты знаешь, Иванъ Ивановичъ, что я этого рода дѣла никогда не слушаю. Простить, — и кончено. Что же надъ ними терять время?

— Государь! — отвѣчалъ Дмитріевъ, — въ этомъ дѣлѣ есть обстоятельства довольно важныя; дозвольте хоть ихъ доложить отдѣльно.

— Нѣтъ, Иванъ Ивановичъ. Чѣмъ важнѣе такого рода дѣла, тѣмъ меньше хочу ихъ знать. Тебя это, можетъ быть, удивляетъ, но я тебѣ объясню. Можетъ случиться, что я, какъ императоръ, все таки прощу; но, какъ человѣкъ, буду сохранять злобу; а я этого не хочу. Даже при такихъ дѣлахъ впредь не говори мнѣ никогда и имени оскорбителя, а говори просто «дѣло объ оскорбленіи величества», потому что я, хотя и прощу, хотя и не буду сохранять злобы, но буду помнить его имя; а это нехорошо.

(Мелочи изъ запаса моей памяти. М. А. Дмитріева. М. 1869. Стр. 138).

Иванъ Ивановичъ Дмитріевъ былъ вообще очень сдержанъ и остороженъ, но разъ, при докладѣ государю, ему случилось забыться. Но окончаніи доклада, онъ подалъ императору заготовленный къ его подписи указъ о награжденіи какого-то губернатора орденомъ. Александръ почему-то поусомнился и сказалъ:

— Этотъ указъ внесите лучше въ комитетъ министровъ.

Въ то время подобное приказаніе было не въ обычаѣ и считалось исключеніемъ. Дмитріевъ обидѣлся, всталъ со стула, собралъ бумаги въ портфель и отвѣчалъ государю:

— Если, ваше величество, министръ юстиціи не имѣетъ счастія заслуживать вашей довѣренности, то ему не остается ничего болѣе, какъ исполнять вашу высочайшую волю. Эта записка будетъ внесена въ комитетъ!

— Что это значитъ? — спросилъ Александръ съ удивленіемъ, — я не зналъ, что ты такъ вспыльчивъ! Подай мнѣ проектъ указа, я подпишу.

Дмитріевъ подалъ. Государь подписалъ и отпустилъ его очень сухо.

Когда Дмитріевъ вышелъ за дверь, имъ овладѣло раскаяніе и досада, что онъ не удержался и причинилъ императору, котораго чрезвычайно любилъ, неудовольствіе. Подъ вліяніемъ этихъ чувствъ, онъ вернулся и отворилъ дверь кабинета. Александръ, замѣтивъ это, спросилъ:

— Что тебѣ надобно, Иванъ Ивановичъ? Войди.

Дмитріевъ вошелъ и со слезами на глазахъ принесъ чистосердечное покаяніе.

— Я вовсе на тебя не сердитъ! — отвѣчалъ государь — я только удивился. Я знаю тебя съ гвардіи и не зналъ, что ты такой сердитый! Хорошо, я забуду, да ты не забудешь! Смотри же, чтобъ съ обѣихъ сторонъ было забыто; а то пожалуй ты будешь помнить! Видишь, какой ты злой! — прибавилъ онъ съ милостивой улыбкой.

(Тамъ же, стр. 139).

Дмитріевъ при назначеніи своемъ министромъ юстиціи имѣлъ всего лишь анненскую ленту. Однажды, находясь у государя, онъ рѣшился сказать ему:

— Простите, ваше величество, мою смѣлость и не удивитесь странности моей просьбы.

— Что такое? — спросилъ Александръ.

— Я хочу просить у васъ себѣ александровской ленты.

— Что тебѣ вздумалось? — сказалъ государь съ улыбкой.

— Для министра юстиціи нужно имѣть знакъ вашего благоволенія; лучше будутъ приниматься его предложенія.

— Хорошо, — отвѣчалъ Александръ — скоро будутъ торги на откупа, — ты ее получишь.

Такъ и сдѣлалось.

Когда Дмитріевъ пришелъ благодарить императора, то онъ, смѣясь, спросилъ его:

— Что? Ниже ли кланяются?

— Гораздо ниже, ваше величество, — отвѣчалъ Дмитріевъ.

(Тамъ же, стр. 137).

Князь П. А. Зубовъ, оказавшій императору Александру, при его воцареніи, важныя услуги, просилъ государя исполнить одну просьбу, не объясняя въ чемъ она заключалась. Государь далъ слово.

Тогда Зубовъ представилъ ему къ подписи заранѣе изготовленный простительный и опредѣлительный указъ генералъ-майору Арбеневу, который былъ виновенъ въ томъ, что въ Итальянскую кампанію 1799 г. скрылся отъ своего полка во время сраженія. Императоръ поморщился, однако подписалъ: «принять вновь на службу». Черезъ минуту, подойдя къ Зубову, онъ началъ просить его также выполнить одну свою просьбу. Зубовъ униженно выразилъ готовность исполнить безпрекословно все, что прикажетъ государь. Тогда Александръ сказалъ ему: — «Пожалуйста, раздерите подписанный мною указъ». Зубовъ растерялся, покраснѣлъ, но, дѣлать нечего, разорвалъ бумагу.

(Письма митрополита Евгенія. «Рус. Архивъ» 1870. Стр. 798).

Въ 1807 году, во время пребыванія своего въ Вильнѣ, императоръ Александръ поѣхалъ однажды гулять верхомъ за городъ и, опередивъ свою свиту, замѣтилъ на берегу рѣки Вилейки нѣсколько человѣкъ крестьянъ, которые что-то тащили изъ воды. Приблизившись къ толпѣ, государь увидѣлъ утопленника. Крестьяне, принявъ царя за простого офицера, обратились къ нему за совѣтомъ, что дѣлать въ этомъ случаѣ. Александръ тотчасъ соскочилъ съ лошади, помогъ имъ раздѣть несчастнаго и началъ самъ тереть ему виски, руки и подошвы. Вскорѣ подоспѣла свита государя, среди которой находился и лейбъ-медикъ Вилье. Послѣдній хотѣлъ пустить утопшему кровь, но она не пошла. Александръ продолжалъ тереть его, однако онъ не подавалъ ни малѣйшаго признака жизни. Вилье, къ величайшему огорченію государя, объявилъ, что всѣ дальнѣйшія старанія возвратить утопленника къ жизни будутъ напрасными. Александръ, не смотря на усталость, просилъ Вилье попробовать еще разъ пустить кровь. Лейбъ-медикъ исполнилъ его настоятельное желаніе и, къ удивленію, кровь пошла, и несчастный тяжело вздохнулъ. Императоръ прослезился отъ радости и умиленія и, взглянувъ на небо, сказалъ:

— Боже моей! Эта минута есть счастливѣйшая въ моей жизни.

Возвращенному къ жизни продолжали подавать дѣятельныя пособія. Вилье старался удержать кровь, которой вытекло уже довольно. Государь разорвалъ свой платокъ, перевязалъ руку больного, и оставилъ его не прежде, какъ увѣрившись, что онъ внѣ опасности. По приказанію Александра, бѣднякъ былъ перенесенъ въ городъ, гдѣ императоръ не переставалъ заботиться о немъ и по выздоровленіи далъ ему средства къ безбѣдному существованію.

Лондонское королевское общество для спасанія мнимо-умершихъ, узнавъ о такомъ человѣколюбивомъ поступкѣ императора, поднесло ему дипломъ на званіе своего почетнаго члена и золотую медаль, на одной сторонѣ которой былъ изображенъ ребенокъ, вздувающій только что погашенную свѣчу, съ надписью: «Latet scintilla forsan» (можетъ быть искра скрывается), а внизу: «Soc. Lond. in resuscitationen inter mertuorum' instit. 1774». (Лондонское общество, учрежденное въ 1774 г., для возвращенія къ жизни мнимо-умершихъ). На другой сторонѣ медали былъ выбитъ дубовый вѣнокъ съ надписью по срединѣ: «Alexandro imperatori societas regia humana humillime donat» (Императору Александру человѣколюбивое королевское общество усерднѣйше приноситъ).

(Case of resuscitation by his Imp. Maj. the Emperor of Russia etc. London. 1814).

Въ воспоминаніяхъ H. И. Лорера находится слѣдующій любопытный разсказъ объ императорѣ Александрѣ и его извѣстномъ лейбъ-кучерѣ Ильѣ Байковѣ.

Въ 1823 году, — говоритъ Лореръ, — служилъ я въ лейбъ-гвардіи Московскомъ полку. Мнѣ случилось тогда вступить въ караулъ съ моею ротою на главную гауптвахту въ Зимній дворецъ. Не успѣлъ я разставить своихъ часовыхъ и ефрейтеровъ, какъ является ко мнѣ придворный лакей съ запиской отъ коменданта Башуцкаго, чтобъ «по волѣ его величества содержать подъ арестомъ лейбъ-кучера Илью, впредь до приказанія». — Зная Илью лично, видавши его часто, то на козлахъ въ коляскѣ, то зимою въ саняхъ, я обрадовался принять такого знаменитаго гостя, который съ лишкомъ двадцать лѣтъ имѣлъ счастье возить государя по всей Европѣ и по всей Россіи (потому что обыкновенно почтовый ямщикъ не садился на козлы, а только запрягалъ лошадей; правилъ же день и ночь лейбъ-кучеръ Илья).

Всякому извѣстно, какъ несносно стоять цѣлые сутки въ караулѣ, не снимая ни знака, ни шарфа. Со мною были два младшіе офицера моей роты, по установленнымъ правиламъ. Я принялъ почтеннаго Илью Ивановича Байкова самымъ радушнымъ образомъ, увѣренный, что мнѣ и моимъ товарищамъ не будетъ съ нимъ скучно. Я приказалъ придворному лакею подать завтракъ, къ коему пригласилъ и Илью. Онъ поблагодарилъ и сказалъ мнѣ, впрочемъ, что «нашему брату есть особенныя каморки». — Нѣтъ, почтеннѣйшій, вы будете съ нами — возразилъ я и налилъ ему рюмку водки и двѣ рюмки вина. Я радовался, что онъ кушалъ съ аппетитомъ и, замѣтивъ, что у него выступалъ потъ, я пригласилъ его спять кучерскую одежду и облегчить себя, что онъ охотно исполнилъ: на немъ оказался бархатный черный жилетъ и бархатные шаровары, спущенные въ сапоги.

— Скажите мнѣ, за что васъ посадили? — Онъ улыбнулся и сказалъ — За слово «знаю»! Извѣстно вамъ, что его величество никогда не скажетъ куда именно изволитъ ѣхать; но я безпрестанно поворачиваюсь къ нему, и онъ мнѣ кивнетъ то направо, то налѣво, то прямо. Не понимаю, какъ скользнуло у меня съ языка сказать — знаю, ваше величество. Государь вдругъ сказалъ мнѣ съ гнѣвомъ. — Кучеръ ничего не долженъ знать кромѣ лошадей! — Пріѣхали мы благополучно и я доставилъ его во дворецъ къ маленькому крыльцу, откуда государь обыкновенно выѣзжать и куда пріѣзжать изволитъ. Двадцать лѣтъ вожу его какъ на ладони; но прежнія силы измѣняютъ мнѣ, теперь не то! Поѣздка его величества въ Швецію, въ 1812 году, на свиданіе къ шведскому королю, гдѣ я не слѣзалъ почти съ козелъ день и ночь, между скалами и обрывами, меня изнурила, тутъ я и лишился и силы моей, и моего здоровья. Бывало, цѣлую четверку на всемъ скаку мигомъ останавливалъ, такъ что она осядетъ на заднія ноги.

