История экономического развитие Голландии в XVI-XVIII веках

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

Изучение экономического развития Голландии в XVI–XVIII вв. представляет для советского читателя значительный интерес, определяемый в первую очередь тем местом, которое занимают Нидерланды в истории возникновения капиталистического общества.

«Экономическая история Голландии» Э. Бааша, вышедшая в 1927 г. в серии «Handbuch der Wirtschaftsgeschichte» и предлагаемая теперь в русском переводе советскому читателю, отличается богатством фактического материала. Она является сводкой голландской и немецкой литературы по экономической истории Голландии, вышедшей до 1926 г. Автор также воспользовался результатами своих многолетних изысканий в голландских архивах.

В этой книге читатель найдет обширный фактический материал о росте и экономическом значении голландских торговых городов, в первую очередь — Амстердама; об упадке цехового ремесла и развитии капиталистической мануфактуры; о развитии текстильной и других отраслей промышленности Голландии; о развитии голландского рыболовства и судостроения; о развитии голландской торговли; о крупных торговых компаниях; о развитии балтийской и северной торговли; о торговом соперничестве и протекционистской политике европейских государств; о системе прямого и косвенного налогообложения в Голландии: о развитии кредита и банков; об истории амстердамской биржи и т. д., — то есть по всем тем вопросам, которые имеют значительный интерес не только для истории Голландии, но и для истории ряда стран Европы, а также для истории эпохи первоначального накопления и мануфактурного периода развития капитализма в целом.

Между тем, в методологическом отношении Э. Бааш страдает всеми пороками, свойственными буржуазному историку и экономисту. Во всех рассуждениях автора чувствуется его методологическая беспомощность, неспособность понять сущность описываемых исторических явлений и фактов из экономической жизни прошлого. Он сознательно уклоняется от анализа классовой структуры буржуазного общества мануфактурного периода или эпохи промышленного капитализма. Ту или иную отрасль экономики Бааш рассматривает как нечто целое, не пытаясь открыть ее внутреннего классового строения. Для него не существует классовой борьбы как фактора исторического развития.

Э. Бааш неоднократно говорит об отдельных экономических явлениях, связанных с войной Нидерландов в XVI в. за независимость, но экономические последствия этого важнейшего в ту эпоху события в жизни страны не получили в книге должного освещения. Бааш не способен понять, что победа ранней буржуазной революции в Нидерландах явилась решающим фактором, обеспечившим бурное экономическое развитие страны в XVII в.

Равным образом Бааш не понимает сущности колониальной системы эпохи первоначального накопления как одного из важнейших рычагов накопления капитала путем ограбления и неслыханной эксплоатации целых народов, — как одной из важнейших предпосылок торгового могущества Голландии в XVII в. Поэтому он и не уделяет колониальному хозяйству Голландии должного внимания. Более того, вследствие свойственной буржуазному историку эпохи империализма реакционности, Бааш сознательно замалчивает ужасные преступления голландской буржуазии против народов Индонезии, Вест-Индии и других захваченных ею колоний. Голландский капитализм вырос на поте и крови колониальных народов. В огромной степени именно «привилегии, состоящие в угнетении чужих народов»^{1}, обеспечили голландской буржуазии в XVII в. завоевание торгового преобладания. Как известно, современные голландские колонизаторы стремятся и теперь — наперекор историческому прогрессу — сохранить эти грабительские привилегии и при поддержке англо-американских империалистов топят в крови освободительное движение героического индонезийского народа. Следует отметить, что голландские империалисты по своей жестокости и кровожадности далеко превосходят своих предшественников из старой нидерландской Ост-Индской компании.

Существеннейшим недостатком книги является отсутствие главы о положении складывавшегося в ту эпоху голландского рабочего класса. Лишь отдельные сведения на этот счет разбросаны по книге. К движению подмастерьев и рабочих мануфактур Бааш относится пренебрежительно. Но и он не может скрыть того факта, что эта борьба порой вызывала сильнейшее беспокойство господствующих классов.

Вообще следует отметить, что фактический материал, приводимый Э. Баашем в его книге, очень часто говорит против его же концепций. Если, например, в отношении того или иного периода Бааш пишет о «подъеме голландского сельского хозяйства» вообще, или «о цветущем состоянии» твентской текстильной промышленности, или о той или иной системе налогового обложения в Голландии, то внимательное изучение и сопоставление приводимых им фактов позволяет обнаружить, что под покровом «подъема» сельского хозяйства основная масса крестьян в Нидерландах все более лишалась земли и превращалась в безземельных мелких арендаторов, что «расцвет» твентской промышленности строился на неслыханной эксплоатации деревенских кустарей в системе так называемой домашней промышленности, что при любой системе налогообложения в банкирско-купеческой республике Соединенных провинций народные массы оказывались обремененными неслыханно тяжелым гнетом всевозможных прямых и косвенных налогов и т. д.

Правильно осмыслить экономическое развитие Нидерландов в период их торгового преобладания можно, лишь рассматривая его в свете основных положений марксизма-ленинизма об эпохе первоначального накопления и об историческом значении мануфактурной стадии развития капиталистического способа производства.

Как указывает К. Маркс, главные моменты так называемого первоначального накопления «распределяются между различными странами в известной исторической последовательности, а именно: между Испанией, Португалией, Голландией, Францией и Англией»^{2}. «Утренняя заря капиталистической эры производства» начинается с великих географических открытий, которые сопровождаются открытием золотых и серебряных приисков в Америке, искоренением, порабощением и погребением заживо туземного населения в рудниках, первыми шагами к завоеванию и разграблению Ост-Индии, превращением Африки в заповедное поле охоты на чернокожих^{3}. В этот период колониального грабежа на первый план выдвигаются Испания и Португалия, создавшие обширные колониальные империи в Америке и на юге Азии.

Коренной переворот, происшедший в торговле в связи с великими географическими открытиями и в огромной степени стимулировавший развитие купеческого капитала, К. Маркс называет одним из «главных моментов, содействовавших переходу феодального способа производства в капиталистический»^{4}. Однако колониальная система, расширение мирового рынка и рост международной торговли, существенным образом содействовавшие разрушению феодальных рамок производства, являются лишь исторической предпосылкой для развития капиталистического способа производства. Развитие купеческого капитала, «взятое само по себе, недостаточно для того, чтобы вызвать и объяснить переход одного способа производства в другой»^{5}. Между тем капиталистический способ производства (его первая стадия — капиталистическая мануфактура) зародился именно в тех странах, в которых условия для него создались еще в средние века. «Экономическая структура капиталистического общества выросла из экономической структуры феодального общества»^{6}. Именно в силу своей экономической отсталости, отсталости в области промышленного развития, ни Испания, ни Португалия не были подготовлены для перехода к капиталистическому способу производства, и их торгово-колониальная политика в XVI в. оказалась лишенной прочной экономической основы. Поэтому на следующем этапе развития процесса первоначального накопления Испания и Португалия уступили первое место стране с более развитым промышленным производством.

