Исторические судьбы крымских татар.

СРЕДНЕВЕКОВОЕ ЗАБЛУЖДЕНИЕ

Традиционная европейская наука на протяжении долгого времени не включала Крым в свою "научную ойкумену". Основная причина этого примечательного положения — в том, что древний полуостров поочередно входил в состав многих великих государств: Скифии, Понтийского царства, Римской империи, Византийской империи, Хазарского каганата, Золотой Орды, Османской и Российской империй. Исследователи истории этих великих держав, этнографии их населения рассматривали Крым как некую провинцию, не имевшую самостоятельного значения. И хотя на территории полуострова жили тавры, киммерийцы, скифы, сарматы, синды, хазары, сатархи и многие другие древние народы, в средневековой Европе стало общепринятым именовать все кочевое и оседлое население степей Восточной Европы и Крыма общим именем — татары (Фрэзер Д.Д., 1983, 103).

Об этимологии этого этнонима имеется немало различных мнений; мы остановимся на наиболее доказательных из них. Конечно, европейцы сами его не "изобрели", но заимствовали где-то на Востоке — это бесспорно. Указывают, что "татарами" (т. е. "нетюрками") называли монголов Чингисхана современные ему тюрки Передней Азии (Крымский А., 1930, 1). Не противоречит этой гипотезе и уточнение М. Фасмера о том, что так именовали древние тюрки еще жителей Северного Китая (1987, IV, 27).

Предки современных русских подобных сомнений не знали и этимологических исследований не вели: "Того же лета явишася языци, их же никто же добре ясно не весть, кто суть, и отколе изидеша, и что язык их, и которого племени суть, и что вера их. И зовуть я Татари, а инии глаголют — Таурмены, а друзии — Печенези... Бог же един весть их, кто суть и отколе изидеша, премудрии мужи ведять я добре, кто книгы[12] разумно умееть. Мы же их не вемы..." (Лаврентьевская летопись, ПСР, I, 1).

Поскольку известно, что в многоплеменных тьмах Чингисовых орд, докатившихся до Европы, основную массу составляли все же тюрки, то поневоле напрашивается парадоксальный вывод — европейцы назвали всю эту тюркоязычную массу именем "нетюрки", во всяком случае, именем их пришлых, монгольских предводителей — татар. И в своих ретроспективных хрониках авторы, как русские, так и западноевропейские, стали задним числом именовать татарами и половцев, и печенегов, и всех иных пришельцев из Азии. Так этнографический термин стал политическим.

Средневековое это заблуждение было снято этнографами еще в XVII в., и крупным народам Азии постепенно их имена вернулись. Но по отношению к Крыму и некоторым другим областям термин сохранился поныне и, видимо, никогда не исчезнет, если не рассеется народ — его носитель.

Обратимся к еще одному старому парадоксу крымской истории, также коренящемуся в средневековых заблуждениях. Парадокс этот — в выборе хронологических рамок для исследования истории коренного и основного населения Крыма. Абсолютное большинство ученых полагало достаточным датировать "начало" складывания крымско-татарского народа первой третью XIII в. — периодом переселения в Крым из Азии кочевников Батыя. Подобная жесткая "нижняя планка" той рамки, в которой, как правило, рассматривается история народа, предполагает и единый вывод — нынешние крымские татары и есть прямые потомки орд Батыя (степняки) или османских турок (жители предгорий и гор Крыма) (Ист. энциклопедия, т. 14, 144).

Казалось бы, вывод, в силу своей очевидности бесспорный, более того — подтвержденный событиями, которые, как общеизвестные, в доказательствах не нуждаются: ведь, в самом деле, Крым заполонили вначале азиатские кочевники, а затем турецкие завоеватели. И для того чтобы окончательно принять данную точку зрения, необходима малость: доказать, что в момент появления в Крыму и "татаро-монгольских" и турецких пришельцев полуостров был необитаем или же население покинуло его, переселившись[13] подальше от страшных узкоглазых чужеземцев.

Однако известно, что в исторически обозримый период, в том числе в интересующие нас эпохи, Крым не покинули ни одна крупная, значительная этническая группа или народ (здесь не рассматриваются кампании по выселению части крымского населения, т. е. татар, болгар, греков, немцев, армян, швейцарцев и т. д., предпринятые царской и советской администрацией уже в Новое время). А ведь такие события мимо народного внимания не проходили никогда и даже фиксировались. Так, мы знаем о переселении киммерийцев в Переднюю Азию, хотя это происходило еще в X — IX вв. до н. э. Но ни один античный или средневековый историк или географ, пристально интересовавшийся Крымом, ни словом не упоминает о том, что территория полуострова когда-то лишилась своего коренного населения. Другими словами, оба пришествия (кстати, далеко не самые крупные в истории Крыма) лишь эпизод в ней. И оба они, наложившие, безусловно, яркий внешний отпечаток[14] на дальнейшую этническую историю Крыма, далеко не столь кардинально смогли изменить магистральные пути ее развития[15]. Пути часто скрытые от наблюдателя, как подводные течения, и такие же мощные и непреодолимые.

В этой связи задача современного исследователя этнической истории Крыма должна быть расширена. Для того чтобы проследить процесс формирования крымско-татарской нации, необходимо углубить хронологический фон исследования, охватив и периоды, предшествующие историческим временам. Лишь такой подход может показать истинный масштаб "татаро-монгольского" и турецкого завоеваний и отвести этим эпизодам крымской истории подобающее место в длинной цепи самых разноплановых событий и метаморфоз, на которые она так богата.

ДРЕВНИЕ НАСЕЛЬНИКИ КРЫМА

Открытие и изучение культуры дневнейших насельников Крыма — от палеолита до эпохи раннего железа — скорее имеет общечеловеческое значение, нежели помогает ответить на вопрос о последующих этнических структурах региона. Раскопки стоянок[14] первобытного человека неопровержимо доказывают, что благодатная земля Крыма имеет высокую честь являться одной из древнейших колыбелей человечества, современной цивилизации.

Считается, что первыми обитателями Крыма были выходцы из Центральной Европы. Однако об этом можно говорить крайне предположительно, опираясь лишь на такие доказательства, как техника обработки орудий палеолита (Формозов А.А., 1959, 40). Древнейшая из расположенных в Крыму обитаемых пещер — Киик-Коба (долина р. Зуи, 25 км к северу от Симферополя). Здесь в 1924 г. Г.А. Бонч-Осмоловским были обнаружены следы обитания древнейшего человека (конец ашельской или начало мустьерской эпохи, т. е. около 100 тыс. лет назад). Неандертальские становища были близ нынешнего Бахчисарая, у с. Салачик (ныне предместье города, Староселье).

Если воспользоваться образом Д.Д. Фрэзера, который сравнивает путь человеческой мысли с пряжей, сотканной из трех нитей (черная — магия, красная — религия и белая — наука), то придешь к выводу, что черно-красная пряжа успешно ткалась уже неандертальцами. То было время зарождения религиозных представлений, так как салачикские жители начали погребать своих мертвых. Найденный здесь в 1953 г. мальчик относится уже к переходному от неандертальского к кроманьонскому периоду развития человечества. Это уже в целом современный человек.

В пещере же Чокурча (левый берег р. Малый Салгир) найдены груды костей мамонта. И что примечательно — черепа лежат отдельно, как и бивни, нижние челюсти, кости таза или конечностей. По всей вероятности, это — свидетельство примитивных магических обрядов — не иначе люди Чокурчи пытались повлиять на рост поголовья промысловых животных.

Само расположение мустьерских стоянок говорит и о некоторых "научных" достижениях их обитателей, если под этим понимать совокупность более или менее очевидных истин, почерпнутых из ежедневного опыта и наблюдений. Все они находятся у оврагов, обрывов и мест, удобных для облав. В охоте облавным способом принимало участие все население пещеры, так называемая "кровнородственная орда". Крупнейшим из таких поселений была группа стоянок Ах-Кая (близ Карасубазара), где кремневых орудий найдено[15] больше, чем во всех остальных мустьерских стоянках Крыма (Колосов Ю.Г., 1977, 47).

В конце эпохи мустье обитатели Крыма стали носить одежду, а беспорядочные до этого половые отношения сменились более или менее устойчивыми брачными. К этому же времени можно отнести начало длинной и славной истории крымской архитектуры — появляются первые строители, возводившие каменные стены с дверными проемами в устьях пещер. Очевидно, бродячая жизнь охотников и собирателей, ранее находивших приют в более или менее случайных местах, сменилась оседлой.

Древний палеолит сменился верхним около 40 тыс. лет назад. Верхний палеолит в Крыму — это стоянка Сюрень-I в долине Бельбека, грот Буран-Кая (ныне дер. Овражка на краю долины Бурульчи), навес в долине Качи, пещера Аджи-Коба.

Все эти стоянки по культурному типу можно отнести к обширной группе памятников, встречающихся в Северном Причерноморье и на Черноморском побережье Кавказа, которую называют средиземноморской или средиземноморско-африканской (Бадер О.Н., 1957, 23).

По найденным на стоянках предметам видно, что жители Крыма уже умели сверлить кость; на роге и кости появляется первая гравировка. Охотники делали ножи, гарпуны, дротики, вставляя каменные острия или резцы в деревянную или костяную оправу. Человек из Сюрени-I умел ловить крупную речную рыбу, охотился на мамонта, пещерную гиену, медведя. Меняется вся общественная жизнь — первобытные общины, ранее жившие изолированно друг от друга, объединяются в роды. Люди чаще общаются, у них появляется обширный круг родственников и друзей, а значит, обобщается коллективный опыт в обработке материалов, совершенствуются приемы охоты, идет процесс аккультурации. И что очень важно, во главе рода становится женщина.

Это — начальный период матриархата. И первым важным следствием его было запрещение кровосмешения, возможно — и упомянутое зарождение искусства, и родовое объединение. Успешно развивается и строительное искусство — человек уже не привязан к пещере или навесу. Он по своей воле, исходя из собственных охотничьих и иных интересов, выбирает[16] место обитания и там строит свое первое жилище. Это полушатры-полуземлянки, на первых порах копирующие временные шалаши. Как правило, возводили их неподалеку от воды.

Видимо, эти удобства приводят к резкому увеличению общего количества жителей Крыма, плотному его заселению.

Средний каменный век (мезолит) длился с 14-го до 7-го тысячелетия до н. э. Мезолитические памятники Крыма — Сюрень-II: Шан-Коба, Фатьма-Коба, Мурзак-Коба в долине р. Черной, верхний горизонт пещеры Буран-Коба.

Главное достижение человека мезолита — изобретение лука. Теперь охотничья добыча становится более разнообразной. Промысел мелких животных и птиц делает охоту более стабильным источником пищи, чего не было в эпоху загонного лова более крупного зверя. Охота становится делом индивидуальным, что имеет далеко идущие последствия. Возникают личные хозяйства, где содержатся для откорма вначале детеныши диких зверей, затем домашний скот (в Крыму это вначале собака, затем свинья).

Усложняется погребальный обряд — теперь людей хоронят в скорченном положении, связанными. Сами могилы ориентированы на восход солнца. Нередко костяки с пальцами, отрезанными еще при жизни, что было связано с обрядом инициации, введения в члены мистического союза потомков животного — тотема (Пропп В.Я., 1986, 90), — затем — с какими-либо событиями в жизни общины.

Люди мезолита — типичные кроманьонцы. Раскопки позволили воссоздать облик крымчан той эпохи: людей весьма рослых, с длинной, сильной шеей, высокими, тонкими ногами. Реконструированный М.М. Герасимовым облик женщины из пещеры Мурзак-Коба поражает своим изяществом и красотой. У нее большие глаза, узкие кисти рук, крупный подбородок. А в целом черты лица — безусловно европейского типа.

