История

ЭНКОМИЙ, ИЛИ ЛЬВА ДИАКОНА К ИМПЕРАТОРУ ВАСИЛИЮ СЛОВО[654]

1. Следовало бы, не прибегая в качестве спутника своего рвения к слову, благороднейший царь, оставаться в привычном безмолвии и не вызывать у слушателей вместо похвал и рукоплесканий невольный смех[655], пытаясь как бы нечистыми руками[656] — так об этом принято говорить — вознести к небесам лучшее из своих речей; одним лишь тем, я полагаю, по справедливости дозволено чем-либо восторгаться, кому выпало на долю не только проявлять рвение, но и произносить нечто приличествующее случаю.

2. Но так как [военные] трофеи и удивительные победы[657] твоей благородной и в сущности наиболее царственной души сильнейшим образом возбудили к восхвалению не только тех, кто искусен в речах и обучен стрелять деяниями, но и тех, кто лишь в малой степени причастен к какой-либо из этих [доблестей], я, будучи человеком неблагородной души, ничему мужественному и замечательному не обученной, счел, однако, что было бы чудовищно не внести свою лепту в общую сокровищницу, оказаться единственным из всех, кто не стал данником.

3. Достойны порицания, я полагаю, как те, которые приносят военачальникам в конце раздела добычи то, что им досталось в начале, так и те, которые, забыв науку составления и произнесения речей, не воздают правителям совершенно необходимых славословий[658]; их ведь самих из-за этого обходят молчанием; впрочем, и древние, я думаю, признавали, что каждому желающему позволительно возвеличивать и прославлять наилучшим образом [события и дела], имеющие к нему отношение.

4. Вот почему, смело полагаясь на твое человеколюбие, я устремился на состязание в восхвалении твоей особы, хотя отнюдь не часто получал призы за подобное на Олимпиониках, потому что надевал на уста намордник молчания[659], который служил как бы оковами для моего языка.

5. Обычно в изысканных оборотах речей такого рода сначала перечисляют доблести минувшего процветания и [подвиги] предков, а затем уже на восхваляемого обращают хвалу. Но напрасной и вовсе бесполезной [манерностью] кажется мне поступать так в отношении твоих деяний. Зачем расточать время, пускаясь в тонкие рассуждения о том, что всем очевидно? Не признавать доблестей и побед твоих предков, могущественный царь, это все равно, что [не признавать] Солнце. Но от столь прекрасных прекрасным, если сказать словами Платона[660], ты родился и [правильно] рассудил, что их доблесть недостаточна, чтобы ей можно было соперничать с твоей. Если бы не оказалось, что ты по крайней мере трудами превосходишь их, ты счел бы себя оскорбленным.

6. И вот, как только ты достиг такого возраста, когда, как правило, естество не умеет распознать многое в происходящем, — именно в этом возрасте огромное, разноцветное, разноголосое, похожее на описанную поэтами Лернейскую многоглавую гидру[661] бурлит скопище страстей, и каждая страсть, будто в узких протоках сталкиваясь с другими, беснуется сама по себе и, как ураган, низвергает вырвавшихся из бездны — ты с самого начала обнаружил, какой высокой степени достигнут твои добродетели.

7. Ты ведь ни к наслаждению, ни к ярости, ни к иного рода зверству не склонялся, а, как и подобает царю, руководимый умом-наставником, принудил к смирению бурное волнение возраста, подобно тирании, ниспровергнув владычество страстей, примкнув к царственнейшей из добродетелей, [той самой], за которой, как за старшей, последовали три ее сестры[662], все противное прочь отринув.

8. Ты до того возвысился, что стал образцом и мерилом и, более того, честью царства благодаря величию нрава и прямоте[663] действий ...[664] на этот прославленный трон, который занимали твои пращуры, ты, руководимый Всемогущим, воссел, и я не мог сказать, было рогом ли Амалфеи[665], жизнью ли всего мира, текущей ли золотом рекой или страной, изобилующей наичудеснейшими цветами, было то, чем ты одарил царство уже одним тем, что занял трон. Ведь оно погибало от противозаконных домогательств нарушителей престолонаследия[666], едва-едва лишь дышало, я следовало его оживить и старинной родовитости возвратить

9. А когда твоя власть достигла далеко не заурядной мощи[667], ты решительно ничем не стал себя возвеличивать, ты не возгордился из-за ее бремени и достоинства, которые другого, вероятно, привели бы к беде из-за неустойчивости разума. Не тебя, однако, могущественный царь. Как же! У тебя ведь повелось, как у древних, отличавшихся здравым, твердым благоразумием: ты охотно прибегаешь к спокойному, невозмутимому размышлению. Ты ведь не позволил благородству души устремиться, подобно неустойчивому судну, в [пучину] наслаждений, а в корне изменил природу удовольствий, так что стал утонченным мыслителем и ввиду этого не имел надобности противостоять наплывам страстей.

10. Кто оказался столь несклонным к наслаждениям и столь суровым к чувственному желанию, как ты, не устраняющий вовсе тех из числа подданных, которые споткнулись (подобно неумолимым врачам, отрезающим гниющие части тела), а поступающий наоборот: словами исцеляя...[668] ты вновь человеколюбивейшим образом обращаешь их на то служение, которое им первоначально было предназначено[669]. Ты ведь отлично знаешь, что хороший человек должен показать несправедливость совершенного [по отношению к нему], не воздавая злом, но [наоборот] творя добро.