Следующий этап в истории эпохи первоначального накопления начинается с ранней буржуазной революции в Нидерландах во второй половине XVI в. Отпаданием Нидерландов от Испании Маркс датирует начало торговой войны «европейских наций, ареной для которых служит земной шар»^{7}. В войнах за торговое преобладание и за колонии на этом этапе принимали участие, кроме Испании, Португалии и Голландии, также Англия и Франция. К началу XVII в. молодая буржуазная республика Соединенных провинций Нидерландов восторжествовала над всеми своими соперниками и добилась закрепления своей победы в Вестфальском мирном договоре 1648 г. Сравнивая Голландию с Португалией, Маркс указывает, что преобладающее значение для развития Голландии, кроме других условий, имел базис производства, заложенный в ее рыболовстве, мануфактуре и земледелии. В этом и выражается прогрессивный характер голландского периода торгового преобладания (XVII в.) по сравнению с предшествующим ему испано-португальским периодом (XVI в.). Торговое преобладание Голландии в основном совпадает с мануфактурным периодом развития капиталистического способа производства в Западной Европе, начало которого Маркс относит к середине XVI в., а конец — к последней трети XVIII в.^{8}, если не считать первые зародыши капиталистического способа производства в итальянских городах XIV–XV вв., носившие еще спорадический характер. После победы ранней буржуазной революции Голландия в своем капиталистическом развитии опередила другие страны и стала «образцовой капиталистической страной XVII столетия»^{9}.

Капиталистическая мануфактура в Голландии развивалась на базе старинных морских промыслов и столь же древней кораблестроительной промышленности. По этой части голландцы еще в период классического средневековья опередили всех своих соперников. В других случаях капиталистические формы мануфактурного производства были занесены в северные провинции Нидерландов беженцами из Фландрии, во время революции спасавшимися от террора испанцев. Позднее, в XVII в., новые отрасли мануфактурного производства появились в значительной степени благодаря переселившимся в Нидерланды французским гугенотам.

Если промышленное развитие Голландии было залогом ее торгового преобладания над Испанией и Португалией, то, с другой стороны, рост торговли и эксплоатация колоний стимулировали дальнейшее развитие мануфактурного производства. В условиях развитого капиталистического способа производства промышленная гегемония влечет за собой торговую гегемонию. Напротив, в собственно мануфактурный период, как указывает К. Маркс, торговая гегемония обеспечивает промышленное преобладание. Отсюда та выдающаяся роль, которую в то время играла колониальная система^{10}. Поэтому промышленное развитие Голландии неразрывно связано с историей голландского колониального хозяйства.

Си-тема колониального хозяйства голландцев, по сравнению с хозяйничаньем в колониях испанцев и португальцев, соответствовала более высокому уровню экономического развития Голландии XVII в. по сравнению с Испанией и Португалией. На первых порах, до второй половины XVI в., испанцы и португальцы пользовались преимущественно военно-феодальными методами ограбления колоний, вывозя оттуда золото, серебро, драгоценные камни, пряности и другие ценные колониальные продукты. Примитивная разработка золотых приисков и серебряных рудников в Новом свете являлась единственной отраслью производства, насаждаемой испанцами в их колониях. Начало плантационного хозяйства в колониях относится уже ко второй половине XVI в., и только в XVII в. в колониях развивается систематическое производство товаров, сопутствуемое всеми ужасами плантационного рабства. Таким образом, развитие плантационного хозяйства хронологически совпадает с тем периодом эпохи первоначального накопления, когда Голландия, как отмечает Ленин, была наиболее сильной колониальной державой^{11}. При этом голландцы отнюдь не гнушались открытым насилием, захватом и грабежом. Грабительской была в сущности и самая их торговля. «История голландского колониального хозяйства… — пишет Маркс, — развертывает бесподобную картину предательств, подкупов, убийств и подлостей. Нет ничего более характерного, как практиковавшаяся голландцами система кражи людей на Целебесе для пополнения кадров рабов на острове Яве. С этой целью подготовлялись особые воры людей. Вор, переводчик и продавец были главными агентами этой торговли, туземные принцы — главными продавцами. Украденная молодежь заключалась в целебесские тайные тюрьмы, пока не достигала возраста, достаточно зрелого для отправки на кораблях, нагруженных рабами»^{12}. Как указывает далее Маркс, «обращение с туземцами было, конечно, всего ужаснее на плантациях, предназначенных, как например, в Вест-Индии, исключительно для вывозной торговли»^{13}. Хотя в XVII в. голландцы не были единственными организаторами плантационного хозяйства в колониях, им тогда безусловно принадлежала руководящая роль в развитии системы плантационного рабства. «Опустошение и обезлюдение следовали за ними везде, куда только ни ступала их нога», — говорит о голландцах Маркс, характеризуя историю их колониального хозяйства в XVII в.

Голландская Ост-Индская компания, образовавшаяся при слиянии нескольких компаний в 1602 г., стала орудием неслыханного ограбления туземцев и вместе с тем мощным рычагом концентрации капитала, а колониальная система способствовала, по выражению Маркса, тепличному росту торговли и капитала. «Колонии обеспечивали рынок сбыта для быстро возникающих мануфактур, а монопольное обладание этим рынком обеспечивало усиленное накопление. Сокровища, добытые за пределами Европы посредством грабежа, порабощения туземцев, убийств, притекали в метрополию и тут превращались в капитал. Голландия, где колониальная система впервые получила полное развитие, уже в 1648 г. достигла высшей точки своего торгового могущества»^{14}. Вслед за этим Маркс приводит цитату из Gülich'a, характеризующую уровень экономического развития Голландии, достигнутый ею к середине XVII в.: «В ее почти безраздельном владении находились ост-индская торговля и торговые сношения между европейским юго-западом и северо-востоком. Ее рыбные ловли, судоходство, мануфактуры не имели себе равных ни в какой другой стране. Капиталы этой республики были, быть может, значительнее, чем совокупность капиталов всей остальной Европы»^{15}.