Около 5 тыс. лет до н. э. начинается эпоха неолита. Неолитические памятники, числом более 150, разбросаны буквально по всему Крыму. И это лучше всего объясняется резко возросшей общей численностью и динамичностью человека, его сезонными кочевками, связанными со скотоводством. В загонах, стойлах и[17] хлевах было тесно от коз, овец, лошадей, коров, не говоря уже о давно одомашненных свиньях. А по вечерам в крымских селениях пахло не только парным молоком, но и свежеиспеченным хлебом — крымчане собирали на своих полях злаки и мололи из них по мере надобности муку — пшеничную! — на ручных зернотерках (Янушевич З.В., 1986, 48). Охота, очевидно, навсегда уступает место экономически более надежному сельскому хозяйству. Так, на каменной стеле, найденной в урочище Бахчи-Эли (ныне в черте Симферополя), нет ни одного охотничьего предмета, но любовно изображены соха, мотыга, бык, ярмо и топор.

В хижинах появляется глиняная посуда, обожженная на огне костров (стоянки Земиль-Коба и Таш-Аир в предгорье, Кая-Арасы у Бахчисарая, Ат-Баш и Балин-Кош у Симферополя). Богаче становится не только материальная, но и духовная жизнь крымчан — это видно из того, что все более усложняется погребальный обряд. У с. Долинки (Красноперекопский район) было найдено крупное захоронение — около 50 костяков. Перед погребением все покойники были осыпаны красной охрой. Их одежды из шкур были украшены просверленными зубами оленя, бусами из кости. И это — обычное, рядовое кладбище, использовавшееся год за годом.

Положение скелетов, инвентарь могил говорят о начавшемся социальном расслоении (Щепинский А.А., 1966, 92). Это — закат каменного века.

На смену ему приходят медный и бронзовый. В Крыму к первому из них относят три первых столетия 20-го тысячелетия до н. э., ко второму — XVII — VIII вв. до н. э. Металл приходит на смену камню уже в начале каменного века, хотя каменные изделия достигают в эту эпоху невиданного совершенства. И современный человек не может скрыть восхищения, рассматривая изготовленные из крепчайшего, но отлично полирующегося крымского диорита функционально безупречные элегантные каменные топоры и ножи энеолита. Неудивительно, что на первых порах медные подвески, браслеты, шилья, топоры, ножи рабски повторяют древнюю каменную и костяную мелкую пластику.

Многие из предметов, сопровождавших человека как в будни, так и в нечастые праздники, покрываются[18] орнаментом. Но если ранее назначение его было магическим, то теперь некоторые детали позволяют предположить и чисто эстетическую ценность таких предметов. Искусство Крыма смело шагнуло на качественно новую ступень — широко распространяется стенная живопись (напр., навес Таш-Аир в долине Качи), антропоморфные скульптуры. На стенах деревянных или каменных погребальных ящиков, до недавнего времени скрытых курганами, обнаружена геометрическая роспись, исполненная тремя цветами — красным, белым, черным (курган Кемь-Оба). Это — древнейшая в Европе многоцветная роспись!

Кромлехи, эти сложные мегалитические сооружения, известны читателям всего мира более всего по комплексу Стоунхедж в Англии. Но аналогичные памятники культа Солнца есть и в Крыму, и величием своим они нисколько не уступают британским. Крупнейший кромлех находится в районе бывшей Воронцовской рощи, у Симферополя. По кругу диаметром 12 м торжественно высятся здесь вертикальные столпы — менгиры, к сожалению ушедшие ныне под воды в результате затопления всей Воронцовской рощи Симферопольским водохранилищем. В отличие от англичан мы не успели даже провести перед этим варварским шагом (впрочем, прекрасно символически отразившим всю послетатарскую "культурную" деятельность нынешних крымчан) необходимых научных исследований этого выдающегося памятника не только крымской, но и мировой истории культуры. Мелкие кромлехи насчитываются десятками, иногда они расположены группами, как, например, случайно обнаруженные в 5 км к юго-западу от с. Юхары-Керменчик (ныне дер. Высокое) автором этих строк; они пока никем не изучены и даже не описаны.

Интересно, что культ Солнца сочетался у строителей кромлехов с анималистическими культами — среди менгиров находят отпиленные рога или целые скелеты оленей. Очевидно, это благородное животное было родовым (племенным) тотемом древних крымчан.

Погребальные обряды менялись со временем — и это естественно, как естественно и взаимообогащающее влияние соседних культур. В эпоху бронзы, на рубеже 2-го и 1-го тысячелетий до н. э., в Крыму становится "модным" хоронить покойников в деревянном[19] срубе после того, как их сожгут на костре. Обычай кремации был отмечен и в тогдашней Греции, что, впрочем, не дает повода делать прямолинейный вывод о непосредственных крымско-греческих связях. А вот чего в Греции не было, так это крымского обычая хоронить в могиле знатного покойника детей 1 — 3 лет, иногда — рабов, принесенных в жертву.

К слову, в захоронениях той эпохи находят черепа с трепанационными отверстиями. И, судя по их состоянию, человек после подобной и ныне относящейся к сложным операции еще долго жил. А в курганах близ Евпатории и Красноперекопска найдены первые крымские музыкальные инструменты — костяные флейты.

К особенностям культуры региона следует отнести и высеченные из камня изображения фаллоса (хранятся по большей части в Херсонском музее). Известно, что фаллический культ был вообще широко распространен в Причерноморье и на Кавказе с 3-го тысячелетия до н. э. почти вплоть до наших дней. При этом размеры фаллоса сильно варьируются, доходя до 4 м (Северная Осетия). В Крыму эти любопытные предметы культа по размерам скромнее, но распространены довольно широко — только у Симферополя их находили у сел Зольное и Константиновка, у дер. Дружное, близ верховьев Малого Салгира.

Эпоху раннего железа относят в Крыму к концу VIII — VII вв. до н. э. Собственно, культура этой эпохи не одна, общая для всего полуострова. Отдавая себе отчет в известной схематичности такого деления (и наименований — тоже), специалисты расчленяют ее на три основные части — киммерийскую, кизил-кобинскую и таврскую.

Памятники первых двух культур встречаются по всей территории Крыма, третьей — лишь южнее линии Евпатория — Зуя-Арабат. Расплывчаты и хронологические рамки существования этих культур. Наиболее ранний из найденных памятников относится к эпохе бронзы (Стржелецкий С.Ф., 1954, 11 — 12), верхняя граница периода доходит до скифской страницы в истории Крыма — это VI в. до н. э. (Шульц П.Н., 1957, 64). Но сказанное относится к так называемым киммерийцам; тавры же сохраняли этническую чистоту и своеобразие своей культуры и в середине I в. н. э. (см. ниже).[20]

ТАВРЫ

Происхождение тавров. Вопрос о происхождении древнейших этносов сложен уже в постановке. Прежде всего неясно, где та хронологическая "точка отсчета", начиная с которой прежде неотличимые сообщества архантропов начинают осознавать себя (или представлять собой) отдельной культурологической или антропологической группой (Алексеев В.П., 1982, 38; Бромлей Ю.В., 1983, 245). Опасность заключается уже в выборе критерия выделения группы. С одной стороны, можно впасть в заблуждение, абсолютизируя схожесть бытия, обычаев и даже антропологических особенностей различных этнических групп, вызванную внешними обстоятельствами, в частности необходимостью совместного проживания в непосредственной близости друг от друга. В этом случае, особенно если этносы находятся в параллельной фазе исторического развития, возможно и взаимовлияние.

Для историка важно учитывать, кто является наблюдателем, оставившим потомкам свое описание той или иной этнической группы. Особенно если этот наблюдатель — представитель народности, находящейся на более высокой стадии развития. Естественно предположить, что грек, рассказывающий о тавро-скифах, склонен видеть прежде всего общие варварские черты, не замечая особенных свойств той или иной местной народности.

С другой стороны, самовыделение людей в особые группы, особенно на стадии формирования этноса, может происходить по причинам, часто не связанным с культурологическими или антропологическими свойствами, однако от этого не менее существенным для современников, например традиционная вражда соседних поселений. Иными словами, опасно принимать за искомую точку отсчета тот момент, когда народ (группа) начинает осознавать, что он — общность, обладающая признаками, которые отделяют его от соседних племен.

Нельзя не согласиться с тем, что поиск этой "точки отсчета" — задача в некотором роде схоластическая. Становление любого народа — это сложный исторический процесс, а не отдельное событие, до которого шло накопление отдельных этнических признаков, а[21] после — уже развитие сложившейся этнической группы, народа.

Главным из признаков такого рода традиционно считается язык. Но и в этом подходе есть сложности. Основная из них — в том, что географические границы распространения языка, материальной и духовной культуры различных племен и народов нередко накладываются друг на друга уже начиная со стадии нижнего палеолита. Начинается никогда более не прекращающийся процесс этнической интеграции и дифференциации. Отметим в скобках, что становление языка и материальной культуры имеет решающее форморазличительное значение на ранней ступени складывания этноса, тогда как формирование культуры духовной на ее более или менее развитой стадии отражает процесс этнической консолидации и этнического (национального) культурного процесса в более поздние периоды.

Таким образом, мы видим, что решение вопроса о происхождении древних этносов выходит далеко за рамки чисто археологических наблюдений и исследований, что оно должно быть дополнено этнолингвистическими штудиями. Однако что касается конкретного случая, то задача эта приобретает немыслимую сложность, ведь мы не знаем (кроме редчайших, скудных, спорных лингвистических фрагментов)[16] о языке тавров почти ничего. И именно поэтому по необходимости нам придется в разделе об этногенезе тавров обращаться исключительно к археологическому материалу.

Впрочем, подход к поставленной задаче именно под этим углом, при всей его внешней ограниченности, считать априори недостаточно глубоким и плодотворным не стоит. Ведь уже в каменном веке, как известно, закрепляются характерные для каждого отдельного племени особые способы обработки камня, формообразующие традиции, которые переходят затем на медь, бронзу, а иногда и на произведения из более совершенных материалов.

И здесь сделаны весьма важные выводы, а именно о том, что многочисленные, в том числе и функционально различные, памятники свидетельствуют о генетической связи культуры тавров с культурой автохтонных жителей Крыма 2-го тыс. до н. э. (Стржелецкий С.Ф., 1954, 10 — 11). Об этом же говорят[22] некоторые антропологи, основываясь на краниологическом и ином материале таврских захоронений (Жиров Е.В., 1949, 277 — 278). При этом, чем ближе подходит комплекс к "историческим" временам, тем точнее и обоснованнее становятся подобные выводы. Так, совершенно бесспорны результаты исследований Кизил-Кобинской культуры 1-го тыс. до н. э., в которую перешел ряд феноменов 3-го — 2-го тыс. до н. э. (каменные ящики, специфическая орнаментация керамики). При этом весьма скромный вклад поздней срубной культуры в таврскую подтверждает еще один весьма важный вывод: тавры до ухода киммерийцев с исторической сцены Крыма с ними, очевидно, не соприкасались, не смешивались (Лесков А.И., 1965, 164). Также различными культурами ныне принято считать кизилкобинцев и тавров, которых относят к кемиобинцам (по имени кургана Кеми-Оба близ Карасубазара). Раннетаврские кемиобинские племена обитали в предгорном и горном Крыму во второй половине 3-го — первой половине 2-го тыс. до н. э. Это были носители чрезвычайно своеобразной культуры — они ваяли первые в Крыму человеческие скульптуры, монументальные произведения искусства, иногда подлинные шедевры (напр., диоритовая полутораметровая стела из Казанков, близ Бахчисарая). Фигуры эти водружались на вершинах курганов, обнесенных по основанию каменными оградами.

Выводам этим нисколько не противоречат обнаруженные факты заимствований таврами элементов кавказских культур (Бобин В.В., 1957, 54 — 55; Щипинский А.А., 1966., и др.); это случилось лишь в 1-м тыс. н. э., т. е. в весьма поздний период истории этноса.

