История атомной бомбы

Глава 12. Тринити

Неприхотливые серо-зеленые кусты мескито с колючками длиной в палец, редкие виды кактусов и поросль юкки, которая топорщит в небо листья, словно связки острых клинков, — вот характерные приметы степи между Рио-Гранде и горами Сан-Андре. Земля в этой глуши измучена ветрами-суховеями. Плодородный слой давно выдуло, пашни иссохли, и без того немногие источники воды иссякли, а люди разъехались кто куда. Веками эта безрадостная полоса в ста километрах к северо-западу от нью-мексиканского городка Аламогордо называется Хорнада-дель-Муэрте — «Переход мертвеца», или «Смертельный маршрут». Этим путем первые испанские миссионеры и поселенцы шли из Мексико в глубь страны. Хорнада длиной сто пятьдесят километров вела через область апачей и представляла собой для пионеров опаснейший отрезок путешествия в Санта-Фе: нехватка воды, индейские засады и отсутствие пастбища для лошадей.

Почти три с половиной века спустя сидит современный пионер на заброшенном ранчо посреди этой степи и не может припомнить, чтобы когда-нибудь в своей жизни чего-нибудь так страстно ждал, как ждет сейчас свои три километра садового шланга. Они пропали во время забастовки портовых рабочих, и пришлось заказывать их заново. Правда, на участке, который Кеннет Бейнбридж облюбовал для испытания плутониевой бомбы, никто ничего не собирается поливать. Его группа из двухсот пятидесяти человек проложила уже почти восемьсот километров кабеля. Но на некоторых чувствительных местах придется дополнительно упрятать электропроводку, телефонный и запальный кабели в садовый шланг и зарыть в землю. После теста со ста тоннами тринитротолуола Бейнбридж смог убедить генерала Гровса срочно проложить тридцать километров новой асфальтовой дороги и не допустить того, чтобы сломалась ось транспорта, перевозящего «Толстяка» по ухабистой пустыне. Кроме того, песок и глинистая пыль, вздымаемая армейскими джипами, проникает в сейсмографы и счетчики Гейгера и повышает опасность того, что испытание пройдет неудачно. Руководитель испытания привел в действие все рычаги, чтобы пилоты Air Force опять не спутали освещенный лагерь из палаток и бараков с тренировочными мишенями для сброса их бомб. Вообще-то тренировочные мишени представляют собой деревянные трехсторонние пирамиды, оснащенные лампочками накаливания на всех ребрах, чтобы можно было тренировать и ночные вылеты. Бейнбриджу хоть и известно, что территория испытания принадлежит военной закрытой зоне бомбового полигона Аламогордо, однако он не рассчитывал на «дружественный огонь» экзаменующихся летчиков, полных избыточного рвения. В мае во время выпускного экзамена пилотов бомбардировщиков случился такой непредвиденный обстрел. Бомба угодила в мастерскую плотников, в которой на тот момент, к счастью, никого не оказалось. Вторая бомба подожгла сарай.

В трех километрах к северо-западу от ранчо Дэвида Макдоналда Бейнбридж назначил нулевую точку взрыва. Теперь монтеры возводят здесь стальную тридцатиметровую башню. Бетонный фундамент для четырех ее опор уходит в землю на глубину шесть метров. На вершине башни должна быть построена платформа из таких же тяжелых дубовых брусьев, какие при тротиловом испытании столь убедительно перешли в менее компактное состояние. Электрическая тяжелогрузная лебедка предназначена для того, чтобы поднять «Толстяка» на его танцплощадку.

В трех местах — к северу, к западу и к югу от башни point zero, на расстоянии ровно девять километров от нее — построены подземные бункеры. Их кровли также сколочены из дубовых брусьев, но дополнительно усилены слоем бетона. В западном бункере должна быть установлена батарея прожекторов и некоторые измерительные инструменты, которые запишут силу взрыва, нейтронное и гамма-излучение, но в первую очередь — еще неведомые процессы имплозии. Северный бункер из стали и бетона имеет круглые окна из бронированного стекла. За ними будут установлены высокоскоростные камеры, которые заснимут взрыв со скоростью восемь тысяч кадров в секунду. А в южном бункере будет оборудован центр контроля за испытанием.

Осенью 1944 года, когда выбор территории для взрыва бомбы пал на Хорнаду, Роберт Оппенгеймер придумал кодовое название для испытания: «Trinity», что означает «Троица». В то время он часто вспоминал сонет Джона Донна, рассказывает генерал Гровс, этот сонет начинается с просьбы поэта к триединому Богу, чтобы испепелил его и создал заново.

Нельзя не заметить и созвучие «Trinity» с «тринитротолуолом». Взрывная сила тротила служит единицей измерения энергии, высвобожденной при взрывах всех прочих веществ. В Лос-Аламосе тротил вездесущ. Оппенгеймер постоянно имел дело с тротилом. Теперь физикам не терпится наконец соизмерить с тротилом «Толстяка».

Жизнь в лагере Тринити, на триста двадцать километров южнее Лос-Аламоса, отмечена долгими рабочими днями — с тех пор, как стал известен срок испытания. В обсуждении срока участвовал сам президент Трумэн. Он намеренно перенес важную конференцию на пятнадцатое июля, чтобы дать Оппенгеймеру достаточно времени для подготовки взрыва первой атомной бомбы. Генерал Гровс на основании этого назначил испытание на шестнадцатое июля 1945 года. Значит, в этот поворотный пункт истории Трумэн в Потсдаме будет обсуждать с Черчиллем и Сталиным будущее Германии и Европы; это будет встреча трех могущественнейших мужчин Земли, «Большая тройка», как ее назовут; короче, мировая троица. Американский президент хочет, чтобы в Потсдаме его проинформировали по телефону о результатах испытания «Тринити». Он заручился возможностью ошеломить своего бывшего союзника и нового противника Сталина сообщением о взрыве нового могучего оружия.

Двести пятьдесят солдат и военных инженеров строили на испытательном полигоне бараки и подземные бункеры, протягивали обширную сеть связи, устанавливали генераторы, рыли колодцы, подключали насосы — и все это ради одного большого хлопка. Старший лейтенант Дж. С. Буш, военный комендант лагеря, хвалит образцовую дисциплину и якобы превосходный боевой дух своих подчиненных. Джордж Кистяковский при посещении лагеря получает совсем другое впечатление. Ранним утром военные, громко ругаясь, выбивают свои униформы цвета хаки и вытряхивают сапоги, чтобы проверить их на наличие заблудившихся ядовитых скорпионов и тарантулов. Штаб-квартиру Кеннета Бейнбриджа один взрывник описывает как пару полусгнивших сараев. Но и новые бараки ни в коей мере не сулят удобств. Вместо окон в стенах только дыры, через которые свищет никогда не стихающий ветер. «Иной раз залетит ворона, усядется у твоей кровати и таращится на тебя».

