История человеческих жертвоприношений

Рим

Уже само основание города Рима ознаменовалось если не жертвоприношением в прямом смысле, то ритуальным убийством. Когда потомки бежавшего из горящей Трои Энея, близнецы Ромул и Рем, в середине восьмого века до н. э. затеяли строить город, в котором намеревались поселиться сами и поселить окружавшую их толпу бродяг, у братьев сразу же возникли разногласия по поводу места будущего города, его названия и кандидатуры правителя. Спор постановили разрешить гаданием по полету птиц. Братья сели порознь и стали смотреть в небо. Рем увидел шесть коршунов. Ромул увидел двенадцать, но возникло подозрение, что они появились позже, чем коршуны Рема, хотя Ромул и утверждал обратное. В результате вопрос о главенстве остался открытым, но Ромул принял волевое решение и стал копать ров, которым хотел окружить стену своего будущего города. Рем, насмехаясь над братом, перепрыгнул через ров и был убит, по одним сведениям — самим Ромулом, по другим — кем-то из его окружения. Римский историк Тит Ливий в своей «Истории Рима от основания города» приписал Ромулу фразу:

Стены Рима были возведены над пролитой кровью, что в значительной мере знаменовало «строительную жертву», принятую у многих народов. Впрочем, сам Ромул, похоронив брата, в дальнейшем ограничился при закладке города бескровными жертвами. Как пишет Плутарх, он пригласил из Этрурии специалистов, давших ему подробные советы по ритуалам, которые надлежало провести перед началом строительства. В центре будущего города был вырыт ров, куда положили «первины всего, что люди признали полезным для себя в соответствии с законами, и всего, что сделала необходимым для них природа». Потом каждый из будущих граждан бросил туда горсть принесенной с собой родной земли.

Днем основания города римляне считали одиннадцатый день перед майскими календами (22 марта). Плутарх пишет, что римляне называли его днем рождения отечества и что поначалу «в этот день не приносили в жертву ни одно живое существо: граждане полагали, что праздник, носящий столь знаменательное имя, следует сохранить чистым, не обагренным кровью».

Вообще надо отметить, что римляне, хотя и не декларировали в отличие от греков свою гуманность и к пролитию крови — и чужой, и своей — относились достаточно спокойно, человеческими жертвоприношениями не злоупотребляли (хотя и применяли их в экстренных случаях). Единственными исключениями — правда, весьма массовыми — были, во-первых, казни преступников (которых по римскому законодательству не просто казнили, но посвящали богам) и, во-вторых, гладиаторские игры. Они родились из погребальных игр и поначалу были в какой-то мере жертвоприношением в честь умершего. Но о правосудии и о гладиаторских играх мы поговорим особо.

Преемником Ромула на римском троне стал избранный народом Нума Помпилий. Новый царь славился справедливостью и благочестием, в чем ему, согласно римским авторам, немало помогала советами его жена нимфа Эгерия. Он строил храмы, назначал жрецов, сформировал жреческие коллегии и учредил многочисленные культы. Ливий пишет:

Этические взгляды Нумы были во многом близки взглядам пифагорейцев, и предание даже называет его учеником Пифагора (чего, впрочем, быть не могло, ибо Нума умер до рождения Пифагора). Пифагорейцы категорически не признавали никакого пролития крови. О введенных Нумой правилах жертвоприношений Плутарх пишет: «Порядок жертвоприношений полностью следует пифагорейским обрядам: жертвы были бескровны и большей частью состояли из муки, вина и вообще из веществ самых дешевых».

Предание сохранило историю о том, как Нума, от которого Юпитер требовал очистительных человеческих жертв, перехитрил и переспорил верховного бога и добился того, что жертвы стали приносить луком, волосами и мелкой рыбой. Плутарх так описывает разговор Нумы с Юпитером:

С тех пор очистительные жертвы Юпитеру у римлян совершались так, как было выторговано Нумой. Овидий пишет, что Юпитер остался настолько доволен мудростью царя, что пообещал ему дать небесное знамение, подтверждающее его власть над Римом. Таковое знамение и было дано в назначенный день: при стечении народа разверзлись небеса, и на землю упал замечательный щит, с которого Нума тут же приказал сделать одиннадцать копий. В честь знаменательного события 1 марта был учрежден праздник жрецов «салиев», пляшущих со щитами. В этот день приносились жертвы Юпитеру и Сатурну, но человеческие жертвоприношения были отменены.

Вообще римская традиция знает множество случаев замены человеческих жертвоприношений бескровными дарами. Это косвенно говорит о том, что в далекой древности человеческая кровь на алтарях Италии лилась достаточно часто. У римлян существовало предание, что в свое время, еще до того, как в устье Тибра причалили корабли троянцев во главе с Энеем, в этих местах появились греческие переселенцы — пеласги из Аркадии. В случае благополучного прибытия оракул предписал им принести в жертву Аполлону десятую часть их имущества, в жертву Юпитеру — человеческие головы, а в жертву Сатурну— человеческое тело. Вероятно, греки имели в виду не Сатурна и Юпитера, а соответствующих им Крона и Зевса — прочем, это не меняло ситуации. Но прибывший в эти же места Геракл (или, на римский лад, Геркулес), который в римском предании почему-то оказался носителем не грубой силы, а культуры и образования, смягчил приказ оракула. Геркулес обучил италийцев письменности, а человеческие жертвоприношения велел заменить символическими. Макробий, автор трактата «Сатурналии», писал, что знаменитый герой приказал во время праздника Сатурналий приносить в жертву Сатурну вместо людей восковые свечи (поскольку слова «человек» и «факел» созвучны), а Юпитеру Диту (т. е. Подземному) вместо человеческих голов — человеческие фигурки из глины или воска. Кроме того, в Риме существовал обычай окрашивать статуи Юпитера красной охрой — она должна была заменить кровь, которой их орошали в глубокой древности.

