Истории из Бедокурии: Сказки

История про золотой талер

Жила на свете маленькая девочка по имени Анна-Барбара, и была она круглой сиротой: её папа и мама давным-давно умерли. Осталась у неё только дряхлая бабушка, которая к старости стала совсем чудаковатой. С чем бы Анна-Барбара к ней ни обратилась, что бы ни рассказала, о чём бы ни попросила, у бабушки на всё был один ответ: «Ах, внученька, вот если бы у нас был золотой талер, всё было бы хорошо. Но у нас его нет и взять негде, так что приходится терпеть».

Скажет Анна-Барбара: «Бабушка, у меня чулок на колене порвался!», или: «Бабушка, учитель меня похвалил за то, что я хорошо отвечала!», или: «Бабушка, в горшок со сметаной кошка забралась!» — старушка знай вздыхает: «Ах, внученька, вот если бы у нас был золотой талер…»

А когда Анна-Барбара приставала к бабушке и спрашивала, что это за золотой талер такой и как его добыть, та только таинственно качала головой и говорила: «Ах, внученька, если бы его легко было добыть, он давно был бы у нас. Всю свою жизнь я искала его, но даже одним глазком не довелось мне на него посмотреть. И маме твоей тоже не дался он в руки. Может быть, тебе повезёт: ты ведь родилась в новогоднюю ночь, тебе счастье на роду написано».

Больше ничего не удалось Анне-Барбаре узнать про золотой талер. И вот однажды студёной зимней ночью бабушка умерла.

Но перед смертью она приподнялась на кровати, глянула на внучку и строго сказала:

— Анна-Барбара, когда я умру, похорони меня на нашем кладбище в головах у твоих родителей. Смотри, только там и нигде больше.

Анна-Барбара пообещала исполнить бабушкин наказ.

— А когда похоронишь меня, не оставайся в нашей хижине, запри её и иди куда глаза глядят. Не задерживайся нигде, пока не окажешься в таком месте, где у людей имеется золотой талер. Чтобы получить его, ты будешь служить им, сколько потребуют: хоть десять, хоть двадцать лет. Помни: не будет тебе счастья, пока не заполучишь золотой талер. Обещай, что сделаешь, как я велю.

Анна-Барбара пообещала, и тут бабушка откинулась на подушки и испустила последний вздох. Соседи помогли девочке похоронить старушку там, где она велела: в головах у своих детей. Похороны закончились, соседи разошлись по домам, и Анна-Барбара осталась в одиночестве у ворот кладбища. Держа в руках узелок со своими скудными пожитками, она стояла и не знала, куда идти. Домой нельзя: она ведь поклялась бабушке, что уйдет из деревни куда глаза глядят. Но уходить было страшно, да и мороз был сильный, кругом лежали высокие сугробы, и девочка дрожала от холода.

Вот так стояла она в нерешительности и вдруг видит: по улице едут сани, в которые запряжена сивая лошадь, да и не лошадь, а просто-напросто кляча, в санях же сидит длинный человек с жёлтым-прежёлтым лицом. И кляча, и её хозяин выглядели так диковинно, что Анна-Барбара, хоть и грустно, и страшно ей было, едва удержалась от смеха. Во-первых, сани были не сани, а поставленные на полозья ясли, из которых кормят скотину, а во-вторых, длинный желтолицый человек, сидящий в них, был такой тощий, что Анне-Барбаре показалось, будто она слышит, как на ухабах гремят его кости. Лицо у него было до того худющее и щёки до того впалые — одна кожа. Казалось, холодный зимний ветер продувает их насквозь.

Но худоба этого человека не шла ни в какое сравнение с худобой его клячи. Выглядела она так, словно её никогда не кормили, плелась еле-еле, на каждом шагу шаталась и чуть не падала. От слабости она уже не держала голову и всё время тыкалась мордой в снег.

У кладбищенских ворот кляча остановилась, точно у неё уже больше не оставалось сил. Разумеется, сани тоже остановились. Лошадь жалобно скосила на Анну-Барбару глаза, да так, что видны были одни белки. Тощий возница тоже скосил глаза на девочку, только белки у него оказались не белыми, а жёлтыми.

Он долго рассматривал Анну-Барбару и наконец спросил скрипучим голосом:

— Ты кто такая, девочка? Зачем ты торчишь у кладбищенских ворот и дрожишь как осиновый лист? Я бы на твоём месте поберег драгоценное тепло своего тела и не позволил студёному ветру выдувать его.

Анна-Барбара рассказала ему, что она круглая сирота и только что похоронила последнего близкого человека — бабушку. И ещё сообщила, что собирается идти по белу свету и искать службу, за которую заплатят золотой талер.

— Так, так, — пробормотал тощий и задумчиво потёр острый нос костлявым пальцем. — Скажи, а ты честна, работяща, бережлива? Любишь ли рано вставать и поздно ложиться? А самое главное — не обжора ли ты?

Анна-Барбара уверила тощего, что она и работяща, и не обжора, и тогда тот сказал:

— В таком случае полезай в сани. Ты напала на нужного человека: я как раз ищу девочку, чтобы она обихаживала меня и моего коня Героя.

Но Анна-Барбара прежде спросила у тощего, как его зовут, где он живёт и есть ли у него золотой талер, чтобы заплатить ей за службу.

— Зовут меня Ганс Жмот, — отвечал нищий, — живу я в большой деревне, которая называется Везде. Ну, а что касается золотого талера, ты его получишь, если верой и правдой прослужишь у меня три года.

При этом Ганс Жмот радостно рассмеялся, точно козёл заблеял, а конь Герой махнул своим жалким хвостом и так ужасно закатил глаза, что Анне-Барбаре немножко даже стало страшно.

Однако она вовремя подумала, что ей всё-таки очень повезло: только она собралась идти по белу свету куда глаза глядят, как сразу напала на человека, обещающего дать ей золотой талер, который её мама и бабушка тщетно искали всю жизнь.