К ряду моментов первоначального накопления К. Маркс относит также развитие кредитного дела и системы общественного кредита, т. е. государственных долгов. Амстердамский банк, основанный в 1609 г., приобрел мировую известность, хотя, по отзыву Маркса, его учреждение не знаменует никакой новой эпохи в развитии современного кредитного дела. Это был чисто депозитный банк^{16}. Однако крупные операции этого банка, принимавшего вклады благородного металла в монете или в слитках, содействовали подрыву деятельности менял и торговцев деньгами, типичных представителей ростовщического капитала в эпоху, предшествовавшую капиталистическому способу производства. Еще большее значение Маркс придает тому обстоятельству, что в Голландии вместе с торговлей и мануфактурой развился коммерческий кредит, и капитал, приносящий проценты, в ходе экономического развития страны оказался подчиненным торговому и промышленному капиталу, «Это обнаруживалось уже в низком размере процента. Но Голландия в XVII веке считалась… страной наиболее передовой в смысле экономического развития. Монополия старомодного ростовщичества, базировавшегося на бедности, исчезла там сама собою»^{17}. Своим низким процентом на ссудный капитал Голландия вызывала зависть и стремление подражать как в Англии, так и в других странах, вступивших на капиталистический путь развития. Основу этого низкого уровня ссудного процента в Голландии составлял высокий, по тому времени, уровень развития ее промышленности и торговли. В результате огромного скопления капиталов амстердамские банкиры в течение всего мануфактурного периода снабжали деньгами иностранных государей и правительства, а также предоставляли крупные кредиты иностранным купцам и предпринимателям.

Но Голландия, эта самая богатая в XVII в. страна, имела в то же время наибольшую государственную задолженность. Система государственных долгов являлась одним из самых сильных рычагов первоначального накопления. Задолженность государства, как система государственного кредита, зародилась еще в средние века в Венеции и Генуе, но, как указывает Маркс, глубокие корни эта система пустила прежде всего в Голландии, причем колониальное хозяйство голландцев, их морская торговля и торговые войны создали для нее особенно благоприятные условия роста. В течение мануфактурного периода система государственной задолженности распространилась по всей Европе, и с тех пор государственный долг «накладывает свою печать на капиталистическую эру»^{18}.

Рост государственной задолженности способствует накоплению капитала в руках праздных рантье, содействует обогащению финансистов, является причиной прогрессивного повышения акций банков, увеличивает количество откупщиков налогов. Значительная доля государственных займов всегда попадает в руки капиталистов — купцов и фабрикантов, «…государственный долг создал акционерные общества, торговлю всякого рода ценными бумагами, ажиотаж, одним словом — биржевую игру и современную банкократию»^{19}. Именно в Голландии впервые таким пышным цветом расцвела биржевая спекуляция в своих самых разнообразных формах: сделки на срок, сделки на разницу, «торговля воздухом» — с невиданным ажиотажем, вроде пресловутой «тюльпаномании», и с неслыханными биржевыми крахами.

С другой стороны, государственные займы и рост государственной задолженности в капиталистическом обществе своим неизбежным последствием имеют увеличение налогов и всевозможных акцизов на необходимейшие жизненные средства для народных масс. Подобная фискальная система капиталистического государства прежде всего укрепилась в Голландии и оказывала самое разрушительное влияние на жизненный уровень масс, на жизненный уровень мануфактурного предпролетариата. Ни одна страна не знала столько всевозможных налогов и акцизов, как Нидерланды. Как писал один путешественник, в Голландии, прежде чем подать на стол кушанье из рыбы, нужно уплатить тридцать различных налогов. В XVII в. Голландия считалась страной самых высоких цен на предметы первой необходимости, «…народные массы Голландии уже в 1648 г. более страдали от чрезмерного труда, были беднее и терпели гнет более жестокий, чем народные массы всей остальной Европы»^{20}. Государственные долги и связанное с ними тяжелое бремя прямого и косвенного налогового обложения способствовали насильственной экспроприации крестьян, ремесленников — одним словом, всех слоев мелкой буржуазии^{21}. Столь же пагубные последствия для широких масс имела система протекционизма, представлявшая одну из неотъемлемых составных частей фискальной системы XVII в. Обнищанию народных масс, развитию пауперизма и бродяжничества в огромной степени содействовали войны — этот неразлучный спутник капитализма с момента его появления на свет, «…торговая война европейских наций, ареной для которых служит земной шар …начинается отпаданием Нидерландов от Испании»^{22}.

Проникновение капиталистических отношений в деревню в Голландии, как и везде, сопровождалось массовым обезземелением крестьянства. Городские купцы и ростовщики скупали земельную собственность дворян, разорившихся во время революции и продолжительной войны за независимость. Большие осушительные работы, производившиеся в Нидерландах в XVII в., предпринимались при участии крупных капиталистов, собственностью которых становились земли, отвоеванные у моря, а также значительная часть осушенных болот. Городская и сельская буржуазия воспользовалась также секуляризацией церковных земель и распродажей бывших графских доменов. В то же время широкие массы крестьян все более лишались своей земли, превращались в мелких арендаторов. Особенно бурно развивался процесс обезземеления крестьянства в самой богатой, купеческой провинции — Голландии, где уже в XVII в. основная масса крестьян состояла из арендаторов или же безземельных батраков. В более отсталых по своему экономическому развитию провинциях, особенно на северо-востоке страны, большая часть земельной собственности сохранилась в руках дворянства и уцелели остатки феодальных аграрных отношений, сужавших емкость внутреннего рынка и задерживавших развитие страны.

Классовая структура буржуазного общества в мануфактурный период еще в значительной степени отличается от классовой структуры вполне развитого буржуазного общества в эпоху промышленного капитализма. «На подготовительных ступенях капиталистического общества торговля господствует над промышленностью»^{23}, и только с переходом к фабричному производству промышленный капитал полностью подчиняет себе сферу обращения товаров. В экономике и в политической жизни Голландии XVII в. прослойка торговой буржуазии занимала господствующее положение по отношению к промышленности и промышленной буржуазии. Кроме крупной торговой буржуазии к правящей верхушке принадлежали заправилы Ост-Индской компании и воротилы Амстердамского банка. В их руках Генеральные штаты были орудием защиты интересов купцов, судовладельцев и колониальных дельцов. Само государство приняло характер огромной торговой компании.

Начало падения Голландии как господствующей торговой нации Маркс датирует концом XVII в. «История падения Голландии как господствующей торговой нации есть история подчинения торгового капитала промышленному капиталу»^{24}. В этом указании Маркса содержится ответ на вопрос о причинах упадка Голландии, последовавшего после периода ее экономического подъема в XVII в. Роковые последствия для Голландии имело отставание ее промышленного развития по сравнению с Англией. Это отставание в развитии капиталистической мануфактуры в Голландии сказывается на протяжении всего XVII в., особенно же сильно — в последней трети XVII в., когда в Англии уже начинался промышленный переворот, переход к капиталистической фабрике. Промышленное развитие Голландии в мануфактурный период задерживалось, несомненно, рядом внешних причин, постоянно упоминаемых в буржуазной историографии; их на все лады повторяет и Бааш, так и не будучи в состоянии объяснить экономический упадок Голландии в XVIII в. К ним относится политика меркантилизма, восторжествовавшая в XVIII в. и оказавшаяся гибельной для посреднической торговли голландцев и для их судоходства. Система кольбертизма закрыла для голландских товаров внутренний рынок Франции и этим подорвала ряд отраслей голландской промышленности, работавших на экспорт. Разорительные торговые войны, в которых участвовала Голландия, также сильно подорвали ее экономическое могущество. Однако решающими оказались внутренние причины — недостаточность экономической основы для развития фабричной промышленности, засилье торгово-ростовщического капитала, все более пренебрегавшего интересами отечественной промышленности.