Мужчинам нельзя покидать лагерь по причинам засекреченности, и они недовольны, что Лесли Гровс ни разу не отпустил их в увольнение развлечься в барах Сан-Антонио и Карризозо. Но здесь, на point zero, «генерал не терпит ничего, что слишком приближается к его представлению о роскоши». Единственные развлечения команды Тринити — это вечерняя игра в покер и уход за «домашними животными». Один из солдат приручил ворону и гордо носит ее по лагерю на своем плече. Некоторые приводят из пустыни бродячих собак, других охватила страсть к собирательству: объединившись, они ловят гремучих змей и строят для них клетки. На некоторых животных, однако, любовь не распространяется: уж слишком хороши они на вкус. Стадо антилоп в степи регулярно подвергается преследованию со стороны мужчин, вооруженных автоматами, на армейских джипах, чтобы их меню обогатилось свежими стейками.

Отто Ган с облегчением вздыхает, когда английский командир обещает раздобыть для него ноты моцартовских сонат. Вернер Гейзенберг в настоящее время настолько увлекся Пятым фортепьянным концертом Людвига ван Бетховена, что девять его товарищей по участи лишь бессильно разводят руками, когда он каждый вечер садится к пианино и открывает культурный час виртуозной каденцией аллегро. Вместе с ним в этом старинном имении Фарм Холл вблизи Кембриджа интернированы Пауль Хартек, Макс фон Лауэ, Карл Фридрих фон Вайцзеккер, Вальтер Герлах, Курт Дибнер, Эрих Багге, Карл Вирц, Хорст Коршинг и Отто Ган. Они здесь с третьего июля. В стремительном броске офицеры «Алсоса» вовремя успели вежливо выкрасть их из деревень на краю Швабской Юры, пока они не попали в руки французских оккупационных войск. Англичане обращаются с атомщиками хорошо, поскольку те дали им честное слово не предпринимать попыток к бегству. Здесь, в укрытии Фарм Холла, их знания надежно спрятаны и от советских войск. Договоренность между Черчиллем и Рузвельтом об англо-американской монополии на атомную бомбу непременно должна оставаться в силе.

Курт Дибнер подозревает, что в доме есть скрытые микрофоны. Гейзенберг смеясь относит это к «гестаповским методам», на которые у англичан, по его словам, не хватит «хитрости». День высокопоставленных арестантов, которых здесь содержат по-царски, начинается в девять часов с овсянки и бекона. Затем на лужайке за домом они немного занимаются спортом с мячом для регби: «Один ловит и выбивает другого. Затем двое ловят, и так до тех пор, пока некого станет выбивать». За играми в бридж, в скат, в уголки и за разговорами они проводят и вечерние часы.

Само собой разумеется, все комнаты оборудованы «жучками». Из одного подслушанного разговора между Ганом и Багге девятого июля следует, что немцы еще не представляют себе свойств элемента 94, который в Америке можно называть просто «49». Отто Ган уверяет, что при распаде элемента 93 с периодом полураспада тридцать два часа возникает слишком мало 94-го материала, чтобы его можно было как-то использовать. Таково международное состояние знания на лето 1940 года, незадолго до того как Гленн Сиборг разработал свой изобретательный способ сепарации нептуния и плутония.

Пауль Хартек решил, что жизнь продолжается. На вечер десятого июля он объявляет доклад: «Образование электронно-позитронных пар при столкновении квантов света и электронов». В этих солидных вечерних беседах под арестом немецкие ученые продолжают обращаться друг к другу со словами «господин профессор».

В Лос-Аламосе в это же самое время все проходит гораздо непринужденнее. Здесь нобелевские лауреаты и армейские слесари называют друг друга по имени. За несколько дней до горячего прогона на полигоне Тринити в различных подразделениях проводятся так называемые сухие прогоны и генеральные репетиции. Тот элемент 94, который немецкий первооткрыватель расщепления ядра за неделю до взрыва считал непригодным к накоплению и потому не поддающимся обработке, на Месе металлурги, физики и химики уже разглядывают в виде двух полушариев из металлического плутония. Вместе эти полушария составляют объем апельсина и весят около пяти килограммов. Это сердцевина «Толстяка». Сто двадцать тысяч рабочих в Хенфорде, Окридже, Лос-Аламосе, в сотне поставляющих предприятий произвели количество искусственного элемента 94, вид которого, пожалуй, вызвал бы у немецких экспертов в Фарм Холле шок попадания в будущее. На сегодняшний день генерал Гровс потратил на это два миллиарда долларов. Манхэттенский проект теперь стоит не меньше, чем автомобильная промышленность США. Отто Фриш провел свой легендарный тест «леди Годивы» и для этого серебристого апельсина. Эта структура из двух полушарий, однако, еще не обладает критической массой. Она достигнет ее лишь в процессе сжатия взрывом, когда плутоний чрезвычайно уплотнится.

Понедельник, девятое июля: капитан Шаффер жмет на газ. Его грузовик с опасным грузом пересекает караульные посты на выезде из Лос-Аламоса и резво поднимает пыль. Именно таков и есть приказ. Неустрашимый солдат должен подтвердить заявление Джорджа Кистяковского, что его высоковзрывчатые линзы можно без опаски трясти и на проселочных дорогах, и на степных ухабах. Теперь Шафферу предстоит в течение восьми часов подтверждать эту самонадеянную тезу. В кузове грузовика прочно закреплен контейнер. В нем среди бутафорских муляжей находятся четыре настоящие взрывные линзы. В собранном виде они примыкают к модели Тринити с точностью до миллиметра. После трех часов быстрой езды Шаффер в первый раз открывает крышку бункера и заглядывает внутрь. Он находит четыре линзы в лучшем виде.

За два дня до запланированной перевозки бомбы к испытательному полигону давление на Кистяковского и его группу усиливается неимоверно. Литейное производство взрывных линз хоть и разрослось за последнее время в настоящую фабрику с более чем двумястами сотрудниками, однако все равно в распоряжении Кистяковского пока еще мало качественных отливок. А тут Оппенгеймер требует еще и второй комплект линзового устройства в две тонны весом. Перед собственно испытанием в пустыне Аламогордо точная копия «Толстяка» — но без плутониевого ядра — должна пройти тест на испытательном стенде «магнитного наблюдения», чтобы получить однозначную информацию о возможных несовершенствах имплозионной волны. Кистяковский резко возражает против этой идеи, однако Оппенгеймер осторожничает, хочет сперва провести генеральную репетицию. Неужто Кистяковскому суждено под конец войти в историю Лос-Аламоса неудачником, который производит больше брака, чем качественного продукта? В этом отчаянном положении ему в голову приходит спасительная идея. Он раздобыл себе зубоврачебную бор-машину и одинокой ночью еще раз делает рентгеновские снимки отбракованных отливок и рассверливает дефектные места. Он замешивает пасту из расплава взрывчатки, заполняет ею пустоты, и ему остается лишь надеяться, что этот родившийся от нужды и еще никогда не практиковавшийся способ починки решит его проблему. Что касается опасности такой работы для собственной жизни, то он не питает в эту ночь никаких иллюзий: «Я думал, если у меня в руках рванет двадцать три килограмма взрывчатки, я вряд ли это почувствую».