Впрочем, тот же Макробий сообщает, что человеческие жертвоприношения именно в честь Сатурна совершались на берегах Тибра и позднее, уже потомками Геркулеса и пеласгов. Традиция приносить людей в жертву Сатурну существовала и у римлян, причем именно применительно к Сатурну, в отличие от других богов, она продержалась достаточно долго. Связана она была прежде всего с праздником Сатурналий. Этот праздник напоминал о том времени, когда миром правил Сатурн, отец Юпитера, ставшего позднее верховным богом римлян. При Сатурне на земле царил золотой век, рабства не существовало, поэтому в дни Сатурналий рабы получали временную свободу, с закованных по традиции снимали колодки, и все они пировали вместе со своими господами. Но, как ни удивительно, именно в дни Сатурналий свободных людей могли обратить в рабство. Дело в том, что в ноябре у римлян было принято отдавать долги. В это же время собирался десятипроцентный земельный налог, который вносился в храм Сатурна. А в декабре, на празднике Сатурналий, тех, кто не мог рассчитаться с долгами и налогами, казнили, принося их в жертву на алтаре Сатурна. Позднее, примерно в пятом веке до н. э., казнь стали заменять продажей в рабство. Правда, в 326 году до н. э. обращение свободных граждан в долговое рабство было отменено законом Петелия.

Кроме казни должников, на Сатурналиях приносилась и еще одна человеческая жертва: на время праздника римляне избирали так называемого «царя Сатурналий», которого в конце недели ритуально убивали. «Царем» мог быть провинившийся раб или преступник, т. е. человек, которого так или иначе должны были казнить. Поэтому эта традиция просуществовала достаточно долго, ее отмечали даже в те времена, когда человеческие жертвоприношения у римлян давно уже были заменены символическими. Потом и эту жертву заменили ее символом: во время Сатурналий римляне по жребию избирали среди свободных граждан шутовского «царя», который становился предводителем праздника, отдавал забавные приказания, но оставался жив-здоров по окончании ритуала.

В дни Сатурналий у римлян было принято делать друг другу подарки. Сам по себе этот обычай вполне естественен для любого праздника, но интересно, что одним из традиционный сатурнальских подарков были терракотовые человеческие фигурки. Для их дарения был отведен специальный день — сиггилярий. Сами римляне, вероятно, не задумывались об истоках этой традиции, но современные ученые видят в сатурнальских сувенирах напоминание о человеческих жертвоприношениях, которыми праздник отмечали в далеком прошлом.

Впрочем, какие бы замены кровопролитию ни придумывали римляне, древняя традиция оказалась живучей. Последний случай принесения в жертву «царя Сатурналий» описан в начале четвертого века н. э. Произошло это в городе Дуросторуме, в имперской провинции Нижняя Мезия (современная Силистра в Болгарии). Фрэзер так описывает эти события:

Фрэзер утверждает, что основывает этот рассказ на повествованиях, «сомневаться в подлинности которых нет никаких оснований». Тем не менее он противоречит собственному утверждению, признавая, что лишь один из его источников «возможно, даже основывается на официальных документах». Известно, что человеческие жертвоприношения в Риме были запрещены постановлением Сената в 97 году до н. э. Постановление это неоднократно нарушалось — и по самодурству императоров, и тем фактом, что казни преступников закон трактовал как жертвоприношения, и тем, что гладиаторские бои были, по сути, продолжением традиции погребальных игр. Но трудно себе представить, чтобы римские легионеры, лица вполне официальные и подотчетные, вопреки закону открыто и регулярно приносили в жертву свободных и неповинных людей. Надо полагать, что выбор жертвы производился все-таки среди осужденных преступников. Тот факт, что очередным «царем Сатурналий» был избран солдат-христианин, только подтверждает это предположение. Ведь в 303 году по всей империи проводилась кампания по очистке армии от христиан, а цезарь восточных провинций Галерий настоятельно требовал от августа Диоклетиана издания закона о полном истреблении христианства (что тот и попытался исполнить, издав четыре соответствующих эдикта, из них три в 303 году и последний, самый страшный, — 304 году; по нему все христиане поголовно осуждались на пытки с целью отказа от веры). Таким образом, можно допустить, что легионеры избрали и казнили «царя Сатурналий» в рамках официальной кампании по преследованию христиан. Впрочем, эта кампания продолжалась не очень долго (если рассуждать в исторических масштабах) — в 311 году Галерий, напуганный болезнью и близкой смертью, издал указ о веротерпимости. А еще через два года его преемники Константин и Ликиний издают Миланский эдикт, провозглашающий свободное исповедование христианства.