11. То, что от добродетели, божье, а то, что от самовластия, адово. Кто тот, который справедливым суждением и безошибочным замыслом вывел к пользе и верно направил подданных, так что они не обкрадены в своих помыслах, и чуждым воинственности и отваги не предлагается действовать в военной сфере, а не отличающимся мудростью и способностью к управлению не поручаются государственные дела, но то и другое распределяется уместно и ко взаимной выгоде?

12. А кто непогрешимым законом, словно каленым железом, сокрушил и прекратил, не дав ей чрезмерно распространиться, тираническую волю и своекорыстную силу, низринувшуюся, чтобы вершить зло ближним, и, подобно прожорливой пиявке, пожиравшую, не испытывая пресыщения, чужое добро?[670]. И ныне уже не видно ни притеснителей, ни притесняемых, и никогда в жизни не будет достойного трагедии зрелища людей, под ничтожным, случайным предлогом от родной семьи угоняемых. Только ты один сумел мужественно противостоять безудержному напору и мощным усилиям погасить всеобщий пожар.

13. Но я незаметно для себя стремлюсь измерить чашей воду в Ниле; я думаю, что легче переплыть на дырявом судне Атлантический океан, чем рассказать, как следует, о силе и величии твоих добродетелей. Однако, уступая тем, кому на роду написано прославиться в столь важном деле, я добавлю к своей речи нечто едва не пропущенное мною, которое превосходит деяния большинства людей.

14. И пусть не представляется то, что я говорю, приукрашиванием или распространяющей бессодержательную угодливую лесть небылицей: ведь истина со временем выходит наружу, и давность никогда не бывает союзницей лжи. Я полагаю, что все ясно и отчетливо видят одно, разве только кто-либо умышленно вследствие зависти заливает свое внутреннее око гноем. Я говорю о заботе, которой ты ежедневно окружаешь голодающих, о терпящих холод, изнуряемых нуждой, находящихся на грани смерти, которых ты не только привел под кровлю, но и снабдил в достатке пищей; ты еще и теперь не перестаешь их оделять щедрой лептой своей доброты.

15. Вот что утверждают непогрешимые судьи всего сущего: лишь одно общее свойственно Богу и человеку — творить добро, но Богу — в большей степени, а человеку — в меньшей, каждому соответственно отмерено; ты же эти свойства полностью в себе соединил и с самим Богом, если смелость позволит так говорить сравнился великодушием, устремив кормило [правления] целиком на добрые дела, черпая из казнохранилищ для неимущих столь щедро, что, может статься, до самого дна их опорожнишь. И прежде солнце перестанет распростирать свои лучи над землей, чем ты прекратишь эти раздачи.

16. Бурный поток, струящийся прозрачной и чистой влагой, стремится охватить кольцом как можно больше земли, чтобы избавить ее от губительного воздействия знойной засухи, обильно увлажняя [почву], он чарует нас и сулит тучную зрелость плодам. Так и ты в своем несравненном сострадании щедро оделяем милостью просителей и, обильно орошая их жажду пожертвованиями, не позволяешь горнилу нищеты чрезмерно раздуваться и пожирать своим огнем все, что ни попадется. И поэтому теперь всякий желающий может увидеть, как еще недавно изнуренные болезнью люди с бледной, как у мертвецов, кожей, обретая прирожденную силу, стремительно несутся и надуваются от распирающих их, вопреки всем ожиданиям, призывных возгласов, обращенных к жизни.

17. Но где ныне блестящие законодатели красноречия, гордящиеся тем, что изяществом периодов и колонов и чрезмерным восхвалением деяний превознесли прославляемых ими, поминающие каких-то Ксерксов, Александров, да еще Камбизов и Помпеев? Я думаю, что если бы они [сейчас] жили, то были бы вконец повержены твоими благородными делами и претерпели бы совершенно то же самое, что претерпевает луна. Она очень привлекательна в середине месяца, когда, не затененная тучами, далеко простирает сияние, зажженное на благо путникам, но как только утреннее светило появляется над горизонтом и начинает свой путь к высшей точке небесного свода, темнеет, и кто посмотрит на нее, видит тусклый, неясный диск, подобный гаснущему фитилю; вот так и совершенное тобой возвысилось и возвеличилось над тем, что [совершили] другие.

18. Да кто же отважится сравнить твои деяния с деяниями других, чтобы выяснить, сколь велика между ними разница? Я не думаю, чтобы он был в состоянии не сбиться со счета, разве только, как говорится, у него, словно в комедии, «глаза — гноятся гнилой тыквой»[671]. Ты опытностью превосходишь самых отважных, а отвагой души — самых опытных и более того, отвагой — самых отважных, а опытностью — самых опытных, и тех и других — разительно. Столь большим числом великих прелестей ты осиян, так украсил подлунный мир; так блистательно, соединив в себе изобилие душевных благ, озаряешь своим светом подданных.

19. Вот какую невнятную речь я сочинил для тебя, могущественный царь, не имея смелости употреблять изящные и благородные слова, не извергая из себя ничего вполне ясного и вполне обстоятельного, но в одно и то же время и платя тебе благодарностью за то добро, которое ты мне сделал — ты ведь меня, ничтожного, не обошел вниманием, а причислил к своим слугам[672], вследствие присущей тебе снисходительности, на которую тебя окрыляют твои самобытные и самодовлеющие душевные свойства — столь глубоко укоренилась в тебе неутолимая жажда творить добро, что скорее кто-либо откажется просить, чем ты раздавать и оделять — и признанную долю в общее дело, как следовало по обычаю, внося.