После продолжительной засухи в Хорнада-дель-Муерто, как нарочно, именно теперь над испытательным полигоном потянулись тропические воздушные массы со стороны Мексиканского залива, возвещая сильные грозы. Если шестнадцатого июля пойдет дождь, испытание придется отложить, потому что дождь и ветер разнесут ожидаемые радиоактивные осадки в безответственно высокой концентрации в ближайшие города и вымоют их в почву. Бейнбридж приводит в боевую готовность военных полицейских и транспортные средства — для эвакуации жилых районов и единоличных хозяйств в случае реальной опасности. В четверг, двенадцатого июля, в семь часов утра из Лос-Аламоса трогается охраняемый конвой и привозит в пустыню Аламогордо легкий и неприметный груз. Шар размером с апельсин лежит в противоударном, выстланном резиновыми амортизаторами черном чемоданчике на заднем сиденье армейского лимузина. За последнее время его покрыли еще одним слоем никеля для защиты от коррозии. Сирил Смит, отвечавший за металлургию, очень неохотно выпускал сокровище из рук, потому что под слоем никеля образовались пузырьки и Смит не мог гарантировать точность подгонки полушарий. Эта непредвиденная неприятность могла привести при имплозии к преждевременной вспышке источника нейтронов. Смит подготавливает все, чтобы на полигоне Тринити провести последние пассы над плутониевым шаром. В одном из лимузинов конвоя сидят физики Филипп Моррисон, Бойс Макдэниел и еще один коллега. Моррисон имеет при себе источник нейтронов для испытания Тринити, равно как и муляж, который не отличишь от оригинала.

Чтобы скоротать долгую поездку, он играет со своими коллегами на заднем сиденье в наперстки, ловкими пальцами перепутывая оба шара и заставляя игроков отгадывать, какой из них «боевой». У Макдэниела гора с плеч падает, когда он понимает, что Моррисон может определить их на ощупь, ибо полоний испускает быстрые альфа-частицы, отчего шар становится теплым, тогда как муляж остается холодным. И можно не опасаться, что пустышка по недосмотру угодит в бомбу Тринити.

Старший лейтенант Ричардсон точно так же, как и другие солдаты, откомандированные для охраны конвоя, понятия не имеет, что за груз они тут сопровождают. Ему велено только одно: глаз не спускать с ящиков, вручить их Кеннету Бейнбриджу и взять с него расписку в получении. Моррисон, как видно, боится не столько излучения полония, сколько женщины за рулем. Его водительница слывет в Лос-Аламосе самой лихой шоферкой по здешнему бездорожью.

Пока сердцевина «Толстяка» мягко покачивается на кочках пустыни, Норрис Брэдбери как руководитель сборки бомбы и его ассистенты встраивают в корпус Тринити 96 взрывных линз. Изначальная конструкция имплозионной бомбы, которая скоро должна упасть из бомбового люка бомбардировщика В-29 на один из японских городов, имеет добрых три метра в длину и похожа на куриное яйцо с квадратным хвостовым стабилизатором. Этот же стоящий перед ними аппарат — наоборот, почти шарообразный. Ему не нужна аэродинамическая форма, потому что ему не придется лететь по воздуху. Отливки располагаются так, что сначала возникает полушарие в полтора метра диаметром с отверстием в середине. Шар из природного урана спускается вниз на лебедке и вкладывается в отверстие. Когда поздним вечером двенадцатого июля собраны и остальные блоки взрывчатки в виде верхнего полушария, Джордж Кистяковский и Норрис Брэдбери все еще стоят перед бомбой и заклеивают отверстия для капсюлей-детонаторов самым кустарным способом — липкой лентой, потому что на пластическую операцию с отрывной оболочкой из искусственного материала уже нет времени. Упакованный в водонепроницаемый чехол и в транспортировочный ящик из сосновой древесины, прототип атомной бомбы погружается на армейский грузовик, крепко там привязывается и накрывается брезентом. Вторая группа из отдела Кистяковского в это же время монтирует точную копию — так называемую «Chinese copy». Ей предстоит выдержать магнитную генеральную репетицию.

Сообща с другим техническим отделом сотрудники Кистяковского разработали детонаторы нового типа с не виданной доселе точностью по времени. Чтобы синхронизировать их, что совершенно необходимо для процесса имплозии, они построили новый электронный прибор — так называемый X-элемент. Один из его разработчиков — двадцатипятилетний физический химик д-р Доналд Хорниг из Гарвардского университета. Один такой прибор он привез на испытательный полигон и поднял его на башню над нулевым пунктом. Теперь инженеры могут разобраться с новым прибором и настроить на него свои инструменты. После обеда собирается гроза, и все торопятся покинуть башню. Неожиданно X-элемент начинает искрить. Каждому ясно, что бы сейчас было, если бы этот кое-как опробованный прибор оказался уже связан с детонаторами бомбы. На Хорнига вешают тяжкую ответственность за сбой. Однако вскоре причина обнаруживается: кто-то, должно быть в спешке, выдернул из X-элемента провод заземления, и молнии, судя по всему, зарядили аппарат статическим электричеством.

Кеннет Бейнбридж не верит своим ушам. Что за детский сад тут в его ведомстве? Только что Дон Хорниг со своей адской машиной поставил на уши весь здешний лагерь, а теперь этот молодой, долговязый солдат сует ему в руки черный чемоданчик и требует за него — что? Расписку в получении? Да-да, он не ослышался. Хотя старший лейтенант Ричардсон понятия не имеет, что за чемоданчик он, собственно, держит в руках, но ему от этой ноши явно не по себе, и он хочет поскорее снять с себя ответственность за нее. Что за глупости там выдумывают эти бюрократы, ругается Бейнбридж себе под нос и отсылает лимузин, прибывший из Лос-Аламоса, на несколько километров дальше, на ранчо Макдоналд, где будут собирать ядро бомбы. Туда же и Филипп Моррисон отправляет свой источник нейтронов. Бравый солдат Ричардсон наконец-то избавляется от своего чемоданчика и получает свою расписку. В получении расписывается бригадный генерал Томас Фаррелл.

Утром пятницы, тринадцатого июля, в фермерском доме за простым столом собирается группа монтажа. На столе расстелена коричневая упаковочная бумага. Окна оклеены черной изолентой, чтобы пыль внешнего мира не проникла в сердцевину бомбы. На столе лежат два поблескивающих в никелевой оболочке полушария из плутония, серебристо-серый шарик полония и отдельные части из сливово-синего металлического урана. Мужчины не спешат, они отвели себе на тщательную сборку всю первую половину дня и еще половину второй. Фаррелл не упускает случая еще раз взвесить в ладонях оба полушария: «Они были теплые на ощупь, как живые кролики». Тут и металлург Сирил Смит добирается наконец до своих злосчастных пузырьков в никелевой оболочке и закрывает сложенной золотой фольгой крошечные зазоры между полусферами. Заготовки из металлического урана составляются в единый цилиндрический палец. Теперь Смит вдвигает плутониевый шар с заключенным внутрь него источником нейтронов в предназначенную для него полость внутри пальца: «Я был последним, кто притрагивался к этому роковому теплому металлу». Бомбовое ядро весом тридцать шесть килограммов готово.