Но отвлечемся от Сатурналий и вернемся к вопросу о заместительных жертвах. В праздник, который назывался Компиталии, римляне приносили в жертву богине Мании кукол, сделанных из шерсти. Это было отголоском древней кровавой традиции, отмененной то ли царем Нумой, то ли еще полумифическим Геркулесом. Мания была связана с обожествленными душами усопших предков — манами, она была матерью домашних богов-покровителей ларов (которых иногда отождествляли с манами), ведала благополучием в доме, и ей надлежало приносить жертву за каждого здравствующего члена семьи. Но несмотря на свое материнство и склонность к семейным и домашним добродетелям, Мания была одной из самых кровожадных богинь древней Италии: за каждого члена семьи она требовала себе в жертву голову одного ребенка. Этот обычай, который римляне также возводили к оракулу, данному пеласгам, был отменен в незапамятные времена, и детей заменили шерстяными куклами. Но в шестом веке он был восстановлен царем Тарквинием Гордым. Впрочем, Тарквиний не пользовался популярностью у римлян. Власть он захватил ценой убийства своего тестя; его правление отличалось деспотичностью и жестокостью, он залил кровью не только алтари, но и весь Рим. После того, как сын Тарквиния прославился скандальным насилием над Лукрецией, царь был изгнан из Рима. В результате последовавшей гражданской войны римляне возымели стойкое отвращение к царской власти, установили республиканское правление и избрали первым консулом Луция Юния Брута, главного борца против ненавистных Тарквиниев.

Став консулом, Брут отменил жертвоприношения детей и приказал заменить их головы маковыми головками. И, как пишет Макробий, «было сделано так, чтобы вместо душ отдельных людей посвященные манам фигурки искупали опасность, если таковая угрожала домочадцам». Поскольку кроме ларов отдельных семей были и лары, покровительствующие соседским обществам и добрососедским отношениям вообще, то римляне стали сооружать для них святилища не только дома, но и на перекрестках. Каждое из них имело столько отверстий, сколько примыкало к этому перекрестку усадеб. В святилище главы семейств развешивали кукол по числу своих близких. Рабов тоже не забывали, но они персональных кукол не удостаивались: за каждого раба вешался шерстяной шарик.

Еще одна религиозная традиция римлян, уходящая в глубь веков, тоже прямо говорит о когда-то приносившихся человеческих жертвах. В ночь с 14 на 15 мая главные жрецы города сбрасывали с моста в Тибр соломенных кукол со связанными руками и ногами. На ритуале должны были присутствовать весталки и первые лица Рима. А фламиника — ерховная жрица Юноны — должна была в этот день носить траур, снять с себя украшения и избегать омовений. Кукол, приносимых в жертву, было немало: в первом веке до н. э. писатель-энциклопедист Марк Теренций Варрон называет число двадцать семь, Дионисий Галикарнасский, примерно тогда же написавший «Римские древности», — тридцать. Видимо, в далеком прошлом в эту ночь римляне или их предшественники приносили массовые человеческие жертвы. Но к тому времени, когда этот обычай был описан римскими авторами, никто уже не помнил об истинной сути обряда.

Овидий, описавший этот обряд в своих «Фастах» на рубеже эр, приводит разные версии его возникновения. По одной, он был посвящен «старцу, несущему серп», т. е. Сатурну. Как и многие другие человекоубийственные обряды, обычай этот, по версии Овидия, был обязан своим возникновением греческим переселенцам. В главе, посвященной грекам, мы рассказывали о том, как жители греческого острова Левкада сбрасывали со скалы преступника, который должен был искупить своей смертью все грехи островитян. В историческое время гуманные левкадцы обвешивали беднягу перьями (как писал Страбон, «чтобы парением облегчить прыжок») и страховали его в воде, стараясь и обычай соблюсти, и жизнь жертвы сохранить. Но в давние времена этот ритуал был, по-видимому, гораздо более жестоким. Именно его вспоминает Овидий, рассказывая о том, как

Овидий, как и многие другие авторы, считает, что конец жестокому обряду положил Геркулес (немалое время живший в Тиринфе):

О том, что заменить людей соломенными чучелами велел Геркулес, пишет и Дионисий. Но существует немало других версий возникновения этого обряда. Овидий упоминает о том, что в древности

Впрочем, эту теорию можно оставить на совести Овидия, но не римских юнцов. В четвертом веке до н. э. римляне действительно приняли закон, запретивший гражданам старше шестидесяти лет участвовать в выборах, но никаких сведений о том, чтобы стариков при этом сбрасывали в реку, не сохранилось, и эта версия представляется весьма маловероятной. Сам Овидий, высказав точку зрения о проводившейся когда-то массовой казни стариков, опровергает ее в следующих строках:

Впрочем, римский грамматик и историк Веррий писал, что, когда галлы в том же четвертом веке осадили Рим и в городе началась нехватка продовольствия, стариков могли убивать, чтобы уменьшить количество ртов. Тит Ливий тоже сообщает, что во время осады Рима галлами римские старцы, не способные держать оружие, действительно решили, что «не должны обременять собою воюющих, которые и так будут во всем терпеть нужду». Они отказались укрыться в Капитолии, остались в своих домах, облачившись в лучшие одежды, и встретили ворвавшихся в город врагов с «величественной строгостью». Все они были перебиты галлами. Ливий пишет: «Некоторые передают, будто они решили принести себя в жертву за отечество и римских квиритов и будто сам великий понтифик Марк Фабий произнес над ними посвятительное заклинание».

Еще одна версия возникновения обряда утопления чучел, которую приводит Овидий, говорит о том, что некогда один из греческих переселенцев, сохранивший «привязанность к милой отчизне», завещал после смерти опустить его тело в воды Тибра, дабы они перенесли его прах к родным берегам. Наследник не исполнил завещания и похоронил умершего в земле, как было положено по традиции. А для того, чтобы хоть как-то соблюсти волю покойного, в воду была опущена тростниковая кукла, «чтобы до Греции вдаль морем она доплыла». В такой трактовке обычай утопления кукол избавляется от своей жестокой предыстории.