Большинство наших и зарубежных ученых считают тавров аборигенами Крыма, причем индоарийского происхождения. И этот вывод подтверждается не только антропометрическими, весьма точными данными[17], но и свидетельствами античных ученых — случай весьма редкий (Доватур А.И., Каллистов Д.П., Шишова И.А., 1982, 344).

Тавры глазами их современников. Тавры — древнейший из крымских этносов, имеющий собственное имя. Первые известия об этом народе мы встречаем у античных авторов. Гомер называет их лестригонами; описывая путешествия Одиссея, поэт[23] говорит, что хитроумный царь Итаки и его спутники достигли "неприступного города, лестригонского Телепила... Тут, когда мы вступили в славную бухту, вокруг которой с обеих сторон высится сплошная скала, а нависшие берега выдаются друг против друга в устье и узок вход, тут все направили внутрь округленные суда. Они были привязаны близко одно к другому внутри глубокой бухты, ибо никогда в ней не поднимается волнение, ни большое, ни малое, а было кругом светлое затишье" (ВДИ, 1947, №4, 281).

В этом весьма подробном описании нетрудно признать Балаклавскую бухту, уникальное творение природы, равного которому нет не только на Черном море, но и в Мраморном, и в Эгейском, и в Средиземном. Автор, в свое время много лет отдавший морским плаваниям, видел лишь одну бухту, подобно Балаклавской защищенную от волнения узким и извилистым входом, — в глубине острова Сан-Себастьян, но вряд ли ее Гомер имел в виду: путешествие Одиссея к берегам Бразилии гениальный грек, конечно, измыслить не мог.

После Гомера говорит в своем "Описании моря, прилегающего к населенной Европе, Азии" Скилак Кариандский, автор IV в. до н. э.: "За скифской землей народ тавры заселяют мыс материка, а мыс этот вдается в море. В таврической земле живут эллины, у которых город следующий: торговый город Херсонес, мыс таврической земли Бараний Лоб (очевидно, имеется в виду Аю-Даг. — В.В.). Затем опять живут скифы" (ВДИ, 1947, №3, 154 — 155).

Этноним "тавры", здесь встречающийся впервые, конечно, не самоназвание народа. Оно дано ему греками предположительно в связи с жертвоприношениями Деве — верховной богине древнего крымского населения. Впрочем, подножие главного алтаря Девы, расположенного где-то на мысе Фиолент, обагряла кровь не только быков ("тавров"), но и людей, о чем согласно пишут античные авторы IV — III вв. до н. э. Климах в "Гимне Артемиде"[18] и более "молодые" (II — I вв. до н. э.) Никандр[19] и безымянный автор "Землеописания". Последний более подробен: "Тавры — народ многочисленный и любят кочевую жизнь в горах; по своей жестокости они варвары и убийцы и умилостивляют своих богов нечестными деяниями" (ВДИ, 1947, №3, 311). О "святилище Девы, какой-то[24] богини" в Херсонесе упоминает знаменитый Страбон, добавляя, что "имя ее носит и находящийся перед городом на расстоянии ста стадиев мыс Парфений[20]. В святилище же находится храм богини и ее статуя. Между городом и мысом есть три гавани, затем следует древний Херсонес, лежащий в развалинах (это развалины, очевидно, пригородных селений на Гераклейском полуострове. — В.В.), а затем бухта с узким входом, возле которой преимущественно устраивали свои разбойничьи притоны тавры, скифское племя, нападавшее на тех, которые спасались в эту бухту, а называлась она бухтой Символов" (ВДИ, 1947, №4, 203).

Миф о том, что царем тавров некогда стал известный герой Персей, повторяют Дионисий Митиленский в "Аргонавтах" (ВДИ, 1947, №3, 309) и анонимный составитель "Схолий" к Аполлониеву "Походу аргонавтов"[21].

Еще один царь тавров, известный нам от древних, — Тоант — также грек; по Овидию Назону, он — сын Вакха (ВДИ, 1949, №1, 245), достигший в ходе своего преследования спутников Ореста и Пилада страны тавров, считает Арриан[22]. Более сведущий в истинной, не мифической, истории тавров Дяодор Сицилийский (I в. до н. э.) описывает их быт — быт морских пиратов, жестоких разбойников (ВДИ, 1947, №4, 257, 266), обитавших, согласно

Страбону, на большей части Крыма, "до перешейка и Каркинитского залива" (ВДИ, 1947, №4, 205), т. е. южнее линии Евпатория — Перекоп. Однако Керченский полуостров во второй половине II в. н. э. принадлежал не им, а боспорцам, с царем которых Митридатом тавры поддерживали добрые отношения[23]. Очевидно, с северным соседом, со скифами, они нередко воевали, выработав при этом своеобразную тактику: тавры, "предпринимая войну, всегда перекапывают дороги в тылу и, сделав их непроходимыми, вступают в бой; делают они это для того, чтобы, не имея возможности бежать, необходимо было или победить, или умереть"[24]. Впрочем, возможно, это искаженное свидетельство о существовании древнего оборонного рва и вала на Перекопе, встречающееся и у более поздних авторов[25]. Сооружения эти существовали уже в III — II вв. до н. э., ныне они весьма точно локализованы (Вдовиченко И.И., Колтухов С.Г., 1986, 155).[25]

Границы расселения тавров первым намечает Геродот: "Скифия... простирается до города, называемого Каркинитидой. Отсюда идет гористая страна, лежащая вдоль того же моря. Она вдается в Понт и населена племенами тавров вплоть до Херсонеса Скалистого (Керченский полуостров. — В.В.). Херсонес этот на востоке выступает в море" (Геродот, 1975, 212). То есть древний историк проводит северную границу расселения их от Евпатории до Феодосии, отсюда следует, что тавры занимали часть степи, все предгорье, горные и южнобережные территории. Если площадь эта со временем и сокращалась, то незначительно. Еще в V в н. э. тавры владели горами и берегом, включая Судак на севере. "От Феодосии до пустынной гавани Афинеона, или гавани скифо-тавров, 200 стадиев", — указывает Псевдо-Ариан в "Объезде Эвксинского Понта" (ВДИ, 1948, №4, 235).

Как о своих современниках пишут о таврах и более поздние авторы, жившие во II — V вв. н. э. Упоминая о сохранившемся в Крыму обычае человеческих жертвоприношений Деве, они называют ее Артемидой, добавляя, что иногда богиня лично умерщвляет пленников (Афинагор. ВДИ, 1948, №2, 263). Другие более реалистично полагают, что этим все же занимаются люди. "... Тавры... кого ни захватят у себя из иностранцев, потерпевших кораблекрушение на море, тотчас приносят в жертву Таврической Артемиде", — говорит в "Увещательной речи к эллинам" Климент Александрийский (ВДИ, 1948, №2, 280 — 281). Более детально раскрывает и эту интересную тему Геродот: "У тавров существует такой обычай: они приносят в жертву Деве потерпевших кораблекрушение мореходов и всех эллинов, кого захватят в открытом море, следующим образом. Сначала они поражают обреченных дубиной по голове. Затем тело жертвы... сбрасывают с утеса в море, ибо святилище стоит на крутом утесе, голову же прибивают к столбу... Живут тавры разбоем и войной" (1972, 213).

Таким образом, опасность стать таврской жертвой была отнюдь не мифом, а суровой действительностью той эпохи; Ориген призывал в 249 г. н. э. даже "уничтожить... существующие у тавров законы о принесении иностранцев в жертву Артемиде" ("Против Целеса", ВДИ, 1948, №2, 299). Актуальный этот[26] призыв остался явно безрезультатным — о продолжавшейся практике кровавых оргий мы встречаем упоминания у авторов и IV[26] и даже V в. н. э.[27] Единственное утверждение об употреблении таврами жертв в пищу[28], видимо, ошибочно.

Существует предание, согласно которому культ Дианы был учрежден Орестом, убившим Фаоса, царя Херсонеса, и бежавшим с сестрой в Италию. При этом он привез в пучке веток изображение Дианы Таврической. Однако на римской почве жестокий ритуал жертвоприношения вылился в более мягкую форму. Беглый раб, которому удалось сломать ветку на священном дереве, приобретал право сразиться со жрецом немийского святилища за титул царя Леса. Д.Д. Фрэзер считает, что этот смертельный поединок является отголоском человеческих жертвоприношений, некогда свершавшихся в Крыму (1983, 11).

Тавры в свете археологии. Советские историки пришли в последние десятилетия к весьма важному выводу о таврах как значительной части складывавшегося в древности и средневековье коренного крымского населения, отчего и изучение их приобрело "первостепенное значение для выяснения роли местных племен в истории... Крыма" (Лесков А.М., 1961, 1).

Впервые ученые столкнулись с материальными памятниками тавров еще в конце XVIII в., когда Паллас обнаружил таврский дольмен (каменный ящик) у деревни Токлук. Но до того как было найдено первое таврское селение (у Кизил-Кобы), прошло еще более века. А потом последовали более многочисленные находки самых разнообразных памятников — начались целенаправленные поиски, раскопки, исследования горного Крыма.

Исследования эти неопровержимо показали, что о единой таврской культуре можно говорить лишь в общем плане. Она имела ряд основных черт, общих для всех тавров (например, способ захоронений, изготовления инструмента и посуды, сам физический облик). Однако некоторые местные отличия и особенности позволяют четко выделить ряд субэтнических групп, проживавших в пяти районах:

I. Гераклейский полуостров, Инкерманская долина, побережье Балаклава — мыс Айя.[27]

II. Предгорная часть долин рек Бельбек, Кача, Альма, Салгир, Зуя, Карасу и др.

III. Северные склоны юго-запада Главной гряды и горные долины — Байдарская, верховий Бельбека, Качи,

Альмы, Салгира и др.

IV. Северные склоны Главной гряды в ее центральной и юго-восточной частях — верхняя часть долин рек Бештерек, Карасу, Бурульчи и др.

V. Алуштинская, Судакская, Капсельская, Козская, Отузская и другие долины южного и юго-восточного побережий (Шульц П.Н., 1959, 236).

Наиболее заметны следующие культурные различия этих таврских племен: ранние тавры Керченского полуострова испытали влияние прикубанских культур; там, где горные тавры сталкивались со степняками, они восприняли некоторые элементы срубной культуры (например, белогорская стоянка); наиболее быстро развитие шло в удобных для земледелия и рыбного промысла районах — в Инкерманской долине, на Гераклейском полуострове.

На сегодняшний день накопились весьма заметные результаты полевых исследований. Это позволяет выделить следующие разновидности памятников таврской культуры, относящиеся ко всем трем периодам[29], на которые можно разбить историю этноса: стоянки в пещерах и под нависающими скалами (Кизил-Коба, Кош-Коба, Эни-Сала, Замиль-Коба, Алимов навес у Баштановки); открытые стоянки (Альма, Балаклавская, Евпаторийская, Белогорская, Заветнинская, Симферопольская, Кизил-Кобинская, Инкерманская и др.); укрепленные поселения (мыс Ай-Тодор, горы Кастель, Агармыш, Аю-Даг, Базман, Ай-Иори и др.); неукрепленные убежища на скалах (Кызыл-Кулак-Оба, Караул-Оба и др.); "длинные стены", закрывавшие перевалы (у Байдарских ворот, на Чучельском перевале, на Бабугане, на Караби-Яйле, между Демерджи и Тырке и др.); менгиры и кромлехи (долины Байдарская, Алуштинская, урочище у с. Высокое); дольмены и каменные руины (Байдарская долина, окрестности Ялты, Мангул и др.); святилища (у Ялты); жертвенники (г. Кошка); четырехстенные дома с очагами (Евпатория).