Джордж Кистяковский в Лос-Аламосе поздним вечером четверга терпеливо ждет наступления полуночи. Лишь после этого он дает сигнал к отправлению. Именно в этот день, совсем нехороший — пятница, тринадцатое — он хотел бы, назло суевериям, провезти по раздолбанным дорогам пустыни две с половиной тонны взрывчатой смеси собственного изготовления. Он больше верит в свое «бесстыжее везенье». Охраняемый конвой пробыл в пути почти двенадцать часов, когда грузовик со своим тяжким грузом произвел последний маневр прямо у стальной башни над нулевой точкой детонации. После того как чудище наконец надежно установили на деревянном помосте, Норрис Брэдбери и его группа разбили над ним легкую, прозрачную палатку, чтобы можно было — защитившись от пыли пустыни — снять верхнюю крышку корпуса. Роберт Оппенгеймер ведет наблюдение, время от времени склоняя голову, на которой, как всегда, красуется шляпа, над взрывным устройством в форме футбольного мяча полутораметрового диаметра. Время дорого, а список операций по проверке длинный, однако Бейнбридж, к всеобщему удивлению, запланировал после каждого существенного этапа сборки бомбы пятнадцатиминутную паузу, которой мог воспользоваться всякий заинтересованный на полигоне, чтобы полюбоваться продвижением работы и получить разъяснения от экспертов.

Вскоре после пятнадцати часов в палатку входят с бомбовым ядром коллеги с ранчо Макдоналд. Одна из взрывчатых линз была удалена, так что Бойс Макдэниел из группы сборки бомбы мог увидеть помещенный в середину урановый шар. В нем пустовало цилиндрическое отверстие, предназначенное для пальца с плутониевым ядром. Допуск зазора между двумя подогнанными узлами готовых частей этого паззла составляет лишь несколько сотых долей миллиметра. Но, к замешательству всех присутствующих в палатке, палец застревает в предназначенном ему гнезде на половине пути. Никто не понимает, в чем причина такой неожиданной загвоздки. Макдэниел не выдерживает нервного напряжения и выбегает вон из палатки. Горячий сухой ветер вздымает в этот момент песчаную бурю. И вдали, над горным хребтом на востоке, вспыхивают первые молнии ежедневной вечерней грозы. Одинокая башня посреди равнинного ландшафта видится ему на фоне этой грозовой кулисы гигантским громоотводом. Когда он, немного походив вокруг и поостыв, возвращается в палатку, возбужденные умы уже успокоились. Палец за это время уже просунулся немного глубже в свое гнездо внутри уранового шара. При таком обилии собравшихся физиков не пришлось долго ждать подходящего к случаю закона природы: «Продолжительное пребывание на жаре в доме на ранчо и последовавшая затем перевозка под палящим солнцем настолько разогрели палец, что он расширился и лишь тогда подошел к своему гнезду внутри более холодного шара, когда температуры обеих частей сравнялись».

В субботу утром, сразу после восьми часов палатку убирают, и бомбу Тринити при помощи электрической лебедки поднимают на дубовый помост башни. Бойс Макдэниел созерцает все происходящее. Ему становится не по себе при мысли о том, что эту фантастическую лебедку стоимостью в двадцать тысяч долларов уже скоро будет не отличить от песка пустыни. Заплатки, в спешке наклеенные на корпус бомбы и похожие на пластырь, сияют в беспощадном свете пустыни яркой белизной. Это клейкая лента, которой Брэдбери залепил отверстия для капсюлей-детонаторов. Сегодня детонаторы уже будут вставлены, как только бомбу прочно закрепят на вершине башни.

На верхней площадке башни для защиты от непогоды сооружен короб из гофрированной жести с тремя стенками. Открытая сторона направлена в сторону северного железобетонного бункера, и оттуда видно бомбу. Там, за окнами из бронированного стекла, дюжины фото- и кинокамер ориентированы на лампочку над кровлей из гофрированной жести. Людям Кистяковского придется в это утро подниматься наверх с капсюлями-детонаторами и всевозможными кабелями без своего руководителя. Ибо их руководитель только что брошен на съедение крупным хищникам Ванневару Бушу и Роберту Оппенгеймеру.

Причиной боевой тревоги послужил звонок из Лос-Аламоса. Ранним утром в каньоне взорвали «китайца». И взорвался он совсем не так, как хотелось. Имплозия этой копии бомбы Тринити без плутониевого ядра, как показала обработка замеров магнитного поля, оказалась недостаточно равномерной и была сочтена грандиозным провалом. Это убийственное известие могло означать крах испытания Тринити, а в конечном счете могло оказаться и верным знаком невозможности плутониевой бомбы. И вот все напустились на Кистяковского, на этого бедного лузера. Козла отпущения подвергли многочасовому допросу, ему пришлось претерпеть канонаду ругани, обрушенную на него. А не он ли собственной персоной был участником коммунистической революции?

Роберт Оппенгеймер сейчас бледен не меньше, чем при своем выступлении в роли мертвеца в пьесе «Мышьяк и островерхий колпачок», весит он не больше пятидесяти кило и борется с последствиями инфекционной ветрянки. Он — как почти все сотрудники — измотан до предела своих нервных и физических сил. В отчаянии от дурного известия из Лос-Аламоса он возлагает на Кистяковского личную ответственность в случае, если испытание на башне Тринити потерпит такую же неудачу, как и dry run на Месе. Кистяковский самоуверенно ставит под сомнение результаты замеров магнитного поля, которые он с самого начала рассматривал как пустую трату времени. В ответ на это его укоряют, что он ставит под сомнение уравнения Максвелла — научную основу всех магнитных и электрических явлений во Вселенной. Теперь он считается уже и еретиком. Однако Джордж Кистяковский верит в свою концепцию имплозии и в свою конструкцию линз. Он хладнокровно предлагает Оппенгеймеру пари — ставит свой месячный оклад против десяти долларов, что успешно взорвет Тринити. Оппенгеймер принимает пари.

В воскресное утро следует спасительный звонок от Ганса Бете, руководителя теоретического отдела. Он еще раз основательно проанализировал испытание «китайца» и пришел к выводу, что магнитные записи и в самом деле не имели смысла. Эксперимент проводился, по его словам, с неумелой расстановкой инструментов. Результаты измерений с таким же успехом могут быть истолкованы и как идеально симметричная имплозия. Кистяковский реабилитирован. Он с облегчением поднимается на башню и осматривает работу своей группы. Все тридцать два капсюля-детонатора привинчены к своим обоймам на поверхности бомбы. Дону Хорнигу еще осталось подключить новый X-элемент. Путаница кабелей покрывает выпуклый бок, которым бомба повернута к камерам северного бункера. Во второй половине воскресного дня Гровс, Оппенгеймер и Бейнбридж просят метеоролога из Калифорнийского технологического института Джека Хаббарда доложить метеообстановку. Обсуждение заканчивается уведомлением, что бомба будет взорвана в понедельник, шестнадцатого июля, в четыре часа утра.