Анна-Барбара бросила в сани узелок и следом залезла сама.

И тут Ганс Жмот зло закричал:

— Да ты мне сани чуть не сломала! Не знаешь, что ли, почём нынче доски? Осторожненько садиться надо, осторожненько!

А когда Анна-Барбара оглянулась в последний раз на кладбище и, мысленно прощаясь с бабушкой, грустно вздохнула, Ганс Жмот проворчал:

— Не вздыхай, нечего лёгкие изнашивать. Они у тебя одни, износишь — новых никто не даст.

Он еле-еле тронул кнутом свою сивую клячу, и та, едва переставляя ноги, страшно медленно, со скоростью улитки, повезла их по деревенской улице. Сперва исчезло из глаз кладбище, потом миновали кузницу, пекарню, возле которой высилась огромная поленница дров, и вот уже деревня осталась позади.

Пошёл снег. Сначала в воздухе кружились отдельные снежинки, но с каждой минутой их становилось всё больше, а вскоре снег уже так валил, что в трёх шагах ничего не было видно: ни деревьев, ни домов — и Анна-Барбара только удивлялась, как при такой вьюге они не собьются с пути.

Она спросила у своего хозяина, где находится большая деревня Везде, и он буркнул:

— Везде.

Старая заморённая кляча бежала всё быстрей, под полозьями поскрипывал снег, и внезапно Анне-Барбаре показалось, будто они уже не по земле катят, а летят по воздуху среди пляшущих хлопьев снега и будто лошадь превратилась в какую-то зыбкую тень. Жутко стало Анне-Барбаре; она выглянула из саней, и ей почудилось, что под нею разверзлась бездонная пропасть, заполненная сыплющимся снегом. Но, взглянув на возницу, она немножко успокоилась. Он невозмутимо сидел, держа вожжи, и лишь иногда, понукая клячу, покрикивал: «Н-но! Н-но!» Вид у него был такой, словно в этой безумной скачке ничего особенного нет.

Вдруг Анна-Барбара почувствовала, что сани вроде бы стали спускаться. Ей даже показалось, будто сквозь метель виднеются силуэты вековых елей, а тут кляча встала как вкопанная и сразу же поникла головой до самой земли, словно не в силах удержать её от слабости и голода.

— Вот мы и дома! — сообщил Ганс Жмот, но, сколько девочка ни вглядывалась в снежную завируху, ничего похожего на дом не увидела. Единственное, что ей удалось высмотреть, — что-то похожее на копну старой прелой соломы.

— А где же твой дом? — удивилась Анна-Барбара.

— Там! — ткнул пальцем Ганс Жмот в сторону копны и велел: — Помоги мне распрячь Героя. Сейчас распряжём его и пойдём домой, как следует поужинаем.

Долго оба они мучились, развязывая узлы на упряжи и расстёгивая пряжки закоченевшими от холода руками, но в конце концов справились.

Анна-Барбара стала оглядываться: где тут конюшня. Вдруг Ганс Жмот тихо произнёс:

— Герой, ложись, — и кляча плюхнулась в глубокий сугроб, почти утонув в нём.

— Засыплем-ка его снежком! — велел Ганс Жмот.

Герой страшно выкатывал глаза, скалил длинные жёлтые зубы, но всё было напрасно: вскоре он исчез под снегом.

— Зима — самая лучшая пора года, — довольно захихикал Ганс Жмот. — И корм можно сберечь, и конюшни не надо. Конёк лежит замороженный, не портится, а понадобится он мне — я его оттаю: налью на нос чуточку горячей воды, чтобы он снова начал дышать… Сэкономить может каждый, да не каждый знает как. Ты, Анна-Барбара, многое сможешь у меня перенять!

В душе девочке было очень жалко несчастного конягу, которому придётся некормленым лежать под холодным снегом, но высказать это она не решилась и покорно пошла за хозяином, вскарабкалась следом за ним на кучу соломы и оказалась перед глубокой чёрной норой, ведущей под землю.

— Да, да, это и дверь, и окно, и труба моего дома, — потирая руки, сказал Ганс Жмот. — Люди-то, дураки, тратят большущие деньги, строят себе дома из дерева, а то и из камня, хотя куда дешевле устроить себе жилище под землёй. Ну, ладно, скатывайся следом, только обожди, когда я крикну, не то свалишься мне на голову.

С этими словами Ганс Жмот опустил свои длинные худые ноги в нору, соскользнул туда и в мгновение ока исчез. Анна-Барбара слышала только глухой, постепенно замирающий шорох. Страшно ей стало, захотелось бросить службу и бежать отсюда. Да только куда побежишь в такую вьюгу? Свалишься где-нибудь в лесу и замёрзнешь…

Поэтому, когда из глубины донёсся еле слышный голос Ганса Жмота, Анна-Барбара полезла в нору. Зажмурив глаза, она скользила вниз, всё глубже и глубже. Головокружительный спуск показался ей бесконечным, но в конце концов закончился, и она шлёпнулась на что-то мягкое, похожее на сено.

— Наконец-то! — раздражённо буркнул Ганс Жмот. — Долго же ты заставляешь себя ждать. В следующий раз, как позову, несись со всех ног!

Схватив сидящую на сене Анну-Барбару за руку, он потащил её за собой по тёмному проходу в огромную освещённую пещеру.

Анна-Барбара чуть не умерла со страху, увидев, что справа и слева от входа сидят два большущих, ростом с телёнка, лохматых пса с горящими глазами. Оскалив зубы, они рванулись к девочке, но толстые железные цепи удержали их.

— Тихо, мои верные адские псы! — крикнул им Ганс Жмот, и собаки, недовольно ворча, отступили. — Это Анна-Барбара, она будет здесь жить, и вы её не смейте трогать, если только она не захочет без моего позволения выйти из дому.

Псы, сверкая глазами, уставились на Анну-Барбару и облизнулись. Языки и пасти у них были красные как кровь.