Но это — единственная гуманная версия. Плутарх в своих «Римских вопросах» высказывает предположение о том, что обычай этот восходит к тем временам, когда «в древности варвары, населявшие эти места, расправлялись так с пленными эллинами». Он же допускает, что предводитель переселившихся в эти места аркадцев Эвандр мог поступать таким образом со своими врагами, жившими здесь же выходцами из Арголиды.

Таким образом, можно видеть, что римляне заменили календарные и праздничные человеческие жертвоприношения богам на жертвоприношения символические. Тем не менее в исключительных случаях, прежде всего когда родине грозила опасность, квириты не останавливались перед ритуальными убийствами. Хотя провести грань между ритуалом и убийством, вызванным другими причинами, не всегда возможно.

Так, когда состоялся знаменитый поединок между братьями Горациями и братьями Куриациями, который должен был решить судьбу противостояния Рима и Альбы, Публий Гораций, победивший после гибели своих братьев всех троих Куриациев, воскликнул: «Двоих я принес в жертву теням моих братьев, третьего отдам на жертвенник того дела, ради которого идет эта война, чтобы римлянин властвовал над альбанцем».

Одними из немногих достоверных случаев недвусмысленных человеческих жертвоприношений были ритуальные погребения живых людей на Бычьем рынке. Сохранились описания одного такого жертвоприношения, совершенного во время Второй Пунической войны, в 217 году до н. э. Когда римская армия терпела от карфагенян поражение за поражением и Ганнибал стоял уже почти под стенами Вечного города, римляне были напуганы несколькими страшными предзнаменованиями. Плутарх пишет:

Ливий говорит, что согрешивших весталок было только две, но так или иначе, искупительные жертвы были принесены: «Квинта Фабия Пиктора послали в Дельфы спросить оракула, какими молитвами и жертвами умилостивить богов и когда придет конец таким бедствиям; пока что, повинуясь указаниям Книг, принесли необычные жертвы; между прочими галла и его соплеменницу, грека и гречанку закопали живыми на Бычьем рынке, в месте, огороженном камнями; здесь и прежде уже свершались человеческие жертвоприношения, совершенно чуждые римским священнодействиям».

Интересно, что Ливий, хотя и признает, что человеческие жертвоприношения совершались на Бычьем рынке и раньше, называет их тем не менее «совершенно чуждыми» для римлян. Кстати, Плутарх, описывая эту историю, тоже считает ее нетипичной для Рима. Он вспоминает о ней в связи с событиями, происшедшими на подвластном Риму Иберийском полуострове. Историк пишет:

Плутарх, пытаясь объяснить логику римлян, склоняется к тому, что преступным они считали именно «закон и обычай» человеческих жертвоприношений. Если же это сделано в виде исключения, «по предписанию Сивиллиных книг», то преступления в этом нет. Кроме того, он допускал, что, с точки зрения римлян, «приносить людей в жертву богам нечестиво, а демонам — неизбежно…», и жертвоприношение на Бычьем рынке было проведено для того, чтобы «умилостивить чуждых варварских демонов».

Впрочем, принося жертвы богам, жители Вечного города далеко не всегда обрекали на смерть рабов или чужеземцев. Для римлян, которые превыше всего ставили гражданские добродетели и готовность принести свою жизнь на алтарь отечества, была достаточно типична ситуация, когда человек сам предлагал себя в жертву богам во имя процветания родины. Ливий описывает такой случай, происшедший в 362 году до н. э.:

Полководцам случалось приносить себя в добровольную жертву во имя победы римского оружия. Существовал даже специальный религиозный акт, называвшийся «девоция». Перед сражением консул, командовавший армией, произносил священную формулу, которой посвящал себя подземным богам. После этого он кидался в самые опасные места битвы, ибо только его смерть могла означать, что жертва принята богами. Увидев гибель своего предводителя, предупрежденные солдаты испытывали не замешательство, а напротив, воодушевление и уверенность в божественной помощи и в грядущей победе. Если же полководцу не удавалось умереть, вместо него погребали куклу, а сам консул навеки лишался права приносить жертвы небожителям.

Вообще говоря, подобный ритуал военачальник мог провести не обязательно над собой, но и над любым гражданином, занесенным в список легиона. Но известны не только отдельные полководцы, но и целая династия Дециев, в которой представители трех поколений подряд по доброй воле совершили этот акт ритуального самоубийства: отец в войне с латинянами, сын в войне с этрусками и внук в войне с Пирром.

В 340 году до н. э. при консулах Манлии Торквате и Публии Деции Мусе Рим вступил в войну с латинами, претендовавшими на римское гражданство. В канун решающего сражения, как рассказывает Ливий, обоим консулам, командовавшим армией, приснился один и тот же сон: «Муж, более величественный и благостный, чем обычный смертный, объявил, что полководец одной стороны и войско другой должны быть отданы богам преисподней и Матери Земле; в каком войске полководец обрек в жертву рати противника, а с ними и себя самого, тому народу и той стороне даруется победа».

Когда гадание по внутренностям животных подтвердило достоверность сна, консулы призвали к себе легатов и трибунов и повелели объявить армии волю богов, «дабы во время боя добровольная смерть консула не устрашила войско». Потом они договорились, что обречет себя в жертву тот из консулов, на чьем крыле войско начнет отступать… Армии двинулись в бой. Деций возглавлял левое крыло, и именно здесь легионеры дрогнули и начали отступать. Ливий пишет:

Сын Публия Деция Муса, которого звали так же, как и отца, повторил его подвиг. Это было тяжелое для Рима время, когда, как пишет историк середины второго века Луций Анней Флор, «двенадцать этрусских городов, умбры, древнейший народ Италии, к тому времени еще полный сил, и остатки самнитов внезапно поклялись, что уничтожат само имя римского народа». Младший Деций, когда войско его оказалось в окружении, призвал жреца и повторил священную формулу, которую сорок пять лет назад произнес его отец. Ливий пишет:

Бой был долгим и кровопролитным, но жертва Деция не пропала даром. «Двадцать пять тысяч неприятелей было перебито в этот день, восемь тысяч попало в плен».