Ранние тавры (X — VI вв. до н. э.). В ранний период своей истории тавры вполне еще "шли в ногу[28] со временем", если сравнивать их с соседями. Они умели строить мощные оборонительные стены с напольной стороны горных мысов или полуостровов побережья (Таш-Джаргал в предгорье Уч-Баш на Гераклейском полуострове). Как правило, эти укрепления господствовали над местностью, с них открывался широкий обзор подходов к стенам — особенно характерно в этом смысле укрепление на вершине Аю-Дага (Кропоткин В.В., 1953, 11).

Судя по таким находкам, как зернотерки, мотыги, гарпуны, грузила, они жили оседло, занимаясь земледелием и рыболовством. Среди таврских зерновых культур уже в X — VIII вв. до н. э. встречаются твердые и мягкие карликовые пшеницы, перешедшие сюда, очевидно, с родины земледелия — Ближнего Востока — в весьма отдаленные эпохи, во всяком случае задолго до греческих колонистов. Семена пшеницы найдены в раскопках таврского поселения Уч-Баш; ближайшие по времени и месту находки такого рода, сделанные на Украине и в Молдавии, относятся лишь к средневековью (Янушевич З.В., 1986, 48). Кое-где, например в Инкермане, намечается переход от примитивного мотыжного к плужному земледелию на тягловой силе домашних животных. К IV в. до н. э. относятся первые винодельни — значит, тавры выращивали и виноград; скорее всего это были местные мелкоягодные высокоурожайные сорта. Эти люди носили одежды, ткань для которых изготовляли сами; они искусно обрабатывали бронзу (волочение, штамповка), но еще не избавились от наследия неолита — в ходу были каменные и костяные ножи, топоры, скребки. Посуду делали как из камня, так и из обожженной глины без помощи гончарного круга (Репников Н.И., 1910, 19), ленточным способом с последующим лощением. Огромные кувшины типа пифосов обжигались в гончарных печах (Ашлама-Дере). Орнамента на керамике не было.

Своих покойников ранние тавры хоронили в каменных ящиках, напоминающих дольмены, но без классического круглого входного отверстия в одной из стен. Иногда ящики достигали огромных размеров — так, отдельные плиты весили до 20 т. (Лесков А.М., 1965, 172). Эти монолиты откалывались от скалы клиньями, затем их доставляли к местам захоронений за километр и более. В один ящик тавры могли помещать[29] умерших неоднократно, нередко встречаются парные (мужчина и женщина) захоронения. К концу раннего периода в погребениях все чаще встречаются железные изделия.

Греческой керамики (амфор) относительно немного (Таш-Джарган, Кошка, Инкерман); эти единичные находки свидетельствуют о торговых связях тавров с греческими колонистами. Другая, более древняя, относящаяся к доэллинскому (т. е. до VI в. до н. э.) периоду разновидность греческой посуды (см. Каллистов Д.П., 1949, 8), очевидно, привозилась заморскими купцами. Что же могли предложить тогдашние крымчане высоко поднявшимся над их уровнем, культурно более развитым грекам? Об этом мы ничего не знаем, но можем догадаться — скорее всего хлеб, шкуры, сыр. Или один из этих простых товаров.

"Средние" тавры. В своей "Истории" (IV, 102) Геродот указывает, что таврские племена V в до н. э. возглавлялись "царями" (басилевсами). Однако подобная централизация, слияние племен в более крупные государственные объединения сопровождаются, как правило, и укрупнением поселений, строительством крепостей и т. п. Что же касается тавров, то пока наука подобными фактами не располагает. С другой стороны, такого рода объекты обычно не ускользают от внимания исследователя, скорее всего их в Крыму, изучение которого ведется не одно десятилетие, просто не было. А это заставляет усомниться в свидетельстве Геродота; очевидно, он имел в виду старейшин родов или вождей племен.

Между тем быт тавров средней поры изучен гораздо лучше предыдущей, ранней. Мы знаем, что к этому времени их связи с греческими колонистами окрепли — обильны находки из бронзы, все чаще встречается греческая посуда, гривны, браслеты, кольца, цепочки, много бронзовых наплечников, бронзовых и железных частей конской упряжи, железных мечей типа акинаков.

Преобладавшие в раннюю пору дома столбовой конструкции, оплетенные лозой и обмазанные глиной (Уч-Баш), полуземлянки с аналогичной наземной частью (Ашлама-Дере), обычные землянки (Кизил-Коба) сменяются одно-и двухкамерными домами (Кошка). В селениях нередки гончарные печи, системы[30] водоотводных каналов (Айвазовское). К концу средней поры из погребений исчезает массивная бронза, сменяясь железом, появляется удивительно изящная гладкая, без орнамента, керамика — еще одно свидетельство греческого влияния.

Изменяется и ареал расселения. С V в. до н. э. скифы, опередившие тавров в государственности, усиливаются, возможно, кое-где теснят аборигенов. Эти кочевники заселяют предгорья; постепенно тавры оставляют степь — так, в селении на месте будущей Каркинитиды они жили не позднее V в. до н. э. (Драчук В.С., Кутайсов В.А., 1985, 83). Но в более позднюю эпоху, около III в. до н. э., тавры уже строят неприступные для кочевников укрепления; самое крупное из доныне известных сооружений такого типа — Харакс на Ай-Тодоре. Крепостные стены клали без раствора из точно подогнанных огромных блоков местного камня.

Расширяется и тавро-скифо-греческая аккультурация. Так, мы встречаем чисто таврские захоронения в античном Херсонесе. А румынский историк Д. Пиппиди, исследуя одну из херсонесских надписей II в. до н. э., пришел к выводу, что в городе и окрестностях постоянно проживали тавры, по греческой терминологии "парэки" (Pippidi DM., 1959, 91, 93 — 94). На Боспоре о том же говорит надгробная стела: "Памятник Тихона. Под этим памятником лежит муж, для многих желанный, родом тавр. Имя же его Тихон" (Коркус, 1965, 113). Надпись эта заставляет задуматься по крайней мере о двух вещах. О том, что тавры уже настолько поднялись в глазах греков, что были "желанны" боспорянкам — или некоторым из них? Второе — возникает сомнение в том, что все памятники, носящие греческие имена, воздвигнуты грекам же; не есть ли значительная часть их эпитафии огречившимся таврам?

Впрочем, относительно Херсонеса сомнений в большом числе горожан-тавров нет — в эллинистических слоях найдено огромное количество керамики, где на ручках стоят имена мастеров с этнонимом "тавр". Хотя в процентном отношении, полагает А.Н. Шульц, больше их жило в боспорских городах (1957, 249; также: Щеглов А.Н., 1976, 11).

Раскопки подтверждают и отмеченные античными авторами факты выступлений тавров совместно со[31] скифами против войск Митридата, что дополнительно подтверждает возможность тавро-скифского смешения. Отмечена она в захоронениях этой поры, в которых явна отчетливая взаимосвязь погребальных культов (Троицкая Т.Н., 1954).

О культурных заимствованиях у тавров другими народами уже говорилось. Это прежде всего культ Девы (Артемиды), нашедший благодатную почву и развившийся у греков и римлян. Менее известны факты перехода таврских божеств к соседним народам; между тем их не могло не быть. Так, например, по некоторым данным, скифы заимствовали у тавров культ верховной богини в виде полуженщины-полузмеи и т. д. (Ростовцев М.И., 1918, 74).

Поздние тавры. Наивысшего уровня таврская культура достигла в поздний период истории народа, когда полностью завершилась хозяйственная и социальная дифференциация. Горцы стали преимущественно скотоводами (отгонный тип отрасли с преобладанием мелкого скота). Жители долин между Главной и Второй грядами, этих наиболее густо заселенных (и тем не менее ускользнувших от внимания античных ученых) областей, стали земледельцами. Они выращивали пшеницу, ячмень, горох, фасоль, а хранили урожай в зерновых ямах глубиной до 2 м и по-прежнему, в огромных, типа пифосов, кувшинах. Эти хранилища, сопоставленные с количеством жителей селений, свидетельствуют о производстве и товарного зерна, безусловно шедшего в греческие города-колонии. Упомянутый переход от мотыжного к плужному земледелию в III в. до н. э. в основном завершился, хотя особенности горных пашен сохранили роль мотыги во многих таврских селениях. В качестве чисто подсобного промысла сохранила свое значение охота — это касается и гор, и долин.

В приморских селениях, например на Гераклейском полуострове, жители по-прежнему оставались искусными рыбаками, охотились и на дельфина. Здесь, как ни странно, торговля была развита слабее: недаром Херсонес был основан на век — полтора позже городов-колоний в земледельческих районах, где было обилие товарной продукции.

И снова поставим вопрос: какое влияние могло испытывать таврское население от ближайших соседей[32] — скифов и греков — и могло ли оказывать обратное влияние на них?

Такое взаимовлияние началось, очевидно, с VII в. до н. э., когда на периферии таврской территории появились скифы. Погребения их стали отражать таврские обычаи; курганы между Альмой и Качей содержат много таврского инвентаря, заметно отличаясь от одновременных скифских же погребений за Перекопом. Но в начальную эпоху пребывания скифов в Крыму их здесь было немного; таврская же культура, горная по преимуществу, слишком многим отличалась от степной кочевнической, и это также повышало ее невосприимчивость к скифским влияниям.

О каких-либо крупных военных столкновениях между таврами и скифами той поры античные авторы не говорят ничего. Но у них отражен факт неприятия таврами позиции скифов по отношению к Дарию Ахемениду и отказа соседям помочь в начавшейся войне с персами (ВДИ, 1947, №2, 281). Это говорит, во-первых, о независимости тавров по отношению к скифам, а во-вторых, о мирных тавро-скифских отношениях. О том же свидетельствует открытость, незащищенность таврских поселений на скифской границе и в IV — III вв. до н. э. (Айвазовское, Альма-Кермен).

Однако позже, в III — II вв. до н. э., когда центр скифского государства переместился в Крым, а могущество этого народа многократно возросло, начинается процесс тавро-скифской аккультурации. Причем не равномерной — если у скифов влияние тавров почти незаметно, то тавры предгорья воспринимают постепенно погребальные обряды скифов — это видно из захоронений I в. н. э. в Неаполе. Исходя из этой и иных аналогичных перемен, можно сделать вывод о том, что и межэтнические, тавро-скифские, браки распространялись все шире, но отнюдь не в горах и не на Южном берегу, где скифов не было.

Однако скифы постепенно продвигались к Херсонесу и в конце IV в. до н. э. уже вовсю торговали здесь, очевидно оттесняя тавров, конкуренция которых была слабой как по количеству, так и по выбору товаров. А еще через некоторое время, в III в. до н. э., греки вступают с таврами в вооруженные конфликты — очевидно, из-за земель, необходимых для ширящихся виноградников херсонеситов (Лесков А.И.,[33] 1965, 183). Конфликты эти учащались, греки стали окружать свои селения стенами с башнями — со II в. до н. э. тавров стали поддерживать скифы, противник куда более опасный.

В ходе этих столкновений и войн не обходилось, естественно, без захватов противника в плен, откуда путь был один — в рабство. И греки сохранили в различных памятниках имена своих рабов, добытых в битвах. Но вот что поразительно — среди них нет ни одного таврского! Как не было тавров и среди рабов, отправляемых в Грецию (Лесков А.И., 1965, 184), хотя встречаются во множестве имена скифские, сарматские, даже боспорские и меотийские — здесь есть пища для размышлений. С другой стороны, среди херсонеситов первых веков н. э. немало постоянно живущих в городе тавров; очевидно, и здесь войны не помешали начавшемуся процессу ассимиляции тавров соседями с более высокой культурой.