20. Так наслаждайся же этим, благороднейший царь, отличайся щедростью и впредь[673], и пусть не снаружи лишь без пользы ушей твоих достигает, но в глубине души твоей живет и неизмеримо ширится величие царской власти, и пусть дуновение полного благоденствия и счастье распространяется на твое правление свыше, чтобы аромат процветания и подданных освежал и свершение всех мыслимых радостей являл.

ЦАРСТВОВАНИЕ РОМАНА, СЫНА КОНСТАНТИНА БАГРЯНОРОДНОГО[674]

1. Император Роман остался автократором после смерти своего отца Константина Багрянородного, будучи 21 года от роду, причем его сыну Василию Багрянородному был один год; вместе с матерью Еленой и женой Феофано он вступил на престол шестого ноября шестого индикта, в год от сотворения мира шесть тысяч четыреста шестьдесят девятый[675]. И тотчас же спальников и приближенных слуг своего отца почтив достоинством патрикиев и протоспафариев и возвысив другими чинами, обогатив из казны, удалил из императорского дворца. Он подобрал других лиц и назначил их управляющими делами и первыми в синклите, причем Иосифа патрикия, препозита и друнгария флота, он скоро почтил саном паракимомена и предоставил ему всю власть и заботу о подданных. Протоспафария Иоанна по прозванию Хирин [Роман] назначил патрикием и великим этериархом, поручив ему охранять государя от подозрительных людей. И из сакеллариев назначил эпархом города протоспафария Сисиния, очень умного и способного к ведению государственных дел, которого очень скоро возвел в звание патрикия и на должность логофета геникона, а эпархом города вместо него сделал патрикия Феодора по прозванию Дафнопат из военных чинов. Именно этот Сисиний, будучи эпархом города, своей справедливостью и законностью прославил священный преторий[676]. И можно было видеть, как вокруг его судейского кресла стояли те, которые приводили доводы и отвергали обвинения в повторных процессах и при пересмотре приговоров по недоказанным обвинениям, и поэтому [у Сисиния] каждый сам собой мог добиться справедливости при неправедных обвинениях. Но самодержец дал эпарху помощников по выбору и свидетельству и паракимомена Иосифа, и эпарха Сисиния, а именно асикрита Феофилакта по прозванию Матцитпик и Иосифа, спафарокандидата и судью, которого потом сделал логофетом претория. Они при благосклонном к ним отношении со стороны эпарха очень много сделали полезного государству.

2. Теперь следует рассказать относительно державных забот государя. Тотчас же были направлены дружественные грамоты ко всем высоким должностным лицам и императорским стратигам ромеев, а также [повелителям] Болгарии и народов Запада и Востока, и все воодушевленно прославляли самодержца с [пожеланиями] счастья и [надеждой на] благосклонность, и приносили изъявления в своей дружбе и мире.

Нужно сказать и о гражданах. Император Роман полюбил [ту страну] которая дана ему в управление, словно родительницу, и выше всего в ней он ставил [знатные] роды. Поэтому он выделил благородную по происхождению и чистокровную знать и возвысил, одних почтив титулами, а других великолепными пожалованиями. Иногда он делал их сотрапезниками, раздавал деньги, еще сильнее привлекая их пылкую преданность, предпочитая множеству сторожей и охранников — их благорасположение.

3. Сестер своих, Зою, Феодору, Агату, Феофано и Анну, он из императорского дворца выселил в [помещение] Каниклея, где августа София, жена императора Христофора, после пострижения вела монашескую жизнь, — и велел постричь в монахини. Елена, мать Романа, и эти [сестры] рыдали и умоляли, сжимали друг друга в объятиях и висели на шее, хотя и ничего не добились бессмысленными и пустыми слезами. Император через немного дней снова их переселил: Зою, Феодору и Феофано он определил в [монастырь] Антиоха, Агату же отправил в монастырь, основанный и построенный Романом, царствовавшим в то время, дедом императора, и постановил обслуживать их так, как полагалось во дворце.

4. Доместика схол Никифора Фоку он почтил саном магистра и послал на Восток против отрицающих Христа. И его брата, патрикия Льва, он назначил стратигом, а немногим позднее его же назначил магистром и доместиком Запада. И можно было видеть, как государь стал развлекаться, проводя все время в деревнях в псовых охотах и гоне. Он почти полностью устранился от императорского дворе, и предоставил двум братьям всю заботу о войске, а сам веселился и развлекался на охоте вне Византия, постоянно находясь вместе с такими же молодыми льстецами и сводниками, дававшими дурные советы.

5. Но разве мог кто-либо сказать что-нибудь в отношении энергии, прямоты и храбрости государя, его мужества и доброты? В один и тот же день он восседает в ипподроме, присутствует на заседании синклита и совершает пожалование денег, а под вечер проводит время в циканистирии, играя в мяч с хорошо обучившимися и опытными лицами и часто их побеждает, затем удаляется в предместье Анорат и, проведя там псовую охоту, захватывает четырех громадных кабанов, и вечером возвращается во дворец! Он был еще молод, крепок телом, с русыми волосами, прекрасными глазами, с продолговатым носом, с розовым цветом лица, очень красив и приятен в разговоре, стройный станом, как кипарис, широкоплечий, спокойный и приветливый, так что этим человеком восхищались и удивлялись все. И все общество разделяло с ним радость, поскольку [его правление было] благополучно и он был победителем [враждебных] народов. И в Византий обильно доставлялись и хлеб и продовольствие.