Пари Кистяковского, которое тот заключил с Оппенгеймером, будучи загнанным в угол, явно подогрело и других ученых, и теперь они заключают свои «пари последней минуты» на взрывную силу «Толстяка». Оппенгеймер делает ставку на скромные триста тонн тротила, Бете — на восемь тысяч. Эдвард Теллер предсказывает сорок пять тысяч тонн тротила и тем самым взрывает масштаб ставок. Кистяковский лишь качает головой, забавляясь четырех-, а то и пятизначными числами, которые витают в воздухе. Он считает предсказания физиков об ожидаемой мощи ядерной цепной реакции преувеличенными. Его бы устроил и тот роскошный взрыв, который он наблюдал седьмого мая при испытательном подрыве ста тонн тротила. Последнюю ставку делает Исидор Раби. Для него возможна лишь опция в 18000 тонн тротила.

Энрико Ферми, кажется, недоволен простой формулировкой спора о тротиловом эквиваленте. В эти последние часы перед подрывом он снова вводит в игру вытесненные страхи лета 1942 года, когда Эдвард Теллер при его изобретении водородной бомбы выразил опасения, что новое оружие, быть может, окажется способно поджечь атмосферу Земли. И хотя вычисления Ганса Бете опровергли это допущение, сомнения все-таки догнали Ферми на финишной прямой. А не воспламенит ли бомба — так звучит его предложение для пари — земную атмосферу? И если да, то сгорит при этом только американский штат Нью-Мексико или вся планета? Может ли взрыв запустить процессы, которые основаны на доселе неизвестных законах природы? Бейнбридж приходит в ярость, а Гровс в негодование, когда они узнают о параллельном пари Ферми. Его серьезные опасения перед лицом предстоящего высвобождения атомной энергии они считают бездумной болтовней фрондера, который еще больше взвинчивает и без того напряженное состояние на испытательном полигоне. Тем не менее Гровс считает своим долгом в этот вечер позвонить губернатору штата Нью-Мексико Джону Демпсею и попросить его, чтобы он был готов объявить чрезвычайное положение на случай катастрофы.

Когда Роберт Оппенгеймер к концу воскресного дня поднимается на башню, чтобы в последний раз осмотреть свое произведение, ветер заметно крепчает. В двадцать три часа Кен Бейнбридж, Джордж Кистяковский и менеджер «обратного отсчета времени» Джозеф Маккиббен едут под моросящим дождем к нулевой точке, чтобы привести бомбу в боевую готовность. Дон Хорниг уже на башне и настраивает новый генератор, который можно будет включить через кабельные соединения из южного бункера. Этот генератор подожжет капсюли-детонаторы бомбы. Метеорологи еще заняты своими инструментами под башней. Кистяковский наверху должен в случае чего обшаривать местность поисковым прожектором. Военный полицейский с автоматом стоит начеку, поскольку генерал Гровс боится саботажа. По телефону, проведенному на башню, и по рации в джипе Бейнбридж поддерживает связь с Оппенгеймером и главным метеорологом Хаббардом.

Органы безопасности выделили Бейнбриджу собственную полосу радиочастот для связи на испытательном полигоне, но теперь руководитель испытания с ужасом обнаруживает, что коротковолновые приборы ловят тот же диапазон, который занимает товарная железнодорожная станция, расположенная в тысяче километрах отсюда, в Сан-Антонио, штат Техас: «Мы могли слышать, как они командуют маневрами своих поездов, и вполне допускали, что и железнодорожники могли нас слышать точно так же». На наблюдательном пункте Compacia Hill, удаленном от нулевой точки детонации на тридцать два километра, куда, начиная с двух часов ночи, прибывают автобусы и личные автомобили с приглашенными гостями, установлены радиоприемники, которые должны передавать обратный отсчет времени. Эта частота тоже отнюдь не эксклюзивная. Местная радиостанция всю ночь напролет передает на этой радиоволне легкую музыку.

На южный бункер и на лагерь при нем обрушилась гроза. Дождь льет как из ведра, сильные порывы ветра свищут между бараками и треплют палатки приезжих гостей. Эмилио Сегре пытается отвлечься чтением «Фальшивомонетчиков» Андре Жида, «однако меня словно пригвоздило к месту зловещим шумом, происхождение которого было для меня неясно. Поскольку шум не прекращался, я схватил карманный фонарик и вышел за дверь с Сэмом Эллисоном. Каково же было наше изумление, когда мы увидели, как многие сотни лягушек спариваются в лощине, наполнившейся дождевой водой».

Бойс Макдэниел на нулевой точке детонации видит, как вдали над лагерем вспыхивают молнии. Здесь же дождик лишь моросит, мягко шелестя по жестяной гофрированной кровле над бомбой, тем не менее Хаббард рекомендует немного отложить испытание, намеченное на четыре часа. Местность усеяна лужами. В четыре часа сорок пять минут небо над башней проясняется, кое-где становятся видны звезды, и ветер разворачивается к юго-востоку. Хаббард звонит Бейнбриджу, дает ему подробную сводку погоды и предлагает новый срок для взрыва — 5 часов 30 минут — при «сносной, хоть и не идеальной» погоде. Бейнбридж и сам бы отказался от инверсионного слоя на высоте 5700 метров, «но не такой ценой, чтобы пришлось ждать больше полусуток». Оппенгеймер, Фаррелл и Бейнбридж следуют рекомендации метеоролога. Чтобы привести бомбу в боевую готовность, Маккиббен и Бейнбридж должны переключить рубильники на двух разных щитках у нулевой точки. В самую последнюю очередь Бейнбридж включает ряд прожекторов на земле перед башней и уезжает с Маккиббеном и Кистяковским обратно, к южному бункеру. Прибыв туда, Маккиббен в пять часов девять минут и сорок пять секунд ставит реле времени на двадцать минут.

На наблюдательном пункте Compacia Hill собрались знаменитости из Лос-Аламоса: Ганс Бете, Джеймс Чедвик, Эдвард Теллер, Эрнест Лоуренс, Эдвин Макмиллан и Роберт Сербер. Ричард Фейнман уже опять предается своему любимому занятию: решает проблемы. За полчаса до взрыва выходит из строя коротковолновый передатчик. Фейнман снова приводит его в чувство. Эдвард Теллер в превосходном настроении. Судя по всему, он живет уже в новой эре. В последние полтора года он был занят главным образом теорией водородной бомбы. Поэтому во время «тротилового пари» он отпускал столько шуточек по поводу осторожных оценок коллег. Он-то догадывается, до каких масштабов дойдет взрывная сила последующих моделей. Однако в этот исторический час он являет собой образец примерного поведения и без всяких иронических замечаний втирает в лицо солнцезащитный крем, чтобы избежать ожога при взгляде на огненный шар. Некоторые из big shots, как называет знаменитых физиков Фейнман, тоже тянутся к тюбику с кремом.