Подали намъ обѣдъ и мы весело сѣли за столъ. Илья Ивановичъ сталъ разговорчивѣе.

— Мой прежній господинъ, — разсказывалъ онъ, — былъ извѣстный силачъ, морякъ Лукинъ. Онъ ломалъ подковы, изъ желѣзной кочерги дѣлалъ крендель. Однажды, флотъ долженъ былъ выступить. Государь (Павелъ Петровичъ) вошелъ на корабль и нашелъ моего барина грустнымъ. Его величество изволилъ замѣтить это и спросилъ — отчего? Лукинъ сказалъ ему, что чувствуетъ, что не воротится на родину. — Къ чему такъ думать? — возразилъ государь, — конечно, мы всѣ подъ властью Божіей. Подари мнѣ что нибудь на память свою. — Что же мнѣ подарить вашему величеству? — отвѣчалъ Лукинъ и, поискавши въ своемъ карманѣ, вынулъ цѣлковый, слѣпилъ изъ него чашечку, какъ будто изъ воску, и поднесъ. Государь любилъ моего барина. Предчувствіе его сбылось: онъ не возвратился на родину; ядромъ были оторваны у него обѣ ноги!

— Скажите, Илья Ивановичъ, говорятъ, что вы дѣлали много добра тѣмъ, которымъ трудно приблизиться къ нашему доброму государю?

— Иногда бывало, — отвѣчалъ Илья самымъ простодушнымъ образомъ.

— Разскажите, разскажите, — сказали мы всѣ трое въ одинъ голосъ. Онъ говорилъ очень хорошо, но нѣкоторыя фразы и слова были кучерскія. Будь онъ грамотный, какія интересныя записки могъ бы онъ написать!

— Въ 1805 году, — началъ Илья, — подъ Аустерлицемъ, гдѣ насъ въ пухъ разбили и вся армія бѣжала, я едва могъ отыскать государя. Онъ былъ боленъ, лежалъ на соломѣ, въ нѣмецкой избушкѣ. Я привезъ ему его шинель. За недѣлю до открытія кампаніи, генералъ Лошаковъ женился на очень хорошенькой полькѣ. Однимъ словомъ, была красотка! Послѣ сраженія, онъ безъ спроса уѣхалъ къ женѣ, которая была очень близко отъ нашихъ границъ, и за такой поступокъ главнокомандующій Кутузовъ отдалъ его подъ судъ, а императоръ приказалъ посадить въ Кіевскую крѣпость, въ казематъ. Послѣ окончанія войны, когда все уже успокоилось, госпожа Лошакова пріѣхала въ Петербургъ хлопотать о своемъ мужѣ. Она, бѣдная, ходила ко всѣмъ министрамъ, даже и къ Аракчееву. Только и было слышно: «не принимать, не принимать!» Какъ чумную! Бѣдная генеральша скиталась по улицамъ, а полиція во всѣ глаза слѣдила за нею. Однажды, какая-то старушка, встрѣчая ее очень часто на улицѣ и видя ея молодость и красоту, сказала ей. — Эхъ, матушка родная, не ищите въ нихъ покровительства и сходите лучше къ лейбъ-кучеру Ильѣ Ивановичу: онъ добрый человѣкъ и пожалѣетъ васъ. — Она показала домъ мой, что на Фонтанкѣ. Лошакова, выслушавъ старуху, отправилась ту же минуту ко мнѣ, взошла и плачевнымъ голосомъ сказала: — Милостивый государь, я генеральша Лошакова, пришла къ вамъ просить вашего покровительства, доставьте мнѣ свиданіе съ императоромъ, чтобы я могла подать ему мою просьбу. — Признаюсь вамъ, господа, я задумался, просилъ ее сѣсть и успокоиться; подумалъ и сказалъ: — Съ Богомъ, берусь за это дѣло, хотя для меня это весьма опасно. Я не иначе могу доставить вамъ свиданіе, какъ по моему дѣлу, по кучерскому. Теперь слушайте меня внимательно, чтобъ намъ не ошибиться. Завтрашній день императоръ въ троичныхъ саняхъ выѣзжаетъ въ Царское Село. Остановитесь вы на Адмиралтейскомъ бульварѣ, противъ маленькаго подъѣзда Зимняго дворца, надѣньте на себя что нибудь яркое или цвѣтное, чтобъ я могъ замѣтить васъ, потому что тутъ народъ и зѣваки стоятъ: прохожіе, какъ увидятъ, что сани государевы стоятъ для отъѣзда, то ожидаютъ его выхода взглянуть на императора. Да чтобъ прошеніе ваше о мужѣ было готово у васъ! Вы отдѣлитесь немного отъ толпы, чтобъ мнѣ лучше распознать васъ. Надѣюсь, что Богъ поможетъ намъ. Настало утро пасмурное, пошелъ снѣгъ. Надобно, господа, знать, что императоръ не любитъ останавливаться въ толпѣ народа до того, что мы иногда объѣзжаемъ толпу. Садясь въ сани, его величество, когда бываетъ въ хорошемъ нравѣ, всегда изволитъ сказать: — Здорово, Илья! — Но тутъ не поздоровавшись сѣлъ въ сани и мы тронулись. — Ну, плохо! — подумалъ я. Какъ только я увидѣлъ Лошакову и поравнялся съ нею, я дернулъ правую лошадь и она переступила постромку. Сани остановились: другой кучеръ, который стоялъ поодаль, прибѣжалъ и освободилъ лошадь; я же, не слѣзая, стоялъ въ саняхъ готовый. Лошакова бросилась къ ногамъ императора. Государь поспѣшно вышелъ изъ саней, поднялъ ее, сталъ съ нею говорить милостиво на иностранномъ языкѣ. Она подала ему прошеніе свое; онъ взялъ его, ласково поклонился, и мы быстро помчались. Когда мы проѣхали московскую заставу, государь сказалъ мнѣ: — Илья! Это твои штуки? — Тогда я осмѣлился разсказать ему все дѣло. — Спасибо тебѣ. Я прощу Лошакова, произведу его въ дѣйствительные статскіе совѣтники, пошлю фельдегеря, чтобъ его освободили изъ Кіевской крѣпости; но строго приказываю впредь не доводить меня до такихъ свиданій — и при этомъ самъ улыбнулся. Тогда я снялъ шляпу и перекрестился. — Слава Господу Богу! Все кончилось благополучно! — На другой день генеральша пришла со слезами благодарить меня и была въ восторгѣ отъ нашего императора. Опа принесла гостинцевъ моимъ дѣтямъ, игрушекъ, пряниковъ, два ящика конфектъ, а на другой день уѣхала въ Кіевъ, чтобъ встрѣтить своего счастливаго мужа, освобожденнаго изъ крѣпости.

(Воспоминанія Лорера. «Рус. Архивъ» 1872. Стр. 2261).

На Каменномъ острову, въ оранжереяхъ, императоръ Александръ замѣтилъ однажды на деревѣ лимонъ необычайной величины. Онъ приказалъ принести его къ себѣ тотчасъ же какъ только онъ спадетъ съ дерева. Разумѣется, по излишнему усердію, къ лимону приставили особый надзоръ, и наблюденіе за нимъ перешло на отвѣтственность караульнаго офицера. Нечего и говорить, что государь ничего не зналъ объ устройствѣ этого обсерваціоннаго отряда. Наконецъ, роковой часъ пробилъ: лимонъ свалился. Приносятъ его къ караульному офицеру, который, вѣрный долгу и присягѣ, спѣшитъ съ нимъ во дворецъ. Было далеко за полночь и государь уже легъ въ постель, но офицеръ приказываетъ камердинеру доложить о себѣ. Его призываютъ въ спальню.

— Что случилось, — спрашиваетъ встревоженный государь, — не пожаръ-ли?

— Нѣтъ, ваше величество, — отвѣчалъ офицеръ, — благодаря Бога о пожарѣ ничего не слыхать. А я принесъ вамъ лимонъ.

— Какой лимонъ?

— Да тотъ, за которымъ ваше величество повелѣли имѣть особое строжайшее наблюденіе.

Тутъ государь вспомнилъ и понялъ въ чемъ дѣло. Можно судить, какъ Александръ Павловичъ, отмѣнно вѣжливый, но вмѣстѣ съ тѣмъ вспыльчивый, отблагодарилъ черезчуръ усерднаго офицера, который долго послѣ того былъ извѣстенъ между товарищами подъ прозвищемъ «лимонъ».

(Изъ старой записной книжки. «Рус. Архивъ» 1875. Стр. 470).

Однажды въ 1815 году, въ Парижѣ, за обѣдомъ, графъ Аракчеевъ предложилъ государю учредить, въ воспоминаніе чрезвычайныхъ событій того времени, новый орденъ съ пенсіономъ, или присоединить пенсіоны къ орденамъ св. Георгія и Владиміра и назначить пенсіоны эти тѣмъ, кто отличился или былъ изувѣченъ въ послѣднихъ походахъ.

— Но гдѣ мы возьмемъ денегъ? — спросилъ императоръ.

— Я объ этомъ думалъ, — отвѣчалъ Аракчеевъ, — полагаю обратить на сей предметъ въ казну имѣнія тѣхъ поляковъ, которые служили въ 1812 году Наполеону и, не взирая на дарованное имъ прощеніе, не возвратились въ Россію, какъ, напримѣръ, князей Радзивиловъ.

— То есть конфисковать ихъ?

— Такъ точно, — отвѣчалъ Аракчеевъ.

— Я конфискацій не люблю, — возразилъ императоръ;—ежели возьмемъ пенсіонъ для предлагаемыхъ тобою орденовъ съ конфискованныхъ имѣній, то пенсіоны сіи будутъ заквашены слезами.

Разумѣется, послѣ этихъ словъ Аракчеевъ уже не возобновлялъ своего предложенія.

(Памятники новой русс. исторіи. Спб. 1873. Ч. 3. Стр. 423).

Императоръ Александръ любилъ сохранять въ своемъ кабинетѣ постоянно одинъ и тотъ же порядокъ; письменные столы его содержались въ необыкновенной опрятности; на нихъ никогда не было видно пи пылинки, ни лишняго лоскутка бумаги. Всему было свое опредѣленное мѣсто; самъ государь вытиралъ тщательно каждую вещь и клалъ туда, гдѣ разъ навсегда она была положена. На всякомъ изъ стоявшихъ въ кабинетѣ столовъ и бюро лежали свернутые платки для сметанія пыли съ бумагъ и десятокъ вновь очиненныхъ перьевъ, которыя употреблялись только однажды, а потомъ замѣнялись другими, хотя бы то было единственно для подписи имени. Поставка перьевъ, очиненныхъ по рукѣ государя, отдавалась на откупъ одному изъ заслуженныхъ дворцовыхъ служителей, получавшему за то ежегодно три тысячи рублей.