И наконец, третий представитель семейства Дециев повторил подвиг своих предков и обрек себя в жертву подземным богам во время войны с эпирским царем Пирром в 279 году до н. э.

Существовала у римлян и еще одна традиция, к которой прибегали только в случае крайней опасности, грозящей государству, — традиция «священной весны». Обычай этот шел из древнейших времен и в историческое время практически не употреблялся. Заключался он в том, что богам в случае, если они отклонят нависшую над общиной или государством угрозу, обещали принести в жертву все живое, что родится ближайшей весной, в том числе собственных детей. Позднее человеческие жертвоприношения заменили тем, что детей, родившихся в роковую весну, изгоняли из государства по достижении ими совершеннолетия. Мы знаем об этом обычае от римского грамматика Секста Помпея Феста в изложении историка восьмого века Павла Диакона. Однако известен лишь один-единственный случай реального проведения этого обряда, причем в весьма смягченном варианте.

В 217 году до н. э. римляне потерпели очередное поражение от Ганнибала: они были разбиты у Тразименского озера. Для того чтобы склонить богов на свою сторону, квириты приняли решение, которое допускалось только в случае крайней опасности: раскрыли древние Сивиллины книги, которые хранились жрецами в каменном ящике в храме Юпитера Капитолийского. Посовещавшись с книгами, жрецы объявили, что для устранения опасности следует построить новые храмы, принести обильные жертвы богам, пообещать Юпитеру «Великие игры», а также пообещать «священную весну» на случай, если война пойдет удачно.

Как пишет Ливий, Великий понтифик запросил согласия народа на проведение обряда:

Народ дал согласие, и обеты были принесены. В них не было ни слова о человеческих жертвоприношениях, по крайней мере в дошедшем до нас изложении римских авторов. Тем не менее косвенные свидетельства говорят о том, что римляне предполагали задействовать в этом обряде детей, родившихся в роковую весну. Убивать их на алтарях, естественно, никто не собирался — видимо, их должны были изгнать из города. Об этом свидетельствует тот факт, что исполнение обряда было по каким-то причинам отложено на двадцать один год, т. е. до того времени, когда выросшую молодежь можно было бы отселить, например, выведя колонию. Но и этого, судя по всему, не произошло. «Священная весна» была проведена лишь в 195 году, причем уже на следующий год жрецы объявили, что проведена она была «в нарушение священных постановлений». Было решено повторить обряд, что римляне и исполнили. Однако не сохранилось никаких сведений о том, что в 196 году римляне основали где-либо колонию, заселенную молодежью. Судя по всему, богов умилостивили каким-то другим образом.

Из всего, что было сказано выше, может создаться впечатление, что римляне были нацией гуманистов, стремившихся изжить человеческие жертвоприношения всегда, когда это было возможно сделать. Но это не вполне верно. Существовали две сферы деятельности, для которых римляне не жалели ритуальной крови. Во-первых, юриспруденция. Мир обязан квиритам исключительно развитой и прогрессивной системой римского права, которая и поныне лежит в основе законодательства многих государств. Но несмотря на свою дотошную приверженность светскому законодательству, римляне любую смертную казнь считали своего рода жертвоприношением. Недаром слово «наказание» и «смертная казнь» (supplicium) означало и «жертвоприношение». Профессор юридического факультета Киевского университета А. Ф. Кистяковский писал в своей книге «Исследование о смертной казни»:

В жертву богам приносились не только уголовные преступники, но и нарушители клятв. Договорные отношения и контракты между гражданами еще со времен царя Нумы скреплялись сакральной клятвой, нарушение которой автоматически означало, что человек посвящался тому богу, которого он обманул. В глубокой древности клятвопреступника (или должника, нарушившего свои обязательства) действительно убивали на алтаре. Позднее, с ограничением человеческих жертвоприношений, он мог быть безнаказанно убит любым лицом и, как правило, вынужден был отправиться в изгнание, пока жрецы не проведут над ним обряд очищения.

Но даже после того, как договорные отношения и уголовные дела полностью перешли под сень светских законов, казни преступников очень часто приурочивали к играм, которые посвящались кому-то из богов. На этих играх осужденных травили дикими зверями, сжигали на крестах (так обычно наказывали поджигателей) либо заставляли разыгрывать наиболее кровавые сцены из мифологии и истории. Все это, несмотря на то, что народ воспринимал эти зрелища как развлечения, носило религиозный характер и было, как правило, посвящено кому-то из богов и связано с каким-то сакральным событием (религиозным праздником, дарованной богами победой римского оружия, вступлением в должность магистратов и пр.).