Посредническая торговля, всегда игравшая большую роль в хозяйстве Голландии, с началом упадка все более становится важнейшей сферой приложения капитала. За этим скрывалось то самостоятельное развитие купеческого капитала, которое являлось основной причиной экономического упадка Голландии. Указывая, что «самостоятельное развитие купеческого капитала находится в обратном отношении к степени развития капиталистического производства», К. Маркс отмечает, что этот закон «с особенной ясностью обнаруживается в истории посреднической торговли (carrying trade), как у венецианцев, генуэзцев и голландцев, там, следовательно, где главный барыш извлекается не из вывоза продуктов своей страны, а из посредничества при обмене продуктов таких обществ, которые еще не развились в торговом и вообще в экономическом отношении… Но такая монополия посреднической торговли, а вместе с тем и сама эта торговля, приходит в упадок по мере экономического развития тех народов, которые она эксплоатировала с двух сторон и неразвитость которых была базисом ее существования. При посреднической торговле это сказывается не только в упадке торговли как особой отрасли, но и в падении преобладания чисто торговых народов и вообще их торгового богатства, которое покоилось на базисе этой посреднической торговли. Это лишь особая форма, в которой в ходе развития капиталистического производства находит себе выражение подчинение торгового капитала промышленному»^{25}.

С конца XVII в. происходит отлив капитала из промышленности, торговли и судоходства в иностранные займы. В свое время пришедшая в упадок Венеция ссужала крупные денежные суммы Голландии. «Таково же отношение между Голландией и Англией. Уже в начале XVIII века голландские мануфактуры были далеко превзойдены английскими, и голландцы перестали быть господствующей торговой и промышленной нацией. Поэтому в период 1701–1776 гг. одним из главных предприятий' голландцев становится выдача в ссуду громадных капиталов, в особенности своей могучей конкурентке Англии»^{26}.

Таким образом, торговое господство Голландии и огромное накопление капиталов в руках торговой буржуазии лишь на первой стадии развития капиталистического способа производства имели прогрессивное значение, к концу же мануфактурного периода экономическое и политическое засилье торговой буржуазии приобрело реакционный характер и стало тормозом дальнейшего развития капиталистической промышленности.

На политическую реакционность торговой буржуазии указывает Маркс, отмечая, что в Англии она, в союзе с земельной и денежной аристократией, выступает против промышленного капитала^{27}. Замечание Маркса относится к истории Англии первой половины XIX в., но в истории Голландии аналогичное явление наблюдается уже к концу XVII в., когда голландская тортовая буржуазия, в союзе с финансовой аристократией и дворянством, выступает против промышленной буржуазии и против народных масс.

Политическое бессилие промышленной буржуазии в Голландии XVIII в. объясняется как указанными особенностями экономического развития страны, так и соотношением классовых сил.

Насильственная экспроприация земли у крестьян и разорение ремесленников в эпоху первоначального накопления имели своим последствием обнищание народных масс и рост бродяжничества, так как лишенный средств производства и, следовательно, оставшийся также без всяких средств существования «пролетариат поглощался развивающейся мануфактурой далеко не с такой быстротой, с какой он появлялся на свет»^{28}. К. Маркс пишет о положении народных масс в мануфактурный период развития капитализма, опираясь в первую очередь на материал английской истории, но в смысле роста бродяжничества Голландия при относительно медленных темпах развития ее капиталистической мануфактуры в XVI–XVIII вв. нисколько не уступает Англии. Иностранцев, попадавших в Нидерланды, поражало, что эта богатая страна кишмя кишела бродягами и нищими, против которых оказались бессильными драконовские законы, издаваемые против бродяжничества. Еще в первой половине XVI века пытались законодательным путем искоренить бродяжничество (законы Карла V от ноября 1531 г. и от октября 1537 г.). Подобное законодательство против бродяжничества или, по выражению Маркса, «кровавое законодательство против экспроприированных», составляет существенный момент так называемого первоначального накопления. «Деревенское население, насильственно лишенное земли, изгнанное, в широких размерах превращенное в бродяг, старались, опираясь на эти чудовищно террористические законы, приучить к дисциплине наемного труда плетьми, клеймами, пытками»^{29}.

Свирепым законодательством против бродяжничества особенно отличались провинциальные штаты Голландии и Зеландии — провинций, которые в капиталистическом развитии далеко опередили остальные провинции Нидерландов. Важнейшие постановления, направленные против бродяжничества, были опубликованы провинциальными штатами Голландии 16 декабря 1595 г., 19 марта 1614 г. и 12 мая 1619 г. От голландских штатов не отставали провинциальные штаты Зеландии, опубликовавшие против бродяжничества плакаты 19 июля 1607 г., 16–17 сентября 1614 г., 25 ноября 1698 г. и 23 сентября 1705 г. Этот далеко не полный перечень важнейших законодательных актов, направленных против бродяг и нищих, красноречиво иллюстрирует вышеприведенный тезис К. Маркса о чрезвычайно бедственном положении народных масс в Голландии к середине XVII в., — тезис, который оспаривали и продолжают поныне оспаривать буржуазные историки и экономисты, выступающие апологетами капиталистического общества. Э. Бааш в этом отношении не является исключением среди остальных буржуазных историков, поэтому он предпочитает умалчивать компрометирующие буржуазное государство факты, в том числе и кровавое законодательство нидерландской буржуазии, которая использовала государственную власть для внеэкономического, непосредственного насилия, чтобы законами против бродяжничества снизить заработную плату, т. е. «принудительно удерживать ее в границах, благоприятствующих выколачиванию прибавочной стоимости, чтобы удлинять рабочий день и таким образом удерживать самого рабочего в нормальной зависимости от капитала»^{30}.