Въ началѣ своего царствованія, императоръ имѣлъ при себѣ довольно ловкихъ и смѣтливыхъ камердинеровъ (обыкновенно двухъ, смѣнявшихся между собою), но впослѣдствіи, замѣтивъ, что они передавали содержаніе бумагъ, оставляемыхъ на письменномъ столѣ въ царскомъ кабинетѣ, и уличивъ виновныхъ, государь удалилъ ихъ, обезпечивъ будущность обоихъ, а затѣмъ держалъ при себѣ для услуги людей попроще, снося терпѣливо ихъ безтолковость и неловкость. Однажды, когда Александръ страдалъ рожею на ногѣ, помощникъ лейбъ-медика Тарасовъ пришелъ сдѣлать ему обычную перевязку. Государь, пересѣвъ съ кресла на диванъ, приказалъ камердинеру Ѳедорову, котораго въ шутку называлъ «Ѳедоровичемъ», подвинуть къ нему столикъ, на которомъ лежали бумаги и стояла чернильница съ прочими письменными принадлежностями. Исполняя приказаніе, Ѳедоръ, схвативъ столикъ, подвинулъ его такъ неловко, что опрокинулъ бумаги на полъ и залилъ ихъ чернилами. — «Ну, братъ Ѳедоровичъ, какую ты надѣлалъ куверкъ-коллегію», сказалъ спокойно Александръ, поднявъ самъ бумаги, изъ опасенія, чтобъ его камердинеръ не испортилъ ихъ еще болѣе.

(Черты и анекдоты изъ жизни Александра I. Спб. 1877. Стр. 38).

Императоръ Александръ, живя весною и лѣтомъ въ Царскомъ Селѣ, которое очень любилъ, велъ тамъ слѣдующій образъ жизни: проснувшись въ 7-мъ часу утра, онъ пилъ чай, всегда зеленый, съ густыми сливками и съ поджаренными гренками изъ бѣлаго хлѣба; затѣмъ, одѣвшись, выходилъ въ садъ въ свою любимую аллею, изъ которой постоянно направлялся къ плотинѣ большого озера, гдѣ обыкновенно ожидали его: главный садовникъ Ляминъ и все птичье общество, обитавшее на птичьемъ дворѣ, близъ этой плотины. Къ приходу государя птичники обыкновенно приготовляли въ корзинахъ кормъ для птицъ. Почуявъ издали приближеніе государя, всѣ птицы привѣтствовали его на разныхъ своихъ голосахъ. Подойдя къ корзинамъ, императоръ надѣвалъ особенно приготовленную для него перчатку и начиналъ самъ раздавать кормъ. Послѣ того дѣлалъ различныя распоряженія, относящіяся до сада и парка, и отправлялся въ дальнѣйшую прогулку. Въ 10 часовъ онъ возвращался во дворецъ и иногда кушалъ фрукты, особенно землянику, которую предпочиталъ всѣмъ прочимъ ягодамъ. Къ этому времени Ляминъ обыкновенно приносилъ большія корзины съ различными фруктами изъ обширныхъ царскосельскихъ оранжерей. Фрукты эти, по указанію государя, разсылались разнымъ придворнымъ особамъ и семействамъ генералъ-адъютантовъ, которыя занимали домики китайской деревни.

Послѣ того, государь, переодѣвшись, принималъ министровъ, по назначенію пріѣзжавшихъ съ докладами изъ Петербурга, и начальника своего главнаго штаба. Окончивъ свои занятія, въ 3-мъ часу онъ отправлялся въ Павловскъ къ своей матери императрицѣ Маріи Ѳеодоровнѣ и, возвратясь оттуда, въ 4 часа обѣдалъ. Послѣ обѣда прогуливался или въ экипажѣ, или верхомъ. Въ 9-мъ часу пилъ вечерній чай, послѣ котораго занимался работою въ своемъ маленькомъ кабинетѣ; въ 11 часовъ кушалъ, иногда простоквашу, иногда черносливъ, приготовляемый для него безъ наружной кожицы. Затѣмъ раздѣвался и, перекрестясь, ложился въ постель и тотчасъ засыпалъ, постоянно на лѣвомъ боку. Онъ спалъ всегда такимъ крѣпкимъ сномъ, что шумъ и крикъ дежурнаго камердинера и лакея, прибиравшихъ обыкновенно въ спальнѣ его платье, бѣлье и разныя вещи, нимало не препятствовали его сну. Камердинеры его говорили, что какъ только государь ложился въ постель и они укрывали его одѣяломъ, то онъ мгновенно засыпалъ такъ, что хоть изъ пушекъ стрѣляй, — не услышитъ,

(Воспоминанія лейбъ-хирурга Тарасова. «Русская Старина». 1871. Т. 4. Стр. 636).

Въ сраженіи при Кульмѣ былъ взятъ въ плѣнъ извѣстный своею жестокостью и безчеловѣчіемъ французскій генералъ Вандамъ (про котораго самъ Наполеонъ выразился однажды слѣдующимъ образомъ: «Если-бъ у меня было два Вандама, то одного изъ нихъ я непремѣнно повѣсилъ бы»). Представленный императору Александру и опасаясь мщенія за совершенныя злодѣйства, Вандамъ сказалъ государю — «Несчастіе быть побѣжденнымъ, но еще болѣе, — попасть въ плѣнъ; при всемъ томъ, считаю себя благополучнымъ, что нахожусь во власти и подъ покровительствомъ столь великодушнаго побѣдителя». Государь отвѣчалъ ему: — «Не сомнѣвайтесь въ моемъ покровительствѣ. Вы будете отвезены въ такое мѣсто, гдѣ ни въ чемъ не почувствуете недостатка, кромѣ того, что у васъ будетъ отнята возможность дѣлать зло».

(Избранныя черты изъ жизни Александра I. М. 1826. Стр. 52).

Передъ объявленіемъ войны Россіи, въ 1812 году, Наполеонъ отправилъ послу своему при петербургскомъ дворѣ Коленкуру депешу, въ которой, между прочимъ, писалъ, что «французское правительство никогда не было такъ склонно къ миру, какъ въ настоящее время и что французская армія не будетъ усилена». Получивъ эту депешу, Коленкуръ тотчасъ сообщилъ ее лично императору Александру. Государь, имѣя неоспоримыя доказательства, что Наполеонъ дѣятельно готовился къ войнѣ, отвѣчалъ на увѣренія Коленкура: — «Это противно всѣмъ полученнымъ мною свѣдѣніямъ, господинъ посланникъ, но ежели вы скажете мнѣ, что этому вѣрите, то и я измѣню мое убѣжденіе». Такое прямое обращеніе къ честности благороднаго человѣка побѣдило скрытность дипломата: Коленкуръ всталъ, взялъ свою шляпу, почтительно поклонился государю и ушелъ, не сказавъ ни слова.

(Histoire des traités de paix. Garden. T. 13. Pg. 182).

Во время торжественнаго вступленія русскихъ войскъ въ Парижъ, императоръ Александръ находился въ самомъ радостномъ настроеніи духа и весело шутилъ съ лицами своей свиты. А. П. Ермоловъ, вспоминая этотъ день, разсказывалъ, что государь подозвалъ его къ себѣ и, указывая незамѣтно на ѣхавшаго о бокъ австрійскаго фельдмаршала князя Шварценберга, сказалъ по-русски: — «По милости этого толстяка не разъ ворочалась у меня подъ головою подушка» — и, помолчавъ съ минуту, спросилъ:

— Ну, что, Алексѣй Петровичъ, теперь скажутъ въ Петербургѣ? Вѣдь, право, было время, когда у насъ, величая Наполеона, меня считали простякомъ.

— Не знаю, государь, — отвѣчалъ Ермоловъ, — могу сказать только, что слова, которыя я удостоился слышать отъ вашего величества, никогда еще не были сказаны монархомъ своему подданному.

(Исторія царствованія Александра I. Богдановича. Ч. 4. Стр. 507).

Проѣзжая мимо Вандомской колонны въ Парижѣ и взглянувъ на колоссальную статую Наполеона, воздвигнутую на ней, императоръ Александръ сказалъ: — «Еслибъ я стоялъ такъ высоко, то боялся бы, чтобъ у меня не закружилась голова».

(Избранные черты изъ жизни Александра І. М. 1826. Стр. 63).

По окончаніи большого смотра русскихъ войскъ въ окрестностяхъ Парижа, императоръ Александръ возвращался въ городъ въ карстѣ. Кучеръ его, французъ, по неосторожности, задѣлъ коляску частнаго человѣка, сломалъ ее и опрокинулъ. Государь тотчасъ вышелъ изъ кареты, поднялъ хозяина коляски, извинился передъ нимъ и спросилъ фамилію и адресъ. Вечеромъ онъ отправилъ къ нему дежурнаго адъютанта, узнать о здоровьи, а на другой день прислалъ въ подарокъ богатый перстень, новую коляску и прекрасную лошадь, приказавъ вторично проситъ извиненія въ случившемся.

(Тамъ же, стр. 62.)

Въ сраженіи при Монмартрѣ особенно отличился находившійся въ русской службѣ генералъ графъ Ланжеронъ. Черезъ нѣсколько дней послѣ этого, на обѣдѣ, къ которому былъ приглашенъ и Ланжеронъ, императоръ Александръ обратился къ графу и сказалъ — «Я недавно осматривалъ высоты Монмартра и нашелъ тамъ запечатанный конвертъ на ваше имя». — Ланжеронъ отвѣчалъ, что ничего не терялъ. — «Однако, я, кажется, не ошибся», возразилъ государь, и, вынувъ изъ кармана пакетъ, подалъ ему, прибавивъ, «посмотрите». Взявъ пакетъ, Ланжеронъ съ удивленіемъ увидѣлъ, что онъ, дѣйствительно, адресованъ на его имя. Можно судить о его радости когда, распечатавъ пакетъ, онъ нашелъ въ немъ орденъ св. Андрея Первозваннаго.

(Тамъ же, стр. 61).

Въ 1813 году, во время пребыванія въ Дрезденѣ, государь, по обыкновенію, совершалъ свои прогулки по городу пѣшкомъ, одинъ, безъ всякой свиты. Одна крестьянка, увидѣвъ его прогуливающимся такимъ образомъ, въ изумленіи сказала: — «Смотрите-ка! вѣдь это русскій императоръ идетъ одинъ! Право, видно, у него чистая совѣсть».

(Тамъ же, стр. 49).

Въ 1816 году, находясь въ Кіевѣ, императоръ Александръ послалъ сказать извѣстному въ то время по святости своей жизни схимнику Вассіану, что вечеромъ въ восемь часовъ его намѣренъ посѣтить князь Волконскій. Въ назначенный часъ ожидаемый гость тихо вошелъ въ келью слѣпого старца и сталъ говорить съ нимъ. Вассіанъ спросилъ гостя: женатъ ли онъ? имѣетъ ли дѣтей? давно ли служитъ государю? — «Благодареніе Господу Богу, продолжалъ схимникъ, — что государь удостоилъ и Кіевъ и Лавру своимъ посѣщеніемъ. Онъ вчера въ Лаврѣ всѣхъ обрадовалъ своимъ благочестіемъ и своею кротостью».