6. У императора Романа после смерти его родился еще один сын, которого назвали Константином и который немного спустя был коронован патриархом Полиевктом на амвоне [храма] святой Софии. А августа Елена [мать Романа] лежала больной во дворце и радовалась за государя [сына]! Страдая от болезни долгое время, она благочестиво умерла 19 сентября. [Император] почтил ее как императрицу, она лежала на обитом золотом ложе, украшенном жемчужинами и драгоценными каменьями; в погребальном шествии впереди шел синклит, она была похоронена в том монастыре, который построил ее отец император Роман, [в монастыре] находившемся у Мирелея, в усыпальнице, рядом с гробом ее отца.

7. И после этого государь благотворный, приятный, приветливый и какими только хвалебными именами его ни назвать, приказал магистру и доместику схол Никифору Фоке отправиться на Крит с большой военной силой и снаряжением и с флотом из военных кораблей [снабженных] жидким огнем.

Ведь критяне ежегодно причиняли ромейской земле много ущерба, бедствий и порабощений с тех пор, когда они этот великий остров осквернили [своей властью]. Ведь овладели им они еще при Михаиле Аморийском, отце Феофила, когда войска отправились против восстания и тирании Черного Фомы, некогда бывшего приятелем Михаила, — ведь больше, чем три года тиран властвовал во Фракии и Македонии. И вот тогда, найдя удобное время, явились из Испании сарацины с громадным флотом военных кораблей и захватили остров; так что они имели его в своем владении и власти вплоть до того дня, когда были разбиты магистром и доместиком Никифором Фокой, итого сто пятьдесят восемь лет.

8. И поэтому автократор Роман, побуждаемый божественным рвением, по совету и благоразумию паракимомена Иосифа, изо всех мест страны собрав суда и военные корабли с жидким огнем и отборное войско из фракийцев, македонцев и славян, решил послать их против Крита. Из синклитиков, являвшихся его доверенными помощниками, многие возражали против похода на Крит, напоминая государю о походах предыдущих императоров, о мятежах, о потерях бесчисленных богатств, ни к чему не приведших, особенно при благочестивом священной памяти императоре Льве и при Константине Багрянородном: сколько затрачено было средств и сколько людей погибло; их страшили опасности, которыми грозило море и многочисленные союзники — соседи сарацин, и [возможный] поход испанцев и африканцев, и распространившаяся молва, будто тот, благодаря кому будет завоеван Крит, станет императором и овладеет скипетром ромейского государства.

9. И тогда паракимомен Иосиф, этот отличный, прямой, недремлющий ум, выступил среди [синклита] и сказал: «О, повелитель, мы все знаем, сколько зла нам, ромеям, было причинено этими отверженцами от Христа. И правомерно вспомнить те убийства, изнасилования девиц, разрушение церквей и порабощения в прибрежных фемах, так что надлежит нам вести борьбу за христиан и соплеменников и не следует бояться ни долгого пути, ни морской бездны, ни сомнительности победы, ни молвы о невозможном. И больше всего следует нам подчиняться твоему приказу и [твоей] воле, получающей божью поддержку, потому что этот твой замысел исходит от Бога: «сердце царя в руке Господа»[677]. Потому что ты посылаешь прямого и верного своего слугу, доместика схол, своей руководимой Богом царской властью!»

10. Услышав это, самодержец не мог более откладывать своего намерения. Снарядив и обеспечив жалованием войско, он предоставил магистру средства и отправил его в поход вместе с китомитом Михаилом в качестве советника. Это случилось в июле пятого индикта. Кораблей было: с жидким огнем — 2000, дромонов — 1000, грузовых кораблей, имевших провиант и военное снаряжение, — 307. И вот доместик Никифор, выступив из столицы, прибыл в Фигели и позаботился о том, чтобы весь флот присоединился к нему и был вместе. Благоразумный [полководец] послал вперед быстроходные галеры обследовать [враждебную страну] и захватить языков. Эти [галеры] отправились и взяли [пленных], которых привели к магистру; [Никифор] тщательным образом расспросил их и узнал, что эмир Крита и все главные командиры находятся вне крепости в своих проастиях, тогда он немедленно отплыл со всемерной тщательностью и быстротой и причалил к берегу. Высадив с кораблей [войско], он приказал обвести ограду и вырыть глубокий ров. Затем двинулись в поход, причем [магистр] убеждал всех не нарушать строй и не выходить из [рядов], пока не будут выяснены силы противника. Когда он приблизился к крепости, все критяне, которые были вне крепости, в стрехе заперлись внутри ее. С этого времени ежедневно многие стали переходить на сторону магистра. Когда Никифор узнал, что многие, отрезанные от крепости, бежали в горные ущелья, клисуры, по речным потокам, в болотистые места и в горы, он разделил войско и всадников-стрелков, росов, архонтов восточных сил, фракийцев и македонцев послал вперед, — сам же мудрый и храбрый доместик остался напротив Саки. По предусмотрительности этого человека все чувствовали себя [во вражеской стране] как будто в своей. Вступая во вражеские пределы и совершая набеги [в те места], где были спрятаны скот и все достояние жителей и находились они сами, [войска] все грабили и возвращались с радостью и победой. Тогда ромеи безбоязненно и бесстрашно располагались [там], где были прозрачные источники и множество самых различных плодов к у каждого палатка стояла в окружении плодоносных деревьев. И воины торжествовали, пользуясь изобилием фруктов и всевозможного довольствия. И они прославляли магистра, который так прекрасно командовал ими.