В южном бункере Джозеф Маккиббен произносит минуты обратного отсчета, а Сэм Эллисон передает их по радио. В лагере у радиоприемника сидит Фил Моррисон и повторяет эти цифры по громкоговорителю для Гровса, Буша, Вайскопфа и безымянных солдат. За минуту до нуля небо озаряет сигнальная ракета. Приказ гласит всем лечь на живот, ногами в сторону нулевой точки, уткнувшись лицом в замкнутые по локтям руки. В лагере всем подает пример генерал Гровс. Однако Эдвард Теллер и не думает следовать этому приказу и призывает цвет науки, собравшийся в Compacia Hill, вместе с ним «взглянуть чудовищу в лицо». Он натягивает толстые рукавицы, надевает солнечные очки и берет респиратор. Такие респираторы были вручены всем гостям и дежурному персоналу.

За сорок пять секунд до взрыва Джо Маккиббен в контрольном центре южного бункера совершает сорок девятое и последнее действие из своего списка: он включает более точный таймер. Он будет автоматически передавать электронные сигналы времени на камеры и записывающие инструменты и по достижении нуля разбудит «Толстяка» на башне. Маккиббен сам сконструировал временной механизм. Колесико делает один оборот в секунду и замыкается на гонг. И вот в южном бункере звучат сорок четыре удара гонга. Рядом с Маккиббеном сидит Дон Хорниг, сосредоточив взгляд на пульте, держа пальцы на выключателе, который еще может остановить взрыв в последнее мгновение. Роберт Оппенгеймер вцепился в опору бункера, устремив напряженный взгляд вперед. Все остальные уже снаружи и лежат в предписанной позиции лицом в песок.

Знаменитые гости Compacia Hill слушают голос Сэма Эллисона из коротковолнового приемника, а до Сэма в этот момент доходит, что он, наверное, первый ученый, которому при физическом эксперименте приходится вслух считать задом наперед. В эти последние секунды до нуля местная музыкальная радиостанция передает сюиту из «Щелкунчика» Петра Чайковского.

При восклицании Эллисона «Now!» таймер Маккиббена замыкает электрическую цепь запала. И вот огромное количество электронов устремляется привычным путем по кабелю, упрятанному в садовый шланг под землей. Он соединяет контрольный пункт в южном бункере с X-генератором Дона Хорнига на башне. Тот передает свой электрический заряд на 32 капсюля-детонатора, закрепленные на стальном кожухе «Толстяка». Они взрываются синхронно в пятнадцатимиллионную долю секунды. Детонационные волны несутся через быстро реагирующую наружную оболочку взрывчатки. Это «композиция В» из расплава тротила, суспензии парафина и высокобризантного кристаллического порошка. Затем они натыкаются на «взрывную сердцевину» Джорджа Кистяковского из некогда униженного Черчиллем баратола. Она затормаживает первую волну, пока все последующие волны не догонят ее. И вот единая шарообразная ударная волна проникает во второй блок с «композицией В», умножая при этом свою силу. Урановый шар сглаживает последние неровности ударной волны на ее пути к плутониевому ядру. Ядро сжимает со всех сторон так, что оно коллабирует и уплотняется до размеров камешка.

Под звуки сюиты из «Щелкунчика» Чайковского детонационная волна захлестывает источник нейтронов размером с лесной орех. Полоний, открытый Марией Кюри, испускает альфа-частицы, которые, в свою очередь, высвобождают из атомов бериллия пригоршню нейтронов. Те мчатся в плутониевый шарик — в сверхплотный комочек материи, плотнее не бывает на земле — и вызывают цепную реакцию. Расщепление ядер продолжают более восьмидесяти поколений нейтронов. Выделяющаяся при этом энергия разжигает чудовищный жар. За миллионную долю секунды температура в центре «Толстяка» вырастает до десяти миллионов градусов Цельсия — как внутри Солнца.

При взрыве Джо Маккиббен так и сидит, уставившись на свой счетчик времени. Он освещен софитом, поскольку кинокамера записывает и то, что происходит за пультом управления. Но во внезапной тишине, наступившей за последним ударом гонга в пять часов, двадцать девять минут и сорок пять секунд, что-то не так, как раньше. Это через открытую заднюю дверь бункера ворвался другой свет, если только эту невиданно ослепительную яркость вообще можно назвать светом. Она затопляет бункер и заливает инструменты перед глазами Маккиббена доселе не виданной белизной, которая просто заглатывает контуры всех предметов в поле его зрения. В молнии нового света испарилась и дубовая платформа, и стальная башня вместе с ней. Молния, собственно, является целой чередой молний, следующих одна за другой слишком быстро, чтобы можно было их различить.

Ричард Фейнман в Compacia Hill знает, что расчеты Ганса Бете допускают силу света этой молнии в десять солнц. Взглянув на этот свет незащищенным глазом, можно временно ослепнуть. И все же он пренебрегает темными очками сварщика. Он считает эти меры предосторожности избыточными. Его не страшит световая сила молнии, вспыхнувшей в тридцати километрах отсюда. Куда больше он опасается перспективы «ни черта не увидеть сквозь эти стекла». Фейнман достаточно упрям, чтобы рискнуть и глянуть на происходящее незащищенным глазом — в отличие от Эдварда Теллера, который всем навязывал свой солнцезащитный крем. Фейнман подумал и пришел к заключению, что его глазам может повредить только ультрафиолетовый свет. Поскольку бронированное стекло окон экранирует ультрафиолетовые лучи, он занимает место в кабине грузовика: «Когда грянул взрыв, эта дурацкая молния оказалась такой слепяще-яркой, что я инстинктивно пригнулся и увидел на полу машины фиолетовое пятно. Я подумал: должно быть, это остаточное изображение на сетчатке. И вот я снова выпрямляюсь и вижу этот белый свет, который превращается в желтый и потом в оранжевый... Наверное, я единственный, кто видел эту проклятую штуку невооруженным глазом». Инструменты в южном бункере фиксируют силу света в двадцать солнц, которая держится две секунды.

Свет «свирепо набрасывается на тебя; он проницает тебя насквозь. Это была не та картина, которую просто видишь, нет, она выжигалась в тебе навечно. Хотелось, чтобы это скорее кончилось...», — описывает Исидор Айзек Раби свои ощущения в лагере, удаленном от нулевой точки на шестнадцать километров. Неподалеку от Раби в песке лежит Фил Моррисон, косясь сквозь черные очки в сторону нулевого пункта, и чувствует «слепящий жар» на лице, «как будто открыл раскаленную печь». Как и Фейнман, он тоже поначалу видит лучистое фиолетовое свечение, которое объясняет себе как рефлексы взрыва от земли и всего окружающего. Только потом он наблюдает через сварочные очки светящийся яркой белизной круг там, где только что стояла башня. Кен Бейнбридж напуган «неожиданной силой жара на моем затылке». Благодаря горизонтальной трещине в защитном стекле Джек Эби, ассистент Эмилио Сегре, поневоле видит молнию невооруженным глазом. Резкая белая линия в поле его зрения на мгновение сводит его с ума.