— Да онъ здѣсь, — сказалъ посѣтитель.

— Въ Кіевѣ? — спросилъ Вассіанъ.

— Онъ у васъ, — отвѣчалъ Александръ, — благословите меня! Еще въ Петербургѣ я наслышался о васъ и пришелъ поговорить съ вами; благословите меня.

Вассіанъ хотѣлъ поклониться въ ноги царю, но Александръ не допустилъ его до этого, поцаловалъ его руку, говоря:

— Поклоненіе принадлежитъ одному Богу. Я человѣкъ, какъ и прочіе, и христіанинъ, исповѣдуйте меня и притомъ такъ, какъ всѣхъ вообще духовныхъ сыновъ своихъ.

Послѣ исповѣди и долгой бесѣды, государь пожелалъ знать, кто въ Лаврѣ болѣе другихъ заслуживаетъ вниманія, и когда схимникъ назвалъ намѣстника, іеромонаха Антонія, приказалъ послушнику позвать намѣстника, будто-бы къ князю Волконскому, ожидающему его у Вассіана. Когда же Антоній, узнавъ государя, хотѣлъ отдать ему должную честь, Александръ удержалъ его, сказавъ:

— Благословите какъ священникъ и обходитесь со мной какъ съ простымъ поклонникомъ, пришедшимъ въ сію обитель искать путей къ спасенію, потому что всѣ дѣла мои и вся слава принадлежитъ не мнѣ, а имени Божію, научившему меня познавать истинное величіе.

Только въ полночь государь вышелъ отъ Вассіана, запретивъ намѣстнику провожать себя, а на другой день послалъ ему и Вассіану по брилліантовому кресту.

(Исторія царствованія Александра I. Богдановича. Ч. 5. Стр. 36).

Во время пребыванія своего въ Брянскѣ, въ 1823 году, императоръ Александръ, возвратясь съ осмотра города, замѣтилъ у крыльца занимаемаго имъ дома восьмидесятипятилѣтняго старика въ отличномъ отъ другихъ нарядѣ. Государь тотчасъ же велѣлъ позвать его къ себѣ.

— Откуда вы? — спросилъ онъ старика.

— Вашего императорскаго величества вѣрноподданный, Черниговской губерніи Мглинскаго повѣта житель Василій Брешковъ.

— Зачѣмъ вы сюда пріѣхали?

— Нарочно пріѣхалъ узрѣть священную особу вашего императорскаго величества, отдать должный мой поклонъ и сказать: «Нынѣ отпущаеши раба Твоего, Владыко».

— Очень хорошо. Но не имѣете ли ко мнѣ какого дѣла?

Брешковъ объяснилъ, что онъ съ родственниками давно уже отыскиваетъ потерянное предками ихъ дворянство, что по этому дѣлу въ Петербургѣ живетъ его племянникъ и терпитъ тамъ разныя притѣсненія.

— Я не забуду васъ, — сказалъ государь, — пишите къ своему племяннику, чтобъ онъ явился ко мнѣ, когда я вернусь въ Петербургъ. Этотъ кафтанъ у васъ вѣрно очень древенъ?

— Ему сто тринадцать лѣтъ; онъ пожалованъ предкомъ вашего величества, великимъ государемъ императоромъ Петромъ Первымъ.

— По какому случаю?

— При взятіи Юнгеръ-Гофской крѣпости подъ Ригою.

— Какое тяжелое и крѣпкое сукно! И сколько лѣтъ! — сказалъ государь, пощупавъ полу кафтана. Затѣмъ, положивъ обѣ руки на плечи старика, прибавилъ: — Оставайтесь покойны и если будете имѣть какую нужду, пишите ко мнѣ прямо: государю императору Александру I въ собственныя руки. Я васъ не забуду.

Дѣйствительно, государь не забылъ Брешкова и, по возвращеніи въ Петербургъ, разсмотрѣлъ его дѣло и, найдя его справедливымъ, рѣшилъ въ его пользу.

(Избранные черты изъ жизни Александра І. М. 1826. Стр. 91).

Проѣзжая въ 1824 году черезъ Екатеринославскую губернію, императоръ Александръ остановился на одной станціи пить чай. Пока ставили самоваръ, государь разговорился съ станціоннымъ смотрителемъ и, увидѣвъ у него на столѣ книгу Новаго Завѣта, въ довольно подержаномъ видѣ, спросилъ:

— А часто ли ты заглядываешь въ эту книгу?

— Постоянно читаю, ваше величество.

— Хорошо. Читай, читай, — замѣтилъ императоръ: — это дѣло доброе. Будешь искать блага души, найдешь и земное счастье. А гдѣ ты остановился въ послѣднее чтеніе?

— На евангеліи св. апостола Матѳея, ваше величество.

Государь выслалъ за чѣмъ-то смотрителя и въ его отсутствіе проворно развернулъ книгу, отыскалъ одну изъ страницъ евангелія отъ Матѳея и, положивъ въ нее пять сотенныхъ ассигнацій, закрылъ книгу.

Прошло нѣсколько недѣль. Возвращаясь обратно по той же дорогѣ, государь узналъ станцію и приказалъ остановиться.

— Здравствуй, старый знакомый, сказалъ онъ входя смотрителю: — а читалъ ли ты безъ меня свое евангеліе?

— Какъ же, ваше величество, ежедневно читалъ.

— И далеко дошелъ?

— До св. Луки.

— Посмотримъ. Дай сюда книгу.

Государь развернулъ ее и нашелъ положенныя имъ деньги на томъ же мѣстѣ.

— Ложь великій грѣхъ! — сказалъ онъ, вынулъ бумажки и, указывая смотрителю на прикрытую ими страницу, прибавилъ: — читай!

Смотритель съ трепетомъ прочиталъ: «Ищите прежде всего царствія Божія, а прочія вся приложатся вамъ».

— Ты не искалъ царствія Божія, — замѣтилъ государь: а потому недостоинъ и царскаго приложенія.

Съ этими словами онъ вышелъ, отдалъ деньги на бѣдныхъ села и уѣхалъ, оставивъ смотрителя въ полномъ отчаяніи.

(«Жури. Воен. Учеб. Заведеній». 1843. Стр. 168).

Разъ, императоръ Александръ, выходя изъ Зимняго дворца, встрѣтилъ на подъѣздѣ молодую дѣвушку, изъ простого званія, которая бросилась передъ нимъ на колѣни.

— Что вамъ угодно? — спросилъ ее государь.

— Ахъ, ваше величество, — отвѣчала она: — мнѣ предстоитъ случай выдти замужъ, но у меня нѣтъ никакого состоянія. Будьте милостивы, дайте мнѣ приданое.

Государь не могъ не улыбнуться и сказалъ;

— Послушайте, мое дитя; если всѣ бѣдныя петербургскія дѣвушки будутъ просить у меня приданаго, то гдѣ же я возьму для этого денегъ?

Однако, онъ записалъ фамилію наивной просительницы и на другой день послалъ ей пятьдесятъ рублей,

(Histoire d’Alexandre I, par A. Rabbe. Paris. 1826. T. 2. Pg. 445).

Въ 1824 г. императоръ Александръ пріѣхалъ въ Пензу для смотра второго армейскаго корпуса и прожилъ въ этомъ городѣ около недѣли. Каждый день государь отправлялся къ войскамъ въ шесть часовъ утра и возвращался во второмъ часу пополудни; въ промежутокъ до обѣда, онъ осматривалъ городъ, присутственныя мѣста, заведенія приказа общественнаго призрѣнія, подробно разспрашивалъ о нравственности народа, о теченіи судебныхъ дѣлъ, о состояніи земледѣлія, промышленности, торговли въ губерніи, о средствахъ къ улучшенію той или другой отрасли администраціи. Онъ былъ очень доволенъ, въ особенности маневрами, которые шли превосходно. Однажды, онъ вернулся изъ лагеря веселый, но крайне утомленный. Пензенскій губернаторъ, Лубяновскій, ожидавшій его, по обыкновенію, въ пріемной, рѣшился замѣтить ему это и сказалъ, что имперія должна сѣтовать на его величество.

— За что? — спросилъ государь.

— Не изволите беречь себя.

— Хочешь сказать, что я усталъ? Нельзя смотрѣть на войска наши безъ удовольствія; люди добрые, вѣрные и отлично образованы; не мало и славы мы ими добыли. Славы для Россіи довольно, больше не нужно. Ошибется, кто больше пожелаетъ. Но когда, подумаю, какъ мало еще сдѣлано внутри государства, то эта мысль ложится мнѣ на сердце, какъ десятипудовая гиря. Отъ этого и устаю.

(Воспоминанія Ѳ. П. Лубяновскаго. М. 1872. Стр. 296).

Въ холодный зимній день, при рѣзкомъ вѣтрѣ, императоръ Александръ, прогуливаясь по англійской набережной, встрѣтилъ г-жу Д***.

— Какъ это не боитесь вы холода? — спрашиваетъ се государь.

— А вы, ваше величество?

— О, я, это другое дѣло: я солдатъ.

— Какъ! помилуйте, ваше величество, какъ! Будто вы солдатъ?

(Соч. кн. Вяземскаго. Т. 8. Стр. 246. Изъ старой записной книжки).

Однажды въ Таганрогѣ, во время пребыванія своего тамъ, не задолго до кончины, императоръ Александръ шелъ по улицѣ и встрѣтилъ совершенно пьянаго гарнизоннаго офицера, шатавшагося изъ стороны въ сторону и никакъ не попадавшаго на тротуаръ. Государь подошелъ къ нему и сказалъ:

— Гдѣ ты живешь? Пойдемъ, я доведу тебя, а то, если тебя встрѣтитъ Дибичъ (начальникъ главнаго штаба) въ этомъ положеніи, тебѣ достанется, — онъ престрогій.

Съ этими словами государь взялъ его подъ руку и повелъ въ первый переулокъ. Разумѣется, пьяный офицеръ, узнавъ императора, тотчасъ протрезвился.

(Записки П. Л. Тучкова. «Рус. Стар.» 1881. Т. 32. Стр. 462).

Императоръ Николай Павловичъ большею частію самъ велъ дипломатическія сношенія, и часто вице-канцлеръ но зналъ о его распоряженіяхъ. Вотъ одинъ примѣръ изъ многихъ:

Въ Парижѣ кто-то сочинилъ пьесу подъ заглавіемъ: «Екатерина II и ея фавориты», гдѣ эта великая государыня была представлена въ самомъ черномъ видѣ. Эту пьесу давали на театрахъ. Только что государь узналъ объ этомъ, какъ въ ту же минуту написалъ собственноручно слѣдующее повелѣніе нашему послу при французскомъ дворѣ, графу Палену.

— «Съ полученіемъ, въ какое-бы то время ни было, нисколько не медля, явитесь къ королю французовъ и объявите ему мою волю, чтобы всѣ печатные экземпляры пьесы «Екатерина II» были тотчасъ же конфискованы и представленія запрещены на всѣхъ парижскихъ театрахъ; если же король на это не согласится, то потребуйте выдачи вашихъ кредитивныхъ грамотъ и въ 24 часа выѣзжайте изъ Парижа въ Россію. За послѣдствія я отвѣчаю».