11. А эмир Крита по прозванию Курупа известил о происшедшем соседних агарян Испании и Африки и просил их помощи. Ими были посланы быстроходные галеры, которым было поручено разузнать о вожде и войске: в каком они положении и повинуются ли своему предводителю. Они быстро прибыли к Криту и, причалив ночью с помощью каната, вошли в крепость, где встретили эмира Курупу и начальников крепости. Те были в состоянии полной растерянности, беспомощности, не зная, что делать против ромейского войска и магистра; обнимая за шею посланцев, они ничего не могли сказать, а лишь сжимали их в объятиях и горестно рыдали, умоляя эмирадов выступить с войском в качестве союзников и оказать им помощь. [Затем] они поспешно отправили посланцев обратно. Те снова отправились в путь, прибыли каждый к своему эмираду. И там они рассказали о большом количестве и хорошем снаряжении кораблей, о наличии у ромеев союзников из числа многих народов, хорошо обученных к войне, о том, что, полководец у них энергичный и опытный, что он верен Богу и справедливости и избавляет [войско] от любых бедствий. И они, пораженные ужасом, не захотели ни быть в союзе с критянами, ни оказывать им помощь.

12. Войско расположилось на острове; и когда началась суровая зима, дожди и ветры, и когда был израсходован хлеб и продовольствие, когда износилась одежда и [люди] обнажились, приведенные в отчаяние воины захотели отправиться домой. Но мужественный и разумный вождь Никифор своими убеждениями и приятными словами всех удержал от этого. Он говорил им: «Воины, братья мои и соратники! Подумаем о страхе божьем; сразимся, чтобы воздать за оскорбление Бога. Будем доблестно противостоять здесь, на Крите, врагам, вооруженным нечестием. Будем держаться веры, которая убивает страх. Примем во внимание, что мы находимся в глубине сирийского острова. Ведь огромную опасность представляет собой бегство отсюда. Отомстим за насилия над девушками! Взглянем на овеянные славой, покрытые ранами члены и ожесточим наши сердца! Не без воздаяния труд и опасности! Останемся здесь и укрепимся для противодействия отвергающим Христа, и Христос Бог поможет нам и погубит наших врагов и разрушит крепость поносящих Христа!» Он приводил и многие другие доводы, тогда ему ответил один из всех: «Ты раскрыл наши сердца, магистр, слова твои утвердили и заострили наши силы и стремления наши. Ты окрылил наш дух — мы последуем твоему совету и приказанию и с тобой вместе умрем!»

13. В октябре месяце на втором году царствования Романа случился недостаток хлеба и ячменя в городе. Хлеб продавался по четыре модия за номисму, а ячмень — по шесть модиев. И тогда можно было убедиться, насколько бдителен был ум Иосифа, который заботился об общем благе! Тотчас же он отправил грузовые корабли на восток и на запад собрать аннону и запретил хлеботорговцам припрятывать хлеб. Ибо он был мужем справедливым, нелицеприятным и твердым, и немного времени прошло, как [хлеб] стал продаваться по семь или восемь [модиев] за номисму. Таким был этот человек, трудолюбивый и горячий, так что с ним не мог сравниться никто из живших ни до, ни одновременно с ним.

14. В марте месяце магистр Василий, называемый Петином, был обвинен в том, что, следуя дурным советам некоторых лиц, замышлял предпринять переворот. И император отправил его в ссылку — где тот и умер.

Патриций и доместик Востока от лица своего брата был послан на Восток, чтобы не позволить безбожному Хамвдану громить беззащитный Восток, и отразить его набеги, порабощения и ограбления ромейской земли. И, объединившись со стратигом Каппадокии Константином, патрикием Малеином и с другими стратигами, ведшими свои тагмы, он настиг войско этого хвастуна в местечке, называемом Андрассон, и, вступив в сражение, победил и, разгромив, обратил его в бегство. И тогда можно было видеть, как снимали добычу с мертвых, как убивали заносчивых агарян, как их обращали в бегство и забирали в рабство, и никто из них уже не думал ни об упряжках, ни о конях, ни о деньгах, ни о родных, но каждый заботился о своем собственном спасении. Вот тут-то спесивый и надменный Хамвдан был бы захвачен, когда остановился и опустился на землю его конь, на которого он сел — если бы отступник Иоанн, его приближенный, не сошел со своего коня и не отдал его ему. Сам [Иоанн] был захвачен, но спесивый [Хамвдан] спасся. Вся завоеванная в битве добыча вместе со взятыми в плен отвергающими Христа была привезена в Византий и торжественно провезена на триумфе.

15. Когда турки совершили набег на Фракию, единым командующим в феме Македонии и катепаном войск Запада был патрикий Мариан Аргир. Они встретились, и [Мариан] разбив их и взяв много пленных, заставил со стыдом вернуться в свою страну.