— Это настоящие адские псы, — объяснил Ганс Жмот девочке. — Зовут их Зависть и Жадность. Мне их подарил мой папаша Бес. Они стерегут от воров моё скудное достояние, но это не всё, на что они способны. Ну-ка, псы, — обратился он к ним, зябко потирая руки, — хватит валяться без дела. Что-то в моём доме холодно стало, натопите-ка мне его!

Зависть и Жадность сели, широко разинув пасти, и оттуда вырвались языки пламени. Это ведь были адские огнедышащие собаки.

— Вот так-то! — произнёс Ганс Жмот и с таким удовлетворением потёр костлявые руки, что даже треск раздался. — С виду и не скажешь, что этакая псина может и вместо печки служить, однако сама видишь… Ладно, пошли ужинать.

Ганс Жмот повёл девочку в глубь пещеры, освещённой странным зеленоватым светом. Анна-Барбара долго не могла понять, откуда он исходит, но потом обнаружила на потолке сотни тысяч светлячков.

— Что, любуешься моим освещением? — поинтересовался довольный Ганс Жмот. — Очень удобно, верно? Тебе у меня не придётся пачкать руки, начищая лампы и заливая в них керосин. Тут у меня старые заслуженные светлячки, которые прежде были блуждающими огоньками и своим светом сбили с пути и завели в болото многих людей.

Анне-Барбаре становилось всё страшней, и она подумала: «Этот Ганс Жмот очень скверный человек. Неужели же у него есть золотой талер, который всю жизнь искали мама и бабушка? Ах, зачем я нанялась к нему! Ведь придётся жить в этом подземелье, куда не заглядывает солнце, не доносится пение птиц и аромат цветов. Нет, я не выдержу здесь три года!»

Полная страха, она оглядывала старую, заплесневелую, гнилую рухлядь, наваленную вдоль стен пещеры. И впрямь эта пещера, по которой вслед за своим долговязым провожатым шла маленькая Анна-Барбара, была самым невероятным, самым несусветным местом в мире! Во-первых, она оказалась ужасно длинной — сколько они ни шли, конца ей всё не было видно, а прошли они немало: огромные, с телёнка ростом, адские псы, которые сидели у входа, казались теперь не больше котят. Во-вторых, по стенам громоздилось всякое немыслимое старьё: горы рваных башмаков, башни матрацев с истлевшей обивкой, из которой лезли клочья ваты, пирамиды пустых бутылок и кучи разных других вещей, но больше всего было старой бумаги.

— Что, Анна-Барбара, дивишься? — захихикал Ганс Жмот. — Всё это я насобирал во время поездок на землю. Сама видишь, не такой уж я бедняк. Прекрасные вещички тут собраны!

Он так ухмылялся и скалил длинные жёлтые зубы, что девочку охватил ужас.

— Когда люди считают, что вещь не может больше служить, они её выбрасывают и забывают про неё. А я всё прибираю, потому что в этом мире ничто не забывается. Тут у меня сапоги, которыми люди наступали друг другу на ноги; тут — тюфяки, на которых они лениво валялись и дрыхли; тут — бутылки, из которых они пили, чокаясь и приговаривая: «Ваше здоровье!», хотя втайне, в душе желали вовсе не здоровья, а погибели. Но больше всего здесь бумаг — со всего света — бумаг, на которых люди доказывали друг другу, что чёрное — это белое, а кривда — это правда.

Анна-Барбара, притихнув, плелась за Гансом Жмотом, и сердце у неё сжималось от тоски.

Ах, если бы сегодняшний вечер её службы мог стать первым и последним! Но перед нею долгие три года. Нет, она не выдержит: сердце разорвётся.

— Ну, сейчас мы закатим пир! — воскликнул Ганс Жмот и принялся шарить по карманам. — Я припас для нас с тобою такие яства!

Они находились в небольшой нише, стенами которой служили три массивные дубовые двери, окованные железом и запертые на мощные стальные засовы и большущие висячие замки. Анне-Барбаре было любопытно, что же это можно хранить за такими дверями, но потом она решила: «За три года ещё успею узнать».

Наконец Ганс Жмот извлёк из карманов «яства»: заплесневелую корку хлеба, кусочек срезанной с окорока свиной шкурки, весь облепленный золой, и наполовину сгнившее яблоко.

— Лакомства-то какие, какие деликатесы, прямо слюнки текут, — бормотал он, деля корку на две порции. — Того и гляди, объешься и желудок испортишь…

Анна-Барбара, вспомнив, что у неё в узелке лежит горшочек превосходного сливочного масла и краюшка хлеба, который она сама испекла, поспешно сказала, что ей не хочется есть.

— Как знаешь, — равнодушно промолвил Ганс Жмот и спрятал половину корки в карман. — Только помни: завтра такого пира уже не будет.

Легонько, едва прикасаясь, он потёр чёрствый хлеб свиной шкуркой.

— Объедение! Пальчики оближешь! — воскликнул он, проглотив кусочек. — Люди думают, что шкурку надо есть. Вот дураки! Натирать! Натирать ею надо! Она такой вкус придаёт, что, того гляди, язык проглотишь. Да мне этой шкурки хватит на целый год…

Спрятав её в карман, Ганс Жмот съел хлеб, подобрал крошки, тщательно их прожевал и наставительно произнёс:

— Как прожуёшь, так и проживёшь… Ух и наелся же я!

А Анна-Барбара подумала, что таким количеством еды и воробья, наверно, досыта не накормишь.

Встав из-за стола, Ганс Жмот сказал:

— Пошли, покажу, где тебе спать. Завтра утром спозаранку начнёшь работать.

Он повёл Анну-Барбару в угол ниши. Издали казалось, будто там между камнями щёлочка. Но чем ближе они подходили, тем эта щель становилась глубже и шире и превратилась в целую комнату. Правда, в ней было ужасно грязно, на неровных каменных стенах лежала пыль, пауки заплели её вдоль и поперёк паутиной, а пол был устлан сухими листьями.