Курьеръ, лично отправленный государемъ съ этимъ повелѣніемъ, засталъ въ Парижѣ посланника за королевскимъ обѣдомъ, тотчасъ же вызвалъ его и вручилъ депешу. Прочитавъ ее, графъ Паленъ смутился; однако-жъ надобно было исполнить это повелѣніе. Онъ возвратился въ столовую, подошелъ къ королю и объявилъ, что, по повелѣнію императора, проситъ сію же минуту дать ему аудіенцію. Эта поспѣшность удивила короля.

— Нельзя-ли, — сказалъ онъ, — по крайней мѣрѣ, отсрочить до послѣ-обѣда.

— Нѣтъ, ваше величество, отвѣчалъ посолъ, — повелѣнія моего государя такъ строги, что я долженъ сію же минуту объяснить вамъ въ чемъ дѣло.

Король всталъ и пошелъ съ посланникомъ въ другую комнату, гдѣ тотъ и вручилъ ему депешу.

Рѣзкій тонъ ея и скорость, съ которою требовалось дать удовлетвореніе, поразили короля Людовика-Филиппа.

— Помилуйте, графъ, сказалъ онъ Палену, — воля вашего императора можетъ быть закономъ для васъ, но не для меня, короля французовъ; при томъ же вы сами очень хорошо знаете, что во Франціи конституція и свобода книгопечатанія, а потому, при всемъ желаніи, я въ совершенной невозможности исполнить требованіе вашего государя.

— Если это окончательный отвѣтъ вашего величества, сказалъ Паленъ, — то, въ такомъ случаѣ, прикажите выдать мнѣ мои кредитивныя грамоты.

— Но вѣдь это будетъ знакомъ объявленія войны?

— Можетъ быть; но вы сами знаете, что императоръ отвѣчаетъ за послѣдствія,

— По крайней мѣрѣ, дайте мнѣ время посовѣтоваться съ министрами.

— Двадцать четыре часа я буду ждать, но потомъ долженъ непремѣнно выѣхать.

Кончилось тѣмъ, что, черезъ нѣсколько часовъ послѣ этого разговора, французское правительство запретило давать эту пьесу на театрахъ и конфисковало всѣ печатные экземпляры. Разумѣется, что графъ Паленъ остался послѣ этого попрежнему въ Парижѣ.

Въ 1844 г. вышла въ Парижѣ вновь пьеса «Императоръ Павелъ», которую хотѣли дать на сценѣ. Узнавъ объ этомъ, государь написалъ королю французовъ, что «если не конфискуютъ этой пьесы и не запретятъ ея представленія на сценѣ, — то онъ пришлетъ милліонъ зрителей, которые ее освищутъ».

(Зап. Богуславскаго. «Рус. Стар.» 1870. Т. 26. Стр. 121).

Тульское шоссе до такой степени было дурно устроено, что, черезъ годъ послѣ сдачи его въ губернское вѣдомство, — рушилось, и станціи принуждены были перевести на прежній трактъ. Произвели слѣдствіе, кто въ этомъ виновенъ, и отослали для разсмотрѣнія въ генералъ-аудиторіатъ вѣдомства путей сообщенія. Разсмотрѣли, посудили и присудили: что шоссе въ свое время было устроено прочно и въ такомъ видѣ было сдано губернскому начальству, которое, принявъ его въ свое завѣдываніе и не имѣя ни техническихъ свѣдѣній, ни денежныхъ средствъ къ его поддержанію, не можетъ отвѣтствовать за послѣдовавшую потомъ испорченность шоссе. На докладѣ, поднесенномъ съ этимъ рѣшеніемъ на высочайшее утвержденіе, императоръ Николай написалъ: — «Шоссе нѣтъ, денегъ нѣтъ и виноватыхъ нѣтъ; поневолѣ дѣло должно кончить, а шоссе снова строить».

(Историческіе разсказы и анекдоты. «Рус. Стар.» 1879.Т. 26. Стр. 217).

Во время поѣздки государя, въ маѣ 1844 года, въ Лондонъ, онъ, прибывъ неожиданно рано утромъ въ Берлинъ, проѣхалъ прямо въ домъ русскаго посольства. Посланникъ нашъ, баронъ Мейендорфъ, не ожидая посѣщенія такого высокаго гостя, спалъ преспокойно. Его разбудили; онъ отъ удивленія не скоро могъ образумиться, а между тѣмъ государь уже вошелъ къ нему въ спальню и, найдя его въ халатѣ, сказалъ ему съ привѣтливою усмѣшкою:

— Извини, любезный Мейендорфъ, что я такъ рано помѣшалъ твоимъ дипломатическимъ занятіямъ.

(Тамъ же, стр. 218).

На одной изъ гауптвахтъ Петербурга содержались подъ арестомъ два офицера: гвардейскій и морякъ, ластоваго экипажа. По вступленіи караула, которымъ начальствовалъ другъ и товарищъ гвардейца, онъ былъ отпущенъ на нѣсколько часовъ домой; морякъ, завидуя этому и недовольный обращеніемъ съ собою караульнаго офицера, сдѣлалъ объ отпускѣ арестанта доносъ. Обоихъ гвардейцевъ предали военному суду, который приговорилъ ихъ къ разжалованію въ солдаты; но императоръ Николай положилъ слѣдующую резолюцію:

— «Гвардейскихъ офицеровъ перевести въ армію, а морскому — за доносъ дать въ награду третное жалованье, съ прописаніемъ въ формуляръ, за что именно онъ эту награду получилъ».

(Тамъ же, стр. 219).

Осматривая однажды постройки Брестъ-Литовской крѣпости, императоръ Николай, въ присутствіи иностранныхъ гостей, хвалившихъ работы, поднялъ кирпичъ и, обратясь къ одному изъ окружающихъ его лицъ, спросилъ:

— Знаете ли, изъ чего онъ сдѣланъ?

— Полагаю, изъ глины, ваше величество.

— Нѣтъ, изъ чистаго золота, — отвѣчалъ государь, — по крайней мѣрѣ я столько за него заплатилъ.

Разумѣется, строители крѣпости почувствовали себя крайне неловко при этихъ словахъ.

(Разсказы Л. Я. Бутковской. «Истор. Вѣсти.» 1884.Т. 4. Стр. 623).

Во время Крымской войны, государь, возмущенный всюду обнаруживавшимся хищеніемъ, въ разговорѣ съ наслѣдникомъ выразился такъ:

— Мнѣ кажется, что во всей Россіи только ты да я не воруемъ.

(Тамъ же, стр. 624).

Актриса Асенкова пользовалась благосклонностью государя за свой прекрасный талантъ; за два года до ея кончины, въ 1839 году, И. А. Полевой написалъ для ея бенефиса драму: «Параша Сибирячка»; цензура не одобрила ее къ представленію. Авторъ и бенефиціантка были въ отчаяніи; оставалось одно средство — проситъ высочайшаго разрѣшенія. Асенкова рѣшилась на эту крайнюю мѣру и, выбравъ удобную минуту, лично, въ театрѣ, просила государя объ этой милости. Онъ потребовалъ къ себѣ пьесу. Времени до бенефиса было уже немного, по отвѣта на просьбу Асенковой не было; она томилась въ мучительномъ ожиданіи, однакожъ, утруждать государя вторичной просьбой, разумѣется, не осмѣлилась. Въ одно изъ представленій знаменитой танцовщицы Тальони, государь былъ въ большомъ театрѣ и во время антракта вышелъ изъ своей ложи на сцену; увидя актера Каратыгина, онъ подозвалъ его къ себѣ и спросилъ:

— Когда назначенъ бенефисъ Асенковой?

Каратыгинъ отвѣчалъ, что черезъ двѣ недѣли; тутъ государь, съ обычной своей любезностью, сказалъ:

— Я почти кончилъ читать представленную мнѣ драму Полевого и не нахожу въ ней ничего такого, за что бы слѣдовало ее запретить; завтра я возвращу пьесу; повидай Асенкову и скажи ей объ этомъ. Пусть она на меня не пеняетъ, что я задержалъ пьесу. Что-жъ дѣлать? У меня въ это время были дѣла нѣсколько поважнѣе театральныхъ пьесъ.

(Записки И. А. Каратыгина. Спб. 1880. Стр. 274).

Зимою 1840 года, въ залѣ филармоническаго общества давался концертъ знаменитой пѣвицы Зонтагъ (графини Росси). Мѣста всѣ были заняты и большая часть мужчинъ стояли, въ томъ числѣ и одинъ гвардейскій офицеръ, выбравшій мѣстечко около царской ложи. Но эта позиція оказалась не совсѣмъ удобною: при входѣ государя, лица стоявшіе около его ложи, раздвинулись, и офицеръ попалъ въ проходъ между двухъ рядовъ стульевъ, до того узкій, что долженъ былъ держаться за спинку передняго стула, чтобы не смять дамы, сидѣвшей за нимъ, и вообще не очутиться у нея на колѣняхъ. Критическое положеніе офицера было замѣчено государемъ. Императоръ Николай Павловичъ подошелъ къ нему, взялъ за руку, выдвинулъ къ себѣ и сказалъ: «стой здѣсь! On peut se mettre a genoux devant une femme, mais jamais sur ses genoux» (Можно стать передъ женщиной на колѣни, но нельзя никогда сѣсть на ея колѣни).

(Изъ записокъ стараго егеря. «Воен. Сборн.» 1878. Кн. I. Стр. 219).

Въ 1849 году, когда въ Петербургѣ былъ открытъ политическій кружокъ Петрашевскаго, въ числѣ прочихъ арестованъ былъ и посаженъ въ крѣпость штабсъ-капитанъ лейбъ-егерскаго полка П. О. Львовъ 1-й. При первомъ же допросѣ оказалось, что онъ взятъ по ошибкѣ, и потому его тотчасъ же выпустили. Скоро послѣ того былъ майскій парадъ. Когда проходилъ егерскій полкъ, государь остановилъ 2-й батальонъ и подозвалъ къ себѣ шедшаго впереди 2-й карабинерской роты Львова. На Царицыномъ лугу, полномъ войскъ и зрителей, воцарилась мертвая тишина: всѣ ждали, что будетъ. И вотъ раздается громкій голосъ государя: «штабсъ-капитанъ Львовъ! вы ошибочно были заподозрѣны въ государственномъ преступленіи. Передъ всѣмъ войскомъ и передъ народомъ прошу у васъ прощенія». Львовъ, блѣдный, съ опущенною саблею, стоялъ, пораженный удивленіемъ и восторгомъ, и не могъ произнести ни слова. Потомъ великій князь Михаилъ Павловичъ сказалъ Львову, что государь желаетъ знать, чѣмъ бы могъ вознаградить его за эту прискорбную ошибку. Львовъ отвѣчалъ, что въ словахъ государя опъ получилъ самую высшую награду и болѣе ничего не желаетъ.

(«Древ. и Нов. Россія». Т. 1. Стр. 271).

Императоръ Николай очень любилъ маскарады, и каждый разъ въ эти вечера появлялся въ Дворянскомъ собраніи. Къ нему подходитъ женская маска съ слѣдующими словами:

— Знаете ли, государь, что вы самый красивый мужчина въ Россіи?