16. Когда император Роман узнал о тяжелой обстановке, отсутствии одежды и недостатке пищи в лагере, то по совету паракимомена Иосифа немедленно распорядился о доставке им необходимого. Те скоро оправились духом и почти 18 месяцев с лишним осаждали крепость; и когда все средства и пища у критян исчерпались, и они пришли в тяжелую нужду, [многие] ежедневно стали перебегать к магистру; и вот по божьему попечению, управляющему миром, в марте месяце шестого индикта доместик схол приказал войску готовиться к боевому построению, организуя различные фаланги и шеренги при звуке труб. Когда все устроилось, отдан был приказ, чтобы тагмы, фемные архонты, и армяне, росы, славяне и фракийцы направились приступом на крепость. И тогда можно было видеть, как одни нападали, другие отражали, как происходили столкновения друг с другом, как метали камни и другие метательные приспособления, как действовали осадные механизмы против стен и зубцов крепости, — и тогда хвастливых агарян охватили растерянность, смятение и ужас. Скоро была одержана победа, и город был взят. И можно было видеть, как сарацинские женщины и дети...[678]

ВАТИКАНСКИЙ АНОНИМ[679]

21 (6)... И можно было видеть, как плачущие и стенающие критяне вместе со своим эмиром Курупой, с женами, детьми и всей добычей следуют посреди Константинополя в триумфальном шествии к ипподрому.

22. Василевс, очень ласково встретив магистра и тех, кто был с ним, опять отправил его на Восток, воевать с дерзким Хамвданом. Двинувшись из царственного града, [магистр] прибыл в соседние с варварами области и принялся сжигать и разрушать города. Затем он со всеми войсками устремился к многолюдному и переполненному богатством огромному городу, именуемому Халеп, на безбожного Хамвдана. И вот, подойдя к названному городу, он обнаружил, что и Хамвдан со своей стороны выстроил вокруг города войско, состоявшее из огромного множества арабов, делемитов, куртов и прочих боевых сил, собранных по всей стране; пехота, причем из одних халепийцев, охраняла два брода через реку, препятствуя переправе ромейского войска. Хамвдан стоял неподвижно — несчастный не ведал, обманываясь в своих тщетных упованиях, что в руке[680] ... подмога в войне и[681] ... часы магистр разведал броды на реке и хорошенько ознакомился с условиями местности; у верхнего брода ему, хоть и с трудом, удалось переправиться с кавалерийскими частями, ибо лошади их пустились вплавь. И тогда (ромеи) принялись яростно рубить мечами бесчисленные полчища хамвдановой пехоты. Видя их избиение, пустохвал бросился бежать, изо всех сил стараясь спастись. Так магистр без боя овладел городом Халеп и, прихватив плененных агарян и всю добычу, которая оказалась огромной, когда ее собрали вместе, решил возвращаться в Византии. Но узнав о смерти василевса Романа, он прервал свой марш и приказал, чтобы каждый из бывших при нем командиров собрал пленных агарян и добычу в одном пункте ромейской земли.

23. А во дворце были со славословиями приняты августа Феофано и двое ее детей, Василий и Константин; властвовал же вместе с ними ревностный и мудрый паракимомен Иосиф, справедливо управлявший подданными. По их-то письменному приказанию магистр и доместик Никифор и прибыл в город. Войдя туда, он показал в триумфальном шествии на ипподроме добычу, а заодно и пленных агарян; вся городская чернь, весь люд собрался [чтобы посмотреть на это]. Тогда же горожане прозвали магистра и доместика схол Никифора «Никитой» [Победителем] — все любили этого доблестного мужа, как любят собственную душу. После [праздника] святого Воскресения [случившегося] в шестой индикт, и по прошествии праздничных дней магистр Никифор был послан на Восток, для отпора безбожному Хамвдану, дабы он не вторгся в ромейскую землю, узнав о смерти василевса Романа. Испросили у магистра Никифора и письменное ручательство в том, что никогда он не замыслит мятежа против василевсов — каковое он и представил. А паракимомен Иосиф управлял государством с присущим ему искусством и здравомыслием; советниками при нем были магистр Михаил, ректор и логофет дрома, а также Симеон, патрикий и протоасикрит.

Когда магистр и патрикий Никифор находился в Кесарии, собирая войско к походу на кичливого Хамвдана, патрикий Иоанн, называемый Цимисхием, патрикий Роман, сын Куркуаса, и патрикий Никифор Эксакионит вместе с другими стратигами и командирами тагм решили провозгласить магистра василевсом. И вот, придя к его палатке, на этом самом..[682]

ПРОВОЗГЛАШЕНИЕ ИМПЕРАТОРОМ НИКИФОРА (ФОКИ), БЫВШЕГО ДО ТОГО ДОМЕСТИКОМ СХОЛ ВОСТОКА, ХРИСТОЛЮБИВОГО И ХРАБРЕЙШЕГО[683]

Пятнадцатого марта шестого индикта шесть тысяч четыреста семьдесят первого года, в сороковой день поста император Роман младший, сын Константина, великого и порфирородного Македонянина, скончался. Он оставил свою империю Василию и Константину, малолетним своим сыновьям, и собственную жену и августу Феофано [оставил] править ромейской державой. Ок оставил также и паракимомена Иосифа, руководившего всеми государственными делами. Была в силе власть этих названных лиц с пятнадцатого марта шестого индикта до пятнадцатого августа того же индикта.

Второго июня того же индикта был провозглашен в областях Востока благочестивый и христолюбивый император наш Никифор своим войском как император ромеев. В Кесарии, ныне эпархии Каппадокии, когда он был магистром и доместиком схол, все стратиги и тагмы, собравшись на поле, провозгласили его императором. Но он не желал этого, так как готовился к войне против исмаилитов и побуждал к этому же войско. Но те еще более настойчиво стали требовать согласия и насильно, против желания поднявши, [вынесли его] из палатки и провозгласили императором. Но он не стал носить ни венца, ни какой-либо другой императорской одежды, разве только надел красные пурпурные сапожки.