Впрочем, имело место и обратное влияние — уже говорилось о том, что греки поклонялись таврской Деве и даже чеканили ее изображение на монетах. Добавим лишь, что культ богини-матери (Орхилохи), владычицы неба, земли, всей жизни местных племен, далеко не сразу сузился у греков до культа куда менее масштабного — Артемиды, богини не из малозаметных, но все же одной из многих. Длительное время греки поклонялись именно таврской верховной богине, и это не могло не наложить на их духовный мир своеобразный отпечаток.

К этому выводу мы приходим, сравнив культ херсонеситов с таврскими верованиями — а о последних мы знаем не меньше, чем о первых. У тавров был ряд божеств, связанных с культом плодородия. Так, в лесу над Ялтой, в урочище Селим-Бек, открыто святилище женского божества, где тавры приносили свои жертвы, а также оставляли денежные пожертвования — здесь найдено множество монет: римских, херсонесских, боспорских, датируемых I в. до н. э. — IV в. н. э. Обнаружены и две терракотовые статуэтки божества — это небольшие, около 15 см в высоту, женские фигурки; очевидно, при отправлении культа они использовались в большом числе. В дисковом орнаменте керамики и круговой ее конфигурации отразился культ Солнца, также, как известно, связанный с культом плодородия (как и обычай тавров хоронить[34] детей не в обычных могилах, а в зерновых ямах).

Особую роль в культовой системе тавра играла собака. В целом пока костей собаки найдено немного, даже в горах, где было развито пастушеское ремесло. Тем не менее этому животному явно придавалось более магическое, чем хозяйственное, значение. Кости собаки также находят в зерновых ямах Инкермана, Нейзаца, Карасубазара — псы должны были охранять урожай и благополучие народа (Богаевский Б.Л., 1937, 190 — 191).

Космогонические же представления тавров хорошо проиллюстрированы изображениями на ритуальных сосудах. Так, в одном из главных святилищ, находящихся в специально приспособленном нежилом, священном месте (одна из пещер Кизил-Кобы), был найден сосуд с изображением солнца и менее реалистичными — дождя и молний (Домбровский О.И., Щепинский А.А., 1962, 40). И этот предмет явно имел отношение к культу плодородия.

На исходе своей истории таврские племена испытывали, судя по всему, давление практически со всех сторон: с севера, северо-запада и северо-востока — скифов и понтийцев, с юга, юго-запада и юго-востока — греков, затем, гораздо более настойчивое, римлян.

В борьбе против пришельцев тавры в соответствии с вышеприведенным свидетельством Аппиана нередко меняли союзников. Так, они соединялись с занявшими Керченский полуостров скифами для борьбы с римлянами, ставшими их основным противником с I в. до н. э. Сражались с римлянами они не только на суше, но и в открытом море, где скифы им помочь не могли, — Флавий сообщает, что для уничтожения таврской флотилии маломерных судов римляне направили к берегам Крыма 40 кораблей и 3 тыс. солдат на борту (Иудейская война, II, 16, 4).

На суше же тавры успешно перенимали фортификационную технику врага. Они стали применять мелкоблочную кладку в оборонительных стенах, как римляне (г. Кошка), наращивали крепостные пояса, как это делали скифы: в Неаполе при небольшой толщине каждой из параллельных стен-панцирей общая толщина вместе с забутованным межстенным пространством достигала 2,5 м.

Над крепостными стенами нередко высились[35] башни, выступавшие вовне для обстрела противника с флангов.

Закат народа-аборигена. Когда же тавры исчезли с лица земли как самостоятельный народ с собственной культурой? Археологи утверждают, что остатки этноса сохранялись в горах до раннего средневековья, т. е. и в VII, и в VIII в. (Шульц П.Н., 1959, 257). Есть мнение, что под напором гуннов (IV в. н. э.) тавры были оттеснены в Мангуп; это подтверждается и археологическими данными, но здесь речь идет лишь о жителях близлежащих речных долин. Обитатели же неприступных горных твердынь смешались, судя по всему, с менявшимся окружением — народами, приходившими и остававшимися на полуострове, прежде всего со скифами (Соломончик E.I, 1967, 155). Но и этот процесс начался в горных районах не ранее чем в средневековье, когда в горы, к селениям тавров, поднялись остатки скифов, уцелевшие после разгрома их державы.

Автор "Жития Иоанна Готского" свидетельствует о том, что "тавроскифы" населяли Партенит и в VIII в. (с. 396). Не исключено, впрочем, что речь здесь идет не о смешанном населении — как известно, античные авторы называли тавроскифами и чистокровных тавров, а автор "Жития" мог следовать этой традиции.

Последнее в истории упоминание о таврах (тавроскифах) относится к X в. — в эту пору к ним направляются христианские миссионеры (Житие херсонесских мучеников, 406). Возможно, конечно, что это уже не этнический, а географический термин. Но с другой стороны, локализация их памятников в районе Херсонеса противоречит такому предположению — не к христианскому же населению этого северного оплота византийской церкви могли плыть корабли миссионеров. Об иных (кроме тавров) язычниках, обитавших в окрестностях Херсонеса, источники X и более ранних веков ни разу не упоминают...

Каким же был закат тавров, этого первого исторического этноса крымской земли? То, что само имя их позже 1-го тысячелетия н. э. начинает изглаживаться из памяти современников, еще ни о чем не говорит. Есть много примеров, когда этнос менял и имя, и язык, и веру, культурно и тем более антропологически оставаясь самим собой, — вспомним хотя[36] бы современных урбанизированных евреев. Древние народы так просто не "исчезают". Их нужно с территории выселить или истребить — лишь в этих случаях может быть "гарантия" бесследного их исчезновения. Да и то как сказать...

Встречающееся еще иногда утверждение о том, что тавры были где-то в IV — V вв. полностью истреблены римлянами, малообосновано. Легионеров для подавления таврского сопротивления было недостаточно и в эпоху расцвета римского могущества в Крыму; как же могли они прочесать все горные массивы в период, когда деятельность Рима здесь начала понемногу сворачиваться? И главное — с какой целью? Неудивительно, что подобные предположения были в свое время подвергнуты убедительной критике (Шульц П.Н., 1959, 270).

Более обоснованными выглядят между тем совсем иные гипотезы. Еще в XIX в. талантливый исследователь Крыма Петр Кеппен не мог не заметить: "Мне кажется очень вероятным, что в жилах обитателей почти всех богатых находками дольменов областей еще и теперь течет кровь древних строителей дольменов" (Russische Revue, Bd V, 1874, 551). Другими словами, он высказал не такую уж невероятную гипотезу о том, что тавры, будучи в средние века сильно татаризованы, остались жить на старых местах, но уже под иным именем и перейдя постепенно на татарский язык, заимствовав мусульманскую веру.

И прозрение старого ученого было спустя многие десятилетия подтверждено новыми точными науками, в частности антропологией: "Скудные данные о европеоидных брахиокранных и гипербрахиокранных черепах из пещерного города Эски-Кермена наводят на мысль о том, что не было ли средневековое население горного Крыма в основном потомками его древних аборигенов — тавров? ...В самом деле, куда же исчезли тавры? История не говорит о каких-либо переселенцах..." (Жиров Е.В., 1949, 283 — 284). Более убедительных гипотез о судьбе тавров нам, признаться, встречать пока не приходилось ни в отечественной, ни в зарубежной науке. Зато встречались весьма точные наблюдения антропологов, которые еще в конце XIX в. пришли к выводу о том, что "татары" гор и Южного берега "ничего не имеют общего с татарами в том смысле, как мы привыкли понимать[37] это слово. Многие говорят, что южнобережные татары имеют греческий тип, но и это несправедливо — татары Крыма имеют свой тип, действительно сильно колеблющийся по отдельным местностям, тем не менее тип своеобразный. Первенствующий элемент был, бесспорно, не тюркский... Первое, что мне бросалось в глаза... это их так называемый "благородный" облик и отсутствие монгольских черт" (Харузин А.И., 1890 "б", 60). Далее автор приходит к выводу о максимальной антропологической схожести татар бывшей Готии с цыганами и иранцами, т. е. индоевропейцами, минимально смешавшимися с иными расами. "Такое сходство, — заключает ученый, — может быть объяснено общеарийским происхождением тех и других" (Харузин А.И., 1890, 321). Мысль о таврском происхождении некоторых групп этих "татар" напрашивается сама собой.

Тавры оставили свой след и в культуре народов Крыма, в том числе материальной. Десятками исчисляется количество скифских, римских, греческих, понтийских, а затем и татарских селений, поднявшихся буквально на фундаменте таврских городищ и крепостей. При этом скифы заимствовали таврскую кладку камня (так называемую циклопическую), метод сужения крепостных стен кверху, ленточную керамику. Отчасти перешел к некоторым из кочевых племен, оставшихся в Крыму, и таврский погребальный культ. Римляне не только глубоко погружались в таинственный мир мифологии тавров, они не пренебрегали специфическим строительным искусством тавров, их архитектурой, так же как греки. Ведь, судя по всему, именно у аборигенов херсонеситы заимствовали идею весьма необычных построек (усеченных пирамид), нигде, кроме этой колонии, не встречающихся — ни в Элладе, ни в других периферийных греческих городах.

И уже готовые, выстроенные стены боспорских, скажем, склепов расписывались на таврский образец. Что больше всего здесь поражает — это то, что, чем позже строилось сооружение, тем сильнее был заметен в нем таврский колорит. Так, от сюжетной схожести боспорские живописцы перешли к таврскому условному стилю. И даже обычный греческий орнамент где-то в III в. н. э. резко геометризуется и упрощается — несомненно, под влиянием таврского искусства[38] (Ростовцев М.И., 1918, 180). Верховная же богиня тавров чеканится на боспорских монетах не только в эпоху первоначального знакомства колонистов с культом Девы и в эллинский период, но и в эпоху ранней империи — вот поразительный пример глубины и долговечности влияния аборигенной культуры на пришельцев.

Как истинно образованные и интеллигентные люди, греки, римляне, затем византийцы не только не стирали следы таврской культуры на крымской земле, но и поддерживали их, реставрируя и ремонтируя такие величественные сооружения, как "длинные стены", другие укрепления. И если отнести эти работы (проводившиеся и в весьма поздние периоды — даже в эпоху Юстиниана) к чисто прагматичной деятельности, вызванной собственными нуждами, то тем большее уважение вызывает строительное и стратегическое искусство тавров, смогших "заглянуть" далеко вперед, если их сооружения пригодились в прежнем виде и далеким их потомкам. Для нас же, людей XX в., память об аборигенах Крыма живет в зримых остатках этих стен и крепостей, в немногих таврских топонимах, сохранившихся до наших дней.

КИММЕРИЙЦЫ

Второй из древнейших народов, проживавших на территории нашей страны, — киммерийцы получили это имя еще в бытность свою соседями Урарту, т. е. до переселения в Крым. Так их назвали ассирийцы: "гимирри"; здесь же деяния киммерийцев были занесены в хроники. Это единственное оставленное современниками, а не более поздними авторами описание народа, споры о котором не утихают уже не первое столетие. Ученым до сих пор не известно, как киммерийцы сами называли себя; есть гипотеза, что "киммерийцы" и "тавры" вообще два названия одного и того же народа и т. д. Мы не будем вдаваться в суть этой далеко не завершенной полемики; обратимся лучше к древнейшим источникам о киммерийцах.

С глиняных клинописных табличек ассирийцев этноним перекочевал в почти неизменном виде ("гомер") на страницы трех книг Ветхого завета (Быт. 10, 2 — 3; I Пар. 1 — 5; Иез. 38, 6), но здесь "гомерты" —[39] киммерийцы — лишь поименованы. Гораздо больше сведений о народе мы можем почерпнуть у великого поэта Гомера, в его "Одиссее". Некоторые даже допускают, что гениальный грек мог быть современником киммерийцев, лично видеть, как они вторглись в Ионию и Элиду. Подробно об этих кровавых событиях затем напишет историк Страбон (ВДИ, 1947, №4, 178). Отражены они и в трудах греческого историка-поэта Каллина, в сочинениях писателя Калисфена — к сожалению, произведения эти не дошли до нас, но, основываясь на них, писали о киммерийцах более поздние авторы, в том числе и такие авторитетные, как Геродот и Плиний.