— Этого я не знаю, — отвѣчалъ онъ, — но ты должна бы знать, что этотъ вопросъ касается единственно моей жены.

(Разсказы А. Я. Бутковской. «Исторіч. Вѣст.» 1881. Т. 1. Стр. 629).

Во время лѣтнихъ маневровъ гвардейскаго корпуса, императоръ Николай послалъ флигель-адъютанта князя Радзивилла передать начальнику второй кавалерійской дивизіи генералу ІІенхержевскому приказаніе, обскакавъ артиллерійскую батарею, сдѣлать кавалерійскую атаку. Князь Радзивиллъ или не понялъ распоряженія, или не такъ его передалъ, а Пенхержевскій не исполнилъ маневра какъ слѣдовало.

Взбѣшенный Николай подскакалъ къ начальнику дивизіи и сдѣлалъ ему рѣзкій выговоръ:

— Ты своего дѣла не знаешь! Тебѣ надо вернуться въ школу.

Пенхержевскій, публично оскорбленный, отвѣчалъ, что онъ исполнилъ полученное приказаніе.

— Отъ кого? — кричалъ все болѣе горячившійся императоръ.

Пенхержевскій, не желая переносить на голову Радзивилла разразившуюся грозу, отвѣчалъ, что забылъ отъ кого.

— Забылъ! такъ же какъ и строевую службу. Стыдно, сударь, лгать! — и государь, круто повернувъ лошадь, уѣхалъ.

Въ тотъ же вечеръ князь Радзивиллъ явился съ повинною къ императору:

— Я не успѣлъ ранѣе передать вашему величеству, что на маневрѣ сегодня начальникъ дивизіи не былъ виноватъ.

— А кто же?

— Виноватый предъ вами. Я невѣрно передалъ ему приказаніе вашего величества.

— Хвалю за откровенность, — сказалъ государь, — но ошибка сдѣлана, и ее надо искупить. Ты знаешь, что подлежишь аресту. Завтра утромъ распорядись собрать предъ моею палаткой всѣхъ начальниковъ частей и приходи самъ.

На слѣдующее утро, въ назначенный часъ, Николай вышелъ къ собравшимся у его ставки генераламъ.

— Я васъ собралъ, господа, — началъ онъ, — чтобы честно исполнить долгъ справедливости. Меня величаютъ великимъ человѣкомъ и ставятъ на какой-то пьедесталъ. Но самъ я сознаю, что часто впадаю въ провинности и не всегда сдерживаю свою горячность; въ дѣтствѣ мало исправляли мой характеръ. Подъ первымъ впечатлѣніемъ я иногда бываю несправедливъ; такимъ былъ я вчера съ однимъ изъ уважаемыхъ мною офицеровъ. Пенхержевскій, подойди сюда!

Генералъ сдѣлалъ три шага впередъ.

— Я вчера тебя оскорбилъ публично, и при всѣхъ приношу сегодня извиненіе. Прощаешь ли меня?

Тронутый Пенхержевскій наклонилъ голову, чтобы скрыть слезу.

— Обними меня! — вскричалъ государь и крѣпко прижалъ его къ груди.

Затѣмъ, обратясь къ Радзивиллу, сказалъ:

— Благодарю тебя за доставленный мнѣ случай покаяться въ грѣхахъ и отдать должное моему уважаемому начальнику дивизіи.

(Тамъ же, стр. 627).

Вскорѣ послѣ холернаго года, въ Россіи оказался страшный неурожай, и императоръ Николай принялъ самыя энергичныя мѣры, чтобы отстранить отъ народа тяжелыя послѣдствія голода. Разрѣшенъ былъ безпошлинный ввозъ хлѣба; сборъ податей и рекрутская повинность были пріостановлены; значительныя суммы были назначены на покупку зерна для обсѣмененія крестьянскихъ полей. Въ это время ему доносятъ, что одинъ изъ богатыхъ хлѣбныхъ торговцевъ, сдѣлавшій заблаговременно крупныя закупки хлѣба, назначилъ его въ продажу по цѣнамъ несоразмѣрно высокимъ.

Николай послалъ одного изъ своихъ флигель-адъютантовъ узнать отъ него о причинахъ подобной спекуляціи и спросить, не согласится ли онъ понизить цѣнъ.

— Не могу! — было отвѣтомъ, — мнѣ самому хлѣбъ обошелся дорого, и мнѣ нельзя продавать его въ убытокъ.

— Въ такомъ случаѣ, — сказалъ императоръ, — я не хочу насиловать торговли и разорять бѣднаго человѣка; я требую только, чтобы онъ не смѣлъ ни одной четверти продать ниже назначенной цѣны.

Одновременно съ этимъ сдѣлано было распоряженіе, чтобы изъ казенныхъ складовъ хлѣбъ продавался по мелочамъ по цѣнѣ заготовки. Эта мѣра, говорятъ, принесла спекулятору болѣе ста тысячъ рублей убытка.

(Тамъ же, стр. 627).

Послѣ спектакля въ Большомъ театрѣ, императоръ Николай Павловичъ возвращался въ Зимній дворецъ по Екатерининскому каналу. Вылъ морозный, тихій и свѣтлый вечеръ. Около Каменнаго моста, государь увидалъ мальчика мастерового, который стоялъ и горько плакалъ. Государь велѣлъ кучеру остановиться, подозвалъ мальчика и спросилъ, о чемъ онъ плачетъ?

Мальчикъ объяснилъ, что хозяинъ послалъ его за пивомъ, а онъ поскользнулся, упалъ и разбилъ бутылку и теперь боится наказанія, такъ какъ хозяинъ обращается съ мастеровыми жестоко и взыскиваетъ за всякую мелочь. Мальчикъ былъ красивый и понравился государю.

— Гдѣ живетъ твой хозяинъ?

— Здѣсь, на каналѣ.

— Садись въ сани.

Мальчикъ сѣлъ; подъѣхали къ мастерской; государь вошелъ и называетъ себя.

— Ну, нѣтъ, отвѣчаетъ сапожникъ, какой вы императоръ! Ко мнѣ императоръ не пойдетъ, можетъ быть, вы генералъ, это пожалуй.

Государь разсмѣялся и сказалъ:

— Этого мальчика ты не тронь; сейчасъ пріѣдетъ за нимъ флигель-адъютантъ и отвезетъ его ко мнѣ.

Дѣйствительно, черезъ часъ пріѣхалъ флигель-адъютантъ, взялъ мальчика, который на другой же день былъ помѣщенъ въ кадетскій корпусъ.

(«Русскій Архивъ» 1878. Стр. 261).

Однажды, поздно вечеромъ, императоръ Николай вздумалъ объѣхать всѣ караульные посты въ городѣ, чтобы лично убѣдиться, насколько точно и правильно исполняется войсками уставъ о гарнизонной службѣ. Вездѣ онъ находилъ порядокъ примѣрный. Подъѣзжая къ самой отдаленной караульнѣ у Тріумфальныхъ воротъ, государь былъ убѣжденъ что здѣсь непремѣнно встрѣтитъ какое нибудь упущеніе. Онъ запретилъ часовому звонить и тихо вошелъ въ караульную комнату. Дежурный офицеръ, въ полной формѣ, застегнутый на всѣ пуговицы, крѣпко спалъ у стола, положивъ голову на руки. На столѣ лежало только что написанное письмо. Государь заглянулъ въ него. Офицеръ писалъ къ роднымъ о запутанности своихъ дѣлъ, вслѣдствіе мелкихъ долговъ, сдѣланныхъ для поддержанія своего званія, и въ концѣ прибавлялъ: «кто заплатитъ за меня эти долги?» Государь вынулъ карандашъ, подписалъ свое имя и ушелъ, запретивъ будить офицера.

Можно представить себѣ изумленіе и радость офицера, когда, проснувшись, онъ узналъ о неожиданномъ посѣтителѣ, великодушно вызвавшемся помочь ему въ затруднительномъ положеніи.

(Изустное преданіе).

Послѣ смотра войскъ, расположенныхъ въ Варшавѣ, императоръ Николай, оставшись чрезвычайно довольнымъ найденнымъ имъ порядкомъ, обратился къ окружавшимъ его офицерамъ и сказалъ — «Господа генералы и штабъ-офицеры! Прошу ко мнѣ обѣдать». Возвратясь въ Лазенковскій дворецъ, государь усомнился, принялъ ли это приглашеніе фельдмаршалъ князь Паскевичъ, такъ какъ оно не было обращено къ нему особо. Государь приказалъ позвать къ себѣ конвойнаго. — Явился кавказецъ.

— Поѣзжай сейчасъ къ Ивану Ѳедоровичу, — сказалъ ему государь, — проси его ко мнѣ обѣдать, да скажи, что я безъ него не сяду за столъ.

Конвойный поскакалъ, но дорогой пришелъ въ раздумье: кто такой Иванъ Ѳедоровичъ? Для разъясненія недоразумѣнія, онъ обратился къ первому попавшемуся городовому или буточнику, какъ они назывались тогда. — «Гдѣ живетъ Иванъ Ѳедоровичъ?» спросилъ онъ его. — А вотъ въ этомъ переулкѣ, объяснилъ тотъ, указывая въ переулокъ, въ трехоконномъ домѣ, подъ зеленою крышею и т. д. Буточникъ не виталъ далеко: весь міръ для него представляла его будка съ ближайшими домами, а самымъ великимъ человѣкомъ былъ квартальный надзиратель, Иванъ Ѳедоровичъ, къ которому онъ и направилъ конвойнаго. Казакъ позвонилъ. Вышла кухарка. «Здѣсь живетъ Иванъ Ѳедоровичъ?» — Здѣсь. «Скажи ему, что государь прислалъ просить его къ себѣ обѣдать». — Да они ужъ покушали, наивно отвѣчала кухарка, — и спать легли. — «Мнѣ до этого дѣла нѣтъ, я долженъ исполнить повелѣніе государя». Ивана Ѳедоровича разбудили. Конвойный передалъ ему приглашеніе. Старикъ квартальный сталъ выражать сомнѣніе, и конвойный счелъ долгомъ присовокупить — «Мало того, что государь приглашаетъ васъ кушать, но приказалъ вамъ сказать, что безъ васъ и за столъ не сядетъ». Мѣшкать, значитъ, было нечего. Старикъ, записавъ фамилію посланнаго и наскоро одѣвшись, отправился во дворецъ, Паскевичъ же прибылъ къ обѣду по приглашенію государя, обращенному вообще къ генераламъ.

Во время обѣда, государь, замѣтивъ между обѣдающими невоеннаго старика, обратился къ графу Бенкендорфу съ вопросомъ:

— Кто это тамъ сидитъ безъ эполетъ?

— Сейчасъ узнаю, ваше величество, — отвѣчалъ Бенкендорфъ, намѣреваясь встать.

— Нѣтъ, пѣтъ, удержалъ его государь, — не конфузь его, пусть пообѣдаетъ.