Когда об этом стало известно в городе, паракимомен Иосиф был потрясен — он яростно выступает против [Никифора] и принимается готовить отпор государю. Император же Никифор послал ему любезное письмо, обещая сохранить его в должности и доставить еще большие почести. В таком же духе он оповестил и синклит. Он же [Иосиф], хотя его и часто пытались убедить этими соображениями, однако не сдержался, но, найдя некоторых лиц из синклита, которые решили бороться вместе с ним, дерзостно выступил против августа.

Укрепив город и поправив ворота [Иосиф], негодуя против населения города, предал проклятию государя. Но не только это — он захотел ослепить тайно или исподтишка родных государя Никифора, его отца и брата. Узнав об этом, они, став беглецами, скрылись: отец магистр Варда [Фока] — в великой церкви, другой же магистр, Лев, брат государя, — в лагере войска, уже находившегося в Хрисополе. Масса народа, обуреваемая священным рвением, стала стекаться к церкви, чтобы сохранить невредимым магистра от козней врагов. Ведь его многократно пытались силой вытащить из церкви патрикий Мариан Апамвас, Николай Торник и бывший стратиг Пасхалий. Народ же с остервенением поносил их и всякий раз отгонял насильников силой.

В воскресенье 9 августа в утренний час, когда читалось из Священного евангелия о святом воскресении, паракимомен Иосиф проник в церковь и, войдя в придел патриарший, что-то сказал патриарху и клиру. Тотчас же, выйдя из церкви, он обратился с резкой речью к толпе, угрожая [населению] смертью от голода и наконец верхом на коне отправился через площадь Милион, где приказал хлебопекам не изготовлять хлеба и не выносить его на рынок. Отправившись во дворец, он захватил с собой детей императора Романа и верхними переулками прибыл в храм [св. Софии] около полудня, когда в храме не было народа. Он вызвал магистра, исторг его из храма и отправил в его собственный дом. Когда же народ пришел вечером в церковь и не нашел магистра, он стал в неистовстве и безумстве угрожать позорными смертями и патриарху и клиру, считая, что магистр был предан ими, и принялся бросать камни в принадлежащих к клиру лиц. Патриарх известил об этом магистра, [просил его] явиться в церковь и успокоить народ. Магистр же известил об этом паракимомена. Но тот не разрешил ему отправиться в храм. Узнав об этом, массы народа, устремившиеся, как говорится, по божественному побуждению, отправились к дому преславного магистра, чтобы охранять его против козней. Большая же часть народа, оставаясь в храме, [захватив] из церкви все, что было из дерева, использовала это в качестве оружия, вышла из храма и напала на противников, стоявших в строю с оружием — на македонцев и пленников из агарян. [Выступив] также против упомянутых лиц — Мариана и остальных — [народ] обратил их в бегство, одержал победу, причем многие из простого народа и из войска были убиты. Тогда же до основания были разрушены дома выступавших против государя, все их имущество было расхищено. Открыв ворота, [народная масса] отправилась в лагерь, где и возвестила императору, чтобы он вошел в город. И вот в ту же ночь, десятого числа августа месяца паракимомен Иосиф, испугавшись, что люди из народа бросятся за ним в его дом, оставя мысль о сопротивлении силой, вошел в храм [св. Софии]. Народ же, расхитив все его имущество, разрушил до основания его дом. И многих других, невинных людей из синклита захватили как пленников, разграбив все их имущество и снеся их дома. Три дня свирепствовал обезумевший народ! Наиболее благорасположенные из архонтов отвели магистра, отца государя Никифора, во дворец и повелели ему оставаться там до вступления [в столицу] императора. На второй день после окончания этих событий явился из лагеря в город и магистр Лев. На пятнадцатый же день августа месяца император дал знать паракимомену Василию и препозиту Иоанну, чтобы они с теми архонтами, имена которых перечислены в письме, прибыли во дворец Иерий и встретили его. Так они и сделали.

На утро шестнадцатого числа того же августа месяца, индикта шестого, в воскресенье, рано, взойдя на императорский дромон, он причалил к Золотым воротам. Там ему выступил навстречу весь город, от мала до велика, с лампадами и кадилами для воскурения. Спустившись с дромона и сев на коня, [Никифор] проехал внешние крепостные стены и, повернув через Плакотийскую площадь, вошел в монастырь Аврамитов, называемый «Нерукотворный [храм] Богородицы». В третьем часу, надев касторовый скарамангий, он верхом на коне вступил в Великие Золотые ворота и остановился на коне в самих воротах, причем вокруг стояли две цирковые партии димов, возглашавших так: «Счастливо ты пришел, о Никифор, самодержец ромеев! Счастливо ты пришел, Никифор, властитель величайший ромеев! Счастливо пришел ты, Никифор, одержавший победу над фалангами врагов! Счастливо пришел ты, Никифор, разрушивший города врагов! Счастливо пришел ты, о храбрейший победитель, вечносвященный! Счастливо пришел ты, благодаря которому подчинились народы! Благодаря тебе был побежден, сокрушен Исмаил! Благодаря тебе скипетры ромеев воскресли! Итак, прими власть, руководи и царствуй! Сжалился Бог над народом своим, поставив тебя, Никифор, императором и самодержцем ромеев! Итак, радуйся, Город ромеев! Прими боговенчанного Никифора! Подлинно ты пришел, словно озаряющий светом вселенную!» И, таким образом, он затем вступил в ворота, проехал на коне [центральную] улицу Месу вплоть до форума. Спешившись там, он вошел в храм святой Богородицы, что на форуме; там, взяв зажженные свечи, совершил преклонение, надел дивитисий, кампагии, кампатуву. Пройдя пешком в храм святой Софии с торжественной процессией и честным крестом и став в орологии, [Никифор] был почтен со стороны двух партий такими возгласами: «Императора Никифора ожидают общественные дела! Законы ожидают Никифора! Никифора принимает дворец! Таковы молитвенные пожелания дворца! Таковы просьбы армии! Таковы молитвенные пожелания синклита! Таковы молитвенные пожелания народа! Вселенная ожидает Никифора! Никифора принимает войско! Общее благо принимает Никифора! Никифор, всеобщее добро, будет властвовать! Внемли, о Боже, мы тебя умоляем! Отзовись на мольбы, о Боже! Никифору жизнь! О Никифор август! Ты благочестивый, ты священный! Бог тебя даровал, Бог тебя будет хранить! Почитая Христа, всегда будешь побеждать! Никифор будет царствовать долгие лета! Христианскому царству Бог будет защитой!»