Длительное время после того, как киммерийцы уже растворились в массе других этносов, память о них жила и в географических названиях: Киммерийский Боспор (Керченский пролив), страна Киммериан, Киммерийские стены, Киммерийский брод и т. д. Город же Киммерик просуществовал с V в. до н. э. вплоть до византийского периода истории Крыма. Расцвет его пришелся на рубеж нашей эры — это был довольно крупный торговый и ремесленный центр на месте нынешней Керчи, окруженный толстыми (до 2,5 м) стенами.

Археологические исследования нашего времени во многом прояснили вопросы, которые древними авторами освещались произвольно и часто противоречиво. "Загадочность" происхождения и исторической судьбы этого народа ныне в целом развеяна. Установлено, что как этнос киммерийцы сложились к середине 2-го тысячелетия до н. э. в Нижнем Поволжье. Эти ираноязычные (Абаев В.И., 1965, 125 — 126) странники продвигались оттуда на запад, пока не расселились на огромной территории — от Белоградца (Болгария) на западе до Северного Кавказа на востоке и от южной оконечности Крыма до п. Навки (Пензенская обл.) на севере. Определить ареал расселения этноса удалось лишь после того, как советские ученые отождествили их с давно известными археологам представителями так называемой срубной[30] культуры (Тереножкин А.И., 1976, 19).

Миновав Дон, пройдя Северное Причерноморье, киммерийцы сворачивают в Крым. Это случилось в XII — IX вв. до н. э., в так называемый белозерский период (Чередниченко С.С., 1973, 36). С собой в Крым[40] они принесли массу особенностей быта и мировоззрения, характерных для прежних мест обитания. Захоронения и другие памятники на месте бывшего Киммерика, в Инкермане, Марьине, Фронтовом, Зольном, Луговом, в Зеленом Яру дают нам прекрасные представления о духовном мире, типе хозяйственной деятельности, искусстве этого древнего народа, о развитии вообще предскифской культуры.

Эти памятники позволяют сделать вывод о высоком развитии родо-племенного строя киммерийцев, а также о сравнительно слабой дифференцированности социально-экономических отношений в начале — середине эпохи их расселения в Причерноморье. Погребения их скромны, обряды просты. Так, находки одиночных погребальных сосудов весьма редки. Богатые захоронения встречаются гораздо позднее, но вне Крыма (например, у г. Энгельса), да и то весьма нечасто.

Лишь в XII — X вв. до н. э. в могилах киммерийцев начинают попадаться золотые предметы, причем даже в рядовых захоронениях. Такой феномен имеет свое объяснение: к этому времени основные традиционные занятия киммерийцев (земледелие, отгонное скотоводство) сменяются кочевым скотоводством, что сопровождалось переходом от большой к малой семье, возникновением частной собственности на стада.

Вторая причина крупных социальных перемен эпохи — становление и укрепление связей этноса с передовыми цивилизациями Восточного Средиземноморья. Кочевники научились у них искусству изготовления железных (точнее — стальных) предметов быта, прежде всего оружия. С этой поры самыми богатыми становятся могилы воинов, хотя в киммерийском обществе были и весьма зажиточные люди более мирных профессий — это видно, в частности, из раскопок у с. Зольного. Известная из наследия античных авторов воинственность киммерийцев подтверждается не встречавшимся ранее погребальным обычаем помещать в руку павшего воина оружие, служившее ему при жизни.

Из комплексных (древних письменных и современных археологических) данных можно сделать вывод о том, что киммерийцы сражались в конных отрядах, спаянных железной дисциплиной, подвижных, мало зависевших от тылового обеспечения,[41] удивительно маневренных. Во главе всего общества, бесспорно, стояла военная аристократия, но единого государства в сложившихся условиях еще возникнуть не могло. Тем не менее, вооруженные лучшей по тем временам военной техникой (особенно характерны были длинные узкие стальные мечи со змеевидным узором на рукоятке), эти прирожденные конники могли успешно меряться силами с армиями таких великих держав древнего мира, как Ассирия, Урарту, Лидия. Более того, на закате своей истории они владычествовали даже одно время над всей Малой Азией.

Историческая роль, которую сыграли киммерийцы, безусловно принадлежит к выдающимся, если даже сравнивать их с длинным рядом живших после них в Крыму народов. Прежде всего они содействовали скачкообразному развитию экономики древнего населения юга нашей страны. Ведь именно через них на огромных территориях распространились орудия, инструменты, оружие из черного металла. Они не изобрели технологии ковки стали, этой технологии будущего, а лишь заимствовали ее у передовых цивилизаций эпохи. Но через их посредство черные металлы начали свое победоносное шествие, вытесняя бронзу, на Северный Кавказ, Среднее Поднепровье, Волгу и, что особенно интересно, в Центральную Европу.

В области искусства киммерийцы, как утверждают некоторые авторы (Ростовцев М.И., 1918, 44 — 45), также сказали свое слово, передав скифам наследие, полученное от своих иранских предков. Речь идет о знаменитом зверином стиле, который скифы получили от киммерийцев уже "готовым".

В первой половине VII в. до н. э. племена киммерийцев покинули Северное Причерноморье и Крым. Это был массовый исход, вызванный, по свидетельству античных авторов, приближением несметных скифских орд. Во всяком случае, когда в VI в. до н. э. в Северном Причерноморье появились греки, киммерийцев как отдельного народа они там не застали. Возможно, ушли не все, но оставшиеся племена успели к тому времени раствориться в таврской или скифской массе, стать составной частью генофонда Крыма и близлежащих областей.[42]

СКИФЫ

Скифы у древних авторов и современных ученых. "По рассказам скифов, народ их моложе всех. А произошел он таким образом. Первым жителем этой еще не обитаемой тогда страны был человек по имени Таргитай. Родителями этого Таргитая, как говорят скифы, были Зевс и дочь реки Борисфена... Такого рода был Таргитай, а у него было трое сыновей: Липоксаис, Арпоксаис и самый младший Колоксаис. В их царствование упали на землю с неба золотые предметы: плуг, ярмо и чаша. Первым увидел эти вещи старший брат. Едва он подошел, чтобы поднять их, как золото запылало. Тогда он отступил, и приблизился второй брат, и опять золото было объято пламенем, но, когда подошел третий, младший, брат, пламя погасло, и он отнес золото к себе в дом. Поэтому старшие братья согласились отдать царство младшему.

Так вот, от Липоксаиса, как говорят, произошло скифское племя, называемое авхатами, от среднего брата — племя катиаров и траспиев, а от младшего из братьев — царя — племя паралатов. Все племена вместе называются сколотами, т. е. царскими. Эллины же зовут их скифами.

Так рассказывают скифы о происхождении своего народа. Они думают, впрочем, что со времен первого царя, Таргитая, до вторжения в их землю Дария прошло как раз только 1000 лет" (Геродот, IV, 5 — 7).

Сохранивший для потомков эту легенду Геродот (484 — 425 до н. э.), как известно, немало путешествовал в Северном Причерноморье, где, очевидно, записал ее от самих скифов, так что точность передачи ее у него, судя по всему, максимальная.

Источник второй легенды о происхождении народа — эллины, "живущие на Понте". Они сообщили "отцу истории" следующее: "Геракл, гоня быков Гериана, прибыл в эту тогда еще не обитаемую страну (теперь ее занимают скифы)... Там его застали непогода и холод. Закутавшись в свиную шкуру, он заснул, а в это время его упряжные кони (он пустил их пастись) чудесным образом исчезли.

Пробудившись, Геракл исходил всю страну в поисках коней и наконец прибыл в землю по имени[43] Гилея. Там в пещере он нашел некое существо смешанной природы — полудеву, полузмею. Верхняя часть туловища у нее была женской, а нижняя — змеиной. Увидев ее, Геракл с удивлением спросил, не видала ли она где-нибудь его заблудившихся коней. В ответ женщина-змея сказала, что кони у нее, но она не отдаст их, пока Геракл не вступит с ней в любовную связь. Тогда Геракл ради такой награды соединился с этой женщиной. Однако она медлила отдавать коней, желая как можно дольше удержать у себя Геракла, а он с удовольствием удалился бы с конями. Наконец женщина отдала коней со словами: "Коней этих, пришедших ко мне, я сохранила для тебя; ты отдал теперь за них выкуп. Ведь у меня трое сыновей от тебя. Скажи же, что мне с ними делать, когда они подрастут? Оставить ли их здесь (ведь я одна владею этой страной) или же отослать к тебе?" Так она спрашивала. Геракл же ответил на это: "Когда увидишь, что сыновья возмужали, то лучше всего поступить тебе так: посмотри, кто из них сможет вот так натянуть мой лук и опоясаться этим поясом, как я тебе указываю, того оставь жить здесь. Того же, кто не выполнит моих указаний, отошли на чужбину. Если ты так поступишь, то и сама останешься довольна, и выполнишь мое желание".

С этими словами Геракл натянул один из своих луков... Затем, показав, как опоясываться, он передал лук и пояс (на конце застежки пояса висела золотая чаша) и уехал. Когда дети выросли, мать дала им имена. Одного назвала Агафирсом, другого — Гелоном, а младшего — Скифом. Затем, помня совет Геракла, она поступила, как велел Геракл. Двое сыновей — Агафирс и Гелон — не смогли справиться с задачей, и мать изгнала их из страны. Младшему же, Скифу, удалось выполнить задачу, и он остался в стране. От этого Скифа, сына Геракла, произошли все скифские цари. И в память о той золотой чаше еще и до сего дня скифы носят чаши на поясе (это только и сделала мать на благо Скифу") (Геродот, IV, 8 — 10).

Геродот не скрывает, что относится к первой и второй легенде как к малодостоверным источникам, явно предпочитая третью версию этногенеза скифов: "Существует еще и третье сказание (ему я сам больше всего доверяю). Оно гласит так. Кочевые племена скифов обитали в Азии. Когда массагеты вытеснили[44] их оттуда военной силой, скифы перешли Араке и прибыли в киммерийскую землю (страна, ныне населенная скифами, как говорят, издревле принадлежала киммерийцам). С приближением скифов киммерийцы стали держать совет, что делать перед лицом многочисленного вражеского войска. И вот на совете мнения разделились. Хотя обе стороны упорно стояли на своем, но победило предложение царей. Народ был за отступление, полагая ненужным сражаться с таким множеством врагов. Цари же, напротив, считали необходимым упорно защищать родную землю от захватчиков. Итак, народ не внял совету царей, а цари не желали подчиниться народу. Народ решил покинуть родину и отдать захватчикам свою землю без боя; цари же, напротив, предпочли скорее лечь костьми в родной земле, чем спасаться бегством вместе с народом... приняв такое решение, киммерийцы разделились на две равные части и начали между собой борьбу... после этого киммерийцы покинули свою землю, а пришедшие скифы завладели безлюдной страной" (Геродот, IV, 11).

Таковы первые версии о происхождении скифов, дошедшие до древних историков. Признаться, и современному читателю наиболее достоверной покажется третья из них. Однако при внимательном анализе обнаруживается, что во всех них обильно рассыпаны зерна истины, хотя и неодинаково очевидные, как, впрочем, в большинстве мифов и преданий.

Итак, одна из версий Геродота основана на небесных дарах. Миф такого рода есть у нескольких народов, и все они издавна расселялись вне пределов европейской части СССР — это весьма показательно при выяснении происхождения скифов. Но повествование Геродота целиком укладывается в устную традицию этноса, явно занесенную в Северное Причерноморье самими же скифами в период их переселения сюда из глубин Азии.