По окончаніи обѣда, государь снова предварилъ Бенкендорфа, чтобы тотъ разузналъ «поделикатнѣе». Когда дѣло разъяснилось, государь отъ души разсмѣялся. Навелъ ли онъ тутъ же справки о квартальномъ, или наружность послѣдняго ему понравилась, но только государь подозвалъ его къ себѣ и пожаловалъ часы, сказавъ:

— Ты хорошій служака, вотъ тебѣ отъ меня.

(Разсказы изъ недавней старины. «Русскій Архивъ» 1882 Стр. 177).

Однажды, императоръ Николай, находясь въ кругу близкихъ ему лицъ, сказалъ:

— Вотъ скоро двадцать лѣтъ какъ я сижу на этомъ прекрасномъ мѣстечкѣ. Часто удаются такіе дни, что я, смотря на небо, говорю: зачѣмъ я не тамъ? Я такъ усталъ.

(Изъ записокъ дамы. «Рус. Архивъ» 1882. Стр. 309).

Разсказывая какъ-то про недавно совершенную имъ поѣздку по Россіи, императоръ Николай сказалъ, въ присутствіи графа А. Ѳ. Орлова, всегда сопровождавшаго его въ путешествіяхъ:

— Алексѣй Ѳедоровичъ въ дорогѣ какъ заснетъ, то такъ на меня навалится, что мнѣ хоть изъ коляски выходить.

— Государь! Что же дѣлать, — отвѣчалъ Орловъ, — во снѣ равенство, море по колѣно.

(Тамъ же, стр, 213).

Императоръ Николай, посѣтивъ однажды академію художествъ, зашелъ въ студію Брюллова, который писалъ тогда какую-то большую картину. Узнавъ, что Брюлловъ, затворившись, работаетъ, онъ приказалъ не отрывать его отъ дѣла и ушелъ, сказавъ: — «Я зайду въ другой разъ».

(Разсказы изъ недавней старины. «Рус. Архив» 1882. Стр. 176).

Генералъ И. С. Темирязевъ десять лѣтъ строго, но честно и ревностно управлялъ Астраханской губерніей. Въ 1843 году была назначена сенаторская ревизія этой губерніи. Ревизующій сенаторъ, князь П. П. Гагаринъ, по личному неудовольствію на Темирязева и по навѣтамъ враговъ послѣдняго, донесъ о важныхъ злоупотребленіяхъ, будто бы обнаружившихся при ревизіи, и просилъ о немедленномъ устраненіи губернатора отъ должности. Темирязевъ, по приказанію императора Николая, былъ уволенъ, а произведенная ревизія поступила на разсмотрѣніе сената, а затѣмъ государственнаго совѣта. Дѣло это тянулось девять лѣтъ, въ теченіе которыхъ Темирязевъ жилъ въ деревнѣ, постоянно отписываясь и давая объясненія на предлагаемые ему сенатомъ запросы. Наконецъ, всѣ дѣйствія Темирязева были подробно разсмотрѣны и о немъ представлена на высочайшее усмотрѣніе обширная докладная записка. Государь, прочитавъ ее, написалъ слѣдующую резолюцію: «Не взысканія, а награды заслуживаетъ Тсмирязевъ; опредѣлить на службу и назначить сенаторомъ».

Прибывъ въ Петербургъ, Темирязевъ явился во дворецъ. Императоръ Николай, подойдя къ нему, обнялъ его и сказалъ:

— Очень радъ тебя видѣть, Темирязевъ. Забудь прошлое; я страдалъ не менѣе твоего за все это время; но я желалъ, чтобы ты собою оправдалъ и меня.

Когда Темирязевъ въ отвѣтъ проговорилъ взволнованнымъ голосомъ, что онъ уже не помнитъ ничего, кромѣ милостей его величества, государь возразилъ:

— И не долженъ помнить и не будешь помнить. Я «заставлю» тебя забыть прошлое, — и съ этими словами снова обнялъ его.

Черезъ нѣсколько дней, Темирязевъ получилъ аренду на 12 лѣтъ и значительный участокъ земли въ Самарской губерніи.

(Страницы прошлаго. «Рус. Архивъ» 1884. Стр. 327).

Поэтъ Полежаевъ, находясь въ Московскомъ университетѣ, написалъ юмористическую поэму «Сашка», въ которой, пародируя «Евгенія Онѣгина» Пушкина и не стѣсняя себя приличіями, шутливымъ тономъ и звучными стихами воспѣвалъ разгулъ и затрогивалъ кое-какіе общественные вопросы. Поэма эта погубила Полежаева. Распространенная въ спискахъ, она скоро сдѣлалась извѣстна правительству. Полежаевъ былъ арестованъ и, по приказанію императора Николая, находившагося тогда (въ 1826 г.) въ Москвѣ, привезенъ во дворецъ. Когда Полежаевъ былъ введенъ въ царскій кабинетъ, государь стоялъ, опершись на бюро, и говорилъ съ министромъ народнаго просвѣщенія, адмираломъ А. С. Шишковымъ. Государь бросилъ на вошедшаго строгій, испытующій взглядъ. Въ рукѣ у него была тетрадь.

— Ты ли, — спросилъ онъ, — сочинялъ эти стихи?

— Я, — отвѣчалъ Полежаевъ.

— Вотъ, — продолжалъ государь, обратившись къ министру, — вотъ, я вамъ дамъ образчикъ университетскаго воспитанія: я вамъ покажу, чему учатся тамъ молодые люди. Читай эту тетрадь вслухъ, — прибавилъ онъ, относясь снова къ Полежаеву.

Волненіе Полежаева было такъ сильно, что читать онъ не могъ. Взглядъ императора неподвижно остановился на немъ…

— Я не могу, — проговорилъ смущенный студентъ.

— Читай! — подтвердилъ государь, возвысивъ голосъ.

Собравшись съ духомъ, Полежаевъ развернулъ тетрадь. Сперва ему трудно было читать, но потомъ, кое-какъ оправившись, онъ тверже дочиталъ поэму до конца. Въ мѣстахъ особенно рѣзкихъ, государь дѣлалъ знаки министру; тотъ закрывалъ глаза отъ ужаса.

— Что скажете? — спросилъ императоръ по окончаніи чтенія. — Я положу предѣлъ этому разврату. Это все еще слѣды… послѣдніе остатки… Я ихъ искореню. Какого онъ поведенія?

Министръ не зналъ поведенія Полежаева, но въ немъ шевельнулось чувство состраданія, и онъ сказалъ — «превосходнѣйшаго, ваше величество».

— Этотъ отзывъ тебя спасъ, — сказалъ государь Полежаеву. — Но наказать тебя всетаки надобно, для примѣра другимъ. Хочешь въ военную службу?

Полежаевъ молчалъ.

— Я тебѣ даю военной службой средство очиститься. Что же, хочешь?

— Я долженъ повиноваться, — отвѣчалъ Полежаевъ.

Государь подошелъ къ нему, положилъ руку на плечо и, сказавъ: «отъ тебя зависитъ твоя судьба; если я забуду, ты можешь мнѣ написать», — поцѣловалъ его въ лобъ.

Отъ государя, Полежаева свели къ начальнику Главнаго Штаба, Дибичу, который жилъ тутъ же во дворцѣ. Дибичъ спалъ; его разбудили. Онъ вышелъ, зѣвая, и, прочитавъ препроводительную бумагу, сказалъ: — «Что же, доброе дѣло; послужите въ военной; я все въ военной службѣ былъ. Видите, дослужился, и вы, можетъ, будете генераломъ». Послѣ этого, Дибичъ распорядился отвезти немедленно Полежаева въ лагерь, расположенный подъ Москвой, и сдать его въ солдаты.

(Біографія Полежаева. «Рус. Архивъ» 1881. Стр. 337).

До свѣдѣнія императора Николая дошло, что его лейбъ-кучеръ раздаетъ офицерамъ деньги подъ проценты. Государь на другой день, сѣвъ въ сани, приказалъ ѣхать на Каменноостровскій проспектъ, затѣмъ повернуть въ какой-то переулокъ, гдѣ ни души зимою нельзя встрѣтить. Тутъ ужъ онъ далъ волю своему гнѣву.

— Ты у меня ростовщикомъ сдѣлался! — крикнулъ онъ, — офицерамъ за проценты деньги раздаешь! — и спина виновника почувствовала физическую силу государя. — Я тебя туда сошлю, куда Макаръ телятъ не гонялъ! — прибавилъ въ заключеніе государь. Но послѣ никогда ни слова не говорилъ объ этомъ, зная, что, послѣ даннаго урока, виновный уже не рѣшится заниматься опять ростовщичествомъ.

(Разсказы изъ недавней старины. «Рус. Архивъ» 1878. Стр. 575)

Императоръ Николай Павловичъ занимался часто до двухъ и даже до трехъ часовъ ночи. Камердинеръ его говаривалъ: «Засну иной разъ, а потомъ очнусь и подумаю: не пора ли государю раздѣваться? Загляну, а онъ самъ раздѣлся и легъ. Иной разъ слышу шорохъ; смотрю, а государь, замѣтивъ, что я заснулъ, на ципочкахъ проходитъ мимо меня».

Государь былъ очень набоженъ. Окончивъ занятія, онъ всегда колѣнопреклоненно молился передъ кіотомъ, прилѣпивъ восковую свѣчу къ спинкѣ стула. Разъ, по утомленіи отъ трудовъ, позднею ночью, онъ задремалъ, склонивъ голову на стулъ. Между тѣмъ, свѣча, нагнулась и воскъ сталъ капать на подушку стула близъ самой головы. Камердинеръ, увидавъ это, разбудилъ государя и позволилъ себѣ замѣтить:

— Вѣдь, ваше величество, вѣрно не желаете, чтобы знали, что вы такъ молитесь?

— Да, — отвѣчалъ государь.

— А вотъ, свѣча-то какъ наклонилась и воскъ на стулъ капаетъ; еще бы немного нагнулась, на голову бы вамъ капнула, знакъ бы остался (у государя, какъ извѣстно, была лысина) и догадались бы.

— Правду говоришь, старикъ, — замѣтилъ государь.

— Не позволите ли, я аналойчикъ сдѣлаю?

— Нѣтъ, хуже будутъ знать.

Тогда старикъ камердинеръ устроилъ въ кіотѣ подвижную дощечку, въ которую вставилъ металлическую трубку для свѣчи.

(Тамъ же, стр. 814).

Когда былъ учрежденъ инспекторскій департаментъ гражданскаго вѣдомства, весь личный составъ его представлялся императору Николаю Павловичу, причемъ государь, обратясь къ чиновникамъ, произнесъ слѣдующія слова:

— Я хочу возвысить гражданскую службу, какъ возвысилъ военную. Я хочу знать всѣхъ моихъ чиновниковъ, какъ я знаю всѣхъ офицеровъ моей арміи. У насъ чиновниковъ болѣе, чѣмъ требуется для успѣха службы; я хочу, чтобъ штатъ чиновниковъ отвѣчалъ дѣйствительной потребности, какъ, напримѣръ, въ моей канцеляріи. У насъ есть много честныхъ тружениковъ, кои несутъ всю тяжесть службы, не пользуясь ея преимуществами; между тѣмъ, есть такіе, кои, пользуясь службою другихъ, получаютъ всѣ преимущества по службѣ. Я не хочу, чтобы было такъ!