Но, кроме того, существовали и публичные казни, которые не имели ничего общего с развлечением толпы и носили чисто ритуальный характер. Здесь надо прежде всего сказать о казни весталок, которые были уличены в нарушении обета целомудрия. Их живыми зарывали в землю, посвящая подземным богам. Впрочем, и сама богиня священного очага Веста ассоциировалась с подземными богами. Овидий писал про погребение согрешивших весталок:

В весталки избирали девочек возрастом от шести до десяти лет из самых знатных и уважаемых семейств Рима. Их служение продолжалось тридцать лет: первые десять лет они учились сами, вторые десять лет — применяли свои знания, служа богине, и третье десятилетие — учили молодых весталок. Потом срок их обета оканчивался, и жрицы могли оставить храм и даже выйти замуж (хотя обычно весталки предпочитали сохранить свой статус, который обеспечивал им огромный почет и влияние). Но в течение тех тридцати лет, что длилось служение, весталка обязана была хранить целомудрие. Считалось, что нарушение этого обета может привести к самым трагическим последствиям для всего государства. Плутарх писал:

Самыми массовыми человеческими жертвоприношениями в Риме были гладиаторские игры. Можно только удивляться тому, что римляне, которые в вопросе о жертвоприношениях еще со времен царя Нумы старались проявлять гуманность и даже запрещали кровавые ритуалы у подвластных им народов, начиная с конца третьего века до н. э. становятся страстными поклонниками жестокого зрелища. Конечно, увлечение римской толпы цирком не имело прямого отношения к ритуалу. И когда должностные лица республики, а позднее — императоры устраивали для народа зрелища, необыкновенные как по пышности, так и по количеству пролитой крови, это было не столько богослужением, сколько желанием подкупить чернь. Но тем не менее и по своему происхождению, и по официально объявленным целям гладиаторские игры были именно жертвоприношением. Происходили они от этрусских погребальных игр.

Этруски населяли северо-запад Апеннинского полуострова еще до основания Рима; их культура оказала на римскую огромное влияние. А в этой культуре немалое место занимали человеческие жертвоприношения, в том числе погребальные. Археологи, исследовавшие кладбища этрусков, обратили внимание на ситуацию, когда рядом с урной, содержащей пепел, оказывались захоронены останки одного или двух человек, чаще женщин. Высказано предположение, что эти люди, которым кремация не полагалась, были рабынями покойного, принесенными ему в жертву. При раскопках древнейшего некрополя Рима были обнаружены аналогичные захоронения, и это позволяет думать, что римляне в первые годы существования города использовали этрусский погребальный ритуал с человеческими жертвоприношениями. Кстати, не случайно Тарквиний Гордый — царь, восстановивший в Риме (к счастью, ненадолго) жертвоприношения детей, — происходил из этрусского рода.

Известен этрусский барельеф III–II веков до н. э. со сценой жертвоприношения, видимо, погребального. На нем изображены два юноши, один из них коленопреклоненный. Позади стоят два жреца с поднятыми кинжалами. Тут же находятся прислужники с разнообразным инвентарем, в том числе с лестницей, которая употреблялась в обряде кремации. Конечно, в то время, когда барельеф был изваян, он повествовал не о современных автору событиях, а о достаточно далеком прошлом Этрурии.

Сохранилась этрусская фреска, известная как «Игры Персу». На фреске собака терзает человека, который пытается отбиваться от нее дубинкой. На голову жертвы надет мешок, а руки и ноги спутаны веревками, концы которых держит в руках человек в маске с надписью «Phersu». На ногах жертвы уже видны кровавые раны…

Вообще сцены жертвоприношений и погребальных игр — распространенная тема в изобразительном искусстве этрусков. Бои были, видимо, приняты на этрусских тризнах. Римляне в течение многих лет игнорировали этот обычай. Первый гладиаторский поединок состоялся в Вечном городе в 264 году до н. э. на Бычьем рынке — его устроили в честь покойного отца сыновья некоего Децима Юния Брута Перы. На нем бились три пары гладиаторов. Сначала обычай не прижился — следующие игры состоялись только спустя полвека, в память Марка Эмилия Лепида. Их организовали трое сыновей умершего, но теперь игры состоялись уже на Форуме, продолжались три дня, и на них выступили двадцать две пары гладиаторов. Действо это не имело тогда прямого отношения к развлечениям, оно так и называлось «ludi funebres» — «игры погребальные». Появилось у них и другое название — «munus» — долг, обязанность.

Игры рассматривались наследниками как последний долг перед покойным, их проводили обычно на девятый день после похорон. В этот день родственники приносили на могилу скромную жертву: яйца, чечевицу, соль, бобы. Потом проходил поминальный обед. Богатые и знатные римляне считали долгом устроить в этот день публичное угощение. Те, кто мог себе это позволить, сопровождали поминки боем гладиаторов. Поначалу организация боев была частным делом наследников, и только в 105 году до н. э. были введены, кроме того, еще и государственные игры, об устройстве которых должны были заботиться магистраты и которые обычно посвящались каким-нибудь знаменательным событиям или религиозным праздникам. Но и погребальные игры не прекратились. Так, Гай Юлий Цезарь учинил гладиаторские бои в память своего отца. Им же были впервые в римской истории организованы бои на поминках женщины — его дочери Юлии.

В 186 году до н. э. к сражению гладиаторских пар впервые присоединили травлю диких зверей. Поначалу звери «сражались» против специально обученных гладиаторов — «венаторов» (буквально — «охотников»), а затем и друг с другом. А вскоре, в 167 году до н. э., Луций Эмилий Павел приказал растоптать перебежчиков и дезертиров слонами. Так появилась традиция отдавать на растерзание диким зверям преступников. Кроме того, уже в имперские времена одна из гладиаторских школ, которые во множестве возникали по всей стране, готовила исключительно венаторов; школа носила идиллическое название «Утренняя».