В Compacia Hill одна родственная душа Фейнмана тоже исполнена отваги наблюдать взрыв бомбы без защитной маски. Роберт Сербер, изобретатель прозвища «Толстяк» для имплозионной бомбы, видит еще до грандиозной белой вспышки «желтый жар». Его глазам потребовалось полминуты, чтобы оправиться от этого шока. Это световое шоу разворачивается в полной тишине.

На крыше северного бункера стоит Берлин Брикснер. Тридцатичетырехлетний фотолаборант сделал в Лос-Аламосе беспримерную карьеру. Для сегодняшнего события он разработал специальную бронированную высокоскоростную камеру, которая в секунду протягивает тридцать метров пленки. Он официальный фотограф и оператор испытания Тринити, и в его распоряжении пятьдесят пять кинокамер и фотоаппаратов. Они стоят за круглыми бронированными иллюминаторами северного бункера. А здесь, наверху, на крыше бункера он установил свой «Митчелл», большую 35-миллиметровую кинокамеру, с какими работают и знаменитые режиссеры в Голливуде. «Митчелл» водружен на пулеметную подставку вместо штатива. Эта камера — как и все остальные — включается от таймера Джо Маккиббена. Физики теоретического отдела предупреждали его, что в такой опасной близости к башне радиоактивное излучение может затуманить его пленки, а то и вовсе засветить. Поэтому группа Брикснера оснастила два необитаемых железобетонных бункера всего в восьмистах метрах от башни свинцовым стеклом толщиной тридцать сантиметров. Камеры, установленные за тем стеклом, тоже получают сигналы от таймера Маккиббена из южного бункера. Все аппараты рассчитаны на свет в десять солнц.

Брикснер — единственный наблюдатель, получивший разрешение смотреть прямо на вспышку сквозь сварочное стекло. «Митчелл» включился за тридцать секунд до нуля. Брикснер держит руку на поворотной рукояти. Но тут же цепенеет, ошеломленный: «Весь фильтр светится как солнце, и я ослеп. Я отвернулся в сторону. Горы Оскара сияли, словно ясный день. Завороженный, я смотрел, как поднимается этот невероятный огненный шар... пока до меня не дошло: ты же фотограф. Ты должен это зафиксировать». Брикснер дергает поворотную рукоять «Митчелла» вверх и еще успевает с легким опозданием захватить этот спектакль в цветном изображении «текниколор». Черно-белые же камеры за свинцовым стеклом зафиксировали на пленке каждую миллисекунду.

Вспышка превращается в ослепительное желтое полушарие прямо над поверхностью пустыни — «как взошедшее наполовину солнце, разве что раза в два больше». Достигнув максимального диаметра в восемьсот метров, это солнце оставляет позади себя кратер. Змеи, суслики, ящерицы, лягушки — все живое стерто с лица земли. Земля кипит так, что вокруг светящегося полушария вздымается темная корона из сокрушенной в прах материи. Полушарие угрожающе отрывается от земли и превращается в огненный шар. Несколько сотен тонн песка испаряется. Материя всасывается внутрь шара, бурно перемешивается с радиоактивными частицами и затем снова изрыгается комьями никогда доселе не виданного зеленоватого и слегка лучистого стекла.

Эмилио Сегре и его ассистент Джек Эби должны зафиксировать излучение продуктов ядерного расщепления. К потере двух приборов Сегре был готов еще тогда, когда закреплял их на аэростате заграждения всего в полукилометре от нулевого пункта. В течение одной миллисекунды они еще успевают передать некоторые данные на главный пульт в южный бункер по проводу с двойной экранировкой, прежде чем испарятся в атомной вспышке.

Через полминуты после взрыва огненный шар все еще слишком ярок, чтобы наблюдать его подъем невооруженным глазом, сообщает Эдвин Макмиллан, находившийся в Compacia Hill. Сооткрыватель плутония оценивает размеры шара, зависшего на высоте около шести тысяч метров, в полтора километра. Задымление усиливается, и от этого черно-красный шар постепенно бледнеет, зато в игру вступает «чрезвычайно примечательный эффект»: вся поверхность шара секунд пять светится в синих и фиолетовых тонах. Виктор Вайскопф, находящийся в лагере, объясняет это явление тем, что «облако отдает в воздух гамма-излучение». Процесс расщепления ядер высвобождает, по приблизительным расчетам, триста шестьдесят радиоактивных изотопов, которые борются в облаке за свое краткосрочное существование. Вайскопф оценивает величину радиоактивности на этот момент «в тысячу миллиардов кюри». Эта чудовищная активность распада, должно быть, и вызвала явления синего свечения. Один кюри — это излучение, которое дает один грамм радия. В утренних сумерках этого летнего дня в пустынном воздухе Нью-Мексико мечутся в ураганном вихре продукты расщепления, которые соответствуют активности миллиона тонн чистого радия.

Между тем огненный шар становится облаком чада, которое с землей соединяет толстый темно-коричневый столб дыма. Макмиллану эта фигура напоминает бокал. Луис Альварес, ответственный за высокоточные капсюли-детонаторы бомбы Тринити, смотрит на весь этот спектакль сверху. Он стоит на коленях в кабине бомбардировщика В-29 между первым и вторым пилотами. Бомбардировщик пролетает на высоте в восемь тысяч метров. Из его перспективы шар вновь приобретает полукруглую форму и становится похож на «надутый ветром парашют». Когда Альваресу удается заглянуть в дыру в его куполе, он видит могучий ствол из коричневого дыма и пыли, который соединяет «парашют» с землей. По всему его куполу расходятся темные линии. Вначале они напоминают Альваресу «меридианы, которые сбегают от полюса к экватору». Однако их можно было трактовать и как пластины под шляпкой гриба. Так он и написал: «Эта фигура уж очень походила на гигантский гриб».

Джорджа Кистяковского обратный отсчет времени застает в утренних сумерках на крыше южного бункера. Профессор химии хоть и уверен, что его взрывные линзы сработают безукоризненно, но он никак не ожидает эффекта, намного превышающего тот, что был седьмого мая при взрыве ста тонн тротила. Тем больше он захвачен масштабом происходящего и не может оторваться от зрелища света «ста солнц» над пустыней. Он настолько поглощен созерцанием облака-гриба, что воздушная ударная волна, налетевшая через тридцать секунд после вспышки, застала его врасплох и сбила с ног.

Всего в нескольких метрах от него стоит Франк Оппенгеймер рядом со своим братом Робертом. Первые слова брата после взрыва Франк не запомнил. Но ему кажется, что они наперебой заверяли друг друга: «Сработало! Сработало!».

Теперь в дело вступает грохот взрыва: «Он налетел на скалы и продолжал раскатываться дальше — уж не знаю, на что он там еще натыкался. Но казалось, это никогда не прекратится... Это был очень устрашающий момент...».

После минуты немого удивления некоторые наблюдатели южного бункера на радостях пускаются в пляс. Напряжение сменяется облегчением. Оппенгеймера осыпают поздравлениями. Сбитый с ног Кистяковский уже снова поднялся, подошел к Роберту Оппенгеймеру, похлопал его по плечу и напомнил: «Оппи, вы должны мне десять долларов».