— Спать будешь тут, — хмуро сказал Ганс Жмот. — Гамаков здесь хватит на два десятка девчонок, да и одеял достаточно.

И в тот же миг Анна-Барбара увидела: то, что она принимала за паутину, оказывается, гамаки, и на полу лежат вовсе не сухие листья, а коричневые одеяла.

— Быстрей ложись! — велел Ганс Жмот. — Рано утром тебя ждёт работа. И смотри не смей ворочаться в гамаке: к вещам надо относиться бережно.

Он ушёл, а Анна-Барбара мигом забралась в гамак: она ведь очень устала. Уснула она сразу же, и ей снилось, будто рядом с нею сидит покойная бабушка и говорит: «Ты на верном пути, внученька, и не сходи с него, если хочешь получить золотой талер».

Анна-Барбара хотела замотать головой и сказать, что ей здесь не нравится, но гамак вдруг начал двигаться и раскачивался всё быстрей и быстрей, подбрасывая её всё выше и выше. «Сейчас упаду!» — подумала во сне Анна-Барбара и действительно упала.

От сильной боли она открыла глаза и обнаружила, что над нею стоит Ганс Жмот. Одна из верёвок, удерживающих гамак, была порвана.

— Всё-таки вертелась! — проворчал Ганс Жмот. — Пока что от тебя одни убытки. Ладно, пошли. Наверху уже утро. Сейчас покажу, что надо делать.

Он прошёл в нишу с тремя окованными железом дверями, открыл одну из них и ввёл девочку в небольшую каморку. Вдоль стен стояло десятка два бочек, а в центре столик и табуретка. На столике лежала тряпица, маленький хлебец, а еще были чашка и бутылочка. В углу — постель: охапка соломы и грубое одеяло.

— В этих бочках, — объяснил Ганс Жмот, — у меня хранятся медные деньги, но они так долго пролежали, что все потемнели и покрылись прозеленью. Ты должна их очистить, чтобы они засверкали, как новенькие. Чистить будешь тряпочкой, а в пузырьке находится раствор, который снимает зелень и грязь. Чтобы раствор стал крепче и лучше чистил, собирай в него слёзы, когда будешь плакать. Есть будешь хлеб, а пить молоко, видишь, оно в чашке. Но помни: каждый раз надо оставлять хотя бы крошку хлеба и капельку молока, тогда на другой день у тебя снова будет еда. А если съешь всё сразу, одним махом, еда не возобновится, и ты умрёшь с голоду. А теперь принимайся за работу. Когда начистишь до блеска все медные монеты, кончится первый год твоей службы и ты заработаешь третью часть золотого талера.

Услыхав такое, Анна-Барбара горько разрыдалась и крикнула:

— Но вы же мне обещали, что я буду ходить за вами и за Героем, а оказывается, мне придётся целый год сидеть в этом мрачном подземелье, не видеть ни солнца, ни зелени, не слышать человеческих голосов и очищать от грязи ваши медяки! Я не согласна! Я не хочу!

Несчастная девочка, обливаясь слезами, ещё долго звала жестокого Ганса Жмота и умоляла отпустить её, но он, должно быть, и не слышал её. Тогда она поняла: единственное, что ей остаётся, — приняться за работу, как можно скорее всё вычистить и выйти на волю. Насыпала она на стол кучку медяков, смочила в растворе тряпочку и принялась тереть первую монетку. Ох и долго же пришлось её начищать, пока она не заблестела, как новенькая. Прикинув, сколько монет лежит на столе, сколько тысяч их в каждой бочке и сколько миллионов во всех бочках, Анна Барбара пришла в отчаяние. Но она сказала себе: «Нельзя отчаиваться! За меня их никто не вычистит!» — и продолжала старательно тереть медяки, пока не проголодалась.

Взяв хлебец и чашку с молоком, она стала есть.

После первого глотка она поняла, что хлебец слишком маленький, наесться им не наешься, разве что заморишь червячка. И тут вдруг раздался тоненький голосок:

— И мне дай поесть и попить!

Анна-Барбара посмотрела на стол, заглянула под стол, обвела глазами каморку, но никого не увидела. Решив, что ей послышалось, она опять принялась за еду. Но едва поднесла хлеб ко рту, снова раздался тот же голосок:

— Не хотят меня накормить-напоить, а я такой голодный!

На этот раз Анна-Барбара не стала осматриваться, а спросила:

— Кто ты? Где прячешься? Почему я тебя не вижу?

— Я сижу в бутылке, — отвечал тоненький писклявый голосок, — и делаю раствор, которым ты начищаешь медяки.

Присмотрелась Анна-Барбара и увидела, что и вправду в бутылке на дне сидит крошечный человечек ростом с ноготь большого пальца.

— Ну что, увидела? — спросил человечек. — Ну-ка, помоги мне вылезти, я хочу поесть на свежем воздухе.

А когда Анна-Барбара стала беспомощно оглядываться, соображая, чем бы вытащить человечка из глубокой бутылки с узким горлышком, он сердито прикрикнул:

— Не можешь, что ли, побыстрее? Думаешь, это большое удовольствие — целыми днями сидеть в едком растворе? Да возьми соломинку со своей постели, по ней я и вылезу!

Анна-Барбара принесла соломинку, опустила в бутылку, человечек вылез, уселся на пробку и потребовал:

— Скорей корми и пои меня!

Оторвала Анна-Барбара крошку хлеба, капнула молока в шелушинку от овсяного зерна и протянула человечку. Он мигом всё проглотил, тут же завопил: «Ещё! Ещё!» — и принялся яростно колотить кулачками по пробке. Лицо у него сразу же побагровело, живот вздулся и стал круглый, как горошина. Он продолжал кричать: «Ещё! Ещё!» — и, если Анна-Барбара замешкалась, подавая крошку хлеба, ругал её лентяйкой и грозил, что тоже будет лениться при приготовлении раствора.