В мануфактурный период развития капиталистической промышленности существовали, однако, обстоятельства, которые препятствовали чрезмерному снижению заработной платы и удлинению рабочего дня. Ручной труд обученных рабочих составлял основу мануфактурного производства, а таких рабочих легко было заменить деклассированными элементами из сельского и городского населения. Кроме того, до последней четверти XVII в. в городах сохранились средневековые цеховые уставы, запрещавшие ночной труд и сильно ограничивавшие длину рабочего дня. Оставалось в силе также правило, согласно которому городские власти обязаны были заботиться о «пропитании» горожан, т. е. обеспечить им заработок и известный минимум средств существования. При наличии безработных горожан владельцы мануфактур не имела права принимать на работу иногородних или пришлых из деревень рабочих. Словом, в XVII в. еще существовали условия, благоприятствовавшие образованию среди рабочих мануфактуры слоя привилегированных мастеровых полуремесленного типа. Заработная плата подобных привилегированных мастеровых обычно была в 2-3 раза выше заработка остальных рабочих мануфактуры. Так, например, к концу XVII в. корабельный плотник в Амстердаме получал за день работы зимой 24 штивера, а летом — 36 штиверов (1692 г.), в то время как подсобный строительный рабочий (1696 г.) зарабатывал зимой только 12 штиверов. В еще худшем положении оказывались неквалифицированные рабочие-поденщики. Между тем, буржуазные историки в своем стремлении «опровергнуть» Маркса доходят до явной фальсификации фактов, приводя лишь данные о сравнительно высокой номинальной заработной плате высококвалифицированных рабочих (мастеровых) мануфактуры. Э. Бааш очень часто повторяет басни о чрезвычайно высокой заработной плате в Нидерландах XVII в., считая ее основной причиной последовавшего экономического упадка Голландии, промышленность которой будто бы именно по этой причине оказалась неконкурентоспособной на внешнем рынке.

В действительности же в XVII в. наблюдается катастрофическое снижение заработной платы во всех отраслях промышленности. Хотя за двести лет (вторая половина XVI в. — последняя четверть XVIII в.) номинальная заработная плата увеличилась приблизительно в три раза (например, в 1586 г. подсобный строительный рабочий в Амстердаме получал в день 5 штиверов, а в 1775 г. (летом) — 14 штиверов; матрос в военном флоте получал ежемесячно в 1552 г. 3,15 гульд., в 1636 г. — 10–11 гульд. и в 1778 г. — 11 гульд.), реальная заработная плата за это время резко снизилась. Прежде всего за этот период произошла сильная порча монеты — количество серебра в штивере с конца XV в. (1482 г.) до 1775 г. уменьшилось в 3 с лишним раза. Кроме того, произошло резкое снижение покупательной способности серебра — «революция цен» в Голландии сказывалась сильнее, чем во многих других странах, менее развитых в торговом отношении. Но самое главное — за этот период во много раз повысились цены на хлеб и на другие предметы первой необходимости. Особенно в годы военных действий в районе Балтийского моря, когда привоз хлеба становился затруднительным, хлебные цены на амстердамской бирже поднимались настолько, что в стране фактически начинался голод и обычный заработок оказывался совершенно недостаточным для пропитания рабочего и его семьи. Как уже указывалось, в мануфактурный период развития капитализма Голландия приобрела печальную славу страны самых высоких цен. Известный историк Б. Нибур, в начале XIX в. наблюдавший жизнь народных масс в Нидерландах, был поражен голодным существованием нидерландских рабочих, которые питались хлебом, приготовленным из неочищенного зерна, размельченного примитивным способом: непомерная плата за помол и еще более высокие государственные акцизы, собираемые при этом, делали размол зерна на мельнице почти недоступным для широких масс. Из-за систематического недоедания голландские рабочие физически настолько ослабли, что 5 человек едва справлялись с работой, для которой обычно требовалось бы не более 4 рабочих.

Образцовая капиталистическая страна XVII в. была сущим адом для народных масс. К началу XVIII в. в связи с дальнейшим усилением власти капитала в промышленном производстве положение рабочих еще более ухудшилось. Дальнейший рост технического разделения труда внутри мануфактуры, т е. разложение труда ремесленника на различные частичные операции, сводил весь процесс производства к известным простым манипуляциям, одинаково доступным каждому человеку. Поэтому капиталист получал возможность часть обученных, квалифицированных рабочих заменить неквалифицированными рабочими. «Для последних издержки обучения совершенно отпадают, для первых они, вследствие упрощения их функций, ниже, чем для ремесленников. В обоих случаях падает стоимость рабочей силы»^{31}. Установленный К. Марксом для мануфактурного периода общий закон постоянного снижения заработной платы вследствие вытеснения обученных мастеровых необученными рабочими, а также вследствие постепенного внедрения в производство женского и детского труда, испытали на себе мануфактурные рабочие Голландии в XVII и XVIII вв.

Наряду с этими явлениями наблюдается также увеличение продолжительности рабочего дня. Например, в 1589 г. суконщики и каменщики в Амстердаме работали по 12 часов в сутки, а для низкооплачиваемых льноткачей рабочий день летом начинался в 4 часа утра и продолжался до 8 часов вечера, т. е. 16 часов; зимой (с 1 сентября по 1 апреля) они приступали к работе с 5 часов утра и продолжали работу до 8 часов вечера. Но в конце XVI в., как правило, соблюдали еще воскресный отдых. Сто лет спустя, к концу XVII в., капиталистические предприятия стали переходить на круглосуточную и круглонедельную работу и предоставляли своим рабочим отдых лишь по большим праздникам. В этом отношении особенно отличались капиталисты — владельцы ветряных мельниц в Зандаме. Условия труда стали катастрофически ухудшаться начиная с последних десятилетий XVII в., когда массовое применение женского и детского труда стало обычным явлением не только в ситценабивном производстве или в других отраслях текстильной промышленности, но также на солеварнях, бумажных фабриках и на кирпичных заводах, где низко оплачиваемый женский и детский труд вытеснял труд мужчин. Детей принимали на работу начиная с семилетнего возраста. В истории Голландии, как и в истории Англии, многие капиталы — употребляя выражение Маркса — представляют собой лишь вчера капитализированную кровь детей.

К этому же времени прежние цеховые организации ремесленников превратились в организации предпринимателей-капиталистов, которые добились упразднения средневековой регламентации производства, в первую очередь отменили все постановления, ограничивавшие продолжительность рабочего дня или стеснявшие свободу капиталиста при найме рабочей силы.

По ряду причин рабочие мануфактурного периода не могли сформироваться в класс, сознательно противостоящий классу капиталистов, но отсюда не следует делать, подобно Э. Баашу и другим буржуазным историкам!, ничем необоснованного вывода, будто в истории Голландии, по крайней мере до конца XVII в., отсутствует классовая борьба между трудом и капиталом. Хорошо известные факты опровергают нелепый тезис о существовании социальной идиллии в эпоху первоначального накопления. По словам К. Маркса, «в действительности методы первоначального накопления — все, что угодно, но только не идиллия»^{32}. Ограбление колоний, организация плантационного рабства, экспроприация земли и других средств производства у непосредственных производителей,, кровавое законодательство против бродяжничества, начало эксплоатации женского и детского труда, система внеэкономического принуждения для подчинения мануфактурного рабочего всевластию капитала и тому подобные методы первоначального накопления обостряли внутренние противоречия нарождавшегося капиталистического общества и сопровождались острыми социальными конфликтами, нередко принимавшими характер открытых народных восстаний. Однако эти восстания носили стихийный характер и ввиду слабости еще только складывавшегося пролетариата и отсутствия у него классового сознания были обречены на неудачу. Формированию классового самосознания рабочих мануфактурного периода препятствовало, как указывает Маркс, «иерархическое расчленение среди самих рабочих». При техническом разделении труда внутри мануфактуры «различные функции совокупного рабочего могут быть проще и сложнее, грубее и тоньше», поэтому отдельные рабочие «нуждаются в очень различных степенях образования и обладают поэтому очень различною стоимостью. Таким образом, мануфактура развивает иерархию рабочих сил, которой соответствует лестница заработных плат»^{33}. Такая иерархическая структура предпролетариата мануфактурного периода, понятно, сильно затрудняла объединение рабочих даже в пределах одной и той же мануфактуры для совместной борьбы с предпринимателем-капиталистом. Она мешала мануфактурным рабочим осознать общность своих классовых интересов и их противоположность классовым интересам буржуазии.