В частности, на аналогичность Геродотова рассказа некоторым персидским древним мифам обратили внимание иранисты. Причем аналогия эта весьма близкая — так, Александру Македонскому в годы его пребывания в Средней Азии саки говорили с гордостью, что они — не простое племя, ибо получили с небес дары — упряжку быков, плуг, копье, стрелу и чашу. Царские скифы — потомки Таргитая, сына[45] Зевса, — получили в точности такие же дары! (Тереножкин А.И., 1987, 6 — 7.) То, что язык скифов принадлежал к североиранской группе, вообще факт общеизвестный. Остается уточнить лишь время их великого переселения.

Нижняя граница культуры скифов как сложившегося этноса датируется в новейших исследованиях VII в. до н. э. (Клочко В.И., Мурзин В.Ю., 1987, 13). Культуры, относящиеся к более ранним периодам в Северном Причерноморье и Крыму, явно нескифские, хотя и вошедшие в культуру этноса в качестве составной ее части. Основная из этих позднейших предскифских, т. е. киммерийских, типов культуры — так называемая черногоровско-новочеркасская. Второй главный компонент — протоскифская культура, носители которой пришли из глубин азиатских просторов. И наконец, нужно назвать отдельные вкрапления в общий культурный фонд переднеазиатских элементов, происшедшие в результате походов скифов на юг (см.: Смирнов А.П., 1966, 16 — 17).

Удельный вес каждого из трех компонентов определить пока с точностью не удалось; единственное, что можно сказать, — это то, что если не самый весомый, то самый наглядный из них — последний, так как он буквально преобразовал скифское вооружение, а также художественные приемы и методы обработки камня и металла. Это привело к заметному прогрессу в скифском скульптурном и кузнечном искусстве — появились знаменитые стрелы и объемные антропоморфные статуи.

Протоскифы шли с востока двумя последовательными волнами. Сам факт такого значительного переселения в начале раннего железного века неоднократно, впрочем, оспаривался. Не столь давно утверждалось даже, что "в настоящее время советские ученые с полной неопровержимостью доказали, что скифы являлись не пришельцами-завоевателями, а коренными, автохтонными жителями Восточной Европы" (Надинский П.Н., I, 195, 21). При этом резкие перемены в культуре доскифского населения объяснялись торговыми связями киммерийцев с соседями.

Но это, как утверждают сторонники "миграционной" гипотезы, никак не согласуется с еще недавно возвышавшимися в крымских и заперекопских степях массивными каменными изваяниями ("скифскими[46] бабами"), вес которых измерялся тоннами. Их невозможно было бы доставить на небольших судах начала 1-го тыс. до н. э., и к тому же в столь массовом количестве. Да и места, где добывался камень для их изготовления, ныне известны — они совпадают с ареалом расселения именно мигрантов "первой волны" и ее хронологией, т. е. X в. до н. э. Вторая, гораздо более мощная волна переселенцев затопила Северное Причерноморье в VIII — VII вв. до н. э.; она вновь пришла с востока и снова обогатила местное население предметами иной материальной культуры. Более того, старая, киммерийская культура оказалась как бы заглушенной новой; самое заметное, что осталось и при новом населении, — это катакомбы — захоронения.

Издавна памятники скифской культуры находили на огромных территориях[31], что привело к выводам о заволжском, даже монгольском происхождении скифов (Ростовцев М.И., Коте Г., Потратц И., Артамонов М.И., Греков Б.Н. и др.). Однако еще в прошлом веке, до того, как сложился современный богатейший комплекс скифского археологического материала, некоторые ученые, опиравшиеся почти исключительно на антропометрические данные, пришли к весьма примечательным выводам. Так, профессор Самоквасов указывал, что найденные в скифских могилах "сосуды, монеты, бляхи, перстни и другие предметы с художественными изображениями скифов, передающими черты их наружности до малейших подробностей, показывают, что у скифов были волосы густые, лоб высокий, глаза открытые, прямо поставленные, нос узкий и прямой" (цит. по: Иванов Е.Э., 1912, 10). Ему вторил академик К.М. Бэр: "Скифская форма лицевых костей не представляет ничего монгольского. Нос у скифских черепов высок и узок (у монголов плоский и широкий); нет сильно выдающихся скул, и места прикрепления височных мускулов далее отстоят от средней теменной линии, чем у монголов. Остатки языка и мифология также показывают, что скифы — чистые арийцы, или, как принято называть их в филологии, индоевропейцы" (там же).

Мы могли бы назвать десятки иных гипотез о происхождении скифов. Только характеристике "скифских" теорий и проблем посвящена целая книга (Семенов-Зусер С.А., 1947), причем "попытаться примирить[47] имеющиеся в них противоречия — дело невозможное и бесполезное" (Куклина И.В., 1985, 187). Мы настроены более оптимистично, тем более что на основании находок и открытий последних лет количественное богатство накопленных данных может перейти в качественный скачок, привести к новым результативным обобщениям в скифоведении, И первый шаг, кажется, уже сделан — киевский ученый В.Ю. Мурзин своей теорией примиряет сторонников ряда гипотез, заимствуя в них самые ценные, конструктивные достоинства.

Согласно его датировке, генезис скифского этноса можно разделить на четыре основных этапа:

1) начало VII в. до н. э. — приход в Северное Причерноморье протоскифских ираноязычных племен, начало их смешения с автохтонным киммерийским населением;

2) VII — начало VI в. до н. э. — период совместных скифско-киммерийских походов в Переднюю Азию, складывание в ходе их новой этносоциальной структуры;

3) VI в. до н. э. — возникновение северопричерноморской Скифии в пределах степи и лесостепи;

4) конец VI — V в. до н. э. — окончательное смешение ираноязычных кочевников и киммерийцев, ускорение этногенетических процессов внутри Орды, сложение скифского этноса (Мурзин В.Ю., 1989, 13 — 14).

Примем эту гипотезу за рабочую и попытаемся очертить более важный для нашей темы вклад скифов в этническую историю одной из территорий бесспорного их обитания — Таврики.

Скифы в Крыму. На полуостров скифы проникли по меньшей мере в VII в. до н. э. Этнически это были еще не слившиеся в народ группы или племена (Плиний насчитывает их до 30), говорившие на семи несхожих языках. В период заселения, длившийся довольно долго, уже можно было различить по хозяйственно-социальным особенностям два конгломерата, которые издавна условно обозначают как "скифов-кочевников" и "царских скифов"; последние обитали в Крыму.

В III в. до н. э. крымские скифы занимают уже[48] главенствующее положение в Скифии, но не столько благодаря своей воинской мощи или многочисленности, а по причине упадка материковой части этноса, теснимой сарматами и частично ими ассимилированной. Была и еще одна причина возвышения крымской части народа — отмеченный многими авторами подъем ее культуры. Коренное население было к тому времени оттеснено в горы, а на освободившейся территории пришельцы развили как скотоводческую, так и земледельческую экономику. Столицей Скифии ранее был город на Днепре (Каменское городище близ Никополя), теперь им становится быстро развивающееся поселение в сердце Крыма, на месте нынешнего Симферополя. Новая столица, которую современники-греки называли Неаполем (скифское название до нас не дошло), не случайно была основана в Салгирской долине. Уступы белокаменных плато делали крепостные сооружения почти неприступными, рядом были обильные источники чистой воды, и, главное, город стоял на перекрестке основных торговых путей Крыма: от Перекопа — к Херсонесу и от Феодосии и Пантикапея — к Каркинитиде и Калос-Лимену.

Как указывалось, горы Крыма остались за автохтонным его населением, но и на оставшейся части скифы расселились неравномерно. Границы их обитания очерчены на востоке феодосийским побережьем, на западе — также прибрежной полосой, на юге — Главной грядой. В степной части этого ареала, заселенной весьма слабо, вольно кочевали пастушеские племена, следов селений по себе не оставившие; очевидно, жилище номадов, как и ранее, было кожаным или войлочным, переносным.

Городища и небольшие селища (числом более 80) располагались в районах оседлой, земледельческой экономики, у торговых гаваней (Чайка), вдоль торговых путей, шедших из столицы к гаваням восточной части Крыма (Доброе), юго-восточной (Алма-Кермен) или на материк (Кермен-Кыр). Крупных городов было четыре: уже упоминавшийся Неаполь (площадь 20 га) и безымянные, после которых остались городища Усть-Альминское (6 га), Кермен-Кыр (4 га) и Булганакское (2,5 га), между с. Пожарским и Демьяновкой.[49]

Общество и экономика. В период заселения Крыма скифское общество было раннеклассовым. Уже тогда во главе племен или родов стояли вожди (античные авторы именовали их царями), основную массу составляли рядовые кочевники, имелись и рабы. Однако ни во времена Геродота, ни позже рабство не было развито, играло в экономике второстепенную роль, как и вообще в кочевых обществах. Сама же кочевая экономика во многом определялась географической средой обитания. Степь, лесостепь и предгорья Восточной Европы были слабо заселены и покрыты богатой растительностью, которая была способна прокормить огромные табуны и стада, но для земледелия эти местности годились далеко не везде, тем более если учитывать тогдашний его примитивный уровень.

Крымские же переселенцы — скифы довольно скоро оценили благодатный климат и плодородную почву полуострова. И здесь везде, за исключением безводной степи, развилось земледелие и пастушеское скотоводство. Скифы разводят овец, свиней, пчел, сохраняя и традиционную привязанность к коневодству. Земледелие же скоро перерастает из самопотребляющего в товарное. Торговые контакты с античным миром (точнее, с причерноморскими его аванпостами — колониями) становятся постоянными и прочными. Скифы вывозили в основном свое зерно, шерсть, мед, воск, лен. Купцы Неаполя вели и транзитную торговлю между Северным Причерноморьем и Грецией, они вывозили крымский хлеб даже в порты Мраморного и Средиземного морей. Как ни странно, но бывшие кочевники стали настолько искусными мореплавателями, что иногда составляли конкуренцию грекам; недаром в этот период Черное море называли Скифским. И без чуждого торгового посредничества в столицу Крыма доставлялись заморские вина, ткани, ювелирные изделия и другие предметы искусства.

Столь развитые торговля и экономика требовали профессиональной дифференциации, и мы наблюдаем четкое разделение населения скифского Крыма на землепашцев, воинов, купцов, моряков и ремесленников. Кстати, последние, естественно, также делились на множество узких специальностей: гончаров, каменотесов, строителей, кожевенников, литейщиков[50], кузнецов (Высотская Т.Н., 1975, 20 — 23). При этом уровень ремесленного мастерства не уступал даже греческому, имевшему более давние традиции. Геродот с восхищением описывал, например, скифский котел из бронзы, толщина стенок которого была в 6 пальцев, а вместимость равнялась 600 амфорам (около 24 тыс. л), правда, изготовлен он был не для бытового использования, а как своеобразный памятник (ВДИ, 1947, №2, 274).

В Крыму социальные различия еще более углубились по сравнению с кочевым периодом истории народа. Здесь появляются сказочно богатые купцы и земельные магнаты, бок о бок с многочисленными крестьянами-собственниками живут степные нищие и рабы. На вершине общественной пирамиды по-прежнему стоят цари, их быт хорошо отражен археологическими материалами, но он был бы известен гораздо лучше, если бы мы обнаружили упоминавшееся многими древними авторами кладбище крымских владык Геррос...

Вытеснившие скифов с материка племена (в частности, сарматы), оставшиеся за Перекопом, сохранили прежний уровень развития, в том числе законсервировались многие черты матриархата, в то время как у скифов семья давно уже стала патриархальной. Более того, это была не "большая", характерная для кочевого общества ячейка, а малая семья, владевшая частными средствами производства. Но наиболее заметно опережающее соседей развитие скифского общества в области культуры.