Наконец человечек насытился и, довольный, сидел на пробке, болтая тоненькими ножками и приговаривая:

— Ух и наелся я! Ну, спасибо тебе! В благодарность я такой раствор буду делать, что работа у тебя пойдёт как по маслу.

— Да неужто можно начистить до блеска этакую тьму медяков? — недоверчиво спросила Анна-Барбара.

— Можно, — уверенно ответил человечек. — Терпения у тебя хватит, а я тебе помогу.

— А у Ганса Жмота правда есть золотой талер? — снова спросила девочка.

— Придёт время — узнаешь, — промолвил человечек. — А пока я могу тебе сказать только одно: и есть, и нету.

Покуда Анна-Барбара ломала голову, как понять этот ответ, человечек заявил:

— А теперь мой черёд задавать вопросы. Скажи: как тебя зовут?

— Анна-Барбара.

— Экое дурацкое имя! — заявил человечек. — Я буду называть тебя «милая».

Анна-Барбара засмеялась. Дело в том, что в их деревне парень называл милой девушку, на которой собирался жениться. А её будет звать милой человечек с ноготок. Очень ей это показалось забавным, поэтому она и рассмеялась.

Человечек же разозлился, покраснел как рак и заверещал:

— Немедленно прекрати этот дурацкий смех, дрянная девчонка! Да, я буду называть тебя милой, а ты меня — милым, и, когда придёт время, мы с тобою поженимся!

Что тут с Анной-Барбарой стало! Она свалилась с табуретки и хохотала, хохотала — остановиться не могла. Стоило ей глянуть на человечка: на его морщинистое багровое личико, на голый, как яйцо, череп, клочковатую бородёнку, круглый животик, тоненькие, похожие на палочки ручки да ножки — и подумать, что он собирается на ней жениться, как ею снова овладевал неудержимый смех.

Человечек соскочил с пробки, затопал ногами, но не от смеха, а от злости и закричал тоненьким писклявым голоском:

— Погоди, негодная девчонка! Вот станешь моей женой — я тебе попомню этот смех! Я тебя за волосы отдеру! — И он в сердцах погрозил ей крохотным пальчиком.

Анна-Барбара продолжала хохотать, и тогда он в ярости вскарабкался по соломинке на горлышко и нырнул в бутылку. Лишь по пене и по пузырькам, поднимающимся со дна, можно было догадаться, что человечек там сидит и злится.

Успокоившись, Анна-Барбара снова принялась за работу, которая пошла так споро, что девочка невольно подумала: «Хоть этот забавный человечек и злюка, но раствор делает превосходный: стоит мне чуть потереть медяк, как он тут же начинает сверкать, словно луна в полнолуние».

Так они трудились сообща много-много дней подряд. Анна-Барбара без устали тёрла и чистила монеты, стараясь поскорей выполнить работу, и с каждой новой бочкой, заполненной вместо позеленевших яркими, блестящими денежками, на сердце у неё становилось всё легче. Человечек с ноготок тоже не ленился: делал отличный крепкий раствор для чистки. Изо дня в день они вместе обедали: ели хлеб и запивали его молоком. И каждый раз во время еды между ними вспыхивала ссора, потому что человечек упрямо называл Анну-Барбару милой и ужасно злился, когда она в ответ начинала хохотать. Ещё он заявил, что у себя в доме велит ей варить не гороховый, а чечевичный суп. Анна-Барбара, которая как раз любила гороховый суп, ехидно поинтересовалась, не в бутылке ли с раствором находится его дом и как ей туда войти. Не может ли он сделать дверь, то есть горлышко, пошире?

Каждый раз ссора кончалась тем, что разъярённый человечек грозил Анне-Барбаре самыми ужасными карами, когда она станет его женой. Пропищав угрозы, взбешённый человечек вскарабкивался по соломинке, плюхался в бутылку и так там бесновался, что вся поверхность раствора покрывалась пеной.

В этом глубоком мрачном подземелье, которое освещалось светлячками, ночь ничем не отличалась ото дня, и поэтому Анна-Барбара понятия не имела, сколько времени прошло от начала работы до того момента, когда она увидела дно последней бочки. Там лежал медный колокольчик. Как только девочка кончила чистить последний медяк, человечек сказал:

— Звони в колокольчик! — а сам быстренько нырнул в бутылку.

Анна-Барбара потрясла колокольчик. Ах какой раздался приятный гулкий звон! Ей сразу припомнилась родная деревня; пастух гонит стадо, а впереди выступает большая красно-пегая корова мельника и звякает боталом, висящим на шее. Девочка продолжала звонить, и внезапно заскрипел засов, дверь распахнулась, на пороге появился тощий желтолицый Ганс Жмот и хмуро спросил:

— Что, уже сделала? Все монеты вычистила? Ни одной не пропустила?

Он перерыл все бочки и, убедившись, что нет ни одного невычищенного медяка, сказал:

— Ладно, треть золотого талера ты отработала. Пошли, покажу работу, которую тебе придётся выполнить, чтобы заслужить вторую треть.

Анна-Барбара набралась решимости и стала жалобно умолять жестокого Ганса Жмота отпустить её на волю из этого мрачного подземелья, куда не долетают ни человеческие, ни птичьи голоса и не заглядывает солнце. В бутылке забурлил и начал выплёскиваться раствор: это человечек, слыша просьбы девочки, пришёл в негодование. Однако Ганс Жмот ледяным тоном заявил, что уговор есть уговор и он никуда её не собирается отпускать, пока она не отработает весь положенный срок. С этими словами он взял её за руку, собираясь отвести в следующую каморку.