Тезис Маркса о иерархической структуре мануфактурного предпролетариата, о его пестроте и неоднородности, тезис весьма существенный для понимания особенностей классовой борьбы в эпоху первоначального накопления, углубил и развил В. И. Ленин. Положение Маркса о том, что централизованная мануфактура возвышается над широкой основой существующего параллельно с нею мелкого производства в форме городского ремесла и сельской домашней промышленности, Ленин мастерски обосновал путем анализа роли и исторического значения кустарной промышленности в России. Выводы В. И. Ленина имеют исключительное значение для правильного понимания ранних форм капиталистической промышленности в Западной Европе, в том числе и в Нидерландах XVI–XVIII вв. «В мануфактуре с, промышленным капиталом сплетается самыми разнообразными способами торговый, и зависимость работника от капиталиста приобретает массу форм и оттенков, начиная от работы по найму в чужой мастерской, продолжая домашней работой на «хозяина», кончая зависимостью по закупке сырья или сбыту продукта. Рядом с массой зависимых рабочих продолжает всегда держаться при мануфактуре более или менее значительное число quasi-самостоятельных производителей. Но вся эта пестрота форм зависимости только прикрывает ту основную черту мануфактуры, что здесь уже раскол между представителями труда и капитала проявляется во всей силе»^{34}.

На мануфактурной стадии развития капиталистической промышленности, как указывает далее В.И. Ленин, происходит образование крупных капиталов и «широких слоев пролетариата». Пропасть отделяет владельцев средств производства от совершенно неимущих рабочих. Однако наряду с централизованной мануфактурой с массой «живущих со дня на день детальных рабочих» наблюдается еще «обилие мелких заведений, сохранение связи с землей, сохранение традиции в производстве и во всем строе жизни, все это создает массу посредствующих элементов между крайностями мануфактуры и задерживает развитие этих крайностей»^{35}. Наконец, пережитки многочисленных феодальных отношений, «разнообразных форм личной зависимости, которые, в общей обстановке капиталистического хозяйства, чрезвычайно ухудшают положение трудящихся, унижают и развращают их», увеличивают еще более построту социальных элементов, вливающихся в состав промышленного предпролетариата мануфактурного периода.

Только с учетом всех перечисленных существенных особенностей техники, экономики и общественных отношений мануфактурного периода можно понять специфику классовой борьбы на этой начальной стадии капитализма и установить ее существенное отличие от классовой борьбы в период развитого капиталистического общества.

Следует отметить также отрицательные стороны влияния мануфактуры на культурное развитие рабочих. Как известно, специфически мануфактурное разделение труда превратило рабочего в автомата, исполняющего в производстве строго определенные функции. Подобная роль автомата калечила рабочего физически и задерживала его умственное развитие. По поводу отрицательного влияния мануфактурного разделения труда на интеллектуальное развитие рабочих К. Маркс цитирует отзыв известного английского экономиста Адама Смита: «Человек, вся жизнь которого проходит в выполнении немногих простых операций… не имеет случая и необходимости изощрять свои умственные способности или упражнять свою сообразительность… становится таким тупым и невежественным, каким только может стать человеческое существо»^{36}. В.И. Ленин отмечает: «Разделение труда в капиталистической мануфактуре ведет к уродованию и калечению рабочего, — в том числе и детальщика-«кустаря». Появляются виртуозы и калеки разделения труда, первые — как редкостные единицы, возбуждающие изумление исследователей; вторые — как массовое появление «кустарей» слабогрудых, с непомерно развитыми руками, с «одностороннею горбатостью» и т. д., и т. д.»^{37}. К этому следует еще добавить, что господствующий класс сознательно препятствовал детям рабочих посещать школы, обрекая их, как это было в Голландии, с семилетнего возраста работе на капиталистической каторге.

Хотя исторически капиталистическая мануфактура сыграла прогрессивную роль, увеличив производительность труда и подготовив переход к капиталистической фабрике, рабочие мануфактуры испытывали на себе главным образом ее отрицательное влияние. Не понимая исторического значения капиталистического способа производства, рабочий мануфактурного периода, по выражению В.И. Ленина, тяготеет еще «к прошлому, а не к будущему», он еще находится во власти мелкобуржуазных иллюзий и обольщает себя надеждой стать самостоятельным ремесленником или мелким предпринимателем. Свойственное сознанию рабочих всего мануфактурного периода тяготение к прошлому нашло свое выражение в распространении религиозносектантских учений, которыми изобилует история рабочего движения в Нидерландах XVI–XVIII вв.

На заре капиталистического способа производства, под влиянием распада средневековых форм ремесла, среди обедневших ремесленников и подмастерьев, ставших наемными рабочими, распространилось учение того течения в анабаптизме, которое оставалось верным революционным идеям Томаса Мюнцера. После подавления крестьянской войны в Германии промышленные города Нидерландов стали основными очагами движения анабаптистов. Именно нидерландские анабаптисты в 1534 г. выдвинули самых смелых и отважных руководителей Мюнстерской коммуны — гарлемского булочника Яна Матиса и его ученика Яна Лейденского (Beukelzoon). Анабаптисты пользовались влиянием на плебейские массы разорившихся ремесленников также во время Нидерландской революции второй половины XVI в. и даже в XVII в. (например, во время событий 1672 г. в Гарлеме), их агитация порой принимала опасные для буржуазии масштабы. Под влиянием английской буржуазной революции XVII в. в Голландии распространялось учение левеллеров и квакеров, появлялись также новые религиозные секты, приверженцы которых проповедовали грубое уравнительство имуществ.