Всѣ чиновники поклонились, и вновь назначенный вице-директоръ рѣшился сказать: «постараемся исполнить волю вашего величества».

— Что тутъ моя воля? — милостиво возразилъ государь, — тутъ надо думать о благѣ общемъ.

(Тамъ же, стр. 508).

М. В. Велинскій, служившій въ собственной его величества канцеляріи чиновникомъ IV класса, получилъ однажды отъ министра внутреннихъ дѣлъ, для доклада императору Николаю, записку, въ которой спрашивалось о днѣ высочайшаго пріема для прибывшихъ въ Петербургъ губернаторовъ и губернскихъ предводителей дворянства. Записка была препровождена въ Петергофъ, гдѣ тогда находился государь, и возвратилась съ слѣдующей собственноручной его помѣтой: «завтра, въ 12 часовъ, въ Зимнемъ дворцѣ». Повелѣніе это было передано Велинскимъ министру; но затѣмъ онъ сообразилъ, что въ слѣдующій день приходится суббота, а пріемы губернаторовъ и предводителей (какъ онъ замѣтилъ) назначались государемъ всегда по воскресеньямъ, и потому Велинскій рѣшился написать министру, что «государю императору благоугодпо назначить пріемъ не завтра, а послѣзавтра, въ воскресенье, въ 12 часовъ, въ Зимнемъ дворцѣ». Вмѣстѣ съ тѣмъ, Велинскій вложилъ въ портфель, посылаемый къ государю, записку такого содержанія: «Ваше Императорское Величество изволили назначить пріемъ губернаторовъ и губернскихъ предводителей завтра, въ 12 часовъ, въ Зимнемъ дворцѣ. Принимая во вниманіе, что въ теченіе моей пятнадцатилѣтней службы, не было примѣра назначенія вашимъ величествомъ пріема губернаторовъ и губернскихъ предводителей въ субботу, а всегда въ воскресенье и, полагая, не произошло ли здѣсь ошибки въ дняхъ, я извѣстилъ министра внутреннихъ дѣлъ о назначеніи пріема въ воскресенье. Если же я сдѣлалъ ошибку, всеподданнѣйше прошу ваше величество меня простить».

На другой день, въ субботу, государь пріѣхалъ въ Зимній дворецъ, что сдѣлало для Зелинскаго предположеніе собственной ошибки вѣроятнымъ. Въ двѣнадцатомъ часу, онъ посылаетъ своего курьера, но проходитъ часъ, другой, — курьеръ не возвращается. Велинскій остается въ томительной неизвѣстности, почти не отходитъ отъ окна. Наконецъ, въ половинѣ третьяго пріѣхали курьеры и его, и дворцовый съ портфелемъ. Велинскій въ крайнемъ безпокойствѣ нетерпѣливо высыпаетъ изъ портфеля всѣ бумаги и, къ величайшей радости, находитъ между ними свою записку съ надписью государя карандашомъ: «А я и забылъ, что сегодня суббота».

(Тамъ же, стр. 567).

Одинъ молодой чиновникъ N, получавшій отъ отца по 50 руб. перваго числа каждаго мѣсяца, встрѣтилъ крайнюю нужду, вслѣдствіе карточнаго проигрыша, въ деньгахъ. Отецъ его былъ человѣкъ аккуратный до странности: сынъ даже наканунѣ перваго числа не имѣлъ права просить у него назначеннаго ему мѣсячнаго содержанія. Не смѣя обратиться къ отцу (гласныхъ же кассъ ссудъ тогда не было), N отправился къ своему пріятелю, офицеру, у котораго всегда были свободныя деньги. Не заставъ его дома, онъ прошелъ прямо въ спальню, и въ знакомомъ ему мѣстѣ, гдѣ тотъ клалъ деньги, никогда не запирая, взялъ 50 руб., разсчитывая сказать ему объ этомъ при свиданіи. Между тѣмъ пріятель-офицеръ возвратился домой и, не досчитавшись денегъ, заявилъ о томъ полиціи. При допросѣ денщикъ, утверждая, что онъ денегъ не бралъ, указалъ на N, который одинъ входилъ въ спальню, когда барина не было дома. Такимъ образомъ, N, быть можетъ и безъ желанія хозяина, былъ привлеченъ къ слѣдствію. Онъ, разумѣется, во всемъ сознался, объясняя, что не успѣлъ только предупредить пріятеля. Но, тѣмъ не менѣе, по этому дѣлу было назначено слѣдствіе и обвиняемый заключенъ подъ стражу, при полиціи. Отецъ, узнавъ о несчастій, постигшемъ сына, подалъ императору Николаю прошеніе, гдѣ, не оправдывая сына до окончанія слѣдствія, просилъ лишь о скорѣйшемъ рѣшеніи, такъ какъ люди, съ которыми былъ заключенъ молодой человѣкъ, могли или совершенно растлить его, или произвести на него такое нравственное потрясеніе, что онъ во всякомъ случаѣ не могъ бы оставаться полезнымъ членомъ общества, хотя и оказалась бы въ его поступкѣ одна необдуманность.

Государь на этомъ прошеніи положилъ слѣдующую резолюцію: «Завтра въ 10 часовъ представить мнѣ на конфирмацію».

Такимъ образомъ, менѣе чѣмъ въ сутки времени, дѣло должно было пройти по слѣдующимъ инстанціямъ: представлено въ губернское правленіе; въ губернскомъ правленіи составленъ журналъ о неимѣніи препятствія къ преданію суду N, подписанъ всѣми членами, утвержденъ губернаторомъ, пропущенъ прокуроромъ, и затѣмъ дѣло при указѣ отослано въ уѣздный судъ; въ уѣздномъ судѣ составленъ приговоръ (чего, конечно, нельзя было сдѣлать безъ знакомства съ дѣломъ), подписанъ членами, пропущенъ уѣзднымъ стряпчимъ; затѣмъ, дѣло при рапортѣ представлено въ уголовную палату на ревизію; въ уголовной палатѣ составлено опредѣленіе, подписано членами, пропущено прокуроромъ и препровождено при отношеніи на заключеніе губернатора, а съ заключеніемъ его, при рапортѣ, представлено въ правительствующій сенатъ, гдѣ составлено опредѣленіе, подписано сенаторами, пропущено оберъ-прокуроромъ и препровождено на заключеніе министра внутреннихъ дѣлъ (такъ какъ N служилъ по его вѣдомству), а съ его заключеніемъ, черезъ министра юстиціи, въ комитетъ министровъ и, черезъ этотъ послѣдній, уже государю императору на конфирмацію.

Понятно, что ночь была проведена всѣми безъ сна; во всѣхъ поименованныхъ выше мѣстахъ были чрезвычайныя, засѣданія, всю ночь скрипѣли перья, летали курьеры, и высочайшая воля была исполнена. Конечно, при обыкновенномъ теченіи этого дѣла, потребовалось бы времени, по меньшей мѣрѣ, годъ.

Государь, разсмотрѣвъ подробно всѣ представленныя ему бумаги, приказалъ разжаловать N въ солдаты, а черезъ мѣсяцъ, во вниманіе къ службѣ отца, помиловалъ его.

(Тамъ же, стр. 510).

При лейбъ-уланскомъ полку, которымъ командовалъ великій князь Константинъ Павловичъ, состоялъ ветеринаръ, по фамиліи Тортусъ, прекрасно знавшій свое дѣло, но горчайшій пьяница. Тортусъ разыгрывалъ въ полку роль Діогена, и своимъ ломанымъ русскимъ языкомъ говорилъ правду въ лицо всѣмъ, даже великому князю, называя всѣхъ «ты». Константинъ Павловичъ очень любилъ Тортуса и никогда не сердился на его грубые отвѣты и выходки.

Однажды, во время похода, великій князь, пріѣхавъ на бивуакъ, спросилъ Тортуса, хорошо ли ему при полку?

— Въ твоемъ полку нѣтъ толку! — отвѣчалъ старикъ и, махнувъ рукой, ушелъ безъ дальнѣйшихъ объясненій.

Разъ, великій князь постращалъ за что-то Тортуса палками.

— Будешь бить коновала палками, такъ станешь ѣздить на палочкѣ, — замѣтилъ хладнокровно Тортусъ.

Въ другой разъ, великій князь похвалилъ его за удачную операцію надъ хромою лошадью.

— Поменьше хвали, да получше корми, — угрюмо отвѣчалъ старикъ.

Великій князь разсмѣялся, велѣлъ Тортусу придти къ себѣ, накормилъ его до-сыта и самъ напоилъ до-пьяна.

(Воспоминанія Ѳ. Булгарина. Спб. 1847. Ч. 3. Стр. 170)

Великій князь Константинъ Павловичъ писалъ до такой степени дурно и неразборчиво, что иногда писемъ его нельзя было прочитать. А. П. Ермоловъ, находившійся въ постоянной перепискѣ съ нимъ, часто говорилъ ему объ этомъ. Разъ они не видѣлись четыре мѣсяца, и въ теченіе этого времени Ермоловъ получилъ отъ великаго князя нѣсколько писемъ. При свиданіи великій князь спросилъ его:

— Ну что, ты разобралъ мои письма?

Ермоловъ отвѣчалъ, что въ иныхъ мѣстахъ попытка удалась, а въ другихъ нужно было совершенно отказаться отъ нея.

— Такъ принеси ихъ, я прочту тебѣ, — сказалъ великій князь.

Ермоловъ принесъ письма; но великій князь, какъ ни старался, самъ не могъ разобрать того, что написалъ.

(Тамъ же, стр. 433).

Предоставивъ воспитаніе дочерей своихъ, великихъ княженъ, своей высокообразованной и педагогически опытной супругѣ, великій князь Михаилъ Павловичъ но могъ однако же отказать себѣ въ удовольствіи ввести въ учебную программу одинъ предметъ изъ военныхъ знаній, мотивируя это тѣмъ, что каждая изъ его дочерей была, равно какъ и его супруга, — шефомъ котораго нибудь изъ кавалерійскихъ полковъ. ІІолу-шутя, полу-серьезно, онъ знакомилъ великихъ княженъ съ кавалерійскими и пѣхотными сигналами на горнѣ и на барабанѣ. Твердое знаніе юными великими княжнами этихъ сигналовъ подавало иногда поводъ ихъ родителю къ истинно «отеческому» взысканію съ офицеровъ, дѣлавшихъ на ученьяхъ или смотрахъ ошибки въ этой азбукѣ строевой службы. Случалось, что великій князь, строго выговоривъ провинившемуся и объявивъ ему арестъ, привозилъ его съ собою въ Михайловскій дворецъ и, пригласивъ въ залъ великихъ княжонъ, заставлялъ горниста съ дворцовой гауптвахты играть на выдержку два, три сигнала, и одна изъ великихъ княженъ, на вопросъ родителя, безошибочно объясняла ихъ значеніе.

— Вотъ, сударь мой, — говорилъ тогда великій князь переконфуженному гвардейцу, — мои дочери, дѣти, малютки[2], знаютъ сигналы, которые, какъ видно, вамъ совсѣмъ незнакомы, а потому-съ — милости прошу отправиться на гауптвахту.

(Великая княгиня Елена Павловна. «Рус. Старина» 1882. Т. 33. Стр. 798).