После этого, войдя через красные ворота в митаторий, император надел на себя цицакий. После этого он вошел в нартек к великим царским вратам, где, взяв зажженные свечи от препозита, он совершил преклонение, и, обратно возвращаясь с патриархом через ближний помост, спустился в амвон. И патриарх, сотворив молитву над хламидой, передал ее людям кувуклия и надел ее на императора.

ИЗ ИОАННА ГЕОМЕТРА[684]

ПОВЕСТЬ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ[685]

В год 6472. Когда Святослав вырос и возмужал, стал он собирать много воинов храбрых и легко ходил в походах, как пардус, и много воевал. В походах же не возил за собою ни возов, ни котлов, не варил мяса, но, тонко нарезав конину или зверину, или говядину и зажарив на углях, так ел. Не имел он и шатра, но спал, подостлав потник, с седлом в головах...

В год 6475. Пошел Святослав на Дунай на болгар. И бились обе стороны, и одолел Святослав болгар, и взял городов их 80 По Дунаю, и сел княжить там, в Переяславце, беря дань с греков...

В год 6476... И послали киевляне к Святославу со словами: «Ты, князь, ищешь чужой земли ... а свою покинул. А нас чуть было не взяли печенеги...» Святослав с дружиною скоро сел на коней и вернулся в Киев...

В год 6479. Пришел Святослав в Переяславец, и затворились болгары в городе. И вышли болгары на битву против Святослава, и была сеча великая, и стали одолевать болгары. И сказал Святослав своим воинам: «Здесь нам и умереть! Постоим же мужественно, братья и дружина!» И к вечеру одолел Святослав, и взял город приступом, и послал к грекам со словами: «Хочу идти на вас и взять столицу вашу, как и этот город». ...И пошел Святослав на греков, и вышли те против русских. Когда же русские увидели их — сильно испугались такого великого множества воинов, но сказал Святослав: «Нам некуда уже деться, хотим мы или не хотим — должны сражаться. Так не посрамим земли русской, но ляжем здесь костьми, ибо мертвые не принимают позора. Если же побежим, позор нам будет. Так не побежим же, но станем крепко, а я пойду впереди вас: если моя голова ляжет, то о своих сами позаботьтесь». И ответили воины: «Где твоя голова ляжет, там и свои головы сложим». И исполчились русские, и была жестокая сеча, и одолел Святослав, а греки бежали. И пошел Святослав к столице, воюя и разбивая города, что стоят и доныне пусты... И послал к нему царь, говоря так: «Не ходи к столице, возьми дань, сколько хочешь». Ибо только немногим не дошел он до Царьграда... Святослав же приняв дары и стал думать с дружиной своею, говоря так: «Если не заключим мир с царем и узнает царь, что нас мало, то придут и осадят нас в городе. А русская земля далеко, печенеги с нами в войне, и кто нам тогда поможет?..» И была люба речь эта дружине, и послали лучших мужей к царю, и пришли в Доростол, и сказали о том царю... Царь же обрадовался... и стал посол говорить все речи, и стал писец писать. Говорил же он так: «Список с договора, заключенного при Святославе великом князе русском, и при Свенельде. Писано при Феофиле синкеле к Иоанну, называемому Цимисхием, царю греческому, в Доростоле, месяца июля, 14 индикта, в год 6479. Я, Святослав ... хочу вместе со всеми подданными мне русскими, с боярами и прочими, иметь мир и полную любовь... с боговдохновенными царями и со всеми людьми вашими до конца мира. И никогда не буду замышлять на страну вашу, и не буду собирать на нее воинов, и не наведу иного народа на страну вашу ... ни на Корсунскую страну и все города тамошние, ни на страну болгар. И если и иной кто замыслит против страны вашей, то я ему буду противником и буду воевать с ним... Да соблюдем мы прежний договор...»

...А переяславцы послали к печенегам сказать: «Вот идет мимо вас на Русь Святослав с небольшой дружиной...» Услышав об этом, печенеги заступили пороги...

В год 6480, когда наступила весна, отправился Святослав к порогам. И напал на него Куря, князь печенежский, и убили Святослава, и взяли голову его и сделали чашу из черепа, оковав его, и пили из него.