Тяготение мануфактурного предпролетариата к прошлому сказалось также в живучести средневековых форм организаций ремесленников и подмастерьев. Нередко они принимали характер религиозных братств или союзов взаимопомощи. Подобные союзы не получили, конечно, характера массовых организаций, и они коренным образом отличаются от профессиональных союзов рабочих эпохи промышленного капитализма. Тем не менее было бы неправильно, вслед за Э. Баашем и другими буржуазными историками, отрицать за братствами и союзами мануфактурного предпролетариата резко выраженный классовый характер и определенную положительную роль на первых этапах борьбы между трудом и капиталом. Хотя все подобного рода организации были заражены мелкобуржуазными иллюзиями и, как правило, стремились к восстановлению отжившей свой век цеховой регламентации промышленного производства эпохи городского ремесла, они в то же время вносили некоторый элемент организованности в рабочее движение и народные восстания, отличавшиеся в мануфактурный период своей стихийностью. Лучшим свидетельством положительной роли союзов подмастерьев — рабочих мануфактуры является ненависть предпринимателей к этим союзам и жестокие репрессии, с которыми обрушивались на них буржуазные власти нидерландских городов в XVII и XVIII вв.

В мануфактурный период текстильная промышленность в смысле развития капиталистического производства далеко опередила остальные отрасли промышленности. Этим и объясняется, что именно в текстильной промышленности Голландии в XVII–XVIII вв. классовые противоречия между трудом и капиталом приобретают особенно напряженный характер. Предприниматели-суконщики к концу XVI в. окончательно превратили прежнюю цеховую организацию ремесленников в союз капиталистов-предпринимателей. Подобные «гильдии суконщиков» вначале существовали как локально ограниченные городские организации, причем полностью отсутствовали согласованные действия между суконщиками в разных городах, но уже к началу XVII в. движение подмастерьев и рабочих мануфактуры настолько усилилось, что предприниматели были вынуждены искать более совершенные организационные формы для того, чтобы сломить сопротивление рабочих снижению заработной платы и удлинению рабочего дня. Первый съезд гильдий суконщиков («Droogacheerders-Synode») состоялся в 1618 г., когда в Лейдене собрались представители от 8 голландских городов и наметили ряд мероприятий, направленных против рабочих. Съезды суконщиков созывались также в 1638, 1643, 1645, 1667, 1677, 1685, 1686, 1687 гг., так что во второй половине XVII в. они стали постоянным явлением. От гильдий суконщиков не отставали и другие гильдии предпринимателей, добиваясь через городские власти запрещения союзов подмастерьев и рабочих, запрещения их собраний. В 1692 г. амстердамские власти опубликовали постановление, угрожавшее даже смертной казнью за участие в тайных собраниях рабочих. Как уже отмечалось выше, в угоду предпринимателям к концу XVII в. во всех промышленных городах были отменены цеховые правила, ограничивавшие продолжительность рабочего дня, предусматривавшие воскресный отдых, затруднявшие использование в промышленности женского и детского труда и т. д. Одновременно происходило снижение заработной платы.

Отстаивая свои права, рабочие мануфактур неоднократно поднимали восстания; в этом отношении впереди всех остальных рабочих шли ткачи. Многочисленные волнения амстердамских ткачей в XVII в. завершаются восстанием 1696 г., когда уличные бои продолжались три дня и носили особенно ожесточенный характер. Столь же упорно сражались лейденские ткачи, поднявшие восстание в 1718 г. В 1736 г. плотники-кораблестроители устроили многолюдную демонстрацию перед магистратом, протестуя против снижения заработной платы; они заявляли, что предпочитают умереть сражаясь, чем обрекать себя на голодную смерть. Приведенных примеров вполне достаточно, чтобы показать несостоятельность всех рассуждений Э. Бааша и других буржуазных историков по поводу воображаемого социального мира и идиллии патриархальных отношений, будто бы имевших место в мануфактурный период.

В Напряженной политической борьбе XVII в. народные массы, в том числе и рабочие мануфактур, не выступали самостоятельной политической силой. Но достаточно хотя бы бегло ознакомиться с ходом политической борьбы в Нидерландах в эту эпоху, чтобы убедиться, что выступления народных масс всегда оказывались решающей силой, определявшей каждый раз исход борьбы между различными фракциями господствующих классов.

Против господства крупной торговой буржуазии, основной цитаделью которой являлся город Амстердам и провинциальные штаты Голландии, выступала объединенная оппозиция в составе более или менее обуржуазившегося дворянства остальных провинций во главе с принцами из дома Оранских, обычно соединявшими в своих руках власть штатгальтеров в нескольких провинциях, а также высшие военные должности генерал-капитана и генерал-адмирала (главнокомандующих армией и флотом) и стремившимися к превращению штатгальтерства в наследственную монархическую власть. Только в восточных провинциях, или штатах, — Оверэйсел и Гелдерн — сохранились еще феодальные отношения, в остальных же провинциях капитализм восторжествовал также и в земледелии. Вытеснение феодальных отношений капиталистическими сопровождалось обуржуазиванием местного дворянства, которое фактически превратилось в более или менее обособленную фракцию буржуазии, поскольку ее экономические и политические интересы не всегда совпадали с интересами господствующей торговой буржуазии. Оппозиция обычно выступала под лозунгом «унитаризма», или более тесного объединения провинций и их политики, которой в таком случае должна была бы подчиняться амстердамская купеческая плутократия и зависимые от нее провинциальные штаты Голландии. Поэтому амстердамская буржуазия всегда отстаивала автономию отдельных штатов, или «провинциализм», обеспечивавший за Голландией и Амстердамом господствующее положение в республике. Особенно в вопросах внешней политики разрозненные голоса остальных провинций не имели значения, а внутренний рынок и внутренняя политика сравнительно мало интересовали амстердамскую буржуазию, наживавшуюся на грабеже колоний, на посреднической международной торговле и на капиталовложениях в морские промыслы. Деятельность амстердамской биржи и денежные операции Амстердамского банка также сравнительно мало были связаны с внутренним рынком. Поэтому ни городские власти Амстердама, ни провинциальные штаты Голландии не стремились к централизации управления государством, а по политическим соображениям имели основание опасаться подобной централизации.

В начале XVII в. борьба между сторонниками Оранских, или «унитаристами», с одной стороны, и «провинциалистами» — с другой, приняла религиозную окраску. Сторонники партии Оранских выступали ортодоксальными кальвинистами или «гомаристами» (по имени богослова Гомара), требовавшими продолжения войны против католической Испании и стоявшими за вмешательство в Тридцатилетнюю войну под предлогом защиты протестантов. Торговая буржуазия Амстердама во главе с Олденбарневелде была заинтересована в возобновлении торговли с Испанией и ее колониями. Поэтому она возражала против военных авантюр и, в противовес гомаристам, поддерживала учение «ремонстрантов», или «арминиан» (по имени другого кальвинистского богослова — Арминия), стоявших за свободу вероисповедения и за свободу торговли. В 1619 г. штатгальтер Мориц Оранский воспользовался возмущением народных масс Амстердама против купеческой олигархии и расправился со своими противниками — Олденбарневелде был казнен. Но усиление власти штатгальтера не облегчило участи разоренной мелкой буржуазии и не улучшило положения мануфактурного предпролетариата. Когда в 1621 г., с возобновлением войны с Испанией, Нидерланды оказались втянутыми в Тридцатилетнюю войну, экономическое положение страны ухудшилось. Унитаристы скомпрометировали себя в глазах народных масс, чем воспользовались провинциалисты, добившиеся в 1648 г. заключения мира, весьма выгодного для нидерландской буржуазии.