Скоро игры, сохранив в какой-то мере свой ритуальный характер, превратились прежде всего в любимое зрелище римлян. Комедиограф Теренций писал, что на первом представлении его комедии «Свекровь» в 164 году до н. э. по театру разнесся слух, что где-то проходят гладиаторские бои, и театр мгновенно опустел. Лица, выставлявшие свои кандидатуры на выборах, стали устраивать гладиаторские бои, чтобы обеспечить себе голоса.

В 122 году до н. э. народный трибун и знаменитый борец за права бедняков Гай Гракх, узнав, что римские власти собираются продавать места на грядущие гладиаторские игры и сколачивают для этого помосты на Форуме, стал требовать, чтобы народ получил возможность смотреть на резню бесплатно. Не сумев добиться своего дипломатическими методами, борец за права плебса в ночь перед играми приказал снести помосты с платными сиденьями, чем и завоевал одобрение народа.

В 63 году до н. э. Цицерон провел закон, запрещавший кандидату на высшие государственные должности давать бои в течение двух лет перед выборами. Но это мало что поменяло, потому что игры все еще считались жертвоприношением и никто не мог запретить частному лицу дать игры, если это было его долгом по завещанию. А если завещатель умирал слишком рано, то можно было и подождать до более подходящего момента — так, Гай Юлий Цезарь устроил гладиаторские бои в память своего отца через двадцать лет после его смерти.

Устройство гладиаторских игр приносило огромные политические дивиденды их организаторам, поэтому императоры в какой-то мере стали ограничивать права частных лиц на проведение игр, устанавливая квоты и на количество гладиаторов, и на продолжительность, и на частоту проведения игр. Однако сами императоры не стояли за расходами. Август, перечисляя свои деяния, упоминает, что он восемь раз давал игры, в которых приняло участие около десяти тысяч гладиаторов, и двадцать шесть раз устраивал звериные травли, в которых погибло 3500 зверей. Император Траян после победы над даками в 107 году н. э. устроил игры, в которых участвовало десять тысяч гладиаторов и одиннадцать тысяч зверей.

Мы уже упоминали, что еще в 97 году до н. э., в консульство Гнея Корнелия Лентула и Публия Лициния Красса, человеческие жертвоприношения были запрещены специальным постановлением Сената. Но гладиаторских игр это постановление не коснулось. Видимо, к этому времени они полностью утрачивают свое первоначальное сакральное содержание. И даже погребальные игры становятся не столько жертвой манам умершего, сколько развлечением, которое давалось для народа в память о покойном. Игры все чаще даются по светским поводам и превращаются во все более сложное театрализованное представление. Октавиан Август в своих «Деяниях Августа», которые он позаботился вырезать на двух бронзовых столбах и установить в Риме, в числе прочего сообщает:

Император Клавдий в 52 году н. э. устроил на Фуцинском озере битву двух флотилий. Сицилийский и родосский флоты состояли из двенадцати трирем каждый, всего с обеих сторон сражалось девятнадцать тысяч человек. Знак к началу боя подавала серебряная статуя тритона, поднимавшаяся из воды с помощью специальной машины. Кроме того, Клавдий устроил на Марсовом поле сражение, воспроизводящее взятие и разграбление города, и показал сцены, изображающие покорение Британии.

Знаменитый Страбон в своей «Географии» пишет: «Еще недавно, в наше время, был отослан в Рим некто Селур, по прозванию Сын Этны, который долгое время во главе вооруженной шайки опустошал частыми набегами окрестности Этны. Я видел, как его растерзали дикие звери во время устроенного на форуме гладиаторского боя. Разбойника поместили на высокий помост, как бы на Этну; помост внезапно распался и обрушился, а он упал в клетку с дикими зверями под помостом, которая легко сломалась, так как была нарочно для этого приспособлена».

Великий географ и интеллектуал, судя по всему, позволял себе отдохнуть от трудов на благо науки и расслабиться, посещая цирковые представления. Знаменитый философ Сенека тоже не чурался такого рода развлечений. В одном из своих «Нравственных писем к Луцилию» он пишет: «…попал я на полуденное представление, надеясь отдохнуть…» Правда, надежды философа не оправдались: как выясняется из письма, он зашел в цирк, «ожидая игр и острот», а нарвался на кровавую резню, которую, впрочем, остался смотреть. Дело в том, что по утрам в цирке обычно давались звериные травли, а во второй половине дня проходили единоборства гладиаторов; между ними иногда выступали мимы. Видимо, этих мимов и имел в виду Сенека, говоря об «остротах». Под «играми» он имел в виду упомянутые далее выступление «обычных пар и самых любимых бойцов» — единоборство умелых гладиаторов, которые, прежде чем умереть, показывали публике высокое искусство боя. Но вместо того, чтобы увидеть красиво умирающих профессионалов, философ-гуманист нарвался на массовую бойню, в которой участвовали бойцы без доспехов, что и привело его к самым печальным выводам о нравах римского общества.