Но Анна-Барбара вырвала руку, выскочила в огромный зал и со всех ног понеслась мимо нагромождений старых сапог и тюфяков, мимо гор пожелтевшей бумаги — к выходу. Ганс Жмот не стал гнаться за ней: он ведь знал, что мимо псов Зависти и Жадности девочка не проскочит. А те, увидев бегущую Анну-Барбару, рванулись ей навстречу (хорошо еще, цепи их удержали) и пыхнули таким ослепительным жгучим пламенем, что от жара она потеряла сознание и упала.

Ганс Жмот поднял её на руки, не торопясь отнёс в комнату за второй дубовой дверью и положил на солому. Придя в себя, Анна-Барбара обнаружила, что лежит в комнатке чуть побольше медной каморки. Вдоль стен стоят бочки с потемневшими серебряными монетами, но если в прошлый раз бочек было не больше двадцати, то тут их оказалось штук сорок, а то и все пятьдесят.

Увидев, сколько их, Анна-Барбара горько разрыдалась, оплакивая свою несчастную долю.

— Никогда, никогда, — причитала девочка, — мне не вычистить столько серебряных монет! Придётся мне до конца дней своих просидеть в этом ненавистном подземелье!

Вдруг до её слуха донёсся писклявый язвительный хохот. Она подняла глаза и увидела, что человечек сидит на столе и заливается смехом.

— Так тебе и надо, неверная милая! — злорадно сказал он. — Ты клялась выйти за меня замуж, а сама попыталась удрать на волю, оставив меня в бутылке!..

Анна-Барбара возмущённо крикнула:

— Да ни в чём я тебе не клялась! Неужели ты вправду думаешь, что я смогу выйти замуж за такого малюсенького старикашку с лысой, как яйцо, головой, носом-картошкой, лицом синее василька и клочковатой бородёнкой? Нет, никогда я не стану твоей женой!

— Ах так! — возмущённо воскликнул он. — Ты не станешь моей женой? Ну, тогда я перестаю тебе помогать и ты никогда не выйдешь из этой пещеры!

Человечек прыгнул в бутылку, но на этот раз на поверхности не появилось ни пузырьков, ни пены, то есть он не стал делать крепкий раствор. Анна-Барбара взялась за работу, но, сколько она ни чистила, сколько ни тёрла, серебряная монета не становилась белей. Отчаявшись, девочка легла на солому и решила: «Не буду больше ни есть, ни пить, умру с голоду и избавлюсь от всех мучений. А после смерти, может быть, повстречаюсь с бабушкой и забуду про все свои беды».

Заснула Анна-Барбара, и приснилось ей, что бабушка, как живая, сидит у её постели и говорит: «Уж ежели, внученька, берёшься за дело, то надо доводить его до конца. Поэтому, пока не получишь золотой талер, терпи. А с человечком как хочешь, но помирись: здесь, под зёмлёй, только он один может тебе помочь. Не бойся, потом он не будет таким уродливым и ничего невозможного от тебя не потребует».

Анна-Барбара вздохнула во сне и ответила бабушке: «Но ведь он хочет на мне жениться. А я же не могу жить в бутылке».

Тут бабушка нахмурилась и сказала: «Когда у тебя окажется золотой талер, всё будет хорошо».

В тот же миг бабушка исчезла, растаяла как дым. А Анна-Барбара проснулась от писклявого крика:

— На помощь! Спасите!

Вскочила она и видит двух крыс: одна держит в зубах хлебец, а вторая человечка.

Схватила Анна-Барбара из бочки серебряную монету, бросила в крысу, да так метко, что та, запищав, выпустила из пасти человечка и кинулась в нору. Следующей монеткой девочка подбила вторую крысу, которая бросила хлебец и тоже удрала. Анна-Барбара подняла человечка с пола и посадила на пробку.

— Ты меня спасла, — воскликнул человечек, — от свирепых крыс, которые собирались меня сожрать за то, что я отважно защищал от них твой хлебец. В благодарность я больше не буду требовать, чтобы ты стала моей женой, и стану делать тебе самый крепкий, самый лучший раствор, а ты мне только пообещай, что никогда не бросишь меня в беде.

Анна-Барбара сказала:

— Клянусь тебе в этом! Ведь ты жертвовал жизнью, защищая мой хлебец. Ни за что никогда я от тебя не убегу.

Они помирились, между ними установилось согласие и никогда больше не бывало ссор. Работа шла споро, и почти полсотни бочек с серебряными деньгами оказались вычищенными быстрей, чем два десятка бочек медяков. На дне последней бочки Анна-Барбара обнаружила красивый серебряный колокольчик, потрясла его, и такой звон раздался, словно мальчик-звонарь из их деревни звонит к обедне. Ах как тоскливо ей стало ни сердце, как захотелось в родную деревню…

Но тут заскрипел засов и вошёл злющий Ганс Жмот. Проверив работу и убедившись, что всё сделано, как надо, он схватил девочку за руку и потащил в третью комнату.

На этот раз Анна-Барбара не пыталась убежать: во-первых, знала, что адские псы её не выпустят, а во-вторых, она же обещала человечку не бросать его.

В третьей комнате стояло так много бочек с золотыми монетами, что Анна-Барбара и считать их не стала и лишь радостно воскликнула:

— Ой, наверно, среди них и мой золотой талер!

Ганс Жмот хмуро буркнул:

— Может, и среди них. Но знай: он станет твоим, если ты сама его найдёшь.

— Но как же я узнаю мой золотой талер среди стольких тысяч монет? — испугалась Анна-Барбара.

— А пусть тебе сердце подскажет, — ответил Ганс Жмот. — Ну, а не подскажет, — значит, ты его не заслужила. Но даже если ты его и узнаешь сердцем, но не сумеешь отчистить, чтобы на нём не было ни единого пятнышка, ты его не получишь.

Ганс Жмот вышел и запер дверь, а Анна-Барбара обратилась к человечку:

— А ты сможешь мне подсказать, какая из монет — мой золотой талер?

Но человечек печально ответил:

— Здесь моя сила кончается, и помочь тебе я не сумею. Слушай своё сердце, может, оно тебе шепнёт, какая из монет — настоящий золотой талер.