Особенной силы партия амстердамской торговой аристократии достигла в начале 50-х годов XVII в., когда ей удалось закрепить свою победу рядом важных государственных актов, сильно урезавших власть штатгальтеров и главнокомандующих вооруженными силами республики, причем принцы Оранские были лишены права занимать указанные должности; было произведено также сильное сокращение военно-сухопутных сил республики. Глава торгово-аристократической партии Ян де Витт все внимание сосредоточил на усилении военно-морских сил и на защите торговых интересов Голландии.

Первая морская война с Англией (1652–1654 гг.) вызвала в стране застой промышленности и торговли; затруднительным оказался привоз хлеба из района Балтийского моря, вследствие чего усилилась дороговизна. Безработица и голод вызвали народные восстания во многих городах (Гаага, Дордрехт и др.).

Во второй половине XVII в. народные волнения и восстания повторяются из года в год: в 1654 г. Оверэйсел был охвачен массовыми народными восстаниями, принявшими характер открытой гражданской войны; в 1655 г. происходило восстание крестьян в Валхерене и одновременно начались крупные беспорядки в Гронингене, возобновившиеся в 1657 г. Особенно в военные годы народные волнения принимали угрожающие размеры. Так, например, вторая морская война с Англией (1664–1667 гг.) сопровождается восстанием 1665 г. В истории буржуазной республики Нидерландов особенно критическим оказался 1672 год, когда против Соединенных провинций образовалась коалиция в составе Франции, Англии, Швеции и некоторых германских княжеств, в том числе Пруссии. В мае 1672 г. восстанием были охвачены почти все крупные города страны (Дордрехт, Роттердам, Лейден, Гарлем и др.). По отзыву одного из современников (Arend Tollenaer), господствующие классы главную опасность видели не во французской армии, вторгнувшейся в пределы Нидерландов, а в восстании народных масс. В 1672 г., как известно, оправдались самые худшие опасения голландской буржуазии: возмущенные массы на улицах Гааги растерзали Яна де Витта и его брата. Восстание народных масс заставило враждовавшие фракции внутри господствующих классов примириться на избрании Вильгельма III Оранского штатгальтером с почти неограниченными полномочиями. Примирение оказалось временным, и после окончания войны и исчезновения прямой внутренней опасности возобновилась прежняя борьба между обеими партиями. В начале XVIII в. снова установилось безраздельное господство партии торговой буржуазии, пока во время войны за австрийское наследство (1741–1748 гг.) не сложилась ситуация, аналогичная обстановке 1672 г. Во время вторжения французской армии в 1747 г. произошли крупные народные восстания в Голландии и Зеландии. Торговая буржуазия и воротилы Амстердамского банка снова пошли на компромисс с дворянской партией — сторонниками Оранской династии, и Вильгельм IV сделался первым наследственным штатгальтером и генерал-капитаном (главнокомандующим) всех семи провинций. Компромисс был заключен за счет промышленной буржуазии и, в особенности, за счет народных масс, которые были обмануты в своих ожиданиях реформ. Рабочие мануфактур, а также широкие слои мелкой буржуазии по-прежнему страдали от непосильных налогов, от безработицы и голода.

В противовес правящей «партии принца» (банкиры, торговая аристократия, дворянство и кальвинистское духовенство) образовалась партия «патриотов», в состав которой вошла прогрессивная тогда промышленная буржуазия и различные прослойки мелкой буржуазии. «Патриоты» увлекались идеями эпохи Просвещения и с 1789 г. открыто ориентировались на победу французской буржуазной революции конца XVIII в. Правящая «партия принца» пошла на союз с Англией и другими реакционными государствами, объединившимися против революционной Франции. «Патриоты» при поддержке крестьянства и городской бедноты еще в 1785 г. выступили против наследственного штатгальтерства и прогнали Вильгельма V, власть которого, однако, была восстановлена в 1787 г. при помощи английских субсидий и прусских штыков. Только наступление французской армии зимой 1794–1795 г. обеспечило полную победу «патриотов», которые ликвидировали наследственное штатгальтерство и провозгласили Нидерланды Батавской республикой. Остатки дворянских и других сословных привилегий были окончательно ликвидированы и, по примеру Франции, были проведены буржуазные реформы, расчистившие путь для дальнейшего развития капиталистического способа производства. Следует отметить, что Бааш по своей реакционности, типичной для буржуазного историка эпохи империализма, явно старается принизить значение тех преобразований, которые были произведены в Голландии под влиянием французской буржуазной революции конца XVIII в. Но французская оккупация, ограбление страны Наполеоном и вынужденный военный союз с Францией имели роковые последствия для экономики Нидерландов и уничтожили их государственную независимость. Об этом читатель найдет в книге Э. Бааша обширный фактический материал.

В русском переводе опущен III раздел книги Бааша, посвященный экономической истории Голландии в XIX в. Причины тому две. Во-первых, экономическая история Голландии в XIX в. — это история третьеразрядной капиталистической страны, «где, — по выражению Энгельса, — буржуазия живет остатками былого величия, а пролетариат хиреет»^{38}, история, имеющая лишь частный интерес, но лишенная того значения, которое имеет история экономического развития Голландии в период ее торгового преобладания для изучения общих явлений экономической истории Западной Европы в эпоху первоначального накопления. Во-вторых, порочность методологии Бааша сделала эту часть его работы малоценной в научном отношении. Подходя к экономической истории Голландии в XIX в. с теми же мерками, что и к истории XVII в., Бааш не смог понять ни особенностей эпохи промышленного капитализма — и, тем более, эпохи империализма, — ни специфики положения и роли Голландии, страны, не имеющей значительной тяжелой промышленности и живущей посреднической торговлей, вывозом капитала и жестокой эксплоатацией богатейшей колониальной империи. Бааш потонул в массе мелких фактов, в перипетиях тарифной политики и т. д. Сам фактический материал, собранный автором в этом разделе, по своей ценности не идет в сравнение с материалом, даваемым в основной части книги.

В равной мере без какого-либо ущерба для книги в русском переводе, как правило, опущены теоретические измышления автора, вроде рассуждения о прирожденной лености голландцев и т. п. Приводимый в книге Э. Бааша богатый фактический материал, независимо от воли автора, полностью подтверждает вышеизложенную концепцию К. Маркса об исторической роли и значении Голландии в процессе так называемого первоначального накопления. Этот фактический материал будет интересен советскому читателю, изучающему историю Западной Европы в мануфактурный период развития капитализма, историю международных отношений и торговли, а также общие исторические вопросы, связанные с генезисом капиталистического способа производства.