Энрико Ферми в лагере подготовился к ударной волне и ждал ее с нарезанной бумагой в кармане и с неизменной логарифмической линейкой в руках. Кеннет Грейсен, который закреплял на бомбе капсюли-детонаторы, видит, как над землей скользят, расходясь концентрическими кругами, желтые светящиеся облака. Они медленно надвигаются на лагерь. С двухметровой высоты Ферми бросает в воздух свои бумажные обрезки — до, во время и после прохождения ударных волн. Поскольку ветра в это время нет, то по дистанции между захваченными ударной волной бумажками и теми, что были брошены раньше, можно будет заключить о взрывной силе бомбы. Однако этот кустарный метод, похоже, следовало проработать лучше. Полученный результат в десять тысяч тонн тротила заметно отличается от полученных позднее, уточненных 18 600 тонн. Бомба оказалась намного сильнее, чем ожидало большинство физиков. Исидор Айзек Раби срывает джекпот своей последней ставкой в пари в восемнадцать тысяч тонн. Через восемь минут атомный гриб дорос уже до высоты тринадцать километров, и ветер постепенно разрушает его симметричную структуру. Фил Моррисон наблюдает распад гриба на три отдельных облака. Среднее поворачивает в сторону севера и движется к бункеру, в котором установлены камеры Брикснера. Официальный фотограф Тринити первым замечает новую угрозу, которая исходит из развязанной атомной энергии, а именно выпадение радиоактивных осадков: «Я глянул вверх и заметил красноватую пелену; похоже, она опускалась на нас». Генри Барнетт, военный врач медсанчасти и ответственный северного бункера за контроль над излучением, регистрирует рост значений на своем измерительном приборе и отдает распоряжение на всякий случай тут же всем эвакуироваться. На Брикснера тревога Барнетта не произвела впечатления. Он садится в джип лишь после того, как в него погружены все камеры. На других пунктах наблюдения тревогу не поднимали. Благоприятное направление ветра гонит облака с их невероятно высокой активностью распада дальше в тропосферу, при этом излучение убывает пропорционально квадрату расстояния. Дрейф облаков обеспечивает довольно тонкое распределение осадка радиоактивных частиц, приставших к пылинкам, по территории в несколько тысяч квадратных километров. Контролеры излучения Джон Маги и Джозеф Хиршфельдер едут на своем джипе вслед за радиоактивным облаком и в придорожном магазинчике в двадцати пяти километрах севернее нулевой точки получают первый отклик на случившееся от ни о чем не ведающего населения: «Ну что, ребята, провернули нынче дельце, а? — сказали им вместо приветствия. — Солнце взошло на западе, но что-то быстро закатилось». Тем, кто живет в этой малонаселенной местности — в городках Сан-Антонио и Сокорро, в Кафф-Карризозо или на уединенной ферме, — хорошо известно, что в закрытой военной зоне Хорнады в последнее время царило бурное оживление. Один фермер даже работал сварщиком в зоне на строительстве башни Тринити и неплохо заработал. Но смысла его работы ему так никто и не объяснил. Тяжелогрузный транспорт и заметный наплыв армейских лимузинов в выходные стали темой обсуждений в магазинах, барах и у садовых оград. Но, несмотря на любопытство, вопросов здесь никто не задает. Американские войска еще воюют. Япония пока что не побеждена.

Деревенский дурачок из Карризозо шел по улице, увидел в утренних сумерках небесное явление и принялся вопить о нападении японцев с воздуха. Другие жители подумали кто про землетрясение, кто про падение метеорита или про рухнувший бомбардировщик В-29, когда со столов падала посуда и лопались стекла в окнах. Что бы там ни взорвали сегодня ребята, а те, кто в эту рань уже был на ногах или внезапно проснулся от сильного свечения, уже никогда не забудут этот момент. Фермеры-скотоводы рассказывали о том, как лошади пускались наутек. То чабан, то работник фермы, то отец, собравшийся со своим сыном с утра пораньше ехать в Санта-Фе, то несколько путников, ехавших по ближнему шоссе, подтверждают историю, которую Эд Лэйн рассказал репортеру из местной газеты. Эд — машинист тепловоза железнодорожной компании Санта-Фе, и в половине шестого он вел свой товарный поезд из Альбукерка, штат Нью-Мексико, в Эль-Пасо, штат Техас, «и тут мне показалось, что солнце ни с того ни с сего вдруг вырвалось из темноты. Я увидел мощную вспышку. За ней последовал яркий красный свет, а в это время в небе клубились три гигантских кольца дыма, как будто их закрутила могучая сила».

В первых лучах солнца экскурсия Энрико Ферми в облученную зону закончилась после первого же километра. Его танк просто встал. Пришлось ему и его водителю возвращаться в лагерь пешком. Герберту Андерсону повезло больше. Ближайший сотрудник Ферми и руководитель эксперимента по первой цепной реакции на американской земле, добрался до самого центра взрыва. Его танк «шерман» дополнительно заэкранирован листами свинца, что оказалось дальновидной мерой, ибо излучение здесь существенно выше, чем ожидалось по прогнозам. Измерительные приборы зашкаливают. Они не могут показать фактическое значение излучения. Для того чтобы взять пробы почвы, Андерсону не надо покидать его свинцовую крепость. Он может сделать это при помощи манипулятора, установленного на танке. После этого он велит водителю подъехать к краю кратера. Глубина кратера от трех до восьми метров, диаметр четыреста метров, и он весь покрыт коркой из зеленого стекла. Лишь кое-где из бетонного фундамента торчат искореженные остатки стальной арматуры — единственное напоминание об испарившейся башне Тринити.

Уильям Лоуренс — репортер газеты «New York Times». Генерал Гровс считает его достаточно патриотичным и богобоязненным, чтобы доверить ему освещение событий Манхэттенского проекта. Вот они стоят перед южным бункером, и он спрашивает Роберта Оппенгеймера о его первых впечатлениях. Могучий взрыв «поверг его в страх», — признаётся руководитель удавшегося проекта. Он находит этот опыт «весьма угнетающим». «Правда, — добавляет он, — многие мальчики, которые сегодня еще не выросли, будут однажды обязаны жизнью этой бомбе».

Кеннет Бейнбридж говорит об «ужасном и подавляющем зрелище». Между тем и он пожал руку Роберту Оппенгеймеру, поздравляя его. Бессчетное число раз за последнее время руководитель испытания Бейнбридж думал о слабых местах, за которые он в случае неудачи эксперимента понес бы ответственность. Какую еще недокрученную гайку он мог проглядеть? Где в случае ливня могло бы случиться короткое замыкание? Какую электронную схему он забыл включить? И что сказал бы на это Трумэн в Потсдаме? Все эти мучительные вопросы стали теперь беспредметными. Огромный груз свалился у Бейнбриджа с плеч. Правда, к радости и облегчению от удачного испытания примешиваются недобрые предчувствия, когда он смотрит Оппенгеймеру в глаза и говорит: «Все мы после этого сукины дети».