Анна-Барбара начала работать и, беря каждый золотой, прислушивалась, что скажет ей сердце, но оно молчало. Вскоре девочка заметила, что человечек стал тихим и неразговорчивым. Он больше не шутил, ни разу не разозлился на неё и не прикасался ни к хлебу, ни к молоку.

— Что с тобою, человечек? — удивилась Анна-Барбара — Ты молчишь, не ешь, не пьёшь. Уж не болен ли ты?

А человечек ей в ответ говорит:

— Оставь меня, Анна-Барбара!

Анна-Барбара заявила:

— Нет, я тебя не оставлю. Я обещала быть с тобой до конца жизни и теперь тебя не брошу.

— Всегда помни об этом, Анна-Барбара! — промолвил человечек, нырнул к себе в бутылку, но что с ним, так и не сказал.

И вот стал виден конец долгой работы: Анна-Барбара принялась за последнюю бочку. Она чистила монету за монетой, но сердце её всё так же молчало. Наконец открылось дно, но на этот раз золотого колокольчика не было. Человечек, бледный и печальный, сидел на пробке, а Анна-Барбара грустно говорила ему:

— Вот я и перечистила всё золото в этой комнате, и срок моей службы истёк. Однако на дне бочки нет колокольчика, Ганса Жмота вызвать я не могу. И сердце не шепнуло мне, какая из монет — мой золотой талер.

— Ни помочь, ни посоветовать тебе я не в силах, — огорчённо сказал человечек. — Но может быть, Ганс Жмот спрятал золотой талер где-то здесь. Попробуй поискать.

Принялась Анна-Барбара за поиски, обыскала, обшарила все углы и закоулки, но впустую: золотого талера нигде не было.

А когда, запыхавшись, уселась она за стол, человечек вдруг заявил:

— Я голоден, Анна-Барбара, дай мне хлеба.

— Но мы ведь сегодня уже поели, — ответила Анна-Барбара. — Остался только крохотный кусочек, который трогать нельзя, иначе, пока я буду спать, новый хлебец не вырастет.

Но человечек продолжал жалобно просить:

— Я страшно голоден. Если ты не дашь мне поесть, я сейчас же умру.

Анна-Барбара подумала: «Золотой талер я не нашла, и теперь мне всё равно. Все труды были напрасны. Ладно, отдам я ему последний кусочек, пусть уж досыта наестся. А завтра мы с ним вместе умрём от голода». И девочка положила остаток хлеба человечку в рот.

Зажмурившись от удовольствия, человечек жевал хлеб, но вдруг его лицо исказилось, он схватился за щеку и вскрикнул:

— Ой, зуб! Да что же это такое в хлебе?

Он вынул изо рта малюсенький жёлтый камешек. В тот же миг камешек начал расти и наконец стал таким тяжёлым, что вырвался у человечка из рук и, звякнув, упал на стол. Анна-Барбара поспешно схватила его. Сердце у неё часто-часто забилось, и она радостно воскликнула:

— Это он, мой золотой талер! Сердце подсказывает мне, что это он! Коварный Ганс Жмот спрятал его в наш последний кусочек хлеба!

Человечек не отрывая глаз любовался золотым талером и всё приговаривал:

— Наконец-то мы тебя нашли! Наконец-то ты у нас! Ах как ты блестишь, как сверкаешь! Ой! — вдруг вскрикнул он. — Анна-Барбара, посмотри, какое на нём ужасное красное пятно! Скорей отчищай его!

Анна-Барбара тоже заметила его, взяла тряпочку, смочила раствором и принялась тереть. Тёрла она, тёрла, вся вспотела, но — увы! — чем больше старалась, тем красней становилось пятно. И не только красней, но и больше, словно оно расползалось по талеру. Выбившись из сил, девочка вздохнула:

— Ничего не получается. Его невозможно оттереть.

— Ты только не падай духом! — стал успокаивать её человечек. — Сейчас я тебе приготовлю раствор такой крепости, какого ещё не было.

Прыгнул он в бутылку, и всё там заволновалось, забурлило, зашумело, заклокотало, а человечек знай перемешивает раствор — вверх-вниз, вниз-вверх, по часовой стрелке, против часовой стрелки — пузыри пошли, пена, над горлышком пар клубится. Наконец человечек вылез, сел, усталый, на пробку, отдышался и сказал:

— Ну, теперь чисти. Это самый лучший раствор, какой я только мог приготовить.

Смочила Анна-Барбара лоскуток, потёрла талер, и пятно начало светлеть.

— Получается! — ликующе закричала она. — Сейчас отчищу!

Однако отчистить его до конца ей не удалось: краснота на талере осталась, толщиной всего в волосок, но всё-таки осталась. Убитым голосом девочка обратилась к человечку:

— Видно, чего-то в твоём растворе не хватает. Ты не знаешь чего?

Человечек печально ответил:

— Я делал всё, как надо. Ежели в нём чего-то не хватает, то добавить недостающее должна ты. А ты знаешь, что нужно добавить?

— Нет, — сказала Анна-Барбара.

На самом-то деле она должна была знать, чего не хватает в растворе, да вот запамятовала.

Опечаленные, они сидели — человечек на столе, а Анна-Барбара за столом — и молчали. Долгий труд подошёл к концу, но выйти из комнаты они не могли.

Вдруг человечек чуть слышно прошептал:

— Не понимаю, что это со мной. То я есть не мог, а теперь всё время чувствую страшный голод… Анна-Барбара, дай мне немножко хлеба.

— Да ты что, человечек! — воскликнула девочка. — Разве ты забыл, что я скормила тебе последнюю крошку и теперь хлебцу не из чего вырасти?