Культура скифского Крыма. Как и на процесс социальной дифференциации и на экономику, большое влияние на культурное развитие скифов оказала их встреча с греческой цивилизацией. Век за веком вели эти кочевники довольно однообразный образ жизни скотоводов, не имея возможности скопить за постоянными переездами какие-то ценности материальной культуры. Но вот они осели, заложили ряд городов — это была необходимая предпосылка для превращения их в культурные центры этноса; правда, лишь предпосылка, ведь городища у них были и ранее, хотя и не столь значительные. Но вот скифы встречаются с античным миром — и в их среде происходит буквально духовный взрыв, культурная ре[51]волюция VI в. до н. э. Погребения их вождей отныне превращаются в богатейшие собрания греческих и иранских произведений искусства, драгоценного малоазиатского оружия, предметов античного культа и обихода. Конечно, это был результат греко-скифской встречи, обогащавшей кочевников не столько материально, сколько духовно.

Отныне Скифское царство входит в тесное общение со всем культурным миром эпохи и как мощная сила — в политическую историю. Да, оно уступало иным державам (весьма немногим) в части государственности — таких традиций у молодой страны и быть не могло в отличие, скажем, от Персии, унаследовавшей свою политическую культуру от Ассиро-Вавилонии, Лидии, Фригии, Египта и Финикии. Скифия же сложилась как кочевое государство под управлением неограниченного владыки-царя, окруженного конными дружинниками, чем, между прочим, напоминало более позднее Хазарское царство или Золотую Орду. Впрочем, внутригосударственная структура была достаточно устойчивой. Военная мощь достигла поэтому здесь высокого уровня — известно, что именно царские, т. е. по преимуществу крымские, скифы изгнали из Причерноморья полчища Ахеменида Дария и, опасно пошатнув престиж персидской династии, стали повсеместно известны как "непобедимые". Они совершали победоносные наступательные походы и на юг, в Переднюю Азию и Фракию, где также вступали в контакт с древними восточными цивилизациями, с античным миром, что не могло не обогащать культуру бывших кочевников.

Постепенно складывалась не заимствованная, а собственно скифская культура. И этому факту не противоречит практика заказов на изготовление предметов искусства в соседних странах, где ремесленничество имело более древние традиции. Античные художники и ювелиры, прекрасно знакомые со скифской культурой, поставляли в Крым изделия, которые с полным правом считаются шедеврами "скифского" стиля. Именно это культурное наследие, а также общественное развитие и политическая сплоченность выделяют скифов среди "варварских", т. е. неантичных, народов.

Огромна роль, которую скифы сыграли в распространении, передаче великих античных культур[52] населению остальной Европы. Утверждается даже, что в культурном отношении они сформировали европейскую Лесостепь (Тереножкин А.И., 1977, 14 — 15), Что же касается собственной культуры, то влияние ее распространилось еще шире — на Восточную Европу, Западную и Центральную Азию. В целом скифы стали связуюшим звеном между

Азией и Европой — даже на далеком Севере со скифской поры встречаются предметы искусства, созданные по античным образцам, — речь идет о местах обитания мари, коми, удмуртов, пермяков (Смирнов А.П., 1966, 5). Поэтому если рассматривать роль скифов в масштабе мировой культуры, то они заняли в истории цивилизаций Европы третье место — вслед за греками и римлянами. И к тому времени, когда античность, над которой навис последний, роковой кризис, подошла к своему закату, в первую очередь скифский и кельтский народы, "варвары", сохранившие и развившие свою культуру, поднялись уже на такой уровень, стали такой культурной силой, что смогли "омолодить мир, страдающий оттого, что старая цивилизация умирает" (МЭ, 16, ч. I, 133). Они наложили свой неповторимый отпечаток на все дальнейшее развитие культуры европейского типа, определили культурный расцвет "варварской" Европы, а затем Европы средних веков и Возрождения.

Чем же была характерна скифская культура? Ее достижения видны прежде всего в архитектуре. Возьмем, например, так называемое здание с портиками в Неаполе. Эта постройка длиной 30 м, с двумя классическими шестиколонными портиками по краям фасада воздвигнута явно в стиле греческого храма, хотя и не была святилищем (Скифия не знала жрецов, лишь гадателей, обходившихся без храмов). Таким образом, отличия от греческого прототипа видны уже в изменении функций сооружений; еще значительнее отклонения в архитектурном стиле, весьма заметно отличавшемся от греческого (подробнее см.: Карасева А.Н., 1951, 161, 168). В Крыму, например в Боспоре, работало немало ювелиров, греков по происхождению, но изделия их имели иные, чисто скифские стилистические особенности, не встречающиеся в античной торевтике. Здесь, как ни странно, более тонка техника, проработка деталей, заметная даже в монетах; иная религия принесла с собой новые сюжеты,[53] иной пантеон и целые сюжетные жанры (Ростовцев ММ., 1918, 53 — 54) и, главное, новую символику.

Всемирно известная чертомлыцкая ваза лишь недавно раскрыла сложный мир скифских символов. Первые ее исследователи обращали внимание только на бытовую сторону изображенного; очарованию этих сцен не могли противостоять и более современные ученые, видевшие на вазе лишь картинки из "самой обыкновенной жизни степняков... пасутся в степи вольные кони, потом бородатые скифы ловят их арканами, тянут на веревках и взнуздывают — так по кругу развивается действие" (Штамбок А.А., 1968, 31).

Между тем скифам была абсолютно чужда сюжетика сиюминутной реальности. Они устремлялись скорее к овеществленному отражению своих познаний и веры в обобщенном виде. Мышление их было по необходимости мифологическим (эту ступень эстетического мышления прошли все народы мира), а конкретно — зооморфносимволическим. Это характерно не для греческой, а именно для индо-иранской традиции. Советский ученый Е.Е. Кузьмина обоснованно доказала, что сцены вазы отражают в бытовой форме космогонические представления скифов. Так, сцена терзания (верхний фриз) символизирует небесную сферу, где разыгрывается катаклизм в космосе. Нижний фриз (растительный орнамент с птицами) — символ земной тверди, переданный известным образом "Мирового Дерева", а крылатый конь у его подножия — посредник между двумя сферами. Средний же фриз (ловля коней) — сфера обитания людей, запечатленных в момент высшего духовного взлета — жертвоприношения. Ну а сюжет вазы в целом представляет собой космограмму всего мира, но не в статике, а в вечном движении, в обновлении, сменяющем земную смерть, борьбу миров в ее универсальном значении (Кузьмина Е.Е., 1954, 93 — 104). Столь же глубоко символичны три пояса росписи раскопанного в Неаполе "здания с фресками", отразившими конкретный скифский культ (Высотская Т.Н., 1975, 23 — 25).

Подобная сложность и глубина духовного мира скифов вряд ли были характерны для тавров или более поздних готов. Однако шестивековое соседство не могло не сказаться на культуре последних, хотя,[54] возможно, лишь в области архитектуры и мелкой пластики. Что же касается скифского "звериного стиля", самого яркого отличительного признака их культуры, сохранившегося у многих народов, подверженных скифскому влиянию (сибирцев, алтайцев, кавказцев, прибалтов, славян), то в Крыму он уцелеть не мог. Этому воспрепятствовали несколько веков господства мусульманской религии, запрещающей изображения живых существ.

Что же касается скифского быта, весьма приспособленного для степного Крыма, то зримые черты его сохранились у греков Пантикапея и римлян первых веков н. э. Так, римские помещики, не строя в Крымской степи своих вилл, как это было в других провинциях Рима, выезжали из душных городов на лето с юртами, т. е. жили "на скифский лад" (Ростовцев М.М., 1918, 182). Греки переняли у скифов ряд мясных блюд, а также умение пить "по-скифски" легкие душистые крымские вина, не терпящие разбавления водой.

На закате своей богатой событиями истории Скифия сильно уменьшилась в размерах, ослабла ее военная мощь. Времена экспансии для нее давно кончились; скорее всего скифы стремились лишь сберечь достояние предков, употребляя незаурядные свои таланты на мирном поприще, и добивались здесь не меньшей славы, хотя и иного рода[32]. Но жизненное пространство сжималось — с севера скифов теснили сарматы, с юга удар за ударом наносили греки — так, лишь Диофант дважды ходил на Неаполь и Хабеи (II в. до н. э.). Тем не менее государство скифов просуществовало до конца III в. н. э. (Гайдукевич В.Ф., 1959, 278) благодаря укреплениям городов. Так, стены Неаполя достигли к этому времени чудовищной толщины (8 — 12,5 м) и такой же высоты, взять их сарматы-кочевники, естественно, не могли.

Остатки скифского этноса скорее всего мирно и незаметно растворились в общей массе крымских племен и народов. Об этом говорят и антропометрические данные позднего Неаполя — основную массу его населения составляли скифы, сарматы, тавры и греки (Кондукторова Т.С., 1964, 53). Остались и материальные памятники смешанной, тавроскифской культуры.

Наиболее впечатляющие из них — средневековые[55] города-крепости. После того как под ударами гуннов тавры, скифы и иные степные жители окончательно сконцентрировались в IV — V вв. в горах, новые географические и экономические условия и близость греческих центров оказали на переселенцев глубокое влияние. Рабство, хоть и незначительное, быстро исчезает, ускоренно развиваются ремесла, садоводство, земледелие, торговые связи с византийцами и римлянами. Растет имущественная дифференциация и, очевидно, феодальные отношения.

Поэтому в VI — VII вв. скифы и тавры горного Крыма становятся основными участниками возведения будущих феодальных городских центров, а также отдельных укреплений-замков. Эти образования резко отличаются от существовавших до той поры типов тавроскифских селений преимущественно сельского характера. Уже в VI в. буквально в каждой долине высились примитивные укрепления, которые к VIII в. превращаются в первоклассные феодальные крепости и замки.

Образец такой крепости — Эски-Кермен, чьи руины виднеются сегодня в полукилометре к востоку от с. Черкес-Кермен (ныне Крепкое Куйбышевского р-на). При строительстве были великолепно использованы особенности вытянутого горного плато, по краям которого поднялись стены, что делало невозможным применение стенобитных орудий. Крепости такого типа, а их было немало, служили не только местом обитания горожан, но и неприступным убежищем для населения близлежащих деревень в военные годы. Смешение автохтонных и пришлых культур неизбежно отразилось в архитектуре крепости. В ней сочетаются, дополняя друг друга, местные, крымские строительные традиции (пещерные казематы, исполнявшие роль машикулей, панцири стен, перекрытые крупными каменными блоками) и архитектурно-фортификационные приемы византийского происхождения (тщательная обработка камня, кладка на сложном известковом растворе, парапеты с бойницами по периметру стен) и т. д.

Эски-Кермен, расположенный на периферии, вдали от торговых путей, угас в VIII в., но другим замкам, городам и крепостям, построенным скифами, таврами и их смешавшимися потомками, суждена была долгая жизнь. Некоторые из них — Мангуп, Кыз-Кермен,[56] Тепе-Кермен, Бакла, Чуфут-Кале и др. — пережили и эпоху средневековья.

Память же о скифах, предания, связанные с этим великим народом, отлились у их наследников в твердую уверенность, убежденность в неразрывной кровной связи поколений, в преемственности культур. Автор XVI в., хорошо знавший крымчан средневековья, сообщает нам: "Хотя мы считаем татар варварами и бедняками, но они гордятся воздержанностью своей жизни и древностью своего скифского происхождения" (Михаил Литвин, 1890, 6). При всей внешней наивности такой убежденности (она не опиралась на "научные" доказательства), ее нелегко опровергнуть. И если до сих пор не обнаружено никаких свидетельств того, что скифы были изгнаны с полуострова или сами покинули его, то остается признать правоту этой крымско-татарской традиции, уходящей корнями в скифскую древность.[57]