Как бы мы ни относились к Сенеке, который, бичуя римские нравы, сам заглядывал в цирк, дабы отдохнуть от написания трактатов о нравственности, надо признать, что его мнение о разложении оных нравов было вполне объективным. В имперские времена жизнь стоила немного, и запрет, наложенный сенатом на человеческие жертвоприношения, был забыт. Правда, теперь жертвы приносились не столько ради ублаготворения богов, сколько ради устрашения политических противников или же по самодурству императоров. Так, Светоний пишет об императоре Октавиане Августе:

Когда император Калигула заболел, среди его приближенных нашлись, по словам Светония, «такие, которые давали письменные клятвы биться насмерть ради выздоровления больного или отдать за него свою жизнь». Оба эти обещания были известным в Риме ритуальным актом. С первым из них все ясно, второй подразумевал, что в храм посвящалась письменная табличка с обещанием лишить себя жизни, если боги снизойдут и исполнят просьбу молящего. Случаи эти относились к начальному периоду правления Калигулы, когда он еще не успел проявить свои наклонности в полной мере, и его приближенные, видимо, считали, что дело ограничится красивым обетом. Однако Калигула потребовал буквального исполнения обещанного. «От человека, который обещал биться гладиатором за его выздоровление, он истребовал исполнения обета, сам смотрел, как он сражался, и отпустил его лишь победителем, да и то после долгих просьб. Того, кто поклялся отдать жизнь за него, но медлил, он отдал своим рабам — прогнать его по улицам в венках и жертвенных повязках, а потом во исполнение обета сбросить с раската».

Тот же Калигула, по сообщению Светония, спровоцировал и еще одно ритуальное убийство. В священной роще Дианы на озере Неми стоял храм, жрецом которого по традиции мог быть только беглый раб, убивший своего предшественника. Этим жертвоприношением он как бы освящал свое вступление в жреческий сан. Подобные традиции, кстати, существовали и у других народов. Неизвестно, чем не угодил Калигуле жрец, который исполнял свои обязанности в годы его правления, но император подослал к нему более сильного соперника, который убил «царя озера Неми» и заступил на его место.

В период империи в Рим проникают восточные культы, поклонниками которых становятся многие императоры. В императорских дворцах, в условиях полного разложения нравов и столь же полной безнаказанности, эти культы, и в чистом своем виде не чуждые самоистязаний, приобретают порой извращенно-садистскую окраску. Книга «Жизнеописания августов» неизвестного римского автора так описывает «благочестие» императора Коммода (вторая половина второго века н. э.):

Те же «Жизнеописания августов» рассказывают о человеческих жертвоприношениях, которые совершал Марк Аврелий Антонин, более известный под именем Гелиогабал. Император не случайно получил свое прозвище — он вырос в провинции Сирия, где был посвящен в жрецы финикийского бога солнца Эл(а) — Габала. Из-за созвучия первой части этого имени с греческим «Гелиос» — Солнце — римляне называли его Гелиогабалом. Став императором в четырнадцать лет, подросток превзошел всех своих предшественников в совершенно фантастическом извращенном разврате, надругательстве над святынями и торговле государственными должностями. Провел он и религиозную реформу, возвеличив своего, абсолютно чуждого римлянам бога и поставив его над всеми богами империи: «…Как только Гелиогабал вступил в Рим… он освятил Гелиогабала на Палатинском холме, возле императорского дворца, и построил ему храм. Он стремился перенести в этот храм и лепное изображение Матери богов, и огонь Весты, и Палладий, и священные щиты, словом — все, что глубоко чтят римляне. Он добивался того, чтобы в Риме почитался только один бог Гелиогабал. Кроме того, он говорил, что сюда надо перенести религиозные обряды иудеев и самаритян, а равно и христианские богослужения для того, чтобы жречество Гелиогабала держало в своих руках тайны всех культов…

Гелиогабал приносил и человеческие жертвы, выбирая для этого по всей Италии знатных и красивых мальчиков, у которых были живы отец и мать, — думаю для того, чтобы усилить скорбь обоих родителей. При нем находились и ежедневно действовали всякого рода маги, а он подбодрял их и благодарил богов, которые, по его представлениям, были их друзьями, и в то же время он рассматривал внутренности детей и мучил жертвенных животных согласно обрядам своего племени».

Гелиогабал продержался у власти четыре года и погиб восемнадцати лет от роду. Свою смерть он тоже мечтал обставить как своего рода ритуал.

Смерть Гелиогабала действительно носила ритуальный характер — об этом позаботились зарезавшие его заговорщики. Но все оказалось совсем не так, как предполагал сам император:

Гелиогабал был убит в начале третьего века. Возможно, он был последним из римских императоров, кто приносил человеческие жертвы (если он действительно их приносил — ни один источник, кроме «Жизнеописаний…», об этом не упоминает). Правда, Евсевий Кесарийский в своей «Церковной истории» обвиняет в этом же преступлении императора Валериана, правившего в середине третьего века. Последний действительно прославился жесточайшими репрессиями против христиан, но то, что пишет о нем Евсевий, ссылаясь на Дионисия Александрийского, выглядит малоубедительно. Во-первых, египтяне, на влияние которых ссылается Евсевий, отказались от человеческих жертвоприношений за три тысячи лет до описываемых событий, и во-вторых, обвинения Евсевия слишком похожи на то, что писал неизвестный автор об уже упомянутом Гелиогабале. Тем не менее дадим слово Евсевию:

Христианские авторы вообще охотно приписывали римским императорам человеческие жертвоприношения, но в этом они были небеспристрастны. Несмотря на то что массовые преследования и казни христиан с редкими перерывами продолжались в империи до 311 года, назвать эти казни жертвоприношениями в прямом смысле слова, пожалуй, нельзя. Впрочем, это уже вопрос терминологический. С одной стороны, христиан казнили в рамках уголовного законодательства. С другой стороны, как мы уже писали, римское право трактовало любую казнь как жертвоприношение. И тем более это могло относиться к людям, которых посылали на смерть из-за отказа поклониться языческим богам. Поэтому приведем с небольшими сокращениями отрывок из текста, написанного одним из первых христианских историков, Секстом Юлием Африканом, в первой половине второго века.