— Ой! Ой! — застонал человечек. — Умираю…

И, свалившись с пробки, он растянулся на столе. Анна-Барбара подняла его, положила на ладонь. Видя, что человечек, который называл её милой и помогал в работе, лежит бледный как мел и вот-вот умрёт, она забыла про его лысину, нос-картошку, клочковатую бородёнку и только жалобно повторяла:

— Миленький, пожалуйста, не умирай! Не оставляй меня одну! — И из глаз у неё полились слёзы.

Одна слезинка капнула на золотой талер, раздалось шипение, словно она упала на раскалённую сковородку, поднялось облачко пара и растаяло в воздухе. Золотой талер лежал чистый, без единого пятнышка. Анна-Барбара ликующе крикнула:

— Миленький, вставай! Золотой талер отчистился!

Слабеньким голоском человечек проговорил:

— А ты правда считаешь меня своим милым и никогда в жизни не бросишь?

— Правда, — ответила Анна-Барбара.

— И мы станем женихом и невестой? — продолжал человечек.

— Да, — ответила Анна-Барбара.

— Тогда поцелуй меня, — попросил человечек.

Анна-Барбара рассмеялась:

— Я бы с радостью поцеловала тебя, но ты такой крошечный, ростом с ноготок, что я боюсь прикоснуться к тебе губами.

— Не бойся, — сказал человечек. — Дотронься до меня своим золотым талером.

Анна-Барбара исполнила его просьбу, и человечек начал расти и рос до тех пор, пока не сравнялся с нею.

— Ну как, милая, поцелуешь меня? — усмехнулся он.

Надо признаться, что выглядел он очень уродливо: ноги и руки тонкие, как палки, синий нос картошкой, лысая круглая голова.

Анна-Барбара ответила:

— Пусть ты с виду уродлив, но ты всё равно мой милый, — и поцеловала его.

И тут вдруг уродливый старик пропал, а перед Анной-Барбарой, улыбаясь, стоял красивый юноша.

— Да, я — тот самый человечек из бутылки, — сказал он. — Ты просто расколдовала меня. Так же, как ты, я отправился на поиски золотого талера, попал к жестокому Гансу Жмоту, и он велел мне чистить монеты. Но у меня не было твоего трудолюбия, поэтому чистил я кое-как, не до блеска. В наказание Ганс Жмот превратил меня в малюсенького старичка и посадил в бутылку — делать раствор для чистки. Теперь бери свой золотой талер, я возьму бутылку с раствором, и мы вырвемся отсюда и опять увидим солнце!

Анна-Барбара постучала золотым талером в дверь. Тотчас все замки и затворы спали и дверь распахнулась. Анна-Барбара и её милый вышли из комнаты и наткнулись на Ганса Жмота. Он ещё больше пожелтел и исхудал.

— Ты, Анна-Барбара, — заявил он, — свою работу выполнила, как мы уговаривались, и можешь уйти. Но женишка своего тебе придётся оставить: я его не отпускаю.

— Раз остаётся он, то останусь и я! — решительно заявила Анна-Барбара.

Но её милый воскликнул:

— Ах, так ты меня не отпустишь! — и плеснул Гансу Жмоту в лицо едким раствором.

— Ой, жжёт! Ой, больно! — заверещал Ганс Жмот и, превозмогая боль, крикнул: — Не пытайтесь, глупцы, убежать отсюда! Зависть и Жадность всё равно вас не выпустят!

Но Анна-Барбара и её жених уже мчались со всех ног по длинной, заваленной рухлядью пещере и уже издали видели, как адские псы рвутся с цепей и пышут огнём. Юноша плеснул им в пасти едкого раствора, и собаки, воя от боли, отскочили от выхода.

Выбежав из пещеры, юноша и девушка оказались в яме, откуда наверх вела тёмная узкая шахта. Где-то высоко-высоко виднелось маленькое синее пятнышко — небо, которое они так долго не видели. Но в шахте не оказалось ни верёвки, ни лестницы, и непонятно было, как выбраться наружу.

Долго они стояли в полном отчаянии, как вдруг до слуха Анны-Барбары донёсся далёкий стук копыт. Изо всех сил она закричала:

— Конь Герой, подойди сюда!

Через минуту синее пятнышко наверху исчезло: это конь Герой заглянул в шахту и спросил:

— Кто меня зовёт?

— Та девочка, — ответила Анна-Барбара, — которую однажды зимой ты привёз сюда, и её милый. Помоги нам выбраться отсюда.

— Помочь-то я могу, — ответил Герой. — Но вы пообещайте, что возьмёте меня с собой, будете кормить досыта, а зимой не станете закапывать в снег.

— Обещаем! — крикнули оба в один голос.

— Тогда погодите немножко, — сказал Герой, — сейчас у меня волосы в хвосте отрастут.

Немного спустя Анна-Барбара воскликнула:

— Ой, что-то ползёт у меня по щеке!

А юноша сказал:

— А мне что-то щекочет нос.

— Что бы это могло быть? — удивились оба, стали щупать, и каждый поймал по конскому волосу.

Анна-Барбара и её жених сперва проверили, выдержит ли их тонкий конский волос, а потом поднялись наверх.

Наконец-то они стояли на земле и снова увидели всё то, по чему так долго тосковали: синее небо, ослепительное солнце, ласковую зелень деревьев и трав. А вокруг пели птицы, и воздух был напоён ароматом цветов.

Анна-Барбара и её милый от счастья упали друг другу в объятия и поцеловались. А потом они сели на Героя, и тот галопом, ни разу не останавливаясь, примчал их к хижине, где Анна-Барбара жила когда-то с бабушкой. Здесь молодые люди и поселились, а Героя поставили в конюшню.

Стали они жить да поживать, трудились не покладая рук и были счастливы, потому что у них был золотой талер. Ведь известно же: тот, у кого есть золотой талер без единого пятнышка, всегда счастлив.

Герой ещё долго жил у них в сытости да в холе и из клячи превратился в прекрасного, крепкого коня. А когда он умер, похоронили его за домом под яблоней и на надгробном камне выбили такие вот строки: