История Греции

Победы при Саламине, Платее и Микале надолго устранили опасность нового вторжения персов на материк Греции или захвата островов Эгейского моря. Первое, что надо было сделать и в чем не могло быть разногласий между ведущими государствами и различными политическими группами внутри этих государств, — это снова открыть захваченный около 512 г. путь через проливы к черноморскому хлебу. И действительно, союзный флот после победы при Микале направляется на север и после продолжительной осады завладевает городами Сестом на фракийском Херсонесе и Византием на Боспоре.

Борьба классовых группировок в греческих государствах

Дальнейшие пути участников «эллинской» войны расходились. Битва при Платее, выигранная на суше прежде всего спартанцами, окончательно устранила персидскую опасность. Даже Геродот, который при описании Саламинской битвы во что бы то ни стало старается доказать, что спартанский наварх (адмирал) Еврибиад был бездарностью, что второй крупнейший вождь пелопоннесцев Адимант, предводитель коринфян, был трусом и предателем, не может отрицать того, что битва при Платее была выиграна благодаря таланту командующего, спартанского регента Павсания и благодаря изумительной стойкости войска гоплитов, тоже прежде всего спартанского.

Все понимали также, что эта победа стала возможной лишь благодаря организации Эллинского, т. е. расширенного Пелопоннесского союза, в котором руководящую роль играли спартанцы и их друзья и сторонники в других городах Греции, представители аристократической партии: под Платеей афинянами руководил вождь этой группировки — Аристид, самое возвращение которого из изгнания в 481 г. означало усиление позиций аристократической группы. Вот почему победоносное окончание войны имело непосредственным результатом усиление позиций аристократии. Однако и радикальная демократия, опиравшаяся на городскую бедноту, виновницу победы при Саламине, была еще достаточно сильной и, несмотря на энергичное противодействие аристократической группы, не желала сдать свои позиции. Первые годы после Платейской битвы наполнены ожесточенной классовой борьбой.

Группировки в Спарте

В Спарте окончание войны также усилило разногласия между двумя ведущими «группами»: временно снятые с повестки дня неслыханным напряжением всех сил государства и общим патриотическим порывом, они теперь снова вышли наружу. Группа, возглавляемая царским домом Агиадов, стояла, в силу исконной традиции этого царского дома, за улучшение положения периэков и илотов и за освобождение части илотов со включением их в ряды господствующего класса. Дело в том, что благодаря усилиям враждебной группы, опиравшейся на эфорат, царская власть, не ограниченная юридически, лишилась фактически всякого влияния. Искусно играя на соперничестве между двумя царскими домами и в случае нужды устраняя нежелательных им царей, спартанские эфоры фактически присвоили себе всю власть в государстве. Включение в число граждан новых людей, обязанных своей свободой группе, возглавляемой Агиадами, дало бы ей новые возможности, опираясь на народное собрание, сократить власть эфоров. Но Спарта была чисто земледельческой страной, и включение новых людей в состав спартиатов не могло не повести к уменьшению благосостояния господствующего класса. С этим бедствием можно было бы бороться только путем вывода колоний и широкого ввоза товаров и рабов из-за границы. Став у власти, «партия» Агиадов могла спокойно решиться, после соответствующего изменения конституции (запрещавшей ввоз товаров в Спарту, выезд спартиатов за границу и т. д.), на переход к широкой колонизационной и торговой деятельности. Этой группе нечего было бояться восстания илотов и периэков.

Противостоящая Агиадам группа, руководимая царским домом Еврипонтидов, была всемерно заинтересована в сохранении существующего положения. В ее интересах было, чтобы вся военная сила Спарты находилась, по мере возможности, внутри границ Лаконики, готовая в любой момент дать отпор восстанию илотов. Эта же группа была кровно заинтересована в сохранении Эллинского союза, в котором распоряжалась бы Спарта, ибо этот союз был, как мы сказали, расширенным Пелопоннесским союзом, а один из пунктов договора этого союза обязывал, по-видимому, каждого союзника в случае восстания илотов немедленно прийти на помощь Спарте. Поэтому «партия» Еврипонтидов решительно противилась всякой внешней экспансии. Она возлагала все надежды на международную дипломатию, в которой спартанцы не имели равных. Необходимо было всячески поддерживать и усиливать преданные Спарте аристократические группы в греческих государствах, — прежде всего, конечно, в Афинах, и при их помощи продолжать ту же политику, которую вела Спарта уже со второй половины VI в.: подавлять всюду всеми возможными средствами демократические движения.

Но поддерживать и пропагандировать идею Эллинского союза можно было только подчеркивая опасность, угрожающую эллинству, как целому, со стороны персов. Однако спартанцы не могли вести политику захвата областей, принадлежащих персам, не выводя на долгое время своих войск за пределы Лаконики. Оставалось только либо довольствоваться кратковременными грабительскими набегами на Персию, либо вести борьбу с Персией чужими руками, руками спартанских союзников, руководимых своей лаконофильской аристократией.

Каждая из этих двух групп имела своих союзников и за пределами Спарты: «партия» Агиадов, решившаяся пойти на освобождение части илотов, естественно была в союзе с демократической партией в Афинах, руководимой Фемистоклом; «партия» Еврипонтидов опиралась на афинскую лаконофильскую аристократию.

Персия и малоазийские греки

Персия, несмотря на тяжелое поражение, понесенное и в материковой Греции и в Малой Азии, оставалась могущественнейшим государством с неограниченными денежными и людскими ресурсами. Если спартанскому царю Клеомену в 500 г. план похода греков в глубь Персии представлялся вопиющей нелепостью, то такой же нелепостью он должен был представляться греческим деятелям всех направлений и после победы над персами. Достаточно было уже того, что самой Греции ничто не угрожало и что Эгейское море было в руках греков. В остальном надо было вернуться к старому принципу, который, по мнению Геродота, был установлен богами с древнейших времен: Европа, включая острова Эгейского моря, принадлежит грекам, Азия — персидскому царю.

Но как же быть с многочисленными греками, живущими в Малой Азии? Спартанцами (очевидно «партией» Еврипонтидов) был выдвинут проект: ввиду невозможности вести войну с Персией на ее собственной территории и содержать постоянный гарнизон в Малой Азии, переселить тех малоазиатских греков, которые отпали от Персии и приняли участие в борьбе с ней, на материк Греции; для этой цели освободить от населения и отдать им гавани тех государств, население которых была на стороне персов (согласно постановлению, принятому в 480 г., все население этих государств должно было быть продано в рабство или выселено, но осуществить его полностью не собирались даже спартанцы).[183] Этот план не был утопическим, так как число малоазийских греческих государств, которые перешли на сторону греков и должны были бояться суровой кары со стороны персов, было в то время еще очень незначительным. Однако под давлением афинян это предложение не было принято, так как у афинских политических партий были другие планы.

Позиция аристократов

Экономическое положение Афин было естественно подорвано и разграблением города и Аттики во время двукратного вторжения персов, и невозможностью в течение двух лет заниматься производительным трудом, земледельческим и ремесленным, и расходованием в течение ряда лет всех государственных ресурсов на войну. Аристократы предполагали заполнить эту брешь захватом малоазийского и фракийского побережий и систематическим ограблением персидских владений. Им не приходилось, подобно дружественным им спартанским группам, бояться восстания внутри страны. Они могли двинуть за границу все афинское войско. Поэтому они выдвигали смелые проекты продолжения больших военных действий с Персией с целью захвата значительных территорий в Малой Азии и во Фракии. Такие действия возможны были только при тесной дружбе и при идейном подчинении политическому руководству Спарты, ибо только это создавало уверенность, что во время больших походов в Персию на афинян не нападут их соседи на материке.

Афинские демократы и Персия

Противники этой группы, афинские демократы, понимали, что сохранение власти в их руках неизбежно поведет к усилению трений с аристократической Спартой. Сохранение власти демократией означало необходимость держать войска внутри Греции для того, чтобы в случае нужды дать отпор Спарте и ее аристократическим союзникам. Но, с другой стороны, эти группы не хотели отказываться от теснейшего союза с греками Малой Азии, с которыми они были связаны рядом экономических и духовных интересов. Так как борьба с Персией при наличии опасности со стороны Спарты была невозможна, оставалось одно: вступить в переговоры с Персией, которая в результате понесенных ею поражений неизбежно должна была стать более податливой и уступчивой. Эти люди требовали у персов полного невмешательства во внутренние политические дела малоазийских городов и признания теснейшей экономической и политической связи между Афинами и городами Малой Азии, бывшими по афинской традиции древнейшими колониями афинян. За это греки должны были признать верховную власть Персии над этими городами и согласиться на взимание Персией умеренной дани с этих городов.

Такое соглашение с Персией, кроме обеспечения тыла от выступления Спарты, сулило и большие экономические выгоды.

Морская политика этой группы, руководимой Фемистоклом, в основном сводилась к двум пунктам: 1) к обеспечению вполне безопасных регулярных морских сообщений с северным побережьем Черного моря, откуда Афины получали большую часть своего хлеба и сушеную рыбу, и 2) к восстановлению старых торговых связей с Передней Азией, нарушенных разрывом добрососедских отношений с Персией. Фемистокл прекрасно сознавал, что даже в случае полного овладения торговым путем из Черноморья вся потребность в ввозе необходимых продуктов в Афинах и других греческих городах далеко не будет удовлетворена. В течение всего V в. ввоз хлеба (прежде всего ячменного), дерева, дешевого растительного масла разных сортов (дорогое оливковое масло производилось в Аттике и отсюда вывозилось), уксуса и овощей осуществлялся в больших размерах прежде всего из Финикии, Кипра и Египта. Ввиду опасностей, связанных с переездом через открытое море, наиболее удобный торговый путь из Египта шел вдоль побережья, принадлежавшего персам. Действуя в духе такой политики, единомышленник Фемистокла Павсаний, захватив Византий, немедленно вступает в переговоры с персидским правительством, демонстративно организует свою резиденцию по персидскому образцу, вводит у себя персидские обычаи, — словом держит себя, как уполномоченное лицо персидского царя, несомненно, на основании соглашения с последним. Он отпускает без выкупа захваченных персидских пленных и ведет переговоры о браке с дочерью персидского царя или высшего персидского сановника Мегабаза. Своим помощником он делает Гонгила, бежавшего из Эретрии и ставшего вассалом царя.

Эгейское море

Мирные и дружественные связи с Персией и должны были обеспечить выполнение этих обеих основных задач афинской внешней политики. Для этого необходимо было, кроме того, еще сделать Эгейское море «внутренним морем», плавание по которому было бы свободным от всяких препятствий и опасностей. И в дальнейшем, в течение всего V в., основной задачей афинской политики было направление всего хлеба, идущего по Эгейскому морю, в Пирей, с тем, чтобы отсюда этот хлеб расходился по другим греческим государствам. По-видимому, сходную цель ставил себе и Фемистокл; для этого ему необходимо было поставить «старинные афинские колонии», т. е. города на островах и на побережье Малой Азии, в фактическую зависимость от Афин, вводя здесь демократический строй, изгоняя аристократов и облагая контрибуцией те из городов, которые сражались на стороне персов.

Западная политика

Стремление жить в ладу с Персией делало невозможной экспансию на восток; в то же время было бы недальновидным, ввиду возможности неожиданных осложнений, удовольствоваться раз и навсегда Северным Причерноморьем, как единственным независимым от персов хлебным рынком. Можно быть уверенным, что уже Фемистокл принимал все меры к усилению влияния в единственном направлении, не затрагивавшем интересов Персии — именно на запад. Подтверждение этому можно видеть и в следующем характерном факте. У древних был обычай давать детям имена, отражающие подвиги, заслуги или чаяния их отца, — так, например, Кимон назвал своего сына Лакедемонием, Писистрат, бывший в союзе с Фессалией, назвал своего сына Фессалом и т. д. Точно так же и Фемистокл назвал своих дочерей Италия и Сибарис. И действительно, нам известно, что он был в дружеских отношениях с Керкирой, державшей в своих руках путь в Италию и Сицилию и имевшей большой флот. Он был избран третейским судьей в споре между Коринфом и Керкирой за обладание Левкадой и присудил Левкаду керкирянам. Под его давлением афиняне не заключили договора с соседом и врагом Керкиры царем молоссов Адметом. Впоследствии, будучи вынужден бежать из Аргоса и отправиться в Керкиру, Фемистокл вел переговоры с Гиероном Сиракузским.

Афинская демократия и Спарта

Афинская демократия прекрасно понимала, что осуществление этой политики неизбежно должно было натолкнуться на сопротивление Спарты. Поэтому непосредственно вслед за Платейской битвой Фемистокл приступает к проведению мер, направленных против Спарты. Прежде всего вокруг Афин и Пирея под его руководством спешно возводятся стены, разрушенные персами. Непрерывно днем и ночью работали свободные всех возрастов, мужчины и женщины, метэки и рабы. Надгробные памятники, остатки разрушенных зданий и т. п., — все складывалось вместе, скреплялось цементом, и стена росла с невероятной быстротой.

Спартанцы прислали послов с требованием прекратить постройку стен под тем предлогом, что афинские укрепления могут впоследствии, в случае нового вторжения персов, послужить для них базой. Большинство государств Пелопоннесского союза жили kata komas, т. е. деревнями, и не имели городов, обнесенных стенами; и позже демократические перевороты сопровождались синойкизмом, т. е. сселением крестьян в один крупный центр, который обносился стенами, и наоборот, олигархические перевороты, производившиеся под руководством Спарты, сопровождались разрушением стен и расселением по деревням — kata komas (Мантинея, Мегалополь и т. д.). Сама Спарта стен не имела, и, может быть, по уставу Пелопоннесского союза возведение стен позволено было только с особого разрешения — Спарта должна была служить всем ее союзникам надежным оплотом взамен стен.

В действительности, разумеется, дело было в том, что спартанцы не желали, чтобы афиняне, укрепив свой город стенами, получили возможность вести самостоятельную, независимую от Спарты политику. Так как афиняне были на суше значительно слабее Спарты, то спартанцы могли, направив свои войска в Аттику и опираясь на афинских аристократов, заставить афинян прекратить постройку стен. Поэтому Фемистокл прибег к хитрости,[184] устроив так, что спартанцам не оставалось ничего другого, как примириться с свершившимся фактом. В другой раз Фемистоклу пришлось выступить против Спарты на собрании Дельфийской амфиктионии. Спартанцы потребовали удаления из амфиктионии Фессалии, Аргоса и Фив, державшихся во время войны персидской ориентации. Фемистокл возражал против этого, так как устранение сильнейших государств — членов амфиктионии усилило бы Спарту, и добился того, что предложение Спарты было отклонено.

Итак, уже здесь мы находим в зародыше все те черты, которые характеризовали политику афинской демократии в V в. Фукидид, писавший во время Пелопоннесской войны, восхищался Фемистоклом за то, что он «был вернейшим судьей данного положения дел и лучше всех угадывал события отдаленного будущего». Здесь речь может только идти о событиях эпохи Пелопоннесской войны, характеризующихся борьбой со Спартой, миром с Персией и стремлением к экспансии на запад, в Сицилию и Грецию. Все это, как мы видим, намечалось в политике афинской демократии уже в годы, непосредственно следовавшие за Платейской битвой.

Тем не менее деятельность Фемистокла вызывала тревогу и беспокойство у народа, уставшего от бесконечной войны, разоренного и измученного, и все указанные выше благодетельные для народа реформы не могли помешать тому, что после окончания войны влияние Фемистокла стало быстро падать. Большинству афинян должно было казаться, что как только персы снова отстроят свой флот, они опять пойдут войной на Афины, а борьбу с Персией, как показали прошедшие события, лучше всего могла организовать Спарта и ее друзья. При таких условиях трудно было решиться на разрыв со Спартой и на борьбу с ней, которая развязала бы руки Персии, да и вообще народ пугало немедленное возобновление военных действий, на этот раз со Спартой, тем более, что эти военные действия должны были происходить на суше, где спартанское превосходство в это время считалось несомненным.

Материальное благосостояние

Конечно, все эти соображения отошли бы на второй план, если бы положение бедноты в Афинах было безысходным, если бы не было приложения для рабочих рук и не было бы подвоза хлеба. Но как раз победоносное окончание войны с Персией открыло широкий путь для черноморского хлеба, хлынувшего в Грецию, и широкий сбыт для афинских ремесленных изделий, вина и оливкового масла. Рабский труд применялся в Афинах еще не слишком широко, и восстановление земледельческого хозяйства и городских построек требовало широкого применения свободного труда. Награбленная богатая добыча также значительно повысила благосостояние свободных трудящихся. К тому же и в соседних с Афинами государствах в это время не было никаких очагов революционного движения, которое могло бы оказать влияние на афинян. Вот почему острота экономических противоречий была на время снята — лозунгом дня был восстановительный труд, а война с могущественной Спартой, не угрожавшей никакой непосредственной опасностью Афинам, была крайне непопулярной.

Другие вероятные причины популярности аристократии

И в то же время каждый шаг Фемистокла показывал афинскому народу, что господство его партии означает немедленное охлаждение отношений со Спартой и с другими государствами, руководимыми аристократией (а таков был строй в подавляющем большинстве государств Эллады), и в недалеком будущем — войну с этими государствами. Не обещало ничего хорошего и стремление Фемистокла к расширению афинского влияния на западе: до этого времени Италия и Сицилия находились всецело в сфере интересов Пелопоннеса, прежде всего Коринфа, и проникновение афинян в Италию и Сицилию неизбежно должно было вызвать отпор со стороны этих государств.

Не меньше опасений должна была вызывать в Афинах и террористическая политика по отношению к ионийским грекам, жившим на островах Эгейского моря. Здесь всюду еще стояли у власти олигархические круги, несомненно искавшие теперь помощи у родственной им по духу аристократии материка, в частности — Спарты. Все видели, таким образом, что деятельность Фемистокла фактически представляла собой подготовку к новой войне со Спартой. Беспокойство и недовольство народных масс под влиянием искусной агитации аристократии все более росли.

Традиционная роль аристократии

Известное значение сыграл и психологический момент: народ привык видеть в аристократии «лучших людей» (aristoi), потомков богов и героев. Воспоминания о жестоких притеснениях и порабощении простого народа все более тускнели: их заслоняли подвиги аристократов на полях сражений, принесшие спасение Элладе.

Вот почему закон 487 г. был последним демократическим мероприятием в политической жизни Афин этого периода. Новые реформы начнутся только после 461 г., когда народные массы разберутся в создавшемся положении, и народ снова станет у власти.

Пока что афинский народ из опасения внешних осложнений принужден был на время перестать настаивать на улучшении своего положения и, несмотря на существование демократического государственного аппарата, молча наблюдать за тем, как власть переходит в руки лаконофильской аристократии. Для наступающей эпохи характерен так называемый «гражданский мир», т. е. такое положение вещей, когда под влиянием воспоминаний о нашествии врага и ловкой игры правящей партии на внешней опасности трудящиеся массы забывают о своих классовых интересах и слепо идут за господствующими группами.

Разумеется, и пришедшая к власти аристократическая «партия», если она не хотела потерять популярность в народных массах, должна была заботиться об обеспечении правильного подвоза хлеба. Но, опираясь на господствовавшие в ионийских городах аристократические партии, она имела возможность не производить здесь переворотов и добиться обеспечения безопасности морских сообщений по добровольному соглашению, на основе равноправия договаривающихся сторон. Такой образ действия привел к большой популярности вождя афинской аристократии Аристида в этих городах. Это мы видим из дошедшего до нас стихотворения аристократического поэта Тимокреонта из Родоса, изгнанного из своей родины. Он — горячий поклонник Аристида, не любит Алкмеонида Ксантиппа и спартанского царя Павсания, союзника Фемистокла, но более всего ненавидит Фемистокла:

Политика Фемистокла, политика создания сильной демократической Афинской державы, владеющей всем Эгейским морем и дружественной к Персии, политика, явившаяся гениальным предвосхищением политики Афин в эпоху Перикла (см. выше замечание Фукидида, с. 280 сл.), оказалась преждевременной.

Усиление Ареопага

И во внутренней жизни Афин реакционным аристократическим группировкам необходимо было найти такие формы, при которых они могли бы вести государство по нужному им направлению, несмотря на существование созданного Клисфеном демократического аппарата.

Совет пятисот состоял в эту эпоху из членов, выбиравшихся жребием из свободных граждан, имеющих собственное крестьянское хозяйство (три первых имущественных класса); естественно — он не мог служить оплотом аристократии. Поэтому решающее значение приобретает в это время другой совет — совет на Ареопаге, — несмотря на то что его права были значительно урезаны законами Солона и Клисфена. Мы видели уже, что в тот момент, когда все руководящие органы государства перестали действовать, и все население покидало Аттику, Ареопаг взял на себя организацию этого переселения и приобрел благодаря этому большое влияние. Кроме суда по делам о предумышленном убийстве и по некоторым религиозным преступлениям, ему принадлежал в это время надзор за нравами отдельных граждан и надзор за законностью постановлений, принимаемых народным собранием. Широко пользуясь этими правами, Ареопаг парализовал законодательную деятельность, направленную к расширению народных прав или к изменению внешней политики: он устранял нежелательных ему деятелей демократического направления под предлогом безнравственности их личной жизни.

Аристид

Руководителем враждебной Фемистоклу аристократической партии был с начала V в. вышеупомянутый Аристид, близкий к роду Филаидов. Уже в молодости Аристид был поклонником спартанских учреждений и покровительствовал тому, что афиняне, минуя демократический суд, обращались, как в старое время, в эпоху родовой знати, к нему, имевшему репутацию «справедливого», за разбором всякого рода жалоб. По мнению его политических противников он подрывал этим авторитет демократии. Уже в 482 г. народ изгнал его остракизмом; характерно, что он бежал в аристократическую Эгину. Наконец, вспомним его поведение во время Платейской битвы, когда был раскрыт заговор аристократических групп: он дал возможность заговорщикам бежать.

Спартанцы прилагали все усилия к тому, чтобы устранить от власти в Афинах Фемистокла и его группу. В противовес Фемистоклу спартанцы выдвинули теперь (как сообщает Плутарх) наряду со стареющим Аристидом молодого Кимона, сына Мильтиада, главу аристократического рода Филаидов. Кимон был слепым поклонником спартанских порядков. Он был выдвинут на пост руководителя афинской политики также и Аристидом.

Умело организованное аристократической партией противодействие привело к тому, что демократическая деятельность Фемистокла, начавшаяся еще до Марафонской битвы, должна была теперь прерваться. Около 472 г. Фемистокл был изгнан остракизмом, и власть перешла всецело к реакционной аристократической партии.

Спартанцы признают Эгейское море сферой афинского влияния

Новое направление внешней политики Афин имело результатом и новое направление внешней политики Спарты, которая должна была признать Эгейское море сферой афинского влияния. Павсания, сторонника широкой внешней спартанской политики под эгидой Персии, пришлось отозвать. Под влиянием агитации Аристида и его партии с ссылками на кровное родство между ионянами и афинянами, ионийские союзники направляют в Спарту делегацию с жалобой (вероятно, вполне обоснованной), указывая, что Павсаний относится к ионянам с характерным для Спарты высокомерным презрением, бьет солдат и т. д. Указывали они и на его близость к персам. В Спарте прекрасно понимали, что ведение широкой международной политики потребует пребывания в Ионии большого числа лакедемонян, и притом не только периэков, но и спартиатов. Это не могло не повести прежде всего к тому, что эти люди усвоят новый, чуждый Спарте, образ жизни, новые потребности и демократический образ мысли, и таким образом окоченелое полицейское устройство Спарты окажется в опасности. Еще важнее было то, что уход больших масс спартиатов за границу облегчал восстание илотам, а на расширение их прав группа, стоявшая теперь у власти в Спарте, никак не хотела идти. Поэтому правящая группа, руководимая геронтом Гетемаридом, решила прекратить всякое вмешательство Спарты в дела ионийских греков и отозвать Павсания и других спартанцев на родину. Это означало, что руководство союзниками перейдет к Афинам, но Спарта мирилась с этим, так как знала, что Фемистокл потерял авторитет в Афинах и что здесь руководство перешло к лаконофилам Аристиду и Кимону.

Зная коварный характер спартанской политики, можно не сомневаться, что спартанцы, принимая такое решение, руководствовались и другим, тайным расчетом. В то время никто не мог предполагать, что борьба с Персией так быстро приведет к блестящим результатам. Несомненно, спартанцы ждали, что эта война затянется на очень долгое время, потребует напряжения всех сил афинян и тяжелых жертв, будет сопровождаться разочарованиями и неудачами. Даже если когда-нибудь в Афинах снова возьмут верх враждебные Спарте демократические группы, они окажутся связанными по рукам и по ногам этой войной и не будут в состоянии вести сколько-нибудь активную политику внутри греческого материка — здесь Спарта получит возможность хозяйничать, как ей заблагорассудится.

Руководство морской политикой Афин, несомненно с благословения Спарты, было поручено теперь Аристиду. Аристид и его помощник (а затем и преемник) Кимон считали более выгодным немедленное широкое ограбление персидской территории, чем вступление на путь длительных соглашений; переход власти в руки этой группы означал новое открытие военных действий против Персии.

Но необходимость полного овладения хлебной дорогой, ведущей в Черное море, аристократическая группа понимала не хуже, чем демократическая. Однако аристократическая группа действует здесь иными путями. Она вступает на путь тесного сближения с аристократическими группами островов, гарантируя им такую организацию обороны, при которой они будут в полной безопасности от каких бы то ни было карательных экспедиций персов и их попыток восстановить былое положение на Эгейском море.

Организация союза

Аристиду была поручена организация нового морского союза, целью которого было, с одной стороны, добровольно или принудительно склонить всех греков, живущих по берегам Эгейского моря, отпасть от персов и вступить в тесную связь с Афинами, а с другой стороны, уничтожать персидские корабли при всякой их попытке появиться в Эгейском море. Центром нового союза был сделан храм Аполлона на острове Делосе, бывший уже в VI в., как мы знаем из гомеровского гимна в честь Аполлона Делосского, общим религиозным центром ионян и афинян. Новый союз был, таким образом, поставлен под верховную защиту Аполлона и получил своего естественного небесного заступника. Это не могло не подействовать на религиозные чувства греков: отпадение от союза стало с этого времени кощунством.

Как мы говорили уже, спартанцы считали нецелесообразным включение в Эллинский союз жителей малоазийских греческих городов, лежащих непосредственно на границе Персидской державы, так как это потребовало бы, по их мнению, постоянного нахождения большого спартанско-афинского войска в Малой Азии. Они предлагали выселить малоазийских греков на материк Греции, предварительно очистив для них здесь города, стоявшие на стороне персов, а Малую Азию отдать персидскому царю. С этой мерой, конечно, не могли согласиться ни сами малоазийские греки, ни афиняне, боявшиеся усиления Спарты на материке. Однако и после ухода спартанцев на родину афиняне на первых порах не включили города Малой Азии в свой союз. Согласно свидетельству Геродота, первоначально в этот союз входили только острова Эгейского моря.

Организация союза на его ранней стадии представляет собой очень темный вопрос. Сообщения Геродота, Фукидида и Плутарха носят крайне отрывочный характер и, вдобавок, внутренне противоречивы. Если по Геродоту в союз первоначально входили только острова, то из Плутарха можно заключить, что уже с самого момента своего образования союз имел приблизительно те же границы, какие он имел к началу Пелопоннесской войны, т. е. охватывал все побережье Малой Азии и Фракии. В пользу этого говорит, как может показаться с первого взгляда, и указание Фукидида, по которому размер обложения союзников налогом на ведение войны, так называемым форосом, равнялся 460 талантам, т. е. той же сумме, которую афиняне получали в правление Перикла.

Спорные вопросы в первоначальной организации союза

Между тем тщательная работа ряда исследователей и эпиграфические находки последних лет показали, что в раннюю эпоху истории союза, кроме островов, к нему принадлежали лишь очень немногие города на малоазийском побережье. Если учесть еще, что значительная, если не большая часть городов на островах фороса не платила, то окажется, что каждый из «податных» членов союза должен был платить форос, во много раз превышающий не только афинскую раскладку при Перикле, но и прежнюю подать при персах, а это противоречит тому, что Аристида за его раскладку называли «справедливым» и его установление считали чрезвычайно умеренным. В науке было сделано много попыток распутать эти противоречия. Мы позволим себе предложить следующее толкование источников.

Из раскладки 425 г. мы видим, что в нее включен остров Мелос, который в Афинский морской союз ни раньше, ни в это время не входил, а был впервые вынужден вступить в союз только в 416 г. Очевидно, афиняне считали возможным включить в раскладку и те города, которые в союз не входили, но в которых они видели законную сферу их влияния. С другой стороны, в мирном договоре 421 г. устанавливается, что ряд городов македонского и фракийского побережий должны платить форос в том же размере, в каком они его платили при Аристиде. Между тем относительно части этих городов можно доказать с несомненностью, а относительно других — с большой вероятностью, что они не могли входить в союз во время Аристида. Отсюда, мне кажется, неизбежен вывод: установив общую сумму раскладки в 460 талантов, Аристид включил в свой список не только города, которые уже входили в союз, но и те, на которые афиняне только еще претендовали.

Фукидид в этом случае дает столь же точную информацию, как и во всех прочих: он не отметил только (может быть, он и не знал этого), что раскладка Аристида имела в виду не реальную территорию союза, а ту территорию, которой он по планам афинян должен был достигнуть к концу войны. Что же касается сообщения Плутарха, жившего приблизительно через 600 лет после этих событий, то оно представляет собой результат непонимания и поздних комбинаций и никакой цены не имеет.

Но как объяснить полное отсутствие у Геродота упоминания в числе членов-организаторов морского союза каких бы то ни было жителей малоазийского побережья? Ведь, по его собственным словам, в битве при Микале на стороне греков сражались, например, милетяне. Причина, можно думать, в том, что, как нам известно, каждый член союза мог иметь свои подчиненные города: например, Милет имел Лерос, Тейхиуссу и Приену на малоазийском берегу, Самос впоследствии — Аморг, Митилена — ряд городов на побережье Троады. Можно думать, что города на материке при подчинении их силой афинского оружия на первых порах заключали, независимо от союза, непосредственные договоры с афинянами и что лишь спустя некоторое время после организации союза отдельные города материка стали входить непосредственно в союз в качестве неполноправных членов. Но такое положение вещей создалось лишь впоследствии.

Две категории членов союза

Первоначально союз представлял собой военную симмахию, организованную на началах равноправия. Каждый член союза мог иметь свои подчиненные города и даже воевать с соседями, он обязан был лишь посылать своих делегатов на совещания в Делосе и выставлять причитавшуюся на его долю часть кораблей с экипажем во флот и сухопутных воинов для борьбы с персами. Уже очень скоро в число членов союза был включен Милет, а затем и те, первоначально немногочисленные союзники афинян в Малой Азии, которые были подчинены им непосредственно; это были в значительной части города, либо покоренные оружием, либо сдавшиеся под угрозой применения оружия. Они не вошли как равноправные союзники, а должны были уплачивать в союзную казну форос на тех же основах и в том же приблизительно размере, в котором они уплачивали дань персидскому царю по раскладке Артаферна, т. е. исходя главным образом из величины их территории. Можно думать, впрочем, что Аристид входил в положение отдельных городов и, считаясь с этим положением, вносил уточнения в распределение фороса. Союзная казна хранилась на острове Делосе, заведовали ею афинские чиновники, так называемые эллинотамии («казначеи Эллады»), а самая раскладка фороса устанавливалась афинским народным собранием. Таким образом, «форос» («взнос») был только благовидным названием, фактически это та же дань, но уплачивавшаяся не персам, а афинянам. Точно так же во время военных походов командование безоговорочно принадлежало Афинам.

Таким образом, уже вскоре после образования союза члены его стали делиться на две категории: одни непосредственно выставляли свой флот, экипаж и воинов в союзную эскадру и в союзное сухопутное войско; другие — кораблей не выставляли, но вместо этого платили форос. Можно думать, что высшая, полноправная категория союзников имела право по собственному усмотрению уплачивать причитающиеся с них взносы либо натурой (т. е. кораблями и их оснащением), либо деньгами. Когда союз образовался, союзники несомненно полагали, что он имеет целью оборонительные военные действия против персов:[186] в ближайший момент после военного разгрома персов в 479 г. нельзя было ожидать новой агрессии со стороны персов, пока они не выстроят вновь флота; взносы делались на случай нападения персов в будущем. Однако афиняне повели сверх ожидания энергичную наступательную войну, вследствие чего союзникам приходилось из года в год выставлять контингента и рисковать жизнью. Естественно, что многие из полноправных членов (особенно маленькие города с небольшим числом граждан) предпочитали отделываться денежными платежами.

Мы говорили уже, что в древности от роли той или иной группы на войне зависел и ее политический вес: естественно, что члены союза, не выставлявшие своих контингентов во флот, все более и более попадали в положение афинских подданных (hypoteleis).

Недовольство союзников и восстания

Делосский союз в первые годы его существования часто изображается в идиллических тонах, причем его противопоставляют афинской «архе» («державе») эпохи Перикла. Однако необходимо обратить внимание на то, что большая часть известных нам восстаний союзников произошла как раз в эту «идиллическую» эпоху, причем восставали теперь, как и позже, не злополучные плательщики фороса, а как раз самостоятельные члены союза, во внутренние дела которых афиняне ни теперь, ни позже не вмешивались.

В чем причина этих восстаний? На этот вопрос источники не дают никакого ответа. Очень возможно, что военная добыча от совместных походов, которая была в эту эпоху очень велика, поступала целиком в афинскую казну, несмотря на огромные расходы союзников и проливаемую ими кровь. Вопрос о разделе добычи играл в эту эпоху огромную роль в жизни греческих государств.[187] Но более вероятно другое: участие в постоянных походах против Персии разоряло и истощало эти государства, в то время как соглашение с Персией, ставшей после понесенного ею поражения весьма сговорчивой, сулило этим государствам большие экономические выгоды. Вспомним, что Наксосу, первым вышедшему из Делосского союза (около 470 г.), по своему географическому положению было удобнее получать хлеб из Кипра и Финикии, чем пользоваться щедротами афинян, захвативших морской путь в Черное море.

Вопрос о праве союзников выходить из союза в его уставе, по-видимому, был оставлен открытым, и потому наксосцы, выступив из союза, считали, что они поступают вполне правомерно. Но, с другой стороны, статут союза был оформлен в виде клятвенного договора между афинянами, с одной стороны, и союзниками — с другой. «Аристид, — сообщает Плутарх (Аристид, 25) — привел к присяге греков, бросив в море кусок раскаленного железа, причем одновременно были произнесены проклятия против клятвопреступников»[188], и такое же сообщение мы читаем у Аристотеля (Афинская полития, 23,5). Эта взаимная клятва позволила афинянам рассматривать выход из союза как клятвопреступление. Вот почему афиняне считали себя вправе пойти походом на восставший Наксос, подвергнуть его осаде и, после покорения, лишить собственного флота и принудить платить форос.

Это восстание Наксоса не было единственным, в 465 г. вспыхнуло восстание на Фасосе, а по сообщению Фукидида (1, 98, 4), восставали и некоторые другие союзные города, — какие именно, нам, к сожалению, неизвестно. Как бы то ни было, очевидно, что «идиллическая эпоха» Делосского союза, продолжавшаяся 17 лет, заполнена восстаниями союзников, тогда как за всю эпоху господства демократии, вплоть до сицилийского поражения, т. е. за 46 лет, как известно, было только два восстания, и оба эти восстания произошли при содействии внешней интервенции — персидской и спартанской.

Конец Павсания

Мы видели уже, как оба вождя демократической оппозиции — Фемистокл в Афинах и Павсаний в Спарте — лишились влияния в своих государствах. Однако они не пожелали сдаться без боя и до последней возможности продолжали вести энергичную борьбу в интересах проводимой ими программы. Переход руководства союзниками от Фемистокла к Аристиду отражал и внутренние политические изменения, происшедшие в Спарте и в Афинах. Павсаний, получив приказ вернуться на родину, прибыл в Спарту и убедился, что здесь его политика не встречает уже сочувствия. Правда, по обвинению в государственной измене он был оправдан, но командовать флотом его уже не послали. Павсаний без разрешения спартанского правительства снова отплыл в Византии и продолжал держать себя так же, как и прежде. Афиняне и их ионийские союзники осадили Византии, в котором находился Павсаний. Одновременно и спартанское правительство потребовало возвращения Павсания на родину. Но Павсаний, несмотря на это, не вернулся в Спарту, а обосновался в городе Колонах в Троянской области, находившейся тогда под властью Персии. Можно быть уверенным, что Павсаний опирался в своих действиях на все еще достаточно значительные меньшинства — на группы сторонников сближения с Персией в Спарте и в Афинах; в Афинах это была группа Фемистокла. Узнав об этом поступке Павсания, эфоры отправили к нему гонца с категорическим приказанием вернуться в Спарту. Он принужден был подчиниться, рассчитывая, по-видимому, на помощь своих единомышленников в Спарте. И действительно, когда он был по прибытии в Спарту брошен в тюрьму, суд его оправдал. Очевидно, партия Агиадов еще имела в Спарте достаточное число приверженцев; это видно также из того, что Спарта не решается отказаться вовсе от участия в восточной экспансии, а ведет двойственную политику: после окончательного ухода Павсания из Византия сюда назначается начальником Доркид. Спартанский гарнизон продолжает и после того, как пришлось отозвать Доркида, оставаться в Византии, в этом чрезвычайно доходном пункте на пути к черноморскому хлебу. Только в 472 г. Делосскому союзу удалось захватить Византии в свои руки.

В это время в Афинах спартанофильская партия взяла уже окончательно верх; после того, как Фемистокл был изгнан остракизмом, вся власть перешла в руки Кимона и его партии. Фемистокл, однако, не сложил оружия. Он поселился в Аргосе, где в это время был введен уже демократический строй, объезжал различные города Пелопоннеса и организовывал повсюду демократические перевороты. В городах Пелопоннеса началось брожение: Аргос покорил аристократический Тиринф и присоединил его к своей территории. В Элиде произошел демократический переворот. В то же время Павсаний, действовавший в тесном контакте с Фемистоклом, вел пропаганду среди илотов и пытался организовать восстание в самой Спарте.

Все это не могло не испугать спартанское правительство. Удалось изобличить Павсания в переписке с персидским царем, которому он обещал, вероятно, большие уступки, может быть даже, подобно Клисфену, «землю и воду». Изобличенный Павсаний бежал в храм Афины Меднодомной, откуда его по античному религиозному закону нельзя было вывести силой; тогда его там заперли и измором довели до голодной смерти.

Конец Фемистокла

Вместе с тем спартанцы сообщили афинянам, что в сношениях Павсания с персами был замешан и Фемистокл, и потребовали суда над ним. Как известно, удаление остракизмом не было наказанием за преступление, а потому не сопровождалось умалением гражданских прав: в Афинах остались у Фемистокла дом, земля, семья и богатство; по истечении десяти лет, а при благоприятных условиях и раньше, он мог надеяться вернуться в Афины и занять прежнее положение. Но теперь предстоял уже настоящий суд, и Фемистокл был вызван в Афины. Он не решился явиться в суд и представил письменное объяснение. В это время афиняне уже снова вели открытую войну с Персией, а потому всякие сепаратные сношения с нею должны были рассматриваться, как государственная измена. Афиняне присудили Фемистокла заочно (скорее всего, в 464 г.) к смертной казни и конфискации имущества. Вместе со Спартой они предъявили к Аргосу требование выдать Фемистокла. Аргос не решился отказать соединенному требованию Спарты и Афин и потребовал, чтобы Фемистокл удалился. Будучи вынужденным уйти из Аргоса, Фемистокл направился в Керкиру. Однако и Керкира не решилась держать у себя Фемистокла, и ему ничего не оставалось, как бежать на материк, к царю эпирских молоссов Адмету, который, как мы видели выше, имел все основания недоброжелательно относиться к Фемистоклу. Однако по соображениям личного или политического характера[189] Адмет дал возможность Фемистоклу переправиться в Пидну (в Македонию). Сюда прибыли к нему друзья из Афин, привезшие тайно от афинян его деньги и семью. Здесь он сел на грузовое судно и поплыл в Малую Азию, так как у него оставался лишь один выход: отправиться к персидскому царю. Персия была единственным государством, которое не боялось угроз Афин и Спарты.

Фемистокл после долгих перипетий попал к царю Артаксерксу, правившему с 464 г. Царь принял его с большой честью.

Политика Персии в Малой Азии

Персидские цари — Ксеркс и Артаксеркс — вели в Малой Азии разумную политику. На побережье Малой Азии большая часть греческих городов подпала под власть Афин. Желая внушить доверие населению этих городов и опираясь на персофильские группы, которые в ряде городов были еще очень влиятельны, персы сажают правителями крупнейших городов от Геллеспонта до Карий виднейших греческих общественных деятелей, пользовавшихся у эллинов особой популярностью. Это был прежде всего спартанский царь Демарат, изгнанный своими противниками из Спарты во время Греко-персидских войн и, вероятно, бывший кандидатом персов на руководство Европой в случае их победы; теперь он должен был возглавить греков Малой Азии. Ему царь дал Пергам, Галисарну и Тевтранию в Мисии, в районе Геллеспонта. Демарат очень подходил к такой роли, ибо его отцом считали героя Астрабака, — он признавался, следовательно, полубожественным существом. Соседние города Мисии — Гамбрий, Гриней и Мирину царь предоставил бывшему крупному общественному деятелю в Эретрии на Евбее Гонгилу, помощнику Павсания. Самому Павсанию до его вторичного отозвания в Спарту царь предоставил Колоны в Троаде. Потомкам Писистратида Гиппия царь, как мы видели, отдал Сигей в той же Троаде.

Теперь к числу этих правителей присоединился и Фемистокл, которому царь дал там же на Геллеспонте Лампсак «на вино», крупный центр Магнесию на Меандре — «на хлеб» (она приносила Фемистоклу ежегодно дохода 50 талантов) и Миунт (близ Милета) — «на приправу».

Если мы взглянем на карту Греции, то убедимся, что эти города, управляемые видными общественными деятелями с греческого материка, по идее персидского правительства должны были быть расположены от южного побережья Малой Азии до Геллеспонта, но особенно густо они лежали у Геллеспонта, где был ключ ко всему хлебному снабжению Греции. И в этом случае, предоставив Фемистоклу верховную власть в трех пунктах, лежащих — один на юге Малой Азии, другой — в середине, а третий — на севере ее, на побережье Геллеспонта, на хлебном пути, — царь демонстративно хотел показать грекам, что ответственнейший пост по управлению греками он предоставляет популярнейшему у самих греков демократическому общественному деятелю.

Эта политика оправдала себя: в течение всего V века не прекращается тяготение афинских союзников к Персии. Поставленные ею правители были весьма популярны, прежде всего — Фемистокл. Он правил, пользуясь большим уважением местного греческого населения: в Магнесии ему был впоследствии поставлен памятник, в Лампсаке еще в конце III в. в честь Фемистокла справлялись празднества, а его потомки пользовались почетными правами. О смерти Фемистокла ходили различные легенды, но в действительности он умер в Магнесии от болезни, оставаясь на посту персидского наместника.

Как мы видели, уже до изгнания Фемистокла власть в Афинах перешла к аристократической партии, возглавляемой Кимоном. Правда, демократический строй не был изменен, и демократические учреждения функционировали по-прежнему; но тенденциозное толкование прав Ареопага давало возможность лишить силы любое народное постановление, противоречащее интересам этой партии.

Кимон

Руководитель Афин в эту эпоху, Кимон, сын Мильтиада, был верным сторонником Спарты и спартанских учреждений. На пост руководителя государства он был выдвинут происками Спарты в противовес Фемистоклу, и он не обманул надежд Спарты. При всяком удобном и неудобном случае, в частном разговоре, в народном собрании, на суде он прославлял спартанское государственное устройство, противопоставляя его афинскому. Его любимым выражением было: «Спартанцы так бы никогда не поступили». Сам он был воспитан чисто по-спартански: он был малограмотен и не развит, но зато умел вести беседу в обществе, петь и выражаться лаконично. Его щедрость воскрешала старые дописистратовские времена: каждый желающий из его демотов (сограждан, приписанных к тому же дему) мог беспрепятственно рвать плоды в его садах, бедным демотам он давал одежду; вся эта демагогия имела целью, «чтобы (его клиенты) могли заниматься государственными делами», — иными словами, чтобы они его поддерживали на выборах и составляли его свиту. Выросший во Фракии, как сын греческого царька, правившего фракийцами (таким именно и был Мильтиад), и настоящей фракийской царевны, он и в Афинах устроил нечто вроде царского двора, окружив себя придворными поэтами. Он не жалел издержек на литургии, и они поражали своей необыкновенной пышностью. Он был спартанским проксеном в Афинах и сыну своему дал имя «Лакедемоний» («лакедемонянин»).

Завоевание фракийского побережья и Скироса

Кимон был прирожденным воином: подобно спартанцам он считал войну своей стихией. Но, конечно, он и не думал о войне с обожаемой им Спартой: его победа над Фемистоклом, стоявшим за мир с Персией, означала открытие новых военных действий против персов. Фракийское побережье, столь близкое сердцу Кимона, оставалось еще в руках персов, и это очень мешало снабжению афинян македонским лесом. Уже в 476 г. Кимон выплывает с флотом к фракийскому побережью, завоевывает ряд мелких пунктов и после долгой осады захватывает главное укрепление персов во Фракии Эйон в устье реки Стримона.[190] В районе реки Стримона лежали серебряные рудники, поэтому захват Эйона был особенно важным делом.

Из Фракии Кимон вывез огромное количество богатств и прежде всего рабов. Затем Кимон направился против острова Скироса, жители которого занимались пиратством и делали опасной торговлю на Эгейском море. Одним из официальных поводов для нападения на Скирос было также то, что по преданию на Скиросе когда-то был убит афинский царь Тезей, бежавший сюда из Афин. Теперь афиняне шли мстить за смерть Тезея. Кимон взял остров, выселил из него всех жителей и поселил здесь афинских клерухов. Затем, следуя «указанию богов», он разыскал на Скиросе «кости Тезея» и перевез их в Афины, где все население встретило их с большим торжеством.

После всех этих успехов Кимон возвратился домой с массой сокровищ и рабов. Его встретили с торжеством, в честь его даже поставили особые столбы (гермы) с почетными надписями.

Битва при Евримедонте

Эти успехи дали возможность Кимону задумать и выполнить новую большую морскую операцию. Это было приблизительно в 468 г. Большая эскадра афинян и их союзников нанесла поражение персидскому флоту в устье реки Евримедонта в Памфилии. Персы высадились на берег и укрепились здесь, но и греки высадились вслед за ними и нанесли им поражение также и на суше. После этого афиняне выплыли в море и разбили финикийскую эскадру, шедшую на помощь персам. В общей сложности было уничтожено около 200 персидских кораблей.[191]

Покорение малоазийского побережья

Только после битвы при Евримедонте началось покорение малоазийского побережья в более широком масштабе. В это время персам еще принадлежали все города Троады и Эолиды, города на фракийском Херсонесе (покорены только в 465 г.) и часть городов на азиатском берегу Геллеспонта (например, Сигей, Лампсак). Несмотря на то что на море хозяйничали афиняне, ряд городов, лежащих далее к югу и впоследствии плативших форос афинянам (Гриней, Мирина, Эрифры, Колофон, Эфес, Миунт, Фаселид, а также дорийские города Карии и Ликии), в это время еще принадлежали персам; греческие же города, лежащие несколько дальше от берега, как, например, Пергам, Гамбрий, Магнесия на Меандре, оставались персидскими еще и в течение всего V в. В ряде городов, присоединенных в 70-х годах к Афинскому союзу, симпатии большинства населения были на стороне персов, и их удавалось подчинить только силой. Действительно, подчинение Персии открывало этим городам большой внутренний рынок; с другой стороны, персы не оказывали давления на внутреннее устройство греческих городов и довольствовались уплатой дани. Насколько сильны были симпатии к Персии во многих из этих городов, видно из следующего. Фаселид был накануне битвы при Евримедонте осажден Кимоном, но «фаселиты отказались впустить его в город и не желали отлагаться от персов» (Плутарх, Кимон, 12); только под влиянием хиосцев они решились на этот шаг. Когда вскоре после битвы при Евримедонте афинянам удалось присоединить к себе ионийские Эрифры, сторонники враждебной афинянам партии бежали к персам. Опасность отложения Эрифр к персам оказалась настолько большой, что здесь пришлось оставить афинский гарнизон и коменданта (фрурарха); как следует из надписи с текстом афинского декрета (IGP10), эрифрейцам запрещалось изгонять кого бы то ни было и позволять вернуться бежавшим к персам без разрешения афинского народа. У них был организован совет по афинскому образцу, члены его, выбранные по жребию, утверждались афинскими разъездными наблюдателями (епископами) и комендантом. Впрочем и в городах, вошедших с самого начала в союз в качестве равноправных союзников, господство афинян ощущалось не менее тяжело: именно в этих городах раньше всего имели место попытки отложиться от Афин, что означало на практике отложиться к персам. Мы говорили уже об отложении Наксоса.

Аналогичные факты, по-видимому, произошли и в Милете, — здесь власть старинной аристократической коллегии мольпов была низвергнута Тиранами — потомками древнего царского рода Нелидов, — очевидно, в этом перевороте принимала участие Персия. В это время Милет еще имел ряд владений (Лерос, Тейхиуссу, Ассес, может быть, и Приену). Афиняне поддержали аристократов, и власть Тиранов была свергнута, но через некоторое время эти аристократы также отпали от Афин и перерезали сторонников демократии. Власть аристократов, быть может, под давлением Персии, была снова заменена господством Тиранов из царского рода Нелидов. Сторонникам Афин удалось утвердиться только в Леросе и Тейхиуссе. Только позже, в 453 или 452 г., афинянам удалось снова присоединить к союзу Милет: как мы узнаем из одной надписи 450 г. (IGP22), здесь был учрежден совет по образцу афинского, а потомки Тиранов навсегда изгнаны и прокляты.[192]

Кимон и Спарта

Аристократический режим в Афинах потерял свой авторитет и был свергнут, казалось, в момент своего наибольшего блеска. Причина этого перелома в общественном мнении заключается и во внутренней и во внешней политике Кимона. Непрерывные войны в течение тринадцати лет не могли не утомить и не вызвать раздражения у афинян. Весь внутренний азиатский рынок был потерян. Но и главная цель политики Кимона — сближение и мир со Спартой — не была достигнута. Спартанцы не имели ничего против того, чтобы их верный союзник Афины, в возмещение чрезвычайных тягот войны, взятой афинянами всецело на себя, получили самостоятельную сферу влияния и военную добычу, но спартанцы никак не могли предвидеть, что борьба Афин с Персией закончится так быстро и успешно, что они захватят в свои руки и острова, и побережье Эгеиды вплоть до Македонии, где сходились сферы афинского и спартанского влияния. Пусть в Афинах господствовал умеренный, угодный Спарте режим, и у власти стояли люди, наиболее желательные для спартанцев; пусть Македония с ее корабельным лесом не представляла большого экономического значения для Спарты; пусть, наконец, как мы увидим ниже, и сам Кимон в угоду Спарте не пожелал использовать представляющуюся ему возможность завоевать Македонию. Тем не менее, Спарта решила, что международное равновесие нарушено, и соответственно повела свою дальнейшую политику.

Конечно, нельзя упускать из виду и следующего: спартанцам было ясно, что власть аристократии в государстве с демократической конституцией не может быть долговечной, а их единомышленники в Афинах сигнализировали им об уже начинающемся брожении. Все это чрезвычайно охладило дружбу между афинянами и спартанцами и побуждало спартанцев поддерживать не только недовольные элементы среди союзников Афин, но и недовольные самостоятельные государства, которым усиление Афин непосредственно не угрожало, в первую голову — Македонию.

Спартанцы злорадно следили за каждой неудачей Афин. Завоевательная политика Кимона, нарушив международное равновесие в Греции, угрожала афинянам перспективой войны на два фронта. Попытка Кимона выйти из этого положения путем унизительных для Афин и угрожающих их престижу уступок близкой ему по духу Спарте вызвала лишь досаду и неудовольствие в Афинах.

Внутренняя политика аристократов

Не в меньшей мере подорвала популярность аристократической партии и ее внутренняя политика. За все время правления аристократов не было проведено ни одного мероприятия для улучшения экономического положения или расширения политических прав граждан класса фетов. Правда, привезенные Кимоном богатства на первых порах улучшили положение афинской бедноты. Но скоро обнаружилась и оборотная сторона дела: привезенные Кимоном многочисленные рабы и вновь открытые рабские рынки резко обесценили труд; свободным людям стало невозможно конкурировать с рабами, и появились большие массы безработных.

В Греко-персидских войнах 490—479 гг. тяжеловооруженная пехота, вербовавшаяся из зажиточных элементов населения, сыграла весьма важную, если не решающую роль. В непрекращающихся военных действиях 478—463 гг. вся тяжесть падала на моряков — граждан класса фетов, а между тем эти граждане не только не могли быть выбранными в совет и занимать государственные должности, но и формально даже стояли вне государственных кадров: они могли лишь участвовать в народном собрании, но не входили в организацию демов и подчинялись не демархам, а командирам легковооруженных войск.

Впрочем и зажиточные незнатные граждане не имели основания быть довольными господствовавшим режимом. Их оплотом был совет пятисот, выбранный из трех высших классов. Теперь совет на Ареопаге, пользуясь своими контрольными функциями, парализовал всякие мероприятия, направленные к укреплению или расширению прав демократии, от кого бы они ни исходили — от народа или от должностных лиц. К тому же члены всемогущего Ареопага и высшие аристократические должностные лица в сознании безнаказанности своей власти позволяли себе всевозможные злоупотребления: процветали взяточничество, протекционизм, казнокрадство; власть позволяла себе вмешиваться в частную жизнь граждан под предлогом борьбы с растущей безнравственностью, но фактически для сведения политических и личных счетов. Это давало возможность руководителям демократической партии выступить с последовательными и убедительными лозунгами: лишение Ареопага всех его политических и судебных функций, исключая дел об убийстве, которые по религиозным причинам могли разбираться только в этом освященном традицией судилище; уход Кимона и его ближайших соратников с руководящих постов в государстве; расследование злоупотреблений аристократических магистратов и возбуждение против них уголовного преследования; допущение граждан класса зевгитов к занятию всех должностей, включая архонтат; обеспечение всего гражданского населения работой и пропитанием.

Голосование в народном собрании по вопросам выбора должностных лиц производилось открыто (путем поднятия рук, «хиротония»), и поэтому трудно было рассчитывать, чтобы рядовые афиняне в большом числе стали голосовать против представителей знаменитых домов, «потомков богов», ибо в те времена

как говорится в одной комедии эпохи Пелопоннесской войны. Но это были не только «потомки богов», это были еще и организаторы великой победы над Персией. Поэтому более целесообразным методом борьбы была постановка вопроса об остракизме Кимона, что обезглавило и деморализовало бы аристократическую партию.

Во главе этой вновь образовавшейся демократической партии стали теперь известный своим пуританским образом жизни и неподкупностью Эфиальт и его молодой друг и помощник Перикл, двоюродный правнук знаменитого Алкмеонида Клисфена и сын Ксантиппа, победителя при Микале.

Восстание на Фасосе

Толчком к развязыванию событий послужило восстание на Фасосе. Мы говорили уже, как отнеслись спартанцы к чрезмерному усилению Афин, хотя Афинами и руководила дружественная и преданная Спарте аристократическая партия. В целях восстановления международного равновесия, они вступают в тайные сношения с жителями Фасоса, которые были настроены враждебно к афинянам за то, что те отобрали у них часть торговых пунктов и золотых приисков на побережье Фракии. Фасосцы отложились от афинян. Афиняне под предводительством Кимона вышли против Фасоса, разбили фасосский флот в морском бою, высадились на остров и осадили город Фасос. Лакедемоняне обещали фасосцам, что они вторгнутся в Аттику и таким образом заставят афинян прекратить осаду Фасоса. Спартанцы уже собрались в поход, но в Спарте в это время произошло большое восстание илотов, о котором мы скажем ниже, и они не в состоянии были ничем помочь фасосцам. После длительной осады Фасос был взят, укрепления срыты, флот выдан афинянам, а фасосцы отказались от владений на материке и золотых приисков и согласились платить форос.

Образование афинской «архе»

Покорение Фасоса знаменовало начало нового этапа в жизни союза. Целый ряд членов союза стал просто подданными (hypoteleis) Афин: союз («симмахия») постепенно превращается в «державу» — «архе». На решения местных судов, вероятно, уже в это время в наиболее важных случаях можно было жаловаться в Афины; государственное устройство этих городов регулировалось Афинами, особые разъездные надзиратели («епископы») и разъездные агенты («клетеры») следили за этими городами, в ряде городов стояли афинские гарнизоны. Наконец, все эти города платили дань афинянам. Уплата дани, по-видимому, не всегда даже освобождала «союзников» от обязанности выставлять свои контингенты в войско, хотя бы война велась и не с персами.

Процесс Кимона

Естественно было ожидать, что, покорив Фасос, Кимон двинется на Македонию. Полагали, что для него при создавшемся положении не стоило бы большого труда добиться от Македонии территориальных уступок. Но он этого не сделал. Поэтому, по возвращении Кимона в Афины, Эфиальт и Перикл добились возбуждения против него процесса, обвиняя его в том, что он вошел в тайные сношения с македонским царем Александром и принял от него подарки. В своей защитительной речи Кимон отрицал факт подкупа и ссылался лишь на свою преданность Спарте, что и было, вероятно, действительной причиной того, что он не пошел в Македонию. Кимон был оправдан по обвинению в подкупе, но этот процесс был первым ударом по его влиянию. Обвинителем Кимона в этом процессе был Перикл.

Восстание илотов в Спарте

В Спарте в это время случилось следующее. В 465 г. во время осады афинянами Фасоса здесь произошло неслыханной силы землетрясение. Город Спарта был обращен в развалины, уцелело лишь пять домов. Царь Архидам сразу же понял, что илоты используют этот случай для того, чтобы свергнуть иго спартиатов; он выстроил уцелевших воинов в боевой порядок. Илоты действительно сбежались со всех сторон Лаконии, чтобы уничтожить ненавистных им спартиатов, но нашли их в полном боевом вооружении; так как илоты не имели тяжелого вооружения, то им пришлось удалиться. Одновременно восстали и мессенские илоты, и положение спартиатов стало отчаянным.

Мы уже говорили, что Эллинский союз, заключенный накануне Саламинской битвы, был по существу расширенным Пелопоннесским союзом, а по уставу Пелопоннесского союза все союзники должны были приходить на помощь Спарте, если восстанут илоты. При создавшемся тяжелом положении спартанцам не оставалось ничего другого, как обратиться за помощью, наряду со всеми другими союзниками, к афинянам, несмотря на то что им было известно о начинающемся усилении демократической партии в Афинах.

О посольстве в Афины Аристофан рассказывает в следующих словах:

Поход Кимона в Мессению

Кимону стоило больших трудов заставить афинян выполнить договор.[193] Афинянам несомненно было известно, что Спарта собиралась оказать помощь Фасосу; демократические деятели указывали и на то, насколько выгодно было бы для Афин ослабление Спарты. К тому же широкие массы афинян несомненно сочувствовали порабощенному мессенскому народу, тем более, что, по преданию, древние афинские цари были по происхождению мессенянами. Тем не менее Кимон настоял на выполнении договора, и ему разрешили отправиться с 4000 гоплитов в Лакедемон, куда он и направился (как я полагаю, в 463 г.).

В это время главные силы мессенян засели в сильной крепости Итоме, и спартанцы осаждали их без успеха. Спартанцы не умели брать укреплений, а афиняне были в этом мастера. Однако Итому, лежащую на неприступной скале, не удалось взять и афинянам. Спартанцы стали подозревать афинских воинов — справедливо или несправедливо — в тайных переговорах с осажденными итомцами и в стремлении произвести в Спарте демократический переворот. Поэтому из всех союзников спартанцы отпустили только афинян, заявив, что они больше не нуждаются в их помощи. Это было прямым оскорблением афинян.

Кимон, вернувшись в Афины, пытался, по-видимому, изобразить дело так, как будто афиняне имели большой успех в Спарте. Отголоски этой версии мы находим у Аристофана:

Поход на Кипр и в Египет

Афиняне немедленно расторгли договор со Спартой, заключенный перед Саламинской битвой.

Чтобы поднять свой гибнущий престиж, Кимон[194] прибегнул к старому, испытанному им средству: он решил отвлечь внимание народных масс новой войной с Персией. Ливиец Инар восстал против персидского царя Артаксеркса и поднял большую часть Египта. Он обратился за помощью к афинянам: возможно, он посылал уже в Афины хлеб и был связан с ними дружбой. С большим флотом из 200 кораблей Кимон отправился против персидского царя на Кипр. Часть сил Кимона вела войну на Кипре, часть даже в Финикии, а основная масса с флотом направилась в Египет. Афинянам вместе с египтянами удалось разбить персов и осадить их в Мемфисе. Эта осада, однако, затянулась надолго.

Реформа Ареопага

Между тем, афинские демократы, возглавляемые Эфиальтом, воспользовались отсутствием вождя аристократов Кимона для нападения на Ареопаг. Эфиальт был человеком исключительной честности, чего не могли отрицать даже его политические враги. Его ближайшим помощником был Перикл. Чтобы дискредитировать Ареопаг, Эфиальт возбудил ряд процессов против его членов, затем провел закон о лишении Ареопага его права политического контроля — Ареопаг сохранил лишь право суда по делам об умышленном убийстве. С этого момента Ареопаг перестает играть какую бы то ни было роль в политической жизни страны. Возможно также, что одновременно с этим была введена плата за исполнение некоторых государственных должностей. Эти реформы так возмутили аристократов, что Эфиальт был убит из-за угла.

Изгнание Кимона

Когда Кимон вернулся из Кипра, демократический переворот в Афинах был уже совершившимся фактом. Кимон попытался восстановить старый порядок, но в 461 г. его изгнали остракизмом. Начался новый демократический период.

Лирика. Пиндар и Симонид

Реакция, упорная борьба с ней и, в конце концов, победа демократического направления характеризовали не только политическую жизнь в Афинах 479—461 гг.: этими же чертами характеризуется и литература и искусство этого времени. Если в VI в. победа городского торгово-ремесленного класса ознаменовалась победой индивидуальной лирики над героическим эпосом, то теперь реакция в политической жизни сопровождается вытеснением этой индивидуальной лирики, выдвигавшей на первый план личные переживания отдельного человека, официальной безличной хоровой лирикой, написанной по заказу и в интересах государства и его правителей. Это — торжественная ода, надгробие в честь павших героев и т. п. Виднейшим представителем этого направления был фиванец Пиндар (518 — 422 гг.). Он писал песни в честь победителей на Олимпийских и иных состязаниях, так как в обряд встречи возвращающихся на родину победителей входило пение особых торжественных песен. Пиндар в этих одах воспевал личную жизнь победителя и перечислял его победы; кончались эти оды обыкновенно моральными наставлениями. Центральной частью оды Пиндара является пересказ какого-либо мифа, связанного либо с предками победителя, либо с его городом, либо с ним самим. Оды Пиндара распадаются на четыре книги, из которых каждая посвящена победам на одном из общегреческих состязаний: оды Олимпийские, Пифийские (эти состязания происходили в Дельфах), Истмийские (около Коринфа) и Немейские (в северо-восточном Пелопоннесе).

Самое упоминание предков победителя и рассказ об их подвигах чрезвычайно характерны для реакционно-аристократического образа мыслей Пиндара: такую же цель иногда преследуют и включенные в оду мифы. Аристократическая «доблесть» мыслилась унаследованной от великих предков, а эти предки в свою очередь считались потомками богов, мифы о которых и рассказывались в оде. Впрочем, «доблесть» самих аристократов, которым Пиндар посвящает свои оды, прославлялась фактически за то, что они имели много денег и могли содержать конюшни беговых лошадей; непосредственно в состязаниях они не участвовали, а на их конях выезжали возницы, хотя победителями на состязаниях выкликались не эти возницы, а владельцы конюшен.

Пиндар теснейшим образом связан с Дельфийским оракулом: проповедуемые им моральные правила — «Во всем соблюдай меру» (meden agan) и «Знай свое место» (gnothi seauton) — главные принципы дельфийской мудрости.

Древние восхищались Пиндаром, но на нас его трудный и крайне искусственный язык уже не производит впечатления, тем более, что оды его рассчитаны на музыкальное сопровождение, а до нас эта музыка не дошла.

Дошедшие до нас оды Пиндара и отрывки из несохранившихся од отражают все изменения в мировоззрении Пиндара с 486 по 474 г. В 486 г. Пиндар настроен враждебно к афинскому правительству и сочувствует изгнанному из Афин Алкмеониду Мегаклу, державшемуся персофильской ориентации. Так, в VII пифийской оде он прославляет Афины и род Алкмеонидов как за то, что они великодушно перестроили на свой счет Дельфийский храм, так и за победы на национальных состязаниях, последняя из которых была одержана самим Мегаклом. «И этот новый успех радует меня немного, но больно мне видеть, как на благородные дела (сограждане) отвечают завистью».

В 480 г., когда Фивы отказались стать на сторону греков и предпочли заключить соглашение с персами, Пиндар в одной из своих «гипорхем» (песен для сопровождения танцев) поддерживает эту позицию фиванского правительства:

Война с персами окончилась победой греков, и вместе с Дельфийским оракулом меняет свою позицию и Пиндар. Чистосердечно и несколько цинично объясняет он во II пифийской оде свое поведение: «Муж, умеющий говорить кстати (euthyglossos), имеет успех при всяком строе: и при тирании, и когда власть у жадного народа, и когда, наоборот, стражами государства являются мудрецы. Не следует спорить с божеством, которое то подымает вверх одних, то дает великую силу другим».

Несмотря на это последовательное оправдание беспринципности в вопросах отношения к персам, вызванное неожиданным поворотом событий в 479 г., относительно классовой борьбы Пиндар своей точки зрения отнюдь не меняет: для него аристократы это «мудрые стражи государства», а народ — это «жадная масса».

Вскоре после этого Пиндар прославляет уже «сынов Афин, заложивших блестящий фундамент свободы», как мы читаем в одном из дошедших до нас его отрывков, а в I пифийской оде, написанной в 474 г., Пиндар уже преисполнен панэллинского национального чувства и прославляет Гиерона Сиракузского, благодаря заслугам которого «унижены и стонут корабли финикиян и этрусков под Кумами», когда Гиерон «сбросил в море с кораблей всех их цветущих возрастом воинов и спас Элладу от тяжкого рабства». В этой же оде он прославляет сыновей Дейномена, т. е. Гелона и Гиерона, за победу при Гимере, спартанцев — за победу при Платее и афинян — за победу при Саламине. Теперь примирение с Персией стало лозунгом демократов, а борьба с ней — лозунгом аристократов, и во имя классовых интересов аристократии бывший персофил Пиндар не задумывается проповедовать единение греков для совместной борьбы с Персией.

Современник Пиндара Симонид Кеосский особенно прославился красивыми лаконичными надгробными стихами в честь погибших героев войны. Знаменито надгробие, написанное им на могиле воинов, павших в сражении с персами при Фермопилах (см. ч. I, с. 261).

К сожалению, Симонид был известен в то же время во всей Греции своим корыстолюбием: по словам Аристофана, он был «дохода ради на рогоже плыть готов».

Трагедия. Эсхил

Развитие трагедии в разбираемую нами эпоху также теснейшим образом связано с политическими событиями этого времени. Трагедия, изображавшая первоначально страсти бога Диониса, уже до этой эпохи перешла к изображению других мифологических сюжетов, взятых главным образом из поэм гомеровского цикла (сюжеты из «Одиссеи» и «Илиады» брались редко, так как эти поэмы читались каждым ребенком в школе и были хорошо известны во всех подробностях; они вытеснили другие версии тех же рассказов, и поэтому автор был бы слишком связан в своем творчестве).

Величайшим трагическим поэтом этой эпохи был Эсхил. Эсхил родился около 520 г.[195] и скончался вскоре после 458 г. Он происходил из Элевсина, из знатного жреческого рода и был носителем старых аристократических традиций. Однако Греко-персидские войны, в которых он принял непосредственное участие (он сражался и в Марафонской и в Саламинской битвах), преисполнили его гордостью и уважением к афинскому демократическому строю. Эти биографические факты объясняют своеобразное мировоззрение Эсхила: увлечение демократическим строем, в котором ведущую роль играла бы старая аристократия, т. е. тем строем, который в принципе господствовал в это время в Афинах.

Возможность освещать в трагедии злободневные политические вопросы облегчалась прогрессом театральной техники. Если ранние драмы Эсхила, как мы видим из дошедшей до нас трагедии «Молящие», представляют собой еще религиозные кантаты, большую часть которых составляют песни хора, тогда как диалог корифея с единственным актером, играющим в разных сценах разные роли, занимает лишь немного места, то в более поздних пьесах диалог играет уже значительно большую роль, чем песни хора, и вводится второй, а под конец жизни Эсхила (под влиянием Софокла) — и третий актер.

Уже в «Молящих» под видом египтян, вторгшихся в аргосскую землю и творящих здесь насилия, выведены, как можно думать, персы, вторгшиеся в Элладу. Но в эту эпоху (и только в эту эпоху!) появляются и пьесы, посвященные не мифологическим сюжетам, а великим событиям из современной эпохи. В 494 г., после разрушения Милета, Фриних написал трагедию «Взятие Милета», вызвавшую слезы на глазах зрителей; Греко-персидским войнам были посвящены трагедия Фриниха «Финикиянки» и трагедия Эсхила «Персы», написанная в 472 г. и дающая эпическое описание Саламинской битвы.

Впрочем, античным поэтам удавалось откликаться на все волновавшие афинян вопросы и события и в рамках традиционной мифологической формы. Трагедия Эсхила «Прометей» появилась на сцене, по-видимому, через несколько лет после «Персов». В этой трагедии Эсхил поставил своей целью показать, что аристократию нельзя просто вычеркнуть из афинской жизни. Первая дошедшая до нас пьеса его трилогии «Прометей прикованный» ставит читателя всецело на точку зрения демократии. Правящая аристократия, воплощенная в лице Зевса и его присных, не есть «исконная» власть: это — сравнительно новая власть, сменившая «народолюбивое» и счастливое правление Кроноса. Зевс правит как тиран, своевольничая и насильничая. Олицетворяющий демократию Прометей, желающий просветить и освободить народ, терпит неслыханные муки от Зевса; из личной прихоти тиранит Зевс и несчастную девушку Ио. Как демократы его времени предсказывали близость полной гибели аристократии, так и Прометей предсказывает близкую гибель Зевсовой тирании. Бесстрашие и свободолюбие благородного Прометея так контрастно противопоставлены деспотизму Зевса и низости его свиты, что Эсхил мог быть уверен, что этой первой пьесой он окончательно завоевал сердца народолюбивых афинян. Но таково содержание только первой пьесы. Из второй[196] трагедии этой трилогии «Освобожденный Прометей» (дошедшей до нас только в отрывках) публика узнавала, что тот самый Геракл, которому суждено было лишить власти Зевса, в действительности только примиряет Зевса с Прометеем, и сам Прометей, отказавшись от своей вражды к Зевсу, признает благость, мудрость и высшую справедливость Зевсова правления; кажущееся надругательство над Ио служит источником счастья для ее потомков.

Для чего же нужны напрасные страдания праведника-народа или, соответственно, Прометея? Ответ на этот вопрос мы находим в «Орестее» — трилогии Эсхила, поставленной в 458 г., которую мы разберем с интересующей нас точки зрения в следующей главе. Pathei mathos, «знание через страдание» — вот смысл Эсхиловой философии афинской истории. Для того чтобы завоеванные народом блага были прочными, они должны быть выстраданы путем долгой борьбы; демократия не есть ниспровержение исконных божеских законов, а последний естественный этап в их развитии. Эсхил преподносит нам, таким образом, своеобразную теорию политической эволюции: как Прометей в конце концов примирился с Зевсом и уразумел глубокомыслие его государственной системы, так и афинский демос должен примириться с аристократией и не ненавидеть ее, а благодарить за те страдания, которые дали ему моральное право на новую государственную организацию.

Изобразительные искусства

Такой же характер носит и изобразительное искусство разбираемой эпохи. Характерная для всего того времени борьба с традицией и поиски новых путей прежде всего обнаруживаются в освобождении статуи от принципа фронтальности. Безжизненность архаических статуй, как и статуй народов Востока, объясняется в первую очередь тем, что тяжесть тела скульптор распределял равномерно между обеими ногами; результатом была скованность и внутренняя неподвижность фигуры. Теперь тяжесть тела переносится на одну ногу, а другая освобождается, и фигура принимает непринужденное положение. Статуя уже не может быть точно вписана в рамки прямоугольного ящика; движение стало свободным, статуя ожила. В эту эпоху искусство пытаются подчинить точным научным принципам. Поликлет из Аргоса в выпущенной им книге «Канон» («Линейка», «Мерило») устанавливал точные пропорции отдельных частей человеческого тела. Вылепленная им статуя «Дорифор» (юноша с копьем) представляет собой воплощение в жизнь его канона. Может быть, не случайно то обстоятельство, что искусство Поликлета возникло в Аргосе, остававшемся центром демократического движения в ту эпоху, когда в Афинах власть находилась в руках аристократических групп.

Новое направление нашло выдающихся приверженцев и в Афинах. Работавший в Афинах скульптор Мирон создал знаменитого «Дискобола» (атлета, бросающего диск), которого по силе сосредоточенного в нем движения справедливо сравнивают с сжатой пружиной. Немногие универсальные типы архаики уступают теперь место разнообразным и глубоко прочувствованным. Это углубление психологического момента в изобразительном искусстве Афин исходило, по всей вероятности, от великого живописца первой половины V в. Полигнота, с произведениями которого мы знакомы только по описаниям древних авторов.

Впрочем, и на статуях Поликлета («Дорифор» и «Раненая амазонка») еще лежит в известной мере печать архаической неуклюжести и благолепия. С другой стороны, необходимо обратить внимание на то, что и в этом новом стиле изображаются еще только существа, не связанные с культом: животные, юноши, атлеты и т. д. Изображения богов продолжают оставаться архаичными и лепятся в условной мертвой манере VI в. Только с победой демократии в эпоху Фидия этот новый дух проникает и в изображения героев и богов. Впрочем, и изображения людей в эпоху реакции не лишены еще архаичной «представительности» и скованности, особенно в Пелопоннесе. При всей своей богатой выразительности искусство первой половины V в. еще не сумело полностью освободиться от старых навыков и сохранило строгую сдержанность и некоторую условность линий и форм.

Италийская наука периода реакции

И в развитии науки этого времени можно наблюдать аналогичные явления. Центр научной мысли переносится в это время из демократической Ионии в косную земледельческую Италию. Здесь поняли уже необходимость и важность естественных наук не только вследствие их значения для практической жизни, но и потому, что они давали возможность очистить и поднять на большую высоту старые противоречивые религиозные представления.

В этом сыграл немалую роль Ксенофан из Колофона. Ксенофан, странствуя по всей Греции, прибыл в Италию, в Элею, и стал проповедовать здесь свое учение. Но в Италии ученые были настроены сакрально-мистически. Здесь была в ходу религиозная пифагорейская наука, и учение Ксенофана в целом не могло иметь успеха. Он, вероятно, привез сюда и учение Гераклита, но и Гераклит здесь успеха не имел. Из учения Ксенофана идеалистические ученые берут только то, что их интересует. Это — учение о едином божестве, разлитом по всей природе, учение, которое сам Ксенофан называл не достоверным знанием, но предположением.

Ксенофан утверждал, что все то, что он говорит о богах, — недостоверно, что по самой сущности вопроса не может быть никаких точных знаний о сверхъестественном мире, о мире богов, что достоверно только познание природы. Вслед за другими ионийскими материалистами он показывал, как противоречивы и нелепы существующие религиозные представления.

Ионийская натурфилософия расшатывала основы религиозного миросозерцания, указывая на его внутреннюю противоречивость и безнравственность с точки зрения новых взглядов и выдвигая в противовес ему логически стройную систему природы. Ответом на это были попытки показать, что и новые научные теории логически противоречивы и внутренне несостоятельны, что только некритический ум может считать приемлемой ту картину мира, которую дают ионийские естествоиспытатели, — в этих учениях, утверждали в Италии, еще больше противоречий, чем в гомеровской религии.

Парменид и элейцы

Первым философом, подвергшим критике ионийскую физику с этой точки зрения, был Парменид (530—470) родом из Элей в южной Италии. Парменид — один из наиболее типичных для этой эпохи мыслителей. Он слушал Ксенофана или, во всяком случае, был знаком с его учением, хорошо знал учение Гераклита и пифагорейцев. Парменид полемизирует против гераклитовского отождествления бытия и небытия. Существует только одно чистое, отвлеченное бытие, небытия нет: оно немыслимо и невыразимо.

Другая черта Парменида — принципиальное недоверие к опыту: наука не должна строиться на опыте; ее исходным путем должно быть чистое умозрение: цепь логических выводов должна строиться на интуитивных положениях. Если существует только одно бытие, а небытия нет, то бытие не возникает и не уничтожается, оно вечно. Но если бытие едино и вечно, то из этого следует, что оно всюду однородно и одинаково плотно, в нем нет никакого множества и движения. Мир бытия подобен шару. Отдельных предметов не существует, и воспринимаемый нами мир это только сон, только «домысел (noema); настоящий вечный и совершенный мир чужд и принципиально противоположен этому миру. Между совершенным миром действительности и нашим воображаемым миром представлений, миром становления и перемен, нет связующих линий.

Вся ионийская философия построена на движении и на существовании предметов, которые выделяются из материи; поэтому она, по мнению Парменида, лжива: в действительности нет ничего из того, что мы видим; все это — только обман зрения. Существует только некая однообразная масса. Следовательно, все представление о мире, на котором основана ионийская философия, покоится на коренной ошибке, — на допущении движения и существования отдельных предметов, которые в действительности не могут существовать.

Итак, все точные науки построены на песке.

Этот взгляд открывал широкую дорогу для всевозможных идеалистических спекуляций. Теория Парменида и основанной им элейской школы построена на чисто логических ошибках. Можно допускать вместе с Ксенофаном, что вселенная представляет собой единое стройное целое, что вселенная вечна, но отсюда еще не следует логически, что это целое должно быть однообразным и однородным. На этой основной ошибке была построена теория Парменида. Парменид делит мир на два мира: мир явлений и движения и мир однородный и неподвижный. Этот последний мир вполне реален, он существует в действительности, тогда как мир движения — это мир обмана, который нам только представляется.

К сходной аргументации прибегали идеалисты всех времен вплоть до жившего в XVIII в. философа Беркли. Они прилагали все усилия, чтобы доказать, что в наших точных науках — прежде всего в математике — есть внутренние противоречия. А если это так, то чем же религия хуже точных наук? И то и другое неточно, и там и здесь есть противоречия. И так как у человека есть внутренняя потребность во что-то верить, то уж лучше верить в богов. Таким образом, скептицизм расчищал дорогу для идеалистической философии, в частности, скептицизм Парменида — для пифагорейства.

Ученики Парменида — Зенон и Мелисс — пытались подвести под тезис Парменида строго научные обоснования и привести слушателя к убеждению в логической невозможности существования множественности вещей и движения. При этом они впервые ввели в науку новый метод доказательства: расчленение и доказательство от противного, приведение всех других мыслимых возможностей к абсурду.

Зенон, как и Парменид, происходил из Элеи. Мелисс был уроженцем ионийского Самоса. Не надо забывать, что связь между Самосом и Элеей была особенно тесной и что основатель реакционной италийской философии Пифагор также переселился в Италию из Самоса. На Самосе Мелисс возглавлял аристократическую партию и в 441 г. в звании стратега вел удачную войну с флотом афинской демократии, действовавшей под руководством Перикла.

Зенон и критика примитивного учения математических неделимых

Зенон выступил с критикой распространенного в его время математического учения, основные черты которого таковы: первоначалом всего являются материальные, но не протяженные точки; складывая точки, получаем линию; накладывая друг на друга линии, получаем плоскость; накладывая друг на друга плоскости, получаем тело. Это не мешало этим ученым, однако, в противоречии со всей их теорией признавать, что величины делимы до бесконечности.

Критика этой теории была у Зенона исходным пунктом и основой его критики понятий протяженности и множественности вещей вообще. Эти понятия Зенон считал внутренне противоречивыми и потому истинному бытию не присущими.

Чтобы понять аргументацию Зенона, необходимо принять во внимание некоторые особенности древнейшей греческой математики. Все величины делились античными математиками на две категории: протяженные и непротяженные. На этом делении основывались два положения, бывшие, по мнению древних, основными аксиомами математики: 1) сумма бесконечно большого числа любых, хотя бы и чрезвычайно малых, протяженных величин обязательно должна быть бесконечно большой; 2) сумма любого, хотя бы и бесконечно большого, числа непротяженных величин всегда равна нулю и никогда не может стать равной некоторой, заранее заданной протяженной величине. Исходя из этих аксиом, считавшихся тогда непосредственно очевидными для каждого, Зенон утверждал, что обычное представление о множественности вещей приводит к абсурду. В самом деле, первая из этих аксиом гласит, что сумма бесконечно большого числа сколь угодно малых протяженных величин бесконечно велика. Но тогда всякая величина бесконечно велика, ибо всякую величину можно разделить на бесконечно большое число частей; деление тела можно продолжать бесконечно долго; все равно каждая часть останется имеющей какую-нибудь, хотя бы чрезвычайно малую величину, и, следовательно, получится бесконечно большое число протяженных частиц, т. е. все тело, сумма их, равно бесконечности. Чрезвычайно удобным способом сделать себе наглядным такое деление является последовательное деление на два. «Прежде чем пройти путь, надо пройти его половину», прежде половины — половину от половины и т. д. Итак, мы имеем бесконечное число протяженных отрезков; следовательно, весь путь окажется бесконечным. Это положение было иллюстрировано Зеноном на примере «быстроногого» Ахилла, догоняющего черепаху: пусть Ахилл находится в точке А, черепаха в точке Б. Когда Ахилл прибудет в точку Б, черепаха прибудет в точку В; когда Ахилл придет в В, черепаха будет уже в Г и т. д. — словом, между Ахиллом и черепахой всегда будет некоторое расстояние, и он ее никогда не догонит. Все эти парадоксы вытекали из неверной аксиомы, считавшейся в древности самоочевидной: сумма бесконечно большого числа бесконечно малых протяженных величин бесконечно велика. Играя на противоречиях, связанных с понятием бесконечно малого, Зенон пытается также доказать, что движение вообще существовать не может. Например, он говорит, что в каждый отдельный момент летящая стрела стоит на одном месте. Если бы она в этот момент передвинулась, скажем, из точки А в точку Б, то это был бы уже не один момент, а два момента: тот, в который она находилась в точке А, и тот, в который она находилась в точке Б. А если стрела неподвижна в каждый отдельный момент, то, значит, она неподвижна и все время, а следовательно, двигаться не может. Такого рода ухищрениями элейцы пытались подорвать доверие к какой бы то ни было науке вообще и таким образом расчистить дорогу для всякого рода мистических и религиозных спекуляций.

Зенону удалось вскрыть противоречие, заключенное в понятии движения. Однако его «возражение неверно... оно описывает результат движения, а не само движение... (диалектическое) противоречие им не устранено, а лишь прикрыто» (Ленин).[197]

Зенон принес большую пользу математике, показав, что она должна лучше обосновать свои исходные положения. Эту задачу выполнили, каждый по-своему, с одной стороны — Демокрит, с другой — Евдокс или его неизвестный нам предшественник. Но эта реформа математики имела место только через 20 — 30 лет после выступления Зенона. Пока же новые орудия математической мысли не были выкованы, возможно было одно из двух: или вовсе отказаться от отвлеченных геометрических построений или просто игнорировать возражения Зенона. По первому пути пошел Протагор, по второму — Эмпедокл и Анаксагор.

Документальные источники

Восстановление истории 479—461 гг. — дело очень трудное. Источников, современных событиям, очень немного, и они не дают возможности нарисовать связную картину событий. Надписи этой эпохи по большей части касаются внутренней жизни государств, не игравших большой роли в исторической жизни того времени (теосцев, локрийцев и т. д.). Очень интересная надпись — договор Афин с Эрифрами, относящийся к последним годам нашей эпохи — к сожалению, пропала в конце XVIII в.; сохранилась лишь ручная копия с нее, сделанная Фовелем, беспомощным и неопытным эпиграфистом; его копия в значительной части представляет собой бессмысленный набор букв, и нужно много остроумия, чтобы понять, что скрывалось за этими буквами. Разумеется, все восстановления остаются в значительной мере проблематичными. Монеты этой эпохи дают кой-какой интересный материал лишь для истории Сицилии; из других монет очень важна только монета, чеканенная Фемистоклом около 460 г. в Магнесии на Меандре; другая монета из Магнесии, относящаяся уже к эпохе Антонина Пия, также очень интересна для разбираемого времени, так как на ней изображен памятник, воздвигнутый Фемистоклу после его смерти.

Памфлеты

Оживление партийной борьбы в разбираемую нами эпоху вызвало появление ряда антидемократических памфлетов. Таковы «Путевые записки» (Epidemiai) Иона Хиосского, поклонника Кимона, бывшего некоторое время его приближенным, сочинение Стесимброта Фасосского «О Фемистокле, Фукидиде (из Алопеки) и Перикле», написанное несколько позже на основании личных воспоминаний Стесимброта, и злобные стихотворения Тимокреонта Родосского, личного врага Фемистокла. Все эти авторы — представители аристократии в союзных с Афинами городах, враждебные политике Афин и потому крайне пристрастные. До нас дошли жалкие отрывки из этих произведений, главным образом в биографиях Плутарха; значительный исторический интерес имеют только отрывки из Тимокреонта Родосского.

Геродот несомненно сохранил еще воспоминания об этой эпохе, но, к сожалению, его труд заканчивается 479-м годом; более позднему времени посвящено лишь несколько отрывочных, хотя и чрезвычайно ценных, замечаний. Исторические труды Гелланика до нас не дошли. Ряд интересных намеков, относящихся к истории этого времени, можно найти у Эсхила, особенно в его «Евменидах», и у Пиндара; интересны также надгробные эпиграммы Симонида.

Фукидид

Основным и почти единственным источником, дающим достоверную связную историю эпохи, являются главы 88—102 и 128—138 первой книги истории Фукидида. К сожалению, Фукидид ставит своей задачей дать только историю Пелопоннесской войны, а об интересующей нас эпохе говорит по случайному поводу, в виде экскурса и очень кратко. Здесь нет даже хронологических указаний, а выбор событий произволен. Фукидид не дает в этих главах ни сколько-нибудь отчетливой картины политической борьбы в Афинах, ни истории возникновения, расширения и преобразования Делосского союза.

Позднейшие источники

Поневоле приходится дополнять рассказ Фукидида на основании более поздних и часто очень ненадежных источников. Эти источники (поскольку они не повторяют Фукидида) либо основаны в последнем счете на утраченной ныне исторической (Гелланик и др.) и памфлетной литературе (например, Тимокреонт Родосский, Ион Хиосский, Стесимброт), либо на домыслах позднейших перипатетических и александрийских авторов. В первом случае ценность этих сообщений очень велика, во втором — незначительна, так как эти поздние биографии носят подчас анекдотический и фантастический характер. Фактически приходится расценивать каждое отдельное свидетельство с точки зрения его внутреннего правдоподобия.

Из этих позднейших источников «Афинская полития» и «Политика» Аристотеля содержат лишь очень немного данных, относящихся к разбираемому периоду. Материал, содержащийся в пяти биографиях Корнелия Непота (Мильтиада, Фемистокла, Аристида, Павсания и Кимона), по большей части, анекдотический. Диодор («Библиотека», кн. XI, гл. 37—77) также дает мало нового по сравнению с Фукидидом. Кажущимся его превосходством перед Фукидидом является то, что Диодор датирует каждое событие; однако его датировка обычно подвергается резкой критике ввиду его привычки событие, данное под годом его начала, доводить здесь же до конца, хотя бы оно продолжалось несколько лет, без указания на его продолжительность. Есть у него и другие хронологические ошибки. Тем не менее некоторые из его дат представляют большой интерес, равно как и его сообщения по истории Сицилии, о чем Фукидид вовсе не говорит.

Наибольшее значение из поздних авторов имеет Плутарх (биографии Фемистокла, Аристида и Кимона; изданы под моею редакцией в русском переводе с предисловиями и историческими комментариями: «Избранные биографии Плутарха». М.; Л., 1941). Несмотря на несостоятельность его исторического метода и концепций, Плутарх сохранил ряд важных свидетельств, современных описываемым событиям.

Ввиду скудости материала большое значение приобретают также античные энциклопедии и словари и схолии к Аристофану.

Что представляла собой демократическая «партия» в эпоху Перикла?

Та демократическая «партия», которую возглавил Перикл после убийства Эфиальта, является как бы переходным звеном между умеренной демократией Клисфена и радикальной демократией Клеона времени Пелопоннесской войны. Принципом политики Клисфена в области экономики было невмешательство в имущественные отношения: как известно, он, в противоположность Писистрату, не провел ни одной меры для сохранения и поднятия материального благосостояния бедноты. В его время наследственная знать и ее вековые традиционные привилегии — и в силу традиции и в силу внешней поддержки Спарты — представляли еще большую реальную опасность для молодого демократического строя; лозунгом его реформ и было окончательное уничтожение каких бы то ни было привилегий по происхождению. Истинным хозяином страны становится совет пятисот, подготовляющий все решения народа. Он избирается всем народом, но состоит только из зажиточных граждан первых трех имущественных классов; высшие же должности в государстве могли занимать независимо от происхождения только богатые граждане первых двух классов. Итак, на место аристократического принципа Клисфен последовательно выдвинул принцип тимократический (т. е. принцип имущественного ценза).

Если мы с этой демократией сопоставим пришедшую к власти в 427 г., после смерти Перикла, радикальную группу Клеона, то убедимся, что хотя она также называется демократией, но с демократией Клисфена имеет мало общего. Основным принципом этой демократии было признание за государством обязанности обеспечить каждому афинскому гражданину прожиточный минимум и полноту политических прав. К этой цели направлена вся внешняя и внутренняя политика. Не только исчезают всякие привилегии для богатых и зажиточных людей, установленные Клисфеном: этих людей стали в принципе рассматривать как добропорядочных граждан лишь постольку, поскольку они готовы в любой момент служить своим кошельком интересам афинской демократии. Эти богатые граждане не только должны в принудительном порядке участвовать в тяжелых и обременительных обложениях, так называемых литургиях, но и всякого рода экстраординарные обложения, штрафы и т. п. падают только на этих граждан, являющихся уже в силу своего богатства политически подозрительными. Понятно, что руководителями этой демократии стали преимущественно люди простого происхождения; аристократ, ставший на сторону народа, как мы видим из псевдоксенофонтовой «Афинской политии», этим самым уже навлекает на себя подозрение в неискренности и недобросовестности.

«Надгробная речь» Перикла

Демократия Перикла может быть понята только как переходная ступень между этими двумя стадиями развития. Казалось бы, о программе этой демократии мы имеем самые точные сведения из первоисточника — из содержащейся во 2-й книге труда Фукидида надгробной речи, произнесенной самим Периклом в память афинских воинов, павших в первый год Пелопоннесской войны, и посвященной характеристике афинской демократии. Но мы не будем уже говорить о том, что речи у Фукидида, по его собственному заявлению, не соответствуют точно тому, что было сказано, а в них автор сообщает нам лишь о том, что, по его мнению, то или иное лицо могло бы сказать; не будем говорить и о том, что перевод этого места у Фукидида очень труден ввиду содержащихся в нем намеков, понятных лишь современникам, и нуждается в комментарии; что в тридиционной похвальной надгробной речи неизбежны общие места и идеализация. Гораздо важнее то, что ясное для нас понятие «программа политической партии» еще не выкристаллизировалось в эпоху Фукидида; вместо программы демократической партии он говорит о психологическом типе афинянина-демократа. Поэтому «Надгробная речь» может дать полезный для историка материал только при учете всех этих особенностей и при сопоставлении его с другими современными ему свидетельствами и фактами.

Внутренняя политика демократии

С точки зрения Перикла и его современников вполне естественно, что во главе государства стоят и должны стоять знатные и богатые люди, «потомки богов».

Но эта роль уготована аристократам лишь в силу их заслуг, добродетели, популярности, а не благодаря тому, что люди простого происхождения лишаются права занимать государственные должности. «Мы выбираем то или иное лицо на государственные должности, — читаем мы в «Надгробной речи», — не в зависимости от принадлежности к той или иной замкнутой группе, а сообразно его общественному положению (axioma), приобретенному им доброй славой в той или иной области, или сообразно добродетели». Здесь афинский строй противопоставляется строю олигархических государств, где для занятия высших должностей необходимо принадлежать к замкнутому высшему классу либо по имущественному цензу, либо по происхождению (например, в Спарте — к сословию спартиатов); но «общественное положение», «добрая слава» и «добродетель», о которых говорит Перикл, с точки зрения его времени есть, как общее правило, отличительное свойство родовой аристократии: «Благородные люди очень редко допускают бесчинство и несправедливость, но самым тщательным образом стараются соблюдать начала добродетели, тогда как простому народу свойственна величайшая необразованность, недисциплинированность и низость». Эта точка зрения неизвестного нам олигарха, жившего в начале Пелопоннесской войны (автора «Афинской политии», приписывавшейся ошибочно Ксенофонту), в эпоху Перикла была еще господствующим взглядом всего культурного общества Афин, например, Геродота. Перикл (или Фукидид устами Перикла) еще не определяет демократию, как господство большинства граждан: «Этот строй называется демократией потому, что власть принадлежит здесь не кучке олигархов (дословно: не "немногим"), а большему кругу граждан». Однако и беднота имеет свое, и притом вполне почетное, место в этом государстве: с точки зрения перикловой демократии, бедняк не является «неполноценным» гражданином, как в олигархических государствах; это просто человек, временно попавший в несчастье, из которого он должен стремиться выбраться. «Сознаваться в бедности у нас не постыдно, но гораздо позорнее не стараться выбиться из нее трудом». Впрочем и оставаясь бедняком, гражданин несет соответственные его положению почетные государственные обязанности. Так, мы знаем, что по конституции Перикла феты, не имеющие своей усадьбы и не обеспеченные на завтрашний день, не имели права занимать высшие должности или быть членами совета; но они могли быть членами суда присяжных, и «скромность их общественного положения» (как не принадлежащих к знатным почтенным родам) «не мешает им приносить пользу государству, если они в состоянии это сделать». Точно так же «и в судебных процессах частноправового характера все равны перед законом». Перикл подчеркивает эти права простого народа, ибо в олигархических государствах он был вовсе лишен политических прав, а наказания по суду, правила выставления поручителей, свидетелей, защиты и т. д. были различны для людей разных сословий.

Приток рабов с востока делал безработными и часто нищими большое число свободных афинских граждан: уже демократия Перикла считает себя в принципе обязанной обеспечить всем этим людям известный минимум питания и развлечений. Характерно для взглядов и настроений V в., что Перикл у Фукидида, вполне сознавая обязанность социального обеспечения граждан, лежащую на государстве, тем не менее считает дурным тоном говорить о «желудочных запросах» граждан в торжественной надгробной речи и касается только их духовных потребностей. Так, нам хорошо известно, что афинский бедняк в обычной домашней обстановке не ел мяса; как правило, он ел только жертвенное мясо на устраиваемых довольно часто афинским государством празднествах. Перикл (Фукидид) подчеркивает не эту, а другую сторону этих празднеств: «Повторяющимися из года в год состязаниями и жертвоприношениями мы доставляем душе возможность получить многообразный отдых от трудов». Автор псевдоксенофонтовой «Афинской политии» касается обеих сторон этой проблемы: «Что касается жертв, святилищ и празднеств... то народ понял, что не по средствам каждому бедному человеку самому приносить жертвы, устраивать празднества, возводить храмы и украшать и возвеличивать город, в котором живет; поэтому государство совершает на общественный счет жертвоприношения в большем числе, а народ и пирует и получает по жребию мясо жертвенных животных. Кроме того, гимнасии и бани с раздевальнями у богатых — по крайней мере, у некоторых — собственные, народ же строит специально сам для себя многочисленные палестры, раздевальни и бани. И больше пользуется ими простонародье, чем немногие зажиточные... Им приходится справлять столько праздников, сколько ни одному из греческих государств... Праздников они справляют вдвое больше, чем остальные люди...». Той же цепи социального обеспечения беднейших граждан косвенно служили и общественные повинности (литургии) богатых граждан и суд присяжных: «Что касается хорегий, гимнасиархий и триерархий, то народ получает от них выгоду. Народ желает получать деньги за пение, и за бег, и за танцы, и за плавание на кораблях... Да и в судах он участвует не столько из заботы о справедливости, сколько радея о своем доходе». Наконец, из приводимого ниже свидетельства Плутарха мы убедимся, что и грандиозные постройки Перикла имели одной из основных задач социальное обеспечение бедноты.

Однако средства для народного питания и народных развлечений в эпоху Перикла еще не добываются путем систематических экстраординарных обложений и конфискаций имущества состоятельных граждан: предполагается, что богатые люди сами настолько сознательные граждане и добрые патриоты, что примут участие в литургиях не только в той мере, как от них требует закон, но из побуждений благородного честолюбия даже в большей степени. Нам известно, что так поступал Кимон; впоследствии, как сообщает Фукидид, «Алкивиад, выполняя хорегии и т. п., выступал с таким блеском, что возбуждал зависть в горожанах, но... эти безрассудные траты... приносили пользу государству». Отдельные богатые граждане оказывали в широких масштабах социальную помощь той или иной группе населения Афин, своей филе или своему дему; так, Кимон снабжал своих земляков, Лакиадов, пищей, одеждой и т. п. Богатые люди устраивали на свой счет не только палестры и бани, но также кружки, занимавшиеся гимнастическими и мусическими выступлениями на праздниках.[198] Перикл в «Надгробной речи» отмечает, что культурный отдых народ получает не только на празднествах, организуемых на государственный счет, но и от «блестящих частных устройств; повседневное наслаждение, доставляемое ими, изгоняет печаль из души».

Разумеется для борьбы со все возрастающей нуждой и безработицей эти старые методы оказывались паллиативами: необходимо было идти по другому, более планомерному пути. Так, продолжается эксплуатация союзников, систематически проводившаяся уже господствовавшей до 461 г. аристократической группой Кимона; организуются в широких масштабах общественные работы и государственные раздачи хлеба; число потребителей государственных пайков сокращается путем систематической проверки списков и исключения всех тех, кто не мог доказать чистокровное афинское происхождение, — обо всем этом мы расскажем еще подробнее ниже.

Свобода быта

Одним из главных лозунгов Перикловой демократии была свобода быта. Нам трудно представить себе теперь, насколько в античных государствах старого типа человек был связан в своей личной жизни. Было строго регламентировано, как должно производиться воспитание ребенка. С семи лет он отбирался уже от родителей и воспитывался в особых детских казармах, где царила жесточайшая дисциплина. Его отношения со взрослыми имели строго установленные обычаем формы, кажущиеся нам отвратительными и безнравственными. Обычай устанавливал, как должен мальчик или юноша держать себя за столом, обедая со взрослыми, как он должен петь за столом, как сидеть, что есть (он должен был довольствоваться худшей пищей, иногда объедками взрослых). Строго регламентированы были случаи, когда женщина может и должна появляться в обществе, как она должна одеваться и т. д. За этим наблюдали особые должностные лица — гинекономы. Что же касается взрослого мужчины, то каждый шаг его жизни проходил на глазах у общины и подвергался ее критике, а иногда и суду; так, малейшее отсутствие традиционной респектабельности по отношению к родителям могло лишить его политических прав. В Спарте обычай, имевший силу закона, предписывал мужчинам обедать вместе, питаясь однообразной, строго установленной пищей, одеваться определенным образом, носить бороду, брить усы, брить волосы на голове, оставляя только чуб, вставать и уступать место старшим и т. д. Обычай предписывал даже, как должно быть построено жилище каждого гражданина.

Эти обычаи были различными в различных греческих государствах: международные сношения не могли не привести к смешению обычаев, расшатавшему устойчивость и косность старого уклада. Недаром спартанцы, боясь порчи обычаев, запрещали своим гражданам долго оставаться на чужбине, а иностранцам надолго оставаться в Спарте; они устраивали регулярные изгнания иностранцев — ксенеласии — и держали в секрете свои обычаи и установления.

Афины были одним из величайших торговых центров Эллады; они лежали на стыке ионийской и дорийской культур. Здесь поэтому уже рано имело место смешение различных обычаев, расшатывавшее старинный афинский уклад. В этом отношении показательна одежда афинянина представлявшая собой смешение дорийской и ионийской. В противоположность спартанцам афиняне всячески привлекали иностранцев в свой город, давая им возможность все осматривать и всему учиться у афинян: «Благодаря величию нашего государства, к нам со всей земли проникает все, что угодно; поэтому, тем, что считается хорошим у других народов, мы пользуемся и наслаждаемся, привыкнув к этому так же, как к тому, что у нас собственное. От наших противников... мы отличаемся следующим: государство наше мы делаем общим достоянием всех, не высылаем иноземцев, никому не препятствуем ни учиться у нас, ни осматривать наш город, так как нас нисколько не тревожит, что кто-либо из врагов, увидев что-нибудь не сокрытое, воспользуется им для себя». Так с гордостью говорит об Афинах в «Надгробной речи» Перикл. Не удивительно, что у олигархического автора «Афинской политики» эти же особенности афинского строя вызывают негодование, — для него афиняне это какой-то сброд: «Из всякого наречия, какое ни приходилось слышать, они переняли от одного то, от другого другое. И в то время как каждое другое греческое племя ведет свой особый образ жизни и носит свои особые наряды, афиняне имеют все смешанное, взятое у всех греков и варваров. Афиняне завели у себя всякие способы угощения, по мере того, как завязывали сношения то с одними, то с другими».

Естественно поэтому, что демократия требовала, чтобы афинянин в частном быту пользовался большей независимостью, чем другие греки, видя во всяком вмешательстве в эти дела как должностных лиц, так и досужих моралистов нарушение свободы. «Что касается повседневного уклада, мы не относимся с подозрительностью друг к другу; мы не раздражаемся, если кто-либо из соседей делает что-либо в свое удовольствие, и на нашем лице не появляется при этом досады, хотя и безвредной, но удручающей другого... Что касается воспитания, то противники наши еще в детстве подвергаются тяжелым упражнениям, готовясь вступить в круг мужчин, мы же ведем непринужденный образ жизни» («Надгробная речь»).

Афинская демократия создала особый оригинальный тип государства, который явился в свою очередь образцом и точно до мелочей копировался всеми другими демократическими государствами Эллады, тогда как программа афинских олигархов сводилась к «лакономании» — к перенесению спартанского строя, обычаев, уклада и одежды на чужую им почву Аттики. Впрочем, сами спартанцы утверждали, что свои обычаи они заимствовали с Крита; поэтому Перикл в «Надгробной речи» с гордостью утверждает: «Наш государственный строй не подражает чужим учреждениям; мы сами скорее служим образцом для некоторых, чем подражаем другим».

Внешняя политика демократии

Демократия Перикла является переходной стадией между умеренной демократией Клисфена и радикальной Клеона и в области внешней политики. Лейтмотивом этой политики все время (за исключением перерыва в 492—479 гг.) является враждебность к Спарте и Пелопоннесскому союзу. Но, если Клисфен в отношении к Спарте довольствовался лишь обороной от нее аттической территории, то Перикл открывает эпоху прямой, ожесточенной борьбы со Спартой. Эгейское море и проливы в эпоху Перикла все более прочно удерживаются в руках афинян, пока в 447—445 гг. господство Афин в этой области не было признано и Персией и Спартой; борьба с Персией уже не является необходимым условием для поддержания афинской экономики. Однако черноморского хлебного рынка теперь уже не хватает: если о распространении афинского влияния на запад в эпоху Клисфена вообще не могло быть речи, то Перикл медленно и упорно подготавливает экономическую экспансию в Сицилию и Италию. Таким путем он фактически создавал почву для военной экспансии в эти области, осуществленной уже при Клеоне, но считал такую экспансию еще преждевременной; тем не менее эти агрессивные устремления неизбежно вели к обострению отношений с Пелопоннесом, в значительной мере питавшимся сицилийским хлебом.

Об эксплуатации союзников см. ниже, с. 364 сл.

Возникновение аристократической «партии»

Оппозицию демократии возглавлял политик и блестящий оратор, зять Кимона Фукидид, сын Мелесия, из аттического дема Алопеки. До этого времени в Афинах резкого противопоставления демократов аристократам не было: существовал целый ряд аристократических клубов, из которых одни были весьма близки к умеренному крылу демократии, другие являлись прямыми агентами Спарты. Фукидид впервые объединил всю эту оппозицию: «Он положил конец бывшему до сих пор положению вещей, когда люди из так называемого хорошего общества были рассеяны поодиночке и смешаны с народом... Он резко отделил их от народа и собрал всю их силу воедино...» (Плутарх).

Внутренняя политика

Как всякие реакционные группировки, и эта «партия» не имела никакой положительной программы преобразований: ее лозунгами было возвращение к досолоновскому («драконтовскому») строю и рабское копирование и перенесение на афинскую почву чуждых ей спартанских обычаев и учреждений. В области внутренней политики основной догмой этой группы было допущение к участию в управлении страной только людей, имеющих возможность жить зажиточно, с доходов от своего имущества: с одной стороны, аристократов по происхождению, с другой — богатых людей, уже в нескольких поколениях не занимавшихся торговлей или ремеслами и происходивших по мужской линии от чистокровных афинян. Остальные, с точки зрения аристократов, могли только участвовать в народном собрании и присутствовать на суде, но без права инициативы и участия в выборах: их роль сводилась только к поднятию рук или «шумному одобрению» предложений, внесенных аристократическими должностными лицами. Никакого вознаграждения за участие в народном собрании или суде, разумеется, не допускалось. Руководить государством должны, по мнению сторонников этих групп, лишь представители ведущих родов, специально подготовившие себя к этому с детства; наиболее достойное и добродетельное поведение остальных граждан — заботиться о своих личных делах и не вмешиваться в общественные; такие люди назывались «не имеющие хлопот» — apragmones, — слово, имевшее похвальный смысл; наоборот, люди, сующие свой нос в государственные дела, хотя их происхождение и положение в государстве не дает им на это права, назывались ругательным словом «хлопотуны» (polypragmones). Так называемые banausoi, т. е. владельцы торговых и промышленных предприятий, не должны были иметь права участвовать в управлении страной (в Беотии, например, эти banausoi получали право занимать должности только через десять лет после того, как они оставили торгово-ремесленную деятельность). При таком строе, разумеется, в широкой агитации не было необходимости; длинные речи вызывают осуждение; восхваляется «лаконизм», т. е. спартанская манера говорить очень кратко. Полемикой с этими взглядами и являются слова Перикла в «Надгробной речи»: «У нас одни и те же люди вправе заниматься и личными и государственными делами, да и те, кто занимается ремеслами, у нас хорошо разбираются в государственных делах: только мы одни называем людей, не принимающих участия в общественной жизни, не «неимеющими хлопот» (apragmones), а «бесполезными гражданами»... Мы считаем вредными для дела не речи, а скорее отсутствие речей, которые могли бы вразумить людей прежде, чем они возьмутся за дело».

Как мы видим из той же речи, с точки зрения этих олигархических групп, люди бедные всегда по необходимости преступны; поэтому быть бедняком позорно. Однако традиция эллинского полиса возлагала на богатых обязанность заботиться об их бедных согражданах: при массовой безработице, возникшей к середине V в., и олигархи не могли просто отмахнуться от этой обязанности. Но они хотели, чтобы помощь бедноте осуществлялась как в VII—VI вв. — в форме частной благотворительности. Однако для того, чтобы знатные люди могли это делать в широких масштабах, надо, чтобы государство их обогащало. С другой стороны, излюбленным средством, применявшимся аристократами в борьбе с безработицей и недовольством бедноты, было «вычерпывание грязи», как они выражались, т. е. массовая высылка в колонии.

Внешняя политика

Это предопределяло и внешнюю политику олигархической партии — новые земли можно было завоевать главным образом на востоке. Поэтому лозунгом этих групп была беспощадная борьба с Персией, захват территорий для вывода колоний (например, во Фракии), массовое ограбление и ввоз в Афины богатств и рабов, которые должны были попадать только в руки богатых людей. С этим была связана и эксплуатация союзников, состоявшая в ограблении бедноты союзных городов в пользу афинских богачей, — по возможности опираясь при этом на зажиточную верхушку этих городов. Афинские богачи либо сами поселялись в союзных городах, либо поселяли в них доверенных лиц — бедных граждан или метэков, и вели здесь ростовщические операции хищнического характера, отдавая деньги в рост под залог недвижимости; конкуренция с ними была для местных ростовщиков невозможна, так как не только сами эти афиняне, но и приехавшие сюда из Афин метэки освобождались здесь от налогов и обложений, падавших на местных жителей. Так, в договоре с Халкидой 446 г. мы читаем: «Иностранцы, поселившиеся в Халкиде, должны платить здесь подати наравне с халкидянами, за исключением тех, которые платят подати в афинскую казну или освобождены от податей афинским народным собранием». Вдобавок процессы между афинянами и жителями союзных городов разбирали афинские суды, несомненно более благоприятствовавшие афинянам, чем их союзникам.[199] В этом же договоре с Халкидой предусматривается, что афинские должностные лица не могут, без судебной процедуры или особого постановления народного собрания, приговаривать халкидцев к изгнанию, лишению гражданских прав, смерти и конфискации всего имущества и что процессы между халкидцами должны разбираться халкидскими судьями; значит, по делам между афинянами и халкидцами, по которым было установлено наказание меньшее, чем изгнание, афинские должностные лица могли выносить приговоры.

Из анонимной биографии, приложенной к рукописям истории Фукидида,[200] мы узнаем, что сам Фукидид из Алопеки во время своего остракизма (443 г.) поселился в Эгине (изгнанные остракизмом сохраняли все права и привилегии афинских граждан) и занимался ростовщичеством: «Он выбросил за долги всех эгинян из их домов и участков». Впоследствии афинской радикальной демократии пришлось даже, по-видимому, бороться с этим видом эксплуатации союзников.

Как мы говорили уже, олигархи устраивали щедрые угощения для народа и широко благотворительствовали. Однако эта щедрость не могла гарантировать им покорности афинского демоса; поэтому для его укрощения и закабаления необходим был теснейший союз с оплотом реакции в Элладе — аристократической Спартой.

Идеологическая база (лаконофильство, объединение греков, варварофобия)

Под эту узкоклассовую реакционную политику подводилась соответствующая идеологическая база. Проповедовалось единство греков; разжигалась вражда и презрение к «варварам», т. е. ко всем негрекам. Фактически это означало превращение всей Эллады в расширенный Пелопоннесский союз под главенством реакционной Спарты. Но народные массы часто шли за этими демагогическими лозунгами (тем более, что они давали идейное оправдание бесчеловечной эксплуатации варваров-рабов). Периклу и его единомышленникам стоило немалого труда показать, что это «единство греков» фактически означает лишение народных масс политических прав и их закабаление, что дальнейшая борьба с Персией с точки зрения интересов демократии бесперспективна и невыгодна экономически.

Своеобразие античных политических «партий»

При ознакомлении с историей этой эпохи у нас складывается часто впечатление, что политике обеих «партий» в это время недостает последовательности. Чем это объяснить?

В древности политических партий в нынешнем смысле слова не было; соответствовавшие им «гетерии», «политические клубы», были замкнутыми, полулегальными организациями, включавшими в себя лишь кучки наиболее интеллигентных и активных политических деятелей. Они часто называются также «синомосиями», т. е. «кружками заговорщиков». Народные массы, собиравшиеся на народные собрания в Афинах и считавшие себя хозяевами государства, были пропитаны рядом унаследованных воспитанием религиозных и других предрассудков, чем ловко пользовались в демагогических целях вожди обеих партий.

Своеобразие афинского государственного устройства и было причиной того, что афинские государственные деятели не могли в каждом вопросе твердо рассчитывать на определенное число голосов своих постоянных приверженцев. С этой особенностью афинской демократии мы еще неоднократно встретимся в нашей книге. Афинский народный вождь должен был быть поэтому не только искусным дипломатом в международных отношениях, но и ловким дипломатом во внутренней политике, — в сложном деле руководства политической линией народных собраний. Этим качеством в высшей мере обладал Перикл, вождь демократической «партии» со времени убийства Эфиальта (приблизительно с 460 г.).

Перикл

Перикл, родившийся вскоре после 500 г., был сыном того Ксантиппа, который был изгнан в 485 г., а затем в 479 г. был афинским стратегом и одержал блестящую победу в битве при Микале. Матерью Перикла была внучатая племянница Клисфена; после того, как вымерла прямая мужская линия рода Алкмеонидов, Перикл стал во главе этого рода.[201] Перикл был теснейшим образом связан с родом Алкмеонидов и его традициями. Он получил прекрасное образование и, в частности, был хорошо знаком с философией своего времени. Особенно большое влияние на него оказал философ Анаксагор. Перикл обладал замечательным ораторским талантом, что для всякого политического деятеля Греции имело очень важное значение. Он не постеснялся бросить вызов общественному мнению современников: развелся со своей женой, от которой имел уже двоих детей, и женился на иностранке, не имевшей прав афинского гражданства, Аспасии из Милета. Такой брак многие считали в то время развратом; он вызвал ряд нареканий на Перикла. Аспасия мало походила на преобладающий тип афинских женщин высшего круга, бывших тюремными затворницами с крайне узким кругозором: их интересы ограничивались почти исключительно домашним хозяйством. Аспасия была широко образованной женщиной; в доме ее собирались лучшие представители тогдашней культуры — философы Анаксагор и Протагор, историк Геродот, поэт Софокл. Эти собрания посещали и афинские женщины из высшего общества, — это был такой вызов афинским нравам, что афинские филистеры обвиняли Аспасию даже в сводничестве.

Как было упомянуто, Перикл был близок к Эфиальту и, несомненно, сотрудничал с ним в реформе Ареопага. В то время Перикл еще только начинал свою карьеру.

После убийства Эфиальта (вскоре после 460 г.) молодой Перикл становится во главе демократической «партии» и остается ее главой до самой своей смерти. Его главным противником был глава олигархов Фукидид из Алопеки. После изгнания Фукидида в 443 г. Перикл становится фактически главой афинского государства.

Начало борьбы с Пелопоннесским союзом

В борьбе с Пелопоннесским союзом, возглавляемым Спартой, на стороне которого стояли также локрийцы и дельфийцы, Афины не были изолированы. Кроме членов Афинского морского союза, которые были союзниками Афин уже в силу устава союза, на стороне Афин было еще одно из беотийских государств — Платеи; далее демократическим Афинам в самом Пелопоннесе сочувствовали Аргос, некоторые города Аркадии и Элида, где уже в 70-х годах произошли демократические перевороты.

К этому же времени на сторону Афин стали склоняться и Мегары. В средней и северной Греции союзниками Афин были обычно Фокида и Фессалия. Беотия в это время раздиралась борьбой политических «партий», имевших различную внешнеполитическую ориентировку.

Из перечисленных государств заклятым врагом Спарты и ее союзников в самом Пелопоннесе был Аргос. Для того чтобы нанести чувствительный удар Спарте и руководимому ею Пелопоннесскому союзу, необходимо было, по примеру Фемистокла, сблизиться с Аргосом. Афиняне заключили союз с этим государством. Союз этот сулил блестящие перспективы, так как все внимание спартанцев было занято осадой Итомы, где засели восставшие илоты, и спартанцы не могли вести сколько-нибудь энергичных действий против своих соседей. На территории Арголиды находился старинный город Микены, соперник Аргоса, ориентировавшийся на Спарту. Уже в 468 г. аргосцы, после происшедшего в их городе демократического переворота, покорили аристократический Тиринф; теперь, опираясь на союз с Афинами, Аргос решил покорить и Микены. По-видимому, спартанцы пришли на помощь микенянам, а афинские добровольцы и аркадяне (тегейцы) — аргосцам; спартанцы были разбиты наголову в битве при Эное (около 460 г.).[202]

Взять Микены приступом было невозможно, так как город был обнесен старинными циклопическими стенами микенской эпохи. Но вскоре голод заставил микенцев сдаться, жители были обращены в рабство, а земля поделена между жителями Аргоса. Только небольшой части жителей Микен удалось спастись бегством; им дал приют македонский царь Александр I.

Это событие нанесло удар по престижу Спарты. Известно, что члены Пелопоннесского союза, каждый в отдельности, были связаны договорами со Спартой, по которым Спарта и ее контрагенты обязывались помогать друг другу, если одна из сторон подвергнется нападению. В течение ста лет обращение к Спарте гарантировало всех жителей Пелопоннеса от нападения на их территории. Теперь оказалось, что Спарта не в силах, даже при желании, помочь своим союзникам. Это было одной из причин демократического переворота в крупнейшей из аркадских общин, в Мантинее. До сих пор Мантинея состояла из нескольких неукрепленных селений, в каждом из которых фактическими хозяевами, вероятно, были местные аристократические роды. Несмотря на усовершенствование военной техники и на обострение противоречий между государствами в V в., мантинейцы не испытывали потребности в создании укрепленного пункта, так как в случае нападения полагались на помощь Спарты. Теперь в Мантинее происходит синойкизм: мантинейцы сносят постройки в своих селениях, поселяются вместе, образуют один большой город и обносят его стенами. Таким образом, спартанцы оказались окруженными со всех сторон враждебно настроенными к ним демократическими государствами (Элида, Мантинея, Аргос), а афиняне приобрели прочную базу в Пелопоннесе. Тегея, впрочем, из-за вражды к Мантинее примкнула к Спарте.

Значение Мегар для афинской торговли. Политический переворот в Мегарах

В Мегарах, дорийском по происхождению государстве, входившем с давних времен в Пелопоннесский союз, произошел, несомненно под влиянием афинской агитации, политический переворот. Территория Мегар, неудобная для земледелия, давала скудные урожаи, и мегарцы нуждались в ввозном хлебе, а следовательно, в сбыте своей ремесленной продукции. Однако островной и малоазийский рынки находились уже всецело в руках афинян, и для слабых Мегар было бы безумием пытаться силой отнять у афинян эти рынки. В частности, Византий, основанный когда-то мегарцами И находившийся с ними в теснейшей не только религиозной, но и коммерческой связи, вошел теперь в Афинский морской союз, и, следовательно, находился в зависимости от Афин. Для того чтобы коммерческие связи Мегар с Византией можно было поддерживать и расширять, необходимо было расположить к себе Афины. Понятно, что Мегары колебались между Спартой и Афинами. Успех афинского оружия в Пелопоннесе и демократический переворот в Аргосе, Мантинее и некоторых других государствах Пелопоннеса положили конец колебаниям Мегар: крестьянству и городским торговцам и ремесленникам удалось снова, как в VI в., одержать верх над аристократией. Для Афин вхождение Мегар в сферу их влияния также имело совершенно исключительное значение. В V в. техника мореплавания еще не стояла на столь высоком уровне, чтобы обход выдающихся в море полуостровов и мысов не был сопряжен с самой серьезной опасностью. Даже перевозка хлеба из Евбеи в Афины вокруг Аттики мимо мыса Суния считалась, как сообщает Фукидид, опасной и ненадежной, а потому нерентабельной: предпочитали перегружать хлеб и везти его сухим путем из Оропа через Декелею. Еще во много раз труднее и опаснее был путь вокруг Пелопоннеса, мимо мыса Малеи: ветры, водовороты и подводные камни делали этот путь, как мы узнаем из Геродота, Фукидида и Страбона, опасным даже летом и совершенно непроходимым зимой.

Практически торговля между всем бассейном Эгейского моря и Западом — Италией, Сицилией и Карфагеном — могла осуществляться только через Истм. Это и было причиной расцвета Коринфа, обогащавшегося на пошлинах за перевозимые через перешеек товары. С другой стороны, необходимость платить пошлины коринфянам делала торговлю с Западом маловыгодной для афинян, захвативших уже в это время всю торговлю на Эгейском море. Мегары владели гаванью Нисеей на Сароническом заливе Эгейского моря и гаванью Пегами на Коринфском заливе, обе гавани были соединены между собой короткой и удобной дорогой. Стоило только этим гаваням попасть в сферу влияния Афин, и афиняне получали возможность захватить в свои руки торговлю между Эгейским морем и Западом, сведя на нет коринфскую торговлю, так как на Эгейском море они были полновластными хозяевами. Понятно также, что для Коринфа, соседа Мегар с юга, недопущение афинян в Мегариду было вопросом жизни и смерти. Единственным шансом сохранить свою торговую роль было для коринфян присоединение Мегариды к территории Коринфа; такие попытки делались и ранее. Переворот в Мегарах послужил поводом для новой такой попытки. Мегары обратились за помощью к Афинам. Афиняне захватили Мегариду. «Таким образом, — замечает Фукидид (I, 103), — афиняне завладели и Мегарами и Пегами и построили Длинные стены (по обе стороны дороги) из Мегар в Нисею, поставив внутри их гарнизон. С этого времени и начинается жгучая ненависть между Коринфом и Афинами». Эта ненависть засвидетельствована вплоть до начала IV в. (Аристофан). При тогдашней военной технике Длинные стены делали Мегары совершенно неприступными с суши для лакедемонян. Захват Мегар, помимо торговых преимуществ, обеспечивал афинян от неожиданного нападения пелопоннесского войска и послужил серьезным предостережением не только для Коринфа, но и для другого ближайшего соседа Афин — Эгины, которая заключила тесный союз с Коринфом.

Маленькие Мегары не могли мечтать о господстве на Эгейском море. В другом положении была Эгина. Она была очень богатым государством и имела разветвленные торговые связи в Эгейском море, все в большей мере становившемся внутренним морем Афин. На Западе Эгина не торговала: Эгейское море, по которому лежал путь в столь важный для эгинской торговли Египет, было единственным источником ее благополучия. Попытку вернуть былое влияние в Эгейском море Эгина должна была сделать или теперь, когда Афинам приходилось вести войну сразу на нескольких фронтах, или никогда. Эгиняне не преминули воспользоваться этим случаем.

Начало военных действий афинян в Пелопоннесе и на острове Эгине

Если в 460 г. афиняне только пришли на помощь мегарцам, подвергшимся нападению коринфян, то в следующем году афиняне уже сами начали военные действия в Галиях, в Арголиде. На суше они потерпели поражение от коринфян, зато близ Эгины афинский флот напал на соединенный флот пелопоннесцев и эгинян и одержал блестящую победу, взяв в плен 70 неприятельских кораблей. После этого афиняне осадили Эгину. Устранение коммерческой конкуренции Эгины было для афинян почти так же важно, как ослабление коммерческой мощи Коринфа: Перикл называл Эгину «бельмом на глазу Афин». В это время Эгина была, после Афин и Коринфа, сильнейшей морской державой.[203] Она лежала при выходе из Саронического залива и могла без труда помешать выходу и входу афинских торговых судов. Не менее важно было то, что Эгина играла ведущую роль в торговле хлебом с Египтом, занимавшим тогда первое место по количеству производимого зерна, подобно тому, как Коринф держал в своих руках торговлю италийским и сицилийским хлебом. Как мы узнаем из Геродота (II, 178), только три греческих государства имели в VI в. собственные храмы в важнейшей гавани Египта Навкратисе: Милет, Самос и Эгина. Но Милет был разрушен в 494 г. и с тех пор потерял значение; Самос вошел в Афинский союз, а, стало быть, и в сферу афинского торгового влияния. Оставался единственный конкурент в Египте — Эгина, и его надо было устранить. Понятно, что коринфяне были весьма заинтересованы в том, чтобы помочь Эгине. Для этого они напали с суши на Мегары, рассчитывая, что афиняне не будут в состоянии сражаться на нескольких фронтах. Однако афиняне призвали на службу граждан самых старших и самых младших призывных возрастов и с их помощью, под предводительством Миронида, одержали победу над коринфянами, причем осенью 459 г. отряд коринфян, заблудившихся на территории Мегар, был перебит афинянами до последнего человека.

Постройка Длинных стен в Афинах

Продолжая осаду Эгины, афиняне вместе с тем спешно принялись за дальнейшее укрепление своего города. Именно к этому времени относится сооружение высоких стен, соединяющих город с его гаванями. Северная стена вела к Пирею, южная — к Фалеру. Благодаря этим стенам Афины, пока они сохраняли власть над морем, не могли быть взяты с суши измором. Как и естественно было ожидать, оба врага Афин — Спа рта и Персия — объединились теперь для борьбы с ними; Периклу приходилось платиться за ошибку, допущенную в свое время Афинами, пославшими экспедицию на помощь восставшему Египту. Перс Мегабаз привез спартанцам от персидского царя большую сумму денег, чтобы побудить их вмешаться в борьбу между Афинами и союзниками Спарты, Коринфом и Эгиной. Однако спартанцы в духе своей постоянной политики попытались, не открывая военных действий, действовать через своих агентов, сторонников аристократической партии в Афинах, с целью произвести здесь олигархический переворот. В это время Кимон был изгнан из Афин, но его партия, возглавляемая Фукидидом из Алопеки, готова была любой ценой свергнуть ненавистную ей власть демоса.

Сооружение Длинных стен было переломным пунктом в истории Афин. Оно означало полную неуязвимость их со стороны Спарты и окончательное перенесение центра тяжести афинской политики на море, на флот, экипаж которого рекрутировался из беднейших элементов населения, что вело к усилению демоса. С другой стороны, возведение стен означало, что, в случае нападения спартанцев с суши, землевладельцы должны будут покинуть свои участки, которые будут отданы на разграбление врагу. Интересы сельчан тем самым приносились в жертву интересам все более усиливавшегося городского населения. Поэтому не удивительно, что демократия встретила сильную оппозицию, опиравшуюся на зажиточное крестьянство, составлявшее тогда почти половину населения Аттики.

Война в Беотии. Битва при Танагре

Постройка Длинных стен, казалось бы, должна была заставите спартанцев перейти к решительным действиям: это был удобный случай поставить в Афинах у власти реакционную группу и принудить афинян изменить их политику. Спартанцы двинулись походом на север, воспользовавшись тем предлогом, что жители Фокиды напали на небольшую горную область Дориду, считавшуюся метрополией всех дорян, и прежде всего спартанцев, тогда как фокидцы были союзниками афинян. Спартанцам удалось быстро сломить сопротивление фокидцев. На обратном пути, когда спартанцы проходили через Беотию, к ним, по сообщению Фукидида (I, 107), обратились за помощью две делегации: афинские сторонники олигархии, желавшие, «чтобы спартанцы помешали постройке Длинных стен и свергли демократию», и фиванские аристократы; Фивы, очевидно, хотели воспользоваться помощью спартанцев, чтобы восстановить утраченную власть в Беотийском союзе. Демократам остальных городов Беотии ничего не оставалось, как обратиться за помощью к афинянам. При Танагре произошло решительное столкновение между демократическими и реакционными государствами Эллады (457 г.). Бок о бок с афинянами сражались аргосцы и ионийские союзники Афин; на помощь к ним пришел также отряд фессалийской конницы, бывшей лишь случайным их союзником, ибо в Фессалии был аристократический строй. Всего в битве участвовало до 14 000 человек. Афиняне и их союзники были разбиты войском пелопоннесцев и фиванцев. Причиной поражения, по-видимому, было изменническое поведение афинских аристократов, вошедших в тайное соглашение с союзниками афинян — фессалийцами: в самый разгар боя фессалийцы перешли на сторону спартанцев и стали рубить афинян.[204]

С 457 г. открываются прямые военные действия между Спартой и Афинами, продолжавшиеся до 451 г. Некоторые историки называют эту войну «Первой пелопоннесской войной».

Для политики Спарты характерно поведение ее после битвы при Танагре. Спартанцы не могли не видеть, что фиванцы, предоставленные самим себе, будут раздавлены своим более могущественным соседом. Однако принципы спартанской политики не позволяли долго держать большое количество спартиатов вдали от Спарты, за границей Пелопоннеса, ибо это могло бы способствовать восстанию илотов. Спартанцы должны были быть особенно осторожны в это время, так как осада Итомы еще не окончилась. Поэтому они, оказав помощь фиванцам, ушли назад, не причинив Афинам сколько-нибудь существенного вреда, а только опустошив недавно захваченную афинянами Мегарскую область. По-видимому, результатом спартанской победы была попытка Фив подчинить себе всю Беотию, причем вожди других беотийских городов были изгнаны. Тогда эти изгнанники, хотя они и принадлежали к аристократам, обратились за помощью к Афинам; это был первый случай, когда демократические Афины оказали помощь аристократическим группам: как справедливо указывает автор псевдоксенофонтовой «Афинской политии», этот противоестественный союз должен был раньше или позже окончиться плачевно для афинян; что и случилось позже, в 446 г.

Битва при Энофитах и падение Эгины

Через 62 дня после битвы при Танагре афиняне снова выступили против фиванцев под предводительством Миронида и в битве при Энофитах (город в северной части Беотии) разбили их наголову. Однако уже очень скоро аристократия беотийских городов должна была пожалеть о том, что демократические Афины оказали ей помощь. Правда, в мелких городах Беотии, где городского демоса не было, у власти остались зажиточные люди во главе с аристократами; зато в больших городах, в Фивах и Орхомене, уже скоро аристократам, несмотря на лояльность к Афинам, пришлось уйти, и власть перешла к городскому демосу, который фактически и сделался вершителем судеб Беотии.

Этот успех афинян оказал немедленно же влияние на соседние государства. Опунтские локрийцы после того, как оба их соседа, фокидцы и беотийцы, оказались союзниками афинян, не могли уже держаться политики нейтралитета. Фокидцы были друзьями афинян и охотно заключили с ними союз,[205] локрийцы же, в наказание за их несочувствие афинянам, вынуждены были выдать им сто наиболее знатных граждан в качестве заложников и передать свою колонию Навпакт в Коринфском заливе. В таком же положении оказались и жители Эгины: после того как афиняне стали хозяевами во всей средней Греции до Фермопил, и после того как стало ясно, что спартанцы не сделают ни Малейшей попытки изменить это положение вещей, Эгине ничего не оставалось, как прекратить сопротивление и сдаться афинянам (456 г.). Жителям Эгины пришлось срыть стены, выдать корабли, заплатить контрибуцию и вступить в члены Афинского морского союза. Вслед за этим к афинянам присоединился и город Трезен в Арголиде, связанный с Афинами религиозно-мифологической традицией.[206]

Борьба афинян в западной Греции

Афиняне и их союзники питались преимущественно хлебом, ввозимым из Северного Причерноморья, тогда как Коринф и другие пелопоннесские государства получали хлеб из Сицилии и Южной Италии. Причиной того, что Пелопоннесский союз мог позволить Афинам в 478 г. хозяйничать на Эгейском море, было как раз то обстоятельство, что сфера интересов союза лежала главным образом к западу от Балканского полуострова. Еще Фемистокл сделал первую попытку проникнуть на западные рынки и стремился прежде всего обеспечить Афинам удобную стоянку на западном берегу Греции, в Керкире — главном порту на пути в Италию. Однако Фемистоклу пришлось бежать раньше, чем планы его были осуществлены.

Перикл пошел по тому же пути, что и Фемистокл, но с гораздо большим успехом. Афины владели уже двумя гаванями в Коринфском заливе — Пегами в Мегариде и Навпактом в Этолии. Периклу удалось также склонить на сторону Афин жителей небольших городов Акарнании, а затем племя амфилохов, живших в Эпире. Для афинской торговли с Италией и Сицилией открылись теперь блестящие перспективы. Но Перикл (в 456—455 гг.) решил завоевать влияние на западе материка Греции и вооруженной силой: один из афинских стратегов Толмид отправился в объезд вокруг Пелопоннеса, имея на ста кораблях большой отряд гоплитов. Высаживаясь в различных местах Лаконии, Толмид опустошал ее, причем сжег спартанскую военную гавань Гифий.[207] Как раз в это время спартанцам удалось взять Итому. По требованию Дельфийского оракула, находившегося в это время в сфере афинского влияния, они предоставили сдавшимся илотам право свободного ухода из Мессении. Изгнанников Толмид взял на свои корабли и поселил в Навпакте; этот город на Коринфском заливе стал теперь надежным, преданным союзником Афин, ибо никто так искренно не ненавидел спартанцев, как их илоты. На дальнейшем пути Толмид добился того, что Закинф и некоторые другие острова Ионийского архипелага заключили договор с афинянами В Этолии Толмиду удалось захватить у самого входа в Коринфский залив два коринфских города. Однако нанести решительный удар Коринфу, присоединив к себе непосредственно примыкающий к нему Сикион, Толмиду не удалось, и ему пришлось ограничиться лишь тем, что, разбив вышедшее к нему навстречу сикионское войско, он предал всю область опустошению. Какова была цель всех этих завоеваний, ясно из того, что в 454—453 гг. афиняне заключили союз с Эгестой (иначе она называется Сегестой) в Сицилии и таким образом впервые вошли в соприкосновение с Великой Грецией.

Борьба со Спартой и ее союзниками в 454—450 гг.

После египетского поражения положение афинян на восточном фронте стало очень напряженным. Персия несомненно поддерживала связь со Спартой и Коринфом, и все время можно было ожидать с ее стороны нападения. Влияние Афин на Эгейском море настолько пошатнулось, что незадолго до 454 г. по предложению самосцев пришлось перенести союзную казну с Делоса в Афины и поместить ее на Акрополе. Тем не менее афиняне продолжали действовать энергично. В 453 г. Перикл повторил экспедицию Толмида к побережью Пелопоннеса. Он разбил сикионян; Ахайя перешла на сторону Афин. Операции в Акарнании, имевшие целью подорвать сношения Коринфа с Западом, были, однако, неудачны. С другой стороны, Перикл пытался обеспечить путь по суше к македонскому лесу и фракийскому хлебу. Беотия, Локрида и Фокида находились уже в сфере афинского влияния; оставалось распространить его на Фессалию, где боролись две группы: лаконофильская олигархическая партия земельной аристократии (всадников) и монархическая, опиравшаяся на более широкие массы и поэтому поддерживаемая Афинами. В 454 г. афиняне попытались произвести в Фессалии переворот в пользу второй из указанных групп, но безуспешно. При создавшихся для Афин условиях, при наличии союза между спартанцами и персами, отсутствие побед означало поражение. Значительную часть областей, захваченных на материке Греции, Перикл, по-видимому, вовсе не имел в виду во что бы то ни стало удержать во власти Афин, тем более, что хозяйничанье в районах с чисто земледельческим, враждебным Афинам населением сулило им много хлопот и мало выгод. Несомненно, Перикл видел в захваченных областях на материке Греции прежде всего залог, дающий возможность вести переговоры со Спартой и заключить с ней мир на наиболее выгодных для Афин условиях.

Как ни важно было для Перикла наладить торговые связи с Италией и Сицилией, но основной его задачей было заставить Спарту и Персию признать Афинский морской союз и монопольное право Афин на черноморский хлеб, сделать морские сообщения на Эгейском море безопасными, а подвоз хлеба в Афины — регулярным и бесперебойным. О мирном договоре с Персией, после неудачи в Египте, на первых порах не приходилось думать. С другой стороны, несмотря на все выгоды, которые получали члены союза от образования большой державы, от прекращения войн между полисами и от установления безопасности на море, прирожденная любовь к независимости в каждом маленьком государстве давала себя знать. Недовольство властью Афин росло, ресурсы их истощались, а в распоряжении спартанцев были персидские субсидии, и они могли спокойно продолжать свою обычную политику: не выводя своих войск за пределы Пелопоннеса, медленно и спокойно подготовлять олигархические перевороты в государствах, находящихся в сфере афинского влияния, и в самих Афинах.

Возвращение Кимона и борьба с Персией

В самих Афинах страх перед персами усилился настолько, что к концу 50-х годов, когда истек десятилетний срок остракизма Кимона и он вернулся в Афины, верх взяла руководимая им аристократическая партия. Будучи сторонником войны с Персией и мира со Спартой, он немедленно же приступил к прямым переговорам с этой последней. Но при всем своем лаконофильстве Кимон не мог обещать Спарте вернуть ей приобретения, сделанные Афинами в Пелопоннесе (включая Мегары), так как это, несомненно, вызвало бы гнев народных масс и могло подвергнуть Кимона новому остракизму. Ему пришлось поэтому удовольствоваться заключением перемирия со Спартой на пять лет на условии status quo. Одним из главных условий перемирия был, по-видимому, разрыв Афин с Аргосом; Аргос, оставшийся теперь изолированным, заключил со Спартой мирный договор на тридцать лет. Таким образом, Кимон пожертвовал главным и самым блестящим успехом Перикла, союзом с Аргосом.[209] Это было наиболее тяжелым ударом для всего дела Перикла — теперь потеря остальных афинских завоеваний стала уже только делом времени. Не забудем, что пятилетний мир был заключен Спартой с Кимоном, очевидно, в надежде на то, что Афины и дальше пойдут по олигархическому спартано-фильскому пути. Однако надежда эта была весьма сомнительной, и потому мир был заключен пока только на пять лет, чтобы иметь руки свободными в случае, если надежда Спарты не сбудется и возвратятся к власти демократы (чего можно было серьезно опасаться).

К этой эпохе относится окончательное превращение Афинского морского союза из союза самостоятельных государств, сообща решающих интересующие их всех дела, в Афинскую морскую державу. Для этой цели ряд самостоятельных членов Афинского морского союза был переведен в число союзников, платящих форос. Халкида и Эретрия на Евбее, Потидея на Халкидике и ряд островов Эгейского моря (Кеос, Тенос и другие), бывшие первоначально независимыми союзниками Афин, в списках фороса впервые появляются в 449—448 гг. Полноправными членами союза остаются только Митилена, Мефимна, Хиос и Самос. Очевидно, Кимон, нуждаясь в деньгах для ведения войны с персами и не вполне доверяя преданности этих союзных городов афинским интересам, перевел большую часть их в разряд плательщиков фороса.[210]

Сам Кимон с флотом в 200 кораблей отправляется в 449 г. к Кипру для борьбы с персами. 60 из этих кораблей он посылает в Египет для поддержания египетских повстанцев, повторяя в данном случае ту неудачную затею, которая позорно провалилась раньше. Прибыв к Кипру, Кимон приступил к осаде крупнейшего города на острове — Кития, но во время осады заболел и умер, и с его смертью сошел в могилу последний крупный руководитель аристократической партии в Афинах, стоявший за борьбу с Персией. После смерти Кимона в войске осаждающих начался голод; к тому же афиняне узнали о приближении к Кипру персидского флота. Все это привело к тому, что пришлось снять осаду с Кития и выступить против персидского флота. Афинянам удалось одержать при городе Саламине (на Кипре) победу сперва над неприятельским флотом, затем над бежавшим с него на берег экипажем.[211] Эта победа, сопровождавшаяся огромными потерями, особых последствий не имела: покорить Кипр не удалось.

Каллиев мир

После смерти Кимона в Афинах снова перевес получили сторонники мира с Персией во главе с Периклом. Военные действия против персов были прекращены. В Сузы направились два посольства: одно из Афин, другое из Аргоса. Во главе афинского посольства стоял афинский богач Каллий, отец первой жены Перикла. Царствовавший в Персии Артаксеркс был в это время в тяжелом положении, так как против него восстали Египет и сатрап Мегабаз в Сирии. Афиняне заключили с персами мирный договор, который носит в истории название Каллиева мира (447 г.).[212] По этому договору Афины отказались от всякого вмешательства в дела греков, живших под властью персов (в Кипре, Египте и т. д.), а за это персы признали власть афинян над островами Эгейского моря. Персидский царь обязался не посылать военных кораблей в Эгейское море и в Геллеспонт, сухопутная же армия персов могла подходить к берегу не ближе, чем на расстояние дневного перехода (это не могло относиться, однако, к небольшим отрядам полицейского характера). Артаксеркс обязался также признать автономию греческих городов Малой Азии, уже вошедших в Афинский морской союз, т. е. право самим организовывать свои внутренние дела под верховной властью Персии. Таким образом, афиняне принуждены были признать верховную власть персидского царя над малоазийским побережьем, власть же Афин над малоазийскими городами, входившими в союз, была признана царем лишь в той форме, что афинянам было поручено «установить размер некоторых причитающихся царю податей» (Исократ, Панегирик, 120), т. е. часть податей была временно уступлена царем афинянам. Этим объясняется значительное уменьшение фороса с городов Малой Азии после 447 г.: так как этим городам, по Каллиеву миру, снова пришлось платить дань царю, то понятно, что они не могли уже платить в Афинский союз столько, сколько платили до сих пор. Из городов азиатского материка, по-видимому, только города Геллеспонта никакой дани царю не платили; поэтому они продолжали платить форос в Афинский союз и после 447 г. в полном размере. Очевидно, Геллеспонт имел слишком важное значение для хлебного снабжения Афин, чтобы можно было позволить появляться здесь персидским сборщикам податей.

Позднейшая патриотическая легенда видела в этом мирном договоре признание персами полной независимости малоазийских греков. В действительности же персы и в последующее время считали себя верховными властителями малоазийских городов.[213]

Каллиев мир в условиях борьбы со Спартой был необходим и обеспечивал афинянам большие выгоды. Однако олигархической партией, возглавляемой Фукидидом из Алопеки, этот мир рассматривался как измена греческому делу. В результате агитации олигархической партии Каллий был обвинен в получении взятки от персов и едва спасся от смертной казни, уплатив 50 талантов штрафа. Фактически это был выпад против Перикла; однако уже через короткое время Периклу удалось добиться одобрения своей политики.[214] Одновременно с Каллиевым миром Персия заключила союз дружбы с Аргосом. Отношения между Афинами и Аргосом в это время можно характеризовать как дружественный нейтралитет.

Со времени Каллиева мира между Афинами и Персией на долгое время установились добрососедские отношения. Афиняне прочно закрепили за собой торговлю с Северным Причерноморьем, с Фракией и Македонией, обеспечив безопасное плавание в Эгейском море, что давало им возможность, возобновив торговые отношения также и с Персией, поправить свое финансовое положение, расшатанное войной на два фронта.

Общеэллинский конгресс

Спарта тем не менее отказывалась признавать Афинский морской союз, и это должно было, разумеется, беспокоить афинян. Убедившись, что дальнейшее расширение их власти оружием наталкивалось на непреодолимые трудности, афиняне пытались достигнуть этой цели мирными путями. Периклу удалось провести через народное собрание постановление[215], призывающее всех греков, в каком бы месте Европы или Азии они не жили, будь то большое государство или малое, послать депутатов на общеэллинский конгресс в Афины. В задачи этого конгресса входили прежде всего вопросы религиозные, но под религиозной оболочкой проводилась мера большой политической важности. Боги были общегреческими, и поэтому забота об их храмах была общегреческим делом; когда храм бога погибал от землетрясения или от нашествия варваров, производились сборы на восстановление храма в различных греческих государствах. Перикл, опираясь на эти взгляды и обычаи, хотел поставить на конгрессе вопрос о восстановлении на общегреческий счет храмов, разрушенных персами в 480—479 гг. Так как больше всего пострадал от персов афинский Акрополь, то это фактически было планом отстроить афинские храмы (прежде всего Парфенон) в новом роскошном виде на общегреческий счет. Если бы этот план удался, Афины превратились бы в религиозный центр Греции, и, разумеется, афинянам нетрудно было бы обеспечить себе фактическое руководство этими храмами. Второй задачей конгресса было установление таких норм, при которых «все могли бы жить, не опасаясь нападения, и чтобы между всеми греками был мир». Фактически это означало превращение Афинского морского союза в общегреческий и признание афинской гегемонии на море. Афины стали бы в таком случае и религиозным и политическим центром всей Греции.

Такое руководство всей Грецией Спарта, как глава Пелопоннесского союза, считала своей неотъемлемой прерогативой. Спартанцы, кроме того, прекрасно понимали, что в случае дальнейшего усиления Афин, неизбежно должно было бы усилиться демократическое движение как среди пелопоннесских союзников, так и в самой Спарте, и что события 459—457 гг. могут повториться снова. Коринф также вряд ли мог забыть, что ему еще недавно, в связи с успехами Афин, угрожал крах; и теперь, несмотря на мир, Афины, владея Мегарами и Эгиной, были постоянной угрозой для Коринфа. Поэтому спартанцы приложили все усилия, чтобы сорвать намеченный Периклом конгресс, и это им удалось. С другой стороны, спартанцы всячески поддерживали и разжигали недовольство среди малоазийских союзников Афин; афинянам приходилось бороться не только с «самими восстающими союзниками, но и с теми из пелопоннесцев, которые были замешаны в каждом случае восстания» (Фукидид, I, 97).

Афины и союзники

Самый факт заключения мира с Персией неизбежно усиливал среди союзников брожение. В самом деле, афинский союз был основан для борьбы с Персией, а после заключения мира с ней он, казалось, терял смысл; вносимый же членами союза форос представлялся простым вымогательством.[216] Еще немного раньше 449 г. восстал Милет, может быть, по тайному соглашению с Персией. Брожение должно было еще усилиться, когда, после неудачи конгресса, афиняне осуществили первый пункт его программы и стали отстраивать афинский Акрополь на общесоюзный счет. Афинские олигархи, руководимые Фукидидом из Алопеки и не желавшие политического усиления афинской демократии, со своей стороны разжигали недовольство союзников, указывая на то, что средства, собранные для борьбы с персами, расходуются на украшение Афин. Все это не могло не вызвать тревоги в Афинах.

Около этого времени Перикл предпринял, по-видимому, с целью дальнейшего укрепления Афинского морского союза, инспекционную поездку, в частности в Херсонес Фракийский, разоряемый фракийцами. Он восстановил защищавшую Херсонес стену, построенную при Мильтиаде и впоследствии разрушенную. В наиболее опасные места, особенно там, где можно было ожидать нашествия соседей-варваров,[217] были выведены афинские военные колонии, клерухии. В иных случаях эти клерухии представляли просто военные поселения для предупреждения возможных восстаний. Такие колонии были высланы, например, на острова Наксос и Андрос. Основание этих колоний служило в то же время действенным средством для уменьшения в Афинах безработицы.

Военные действия спартанцев в средней Греции

В то же время спартанцы вновь перешли непосредственно к военным действиям, направленным, однако, не против афинян, а против их союзников. В 449 г. они предприняли поход в союзную с Афинами Фокиду, отобрали у фокидцев Дельфийский храм и передали его дельфийцам, вышедшим с помощью Спарты из Фокидского союза и ставшим автономными. Периклу, впрочем, удалось после ухода спартанцев восстановить власть фокидцев над Дельфами. Во время похода в Фокиду лакедемоняне завязали связи с враждебной Афинам партией в Беотии. В ее крупных городах афиняне производили демократические перевороты; однако демократическая партия, опиравшаяся на городские элементы, была очень непопулярна в Беотии с ее преимущественно земледельческим населением. Вдобавок все беотийские города были подчинены Афинам и принуждены были выставлять свои отряды в афинское войско. Теперь, после ряда неудач Афин, противники их в Беотии подняли голову; разумеется, известную роль здесь сыграла и спартанская агитация. Эти антиафинские настроения объединяли все аграрные элементы, составлявшие огромное большинство населения Беотии. Во главе движения встал город Орхомен. Без разрешения афинских властей в Беотию возвратились изгнанные аристократы, большая часть беотийских городов от Афин отложилась.

Битва при Коронее и ее следствия

Как ни тяжел был этот удар для Афин, Перикл и его единомышленники понимали, что ввиду широкой популярности движения в Беотии попытка принудительного подавления восстания вызовет энергичное сопротивление и может окончиться неудачей. Необходимо было действовать дипломатическим путем и прежде всего выжидать. Однако афинский стратег Толмид и группа его единомышленников не одобряли этой медлительности Перикла; с разрешения народного собрания они организовали добровольческий отряд и вторглись в Беотию. Сначала Толмид имел успех, но затем в битве при Коронее (446 г.) потерпел тяжелое поражение. После этого афинянам, чтобы вернуть многочисленных пленников, пришлось очистить Беотию, и вся она объединилась в централизованный союз с Фивами во главе. Только Платеи, верный союзник Афин, не вошли в этот союз.

Уже в битве при Коронее вместе с беотийцами принимали участие также локрийцы и изгнанники из Евбеи. Теперь Локрида, Фокида и Евбея отпали от афинян. В Гестиее на Евбее жители напали на находившихся там афинян и перебили их. Перикл с афинским войском должен был отправиться на усмирение Евбеи.

Поход Плистоанакта и восстание Евбеи

В это время окончился срок пятилетнего перемирия со Спартой, и спартанское войско пошло на Мегары, где тогда также произошел олигархический переворот, причем был вырезан афинский гарнизон. Часть афинских войск, не участвовавшая в евбейской экспедиции, двинулась на Мегары. Но этих сил оказалось недостаточно, так как вскоре в Мегарах появилось спартанское войско. Периклу пришлось оставить Евбею на произвол судьбы и двинуться навстречу спартанцам, вторгшимся уже в пределы Аттики и опустошавшим ее. Однако даже объединенная афинская армия была значительно слабее спартанской, руководимой царем Плистоанактом и эфором Клеандридом. Все ждали нападения спартанцев на Афины. Но в результате каких-то тайных переговоров с уполномоченными Перикла спартанское войско удалилось из Аттики в Спарту. Плистоанакт и Клеандрид были преданы суду по обвинению в подкупе, но им обоим удалось бежать. Получили ли, действительно, спартанские царь и эфор взятку, неизвестно; по свидетельству Фукидида, в этом их во всяком случае подозревали. Сообщают, что Перикл, отчитываясь в конце года в произведенных расходах, показал сумму, потраченную им на взятку, но назвал эту статью расхода так: «истрачено на необходимое». Через 20 лет после этих событий Аристофан пародировал уже эту формулировку Перикла, поэтому трудно думать, чтобы она была просто вымыслом. Плистоанакт принадлежал к дому Агиадов, постоянно добивавшемуся союза с Афинами. В его планы вовсе не входило чересчур ослаблять Афины, тем более, что Перикл, несомненно, дал ему гарантии заключения мира на выгодных для Спарты условиях.

После этого афиняне под начальством Перикла закончили покорение Евбеи. Сторонники антиафинской партии были изгнаны из евбейских городов, и у власти были поставлены надежные люди.

С городами Евбеи были заключены договоры; только жители Гестиеи были выселены, и на их место высланы афинские клерухи. До нас дошел в надписи относящийся к этому времени договор между Афинами и Халкидой, один из любопытнейших памятников дипломатического искусства. Афинские власти клянутся в договоре не лишать гражданских прав, не наказывать и не казнить никого из граждан Халкиды. Это производит впечатление уважения к правам халкидцев, но оговорка «без постановления афинского народного собрания», по существу, лишает этот пункт всякого значения. Кроме того, афиняне отказываются вернуть халкидцам взятых у них заложников и запрещают им взыскивать подати с тех живущих у них иностранцев, которые платили подати в Афины или были в Афинах освобождены от них.[218] Халкидцы, со своей стороны, обязуются платить афинянам форос «в том размере, какой им удастся выхлопотать у афинян».

Тридцатилетний мир

В 446 г. афинские послы прибыли в Спарту и заключили здесь мир с нею на 30 лет. По этому миру афиняне обязались очистить все пункты, занятые ими в Пелопоннесе, а также и всю Мегариду: кроме исконных членов Афинского морского союза, под афинской властью остались теперь только Невпакт и Эгина, которой афиняне обязались предоставить автономию. Спартанцы признали верховную власть афинян над членами Афинского морского союза, а афиняне — верховную власть Спарты над членами Пелопоннесского союза. Государства, не вошедшие к этому времени ни в тот, ни в другой союз, имели право примкнуть по своему усмотрению к одному из них. Афины получили, между прочим, право вступить в союз с Аргосом.

Заключенное в 451 г. Кимоном пятилетнее перемирие со Спартой, по которому афиняне сохраняли за собой ряд владений в Пелопоннесе, в частности — в Коринфском заливе на пути в Италию, Мегары и всю среднюю Грецию, было результатом неудач Афин и тяжелым дипломатическим поражением. Тридцатилетний мир 445 г., по которому Афины отказались от всех завоеваний на материке Греции, кроме Навпакта, был блестящей дипломатической победой Афин. Это звучит парадоксом, но так расценивали мир 445 г. уже древние. Как сказано выше, те города, которые были захвачены афинянами на материке и которые афиняне, за отсутствием сильной пехоты, имели мало шансов удержать в своих руках, в значительной мере должны были служить лишь залогом для переговоров со Спартой. И этот расчет оправдался. Афины получили то, чего они с 460 г. безуспешно добивались: официальное признание спартанцами Афинского морского союза, в частности — права афинян на взимание фороса; более того, Спарта признала за греками, еще не входящими ни в один из двух союзов, право войти в Афинский морской союз, если им это будет угодно. Господство афинян на Эгейском море и беспрепятственный подвоз черноморского хлеба были теперь обеспечены и с персидской и со спартанской стороны. Наконец, официальное признание за афинянами права заключить выгодный союз с Аргосом открывало афинянам возможность в будущем снова делать ставку на демократический переворот в Пелопоннесе. Действительно тяжелой потерей для Афин был лишь предусмотренный этим миром отказ от Мегариды, фактически означавший, что торговля между Эгейским морем и Западом в основном снова переходит к Коринфу. Но Перикл не считал Тридцатилетний мир чем-то вечным и неизменным, тем более, что афиняне позаботились о том, чтобы оставить себе возможность законным и мирным путем, не прибегая к войне, возвратить утраченные позиции: Эгейское море и Малая Азия были признаны сферой афинского влияния, и здесь афиняне могли регулировать торговлю, как хотели. Даже олигархический автор приписываемой Ксенофонту «Афинской политии» (II, 12) считает вполне естественным, чтобы «те, кто противодействует интересам Афин, были лишены права пользоваться морем». Но Мегары не могли существовать, «не пользуясь морем», т. е. не сбывая своих продуктов и не торгуя на Эгейском море; следовательно, можно было рассчитывать, что их всегда можно будет заставить в виде возмещения за «пользование морем» разрешить свободный провоз афинских товаров, направляющихся на Запад, через их территорию. И эта уступка Спарте не имела, следовательно, решающего жизненного значения.

Начало политической деятельности афинского гражданина

Полноправным гражданином становился всякий афинянин, который по достижении 18-летнего возраста с согласия членов того дема, к которому принадлежал его отец, зачислялся в списки этого дема. Правда, в течение двух лет новый гражданин в звании эфеба должен был нести военную службу, которая состояла не только в военном обучении, но и в несении гарнизонной службы на границах Аттики. Лишь с 20-летнего возраста афинский гражданин мог фактически посвятить себя политической деятельности.

Народное собрание

Верховная государственная власть принадлежала народному собранию (экклесия), где мог присутствовать с правом голоса всякий полноправный афинский гражданин. В каждую пританию (десятую часть года) созывалось четыре очередных народных собрания; кроме того, были собрания внеочередные, поскольку это вызывалось необходимостью. Таким образом, афинский гражданин при желании имел возможность каждый девятый день посвятить себя служению государственным делам. К наиболее важным из них, разбиравшимся всегда в очередных народных собраниях, принадлежала так называемая эпихиротония должностных лиц. Она состояла в том, что на первом очередном собрании каждой притании ставился вопрос, хорошо ли исполняют свои обязанности должностные лица; в случае положительного ответа они утверждались в своих должностях на текущую пританию, а в случае отрицательного ответа сменялись и отдавались под суд; сверх того, в этом же собрании слушались доклады должностных лиц о финансовых делах, о безопасности государства, о мероприятиях, которые должны были быть предприняты против отдельных граждан в случае допущения ими тех или иных нарушений. На втором очередном собрании заслушивались просьбы о восстановлении в гражданских правах лиц, лишенных их, о сложении долгов с государственных должников. Третье собрание посвящалось вопросам, относящимся к внешней политике, четвертое — делам, касающимся религиозного культа.

Законодательная инициатива принадлежала в народном собрании не только совету пятисот, но и каждому гражданину. Однако всякое предложение, как сказано выше, предварительно должно было быть рассмотрено советом пятисот. Как проходило принятие новых законопроектов, в точности неизвестно; надо полагать, оно было обставлено различными формальностями. Во всяком случае вносимый законопроект не должен был противоречить существующим законам. Ответственность за каждое решение собрания, которым утверждался новый закон, в течение всего года лежала на том лице, по предложению которого закон был принят. Это лицо в течение этого промежутка времени могло подвергнуться «обвинению в противозаконном деянии» (graphe paranomon), и действие нового закона приостанавливалось. Официальной целью graphe paranomon было придание большей устойчивости существующему строю и предохранение его от легкомысленных и недостаточно продуманных попыток переустройства. Фактически, конечно, оно служило тормозом для охраны существующей конституции от всякого рода переворотов. Процессы по graphe paranomon подлежали решению уже не народного собрания, но народного суда, гелиеи.

Самые постановления народного собрания делились на две категории: законы и псефизмы. Псефизмами назывались главным образом распоряжения по отдельным случаям, основанные на существующем законодательстве. Во многих случаях издание новых распоряжений было затруднено рядом формальных преград. В принципе в античных законодательствах каждый закон считался изданным навеки и находящимся под покровительством богов; часто в законах содержались специальные дополнения, устанавливающие тяжелые наказания за внесение в народное собрание предложений об изменениях или отмене этих законов, причем наказанию подвергались не только вносящие предложение, но и все их потомство. Особенно щепетильны были афиняне, когда законодательство касалось религии. В этих случаях гражданин, вносивший предложение, начинал с того, что, не внося официально закона, обращался к народному собранию с просьбой предоставить ему «безопасность» (adeia). Если он получал такое разрешение, он мог уже вносить закон, не рискуя подвергнуться обвинению по graphe paranomon. Для законов, в отличие от псефизм, была установлена особая длительная процедура. Они должны были три раза быть рассматриваемы в народном собрании. В случае, если оно находило допустимым отмену действующего закона или замену его другим, оно образовывало особую комиссию номофетов («законоположников») и само определяло число членов и способ составления этой комиссии (в известных нам случаях эти комиссии составлялись из 501 или 1001 члена гелиеи, в их состав входили и члены совета). Обсуждение закона велось в форме судебного процесса, — сторонники отмены старого закона и введения нового выступали в роли обвинителей; для защиты старых законов народ выбирал особых защитников — синегоров.

Совет Пятисот

Со времени реформы Клисфена афинский совет состоял из 500 членов, избиравшихся жребием по 50 человек из каждой филы, достигших 30-летнего возраста и заявивших о своем желании баллотироваться. Избранные кандидаты подвергались так называемой докимасии, т. е. проверке того, что они являются полноправными афинскими гражданами и ни в чем не опорочены в своем поведении. Если кандидат не удовлетворял этим требованиям, он заменялся запасным кандидатом. При вступлении в должность члены совета приносили присягу в том, что будут исправно и сообразно с законом отправлять свои обязанности. По окончании срока службы каждый член давал отчет в своей деятельности. Если обнаруживалось, что он во время службы совершил какое-либо преступление, он мог быть арестован, после чего подвергался суду в обычном порядке.

С одной стороны, совет являлся как бы постоянным деловым президиумом народного собрания, с другой — был вполне самостоятельным правительственным учреждением, деятельность которого простиралась на все отрасли государственного управления. Совет занимался предварительным рассмотрением всех дел, поступавших в народное собрание на его утверждение, причем по каждому делу совет выносил свое суждение — пробулевму. На обязанности совета было также следить за тем, чтобы постановления народного собрания были приведены в исполнение. Таким образом, деятельность совета и деятельность народного собрания были тесно связаны между собой, что нашло свое выражение, с одной стороны, в одном из основных положений афинской конституции, гласившем: «ни одно дело не должно решаться без предварительного рассмотрения советом» (meden aprobouleuton einai), с другой — в сакраментальной формуле, с которой начинался каждый декрет: «Совет и народное собрание постановили» (edoxe boulei kai toi demoi). На совете лежала также забота о военной обороне государства и надзор над флотом; он вел дипломатические сношения с другими государствами, а в V в. ведал делами Афинского морского союза. Наконец, одной из важнейших сторон деятельности совета было заведование государственными финансами, причем он должен был в этом случае отдавать народному собранию отчет о государственных доходах и расходах. В делах, касающихся важных политических преступлений или злоупотреблений в денежных делах, совет имел право своей властью арестовать виновного. Заседания совета были публичными, исключая обсуждение важных политических дел.

В полном составе совет, по своей многочисленности, не мог быть пригоден для быстрого решения текущих дел; поэтому для рассмотрения их были устроены постоянные комиссии. Каждая из них состояла из 50 членов совета, принадлежащих к одной филе, которая и заведовала делами в течение десятой части года по очереди, определявшейся жребием. Эти комиссии назывались пританиями; время дежурства каждой из них продолжалось 35—36 дней (этот промежуток времени также назывался пританией). Члены такой притании заведовали текущими делами, подготовляли предложения, вносимые в совет в полном составе, созывали его, равно как и народное собрание, и руководили тем и другим. Из пританов по жребию избирался на сутки эпистат, который председательствовал в совете и в народном собрании.

Эпистат

Этот эпистат был очень важным должностным лицом. В качестве высшего представителя народа он заседал в особом круглом здании, фолосе (tholos), у него находились ключи от храмов, в которых хранились государственные архивы и вся государственная казна. Он же был хранителем государственной печати.

Так как одно и то же лицо не могло быть в течение своей жизни дважды эпистатом, как не могло быть дважды и членом совета, то почти каждый гражданин мог рассчитывать раньше или позже занять по жребию на один день пост высшего лица в государстве!

Народный суд (гелиея)

Большое значение имел в Афинах народный суд — гелиея. Ему передавались для рассмотрения вообще все судебные процессы, за исключением дел, подлежащих ведению ареопага. Гелиастом имел право быть всякий афинский гражданин, достигший тридцатилетнего возраста. Желающий подвергнуться жеребьевке в члены гелиеи обязан был заявить об этом архонтам и принести особую присягу. После этого составляли список гелиастов (5000 и 1000 запасных), и последние распределялись по особым секциям, состоявшим каждая из 500 членов, так называемым дикастериям. В особых случаях дела разбирали коллегии, которые могли состоять из любого числа членов гелиеи (от 200 до 2000). Гелиасты должны были судить, придерживаясь буквы существующих законов, в тех же случаях, когда соответствующего закона не было, — по совести. Приговор гелиастов не подлежал ни кассации, ни пересмотру. Таким образом, гелиасты выносили свои решения, не подвергаясь за них никакой ответственности. Через гелиею проходило большое число процессов (там разбирались и дела, касавшиеся членов Афинского морского союза). Поэтому каждый гелиаст был очень занят: чтобы не подвергнуться исключению из списков, ему приходилось участвовать по меньшей мере в ста заседаниях (всего судебных дней было 300).

Ареопаг и суд эфетов

Наряду с гелиеей, в качестве судебной инстанции продолжал функционировать ареопаг, хотя значение его, как мы видели, постепенно уменьшалось. После реформы Эфиальта за ареопагом остался только суд по делам об убийствах, но и они разбирались не исключительно им, так как такими же делами ведала и гелиея. Ареопагу были подсудны только дела о предумышленных убийствах, о нанесении ран или увечий с целью лишения жизни, о поджогах и отравлении, повлекших за собой смерть. Ближайший родственник убитого подавал жалобу архонту-царю, который производил предварительное следствие и, в результате его, определял, какой судебной инстанции разбор дела подлежит, ареопагу или гелиее. Если разбор дела должен был происходить в ареопаге, то процедура была такая. Обвинитель и подсудимый (лично) произносили по две речи, причем в них должны были касаться исключительно обстоятельств, относящихся к делу. После первой речи обвиняемый (кроме убийцы родителей) мог избавиться от осуждения добровольным изгнанием. На третий день ареопаг выносил приговор. При равенстве голосов подсудимого оправдывали. Признанный виновным в предумышленном убийстве приговаривался к смертной казни и конфискации имущества; виновный в умышленном нанесении ран присуждался к изгнанию и конфискации имущества.

Коллегии эфетов принадлежали четыре судебных палаты, причем в каждой из них разбирались дела только определенного содержания. Формальности судопроизводства мало известны, но, вероятно, были те же, что и в ареопаге. Эфеты разбирали дела по убийствам непредумышленным, подстрекательствам к убийству или увечью, по убийствам метэков и рабов, при самозащите, по убийствам нечаянным и справедливым и т. п.

Наконец, решением частных дел, относящихся к нарушению прав и обязанностей, занимались так называемые диэтеты, которые были и государственными и частными (третейские судьи).

Архонты

Афинское государство в пору наивысшего развития в нем демократического строя обслуживал многочисленный персонал разнообразных по своим функциям должностных лиц. Из них мы остановимся на рассмотрении характера деятельности двух, наивысших по своему значению, коллегий: архонтов и стратегов.

Во главе управления государством первоначально, как мы знаем, стояли архонты. Уже со времен Клисфена они утратили почти все свое значение и стали скорее только почетными должностными лицами, заведовавшими главным образом актами, совершавшимися от имени государства и относившимися к области религиозного культа (жертвоприношения, празднества). Из судебных полномочий за архонтами остались лишь прием заявлений и председательство в судебной палате гелиеи, которой принадлежало право вынесения приговора. Из бывших архонтов состоял и ареопаг, утративший, как мы видели, со времени реформы Эфиальта свое значение.

Входивший в состав коллегии архонтов архонт-полемарх в свое время считался представителем военного управления. Клисфен, как известно, сосредоточил военную власть в руках коллегии 10 стратегов, каждый из которых выбирался одной из фил и руководил ее воинами. Однако еще в Марафонской битве архонт-полемарх председательствует в коллегии стратегов, и ему предоставляется решение вопросов, по которым среди коллегии стратегов обнаружились разногласия. В последующее время уже нет упоминаний о том, чтобы полемарх играл какую-либо роль как в приготовлении к войне, так и во время ее. Все функции полемарха переходят к стратегам.

Должность архонта, как одна из древнейших должностей, была чрезвычайно почетной, и поэтому, как бы ни сокращалась сфера функций архонтов, оставалась опасность, что архонты, происходящие из виднейших аристократических домов, снова захватят власть в государстве. Поэтому, вероятно, уже во время Клисфена к занятию должности архонта стали допускаться граждане второго имущественного класса (всадники) и незнатного происхождения. Однако по традиции на эти должности выбирали известнейших аристократов. Поэтому с 487 г. стали выбирать на должность архонта граждан первых двух классов, независимо от происхождения, по жребию, и с этих пор в архонты и члены ареопага стали попадать случайные богатые люди. С 456 г. к занятию по жребию должности архонта были допущены зевгиты, т. е. средние крестьяне и ремесленники, что повело к окончательному исчезновению былого авторитета архонтов.

Стратеги

Разумеется, эти выбранные по жребию люди не могли фактически руководить афинским государством. Во главе государства в эту эпоху стала избранная поднятием рук коллегия стратегов (обычно состоявшая из Перикла и виднейших его сотрудников), которая выполняла трудный долг управления Афинами при сложившейся внешней и внутренней обстановке. Ко времени Перикла стратеги стали избираться всем народным собранием по одному от каждой из девяти фил (от одной филы стратег не избирался: из какой именно, решалось, вероятно, жребием); десятый стратег избирался всем народным собранием безотносительно к филам. Стратеги представляли высший военный совет и правительство Афин; во главе же отрядов отдельных фил теперь стояли особые военачальники — таксиархи.

Стратеги выбирались открытым голосованием (поднятием рук) по филам, причем в противоположность остальным должностным лицам в стратеги могло быть избираемо одно и тоже лицо несколько лет кряду. Компетенция всех десяти стратегов первоначально была одинакова, постепенно же вышло так, что один из них, избираемый теперь от всего народного собрания, стал как бы председателем всей коллегии, своего рода «первым среди равных», и к нему перешло руководство всем государством. Наглядный пример такого «первого стратега» — Перикл, который будучи членом коллегии стратегов, обычно являлся в то же время фактически и руководителем народного собрания, и главой демократической партии, и руководителем всего демоса («демагогом»), а следовательно, и всего афинского государства.

Управление финансами

С денежными средствами государства стратеги имели дело постольку, поскольку это касалось приготовлений к войне или ведения самой войны. Но в расходовании денег на военные нужды стратеги, действуя без контроля, все же были ответственны перед народным собранием, которое и здесь входило во все детали и определяло, какие доходные статьи на какие расходы должны быть обращаемы; стратеги давали отчет не в конце каждого года, а когда их смещали.

Верховный надзор над финансами принадлежал Совету Пятисот. Главными казначеями со времени Клисфена были 10 аподектов, по одному из каждой филы. В их руках было заведование государственным казначейством, прием фороса и других податей и пошлин, они вели списки государственных должников, проверяли их в присутствии совета, принимали уплату долгов. Для заведования священною казною и сокровищами богини Афины были избираемы жребием по одному от филы из числа граждан первого класса «десять казначеев священных денег богини Афины». Надзору этих казначеев была вверена и государственная казна, хранившаяся в Парфеноне в виде депозита. Незадолго до Пелопоннесской войны была учреждена должность «казначея прочих божеств». Для получения фороса существовали особые «эллинские казначеи» (эллинотамии). Ежегодно избиравшиеся по одному из филы полеты отдавали на откуп государственное имущество и доходы, продавали конфискованное имущество преступников и неисправных государственных должников, следили за поступлением доходов в срок; списки поступивших доходов полеты передавали совету Пятисот, а полученные с откупщиков и покупателей деньги — в государственную казну.

Ряд важных расходов государства покрывался по очереди «пентакосиомедимнами» («литургии»): оснащение триеры и управление ею («триерархия»); организация и оплата хора драм («хорегия») и состязаний («гимнасиархия») и т. п.

Положительные и прогрессивные черты

Афины были в это время бесспорно наиболее свободным государством в Греции. Ни один афинянин, будучи даже застигнут на месте преступления, не мог быть заключен в тюрьму без постановления суда или народного собрания, если он представил трех поручителей из своего имущественного класса. Исключение составляли лишь случаи государственной измены, заговора против государственного строя и злоупотреблений в деле взимания государственных сборов. В Афинах была широкая свобода слова: разрешалось открыто выступать (например, со сцены) против правительства. Несмотря на то что выступления против господствующей религии по закону карались смертью, фактически и в этой области существовала довольно большая свобода. Процессы по обвинению в безбожии, как, например, процессы против философа Анаксагора и софиста Протагора, относятся к концу эпохи Перикла, причем обвиняемые были иностранцы, да и самые процессы эти были вызваны политическими причинами — стремлением дискредитировать Перикла и его единомышленников.

Так как авторитет аристократии был в эпоху Перикла еще очень высок, то существовала большая опасность, что демос будет по традиции на все должности избирать аристократов (как это и было зачастую при избрании стратегов). Жребий, применявшийся при избрании должностных лиц, устранял эту опасность. Только на должности, требующие специальных знаний, выборы производились голосованием. По сравнению с другими греческими государствами, права демоса в Афинах были обеспечены лучше всего; олигархическому автору «Афинской политии», приписываемой Ксенофонту, этот строй кажется крайне последовательно проведенным господством уличной бедноты (см. цитату ниже, гл. IX, с. 403 сл.).

Классовая ограниченность афинской демократии

Однако если мы обратим внимание не на юридическую, а на фактическую сторону дела, то от этого «господства бедноты» ничего не останется. Даже по наиболее скромным расчетам население Аттики в это время достигало 240 000 человек, из них около 160 000 взрослых (мужчин и женщин). Полноправных граждан насчитывалось приблизительно 35 000, т.е. около 22 % всего взрослого населения.[221] Нельзя не отметить к тому же, что несмотря на всю демократичность афинского государственного строя, фактическая власть в Афинах находилась либо в руках представителей аристократических родов, либо в руках наиболее зажиточных представителей демоса.

Это усугублялось тем, что беднота, составлявшая большинство афинского полноправного гражданства, состояла в значительной своей части не из производителей, а из паразитов. Огромные количества рабов, массовый ввоз которых в Афины был начат Кимоном и продолжался и после его смерти, делал работу свободных в областях, не требующих особой виртуозности, невыгодной и малооплачивающейся, так как на раба можно было расходовать ровно столько, чтобы он не умер с голоду. Как свидетельствовал Платон (Аксиох, 368 b), свободные ремесленники работали с раннего утра до поздней ночи и, тем не менее, никак не могли заработать на пропитание своей семьи. Появилась целая армия безработных, и Периклу и его сподвижникам приходилось направлять все свое внимание на то, чтобы как-нибудь доставить пропитание этим людям.

Наиболее целесообразной и полезной для государства мерой была организация общественных работ.

Строительная деятельность Перикла; борьба с безработицей

Великолепные постройки, сооруженные при Перикле в Афинах, имели огромное значение для поднятия международного престижа Афин. Эти постройки привлекали в Афины путешественников со всего античного мира, а это должно было приносить афинянам большой доход.[222] Но постройки Перикла имели и другую цель. Уже со времени побед Кимона в Афины нахлынуло большое число рабов. Так как пропитание раба стоило дешево, то цены на товары упали, и в ряде производств свободный труд стал невыгодным. Появилось большое число свободных безработных граждан. Постройки Перикла, занимая большое число рабочих рук, тем самым значительно сокращали безработицу. Вот что рассказывает об этом Плутарх (Перикл, 12): «Перикл не хотел, чтобы простонародье, не сражавшееся в войсках и живущее ремеслом, оставалось без государственной поддержки, и в то же время считал нежелательным, чтобы оно получало деньги, ничего не делая и проводя время в праздности. Поэтому он поспешно вносил один за другим в народное собрание проекты больших строительных работ. Представленные им планы требовали применения труда самых различных ремесленников и притом в течение долгого времени. Благодаря этому граждане, остающиеся на родине, получали не меньшее право пользоваться своей долей казенных средств, чем плавающие на кораблях, находящиеся в гарнизонах или участвующие в военных походах. Там, где материалом служили камень, медь, слоновая кость, золото, черное дерево, кипарис, действовали представители тех профессий, которые обрабатывают эти материалы: плотники, скульпторы, медники, каменщики, золотых дел мастера, мастера по слоновой кости, живописцы, эмалировщики, чеканщики, затем те, кто подвозят и подносят эти материалы: по морю — купцы, мореходы и кормчие, по суше — тележники, извозчики и кучера, канатчики, ткачи льняных материй, кожевники, дорожные рабочие, шахтеры. Каждое из этих ремесел, точно полководец, имело под началом собственную армию, соединяющую в себе наемных чернорабочих из простого народа, причем эти люди служили для этих искусств как бы орудием или телом. Эти работы, если можно так выразиться, распределяли и распространяли благополучие между людьми самого различного возраста и дарования».

Диэты

Другой мерой, содействовавшей улучшению положения безработных граждан в Афинах, было введение диэт, т. е. платы за исполнение гражданских и военных должностей и за исполнение должности члена совета. Эти меры, по-видимому, относятся еще к началу правления Перикла, ко времени борьбы его с Кимоном. Реформа отвечала интересам бедноты. Бедные граждане, занятые трудом для обеспечения своего существования, не имели возможности тратить время на исполнение общественных обязанностей. Установление платы давало им эту возможность. Но реформа проводилась постепенно: по-видимому, только во вторую половину правления Перикла была установлена плата для членов гелиеи. В результате более 7 тыс. граждан (вместе с армией — около 20 тыс.) получали пособие из казны (плата за посещение народных собраний была установлена только в IV в.).[223] Эти расходы ложились тяжелым бременем на государственную казну. Так, члены Совета Пятисот получали каждый по пять оболов, пританы — по драхме, гелиасты — по два обола ежедневно. Возможно, что уже при Перикле введен был так называемый феорикон, деньги на посещение театральных представлений. Граждане, получавшие эти деньги, могли либо истратить их на покупку входных билетов в театр, либо, не пойдя в театр, истратить их на пропитание. Не говоря уже об оплате матросов и в военное время гоплитов (от 2 оболов до драхмы в день) и всадников (драхма в день на содержание себя и коня), государство расходовало значительные суммы на выдачу пособий гражданам, изувеченным на войне, а также всем нетрудоспособным. Назначение таких пособий (от 1 до 2 оболов в день) зависело от народного собрания, а право на их получение определял совет. Сыновья граждан, погибших на войне, воспитывались до совершеннолетия на государственный счет, а затем получали от государства полное вооружение.

В неурожайные годы иногда всему народу оказывалась помощь в виде даровой раздачи или продажи по удешевленной цене хлеба, купленного за государственный счет.

Взятая государством на себя обязанность доставлять прокормление всем неимущим гражданам приводила к тому, что, с одной стороны, в круг граждан старались правдами и неправдами втереться люди, не входившие в круг гражданства, а с другой — к тому, что государство изыскивало меры, чтобы соразмерить число голодных ртов с числом имевшихся в его распоряжении средств. Одной из таких мер является закон Перикла о гражданстве.

Ограничение доступа в число афинских граждан

Характерным явлением в истории греческой демократии была борьба за ограничение круга лиц, имевших право считаться гражданами. В древнейшие времена для получения прав афинского гражданина достаточно было принятия нового гражданина в свою среду членами рода и фратрии и предоставления ему земельного участка. Как правило, афинскими гражданами были дети отцов-афинян, но это правило нарушалось тем, что, с одной стороны, в списки граждан не вносились афиняне, не имевшие земельных участков и лишенные гражданской чести, а с другой — в них вносились усыновленные афинянами иностранцы. Уже в эпоху Солона это право родов включать в свой состав иностранцев было ограничено: Солон разрешил принимать в число граждан только иммигрантов, изгнанных навсегда из своей родины, и специалистов-ремесленников, переселяющихся со всей семьей навсегда в Афины. Вероятно, уже к сравнительно раннему времени относится запрещение принимать в число членов фратрий людей, у которых ни отец, ни мать не были афинянами.[224] Клисфен, а за ним Фемистокл включили в число граждан определенные группы людей из числа невключенных до этого времени в списки афинян, а также из метэков: очевидно, эти люди были приняты в число граждан народным собранием, к которому с этого времени и перешли функции принятия новых граждан, тогда как фратрии могли принимать в свою среду только детей, имевших отцами афинян. Происхождение матери в это время еще не имело значения; только для того, чтобы быть избранным архонтом-царем, закон требовал в Афинах (как и в Спарте для царского сана) происхождения и от матери-гражданки.[225] Браки со знатными иностранками были модными в афинском аристократическом обществе до 460 г. (так, например, Писистрат, Клисфен, Мильтиад, Фемистокл и Кимон были женаты на иностранках); дети от таких браков были только несколько ограничены в правах наследства.[226]

Демократическая партия, возглавляемая Периклом, выдвинула требование ограничения состава афинских граждан лицами, имеющими обоих родителей афинян; аристократическая партия, многие члены которой были связаны браками с иностранками, резко возражала против этой меры. Однако демократы не отказались от этой меры, и в 451—450 гг., когда к власти вернулся Кимон, — быть может, в противовес ему, — Перикл внес в народное собрание закон, по которому право гражданства давалось лишь тому, у кого мать и отец были гражданами. Исключенные из числа граждан могли согласно этому закону протестовать, предъявив доказательство, что их родители — граждане, но если протест оказывался необоснованным, они подлежали продаже в рабство. Закон этот был принят.

Для того чтобы понять, как мог вождь афинской демократии предложить такой закон, необходимо уяснить себе, что античные рабовладельческие демократии вовсе не исходили из принципа равенства всех людей. В сущности, они были своеобразными замкнутыми аристократиями — не только потому, что они были основаны на эксплуатации бесправных рабов, но и потому, что жители всех городов считались в каждом греческом городе существами низшего порядка по сравнению с коренными гражданами. Античное демократическое государство, как мы только что сказали, считало себя обязанным обеспечить прожиточный минимум всем своим гражданам: поэтому-то античные граждане боялись расширения круга граждан, так как это уменьшило бы доход и преимущества каждого из них. Поучительно, что закон Перикла был фактически применен в 444 г., когда претендент на верховную власть в Египте Псамметих прислал в дар афинскому народу 40 000 медимнов пшеницы и ее нужно было поделить между гражданами. Чем меньше было бы претендентов на этот хлеб, тем больше получил бы каждый гражданин; поэтому со всех сторон посыпались доносы, и возникло множество процессов о незаконнорожденных. В результате этих процессов, если верить Плутарху, было арестовано и продано в рабство около 5000 человек; в числе граждан, имеющих право на участие в раздачах (т. е. фетов), осталось только 14 400 человек.

После 445 г. афиняне облекли Перикла таким доверием, что до 430 г. он оставался вершителем афинской политики. Эти годы были временем полного расцвета Афинской державы, высшего расцвета афинского ремесла, торговли, науки, искусства. Фактически Афины становятся теперь ведущим государством всей Эллады.

Политика Перикла в южной Италии и Сицилии

Тридцатилетний мир вовсе не означал, что афиняне отказались от западногреческих рынков. Сам Перикл рассматривал этот мир только как передышку: он прекрасно понимал, что реакционная Спарта всегда будет центром для группировки олигархических сил в Афинах и союзных с ними городах, и, с другой стороны, учитывал все возрастающую потребность афинян в ввозимом хлебе. Уже пункт договора, касающийся Аргоса, показывает истинные намерения Перикла. Он не оставил надежды усилить значение Афин в Сицилии и южной Италии, но хотел теперь действовать, как вождь передовых групп во всех греческих городах, опираясь главным образом на дипломатию, а не на военную силу.

Политика сближения с демократическими государствами южной Италии и Сицилии, начатая в 454 г. договором с сицилийским городом Эгестой, продолжалась и после 446 г. Чтобы обеспечить Афинам базу для сношений с Италией, афинский стратег Формион заключил договор с Акарнанией; затем были заключены договора с ионийскими городами, с Леонтинами в Сицилии и с Регием в южной Италии. Эти договоры были направлены острием против Сиракуз, важнейшего союзника пелопоннесцев в Сицилии. Главным оплотом пелопоннесцев в южной Италии был Тарент. Чтобы ослабить его, афиняне заключили союз с противником Тарента Артом, царем мессапов (в Калабрии). Перикл сделал попытку и более прочно утвердиться в южной Италии. Жители Сибариса, разрушенного кротонцами в 510 г., восстановили свой город. Теснимые кротонцами, они обратились за помощью к Афинам. Перикл немедленно воспользовался этим и вывел в Сибарис колонию из афинян и их союзников, получившую имя «Фурии»; когда исконные жители Сибариса стали требовать себе привилегий, они были изгнаны. Для руководства новой колонией были мобилизованы лучшие умы в Афинах и их колониях: историк Геродот, философ Протагор, демократический деятель в Афинах Ксенократ, архитектор Гипподам из Милета; для подведения «религиозной базы» в колонию отправился знаменитый афинский прорицатель Лампон. Гипподам распланировал город геометрически правильно: широкие улицы пересекались под прямыми углами.

В это время случилось непредвиденное обстоятельство: на 444—443 г. Перикл не был выбран стратегом. По-видимому, активная политика его на западе внушала страх афинским массам, уставшим от войны и едва успевшим спокойно вздохнуть после мирных договоров 447 и 445 гг. Руководство перешло к олигархической партии, возглавляемой уже упомянутым выше Фукидидом из Алопеки, и ему было поручено руководство устройством колонии в Фуриях. Фукидид совершенно извратил идею Перикла, под маской беспристрастия и верности «общеэллинскому» делу он, работая на руку Спарте, объявил Фурии общегреческой колонией и стал приглашать все города Греции принять участие в ее заселении. Колонисты из Пелопоннеса и Беотии оказались в большинстве; во главе колонии стали спартанец Клеандрид и другие деятели аристократического направления; сама она приняла аристократические законы Залевка в Харонда.[227] Не удивительно, что по возвращении из Фурий Фукидид был привлечен к суду и осужден, а несколько позднее изгнан остракизмом. С политической стороны все предприятие кончилось, таким образом, неудачей для Афин.

Итак, и на этот раз мы видим, что политика олигархической партии, возглавляемой зятем Кимона Фукидидом, привела в 443 г. к такой же неудаче для Афин, как и политика самого Кимона в 449 г. Лозунги освободительной борьбы с Персией и единства эллинов производили неотразимое действие на народ, но он очень скоро убеждался в том, что теперь эти лозунги стали служить прикрытием антигосударственной эгоистической политики олигархических групп. Неудачи олигархов дорого стоили народу, но в результате вели к еще большему укреплению демократических принципов и авторитета Перикла.

Положение союзных городов

445—430 гг. — период наивысшего развития могущества Афин. В это время Афины возглавляют «державу» («архе»), насчитывающую в своем составе более 170 городов. Почти все эти города платят Афинам форос и выставляют свои контингента в войско, но не имеют ни укреплений (афиняне заставляли жителей срывать укрепления), ни флота, не участвуют в военном командовании и в распределении взыскиваемых с них сумм. Только четыре наиболее значительных члена союза сохраняют свои стены, флот и полную автономию: Самос, Хиос и два города на Лесбосе (Митилена и Мефимна). Прочие города даже официально часто называются не союзниками, а «городами, которыми владеют афиняне». В союзных городах, под давлением афинян, происходят почти всюду демократические перевороты и вводятся учреждения, сходные с афинскими,[228] в том числе и суды. Но компетенция этих судов ограничена: если осужденные приговорены к смертной казни или изгнанию, они имеют право апеллировать в афинскую гелиею; если один из тяжущихся — афинянин, то дело разбирается в Афинах. В особо важных случаях афиняне вызывают отдельных граждан из союзных городов на суд в Афины через особых чиновников «приглашателей» («клетеров»). Союзники обязаны присылать делегации и жертвенных животных на главнейшие афинские праздники. Ряд товаров разрешалось вывозить только в Афины, и лишь в том случае, если в данном товаре не было потребности в самих Афинах, по уплате определенной пошлины его разрешалось везти дальше. Особенно строго была регулирована перевозка хлеба: в Византии на Геллеспонте сидели особые чиновники — «сторожа Геллеспонта» (геллеспонтофилаки), которые должны были наблюдать за тем, чтобы весь провозимый хлеб шел прежде всего в Афины, и уже отсюда, по удовлетворении потребностей афинян, не больше трети ввезенного хлеба могло направляться в другие города. Ввозить непосредственно в другие места можно было только по особому разрешению народного собрания. В самих Афинах за ввозом хлеба наблюдали особые чиновники — «хлебные стражи» (ситофилаки). Так как союз представлял единое целое не только в политическом, но и в экономическом отношении, Афины ввели во всех его городах свой вес и свои меры, а потом и свою монету. Большое значение имело то, что союзная казна была перенесена в 454 г. с Делоса в Афины, где и хранилась на Акрополе в храме Афины, причем 1/60 часть союзных взносов считалась собственностью богини. После заключения Каллиева мира, по-видимому, возник вопрос, следует ли взимать с союзных городов форос, введенный специально для борьбы с Персией. Но Перикл настоял на том, чтобы форос продолжал взиматься, так как Афины по-прежнему гарантировали союзникам свою защиту. Была принята точка зрения Перикла, согласно которой Афины не обязаны давать союзникам отчет в расходовании вносимых последними сумм.

После 442 г. вся союзная область была разделена, как сказано выше, на 5 податных округов: Ионийский, Геллеспонтский, Фракийский, Карийский, Островной.

Принадлежность к союзу приносила его членам ряд выгод, из которых едва ли не главной было уничтожение пиратства на Эгейском море.[229] Устав союза не запрещал войн между его членами, но в случае их возникновения Афины немедленно вмешивались в эти столкновения в своих интересах, чтобы ликвидировать их.

Как мы говорили уже,[230] возмущение афинских аристократов (например, Фукидида из Алопеки) властью Афин над союзниками было дешевой демагогией: их возмущали лишь мероприятия демократии, которые ложились бременем на зажиточные элементы союзных городов. Так как народные массы в этих городах были при аристократическом режиме бесправны, власть афинян для них во многом оказывалась выгодной. Автор сочинения об афинском государственном устройстве, приписываемого Ксенофонту, говорит: «Афиняне знают, что в Афинах власть в руках народа будет оставаться очень недолго, если в городах возьмут силу богатые и благородные; в силу этого они благородных лишают там гражданских прав, отнимают имущество, изгоняют и убивают, а простых поддерживают. Благородные из афинян защищают благородных в союзных государствах, понимая, что им самим выгодно защищать в городах людей лучших» (I, 14). Такой смысл имело и заступничество Фукидида из Алопеки и его единомышленников за угнетаемых союзников.

Восстание на Самосе

Каков был истинный характер восстаний союзников, лучше всего видно на примере крупнейшего из этих восстаний, имевшего место на Самосе. Самос был одним из немногих союзников Афин, сохранивших свою независимость и аристократический строй до 440 г. Во время восстания Самос был самым крупным торговым городом на Эгейском море; он владел флотом в 50 триэр и был первым по могуществу на море государством после Афин. Государственное устройство было здесь, как мы уже сказали, аристократическим, в соседнем же Милете власть была в руках демократии. Самос спорил с Милетом за обладание городом Приеной (на границе Карии и Ионии). Самосцы пошли войной на Приену и нанесли поражение милетянам. Милетяне и самосские демократы обратились за помощью в Афины. Афиняне предложили самосцам решить спор третейским судом, но самосцы отклонили это предложение. Тогда афиняне в 440 г. подошли к Самосу на 40 кораблях, передали власть демократам, оставив для защиты их гарнизон, взяли заложников у самосских аристократов и отплыли обратно. После этого бежавшие с Самоса аристократы обратились за помощью к персидскому (в Сардах) сатрапу Писсуфну и к Пелопоннесскому союзу.[231]

Восстание на Самосе было, по-видимому, частью большого плана, задуманного Персией (как можно заключить из Фукидида, I, 41, 2) вместе со Спартой, так как одновременно с Самосом восстали некоторые города в Карии, Византий, Херсонес Фракийский; началось брожение на Лесбосе; вероятно, предполагалось лишить Афины морского господства и передать его Самосу, который, войдя в Пелопоннесский союз, должен был стать проводником спартанской политики. Аристократам удалось с персидской помощью снова захватить Самос, взять в плен значительную часть демократов и афинский гарнизон и увезти своих заложников; затем они вместе с персами двинулись походом на Милет. Узнав об этом, Перикл спешно направился к Самосу с 60 кораблями. Ему удалось одержать победу, но в это время он получил сведения, что к Самосу идет финикийский флот. Перикл пошел ему навстречу, а тем временем самосцы нанесли чувствительное поражение афинянам. Однако обещанная спартанцами помощь не прибыла, с персами же Периклу, надо думать, удалось договориться. Персам было, по-видимому, обещано вернуть некоторые города Карии: владение этими городами было стратегически и политически очень важно для Персии, а для Афин обладание ими имело ничтожное значение. Как бы то ни было, персы остались нейтральными, и флот Перикла мог спокойно вернуться к Самосу.

Поход пелопоннесцев на помощь Самосу также не удалось осуществить — Коринф отказался участвовать в этом походе, к тому же на помощь афинянам пришли суда с островов Хиоса и Лесбоса, оставшихся независимыми союзниками. Пришла новая эскадра и из Афин. При таких условиях вторично осажденным самосским аристократам не оставалось ничего, кроме капитуляции. Они должны были выдать весь флот, срыть стены, дать заложников и уплатить огромную контрибуцию, частью в виде уступки земли клерухам, частью в форме ежегодных взносов. Вслед затем были подавлены восстания в Византии и на Херсонесе Фракийском.

Театр. Эсхил

Новый период греческого театра, период расцвета, открывает самое позднее произведение Эсхила, его трилогия «Орестея». Уже по своей драматургической структуре эта единственная целиком до нас дошедшая трилогия Эсхила гораздо сложнее прежних, и в ней его художественная техника достигла высшего совершенства. Здесь использован третий актер, введенный только что выступившим молодым соперником Эсхила Софоклом. «Орестея» появилась на сцене в 458 г., в момент, когда в афинской политической жизни произошли и подготовлялись важные события. Как мы уже говорили, в 461 г. была проведена реформа Эфиальта, по которой Ареопаг лишился всех своих политических прав и стал исключительно судом по уголовным делам. Власть перешла в руки демократии, возглавляемой сперва Эфиальтом, а потом (после предательского убийства Эфиальта из-за угла) Периклом. Вскоре после этого началась агитация за возвращение к старым порядкам; Кимон, агитировавший за реставрацию аристократического строя, был подвергнут остракизму.

Все эти злободневные вопросы и события нашли свое отражение в трилогии Эсхила, несмотря на то что внешне она как будто не имеет никакой связи с тем, что происходит, содержание ее взято из старинных мифов. Однако нужно различать в этой пьесе два момента: ту идею, которая уже до Эсхила была положена в основу мифа, и то, для чего эти мифы нужны самому Эсхилу.

Рассказывается здесь следующее. Агамемнон, вождь греков под Троей, возвращается на родину. Во время его отсутствия его жена Клитемнестра со своим любовником Эгисфом управляли государством. Все симпатии зрителя на стороне вернувшегося царя. Этот царь — народный вождь, который не любит роскоши, заботится о народе. Но он вызвал ненависть Клитемнестры тем, что отправляясь в путь принес в жертву богине Артемиде их дочь Ифигению, а из Трои привез с собой наложницу Кассандру, дочь Приама. Клитемнестра с Эгисфом убивают Агамемнона. Сына его, младенца Ореста, увозят за пределы Микен. Таково содержание первой пьесы («Агамемнон»); Эсхил, как художник, старается здесь обнаружить психологические мотивы, толкнувшие Клитемнестру на преступление.

Во второй пьесе («Хоэфоры») Орест возвращается, чтобы согласно оракулу Аполлона отомстить за смерть своего отца и тем выполнить установленный старинным законом сыновний долг. Он убивает и мать и ее любовника. Но убийство матери — тягчайший грех. Эриннии (богини мщения) начинают преследовать Ореста. Он впадает в безумие, бежит по Греции, не может нигде найти успокоения. С этого момента начинается третья трагедия («Евмениды»).

Богиня Афина, к которой обращается Орест по совету Аполлона, учреждает судилище из знатнейших афинских граждан — Ареопаг, который и судит Ореста. На этом суде выясняются две точки зрения. Защитник Ореста — Аполлон — говорит, что Орест не совершил никакого преступления по отношению к родным, ибо между сыном и матерью нет никакого родства. Эриннии настаивают на том, что нет ближе родства, чем между матерью и ее сыном. В результате суд оправдывает Ореста, а Эриннии отныне почитаются как «Евмениды», благосклонные богини, подательницы плодородия.

Энгельс на материале этнографии справедливо указал, что здесь отчетливо изображена борьба двух принципов: старого принципа — матриархального наследования — и нового типа общественных отношений при патриархате. В том мифе, который использовал Эсхил, центр тяжести лежал на борьбе между этими двумя принципами, но для Эсхила замена матриархальных отношений патриархальными только частный случай гораздо более общего вопроса: почему вообще одни учреждения заменяются другими? Каким образом вечные законы нравственности могут изменяться и отменяться? Эсхил хочет показать, что та же борьба между старым и новым, которая происходит в человеческом обществе, происходит и в мире бессмертных богов. У старейшей богини, Земли, святилище было отобрано и отдано Аполлону, носителю мужского начала: землерожденных Титанов и Эринний сменяют светлые олимпийские боги. Мужскому началу, как более ценному (с точки зрения того класса, к которому принадлежал Эсхил), отдается предпочтение перед женским: богиня Афина, хотя и женщина, но по своему складу ближе к мужчине, рождена прямо из головы отца и не имеет матери. Однако старый принцип не мог быть отброшен легко и безболезненно: необходима была долгая борьба (такова, например, борьба богов с Титанами) и бесконечные страдания. «Знание через страдание» (pathei mathos) — таков принцип прогресса, установленный испокон века: ему подчинены и боги. Орест целую жизнь страдал и только этим купил себе право на счастье.

Если разобранные нами трагедии рассматривать на фоне афинской действительности, то их политический смысл станет ясен. В аристократах религиозно настроенные люди готовы были видеть земное отображение богов (см. выше, с. 300). Но эти же аристократы в свете новых демократических взглядов оказались группой притеснителей и угнетателей. Эсхил указывал, что счастье получается ценой страданий, что притеснения аристократии были полезны народу: существование аристократии на земле было так же необходимо, как насилия Зевса над Прометеем. И афиняне подобно тому, как они продолжают чтить старых богинь, лишенных прежней власти олимпийцами, должны продолжать воздавать должный почет аристократии. В «Евменидах» устами богини Афины, которая через короткое время после Троянской войны учредила Ареопаг, поэт ведет пропаганду против дальнейшего углубления только что проведенной реформы Эфиальта, против отнятия у Ареопага его судебных функций:

Как видно из последних слов, Эсхил и здесь, как в «Прометее», является борцом против «господской власти» и всякого деспотизма, хотя по отношению к демократическим реформам, проводившимся группой Перикла, он занимает консервативную позицию. Его идеал: народная власть, примирившаяся с представителями старой аристократии и добровольно уступившая ей ряд почетных мест в государстве. Заключительная часть «Евменид» обращена, с одной стороны, к аристократам-эмигрантам, которых он умоляет прекратить братоубийственную войну и вернуться на родину, с другой стороны, к народу, с просьбой предоставить этим аристократам подобающий почет. Интересно неодобрение к захватническим войнам, высказываемое в «Агамемноне» и, возможно, направленное против политики Кимона.[232]

Софокл

Второй великий трагический поэт Афин V в. — Софокл (родился около 496 г. — умер в 406 г.). Родиной Софокла был Колон, прославленное потом в его творчестве предместье Афин, где он родился в состоятельной семье (отец его был владельцем оружейной мастерской) и получил традиционное воспитание. В молодости он был близок к Кимону, и если впоследствии примкнул к Периклу, то в своей поэзии остался носителем дельфийских идеалов, которые лишь с трудом можно было примирить с идеалами Перикловой демократии. Принадлежа к кружку Перикла, Софокл стал активным государственным деятелем: он занимал должность эллинотамия и стратега во время экспедиции против Самоса. По полученному им образованию он был врачом. Переворот, происходивший в умственной и политической жизни, ему представлялся слишком поспешным, и он пытался по мере сил агитировать против этого движения вперед. Даже в конце своей жизни, когда афинское общество вступило в стадию кризиса и выдвигало новые политические и идейные течения, — когда в поэзии выступил Еврипид, — : Софокл оставался верен своему мировоззрению и был почти не затронут софистическим свободомыслием.

Из его пьес наиболее интересны для нас и наиболее популярны три, заимствованные из афинской мифологии: «Эдип-царь», «Эдип в Колоне» и «Антигона».

Первая пьеса поставлена на сцене, по-видимому, в 429 г., она несомненно так же живо отражает политические тенденции, как и «Евмениды» Эсхила. В Фивах царствовал царь Лаий, который в молодости совершил грех; оракул предсказал ему, что его сын убьет его и женится на своей матери. Для того чтобы избежать исполнения рокового предсказания, Лаий приказывает выбросить родившегося младенца в глухое горное место на границе между Беотией и Коринфом на съедение диким зверям. Но пастух, которому было поручено это сделать, сжалился над малюткой и передал его другому, коринфскому пастуху. У царя коринфского нет детей; он, не зная происхождения ребенка, воспитывает его и дает ему имя Эдип. Эдип воспитывается как коринфский царевич. Когда Эдип обращается к оракулу, тот предсказывает ему, что он должен убить отца и жениться на матери. Эдип не возвращается в Коринф. Он едет, куда глаза глядят, но по дороге встречает едущего на колеснице знатного старика, который надменно требует, чтобы Эдип свернул с дороги и ударяет его бичом. Вспыльчивый Эдип убивает старика, не убоявшись его большой свиты. На дальнейшем пути он подъезжает к Фивам. У ворот города сидит страшное чудовище — Сфинкс и задает загадки. Того, кто не может их решить, он съедает. Эдип отгадывает загадку Сфинкса и освобождает этим город от чудовища; в награду он получает трон вместе с рукой царицы Иокасты, вдовы убитого царя Лаия. Царь Эдип справедливо и мудро правит государством. Но вскоре начинается ужасная чума.

Вся фабула до этого места не включена в действие пьесы Софокла; она становится известной зрителю из слов действующих лиц. Лишь с известия о начале чумы начинается пьеса. Согласно верованию греков, чума есть проявление гнева Аполлона и последствие какого-либо греха, совершенного в государстве. Запрошенный оракул Аполлона указывает, что в стране живет убийца, совершивший самый страшный грех, и требует его изгнания. Эдип начинает разыскивать этого убийцу. После долгих перипетий, полных трагизма, выясняется, что этот убийца — он сам. Он выкалывает себе глаза, ибо, как отцеубийца, он не может смотреть на солнце, и уходит в изгнание со своими дочерьми Исменой и Антигоной.

В 429 г. была чума в Афинах, постигшая их, по толкованию дельфийского оракула, за давний грех предков, за родовой грех Алкмеонидов. Это делает понятной тенденцию драмы. Тенденция эта реакционна и направлена против Перикла. Спартанцы требовали его изгнания за грех, совершенный его далекими предками. Как ни справедлив Перикл, но религиозный долг требует, по мнению Софокла, ставить волю Аполлона, сочувствовавшего Спарте, выше всех других соображений. В этом сказывается характерная для Софокла, так же как и для его друга историка Геродота, двойственность между его близостью к Периклу и к идеологии демократических Афин и привязанностью к самому ярому защитнику консервативных политических и идеологических течений — дельфийскому оракулу.

Вторая трагедия, предсмертное произведение Софокла «Эдип в Колоне», имеет содержанием изгнание Эдипа, сопровождаемого дочерью Антигоной, братоубийственную войну между его сыновьями и смерть Эдипа в Афинах. В этой трагедии Софокл старается смягчить мрачную картину человеческой судьбы, данную им в «Царе Эдипе». В «Царе Эдипе» благородный и праведный человек, знаменитый подвигами, помимо своей воли оказывается преступником и причиной «скверны» для сограждан. Наоборот, «Эдип в Колоне» изображает слепого, обремененного страшным проклятием изгнанника, который умирает, став любимцем богов и источником благодати для приютившей его страны. В связи с этим проводится и политическая тенденция: восхваляется человеколюбие и справедливость афинского полиса, который в лице своего мифического царя Тезея оказывает гостеприимство скитальцу-фиванцу Эдипу, и порицается жестокость фиванского царя Креонта; этим подчеркивается жестокость и неблагодарность фиванцев, которые в самый трудный для Афин момент нападали на них с тыла, грабили и требовали их разрушения.

Самая популярная, третья трагедия из того же фиванского цикла, «Антигона», заслуженно считается характерным образцом драматургии Софокла. Антигона, дочь Эдипа, выступавшая как действующее лицо в обеих остальных трагедиях цикла, здесь является героиней драматического конфликта. В трагедии рассказывается, как после смерти в бою обоих сыновей Эдипа, Этеокла и Полиника, фиванский правитель Креонт издает закон, запрещающий хоронить изменника родины Полиника. Его сестра Антигона ставит, однако, божеский закон, предписывающий хоронить родных, выше человеческого и хоронит брата. Креонт приказывает замуровать ее в склеп, где она кончает жизнь самоубийством вместе со своим женихом, сыном Креонта.

Трагический конфликт «Антигоны», конфликт между повелением государственного «писаного» закона и истинным законом отцов был одной из проблем, которые глубоко волновали в это время афинское общество. Софокл, рисуя своих героев, как людей с ярко выраженной индивидуальностью, показывая непреклонную и волевую Антигону рядом с робкой, способной только на плаксивый героизм сестрой ее Исменой, хотя и признает субъективную правоту Креонта, соблюдавшего свои обязанности правителя, тем не менее стоит несомненно всецело на стороне Антигоны и «неписаного» права. Путь, сознательно избранный героиней, приводит ее к гибели, но смерть Антигоны становится ее победой и влечет за собой поражение Креонта. Здесь выражены и политические взгляды Софокла, советующего беречь заветы отцов, а не нарушать их и не отдавать предпочтение законам, изобретенным демократическими правителями (одним из которых был и Перикл). В знаменитом хоре «Антигоны» поэт-гуманист прославляет человеческий род в целом, силу и изобретательность его ума, покоряющего природу и создавшего общество. Но и здесь имеется предостережение: сила разума может привести и ко злу, поэтому надо придерживаться традиционной этики.

Резкое столкновение классовых интересов в Афинах не благоприятствовало успеху этих умеренных примиренческих взглядов и вело к победе индивидуализма в поэзии.

Изобразительные искусства

Пятый век, век расцвета греческой культуры вообще, был также веком расцвета греческого искусства и по праву считается одной из наиболее выдающихся эпох в истории мирового искусства, но полного и всестороннего своего развития оно достигло лишь в годы правления Перикла в Афинах.

Стремление усилить политический вес Афин, привлечь сюда иностранцев и обеспечить работой афинскую бедноту побуждало Перикла украсить город великолепными постройками, дабы он и по внешнему своему виду затмил все прочие города Эллады. С другой стороны, только экономический и политический расцвет Афин V в. мог дать материальную базу для осуществления этих планов. Считая восстановление храмов богов, разрушенных персами, обязанностью всех греков, Перикл воспользовался казной Афинского морского союза; он привлек к работам целую армию художников, ремесленников и чернорабочих. Руководство он поручил своему другу, великому художнику и скульптору Фидию.

Строительная деятельность Перикла сосредоточилась главным образом на Афинском акрополе — высоком естественном холме в центре города. Перикл превратил его в парадный религиозный центр государства — скалу Афины, покровительницы афинского народа. Здесь была запроектирована и частично доведена до конца еще при Перикле постройка великолепных зданий. На самом высоком месте, на южной стороне Акрополя воздвигли храм Афины-Девы, Парфенон (parthenos — дева); на западной стороне — небольшой изящный храм постоянной спутницы Афины, богини Ники (Победы), а на северной стороне скалы несколько позднее — Эрехфейон, храм, объединивший древнейшие культы города и в том числе культ легендарного царя Афин Эрехфея. У входа на Акрополь было сооружено великолепное мраморное «преддверие» — Пропилеи — с широкой лестницей и боковыми крыльями. Большая открытая площадь между всеми тремя зданиями украсилась статуями, мраморными досками, надписями и другими приношениями божеству. Ансамбль Акрополя, сохранившийся до нашего времени в сравнительно цельном виде, является наиболее полным и художественно совершенным выражением религиозно-общественных идеалов греческого полиса, находящегося на вершине своего могущества.

Парфенон построен целиком из золотисто-розового мрамора. Центром постройки была колоссальная, в 12 м вышины, статуя Афины из золота и слоновой кости работы Фидия. Весь храм был в сущности только архитектурной оправой для драгоценной статуи: его пропорции, формы и внешние скульптурные украшения имели своей исходной точкой статую Афины и сливались с ней в единое, поразительное по своей стройности целое. В устройстве целлы, этого дорийского сооружения, допущены были ионизмы: с внешней стороны она была опоясана сплошным ионийским фризом, давшим возможность, кроме метопов и фронтонов, развернуть на стенах храма еще третий ряд скульптурных повествований во славу богини. 92 метопа Парфенона посвящены были изображениям мифических деяний богов и героев и символизировали победу светлого культурного начала над хаотическими силами природы. На фронтонах были изображены мифы, непосредственно касавшиеся Аттики и ее главной богини, — чудесное рождение Афины из головы Зевса и спор Афины с Посейдоном из-за обладания Аттикой. Наконец, на фризе изображено было уже не мифическое, а реальное событие — процессия афинян, направляющихся через весь город на Акрополь, в храм Афины, для жертвоприношения и поднесения богине нового плаща — пеплоса. Афинский народ объединялся здесь в одном торжественном действии со своими богами и тем самым героизировался. Афина же, в блеске золота и слоновой кости, окруженная символами своей власти, с милостивой улыбкой на устах взирала на славу и счастье своего народа, на «сияющую, венчанную фиалками, воспетую в гимнах твердыню Эллады, славные Афины». Творения Фидия и его школы надолго пережили могущество Афин и имели огромное влияние на дальнейшие судьбы античного искусства. Хотя из произведений самого Фидия (Афина-Дева, Зевс Олимпийский и др.) ничего не сохранилось, тем не менее уцелевшие остатки скульптур Парфенона, исполненные под руководством и по наброскам великого мастера, позволяют судить о его стиле.

V в. ознаменовался еще одним важнейшим сдвигом в области искусства — переходом на так называемую иллюзионистическую живопись. Все ранние греческие живописцы, не исключая великого Полигнота, не сознавали еще огромного значения светописи и передавали предметы в линиях, раскрашивая их в те цвета, которые им свойственны от природы. Живопись их была, в сущности, раскрашенным рисунком. В то же время они уделяли мало внимания пространственному размещению предметов — перспективе. Между тем наш глаз никогда не воспринимает окружающей нас действительности в отрыве от пространства и освещения. Форма, размеры и цвет предметов кажутся нам различными в зависимости от удаления последних от нашего глаза и от характера освещения. Поэтому раскрашенный рисунок всегда до известной степени условен, и только передача светописи способна создать настоящую иллюзию реального мира.

Переход на иллюзионизм имел для истории живописи такое же огромное значение, как отказ от фронтальности для истории скульптуры. К сожалению, до нас дошли только имена великого новатора, «открывшего», по выражению одного античного писателя, «двери искусства» — афинянина Аполлодора (около 430 г.), его теоретического последователя — Демокрита, написавшего исследование по теории искусства, его ближайших последователей на практике — Зевксиса и Паррасия, и краткие описания некоторых из их картин. Древние писатели рассказывают любопытный анекдот о состязании Зевксиса и Паррасия. Зевксис настолько правдиво изобразил виноградные гроздья, что птицы слетались клевать их. Гордый своей победой Зевксис подошел к картине Паррасия и потребовал, чтобы художник открыл прикрывающую ее завесу. Тогда Паррасий дал ему удостовериться, что его картина изображает завесу, и Зевксис признал себя побежденным. Этот анекдот показывает, какое значение греческие художники стали придавать воспроизведению реального мира.

Греческое искусство V в. своим богатством и совершенством отражает внешний и внутренний расцвет породившего его общества. Простота, изящество, монументальность и спокойная гармоничность форм — вот каковы его характерные черты. Следующая эпоха принесет глубокие перемены.

Наука

Успехи ионийской науки не могли не быть использованы и в аристократических полисах, например, в греческих колониях Сицилии и Италии. В полезности ионийской физики и медицины не могли не убедиться даже заядлые реакционеры; закрывать ей двери было крайне невыгодно даже для самых отсталых общин. Но в то же время на Западе были очень сильны религиозные настроения; поэтому здесь ученые делают попытку примирения идеалистических религиозных теорий с материалистической наукой. Они резко разграничивают две различные области: одна область — религия, где эти ученые верят во всякие освященные веками нелепости, другая область — наука, куда они религию не пускают. Благодаря этому разделению они создают для себя возможность верить во что угодно и в то же время заниматься наукой.

В действительности такое разделение не проводится последовательно, и религиозные воззрения в большей или меньшей степени проникают в науку.

К такому роду ученых принадлежали Эмпедокл из Акраганта и Алкмеон из Кротона.

Эмпедокл

Уже биографические особенности определяют в значительной мере двойственный характер учения Эмпедокла. Он родился в одном из самых знатных семейств города, его дед одержал в Олимпии победу в состязаниях. Но в ожесточенной партийной борьбе, которая шла в Акраганте, он принял живейшее участие, стоя во главе одной из групп, боровшейся с господствовавшей аристократической партией. В своей практике он выступал как «чудотворец» и колдун, но в то же время он был врачом и принужден был исходить из данных положительной науки. Соответственно этому у Эмпедокла имеются теоретические сочинения двух типов. Одно сочинение — поэма «Очищения» — мистически-пифагорейского типа: оно говорит о переселении душ, о первоначальном грехе человечества, о необходимости искупления грехов, очищения, покаяния и т. п. и проповедует вегетарианство. Другое его произведение — поэма «О природе» — естественнонаучное философское сочинение. Здесь Эмпедокл строит оригинальную систему истории мира, космогонию. Эмпедокл, как и пифагорейцы, принимает четыре элемента, «корня» — землю, воду, воздух и огонь, но кроме них он допускает еще два подвижных элемента, которые он перенес в область природы из человеческого общества: это Любовь и Вражда. Спор между элейцами и материалистами о том, является ли мир однообразной массой или состоит из различных предметов, он разрешает, перенося этот вопрос в область истории: мир поочередно становится то однообразной массой элейцев, то миром множества и движения ионийцев, причем оба мира существуют, но последовательно сменяют друг друга. Первоначально существует однообразный шар, сферос, без движения, без отдельных предметов. В этот шар проникает пятый элемент — Вражда. Вражда начинает вносить рознь между частицами отдельных элементов, которые начинают отскакивать друг от друга, причем подобные стремятся к подобным. Возникает вихревое движение, распадение на элементы, мир оживляется, но лишь до тех пор, пока не наступает противоположная крайность: полное распадение на отдельные четыре «корня» — землю, воду, воздух и огонь. Под воздействием Любви частицы различных элементов снова начинают двигаться в вихре, пока опять не получится однообразный шар, в виде которого изображают мир элейцы. Так продолжается до бесконечности: эпоха любви и эпоха ненависти все время сменяют друг друга.

В силу господства Любви и Вражды возникают живые существа. Любовь стремится соединить все предметы в гармоническое целое уже в эпоху Вражды, когда все еще разделено на элементы. Но отчетливое действие Любви начинает проявляться, когда мир представляет первобытное море, в котором плавают отдельные части животных: «головы без тел, руки без плеч, ноги без тела», отделенные друг от друга по воле Вражды. Любовь начинает снова свое дело, и эти части соединяются между собой. Однако пока Вражда сильнее Любви, это соединение происходит случайно — соединяются между собой самые неподходящие члены различных животных: появляются существа с двумя головами или двумя грудями (без спины), с головой человека и телом быка и, наоборот, с головой быка и телом человека, хвост козы с головой льва, «смешанные существа», «помесь мужчины и женщины» и т. д. Отсюда, по мнению Эмпедокла, и получилось представление о сказочных мифологических чудовищах. Эти существа не могли жить вследствие своей неприспособленности; они вымирали бесследно, и начиналось новое творение. Снова появлялись существа, уже более совершенные, опять они погибали бесследно, пока, наконец, случайно не создался мир с существами, у которых все органы приспособлены друг к другу. Они оказались жизнеспособными, выжили, и так появились люди и животные. Это еще грубое, первобытное представление; это не теория «естественного отбора», основателем которой часто считают Эмпедокла. У него лишь ряд последовательных актов творения, все более и более совершенных. Но это — первые проблески мысли о выживании приспособленных, которые, как мы увидим, Демокрит развил в более научную теорию.

Эмпедоклова теория возникновения мира также послужила впоследствии основой для соотвествующего учения Демокрита. Эмпедокл сравнивает мир с водоворотом, в котором все тяжелые элементы стремятся к центру; чем они легче, тем ближе к периферии мира они размещаются. В самый верхний слой мира поднялся тонкий воздух (эфир), из которого образовался небесный свод; следующий слой образовал огонь, и т. д., земля же, как наиболее тяжелая, попала в центр вихря. Космогония Эмпедокла была одним из самых смелых, оригинальных и передовых философских представлений античности.

Но и в основном пункте своего учения Эмпедокл стал не на сторону элейцев, а на сторону ионийских натурфилософов и был в этом случае предшественником Демокрита: в противоположность элейцам он считал, что действительный мир принципиально постижим и может быть постигнут при помощи чувств. Под влиянием элейцев Эмпедокл подчеркивал недостаточность той картины, которую нам дают чувства с их ограниченностью; но чувства не лгут, — они только узки, тупы. Разум сам по себе бессилен: всякое познание получается только путем проникновения в наше тело «истечений» от вещей, т. е. потока частиц, которые проникают внутрь нас, и благодаря этому мы можем видеть, слышать и т. д. Разум лишь приходит на помощь чувствам. Только «теория истечений», как думали тогда, давала возможность осмыслить тот загадочный факт, что предмет находится на расстоянии от нас, не вступает с нами в соприкосновение, а мы, тем не менее, знаем о его существовании.

У Эмпедокла мы находим наивное предвосхищение учения о химических элементах. Так, например, по его мнению, чтобы создать человеческую кость, нужно взять столько-то частей земли, столько-то воды, столько-то огня и смешать — получится кость. Очевидно, если взять эти элементы в другой пропорции, получится другой предмет. Качественное различие между предметами он объясняет, следовательно, различными пропорциями элементов, которые входят в эти предметы, т. е. сводит к количественным различиям.

Вся система Эмпедокла носила характер естественнонаучной гипотезы, стремящейся объяснить наибольшее число фактов, и это удалось Эмпедоклу лучше, чем его современникам.

Алкмеон

Очень интересно и учение другого западного философа Алкмеона из Кротона. Нам известно, например, как он объяснял здоровье и болезнь человеческого организма. В человеческом организме имеются различные силы: «влажное», «сухое», «холодное», «горькое», «сладкое» и т. д. Если среди этих сил в организме установилось гражданское равноправие, то человек здоров; если же одна сила «одерживает верх» над другими силами, если получается «монархия», то человек страдает. Тут отношения в гражданском обществе переносятся на объяснение физиологических явлений.

Но главнейшая заслуга Алкмеона перед наукой не в этом. Он впервые установил, что центром психической жизни является мозг. До него греческие ученые помещали центр психической жизни в самых различных частях человеческого тела, например, в грудо-брюшной преграде, — поэтому по-гречески и ум и грудобрюшная преграда называются одним словом «френ» (ср. нынешние выражения «шизофреник» и т. д.), — в сердце, крови и т. п.

Анаксагор

Другой, совершенно отличной от западных учений попыткой примирить материалистическую науку с идеализмом явилось учение Анаксагора (приблизительно 500—428 гг.). Из своей родины Клазомен (в Малой Азии) Анаксагор переселился в Афины и примкнул там к кружку Аспасии и Перикла. Здесь и протекала вся его деятельность. Будучи материалистом, Анаксагор не хотел знать никаких богов, никакого религиозного объяснения происходящего. К народной религии он относился резко отрицательно; он строил свою физическую систему в расчете на то, чтобы она отвечала запросам мыслящего человека, и хотел нанести решительный удар всякому религиозному миросозерцанию. Однако, живя в афинской среде, у которой был ряд религиозных предубеждений, он сделал, как мы увидим, одну, с виду небольшую, уступку идеализму, включив в свою систему Разум (nous), занимающий какое-то особое положение и противостоящий всем остальным элементам. По существу эта уступка была гораздо вреднее, чем то, что сделал Эмпедокл, когда он, наряду с миром науки, допускал существование обособленного мира религии: Анаксагор открыл религиозному миросозерцанию лазейку для проникновения внутрь физической системы.

По учению Анаксагора, весь мир состоит из бесконечного множества «семян». Он считал, что элементов не четыре, но бесконечное множество. Он говорил, что делить предмет можно без конца, и все равно каждая частица будет такой же разнообразной и будет состоять из такого же количества различных элементов. Таким образом, в каждой частице заключено свое солнце и луна, свои люди, которые сеют хлеб, свои города, крепости, войны и т. д. А если из этой частицы выделить еще меньшую частичку, то в ней опять будет свое солнце, луна, города, и так до бесконечности. Поскольку малый мир частицы — это то же, что наш мир, но только в уменьшенном масштабе, — ясно, что эти частицы должны иметь не только всевозможные формы и величины любого порядка малости, но и должны обладать в такой же мере вкусом, запахом и другими свойствами, как и большие тела, данные нам в чувственном опыте. Эти частицы плотно прилегают друг к другу (никакой пустоты Анаксагор вместе со всеми учеными его поколения не признавал).

Но как в таком случае объяснить движение в мире? Давая материалистическое объяснение бесконечного разнообразия в мире, Анаксагор об источнике движения говорит как идеалист. Среди элементов мира есть, по его мнению, один, который не смешивается ни с каким другим, но который отличается бесконечной мудростью и управляет другими, это — Разум. В тех частях мира, где действует Разум, он образует вихрь частиц, в результате которого они приводятся в стройный порядок. В остальном мире господствует хаос. Впрочем, Разум понадобился Анаксагору только для образования мира, как миродвигатель. Разум произвел лишь вихрь и больше не вмешивается в дела нашего мира, за него эту работу разделения элементов и образования тел выполняет вихрь. Этот последний, однако, составляет лишь незначительную часть мироздания; за его пределами находится еще масса частиц, находящихся в покое, но которые еще будут раньше или позже захвачены вихрем. Только для объяснения первоначального движения, а также в редких частных случаях, когда Анаксагор не мог объяснить то или иное явление, ему приходилось прибегать к помощи Разума. Все остальное происходит на основании законов природы; в дальнейшем в основу мирообразования у Анаксагора положены чисто механические причины.

Вследствие вихря частицы получили вращательное движение, причем они двигались с такой скоростью и натиском, какие не встречаются у существующих теперь тел. Образовался мир, состоящий из сферического неба, внутри которого по экваториальной плоскости располагается диск земли. Между краем земли и небесной сферой находится узкий просвет; ввиду узости этого просвета воздух не имеет возможности выйти из нижней половины сферы: поэтому земля покоится на лежащем под ней воздухе и не падает вниз. Солнце и звезды — это куски камня, оторвавшиеся от земли и воспламенившиеся вследствие быстрого полета. Солнце гораздо больше, чем оно нам кажется: по величине оно во много раз больше Пелопоннеса. Луну Анаксагор представлял себе подобной земле и населенной. Земля была первоначально в полужидком состоянии; семена живших существ, витавшие в воздухе, падали в эту грязь, и здесь из них развивались живые существа.

В вопросе о возможности достоверного познания мира Анаксагор развил и углубил учение Эмпедокла: никакого другого источника для познания истинной природы вещей, кроме чувственного восприятия, у нас нет.

Несмотря на несомненную уступку религиозно-идеалистическому мировоззрению, современники видели в Анаксагоре главу радикальной ионийской науки, и именно как вождь этой вольнодумной науки он был изгнан из Афин.

Гипподам Милетский

Интересным продуктом ионийского рационализма, осложненного пробудившимся интересом к вопросам общественной жизни и морали, был Гипподам, происходивший из Милета, но переселившийся в Афины, а оттуда в 443 г. в Фурии. Будучи архитектором по специальности, он боролся с беспорядочной, некрасивой и негигиеничной планировкой греческих городов. Он перестроил Пирей, создав здесь прямые улицы, пересекающиеся под прямым углом. Так же спланировал он и новую колонию Фурии, одним из основателей которой он был. Он был создателем первой из известных нам социальных утопий. Его идеальное государство должно было иметь 10 000 жителей и делиться на 3 резко отграниченных друг от друга класса: класс вооруженных защитников страны, класс земледельцев и класс ремесленников. На государственные должности могли избираться только «защитники». Земледельцы не имели права владеть оружием, а ремесленники не могли владеть ни оружием, ни землей, так что «оказывались почти что рабами защитников» (Аристотель). Смелый реформатор, Гипподам оказался в плену не только у сухого схематизма, но и у традиционных взглядов, считающих только аристократов способными заниматься государственными делами, а ремесленников — «неспособными к делам добродетели», «прирожденными рабами». Эта утопия несомненно оказала влияние на идеальное государство Платона.

В литературе, науке, искусстве эпохи Перикла мы наблюдаем ту же особенность, что и в политической жизни: идя по новым путям, афиняне не решаются открыто рвать с прошлым. Этот шаг будет сделан в конце V в.

Документальные источники

Документальные источники для времени 461—431 гг. значительно обильнее, чем для предыдущей эпохи. До нас дошел целый ряд надписей, интересных и для внутренней и для внешней истории греческих государств этого времени, главным образом для истории Афин. Наиболее важным документальным источником являются надписи со списками раскладки фороса; первый список относится к 454 г., остальные — к последующим; сохранились списки почти за все годы, но некоторые в очень фрагментарном состоянии. Эти списки дают возможность сделать ряд выводов по истории союза: о выходе из союза одних городов и вхождении других, о переходе их из числа независимых союзников в платящих обложение подданных, о повышении и понижении обложения, о владениях членов союза и т. д. Ряд надписей относится к финансам и хозяйству Афин, к сооружению построек и статуй; другие представляют собой надгробия воинов, павших в крупнейших битвах (в битвах 459 г. — во всех концах тогдашнего мира, в битве 457 г. — при Танагре, 446 г. — при Коронее, а также на могиле одного из участников боев несчастного 445 г.); эти надписи иногда содержат интересные исторические факты. Другие надписи регулируют отношения афинян с восставшими и усмиренными союзниками (постановления народных собраний о Халкиде, Гестиее, Самосе, Византии, Херсонесе и т. д.), говорят о выводе колонистов-клерухов (во Фракию) или представляют собой международные договоры; так, договоры с Эгестой 454 г., с Леонтинами и Регием 433 г. иллюстрируют западную экспансию Афин. Дошли до нас и черепки, относящиеся к остракизму 443 г.

Афинские монеты этой эпохи более многочисленны, чем в предыдущую, но значение их (исключая вопрос о монетной политике Афин) невелико.

Фукидид

Из исторических трудов первоклассным источником, почти современным событиям, является, как и для предшествующего периода, вступительный обзор у Фукидида (кн. I, гл. 104 — 117). Это — единственная связная история разбираемой эпохи; к ней применимо все то, что было сказано о Фукидидовой трактовке предыдущего периода; так, у Фукидида отсутствуют такие важные факты, как битва при Эное и Каллиев мир. Об отрывках из памфлета Стесимброта мы также сказали уже выше.

Псевдоксенофонтова «Афинская полития»

Почти столь же большое значение, как Фукидид, имеет и памфлет об афинском государственном устройстве, написанный около 425 г. и ошибочно приписывавшийся Ксенофонту. Автор его — неизвестный олигарх, озлобленный враг демократии; однако это умный человек, понимающий настоящие причины событий; он впервые в истории выдвигает понятие классовой морали, как обоснование правильно понятых классовых интересов. Интересные разрозненные указания, относящиеся к внешней политике Афин и к партийной борьбе в эту эпоху, мы находим в трагедии Эсхила «Евмениды».

Позднейшие источники

Из более поздних источников чрезвычайно важна биография Перикла у Плутарха, воспроизводящая ценные факты из утраченных источников (например, об общеэллинском конгрессе, о поездке Перикла в Черное море, о Фукидиде из Алопеки и т. д.), и соответствующие главы «Афинской политии» и «Политики» Аристотеля. Интересный материал содержат соответствующие главы Диодора (XI, 78 — XII, 35) и схолии (античные комментарии) к Аристофану, — здесь использованы афинские хроники V и IV вв. — Аттиды, а также биографии историка Фукидида, в которые по ошибке попали некоторые сведения о Фукидиде из Алопеки.

Однако, несмотря на то что для этой эпохи источники обильнее и что здесь нет такой хронологической путаницы, как в истории 479—461 гг., все же и здесь, вследствие краткости и отрывочности рассказа Фукидида, целый ряд вопросов остается сомнительным и спорным. Так, начало египетского похода мы вместе с Диодором, Плутархом и многими нынешними учеными относим еще к правлению Кимона; ряд виднейших ученых относит начало этого похода к эпохе Перикла, отчего вся картина истории этой эпохи существенно меняется; взятие Аргосом Микен некоторые ученые относят (вслед за Диодором) к 468 г.; мы датируем это событие, вместе с большинством ученых, 460 г. Битву при Эное, о которой сообщает только Павсаний, мы, вместе с большинством ученых, относим также к 460 г.; другие отождествляют ее с битвой при Энофитах в 457 г.; третьи относят ее к IV в. В настоящее время, по-видимому, никто уже не считает вслед за Плутархом, что мир с Персией последовал непосредственно за битвой при Евримедонте в 470—465 гг.; его относят к 449—447 гг. Но по вопросу о его характере мнения расходятся: одни считают, что никакого мира не было, а было лишь фактическое прекращение военных действий; другие — что инициатива этого мира исходила от персов и что персы признали по этому миру независимость малоазийских греков; мы, наоборот, вслед за рядом новейших исследователей полагаем, что инициатива мира исходила от Перикла и что этим миром был признан суверенитет персов над малоазийскими греками при условии предоставления им автономии. В общеэллинском конгрессе, который собирался организовать Перикл, одни видят акт афинской агрессии, другие, наоборот, отказ от агрессии. В Тридцатилетнем мире 445 г. одни усматривают блестящую победу Перикловой дипломатии и величайший успех Афин, другие — провал всей политики Перикла и признание ее несостоятельности и т. д.

Все эти разногласия показывают, с какими большими трудностями связано изучение этой наиболее блестящей эпохи греческой истории.

«Пелопоннесская война»

Война, о которой мы будем сейчас говорить, известна под названием Пелопоннесской. Под Пелопоннесской войной обычно понимают две отдельные войны: Архидамову войну (431—421) и Декелейскую (или Ионийскую) войну (415—404). Соединение этих двух войн в одну — произвол Фукидида, ни для кого не обязательный. В самом деле, если рассматривать вооруженную борьбу между Пелопоннесом и Афинами как одну войну, то ее надо начинать с 459 г., с битвы при Галиях, и кончать миром 374 г., ибо в течение всего этого времени военные столкновения между пелопоннесцами и афинянами только затихали на некоторое время, но никогда не прекращались совершенно. С другой стороны «1-й Пелопоннесской войной» называют еще и военные действия 459—445 гг. Мы этих названий будем по возможности избегать.

Два конфликта

Чтобы понять причины возникновения и дальнейший ход Архидамовой войны,[233] необходимо учесть, что она явилась развязкой двух, совершенно самостоятельных конфликтов: конфликта между Афинами и Коринфом на экономической почве и конфликта между Афинами и Спартой на политической почве. Как ни важны были политические противоречия между Афинами и Спартой, но они, вероятно, были бы так или иначе улажены, ибо обе стороны прекрасно понимали, какими гибельными последствиями грозит длительная война между обоими ведущими государствами Греции. Только обострение экономических отношений между Афинами и Коринфом сделало войну неизбежной: Спарте пришлось выбирать между разрывом с Коринфом (с которым был экономически связан также и ряд других государств Пелопоннеса, ввозивших хлеб) и войной с Афинами, и она выбрала последнее.

Политические противоречия

В чем же состояли политические противоречия между Афинами и Спартой? Борьба между двумя группировками государств — Афинским морским союзом и Пелопоннесским союзом — в середине V в. превращается в борьбу между двумя общественными группами: аристократией и демократией. Промежуточные течения в момент наивысшего ожесточения в борьбе этих двух групп успеха иметь не могли: в 449 г. погиб Кимон, возвращение которого к власти было последней попыткой консервативных групп, опираясь на его огромный авторитет в народе, снова повести Афины по пути сближения со Спартой; в 445 г. из Спарты были изгнаны царь Плистоанакт и его ближайший советник Клеандрид, возглавлявшие группу, которая опиралась на царскую династию Агиадов и всегда стояла за сближение с умеренной демократией в Афинах. Теперь вся власть перешла к враждебной Афинам группе, возглавлявшейся царской династией Еврипонтидов.

Вся Греция разделилась на два лагеря: аристократический и демократический. В каждом государстве аристократическая партия сочувствовала Спарте; так, афинская аристократия готова была в любой момент предать Афины спартанцам. Наоборот, демократия во всех государствах, включая и государства Пелопоннеса, сочувствовала Афинам и ненавидела Спарту.[234] По свидетельству автора псевдоксенофонтовой «Афинской политии», «лучшие люди», т. е. аристократы, во всех государствах враждебны афинской демократии. По словам этого автора, «если бы афиняне жили на острове, они освободились бы от опасности, что когда-нибудь их государство будет предано олигархами, что будут открыты ворота и ворвутся враги». С этой опасностью, очевидно, афинянам приходилось считаться постоянно.[235]

В этой борьбе спартанцы и их союзники спекулировали на греческой раздробленности, на специфической полисной психологии, на стремлении каждого самого маленького городка к автономии и автаркии, т. е. к полной политической и экономической независимости. Это обстоятельство часто привлекало на сторону Спарты и те элементы в Афинском морском союзе, которым, вообще говоря, было не по пути с аристократией.

Спарта никогда не думала прекращать прямой или косвенной борьбы с Афинами, но при ее традиционной осторожности она готова была открыть прямые военные действия только при особо благоприятных обстоятельствах. Тридцатилетний мир 445 г., заключенный между Афинами и Спартой, не мог урегулировать их взаимоотношения. Афины продолжали в глазах греческих государств воплощать демократию и тенденции к объединению. Спарта — олигархию и стремление полисов к автаркии. Афины старались удержать за собой монополию морской торговли, Спарта, не будучи заинтересована во внешней торговле, стремилась все же противодействовать дальнейшему распространению афинского влияния. С этой целью Спарта поддерживала главного торгового соперника Афин — Коринф, входивший в Пелопоннесский союз и по своему географическому положению господствовавший над торговыми путями, ведшими в Сицилию и южную Италию, — в те области, с которыми, как мы видели, Перикл успел войти в сношения.

О причинах Архидамовой войны еще в древности ходили разноречивые суждения. Политические противники Перикла вскоре после начала войны выступили против него с обвинением, что он затеял эту войну по причинам личного характера, стремясь спасти свое пошатнувшееся положение главы афинского государства. Эта точка зрения нашла отражение в современной Архидамовой войне афинской комедии, а затем была усвоена Эфором. Против этого выступил Фукидид, который впервые в историческом исследовании высказал и развил ту мысль, что существует различие между «скрытыми поводами» и «явными причинами», приведшими к войне («скрытыми поводами» Фукидид называет то, что мы называем «внутренними причинами»).

Соображения «международного равновесия»

У Фукидида (I, 23, 5), мы читаем: «Истиннейший повод (войны), хотя открыто в речах и не высказываемый, заключался в том, как я полагаю, что афиняне своим усилением стали внушать опасение лакедемонянам». Фукидид, один из крупнейших политических деятелей того времени, один из стратегов, стоявших во главе афинского государства, сделал в этом случае правильное наблюдение: добившись договорами 447 и 445 гг. прочного признания Афинского морского союза и со стороны Спарты и со стороны Персии, укрепив свое господство в союзе, подавив сопротивление единственного из членов этого союза, который мог конкурировать с Афинами на море — Самоса, Афины уже стали сильнее всех прочих государств. Когда же Афины стали все энергичнее упрочивать свое торговое влияние на Западе, когда были заключены договоры с Эгестой и мессапами в Италии, а затем последовали (о чем мы скажем ниже) вмешательство в керкирские дела, невыносимое экономическое давление на Мегары и попытка окончательного устранения влияния коринфян на фракийском побережье, — «международное равновесие» оказалось резко нарушенным, и естественно, что Спарта, Коринф, Беотия и другие соседи Афин объединились, чтобы восстановить нарушенное соотношение сил.

Однако решающего значения соображения «международного равновесия» в этом случае не имели. Основных внутренних причин Архидамовой войны Фукидиду вскрыть не удалось, так как у него еще не было ясного представления о значении экономического фактора. Внутренними причинами войны Фукидид, как мы сказали, считает возросшее со времени Греко-персидских войн могущество Афин и возникшие вследствие этого опасения Спарты и ее союзников, как бы это могущество не усилилось еще более. Конфликт между Коринфом и Керкирой и связанные с этим конфликтом события Фукидид справедливо рассматривает лишь как внешние поводы войны. Но он не учел того, что война, в которую одно за другим были вовлечены почти все государства эллинского мира, была в значительной степени войной не между Афинами и Спартой, а между Афинами и Коринфом.

Экономические противоречия

Чтобы уяснить те обстоятельства, которые привели к грандиозному конфликту, именуемому Пелопоннесской войной, необходимо обратить внимание на ту обстановку, которая создалась в Афинах и Спарте накануне ее. Перикл делал все возможное, чтобы ослабить международное напряжение и отсрочить столкновение. Однако из этого ничего не вышло. Точно также и в Спарте даже в среде господствующей «партии» Еврипонтидов большая часть ее, возглавляемая царем Архидамом, не желала войны с Афинами и пыталась ослабить влияние Афин, действуя обходным путем; Спарта настраивала против Афин Дельфийское святилище, имевшее большое международное влияние, вела агитацию среди аристократов союзных с Афинами городов, подбивая их на восстание и обещая им помощь, которой она, впрочем, фактически почти никогда не оказывала.[236] Отношения между Спартой и Афинами были, таким образом, напряженными, но вопрос о войне решили не эти отношения, а экономические противоречия между Афинами и главным союзником Спарты Коринфом. Правда, после мира 445 г., по которому Афины должны были отказаться от своих завоеваний в Сароническом и Коринфском заливах, и особенно после того, как афиняне лишились ведущего влияния в италийских Фуриях, взаимоотношения между Коринфом и Афинами улучшились. Коринф, видя в этих фактах отказ Афин от проникновения на Запад, отказал в помощи Самосу, когда последний в 440 г. восстал против Афин. Но после того, как несколько лет спустя Афины вступили в союз с Акарнанией, лежащей на пути в Италию, отношения между Афинами и Коринфом снова обострились.

Заметим, однако, что историю V в. до н. э. нельзя модернизировать: когда мы говорим в античности о борьбе за рынки, мы не имеем в виду борьбу торговых компаний в двух государствах, не поделивших между собой барышей. С развитием рабства в греческих городах появились большие группы голодных безработных граждан, не выдержавших конкуренции с рабами; государство считало себя обязанным обеспечить им пропитание. Конечно, и торговцы зарабатывали на ввозе, но их интересы ведущей роли тогда не играли. Античное демократическое государство считало своей обязанностью всеми средствами организовать максимальный бесперебойный ввоз хлеба, а это сплошь и рядом приводило к войнам.

Внешнее положение Афин

Положение Афин на Эгейском море далеко не было таким спокойным и безопасным, как до восстания на Самосе. Ряд городов Карии и Ликии отложился от афинян и перешел на сторону персов; афиняне не только не пытались отвоевать эти города, но есть основание предполагать, что во время Самосской войны им пришлось обещать Персии их уступить. В 445 г. управляющий Ливией Псамметих прислал в дар афинянам хлеб из Египта; это свидетельствует о каких-то переговорах между афинянами и Псамметихом, пытавшимся отпасть от Персии, и такие переговоры, конечно, не могли содействовать улучшению отношений между Афинами и Персией. Они еще более ухудшились, когда афиняне поддержали Зопира, сына сатрапа Сирии Мегабиза, отпавшего после смерти отца от персидского царя и нашедшего в Афинах приют и поддержку; в благодарность за это Зопир помог афинянам завладеть греческим городом Кавном в Карии, уступленным ими персам, по-видимому, после самосского восстания.[237]

Положение на Евксинском понте тоже было не вполне спокойным. Периклу пришлось отправиться самому в Понт с большой эскадрой, устранить персофильские элементы, в частности — в Синопе, и поселить там 600 афинских клерухов. Другие клерухи были поселены в соседнем с Синопом Амисе, причем последний был переименован в Пирей. Наконец, в пределах Боспорского царства, к югу от столицы его Пантикапея, в Нимфее, был оставлен афинский гарнизон и города северного Причерноморья, по-видимому, должны были войти в Афинский союз.

Неблагоприятно для Афин сложились события и во Фракии. Несколько фракийских племен, населявших обширную равнину от Черного моря и Геллеспонта на востоке и до Стримона на западе, от Дуная на севере до Эгейского моря на юге, объединились под руководством Тереса, царя сильного фракийского племени одрисов, обитавших на реке Гебре (ныне Марица). По свидетельству Фукидида, (II, 97, 3) «со всей земли варваров и с эллинских городов, над которыми властвовали одрисы, податей поступало им золотом и серебром почти четыреста талантов; не меньше этой суммы приносилось в качестве подарков, не считая расшитых и нерасшитых тканей и разной домашней утвари». Так как царство одрисов достигло большого могущества, то афиняне и спартанцы делали все возможное, чтобы расположить в свою пользу это государство одрисов. Подобно тому как царь варварского племени македонян Александр I был признан чистокровным эллином и даже потомком Геракла, а персидский царь — потомком грека Персея, так и Терес, царь одрисов, был признан потомком сказочного афинского царя Терея и стал, таким образом, чистокровным афинянином. Впрочем, это заискивание перед фракийцами, вызывавшее негодование среди афинской интеллигенции, долгое время не имело успеха: фракийцы, как и персы, перед началом Пелопоннесской войны сочувствовали спартанцам.

Все это непосредственно угрожало снабжению Афин хлебом и поневоле приходилось задуматься о других источниках снабжения. Одни предлагали вернуться к политике Кимона — «сделать попытку снова захватить Египет и вызвать восстания в приморских владениях царя» (Плутарх, Перикл, 20). Так были настроены более умеренные, лаконофильские элементы. Более радикальные элементы, не боявшиеся прямого разрыва с Пелопоннесом, шли по пути, предуказанному Фемистоклом, и агитировали за завоевание хлебородной Сицилии, а, если удастся, также и Этрурии и Карфагена. Но Запад находился в сфере экономических интересов торговых государств Пелопоннеса — прежде всего Коринфа. Эта политика означала, следовательно, войну с Коринфом.

Перикл, как мудрый и осторожный политик, не поддерживал стремлений ни той, ни другой группы.

Он понимал неизбежность войны с Пелопоннесом, но старался оттянуть ее начало на возможно более поздний срок. Правда, на случай будущей войны уже в 454 г. был заключен союз с Эгестой в Сицилии; такую же цель имело и основание фурий, равно как и заключение союза с Леонтинами и Регием в южной Италии в 433/2 г.

Целью политики Перикла было мирное внедрение афинских товаров в Италию и Сицилию, не сопровождающееся войной и принуждением. Но Афины после мира 445 г. не имели удобной гавани на западном побережье Греции, а плавание вокруг Малейского мыса было в то время сопряжено с большими опасностями. Естественно, что при таких обстоятельствах внимание Афин привлекли Мегары. Мегары были бедным государством с неплодородной почвой; продукты своего ремесла мегарцы сбывали главным образом на афинском рынке и на рынках городов, входивших в Афинский морской союз — прежде всего Византия, с которым у Мегар были особенно тесные связи. Поэтому-то в 460 г., после того, как власть в Мегарах перешла к демократии, они вошли в Афинский морской союз. В 445 г., по Тридцатилетнему миру, Мегары снова отошли к Пелопоннесскому союзу, но продолжали торговать на рынках Афинского морского союза. Перикл не желал войны и избегал всяких вооруженных столкновений. Но, чтобы получить возможность торговать с Западом через мегарскую гавань Пеги, лежавшую в Коринфском заливе, афиняне считали себя вправе произвести на Мегары экономическое давление. Первая так называемая «мегарская псефизма» (внесенная около 434 г.) запрещала мегарцам, под предлогом какого-то пограничного инцидента,[238] торговать на афинском рынке; вторая, внесенная в народное собрание самим Периклом в 432 г., запрещала мегарцам торговать на всех рынках союза.[239] В Мегарах неизбежно должен был начаться голод,[240] и было ясно, что они раньше или позже уступят Афинам.

Это было бы тяжелым ударом по военной и экономической мощи Коринфа, хотя формально это запрещение было внутренним делом Афинского морского союза и ни в какой мере не касалось пелопоннесцев.

Оппозиция против Перикла

Сам Перикл перед началом Пелопоннесской войны подвергся яростной атаке своих политических противников, стоявших за войну. Не решаясь напасть на Перикла прямо, они возбудили ряд процессов против его ближайших друзей. Философы Анаксагор и Протагор были обвинены в нечестии, а Анаксагор еще и в персофильстве; оба они принуждены были покинуть Афины. Жену Перикла Аспасию за то, что в ее литературном салоне собирались мужчины вместе с женщинами, обвинили в сводничестве,[241] и ему с трудом удалось разжалобить судей и добиться оправдания Аспасии. В распоряжении скульптора Фидия, руководившего всеми постройками на Акрополе, было большое количество золота, серебра, всякого рода ценных материалов, и ему предъявлено было обвинение в хищении. Желая увековечить себя и Перикла, Фидий придал двум из фигур, изображенных на щите статуи Афины-Девы, черты сходства с собой и Периклом; в этом усмотрели кощунство. Все это свидетельствовало о возрастающей силе оппозиции против Перикла, и, если бы Перикл не пошел навстречу домогательствам своих противников и не решился на войну, возможно, он лишился бы доверия, каким до тех пор пользовался, а она все равно началась бы.

Поводы к войне. Эпидамн

Поводом к войне послужило вмешательство Афин в дела острова Керкиры (теперь Корфу), колонии Коринфа. Лежавший к северу от Керкиры на побережье Иллирии город Эпидамн был общей колонией Коринфа и Керкиры. В Эпидамне шла тогда борьба между олигархией и демократией. Демократы обратились за помощью в Коринф, который и прислал в Эпидамн гарнизон. Тогда изгнанные олигархи обратились за помощью к Керкире. Керкирцы потребовали, чтобы жители Эпидамна вернули изгнанных олигархов и прогнали коринфян, но эпидамнийцы отказались. После этого Керкира обратилась к афинянам с просьбой принять ее в Афинский союз (433 г.).[242] Керкирские послы, по словам Фукидида (I, 36, 2), особенно подчеркивали то, что «Керкира удобно расположена на пути в Италию и Сицилию». Керкира была главной гаванью на этом пути. Здесь кончалось каботажное плавание, и корабли, запасшись провизией и водой, выходили в открытое море. Вхождение Керкиры в Афинский союз имело поэтому исключительное значение для установления и расширения торговых связей с городами Запада. Но руководимый Периклом афинский народ, следуя осторожной политике, хотел избежать обострения отношений и отсрочить войну. Несмотря на то что по условиям Тридцатилетнего мира афиняне имели право включить Керкиру в руководимый ими союз, ибо она была нейтральным государством, не входившим в Пелопоннесский союз, они не сделали этого и удовольствовались заключением оборонительного союза с Керкирой. После этого между керкирцами, с одной стороны, и коринфянами и их союзниками — с другой, произошло сражение при Сиботских островах (433/2 г.). Афинский флот, состоявший из десяти кораблей, подошел к месту сражения и, следуя полученной им инструкции, до последнего момента не принимал активного участия в битве, а только наблюдал; лишь в конце боя он принял участие в сражении. Но, как только на море появилось еще двадцать афинских кораблей, коринфяне оставили поле битвы. Конечно, афиняне имели возможность, как этого требовали коринфские послы, вовсе воздержаться от посылки помощи керкирцам. Но, как замечает Фукидид, война с пелопоннесцами, по мнению большинства афинян, была все равно неизбежна, и если бы Перикл выступил против этого общего мнения, он все равно ничего не добился бы.

Вмешательство афинян в керкирские дела Коринф справедливо рассматривал как проникновение их в сферу его влияния. Однако никакого юридического основания для протеста он, как мы говорили, не имел.

Потидея

Напряженные отношения с пелопоннесцами и Персией заставляли афинян принять особые меры предосторожности против возможных восстаний союзников и перехода их на сторону персов или пелопоннесцев. Ионийские города, обнесенные стенами, принуждены были уже до начала войны срыть эти стены.[243] Чрезвычайно опасным пунктом был также город Потидея, лежавший на узком перешейке, соединяющем полуостров Паллену с материком Фракии. Жители Паллены могли вступать в сношения с фракийцами только через Потидею и, таким образом, экономически зависели от нее. Население Потидеи было дорийским, все же прочее население Халкидики ионийским; государственный строй Потидеи был аристократическим. Кроме того, Потидея находилась как бы в двойном подданстве: она была членом Афинского морского союза, но в то же время Коринф посылал в Потидею высшее должностное лицо — эпидемиурга.

После вмешательства Афин в керкирские дела отношения Афин с Коринфом стали крайне напряженными, и, естественно, афиняне не могли мириться с таким двойным подданством Потидеи. Узнав об агитации, которую вели коринфяне в Потидее, афиняне потребовали, чтобы потидейцы подобно другим афинским союзникам, платящим форос, срыли свои стены, но только с южной стороны, вследствие чего Потидея становилась доступной для нападения афинян с моря, но оставалась недоступной для нападения фракийцев с суши. Далее афиняне потребовали от потидейцев выдачи заложников и изгнания коринфского эпидемиурга. Это было тем более необходимо, что соседи Потидеи, македоняне, бывшие до сих пор союзниками афинян, перешли теперь на сторону пелопоннесцев. В ответ Потидея в 432 г. отложилась от Афинского союза, вступив в тесный союз с халкидцами и боттиэями на материке Фракии, не признававшими власти афинян, а коринфяне немедленно послали свои войска ей на помощь; помогал потидейцам и македонский царь Пердикка. Со стороны коринфян это было уже прямым нарушением мира 445 г., по которому члены Афинского морского союза всецело находились в сфере влияния Афин. Афинянам удалось, однако, несмотря на помощь Пердикки, обложить Потидею и повести правильную осаду города.

Мегарские псефизмы

Но наиболее серьезным ударом по интересам Коринфа были уже упомянутые выше Мегарские псефизмы.

Формально запрещение торговать на рынках союза было, как мы уже говорили, внутренним делом Афинского морского союза и нисколько не касалось пелопоннесцев, но фактически оно обрекало Мегары на голод, и было совершенно ясно, что под давлением экономической блокады Мегарам придется перейти на сторону афинян, и афиняне таким образом снова окажутся непосредственными соседями Коринфа. Все это заставило Коринф обратиться к Спарте с требованием объявить от имени Пелопоннесского союза войну афинянам.

Расторжение договора 445 г. («Тридцатилетнего мира»)

В конце 432 г. в Спарте состоялось собрание представителей Пелопоннесского союза. Традиционная политика Спарты, как известно, состояла в том, чтобы в городах, находящихся в сфере афинского влияния, поднимать восстания аристократов, оказывая им, однако, только моральную поддержку; от выведения войска из Спарты господствующая в ней группа по возможности воздерживалась, опасаясь восстания илотов. Такой же политики пытался держаться и теперь спартанский царь Архидам, но коринфяне решительно заявили, что, если спартанцы не вторгнутся в Аттику, они выйдут из Пелопоннесского союза. Афиняне требовали передачи всех спорных вопросов на решение третейского суда. Архидам находил это требование справедливым, но в среде господствовавшей в Спарте группы значительное большинство, возглавляемое эфором Сфенелаидом, стояло под давлением Коринфа за более решительную политику. Было постановлено, что Тридцатилетний мир нарушен и что надо начать войну. Таким образом, договор 445 г. был расторгнут, и открытие военных действий стало только вопросом времени.

У греков, в частности у афинян, особым авторитетом пользовались святилище и оракул Аполлона в Дельфах, находившиеся в руках аристократического Дельфийского государства. Вследствие большого международного и торгового значения этого святилища (Дельфийский храм был «банком» Эллады; здесь же периодически устраивались общегреческие ярмарки), а также вследствие собранных здесь больших ценностей обладание им давало тому, кто достигал этого, большой авторитет и силу. Поэтому за святилище постоянно шла борьба между Фокидой и городом Дельфами, причем в этой борьбе дельфийцам помогали спартанцы, фокидцам — афиняне. Так, например, в 450/49 г. спартанцы, совершив поход в Дельфы, передали святилище дельфийцам; в 448 г. в Дельфы вторглись афиняне и передали храм фокидцам; после 440 г. храм был, при содействии спартанцев, снова захвачен дельфийцами. Не удивительно, что с этого времени храмовое жречество всецело стояло на стороне Спарты и было послушным орудием в руках аристократии. Поэтому, когда спартанцы обратились к дельфийскому оракулу с вопросом по поводу предстоящей войны с Афинами, Пифия ответила, что «спартанцы победят, если будут вести войну с полным напряжением сил, и что сам Аполлон будет им содействовать, независимо от того, будет ли он или не будет призван на помощь». Опираясь на свое влияние в Дельфах, спартанцы теперь предъявили Афинам требование изгнать «запятнанных скверной», т. е. потомков тех Алкмеонидов, которые были виновниками убийства сподвижников Килона. Так как Перикл происходил по женской линии из рода Алкмеонидов, а мужская линия рода прекратилась, то здесь имелось в виду прежде всего его изгнание.[244] Кроме того, Спарта требовала снятия осады с Потидеи, отмены Мегарских псефизм и предоставления автономии Эгине.

Афиняне прекрасно понимали, что все эти требования имеют для Спарты единственную цель — выгадать время для подготовки к войне. Тем не менее, они остроумно парировали каждый пункт предъявленных требований: они готовы, — заявили они, — изгнать потомков граждан, оскверненных «Килоновой скверной», но, со своей стороны, требуют, чтобы из Спарты были изгнаны потомки оскверненных убийством Павсания, а это были знатнейшие и влиятельнейшие спартиаты. Афиняне говорили, что они готовы предоставить автономию Эгине и независимость Потидее, если и спартанцы дадут автономию и независимость городам периэков. Точно так же афиняне изъявили готовность разрешить мегарцам торговать на всех рынках Афинского морского союза, если спартанцы упразднят «ксенеласию» (удаление иностранцев из Лаконики) и разрешат иностранцам жить и торговать в Спарте. Перикл в народном собрании указывал, что все требования спартанцев должны быть отклонены, так как война все равно неизбежна. А когда спартанцы выдвинули новое, заведомо уже неприемлемое для Афин требование — «предоставить свободу всем эллинам», иными словами, распустить Афинский морской союз, — требование, рассчитанное на то, чтобы вызвать ряд восстаний среди недовольных союзников, Перикл предложил, в соответствии с условиями мира 445 г., образовать третейский суд между Афинами и Спартой. Спарта это требование отклонила, и военные действия начались.

Вооруженные силы противников

В начавшейся войне на стороне Спарты был Пелопоннесский союз, в который входили государства почти всего Пелопоннеса (кроме Аргоса и державшихся нейтралитета городов Ахайи), в средней Греции — Мегары, Фокида, Локрида Опунтская, Беотия, а также западные коринфские колонии (Амбракия, Левкада, Анакторий). На стороне Афин были союзные с ними города на островах Эгейского моря и на малоазийском побережье, часть Фессалии, Платеи, Навпакт, Акарнания и др. На суше спартанцы имели несомненное превосходство: в их распоряжении была армия около 60 000 человек. Зато афиняне господствовали на море, обладая флотом в 300 триер. Сверх этого у афинян были большие денежные средства: они получали ежегодно от членов союза до 600 талантов, на акрополе хранился резервный фонд, достигавший суммы 6000 талантов, из которых 5000 могли быть немедленно ассигнованы на войну, 1000 же талантов должны были оставаться неприкосновенным запасным капиталом на случай острой нужды в деньгах. У спартанцев был лишь ничтожный флот, а в казне почти отсутствовали деньги.

Стратегический план Спарты

Спартанский план войны был основан прежде всего на том соображении, что как только большая пелепоннесская армия появится в пределах Аттики, афиняне пойдут на какие угодно условия, лишь бы не допустить разорения страны (разрушения крестьянских усадеб), опасаясь вызвать тем самым возмущение, а может быть и восстание аттического крестьянства. Далее спартанцы надеялись на восстание афинских союзников: афиняне были бы в этом случае отрезаны от черноморского хлеба и обречены на голод, а флот их был бы занят покорением союзников и не мог бы угрожать берегам Пелопоннеса. Спартанцы рассчитывали также на то, что беотийцы, захватив без труда Платеи, сразу же обрушатся всей массой на Афины. Наконец, спартанцы решили завязать переговоры с Сицилией, Фракией и Персией и убедить их выступить одновременно со спартанцами против афинян.[245]

Стратегический план Афин

План Перикла был более реальным и полностью осуществился бы в первые годы войны, если бы в Афинах не началась эпидемия, чего никто не мог предвидеть. Перикл хорошо понимал, что афинская сухопутная армия слабее пелопоннесской и что поэтому он должен вести на суше не наступательную, а оборонительную войну, перенеся центр тяжести военных действий на море. План Перикла состоял в том, чтобы собрать все население Аттики внутрь пространства, защищенного стенами, отдав Аттику на разграбление спартанцам. Так как на море афиняне господствовали безраздельно, то население Аттики могло любое время жить за этими стенами, получая продовольствие с моря. Афинский флот должен был опустошать берега Пелопоннесса и поднимать в его городах демократические восстания. В частности, Перикл рассчитывал поднять восстание илотов в самой Спарте: это было особенно легко сделать в те промежутки, когда спартанское войско находилось в Аттике. Таким образом, Перикл надеялся, опираясь на финансовое и морское превосходство Афин, довести Спарту до истощения, но он предупредил афинян не думать во время этой войны о новых завоеваниях, а стремиться лишь сохранить «достояние отцов», иными словами, сохранить Афинскую морскую державу и заставить противника раз и навсегда примириться с ее существованием. Это не означало, что он отказывался от экспансии на запад; он считал только, что время для этой экспансии наступит после победы над Спартой и выгодного мира с ней.

Но, рассчитывая на недостаток у пелопоннесцев средств для ведения войны, Перикл недооценил единства интересов антидемократических элементов во всех греческих государствах. Правда, из аристократов трудно было выжать деньги: будучи у власти в пелопоннесских городах, они обычно принимали меры к тому, чтобы обложения в пользу государства фактически были ничтожными. Но теперь, когда на карту было поставлено самое существование аристократии в Греции, им пришлось идти на жертвы. До нас дошла спартанская надпись[246] со списком пожертвований на ведение войны. Эти пожертвования делались как частными лицами, так и целыми государствами — жертвовали деньгами, зерном, присылали отряды добровольцев. Аристократы, жившие в городах Афинского морского союза, жертвовали тайно, так как это могло вызвать гнев и мщение со стороны их сограждан — их имена, конечно, отсутствовали в списке. Например, сказано только: «Друзья лакедемонян из числа хиосцев пожертвовали лакедемонянам на ведение войны» столько-то, — имена этих друзей, конечно, не указаны.

Отношения воюющих сторон к варварам

С другой стороны, расчет спартанцев на помощь фракийцев и персов оказался ошибочным. Афинянам, наоборот, удалось заручиться содействием аристократа Нимфодора, жителя Абдер, входивших в Афинский морской союз. На его сестре был женат фракийский царь Ситалк, которого Нимфодор убедил переменить ориентацию и стать на сторону Афин; афиняне торжественно даровали право гражданства «потомку древних афинских царей», сыну Ситалка Садоку, и Ситалк отправил на помощь афинянам свою конницу и легковооруженных стрелков (пелтастов). Нимфодору же удалось достигнуть того, что и македонский царь Пердикка стал на сторону афинян и помог им осаждать отпавшие города на Халкидике.[247]

Значение союза с Ситалком обнаружилось полностью во второй год войны, когда пелопоннесцы отправили в Персию послов — трех спартанцев, одного тегейца и одного коринфянина; вместе с ними отправился, частным образом, и один аргосский аристократ, сторонник спартанской ориентации. Послы должны были уговорить персидского царя дать денег и стать спартанским союзником. По дороге им поручено было убедить Ситалка снова перейти на сторону спартанцев и пойти походом на Потидею. Но сближение Афин с абдерским правительством и с «афинянином» Садоком дало свои плоды: Садок, по наущению Нимфодора, арестовал послов и передал их афинянам. Те отвезли их в Афины и поступили с ними так, как поступали сами спартанцы со всеми попадавшими в их руки гражданами демократических государств: казнили их, сбросив всех в пропасть. Афинянам же удалось добиться от персидских сановников обещаний денежной помощи, правда, весьма неопределенных.

Это заискивание и спартанцев и афинян перед «варварами» продолжалось в течение всей Архидамовой войны: так, в 425 г. афиняне захватили у берегов Фракии персидского сатрапа Артаферна, отправлявшегося с письмом от персидского царя в Спарту. В этом письме говорилось о многочисленных лакедемонских посольствах, приходивших за время войны в Персию. Афиняне отправили Артаферна назад к персидскому царю, но уже не со спартанским, а со своим посольством.[248] Неоднократно персидские послы выступали и перед афинским народным собранием (см. «Ахарняне» Аристофана).

Первый год войны

Военные действия начались весной 431 г. нападением фиванцев на союзные с Афинами Платеи. В безлунную ночь фиванцы по сговору с платейскими аристократами ворвались в Платеи и захватили город; ворвавшихся было немного, но вследствие темноты платейцы не могли определить их числа. Платеи были беотийским городом, в 510 г. отпавшим от Беотии и вступившим в тесный союз с Афинами. Здесь, как и в Афинах, у власти была демократическая партия. Когда на утро платейцы увидели, что вторгшихся фиванцев было немного, они их перебили. Короткое время спустя последовало вторжение царя Архидама в Аттику и опустошение афинских полей, что, однако, не произвело того эффекта, на который рассчитывали спартанцы. Правда, афинским поселянам, укрывшимся за городскими стенами, было очень тяжело смотреть на разорение их хозяйств, и они требовали немедленного выступления против неприятеля. Но Перикл не пошел на это, и афиняне не вышли из городских стен. Зато афинскому флоту, отправившемуся к берегам Пелопоннеса, удалось одержать ряд успехов: опустошить берега Лаконики и Элиды, взять на берегу Акарнании укрепление Соллий, заставить вступить в Афинский морской союз остров Кефаллению. Все население Эгины, как ненадежное, было выселено с острова. На Эгину были выведены афинские клерухи, а в Евбейском проливе был захвачен принадлежащий Коринфу остров Аталанта.

Чума

Эти успехи афинян были прерваны неожиданной бедой: после повторного опустошения Аттики Архидамом в 430 г. из Египта через острова была занесена в Пирей какая-то опустошительная эпидемическая болезнь (обычно ее называют чумой, хотя приводимое Фукидидом описание ее заставляет скорее предполагать тиф). Болезнь из Пирея перекинулась в Афины и вследствие большой скученности населения и отсутствия водопровода в Афинах быстро охватила все население; в течение двух лет и повторной вспышки эпидемии зимой 427/6 г. погибло более трети населения Афин; болезнь быстро перекинулась и во флот. В городе начались беспорядки.

По представлениям греков, чума насылается на людей Аполлоном за их грехи, а грехом могло считаться пребывание в городе «оскверненных». Понятно, что все это служило подходящим средством для агитации против Перикла: говорили, что предсказание Аполлона сбылось и что чума ниспослана за родовой грех Алкмеонидов. Отражение этих настроений, как показал Ф. Ф. Зелинский, мы видим в трагедии Софокла «Эдип-царь», поставленной на сцену в начале Пелопоннесской войны. Подобно тому, как спартанцы и дельфийский оракул потребовали в 431 г. изгнания мудрого и справедливого Перикла только за грех его предков, так и в этой пьесе дельфийский оракул требует убийства или изгнания «оскверненных», т. е. мудрого и справедливого Эдипа, платящегося за грехи своих предков. И в том и в другом случае требование оракула не выполняется, следствием чего является чума. Пьеса представляет собой реабилитацию и прославление Дельфийского оракула, несмотря на то что он занимал в это время враждебную Афинам позицию.

Но и помимо суеверного страха, эпидемия и связанная с ней задержка военных действий не могли не вызвать недовольства массы, которая стала требовать мира. Однако Спарта предъявила невыполнимые требования, и война продолжалась.

Недовольство Периклом и его смерть

Теперь весь гнев обрушился на Перикла. По проискам его политических противников Перикл был привлечен к суду. От него потребовали отчета за 14 лет его пребывания в должности стратега. Он был присужден к штрафу в 50 талантов и отстранен от должности. Впрочем, очень скоро афиняне почувствовали, насколько им был необходим Перикл, и снова избрали его на 429 г. на должность стратега, тем более, что к этому времени пришло известие о капитуляции Потидеи. В это время Перикла постиг тяжелый удар: оба его законных сына умерли от чумы, и его род остался, таким образом, без наследника, так как младший сын Перикла от Аспасии по закону, изданному самим Периклом, не имел гражданских прав. Периклу пришлось возбудить особое ходатайство перед народным собранием о предоставлении гражданских прав этому сыну. В 429 г. сам Перикл умер от чумы.

Противники Перикла

При чтении Фукидида получается впечатление, что смерть Перикла была концом целой эпохи, что с 443 г. до этого момента никакой партийной борьбы в Афинах не было; вследствие заслуженного авторитета Перикл единовластно руководил политической жизнью Афин, и народные массы слепо следовали за ним; ни один представитель торгово-ремесленных групп не появляется на поверхности общественной жизни до смерти Перикла. Однако это представление неправильное. Уже говоря о событиях 450—446 г., Плутарх («Перикл», гл. 20) указывает на две группы, противодействовавшие Периклу: одни стремились возобновить войну с Персией, «захватить Египет и вызвать восстания в приморских владениях царя», другие лелеяли планы захвата Сицилии, Этрурии и Карфагена. Само собой разумеется, что первая программа предполагала мир и дружбу, а вторая — войну с пелопоннесцами. Сам Перикл противостоял обеим группам.

Перед началом и в начале войны, как мы узнаем из отрывка комедии Гермиппа,[249] радикальная группа, возглавляемая Клеоном, уже открыто нападает на Перикла, обвиняя его в недостаточно энергичной военной политике:

Неправы, впрочем, и те ученые, которые считают концепцию Фукидида насквозь тенденциозной и неверной. Периклу благодаря его огромному авторитету удавалось в течение ряда лет, искусно лавируя между борющимися партиями, находить некоторую равнодействующую и вести народные массы по среднему пути. За ним в последние годы его правления уже не стояла сколько-нибудь значительная группа; выдвигавшаяся им компромиссная программа была его программой, и в этом смысле Фукидид прав, говоря, что «не столько народная масса руководила им, сколько он ею». Влияние Перикла держалось благодаря его исключительному авторитету и уважению к нему; после его смерти сразу же вышли наружу резкие разногласия между борющимися партиями. Фукидид поэтому неправ, когда видит причину вспыхнувшей борьбы в эгоизме, честолюбии, корыстолюбии или недостаточной одаренности сменивших Перикла вождей.

Какие же группы боролись между собой в последние годы жизни и после смерти Перикла? Обычно на это дается трафаретный ответ: «демократы» и «олигархи». Этот ответ неверен не только потому, что «демократия» — термин, расплывчатый и менявший свое значение в разные эпохи; что слова «олигарх» и «демократ», правильно выражавшие в первой половине V в. устремления обеих партий, продолжали оставаться в употреблении и позже, когда водораздел между партиями давно переместился, и партии стали отличаться друг от друга совсем по иным признакам. Если демократы в эпоху Солона были революционерами, а в эпоху Клисфена — либералами, то во время Перикла они стали поклонниками существующего строя, ибо теперь они уже не добивались дальнейших реформ, но и не допускали, чтобы кто бы то ни было покушался на уже завоеванное. Теперь все стали «демократами», поскольку всем приходится исходить, как из непреложного факта, из существования демократии. Олигархи теперь — ничтожная кучка политических преступников, предателей родины; единственное, что они могли делать — это шептаться на тайных собраниях, интриговать и пытаться проводить «своих людей на государственные должности».

Обе борющиеся партии были в разбираемое нами время, если угодно, демократическими в политическом смысле, ибо деление идет не по политической, а по экономической линии. Неизвестный автор трактата «Афинская полития», на немногих страницах рассказывающий нам об афинском демосе больше, чем Фукидид во всем своем труде, не оперирует уже противопоставлением «демократов» «олигархам» (hoi polloi — hoi oligoi); он противопоставляет demos («простой народ»), kakoi («худых людей»), poneroi («тружеников» или «подлых», по-гречески это слово имело оба смысла) «порядочным людям» (chrestoi), он противопоставляет «бедняков» (penetes) «богатым и земледельцам» (plousioi kai georgountes); очевидно земледельцы в его время, как правило, были зажиточными людьми, и их интересы в основном совпадали с интересами богатых.

«Партия Пирея»

Мы будем называть обе борющиеся партии так, как их часто называли современники в конце V в. (ср. например, Аристотель, Политика, V, 2, 12; Лисий, 34, 1): «партией Пирея» (hoi ek tou Peiraios) и «партией города» (hoi ek tou asteos). «Партия Пирея» или, что то же, партия Клеона, выставила своим лозунгом защиту интересов городской бедноты. Неизвестный автор «Афинской политии» считает афинский государственный строй, в том практическом осуществлении, которое ему придала эта партия, проведенным с крайней последовательностью господством уличной бедноты. «Что касается афинского государственного устройства, — говорит он, — то я не одобряю того, что афиняне выбрали нынешний образ правления; не одобряю потому, что, избрав этот образ правления, они благо простонародья поставили выше блага порядочных людей... но, поскольку принятие ими этого устройства — совершившийся факт, я считаю необходимым показать, как им удается вполне последовательно проводить этот образ правления... и насколько естественно, что здесь беднота и простонародье претендуют на большее влияние, чем знатные и богачи: ведь люди из простонародья поставляют из своей среды корабельный экипаж, и таким образом они причина могущества государства... Именно тем, что афиняне всегда и во всем отдают предпочтение людям простого происхождения, бедным и низким перед порядочными гражданами, они спасают демократию. Если бедняки, простонародье и вообще худые люди пользуются благосостоянием, и таких людей становится много, то, конечно, демократия от этого усиливается; если же процветают богатые и порядочные люди, то простонародье усиливает таким образом своих собственных врагов. Ведь во всякой стране порядочные люди враждебны всякому демократическому устройству. В самом деле, если бы правом выступать публично и быть членом совета пользовались только порядочные люди, то это было бы, конечно, на благо им подобным, но во вред простонародью; ныне же, когда с речью может выступить любой низкий человек, он придумывает то, что на благо ему самому и подобным ему. Мне могут возразить: откуда может подобный человек знать, что полезно для него и для простонародья? Афиняне смотрят на это иначе: они считают, что невежество и порочность этого человека, соединенные с благожелательностью к простонародью, полезнее (для этого простонародья), чем вся добродетель и мудрость порядочного человека, соединенные с враждебностью к черни».

Итак, основная доктрина «партии Пирея» состояла в признании благополучия всех полноправных граждан основной целью государства: государство обязано обеспечить каждому гражданину и прожиточный минимум и все политические права. Это благополучие не может быть прочным, если оно строится на таком шатком фундаменте, как благотворительность и честолюбие богатых людей или как общественные сооружения.

Помощь народным массам должна быть регулярной, т. е. носить характер платы за исполнение государственных обязанностей, и каждый гражданин должен быть нагружен такими обязанностями. Поскольку простой народ прежде всего несет тяжелые обязанности по охране безопасности и порядка в Эгейском море, вполне естественно, что эти обязанности оплачивают граждане союзных городов — в первую голову зажиточные граждане в форме фороса, торговых пошлин, обязанности уступать часть земли афинским поселенцам-клерухам и т. д. Внутри государства расходы на содержание народных масс несут богатые люди — «литургии», о которых мы говорили выше, становятся теперь тяжелой, обязательной повинностью. Богатые граждане считаются теперь, уже в силу своего богатства, политически подозрительными, и на них, как из рога изобилия, сыплются всякого рода обложения и штрафы.

«Партия города»

«Партия города», опиравшаяся на крестьянство и зажиточных горожан, не была заинтересована ни в обложении союзников и богатых людей, ни в системе диэт. И она стоит на почве существующего демократического строя, но требует облегчения тягот, падающих на богатых афинян и союзников, отказа от системы «диэт» (вознаграждений за исполнение государственных должностей) и соблюдения исконного принципа афинского государства, по которому гражданином является тот, кто может «помочь государству телом и деньгами», т. е. люди, имеющие хотя бы небольшое собственное имущество и собственное вооружение.

Итак, одна из этих «партий» — пирейская — опиралась главным образом на голоса городской бедноты — мастеровых и безработных, а другая — на голоса крестьян и зажиточных горожан. Но во главе и той и другой из «демократических партий» стояли очень богатые люди. Во главе «пирейской партии» стояли владельцы крупных ремесленных и торговых предприятий, судовладельцы, купцы, ведшие торговлю с заграницей и т. д. Так, лидерами этой партии с начала Пелопоннесской войны последовательно были: канатчик Евкрат, торговец овцами Лисикл, сын владельца кожевенной мастерской Клеон, торговец лампами Гипербол, торговец лирами Клеофонт и т. д., — «канатопродавец», «овцепродавец», «колбасопродавец», «лампопродавец», «лиропродавец», одним словом, как острит Аристофан, целая династия «продавцов», в подавляющем большинстве незнатного происхождения, часто даже с большой примесью неафинской крови.

Вожди враждебной им «партии города» по большей части происходили из знати, но были не в меньшей мере «деловыми людьми»: они были (если можно исходить из скудных свидетельств) не «продавцами», а «ростовщиками». Уже олигархический противник Перикла Фукидид из Алопеки, как мы говорили выше, был крупным ростовщиком, причем любопытно, что жертвами его эксплуатации были афинские союзники — эгинцы, которых он, по сообщению анонимного биографа, окончательно разорил. Люди этого же круга возглавили теперь и новую партию «города». Никий, главный противник Клеона, владел 100 талантами (около 300 000 золотых рублей), большей частью в наличных деньгах, и 1000 рабами; он занимался ростовщичеством и отдачей рабов в аренду в рудники. Большим поклонником Никия был историк Фукидид, считавший, что из всех эллинов его времени «Никий менее всех заслуживал казни, ибо во всем своем поведении следовал установленным принципам благородства». К конституции 411 г., отменившей вознаграждение за исполнение государственных должностей и ограничившей круг полноправных граждан лицами, владеющими тяжелым вооружением, т. е. осуществившей чаяния этой партии, Фукидид относится с большим энтузиазмом, заявляя, что это «наилучший государственный строй — на его, по крайней мере, памяти» (VIII, 97). Значит и Фукидида мы вправе причислить к этой же группе, а нам известно, что и он, как и Никий, был очень богатым человеком (aner pachys, «толстосум», как его называет Аристофан), и владел, как и Никий, участками в рудниках. В этих случаях владелец не был организатором рудничного предприятия — это была чисто финансовая операция, состоявшая в отдаче в наем рабов. Итак, занятия руководителей «партии города», поскольку они нам известны, состояли прежде и чаще всего в ростовщичестве и сдаче рабов в аренду; наряду с этим они, как аристократы, владели земельными участками.

Радикализм богатых вождей пирейской партии во внутренней политике объясняется скорее всего тем, что их потери на налогах, обложениях и т. д. с лихвой возмещались той выгодой, которую доставляли им внешняя политика их партии и возможность соответственно увеличению обложения повышать цены на производимые и продаваемые ими товары. Они были в основном оптовиками и сбывали свой товар мелким рыночным торговцам, преимущественно метэкам, негражданам. Все возмущение населения дороговизной и спекуляцией товарами им удавалось искусно направлять на этих несчастных лавочников, как мы видим из речи Лисия «О хлебных торговцах». Если земельное имущество, богатые жилища, одежда и драгоценности аристократов вследствие их широкого образа жизни были легко учитываемы — это было «явное имущество» (ousia phanera), и его легко было соответственно обложить, то вожди пирейской партии, выходцы из низов, привыкли жить скромно, их деньги лежали в значительной мере в заморской торговле и вообще в товарах, являясь «неявным имуществом» (ousia aphanes), которое учесть было труднее; поэтому политика государственного кормления демоса затрагивала их карманы в меньшей мере, чем карманы их политических противников.

Таким же образом можно объяснить и разницу в отношении руководства той или другой партии к союзникам. Запрещение ввоза хлеба и ряда других товаров куда бы то ни было, кроме Афин, торговые пошлины, обязанность союзников являться по ряду дел в Афины и т. д. были, конечно, в высшей степени выгодны афинским торговцам и ремесленникам, так как ставили их в более выгодные условия, чем их конкурентов в союзных городах. Им же был выгоден и форос, между прочим, и потому, что, как справедливо замечал Аристофан, только часть его шла на кормление народа, а немалая доля попадала и в карманы вождей демократической «партии Пирея», стоявшей в это время у власти. Вожди «партии города» не были заинтересованы во всех этих мероприятиях и поэтому могли без вреда для своего кармана в демагогических целях агитировать против этих мер.

Но отсюда не следует, что они были врагами эксплуатации союзников вообще. Фукидид, будучи чрезвычайно добросовестным и точным историком, сохранил нам замечательные слова одного из вождей крайних олигархов Фриниха (VIII, 48, 6) «Союзники уверены, что так называемые kaloi kagathoi (олигархи) доставят им не менее неприятностей, чем демократы, так как они советуют народу и приводят в исполнение те суровые меры, из которых они, главным образом, извлекают пользу для себя. Быть под властью таких людей значило бы для союзников подвергаться без суда казням и насилиям, тогда как демократия служит прибежищем для них и уздою для олигархов. Он, Фриних, наверное знает, что (союзные) государства, наученные самим опытом, думают именно таким образом». Фукидид не стал бы, конечно, вкладывать эти слова в уста вождя олигархов, если бы дело действительно не обстояло так. Олигархи также были заинтересованы в выжимании соков из союзных городов, но другими путями. Каковы были эти пути, видно из устава II Афинского морского союза, ставившего своей специальной целью устранить несправедливости по отношению к союзникам, имевшие место в первом союзе. Кроме запрещения взимать форос, высылать гарнизоны и клерухии, вмешиваться во внутренние дела союзников и т. д., здесь специально оговорено, что в союзных городах афиняне не могут ни покупать недвижимость, ни давать деньги под залог недвижимости. Наоборот, в договоре с Халкидой, заключенном в 446 г., специально оговаривается, что халкидяне не могут облагать налогами тех, кто платит налоги в Афины или освобожден от них в Афинах, т. е. афинян и метэков, переселившихся из Афин. Если сопоставить с этим приведенное выше сообщение о ростовщических операциях Фукидида из Алопеки, то можно, по-видимому, прийти к выводу, что люди этой группы эксплуатировали союзников преимущественно тем же способом, каким впоследствии римские сенаторы провинциалов, т. е. путем ростовщичества, путем отдачи в рост денег под залог имущества, пользуясь тем, что суды были в их руках; при этом либо они сами переселялись на время в союзные города, либо действовали через своих клиентов — метэков. Вполне возможно, что радикальная демократия именно в целях борьбы с этими злоупотреблениями запрещала (например при выводе клерухий в Митилену в 427—426 г.) принимать участие в клерухии богатым гражданам; если бы эта мера объяснялась просто стремлением уменьшить конкуренцию для граждан-бедняков, то непонятно было бы, почему в клерухии могли принимать участие метэки, но не могли пентакосиомедимны и всадники.[250]

Таковы были «партии», боровшиеся после смерти Перикла в Афинах. Вернемся к положению на полях сражения в это время.

Осада Платей. Восстание в Митилене на Лесбосе

В год смерти Перикла, в 429 г., спартанцы не вторглись в Аттику из страха перед свирепствовавшей там чумой. Вместо этого войско Архидама было использовано для похода на Платеи, открыто ставшие на сторону Афин в 431 г. Платейцы в награду за их заслуги в борьбе с персами и за разорение, которому подверглась их территория в 479 г., находились в особом положении: их территория была объявлена священной и неприкосновенной. Но, по мнению спартанцев, они сами лишили себя этих привилегий, нарушив строгий нейтралитет и став на сторону Афин. Платейцам было предложено расторгнуть союз с Афинами; в качестве меры, гарантирующей их нейтралитет, им было предложено «временное» занятие Спартой в залог их территории до конца войны. После того как афиняне гарантировали платейцам энергичную поддержку, они отвергли предложение Спарты. Вслед за этим, летом 429 г., спартанцы вместе с фиванцами приступили к осаде Платей. Афиняне, принужденные ограничиться морскими операциями, существенной поддержки оказать платейцам не могли.

В 428 г. по наущению спартанцев от Афин отпала Митилена на Лесбосе. Обещанной митиленцам помощи Спарта, однако, не прислала. Руководителями восстания в Митилене были аристократы, но и роль демократической партии была двойственной. С одной стороны, по свидетельству Фукидида, демократическая партия не участвовала в восстании и, получив в конце осады Митилены оружие, передала афинянам город; с другой стороны, митиленским демократам Клеон ставил в вину то, что они не перешли на сторону афинян, а «сочли для себя более надежным разделить опасность с аристократами и поэтому отложились». Свет на это противоречие проливает сообщение Фукидида о сдаче Митилены.

После годичной осады правительство Митилены решило для успешной вылазки вооружить тяжелыми доспехами беднейших граждан, служивших до этого времени, из-за недостатка средств на покупку оружия, легковооруженными. Получив вооружение, митиленцы перестали слушаться должностных лиц и, собираясь на сходки, решили: или богатые должны открыть свои запасы хлеба и разделить их между всеми гражданами, или же они одни вступят в соглашение с афинянами. Таким образом, можно думать, что вожаки демократической партии, богатые люди, увлекались мечтой о полной независимости их города, о самостоятельной роли Митилены в эгейской торговле; они шли заодно с аристократией, ведя за собой и широкие народные массы. Но когда измученные голодом и осадой народные массы получили оружие, они потребовали либо передачи им всего хлеба, либо сдачи города афинянам. Богачи предпочли сдаться на милость афинянам, лишь бы не делить хлеб с беднотой; очевидно они рассчитывали сохранить свое влияние и при афинянах. После сдачи Митилены в афинском народном собрании был поставлен вопрос, как поступить с митиленцами. Клеон требовал, чтобы для устрашения остальных союзников все взрослые мужчины в Митилене были казнены, а женщины и дети проданы в рабство. Несмотря на протесты более умеренных общественных деятелей, такое решение было принято, и афинский корабль повез этот приговор в Митилену. Однако на следующий же день афиняне передумали и постановили казнить только (!) тысячу активных участников восстания. Была послана в Митилену вторая триера, которой удалось прибыть в последнюю минуту перед казнью. В результате всего происшедшего Митилена лишилась независимости и принуждена была платить форос; у митиленцев была отнята часть земли и распределена между афинскими клерухами.

В том же 427 г. платийцы были доведены голодом до крайности; ста двадцати храбрецам удалось бежать через вражеские укрепления в Афины, остальным пришлось сдаться. Сдавшиеся были казнены.

События на севере Греции, в Малой Азии и Сицилии

В 426 г. в Спарте произошло землетрясение, и вторжение пелопоннесской армии в Аттику не состоялось. Взамен этого спартанцы попытались укрепить свое влияние на севере Греции и основали колонию Гераклею (Трахинскую) у подножия горной цепи, спускавшейся около Фермопильского прохода к морю. Эта колония должна была состоять из 10 000 боеспособных граждан. Организация колонии была освящена авторитетом дельфийского оракула, ставшего с начала Пелопоннесской войны, как мы видели, всецело на сторону Спарты. Если при основании афинянами колонии Фурии в Италии оракул дал благословение на участие в колонии выходцев из всех эллинских племен, то на этот раз оракул забыл о панэллинизме и разрешил принять участие в колонизации всем грекам, кроме «ионян и ахейцев», т. е. кроме афинян и фтиотийских ахейцев, жителей южнофессалийской области. Основание этой колонии было военным мероприятием, направленным именно против афинян и фтиотийских ахейцев: имелось в виду отрезать Афины от Евбеи, их главного источника хлебного снабжения, и включить в сферу влияния Спарты ахейцев и другие фессалийские племена, в силу вековой традиции сочувствовавшие Афинам и находившиеся в сфере их влияния. Однако этот план не удался: ахейцы, энианы, долопы и другие племена, раздраженные вторжением спартанцев в их область и захватом части их территории, совершали удачные набеги на Гераклею, и колония влачила жалкое существование.

В том же 426 г. афинянам удалось отвоевать себе город Нотий в Ионии, служивший гаванью Колофона, входившего в состав Афинского морского союза и отпавшего незадолго перед тем к персам при содействии враждебной Афинам партии.

Спартанцы все время отправляли послов к персидскому царю Артаксерксу. Но царь, по словам Фукидида (IV, 50), «не понимал, чего хотят лакедемоняне, так как каждый из множества являвшихся к нему послов говорил то то, то другое», и требовал, чтобы спартанцы «сказали что-нибудь определенное». По-видимому, царь требовал, чтобы спартанцы открыто признали его власть над малоазийскими греками, спартанцы же не решались прямо пойти на это, рискуя потерять популярность среди афинских союзников; такое признание стояло бы в явном противоречии с выдвинутым Спартой лозунгом «свободы всех эллинов».

В Сицилии дела афинян шли удачно. Сиракузы и прочие дорийские города Сицилии уже с начала войны вступили в Пелопоннесский союз и начали теснить ионийских жителей Леонтин и Регия, вступивших в начале войны в оборонительный союз с Афинами. В 427 г. в Афины прибыла делегация из Леонтин с просьбой о помощи; одним из членов этой делегации был знаменитый софист Горгий. Афиняне послали на помощь леонтинцам эскадру в 20 кораблей; этого было достаточно для того, чтобы покушения сиракузян на ионийские города прекратились. Впрочем, как справедливо замечает Фукидид (III, 86, 4), оказание помощи леонтинцам было только предлогом; действительной целью было «воспрепятствовать доставке хлеба из Сицилии в Пелопоннес, а также сделать рекогносцировку, нельзя ли будет подчинить себе Сицилию».

Первые переговоры о мире. События на Керкире

Уже пять лет тянулась война. Афиняне оставались по существу победителями; наоборот, спартанцы, поставившие целью разрушить Афинский морской союз и сблизиться с персидским царем, терпели неудачу. Вдобавок, при отсутствии денег в казне пелопоннесских государств и при чрезвычайной громоздкости аппарата Пелопоннесского союза, продолжение войны становилось для Спарты все более и более трудным, а постоянное отсутствие спартиатов увеличивало опасность восстания илотов. Действительно, среди них началось брожение. Все это было причиной того, что в 426 г. в Спарте взяла верх партия мира: царь Плистоанакт, представитель дома Агиадов, сочувствовавшего афинянам, получил разрешение вернуться из изгнания. Его прибытие ознаменовалось отпущением на волю части илотов и образованием из них особой группы неполноправных граждан, неодамодов; таким образом, теперь впервые была осуществлена часть программы группы, руководимой Агиадами, — программы, выдвигавшейся уже регентом Павсанием. Начаты были переговоры о мире. Но спартанцы при этом ставили условием возвращение Эгины ее прежним жителям. Каковы были остальные требования спартанцев, мы не знаем; во всяком случае мирные переговоры ни к чему не привели.

Тем временем внутренняя борьба в греческих полисах становилась все более ожесточенной. Особенно длительную и тяжелую форму приняла борьба между демократами и аристократами на острове Керкире. То, что афиняне в 434 г. поддержали олигархов в Керкире и Эпидамне, было тактическим шагом, направленным своим острием против Коринфа. Упрочившись в Керкире, афиняне, разумеется, стали поддерживать здесь родственную им демократию. Ввиду большого торгового значения Керкиры Спарта и Коринф не упустили случая использовать эту борьбу партий в Керкире в своих целях. И афиняне и пелопоннесцы послали к острову свои суда. После ряда перипетий, сопровождавшихся избиениями беззащитных людей, афинянам удалось окончательно утвердить на Керкире господство демократической партии (олигархи были перебиты) и обеспечить присоединение Керкиры к Афинскому морскому союзу. Любопытно, что ожесточение борьбы дошло до того, что обе стороны — и демократы и олигархи — через глашатаев призывали в свои войска рабов, обещая им свободу; большая часть этих рабов примкнула, однако, к демократам. В связи с подробным изложением партийной борьбы на Керкире Фукидид (III, 82 сл.) дал в характерной для него психологической манере анализ того влияния, какое война оказывала на огрубение человеческих нравов:

«Вследствие междуусобиц нравственная порча во всевозможных видах водворилась среди греков, и то простодушие, которое более всего присуще благородству, подверглось осмеянию и исчезло; наоборот, широко возобладало неприязненное, полное недоверия отношение друг к другу... Так как все полагали свое превосходство не столько в прочности взаимного доверия, сколько в расчетливом способе действия, то заранее обращали внимание не на то, можно ли довериться другому, а на то, как бы не попасть в беду. Перевес бывал обыкновенно на стороне людей не особенно дальнего ума: сознавая свою недальновидность и чувствуя проницательность со стороны противников, они опасались, как бы не оказаться менее искусными в способности логически рассуждать, как бы другая сторона, при своей изворотливости, не предупредила их своими кознями. Поэтому они приступали к делу решительно. Напротив, люди, отличающиеся самомнением, воображали, что предусмотрено все, что нет нужды употреблять силу там, где можно достигнуть цели изворотливостью; поэтому такие люди не принимали мер предосторожности и гибли в большом количестве».

Захват афинянами Пилоса и Сфактерии и другие успехи

В 425 г. в ходе войны наметился некоторый сдвиг. Афинский стратег Демосфен решил использовать волнения, происходившие среди илотов, и построил на этом свой план действий, представлявший развитие замыслов Перикла. Он уговорил стратегов, стоявших во главе флота, отправившегося вокруг Пелопоннеса на Керкиру и в Сицилию, захватить город Пилос на берегу Мессении (на северном выступе нынешней Наваринской бухты), откуда легко можно было поднимать восстания мессенских илотов. Видя серьезность создавшегося положения, спартанцы направили большие силы против Пилоса — как флот, так и сухопутную армию. Отряд в 420 гоплитов, в том числе 180 спартиатов, захватил Сфактерию, — остров, лежащий против Пилоса. Афинянам удалось разбить спартанцев на море; отряд, бывший на Сфактерии, не успел переправиться на берег и был осажден афинянами. Количество спартиатов в это время (ввиду того, что разорившиеся спартиаты вышли из числа полноправных граждан) было вообще невелико; убыль в 180 спартиатов была поэтому очень ощутимой. Спартанцы отправили послов в Афины, предлагая заключить мир на условиях status quo ante bellum[251] и сверх того — договор о союзе и дружбе, но стоявшая у власти в Афинах «партия Пирея» с Клеоном во главе предъявила Спарте столь тяжелые требования, что переговоры были прерваны.

Между тем осада Сфактерии затянулась. Несмотря на блокаду, спартанцам удавалось все-таки переправлять на остров съестные припасы, и поэтому осажденных нельзя было взять измором. Идти же приступом Демосфен не решался. Таково было официальное объяснение того, что блокада затягивалась, но радикальные демократы в Афинах, по-видимому, обвиняли Демосфена в том, что он смотрит сквозь пальцы на провоз продуктов и вследствие недостаточной демократичности не желает вести войну с необходимой энергией, а его единомышленников в Афинах — в том, что они не оказывают войску, стоящему под Пилосом, достаточной поддержки.

Когда Клеон в народном собрании выступил с такими обвинениями, Никий предложил самому Клеону взять на себя руководство осадой Сфактерии, если он умеет лучше воевать, чем Демосфен. Это могло звучать насмешкой, так как Клеон, сын кожевника, не был, конечно, специалистом в военном деле. Фукидид рисует всю эту сцену в чрезвычайно комических тонах; однако у того, кто прочтет пилосский эпизод у Фукидида до конца, не сложится впечатления, что Клеон был трусом и хвастуном. После недолгих колебаний Клеон принял предложение Никия и отправился в Пелопоннес. Получив подкрепление, привезенное Клеоном, и, вероятно, под давлением последнего, Демосфен вынужден был перейти к более энергичным действиями. После того, как сгорел лес, служивший защитой спартанцам, осада стала делом более легким. Афиняне высадили на остров десант. Лакедемоняне, окруженные преобладающим по численности врагом, сдались на милость победителя (осенью 425 г.). Их осталось всего лишь 292 человека, в том числе 120 спартиатов. Их перевезли в Афины и держали под арестом в тяжелых условиях, чтобы заставить спартанцев поскорее заключить мир. В то же время спартанцы были предупреждены, что если они снова вторгнутся в Аттику, пленные будут казнены. Действительно, вторжения спартанцев в Аттику с этого времени прекратились, и война приняла иной характер.

Таким образом, Клеон на деле доказал, что энергичная и последовательная политика в духе представляемой им радикальной демократии может привести к блестящим результатам. Афиняне решили и впредь энергично вести наступательную войну.

Внешней политике соответствовала и внутренняя. Собранный при Перикле денежный запасный фонд был израсходован. Уже во время лесбосской экспедиции пришлось прибегнуть к чрезвычайной и не пользовавшейся популярностью среди зажиточных афинян мере — повышению платимого этими гражданами налога с имущества (так называемая эйсфора); одна осада Потидеи обошлась в 2000 талантов. По предложению Клеона был почти удвоен форос, платимый в это время членами Афинского морского союза по раскладке: вместо 600 стало взиматься более чем 1400 талантов.[252] Разумеется, в основном это повышение соответствовало обычному в военное время падению ценности денег; тем не менее эта мера вызвала неудовольствие союзников.

Зато среди афинской бедноты деятельность Клеона пользовалась большой популярностью: он провел увеличение диэт для гелиастов с двух до трех оболов. Это привело к тому, что политический антагонизм между зажиточными гражданами и беднотой стал еще глубже. Зажиточные группы (прежде всего крестьянство) вступают теперь в тесный союз с аристократией.

Памятником этого союза и явилась написанная в 424 г. комедия Аристофана «Всадники». Здесь мы читаем и о «пилосском пироге», вырванном из-под носа у искусного повара Демосфена и поднесенном Клеоном народу от своего имени, и о процессах, штрафах и обложениях, которые Клеон обрушивает на богатых людей, и о притеснении богатых людей в союзных городах, и о кормлении народных масс.

Получив новые средства, Клеон продолжал наступательную войну. В 424 г. Никий захватил Мефану в Арголиде, остров Киферу близ Лаконики, славившуюся ловлей пурпуровых улиток и к тому же служившую главной стоянкой спартанского флота, а Демосфен — гавань Мегар Нисею, вследствие чего он совершенно отрезал Мегары от Эгейского моря.

Мир 423 г. с Персией

Другой большой удачей политики Клеона было заключение прочного мира с Персией (423 г.). Поддержка афинянами восстания перса Зопира, поддержка персидским сатрапом Писсуфном восстания против Афин на Самосе, отпадение к персам Кавна и Нотия, принадлежавших к Афинскому союзу, — все это хотя и не было прямым нарушением договора 447 г., но во всяком случае свидетельствовало о натянутых отношениях. Уже с 431 г. афиняне пытались избавиться от опасности возникновения второго фронта, наладив отношения с царем. Переговоры велись и через случайно попавшего к афинянам (взятого в плен на спартанском судне) перса Артаферна, и через специальное посольство, отправленное в 427—426 г. во главе с Морихом в далекие Экбатаны. Наконец, в 423 г. эти старания увенчались успехом, и с персидским царем был заключен мир на «вечное время».

Экспедиция афинян в Сицилию и война в Беотии

Однако тот же 424 г. принес Афинам две большие неудачи. Под предлогом оказания помощи ионийским городам Сицилии афиняне решили приступить к осуществлению своего давнишнего плана — завоевания острова.

Как мы узнаем из комедии Аристофана «Всадники», в Афинах шла энергичная пропаганда за присоединение к Афинской державе не только Сицилии, но даже Карфагена. У берегов Сицилии, кроме тех 20 кораблей, которые находились там с 427 г., появилась новая афинская эскадра в 40 кораблей, посланная к союзным с Афинами Леонтинам будто бы на помощь против Сиракуз, стоявших на стороне Спарты и стремившихся к овладению всем островом. Прибытие афинской эскадры не могло не навести афинских союзников в Сицилии на подозрение об истинной цели эскадры, гораздо более многочисленной, чем нужно было для их защиты. Вдобавок и внутренние события заставили сиракузян, руководимых стратегом Гермократом, стать более уступчивыми по отношению к своим противникам в Сицилии. В Сиракузах восстали рабы. Только путем обмана удалось ликвидировать это восстание и заставить рабов вернуться к своим господам; лишь тремстам из них удалось бежать на суда стоявшей в Сицилии афинской эскадры. Гермократу при таких условиях пришлось пойти на соглашение с Леонтинами и прочими ионийскими городами в Сицилии. В результате в том же 424 г. жители различных городов Сицилии — как дорийских, так и ионийских — собрались на конгресс в Геле, заключили между собой общий мир и предложили афинянам присоединиться к нему. Афинянам ничего не оставалось, как вернуться на родину.

Такая же неудача постигла афинян и при попытке расширить свое влияние в Беотии. Столкновения с беотийцами снова усилились с 426 г. Сначала они протекали для афинян удачно. Вступив в тесные сношения с беотийскими демократами, афиняне решили теперь вторгнуться в Беотию и захватить там важный стратегический пункт Делий (на границе с Аттикой), чтобы отсюда оказывать помощь демократическому движению в Беотии. Но план этот не удался, так как беотийцы были своевременно предупреждены о нем и приняли соответствующие меры. Афиняне вторглись в Беотию в 424 г., но демократического восстания здесь не произошло. Афинскому полководцу Гиппократу удалось, правда, захватить Делий, но близ города он встретился с беотийским ополчением, был разбит наголову и потерял 1000 человек. После этого и афинский гарнизон в Делий был принужден сдаться, в беотийских же городах была учинена жестокая расправа с демократами.

Военные действия во Фракии

Все это подняло дух спартанцев. Ввиду отказа афинян от всяких переговоров, они решили также перейти к энергичным действиям. Противником Клеона в Спарте оказался талантливый полководец Брасид, бывший в начале войны эфором. Если афиняне решили поразить спартанцев в самое чувствительное место, захватив Пилос в Мессении, то и Брасид решил действовать против афинян тоже в их слабом месте, во Фракии.

Задача была нелегкой: для того чтобы проникнуть сухим путем во Фракию, спартанцам необходимо было пройти через Фессалию, в которой народные массы сочувствовали афинянам; что же касается южной Фессалии, так называемой ахейской Фтиотиды, то она вообще находилась под афинским влиянием. Но как мы говорили уже выше, в этой области уже в 426 г. была основана спартанская крепость Гераклея Трахинская со спартанским гарнизоном. Пройдя через дружественные спартанцам Беотию и Локриду, Брасид пробился в Гераклею, а уже отсюда, отчасти благодаря ловкой дипломатии, отчасти благодаря быстроте передвижения, смог, несмотря на протесты фессалийских должностных лиц, пройти во Фракию прежде, чем фессалийцы организовали отпор. К тому же в Фессалии большую роль играла крупная землевладельческая знать, сочувствовавшая Спарте.

Греческое население фракийского побережья было очень зажиточным. Здесь ведущей группой были торговцы хлебом и лесом, владельцы серебряных и золотых рудников. Поэтому они только по принуждению вошли в Афинский союз и всегда рады были от него отложиться; что же касается живших на материке Фракии халкидцев и боттиэев, то они всегда были враждебны афинянам, в Афинский союз не входили, а в 432 г. поддержали восставших потидейцев. И теперь они явились главной опорой Брасида.

Среди владельцев золотых россыпей здесь немалую роль играли и богатые афиняне. Вспомним, что роды Писистратидов и Филаидов имели давние торговые связи во Фракии: Писистрат в свое время жил у Пангейских серебряных рудников и чеканил здесь монету, Филаиды (Мильтиад Старший, Мильтиад Младший и Кимон) были тиранами во фракийском Херсонесе и в течение ряда поколений роднились с фракийскими царями. Они владели золотыми россыпями (или правом на их разработку) в ряде поколений, и их потомок, историк Фукидид, унаследовал эти россыпи от них. Афинянин Фукидид сохранил личные и торговые связи с фракийскими дельцами и продолжал пользоваться большим влиянием на побережье Фракии.

Пройдя через Фессалию, Брасид появился на побережье Халкидики и повел здесь демагогическую политику: на первых порах никого не казнил и не изгонял, не производил насильственных переворотов, заявляя, что пришел для того, чтобы освободить греческие города от афинского ига. К тому же он прибыл на Халкидику как раз во время сбора винограда и жители не хотели лишиться богатого урожая. К этому надо еще прибавить замечательный военный талант Брасида. Он впервые применил наряду с гоплитами заимствованный у фракийцев род войска — пельтастов — вооруженных легкими доспехами, длинными копьями и метательными дротиками. Поэтому ряд союзных с Афинами городов — Аканф, Стагира и другие — перешли на сторону Брасида. В это время умер фракийский царь Ситалк, бывший в союзе с Афинами, но его престол занял не Садок, имевший права афинского гражданства, а Севф — враг афинян; македонский царь Пердикка также перешел на сторону Спарты. Афиняне спешно отправили во Фракию войско под руководством двух стратегов, одним из которых был историк Фукидид, посланный во Фракию в расчете на то, что он достигнет многого благодаря своему влиянию во Фракии.

Центром афинской колониальной области во Фракии стал основанный в 437 г. город Амфиполь; сюда и прибыл Фукидид со своими семью кораблями. В то время, когда Брасид подходил к Амфиполю, Фукидид случайно был в отлучке: он находился на острове Фасосе, в 25 км от Амфиполя. Прежде чем Фукидид успел вернуться в Амфиполь, город сдался Брасиду; Фукидиду удалось отстоять лишь соседний город Эйон. Так излагает дело сам Фукидид, который, судя по его рассказу, сделал все, от него зависящее. Афиняне, однако, смотрели на это дело иначе: они считали, что богатство Фукидида и его связи с местными аристократами и были как раз причиной того, что он не пожелал проявить достаточной энергии в борьбе с Брасидом. Говоря о «толстосуме, продавшем Фракию», Аристофан (в «Осах», поставленных в 422 г.), очевидно, имеет в виду Фукидида. Афиняне обвинили Фукидида в измене и приговорили к пожизненному изгнанию, и даже амнистия 403 г., возвратившая назад всех политических эмигрантов, не коснулась Фукидида (он вернулся лишь около 400 г. по особому постановлению народного собрания).

Смерть Клеона и Брасида

Агитация Брасида за освобождение фракийских городов от афинской власти имела успех, и вслед за Амфиполем от Афин отложилось во Фракии еще несколько городов. Эти неудачи сделали афинян сговорчивее; с другой стороны, 120 спартиатов, томившихся в афинском плену, побуждали и спартанцев стремиться к миру. Весной 423 г. в Афинах у власти стала партия «городского центра», возглавляемая Никием, и было заключено перемирие на один год, но Брасид не желал считаться с тем, что постановили власти в Спарте, и продолжал агитацию среди городов Халкидики. В результате от Афин отложились два крупных города — Менда и Скиона, поддержанные Брасидом. Афиняне справедливо увидели в этом нарушение перемирия. Им удалось путем дипломатических переговоров улучшить свое положение на Халкидике, склонив на свою сторону македонского царя Пердикку, заключившего с Афинами мир и дружбу, и часть фессалийцев: Менда и Скиона были снова покорены афинянами. В Афинах снова стала руководить делами военная партия: Клеон, избранный на 422/421 г. стратегом, во главе гражданского ополчения отправился к Амфиполю. В 422 г. в битве под Амфиполем, окончившейся неудачно для афинян, пали оба полководца, и Клеон и Брасид; по словам Аристофана, «погибли пестик и ступка, при помощи которых толкли Элладу».[253]

Еврипид

Бурная эпоха Пелопоннесской войны, ломка старых общественных отношений, появление новых, радикальных течений в общественной мысли, — все это нашло отражение в творчестве третьего знаменитого греческого драматурга — Еврипида.

Еврипид родился по преданию в 480 г., умер в 406 г., тогда же, когда и Софокл. Еврипид — человек нового направления, знакомый со всей новейшей философией — как натурфилософией, так и софистикой; он живо интересовался философскими проблемами и непосредственно отзывался на волнующие вопросы текущей жизни. Хотя Еврипид был связан формой древней трагедии, он сумел вложить в уста мифологических героев те мысли, которые волновали афинян его дней. Радикальные новые теории (атеизм, условность общепринятой морали и т. п.), которые обсуждались на афинских площадях и улицах, выносились Еврипидом на сцену и вкладывались им в уста действующих лиц. Но, как правило, всегда оказывалось, что эти вольнодумцы в конце концов были посрамлены и торжествовала старомодная добродетель.

Тем не менее Еврипида считали очень вредным писателем. Аристофан видел в нем опасного новатора потому, что Еврипид знакомил зрителя со взглядами представителей радикальной философии и софистики, и так как он старался обе точки зрения — и радикальную и консервативную — обосновать как можно логичнее, то часто в уста безбожников он вкладывал очень убедительные доводы. Поэтому творчество Еврипида — один из источников для восстановления учений древних философов.

Сам Еврипид был человеком простого происхождения. Его отец, если верить его врагам, происходил из Беотии и настолько обеднел, что был выставлен на площади, как обанкротившийся должник. Мать поэта якобы торговала овощами на рынке; это дало Аристофану повод к многочисленным насмешкам над Еврипидом. Тем не менее сам Еврипид прошел хорошую школу и вращался в аристократических кругах; может быть, в этом причина того, что его мировоззрение носило половинчатый характер.

Еврипид был, в основном, идеологом умеренной демократии, опиравшейся на зажиточные слои городского населения. Он был все же значительно радикальнее Софокла. В противовес радикальной демократии он идеализировал мелкого крестьянина, который работает своими руками без помощи наемной силы и рабов. Такие крестьяне уже исчезли во времена Еврипида; это был чисто идеальный тип, который Еврипид прославляет, думая таким путем привить народу любовь к афинской старине.

Интересно отношение Еврипида к религии. В пьесе «Беллерофонт» (дошедшей до нас только в отрывках) Беллерофонт говорит:

Беллерофонт решает сесть на Пегаса, крылатого коня, и полететь на небо, чтоб посмотреть, существуют ли те боги, о которых рассказывают предания. Для этого он летит на небо, но падает с высоты и разбивается. Перед смертью он признает, что боги существуют.

В трагедиях Еврипида впервые был высказан знаменитый принцип, который проник в основы раннехристианской проповеди: «не согрешишь — не покаешься».

«Чистые» герои, не совершающие ошибок и прегрешений, чужды Еврипиду. Таков смысл трагедии «Гипполит», поставленной в 428 г.

Гипполит — сын афинского царя Тезея, женившегося на молодой прекрасной девушке Федре. Гипполит поклоняется богине-девственнице Артемиде, исповедует орфико-пифагорейское учение, носит белые, незапятнанные одежды. Федра, увидев Гипполита, влюбляется в него; няня Федры рассказывает ему о любви своей хозяйки. Гипполит с негодованием отвергает любовь мачехи.

Тайна Федры раскрыта, и честь заставляет ее покончить самоубийством. Чтобы отомстить гордому юноше, она пишет записку, что Гипполит пытался ее обесчестить и потому она кончает самоубийством. Тезей проклинает сына, Гипполит погибает, но тут является Артемида и сообщает Тезею истину.

Еврипид не на стороне Гипполита. Он порицает тех, кто хочет оставаться чистым, и устами кормилицы заявляет, что тот, кто не хочет знать искушения, — недостойный гордец.

Ряд ученых держался того взгляда, что развязка пьес Еврипида была продиктована ему античной цензурой, что он сам якобы сочувствовал тем крайним течениям, о которых говорится в его пьесах, и что Аристофан не без основания поносил его.

Этот подход неверен. Если внимательно изучить творчество Еврипида, то видно, что крайние взгляды вложены им в уста детей, рабов и других «неосмысленных» существ, тогда как наиболее резкие доводы против крайних учений он вкладывает в уста самых симпатичных зрителю героев, например древнего афинского царя Тезея.

Для понимания дальнейшего творческого пути Еврипида необходимо учесть длительную и глубокую эволюцию, которую ему пришлось пройти. Еврипид — поэт кризиса старой полисной идеологии, ломки старого мировоззрения и лихорадочных исканий новых путей. Внешние и внутренние события в жизни Греции эпохи Пелопоннесской войны находили яркое отражение в его творческом пути, и ход этих событий резко влиял на смену его настроений.

В разбираемый нами первый период своего творчества, примерно совпадающий с Архидамовой войной, поэт особенно живо интересуется новым софистическим движением и теми вопросами, которые оно подняло, и одновременно сочувствует внешней политике демократической партии.

В замечательных трагедиях «Медея» (431 г.) и «Алкеста» (438 г.) Еврипид изображает столкновение новой индивидуальной нравственности со старой — коллективной, новых обычаев с прежними, поднимает вопрос о праве человека на любовь.

Ту репутацию опасного вольнодумца, которой Еврипид пользовался особенно среди единомышленников Аристофана, он снискал себе именно в эту пору. Репутация эта, однако, вряд ли справедлива, так как вольнодумные мысли Еврипид обычно декламирует со сцены для того, чтобы опровергнуть их в дальнейшем ходе действия. В этом отношении поучительна ярко-антисофистическая тенденция Еврипидовой драмы другого поэтического жанра — драмы сатиров[254] «Киклоп», поставленной на сцене, вероятно, в 424—423 гг.[255] Здесь учения софистов подвергаются прямому издевательству — мораль софиста оказывается моралью людоеда. В «Киклопе» изображено пребывание Одиссея в Сицилии и его встреча с одноглазым киклопом Полифемом. Подобный рассказ есть и в «Одиссее», но у Еврипида людоед Киклоп оказывается философом-софистом самого нового толка: он излагает, например, теорию, по которой высшим благом на свете является богатство, все остальное — болтовня и побрякушки: единственный бог — это человеческое чрево, никаких других не существует.

В политических драмах, написанных в Архидамову войну («Гераклиды», «Просительницы»), Еврипид как афинский патриот выступает с поддержкой политики Афин, восхваляя Афины как страну — покровительницу угнетенных (имеются в виду члены Афинского морского союза), готовую своей грудью защитить их от преследователей и угнетателей (имеется в виду Спарта). Эти трагедии представляют собой политические памфлеты, направленные против спартанцев и тем самым одобряющие начатую Афинами против них войну, справедливую, по мнению поэта.

Аристофан

Аристофан, величайший в Элладе и во всем мире комический поэт, выступает приблизительно в то же время, что и Еврипид. В этот период не только трагедия, но и комедия достигают высшего расцвета.

Аристофан жил приблизительно с 450 до 375 гг. Из большого числа написанных им комедий до нас дошло только одиннадцать.

Афинская комедия носит более острый политический характер, чем трагедия. Характерным моментом ее является спор двух противников. Первоначально, в крестьянских и народных представлениях это было просто дракой и состязанием. В классических комедиях драка нередко еще сохранялась: дрались два героя или два хора. Но чаще драка заменялась спором. Каждый из героев выдвигал свою точку зрения на текущие политические вопросы. По форме комедия — фантастическое произведение, наиболее фантастический из всех греческих жанров. Обычно берется положение заведомо невозможное, например: люди отправляются к птицам и уговаривают их построить государство в воздухе; птицы строят государство и ведут свои дела так успешно, что вскоре Зевс принужден передать им свою власть. Но при всей фантастичности этой сказки, ее подробности изложены совершенно реалистически: в царстве птиц вы видите афинян, реальную картину афинской жизни. Это резкое противоречие служит средством для усиления комизма пьесы.

Комедии Аристофана отражают идеологию зажиточного крестьянина, разоренного войной. Раннюю комедию «Ахарняне» (425 г.) Аристофан всецело посвящает борьбе за мир. Афинянин Дикеополь приходит в народное собрание рано утром. Он кряхтит, чешется, ругается и ждет, пока, наконец, соберутся граждане и начнется обсуждение дел. Аристофан изображает на сцене выступления афинских демагогов, персидских и фракийских послов, подчеркивая и осмеивая забавные и отрицательные стороны афинской демократии. Видя, что от собрания ничего добиться нельзя, Дикеополь от себя посылает посла в Спарту, который приносит ему мир (в виде сосуда, с вином).[256] Получив мир, он устраивает свой собственный рынок. Все афиняне в это время принуждены были питаться сушеной рыбой с северного побережья Черного моря, а он покупает отборные продукты у противника.

Уже здесь Аристофан выступает как представитель интересов крестьянства, которое было больше всего заинтересовано в мире. Поставленная в следующем 424 г. комедия «Всадники» относится к тому моменту, когда крестьянская группа заключила блок с аристократией против демократии в лице ее вождя Клеона, и вся пьеса посвящена бичеванию Клеона. Два афинских полководца, Никий и Демосфен, прославившиеся под Пилосом (они представлены в виде рабов старика Демоса), тяготятся тем влиянием, которое имеет у их хозяина купленный им раб (Клеон), издевающийся над прочими рабами. Они убедились в том, что у их господина может иметь влияние лишь тот, кто наиболее нагл и безграмотен (они получили предсказание, что Клеон может быть свергнут, если найдется человек еще более наглый, чем он). Они разыскивают безграмотного колбасника Агоракрита и выставляют его в качестве противника Клеона. Кожевник Клеон и колбасник наперебой ублажают Демоса, капризного старика, который привык, чтобы ему угождали. При помощи демагогии колбасник берет верх, свергает Клеона, и управление страной вверяется колбаснику. В последней сцене Аристофан заставляет народ и колбасника переродиться. Демос из старика становится юношей, колбасник — честным и добрым.

В пьесе «Осы» (422 г.), так же как и в разобранных пьесах, Аристофан высмеивает крайнюю демократию и, в частности, то страшное орудие, при помощи которого она выкачивала из богатых людей в Афинах и особенно в союзных городах их сбережения — народный суд (гелиею). Аристофан старается доказать афинскому народу, что последний напрасно считает себя неограниченным владыкой: фактически он находится во власти демагогов, и к ним-то и попадает львиная доля тех доходов, которые афинский народ получает от союзников.

Кроме политических комедий Аристофана, большой интерес представляет поставленная на сцене в 423 г. комедия «Облака», где в собирательном образе Сократа высмеивается вся софистическая философия.

Итак, в эту эпоху впечатлительный Еврипид всецело ставит свою лиру на службу воинственным настроениям руководящей политической группы, тогда как Аристофан, следуя традициям крестьянской комедии, ведет упорную пропаганду за мир со Спартой, который даст крестьянам возможность возвратиться в деревню к земледельческим работам.

Демокрит

Во второй половине V в. античная философия и наука достигли своего кульминационного пункта в учении великого материалиста древности Демокрита.

Демокрит (460—370 гг.) был родом с фракийского побережья Эгейского моря, из города Абдер. В период Греко-персидских войн персы проходили через Абдеры; если верить сообщениям биографов Демокрита, оставленные Ксерксом в Абдерах персы в детстве учили Демокрита разным наукам; может быть, поэтому он был хорошо знаком с восточными науками. Это была главным образом вавилонская наука: персы были только передатчиками.

Демокрит жил в демократическом государстве, был проникнут взглядами этого демократического торгового города, и поэтому у него с самого детства нет уважения к авторитетам, к твердым, впитанным с молоком матери религиозно-нравственнным взглядам. Он ознакомился с взглядами различных философов — как греческих, так и восточных — и мог убедиться, что эти взгляды часто противоречат друг другу: то, что для одних кажется нелепостью, для других святая истина; поэтому он пришел к выводу, что необходимо строить науку, не опираясь на традиционные авторитеты.

Основой учения Демокрита является принцип необходимости (по-гречески ананке). Он говорит, что все происходящее в мире происходит логично и по необходимости; ничего не происходит случайно.

Интересен подход Демокрита к религии. Он рассуждает так. Почему мы должны считать, что люди — самые мудрые из всех существ? Есть еще целый ряд других миров, условия жизни там могут быть гораздо более благоприятными, чем у нас, там должны жить существа, гораздо более разумные, чем мы. Конечно, эти существа такие же смертные, столь же подчиненные законам необходимости, как и мы, но они значительно культурнее, умнее, чем человек. Когда человек спит, во сне к нему переносятся через воздух частицы из других миров; эти частицы попадают в человека, и он часто видит во сне то, что происходит в других мирах. Отсюда появилось представление о богах.

Итак, Демокрит не решился вовсе отказаться от учения о богах, но вытравил из него все вредное для науки.

Учение Демокрита называется атомизмом, так как оно исходит из допущения неделимых частиц, атомов. При античных предпосылках очень трудно было возразить против приведенных выше (с. 312) софизмов Зенона, потому что в древности считалось аксиомой, что бесконечное число даже мельчайших физических частиц дает в совокупности бесконечно большой предмет. Как мы видели, Зенон на этом и построил свои парадоксы. Он разрезает любой предмет на бесконечное число частиц и приходит к выводу, что любой предмет бесконечно велик. Демокрит говорит, что разрезать предмет на бесконечное число частиц нельзя: последние частицы вовсе не нулевые, а имеют минимальную величину; тем не менее, уже дальше они не делятся. А если это так, то все доводы Зенона отпадают. С точки зрения Демокрита в конце концов между Ахиллом и черепахой остается только один атом расстояния, и когда Ахилл пройдет и это расстояние, то черепаха не пройдет никакого расстояния, так как атом неделим, и часть атома пройти нельзя.

Демокрит очень своеобразно представлял себе движение. Всем известно, как воспроизводится движение в кинематографическом фильме: мы имеем ряд отдельных кадров; на каждом отдельном кадре фигура не движется, но на двух соседних кадрах позы немного различны: на одном, скажем, рука в одном положении, на другом несколько выше; когда мы быстро просматриваем один кадр за другим, у нас получается впечатление движения.

Так объяснял Демокрит и движение в мире. Он говорит, что мы имеем ряд отдельных моментов. В каждый момент фигура неподвижна, но при смене моментов движение нам представляется непрерывным. Так и стрела в каждый отдельный момент стоит неподвижно, но так как она в каждый следующий момент стоит на другом месте, то у нас получается впечатление ее движения; в действительности движение прерывно, скачкообразно.[257]

Атомы, из которых состоит мир, совершенно однородны, но имеют различные величины и формы: они движутся в абсолютной пустоте. Допущение существования абсолютной пустоты было смелым нововведением Демокрита: до Демокрита ни один ученый не признавал существования пустоты. Однако без пустоты очень трудно было объяснить движение. Если все наполнено, набито предметами, то как может происходить движение?

Первоначально в пространстве, «в великой пустоте», атомы всевозможной величины и всевозможных форм носились во всевозможных направлениях. Но в природе существует закон, что подобное притягивается подобным. Например, голуби всегда садятся рядом с голубями, чайки рядом с чайками, на побережье моря круглые камешки лежат рядом с круглыми, мелкие рядом с мелкими; сходные атомы стремятся друг к другу. Поэтому и с частицами, носившимися в мироздании, произошло следующее. Подобные частицы стали стремиться друг к другу; они отклонялись от своего первоначального пути, собирались вместе и получался ряд отдельных водоворотов, вихрей. Из каждого такого вихря получался отдельный мир. В этом мире тела были уже расположены в порядке, а порядок по-гречески «космос»; поэтому мир и называется космосом.

В целом ряде мест образовались такие водовороты. Что же происходило внутри этих водоворотов? Посмотрите, что бывает на городской площади, когда в середине имеется какое-нибудь увеселение, скажем, фокусник. Все стремятся подойти поближе к центру площади, к этому фокуснику, но что получается? Наиболее сильные мужчины проталкиваются вперед; более слабые тоже хотят протолкнуться вперед, но это им не удается; более сильные оттесняют их, и они остаются на краю площади. То же получается и в этом вихре. Дело не в том, что тяжелые тела стремятся к центру, а легкие от центра, — этого не бывает. Нет, и легкие и тяжелые тела стремятся к центру, — ведь все тела в большей или меньшей степени тяжелы, даже огонь стремится вниз. Но получается так, что только сильные проталкиваются и проходят к центру, а слабые остаются на краю, хотя и стремятся к центру, — им не удается пробраться вследствие недостатка сил.

Таким-то образом и оказалась в центре мира земля: частицы земли — самые тяжелые и большие, и им удалось пробиться к центру. Дальше идет вода (частицы воды не такие большие, как частицы земли), затем идут частицы воздуха, а затем самые слабые частицы — частицы огня, которые остаются на поверхности.

Так возник космос. Первоначально он был раскален от вращения и, подобно тому, как всякая горячая вещь (например, молоко) подергивается пенкой, так и он получил какую-то твердую оболочку; поэтому он не рассыпается. Эту оболочку Демокрит называет рубашкой («хитон»).

Все это, конечно, еще очень наивно, но здесь содержится целый ряд открытий: что все тела имеют тяжесть, что все тела стремятся к центру и т. д. Впоследствии Аристотель не мог этого понять: ему кажется само собой разумеющимся, что есть тяжелые и легкие тела: тяжелые всегда стремятся вниз, а легкие — вверх. На самом деле легкие предметы не стремятся вверх, но они находятся в более тяжелой среде, которая, проталкиваясь вперед, отталкивает их назад. «Верха» и «низа» в природе нет: есть только взаимное притяжение тел.

Очень интересна теория Демокрита о восприятии. Он говорит, что в действительности существуют только отдельные атомы, с которыми мы и соприкасаемся, но наши представления искажают действительность: желтого и красного цвета, сладкого и горького вкуса объективно не существует. Те вещи, которые кажутся одному сладкими, могут другому казаться горькими, одному предмет кажется зеленым, а другому красным. Почему это происходит? В действительности существуют атомы определенной формы; они попадают в наше тело и соприкасаются с атомами нашего тела. Если форма атомов нашего тела сходна с формой этих атомов, получается одно ощущение, если нет — другое. Так как у людей в общем одинаковые атомы тела, то все люди в общем представляют себе внешние предметы одинаково, но если в теле одного человека атомы несколько иные, чем у другого, то внешние атомы производят на него совершенно другие впечатления.

Почему мы говорим, что существует «острый» вкус? Потому, что в атомах острой пищи имеются иголки, и когда мы натыкаемся на иголки, мы говорим, что вкус острый.

Сходным образом Демокрит объясняет цвета. Белый цвет состоит из шарообразных гладких атомов, а черный — из угловатых, ступенчатых. Это очень наивно, но важно то, что все сведено к одному принципу, к одним началам. Такое учение называется монистическим.

Перейдем к учению о зрении. Вслед за Эмпедоклом, Демокрит утверждал, что от каждого предмета идут истечения. От поверхности каждого предмета отделяются тончайшие оболочки, состоящие из атомов; поэтому мы видим не середину предмета, но только оболочку. Оболочка попадает нам в глаз, и мы ее видим. Но при этом оболочки сокращаются и уменьшаются в размере. От глаза идут, расходясь, лучи; передвигаясь по этим лучам, оболочки все больше уменьшаются; поэтому изображение большого предмета может попасть в маленький глаз. Если мы посмотрим в глаз человека, мы увидим там в зрачке маленькое изображение — это и есть оболочка, отделившаяся от предмета, которая вошла в глаз в уменьшенном виде. Так же объясняется и слух и т. д.

Очень интересна биология Демокрита. Демокрит не постулирует, подобно Эмпедоклу, ряд неудачных попыток создания животных, продолжавшихся до тех пор, пока не были созданы приспособленные к жизни существа. По его учению в природе происходит отбор: наиболее приспособленные к жизни существа или наиболее приспособленные отдельные органы их выживают; неприспособленные вымирают или отмирают.[258]

Так объясняет Демокрит и происхождение человеческого общества. Он говорит, что первоначально люди были беспомощными, они должны были бояться зверей, они умирали от голода и холода, потому что у них не было ни одежды, ни жилищ, и они не умели обороняться от диких животных. Те, которые не оказались в состоянии ничего придумать для своего спасения, вымерли, а другие, которые оказались наиболее приспособленными, постепенно под влиянием нужды научились забегать в пещеры, затем жить в них, а затем и строить жилища. Сначала они накрываются случайно найденными листьями, затем уже делают себе одежду. Они научились соединяться для борьбы с дикими зверями и для целей общения выработали язык.

Главной движущей силой является при этом у Демокрита «хрейя», «нужда», борьба за существование, выживание наиболее приспособленных. Этот принцип проводится и в этом случае довольно последовательно.

Конечно, в учении Демокрита много очень наивного и примитивного с точки зрения нынешнего естествознания и много механистического, метафизического и антидиалектического с точки зрения марксистской философии; тем не менее, учение Демокрита в целом не только продуманная, эмпирически обоснованная материалистическая система: в ряде отдельных частностей Демокрит явился основоположником нынешних точных наук.

Учение Демокрита теснейшим образом связано с развитием античной демократии. Так, учение о принципиально равноправных между собой и сделанных из одной и той же материи атомах отражает, как заметили уже древние, античное демократическое общество, а их постоянная борьба между собой, в которой неизменно побеждают сильнейшие и оттесняют более слабых, отражает ожесточенную конкуренцию в античных полисах.

Математика

В области точных наук больших успехов достигла в это время математика. С Востока были заимствованы практические формулы не только для площадей и объемов прямолинейных фигур и тел, но и для круга и тел вращения, — цилиндра, конуса и, может быть, шара. Из учения о подобии треугольников развивается теория перспективы. Эта теория получает огромное значение и в живописи, в частности — при создании театральных сценических декораций. На это указывает уже греческое название теории перспективы — «скенография».

В области элементарной планиметрии греки уже в то время нашли доказательства почти всего того, что теперь проходится в средней школе, включая вычисления площади круга и длины окружности. Это вычисление производилось атомистическим методом: предполагалось, что и поверхность и тело состоят из бесконечно малых, далее неделимых частиц (см. выше, с. 424). При таком предположении окружность оказывалась многоугольником с очень большим числом чрезвычайно малых сторон, и площадь круга вычислялась как сумма площадей узких треугольников с вершинами в центре. Наиболее известными математиками V в. были Гиппократ Хиосский и тот же Демокрит, который таким приемом нашел объем конуса и пирамиды.

Календарь

Летоисчисление по именам архонтов и других должностных лиц отдельных городов заменяется в ученой литературе (в особенности у историков) более универсальными системами, отсчитывающими годы от одного определенного условного момента; таков был счет годов от взятия Трои. Впрочем, год взятия Трои разными греческими учеными определялся различно.

Наконец, путем более правильного исчисления длины солнечного года достигают более точного соответствия между календарем и природными условиями. Наиболее естественно считать месяцы по луне (от одного полнолуния до другого), а год — по солнцу (от самого короткого или длинного дня до следующего такого же, т. е. от зимнего или летнего солнцестояния). Затруднение заключается в том, что ни лунный месяц, ни солнечный (тропический) год не содержат целого числа дней (29,53 дня и 365,2422 дня). Приходится брать целое число дней, а время от времени вставлять дни, выравнивая накапливающуюся разницу. Так, в архаическую эпоху считали 12 лунных месяцев по 30 и 29 дней, что давало всего 354 дня. Три года из каждых восьми имели по лишнему месяцу в 30 дней. По мере развития астрономических знаний появились новые, более точные способы интеркаляции (вставки дополнительных месяцев). Наиболее известны цикл Энопида (в 59 лет, после которого календарь снова приходит в согласие с астрономическим годом) и Метонов цикл, названный так по имени афинянина Метона (V в. до н. э.). Этот цикл девятнадцатилетний и давал среднюю величину года в 365 5/19 дня.

Медицина

В медицине выдающуюся роль играла школа на острове Косе. Здесь жил знаменитый врач Гиппократ. Он собрал так много наблюдений, что книги, написанные им и его учениками,[259] служили основным руководством по медицине вплоть до XVII в. Наряду с наивными аналогиями и суевериями, в сочинениях Гиппократа есть целый ряд совершенно правильных замечаний, например, о влиянии диэты, климата и т. д. на здоровье человека. Гиппократ отрицает существование болезней, «посланных богами» (древние считали, например, эпилепсию «священной болезнью»), и говорит, что все болезни одинаково священны и все они объясняются одними и теми же естественными причинами. Гиппократ знает кое-что из анатомии человеческого тела, но утверждает и ряд нелепостей: так, он не отличает нервов от кровеносных сосудов и думает, что артерии наполнены не кровью, а воздухом.

Старшие софисты

Если учение Демокрита представляет собой высшую точку развития ионийской науки и философии, в которой острие научного интереса направлялось на область точных наук, то для научного движения, имевшего центром Афины конца V в., характерно отсутствие интереса к точным наукам. Больше всего интересовала здесь правильная организация жизни отдельного человека. Это направление называется софистикой. Слово «софист» не имело тогда того смысла, который мы придаем ему теперь; в V в. в этом слове не было ничего отрицательного. Под софистом разумелся человек, который сделал себе профессию из философии. Философы старого типа не учили публично; у них были ученики, с которыми они никогда не расставались, которым передавали все свои знания, — это был закрытый кружок энтузиастов. Софисты же получали деньги за свое преподавание, у них не было замкнутого круга учеников, они странствовали из города в город, заранее объявляя о своих публичных докладах. Люди приходили к ним, и за большие деньги они разрешали слушать свои лекции. Ученики философов старого типа хотели стать такими же учеными, как и их учителя. Ученики софистов вовсе не хотели стать учеными, они предназначали себя для государственной деятельности; наука им нужна была для расширения кругозора, чтобы лучше управлять государством, чтобы быть интересными собеседниками в обществе. Они брали от науки только то, что им полезно, и сами софисты сообщали им только то, что может быть полезно знатному человеку в его непосредственной практике. В центре учения софистов лежало то, что нужно государственному деятелю, — ораторское искусство, эристика, т. е. искусство спорить, или умение «сделать слабое дело сильным», как говорили в древности.

Софисты излагали основы учения о государстве, о нравственных обязанностях человека, учение о счастье, т. е. учили, при каких условиях человек может стать наиболее счастливым. Что же касается точных наук, то здесь их установка была довольно скептической, хотя часто они и являлись проводниками революционных материалистических учений.

Протагор

Известный софист Протагор, земляк Демокрита, с которым Демокрит постоянно полемизировал, утверждал в противовес и элейцам и Демокриту, что все, представляющееся нам, как раз в таком виде и существует для каждого в отдельности из нас. Что человеку представляется, то для него и существует. «Человек есть мера всех вещей, существующих, как они существуют, и не существующих, как они не существуют». Если мы предмет представляем себе сладким, значит, он для нас — сладкий; для другого человека тот же предмет будет кислым. Для каждого человека в отдельности существует мир — мир его представления; вне нас существует лишь некая неопределенная материя, заключающая в себе все эти миры.

Каким образом получить общее представление об объективном мире, если у каждого из нас другой мир? Здесь рецепт, рекомендуемый Протагором, очень наивен. Он предлагает все вопросы решать большинством голосов; мнение большинства и является истиной для целой группы людей. Никакой другой общеобязательной истины, кроме мнения большинства, он не признает.

Итак, даже в теорию познания, как мы видим, Протагор переносит принцип, почерпнутый из общественной жизни демократических Афин: принцип большинства голосов.

О политических воззрениях Протагора, изложенных в его не дошедших до нас трактатах «Полития» и «О первобытном состоянии», мы можем составить понятие на основании диалога Платона «Протагор». По теории Протагора, люди «сначала обитали в рассеянии, и городов у них не было. Люди погибали от зверей, так как были во всем слабее их; обрабатывающее искусство было достаточной подмогой для питания, но его не хватало для борьбы со зверями. Политического же искусства, часть которого есть искусство военное, люди не имели. Вот люди и стали пробовать собираться вместе и спасаться, строя города (т. е. образуя государства). И вот, лишь соберутся люди вместе, они, не имея политического искусства, начинают обижать друг друга...». Зевс, опасаясь за род людской, как бы ему не погибнуть, посылает Гермеса ввести к людям Стыд и Правду, причем, по воле Зевса, они должны быть внедрены во всех людей без изъятия, и установить при этом закон: «Того, кто не способен принять Стыд и Правду, убивать как язву города». Очевидно, в данном случае Протагор понимает государственное общение, как общение демократическое, поскольку Правда и Стыд должны быть распределены равномерно между всеми гражданами государства.

Теория Протагора не стояла в противоречии с существующим в то время государством, в особенности с афинской демократией, идеологом которой он был.

Протагор позволил себе одно выражение, из-за которого ему пришлось удалиться из Афин. Он сказал, что о богах он не может ничего сказать — существуют они или нет. Этому мешают трудность вопроса и краткость человеческой жизни. Такое утверждение считалось богохульством, и Протагору пришлось бежать из Афин.

Горгий

Современником Протагора был пользовавшийся большой известностью софист Горгий из Леонтин. Он много странствовал по Греции и выступал с речами на общенациональных греческих празднествах. В молодости Горгий был сторонником ионийской натурфилософии, но потом увлекся диалектикой[260] злейской школы. В своем сочинении (не дошедшем до нас) «О несуществующем, или о природе» Горгий выставил три скептических тезиса: 1) ничего не существует; 2) если бы было сущее, оно было бы непознаваемо; 3) если бы оно было познаваемо, такое познание не могло бы быть выражено словами. Однако Горгий уделял в своих речах внимание не только диалектике, но и риторике[261] и в этом отношении справедливо считался создателем греческой художественной прозы.

Антифонт

Особенно интересным для нас софистом был Антифонт. О нем до 1915 г. знали очень мало, но в 1915 г. в Египте были найдены отрывки из сочинения Антифонта «Истина». Он говорит в одном из них: «Мы делим людей на варваров и эллинов, но при этом поступаем сами, как варвары. Между людьми нет никакой разницы, все рождаются голыми, все дышат в воздух (по представлению Демокрита, люди дышат огнем, а выдыхают его в воздух. — С. Л.) и все едят руками». Поэтому разницы между людьми нет: всякие перегородки между эллинами и варварами, знатными и незнатными — только вредные предрассудки. В этих своих взглядах Антифонт вступает в резкое противоречие с идеологией рабовладельческого общества.

Очень интересен и другой отрывок из сочинения Антифонта — о суде. Суд, по его мнению, сплошная несправедливость; поэтому нужно в отсутствие свидетелей поступать так, как человеку наиболее удобно и выгодно. Закон и суд приходят на помощь сильным и оставляют без защиты слабых. Если человек не умеет нападать, не умеет сам обвинять другого, его всегда и на суде легко обидеть. На суде, по мнению Антифонта, берет верх человек, умеющий убедительно говорить, хотя бы он был неправ. Поэтому Антифонт считает, что честный человек не должен быть судьей или свидетелем на суде или быть обвинителем. Все это очень интересно для историка, так как основано на наблюдениях над тогдашними судами.

В области изучения природы Антифонт, усвоив в общем учение Демокрита, некстати вносит в него противопоставление природы искусству (закону). Всякие искусственные видоизменения нежизнеспособны и обречены на гибель; прочно только то, что возникло по природе: «Если закопать в землю скамью и она даст случайно ростки, то вырастет то дерево, из которого сделана скамья, а не сама скамья». В области религии Антифонт отрицал божественное провидение и видел в ней такой же домысел, как и в законах.

Антифонт, в сущности, уже не принадлежит к «старшим софистам». Своим противопоставлением «природа — закон» Антифонт поднял вопрос, который был самым волнующим вопросом поколения, идеологами которого являлись младшие софисты.

Фукидид

Для Архидамовой войны мы располагаем гораздо лучшими и более подробными источниками, чем для всех предыдущих эпох: это I—IV книги труда Фукидида, гениального историка, современника описываемых событий, в смысле критического отношения к своим источникам не уступающего лучшим представителям мировой историографии. Будучи мастером прагматической истории, он лишь в очень незначительной степени понял значение экономического фактора. До 30-х годов прошлого века Фукидид считался непререкаемым авторитетом для истории своего времени, абсолютно беспристрастным и беспартийным, и все его сообщения принимались без всякой критики. С 30-х годов начался перегиб в обратную сторону: Фукидида обвиняли в тенденциозном извращении фактов, в умышленной неясности, умолчаниях и т. д. Однако до сих пор не указано ни на один случай, когда бы Фукидид сообщал заведомо ложные исторические факты, — это не значит, конечно, что мы должны соглашаться с его оценкой их. Фукидид был, разумеется, человеком своего класса. Недостатком Фукидида является не только отсутствие картины античной экономики, у него пропущен и ряд исторических фактов. Так, он ни словом не упоминает о договорах с Персией 423 г., о восстании рабов в Сицилии 424 г. и т. д. Поэтому, положив в основу исторического исследования труд Фукидида, необходимо дополнять его сообщения на основании свидетельств более поздних авторов.

Речь оратора Антифонта «Об убийстве Герода» содержит материал по истории восстания на Митилене. Много интересного материала и в других его речах.

Другие литературные источники

Для внутренней истории Афин в эту эпоху важнейшим источником являются комедии Аристофана: «Ахарняне» (425 г.), «Всадники» (424 г.), «Облака» (423 г.), «Мир» (421 г.). Аристофан очень тенденциозный писатель. Он пишет с позиций зажиточного аттического крестьянина, в эту эпоху часто очень близких к точке зрения аристократии, проповедовавшей мир со Спартой во что бы то ни стало и ненавидевшей радикальную демократию, облагавшую богатых афинян тяжелыми налогами. Однако, как ни карикатурны, как ни односторонни образы Аристофана, они дают возможность лучше понять партийную борьбу в Афинах, чем труд Фукидида, почти не затрагивающий этого рода вопросов.

Далее в трагедиях Еврипида («Гераклиды» и «Просительницы»), написанных в 431—423 гг., содержится ряд замаскированных политических выпадов; особенно интересны выпады против Спарты и дельфийского оракула. Важный материал для характеристики этой эпохи дают также и другие комедии и трагедии, а также найденные в 1915 г. отрывки из сочинения «Истина» софиста Антифонта. Сюда надо причислить еще фрагменты утраченных комедий (Кратина,[262] Евполида, Аристофана), частью найденные на папирусах, и отрывки из олигархических памфлетов V в., сохранившиеся главным образом в «Афинской политик» Аристотеля и у Плутарха. Только один такой памфлет — «Афинская полития», неправильно приписывавшийся Ксенофонту, — дошел до нас целиком; как мы уже говорили, это памятник исключительной важности.

Надписи

Многочисленные надписи этой эпохи при всей их важности не имеют того решающего значения, как надписи предыдущей эпохи, ввиду наличия подробных исторических сообщений Фукидида и свидетельств комедий Аристофана. Тем не менее, ряд надписей этой эпохи очень интересен. Таково надгробное посвящение в честь павших при осаде Потидеи, такова надпись 429 г. о выводе колонистов в Потидею. Особенно важна псефизма в честь Мефоны во Фракии, в которой мефоняне в виде особой привилегии получают право вывозить хлеб из Понта. Из этой же надписи мы узнаем о специальных чиновниках геллеспонтофилаках, наблюдавших за тем, чтобы весь хлеб, вывозимый из Понта, шел в Афины. Псефизма 427 г. представляет собой развязку митиленской трагедии: здесь говорится о выводе в Митилену клерухов, которые получают землю митиленских граждан. Псефизма 425 г. содержит ставки нового фороса союзников, повышенного Клеоном до 1400 с лишним талантов. Псефизма 423 г. запрещает всем союзникам чеканить свою монету и предписывает пользоваться только афинской (то же относится к мерам и весам). Это был один из наиболее чувствительных ударов по автономии членов Афинского союза. Этот закон пародируется у Аристофана («Птицы», ст. 1040 и сл.). Сюда надо прибавить еще надписи о форосе, инвентаре сокровищниц и т. д.

Позднейшие источники

Из позднейших источников и для этой эпохи имеет некоторое значение «Афинская полития» Аристотеля, а также книга Полиэна «Стратегика» (собрание военных хитростей) и Диодор (XII, 36—76), особенно для событий в Сицилии. Гораздо более важны биографии Плутарха («Перикл» и «Никий»). Важный материал содержат также схолии к Аристофану и античные словари. О достоверности этих сообщений см. сказанное выше (с. 315).

Пелопоннесский союз после Никиева мира

Заключая мирный договор, Спарта несомненно желала прочного мира с Афинами. Архидамову войну она вела главным образом в интересах своих союзников, причем для самой Спарты было только важно ослабить демократические элементы в Греции и тем самым ослабить брожение среди илотов. К чему же привела Архидамова война? Часть спартанского гражданства оказалась в афинском плену, а в Афинах у власти стала крайняя демократия; афиняне захватили пункт в Мессении, откуда они могли постоянно руководить волнениями среди илотов. Поэтому, когда у власти в Афинах стала умеренная группа, возглавляемая Никием, Спарта решила жить в мире с афинянами. Однако ей не удалось выполнить взятых на себя условий мира. Аристократия, захватившая в свои руки власть в Амфиполе, не желала подчиняться афинянам, а спартанцы, разумеется, не были склонны устраивать в Амфиполе демократический переворот. Точно так же ряд членов Пелопоннесского союза не считал для себя приемлемыми условия Никиева мира, так как в результате десятилетней войны союзники Спарты ничего не получили. Особенно недоволен был Коринф, потерявший влияние на Керкире и не получивший обратно от акарнанов перешедших к ним колоний Соллия и Анактория. Точно так же и Беотия должна была вернуть афинянам пограничное укрепление Панакт. Тем не менее в Спарте стремление к миру было так велико, что спартанцы решились, не считаясь со своими союзниками, заключить с афинянами сепаратно оборонительный союз на 50 лет, после чего пленные спартанцы, в том числе и захваченные на Сфактерии, были возвращены Спарте.

Пелопоннесские союзники Спарты увидели в этом поступке измену союзу и, по предложению Коринфа, образовали новый союз без участия Спарты. В этот союз вошел и демократический Аргос, который, вследствие постоянного соперничества со Спартой, готов был присоединиться к любому ее противнику. С другой стороны, и условия мира между Афинами и Спартой не могли быть осуществлены, так как спартанцы и теперь не в состоянии были вернуть Амфиполь афинянам, а последние не возвращали Пилос Спарте. В 420 г. в Спарте на очередных выборах эфоров взяла верх (или, по крайней мере, значительно усилилась) враждебная Афинам партия. Вожди этой партии, не разрывая открыто договора с афинянами, стали тайно вести между союзниками Спарты агитацию против присоединения их к союзу с Афинами; в то же время спартанцы, вопреки договору с афинянами, заключили сепаратный договор с злейшими их врагами, беотийцами. В результате соперничество между Спартой, с одной стороны, и остальными членами Пелопоннесского союза — с другой, значительно ослабло; аристократический Коринф сблизился со Спартой, а демократический Аргос, вместе с Элидой и Мантинеей в Аркадии, начал сближаться с Афинами.

Борьба с Гераклеей Трахинской

В северной Греции случилось событие, благоприятное для афинян. Основанная спартанцами в 426 г. в ахейской Фессалии колония Гераклея Трахинская была бельмом на глазу и у афинян и у фессалийских ахейцев; афинянам эта колония мешала получать хлеб из Евбеи, а, в случае затруднений на море, также получать хлеб и лес каботажным путем вдоль берега Фессалии. Противодействие местных племен спартанским колонистам и спартанским военным отрядам росло с каждым годом. Уже зимой 421 г. фессалийцы не позволили спартанцу Рамфию, преемнику Брасида, пройти через их территорию (Фукидид, V, 13). Зимой 419/8 г. энианы, долопы, малияне и другие окрестные племена сразились с жителями Гераклеи и убили в бою их начальника лакедемонянина Ксенара (Фукидид, V, 51). Очевидно, в этом бою с гераклейцами на стороне их противников сражались и соседи ахейцев локрийцы, что вызвало негодование дельфийского оракула, всегда сочувствовавшего спартанцам (Евсевий, Введение в Евангелие, VI, 7, 260 А и 206 В).

Афины в 421—418 гг.

В Афинах с 421 г. преобладающее влияние имела «партия города», ибо самый мир 421 г. был делом рук ее вождя Никия. Трехлетний промежуток (421—418 гг.) эта группа, чуждая каких бы то ни было агрессивных намерений, использовала для восстановления государственного хозяйства. Несмотря на то что ежегодный расход Афин все еще достигал 1000 талантов, так как содержание флота и многочисленных гарнизонов, особенно во Фракии, требовало постоянного финансового напряжения, мирные условия жизни дали возможность афинскому правительству вновь начать разработку Лаврийских рудников, восстановить правильный ход сельскохозяйственных работ (к чему, конечно, стремилось и само население Аттики) и оживить дезорганизованную торговлю.

Начало политической карьеры Алкивиада. Новая политическая группировка

«Пирейская» партия, руководимая теперь торговцем лампами Гиперболом, потеряла в эти годы ведущую роль. Однако уже в 418 г. ей суждено было снова выплыть на поверхность благодаря тому, что она нашла влиятельного союзника — новую политическую группу, руководимую Алкивиадом.

Алкивиад, сын Клиния, родился незадолго до 450 г. По отцу он происходит из очень знатного рода (его считали потомком гомеровского Эанта); мать же его принадлежала к роду Алкмеонидов. Он был воспитан под руководством своего ближайшего родственника Перикла и был очень близок к философу Сократу. Плутарх в своей биографии Алкивиада сообщает ряд фактов — исторических или анекдотических — о его честолюбии, непостоянстве, самодурстве и т. д. Сначала Алкивиад был ярым афинским патриотом, сторонником самой широкой экспансии Афин, — главным образом на запад; он и лично участвовал в боях, храбро сражаясь с врагами Афин под Потидеей и в битве при Делии (вместе с Сократом). Позже Алкивиад переходил то на сторону Спарты, то на сторону персов; то действовал в союзе с крайними демократами, то требовал введения в Афинах олигархического строя.

Последующая история Афин часто рассматривается с точки зрения «честолюбия», «беспринципности», «гениальности» Алкивиада. Такой подход несостоятелен. В кажущейся переменчивости Алкивиада была своя глубокая логика. Все его поведение — только маска, которою пользуется хитрый политик, чтобы скрыть свои истинные планы. Нет сомнения, что за спиной Алкивиада стояла целая большая группа: иначе трудно было бы понять, почему после ухода Алкивиада, когда его политическая карьера, казалось, была кончена, в Афинах (как мы видим из Аристофана) еще очень многие умеренные граждане мечтали о его возвращении. Если мы попытаемся охарактеризовать устремления той группы, которую возглавлял Алкивиад, и будем исходить из его поступков, столь противоречивых на первый взгляд, то придем к выводу, что это та же группа, которая впоследствии в продолжение IV в. все громче и громче заявляет о своем существовании.

По словам Платона,[263] Алкивиада уже в юности нисколько не соблазняла мысль стать, подобно Периклу, первым человеком в Афинах. Он мечтал не более и не менее, как о соперничестве с персидским царем. Алкивиаду совершенно чужды мораль или патриотизм полиса. Ему все равно, где действовать — в Афинах, в Спарте или при дворе персидского сатрапа в Малой Азии. Ему важно создать огромное государство, в котором у власти стояли бы волевые люди, господствующие по праву сильного, а никак не аристократы и не народные массы; во всяком случае демократию Алкивиад называл «общепризнанной глупостью».

Если мы вспомним, что Архидамова война затруднила сношения между греческими государствами, а частично и уменьшила безопасность сообщений на Эгейском море, и что несомненно уже в эту эпоху начинает все более увеличиваться значение окраин античного мира, прежде всего Сицилии и Египта, то мы поймем, что уже в этот период должна была начать образовываться группа владельцев крупных торговых и ремесленных предприятий, стоявших в силу своих торговых связей выше интересов отдельных полисов. Такая группа была, очевидно, заинтересована в создании единой более централизованной сильной власти, обеспечивающей безопасность путей и устойчивость экономических отношений. С другой стороны, она не могла не быть заинтересована в том, чтобы был положен конец господству крайней демократии с ее залезанием в карманы богатых людей, вносящим неуверенность и расстройство в торговые дела. От какого из греческих полисов будет исходить эта объединительная деятельность, и под каким флагом она будет проводиться — этой группе должно было быть в сущности безразлично. Наиболее типичным выразителем идеологии этой группы был впоследствии Исократ, о котором будет сказано в одной из следующих глав.

В деле свержения власти радикальной демократии естественными союзниками Алкивиада, казалось, должны были бы быть олигархические клубы. Но эти клубы опирались на родовитую аристократию с ее узкими традициями античного полиса, а во внешних отношениях слепо следовали за Спартой; поэтому Алкивиад в своей борьбе с радикальной демократией мог использовать эти клубы только до определенного момента, чтобы затем порвать и вступить в борьбу с ними: он мог терпеть рядом с собой только людей безусловно преданных интересам его группы и не мог считаться с амбицией знатных родов.

Чтобы захватить в дальнейшем ходе событий власть в свои руки, Алкивиаду нужно было снискать популярность народных масс. Об открытом выступлении против демократического строя пока не могло быть и речи, но почву для захвата власти он начал терпеливо и постепенно подготовлять уже в 416 г По старинным греческим представлениям, победа на Олимпийских состязаниях давала право (в классическую эпоху уже только моральное) на власть в государстве: поэтому Тираны уже с VII — VI вв., с одной стороны, всячески стараются одержать победу на Олимпийских состязаниях, с другой — преследуют своих сограждан, одержавших такую победу. При этом Тираны (или будущие Тираны) обставляли свое пребывание в Олимпии большою пышностью, щедро угощали большие массы народа и, наконец, одержав победу, заказывали победный гимн (эпиникий) лучшим поэтам своего времени — Пиндару, Симониду, Вакхилиду. Этот образ действий Тиранов VI в. и начала V в. точно копирует Алкивиад: на Олимпийских состязаниях 416 г. он щедро угощает собравшихся, получает первую, вторую и четвертую награду сразу (что не выпадало до него ни одному эллину), заказывает победный гимн Еврипиду, а лучшим художникам — символическое изображение своих побед: здесь он был изображен в обществе богинь. Угадывая в нем будущего диктатора Афинской морской державы, члены Афинского морского союза — Эфес, Хиос, Лесбос — привозят обильное угощение и убранство для него самого и устраиваемого им пира.

Греческие Тираны V—IV вв. старались привлечь к себе симпатии народных масс улучшением их положения, но они не шли по пути диэт и предоставления народу широких политических прав. Они производили однократные щедрые раздачи земли и денег преданной им и сражавшейся за них части демоса и рабов и составляли себе таким образом надежную гвардию. Средства на эти мероприятия они брали из конфискованного имущества своих политических противников. Так поступали, например, сицилийские Тираны; так, несомненно, собирался поступить и Алкивиад. «Бедняков и чернь Алкивиад очаровал до такой степени, что они страстно желали сделать его Тираном; некоторые даже говорили об этом громко и призывали его к тому, чтобы он... ликвидировал законодательную деятельность народного собрания, удалил болтунов, которые губили государство, и управлял делами по своему усмотрению, не опасаясь доносчиков». Так характеризует Плутарх в биографии Алкивиада положение дел в 411—407 гг. Еще определеннее говорит об этом Диодор (XIII, 66): «Рабы приветствовали Алкивиада с таким же восторгом, как свободные... Зажиточные афиняне думали, что... нашли человека, способного выступить смело и открыто против власти демоса, а бедняки считали, что они в нем будут иметь наилучшего соратника в безрассудной ломке государства и в улучшении положения бедноты». Под «безрассудной ломкой государства» в Греции обычно понимали «передел земли» и «отмену долгов». Разумеется, Алкивиад хотел опираться на класс богатых людей, но это должна была быть не заносчивая и независимая знать, а выдвинутые самим Алкивиадом и преданные ему люди. Народные массы он столь же мало хотел допускать к участию во власти, как и аристократия; но для того, чтобы успокоить и привлечь к себе эти массы, он готов был пойти по пути однократной радикальной ломки существующих имущественных отношений в интересах руководимых им кругов.

Алкивиад и поддерживавшая его группа была готова, в случае неудачи в Афинах, произвести нужный им переворот в любом другом центре Эллады. Но, как афинянину, Алкивиаду легче всего было сделать центром своей агрессивной политики Афины и морской союз, во главе которого они стояли. Для дальнейшего объединения тогдашнего мира необходимо было в первую очередь присоединить к сфере афинского влияния Пелопоннес и Сицилию. Можно не сомневаться, что, осуществив это присоединение и получив в свои руки власть и влияние, Алкивиад немедленно же устранил бы демократию с ее раздачами, обложениями богатых, привлечением их к суду и т. д. Но при данных обстоятельствах боролись за власть только две указанные выше большие группы: «партия города», возглавляемая Никием и стремящаяся во что бы то ни стало сохранить существующее положение вещей, и «Пирейская партия», возглавляемая Гиперболом, мечтавшая о демократических переворотах в Пелопоннесе, о присоединении Сицилии и т. д. В это время группе, во главе которой стоял Алкивиад, было по пути с этой радикальной группой, и, как умный политик, он, не задумываясь, сблизился с ее вождем Гиперболом, несмотря на все отвращение, которое он питал к демократии.

Битва при Мантинее 418 г.

Избранный в 420 г. стратегом, Алкивиад в союзе с «Пирейской партией» выступил против политики Никия. Воспользовавшись борьбой, начавшейся в Пелопоннесе, он сблизился с Аргосом и примыкавшими к нему Мантинеей и Элидой, причем ему удалось заключить с этими тремя государствами оборонительный союз на сто лет.[264] Союзники обязывались не только общими силами отразить любого врага, напавшего на территорию одного из них, но и перенести войну на территорию напавшего, причем война могла быть прекращена только с общего согласия союзников. Для каждого было ясно, что договор этот направлен против Спарты. Спарта оказалась в чрезвычайно тяжелом положении: ее окружало теперь сплошное кольцо спаянных между собой демократических государств. Одержать верх над враждебной ей коалицией Пелопоннесских государств стало для нее вопросом жизни и смерти.

В 418 г. близ Мантинеи ополчение союзников встретилось со спартанцами, но союзники, очевидно, переоценили свои силы: они потерпели полное поражение. Теперь Аргос был вынужден вступить в Пелопоннесский союз, и в ряде Пелопоннесских городов, в том числе в Аргосе, был введен олигархический строй. Понятно, что и в Афинах поражение в Мантинейской битве должно было привести к краху групп, стремившихся к войне, и к торжеству Никия и его группы. По афинскому обычаю, в таких случаях вождь группы, потерпевшей неудачу, подвергался остракизму. Изгнание Алкивиада казалось неминуемым — уже народное собрание приняло постановление о необходимости провести остракизм; оставалось только в новом собрании провести самое голосование.

Изгнание Гипербола

Союз группы Алкивиада с «Пирейской партией» был случайным и был вызван только общностью внешней политики. В области внутренней политики Алкивиад стоял значительно ближе к «партии города». После неудачи при Мантинее на очереди стояли вопросы внутренней, а не внешней политики. Алкивиад поэтому заключил с Никием соглашение о совместных действиях; группа Алкивиада договорилась с «партией города» голосовать за изгнание Гипербола, и в 417 г. последний был изгнан из Афин. Это — первый случай, когда человек незнатный и незначительный был подвергнут остракизму. После 417 г. остракизм в Афинах вообще уже не применялся.

Более всего подрывало репутацию «партии города», возглавлявшейся Никием, то, что Спарта, несмотря на договор, не возвращала Афинам Амфиполя. Так как Спарта мотивировала это тем, что она не в силах добиться возвращения Амфиполя, то попытка афинян овладеть городом собственными силами была вполне правомерной с точки зрения отношений со Спартой. Никий отправился в 417 г. на завоевание Амфиполя, но поход этот был неудачен и с военной и с дипломатической стороны: македонский царь Пердикка, бывший до сих пор союзником Афин, снова перешел на сторону Спарты. Это повело к краху «партии города» в Афинах. Алкивиад снова сблизился с «Пирейской партией», — на этот раз на почве похода в Сицилию для завоевания новых, преимущественно хлебных рынков в Сицилии, Италии, Этрурии и Карфагене.

Покорение Мелоса

Одним из первых результатов сближения между группой Алкивиада и «Пирейской партией» был поход на дорийский остров Мелос, единственный остров на Эгейском море, не входивший в Афинский морской союз и дружественный Спарте. В 416 г. Мелос был взят, все взрослые мужчины перебиты, а женщины и дети обращены в рабство; самый остров заселен афинскими клерухами. Эта жестокая расправа с ни в чем не повинными людьми вызвала недовольство и волнение в умеренных кругах афинского общества, об этом можно заключить из драматического изложения этого эпизода у Фукидида и из поставленной на сцене в 415 г. трагедии Еврипида «Троянки». Однако, с точки зрения радикальных демократов, этот поступок был вполне правомерным, — они считали все Эгейское море сферой влияния Афинского морского союза (уже при раскладке фороса в 425 г. в числе облагаемых городов упомянут Мелос!). Жители Мелоса должны были либо выселиться из района Эгейского моря, либо платить форос.[265]

Подготовка к походу

Агитация за поход на запад получила новый смысл вследствие событий, происшедших в Сицилии. В Леонтинах, после ухода афинян из Сицилии в 424 г., демократическая партия усилилась, состав гражданства значительно расширился (по-видимому, за счет метэков или вольноотпущенников), и демос намеревался произвести передел земли. Леонтинские олигархи обратились за помощью к сиракузянам. Последние изгнали население из Леонтин, а олигархов переселили в Сиракузы, предоставив им здесь гражданские права. Этот результат, однако, разочаровал часть леонтинских олигархов: они покинули Сиракузы и соединились с демократами, решившими обратиться за помощью к Афинам. К Афинам же снова обратилась за помощью и Эгеста, теснимая ее южным соседом Селинунтом. Послы этих городов также прибыли в Афины с просьбой о помощи. На этот раз Алкивиад не хотел повторить ошибки 427 г. и решил уже с самого начала выступить с такой эскадрой, которая давала бы шансы на покорение не только Сицилии, но при благоприятных обстоятельствах и Карфагена. Напрасно Никий предостерегал афинян от этого похода, указывая, с одной стороны, на большие территориальные размеры Сицилии, на многочисленность ее населения и ее богатые ресурсы; с другой — на тяжелое положение афинских финансов. Но афиняне, может быть, чувствовали, что существующее положение неустойчивого равновесия не может долго продолжаться и что если они не перейдут к агрессивным действиям, то к таким действиям перейдут пелопоннесцы. Ценой крайнего напряжения государственных средств был снаряжен афинянами огромный флот в 134 триеры. Оплата корабельному экипажу, ввиду дальности пути и опасности предприятия, достигала драхмы в день на одного матроса, так что общий годовой расход на войну был бы не меньше 1620 талантов. Всего было около 6000 воинов, из них гоплитов 5100, в том числе только 1500 афинян, остальные были навербованы из союзников. Во главе флота были поставлены три лучших афинских стратега: Алкивиад, Никий и Ламах, прославившийся своей храбростью во время Архидамовой войны.

События в Афинах перед отплытием эскадры. Гермокопиды

Когда весной 415 г. флот был готов к отплытию, в Афинах произошло неожиданное событие. На афинских улицах стояли так называемые гермы, столбы с грубо изваянными изображениями бога дорог Гермеса. В одну ночь значительная часть герм оказалась изуродованной.[266] Афиняне увидели в этом, с одной стороны, дурное предзнаменование, с другой — выпад врагов демократии или изменников с целью помешать отправлению флота; думали даже, что это дело рук коринфян. Началось строгое расследование, которое обнаружило еще одно преступление против религии. Культ богини Деметры в Элевсине сопровождался таинствами — мистериями. К этим таинствам, как известно, допускались только посвященные, и того, что происходило во время мистерий, нельзя было разглашать. Группа афинской золотой молодежи, собравшись на пирушку, позволила себе пародировать элевсинские мистерии, — это было еще большее кощунство, чем уродование герм. В числе участников кощунства называли и Алкивиада. Алкивиад требовал, чтобы его дело разбиралось на суде до отплытия в Сицилию. Алкивиад рассчитывал при этом на свою популярность среди афинян. Но враги Алкивиада предпочитали разбирать это дело в его отсутствие, и по их настоянию народное собрание решило отложить суд над Алкивиадом до возвращения его из похода. В 415 г. афинская эскадра отправилась в путь.

Переход Алкивиада на сторону Спарты

Появление такой огромной эскадры вызвало среди демократов Запада не радость, а беспокойство: думали, что афиняне имели в виду не столько оказание помощи, сколько агрессивные цели — покорение греческих городов в южной Италии и в Сицилии. В южной Италии, куда флот первоначально прибыл, афиняне не получили никакой поддержки. Жители Тарента и Локр не впустили их ни внутрь городских стен, ни на рынки и даже не позволяли им запасаться питьевой водой. Жители Регия доставили им провиант, но решили остаться нейтральными. Флот переправился в Сицилию, но и здесь, кроме Наксоса и Катаны, к афинянам не присоединился ни один город. В это время в Афинах якобы обнаружились новые доказательства виновности Алкивиада в оскорблении религии; постановлено было, не дожидаясь конца похода, немедленно вызвать его на суд, и за ним был послан государственный корабль «Саламиния». Алкивиад подчинился и отбыл в Афины, но на пути бежал и направился в Элиду, а оттуда, вероятно, в Аргос. Афиняне увидели в этом бегстве доказательство его вины, приговорили его заочно, как святотатца, к смертной казни и конфискации имущества и потребовали его выдачи. Алкивиад бежал в Спарту и там предоставил себя в распоряжение врагов своего отечества.

Осада Сиракуз

Между тем посланное в Сицилию афинское войско приступило к осаде Сиракуз, во главе которых стоял упомянутый уже опытный полководец Гермократ. В 414 г. афиняне, захватив расположенную к западу от Сиракуз возвышенность Эпиполы, угрожавшую Сиракузам, стали строить стену, чтобы блокировать город и с моря и с суши. Афинскому флоту удалось войти в большую гавань Сиракуз. Экспедиция, казалось, могла рассчитывать на успех. Очутившись в тяжелом положении, Гермократ обратился за помощью в Спарту, как раз в то время, когда афинский флот опустошал побережье Лаконики, что дало спартанцам и юридическое основание открыть военные действия против афинян. Спартанцы послали на помощь Сиракузам несколько кораблей и выдающегося полководца Гилиппа, сына уже упомянутого эфора Клеандрида. С помощью последнего сиракузянам удалось помешать афинянам довести до конца постройку стены и нанести им ряд чувствительных поражений; афиняне лишились теперь правильного снабжения провиантом и попали в тяжелое положение. Союзники, навербованные насильственно, стали расходиться по своим городам, рабы перебегали к неприятелю, а афиняне, отправлявшиеся за фуражом, водой и хворостом, истреблялись вражеской конницей (у афинян первоначально конницы не было). Никий, оставшийся по смерти Ламаха единственным главнокомандующим, принужден был обратиться в Афины с просьбой прислать подкрепление. В своем письме он, сгущая краски, описывал состояние своего войска: корабли приходят в негодность, войско дезорганизовано, союзники отказывают в помощи, денег нет. Однако вопреки его ожиданию он не был отозван; ему были отправлены деньги: доходы с союзников и 140 талантов из храмовых сумм. Несмотря на тяжелые события на родине, о которых речь будет ниже, у афинян хватило энергии, чтобы ценой крайнего напряжения денежных средств и военных сил послать на помощь в Сицилию еще две эскадры: одну из 10 кораблей под начальством стратега Евримедонта, другую (в марте 413 г.) — из 60 афинских кораблей и 5 хиосских под начальством стратега Демосфена; на них было 1200 афинских гоплитов и очень много союзников. Но даже и после прибытия нового афинского флота Гилиппу удалось захватить занятый афинянами мыс Племмирий на южной оконечности большой сиракузской гавани и нанести полное поражение Демосфену (июль 413 г.) в ночной схватке. Демосфен хотел после этого прекратить кампанию, но Никий протестовал, опасаясь суровой расправы с ним его врагов-демократов после возвращения. Когда Никий по прошествии нескольких недель согласился, и афинская армия села на корабли, случилось (27 августа 413 г.) полное лунное затмение, и это заставило в силу религиозных суеверий отложить отъезд на месяц.

Гибель афинской эскадры

Но еще до истечения этого месяца сиракузянам удалось одержать полную победу над афинским флотом и сухопутным войском. Афинянам пришлось искать спасение в отступлении по суше во внутренние части Сицилии. Во время этого отступления они были частью перебиты, частью взяты в плен. Оставшиеся в живых стратеги Никий и Демосфен были казнены, воины брошены в каменоломни, где от невыносимых условий работы большая часть их погибла; оставшиеся в живых были частью проданы в рабство, частью брошены в темницу.[267] Таким образом, сицилийская экспедиция кончилась для Афин катастрофой. Главным следствием ее было начавшееся распадение Афинской державы и вмешательство Персии в греческие дела. Однако Афины, несмотря на постигшую их катастрофу, не утратили своей боеспособности. Война продолжалась. Новый период ее носит название Декелейской, или Ионийской, войны.

Захват Декелеи

Еще за несколько месяцев до сицилийской катастрофы спартанскому царю Агису удалось захватить укрепление Декелею в Аттике, отстоявшее на 20 км к северу от Афин. Афиняне, видевшие в Алкивиаде злого гения их государства, склонны были считать, что и этот шаг, сыгравший большое значение в войне, спартанцы предприняли по совету Алкивиада. На этот раз спартанцы держались иной тактики, чем во время Архидамовой войны. Агис со своим войском не совершал кратковременных набегов на Аттику, а оставался в Декелее безвыходно, лишив тем самым афинян возможности получать хлеб как с полей Аттики, так и из соседней Евбеи. Кроме того, Агис, так же как в свое время афиняне под Пилосом, по-видимому, обещал свободу афинским рабам, которые перебегут к нему; 20 000 рабов перешли к спартанцам и тем привели в полное расстройство афинскую экономику; именно в обмен на продукцию рабов афиняне получали из Северного Причерноморья и других мест хлеб и сушеную рыбу, которые были так необходимы в это время. Разработку Лаврийских рудников пришлось также приостановить.

Борьба в Ионии

Сицилийская катастрофа немедленно отразилась и на положении вещей в Малой Азии, так как теперь, с гибелью афинского флота в Сицилии, все преимущества на море были также на стороне спартанцев, которые к этому времени построили флот, усиленный еще контингентами сицилийцев. В довершение всего афиняне оказали поддержку сатрапу Аморгу, восставшему против персидского царя. Этим окончательно испортили отношения с Дарием II, чувствовавшим теперь себя совершенно не связанным Каллиевым миром 447 г. и приказавшим сатрапам полностью взимать с греческих городов Малой Азии дань. Тиссаферн, персидский правитель приморской области, стремился ослабить афинян с целью совершенно подчинить себе эллинские города в Малой Азии. Спартанцы теперь могли рассчитывать на содействие персов. Казалось, окончательная гибель Афин — дело нескольких месяцев. Враждебные афинянам партии на Евбее, Лесбосе, Хиосе и в других городах Ионии отправили послов и в Декелею к Агису (евбейцы и лесбосцы), и в Спарту к эфорам (хиосцы). Прибыли в Спарту также послы от Фарнабаза, сатрапа Геллеспонтской области, и от Тиссаферна. Спартанцы решили, однако, послать свой флот не в Геллеспонт, а к Тиссаферну, у которого, казалось, было больше сил и средств.

Однако в это тяжелое для Афин время ярко обнаружилось превосходство афинского гражданского духа и стратегии. Энергичными мерами афинянам удалось предотвратить прибытие спартанской помощи к хиосцам: шедшая к Хиосу спартанская эскадра была разбита афинским флотом, а уцелевшие суда пришлось вытащить на берег близ Коринфа. Правда, прибывшему сюда спартанскому флоту под руководством Алкивиада удалось все же произвести переворот на Хиосе; после этого Хиос перешел на сторону спартанцев, как перешел также и Милет, но вызвать восстание на Самосе им не удалось — он остался верен Афинам, и у его берегов сосредоточилась афинская эскадра. Для того чтобы обезопасить остров от перехода на сторону спартанцев, самосские демократы казнили или изгоняли аристократов, а их земли и дома делили между беднотой. Принимая во внимание все это, афиняне возвратили самосцам автономию, утраченную ими в 440 г. Такой же неудачей окончились попытки спартанцев вызвать перевороты на Лесбосе, в Клазоменах и в других местах.

Договоры между Спартой и Персией

Все это показало спартанцам, что собственными силами им не удастся одолеть афинян и что для победы придется сделать серьезные уступки персам. В 412 г. спартанцы заключили договор с персидским царем Дарием II и Тиссаферном. Этот договор гласил: «Вся страна и все города, какими владеет царь и владели предки царя, пусть принадлежат царю». Дарий не дал никаких конкретных обещаний спартанцам относительно денежной помощи. Персидскому царю и его предкам, как известно, принадлежали в свое время не только ионийское побережье, но и острова Самос, Наксос и другие, а также фракийское побережье, Македония, Фессалия, вся средняя Греция, Аттика и Евбея. Персы вправе были толковать этот договор так, что все эти области должны были перейти к ним. Надо думать, что этот договор вызвал недовольство и среди ряда спартанских союзников, — во всяком случае, против него открыто выступал один из спартанских военачальников (Лихас). Поэтому через некоторое время был заключен второй договор, по которому царь обязался выдавать жалование всему спартанскому войску, находившемуся в Ионии. Затем, некоторое время спустя, был заключен, наконец, и третий договор, где формулировка была уже изменена, и царю предоставлялась власть только над землями, находящимися в Азии.

Союз спартанцев с персами повел к отпадению ряда других городов от Афин, несмотря на то, что афиняне, чтобы расположить к себе союзников, освободили их от фороса, заменив его пятипроцентной пошлиной с ввозимых и вывозимых товаров.

Неудачи в северной Греции

В это же время Афины постигла и другая неудача. Теперь, когда лакедемоняне хозяйничали на море, обеспечение сухопутного и каботажного пути вдоль фессалийских берегов было особенно важно. Афинянам удалось добиться, что на молосский трон в Эпире был посажен Тарип, воспитывавшийся в Афинах и их горячий сторонник. Они всячески усиливали авторитет Додонского оракула в ущерб Дельфийскому. Вели они энергичную агитацию и среди племен союзной с Эпиром и дружественной им ахейской Фессалии. Однако в конце 412 г. лакедемонянам удалось в первый раз нанести чувствительное поражение этим племенам. Агис взыскал с них крупную денежную контрибуцию и заставил дать заложников; на короткое время ему удалось даже присоединить их к Лакедемонскому союзу (Фукидид, VIII, 3). Это вызвало уныние и скорбь в Афинах — Евбея оказалась под угрозой (как мы увидим, вскоре афиняне ее действительно потеряли).

Олигархические группировки в 412—411 гг.

Постигшие Афины военные неудачи не могли не отразиться и на их внутренней жизни. Если до этого времени олигархические группы могли вести только тайную заговорщическую подрывную деятельность, то теперь они начали все громче заявлять о своем существовании. Это были прежде всего реакционеры старого поколения, которые во время Архидамовой войны принуждены были скрывать свои взгляды, затаив в глубине души звериную ненависть к демократии. Эти люди ничего не забыли и ничему не научились: во внутренней политике они добивались совершенного устранения от управления страной простого народа и передачи всей власти замкнутой коллегии из богатых и знатных лиц, а также перенесения в Афины спартанского строя и обычаев; во внешней политике их лозунгом было слепое, безоговорочное следование за Спартой и, следовательно, мир со Спартой на любых условиях. Они всегда были готовы на такой мир и если не заключили его сразу по приходу к власти, то потому только, что боялись взрыва народного негодования, ибо народ еще не был тогда в достаточной мере укрощен.

Но, наряду с этой олигархической партией, под влиянием агитации Алкивиада и его друзей, начинает формироваться другая олигархическая партия, ядро которой находилось в Самосе, среди части стратегов афинского флота. Как сообщает Фукидид, уже в ноябре 412 г. Алкивиад посылал доверенных людей к наиболее почтенным и влиятельным афинянам, находившимся на Самосе, для переговоров о своем возвращении, причем ставил условием изменение существующего демократического порядка; он стремился «вернуться из изгнания по приглашению и при поддержке олигархических клубов и добиться изменения существующего строя» (Фукидид, VIII, 48, 3).

Однако к лаконофильской олигархии, составлявшей большинство членов этих клубов, Алкивиад относился враждебно. В это время он уже охладел к Спарте: за время своего пребывания в Спарте ему пришлось убедиться, что идеи образования великой державы не могут быть осуществлены в рамках спартанского государства ввиду косности и партикуляризма спартанских правящих кругов. Прибывший в Малую Азию со спартанскими войсками для организации переговоров между Спартой и Персией, Алкивиад вскоре порвал со спартанцами,[268] сблизился с персидским сатрапом Тиссаферном и даже поселился у него. Алкивиад прекрасно понимал, что после заключения договора 412 г. между Спартой и Персией у афинян нет шансов на победу, так как им, ослабленным сицилийским поражением, не под силу бороться сразу с двумя такими врагами, как Спарта и Персия. Поэтому, с его точки зрения, сближение с Персией было единственным выходом для Афин, и в этом случае Алкивиаду представлялся удобный случай выступить в роли посредника и благодетеля. Свое требование уничтожить демократический строй он мотивировал тем, что якобы в этом случае Тиссаферн станет на сторону Афин; в действительности, это требование Алкивиада вызывалось тем соображением, что энергичное ведение отчаянной борьбы со Спартой, по мнению афинских умеренных кругов, было крайне затруднено при старых демократических формах, когда демагоги вмешивались в чисто военные дела. Это вмешательство мешало сохранению военной тайны и вследствие случайности голосования срывало единство линии военного командования, не говоря уже о том, что каждому стратегу, совершившему неудачный или непонятный народу шаг, угрожали вызов в Афины, смещение с должности и даже смертная казнь. Единоличная диктатура казалась им необходимой предпосылкой энергичной военной политики; недаром даже Еврипид, обычно симпатизировавший демократическому строку в 411 г. в своей трагедии «Андромаха» протестует против партийной борьбы и даже против правления «группы мудрецов» в минуты величайшей опасности для государства. Он требует передачи неограниченной власти одному лицу, «хотя бы и не очень высоких нравственных качеств», т. е. Алкивиаду.

К этому времени демократический строй фактически был уже в Афинах пустой формой. Внешне он, правда, еще сохранялся, но уже приблизительно в октябре 412 г. была выбрана комиссия десяти пробулов из людей преклонного возраста, исполняющих эту должность пожизненно. Эта коллегия с чрезвычайными полномочиями с самого начала нарушала нормальный законный демократический порядок и была ядром будущего олигархического правительства четырехсот. Она получила право принимать предварительные решения по всем текущим делам: самое слово «пробул» означает: «принимающий предварительное решение». К этим должностным лицам перешла, таким образом, важнейшая функция совета пятисот — пробулевма, предварительное рассмотрение вопросов и рекомендация тех или иных решений народному собранию, иными словами, — руководство политической жизнью страны. Из «Лисистраты» Аристофана, поставленной не позже марта 411 г., также видно, что уже в это время пробулы фактически были, в нарушение демократической конституции, неограниченными хозяевами Афин: у них ключ от государственной казны; они, а не стратеги, заняты подавлением представленной в комедии женской «забастовки» в Афинах; они, а не пританы, дают ордер на арест преступников.

Эта коллегия престарелых реакционеров, тупых и кичащихся своим происхождением, конечно, была плохим союзником для Алкивиада в его планах; не по пути ему было и вообще с лаконофильской аристократией, возглавлявшейся Фринихом, одним из стратегов флота на Самосе. Поэтому по его наущению заговорщики на Самосе послали в Афины Писандра, бывшего в это время вождем олигархии, ориентировавшейся на Персию, и других его единомышленников из самосского флота с целью противопоставить лаконофильской группировке новую, персофильскую олигархическую группировку.

В декабре 412 г. или в начале 411 г. Писандр с товарищами прибыли в Афины; «они настаивали на возвращении Алкивиада и некотором изменении демократических форм» (Фукидид, VIII, 53, 1); с другой стороны, в противоположность своим олигархическим противникам, они требовали союза с персидским царем и более энергичной войны со Спартой. Писандр пытался перетянуть на свою сторону часть сторонников олигархии, обойдя для этой цели все олигархические клубы. Ввиду безвыходности положения народное собрание стало на сторону этой группировки и приняло постановление: «Пусть Писандр и его товарищи отправятся в путь... и ведут переговоры с Тиссаферном и Алкивиадом на условиях, какие им самим покажутся наилучшими» (Фукидид, VIII, 54, 2). Это постановление фактически означало лишение пробулов руководства афинской внешней политикой и передачу неограниченной власти в этой области Алкивиаду. В то же время было выражено недоверие лаконофильской группировке: ее вождь Фриних, ведший тайные переговоры со Спартой, был смещен с должности стратега.

Однако переговоры с Тиссаферном ни к чему не привели: выяснилось, что Тиссаферну нет дела до того, какой строй будет в Афинах, а его требование — чтобы был официально отменен пункт Каллиева мира, по которому персидским военным кораблям запрещалось появляться в Эгейском море, — означало прекращение регулярного подвоза хлеба из Черного моря; на это требование афиняне пойти не могли.

Результаты, достигнутые посланцами Алкивиада в Афинах, пошли, таким образом, на пользу его лаконофильским противникам. Надеясь на помощь персидского царя и желая видеть во главе вооруженных сил Афин Алкивиада, афинские народные массы, скрепя сердце, согласились, как мы видели, на ограничение демократических свобод и диктатуру. Это положение вещей использовала лаконофильская реакционная группировка для захвата власти в свои руки; захватив ее, сторонники Спарты стали всячески бороться с Алкивиадом и преследовать его сторонников. Им, разумеется, не были по душе ни проекты переворота с крупными имущественными пертурбациями, ни политика решительной борьбы со Спартой, предлагаемая Алкивиадом: войну со Спартой они вели умышленно вяло, ища мира с ней во что бы то ни стало. С другой стороны, и Алкивиад не хотел и не мог терпеть рядом с собой коллегию из аристократов с большой амбицией и собственной программой. Поэтому в мае 411 г. Алкивиад переменил ориентацию и вступил на путь «демократии», т. е. хотя он фактически и стремился к единоличной власти, но хотел, чтобы формально она опиралась на вотум большинства афинян и была ответственна перед народом.

Когда афинские заговорщики на Самосе решили, наконец, перейти к открытым действиям, Алкивиад отказался действовать заодно с ними; тогда «заговорщики порешили между собой оставить Алкивиада в покое и потому, что он не желал примкнуть к ним, и потому, что они вообще не считали его подходящим для олигархии» (Фукидид, VIII, 63, 3). Теперь и та олигархическая группа, возглавляемая Писандром, на которую прежде опирался Алкивиад, соединилась со своими лаконофильскими соперниками. Они платили Алкивиаду за его измену их делу жгучей ненавистью; с другой стороны, и сам Алкивиад, убедившись в том, что афинские массы его поддерживают, выступил с программной речью перед афинским войском на Самосе для того, «чтобы афинские олигархи боялись его и тем скорее были распущены олигархические клубы» (Фукидид, VIII, 81, 2), — те самые клубы, на которые он незадолго до того опирался.

Олигархический переворот 411 г.

После неудачи переговоров с Персией оставалась еще одна надежда на быстрое прекращение тяжелых бед, постигших Афины, — мир со Спартой. Полагали, что если в Афинах станет у власти лаконофильская группа, то и в Спарте возьмут верх сторонники умеренной внешней политики, и можно будет заключить мир на тяжелых, но приемлемых условиях, неоднократно предлагавшихся Спартой, т. е. на условиях status quo:[269] не забудем, что проливы пока еще оставались в руках афинян, и такой мир во всяком случае обеспечил бы за ними бесперебойное снабжение хлебом. Поэтому Алкивиаду, несмотря на весь его авторитет, не удалось остановить уже начавшееся по его собственному почину движение в пользу олигархического переворота.

В Афинах олигархические гетерии продолжали действовать уже открыто и постепенно терроризовали весь народ, так как никто уже не знал, кто принадлежит к заговорщикам против демократии и кто не принадлежит. В городе начались тайные убийства. Почва для олигархического переворота была подготовлена, когда Писандр вторично (в мае 411 г.) прибыл в Афины в сопровождении на этот раз вооруженных отрядов, набранных на островах Эгейского моря. Была учреждена комиссия из 30 лиц, в число которых входили упомянутые выше 10 пробулов; ее задачей было выработать проекты для спасения отечества. В июня 411 г. было созвано народное собрание в необычайном для этого месте, в Колоне, находившемся за городской чертой.

Так как по афинским законам всякий, вносящий предложение, противоречащее существующему (в данном случае демократическому) законодательству, подлежал тяжелому наказанию по «обвинению в противозаконном предложении» (graphe paranomon), то было проведено предложение о разрешении безнаказанно вносить в народное собрание любой законопроект. Под давлением своих вооруженных отрядов олигархам удалось провести также отмену диэт, допущение к участию в народном собрании только имущественно обеспеченных граждан (имеющих ценз зевгита) в числе 5000 человек и добиться, по предложению Писандра, учреждения, вместо клисфеновского совета Пятисот, «солоновского» совета Четырехсот. Этот совет должен был обладать неограниченной властью и созывать народное собрание 5000 по своему усмотрению. Во главе Четырехсот стояли уже упомянутые Фриних и оратор Антифонт, честный человек, но ярый реакционер и слепой поклонник старины.

Основной причиной непрочности этого олигархического режима было то, что новые правители оказались не в состоянии выполнить ту основную задачу, для которой они были избраны. Предполагалось, что спартанцы при условии олигархического переворота охотно пойдут на тяжелый для афинян мир на условиях status quo, который сами же они ранее предлагали афинянам. Однако не было учтено, что с изменением положения на фронте враг становится требовательнее и выдвигает новые условия. Спартанцы в течение 412 г. имели ряд блестящих успехов: к ним отпали Милет, Хиос и другие наиболее влиятельные члены Афинского морского союза; предвиделось отложение и других городов; договор с персами обеспечивал спартанцев флотом и деньгами. Поэтому теперь спартанцев не удовлетворял даже позорный для афинян мир на условиях status quo — они хотели лишить Афины их экономической независимости. «Строй, возглавлявшийся четырьмястами правителями, вотировал сам народ, так как ему пояснили, что спартанцы готовы идти на переговоры при любом государственном строе в Афинах, но только не при демократическом... Однако, хотя переворот и был произведен, спартанцы не сделали никаких послаблений».[270] «(Четыреста) отправили посольство к спартанцам и предлагали прекратить войну на условии сохранения обеими сторонами того, чем они в то время владели. Но так как те не соглашались иначе, как при условии, чтобы афиняне отказались от власти на море, то они так и оставили свое намерение».[271] Это посольство, как мы узнаем из Фукидида, возглавлялось Фринихом и Антифонтом и имело поручение заключить мир на любых мало-мальски терпимых условиях. Но и этого не удалось достичь, и оно вернулось ни с чем. Очевидно, даже спартанские агенты — олигархи из правительства Четырехсот — не могли согласиться на условия, лишающие Афины регулярного подвоза хлеба, боясь гнева народных масс.

Эта неудача лишила правителей какой бы то ни было опоры в народе; им оставалось только встать на путь террора.

Правление Четырехсот ознаменовалось убийствами, изгнаниями, конфискацией имуществ их противников. Членами совета четырехсот были избраны исключительно сторонники олигархов по составленному ими списку, а народное собрание из 5000, существовавшее юридически, ими ни разу не было созвано.

В афинском войске и флоте, стоявших у Самоса, хотя и были сторонники олигархов, но руководящую роль все же играли демократы. Теперь те из командиров, которые принадлежали к олигархической партии, были отрешены от должности; на их места стратегами были избраны демократы Фрасилл, Фрасибул и др. Они не признали происшедшего в Афинах переворота и пригласили Алкивиада, включенного также в число стратегов. Прибывшим на Самос послам от Четырехсот Алкивиад сообщил, что войско не возражает против отмены диэт и против ограничения числа участников народного собрания пятью тысячами, но требует восстановления совета пятисот; главным же образом не должен был даже ставиться вопрос о заключении мира со Спартой.

Падение Четырехсот

Под влиянием постигших афинское посольство на Самосе неудач среди Четырехсот образовались две враждебные друг другу партии: большинство, руководимое Фринихом и оратором Антифонтом, стояло за решительную борьбу с демократами и за мир со Спартой любой ценой, так как в этом была единственная возможность справиться с демократическим движением; меньшинство, возглавляемое Фераменом, представляло собой восстановленную умеренно-демократическую партию «городского центра»: оно требовало созыва 5000 и готово было идти на мир со Спартой только на почетных условиях. По возвращении из Спарты Фриних был убит на агоре двумя проживавшими в Афинах иноземцами,[272] очевидно, действовавшими по поручению тайной демократической организации. Не решаясь выдать Афины открыто спартанцам, олигархи стали укреплять Ээтионею, косу, господствующую над входом в пирейскую гавань, чтобы тайно впустить оттуда в город спартанцев. Ферамен обратил на это внимание граждан, после чего собравшимся народом укрепление было срыто.

В это время афинян постигли еще более тяжелые испытания: спартанцам удалось захватить Византий и Халкедон, а спартанский полководец Агесандрид прошел со своим флотом на виду у Афин и захватил Евбею. Таким образом афиняне лишились обоих основных пунктов, из которых шел к ним хлеб. Афинян охватила паника, так как они были уверены, что после захвата Евбеи Агесандрид двинется на Афины, лишенные флота. Однако напасть на Афины спартанцы не решились.

Потеря Евбеи, Византия и Халкедона привела непосредственно к свержению господства Четырехсот. Народ собрался на обычном месте для собраний, на Пниксе (холме в черте города), сверг Четырехсот после четырехмесячного пребывания их у власти и вручил правление пяти тысячам, которые должны были быть набраны из числа граждан, имеющих возможность вооружиться на свой счет. Это было в сентябре 411 г. Во главе умеренного олигархического правления стал Ферамен. Вождь олигархов Антифонт был казнен (его защитительная речь найдена на папирусе во фрагментарном виде).

Возвращение Алкивиада и военные успехи афинян

В это время руководимый Алкивиадом афинский флот одержал ряд побед над спартанцами. Последние, после того как симпатии Тиссаферна стали под влиянием Алкивиада склоняться на сторону Афин, передвинули свои силы к Геллеспонту, где им мог помогать с берега персидский сатрап Геллеспонтской Фригии Фарнабаз, противник Тиссаферна, стоявший на стороне Спарты. С другой стороны, спартанцы задались целью совершенно прекратить подвоз хлеба в Афины.

Аттического и евбейского хлеба в это время афиняне также не получали вследствие захвата спартанцами Декелеи и Евбеи. Поэтому возвращение проливов было для афинян вопросом жизни. В ряде сражений, при Киноссемате (на Геллеспонте), Абидосе и Кизике (весна 410 г.), несмотря на помощь, оказываемую спартанцам Фарнабазом, Алкивиад нанес поражения Спарте. Стоявший у Евбеи флот не мог придти на помощь спартанцам, так как был по пути разбит бурей у мыса Афона. В битве при Кизике был убит и спартанский наварх Миндар; это вызвало глубокое уныние у спартанцев.[273] После этого Алкивиад соорудил укрепление против Византия, обеспечивающее беспрепятственный провоз хлеба из Черного моря в Афины.

Под воздействием побед Алкивиада спартанцы в 410 г. предложили афинянам мир на условиях status quo. Это означало, что отпавшие союзники, в том числе Евбея, останутся потерянными для Афин. Разумеется, на это афинское правительство, возглавляемое вождем радикально-демократической партии Клеофонтом, пойти не могло.

Положение дел в Сицилии

В Сицилии в это время дела сложились также благоприятно для афинян. После несчастья, постигшего афинян в 413 г., руководитель аристократической лаконофильской партии в Сиракузах Гермократ с флотом из 22 (по другим сведениям из 35) кораблей отправился на помощь спартанцам на ионийский театр военных действий. Он оказал ценную помощь спартанцам при осаде Милета, а затем в битвах при Киноссемате и Кизике. Продолжительное (412—409 гг.), отсутствие Гермократа с сиракузским флотом для защиты чужих интересов должно было вызвать недовольство на родине, где в это время (в 412 г.) произошел демократический переворот, возглавляемый Диоклом. Этот последний провел в Сиракузах демократическую реформу — избрание должностных лиц по жребию — и издал законы, долгое время пользовавшиеся популярностью как в Сиракузах, так и в других сицилийских городах. Зимой 410 г., очевидно, по его инициативе, Гермократ был объявлен изгнанником из Сиракуз.

Если Гермократ был ярым врагом карфагенян, то позиция демократа Диокла была двойственной. Бывшие матросы афинского флота, спасшиеся после сицилийской катастрофы, поступили на службу к карфагенянам, находившимся, по-видимому, в дружественных отношениях с афинянами. В это время Селинунт, союзник Сиракуз, напал на демократическую ионийскую Эгесту; Эгеста обратилась за помощью к карфагенянам. Карфагеняне отправили в Сицилию армию под начальством Ганнибала, сына Гескона, в которой сражались и бывшие афинские наемники. Овладев Селинунтом, Ганнибал истребил его жителей; затем он выступил против Гимеры. Сиракузцы послали на помощь Гимере войско под предводительством уже упомянутого Диокла, но Диокл вел себя весьма двусмысленно: в разгар борьбы он увел сиракузские войска из Гимеры, за что впоследствии был изгнан из Сикаруз. Гимера была взята приступом и разрушена (409 г.). Как можно заключить из «Финикиянок» Еврипида, эта неудача сиракузян, причинивших столько горя афинянам, вызвала ликование в Афинах, дружественно относившихся к Карфагену, тем более, что причиной победы карфагенян были в значительной мере бывшие афинские воины.

Триумф Алкивиада

В Эгейском море театр военных действий теперь сосредоточился в области Геллеспонта. В 409 г., захватив Халкедон и Византий, Алкивиад тем самым завершил покорение Геллеспонта. Популярность Алкивиада была так велика, что он мог рискнуть возвратиться в Афины, где демократический строй с советом пятисот и гелиеей был восстановлен полностью, включая и диэты. Более того, по предложению Клеофонта, была введена так называемая «диобелия»: граждане, не занимающие государственных должностей и не получающие диэт, стали получать теперь пособие в размере двух оболов в день. Чтобы дать заработок безработным, возобновлены были прерванные во время войны строительные работы в Эрехфейоне.

Алкивиад (постановление об его изгнании было отменено еще в 411 г.) был торжественно встречен в Афинах (408 г.) и назначен стратегом-автократором, т. е. стратегом с неограниченными полномочиями на суше и на море; эта должность, как показали впоследствии события в Сицилии, служила прекрасным трамплином для захвата неограниченной власти. После короткого пребывания в Афинах он с флотом из ста триер отплыл на Самос.

Изменение политики Персии. Кир и Лисандр

Тем временем положение в Малой Азии изменилось к невыгоде для Афин. Тиссаферн впал у персидского царя в немилость и перестал оказывать помощь афинянам.

При дворе персидского царя взяла верх враждебная афиня нам партия, возглавляемая младшим сыном царя Киром. Кир рассчитывал по смерти отца занять персидский престол и, вероятно, превратить Персию в эллинизованное государство с греческой культурой и военной техникой.[274] У Кира была жена гречанка, которой он даже дал имя Аспасии; он опирался главным образом на греческих наемников. В своих планах коренной реформы Персидского государства он, по-видимому, имел целый ряд единомышленников в глубине Персии; вероятно, они тождественны с теми людьми, которых источник Плутарха (может быть, Ктесий) называет «смутьянами и беспокойными людьми».

Интересна речь, произнесенная Киром в 401 г.: «О эллины, я сделал вас своими соратниками не потому, что мне нехватает варваров, но потому, что я считаю, что вы лучше и сильнее огромных полчищ варваров. Так будьте же мужами, достойными той свободы, которая досталась вам в удел и обладание которой я считаю счастьем. Знайте, что эту свободу я предпочел бы всему тому, что я имею, хотя бы оно и было увеличено во много раз».[275] Нельзя считать, что Кир говорит это только для того, чтобы угодить грекам. В другом месте Ксенофонт отмечает, как Кир радовался, видя, что греки внушают страх бывшим в его войске персам.[276]

Правой рукой Кира был спартанский наварх (начальник флота) Лисандр, бывший в родственных отношениях с царским домом Еврипонтидов. Лисандр был чужд полисной психологии, характерной для большинства спартанцев; будучи искусным стратегом и ловким дипломатом, он замышлял коренную ломку спартанского строя и распространение спартанской власти на всю Элладу. Его лозунгом было: «цель оправдывает средства»; так, он говорил: «Детей обманывают костяшками (при игре в кости), а взрослых — клятвами». Он уничтожал автономию греческих государств Малой Азии и ставил у власти преданных ему людей.

Можно думать, что Кира с Лисандром и объединяли планы создания греко-персидской монархии.

В пользу этого говорит тот факт, что вожди аристократических группировок в самых различных государствах материковой Греции фактически состояли на службе у Кира и готовы были повиноваться первому его зову: таковы были Аристипп в Фессалии, Проксен в Беотии, Софэнет в Аркадии, Сократ в Ахайе. Если демократы одерживали верх в том или ином городе, аристократические вожди обращались к Киру и получали от него деньги и наемников для борьбы с противниками.[277] Те идеи, которые впоследствии характеризовали эллинизм, в это время носились уже в воздухе; мы видели уже, что еще раньше по этому же пути собирался вести Грецию Алкивиад, и показали, какие экономические потребности вызвали эти идеи. Плутарх сообщает, что и Лисандра поддерживали какие-то торговые круги в малоазийских городах.

В 408 г. Кир с огромной суммой в 500 талантов был отправлен в Малую Азию; полномочия сатрапов Тиссаферна и Фарнабаза были значительно ограничены в его пользу; вдобавок он стал агитировать среди греческих городов за отложение от Тиссаферна и помогал им присоединяться к его области военной силой. Кир добился от царя приказа поддерживать Спарту всеми бывшими в его распоряжении средствами. Тогда же прибыл к берегам Малой Азии спартанский флот, руководимый Лисандром. Между Лисандром и Киром сразу же установилась тесная связь. Благодаря субсидиям Кира Лисандру удалось повысить жалование морякам на спартанских судах. Это повело к переходу ряда матросов с афинских судов на спартанские.[278]

Поражение афинян при Нотии. Падение Алкивиада

Осенью 408 г. спартанский флот в составе 90 триер, под начальством Лисандра, стоял в Эфесе, а афинский флот в составе 100 триер, под начальством Алкивиада, — неподалеку от Колофона, у мыса Нотия. После того как Алкивиад в течение нескольких месяцев тщетно пытался вызвать на бой Лисандра, он весной 407 г. разделил свою эскадру и с частью ее отправился к северу для сбора денег с союзников (его войско не получало жалования), а другую часть оставил под командой кормчего Антиоха, которому поручил ни в коем случае не вступать в бой со спартанцами до его возвращения. Однако Антиох не выполнил этого распоряжения и, по требованию судового экипажа, сразился с Лисандром, но потерпел поражение, причем потерял 15 триер. Алкивиад по возвращении пытался вызвать на бой Лисандра, чтобы смыть позор поражения. Лисандр не принял его вызова. Эта неудача не имела военного значения; однако, когда афиняне узнали о поражении, они пришли в ярость. По предложению вождя радикально-демократической партии Клеофонта они отстранили Алкивиада от должности стратега и выбрали вместо него других стратегов. Алкивиад отплыл в Херсонес Фракийский и поселился как частный человек в принадлежавшем ему здесь укрепленном замке.

Договор с Карфагеном

В создавшемся серьезном положении афиняне решили союзу лакедемонян с персами противопоставить другой внушительный союз с «варварами». В 407—406 гг. в Афины прибыло карфагенское посольство; оно было принято с почестями, и было постановлено послать посольство в Сицилию к карфагенским полководцам Ганнибалу и Гимилькону с просьбой о заключении дружбы и военного союза.[279]

Агитация в Фессалии

Наряду с этим афиняне развивали энергичную деятельность и в Фессалии. В это время Прометей и Ликофрон свергли в Ферах владычество знати, а затем обратились с воззванием к пенестам (зависимым крестьянам) соседних общин, приглашая их к освобождению и борьбе против господ, которые так долго властвовали и грабили их.[280]

Любопытно, что главным афинским агитатором в Фессалии был Критий: он вместе с Прометеем организовал здесь демократические учреждения и вооружил пенестов против их господ. В это время он был демократом и сторонником Алкивиада; через два года он станет во главе самой отвратительной и реакционной спартанской агентуры — правления Тридцати.

Битва при Аргинусах

В самой Спарте к деятельности Лисандра, несмотря на его победы, относились с недоверием, и на 406-й год навархом был избран Калликратид, очевидно, принадлежавший к противоположной группе. Кир, поддерживавший Лисандра, после прибытия Калликратида прекратил выдачу пособий спартанцам, ибо он поддерживал Лисандра не из увлечения спартанскими идеалами, а потому что Лисандр был замешан в его планы и мог оказать ему помощь. Калликратид был сторонником примирения с Афинами, но принужден был вести энергичную войну, пока это требовало от него государство. Он, в противоположность Лисандру, относился с уважением к автономии эллинов, и поэтому малоазийские греки охотно дали ему те деньги, в которых ему отказал Кир. Благодаря этому Калликратиду удалось нанести поражение афинянам и осадить их флот, находившийся под командой Конона в гавани города Митилены на Лесбосе.[281]

При вести об этом несчастии (лето 406 г.) афинян охватило патриотическое воодушевление. Под руководством энергичного вождя радикально-демократической партии, торговца лирами Клеофонта принимается ряд энергичных мер. Этот Клеофонт уже в 410 г. убедил народ отклонить мирные предложения Спарты; после битвы при Нотии он выступил против Алкивиада с обвинением в предательстве и добился отстранения его от должности. Аристократы и умеренные демократы, как мы видим из комедии, ненавидели Клеофонта, «сына фракиянки». По его предложению, все способные носить оружие были призваны на морскую службу. В городе остались для несения гарнизонной службы лишь старики и юноши. Все золотые и серебряные предметы из храмов были перелиты в деньги и обращены на военные нужды; оставлены были только из суеверных соображений две статуи богини Победы да один золотой венок в Парфеноне. На корабли были посажены также рабы, которым была обещана свобода. Таким образом был составлен флот из 110 кораблей, к которому присоединилось еще 40 кораблей союзников. Этот флот сразился с флотом Калликратида, состоявшим из 120 триер, у Аргинусских островов в проливе между Лесбосом и материком Малой Азии. Афиняне одержали блестящую победу, сам Калликратид погиб в этом бою. Однако наступившая после битвы буря помешала афинянам подобрать упавших в море (как живых, так и трупы, которые надо было предать погребению).

По античным религиозным представлениям души непогребенных бродят по свету и мучат сородичей и сограждан. Поэтому, когда афинский флот после победы вернулся на родину, против командовавших в битве восьми стратегов было возбуждено обвинение,[282] причем, в нарушение закона, их судили не каждого порознь в соответствии с его индивидуальной виной, а всех огульно. Все они были приговорены к смертной казни; в их числе был и сын Перикла от Аспасии, о котором мы говорили выше. Только двоим, не явившимся на суд, удалось спастись. Один лишь Сократ, бывший в числе пританов, протестовал против незаконной процедуры.

После поражения при Аргинусских островах Спарта вновь предложила мир афинянам на тех же условиях, что и после битвы при Кизике, но по настоянию Клеофонта и это предложение было отвергнуто.

Поражение афинян при Эгоспотамах

Между тем Лисандр, не имевший права занимать два раза должность наварха, формально занял место помощника нового наварха и таким способом без труда обошел закон.[283] Получив новую крупную субсидию от Кира и затратив ее на пополнение спартанского флота новыми кораблями, он двинулся в Геллеспонт. Лисандр направился сюда, понимая, что для победы над афинянами необходимо прекратить подвоз к ним хлеба. Афинский флот также отправился в Геллеспонт и расположился на Херсонесе у Эгоспотамов (Козьих Рек). Это было пустынное место, вдали от городского поселения и близ замка, принадлежавшего Алкивиаду. Алкивиад вышел к афинскому войску и убеждал стратегов перенести стоянку к городу Сесту, чтобы воинам не ходить на рынок на большое расстояние и не оставлять кораблей без команды. Однако афиняне его не послушали. Между тем Лисандр, воспользовавшись моментом, когда на афинских кораблях не было гребцов и воинов, так как они были рассеяны на берегу, напал на афинский флот и нанес ему решительное поражение (осень 405 г.). Из 180 афинских кораблей 120 попали в руки спартанцев, 50 погибли в бою и только 10 под начальством Конона спаслись и бежали на Кипр. Все пленные афиняне были казнены.

Год спустя после битвы при Эгоспотамах погиб и Алкивиад от руки убийц, вероятно, подосланных спартанцами.

После поражения афинян при Эгоспотамах сдались Византий и Халкедон, и Лисандр подчинил себе весь Геллеспонт; Афины оказались отрезанными от подвоза хлеба с Боспора, и им угрожал голод. Все города, принадлежавшие к Афинскому морскому союзу, за исключением Самоса, отпали, так как положение было безнадежным. Однако самосцы не только не перешли на сторону Спарты, но перебили в своем городе знать, державшуюся спартанской ориентации, и заключили тесный союз с Афинами, невзирая на то, что грядущая победа Спарты казалась несомненной. За это афиняне предоставили самосцам права гражданства.[284] К сожалению, было уже слишком поздно: если бы Афины предоставили союзникам права афинского гражданства уже в 411 г., как советовал Аристофан,[285] то возможно, что весь ход дальнейшей борьбы был бы иным.

Осада Афин. Заключение мира

Спустя несколько месяцев после этого Афины были обложены пелопоннесскими войсками. Спартанский царь Агис зашел со стороны Декелеи, другой спартанский царь Павсаний — со стороны Пелопоннеса; Лисандр с флотом из 150 кораблей осаждал Пирей. Афиняне отправили послов в Спарту с заявлением, что они готовы войти в Пелопоннесский союз и примириться с распадением Афинского союза, если им разрешат сохранить Длинные стены. Но спартанцы и слышать не хотели о таких условиях. Они соглашались только оставить за афинянами населенные афинскими клерухами острова Лемнос, Скирос и Имброс, лишавшиеся всякого торгового значения после потери фракийского побережья и Геллеспонта; афиняне же должны были разрушить Длинные стены на протяжении 10 стадий (немногим менее 2 км). Разумеется, афинские патриоты, руководимые вождем радикальной демократии Клеофонтом, не могли пойти на эти условия и решили бороться до последней возможности. В начале 404 г. был послан к Лисандру для переговоров уже упомянутый Ферамен. Он пробыл у Лисандра три месяца с лишним, выжидая, пока афиняне из-за недостатка хлеба не дойдут до такого состояния, что готовы будут согласиться на какие угодно условия. Во время отсутствия Ферамена Клеофонт по ничтожному поводу был приговорен к смерти, и радикальная демократия осталась без руководства, которое теперь перешло к олигархам. Ферамен не добился никаких результатов, так как Лисандр в конце концов заявил ему, что он, Лисандр, не считает себя компетентным вести с ним переговоры, а рекомендует ему обратиться к эфорам. Тогда в Спарту было послано третье посольство с тем же Фераменом во главе, готовое принять любые условия.

На состоявшемся собрании коринфяне и фиванцы, злейшие противники Афин, требовали полного разрушения города, своего постоянного соперника; при этом, вероятно, они рассчитывали на то, что получат часть территории Аттики. Но в планы спартанцев вовсе не входило усиливать Коринф и Фивы, поэтому предложение не было принято: спартанцы не разрушили Афин и даже внешне сохранили их независимость, предложив им мир, хотя и на чрезвычайно тяжелых условиях. Большую роль при этом сыграла партия Агиадов, возглавляемая царем Павсанием и недовольная политикой Лисандра. Афиняне должны были восстановить у себя «государственный строй отцов», вернуть изгнанных аристократов, срыть Длинные стены, лишиться всех своих владений (в том числе Лемноса, Имброса и Скироса) и флота, за исключением двенадцати кораблей. Когда эти условия были приняты народным собранием, Лисандр вошел в Пирей (24 апреля 404 г.), изгнанники вернулись, а победители-спартанцы приступили при звуках музыки к разрушению Длинных стен. В распоряжении Афин остались таким образом лишь Аттика и остров Саламин.

Господство «Тридцати»

По условиям мира со Спартой Афины должны были установить или восстановить у себя «государственный строй отцов» (patrios politeia). Означало ли это восстановление конституции Клисфена, Солона или иной, более ранней, никто не знал. Фактически власть под давлением Лисандра, прибывшего в Афины с флотом летом 404 г., пришлось передать комиссии из 30 человек. Эти правители позднее получили прозвище «тиранов» за террористический режим, который во время их правления господствовал в Афинах. Сначала руководящую роль в правительстве Тридцати играла умеренная партия во главе с Фераменом, унаследовавшая традиции «партии города»; затем власть перешла к партии крайних олигархов, во главе с Критием, бывших прямыми агентами Лисандра и опиравшихся на спартанский гарнизон, стоявший на акрополе.

Критий был учеником Сократа, поэтом, историком и, если угодно, социологом, горячим поклонником Спарты; он написал сочинение о лакедемонском государственном устройстве, где называет спартиатов единственными свободными людьми в полном смысле слова. До поры до времени Критий умел скрывать свои олигархические настроения и даже в 406 г., по тайному поручению афинского правительства, находился в Фессалии, чтобы поднять пенестов против их господ. В бытность свою членом правительства Тридцати Критий прославился как инициатор казней и конфискаций имущества ни в чем не повинных людей.

Финансовое положение правительства было крайне тяжелым; с прекращением торговых сношений доходы свелись к минимуму; потеря союзников означала прекращение главного источника дохода — фороса, нужда же в деньгах, даже с отменой диобелии (оплаты в 2 обола, см. выше с. 457) и оплаты должностных лиц, была очень большой; ко всему этому приходилось оплачивать спартанский гарнизон, состоявший из 700 человек и находившийся под начальством спартанского гармоста на акрополе. Тридцать правителей не остановились перед тем, чтобы, с одной стороны, арестовывать и казнить богатых граждан, часто очень далеких от демократии, и отбирать их имущество, с другой — беспощадно преследовать наиболее беззащитную часть населения — метэков. Было вынесено постановление, что каждый из Тридцати может арестовать одного метэка, убить его и конфисковать его имущество. Ясно, что такой узаконенный произвол открывал широкие возможности для сведения личных счетов. Олигархами были арестованы богач Никерат, сын Никия, человек умеренного направления, из числа метэков — оратор Лисий, также богатый человек. Правление Тридцати вызвало негодование даже таких реакционно настроенных писателей, как Ксенофонт, Платон, Исократ и Аристотель.

Политика Тридцати не отличалась от той политики, которую вели ставленники Лисандра («декархии») в других городах: они опирались на кучку клевретов, прямых спартанских агентов, и грабили всех прочих богатых людей, хотя бы это были аристократы, люди реакционных убеждений. Во время Тридцати, как сообщает Исократ (XXI, 12), «больше боялся тот, кто был богат, чем тот, кто совершил преступления. Они не наказывали преступников, а отбирали имущество у состоятельных людей; они считали, что преступники их друзья, а богатые — их враги».

Только Сократ открыто отказался повиноваться распоряжению Тридцати о незаконном аресте саламинца Леонта. Всего насчитывалось до 1500 лиц, павших жертвою террора Тридцати. Когда Ферамен позволил себе протестовать против этой политики, он был по требованию Крития арестован и казнен.

Борьба против олигархии

Еще до утверждения господства Тридцати, в 404 г. началось движение среди афинских эмигрантов — демократов, во главе которых встал Фрасибул и которые, несмотря на запрещение спартанцев, нашли приют в Фивах, где около 401 г. власть перешла к умеренной демократии (см. ниже, с. 497). Отправившись из Фив, группа афинских эмигрантов, руководимая Фрасибулом, заняла пограничную между Беотией и Аттикой крепость Филу, куда стали собираться сторонники демократии. Число собравшихся стало вскоре довольно значительным. Войско правительства Тридцати выступило против них, но было разбито. Правители не сочли возможным дольше жить в Афинах в атмосфере враждебности; поэтому они вырезали ненадежную часть населения города Элевсина, а затем, потерпев поражение в новом сражении с демократами при Мунихии (в этой борьбе погиб Критий), покинули Афины и переселились в Элевсин, укрепив его. В Афинах снова берет верх «партия города», т. е. та группа, которая прежде возглавлялась Фераменом. Эта группа была враждебна Тридцати, но в то же время и не желала возвращения в город радикальных демократов с Фрасибулом во главе. Радикальные демократы поэтому захватили наиболее передовой, торговый район Афин — Пирей, основную базу той «Пирейской партии», взгляды которой они разделяли.

Итак, на территории Аттики образовалось три правительства. В Пирее — правительство, опирающееся на «Пирейскую партию», в городе — умеренное правительство «партии города», в Элевсине — правительство Тридцати. Войска первых двух правительств выступили в бой и встретились на пути между Афинами и Пиреем. Однако до сражения дело не дошло: борющиеся стороны послали друг к другу парламентеров, и было заключено мирное соглашение. Победе демократов помог антагонизм, который существовал между двумя партиями в Спарте, из которых одна возглавлялась Лисандром, а другая — спартанским царем Павсанием. Партия Агиадов последовательно упраздняла повсюду тирании, учрежденные Лисандром; поэтому Павсаний явился с войском в Аттику, и Лисандр, снова подвергший блокаде Пирей, должен был подчиниться его приказаниям. Павсаний выступал в качестве посредника между враждующими партиями — «Пирейской партией» и «партией городского центра» и изгнанные были возвращены в Афины. После этого в 403 г. восстановлена была демократия с советом пятисот и проведена общая амнистия. Все, кроме Тридцати и их непосредственных помощников (коллегия «одиннадцати», ведавшая тюрьмами и исполнением приговоров), получили право безнаказанно проживать в Афинах; возбуждать какие бы то ни было процессы по политическим преступлениям, совершенным до этого переворота, было запрещено. Правительство олигархов, укрепившихся в Элевсине, было вскоре после того ликвидировано.

Восстановленная демократия

Восстановленная в Афинах демократия встала перед рядом трудных и ответственных задач. Война опустошила Аттику. Земли лежали необработанными, верфи пустовали, торговля прекратилась. Потеря клерухий наполнила Афины бедняками. Государство не только не имело денег, но было обременено долгами: олигархи заняли в свое время 100 талантов у Спарты для оплаты вспомогательного наемного войска против демократов, и Спарта теперь требовала уплаты. Кроме того, и демократы, обосновавшиеся в Пирее, занимали во время борьбы за власть деньги у частных лиц: эти деньги также подлежали возврату. Естественно, что новое демократическое правительство начало свою деятельность установлением режима строгой экономии. Для пополнения казны вновь была введена эйсфора (прямой налог на доходы).

Политика Спарты по отношению к союзным с Афинами городам

Спарта в ее борьбе с Афинами, как известно, выдвинула лозунгом независимость афинских союзников и освобождение их от афинского ига. Разумеется, демократия в союзных с Афинами городах не верила спартанцам, но аристократы полагали, что спартанцы восстановят исконные аристократические порядки и отдадут власть в их руки. Однако они должны были разочароваться. На акрополях «освобожденных» городов были посажены спартанские начальники («гармосты») с гарнизонами. Передать власть аристократам Лисандр и не думал. Неограниченная власть над каждым из союзных городов была поручена коллегии из десяти человек — декархии. Члены этих декархий были либо связаны с Лисандром личным союзом гостеприимства, либо давали ему клятву, что будут его во всем слушать. Лисандр распоряжался как неограниченный монарх, и в некоторых местах ему воздавались даже божеские почести — это первый случай в греческой истории, когда божеские почести воздавались живому человеку; в эллинистическую эпоху это входит в обычай. Все города должны были платить спартанцам тяжелую дань. После упорного сопротивления был покорен и Самос, защищавший с исключительной энергией свою свободу и демократию. Обещанные спартанцами свобода и автономия оказались таким образом обманом. Если афиняне в свое время уничтожили пиратство на Эгейском море и обеспечили свободу торгового мореплавания, то спартанцы не могли сделать даже это; с 404 г. Эгейское море становится ареной действий пиратов.

Еврипид

По мере того, как затягивались события Пелопоннесской войны и положение Афин становилось все более трудным, менялись настроения не только рядовых афинских граждан, но и корифеев греческой литературы. Совершается эволюция мировоззрения Еврипида, прежде сторонника демократических взглядов и проводника (хотя и нерешительного) некоторых новых рационалистических и радикальных идей. Еврипид все более приближается к противникам демократии, пока в 411 г. не оказывается в числе сочувствующих перевороту.

В агитационной политической трагедии «Андромаха» (411 г.) Еврипид требует устранения народного правления и передачи всей власти одному человеку, «хотя бы и невысоких нравственных качеств» (подразумевается Алкивиад). В «Оресте» (408 г.) дается изображение народного собрания, причем Еврипид самыми отталкивающими чертами рисует «мерзких демагогов» и интриганов; однако после свержения Четырехсот его идеал уже не единовластие, а «средний класс», крестьянство, т. е. передача власти «имеющим собственное вооружение».

Так же как политические взгляды Еврипида, неустойчивы и истеричны его взгляды в вопросах внешней политики, постоянно меняющиеся в связи с изменением внешней обстановки. В 415 г. в глубоко пессимистической трагедии «Троянки» Еврипид возмущается надругательствами над несчастными жителями взятого города и предсказывает ужасную гибель на море победителям; в обстановке реальных событий это означало возмущение зверствами при взятии Мелоса и неодобрение сицилийской экспедиции, а также призыв к сохранению мира со Спартой. Таким же дружественным актом по отношению к Спарте является и поставленная в 412 г. трагедия «Елена», излагающая миф о Менелае и Елене в официальной спартанской версии (Елены якобы не было в Трое, где находился только ее призрак; она исключительно верная жена, прекрасная мать и т. д.; Менелай — храбрый герой); очевидно, Еврипид надеялся в этом году на успех мирных переговоров со Спартой. Зато поставленная в следующем, 411 г. агитационная трагедия «Андромаха» имеет целью поднять патриотический дух в борьбе со Спартой; здесь поэт злобно издевается над спартанскими героями и политическими учреждениями и характеризует весь спартанский народ как лживых людей и негодяев. Еще более злобно он ополчается здесь против Дельфийского оракула, поддерживавшего Спарту, приписывая гнусные поступки не только святилищу, но и самому богу Аполлону. Пьеса написана непосредственно после успехов Агиса в борьбе с фессалийскими ахейцами и имеет целью прославить мифологическое прошлое эпирских молоссов и фессалийских ахейцев, чтобы привлечь их на сторону афинян. В основном это чисто агитационный памфлет.

Поставленная в 408 г. трагедия «Финикиянки», посвященная братоубийственной борьбе сыновей Эдипа Этеокла и Полиника, проникнута таким же безысходным пессимизмом, как «Троянки». Для историка здесь чрезвычайно интересен типичный софистический спор между Этеоклом и Полиником, в котором Этеокл защищает точку зрения сторонников диктатуры (в реальном плане — Алкивиада), а Полиник — точку зрения демократов; интересны также намеки на сближение афинян с карфагенянами.

С чисто литературной точки зрения необходимо отметить, что в этот период Еврипид совершает постепенный переход от героической трагедии к трогательной бытовой комедии (ее ярчайший представитель во второй половине IV в. — Менандр). Таковы его трагедии «Елена» и «Ион»; первая — драма о возлюбленном, ищущем и находящем свою верную жену с характерным моментом узнавания (anagnorismos), вторая — драма о подкинутом младенце, приметных знаках, найденных родителях, мнимой измене и т. д., — все это характерные черты новой комедии. Такими же бытовыми мещанскими драмами с рядовыми слабыми и больными людьми на месте древних героев являются и трагедии «Электра» и «Орест».

Аристофан

В творчестве Аристофана по сравнению с Еврипидом происходит сдвиг в обратную сторону. Для нас особенно интересны комедии «Птицы» (414 г.), «Лисистрата», «Женщины на празднике Фесмофорий» (411 г.) и «Лягушки» (406 г.). В «Птицах» герои, которым надоели афинские порядки, отправляются к царю птиц — Удоду. Один из них, как опытный афинский политический деятель, организует птиц для совместной борьбы с людьми и с богами: они строят стену, отделяющую землю от неба; боги, лишенные дыма жертв, голодают, принуждены прислать послов в царство птиц и после ряда забавных инцидентов, передают всю свою власть птицам. В комедии пародируется афинское управление колониями, афинские сикофанты (профессиональные доносчики), чиновники, сутяги, продажные официальные поэты и т. д. В комедии «Лисистрата» женщины устраивают оригинальную забастовку, отказывая мужьям в ласках до тех пор, пока те не заключат мир со спартанцами. В пародийном плане здесь трактуется вопрос об эмансипации женщин; в целях мира восхваляется спартанское воспитание женщин, спартанская история, поются спартанские песни и т. д.

Под влиянием событий 411 г., нанесших удар привычным для Аристофана традиционным формам афинской демократии, Аристофан отходит теперь от своих олигархических союзников и становится на позиции умеренной демократии: он выступает против олигархического переворота, за сохранение старых демократических учреждений, но с отменой «общественного кормления» граждан (платы гелиастам, обложений богатых и т. д.), за включение в число афинских граждан метэков и жителей союзных городов.

Не лишена исторического интереса трагедия Софокла «Филоктет», ставящая вопрос о том, можно ли стремиться к достижению благородной цели низкими средствами.

Ораторы

В Афинах второй половины V в., в условиях горячей политической борьбы партий и ожесточенной социальной борьбы, создалась прекрасная почва для развития ораторского искусства и соответствующего жанра литературы — речей. Большую роль в развитии этого жанра, возникшего уже в середине V в. в Сицилии, сыграли софисты. Уже Протагор придавал большое значение ораторскому искусству — искусству убеждать. Платон и ряд других древних писателей обвиняют его в том, что он учил своих учеников делать слабый довод сильным, исходя из того, что по каждому вопросу есть два противоположных довода.

Особые заслуги в развитии риторики принадлежат Горгию, усовершенствовавшему членение и форму ораторских речей. Кроме народного собрания, афинским ораторам приходилось постоянно выступать и в народных судах. Чтобы склонить народ к тому или иному решению, необходимо было говорить красиво и убедительно. Поэтому в Афинах, как ни в каком другом месте, ораторское искусство приобрело огромное значение. Однако в Афинах запрещалось выступать на суде вместо тяжущихся их защитникам: каждый гражданин должен был сам защищать свое дело. Поэтому ораторы писали речи для своих подзащитных, а те выучивали их наизусть и произносили в суде.

Ораторы находились на службе у обеих борющихся групп: и у аристократии и у демократов. Типом оратора-реакционера является Антифонт, один из активных участников олигархического переворота 411 г., вслед за тем казненный народом (его не надо смешивать с софистом Антифонтом). Речи Антифонта посвящены процессам об убийствах и апеллируют главным образом к религиозному чувству судей. Требуя казни для обвиняемых, он говорит о духах предков, которые, оставшись неотмщенными, будут мучить и терзать всех афинян, не исполнивших своего долга перед умершим. Совсем в другом духе написаны речи оратора-демократа Лисия. Лисий был бесправным иностранным поселенцем (метэком) в Афинах. В 404 г. он едва не был убит олигархическим правительством Тридцати; значительная часть его имущества была отобрана, хотя он и после этого остался богатым человеком. Лисий — ревностный сторонник демократии. Однако, будучи богачом, он протестует против чрезмерных обложений богатых. Он пишет скупым, но ярким языком и дает живую картину обстоятельств процесса, не запутывая ее морализированием и религиозными рассуждениями. Вникая в вопросы быта, рисуя в своих речах простых, обыденных людей, Лисий является интересной параллелью к Еврипиду в его разобранных выше поздних драмах и предвестником того жанра, который будет характеризовать IV в.

Младшие софисты

Характерной чертой этой эпохи (особенно в Афинах) является отход от вопросов космологии и естествознания и увлечение вопросами личного поведения человека в общественной жизни, в семье и наедине с собой. Этими вопросами занимались уже старшие софисты и Демокрит; но у младших софистов это увлечение принимает новые формы, характерные для эпохи кризиса и приближающегося эллинизма.

В политической теории Протагора, поскольку она известна, нет еще определенно выраженной формулировки той проблемы, которая занимала софистов младшего поколения, именно противопоставления понятий «природа» и «закон». Как мы видели, оно появляется ясно и четко у софиста более молодого поколения — Антифонта; точно так же у одного из современников Протагора, ионийского философа Архелая, встречается такое утверждение: «Справедливое и постыдное обусловлены не природой, но законом». Софист Гиппий из Элиды, современник Сократа, высказывался в том смысле, что «мы все родственники, свойственники и сограждане не по закону, а по природе; ибо подобное сродно подобному по естественным причинам, но закон, будучи властителем людей, принуждает нас ко многому вопреки природе». Тот же Гиппий пытался, по-видимому, дать общую основу нравственности для людей путем сравнения нравов и обычаев не только эллинов, но и «варваров». Эта общая основа должна была возвышаться над законами отдельных государств, что могло бы иметь место лишь в том случае, если бы выше отдельных законов стоял общий для всех обязательный закон природы. Таким общим законом могли быть только законы неписаные, выходящие за пределы узаконений каждого отдельного полиса.

Характерные черты учения Гиппия состоят в том, что оно перешагнуло не только установления отдельных полисов, но даже и «общегреческие законы», и тем самым могло пошатнуть главные устои греческой политической жизни. И действительно, софист Алкидамант (первая половина IV в.) провозгласил такое необычное для греческого мировоззрения положение, что «природа не сотворила никого рабом», иными словами, устами Алкидаманта один из главных устоев греческого полиса — институт рабства — был объявлен противоестественным. Другой софист младшего поколения Ликофрон называл благородство происхождения «пустым звуком», так как неблагородные ничем не отличаются от благородных. Возвращаясь к Гиппию, нужно сказать, что он, как странствующий с места на место софист, был космополитом, и не удивительно, что он видел в законе тирана, вынуждающего человека поступать вразрез с его природой.

Наряду с охарактеризованным направлением софистики, в основе которого лежит стремление найти всеобщие природные нормы, регулирующие человеческую жизнь, развивается другое направление, которое ставит во главе своих построений природу индивидуума. В основе этого направления лежит та мысль, что государство существует главным образом для защиты и удовлетворения нужд индивидуума. Эту задачу государство способно выполнить лишь в том случае, если принадлежащие к его составу лица будут связаны между собой соблюдением известных обязанностей, а это ведет к заключению между ними договора; закон или обычай и есть, по выражению софиста Ликофрона, договор между людьми, «взаимно гарантирующий права». Но если люди издали законы предпочтительно или исключительно для того, чтобы посредством их охранить свои индивидуальные интересы, то эти законы вовсе не обязательны для всех, и каждый имеет право, если эти законы не обеспечивают его интересов, действовать так, как требуют его личные интересы.

Эти радикальные и анархические учения были использованы и софистами из аристократического лагеря. Они приветствовали учения радикальных софистов, проповедовавшие неподчинение государственным законам, так как государственная власть в ряде греческих государств была в это время в руках враждебной им демократии. Из учений радикальных софистов они делали такой вывод: если нет никаких общеобязательных правил нравственности, то, очевидно, сила есть право; вдобавок, научная аргументация, виртуозно примененная, может быть использована для защиты любого парадоксального положения. Типичным представителем этой группы софистов был выведенный у Платона Калликл. С точки зрения Калликла, законы выдуманы людьми из массы, чтобы поработить и одурманить сильных людей, внушая им, что они почему-то должны иметь равную долю со слабыми. Такие взгляды являются уже провозвестниками нового эллинистического времени. Ксенофонт в «Воспоминаниях» влагает сходные взгляды в уста Алкивиаду; Критий знакомил с ними публику в своей трагедии «Сизиф». Впрочем, эти общественные деятели осуществляли эти воззрения и в своей практической деятельности.

Сократ

Учение Сократа, мистически предрасположенного и благочестиво настроенного афинянина, вышедшего из народной массы, частью явилось реакцией на учение софистов, частью было их продолжением.

Как и софисты, он не интересовался точными науками, — его интересовали лишь вопросы практической жизни — как жить наиболее счастливо и правильно. Но он отличался от софистов даже внешне хотя бы тем, что денег за учение не брал. Он считал, что сам ничего не знает, а потому не может учить других: софисты же называли себя мудрецами.

О сущности учения Сократа (469—399), противника софистов, никогда ничего не писавшего, а ведшего со своими учениками и поклонниками лишь устные беседы, мы знаем только из вторых рук, — из сочинений Ксенофонта и Платона и из комедии Аристофана «Облака». Однако Аристофан дает искаженную комедийную пародию на Сократа. Ксенофонт в своих «Воспоминаниях о Сократе» оказался не в состоянии понять его, а Платон влагает в уста Сократа преимущественно свое собственное учение.

Можно даже сомневаться, была ли у Сократа разработанная им самим философская система. Причиной его широкой популярности, несмотря на его недемократические убеждения, была его исключительно привлекательная, благородная личность. Это была чрезвычайно колоритная фигура. Он ходил по улицам и площадям оборванный, босой, грязный, обращался к кому-нибудь из граждан и заставлял отвечать на вопросы. Обычно он приставал к видным людям, например, к философам, поэтам, государственным деятелям. Он подходил к ним, скромно заявляя, что ничего не знает и просит объяснить тот или иной вопрос. Сначала ему отвечали снисходительно, но он так умело, так искусно ставил вопросы, что его собеседник через несколько минут оказывался в тупике и не знал, как ответить. Сократ заставлял собеседника в конце концов принимать подсказанные ему Сократом взгляды. Собеседник по требованию Сократа должен был давать определения тех или иных понятий, главным образом моральных; они оказывались неверными, их приходилось исправлять, пока не получался результат, нужный Сократу. В этой «диалектике», как называли такой способ ведения беседы древние, Сократ был исключительным мастером.

К государству Сократ относился не то чтобы враждебно, но так, как по античному изречению нужно относиться к огню — «не отходя слишком далеко, чтобы не замерзнуть, и не подходя слишком близко, чтобы не обжечься». Он считал, что живущий в государстве гражданин заключает договор с государством; он обязан выполнять все законы, в том числе и религиозные, поскольку в античности исполнение религиозных обрядов было одной из обязанностей гражданина; однако заниматься государственными делами рядовому гражданину не следует. Каждый человек должен заниматься своим делом. Кто занимается морским делом? — Кормчий. Кто занимается «лошадиным» делом? — Конюх. Значит, и государственными делами должны заниматься специалисты; если же все будут вмешиваться в эти дела, пользы не будет. Каждый должен думать о себе и о своем деле.

В связи с этим Сократ относился враждебно к демократии и часто это открыто высказывал. Именно в демократии проведен принцип, что каждый должен заниматься государственными делами. Порядок, существовавший в аристократиях, был более близок к идеалу Сократа, так как аристократ не должен был зарабатывать на жизнь, а потому уже с детства готовился к занятию государственными делами. Таким образом, по существу учение Сократа пропагандировало аристократический строй.[286]

Моральные принципы Сократа были евдемонистическими: все то, что справедливо — полезно для человека, несправедливое — вредно. Польза и справедливость — одно и то же. Справедливость, в противоположность Гераклиту, Сократ понимал, как некий абсолют, не зависящий от тех или иных реальных условий.

Все эти теории ясно свидетельствуют о том глубоком и безысходном кризисе, в котором оказался греческий рабовладельческий полис в конце V в. Пропаганда софистов, Сократа и его последователей не привела, однако, к полной гибели античных материалистических школ. Школа Демокрита продолжала существовать и впоследствии оказала большое влияние в видоизмененном виде — в виде школы Эпикура. Большое влияние оказало учение Демокрита также на античные медицинские школы. Точно так же и физика, математика и механика IV в., хотя и возглавлялись идеалистическими учеными из пифагорейской и перипатетической (Аристотелевой) школы, тем не менее находились под сильным влиянием Демокрита.

Ксенофонт

Для событий 421—411 гг. прекрасным источником являются книги V—VIII труда Фукидида.

Для событий 411—404 гг. основным источником являются две первые книги «Греческой истории» Ксенофонта.

Ораторы

К этой же эпохе относятся речи афинских ораторов, имеющие непосредственный исторический интерес, например, речи Антифонта, организатора переворота 411 г.: в частности, на папирусе дошли обрывки защитительной речи на его последнем процессе, в результате которого он был казнен. Из речей другого оратора Андокида наиболее интересна речь «О мистериях», посвященная знаменитому процессу 415 г. (перед отправлением Сицилийской экспедиции). Наконец, из речей Лисия наиболее интересны для историка речь против Эратосфена, ярко изображающая правление Тридцати правителей в Афинах в 404 г., речь о хлебных торговцах, дающая яркую картину порядка снабжения Афин хлебом, взяточничества чиновников, влияния крупных оптовых торговцев, травли метэков, а также речь в защиту инвалида, иллюстрирующая права и положение инвалидов, находящихся на государственном обеспечении.

О трагедиях Еврипида и комедиях Аристофана, имеющих исключительное значение для истории этой эпохи, см. выше, в разделе «Литература».

Платон и Аристотель

Немало исторического материала по этой эпохе можно найти в сочинениях Платона; в частности, для эпохи правления Тридцати интересны «Апология Сократа» и особенно седьмое, автобиографическое письмо Платона.

«Афинская полития» Аристотеля содержит важный материал для периода 429—411 гг., так как дает подробную историю переворота 411 г. и приводит предлагавшиеся тогда проекты конституции.

Надписи

Из надписей этой эпохи особенно интересны, кроме списков фороса, знаменитый договор между Афинами, Мантинеей и Элидой, приведенный также у Фукидида, псефизма 418 г., имеющая целью придать Элевсинскому святилищу международное значение, отчеты о выдаче средств из казны на военные нужды за 418—414 гг., псефизма об организации экспедиции на Мелос в 416 г., две псефизмы об организации Сицилийской экспедиции в 415 г., описи имущества, конфискованного у Алкивиада и других гермокопидов в 414—413 гг., отчеты о займах на военные нужды из храма Афины в 411—406 гг., похвальный декрет в честь убийц Фриниха 410 г. Прибытие Алкивиада в Афины в 408 г. отразилось в двух псефизмах, внесенных им в народное собрание и сохранившихся на камнях: в честь жителей Селимбрии и жителей Клазомен, переселившихся в Дафнунт после занятия их родного города персами. Дошли до нас также декрет 407 г. в честь царя Архелая Македонского, касающийся поставки для Афин корабельного леса; вновь найденная псефизма, касающаяся переговоров Афин с Карфагеном 407/6 г.; поставленные Лисандром в Дельфах в честь победы при Эгоспотамах посвятительные надписи и, наконец, последний благородный жест разбитой афинской демократии — декрет, предоставляющий гражданские права в Афинах самосцам, сохранившим последними верность Афинскому союзу.

Позднейшие источники

Из позднейших источников биографии Лисандра, Алкивиада, Фрасибула и Конона у Корнелия Непота большого интереса не представляют. У Диодора интересующей нас эпохе посвящены кн. XII, 77—XIV, 10. Здесь наиболее интересны главы, относящиеся к истории Сицилии, Италии и Карфагена. Из биографий Плутарха к разбираемой эпохе относятся биографии Никия, Алкивиада и Лисандра, значительно дополняющие рассказ Ксенофонта. Наконец, и для этой эпохи имеют большое значение схолии к Аристофану и античные словари.

Внутренние отношения в Спарте

Спартанцы не дали эллинам обещанной во время Пелопоннесской войны свободы: спартанское иго оказалось значительно более тяжелым, чем афинское. Если Афины поддерживали в греческих полисах демократию, т. е. большинство демоса, то спартанцы опирались в них на меньшинство, отдав власть в отдельных полисах даже не аристократам, а кучке преданных Спарте людей, так называемым «декархиям». Города Малой Азии спартанцы просто выдали Персии, и в них господствовали персидские сатрапы, причем положение в этих городах было значительно лучше, чем в тех, которые оказались под управлением Спарты.

Внутренние отношения в самой Спарте к этому времени претерпели крупные изменения. Известно, что по законам, действовавшим в Спарте с начала VI в., все спартанцы получали одинаковые участки земли; в Спарту запрещено было ввозить золото и серебро; единственным видом денег были тяжелые железные прутья, что делало невозможной более или менее широкую торговлю. Такое положение вещей не могло долго продолжаться. Фактически среди спартанцев рано началось расслоение. Так, например, были случаи, когда богатый человек получал в приданое за женой-эпиклерой (единственной наследницей) в дополнение к своему участку еще второй участок земли. Были и другие формы обхода закона о неотчуждаемости земли. В результате такого процесса, повторявшегося в ряде поколений, в одних руках сосредоточивалось несколько участков земли. И, наоборот, были граждане, владевшие только одним клером, но имевшие несколько сыновей, так как свободных клеров в V в. уже не оставалось, а новых переделов земли не производилось. Поэтому среди спартанцев оказалось немало обедневших.

В первые десятилетия IV в. процесс расслоения чрезвычайно ускорился. Многие спартанцы, побывавшие на Востоке, привозили с собой большие богатства. По свидетельству Ксенофонта,[287] «каждый спартиат мог делать все, что ему вздумается, в любом греческом городе», и «все греческие города безусловно повиновались приказаниям каждого лакедемонянина»; спартиатов засыпали подарками, и они могли в этих городах бесконтрольно хозяйничать, взыскивая с них огромные суммы. В результате этого в Спарту сразу нахлынуло много богатых людей, привыкших жить иначе, гораздо роскошнее, чем жили обычно спартиаты в самой Спарте. Правда, ввозить в Спарту золото и серебро по-прежнему запрещалось, но этот закон легко обходился. Например, спартанский полководец Лисандр хранил свои богатства в Дельфийском храме Аполлона, другие спартиаты хранили деньги в Тегейском храме Афины, откуда они могли небольшими суммами получать эти вклады, пускать их в оборот и, таким образом, увеличивать свои богатства. По свидетельству Платона, «одного только золота и серебра в частном владении во всей Греции нельзя было найти столько, сколько его было в одном Лакедемоне. В самом деле, с какого времени уже идет оно туда от всех эллинов, нередко же и от варваров, зато оттуда никуда не выходит».[288]

При помощи различных обходов закона стала быстро прогрессировать скупка земли. К рассматриваемому времени относится закон эфора Эпитадея, разрешившего спартиатам дарить землю и передавать ее в наследство кому угодно из полноправных спартиатов. Но в форму сделки о дарении можно было юридически облечь и продажу. То, что фактически несомненно происходило и до этого времени, теперь было закреплено законодательным путем, и земельные владения стали еще быстрее сосредоточиваться в одних руках. При этом для Спарты характерно то, что главными крупными собственниками земли стали женщины, потому что мужчинам обычай запрещал заниматься коммерческими и финансовыми делами.

Наряду с очень богатыми гражданами, среди спартиатов появились и бедные люди. Многие спартиаты не были в состоянии приобрести себе тяжелое вооружение, не могли делать взносы на совместные обеды, «фидитии». По спартанским обычаям тот, кто не прошел военного обучения, кто не был членом фидитии и не имел вооружения, автоматически лишался политических прав. И в таком положении оказалось большинство спартиатов.

Спартиаты разделились теперь на два слоя: на полноправных спартиатов, сохранивших свое имущество и называвшихся «гомеями» (homoioi), т. е. «равными» (ср. английских «pairs» — «пэров»), и на всех остальных — «гипомейонов» (hypomeiones), т. е. «меньших». Последние были лишены всяких прав, кроме только, может быть, права участвовать в народном собрании, апелле, что не имело в это время большого значения. Гипомейоны не могли быть избираемы ни в число геронтов, ни в число эфоров. Теперь в Спарте мы встречаем новое учреждение — «малую экклесию». В ней участвовали только гомеи, и как раз наиболее важные дела не передаются на решение общего народного собрания — апеллы: их решает «малая экклебсия». В Спарте усиливается брожение среди обездоленных групп, и гипомейоны для общей борьбы с гомеями сближаются с периэками и илотами, стремясь добиться расширения прав обездоленных групп. Из правивших в Спарте представителей двух царских домов, Агиадов и Еврипонтидов, Агиады опирались в значительной степени на бесправные группы.

Борьба «партий»

В рассматриваемое время такой позиции, по-видимому, держался царь Павсаний. Возглавляемая им группа считала политику Лисандра гибельной для Спарты, столетиями воздерживавшейся от широких международных предприятий и пытавшейся сохранить старинную простоту еще эпохи Мессенских войн. Эта партия стояла за сближение с Афинами, против угождения персам и против каких-либо насильственных переворотов в греческих городах, так как эти перевороты нарушали традиции Пелопоннесского союза.

Мы уже говорили выше о том уважении, с которым относился к автономии малоазийских греков противник Лисандра Калликратид, представитель этой партии, о его возмущении низкопоклонством перед персами и стремлении к миру с Афинами. Партия Агиадов готова была пойти частично на расширение прав илотов, начало которому положил царь Плистоанакт, освободивший в конце V в. часть илотов.

Теперь момент был особенно благоприятен для демократического переворота; царь из дома Еврипонтидов Агис скончался, а его сын Леотихид, вероятно, склонялся на сторону группы Павсания. Вышло, по-видимому, так, что оба царя — и Павсаний и Леотихид — оказались сторонниками реформ. По спартанским законам, если между царями существовало единогласие, они были самодержавны, и эфоры не могли опротестовать их постановления; поэтому группа, господствовавшая в Спарте, всегда и стремилась к тому, чтобы между царями были разногласия. Теперь, однако, положение создалось тяжелое. Группе, стоявшей против реформ, пришлось использовать старинное средство удаления нежелательного царя. Свидетели, вероятно, подложные, доказывали, что Леотихид не настоящий сын Агиса, а плод прелюбодеяния, правда, как утверждали другие свидетели, Агис перед смертью заявлял, что все слухи об измене его жены ложны, что Леотихид — его родной сын. Но с этим не посчитались, Леотихид был отстранен от престола, и царем был назначен брат Агиса Агесилай, которого выдвинул Лисандр, рассчитывавший, что Агесилай будет послушным орудием в его руках и что при помощи Агесилая он будет господствовать в Спарте. Но Лисандр ошибся. Через короткое время Агесилай отстранил Лисандра от дел и сам стал руководить политикой Спарты.

Заговор Кинадона

Устранение Леотихида и вступление на престол Агесилая обмануло надежды всех тех обездоленных, которые рассчитывали на реформы. Вполне естественно, что они стали думать о настоящем восстании и об уничтожении правящего класса. Во главе заговора стал некто Кинадон, один из гипомейонов. Нашелся, однако, доносчик, который своевременно сообщил правящей партии о заговоре. Ксенофонт (Греческая история. III, 3, 5—9) красочно описывает эти события:

«Кто-то возбудил перед эфорами обвинение в заговоре, причем был указан и руководитель его — Кинадон; это был юноша сильный телом и духом, но не принадлежавший к сословию го-меев. Когда эфоры спросили, каков был план заговора, доносчик сказал, что дело произошло таким образом. Кинадон отвел его в отдельную часть агоры и приказал ему сосчитать, сколько спартиатов на агоре. Тот насчитал, кроме царя, эфоров и геронтов, еще около сорока спартиатов. — "С какой целью, Кинадон, ты приказал мне их сосчитать?" Тот ответил: "Вот этих считай своими врагами, а всех прочих, находящихся на агоре в числе более четырех тысяч, своими союзниками". Далее он указал ему, встречаясь по дороге с прохожими, на одного-двух врагов, а всех прочих называл союзниками. Он говорил, что во всех загородных усадьбах спартиатов есть только один враг — хозяин, а союзников в каждой усадьбе много. На вопрос эфоров, сколько было, по его мнению, соучастников в заговоре, тот ответил, что и об этом сообщил ему Кинадон: руководители заговора посвятили в свои планы лишь немногих и притом лишь самых надежных людей, но они хорошо знают, что их замыслы совпадают со стремлениями всех илотов, "неодамодов" (вольноотпущенных илотов), гипомейонов и периэков; ведь когда среди них заходил разговор о спартиатах, то никто не мог скрыть, что с удовольствием съел бы их живьем. На следующий вопрос — откуда предполагалось достать оружие — он заявил, что, как сказал ему Кинадон, те из заговорщиков, которые были в рядах войска, имели собственное вооружение. Что же касается вооружения народа, то Кинадон, вместо ответа на этот вопрос, повел его в железный ряд, где показал ему много ножей, мечей, вертелов, секир, топоров и серпов. Кинадон сказал ему при этом: "Оружие такого сорта имеется у всех тех людей, которые занимаются обработкой земли, дерева или камня, да и в большей части всяких других ремесел употребляется достаточно инструментов, которые могут служить оружием для людей, не имеющих никакого другого оружия"».

Сообщение о заговоре произвело такое впечатление на правящие круги, что они не решились собрать не только народное собрание, но даже и «малую экклесию», и действовали секретным путем. Они собрались на тайное совещание, вызвали Кинадона, дали ему, чтобы он ничего не заподозрил, почетное поручение, но когда он поехал его выполнять, его по дороге схватили, привели в Лакедемон и там убили. Расправившись с Кинадоном и соучастниками заговора, господствующая партия парализовала восстание.

Проекты реформ

Для описываемой эпохи характерно, что каждый политический деятель Спарты выступал со своим планом реформ. Это показывает, что государство было в тяжелом положении, что старый порядок дольше существовать не мог. Лисандру приходилось бороться с сильной оппозицией Агиадов, которые были против широкой внешней политики; поэтому он составил проект, ставший известным в полном объеме только после его смерти, когда его бумаги попали в руки спартанских властей. По этому проекту в Спарте уничтожалась власть обоих царских домов, — цари должны были отныне выбираться из всех потомков Геракла, т. е. из более широкого круга спартиатов. Можно думать, что Лисандр требовал передачи этому лицу суверенной власти, предвосхищая государственное устройство позднейших эллинистических монархий.[289] Лисандр пытался провести свой проект в жизнь с помощью Дельфийского оракула, подкупив его, но это ему не удалось.

Другой характер носил проект Павсания. Павсаний выступает против законодательства Ликурга, агитирует за переход Спарты к доликурговским временам, что означало во внутренней политике отмену эфората, в области внешней политики — необходимость руководствоваться принципами справедливости, а не насилия. Наконец, Фиброн выступает с теорией, согласно которой существуют люди от природы высшей породы, наиболее сильные, и сами боги велели им командовать всеми прочими людьми.

Когда после восстановления демократии в Афинах Павсаний вернулся в Спарту, его привлекли к суду за то, что он не взял Афин; но часть граждан, сочувствовавшая Агиадам, оказалась сильнее своих противников, и Павсаний был оправдан. Одновременно была проведена отмена преданных Лисандру тираний (декархий) и в городах Малой Азии.

Внешняя политика Спарты

Существенно изменилось и положение в Пелопоннесе. Спартанцы, привыкшие распоряжаться в Лаконике и в Аттике, стремились теперь командовать во всем Пелопоннесе. Они оказали поддержку происшедшим в некоторых городах Элиды олигархическим переворотам, причем в этих городах была все же сохранена видимость их автономии. Греческие полисы вне Пелопоннеса, в отличие от членов Пелопоннесского союза, платили налог в союзную казну, и в них была введена взамен декархий умеренная олигархия, основанная на местных традициях и законах, но вполне послушная Спарте.

Насколько всемогущей была Спарта в это время, видно из приписываемой Героду «Ларисской речи», написанной неизвестным автором и относящейся к 400 г. Из этой речи мы узнаем, что Спарта во главе Эллинского союза готовилась к общегреческому походу на «варвара» — македонского царя Архелая. Архелай из страха перед Спартой хотел вступить в союз, возглавляемый Спартой, и готов был платить дань, но Спарта отказала ему в этом «как неэллину». Единственной причиной похода было то, что Архелай во время Пелопоннесской войны держался нейтралитета. Некоторые греческие государства были вынуждены примкнуть к этому походу потому, что Спарта считала нейтралитет достаточным поводом для нападения. Поход против Македонии, однако, не состоялся, так как в 399 г. Архелай был убит.

Поход Кира Младшего против Артаксеркса

Крупным событием этого времени является поход персидского царевича Кира Младшего против своего брата Артаксеркса. В 404 г. умер персидский царь Дарий II. На престол вступил его сын Артаксеркс II Мнемон (404—359), а другой его сын — Кир — остался по-прежнему наместником Персии в Малой Азии. Он стал тайно готовиться к походу на своего старшего брата с целью отнять у него престол.

Этот поход приобрел столь большое значение и оказал столь сильное влияние на дальнейшую историю Греции потому, что он не был дворцовым переворотом, обычным в Персии после смерти каждого царя. Кир выступил не из личных честолюбивых соображений, а как ставленник влиятельной группы при персидском дворе. Уже самый факт существования такой группы, выступающей против традиционной персидской политики, говорит об ослаблении персидской монархии, о первых симптомах приближающейся катастрофы.

Военное выступление Кира было завершающим этапом борьбы, которая началась гораздо раньше. Еще при жизни Дария группа, возглавляемая его женой и матерью Кира Парисатидой, оказывала всевозможное давление на царя, чтобы добиться назначения Кира наследником престола. Это, однако, не удалось, и престол получил Артаксеркс.

После этого был организован заговор для свержения нового царя, причем можно думать, что Кир уже тогда имел в виду использовать греческих наемников. Несмотря на то что заговор был раскрыт, Артаксеркс пощадил Кира и оставил его на высоком посту: очевидно, оппозиция была еще очень сильна. Недавно вступивший на престол Артаксеркс не успел еще укрепить свою власть настолько, чтобы решительно и открыто с ней расправиться; он тайно поручает своему зятю Оронту, сатрапу Армении, пойти войной на Кира. Однако Кир победил Оронта, разоблачил козни брата и сам перешел к военным действиям.

Момент для начала похода был выбран очень удачно. Персия была занята войной с Египтом, куда была направлена значительная часть ее армии; наоборот, в Греции царил мир, и большое количество наемников не находило применения для своих сил. Формально Кир нанимал греческие войска или для борьбы с персидским сатрапом в Лидии Тиссаферном, чтобы овладеть городами его сатрапии, или для борьбы с демократическими общинами материковой Греции с целью произвести в них олигархический переворот; на самом же деле Кир готовил силы для похода против Артаксеркса. Таким образом, у Кира в различных городах и под разными предлогами составлялась армия для похода против брата.

Он щедро платил начальникам греческих наемников, ждавших только его сигнала для выступления. Рядовые воины не знали, для чего их набирали: многие из них не решились бы идти против персидского царя. В это время и в Афинах стало известно, что Кир вербует наемников. Все знали, что Кир — ближайший друг Спарты, и участие в таком походе, хотя и не было прямым нарушением лояльности по отношению к Афинам (так как ни Афины не вели войны со Спартой, ни Персия — с Киром), но при обостренном положении в Афинах все же должно было считаться актом антидемократическим. Молодой знатный афинянин Ксенофонт (это — будущий историк, позднее описавший этот поход в своем «Анабасисе») также получил приглашение от одного из друзей принять участие в походе. Ксенофонт находился в это время в тяжелом положении. Он сочувствовал аристократии; и хотя по закону об амнистии нельзя было наказывать людей за их прошлое, но положение его было неприятным, и он решил, что гораздо удобнее ему будет уйти к Киру.[290]

Когда Кир в 401 г. начал поход против своего брата, Спарта разрешила некоторым из своих граждан принять участие в походе в качестве добровольцев. Войско Кира было во много раз малочисленнее армии Артаксеркса, но в его войске было 13 000 греков. В походе сказались все преимущества греческого военного искусства и военной дисциплины перед персидскими. Греческие наемники вместе с персидским войском Кира прошли через всю Переднюю Азию вплоть до Вавилона. У местечка Кунаксы близ Вавилона произошло столкновение между армиями Кира и Артаксеркса. Победа склонялась на сторону Кира, но исход похода решило неожиданное событие. Кир храбро сражался впереди своего войска, стремясь убить самого Артаксеркса, чтобы стать законным наследником престола: ведь даже в случае блестящей победы Кира Артаксеркс, оставшись в живых, стал бы поднимать новые и новые восстания. Поэтому, увидев своего брата с небольшой охраной, Кир бросился на него. Но телохранители Артаксеркса заметили это вовремя, и убитым оказался не Артаксеркс, а Кир. Теперь весь поход терял свой смысл.

Положение греков в глубине Азии оказалось чрезвычайно тяжелым. Они стали вести с персами переговоры, прося разрешения вернуться на родину. Тиссаферн пригласил греческих полководцев к себе для переговоров, заключил их в оковы и впоследствии казнил. Тогда, как уверяет Ксенофонт, его выбрали главным предводителем. Другие авторы отрицают это; в целях полемики с ними Ксенофонт написал продолжение своего «Анабасиса», его III—VII книги; чтобы не сказали, что он сам выступает в свою защиту, он выпустил это сочинение под псевдонимом (под именем Фемистогена из Сиракуз), а о себе говорит в нем в третьем лице. Обратный поход греческого войска — целая эпопея. Маленькое войско греков шло от Вавилона на север, по территории враждебных племен, преследуемое персидской армией, не зная дороги, и, тем не менее, ему удалось пробраться к Черному морю. В это время в Афинах произошел открытый разрыв со Спартой. За участие в походе Ксенофонт был объявлен изменником.

Между тем положение Спарты осложнилось; она открыто поддерживала Кира, а так как Кир был убит и считался мятежником, то Спарта оказалась теперь врагом Персии. Незадолго до похода Кир и спартанцы обещали ряду греческих городов в Малой Азии независимость. На этом основании эти города изгнали персидские гарнизоны и перешли на сторону Кира. Теперь их ожидала жестокая расправа со стороны Тиссаферна, и они обратились за помощью к Спарте. Спарта не могла отдать их Персии через год после того, как они были торжественно объявлены независимыми (тем более, что в это дело были замешаны экономические интересы спартанцев). Таким образом, Спарта оказалась в состоянии войны с Персией. Это было чрезвычайно выгодно Афинам и всем врагам Спарты, которые получили новую возможность начать с ней борьбу.

Поход Агесилая в Малую Азию

Спарте пришлось поддерживать вооруженной силой малоазийские города и вести войну с персами, хотя это и не входило в ее планы. Спартанские полководцы Фиброн и Деркилид действовали довольно вяло; лучшей частью их войска были бывшие наемники в войске Кира. Однако персы понимали, что бороться со Спартой дело нелегкое; поэтому они тайно начали готовить флот. На службу к ним поступил афинский полководец Конон, бежавший после битвы при Эгоспотамах с немногими кораблями на Кипр; под наблюдением Конона и начал сооружаться персидский флот. Экипаж его составляли главным образом греческие наемники.

Спарта в то же время решила расширить свои действия в Малой Азии и послала туда для борьбы с персами царя Агесилая, который должен был этим походом показать, что война между Спартой и Персией — продолжение вековой борьбы между греками и варварами. По традиции Агамемнон, отправляясь в Трою, собрал свой флот в Авлиду (в Беотии) и отсюда двинулся на Трою; Агесилай решил, по примеру Агамемнона, также прибыть сначала в Авлиду (в это время потерявший всякое значение порт), принести, как Агамемнон, жертву Артемиде и отплыть в Персию (396 г.). Но когда он прибыл в Авлиду, явились беотийские власти, разбросали его жертвы, затоптали огонь и заявили, что Агесилай не имеет права приносить жертвы на территории Беотии без разрешения местных властей. Прибыв в Малую Азию, Агесилай вел успешно борьбу в течение двух лет.[291] Персы, однако, воздерживались от серьезных сражений на суше, а в те области, где строился под руководством Конона флот, Агесилаю проникнуть не удалось, хотя важнее всего для него было бы именно помешать постройке этого флота.

Начало Коринфской войны

Не желая давать решающих боев в Малой Азии, персы развернули дипломатическую деятельность в европейской Греции. Сюда были посланы персидские послы. Частью при помощи подкупа, частью при помощи агитации им удалось склонить на свою сторону ряд греческих государств, убедить их произвести у себя демократические перевороты и отложиться от Спарты. Это сделать было тем легче, что все греческие государства относились с недоверием к политике Спарты, которая угнетала греческие города, лишая их фактически самостоятельности, не говоря уже о том, что чрезмерное усиление Спарты нарушало политическое равновесие в Греции.

И вот целый ряд государств начал отлагаться от Пелопоннесского союза. Это были прежде всего Фивы и Афины, затем Коринф, Аргос, постоянный соперник Спарты, и другие. Недоставало только повода для того, чтобы они открыли военные действия против Спарты. Но и этот повод нашелся.

Фокида была постоянно театром военных действий между аристократическими и демократическими государствами. К тому же там находилось богатое Дельфийское святилище, за которое фокидцы не раз воевали с Дельфами. Теперь началась борьба между фокидцами и их соседями локрийцами. В эту борьбу вмешалась, взяв сторону фокидцев, Спарта, а на стороне локрийцев были беотийцы, обратившиеся за помощью к Афинам. Таким образом, Афины, впервые после 404 г., вступили в открытое военное столкновение со Спартой. Началась так называемая Коринфская война (395—388 гг.).

В 395 г. в Беотию вторгся Лисандр, а одновременно и второе пелопоннесское войско под предводительством царя Павсания. Неизвестно, намеренно или случайно, но Павсаний не соединился в условленный день с войском Лисандра, и последний решил собственными силами сразиться с беотийцами. Однако он был разбит под стенами беотийского города Галиарта, причем сам погиб в этом бою. После этого Павсаний не решился уже дать сражение и удалился из Беотии; за это по возвращении на родину он был приговорен к смертной казни, но убежал в Тегею.

Это так осложнило положение, что Агесилая вызвали из Малой Азии. Он переправился в Грецию, после чего все города Малой Азии перешли к персам, и все, чего Агесилай там добился, оказалось потерянным. Переправившись в Грецию, Агесилай двинулся навстречу объединенным войскам противника, которые собрались в Коринфской области (почему вся война эта и называется Коринфской).

Битва при Книде и демократическая симмахия

В это время Конон, построивший на персидские деньги большой флот, в котором руководящую роль, кроме Конона, играл тиран города Саламина на Кипре Евагор, при Книде разбил наголову спартанский флот (394 г.). С этого времени Спарта навсегда перестает быть морской державой. Затем Конон отправился в Афины и восстановил Длинные стены и стены вокруг Пирея.

На многих островах Эгейского моря и в городах Малой Азии произошли в связи с этим демократические перевороты, и из них были изгнаны спартанские гармосты (правители).

Образуется новый морской союз (симмахия), в который входит ряд городов, — главным образом на островах. О существовании этого союза историки, правда, ничего не сообщают, но о его существовании стало известно из нумизматики. В это время ряд греческих городов выпускает монеты с одним и тем же рисунком. Здесь изображен Геракл, удушающий змей, ставший с конца V в. символом объединения Греции и борьбы с тиранами и насильниками.[292] Вокруг этого рисунка надпись: SYMMAXIKON — «монета военного союза». На обороте монеты герб и название одного из городов — членов союза: Книда, Фасоса, Эфеса, Самоса, Родоса, Византия, Лампсака, Кизика, Фив и даже Кротона. Итак, Фивы, целый ряд городов Малой Азии, островов Эгейского моря и, по крайней мере, один город в Италии (Кротон) составляли этот союз. Одним из известных нам мероприятий, связанных с организацией этого союза, и было упомянутое выше восстановление афинских Длинных стен. В этом афинянам помогли другие члены союза, а также персы, передавшие через Конона значительные суммы денег на эти работы.

События 394—386 гг.

Агесилай, переправившись в Грецию и приближаясь к Коронее в Беотии, узнал печальную новость о поражении при Книде. Он приказал гонцам, принесшим эту весть, выехать тайком назад из лагеря и вернуться с венками на головах в знак того, что победили спартанцы. Солдаты поверили, что на море спартанцами одержана победа, и им удалось при Коронее разбить противника (394 г.). Однако эта победа ничего не решила. Демократическое движение продолжалось, и в целом ряде городов Пелопоннеса было учреждено демократическое правление, а в Афинах стала у власти крайняя демократическая партия. Восстанавливается оплата должностей: теперь была установлена даже плата за посещение народного собрания.

В это же время в Афинах появляется ряд прекрасных полководцев. Одним из них был Ификрат, проведший реформу вооружения. По примеру Брасида, он ввел более легкие доспехи, удлинив одновременно копье и меч и прибавив метательные дротики, чтобы сражаться на далеком расстоянии. В результате получил преобладание новый вид войска, «пельтасты», обеспечивший более подвижную тактику ведения боя. С таким войском, в которое он включил и наемников, Ификрат в 390 г. одержал у Коринфа победу над спартанцами: мора спартанских гоплитов (около 600 человек) была почти целиком уничтожена пельтастами Ификрата. Успешно велась также борьба в Акарнании. Флот Конона, двинувшись к берегам Фракии, в 394/3 г. снова присоединил к Афинам Лемнос, Скирос и Имброс.

Между тем спартанцы снова построили флот, руководимый ловким политиком и хорошим полководцем Антиалкидом (правильно называть его нужно именно так, а не Анталкид, как называли его прежде). Этот Антиалкид, завязав дружественные отношения с Персией, снова захватывает отпавшие от Спарты Византий и Халкедон и тем самым опять закрывает подвоз хлеба в Афины (388 г.). Это поставило Афины в тяжелое положение и сделало их гораздо более уступчивыми и склонными к миру. В результате предварительных переговоров с персами и афинянами Антиалкид отправляется в Сузы для подготовки общего мира.

Царский мир

Отношения Персии с Афинами к этому времени испортились. Афины поддержали кипрского царя Евагора, отложившегося от персов; спартанцы же приобрели теперь большое влияние при персидском дворе. Конона, энергично содействовавшего афинской мощи, персы заманили в глубь своей страны и предательски убили. Персия категорически настаивала, чтобы Афины прекратили войну, и по предложению персидского царя представители всех греческих городов съехались в начале 386 г. на конгресс в Сузы.

Персидский царь не удостоил греков своим присутствием на конгрессе. Явился только его уполномоченный с царской грамотой, который вскрыл ее при всех и прочел имевшее форму приказа предложение персидского царя. Персидский царь требовал признания его неограниченным властителем всех городов Малой Азии, включая остров Кипр и лежавший на небольшом острове город Клазомены (между Смирной и Эрифрами); острова Лемнос, Имброс и Скирос, завоеванные Кононом в 393 г., оставались за афинянами. Прочие греческие полисы, согласно предложению царя, были признаны свободными и автономными, запрещались какие бы то ни было союзы между ними. Тем, кто не принимал этих условий, великий царь угрожал войной на море и на суше. Таким образом, был заключен так называемый Царский, или Антиалкидов, мир, по которому была провозглашена полная независимость всех греческих полисов, даже самых незначительных. Фактически это означало господство Спарты. Вопреки Антиалкидову миру, Спарта не сделала независимыми периэкские города, не говоря уже о Мессении, населенной илотами; сохранялся при попустительстве персов и Пелопоннесский союз. Напротив, основанный в 395 г. Морской островной и Беотийский союзы пришлось распустить, и каждый беотийский город стал независимым. Разрушенные в 427 г. Платеи были также через несколько лет после этого восстановлены. Все полисы в европейской Греции были предоставлены самим себе, а так как каждый из них был слабее Спарты, то ей легко было с ними справиться поодиночке, — тем более, что она взяла на себя роль наблюдателя за строгим выполнением пунктов мирных условий.

Спарта организует олигархические перевороты

Спарта не замедлила использовать создавшееся положение в своих интересах. Под ее давлением произошел ряд переворотов. Так, например, в Мантинее (в Аркадии) по подстрекательству Спарты произошел аристократический переворот, причем Мантинея была разрушена, а жители ее расселились по четырем деревням. В ближайшие же годы Спарта поставила в сопротивлявшихся ей городах своих гармостов. Узнав, что Олинф организует союз городов на Халкидике (это имело большое значение для Греции, потому что отсюда она получала хлеб и лес, и союз имел все шансы стать могущественным государством), спартанцы пошли на Олинф и уничтожили новый союз.

По дороге к Олинфу спартанцы проходили мимо Фив, где в это время у власти была умеренная демократическая партия, боровшаяся со своими противниками — олигархами. Спартанцы не посчитались с тем, что по Антиалкидову миру каждый греческий полис получил независимость и мог иметь у себя какой угодно государственный строй. Спартанский полководец Фебид остановился у Фив и договорился с местными аристократами, которые открыли ему ворота города (382 г.). Он ввел спартанский гарнизон в акрополь Фив Кадмею, произвел переворот и поставил у власти кучку преданных Спарте тиранов, введших здесь террористический режим.[293]

Спартанское правительство, с ведома которого Фебид, очевидно, осуществил свое дерзкое предприятие, для виду наложило на него денежный штраф, но гарнизона из Кадмеи не вывело; более того, когда главарей фиванской демократии привезли в Спарту, они были здесь казнены. Опираясь на спартанский гарнизон, фиванские тираны расправились с демократами; те из демократических деятелей, которые не успели бежать из города, были перебиты или посажены в тюрьму.

Таким же образом поступали спартанцы и в других полисах. Даже такие враждебные демократии авторы, как Ксенофонт и Платон, возмущаются поведением Спарты в этот момент; Ксенофонт считает причиной всех дальнейших неудач Спарты гнев богов на спартанцев за их насилия. Не удивительно, что в некоторых из греческих полисов такой образ действия Спарты вскоре вызвал волнения.

Беотия

Вскоре после 379 г. сильнейшим государством в Греции становится Беотия. Мы позволим себе здесь поэтому дать краткий очерк исторических судеб и государственного строя Беотии в эпоху, предшествующую разбираемым нами здесь событиям.

Экономические предпосылки

Мы видели, что рост классовых противоречий в VII—VI вв. привел и в Спарте и в Афинах к насильственному перевороту. Первой стадией, предшествовавшей этому насильственному перевороту, была и в Афинах и в ряде других государств запись обычного права, сопровождавшаяся, разумеется, внедрением в старинное законодательство и некоторых норм, возникших как результат новых общественных взаимоотношений.

Беотия остановилась на этой стадии и обошлась без насильственного переворота. Причина этого лежала не в консервативном характере «беотийских свиней», как презрительно называли беотийцев их афинские соседи, а в тех экономических предпосылках, которые создали эту консервативность. Ввиду исключительного плодородия Беотии, в ней и при изменившихся экономических условиях основой народного хозяйства продолжало оставаться земледелие; в торговый оборот поступали лишь сельскохозяйственные излишки и рыба; торговля глиняными изделиями имела очень скромные размеры и большой роли не играла. Торговцы и ремесленники и теперь не задавали здесь тона. С другой стороны, почва была настолько плодородна, что в ввозе хлеба здесь никогда не было нужды, — полная противоположность Аттике, где крестьянину (вероятно, уже в эту эпоху) не хватало своего хлеба.

Конечно, и здесь новые экономические отношения на первых порах внесли расстройство в земледельческое хозяйство, содействуя быстрому экономическому расслоению и обнищанию. В особенно тяжелом положении оказались многодетные семьи. С многодетностью и разделением участков боролся, как сообщает Аристотель («Политика». II. 9,7, 1274 b3), старинный фиванский законодатель Филолай: «Филолай был для фиванцев законодателем о разных предметах и, в частности, о деторождении (эти законы фиванцы называют нормативными), и эти законы были изданы с той специальной целью, чтобы сохранилось число земельных участков». Если же в семье родится больше детей, чем находится в ее распоряжении земельных участков, то отец обязан был под угрозой смертной казни не воспитывать дитя, а передать его кому-нибудь, кто дает хоть самую маленькую сумму денег.[294]

Как мы узнаем из Фукидида (III, 62,2), до персидских войн власть в беотийских городах была в руках небольшой группы аристократов, принадлежавших к нескольким знатным семействам.

В связи с появлением новой тактики гоплитов, развитием обмена и появлением влиятельных богатых людей из среды земледельцев, не принадлежавших к знати, власть аристократии теряет свой былой характер и значение и вырождается в господство кучки взяточников и насильников.

Однако, несмотря на народное недовольство, революции здесь не произошло. Почва Беотии была настолько плодородна, что даже крестьянин — владелец небольшого земельного участка мог жить в достатке при относительно интенсивном ведении хозяйства. Наряду с аристократами-землевладельцами здесь, как мы уже сказали, появляются зажиточные крестьяне, прошедшие суровую жизненную школу и сумевшие благодаря более интенсивному ведению хозяйства и навыку в торговых делах выбиться на поверхность общественной жизни. Конечно, характерное для всей Греции VIII—VII вв. развитие морской торговли не миновало Беотию, и на первых порах, как всюду, внесло расстройство в крестьянское хозяйство. Морская торговля сопряжена была с большим риском и возможна была только при наличии запасного капитала, которого у рядового крестьянина не могло быть. Как мы видели, беотийский поэт Гесиод в поэме «Работы и дни» осуждает занятие морской торговлей, но так как это увлечение охватило всех, и он понимает, что его все равно не послушают, то он считает необходимым указать, при каких условиях можно торговать, подвергаясь наименьшему риску. Впрочем, к такого рода торговым занятиям, сопряженным с риском, Гесиод относится с осуждением и презрением. Беотийский зажиточный крестьянин вышел с честью из борьбы с аристократом, избежав закрепощения, несмотря на то что у знати были и почет, и власть, и деньги.

Древнейший государственный строй Беотии

Узкий круг беотийской аристократии (быть может, ценой кое-каких незначительных уступок) сумел сохранить в своих руках власть до самых Персидских войн. Эта знать правила по старинным законам, которые в наиболее развитых полисах давно уже отжили свой век. Для времени, когда еще не существовало организованного кредита и отдача денег взаймы считалась исключительной услугой, характерны законы о должниках, напоминающие своей жестокостью римские законы Двенадцати таблиц: если должник не отдавал долга, то его выводили на рыночную площадь, сажали на установленное место и ставили перед ним корзину: он должен был сидеть так до тех пор, пока брошенная в его корзину милостыня не оказывалась достаточной для того, чтобы укротить гнев кредитора. Подвергшиеся такой процедуре лишались гражданских прав (такая судьба, по преданию, постигла отца Еврипида).

Фукидид (III, 62,2) устами фиванцев так характеризует государственный строй Фив в начале Греко-персидских войн: «У нас в то время государство не было ни олигархией, опирающейся на законы, одинаковые для всех, ни демократией. Власть в государстве находилась в руках немногих лиц, что более всего противно законам и разумному государственному строю, а ближе всего стоит к тирании».

Впрочем, как мы узнаем из Геродота, эта власть в начале Греко-персидских войн встречала уже организованное сопротивление. Это объяснялось не столько экономическими противоречиями в самой Беотии, сколько внешними неудачами Беотийского союза, возглавляемого Фивами.

Существование Беотийского союза, древнейшего федеративного государства, уже в VII и VI вв. являлось причиной особенного значения древнейшей истории Беотии для истории Греции вообще.

Мы уже видели, что амфиктионии, т. е. союзы соседних между собой государств, объединенных вокруг какого-нибудь популярного храма, были типичным явлением в VIII—VI вв.: они делали возможным торговый обмен, по крайней мере, между соседними государствами, парализуя непрекращающиеся грабительские войны между общинами. Одною из таких амфиктионий была амфиктиония беотийских государств, группировавшихся сначала вокруг храма Посейдона в Онхесте, а затем вокруг храма Афины Итонии. Основными функциями этой амфиктионии (как и всяких других амфиктионий) были заботы о союзных святилищах (бывших в древнейшие времена центром культурного общения и торговых сношений между беотийскими государствами), о происходящих здесь празднествах и состязаниях (бывших в то же время ярмарками, где могли без страха встречаться торговцы из различных беотийских государств) и, наконец, решение споров (в особенности споров о границах) между отдельными беотийскими государствами. Кроме того, органы амфиктионии здесь, как и везде, обладали карательными функциями против членов, захватывающих территорию храма или нарушающих безопасность богослужений и тем самым свободу торгового оборота или вообще не подчиняющихся решению совета амфиктионов. Все эти функции остались основными функциями органов Беотийского союза до самого позднего времени: до нас дошли пограничные знаки, поставленные органами союза, ряд распоряжений о союзных святилищах и т. д.

Но органы Беотийского союза получили еще и другие функции, которых не имели другие амфиктионии. Плодородная почва Беотии была предметом постоянных вожделений соседей: Беотия подвергалась нападениям со всех сторон.[295]

Внешняя политика Беотийского союза

Уже в довольно раннюю эпоху (вероятно, в первой половине VI в.) северные соседи Беотии фессалийцы пытались подчинить ее себе и вторглись с войском в Беотию, но в битве при Керессе (близ Феспий) были разбиты наголову. Далее, Беотийскому союзу пришлось выдержать трудную и длительную борьбу с его ближайшим соседом Орхоменом Минийским, бывшим в то время одним из могущественнейших государств средней Греции, обладавшим очень плодородной почвой, сильным войском и флотом. Беотийскому союзу удалось отобрать у Орхомена один за другим принадлежавшие ему города, и, наконец, в начале VI в., Орхомен был вынужден, выговорив себе известные привилегии, присоединиться к Беотийскому союзу.

Менее удачной была длительная борьба с южным соседом Беотии — Афинами. Беотийцам пришлось лишиться сначала Элевфер со старинным святилищем Диониса, а затем около 519 г. и всей области к югу от Асопа с Платеями во главе, а также приморского города Оропа.

Федерация беотийских государств

Успешное ведение всех этих войн возможно было только при наличии единой армии, сильного руководства и принудительного нажима на членов союза, чтобы они выставляли контингента в союзное войско. Эти функции были чужды обычным амфиктиониям и способствовали тому, что Беотия из простого союза государств постепенно превращалась в древнейшее союзное государство, уже в значительной степени централизованное. Самым сильным членом союза были Фивы; они играли руководящую роль на войне, а это сделало их и политическим руководителем союза. Более того, при античных условиях это всегда вело к гегемонии, к господству наиболее сильного из членов союза и к ущемлению им независимости малых государств. Однако в Беотии не произошло синойкизма по образцу Афин, не произошло образования единого централизованного Фиванского государства. Это можно объяснить тем, что здесь издревле и с успехом функционировали органы амфиктионии, и фиванцам приходилось считаться с укоренившейся традицией.

Благодаря этому Беотийский союз получил ряд функций, несвойственных другим амфиктиониям. Все члены союза были обязаны выставлять свои контингента в союзные войска; численность этих контингентов устанавливалась органами союза по особой разверстке, соответственно силам каждого государства. Принадлежность к союзу не являлась уже добровольным делом каждого члена: за нарушение воинского долга, а тем более за отпадение от союза, органы союза сурово карают, отбирая территории, выселяя жителей и т. д. Так как союзных земель не существовало, то отобранные земли становились территорией Фиванского государства, которое благодаря этому делалось все более могущественным. В связи с этим понятно, что право сношений с небеотийскими полисами было отнято у отдельных беотийских государств: вся международная политика была сосредоточена в руках союза. Право чеканки монеты отдельные беотийские государства сохранили до времени Персидских войн, но они были обязаны на своих монетах помещать изображение общебеотийского герба — щита союзной богини Афины Итонии; только Орхомен сохранил право чеканить монеты с собственным гербом — хлебным колосом.[296] Государственный строй отдельных беотийских государств подвергся принудительной нивелировке только после 446 г. До Персидских войн каждое беотийское государство сохраняло свои установления. Во главе большинства беотийских государств стоял архонт, но, например, во главе Феспий находилась старинная аристократическая коллегия из 7 демухов, выбиравшихся из нескольких знатных родов; во главе Оропа стоял жрец бога Амфиарая.

История Беотии в 509—446 гг.

Аристократия, стоявшая во главе Фив, к концу VI в. выродилась в кучку насильников и угнетателей и оказалась не в силах справиться с трудностями управления. Она не только притесняла народные массы в самих Фивах, но и угнетала другие беотийские государства, вызывая ненависть даже в аристократических кругах союзных городов. Это вызвало отпадение Элевфер и Платей к Афинам; спартанские третейские судьи, разбиравшие этот конфликт, признали независимость Платей от союза, так как Спарта стояла на старой партикуляристической точке зрения и не признавала государства нового типа — союзного государства.

Эта неудача породила в Беотии сильную оппозицию против господства фиванской аристократии. Немалую роль в этом брожении сыграли реформы Клисфена в соседних Афинах. Таково было положение вещей в Беотии во время похода Ксеркса. По свидетельству Фукидида, одной из причин, побудивших беотийских аристократов встать на сторону персов, была надежда, что при поддержке персидских войск им легче удастся справиться с народным движением. Впрочем, был ряд и других причин, побудивших группы, господствовавшие в беотийских городах, стать на сторону персов. Беотия была тем государством средней Греции, куда прежде всего должны были вторгнуться персы; вражеское нашествие было особенно страшно для беотийцев, бывших по большей части земледельцами. Уже одно то, что заклятый враг беотийцев афиняне возглавляли борьбу с персами, должен был побудить беотийцев встать на сторону персов.

После персидских войн Беотийский союз был уничтожен, и каждое беотийское государство стало самостоятельным. Однако потребность в объединении была очень велика, и поэтому уже вскоре после Греко-персидских войн в Беотии восстанавливаются какие-то общесоюзные учреждения — ни состав, ни компетенция их нам не известны. Это можно заключить из дошедших до нас общесоюзных монет этой эпохи: на лицевой стороне выбито «Танагра», на обороте — «Беотия». Очевидно, руководящим центром союза стала Танагра; Фивы в этот союз не входили — они чеканили особую монету.

Новая попытка Фив подчинить себе беотийские города при поддержке Спарты окончилась в 457 г., как мы видели, поражением фиванцев при Энофитах. Беотия стала фактически в подчиненное положение к Афинам, и здесь был введен демократический строй. В 446 г. в результате освободительного движения против крайне непопулярной афинской власти произошла битва при Коронее, в которой афиняне были разбиты, а Беотийский союз восстановлен.

Организация общесоюзных учреждений по конституции 446 г. стала нам известна довольно подробно из сочинения так называемого Оксиринхского историка (скорее всего Даимаха из Платеи). Оно найдено на папирусе в 1907 г. Здесь, в связи с изложением событий 395 г., описан строй, существовавший в Беотии с 446 г. Как был организован союз до персидских войн, мы не знаем, хотя есть некоторые основания предполагать, что конституция 446 г. в основном была восстановлением прежней.

Во главе союза стояли беотархи, правительство союза. Их было (по крайней мере с 427 г.) 11; более значительные члены союза выбирали по 2 беотарха (Фивы, Орхомен, Феспии), меньшие — по 1, самые малые чередовались в выборе беотарха, выбирая его раз в 3 года. Наряду с беотархами, функционировал союзный совет; каждое беотийское государство выбирало по 60 депутатов на 1 беотарха и само оплачивало расходы на этих депутатов; по такому же принципу составлялся и союзный суд. По этому же принципу составлялось войско (1000 гоплитов и 100 всадников на каждого беотарха); «пропорционально числу беотархов пользовались и общими доходами и вносили налоги и участвовали во всех выгодах и тяготах» (Оксиринхский историк).

По этой конституции войны между членами союза и чеканка монеты отдельными государствами были воспрещены, государственный строй отдельных беотийских государств был точно установлен союзной конституцией. Гражданские права во всех государствах были предоставлены только тем, кто обладал гоплитским цензом. Каждое государство возглавлялось тремя полемархами и «четырьмя советами», представлявшими народное собрание всего полноправного гражданства. Заседал обычно только один из советов, т. е. 1/4 народного собрания в течение каждой 1/4 года; для утверждения наиболее важных дел все четыре совета собирались вместе и «то, что решали все четыре, получало силу закона». Это государственное устройство служило образцом для проектов афинских олигархов в 411 г.

Конституция Беотийского союза чрезвычайно интересна для историка: перед нами древнейший образец федеративной представительной государственной организации. Но на этом же примере мы видим, насколько этот федеративный строй был чужд и экономике и общественному укладу древних греков; с одной стороны, государство-гегемон стремится фактически подчинить себе самостоятельных членов союза, с другой — эти члены делают непрерывные попытки выйти из союза и стать самостоятельными.

Фактически Фивы хозяйничали в союзе, хотя внешне не нарушали конституции, действуя через союзные учреждения. Так как в их руки попадали территории членов союза, лишенных ее по постановлению союза (например, территории платейцев, отпавших от Беотийского союза к Афинам), то к концу Пелопоннесской войны Фивы сосредоточили в своих руках половину территории союза и 4 места беотархов. Достаточно было хотя бы одному из более крупных беотийских государств встать на их сторону, чтобы они имели большинство во всех учреждениях союза, и так, должно быть, обычно происходило. Поэтому руководящая в Фивах олигархическая группа в ряде беотийских государств (особенно у непосредственных соседей Фив), недовольных непрерывными покушениями на их автономию, встречала оппозицию не только среди демократических элементов, но и среди олигархов.

Хотя с 446 г. политические права получают все обладающие гоплитским цензом, но до 404 г. власть продолжает оставаться в руках партии, опирающейся на более зажиточные «всаднические» элементы. Крайняя враждебность этой партии к афинской демократии была естественной реакцией на покорение Беотии Афинами в 457 г. В 404 г. беотийцы требуют после капитуляции Афин разрушения этого города, но спартанцы не соглашаются на это, опасаясь чрезвычайного усиления Беотии.

Положение существенно изменилось с того времени, когда выяснилось, что международное равновесие нарушено в пользу Спарты и что Спарта фактически стала гегемоном Греции. Беотийский союз был одним из немногих государств, которые и в это время вели самостоятельную, независимую от Спарты политику. Беотия, бывшая одним из главных соратников Спарты в войне с Афинами, после победы 404 г. не получила тех территориальных приобретений и экономических выгод, на которые она могла рассчитывать. В результате этой неудачи вскоре после окончания Пелопоннесской войны здесь происходит демократический переворот: олигархическая «всадническая» партия должна была уступить место умеренно-демократической партии «гоплитов», опирающейся на более широкие круги населения в Фивах и на олигархическую оппозицию в провинциальных городах. Эта группа была враждебна лаконофильской аристократии и Спарте; поэтому новое правительство дало приказ оказывать помощь бежавшим из Афин демократам, а когда Спарта потребовала выдачи беглецов, отказало ей в этом.

В 395 г. Фивы вместе с Афинами, Коринфом и рядом других государств участвуют в Коринфской войне с целью сломить чрезмерно усилившееся могущество Спарты и принимают участие в направленном против Спарты морском союзе демократических государств.

Умеренно-демократический строй просуществовал в Фивах до 382 г., когда спартанский полководец Фебид был предательски введен в город открывшими ему ворота олигархическими заговорщиками. У власти была поставлена кучка преданных Спарте олигархов, управлявших путем насилия и террора и опиравшихся на спартанский гарнизон, находившийся в Кадмее (акрополе Фив).

Переворот в Фивах

Движение против Спарты началось в Фивах. Фиванские демократы с Пелопидом во главе в количестве нескольких сот человек бежали из Фив в Афины, так же, как прежде, в 404 г., афинские демократы бежали в Фивы. В Афинах был демократический строй, и здесь фиванцы могли спокойно готовить выступление с помощью своих друзей из афинян. Отсюда же фиванские демократы установили связи со своими тайными сторонниками в самих Фивах, где части фиванцев, сочувствующих в душе демократам, удалось занять некоторые видные посты при правительстве тиранов. В темный зимний вечер 379 г. фиванские демократы сумели, переодевшись в крестьянское платье, пробраться в Фивы. На случай неудачи два сочувствовавших фиванцам афинских стратега (разумеется, не без ведома афинского правительства) стали со своими отрядами на границе Беотии. В Фивах заговорщики остановились у одного из знатнейших граждан, который притворялся сочувствующим олигархии, но на самом деле был сторонником демократии. Сюда же собралось несколько десятков фиванцев, посвященных в планы Пелопида. При их помощи беглецам удалось захватить врасплох и перебить тиранов. Вслед за этим демократы призвали народ к свободе, освободили своих друзей из тюрьмы, и к утру весь город был во власти демократов. В Фивах был провозглашен демократический строй, а Кадмея, где находился спартанский гарнизон и куда сбежались спасшиеся олигархи, была осаждена восставшими. К восставшим присоединились другие группы фиванских беглецов из Афин и часть жителей других беотийских городов. Спартанский гарнизон оказался настолько трусливым, что не решился даже ждать помощи из Спарты, но просил разрешения удалиться из города. Фиванцы охотно согласились на это, но задержали и перебили часть олигархов, укрывшихся в крепости.

Фивы стали независимыми; руководящая демократическая партия начала вовлекать во вновь организованный Беотийский союз другие города Беотии. Однако эта задача была нелегкой: в течение нескольких лет фиванцам приходилось отбиваться от ежегодных нашествий спартанских войск; к тому же во всех крупных беотийских городах стояли спартанские гарнизоны. Лишь через пять лет, когда эти гарнизоны вынуждены были уйти из Беотии, остальные беотийские города были постепенно присоединены к союзу. Народные массы во всех этих городах, как говорит Ксенофонт, сочувствовали Фивам и всюду переходили на сторону Фив уже с первых лет существования демократического строя. Олигархи же, поставленные ранее спартанцами у власти, пытались оказать сопротивление и после ухода спартанцев, но сопротивление это было сломлено, и все беотийские города к 371 г. были включены в новый союз.

Как мы видели выше, по конституции конца V в. Беотийский союз представлял собой федеративное государство с народными собраниями в отдельных государствах и с союзным советом и союзной исполнительной властью, выбранной на основе пропорционального представительства. По конституции 379 г. Беотия стала централизованным государством по образцу Аттики с общебеотийским народным собранием в Фивах в роли суверенного верховного органа. Исполнительная власть в союзе теперь принадлежала уже не одиннадцати, а семи беотархам, выбранным общебеотийским народным собранием. Теперь союзная конституция предоставляла права гражданства не только лицам, имеющим тяжелое вооружение, но всем гражданам вообще. Господствующей группой в народном собрании было городское население Фив, так как жителям провинциальных городов, особенно крестьянам, было трудно бросать работу и отправляться за несколько десятков километров в Фивы.

Неожиданное для других греческих государств возвышение Фив было подготовлено экономическим развитием Беотии в предшествующий период. Со времени Пелопоннесской войны здесь быстро развивается рабский труд, растет количество городских жителей — ремесленников и торговцев. Это и предопределило появление новой демократической партии, демократов городского типа, отменивших избирательные ограничения, установленные прежней фиванской конституцией. Вождем этой новой демократии и выдающимся деятелем в Фивах этого периода был представитель одной из богатейших фиванских фамилий Пелопид, но большую роль в дальнейшей истории Фив сыграл также друг Пелопида, обедневший потомок знатнейшего из фиванских родов Эпаминонд, примкнувший к демократам после переворота 379 г. Эпаминонд был одним из замечательнейших полководцев не только греческой, но и мировой истории. Высокую оценку военным реформам Эпаминонда дает Ф. Энгельс: «Эпаминонд первым открыл великий тактический принцип, который вплоть до наших дней определяет исход почти всех решающих сражений: неравномерное распределение войск по фронту в целях сосредоточения сил для главного удара на решающем участке».[297]

Афины и Фивы после переворота

После переворота между Фивами и Афинами был заключен союз. Тем не менее и объединившись оба эти государства чувствовали себя слабее Спарты. Поэтому афиняне сурово наказали стратегов, подошедших с войском к беотийской границе во время переворота, а фиванцы предложили спартанцам заключить мир, обещая остаться в союзе с ними и платить дань. Спартанцы потребовали восстановления в Фивах олигархии, на что фиванцы не могли согласиться. В это время Сфодрием, начальником спартанского гарнизона в Феспиях (в Беотии, к западу от Фив), сделана была попытка захватить врасплох Пирей. Неизвестно, была ли эта попытка совершена по усмотрению самого Сфодрия или его на это подговорила какая-нибудь группа в Спарте, но попытка не имела успеха; после этого Афины уже открыто выступили против Спарты и заключили союз с Фивами. Когда в 378 г. Агесилай вторгся в Фиванскую землю, афинский стратег Хабрий явился на защиту Фив.

Разорение Греции

Реакционное хозяйничанье спартанцев в Греции усугубило те несчастья, которые и без того возникли в результате обострения социальных противоречий и бесконечных социальных переворотов. Увеличивается число рабов, приобретенных военным захватом и покупкой, а в отсталых областях — и экономическим закабалением. Рабство становится ведущей формой производства и в тех отсталых земледельческих областях, где до сих пор основой хозяйства был свободный труд граждан. Это привело к увеличению числа безработных граждан. Вследствие уничтожения Афинского морского союза и преобладания Спарты море, как сообщает Исократ, попадает под власть пиратов; о регулярном хлебном снабжении бедноты не может быть и речи, тогда как богатые люди (ростовщики и спекулянты) обогащаются, скупая за гроши или отбирая за долги земли и скарб бедноты и приобретая хлеб и нужные им товары втридорога у пиратов. Значительные участки земли попадают в руки богатых и часто вовсе не обрабатываются, являясь лишь объектом спекуляции. Это также ведет к разорению больших масс свободных людей.

Не удивительно, что при таких условиях в ряде мест голодные массы производят насильственные социальные перевороты, примеры которых даны ниже (с. 513). Эти перевороты проходят под лозунгами «передела земли» (ges anadasmos) и «отмены долгов» (chreon apokope). Олигархическими и умеренно-демократическими группами повсюду выдвигаются и по возможности проводятся меры, препятствующие таким потрясениям. Несомненно, уже к разбираемому времени относится присяга афинских гелиастов (членов суда) в том ее виде, в котором она нам известна из Демосфена (XXIV, 149). Гелиасты клятвенно обязуются, с одной стороны, не подавать голос за тиранию или олигархию (имеется в виду, по-видимому, опыт правления Тридцати), с другой — не голосовать за «отмену частных долгов и за передел земли или домов». Характерным предвестником приближающегося эллинистического времени является то, что эта формула присяги получает всеобщее распространение в Элладе. На это указывает Платон (Законы III, 684 Е): «Под угрозой проклятия всюду воспрещается производить переделы земли и отмену долгов». Правильность этого замечания Платона подтверждается и случайно найденной на камне формулой присяги жителей глухого города Итания на Крите (Ditt. Syll. 13,N526): «Я не буду производить передела земли, усадебных участков и домов или отмены долгов».

Однако эти меры были лишь паллиативами. Вследствие борьбы демократических и аристократических государств и непрекращающихся переворотов, сопровождающихся обычно изгнаниями и конфискацией имущества, по всей материковой Греции бродили шайки безработных, грабя и терроризируя население; иногда они поступали наемниками к тому влиятельному человеку или государству, которое им предложит большее жалованье. Уже Исократ, представитель богатых деловых людей, в своем «Панегирике», написанном около 380 г., говорит об этих людях, «предающих растерзанию эллинские города». Позже в «Филиппе» он рассказывал как они «блуждают, лишенные хлеба насущного, являясь угрозой для встречных». «Если мы, — предупреждает он, — не положим этому конец, то мы и не заметим, как число их до того увеличится, что они станут... ужасом для эллинов. Однако мы совершенно не беспокоимся об этом, не замечая, что созревает нечто страшное и ужасное, некое общее зло для всех нас».

Что было делать со всеми этими людьми? Участие безработных правящих городов в эксплуатации трудящихся других, подвластных им городов, стало невозможным в силу Антиалкидова мира, объявившего полную автономию каждого отдельного государства; существование паразитической свободной бедноты за счет богачей, т. е. фактически требование своей доли в эксплуатации ими рабов, стало невозможным с тех пор, как хозяином Эллады стала Спарта, не говоря уже о том, что такого рода экономика вносила полное расстройство в жизнь Греции.

Эллины и варвары

А между тем на почве рабства, ставшего всюду ведущей формой производства, получает господство и соответствующая идеология, проводящая резкую грань между эллином, созданным для господства и руководства, и варваром, созданным для притупляющего рабского труда, «одушевленным орудием». «Царствуй грек, а варвар гнися», — формулировал эту точку зрения Еврипид в конце V в. Персия была страна, сплошь населенная «варварами», а значит, сами боги предназначили эту страну для того, чтобы быть порабощенной и стать дойной коровой для эллинов.

Персия

Персия была в это время по существу очень слаба, она была колоссом на глиняных ногах. Это показал уже поход Кира. От Персии отпадали целые области; восстания сатрапов были нормальным явлением. Персидская военная техника была несравненно ниже греческой.

Несмотря на это, Персия оставалась все же самым влиятельным из государств в бассейне Средиземного моря и даже иногда диктовала свою волю грекам, как это было в 386 г. Причина состояла в том, что ища поддержки, греки втягивали персов в борьбу между собой. Играя на раздорах между греческими государствами, располагая огромными денежными ресурсами, Персия, будучи бессильной в военном отношении, все же сохраняла роль главенствующего государства.

Однако как раз около 380 г. «крах Персии казался чем-то близким и легко достижимым. Евагор, царь Саламина на Кипре, вел удачную войну с персами — он завладел всем островом Кипром и городом Тиром, на материке отложились города Фракии, Сирии и Киликпи, египетский фараон Акорис воевал в союзе с Евагором и прислал на помощь ему 50 кораблей. Афины... даровали Евагору афинское гражданство и послали ему флот на помощь».[299] Они вели тайные переговоры с Гекатомном, сатрапом Карии, собиравшимся отложиться от Персии, и с Глосом, сыном Тамоса, одним из навархов (начальников флота) Кира Младшего, бежавшего после гибели Кира со своим флотом в Египет; теперь именно Глосу персидский царь поручил борьбу с Евагором.

Идея общеэллинского похода на персов

При таких условиях понятно, что в крупных деловых кругах Афин (и других городов Эллады) должна была появиться счастливая мысль: чтобы избавиться от беспокойных бродяг, терроризирующих Элладу, надо их собрать вместе, вооружить наилучшим образом и направить на покорение «варварской» Персидской державы! Среди этих бродяг было большое количество изгнанных демократами аристократов, с детства учившихся военному делу; при хорошей организации они должны были стать страшной силой. Так, Исократ, идейный руководитель этой группы в Афинах, выступающий как представитель богатых деловых людей, в радужных красках рисует те выгоды, которые принесет покорение Персии: «Нуждающееся в земле крестьянство... получит обширные пространства для обработки; бродяги, вместо того, чтобы терзать Элладу, найдут применение для своей деятельности в Азии, — словом, победа даст процветание тем, кто останется дома (т. е. богатым дельцам на родине. — С.Л.), и богатую добычу воинам».[300] Разумеется, эллины, которые придут в Азию, останутся там такими же паразитами, какими они были в Европе: «Всех варваров надо превратить в крепостных всей Эллады в совокупности... Позор, что в домашнем быту мы пользуемся варварами в качестве рабов, а в государственном масштабе миримся с тем, что столько греков рабствуют им».[301] Следует убедить греческие города эксплуатацию (pleonexia) своих сородичей заменить эксплуатацией варваров.[302]

Необходимость организации морского союза

Для того чтобы осуществить эту мечту, необходимо было провести ряд предварительных мер. Прежде всего необходимо было навести порядок в Элладе, избавить ее и от господства «черни» с залезанием в карманы богатых, и от господства Спарты, ставленники которой, по свидетельству того же Исократа, так же бесцеременно залезали в карманы богатых, как и радикальные демагоги. Избавившись от господства Спарты, необходимо объединить Элладу на началах, дающих гарантию свободы и неприкосновенности имущества договаривающимся сторонам: только при наличии такой крепкой организации можно думать о столь трудном и опасном предприятии. И, наконец, надо снова восстановить безопасность на море и, ликвидировав пиратство, возродить международную торговлю, которая, вследствие переворотов в Элладе, пошла теперь другими — восточными — путями, разорив ремесленников, торговцев и денежных дельцов материка.

Одним словом, был необходим новый Афинский морской союз, но основанный на более справедливых началах, на началах автономии, объявленной статутом Антиалкидова мира, и направленный своим острием в ближайший момент не против Персии, а против опиравшейся на нее Спарты.

Разумеется, нельзя думать, что Исократ создал и осуществил проект второго Афинского морского союза. Эта идея, несомненно, носилась в воздухе и появилась в уме одновременно у ряда государственных деятелей, совершенно независимо от идеи похода на персов; уже с 386 г. афиняне начали исподтишка возобновлять союзы с их бывшими союзниками на Эгейском море (см., например, договор с Хиосом, Ditt. Syll. I3, № 142, — он был заключен на базе Антиалкидова мира). Но Исократ, как мастер пера, впервые убедительно изложил эту идею в своем «Панегирике».

Действительно, в 379—378 гг. афинянам удалось организовать так называемый Второй Афинский морской союз.[303]

Устав союза

До нас дошло на камне полностью постановление афинского народного собрания об учреждении этого союза, открыто направленного против Спарты (Diu. Syll. I3, № 147). Оно очень интересно. Афиняне боятся, как бы союзники не подумали, что афиняне снова будут управлять ими так, как они управляли ими в Первом морском союзе. Союзникам дается целый ряд гарантий. Афиняне клянутся, что они не будут взыскивать с союзников никакого фороса, не будут менять в их городах политическое устройство, не пошлют к ним никакого должностного лица из Афин. Более того, во время Первого союза в союзные города вводились афинские клерухи; теперь Афины обязуются не только не посылать никого в союзные города, но клянутся, что никто из них не будет ни под каким видом владеть землей и домами ни в одном из городов: все дома и земли, которые принадлежат афинянам в этих городах, должны быть у них отобраны и отданы местным жителям. Запрещается также отдача афинянами денег местным жителям под залог имущества; как мы видели выше (с. 406), это было одним из наиболее тяжелых видов эксплуатации жителей союзных городов афинскими ростовщиками. Всякий, кто внесет предложение, предоставляющее афинянам право иметь землю на территории союзников, подлежит смертной казни. Новый союз боялся испортить отношения с персами, чтобы не быть вынужденным вести борьбу на два фронта. Поэтому постановление об учреждении союза полностью соответствовало установкам Антиалкидова мира: подвластные царю греческие города Малой Азии не имели права вступать в этот союз.

Почти все государства, которые входили в Первый морской союз, вошли в этот союз городов, а сверх того в него вошли еще Фивы, Локрида, Ясон (тиран Фер в Фессалии) и целый ряд материковых государств.

Усиление Фив

Афинянам удалось одержать несколько морских побед над спартанцами, обеспечив себе тем самым преобладание на Ионийском море (прежде всего на Керкире). Однако через некоторое время между Афинами и Фивами наступило охлаждение. Фивы, отбившись в первые годы после переворота от нападений спартанской сухопутной армии, выиграли несколько небольших сражений у спартанцев, а к 373 г. присоединили к себе уже почти всю прежнюю территорию Беотии. Это усиление соседнего государства нарушало международное равновесие и стало внушать афинянам опасения. В самом деле, фиванцы не только присоединили к себе всю прежнюю территорию Беотии, но и включили в Беотийский союз и своих соседей с севера — локрийцев. Отношения Афин с Фивами еще более ухудшились, вследствие того, что лежавшие на границе между Аттикой и Беотией Платеи, экономически и политически стоявшие в более тесных отношениях с Афинами, чем с Беотией, не желали вступать в Беотийский союз. К тому же в Платеях была сильна и олигархическая партия, выступавшая против фиванских демократов. Фиванцы неожиданным нападением взяли и затем разрушили город (373 г.). Уцелевшие платейцы укрылись в Афинах. Это вызвало еще большее обострение отношений.

Конгресс 371 г.

В 371 г. в Спарте был созван общегреческий конгресс для выработки новых условий мира. Конгрессом руководил спартанский царь Агесилай. Спарта принесла клятву от имени Пелопоннесского союза. Послы остальных государств принесли клятвы каждый за свой город. Но Эпаминонд, один из семи беотархов, хотел присягнуть за всех беотийцев. Когда он обнаружил, что в список приносящих клятву Агесилай внес не «беотийцев», а «фиванцев», он потребовал соответствующего изменения, но Агесилай заявил, что он никакого Беотийского союза не признает: фиванцы должны предоставить независимость беотийский городам. Эпаминонд был на это согласен при условии, что и спартанцы предоставят независимость городам периэков. Тогда рассерженный Агесилай вычеркнул Фивы из списка договаривающихся; все остальные государства подписали договор. Самый договор был заключен на условиях Антиалкидова мира. Существование Пелопоннесского и Второго Афинского морского союзов было признано, так как эти союзы основывались на принципе автономии отдельных членов, входивших в эти союзы. По условиям договора спартанцы вывели своих гармостов из городов Пелопоннеса; за Афинами было признано право на Амфиполь и фракийский Херсонес, пока еще не находившиеся в их руках. Против нарушителя договора могло выступать любое государство из числа заключивших союз, но никто не был обязан помогать ему в борьбе с нарушителем. Поэтому, когда Спарта двинулась в поход против Беотии, значительное число ее союзников, в том числе и Афины, ее не поддержали.

В это время в северной Греции была сделана попытка образования большой греческой державы, объединяющей под своей властью весь Балканский полуостров.

История Фессалии

Фессалия, бывшая до тех пор отсталым земледельческим государством и не игравшая сколько-нибудь значительной роли в истории V в., выдвигается теперь на одно из ведущих мест. Так как до сих пор нам не приходилось говорить о Фессалии, мы позволим себе вкратце познакомить читателя с ее историческими судьбами.

Фессалия представляет собой самую большую в Элладе низменность (наибольший поперечник — 120 км), ограниченную со всех сторон возвышенностями и горными хребтами: на севере — Олимпом, на западе — Пиндом, на востоке — Оссой и Пелионом, на юге — Ахейским хребтом, а вслед за ним хребтом Этой, тянущимся параллельно Ахейскому хребту к югу от него. Фессалийская равнина орошается самой большой из рек Эллады — Пенеем; она очень плодородна и удобна как для хлебопашества, так и для скотоводства и коневодства. Вплоть до эллинистического времени в Фессалии была лучшая конница в Греции; отсюда вывозились в большом количестве хлеб и мясо. Особенностью Фессалии до позднего времени были ритуальные бои быков (taurokathapsia), представлявшие собой религиозное отражение роли разведения быков в хозяйстве страны. Значительная часть этой равнины была в древнейшие времена покрыта лесом; характерно, что еще в V в. старинные должностные лица, уже утратившие власть и ставшие только «эпонимами» (по ним датировался год), назывались «лесными надзирателями» (hyloreontes). Между Ахейскими горами и Этой лежала другая, небольшая и не столь плодородная равнина, орошаемая рекой Сперхеем. Удобные, защищенные от ветра гавани имелись на юге страны в Пагасейском заливе: в гомеровское время — Иолк, в более позднее — лежавшие рядом с Полком Пагасы.

Язык фессалийцев (как и беотийцев) в классическое время представлял собой смесь двух элементов: дорийского[304] и эолийского. Смешанный характер языка подтверждает историческую традицию, по которой Фессалия была в Микенскую эпоху населена эолийскими племенами. В эту эпоху Фессалия была одной из ведущих культурных стран греческого материка, как показывают и данные раскопок, и та роль, которую играет фессалийский герой Ахилл в «Илиаде». Дорийское переселение, согласно традиции, происходило двумя волнами: сначала пришли беотийцы, центром которых был город Арна; затем — фессалийцы, вытеснившие беотийцев в позднейшую Беотию. Как и всюду, и здесь переселенцы захватили наиболее плодородные, низменные места; прежнее эолийское население отчасти лишилось свободы и стало в зависимые отношения к победителям, отчасти выселилось в менее плодородные, возвышенные места по границам Фессалии. Эти племена (перребы, магнеты и др.) сохранили свою территорию и свое племенное устройство, но были в зависимости от фессалийцев, выставляя контингент в их войска и платя им дань (древние писатели называют их иногда периэками).

Общественный строй Фессалии напоминает общественный строй гомеровского времени. Вся земля была поделена на клеры. В случае войны каждый клер должен был выставить 40 всадников и 80 гоплитов из свободных граждан. Ясно, что такой «клер» не имел ничего общего с теми крестьянскими наделами — клерами, которые нам известны, например, из Аттики и Лаконии, и более сходен с клерами Крита: чтобы выставить такое ополчение, каждый клер должен был занимать территорию примерно в 1600—1800 га; таких клеров могло быть во всей Фессалии только около 200. Таким образом, власть в стране принадлежала примерно 200 знатным родам; все остальное свободное население было по отношению к ним в положении клиентов, получая от них для обработки участки земли. «У фессалийцев в силу их местных обычаев было скорее господство отдельных знатных родов (dynasteia), чем строй, основанный на равенстве перед законом (isonomia)», — говорит Фукидид (IV, 78, 3). Эти аристократы (наиболее могущественными родами были Алевады в Лариссе и Скопады в Фарсале) строили для защиты от нападений крепкие замки, которые и представляли собой древнейшие «полисы» (города); лишь в классическую эпоху некоторые из этих «полисов» становятся городами в позднейшем смысле. В обычное мирное время каждый знатный род со своими клиентами представлял собой политически обособленную единицу. Однако опасность восстаний пенестов и зависимых племен, а также вторжения врагов заставили фессалийских династов уже в раннее время создать общефессалийскую военную организацию. Как греческие басилеи во время похода на Трою составили общее войско под руководством микенского басилея Агамемнона, так и фессалийские таги[305] в случае войны избирали общефессалийского тага. В этих случаях функционировало (как для избрания тага, так и для других надобностей) общефессалийское народное собрание, составленное из всех свободных фессалийцев; в мирное время оно почти не собиралось, и страна распадалась на объединения, сохранявшие родовую форму (ср. положение вещей в гомеровской Итаке).

Четыре (или три) филы представляли собой в древнейшее время в греческих государствах не только родовые, но и локальные деления: все граждане одной и той же филы селились вместе, имели своего филобасилея и в войске составляли особый отряд. Так было в Аттике, а судя по словам Нестора, и в гомеровском войске. Так же обстояло дело и в Фессалии. Фессалия делилась на четыре тетрархии:[306] Фессалиотиду, Пеласгиотиду, Гестиотиду и Фтиотиду. Во главе каждой тетрархии стоял полемарх («военачальник»), — это показывает, что деление на тетрархии было в то же время делением войска.

Население собственной Фессалии делилось на четыре группы. 1) «Династы» (dynastai), т. е. члены немногих знатных родов, владельцы огромных земельных территорий, фактически сосредоточившие в своих руках всю власть в Фессалии. 2) Средние и мелкие свободные землевладельцы, бывшие клиентами одного из «династов». Они служили в войске, в зависимости от имущества — всадниками или гоплитами. Они не должны были заниматься торговлей или ремеслами, — в противном случае они лишались политических прав. Поэтому они проводили время и собирались на народные собрания не на рыночной площади, как в других греческих государствах, а на особой «свободной агоре», на которой всякого рода торговля была запрещена. 3) Ремесленники и торговцы представляли собой лично свободную, но политически бесправную группу. 4) Основную массу производителей представляли собой пенесты, мало чем отличающиеся от спартанских илотов. Согласно указанию одного античного «энциклопедического словаря» (Поллукс), лакедемонские илоты и фессалийские пенесты — «нечто среднее между свободными и рабами». Пенест, как и илот, сидел на отведенном ему участке земли, владея домом и движимостью; он обязан был отдавать определенную часть урожая землевладельцу и беспрекословно исполнять его приказания, но землевладелец не мог ни убить пенеста, ни продать его за границы его участка. Восстания пенестов, как и восстания илотов, были обычным явлением.

Остается сказать еще несколько слов о внешней истории Фессалии в древнейшее время. Вторгшись в страну, названную впоследствии Фессалией, фессалийцы не остановились в ней, но пытались двинуться далее на юг; однако, по преданию, фокидцы преградили каменной стеной Фермопильский проход и, таким образом, воспрепятствовали дальнейшему продвижению фессалийцев. Остатки стены сохранились, но, по мнению ученых, они относятся к более позднему времени (к VII—VI вв.).

В VI в. фессалийцы были одним из могущественнейших племен и играли большую роль в международной политике. В Священной войне, в которой приняли участие сикионяне, афиняне и другие государства, ведущая роль принадлежала фессалийцам. В результате этой войны Криса была разрушена, и фессалийцы с подвластными им племенами получили большинство голосов в совете Пилейской (Дельфийской) амфиктионии. Точно так же в Лелантской войне (VII в.) фессалийцы сыграли решающую роль. Здесь боролись две торговые коалиции: с одной стороны — Самос и Халкида, с другой — Милет и Эретрия. Фессалийцы присоединились к Халкиде, и, благодаря фессалийской коннице, халкидцы одержали победу над противниками. Однако после этого фессалийцы были разбиты беотийцами и фокидцами (в битве при Керессе). В начале V в. фессалийцы сражались на стороне персов. Вследствие этого они в течение первой половины V в. не имели сколько-нибудь значительного политического влияния.

Фессалия представляла особенный интерес для Афин: она снабжала Афины мясом, и через нее (каботажным путем) шли в Афины хлеб и корабельный лес из Македонии и Фракии. Поэтому афиняне уже в раннюю эпоху стремились заручиться дружбой с Фессалией — эта дружба была, таким образом, старой и традиционной. Фессалийцы были союзниками афинян на поле битвы уже в эпоху Писистратидов.

В 469 г. в Фессалии, возможно, происходили какие-то народные движения. Нам известно из Геродота (VI, 72), что сюда отправился с большим войском царь Леотихид из династии Еврипонтидов; он изгнал фессалийских вождей Аристомеда и Ангела из династии Алевадов и продвигался вперед, но затем вернулся назад, не добившись никаких успехов.[307]

С этого времени в Фессалии создалось такое положение вещей, что широкие массы всегда сочувствуют Афинам, тогда как знать («династы») — аристократической Спарте. Основной причиной указанных выше движений была, по-видимому, общая ненависть к общему могущественному соседу — беотийцам.. Но наряду с этими мотивами не могли не играть роль и социальные (Фукидид. IV, 78). Этой социальной борьбой внутри фессалийского народа и объясняется то, что фессалийцы, хотя в битве при Танагре в 457 г. и были союзниками Афин, но вследствие предательства их знати покинули поле сражения. Полностью сочувствовала Афинам и находилась в сфере их влияния только южная, ахейская Фессалия.

В это время на стороне Афин, кроме народных масс, был еще захвативший царскую власть в Фессалии и затем лишившийся ее Орест. Союзниками афинян были также враги фессалийцев — беотийцы и фокидцы. Афиняне пошли походом на Фессалию, но не смогли справиться с конницей фессалийских династов, и поход был безуспешным, как ни важно было афинянам обеспечить этот путь.[308]

В 426 г. спартанцам удалось, нанеся поражение южнофессалийским племенам, построить на их территории крепость Гераклею Трахинскую; опираясь на эту крепость, Брасиду удалось, несмотря на протест фессалийских властей, прорваться через Фессалию во Фракию. Но позже сопротивление фессалийцев возросло, и эта крепость влачила лишь жалкое существование. В 421 г. фессалийцы дали отпор спартанскому полководцу Рамфию, пытавшемуся по следам Брасида прорваться через их территорию (Фукидид. V, 13). В 419/418 г. фессалийцы сразились с гарнизоном Гераклеи и убили ее начальника Ксенара. Только в 412 г. царю Агису удалось нанести поражение южнофессалийским племенам (Фукидид. VIII, 3) и ослабить здесь афинское влияние.

Ликофрон. Ясон Ферский

В конце V в. в Фессалии начался новый расцвет. В это время здесь обострились классовые противоречия, с одной стороны, между господствующим классом и пенестами, с другой — между правящей землевладельческой родовой знатью и средним классом, хотя и свободным, но бесправным. Вместе с тем, при участии и под влиянием Афин растет демократическое движение. Отдельные фессалийские полисы экономически и политически обособляются от общефессалийского племенного союза, к этому времени почти распавшегося. Особенно острый характер принимает демократическое движение в городе Ферах, расположенном близко от моря, и торговой гавани Пагасах, где приобретает значение торговое сословие, стоявшее во враждебных отношениях к родовой знати.

В Ферах выдвигается Ликофрон, организовавший вокруг себя партию недовольных и привлекший на свою сторону также и пенестов. Ликофрону при помощи народного вождя Прометея и афинского агента Крития удалось свергнуть в Ферах господство знати и в качестве тирана захватить власть. Вожди движения обратились с воззванием к пенестам соседних фессалийских общин, приглашая их к освобождению и к борьбе против их господ (см. выше, с. 460). Против Ликофрона выступила знать, особенно род Алевадов в Лариссе, но ему удалось победить вождя Алевадов Медия (404 г.). После этого волнения начались и в Лариссе, где из среды знати выступил против Медия некий Аристокл. Медий обратился за помощью к Македонии, где в то время правил царь Архелай.

Ликофрон стремился распространить свою власть на всю Фессалию, но этому воспрепятствовала Македония, войско которой вторглось в Фессалию, подчинило несколько городов, в том числе, при создействии Медия, и Лариссу. Противники Медия обратились тогда за помощью в Спарту, которая еще в середине V в. стремилась подчинить себе Фессалию и теперь воспользовалась случаем вмешаться в фессалийские дела. К Спарте примкнули Феры и некоторые другие города, македонское же войско, ввиду последовавшей в то время смерти Архелая, было отозвано. Против Ликофрона снова выступил Медий во главе союзного фессалийского войска. Ликофрон тогда заключил союз с Беотией, но был оттеснен в Феры. Таким образом, планы Ликофрона потерпели неудачу, но его преемнику ферскому тирану Ясону (390—370) удалось их осуществить.

Ясон объединил Фессалию на основе союза ее полисов и подчинения их своему главенству; он был провозглашен тагом, предводителем всего фессалийского ополчения. Ему удалось объединить под своей властью также Эпир и некоторые племена Этолии. Ясон организовал первоклассную наемническую армию и обладал лучшей в Греции конницей и флотом. Ему нетрудно было бы теперь овладеть Македонией и лишить, таким образом, афинян корабельного леса. Ясон, как сообщает Ксенофонт, собирался после того, как ему удастся объединить под своей властью всю Грецию, покорить и Персию, ссылаясь при этом на успех похода Кира Младшего. Его план поддержал Исократ, обратившийся к нему с письмом, в котором приглашал его стать во главе греческих государств. Фивы рассчитывали на помощь Ясона в надвигающемся столкновении их со Спартой, но он оказался коварным и ненадежным союзником.

Битва при Левктрах

Столкновение спартанцев с беотийцами произошло в 371 г. около беотийского местечка Левктры. Спартанская армия и количественно и качественно превосходила молодую, только недавно организованную беотийскую армию. Однако Эпаминонд оказался выдающимся стратегом, введя в этой битве впервые так называемый «косой строй». Свое войско Эпаминонд построил клином, так, что наиболее сильные и лучшие бойцы стояли на левом фланге, представлявшем переднюю часть клина, его острый угол, а в отступающей назад части клина стояли более слабые бойцы. Столкнуться с врагом должна была сперва та часть, в которой стояли наиболее сильные воины. Обычно греки ставили сильных бойцов на правом фланге, а слабых на левом, так что в сражении в каждой армии побеждал правый фланг (против сильного правого фланга приходилась слабая левая сторона противника); вслед за тем оба войска нападали друг на друга с фланга. Эпаминонд же поступил наоборот: он поставил сильную часть войска не против слабейшей части врага, а против сильнейшей его части, чтобы сначала разбить ее и этим внести панику во вражескую армию. Наиболее сильная часть войска Эпаминонда, возглавляемая так называемым «священным отрядом» из 300 человек под командованием Пелопида, ударила по сильной же части врага и разбила ее. Удар был так силен, что спартанцы бежали прежде, чем остальная часть беотийского войска вошла в бой. Четыреста спартиатов, в том числе и командовавший войском царь Клеомброт, и большое число союзников остались на поле битвы.

Сражение кончилось полной победой беотийцев; спартанское ополчение было уничтожено почти полностью, и положение его было очень тяжелым. По спартанским законам, воины, бежавшие с поля сражения, лишались политических прав, а так как на этот раз вся спартанская армия бежала, то большую часть спартиатов, которых и так было немного, приходилось лишить политических прав. Агесилай предложил компромисс: пусть на этот день спартанские законы «спят». Таким образом, эти граждане не были лишены политических прав. Любопытна реакция афинян на победу фиванцев при Левктрах. Когда вестник прибыл в Афины с сообщением о ней, его не пригласили, как полагалось, на угощение, не устроили богослужения, не поздравляли, — настолько афиняне были недовольны усилением Фив.

Победа над спартанцами не была, однако, использована Фивами надлежащим образом. Остаткам спартанского войска дали возможность беспрепятственно уйти. В этом был в значительной мере виноват Ясон, который, прибыв в Левктры в качестве союзника фиванцев, играл двойную игру: он воспрепятствовал преследованию спартанцев. На обратном пути из Беотии в Фессалию Ясон захватил предместье города Гиамполя в Фокиде и спартанское укрепление Гераклею Трахинскую на границе Локриды и Дориды и стал готовиться к захвату Дельфийского святилища, чтобы завладеть его сокровищами. Это дало бы ему возможность стать самым могущественным властителем в Греции. Однако во время подготовки к захвату Дельф он стал жертвой террористического акта (370 г.).

После победы при Левктрах фиванцы закончили объединение всех беотийских городов и заставили большинство государств средней Греции (Фокиду, обе Локриды, Акарнанию) вступить в новый, руководимый Беотией, союз. Впоследствии к союзу примкнули также Этолия, фессалийские города долины Сперхея, города Евбеи. Союз был заключен на условиях, напоминающих учредительный договор Второго Афинского морского союза. Союзные города выставляли свои контингенты в обще-беотийскую армию для борьбы со спартанцами. Союз этот под руководством Беотии существовал наряду с Афинским морским союзом.

Демократическое движение в Пелопоннесе

Поражение Спарты при Левктрах послужило сигналом к окончательному распадению Пелопоннесского союза. Союзники Спарты и раньше проявляли недовольство ее политикой: во время одного из походов в Беотию это недовольство едва не привело к распаду пелопоннесской армии. Теперь же, после битвы при Левктрах, в Пелопоннесе произошел ряд демократических переворотов; аристократы подвергались изгнанию; их имущество делилось между беднотой. Аристократы устраивали заговоры и пытались силой вернуть себе власть. Борьба принимала ожесточенные формы; так, в Аргосе около 1000 аристократов были перебиты дубинами (дубина по-гречески «скитала»; отсюда это избиение носило название «скитализма»), но затем, впрочем, народ перебил и демагогов, толкнувших его на такую расправу. На стороне Спарты остались только Коринф, Сикион, Ахайя, Эпидавр, Трезен и Орхомен в Аркадии; остальные аркадские города образовали мощный демократический союз под руководством Тегеи и Мантинеи. Эта последняя снова из четырех деревень объединилась в город, обнесенный стенами.

Сторонники аристократии в Тегее частью были перебиты, частью же бежали в Спарту и здесь начали агитацию за поход Спарты против демократической Аркадии. Так как Спарта стала угрожать Аркадскому союзу, члены его обратились за помощью к Афинам. Однако афиняне, не желая ослабления Спарты (это повело бы к усилению Фив), отказались помочь Аркадии. Тогда аркадяне обратились к Фивам. Фиванское правительство пришло на помощь демократической Аркадии и выслало свою армию под командованием Пелопида и Эпаминонда, чтобы бороться вместе с аркадянами против Спарты. Поход этот относится к 370—369 гг.

Походы Эпаминонда в Пелопоннес

Беотийское войско, в котором принимали участие и контингента среднегреческих государств, прибыло в Аркадию, но не застало уже здесь спартанцев. Зато сюда явились представители лаконских периэков, сообщившие Эпаминонду, что периэки готовы отложиться от Спарты, а мессенские илоты восстали против своих угнетателей. Это сообщение заставило фиванское командование совершить вторжение в самую Лаконику. Во главе большого войска Эпаминонд подошел непосредственно к Спарте. За все существование Спарты это был первый случай, когда враг вторгся на территорию Лаконики: спартанцы до этого времени всегда вели борьбу на чужой территории.

Агесилаю удалось, тем не менее, отстоять Спарту. Он безжалостно подавил несколько заговоров, раскрытых им в самой Спарте, спартанское правительство вооружило шесть тысяч илотов, но вооруженные рабы вызывали еще больший страх у своих господ, чем фиванцы. К счастью для Спарты прибыли контингента некоторых союзных городов, оставшихся верными ей; с ними Агесилай приготовился к решительной защите города. Но как раз в это время наступила пора полевых работ, и большинство союзников Беотии разошлось.

Эпаминонд не мог взять Спарту (а может быть, это и не входило в его план). Беотийская армия выступила из Лаконики в Мессению. Плодородная Мессения, главная житница Спарты, отложилась от нее после восстания илотов. Бывшие илоты образовали собственное государство. Эпаминонд основал на месте древней Итомы большой город Мессену, укрепленный стенами,[309] и возвратил в Мессению мессенцев, бежавших еще в VI и V вв. в разные части Греции; частью он призвал сюда спартанских илотов из Лаконики и дал им права гражданства в новом государстве. Это вызывало постоянные восстания илотов в самой Спарте. После этого похода фиванцев владения Спарты ограничились одной Лаконикой; она лишилась Мессении и ряда периэкских городов и потеряла всякое влияние среди греческих государств.

По-видимому, во время этой же экспедиции произошло событие, очень неприятное для Спарты. Мантинеец Ликомед составил план организации Аркадского союза с одним главным городом, который был назван Мегалополем — «большим городом». Здесь должны были заседать совет аркадских послов и народное собрание аркадян. При содействии Эпаминонда этот план был приведен в исполнение. Несколько десятков небольших городов и селений юго-западной Аркадии объединились в один большой полис. Мегалополь стал оплотом демократии, так как здесь не было и не могло быть никаких аристократических тенденций, и его строй был с самого начала чисто демократическим.

К этому времени в Афинах снова обострилась партийная борьба, причем одна из борющихся групп из страха перед растущим демократическим движением и перед усилением Беотии стояла за сближение со Спартой. Сторонники этой группы проводят решение о заключении союза со Спартой, и, начиная с 370 г., Афины выступают в лагере противников Фив. Эта группа возглавляется оратором Исократом. Он требует, чтобы Афины выступили в защиту интересов Спарты и чтобы спартанцам были возвращены их илоты, потому что нельзя отнимать рабов у их владельцев и поднимать против господ. Он пишет речь, влагая ее в уста спартанского царевича Архидама. В ней он угрожает, что все мужское население Спарты, если не вернут Мессению, займется разбоем: спартанцы образуют кочевой лагерь, пойдут на беззащитные города Пелопоннеса, будут их грабить и вносить расстройство в жизнь Греции, пока им не вернут Мессении (после ряда переворотов таких кочующих лагерей, как мы узнаем из того же Исократа, было немало в Греции).

Афинские демократы, наоборот, указывали, что мессенцы совершенно справедливо освобождены. Афинский оратор Алкидамант писал, как мы видели выше, что рабы и свободные — это деление искусственное, «все люди — вольноотпущенники божества», т. е. все люди созданы равными и нет среди них «лучших» и «худших».

Восстановление Мессении непосредственно вытекало из условий Антиалкидова мира, тем не менее, афинские реакционеры требовали обратного подчинения мессенцев, исходя из общих классовых интересов греческих рабовладельцев.

Следующий поход Эпаминонда в Пелопоннес летом 369 г. не принес уже таких блестящих результатов. В сражении у стен Коринфа фиванцы потерпели неудачу, главным образом вследствие помощи, оказанной союзниками Спарты афинянами, войском которых командовал Ификрат. Эта неудача Эпаминонда послужила в Фивах поводом для выступления оппозиции из рядов крайней демократии. Вождь этой оппозиции, участник переворота 379 г., оратор Менеклид привлек к суду Эпаминонда, Пелопида и других беотархов по обвинению в государственной измене. Результатом этого процесса было то, что Эпаминонд, неоднократно выступавший против наиболее решительных мероприятий фиванской демократии, не был избран беотархом на следующий 368 г.

Однако уже через год, в 367 г., Эпаминонд возглавил новый поход против фиванцев в Пелопоннес. На этот раз к союзу было присоединено северное побережье Пелопоннеса — Ахайя. Эпаминонд оставил здесь у власти аристократов, но крайняя демократия в Фивах провела отмену распоряжений Эпаминонда, и в ряде городов Ахайи произошли демократические перевороты. Это послужило поводом к гражданской войне в городах Ахайи, в результате которой большинство этих городов вскоре отложились от Фив.

В это время опять начались переговоры о мире. Все государства, участвовавшие в войне, одно за другим заключили мир с Фивами. Провозглашен был общий мир: лишь Спарта категорически отказалась идти на какие бы то ни было переговоры, пока ей не вернут Мессению. Однако Эпаминонд не желал на это пойти.

Пелопид в Фессалии. Заговор в Орхомене

В Ферах (в Фессалии) с 369 г. власть захватил Александр, который, помня об убийстве Ясона, ввел здесь террористический режим. Ряд аристократических государств Фессалии, возглавляемых Лариссой, не пожелал подчиниться Александру и обратился за помощью к Беотии. Александр со своей стороны обратился к Афинам и привлек их к себе обещанием больших экономических выгод: он обязался поставлять им хлеб и мясо по дешевой цене — 1 мину мяса за 1/2 обола (т. е. по 9 коп. золотом за 1 кг мяса). Это сближение Александра с Афинами еще более обострило антагонизм между Беотией и Афинами. Пелопид дважды приходил со своей армией на помощь фессалийским аристократам. Он прошел со своим войском в Македонию, откуда взял заложниками царевичей Филоксена и Филиппа[310] и пятьдесят македонских аристократов. На обратном пути из Македонии Пелопид был, однако, захвачен в плен Александром, и Эпаминонду пришлось самому пойти походом в Фессалию, чтобы его освободить. После этого Александр снова начал жестокую и беспощадную борьбу с фессалийскими городами. Пелопид в третий раз пошел походом против Александра: в этом походе, в 364 г., он пал в бою при Киноскефалах.

Во время этого последнего похода Пелопида в Фессалию в Беотии был открыт большой олигархический заговор с центром в Орхомене. Фиванское демократическое правительство казнило попавших в его руки заговорщиков, а затем объявило поход против Орхомена, который с 379 г. стал средоточием олигархических элементов в Беотии. Город был взят и разрушен, уцелевшие жители бежали в различные греческие государства.

К этому же времени относится первая попытка Фив добиться гегемонии на море. В 364 г. Эпаминонд выступил в море с только что сооруженным беотийским флотом из ста триер. Результатом похода было отложение ряда островов и городов, в частности — Византия, от Афинского союза. Потеря Византия была тяжелым ударом по хлебному снабжению Афин; поэтому поход Эпаминонда привел к непримиримой вражде между Афинами и Беотией.

Битва при Мантинее и смерть Эпаминонда

Между тем в среде демократических государств Пелопоннеса произошло расслоение. Демократическая часть аркадских городов продолжала настаивать на сохранении союза с Фивами и выполнении обязательств по этому союзу. Но аристократы не желали быть в подчинении у Беотии: беотийское правительство проводило демократические преобразования в городах Пелопоннеса, причем в некоторых из них, важных для Беотии в стратегическом отношении, были оставлены фиванские гарнизоны и гармосты. Поэтому аркадские города с аристократическим строем, группировавшиеся вокруг Мантинеи, после неудачной попытки организовать самостоятельное государство, заключили союз со Спартой, Ахайей и Афинами. До нас дошла афинская надпись с текстом военного договора между афинянами, с одной стороны, а аркадянами (очевидно, группировавшимися вокруг Мантинеи), ахейцами, элидцами и флиунтцами — с другой, начертанная в 362 г. (Ditt. Syll. I3, № 181). Тогда беотийцы пришли на помощь союзникам. Образовалось, таким образом, два лагеря: с одной стороны, Спарта, Афины и часть пелопоннесских государств, главным образом с аристократическим и умеренно-демократическим строем, в том числе Мантинея, с другой стороны, Фивы, большая часть аркадян и все государства с радикально-демократическим строем. Наиболее важными из последних были Аргос, Мессена, Мегалополь и Тегея. Эпаминонд, явившийся в Пелопоннес во главе беотийской армии, сделал попытку взять неожиданным нападением Спарту. Однако эта попытка не удалась, и вскоре обе стороны встретились в битве при Мантинее (362 г.), причем фиванской армией командовал Эпаминонд. В этой битве Эпаминонд проявил себя замечательным полководцем. Из сообщения Ксенофонта о Мантинейской битве можно заключить, что победа была на стороне фиванцев, хотя она и не была решительной, так как обе стороны после этой битвы просили друг друга выдать трупы воинов, оказавшихся на территории врага. Между тем, по греческим обычаям, тот, кто просит выдать трупы, считается побежденным, так как тот, кто отступает, вынужден оставлять трупы своих соратников на территории врага. Но на этот раз армии столько раз двигались вперед и назад, что обе стороны просили выдать трупы, так что с формальной точки зрения обе стороны были и побежденными и победителями. Но самым ужасным для беотийцев было то, что в битве при Мантинее пал сам Эпаминонд, ставший во главе Фив после смерти Пелопида, и Фивы остались без вождя. Смерть его так поразила фиванцев, что они не воспользовались одержанной победой. Вскоре Фивы потеряли все свои позиции в Пелопоннесе; только в средней Греции они продолжали еще в течение нескольких лет играть ведущую роль.

Мантинейской битвой Ксенофонт кончает свою «Греческую историю». Он констатирует, что после этой битвы в Греции создалось очень тяжелое положение: не было ни одного греческого государства, которое было бы сильнее всех других, царила общая растерянность, неизвестно было, на кого опереться. Произошел, в сущности, крах попыток объединения греческих полисов вокруг одного из них. Однако необходимы были новые пути объединения. По этим путям прежде всего пошли в Сицилии, где старинные полисные традиции были гораздо слабее, чем в материковой Греции.

Выступление Дионисия

Выше (гл. X, § 3) мы говорили о тяжелом поражении, понесенном в 409 г. (при Гимере) сиракузянами от карфагенян, вместе с которыми сражалась часть сицилийских греков и в войсках которых служили афинские наемники. Говорили мы также о том ликовании, которое вызвала эта победа в Афинах, заключивших затем в 406 г. военную симмахию с Карфагеном. В 406 г. карфагеняне нанесли Сиракузам не менее сокрушительное поражение, завладев союзным с Сиракузами Акрагантом. Один из военачальников в борьбе за Акрагант Дионисий выступил с обвинением в измене против бывших своих товарищей, в результате чего он добился того, что был назначен единственным полномочным стратегом (strategos autokrator), после чего захватил тираническую власть в Сиракузах.

Дионисий I в оценке историков античности XIX в.

Правление Дионисия I привлекло к себе внимание буржуазных историков античности XIX в., причем взгляды их на Дионисия в зависимости от их мировоззрения чрезвычайно расходятся. Историки старой, либеральной поры, как, например, Грот, характеризовали его как холодного злодея, не пренебрегавшего никакими путями для достижения своей личной власти, порабощавшего и уничтожавшего целые города, вымогавшего деньги, разорявшего людей и приведшего свободных греческих граждан, которых он подвергал постоянным унижениям, в состояние моральной и политической деградации.

Наоборот, реакционные немецкие ученые более позднего «бисмарковского» поколения, как, например, Белох, считают его одним из величайших людей древности — прежде всего за то, что он противопоставил эллинов семитам, а также за то, что он избавил греческие города от «язв, присущих по природе демократическому строю». Даже тот факт, что по распоряжению Дионисия в Сиракузах и других городах Сицилии подверглись погрому карфагеняне — мирные жители этих городов, проживавшие здесь с давних времен (было зверски убито множество народа, были разграблены их дома и товары), вызывает восхищение Белоха; в этой «Semitenhetze» — «травле семитов» он видит справедливую месть за жестокие способы ведения войны, применявшиеся карфагенянами, не считаясь с тем, что здесь речь идет не о врагах на войне, а о соседях эллинов, ни в чем не повинных.

Разумеется, и эта группа ученых не может отрицать варварского деспотизма, своеволия и жестокости Дионисия I, однако этот деспотизм рассматривается как необходимое средство для того, чтобы сковать «железной цепью» всех эллинов для отражения угрожавшей им опасности порабощения со стороны Карфагена: только благодаря замечательным политическим и военным талантам Дионисия эллинство на западе было спасено. Оба эти взгляда — и либеральный и националистический — отражают лишь узость кругозора их авторов, пренебрегая основными причинами и наиболе характерными особенностями происшедшего перелома.

Сиракузы и Карфаген

Внимательное рассмотрение свидетельства Диодора (в XIV кн.) заставляет считать взгляд, по которому Дионисий обладал выдающимся военным талантом, совершенно необоснованным. Говорят, что он впервые выдвинулся за военные заслуги в борьбе за Акрагант, но эта борьба была сплошным поражением сиракузян. Правда, в борьбе 405—392 гг. с карфагенянами Дионисий отнял было у них почти всю Сицилию, но, несмотря на превосходство в военной технике (пятиярусные корабли, замечательные стенобитные машины), он принужден был отдать все и отступить к самым Сиракузам, а это свидетельствует об ограниченности его военных дарований. Причиной поражения Карфагена в этой борьбе было распространение в карфагенских войсках какой-то страшной эпидемической болезни, — иными словами, Дионисий был обязан своим спасением счастливому стечению обстоятельств, а не военному таланту. Около 374 г. карфагеняне нанесли Дионисию тяжелое поражение в битве при Кронионе, причем он уплатил контрибуцию в 1000 талантов; в основном был восстановлен status quo ante, продержавшийся затем вплоть до римского завоевания. Очевидно, такое разделение Сицилии соответствовало устойчивому соотношению реальных сил; следовательно, вся борьба Дионисия с Карфагеном никаких результатов не дала.

Неверно также, что он поднял «национальное самосознание» греков, научив их гордо противопоставлять себя варварам: это была только демагогическая декламация. В 387 г., когда Дионисий перешел на материк Италии для того, чтобы покорить Регий, не желавший ему подчиняться, он натравил на Регий варварские италийские племена и при помощи их разрушил дотла этот цветущий эллинский город; в самой Сицилии он отбирает земли у греков и отдает их варварам, своим италийским наемникам.

Нельзя согласиться также с утверждением, будто взятие Сиракуз и занятие всей Сицилии карфагенянами означали бы «гибель эллинства на Западе». В IV в. карфагеняне были уже в значительной мере эллинизированы, и процесс их дальнейшей эллинизации шел быстрым темпом. Положение греков под властью карфагенян не было тяжелым: как мы видели, греческие демократы постоянно прибегали к помощи карфагенян, заключали с ними военные договоры и сражались в их рядах. Наш единственный источник по этому вопросу Диодор, писавший в I в. до н. э., хотя и был (как это естественно для его времени)[311] сторонником объединения эллинов для борьбы с варварами, тем не менее (очевидно, вслед за Тимеем), видел причину того, что Дионисий выступил против карфагенян, также в фактах, имеющих очень мало общего с борьбой за спасение эллинства: «Дионисий, — замечает он, — видел, что некоторые из эллинов, живущих под его властью, перебегают на сторону карфагенян и переносят туда и свои города и свое имущество» (XIV, 41).

Для этого, впрочем, не нужно косвенных свидетельств. Диодор (XIV, 65—69) в речи борца за свободу Сиракуз Феодора нарисовал яркую картину положения вещей в Сицилии, дав сравнительную характеристику греческой власти (т. е. господства Дионисия) и власти карфагенской. «Карфагеняне, если даже побеждали в войне, довольствовались тем, что брали с нас умеренную дань и не мешали нам жить в нашем государстве по нашим отцовским законам; Дионисий же грабит храмы и отнимает имущество честных людей вместе с их жизнью... Все те ужасы, которые происходят при взятии городов, он учиняет в мирное время. Для нас гораздо важнее, чем положить конец войне с финикиянами, положить конец тирану, находящемуся в наших стенах». Затем Феодор перечисляет разрушенные и разграбленные Дионисием города; некоторые из них по уничтожении их греческого населения Дионисий заселил варварами.

В той же речи Феодора убедительно показано, что борьба «за эллинизм» «против варваров» была в руках властолюбивого и хищного Дионисия и стоявших за его спиной грабителей только демагогической фразой для отвлечения внимания народа и для подавления оппозиционных течений: «Каждый раз, как после массового убиения граждан, оставшиеся в живых, задумывали свергнуть тиранию, он снова и снова объявлял войну карфагенянам: страх перед нарушением клятвенных договоров был слабее, чем страх перед еще не уничтоженными тайными организациями (systemata) сицилийцев». Далее Феодор приводил ряд примеров, когда Дионисий в интересах партийной борьбы умышленно давал усилиться карфагенянам: «Он умышленно не пришел на помощь Мессане и позволил карфагенянам уничтожить ее дотла, не только для того, чтобы погибло как можно больше сицилийцев, но и для того, чтобы дать карфагенянам возможность отразить корабли, шедшие на помощь (сицилийцам) из Италии и из Пелопоннеса» и т. д.

Дионисий I как предшественник эллинизма

Если подойти к Дионисию с точки зрения общей линии исторического развития в эту эпоху, то его правление несомненно было прогрессивным фактом. Мы уже говорили, что развитие торговых отношений и необходимость устойчивости средиземноморской торговли были одной из причин кризиса полисного устройства и что создание больших сильных монархий было исторической необходимостью. С этой точки зрения важно то, что Дионисий создал величайшее греческое государство в первой половине IV в. Оно включило в свои пределы всю Сицилию и южное побережье Италии; Сиракузы Дионисий превратил в лучшую в мире совершенно неприступную крепость с первоклассной гаванью. Кроме того, он основал колонии на обоих берегах Адриатического моря, устроил морскую базу на Корсике, заключил союз с галлами и захватил остров Эльбу, на котором он, по-видимому, добывал железную руду. Он окружил со всех сторон Италию, по-видимому, собираясь захватить ее всю. Обладая лучшим флотом на Средиземном море (он строил не только тетреры, но — впервые в истории — огромные пентеры), он господствовал в западной части Средиземного моря и захватил здесь в свои руки всю торговлю. Несомненно, он опирался на торгово-ремесленные круги «международного», т. е. средиземноморского масштаба. Он пытался задавать тон и в политике греческого материка и вел здесь ловкую дипломатическую игру: так, он заключил тесный союз с Лакедемоном и помогал спартанцам в борьбе против Афин в 372 и против беотийцев — в 369—368 гг.[312] Но в то же время он поддерживал тесные связи и с Афинами, посылал посольства в Афины и принимал афинские; это узнаем мы из Лисия и двух почетных декретов в честь Дионисия и его родственников от 393 и 373 гг.[313] В 371 г. Дионисий принимал участие в общеэллинском конгрессе, созванном в противовес Беотии на базе Антиалкидова мира. После сближения Афин со Спартой его отношения с Афинами принимают еще более дружеский характер: в 368 г. афиняне предоставили Дионисию и его потомкам права афинского гражданства, в 367 г. они заключают с ним договор о дружбе и военной помощи.[314] Таким образом, он поддерживал тесные отношения со всеми крупнейшими греческими государствами.

Другой отличительной чертой монархий эллинистического типа было то, что они не должны были уже опираться ни на родовую аристократию, ни на широкие слои городской демократии, ставшей в это время в значительной степени паразитической. Непосредственно они опирались на группы, оказавшиеся им полезными при создании нового политического аппарата: на приближенных правителя, участников переворота, и наемников. Правда, Дионисий распределил имущество, конфискованное у своих политических противников, между оставшимися ему верными народными массами, включив в их среду и содействовавших его успеху рабов в качестве «новых граждан»; но лучшие участки на острове Ортигии получили его приближенные, правительственный аппарат и наемники, поселившиеся здесь вместе с ним; опасаясь (как показали дальнейшие события, не без основания) восстаний этих народных масс, он отгораживает остров Ортигию от города высокой стеной, превращая свою резиденцию в неприступную крепость.[315] Не забудем и того, что Дионисий пришел к власти, расправившись с вождями демократии, и что Платон, ища места, где его планы аристократического переустройства Греции могли бы быть осуществлены, покинул «гнилые демократии» греческого материка и направился именно в Сиракузы, к Дионисию. Впрочем понятно, что он здесь успеха не имел, ибо новые монархии эллинистического типа были так же далеки от аристократических, как и от демократических идеалов.

От олигархических переворотов V в. перевороты, вызвавшие в свет эти новые монархии, отличаются принципиально. В олигархических переворотах центральное значение придавалось отмене демократических учреждений и введению новых или восстановлению очень древних форм, — например, учреждение Совета 400 вместо традиционного Совета 500 или коллегии пробу-лов вместо традиционных пританов в 411 г. в Афинах. Диктаторы нового типа сохраняют на бумаге совершенно нетронутым все демократическое устройство. Так, Дионисий сохранил в неприкосновенности и совет и народное собрание. Монеты выпускались не от имени Дионисия, а от имени сиракузского народа (Syrakosioi); во внешних отношениях Дионисий никогда не именовался царем, а только правителем («архонт») Сицилии. Юридической основой его господства была полученная им при приходе к власти в 405 г. очень удобная и гибкая, но вполне конституционная должность «полномочного стратега» — вряд ли случайно, что за два года до этого Алкивиад был выбран в Афинах на такую же должность «полномочного стратега». В самом деле, эта должность соединяла в себе и верховную власть над войском и флотом с правом назначения офицеров и представительство государства за границей; в Сиракузах же «стратег-автократор» являлся, кроме того, еще и председателем народного собрания. Такое разнообразие функций давало возможность, сохраняя формально неприкосновенным весь демократический аппарат, фактически стать неограниченным правителем. В этом отношении сицилийские тираны явились предшественниками не только эллинистических монархов, широковещательно заявлявших о восстановлении демократии (Деметрий Полиоркет, Полисперхонт, Птолемей), но и римских императоров, также формально бывших носителями республиканских магистратур, и сохранивших лишь форму республиканских учреждений.[316]

К концу V в. афинская литература достигла высшего расцвета; с начала IV в. уже наблюдается начало ее упадка. Отсутствие интереса к политической жизни, любование личными переживаниями отдельных людей характерны, например, для комедии этого времени (так называемой средней комедии, которая составляет переходный этап к комедии характеров и комедии интриги, развившейся к концу IV в.). К этому типу аполитической комедии относится и комедия Аристофана «Богатство», поставленная в 388 г.

Большое развитие в этот период получают те литературные жанры, которые непосредственно отвечали на вопросы, выдвигаемые частным и общественным бытом: продолжает развиваться красноречие и создается философский диалог.

Исократ

Исократ (436—338) был одним из величайших мастеров как судебного, так и торжественного красноречия. Он продолжает дело Горгия и создает такие же пышные периоды, как и его учитель, но они в значительной мере лишены тех звонких побрякушек, которые мы называем Горгиевыми фигурами (полная симметричность двух частей предложения с одинаковой расстановкой слов и со сходным звучанием в соответственных местах) и которые при неумеренном употреблении производят монотонное, а иногда даже и уродливое впечатление. Он бесконечно отделывал свои речи, желая конкурировать не только с ораторской прозой, но и с поэзией. Исократ был очень высокого мнения о своем творчестве, пытаясь дать в нем некий общедоступный суррогат слишком трудной для понимания широких масс моральной философии. Он открыл в Афинах школу красноречия, взимал со слушателей высокий гонорар и, благодаря своей громкой славе, быстро разбогател. Исократ открыто выступал как идеолог богатых дельцов предэллинистической эпохи, переросших узкие рамки античных полисов. Его основная идея — объединение греков с целью завоевания Персии, куда можно выселить все беспокойные, социально опасные и паразитические элементы Эллады и где могут постоянно обогащаться деловые люди Греции. Сперва он собирается осуществить эту идею через демократическое объединение греков (Второй Афинский морской союз); затем через любого объединителя, который сосредоточил бы в своих руках единодержавную монархическую власть: через Евагора Кипрского, Ясона Ферского, Филиппа Македонского. К эпохе, которой мы сейчас занимаемся, относятся три его произведения: «Панегирик» (380) — торжественная речь, прославляющая Афины и фактически подготовляющая образование Второго Афинского морского союза, «Платейская речь», написанная в 372 г. в виде протеста против разрушения Фивами Платей, и «Архидам» (366) — протест против признания отложившейся от Спарты илотской области Мессении, ставшей самостоятельным государством. В этой речи ярче всего выявляется его классовая сущность богатого рабовладельца.

Сократовский диалог. Ксенофонт.

Диалог, как жанр философской прозы, окончательно был оформлен в школе Сократа. Ученики Сократа составляли свои сочинения в форме бесед, главным действующим лицом которых был Сократ. К числу таких авторов принадлежит и Ксенофонт. Правда, диалогическая форма ему не всегда удается, и он часто сбивается на повествование.

К этой группе сочинений принадлежит прежде всего его «Апология Сократа». Здесь описан не только процесс Сократа, но и его поведение до и после этого процесса. Ксенофонт, вслед за многими другими учениками Сократа, выступает со своим сочинением с целью реабилитации Сократа, и хотя он в значительной мере упрощает и опошляет взгляды Сократа, но он сообщает и целый ряд верных и интересных сведений из его жизни. С литературной стороны «Апология» стоит невысоко, но она заключает ряд фактов, опущенных в «Апологии» Платона.

Наиболее популярным из сократовских произведений Ксенофонта являются «Воспоминания о Сократе», иначе — «Меморабилии». В этой работе Ксенофонт старался показать, что обвинения, предъявленные Сократу на суде, совершенно неосновательны. Для этой цели он приводит целый ряд бесед, изречений и поступков Сократа. Книга не представляет собой единого целого, подобно платоновским диалогам, но ряд отдельных сцен, лишь чисто внешне связанных между собой; она содержит много интересного материала, которого мы не найдем у Платона, — например, о политических взглядах Сократа.

Третьим сократовским диалогом Ксенофонта является «Пир»; это, по-видимому, как и «Апология», ответ на одноименное произведение Платона. В противоположность «Пиру» Платона, здесь нет грандиозной цельной картины, развивающей единую мысль, беседа перескакивает довольно непринужденно с одной темы на другую; в этом пире, как обычно бывало в богатых домах, участвуют шут, танцовщицы, музыканты, разыгрывается любовная пантомима (бракосочетание Диониса и Ариадны). Сократ организует своеобразное состязание между гостями: каждый должен сказать, что ему нравится больше всего. Речи гостей и составляют содержание диалога.

В диалоге «Экономик» («Домострой») Ксенофонт дал картину образцового сельского хозяйства и безупречного хозяина. Наиболее интересная часть диалога — рассказ о воспитании молодой жены. Это как бы ответ консерватора и реакционера на такие «опасные» новомодные течения (отраженные, например, у Еврипида), как требование расширения умственного кругозора женщины; мы знаем, что жены почтенных афинских граждан входили в кружок Аспасии. Согласно идее «Домостроя», обязанности жены состоят в управлении домом так, чтобы в нем был образцовый порядок, в воспитании детей, во вразумлении рабов.

О популярном литературном произведении Ксенофонта «Киропедия» см. главу «Историография».

Изобразительные искусства

В области изобразительных искусств, как и в науке и литературе, начало IV в. также было началом упадка. Наряду с крупными достижениями, можно наблюдать и сознательное возвращение к старым, отжившим формам. Искусство первой половины IV в. отражает настроения сходящих с исторической сцены групп раздираемого внутренними противоречиями общества: Пракситель был певцом невозмутимого покоя, проповедником удаления от общественной жизни в область тонких эстетических наслаждений; Скопас раскрыл мир острых переживаний борющегося и страдающего человека.

Дошедшая до нас в оригинале мраморная группа Гермеса и младенца Диониса дает живое представление об идейном содержании и стиле работ Праксителя. Вестнику богов Гермесу поручено было отнести к нимфам на воспитание своего брата — младенца Диониса. На пути он делает короткую передышку и играет с мальчиком, дразня его кистью винограда. Нежное и в то же время полное сил тело Гермеса моделировано с такой любовью, с таким тонким чувством к деталям, что оно переливается тысячью оттенков, живет и цветет в теплых лучах солнца. В знаменитой статуе Афродиты Книдской Пракситель, верный культу обнаженного человеческого тела, первый из античных скульпторов решился изобразить богиню без покрывал: Афродита скинула с себя одежду и приготовилась вступить в прохладную воду. Замедлив свои движения, она наслаждается дуновением ветерка, овевающего ее божественное тело.

Скопас с его бурным и пламенным темпераментом — прямая противоположность Праксителю. Он изучает человека в момент высшего напряжения душевных и физических сил. Его менада, убивающая козленка, — вершина вакхического исступления, полного самозабвения под напором бурного душевного подъема.[317]

Сократовские школы

В эпоху кризиса и мрачной реакции, наступивших после поражения афинян в 404 г., наибольшее влияние в Греции получили философские школы, возглавляемые учениками Сократа и объявившие непримиримую войну материализму. Эти школы получили название сократовских.

Один из учеников Сократа Евклид, уроженец Мегар, ставший основателем мегарской школы, пытался соединить моральные принципы Сократа с философией элеатов. Преемники Евклида перенесли центр интереса на эристику, на искусство спорить, базировавшееся на сократовской «диалектике».

Более значительными были киническая и киренская школы. Характерным различием между этими школами было то, что киники, подобно Сократу, стремились к духовной независимости, к автаркии, т. е. к столь полному ограничению потребностей, чтобы быть абсолютно независимыми от внешних условий. Противники киников киренцы считали целью жизни достижение максимума наслаждений.

Киники

Основатели кинической школы ученик Сократа Антисфен из Афин (родился в середине V в.) и ученик Антисфена Диоген из Синопы (умер в 323 г.) вслед за Сократом считали государство и его законы безразличными для нравственного усовершенствования; поэтому, в противоположность Сократу, они считали исполнение законов необязательным. Не считали киники для себя обязательным и исполнение религиозных обрядов. Они сознательно отказывались от всех культурных завоеваний: одетые в грязные рваные плащи и истоптанную обувь, питавшиеся дешевой пищей, не имевшие постоянного угла, чтобы не быть в зависимости от того, предоставляло ли им государство «право» владения недвижимостью, или нет, киники, действительно, минимально зависели от внешних условий, могли обходиться без всяких культурных удобств, игнорировали общепринятые нравственные правила, законы и обычаи и открыто проповедовали неподчинение властям. На вопрос, какого государства он гражданин, Диоген отвечал: «Я — гражданин мира» («космополит»). Киники отрицали существование какой бы то ни было разницы между свободным и рабом. Идеальное общество их — чисто анархическое: люди должны жить, как одно стадо; государственные границы и законы должны быть уничтожены; люди должны ограничиваться удовлетворением самых необходимых потребностей, и золото, причиняющее столько бед, должно быть устранено из обихода. В этом обществе все будут бедняками; богатому не может быть в нем места, ибо богатство само по себе преступление. Семьи также не будет в этом идеальном обществе киников: половые связи будут случайными и беспорядочными.

Киренцы

Основателем киренской школы был ученик Сократа Аристипп из Кирены. Идеал Аристиппа — также независимость от внешних условий. Однако ограничение всех потребностей ведет, по его мнению, к чувству неудовлетворенности и лишает человека счастья, т. е. как раз того, ради чего и нужна независимость. Смысл жизни состоит в каждом ощущении, цель жизни — каждое переживание само по себе, в настоящее время испытываемое. Никогда не стоит поэтому ценой лишений подготовлять будущее счастье, ибо с точки зрения сегодняшнего дня сегодняшнее небольшое лишение — величина в бесконечное число раз большая, чем предстоящее в будущем большое счастье. Идеалом счастливой жизни Аристипп считал жизнь зажиточного метэка, не болеющего душой за судьбы чужого ему государства, а стремящегося лишь извлечь из него максимальную пользу и соблюдающего законы, чтобы не иметь неприятностей.

Киренское учение было прекрасной философией для тех зажиточных людей, которые проявили «мудрую осторожность» во время гражданской борьбы и сохранили пока свое имущество, но в обстановке постоянных кровавых переворотов не могли быть уверены в завтрашнем дне. Тонко образованный, независимый человек, живущий вдалеке от всяких городских дрязг и войны, не связанный гражданскими узами ни с каким государством, не имеющий семейных и других забот, застраховавший себя, по мере сил, от огорчений и неожиданностей и постоянно доставляющий себе маленькие удовольствия — духовные и физические, — вот идеал киренского мудреца.

Платон

Самым знаменитым учеником Сократа был афинянин Платон (427—347), и по отцу и по матери принадлежавший к чистокровной афинской аристократии. Сам Платон получил разностороннее образование; он с юности чувствовал влечение к поэзии, писал дифирамбы и лирические произведения.

Когда демократия в Афинах была свергнута и власть перешла к Тридцати, из которых многие были его родственниками или друзьями, он, как аристократ по убеждениям, был привлечен к участию в государственной жизни. Но действительность разочаровала Платона: как он сам выражается, под властью Тридцати «демократический строй стал ему казаться чистым золотом» (письмо VII), особенно после того, как правители стали преследовать Сократа за то, что он не пожелал исполнить их противозаконное приказание. После свержения Тридцати в Афинах воцарилась умеренная демократия, но Платон не нашел себе места в новом государстве; новый строй был очень далек от его идеала. Это охлаждение Платона к политической деятельности в Афинах еще более усилилось после казни его учителя Сократа; Платон пришел, по его словам, к убеждению, что все без исключения государственные организации скверны и безнравственны и что справедливое государственное устройство может быть создано только путем радикального государственного переворота. В продолжении всей последующей жизни он продолжал носиться с этой мыслью. Так как такой радикальный переворот можно было осуществить, по мнению Платона, только в монархическом государстве, то он обращался с такого рода предложениями то к македонскому царю Пердикке III, то к сицилийскому тирану Дионисию.

Платон и Сократ

Платон вложил свое учение в уста Сократа, впервые пробудившего в нем интерес к вопросам нравственности и к рациональному обоснованию морали, а форма устной передачи Сократом своего учения дала толчок к интересному и оригинальному оформлению доказательства в диалогах Платона. Но во всем остальном между Платоном и Сократом мало общего. Вся богословская система Платона и его учение о переселении душ не только совершенно чужды Сократу, но и несовместимы с его учением.

К кропотливой работе натурфилософов Платон относился отрицательно. Причина такого отношения к точным наукам у Платона заключалась в том, что в связи с общей реакцией в IV в. в руководящих кругах общества, вместе с демократией, была дискредитирована и радикальная наука. Вожди реакционного направления охотно выбросили бы за борт всю радикальную натурфилософию, но этого нельзя было сделать, так как на ней тогда основывались прикладные знания, особенно военное дело, которым с таким увлечением занимались греческие аристократы. Однако основы этой натурфилософии подрывали идеалистическое мировоззрение; поэтому приходилось так или иначе переводить точные науки на идеалистические рельсы. В этом отношении предшественниками и учителями Платона были элейцы и так называемые пифагорейцы: почти вся философия точных наук Платона заимствована у них.

Вообще Платон считал допустимым научные занятия только в том случае, когда они либо непосредственно приводят к метафизическим выводам, либо необходимы для военного дела. С большим уважением Платон относился только к математике, но и здесь он считал совершенно недопустимым какие бы то ни было числовые вопросы и задачи или применение инструментов и механизмов. Эти приемы, по его мнению, превращают философа в ремесленника. Зато он считал одной из задач геометрии — обосновать необходимость неравенства среди людей: отношение между людьми должно основываться на геометрической, а не на арифметической пропорции. Даже знаменитое выражение Платона «бог всегда геометризирует» Плутарх толкует в том смысле, что бог — противник демократического, «арифметического» равенства.

Хотя Платон и был хорошо знаком с рядом отделов науки своего времени, главным образом с математикой пифагорейцев, но он не может считаться самостоятельным деятелем в области точных наук. Платон знакомился с ними прежде всего с целью опровергнуть материалистическую философию Демокрита. Целый ряд высказываний Платона является полемикой с Демокритом. Но, как отмечали уже древние, Платон, упоминая почти всех своих предшественников в философии, не упоминает по имени Демокрита, даже в тех случаях, когда имеет его в виду.

Следуя за Сократом, Платон убежден, что исследование наших понятий и исправление наших определений — это единственный путь, ведущий к новому знанию. В действительности, к своим выводам Платон приходит интуитивно, они лишь продукт его мистического настроения и пылкой фантазии. Вполне вероятно, что в его метафизике сказывается влияние того положения Демокрита, по которому каждому нашему представлению должна соответствовать некая реальность в одном из бесчисленным миров. Однако материалист Демокрит говорит здесь о представлениях, основанных на чувственных восприятиях, а не на отвлеченных понятиях. Конструирование абстракций — прием совершенно чуждый античному материализму и исходит из идеалистических предпосылок. Ленин говорит: «Идеализм первобытный: общее (понятие, идея) есть отдельное существо. Это кажется диким, чудовищно (вернее: ребячески) нелепым. Но разве не в том же роде (совершенно в том же роде) современный идеализм, Кант, Гегель, идея бога? Столы, стулья и идеи стола и стула; мир и идея мира (бог); вещь и «нумен», непознаваемая «вещь в себе»; связь земли и солнца, природы вообще — и закон, λόγος, бог. Раздвоение познания человека и возможность идеализма (= религии) даны уже в первой, элементарной абстракции («дом» вообще и отдельные домы).[318]

Известно, что Платон путешествовал в Кирену, к знаменитому математику Феодору, и в Тарент, где вступил в близкое общение с пифагорейцем Архитом. «Так называемые» пифагорейцы (по терминологии Аристотеля) учили, что существуют только непротяженные идеальные точки — монады; что протяженная материя — это только видимость, результат впечатления, производимого на нас движущейся, непротяженной монадой. Эти теории навели Платона на мысль, что только общие понятия или формы (идеи), не имеющие никакой протяженности, цвета и т. д., — истинные сущности. Но эти сущности, в противоположность пифагорейским монадам, неподвижны. Здесь на помощь Платону пришло элейское учение, по которому сущностью является только неподвижное. Платоновские идеи также характеризуются неподвижностью, неизменяемостью, вечностью, тогда как представления об отдельных изменяющихся вещах лишь тень, отблеск мира идей.

Душа как нематериальное сверхчувственное начало существует вечно и неподвижна, хотя и является причиной движения. Отсюда, по мнению Платона, следует не только то, что она будет жить и после смерти тела, т. е. что существует загробная жизнь — ясно, что она должна была существовать с начала веков, т. е. еще до рождения тела; неизбежным следствием отсюда является пифагорейское учение о переселении душ, которое Платон усвоил. Наше знание об идеях может, по его мнению, иметь источником только непосредственную мистическую интуицию, которая представляет воспоминания души мудреца о том времени, когда она еще не была, в наказание за грехи, вселена в смертное тело, и могла непосредственно созерцать мир идей (души простых людей таких воспоминаний, а следовательно, и такого знания иметь не могут).

В диалоге «Пир» Платон рекомендует уже с ранних лет постоянно иметь дело с прекрасным, причем красоту душевную предпочитать красоте физической. Учиться надо также только для того, чтобы узреть красоту познания.

Платон сам говорит о том, что к своему учению об идеях он пришел путем интуитивного созерцания, и обосновывает его эстетически. В основе этого умозрения лежит превращение логических категорий в конкретные сущности: в логической систематике общее понятие распадается на родовые, родовые — на видовые, видовые — на индивидуальные и т. д. Точь в точь такую же иерархию мы имеем в платоновском мире идей. Генеалогическое древо идей он мыслит в виде пирамиды, вершину которой образует высшая идея — идея добра. Подобно тому, как логические понятия представляют чистую абстракцию, так и все эти идеи не материальны, материальные же предметы — только тени их; как всякая тень, они представляют искаженное и одностороннее изображение предмета.

Учение Платона о государстве

Учение Платона о государстве по существу насквозь земное, «материальное». Оно основано на всех тех предрассудках, на которых строились и другие реакционно-идеалистические теории о государстве его времени. В сущности, оно представляет собой в идеализированном виде спартанское государственное устройство или пифагорейскую аристократическую общину с их иерархией и окоченелыми общественными группами. Человеческие души, по его мнению, образуют такую же иерархическую лестницу; на верху этой лестницы стоят те души, которые в одном из своих предшествующих существований непосредственно созерцали истинный мир идей и сохранили о нем воспоминание; по искуплении греха эти души еще могут снова вернуться в этот светлый мир. На низших ступенях лестницы стоят жалкие души простых людей, совершенно погрязшие в тине чувственного мира. Поскольку земное государство должно хотя бы в малой степени отражать этот высший мир идей, на высших его ступенях должны стоять люди, обладающие высшими душами, т. е. философы. Все прочие должны подчиняться им; наоборот, сами эти правители должны в своих действиях руководиться исключительно воспоминаниями из мира идей — говоря попросту, они могут поступать по своему усмотрению, не подчиняясь никаким законам. Воспитание и обучение всякого рода наукам имеет целью пробудить в душе человека воспоминания о ее пребывании в мире идей, так как по учению Платона — это единственный источник всякого знания. Но у человека с душой низшего сорта таких воспоминаний вообще нет; поэтому никакое воспитание и никакие науки не могут сделать из него государственного мужа. Как неизменен и вечен мир идей, так и совершенный государственный строй должен быть неизменным. Существующие же в действительности государства с их постоянными изменениями законов и переворотами настолько далеки от идеального государства, что путем постепенных преобразований к этому государству нельзя прийти. Платон, как было указано, считает необходимым резкий разрыв с существующими порядками: все граждане старше десяти лет, поскольку они уже заражены вредными государственными идеями, должны быть удалены из города в деревню и превращены в зависимых крестьян, лишенных политических прав; дети крестьян до десяти лет должны быть оставлены в городе; их будут воспитывать философы и создадут из них новое поколение граждан, не зараженных идеями современности.

Государство Платона, о котором он говорит в сочинении того же названия, лишь один из многочисленных образцов социальных утопий, распространенных в его время.[319] Как полагал Маркс, источником платоновского государства (кроме аристократических конституций в Греции) послужил Египет с его замкнутыми кастами. Известно, что Платон совершил путешествие в Египет. «Поскольку в республике Платона разделение труда является основным принципом строения государства, она представляет собой лишь афинскую идеализацию египетского кастового строя; Египет и для других авторов, современников Платона, например, Исократа, был образцом промышленной страны».[320]

Деление на резко разграниченные сословия присуще и учению Платона, но в его учении есть существенные особенности, характерные для философа: его предшественники отделяли крестьян, как более реакционную группу, от ремесленников и предоставляли им несколько больше личной свободы; Платон же в диалоге «Государство» смешивает обе эти группы в один класс «носителей низких душ»; стражи (воины) становятся вторым сословием. Носителем власти в государстве провозглашается высший класс, класс философов. Этим философам свойственна мудрость. Стражи, которым присуще мужество, посвящают себя защите государства от врагов внешних и внутренних. Единственная цель третьего класса — добывать пищу и другие предметы необходимости для граждан, т. е. прежде всего для граждан высших классов. Между первыми двумя классами резкой границы нет, так как все они обладатели душ, созерцавших некогда мир идей; отнесение к тому или иному из этих классов зависит от личных дарований каждого. Все они живут коллективным бытом, не имея частной собственности. Семьи нет — установлена общность женщин, но особые чиновники заботятся о том, чтобы получалось полноценное породистое потомство.

На долю третьего класса оставлена только та добродетель, которая в греческих социальных теориях считалась основной добродетелью рабов: умеренность, повиновение, добросовестное исполнение обязанностей. Рабов в платоновском государстве нет, так как фактически роль рабов исполняет у него весь демос. Но этот демос должен быть «ручным»; он должен быть доволен своим положением и считать его единственно возможным и наилучшим. О благосостоянии народных масс Платону, в сущности, нет дела: «Остальные граждане, — говорит он, — это дело второстепенное; государству мало дела до сапожников, — что с ними и каковы они. Ему важны стражи; ведь цель государства не доставлять благополучие каким-то сапожникам, а собственное совершенство». Впрочем, и в платоновском государстве народ сохраняет для виду какие-то гражданские права. Иначе, по мнению Платона, в народе может возникнуть опасное брожение. Но это только видимость. «Правительству придется постоянно прибегать ко лжи и обману на благо подданных», — говорит Платон. Однако, если правитель поймает на лжи какого-нибудь ремесленника, он должен его примерно наказать.

В религии Платон видит прежде всего средство для одурманивания народных масс. Тех, кто оказался бы склонен, как это было в моде в Афинах IV в., сомневаться в самом существовании богов, нужно одурачивать рассказами, будто не было ни одного атеиста, который бы на старости лет не покаялся и не вернулся в лоно религии. Впрочем, ввиду суровых наказаний для всех, не принимающих официальной религии во всех ее подробностях, зараза скептицизма не должна была представлять большой опасности.

«Законы»

В своем сочинении «Законы», написанном в старости, Платон дает другой, по его мнению, более реальный проект государственного переустройства. В основу его были положены спартанские и отчасти древнейшие афинские законы; он также носил, следовательно, определенно реакционный характер. Так, Платон считает необходимой предпосылкой для идеального государства, чтобы оно лежало далеко от моря, чтобы в нем не было разнообразных природных богатств, заманчивых для иностранцев, чтобы в нем не было хорошего строевого леса для кораблей. Он категорически запрещает отдачу денег под проценты (в «Государстве» вообще запрещается употребление денег); ремесленников и торговцев он совершенно исключает из числа граждан. Платон запрещает частную собственность на землю, причем число граждан должно оставаться неизменным. Простой народ не имеет права жить в городе. Платон тщательно изучил конституции самых различных олигархических государств в Греции, и они применены им в его проекте идеального государственного строя, изложенного в «Законах». Таково, например, разделение граждан на цензовые группы, избрание кандидатов от беднейшего класса исключительно богатыми, открытое голосование, штраф за неявку на выборы богатых, подтасовка жребия. Платон не верил в рассказы о загробной жизни с райским блаженством для праведников и муками ада для грешников, но в «Законах» он советует распространять их для запугивания народа. Он советует также распространять среди народа «полезную ложь», будто «праведники всегда счастливы, а злые несчастны». Сам он указывает, что из существующих государственных устройств к его идеалу ближе всего Спарта; ее главный недостаток лишь в том, что здесь на место познания поставлена честь.

Значение Платона

Платон оказал большое влияние на развитие идеалистической и религиозной философии. Решающее значение при этом имели, конечно, его реакционные политические взгляды и его идеалистическая мистико-религиозная система; большое впечатление производила высокохудожественная форма изложения, соединенная с аргументацией, кажущейся на первый взгляд строго логичной.

На протяжении всей дальнейшей истории человечества Платон был всегда знаменем мракобесов и богословов, тогда как Демокрит по праву считается отцом научного материализма. Ленин справедливо замечал:[321] «Могла ли устареть за две тысячи лет развития философии борьба идеализма и материализма? Тенденций или линий Платона и Демокрита в философии? Борьба религии и науки? Отрицания объективной истины и признания ее? Борьба сторонников сверхчувственного знания с противниками его?».

Научное значение Платона сводится к тому, что, интересуясь математикой как средством для обоснования своих метафизических и политических теорий, он покровительствовал математическим занятиям в основанной им в Афинах академической[322] философской школе. Ввиду большой популярности этой школы в аристократических кругах эллинского мира (сюда даже обращались аристократические государства с просьбой написать для них конституции), интерес к математике широко распространился в античном мире.

В организованной Платоном «Академии» впоследствии занимались не только философией в строгом смысле этого слова, а разрабатывались и точные науки, в частности — математика и астрономия и естественные науки, для чего пришлось в ряде вопросов вернуться к позициям Демокрита.

«Законы» Платона были бы немыслимы, если бы автор не был знаком с историей Афин, если бы он не изучал историю греческого, специально афинского государственного права. Всеми этими занятиями Академии заложен был фундамент, на котором ученик Платона Аристотель продолжал, расширял и углублял дело своего учителя.

Для экономического развития Греции в это время наиболее характерен рост денежного хозяйства и рабовладения. При этом каждая область имела свои специфические экономические особенности и не походила на другие; тем не менее можно выделить ряд черт, общих для всей Греции.

Развитие и специализация ремесленной деятельности

Существеннее всего то, что Греция окончательно становится страной, в которой сельское хозяйство все более и более отходит на второй план, и основой хозяйственной деятельности становится ремесло: Афины специализируются на производстве керамических изделий и предметов роскоши; в Мегарах производятся шерстяные ткани и т. д. Большую часть необходимого ей хлеба и целые армии рабов для мастерских Греция (и в особенности Аттика) вынуждена теперь ввозить. Основным источником хлебного снабжения продолжало оставаться Северное Причерноморье; поэтому борьба за гавани по берегам проливов и за господство на этом пути по-прежнему остается одной из основных проблем внешней политики афинской демократии.

Число рабов в отдельных мастерских (эргастериях) теперь значительно увеличивается. Так, отец Демосфена имел в своем предприятии около 100 рабов. Еще большее количество рабов было занято в Лаврийских рудниках.

Причины образования безработной бедноты

Развитие рабовладельческого хозяйства было глубоко противоречивым процессом. Как мы уже говорили, обогащение отдельных рабовладельцев благодаря эксплуатации дешевого рабского труда сопровождалось разорением массы свободных ремесленников, пополнявших ряды городской безработной бедноты.

Причиной образования этой массы городского населения, живущей за счет государства, было также и то, что разница между положением раба и наемного рабочего в значительной мере стиралась вследствие чрезвычайно низкой заработной платы последнего.

В процессе образования этих масс известную роль сыграли также причины морального порядка. Труд становится признаком рабского состояния, недостойным свободного человека. Живший в это время Аристотель заявляет в «Политике» (III, 2, р. 1277а 37 и слл.), что все не самодовлеющее (т. е. не имеющее постоянного нетрудового дохода) — не свободно. В этих словах Аристотель выразил широко распространенную в его время точку зрения. Один из античных словарей (Поллукс. III, 83) так определяет понятие наемного рабочего: «люди, вследствие бедности за деньги выполняющие рабские услуги».

Разорение ремесленников и мелких землевладельцев, общее понижение жизненного уровня массы населения коснулось не только таких промышленных областей, как Аттика. Писатель Афиней (VI, 264 е) рассказывает о ненависти, которую вызывали к себе владельцы большого количества производственных рабов в Фокиде. Одного из них, Мнасона, упрекали в том, что он лишает свободных граждан насущного хлеба.

Зажиточная верхушка. Обложение ее налогами

Параллельно с обнищанием широких масс росли богатства отдельных удачливых дельцов, в то время как общее число зажиточных людей также уменьшалось.[324]

Эта кучка богачей теперь достигает в Афинах такого влияния, что добивается отмены старой системы литургий. Если прежде литургии были средством выкачивать излишки из наиболее богатых граждан, вынуждавшим их производить крупные единовременные траты в интересах государства, то с 357/6 г. выполнение литургий (из которых главной и наиболее разорительной была триерархия) возлагается на 1200 наиболее состоятельных граждан, обладавших имуществом, оцененным в 2 таланта; на них же возлагалась уплата чрезвычайного военного налога — эйсфоры. Теперь выполнение определенной литургии, прежде всего постройка корабля, возлагалась уже не на одного человека, а на целую группу лиц. Уже в 378/7 г. для уплаты эйсфоры зажиточные граждане были разделены на 20 платежных групп (симморий). Теперь такие же симмории были организованы и для выполнения триерархии; каждая симмория, состоящая из 60 человек, распадалась на синтелии, причем каждая синтелия должна была выставить и оборудовать один корабль.

С виду это была мера, предпринятая в интересах казны с целью увеличить доход государства. В действительности, получилось так, что теперь все зажиточные люди, независимо от величины их состояния, стали нести равные повинности; с другой стороны, в число 1200 попали люди, которым нести эти повинности было очень трудно, тогда как другие, фактически более богатые, чем они, в списки не попадали. Наиболее богатые люди не только стали нести налоговую тяжесть, ничтожную по сравнению с их имуществом, но сверх того еще превращали траерархию в выгодную для себя аферу, так как взыскивали с членов синтелии полагающуюся сумму полностью, сами сдавали постройку триеры с торгов по гораздо более низкой цене, а разницу клали себе в карман. В то же время, ссылаясь на то, что они несут столь тяжелую повинность, как триерархию, они добивались освобождения их от участия в других литургиях.

Руководители демократии пытались всеми возможными средствами бороться с этими злоупотреблениями, но без большого результата. Получает широкую популярность существовавшая, вероятно, уже с гораздо более раннего времени процедура иска об обмене имущества — «антидосис»: всякий, внесенный в списки обязанных исполнять литургии, имел право назвать гражданина, которой не внесен в эти списки, хотя и имеет большее имущество, чем он. Гражданин, названный таким образом, обязан был либо взять на себя исполнение литургии вместо лица, указавшего на него, либо обменяться с ним имуществом; тогда лицо, получившее это имущество, исполняло литургию на вновь полученные средства. С исками об обмене имуществом мы встречаемся теперь очень часто в речах Демосфена, вождя демократической партии в Афинах, и других ораторов. Как мы узнаем из речи Исократа «Об обмене имуществом», к нему самому, поскольку он разбогател на профессии ритора (учителя красноречия), был предъявлен такой иск.

Разумеется, в эту эпоху ввиду усложнившихся экономических отношений до фактического обмена имуществом дело вряд ли когда-либо; доходило.

В 340 г. для противодействия злоупотреблениям богатой верхушки симморий Демосфен провел закон, по которому участвовать в постройке триер должны были только 300 наиболее богатых граждан из числа членов симморий и притом участвовать не в равной мере: на каждого из самых богатых возлагалась обязанность снарядить по две триеры; наименее зажиточные из трехсот по-прежнему образовывали синтелии для снаряжения корабля сообща. Однако этот закон вызвал такие энергичные протесты богачей, что был в 338 г., после победы реакции в Греции, отменен или изменен в интересах богачей по предложению противника Демосфена, главы олигархической партии Эсхина.

Резкое социальное расслоение изменило лицо античных городов. Жилища богачей строятся с необычайной роскошью. Демосфен (III, 29) в Третьей Олинфской речи, напоминая о былой простоте жилищ великих людей V в., например, Мильтиада и Аристида, с горечью указывает на то, что в его время некоторые богачи роскошью своих домов затмевают общественные постройки.

Международные отношения

Своеобразие античной полисной экономики было фактором, определившим всю политическую жизнь Греции. Противоречивость ее, как мы уже неоднократно указывали, заключалась в том, что античный полис был по своему происхождению и природе автаркичным, т. е. самодовлеющим и замкнутым в себе государством, которое должно было удовлетворять свои экономические потребности исключительно из собственных ресурсов. Однако уже в V в. положение изменилось настолько, что экономические нужды стали требовать тесных связей с другими государствами. В условиях рабовладельческой формации эти связи выливались в форму внеэкономического принуждения и насилия одного государства над другим; к тому же никакого международного права фактически не существовало.

Второй Афинский морской союз возник при блестящих предзнаменованиях: афиняне даже отказались от права владеть землей и домами в союзных городах, за нарушение чего налагалась большая кара; они обязались не вмешиваться во внутренние дела, не посылать своих должностных лиц и клерухов в союзные государства. Ненавистный со времени Первого Афинского морского союза термин «форос» был заменен сравнительно невинно звучащим выражением syntaxis (взнос).

Тем не менее, все эти самоограничения и гарантии оказались недействительными. Налоги с союзников приходилось собирать силой. Плутарх в биографии Фокиона рассказывает, как афинский стратег Хабрий приказал Фокиону снарядить 20 военных кораблей и отправиться к островам для сбора налогов. Фокион ответил, что если его посылают на войну, то предоставленных в его распоряжение сил недостаточно, если же как союзника, то ему достаточно только одного корабля. Далее Плутарх с восхищением описывает беспрецедентный случай, когда Фокиону удалось собрать налоги, не применяя насилия. Союзники, писал Плутарх, укрепляли стены, закрывали гавани и сгоняли с полей в город своих рабов, жен и детей; если афиняне отправляли свой флот под командой не Фокиона, а другого стратега, они считали в этих случаях афинский флот неприятельским.

Наемничество

Три момента особенно ярко иллюстрируют экономическое и политическое положение Греции в описываемую эпоху: разорение мелких ремесленников и мелких землевладельцев, ожесточенная классовая борьба в городах, в которой попеременно берут верх то олигархические, то демократические элементы, и развитие наемничества. Наемничество не было чем-то новым в античной Греции: еще в VII в. поэт Архилох искал счастья, отправившись в качестве наемника на остров Фасос. Но в IV в. это явление приобретает массовый характер.

Греческие наемники поступали на службу не только в материковую Грецию, но и за ее пределы. Уже Кир Младший имел около 13000 греческих наемников, преимущественно набранных в Пелопоннесе. Изгнанные вследствие политических переворотов и лишившиеся своего состояния граждане греческих государств нанимаются на службу к тому, кто хорошо платит. Наемники становятся основным контингентом войск даже в таких крупных государствах, как Афины. Афинские полководцы первой половины IV в. — Хабрий, Ификрат, Харет, Тимофей — набирают большие отряды и, став совершенно независимой силой, вмешиваются в политические дела различных государств. Так, афинский стратег Хабрий на свой страх и риск поддерживает восставший Египет против персидского царя, возглавив войско фараона Ахориса, а позднее флот другого египетского царя Тахоса (Диодор, XV, 29 и 92). По словам Исократа (Филипп. 96), легче было набрать многочисленное войско из бездомных бродяг, чем из оседлых граждан. Бездомные бродяги (planomenoi), о которых говорит Исократ, стали представлять собой многолюдную группу населения. Р. Пёльман, К. Ю. Белох и У. Вилькен, отмечая это явление, неправильно понимают его классовую сущность, называя этих людей пролетариями, причем в это понятие вкладывается нынешнее значение этого слова. Такая точка зрения ошибочна. Этот выброшенный из производства слой населения ни в какой мере не тождествен с нынешним пролетариатом.

Ожесточение классовой борьбы

Появление большого числа безработных бедняков в греческом полисе влекло за собой усиление классовой борьбы. Литература IV в., в основном настроенная антидемократически, дает яркое представление о масштабах этой борьбы. Исократ в «Архидаме» (см. выше, с. 524) рисует картину социальных потрясений в следующих словах: «Врага боятся меньше, чем собственных сограждан. Богатые готовы скорее бросить свое имущество, чем отдать его бедным, а для бедных нет ничего более желанного, чем ограбить богатых. Жертв больше не приносят, и у алтарей люди убивают друг друга. Есть много отдельных городов, из которых теперь больше людей ушло в изгнание, чем прежде из всего Пелопоннеса» (§ 67 и сл.).

Обострение классовой борьбы послужило стимулом для появления многочисленных социальных проектов и утопий, в которых предлагались радикальные средства для «излечения» греческого общества от классовой борьбы. Наряду с этим, в среде зажиточной верхушки все большим успехом пользуется пропаганда установления централизованной власти, которая обеспечит их классовое господство, — наиболее популярной в этих кругах была монархическая форма правления.

Изменение главных торговых путей

Большое влияние на экономическую жизнь оказало и то, что главные торговые пути изменили в это время свое направление. Причины этого были различные.

Во время существования Первого Афинского морского союза все Эгейское море было в руках афинян; все товары, особенно хлеб, сначала привозили в Афины и уже с их разрешения везли дальше. Афины были для Греции мировым узловым центром торговли, и этим объясняется их огромное значение в ту эпоху.

После 404 г. Афины лишились значения гегемона в Эгейском море. Теперь нет необходимости возить товары в Афины; движение товаров сплошь и рядом минует не только Афины, но и Балканский полуостров вообще.

Другой причиной изменения главных торговых путей было то, что устойчивость в торговых отношениях теперь исчезла. Постоянные перевороты приводили к ломке экономических отношений: деньги, данные взаймы, не могли быть взысканы, солидные предприятия разорялись. Поэтому торговцы в колониях предпочитали не заключать договоров с городами Балканского полуострова и не подвергать опасности свои капиталы.

Это вызвало новый расцвет малоазийских городов и прилежащих к материку Малой Азии островов — при новых торговых путях их географическое положение оказалось во многих отношениях более выгодным, чем положение Афин и Коринфа.

Союзническая война

Особенно неблагоприятно эти экономические изменения отразились на Втором Афинском морском союзе. Здесь все более усиливались тенденции к сепаратизму, приведшие, наконец, к Союзнической войне.

К середине IV в. на малоазийском побережье образуется Карийское государство с центром в Галикарнассе. Во главе этого государства стоял Мавзол,[325] бывший вначале сатрапом персидского царя. Карийское государство занимало огромную территорию — более 25000 км² — от Ликии до Милета: «Я владел всей Карией, владел некоторыми городами Лидии, я присоединил к своим владениям ряд островов, я дошел до самого Милета, покорив большую часть Ионии», — говорит Мавзол в «Разговорах мертвых» у Лукиана (24, 1). Государство Мавзола занимало большую территорию, чем весь Второй Афинский морской союз, и из всех существовавших тогда государств уступало по величине только Персии и Египту; понятно, что Мавзол был одним из тех владык, к которому с мольбой и надежной обращались взоры богачей в греческих городах. Как мы уже говорили, ростом значения и богатства Кария была обязана тому, что торговые пути в это время передвигались все более на восток; минуя Балканский полуостров, товары направлялись вдоль владений Мавзола. Поэтому Кария, обладавшая большим флотом и бывшая в состоянии обеспечить мореплавателей от нападений пиратов, стала играть большую роль в средиземноморской торговле. Высокого расцвета достигли и такие острова, как Родос, Кос и смежные с ними, — в эпоху эллинизма эти острова (особенно Родос) становятся крупнейшими торговыми центрами.

Эти острова входили во Второй Афинский морской союз. По уставу этого союза афиняне не вмешивались во внутренние дела своих членов, но самый факт вхождения в союз создавал предпосылки, чрезвычайно благоприятные для существования демократии. Действительно, на этих островах существовал демократический строй с его характерной для античности чертой — обложением богатых людей литургиями и чрезвычайными налогами. Богатые люди на этих островах, достигшие большого влияния вследствие нового расцвета торговли, желали быть хозяевами в своих городах и тяготились демократическим режимом, опиравшимся на союз с Афинами. Естественно, что они вступают в сношения с Мавзолом. По сговору с карийским царем Родос, Хиос и Кос в 357 г. заявляют о своем выходе из союза, образуя новый военный союз; к этому новому союзу присоединяется и Византии, и, таким образом, афиняне лишаются права монопольно распоряжаться черноморским хлебом. Теперь демократия этих островов лишилась своей основной опоры — Афин. Как сообщает Либаний,[326] когда впоследствии Мавзол (несомненно по сговору с родосскими богачами) «организовал заговор против родосского народа и, уничтожив демократию на Родосе, сделал город рабом небольшого числа влиятельных людей», демократические его союзники Хиос и Византии не решились даже прийти на помощь родосцам.

Афины, ценой чрезвычайного напряжения своих сил, отправили к мятежным островам две эскадры — одну под начальством Хабрия, другую — под начальством Харета. При осаде Хиоса Хабрий погиб; не имея возможности продолжать осаду, афинские корабли оставили Хиос. Дальнейшие военные действия были столь же безуспешными. Недостаток денежных средств заставил афинян в 354 г. прекратить военные действия и признать независимость отпавших островов. Был заключен мир, по которому все отпавшие города были признаны автономными и, по-видимому, афинянам был гарантирован свободный провоз хлеба из Геллеспонта. Однако, пользуясь трудным положением Афин, Византий в дальнейшем часто нарушает эти условия: так, он, вопреки договору, захватывает города Калхедон и Селимбрию на фракийском побережье (Демосфен. XV, 26), предоставляя их жителям гражданство в Византии (Феопомп, 62 Якоби), а также вынуждает проплывающие мимо суда заходить в гавань Византия (Демосфен. V, 25), очевидно, для уплаты каких-то пошлин. Тем не менее, ввиду демократического строя в Византии серьезной угрозы афинской морской торговле это не представляло, и афиняне продолжали чувствовать себя на море достаточно прочно.

Евбул

В это время во главе Афин стал Евбул. Основной целью его деятельности было восстановление финансовой мощи Афин. Он старается увеличить доходы и, введя крайнюю экономию в расходование денег, уменьшить расходы. Ценой чрезвычайных усилий он достигает поставленной цели, и на короткое время бюджет Афин становится безубыточным.

Ограниченность кругозора рабовладельца

В сочинении «О доходах» (Poroi) Ксенофонт в духе Евбула рекомендует прекращение всяких войн, доказывает, что войны приносят больше убытка, чем прибыли государству, как бы победоносны они ни были; приводит в пример все прошлые войны и указывает, что, если государство откажется от войн и будет вести экономную политику, то, даже не прибегая к чрезвычайным мерам, можно обеспечить всю бедноту.

Его расчет чрезвычайно интересен. Он советует государству копить средства, купить рабов и каждому гражданину дать по три раба. Тогда каждый сможет, ничего не делая, жить при помощи этих рабов, и кризис будет устранен. А гражданам он рекомендует отдавать этих рабов в аренду в государственные рудники, они будут приносить арендную плату, и хозяева не будут иметь хлопот.

Очевидно, с этой мыслью носились в афинском обществе. Немного ранее Аристофан рекомендовал в своей поздней комедии «Богатство» (в пародическом плане) такой же рецепт. Из этого заколдованного круга греки не могли вырваться: чтобы сохранить демократию, надо увеличить число рабов; но увеличение числа рабов уменьшало оплату труда свободных.

«Киропедия» Ксенофонта

Тяжелое положение вызывает к жизни целый ряд проектов и утопических сочинений. Таково, например, уже упомянутое сочинение Ксенофонта «Киропедия». Ксенофонт преследует здесь определенную тенденциозную цель: он хочет показать, насколько монархия выше демократии и как хорошо можно организовать государство, если во главе стоит благожелательный монарх. Он мечтает превратить Грецию в единую монархию, где правитель относился бы к населению, как добрый барин, т. е. путем разных подачек и ласковых слов склонял бы народные массы к добровольному повиновению.

«Государство» Платона

В это время появляется и другое утопическое произведение, знаменитое «Государство» Платона. Платон не был человеком нового времени: его утопия с точки зрения новых условий была реакционной, потому что в это время все шло к объединению маленьких греческих государств в одно или несколько больших государств, к усилению монархии, которая не опирается ни на аристократию, ни на демократию. Этот социальный заказ выполнил Ксенофонт, тогда как Платон пытался строить свое государство на базе старого полиса, старого аристократического строя.

Об основных положениях его «Государства» мы говорили уже выше (с. 531 и сл.). «Государство» написано чрезвычайно художественно, красивым греческим языком, но это одно из самых реакционных произведений античной литературы. Платон, как теоретик, как кабинетный ученый, был очень далек от живой жизни. Его современники стояли на другой позиции.

Исократ

Мы говорили уже выше и об Исократе. Как мы видели, он впервые выдвинул принцип объединения всех греков для борьбы с Персией. Это дало возможность немецким ученым, начиная с 1871 г., прославлять Исократа. По их мнению, он был представителем расового принципа, стоял на точке зрения превосходства греческой расы над персидской и требовал объединения всех греков для борьбы с людьми низшей расы.

Между тем такое толкование искажает смысл текста Исократа. Если внимательно в него вчитаться, то будет ясно, что его подход к этому вопросу различен в различные моменты. В некоторых местах его сочинений есть призывы к соблюдению Анталкидова мира, к миру с Персией, даже к объединению с определенными группами варваров. Основой у него служит не расовая, а экономическая проблема, которую он формулирует очень остро. Он говорит о безработице, о массе людей без средств к существованию, блуждающих по Греции, о безработных бедняках в городах, все время смотрящих с вожделением на карманы богатых людей. Перед ним стоит проблема, куда девать эту огромную массу людей. Исократ, как и ряд его единомышленников, отвечает: смотрите, на Востоке, под властью персов, целые области населены «варварами», т. е. людьми, созданными для рабства. Вместо того, чтобы бороться между собою, пойдем туда и покорим варваров, сделаем их рабами, наши безработные поедут туда эксплуатировать этих рабов, а мы, состоятельные люди Греции, избавимся от голодных ртов и завистливых глаз.

Этим объясняется и весь характер пропаганды Исократа. У него на первый взгляд нет последовательности, нет постоянной точки зрения, однако он последователен в одном: в желании во что бы то ни стало избавиться от голодных людей. Для этого необходимы три предпосылки: прежде всего, централизация Греции — безразлично, кто будет монархом, только не персидский царь, потому что в программу Исократа входит захватить области персов; этим монархом может быть фессалийский тиран или македонский царь, сицилийский тиран или спартанский царь — все равно; затем, необходимо уничтожить крайнюю демократию с ее переделами земли, отменой долгов и обложением богатых и, наконец, необходимо покорение Персии для завоевания новых рынков и выселения сюда безработных. Для осуществления второго и третьего пунктов необходимой предпосылкой является также централизованная монархия. Чтобы выполнить эту программу, Исократ обращается с посланиями к различным царям и тиранам, предлагая им объединить силы всех греков, прекратить междоусобные распри и возглавить общеэллинский поход против персов.

В этом отношении особенно интересно сочинение Исократа, озаглавленное «Филипп». В первой части этого сочинения Исократ говорит о необходимости установить мир между виднейшими греческими государствами. Он предлагает македонскому царю Филиппу примирить четыре государства — Афины, Фивы, Спарту и Аргос, — остальные уже сами последуют их примеру.

Вторая часть речи посвящена центральной идее Исократа — походу против Персии. По мнению Исократа, данный момент был наиболее подходящим, так как в это время целый ряд областей отпал от Персии. Самое малое, что должен был сделать Филипп, — это завоевать все малоазийское побережье от Киликии до Синопа, переселить туда всех бродяг из Греции (planomenoi) и тем самым создать барьер для защиты Греции от варваров Востока. Все это подкрепляется ссылками на Геракла, возведенного в предки царя Филиппа.

Исократ не случайно подчеркивает те материальные выгоды, которые греки получат от этого похода. Как мы говорили уже, он выражает здесь не свое индивидуальное мнение: он выражал взгляды определенной группы богатых рабовладельцев, заинтересованных в твердой власти и колониальной экспансии.

Аристотель

Еще больший интерес представляют для нас взгляды ученика Платона Аристотеля. Аристотель несколько прогрессивнее Платона, он понимает уже, что афинянам невозможно вернуться к старой аристократии. Относясь терпимо к любой форме правления, он признает три нормальных формы: политию, т. е. умеренную демократию, аристократию и монархию. В зависимости от условий того или другого места в одном случае можно рекомендовать политию, в другом — монархию, в третьем — аристократию. Но эти формы имеют свойство вырождаться в уродливые формы: полития — в демократию, аристократия — в олигархию, монархия — в тиранию. Эти формы внешне сходны с первыми, но в действительности они являются их вырождением, так как в основу их положены не законность, а насилие. С этими формами нужно бороться.

«Вырождение» общественных форм с точки зрения Аристотеля заключается главным образом в том, что государство начинает покушаться на имущество богатых людей. «Монархия... создана для поддержки высших классов против народа... Царь следит за тем, чтобы владельцы имущества ни в чем не терпели ущерба» (Политика. V, 8, 1310 b9). Аристотель, разумеется, имеет в виду прежде всего македонскую монархию, к которой он был очень близок: он был придворным македонского царя Филиппа и учителем его сына Александра.

Аристотель, как и Платон, кабинетный ученый, но, очевидно, более близкий к реальной жизни, чем первый.

Другая интересная сторона учения Аристотеля — его учение о рабстве. Аристотель характеризует раба как одушевленное имущество или одушевленное орудие. Он говорит, что если бы наши орудия могли двигаться сами, то можно было бы обойтись без рабства. Но это невозможно: орудия должны приводить в движение люди, а нельзя свободного человека заставить выполнять физический труд, унижающий человека. Свободный человек создан для того, чтобы мыслить и управлять грубой физической силой. Поэтому с точки зрения Аристотеля рабство неизбежно. Если мы изучим людей, то, полагает он, мы убедимся, что одни созданы от рождения для рабства, другие — для свободы. Есть целый ряд людей, которые, даже будучи обращены в рабство, оказываются в сущности свободными.

Кто же от рождения обречен на рабство? Варвары — они созданы и воспитываются для этого. Таким образом, рабство, с точки зрения Аристотеля, естественная категория. Свободные эллины должны господствовать над варварами. Аристотель был учителем Александра Македонского и в поучение ему он написал сочинение о колониях для греческих граждан, где советует ему делать греческих колонистов господами в завоеванных им областях, а всю массу местного негреческого населения превращать в рабов. Замечательно, что Александр решительно отклонил это предложение.

Впрочем и «цари природы» — эллины, с точки зрения Аристотеля, только тогда могли осуществлять свое высокое предназначение, когда имели достаточное имущество, освобождающее их от необходимости работы по найму. Всякий низкий труд (banausia) по существу превращает свободного в раба.

Расположенная на север от Греции и долгое время не игравшая сколько-нибудь значительной роли Македония становится сильнейшим государством Греции в правление царя Филиппа (359—336).

Фальсификация истории этой эпохи

Вопрос о Филиппе долгое время являлся центральным пунктом исторической проблематики в западноевропейской, особенно немецкой исторической науке, причем каждый раз история этого периода освещалась соответственно требованиям политического момента.

В эпоху наполеоновских войн, когда Германия потеряла свою политическую самостоятельность, глава немецкой исторической школы Б. Г. Нибур в своих «Лекциях по древней истории» дал резко отрицательную оценку деятельности Филиппа, стараясь всячески превознести его политического антипода — Демосфена. Нибур беспрестанно проводил историческую параллель: Наполеон — Филипп, подчеркивая то, что Филипп отнял политическую самостоятельность у греческих государств и сыграл таким образом роковую роль в истории Греции. Эта точка зрения долго еще находила свое место в немецких работах по истории Греции. Совершенно другой взгляд на Филиппа стал высказываться после 1871 г., когда Бисмарк «железом и кровью» объединил Германию и заложил начало империи Гогенцоллернов. Стремление исторически оправдать это событие и побудило немецких историков наперебой восхвалять Филиппа, доказывая, что объединение Греции под главенством Македонии было исторической необходимостью, что только благодаря Македонии стало возможным выполнение великой миссии распространения греческой культуры на Востоке и т. д.

Наиболее ярко эта точка зрения проводилась в трудах немецкого историка К. Ю. Белоха, открыто сближающего Филиппа с Бисмарком, а Демосфена — с вождем германской социал-демократии А. Бебелем.

В эпоху «третьей империи» этот взгляд получил свое дальнейшее развитие. Фашистский историк Гельмут Берве объясняет завоевательные походы Филиппа «инстинктивным стремлением к завоеваниям» и борьбой за «расширение жизненного пространства». Деятельность Филиппа названа у него «грандиозным стремлением к деятельности цельного по природе человека».

Этническая принадлежность македонян

Немецким ученым для прославления Филиппа нужно было прежде всего доказать, что Филипп был греком, и немецкая наука потратила большие усилия, чтобы доказать, что македоняне — самые настоящие греки. Приводились самые различные доводы, начиная с того, что царь Александр I во время персидских войн, был допущен к участию в Олимпийских состязаниях (Геродот. V, 22). Но здесь лишь говорится, что устроители состязаний не хотели допустить его к участию в них, как царя варваров, но Александр доказал, что он и его предки-цари происходят из Аргоса; и в другом месте (Геродот. IX, 45) Александр говорит, что (лично он) по древнейшей генеалогии происходит из Греции. Отсюда ясно лишь то, что Геродот считает македонян варварами, а только их царей — греками. Однако и последнее совершенно неубедительно, так как греки в угоду различным варварским правителям охотно признавали этих правителей потомками греческих героев (так, фракийского царя Тереса считали потомком мифического афинского царя Терея, персидских царей — потомками Персея). Впрочем, сами греки не относились к этому «политическому родству» серьезно; так, известный греческий оратор V в. Фрасимах считает не подлежащим сомнению фактом, что даже просвещеннейший из македонских царей Архелай — варвар по происхождению: «Неужели мы, — говорит он, — будучи эллинами, станем рабствовать Архелаю, этому варвару» (смысл: варвары должны быть рабами эллинов, а не наоборот).

Фукидид (IV, 124, 1 и 126, 3) противопоставляет македонян эллинам и считает македонян варварами.

И, наконец, Исократ, которого никак уже нельзя заподозрить в недоброжелательстве к Македонии Филиппа, в сочинении «Филипп» (§ 107—108) противопоставляет эллинов македонянам, доказывая, что монархический образ правления совершенно чужд эллинам, но подходит для македонян.

Пытались еще доказать, что македонский язык — одно из наречий греческого языка, но сторонники этих взглядов потерпели крах — остатки македонского языка так существенно отличаются от греческого, что нельзя без натяжки признать его греческим.[327] В этом отношении интересно свидетельство Курция Руфа в его «Истории Александра». Здесь Александр обвиняет Филота в том, что он говорит не по-македонски, а по-гречески, пренебрегая родным языком.

Другие выдвигали на первый план общественный строй Македонии, который чрезвычайно сходен со строем гомеровской Греции. Поэтому они утверждали, что македоняне не только греки, но и самые древние и самые чистокровные греки, ибо они одни сохранили старинное гомеровское устройство, а другие греки его исказили.

Какие же черты в македонском государственном устройстве сходны с гомеровскими? Прежде всего патриархальная царская власть. Царь является первым из аристократов (basileutatos); он — судья, администратор и военачальник, так же как в гомеровской Греции. Он сам участвует в боях, сражаясь в первых рядах. Ближайшие к нему аристократы называются «гетерами», товарищами. Это название имеется и у Гомера.

Наконец, в Македонии еще сохранились следы военной демократии: большое значение здесь имеет общая сходка войска; она решает вопрос о казнях за преступления, вопросы о войне и даже вопросы престолонаследия. Все это чрезвычайно напоминает Гомера; следовательно, македоняне — греки.

Но, разумеется, этот вывод совершенно произвольный, так как не доказано, что гомеровское общество было каким-то своеобразным изолированным обществом. Энгельс в книге «Происхождение семьи, частной собственности и государства» доказал на материале Моргана, что это — типовое явление, что мы можем найти целый ряд параллелей у современных первобытных народов, например у народов Америки. Такое сходство только показывает, что македонский народ продолжал долгое время сохранять пережитки того первобытнообщинного строя, который был у греков во времена Гомера: в странах Балканского полуострова происходила быстрая экономическая ломка, тогда как в Македонии, в стране, лежащей далеко от торговых путей, в глубине материка, законсервировалось на более продолжительное время старинное устройство.

Что касается слова «гетеры» (hetairoi), то мы совершенно не знаем, как этот аристократический круг назывался по-македонски. Мы имеем, очевидно, только перевод на греческий язык. Правящая аристократия в эпоху Филиппа уже давно говорила на греческом языке и для перевода македонского слова использовала соответствующий старинный термин, который бытовал в греческой литературе со времени Гомера.[328]

Македония до Филиппа. Эллинизация Македонии

Самые ранние сведения о Македонии, содержащиеся у греческих историков, относятся ко времени правления царя Александра Филэллина (приблизительно 495—445). Македония этого времени представляла собой государство с характерными пережитками первобытнообщинного строя. Эти пережитки были столь значительными, что отдельные племена Верхней Македонии (элимиоты, линкестийцы и др.) сохраняли относительную независимость (имели даже своих царей и подчинялись македонскому царю только как военачальнику).[329] Таким же пережитком была большая роль народного собрания — вооруженного войска — имевшего также и судебные функции.[330] На более высокой стадии развития стояла, однако, Нижняя Македония, на которую главным образом и опирались македонские цари.

Главным занятием населения было скотоводство и земледелие. Арриан (Анабасис Александра. VII, 9, 2) передает нам речь Александра Великого, обращенную к восставшим воинам; здесь дано такое изображение Македонии до Филиппа II: «Филипп, застав вас бедными кочевниками, в большинстве своем одетыми в шкуры, пасущими на горах немногочисленных овец и притом терпящими поражения от иллирийцев, дал вам вместо шкур плащи, свел вас с гор в равнины и сделал вас городскими жителями».

При Александре I Филэллине значение царской власти в Македонии усиливается. Александр энергично борется с фракийцами и захватывает ряд областей. Об усилении царской власти свидетельствует и то, что при Александре впервые выпускаются монеты с именем общемакедонского царя. При этом же царе начинается эллинизация правящей верхушки, достигшая полного завершения во время Филиппа II и Александра Великого. В Греко-персидских войнах македоняне входили в состав персидского войска (Геродот. VII, 185).

Время после Александра I хуже всего освещено в источниках. Нам известно только из Фукидида (IV, 79) об ожесточенной борьбе сына Александра I Пердикки с вождем линкестийцев Аррабеем, со своим братом Филиппом и другими соперниками. В этой борьбе принимали участие (на стороне противников Пердикки — Фукидид. I, 57) и афиняне, в это время интенсивно колонизовавшие Фракию (Амфиполь был основан в 437 г.). В Пелопоннесской войне Пердикка выступил на стороне Спарты. Однако спартанцы были опасными союзниками — они вели себя в Македонии, как в завоеванной стране. Поэтому с 423 г. Пердикка сближается с Афинами (надпись IG I2 71). Основной линией внешней политики Пердикки во время Пелопоннесской войны было сохранение независимости от обеих коалиций.

Пердикка умер вскоре после 414 г. На македонском престоле после долгой борьбы между претендентами оказался Архелай. По замечанию Фукидида (II, 100), в своей деятельности он достиг большего, чем все восемь царей до него. Он проложил ряд дорог, сооружал крепости и особенно заботился о вооружении и войске. Архелай был тесно связан с греческим миром: при его дворе в Пелле жили виднейшие греческие поэты, в том числе Еврипид, сочинивший здесь ряд драм («Вакханки», «Архелай» и др.). В Дионе (у подножия Олимпа) устраивались театральные представления, привлекавшие большое число зрителей. Внешняя политика Архелая определялась его нейтралитетом в Пелопоннесской войне при дружественных связях с Афинами, которые не были нарушены до его смерти. Поэтому спартанцы готовили общегреческий поход на Архелая. К этому же времени относится усиление союза греческих городов Халкидики во влаге с Олинфом, который расширился за счет македонской территории. Аминта III, бывший царем Македонии в начале IV в., обратился за помощью к Спарте и при ее поддержке над Олинфским союзом была одержана победа.

После битвы при Левктрах (371 г.) и смерти Аминты (370 г.) усилившиеся беотийцы начинают вмешиваться во внутреннюю борьбу в Македонии. После того как сын Аминты Александр II был убит, а престол был фактически захвачен Птолемеем из Алора, приверженцы убитого царя призвали беотийцев. Однако Пелопид, командовавший беотийским отрядом, предпочел заключить договор с Птолемеем, правившим от имени двух других сыновей Аминты Пердикки (будущего Пердикки III) и Филиппа (будущего Филиппа II). Пелопид вернулся с многочисленными заложниками, среди которых был и Филипп.

Птолемей правил недолго. В 365 г. он был убит Пердиккой. Пердикка III ориентировался на Афины, опираясь на них в борьбе с Олинфским союзом. Он погиб в 359 г. в сражении с иллирийцами, вторгшимися в Македонию.

Положение Македонии и царствующей династии оказалось чрезвычайно тяжелым. Появился ряд претендентов на престол, в их числе вождь линкестийцев Павсаний, поддерживаемый фракийцами, Аргей, поддерживаемый Афинами, и др.

Но новый царь Македонии — Филипп II — оказался в силах преодолеть все эти затруднения.

Восшествие на престол Филиппа

В Македонии не было строгого закона о престолонаследии; поэтому после смерти каждого властелина начинались смуты. После смерти Пердикки также началась борьба между претендентами, одним из которых был 24-летний юноша Филипп, сын Аминты.

Как было уже сказано, Филипп был заложником в Беотии. Будучи любознательным мальчиком, он имел возможность познакомиться здесь не только с греческой культурой, но и с военным строем греков. Влияние Эпаминондовой военной техники на технику Филиппа не подлежит сомнению.

Реформы в военном деле

Прочно утвердившись на престоле и устранив остальных претендентов, Филипп проводит целый ряд реформ, прежде всего в военном деле.

Наиболее сильной частью македонского войска была конница, составленная из аристократов — «гетеры». Македония делилась на ряд почти автономных областей, и Филиппу принадлежит та заслуга, что он окончательно лишил власти мелких правителей, превратив их в обыкновенных подданных, служащих македонского царя. Всю конницу, которая была довольно разнородной, Филипп сделал монолитной. Он вооружил ее пиками и создал из нее настоящую кавалерию, разделив на равные отряды — илы.

Уже в самой Греции, как мы видели, в начале IV в. была проведена Ификратом реформа — замена тяжеловооруженных гоплитов пельтастами с менее тяжелым вооружением: они носили щит, в котором кожаные части были заменены полотняными, полотняные доспехи, более легкие копья, длинный меч. Эти легкие доспехи требовали специальной военной учебы, нужно было уметь лавировать. В Греции это стало возможным только тогда, когда войско стало наемное, так как, чтобы быть пельтастом, необходимо было пройти специальный курс военного обучения.

Эту замену тяжелого вооружения более легким провел у себя и Филипп. Наиболее интересным нововведением Филиппа была так называемая сарисса — очень легкое копье, что давало возможность удлинить его. Первый ряд воинов шел с короткими сариссами, у второго они были длиннее, у третьего еще длиннее и т. д., так что они образовывали перед строем сплошной лес пик. Это сообщало македонскому строю особую силу.

Затем, крупным нововведением Филиппа было заимствование у Эпаминонда косого строя, когда атакуют одним наиболее сильным выступом фронта, разбивают главную, наиболее сильную часть врага и затем только вводят в строй более слабые части, причем вся армия расположена углом. Эту технику усвоил и Филипп: во главу угла, там, где у Эпаминонда была наиболее сильная пехота, он поместил свою конницу; и у него решал сражение, прежде всего, прекрасно выученный отряд кавалерии с пиками.

Выдающимся усовершенствованием Филиппа в области военного дела является то, что у него различные роды войск действуют вместе, как единое целое. До тех пор у греков конница действовала отдельно, пехота отдельно; теперь войско стало единой массой — все виды войск стали связаны между собой вполне гармонично, действуют под одним командованием и составляют один большой строй.

Филипп лично участвовал во всех сражениях и неоднократно получал тяжелые ранения. Он вел себя, таким образом, как царь гомеровской эпохи, и существенно отличался от других монархов, которые не участвовали сами в сражениях, а действовали через вождей наемников.

Вообще в эту эпоху, когда сходило со сцены гражданское ополчение и решающую роль стали играть наемники, появление настоящей регулярной армии, преданной своей родине, должно было сыграть, конечно, огромную роль.

В области стратегии Филипп также ввел новый принцип. Греки по окончании сражения выясняли, на чьей территории оказались чужие трупы. Противник просил о выдаче трупов, и тем признавал себя побежденным, а победитель на месте сражения водружал трофей. Этим борьба и кончалась.

Филипп усвоил впервые, что важно не водрузить трофей, а уничтожить врага. После победы он не занимался водружением трофеев, но преследовал врага до полного уничтожения, пока он не рассыплется в разные стороны и не перестанет быть военной силой.

Чрезвычайно важным нововведением Филиппа является создание «артиллерии» (если можно так выразиться). Появляются своеобразные «пушки», т. е. орудия, выбрасывающие снаряды — огромные камни. Разумеется, эти камни выбрасывались не порохом, а при помощи пружинного механизма. Эти большие камни, выброшенные с огромной силой, могли разрушить стены, сложенные из глины или кирпича. При Филиппе получила развитие и техника осадных машин, таранов, которые, ударяя в стены, разрушают их. Эти громадные машины назывались покорительницами городов (гелеполидами).

Целью военной реформы Филиппа было проведение активной внешней политики, предпосылкой которой было увеличение роли царя и его независимости от знати.

Благоприятная обстановка для внешней политики

Преобразования Филиппа имели целью создать прочную базу для проведения активной внешней политики.

Момент был как нельзя более благоприятным: как замечает античный комментатор Демосфена Либаний, «Эллада была разделена на множество частей, афиняне воевали с союзниками, фиванцы с фокидцами, а спартанцы — с остальным Пелопоннесом. В этот момент Филипп и занял македонский престол».

Принципы дипломатии Филиппа

Во время своего пребывания в Фивах Филипп не только хорошо усвоил принципы новой военной техники, но и прошел прекрасную дипломатическую школу. Он узнал, что успех в войне зависит в сильнейшей мере от финансовой мощи государства и что, кроме этого, необходимо иметь своих агентов и сторонников в рядах противника, прибегая в случае необходимости и к подкупу. «Осел, нагруженный золотом, возьмет любую крепость», — говорил Филипп. Мы увидим в дальнейшем, что Филипп никогда не отступал от этих принципов в своей внешней политике.

Однако было бы несправедливо полагать, что Филипп действовал только в интересах своего властолюбия и честолюбия или что его сторонники в Греции действовали только под влиянием подкупа. Твердая монархическая власть нужна была богатым людям всей Греции для того, чтобы избавиться от систематических обложений, которым они подвергались со стороны демократии. Эта власть должна была быть совершенно независимой от переменчивого большинства в народном собрании и опираться на преданную монарху армию. Уже упомянутый Исократ был наиболее подходящим идеологическим вождем для этой группы. Его профессия учителя красноречия приносила ему настолько большой доход, что он привлекался даже к исполнению триерархии. Он был типичным представителем запуганных насмерть афинских собственников, готовых иметь любое правительство, лишь бы оно дало им возможность «сохранить имущество, имеющееся у них сейчас, и выгодно пустить его в оборот».

Филипп отвечал всем этим требованиям; вот почему богатые люди в греческих городах были ему преданны не за страх, а за совесть и были готовы ради него предать свою родину. Точно так же и сам Филипп был не только властолюбцем, но и исполнителем воли многочисленных собственников в Греции.

Взятие Амфиполя и Пидны

После того как Филипп, обезопасив свои границы от варваров, нанес ряд поражений иллирийским племенам (358 г.), он обратил свои взоры на Восток. Здесь его основными противниками оказались богатые города Халкидики (Олинфский союз) и кровно заинтересованные в этих районах Афины. Еще во время Пелопоннесской войны спартанский полководец Брасид избрал центром военных операций Амфиполь — самое уязвимое место афинской «архе». С тех пор Амфиполь приобрел самостоятельность, но Афины неоднократно пытались присоединить этот важный форпост во Фракии к своим владениям.

Филипп понимал, что у него недостаточно сил для борьбы с Афинами, господствовавшими на море. Поэтому он, захватив еще в начале своего правления в плен афинян, сражавшихся в войске одного из претендентов на македонский престол (Аргея), отпустил их без выкупа и вручил им письмо, в котором предлагал Афинам заключить военный союз (симмахию) и возобновить традиционную дружбу. Очевидно, тогда и был заключен тайный договор, по которому Филипп обещал завоевать для Афин Амфиполь в обмен на Пидну, важный морской порт на македонском побережье, находившийся в союзе с Афинами. Филипп в действительности и не думал отказываться от Амфиполя и, как только началась Союзническая война, использовал создавшуюся обстановку для нападения на Амфиполь.

Амфиполю осталось только выбирать между Афинами и Македонией. Вероятно, сторонники Филиппа имели там меньшинство; жители города прислали в Афины двух послов (Гиеракса и Стратокла) с просьбой о союзе и помощи, но Филипп, приступив к осаде, прислал вновь письмо в Афины, где он уверял, что передаст им Амфиполь, как только он будет взят. Этого оказалось достаточно для того, чтобы послы получили отказ, и Филипп мог беспрепятственно вести осаду до конца (357 г.). Филипп мягко обошелся с побежденным городом. Были изгнаны только противники Филиппа, в том числе и упомянутый выше Стратокл. Соответствующее постановление амфипольского народного собрания, записанное на каменной стеле, дошло до нас.[331] Из него видно, что Филипп действовал «конституционным путем»: постановление об изгнании исходит не от него, а от амфипольского народа. Очевидно, причиной успеха Филиппа были в этом случае его сторонники в рядах противника. В дальнейшем эту роль берут на себя почти всегда олигархические элементы.

Захватив ключевую позицию во Фракии, Филипп стал добиваться присоединения Пидны. Здесь помогли усилия его соратников, предавших ему город.

Олинфский союз и Потидея

Блестящие успехи Филиппа не могли не настроить против него его соседей, прежде всего могущественный Олинфский союз. Филипп старался привлечь и его на свою сторону, ибо девиз divide et impera был одним из основных в его внешней политике.

Бывшая коринфская колония Потидея, занимавшая узкий перешеек, соединявший полуостров Паллену с материком, была давно бельмом на глазу у олинфян. Несмотря на то что у Филиппа с Потидеей был договор о союзе, он пообещал этот город Олинфу. Олинфский союз заключил с Филиппом военный союз против Афин, с которыми Филипп находился со времени взятия Амфиполя в состоянии войны.

В награду за помощь Филипп передал захваченную им Потидею Олинфу (а вместе с ней и пограничную между Олинфским союзом и Македонией область Анфемунт). Экспедиция афинян, посланная на помощь Потидее, опоздала. Затем Филипп захватил на реке Стримоне знаменитые Пангейские рудники.

Древнюю Крениду, находившуюся поблизости от этих рудников, он переименовал в Филиппы.

Огромное количество драгоценных металлов, добывавшихся Филиппом из этих рудников (до 1000 талантов в год), позволило ему провести монетную реформу и чеканить свою золотую монету. Золотая монета Филиппа имела целью вытеснить с рынков персидский золотой дарик, служивший золотым стандартом до этого времени, а серебряная — афинскую тетрадрахму. И действительно, золотые и серебряные монеты Филиппа получили репутацию самых доброкачественных и получили повсеместное хождение.

Целью этой реформы было создание средств для активной внешней политики (для содержания наемников, постройки флота и т. д.).

Честолюбивые замыслы Филиппа не ограничились достигнутыми результатами. Предлог для более серьезного вмешательства во внутренние дела Греции дала ему Священная война, охватившая почти все материковые государства Греции.

Начало военных действий между фиванцами и фокидцами

Битва при Мантинее не сокрушила политической мощи Фив. Они продолжали играть главенствующую роль в Дельфийской амфиктионии. Эта амфиктиония, бывшая с древнейших времен лишь культовым объединением, в это время становится орудием политической борьбы. Входившая в число амфиктионов Фокида была старинным врагом Фив, и они готовы были воспользоваться любым предлогом для открытия военных действий. Такой предлог вскоре представился.

По предложению фиванцев совет амфиктионов наложил огромный штраф на фокидцев, правда, не на государство, а на отдельных людей, но эти люди были крупнейшими политическими деятелями Фокиды; они были обвинены в кощунстве и оскорблении Дельфийского храма. Уплатить этот штраф фо-кидцы не были в состоянии и, так как угроза войны со всеми членами амфиктионии была совершенно реальной, они приступили к набору наемного войска. Во главе его стал некто Филомел из Ледона, человек чрезвычайно энергичный и способный, один из присужденных к штрафу амфиктионами.

Захват Дельфийского святилища

Филомел направился в Спарту, жители которой с 371 г. ненавидели Фивы. При помощи спартанских субсидий и собственных больших средств Филомел навербовал большой отряд наемников и с их помощью захватил в 356 г. Дельфы, которые Фокида считала с древнейших времен частью своей территории. После этого Филомел обратился с воззванием ко всем грекам; то, что Дельфы с древнейшего времени принадлежали Фокиде, он обосновал рядом исторических доказательств, в том числе ссылкой на «Каталог кораблей» в «Илиаде». Дельфийские сокровища открывали ему широкие возможности для ведения войны, ибо в те времена во всей Греции (например в Афинах, в Беотии) казна храмов рассматривалась как запасная государственная казна, и «заем» у богов был самым обычным делом.

Впрочем, на первых порах Филомел не нашел нужным прибегать к этому средству: он пошел строго демократическим путем, призвав 5000 фокидцев на военную службу и обложив дельфийских богачей прямым налогом. Имущество рода Фракидов, главных врагов Фокиды, было конфисковано, а сами Фракиды изгнаны.

Первый этап войны

Фокидцев поддержали Спарта и Афины, заключившие с ними союз. Но силы противников Фокиды — в их число, кроме Фив, вошли Фессалия, Локрида и ряд других — были весьма значительными, и Филомел был вынужден сделать заем из дельфийской казны, чтобы набрать новых наемников.

С помощью этого войска Филомел нанес ряд поражений локрийцам и фессалийцам, но в битве с беотийцами потерпел поражение и сам погиб. Это было в 354 г. Во главе войска фокидцев встал брат Филомела Ономарх, еще более талантливый полководец и дипломат, чем его брат.

Действуя гораздо решительнее, он переплавил большую часть находившегося в Дельфах золота в монету и на эти деньги набрал огромную по тем временам армию, достигавшую 20 000 человек.

Это были испытанные воины, и Ономарх оказался в состоянии нанести поражение беотийцам. После этого он двинулся в Фессалию и добился того, что тираны фессалийского города Фер перешли на его сторону.

Вмешательство Филиппа в дела Греции

Фессалийские аристократы (род Алевадов) и фиванцы призвали Филиппа, который отныне становится в позу мстителя за ограбление святилища Аполлона. Он даже приказал всем своим воинам надеть на себя лавровые венки (Юстин. VIII, 2; лавр был посвящен Аполлону Дельфийскому). Филиппу, действительно, удалось нанести поражение армии брата Ономарха Фаилла.

Узнав об угрожавшей опасности, Ономарх двинулся навстречу Филиппу в Фессалию и нанес ему сокрушительное поражение в последовавших двух сражениях. Филипп был вынужден отступить в Македонию (353 г.).

Ономарх совершил ошибку, недооценив своего противника и дав ему возможность отступить. Филипп воспользовался этим и в 352 г. снова вторгся в Фессалию. Сражение произошло недалеко от Пагас, на так называемом Крокусовом (Шафранном) поле. Участь сражения решила конница Филиппа. Фокидцы были прижаты к берегу моря; 6000 погибло на поле битвы, в том числе и Ономарх; 3000 воинов, взятых в плен, Филипп приказал утопить в море как «святотатцев». В результате победы вся Фессалия была у ног Филиппа. Тираны города Фер, опиравшиеся на широкие массы населения, были изгнаны, и Филипп фактически сделал Фессалию своим владением. Единственный удобный порт Фессалии Пагасы, центр внешней торговли Фессалии, был им захвачен, и в нем поставлен македонский гарнизон.

Попытка Филиппа захватить Среднюю Грецию

Затем Филипп решил нанести окончательный удар по фокидцам на их собственной территории и двинулся к Фермопилам. Над Грецией нависла опасность подчинения македонскому деспоту, но на этот раз она была предотвращена: на помощь фокидцам пришли спартанцы, афиняне и ахейцы; по свидетельству Демосфена («О преступном посольстве». 84), одним афинянам отправка этого войска обошлась более чем в 200 талантов.

Филипп не захотел подвергаться риску и отступил. Как велика была опасность, грозившая Греции со стороны Филиппа, тогда понимали еще только немногие. В числе их был величайший оратор и политический деятель древности Демосфен, произнесший в Афинах пламенную речь (так называемую 1-ю Филиппику),[332] в которой он предупреждал афинян об угрожавшей им опасности и требовал энергичного ведения войны против Филиппа. Однако уставшие от войн афиняне больше всего желали мира, никто не понимал еще, как велика была угрожавшая опасность, и призыву Демосфена не вняли.

Фракийский поход Филиппа

Вынужденный на некоторое время отказаться от своих планов в Греции, Филипп вторгся во Фракию (осенью 352 г.). Воспользовавшись междоусобицами, последовавшими за смертью царя Котиса, Филипп выступил третейским судьей между претендентами на престол и фактически подчинил себе всю Фракию.

Олинфская война

Халкидские города, еще не покоренные Филиппом, поняли, что их дни сочтены. Единственным шансом на спасение оставался союз с Афинами, с которыми и был в 350 г. заключен договор.

Важно отметить, что и в Олинфе у Филиппа были влиятельные сторонники — члены олигархической партии. Демосфен в 3-й Филиппике (§ 56) отмечает, что «одни граждане в Олинфе действовали в интересах Филиппа и во всем ему услуживали, другие — в интересах своей родины».

Договор, заключенный союзником Филиппа Олинфом без его ведома с Афинами, вызвал ряд угроз со стороны Филиппа. Не объявляя войны, он вторгся в 349 г. в Халкидику, после чего олинфские послы спешно направились в Афины с просьбой о помощи.

Во главе Афин в это время стоял Демосфен. Он руководил демократической партией, которая отстаивала полную независимость Афин как экономическую, так и политическую, и освященное веками демократическое устройство. Со свойственной ему прозорливостью он понимал, что все происшедшее таит в себе величайшую опасность для Афин. В случае победы Филиппа Афинам угрожала потеря ведущей роли на морских торговых путях, так как Филипп, по его мнению, не остановился бы на захватах греческой территории, а двинулся бы на Херсонес, как это и в самом деле произошло впоследствии.

В произнесенных по этому поводу трех олинфских речах Демосфен в ярких красках показал афинскому народному собранию опасность нерешительного поведения афинян и потребовал энергичного ведения войны. Однако для этого нужны были деньги, а афинские богачи были не очень склонны жертвовать ими. Государственная казна Афин значительные деньги тратила на раздачи гражданам так называемого феорикона, т. е. денег на оплату посещения театра. Демосфен пытался убедить афинский народ разрешить ему расходовать эти деньги на ведение войны, но его усилия остались, в конечном счете, безуспешными.

Афины послали небольшой отряд наемников и 30 кораблей на помощь Олинфу. Но эта помощь даже не успела прибыть на театр военных действий. Олинф был взят Филиппом и сравнен с землей; граждане были проданы в рабство и частично отправлены в Македонию для работы на царских рудниках. Принадлежавшие городу земли были поделены между македонскими аристократами (348 г.). При взятии Олинфа большую помощь Филиппу оказали его сторонники среди олинфян. В решительный момент олинфская конница изменила и перешла на сторону Филиппа.[333]

В это же время афиняне претерпели и другой тяжелый удар: одновременно с осадой Олинфа Филиппу удалось добиться отложения Евбеи, бывшей одним из источников хлебного снабжения Афин.

Македонская партия у власти в Афинах

Эта неудачная внешняя политика подорвала влияние демократической партии в самих Афинах. Перевес получают олигархические элементы, возглавляемые оратором Эсхином. Эсхина поддерживал Исократ, сочувствовавший честолюбивым замыслам Филиппа, а, может быть, в известной мере и внушавший ему принципы его политики. Под влиянием этой партии общественное мнение в Афинах все более склоняется к заключению мира.

Филипп со своей стороны не хотел открытой борьбы с Афинами. Военный флот Афин, состоявший более чем из 350 триер, представлял внушительную силу. Кроме того, можно предполагать, что как раз около этого времени Филипп стал носиться с планами обширных завоеваний, не ограничивавшихся Грецией, — афинский флот мог оказаться необходимым ему для этой цели.

Филократов мир

В 346 г. в Пеллу, столицу Македонии, прибыли послы от Афин и других греческих государств. В числе членов афинского посольства был и афинянин Филократ, внесший затем проект мирного договора в афинский совет. Мир был заключен на том условии, что каждый договаривающийся сохраняет за собой владения, которые были в его руках в момент заключения мира.

Филократов мир был блестящей удачей дипломатии Филиппа. Успех заключался не только в том, что фокидцы были исключены из мирного договора и фактически отданы на произвол Филиппа; Филипп сумел затянуть и самое заключение мирного договора и, в то время как афинские послы ожидали его в Пелле, он успел овладеть фракийским побережьем вплоть до Херсонеса.

Правда, Филипп дал туманное обещание передать Афинам Евбею и Ороп, но, тем не менее, условия мира были крайне невыгодными для Афин.

Естественно, что тотчас же после возвращения посольства на родину Демосфен возбудил против него обвинение в предательстве в знаменитой речи «О преступном посольстве». Но на этот раз враги Демосфена одержали верх. Мир был ратифицирован афинским народным собранием.

Конец Священной войны

Между тем Филипп продолжал Священную войну. Завоевав Фессалию, он вторгся в Фокиду и нанес в союзе с Фивами поражение фокидцам. Фиванцы настаивали на полном порабощении Фокиды, но Филипп не желал чрезмерно усиливать фиванцев и добивался в совете амфиктионов, чтобы фокидцам была оставлена их территория, но чтобы они были исключены из числа амфиктионов. Вместо них включен был Филипп, получивший два голоса. В это время Фессалия провозгласила его главным военачальником — тагом. Теперь царство Филиппа фактически простиралось от Фермопил до Геллеспонта — подобного ему в Греции никогда не существовало.

Филипп и Демосфен

В наиболее популярных немецких трудах по истории Греции обычна оценка Филиппа как великодушного спасителя Эллады, а Демосфена — как адвоката-болтуна и предателя. Поэтому мы позволим себе привести ту характеристику этих лиц, которую мы находим в античных свидетельствах.

Филипп постоянно характеризуется как коварный и бесчестный человек, который не уважал людей и смотрел на них только как на свои орудия. Обещания связывали его только до тех пор, пока это было ему выгодно. Его царское слово не имело никакой цены. Его оружием были ложь, произвол и насилие. Он поощрял самые низкие страсти и привлекал к себе на службу продажных писателей. «Людская ненависть и глупость позволили Филиппу под видом общеэллинских интересов спокойно преследовать свои личные цели», — принужден признать Р. Пельман.

В покоренных им греческих городах он не только уничтожал демократические учреждения, но и вообще лишал их всякой независимости и жестоко издевался над ними. Так, в фессалийских городах (как некогда Лисандр) он передал власть своим ставленникам, как называет их Демосфен, «декархиям», распоряжавшимся там по своему усмотрению. Древние авторы справедливо говорят о порабощении им греческих городов.

Греки привыкли к насилиям и надругательствам над жителями покоренных городов, но Филипп в этом отношении не имел себе равных. Мы уже говорили о 3000 фокидцах, утопленных в море в 352 г. по приказу Филиппа. В 348 г. демократы Эретрии и Орея на Евбее ушли в соседний Портмос и укрепились там. Филипп взял Портмос и перебил сбежавшихся сюда демократов. В том же году он вырезал, продал в рабство и увел на каторжные работы в царские рудники всех жителей разрушенного им Олинфа.

О Демосфене всякий непредубежденный человек легко составит себе впечатление по его речам. Прекрасную характеристику Демосфена дает Р. Ю. Виппер:

«Демосфен не имел военных талантов. Его родина была слаба и не имела союзников. Но в этом труднейшем положении Демосфен сделал все, что было в человеческих силах: неустанно открывал глаза народу на происки сторонников Македонии... сплачивал разрозненные элементы оппозиции... старался привлечь другие общины к национально-демократическому делу. Если согласиться судить политика не по его успехам, а по степени его изобретательности, находчивости и напряженности энергии, то Демосфена следует признать одним из величайших государственных деятелей Греции... Демосфен мог гордиться тем, что он завоевал своей убежденной речью множество новых сторонников, что республиканское настроение, померкшее было к концу безнадежной первой войны с Филиппом, вновь проснулось... и завоевало широкие круги афинского общества».[334]

Немецкие историки, пытаясь бросить тень на нравственный облик Демосфена, ссылаются обычно на то, что в тот момент, когда Исократом и Филиппом был выставлен лозунг объединения эллинов, он вступает в союз с персами; значит он — изменник, а Филипп — носитель панэллинской идеи. На это можно возразить, что македоняне были столь же мало греками, как персы, — так относились к македонянам сами греки. Филипп неоднократно обнаруживал, что идея объединения греков была в его устах просто фразой, фактически им руководило стремление к усилению могущества и влияния Македонии.

Демосфен, действительно, вел переговоры с персами и, может быть, уже в это время получал субсидии от них для ведения антимакедонской агитации. Пытались изобразить дело так, что эти деньги были взятками, полученными им лично. Но это противоречит показаниям источников, которые в большинстве случаев прямо указывают на то, что эти деньги Демосфен получал для поддержки антимакедонского движения в Афинах и Греции. Сближаясь с Персией, Демосфен поступал как честный и дальновидный патриот, понимавший, что реальной угрозой его родине был Филипп, а не Персия.

Борьба за проливы

Ставший в 357 г. независимым Византий, несмотря на свой демократический строй, естественно видел своего конкурента в Афинах. В начале 40-х годов он даже заключил договор с Филиппом.

Если бы Филиппу, захватившему в 348 г. Эретрию и Орей на Евбее, удалось прибрать к рукам и проливы, ведущие в Черное море, хлебное снабжение Афин оказалось бы на грани катастрофы. Демосфен произнес свою знаменитую речь — третью филиппику. Было решено послать афинское войско на Евбею для борьбы со ставленниками Филиппа. Летом 341 г. афинское войско, поддержанное контингентами из Халкиды и Мегары, одержало победу над войсками Филиппа и окончательно изгнало македонян из Евбеи. Афинское народное собрание наградило Демосфена золотым венком.

О другой нависшей над афинянами опасности мы читаем также в знаменитой речи Демосфена «О венке»: «Видя, что мы (афиняне) из всех людей пользуемся наибольшим количеством ввозного хлеба, и желая распоряжаться по своему произволу подвозом хлеба, Филипп прибыл во Фракию и стал уговаривать своих союзников византийцев заключить с ним союз против нас (афинян)».

Действительно, если в 352 г. Филиппу удалось стать фактически хозяином Фракии, то теперь он решил ликвидировать одрисский царский дом, формально еще владевший Фракией, и присоединить Фракию к своим владениям и де юре. Под тем предлогом, что фракийский царь Керсоблепт совершил (в 342 г.) несправедливости против греческих городов на побережье Фракии, Филипп, во главе большой армии, двинулся в его царство. Керсоблепт был свергнут с трона, а Фракия превращена в македонскую провинцию. В устье Гебра был основан новый большой город Филиппополь, ставший центром македонской власти в восточной Фракии. В 341 г. Филипп завладел Калибой близ Византия и вышел, наконец, к Пропонтиде.

Когда византийцы увидели, что Филипп хочет прочно овладеть их проливами, они охладели к нему и отказались принять участие в борьбе против Афин. В ответ на это Филипп начал готовиться к походу на Византий. Византий заключил военный союз с Афинами.

В 340 г. флот Филиппа направляется в Геллеспонт. Однако он не пошел на Византий, как ожидали афиняне, а осадил Перинф.

Все это вызвало радикальный поворот в общественном мнении Афин: если за восемь лет перед этим был заключен Филократов мир и македонская партия была сильна в Афинах, то теперь сторонники Македонии объявляются государственными преступниками, и страна начинает лихорадочно готовиться к войне с Македонией. Тут был задет вопрос хлебного снабжения, поэтому все разногласия сразу исчезли.

Теперь афиняне посылают флот из 120 кораблей против Филиппа, который, не снимая осады с Перинфа, подошел к Византию. Здесь на море, как оказалось, соотношение сил было иное, чем на суше, тем более, что теперь целый ряд государств, нуждающихся в ввозном хлебе, как, например, Мегара и Коринф, также поддерживали Афины. В 340 г. Филиппу пришлось бросить осаду Перинфа и выйти в море против афинян. Около Византия афиняне наголову разбили флот Филиппа, и Филипп убедился, что на море афиняне безусловно сильнее его.

Филипп, тем не менее, осадил Византий. Эта осада продолжалась около года (она окончилась в 339 г.) и была столь славной страницей в истории борьбы за освобождение, что ее разукрасили всевозможными легендами. До нас дошел афинский декрет о проксении, данной одному из участников героической обороны этого города — Апеллесу (IG II2 119). Несмотря на чрезвычайные усилия Филиппа (для осады Византия им была впервые применена новая замечательная военная машина, изобретенная Полиидом), взять Византии не удалось и пришлось снять осаду.

Вести об этих победах встречались в Афинах всеобщим ликованием. Византий, Перинф и ряд городов Херсонеса, также освобожденных теперь от гарнизонов Филиппа и получивших назад «свои отчизны, законы, свободу и храмы», ликуют и принимают почетные декреты в честь своих освободителей — афинян. Византийцы предоставили им право гражданства, освобождение от всех пошлин и налогов, право сидеть в первом ряду на состязаниях и выступать в народном собрании вне очереди; на берегу Боспора были поставлены три огромные статуи, изображающие, как Византий и Перинф увенчивают Афину.

Новая Священная война

Вскоре после этого Филиппу представился новый случай вмешаться в греческие дела. Опять начинается так называемая Священная война — на этот раз уже не с Фокидой, а с озольскими локрами. Локры из Амфиссы запахали землю в Крисе, которая была разрушена за святотатство (см. ч. I, с. 157) и предана проклятию: эту землю запрещено было обрабатывать. Амфиктионы объявили войну локрийской Амфиссе. Никто не ожидал так быстро Филиппа, который прошел Фермопилы и неожиданно оказался в Фокиде, в Элатее, якобы затем, чтобы помочь расправиться с Амфиссой; это вызвало панику во всей Греции и перемену фронта даже в тех греческих государствах, которые поддерживали Филиппа в прежней Священной войне, — прежде всего в Фивах.

Вражда между Афинами и Фивами была настолько сильна, что Фивы всегда принципиально становились на сторону врагов Афин. Но теперь, когда греки были совершенно не подготовлены, а армия Филиппа под предлогом помощи Дельфийскому храму оказалась уже по эту сторону Фермопил, Фивы начали колебаться и, вняв просьбе Демосфена, перешли на сторону Афин. Теперь против Филиппа образовалась коалиция из всех греческих государств.

Соединенная греческая армия выступила против Филиппа. Это было в 338 г.

Битва при Херонее

Мощное эллинское ополчение встретилось с армией Филиппа при Херонее в Беотии. В войске Филиппа находился его 18-летний сын Александр. Несмотря на его юный возраст, Филипп, зная его исключительные военные способности, поручил ему фактическое руководство всей этой операцией, — командование левым флангом, который врезывался прежде всего в армию врага и наносил ей решающий удар. Александру удалось нанести такой сильный удар соединенной греческой армии, что она не выдержала и бежала. Александр стоял как раз против знаменитого беотийского священного отряда в 300 человек, который никогда до сих пор не был побежден. Но Александру удалось его разбить; все 300 воинов отряда пали на поле сражения.

Как мы уже говорили, отличие тактики Филиппа от греческой тактики состояло в том, что он преследовал врага до полного уничтожения. Но в этом случае Филипп не преследовал греков. Это объяснялось не слабостью Филиппа, а тем, что он был не только замечательный полководец, но и искусный дипломат. Он понял, что теперь самый подходящий момент проявить свое великодушие.

Наиболее тяжелая судьба постигла Фивы, так как с точки зрения Филиппа они совершили предательство, поскольку они были союзниками Филиппа и перешли на сторону Афин. Правда, он не разрушил Фив, но в Фивах был произведен переворот; у власти поставлены олигархи, и в крепость Фив — Кадмею — введен македонский гарнизон. Два города в Беотии — Платеи и Орхомен, некогда разрушенные Фивами, были теперь восстановлены; это были постоянные соперники Фив.

Наиболее «великодушно» держал себя Филипп по отношению к Афинам. Он не причинил им никакого зла — даже возвратил всех пленников, взятых на поле битвы. Афинам была предоставлена полная автономия. Филипп проявлял к ним предупредительность, притворяясь поклонником Афин. Действительной причиной была, как мы уже говорили, его заинтересованность в афинском флоте. Он, правда, не вернул Афинам Херсонеса, но взамен его предоставил им беотийский Ороп. Теперь в Афинах взяла верх македонская партия: сооружается статуя Филиппу, а Александру предоставляется право афинского гражданства.

Все дальнейшие действия греческих государств носили уже чисто показной характер; они знали, что фактически хозяином Эллады является Филипп, что теперь он может делать все, что ему вздумается.

Коринфский конгресс

Тем не менее Филипп соблюдал со свойственной ему дипломатической ловкостью все законные формы. Он делал вид, что не желает господствовать над греками, и предложил грекам самим объединиться в одно целое, в тесный союз, собрав общее совещание — синедрион. Все греки, кроме лишь Спарты, приняли в нем участие. Спарта же упорно не желала участвовать ни в каких предприятиях Филиппа.

Синедрион собрался в Коринфе в 337 г.

Договор об образовании Панэллинского союза

На Коринфском конгрессе было торжественно провозглашено основание Панэллинского союза. Филипп изображал этот акт как великодушный патриотический шаг с целью объединения Греции и организации борьбы против общенационального врага — персов. В действительности этот акт означал окончательное порабощение Греции, передачу власти в руки преданных Македонии богачей и начало грабительского Восточного похода, причем часть добычи должна была попасть в карманы крупных собственников греческого материка.

В самом деле, союз по виду был добровольным объединением греческих государств, в который Филипп официально даже не входил: он был лишь главой общегреческой армии — все дела должны были решать сами греки. Филиппу предстояло лишь исполнять приказы общегреческого союза. Фактически после победы 338 г. вхождение в этот союз стало обязательным, и только Спарта отважилась не войти в него.

Рассмотрим отдельные пункты этого договора, провозглашавшего запрещение войны между греками, ликвидацию пиратства и общегреческий поход на персов.

Прежде всего этот договор гарантировал независимость каждого отдельного греческого государства и неприкосновенность его границ. Это звучало очень красиво, но фактически означало уничтожение всяких союзов и объединений с тем, чтобы санкционировать раздробление Греции и лишить греков возможности организовать какое-либо сопротивление Македонии. В частности — отделение от Афин фракийского Херсонеса, поставленного под власть Македонии, привело Афины в экономическую зависимость от Македонии, так как из Геллеспонта афиняне получали хлеб. Самому Филиппу этот пункт о независимости не помешал поставить гарнизоны во всех важных пунктах, ненадежных в политическом или стратегическом отношении, прежде всего, в Акрокоринфе, акрополе Коринфа, важнейшего экономического центра греческого материка.

По Коринфскому договору каждое греческое государство должно было сохранить неизменным тот строй, который оно имело ко времени конгресса. Это также звучало очень красиво, но в действительности после битвы при Херонее власть повсюду была передана в руки олигархий, представлявших интересы зажиточных граждан, сочувствующих Македонии. Этот строй и должен был быть увековечен. В согласии с этим было воспрещено восстанавливать разрушенные Филиппом города, а также те политические учреждения, которые Филипп объявил враждебными себе; воспрещалось также возвращать изгнанников, удаленных по воле Филиппа.

Истинная цель союза лучше всего видна из пункта, воспрещавшего во всех греческих государствах конфискации имущества, переделы земель, отмену долгов и освобождение рабов с целью переворота.[335] «Верные союзники Филиппа (олигархи) передали ему теперь исключительное право пользоваться военными силами греческих общин, взамен чего получили его содействие против революции и гарантию спокойного обладания капиталами» (Виппер).

Но наиболее циничным был последний пункт: ни один грек не должен был служить в войске, выступающем против Филиппа, или помогать его врагам, — виновные караются изгнанием и конфискацией имущества. По внешности этот пункт был направлен против греков, «предателей национального дела», которые поступают на службу к персидскому царю; в действительности этот пункт обеспечивал Филиппу монопольное распоряжение всеми военными силами Греции и делал невозможным для какого бы то ни было греческого государства вести самостоятельную внешнюю политику.

Все честные и благородные, патриотически настроенные граждане греческих государств были в величайшем унынии; они чувствовали, что после Херонейской битвы наступил конец всего того, чем они жили, что им было дорого — их культуры, их национального своеобразия, их независимости. С этого момента великой Эллады, в сущности говоря, больше не существует.

Интересна надпись, найденная при раскопках Фив на гробнице одного из современников Херонейской битвы (IG VII 2534):

Ораторское искусство

Господствующим литературным жанром в разбираемую нами эпоху было ораторское искусство. В эту эпоху подвизается целая плеяда блестящих ораторов; об Исократе, Демосфене и Эсхине, как руководителях общественных групп, нам уже приходилось неоднократно говорить выше, ибо они были не только ораторами, но и крупными политическими деятелями. Об Исократе, как писателе, было сказано в предыдущей главе. Исключая Исократа, наиболее крупное значение в истории литературы имел Демосфен. Демосфен родился в 384 г. в семье богатого владельца оружейной и мебельной мастерских. Родители Демосфена умерли, когда он был еще ребенком, и доставшееся ему в наследство от родителей имущество было раскрадено опекунами. Чтобы вернуть хоть частично это имущество, Демосфену необходимо было научиться ораторскому искусству, но этому мешали природные недостатки речи. Упорной работой над собой, под руководством оратора Исея, Демосфен их преодолевает. Начав свою деятельность выступлениями против опекунов, Демосфен всецело посвящает себя судебной деятельности. Из написанных Демосфеном речей огромное большинство представляют собой речи по частным — уголовным и гражданским — делам. Эти речи являются одним из важнейших источников по истории античного гражданского и уголовного права и античного быта. Но главная причина популярности Демосфена — не в этих речах, а в его выступлениях перед советом и народным собранием по политическим вопросам, тесно связанным с его политической деятельностью. Это была эпоха усталости от политики, ухода в личные дела, оппортунизма и продажности; на афинской трибуне выступали продажные демагоги, изменники афинскому делу, агенты македонского царя. Нужно было исключительное ораторское искусство, чтобы в такой обстановке овладеть аудиторией, зажечь ее и склонить к решениям, связанным с большими материальными жертвами и большой опасностью. И Демосфен обладал этими качествами: «Демосфен сочетает совершенное владение приемами ораторского искусства с пламенным пафосом борца. Он использует все выразительные средства речи, выработанные греческим красноречием, включая и прозаический ритм, и для каждого настроения он находит и соответствующий тон. В его сжатом и суровом стиле звучит страстная убежденность, и сила аргументации захватывает слушателя... В историю греческой литературы Демосфен вошел как завершитель аттического красноречия, последний и самый замечательный художник публичной речи в эпоху греческой независимости» (И. М. Тронский).

О речах против Филиппа («Филиппиках», «Олинфских» и речи «О преступном посольстве») мы говорили уже выше. Самая замечательная речь Демосфена — «Речь о венке» — относится уже ко времени, выходящем за рамки разбираемой здесь эпохи (она была произнесена в 330 г.). Но она представляет большой интерес и для этой эпохи, так как здесь Демосфен дает отчет о всей своей деятельности, показывая, что в противоположность деятельности его противников, она была истинно патриотической и единственно правильной.

Средняя комедия

Другой отраслью литературы, достигшей значительного раз вития в разбираемую нами эпоху, была комедия. Комедия этой эпохи носит название средней комедии. К сожалению, ни одно произведение этого жанра до нас не дошло, и мы можем судить о ней лишь по замечаниям древних и цитатам. Эта комедия была переходной стадией от политической комедии V в. к «мещанской драме», бытовой новой комедии эллинистического времени. Наиболее известными авторами этой комедии были Антифан и Алексид. Основным содержанием этих комедий было пародирование мифов и классической трагедии (прежде всего, разумеется, Еврипида). Здесь выводились типичные бытовые персонажи: гетеры, паразиты (т. е. нахлебники), кутилы, повара, врачи и т. д. Уже здесь, вероятно, большую роль играла любовная интрига.[337]

Ораторы

Основным источником для истории этой эпохи являются речи ораторов, которые были в то же время и ведущими политическими деятелями: Исократа, Демосфена, Эсхина. Из речей Демосфена, кроме перечисленных выше, большое значение для истории этой эпохи имеют: «За мегалопольцев» (353 г.), «Против Аристократа» (352 г.), «О мире» (346 г.), «О херсонесских делах» (341 г.). Из речей Эсхина наиболее важны для историка: «Речь о преступном посольстве» (о речи Демосфена с тем же названием упоминалось выше) и речь «Против Ктесифонта»; ответом на последнюю и является речь Демосфена «О венке».

Современные историки: Феопомп, Эфор, Аристотель

Наиболее подробно история этого времени была изложена современником описываемых событий Феопомпом, написавшим «Историю Филиппа» в 58 книгах. Феопомп был горячим поклонником политики Филиппа, хотя и сообщал много фактов компрометирующих Филиппа как человека. В труде Эфора была описана история этого времени (до 340 г., до осады Перинфа) в афинофильском духе. В промакедонском духе эта история была описана еще Анаксименом из Лампсака. Все эти труды до нас не дошли, но они послужили основным источником для дошедших до нас поздних исторических трудов.

Для истории государственного устройства Афин этой эпохи мы располагаем прекрасным источником — «Афинской политией» Аристотеля.

Поздние исторические труды

Из поздних исторических произведений наиболее важна XVI книга «Библиотеки» Диодора, написанная главным образом по Эфору, но использовавшая и Феопомпа. Много материала содержится также у Юстина в его «Извлечениях из "Истории Филиппа" Помпея Трога» и у Плутарха в его биографиях Демосфена и Фокиона.

Надписи и монеты

Надписи и монеты этой эпохи довольно многочисленны. Из надписей наиболее интересны: договор афинян с городами Евбеи и афинский декрет, посвященный тому же вопросу (357/6 г.); афинский декрет об острове Андросе того же года, посвященный делам Второго морского союза; почетный декрет Аркесины на Аморгосе в честь афинянина Андротиона (того же года); интересный для политической истории той же эпохи уже упомянутый выше (с. 557) декрет амфипольцев того же года; договор афинян с фракийским, иллирийским и пэонийским царями 356/5 г.; список пожертвований, полученных беотийцами для ведения Священной войны (355 г.); дельфийские надписи фокидцев времени захвата ими храма 356—350 гг.; афинский декрет о возобновлении союза с митиленцами 347/6 г.; особенно важный для истории юга СССР в античную эпоху афинский декрет в честь сыновей боспорского царя Левкона, — Спартока, Перисада и Аполлония 347/6 г. в благодарность за вывоз хлеба в Афины; найденная в Митилене надпись, в которой Левкон (389—349 гг. до н. э.) устанавливает пониженную пошлину для вывоза хлеба в Митилену и др., а также чрезвычайно многочисленные дельфийские надписи.

Из монет этой эпохи интересны для историка монеты Филиппа с его портретным изображением, в частности — золотые статеры аттического веса, монеты дельфийских амфиктионов, выпущенные в 338 г. после битвы при Херонее, монеты Халкидского союза и Олинфа с изображением Аполлона и лиры, монеты Крениды во Фракии и как раз такие же монеты с надписью «Филиппы» и др.

Земледелие в Аттике

В результате деятельности Писистрата на территории Афинского государства исчезло крупное землевладение: самые богатые аристократические семьи имели не более 30 га земли.[339] Однако попытка Писистрата укрепить мелкое крестьянское хозяйство не достигла цели: к концу VI в. мелкие крестьяне снова попали в тяжелое положение; преобладающим типом селян стали зажиточные крестьяне. Сельское хозяйство принимало все более товарный характер. Иногда богатые люди из аристократии переводят даже все свое сельское хозяйство на коммерческий расчет. Перикл, например, для правильной постановки счетоводства запрещал членам своей семьи пользоваться продуктами из его имения: все, что приносило хозяйство, раб-управляющий должен был продавать на рынке, превращая в деньги. Афинский крестьянин не жил продуктами своего хозяйства: основные предметы питания — прежде всего хлеб и сушеную рыбу — он получал из-за границы по морю; на рынке же он покупал и ряд других продуктов. Мы постоянно встречаем его на базаре, продающим древесный уголь, оливки, растительное масло, вино, уксус, овощи. Крестьянин, изображенный в комедиях Аристофана, скуп, копит деньги, торгует и делает запасы. Разорявшиеся крестьяне могли применить свои силы и навыки в так называемых клерухиях. Это были земледельческие поселения вооруженных афинских граждан, вполне надежных в политическом отношении, на территории союзников. Клерухи должны были всегда быть готовы подавить вооруженной силой восстания этих союзников. Им отводилась земля, либо отобранная у союзников в наказание за мятеж, либо уступленная союзниками в компенсацию за уменьшение налога. Иногда клерухи сами обрабатывали свои участки, а в других случаях они занимались исключительно военным делом, а землю сдавали в аренду тем же союзникам.

Рабский труд

Рабский труд находил довольно широкое применение в сельском хозяйстве, хотя рабство носило здесь более патриархальный характер, чем в городе. Правда, рабы работали целый день от зари до наступления ночи, но их хозяин работал и ел вместе с ними и проявлял о них некоторую заботу. Более тяжелым, чем положение рабов, было положение свободных сельскохозяйственных рабочих: они не были собственностью хозяина, и их болезнь или смерть не приносили хозяину никакого убытка. Поэтому он не считал нужным о них заботиться и старался выжать из них все возможное.[340]

В афинском ремесле в классическую эпоху рабский труд, находил все более широкое применение. Обычным (по крайней мере, в первой половине V в.) было такое положение вещей, когда квалифицированным ремесленным трудом занимались свободные, а простым физическим трудом и черной работой всякого рода рабы. Положение этих последних было очень тяжелым: они рассматривались как рабочий скот, как «одушевленное орудие» и подвергались бесчеловечной эксплуатации. Раб мог иметь имущество только с разрешения хозяина; хозяин мог продать его и разлучить с семьей. На суде показания рабов принимались обязательно под пыткой. В некоторых греческих государствах (например в Афинах) закон сурово карал за убийство раба; но хозяин мог подвергать раба самым суровым наказаниям и, если раб умирал в результате побоев, хозяин не подвергался ответственности.

Лучше было положение «оброчных», «живущих отдельно» (choris oikountes). Это были главным образом рабы, занимавшиеся торговлей, или квалифицированные ремесленники, работавшие у себя на дому либо в мастерской хозяина. Такие рабы часто приносили хозяину большой доход, поэтому они чрезвычайно ценились, за них платили огромные деньги, и положение их было значительно лучше, чем положение простых рабов. Они жили отдельно от хозяина и имели собственные орудия труда, но зато платили хозяину значительный оброк. Нередко такие рабы становились богатыми людьми и выкупались на волю.

Наиболее тяжелой была работа рабов в рудниках. Для рудников закупали большие массы рабов, причем заранее учитывалась их быстрая изнашиваемость и смерть вследствие невозможных условий работы (неестественное положение тела при работе, очень длинный рабочий день, отсутствие вентиляции, скудное питание). Столь же тяжелой считалась работа на мельнице, где раб, подобно ослу или лошади, должен был вращать тяжелый мельничный жернов.

Вольноотпущенники

Раб в принципе являлся «вещью» и не мог быть субъектом права. Поэтому с точки зрения теоретических предпосылок греческого права раба отпустить на волю нельзя: отпущенный на волю раб (точно так же, как и всякое отпущенное на волю домашнее животное) становился «ничьей вещью» (res nullius), и всякий желающий мог взять его себе и поработить. Однако некоторые хозяева были заинтересованы в том, чтобы отдельные рабы не только при их жизни жили с их разрешения, как свободные люди, но и после их смерти сохраняли эту свободу и не подвергались опасности быть захваченными и порабощенными наследниками рабовладельца, претендующими на его имущество, или посторонними людьми. Обещание свободы после смерти пожилого хозяина стимулировало труд раба и повышало его производительность. Этого можно было достичь только обходным путем: например раб дарился («посвящался») или продавался божеству (цену раба якобы от имени бога уплачивал сам освобожденный хозяину), а бог (т. е. фактически жрецы храма) брал на себя обязательство следить за тем, чтобы никто не порабощал раба и не обижал его. Таким образом, раб фактически становился свободным, а всякое порабощение раба являлось уже кощунством по отношению к данному богу. Постепенно в передовых торговых государствах, например в Афинах, вольноотпущенники (apeleutheroi) составили уже особую довольно многочисленную группу граждан: в юридической фикции — продаже или посвящении раба богу — становилось все меньше нужды.

Эти вольноотпущенники в правовом отношении были приравнены к метэкам с той лишь разницей, что метэк мог выбрать себе «покровителем» (prostates) любого гражданина по собственному желанию, тогда как простатом вольноотпущенника обязательно являлся освободивший его на волю хозяин. По отношению к этому хозяину отпущенник сохранял ряд обязанностей. Иногда он должен был оставаться рабом до смерти хозяина или в течение определенного отрезка времени; такое временное рабство носило название paramone. Но и после отпущения на волю отпущенник сохранял некоторые обязанности по отношению к освободившему его хозяину: он должен был являться с поздравлениями и подарками в дни семейных праздников, помогать бывшему господину в случае нужды и т. д. Нарушение этих обязанностей давало бывшему господину право возбудить против отпущенника «иск об отпадении» (graphe apostasiou). Если господин выигрывал этот иск, он мог снова сделать отпущенника своим рабом; если он проигрывал, отпущенник совершенно освобождался от всяких обязанностей по отношению к бывшему господину и становился метэком.

Иностранцы и метэки

Вследствие широкого развития межполисных — прежде всего торговых — отношений, в греческих городах появляется большое число иностранцев. С точки зрения теоретических предпосылок греческого права, иностранец не пользуется в греческом государстве никакой защитой закона — его можно безнаказанно убить и ограбить. Однако уже очень рано в эти первобытные взгляды начинает вноситься ряд коррективов: если иностранец имеет покровителя (ксена, простата) из числа граждан, то обида, нанесенная иностранцу, рассматривается как обида, нанесенная его гостеприимцу; между государствами заключаются договоры о взаимной охране прав граждан одного из договаривающихся городов, проживающих в другом, и т. д. В ряде государств, в том числе в Афинах, учреждаются особые суды для разбора дел с иностранцами. Разумеется, и в этих случаях граждане оставались в привилегированном положении по сравнению с этими иностранцами.

Если иностранец решал навсегда поселиться в каком-либо городе или если он проживал в этом городе дольше определенного установленного законом срока, он переходил в сословие метэков или парэпидемов. Кроме всех повинностей, которые несли граждане (налогов, обложений, военной службы и т. д.), метэки несли еще особые специальные повинности, в частности — платили особый налог — метэкион. На суде их представляли особые представители, которых они выбирали себе из граждан — простаты.

Метэки были ограничены в ряде прав. Как и иностранцы, они не имели права владеть землей или домом (ges kai oikias enktesis) и должны были жить в наемных квартирах или гостиницах. По-видимому, они могли жить не во всех кварталах города (а Афинах — не во всех демах), а только в некоторых. Хотя они платили такие же налоги, как и граждане, они получали на праздниках меньшие части жертвенного мяса, чем граждане. Некоторые обязанности метэков носили унизительный характер: так, во время праздничных процессий жены метэков должны были нести зонтики, чтобы защищать от солнца головы гражданок. Так как суды относились к метэкам с предубеждением, афинские адвокаты обыкновенно начинали свою карьеру с того, что выступали с обвинениями против метэков.

Непривилегированные группы граждан

В городах с олигархическим строем широкие массы населения часто находились в положении, которое было немногим лучше описанного положения метэков. Они не имели политических прав, за их убийство платили меньший штраф, чем за убийство граждан из привилегированных сословий, и т. д. С развитием городского торгово-ремесленного класса привилегии по происхождению заменяются имущественным цензом, в зависимости от которого ставится пользование политическими правами (см. законы Солона). По мере демократизации государственного строя все эти ограничения исчезают, но некоторые пережитки их сохраняются. Так, в Афинах по закону Перикла (450 г.) дети, рожденные от брака гражданина с иностранкой, не получали гражданских прав; женщины, торгующие на рынках, не имели права возбуждать процесс об обесчещении и т. д.

Уравнение в правах всех свободных граждан в одних греческих государствах и закабаление свободной бедноты в других привело к резкому разграничению Греции на два лагеря: на демократический, возглавляемый Афинами, и аристократический, возглавляемый Спартой. Внутри свободного населения каждого греческого города существовало столь же резкое расслоение: беднота в аристократических государствах стремилась к революции и зачастую искала сближения с Афинами; знать и богатые в демократических государствах становились сплошь и рядом государственными изменниками, готовыми в любой момент предательски открыть ворота и впустить в город спартанские отряды.

Обострение классовых противоречий привело к безработице, к кровавой борьбе и к массовым изгнаниям политических противников. В IV в. многие граждане греческих городов, лишившиеся заработка или изгнанные с родины, составили вооруженные шайки, которые занимались грабежом или нанимались к кому угодно на военную службу. Наемные войска быстро вытеснили гражданские ополчения. Возникновение наемного войска ускорило разложение античного государства, ибо наемный воин, не задумываясь, изменял тому государству, которое его наняло, если получал большее жалованье от врага.

Горное дело

Добыча и обработка металлов — серебра, железа, меди, отчасти золота — одна из главных отраслей промышленности в разбираемую нами эпоху. Типичным образцом горных разработок в классический период могут служить Лаврийские серебряные рудники, приносившие большой доход афинскому государству и частным рабовладельцам. Число рабов, занятых в этих рудниках, точно неизвестно, но есть указание, что в Пелопоннесскую войну более 20 000 рабов перебежало от афинян к спартанцам. По всей вероятности, большинство этих перебежчиков были рабы из Лаврийских рудников.

Орудия производства в рудном деле были весьма несложны и мало дифференцированы. Изготовлялись они из хорошего железа, подвергнутого закалке. Для откалывания и разбивки породы служили молот, клин и кайло. Отбитую породу подбирали железной лопатой. В архаическую эпоху пользовались открытыми разработками. В VI в. до н. э. перешли к вырубке узких и невысоких (60 см — 1 м) штолен. На рубеже VI и V в. появляются шахты — колодцы (36—119 м). Освещались шахты глиняными светильниками, горевшими 10 часов и служившими также для измерения времени. О вентиляции не заботились. Переноска отколотой руды и частью подъем ее из шахт производились вручную (для подъема пользовались также деревянными воротами и бадьями).

V век характеризуется некоторым улучшением металлургической техники. Можно указать, например, на появление плавильных печей. Эти печи наполнялись рудой, дровами и флюсами, т. е. минералами, способствовавшими плавке.

Сельскохозяйственная техника

В сельскохозяйственной технике наблюдается в V—IV вв. некоторый прогресс. Совершенствуются старые и появляются новые земледельческие орудия, например, деревянная борона, молотильная доска, деревянный или каменный каток. Удобрение навозом получает более широкое применение, наряду с ним применяются зеленое и искусственное удобрение (зола, известь). К концу эпохи начинает вводиться трехпольная система севооборота (просо — овощи — пшеница). Мельницы, появившиеся в малоазийских торговых городах уже в предыдущую эпоху, теперь распространены и на материке. Мельничное дело совершенствуется. Применяется высокий двухконусный тяговый жернов довольно сложного устройства, приводимый в движение ослом. В мельничном деле проводится разделение труда: работают рабы и рабыни под руководством надсмотрщиков, причем каждому из работающих поручается определенная часть трудового процесса.

Техника ремесла

Значительное развитие имело место в ремесленной технике. Особенно большой прогресс наблюдается в керамике. Употреблявшийся для раскрашивания черный лак отличается поразительным блеском — секрет изготовления его в настоящее время утерян. Точность и тщательность отделки в V в. значительно повышается благодаря изобретению ножного гончарного круга; теперь обрабатываемый предмет уже не нужно поворачивать рукой: при движении ноги вверх и вниз весь станок получает вращательное движение.

Характерно для этой эпохи и значительное разделение труда. Ксенофонт пишет: «В больших городах... один шьет мужские башмаки, другой — женские, а бывает и так, что один кроит, другой строчит, третий прирезывает верх, а четвертый только сшивает все вместе. Естественно, что тот, кто постоянно занимается самой небольшой частью, исполняет ее превосходно. То же самое бывает и с кухней... Один варит мясо, другой — жарит, третий варит рыбу, четвертый жарит ее, пятый печет хлеб, и притом не всякий хлеб, а только одного сорта, но зато хорошо. Очевидно, что при таком приготовлении всякая пища делается с замечательным совершенством» (Ксенофонт. Киропедия. VIII, 2, 5).

Тем не менее сколько-нибудь крупных мастерских в эту эпоху не возникает. Выгоднее было иметь несколько мелких предприятий, чем одно крупное. Отличительной чертой античного ремесла оставалось преобладание мелких мастерских: мастерская с несколькими десятками рабочих считалась уже большой. Богатый человек вкладывал лишь часть своих средств в мастерскую, остальные раздавал под проценты, тратил на покупку недвижимости и т. д. Другой причиной, препятствовавшей расширению античных предприятий, было широкое развитие домашнего производства. Хотя в V и IV вв. уже получались из-за границы не только зерно, но и материи и готовые платья, хотя зерно часто мололи не дома, а возили для помола на мельницу, — все же, как правило, в каждом хозяйстве женщины ткали, пряли и шили одежды для собственного употребления, а зерно перемалывали на жернове рабыни. Однако хлеб и рыбу приходилось покупать на рынке, и для этого необходимо было продавать оливковое масло, вино, уголь и другие хозяйственные изделия.

Большим препятствием для развития техники было вызванное рабовладельческим способом производства презрительное отношение свободных людей к грубому физическому труду. Этот труд стал уделом рабов, а поскольку в улучшении условий труда рабов граждане античных городов не были заинтересованы, нельзя было ожидать какого-либо прогресса (например, каких-либо шагов к механизации производства).

Получилось своеобразное разделение труда между свободными и рабами: к числу высококвалифицированных ремесленников относятся главным образом свободные, они гордятся этим и называют себя «мудрецами» в своем искусстве. Опытные специалисты-мастера пользуются за свой опыт и знания большим авторитетом. Для ряда отраслей теперь уже необходимо знание арифметики, геометрии, начал практической механики. Хозяева мастерских были свободными людьми и в значительной части — гражданами; по свидетельствам древних авторов, именно эти «сапожники, горшечники и кожевники» решают все вопросы в народном собрании. Там, где не требуется высокая квалификация, работают и свободные и рабы, но так как потребности раба очень низки, то конкуренция с рабами для свободных оказывается невозможной (особенно при работе на частных лиц), и свободный труд постепенно вытесняется рабским. Наконец, в качестве чернорабочих работали только рабы, свободные шли на такую работу, только находясь в безвыходном положении. На некоторые наиболее тяжелые работы свободные вовсе не допускались по закону: так, человек, который заставил бы свободного мальчика вращать мельничный жернов, подлежал смертной казни. Рабовладельческий способ производства, таким образом, не давал возможности повышать технику ремесла выше определенного, сравнительно низкого уровня: огромное большинство рабов было чернорабочими и работали под угрозой бича, под угрозой наказания; этим людям можно было, как заметил уже Маркс, давать только наиболее грубые, наиболее неуклюжие орудия труда, труднее всего подвергавшиеся порче: такой рабочий с особенным удовольствием портил орудия, так как работал из-под палки.

Это замечание Маркса не может, однако, относиться к квалифицированным оброчным рабам, которые назывались «живущими отдельно» и находились в более привилегированном положении; они, как правило, работали своим инструментом.[341]

Техника военного и морского дела

Наибольший прогресс в эту эпоху произошел в военном и морском деле. Гражданское ополчение с конца V в. постепенно вытесняется войском наемников-профессионалов, посвятивших себя с юности военному делу. Они научаются так ловко маневрировать в бою, что могут обойтись без тяжелого вооружения: панцирь теперь делается из плотного холста, а щит из кожи; главным оружием становится длинный меч, дротик и длинное легкое копье. Эти воины назывались пельтастами (от греческого pelte — «легкий щит»). В структуре военных кораблей также наблюдается дальнейший прогресс: теперь триера совершенно вытесняет более примитивные типы военных судов; форма и оснащение морских судов значительно совершенствуется.

В конце классической эпохи начинают играть большую роль различные стенобитные и метательные орудия. Метательные орудия строятся на принципе пружины, они выбрасывают огромные камни, разбивающие стены и пробивающие ворота городов.

Снабжение хлебом

Основные предметы питания в передовых греческих городах — хлеб и сушеная рыба — получались главным образом из других государств, и прекращение ввоза обрекало население на голодную смерть. Необходимо было поэтому обеспечить постоянный, бесперебойный подвоз хлеба. Такой подвоз могло обеспечить лишь сильное в военном отношении государство с большим флотом и с большими экономическими ресурсами. Из государств, ввозивших хлеб, это было доступно только Афинам и Коринфу, торговым центрам, к которым сходились почти все торговые пути восточной части Средиземного моря и Причерноморья (Афины) и Италии и Сицилии (Коринф).

Чтобы представить себе размах афинской торговли, попытаемся перечислить, что ввозилось в Афины и что вывозилось из них. Прежде всего, в Афины ввозились ежегодно более миллиона медимнов (50 000 т) хлеба. Ввозилась сушеная рыба из Причерноморья, соленое мясо из Фракии и Фессалии, вино с Хиоса, сыр и фрукты, железо, медь с Кипра, строевой лес из Фракии и Македонии, слоновая кость, воск, шерсть, лен, папирус из Египта, материя из Милета, Мегар и других мест, черепица из Коринфа, кровати из Хиоса и из Милета, ковры из Персии и Карфагена, восточные ткани из Египта, благовония из Аравии и т. д. В обмен на это афиняне вывозили: оливковое масло, вино, фиги, мед, тонкую шерсть, свинец, золото, мрамор, но прежде всего посуду — как простую, так и художественную — и целый ряд других художественных изделий. Наконец, из Афин вывозились в большом количестве и книги.

С точки зрения античных правовых представлений грабить за пределами государства, а тем более в открытом море можно было безнаказанно; поэтому для обеспечения безопасности торговли необходимо было образовывать союзы государств или заключать особые договоры, возбраняющие гражданам двух государств грабить друг друга. Крупнейшим из таких союзов был Первый Афинский морской союз. Не удивительно, что этот союз, первоначально создавшийся для отражения персидской опасности, сохранился и после того, как эта опасность миновала, и что во главе его стали именно Афины. Основной задачей Афин было: прекратить пиратство на Эгейском море, завести флот, который был бы сильнее всех флотов государств Эгейского моря, вместе взятых, и овладеть проливами, чтобы обеспечить регулярный подвоз хлеба из Северного Причерноморья. Характерно, что после победы Спарты над Афинами и распадения Афинского морского союза на Эгейском море стали снова господствовать пираты. Ряд важнейших мероприятий Афинского государства по запрещению свободного вывоза хлеба из государств — членов союза объясняется той же его целью — обеспечить подвоз хлеба.[342] Афинские суда имели право торговли только в том случае, если на обратном пути они привезут хлеб в Афины. Даже давать деньги в долг под обеспечение морского груза разрешалось только в том случае, если обратный груз — хлеб, направляющийся в Афины. В самих Афинах принимались энергичные меры для борьбы с хлебной спекуляцией. За ввозимым хлебом наблюдали особые должностные лица. Понятно, почему во всех больших войнах Афин V и IV вв. решительные сражения происходили на пути к черноморскому хлебу, во Фракии и проливах, и почему потеря проливов обычно быстро вела к полному поражению. Первое заседание народного собрания в каждую пританию посвящалось вопросу о снабжении Афин хлебом.

Морская и сухопутная торговля

Хлеб получался главным образом из Причерноморья, Египта и Сицилии, т. е. по морю. Этим объясняется, почему морская торговля имела в Греции гораздо большее значение, чем сухопутная. Сухопутные дороги в Греции были очень плохи, возить товары приходилось главным образом вьюком на ослах и мулах, стоимость товара в результате перевозки на большие расстояния увеличивалась в несколько раз, тогда как перевозка по морю стоила очень дешево. Ряд товаров греческие города (в частности — Афины) получали из близлежащих местностей; к таким товарам относились овощи, уголь, дрова, рыба из озер, соль, скот.

Явным преувеличением является утверждение, что сухопутная торговля была в это время в зачаточном состоянии и будто бы, если не считать товаров, ввозимых по морю, греки жили замкнутым хозяйством. Подобно тому, как в афинском порту были прекрасно устроенные пристани для приходящих судов и сооружения для склада товаров, и афинский рынок был прекрасно организован. Здесь были отдельные ряды лавок для различного вида товаров: овощной ряд, рыбный, горшечный, хлебный и т. п. Действовала хорошая рыночная полиция. Особые чиновники наблюдали за доброкачественностью товаров и правильностью весов, за недопущением контрабанды и т. д. Особенно тщательно была организована хлебная торговля, были особые чиновники, которые наблюдали за тем, чтобы торговцы не прятали хлеба, не спекулировали и чтобы хлеб не продавали выше установленной цены. На афинском рынке можно было видеть, кроме жителей Аттики, мегарских и беотийский торговцев, привозивших рыбу, огородные овощи, кирпич и ремесленные изделия, в частности, из Беотии — изящные терракотовые статуэтки, называемые танагрскими. Даже хлеб частью привозился не по морю, а по суше: он переправлялся из хлебородной Евбеи на грузовых баржах через узкий Еврип, а оттуда шел сухим путем по Аттике. Правда, из более отдаленных областей товаров по суше не возили, но это объясняется отчасти тем, что перевозка на большие расстояния по морю обходилась гораздо дешевле.

Продукты сельского хозяйства и ремесленные изделия, прибывавшие по суше, продавались на рынке либо самими производителями, либо мелкими торговцами. Эти полунищие торговцы, зазывавшие криками покупателя и постоянно подымавшие скандалы из-за грошей, пользовались в Афинах общим презрением (особенно торговки).

В другом положении была заморская торговля.

При дальней торговле по морю покупная цена товара значительно понижалась, если товар закупался большими партиями и перевозился на больших кораблях. Поэтому купцы, ведшие заморскую оптовую торговлю, были обычно богачами; они пользовались большим весом и уважением в обществе и задавали тон в политике демократической партии.

Ведение крупной морской торговли оказывалось часто не под силу даже очень богатым людям: приходилось вступать в торговые компании, а также брать процентные ссуды под обеспечение груза. Так как морская торговля была сопряжена с большим риском, то процент в этих случаях был значительно выше обычного.

С ввозимых и вывозимых товаров греческие государства взимали пошлины, но эти пошлины не имели целью покровительства отечественной торговле, — их целью было только повысить доходы государства. Так, афинская гавань Пирей взимала 1/50 часть со стоимости всех ввозимых и вывозимых товаров. Эти пошлины, как и все другие государственные налоги, отдавались на откуп частным лицам.

Главным конкурентом Афин был Коринф, торговавший в основном с Италией и Сицилией. Афиняне делали неоднократные попытки завладеть италийским и сицилийским рынками. Со своей стороны Коринф через свою колонию Потидею на Халкидике пытался конкурировать с Афинами в северной части Эгейского моря. Это столкновение интересов и было одной из главных причин Пелопоннесской войны.

Денежное обращение

В античности денежное обращение, кредит и «банковское дело» обслуживали в основном нужды потребления, а не расширения производства. Не только не было машин, имевших какое-либо хозяйственное значение, но орудия производства вообще не играли какой-либо существенной роли в экономике и почти не было стимулов к их усовершенствованию. Поэтому античное хозяйство в основном все же носило натуральный характер.

Чем значительнее было государство, тем выше была проба и точнее вес выпускаемой монеты. Особенно славились афинские тетрадрахмы (4 драхмы) с изображением совы на одной стороне и богини Афины на другой; они имели хождение во всем античном мире. В интересах афинской торговли афиняне запрещали членам морского союза чеканить свою монету, заставляя их пользоваться только афинской монетой. Около 425 г. афиняне выпустили неполноценную медную монету (вероятно, только для внутреннего обращения), заставляя принимать ее по цене серебряной, но это был единственный, исключительный случай. Золотой монеты греки до середины IV в. почти не выпускали, валюта была серебряной. Отношение цены серебра и меди равнялось 11 1/2: 1. Золото было в ходу почти исключительно персидское; в большом ходу были монеты Кизика из электрона (смесь золота и серебра); только со времени Филиппа начинается выпуск золотой монеты на Балканском полуострове.

Кредит

В связи с развитием торговли развивается и кредит. Из литературы V и IV вв. мы узнаем, насколько обычными были в это время денежные проценты, заемные обязательства. Очень часто это были syngraphoi, «синграфы», экзекутивные контракты, соответствующие нынешним векселям; они писались по особой форме и регистрировались официальными учреждениями: взыскание по ним производилось без обращения к суду непосредственно судебными исполнителями, «практорами», «как если бы приговор суда уже состоялся» (kathaper ek dikes). Насколько широк был кредит, можно заключить из того, что проценты были сравнительно невысоки: 18 % годовых для сухопутных сделок; 12 % считалось низким процентом (столько платили государства). Когда деньги давались под морскую торговлю, процент был значительно выше — до 100%, но это объясняется большим риском, связанным тогда с морской торговлей, и тем, что кредитор становится в известной степени компаньоном судовладельца.

«Банковское дело»

В связи с развитием торговли расширилось банковское дело; трапезы из меняльных контор становятся банками. Большие банки часто принадлежат не отдельным лицам, а целым компаниям. Управляющим нередко бывал вольноотпущенник, пользовавшийся доверием хозяина. Функции банков были разнообразны: прием денег на хранение (не только от частных лиц, но и от государства), отдача денег под проценты, переводные операции и т. д. Банковские переводы имели большое значение, так как перевозка денег по морю была сопряжена с большим риском. Банкиры имели своих контрагентов и доверенных лиц в самых различных греческих городах. Уже к концу изучаемой нами эпохи, как мы узнаем из Демосфена, начинают входить в употребление безналичные жирообороты и документы на предъявителя, получившие широкое распространение в эллинистическую эпоху.

Наиболее крупными банками были в античности храмы. Так, в Дельфийском храме хранились капиталы Лисандра, в Тегейском — ряда других спартиатов. Из надписей, найденных на острове Делосе, мы узнаем, что Делосский храм давал деньги под проценты как делосским гражданам, так и иностранцам.

Частные жилища

В классическую эпоху частное жилище, как и в эпоху архаическую, все еще было очень простым по сравнению с общественными зданиями. Точно так же и частный быт отличался еще простотой. Только в IV в. начинает проявляться стремление к роскоши в частном быту. План жилища стал значительно сложнее. Перед входной дверью теперь строили обыкновенно ограду. Между этой оградой и входной дверью находилось свободное пространство. Стены по обе стороны от входных дверей часто покрывались рисунками, здесь же помещались изображения богини Гекаты и бога Гермеса. Направо и налево от входа помещались конюшни и лавки. Перед дверью висел тяжелый молоток; желавшие войти стучали этим молотком в дверь; на стук выходил раб-привратник, которого можно было в это время видеть во всех зажиточных домах. Пищу уже не готовят на алтаре Гестии, богини очага, а устраивают особую кухню. В богатых домах были также баня и пекарня. Обычно в эту эпоху дома имеют два этажа, в верхнем этаже либо помещаются женщины, либо он сдается внаймы. Были в Афинах также трехэтажные дома.

С IV в. богатые дома начинают художественно отделываться изнутри. Стены покрываются живописью, бронзовыми накладками и даже украшениями из золота и слоновой кости. Входят в моду ковры, мозаичный пол, портьеры, лепные украшения и пестрые потолки. Значительно совершенствуется и мебель. Повсюду появляются ложа с резными ножками в виде звериных лап с инкрустациями; на этих ложах возлежат за обедом по двое. Изящно отделываются и столы, имевшие высоту ложа. На них ставилась только пища, так как при чтении и письме папирусные свитки держали обыкновенно на коленях. С V в. входят в моду изящные масляные светильники в виде лодки.

Костюм

Резкая перемена произошла в костюме. Теперь верхняя одежда уже не обтягивала форм. Поверх хитона (рубашки) набрасывается гиматий — большой четырехугольный кусок материи, который перекидывался подобно плащу через плечо и свисал свободно. Античные франты придавали большое значение тому, чтобы плащ падал красивыми естественными складками. Гиматий делался из шерсти и был одноцветным. Более разнообразными были женские моды. Женский гиматий (так называемый пеплос) набрасывался через голову. Модницы носили платья из прозрачной ткани и фальшивые волосы: они белились, красились и носили обувь на высоких каблуках, что вызывало возмущение добродетельных мужей, желавших, подобно Ксенофонту, чтобы их жены одевались «просто и прилично».

Обед

Обеды в эту эпоху в богатых домах были очень длительны и отличались роскошью. При входе гости снимали обувь, рабы омывали им ноги и подавали воду для омывания рук. Ни вилок, ни ножей, ни даже ложек не было; вместо ложек обыкновенно пользовались выдолбленной хлебной коркой. Обед состоял из нескольких блюд; затем подавали вино, орехи, фрукты. За обедом играли флейтистки, декламировались стихи, велся светский и научный разговор. В богатых домах кушанья изготовлялись специалистами-поварами. С V в. начали входить в моду теплые бани, вызывавшие возмущение у людей старого закала.

Воспитание

Значительные изменения произошли и в воспитании. По достижении совершеннолетия юноши, так называемые эфебы, проходили специальное военное обучение: учились гимнастике, стрельбе из лука, метанию дротика и т. д. Перед началом занятий эфебы приносили в храме клятву. По истечении первого года они получали в народном собрании щит и копье. В порядке дальнейшего обучения эфебы несли гарнизонную службу. Юноши из аристократических семей получают теперь высшее образование у софистов и учителей красноречия.

Жены и гетеры

Афинская женщина, воспитанная в гинекее и обученная только тканью, прядению и домашнему хозяйству, сплошь и рядом не удовлетворяла духовных запросов мужа. Теперь становится обычным фактом, что мужчины, помимо семьи, сближаются с так называемыми гетерами. Большей частью это были иностранки или рабыни, отпущенные на волю. Многие из них были богаты, изящны, остроумны и гораздо более культурны и развиты, чем афинянки. Иногда временные сближения с подобными гетерами переходили в прочную связь на всю жизнь. Так, Перикл развелся со своей женой, и, бросая вызов взглядам афинского общества, женился на гетере, милетянке Аспасии. Она была исключительно образованной женщиной и стала во главе кружка, объединившего все лучшие умы Афин. Любопытно, что в кружок Аспасии входили и женщины. Это было таким неслыханным вызовом афинским общественным нравам, что Аспасию обвиняли в сводничестве.

Древняя Греция была не единым государством, а рядом рабовладельческих государств; отношения между отдельными ее частями складывались поэтому как «международные» (правильнее, как межполисные) отношения. Это, конечно, не исключало возможности общеэллинской солидарности между отдельными социальными группами, — явление, которое напоминает международную классовую солидарность в национальных государствах нового времени. Правда, тут необходимо сделать одну оговорку. Государства Эллады были рабовладельческими государствами; основными антагонистическими классами в них являлись рабы и свободные. Между тем случаев общеэллинских восстаний рабов, которые усилили бы классовую солидарность по этой линии, мы в классической Греции еще не встречаем: рабские восстания широкого масштаба присущи только истории Рима.

«Международная классовая солидарность» классической Греции — это солидарность между однородными социальными прослойками рабовладельческого класса в различных городах-государствах.

Уже вскоре после 479 г. спартанский регент Павсаний и его группа действуют заодно с Фемистоклом, тогда как афинский правитель Кимон сплошь и рядом руководится указаниями спартанского правительства в ущерб интересам его собственного государства. С середины V в. Греция как бы распадается на два лагеря. Аристократы в Афинах и в других демократических государствах, состоя в постоянных тесных сношениях со Спартой, тайно интригуют против своих правительств, готовые в любой момент отворить врагу ворота и впустить его в город. Они радуются, когда их государство терпит поражение, возбуждают коварные процессы против полководцев-победителей и т. д. Совершенно так же поступают сторонники демократической партии в Пелопоннесе, не говоря уже о бесправных группах населения, например, илотах, которые устраивают восстания при каждом несчастье, постигающем их государство, когда сила правительства ослаблена.

Чрезвычайное обилие материала, иллюстрирующее это положение вещей, — значительная часть его приведена во всех предыдущих главах, — избавляет нас от необходимости сопоставлять его здесь. Сошлюсь только на двух достаточно авторитетных современников — Фукидида и автора псевдоксенофонтовой «Афинской политии».

Фукидид (I, 19) пишет: «Лакедемоняне заботились только о том, чтобы у их союзников, как и у них, был олигархический строй правления». И не только у союзников: придя в сентябре 417 г. во враждебный им Аргос, «лакедемоняне свергли здесь демократию и установили любезный их сердцу олигархический строй» (V, 81). Он делает обобщение: «Повсюду происходили раздоры между партиями демократической и олигархической, причем сторонники первой призывали афинян, а сторонники второй — лакедемонян» (III, 82, 1).

Поэтому и стала возможной попытка изображать всю античную историю, как борьбу демократии с олигархией без учета государственных границ. В таком смысле, в сущности, и трактует эту историю уже упомянутый автор «Афинской политии»: «Благородные из Афин защищают благородных в союзных государствах, понимая, что это выгодно им самим» (I, 14). «Демократы людей из народа в союзных государствах поддерживают, а их противников уничтожают» (I, 16). «(Афиняне всегда находятся) в опасности, что будут открыты ворота и ворвутся враги... Если поднимают восстание, восстают в расчете на помощь врагов» (II, 15). «Афиняне принимают сторону демократов в государствах, где происходит междоусобная борьба... Подобный подобному всегда друг» (III, 10). Отсюда автор делает общий вывод: «Сколько раз ни пробовали (афинские демократы) заступиться за благородных, это не шло им на пользу» (III, 11) и, наоборот, «кто, не принадлежа к простонародью, предпочитает жизнь в демократическом, а не в олигархическом государстве, тот просто задается какими-нибудь преступными намерениями и видит, что мошеннику скорее можно остаться незамеченным в демократическом государстве, чем в олигархическом» (II, 20).

Разумеется, такой подход к античной истории не мог иметь успеха в традиционной академической науке XIX в., где при исследовании античных международных отношений классовая борьба заслонялась расово-национальными соображениями. Одним из немногих исключений был Германн Мюллер-Штрюбинг, эта белая ворона в лагере академических ученых — один из самых блестящих немецких филологов, испытавший холодное недоброжелательство и дружное замалчивание со стороны как немецкой, так и английской ученой касты. Мюллер-Штрюбинг пытался рассматривать всю историю V в. не как борьбу государств, а как борьбу двух социальных прослоек: демократии и аристократии. Так, например, он писал: «Нетрудно показать, что уже в Евбейском восстании, как и во всех более поздних (в восстаниях на Самосе, в Митилене и т. д.) можно прощупать деятельность комплота организованных во всех греческих городах и государствах групп знати, которые постоянно устраивали заговоры против афинского могущества, т. е. против демократии... Во всей афинской истории от Клисфена до архонтата Евклида (403 г.) можно обнаружить все ту же непрерывно ткущуюся сеть; постоянный заговор знати, свергнутой с вершины ее прежнего могущества, — вот тот ведущий, движущий момент истории, та «красная нить», которая снова и снова выступает на поверхность».[343]

Примеры соединения классово-противоположных групп

При такой трактовке, однако, остается необъяснимым целый ряд фактов. Уже в 510 г. Спарта действует заодно с демократической группой Алкмеонидов. Тот же анонимный автор «Афинской политии» должен признать, что были случаи, когда афинская демократия поддерживала аристократов в союзных городах, например, в Милете, в Беотии, или спартанцев в 463 г. во время восстания илотов. Перед Пелопоннесской войной демократические Афины поддержали аристократов в Керкире и Эпидамне, а аристократический Коринф — демократов. Победа беотийской демократии в битве при Левктрах в 371 г. вызвала уныние и тревогу в Афинах; с этого момента Афины все более сближаются с аристократической Спартой, и в 362 г. в битве при Мантинее они сражаются рука об руку с ней против демократической Беотии. Очевидно, объяснять античные войны только борьбой демократии с аристократией невозможно.

Рабовладение — специфическая черта античной экономики

Эти на первый взгляд противоречивые явления объясняются прежде всего тем, что уже в V в. греческие полисы не были автаркичны, не могли сами себя обслуживать и для своего существования нуждались в ввозе предметов питания и в особенности рабов.

Греческий полис только на очень примитивной стадии развития мог существовать обособленно от остального мира и сам себя обслуживать. Уже очень рано пришлось убедиться, что проблема относительного перенаселения в ряде греческих государств со скудной почвой и ограниченными экономическими возможностями не может быть разрешена путем колонизации и систематического грабежа соседей.

Когда в греческих государствах вследствие внутренних потребностей появилось ремесло, а следовательно, и ремесленная продукция (а особенно тогда, когда опыт колонизации показал, что эта продукция может иметь выгодной сбыт не только в греческих, но и в варварских государствах), получила широкие размеры международная торговля, дававшая возможность в обмен на предметы своего производства получать предметы первой необходимости — сначала только хлеб и сушеную рыбу и т. п., а затем также во все возрастающем числе и рабов. Предметами вывоза могли быть в сельском хозяйстве вино, оливковое масло и т. д., в городском хозяйстве — ремесленные изделия. И то и другое для этого должно было производиться в количестве значительно большем, чем нужно для собственных потребностей; при отсутствии усовершенствованных орудий труда и низкой его производительности это приводило к необходимости добывания рабочей силы, требующей минимальных расходов для своего воспроизводства. Все это ускорило развитие рабства в его характерной античной форме.

Ввоз хлеба

В тех греческих городах (пример — Афины), в которых население перешло к разведению трудоемких сельскохозяйственных растений и к ремесленной деятельности, естественно все меньшая часть населения продолжает заниматься хлебопашеством. Возникает необходимость в регулярном ввозе хлеба; всякого рода перебои и перерывы в этом ввозе ведут к голоду. Обеспечение регулярного ввоза хлеба становится центральной проблемой государственного хозяйства.

Для государств малоазийского побережья и Афин самым удобным хлебным районом, с которым можно было наладить правильное бесперебойное сообщение по морю, было Северное Причерноморье. Основным средством для этой цели было овладение проливами, ведущими к Черному морю. Отсюда огромное значение проливов в истории Греции разбираемого периода, и вполне оправданной является попытка дать картину международных отношений греческой истории под углом зрения борьбы за проливы.[344]

Борьба за проливы

Мы видели уже, что, как только Лидийское государство закрыло ионийским купцам непосредственный доступ в Переднюю Азию, они, стремясь обойти эту преграду и расчистить себе путь к хлебу (в этом случае уже — к черноморскому), захватили Абидос и оттуда проникли в Пропонтиду, где основали Кизик.

В этом движении к Черному морю приняли участие самые различные греческие государства, испытывающие нужду в привозном хлебе. Мегарский Византий при входе в Черное море, прежде чисто земледельческая колония, превращается в один из ключевых пунктов античной торговли. Выступают на сцену главные конкуренты Милета: Фокея основала рядом с Абидосом Лампсак, Самос основал Перинф на северном побережье Пропонтиды.

Афиняне также уже рано начинают понимать, какое огромное хозяйственное и политическое значение имеет обладание проливами как в смысле получения хлеба, так и для постоянного подвоза рабов, необходимых для развития рабовладельческого хозяйства. Овладение обоими берегами Дарданелл было центральной проблемой внешней политики Писистрата. В середине VI в. с его помощью Мильтиад Старший захватывает значительную часть фракийского Херсонеса и удерживает его, несмотря на ожесточенное сопротивление Лампсака, сразу понявшего, какую огромную опасность для его торговли представляет растущее могущество Афин в районе проливов. Таким образом западный берег Геллеспонта был обеспечен за Афинами.

Борьба с Митиленой на Лесбосе за восточный берег Геллеспонта началась с огромным напряжением уже с начала VI в., причем в этой борьбе участвуют такие видные митиленские деятели, как Питтак и Алкей, и обе стороны мобилизуют своих ученых и поэтов для доказательства своих исторических прав на это побережье. Только к концу правления Писистрата Сигей, сторожащий подступы к этому побережью, был окончательно захвачен афинянами.

Как лидяне, так и пришедшие им на смену персы, не имевшие в первое время своего флота, не могли препятствовать свободному общению малоазийских греков и Афин с Понтом; поэтому малоазийские греки без всяких протестов признавали верховную власть сначала Лидии, а затем Персии. Положение существенно изменилось, когда Камбиз перешел к политике поддержки финикийского флота и когда Дарий занял оба берега Геллеспонта и закрыл свободное морское сообщение Малой Азии с Понтом. И не случайно ионяне, которые в течение почти двух столетий спокойно сносили чужеземное господство, наслаждаясь высоким экономическим и культурным расцветом, теперь вдруг начинают считать это чужеземное иго невыносимым и организуют большое восстание; разумеется, если бы речь шла не о хлебном снабжении, было бы во всех отношениях удобнее начать это восстание раньше, пока Персидское государство еще не окрепло. Характерно также, что из городов материковой Греции к этому восстанию примкнули только те государства, которые были заинтересованы в проливах, — Афины, хлебное снабжение которых было поставлено под угрозу, и Эретрия, чрезвычайно близко связанная с торговлей Милета. Не менее характерен также тот отмеченный нами факт, что одним из первых шагов восставших был захват Византия, и наоборот, в усмирении восстания особую роль играет захват лесбосских владений и Византия, для каковой цели Дарий специально отряжает из Суз Гистиэя.

После сказанного понятно также, что после того, как грекам удалось разбить персов при Платеях и Микале в 479 г., Спарта устранилась от дальнейшего участия в войне с Персией, как она и прежде не приняла участия в ионийском восстании: она не снабжалась из Понта и не была заинтересована в проливах. Обладание Византием сразу же становится одной из главных задач Афинского морского союза. Договор 447 г. обязывает персидского царя не выплывать со своим флотом на запад — за Ласточкины острова и Фаселиду на южном берегу Малой Азии и за Кианейские скалы к востоку от северного входа в Боспор, иными словами, те пути, по которым шел хлеб в Афины — Пропонтида и оба подступа к ней, Боспор и Геллеспонт — были объявлены запретной зоной для персидских военных и полувоенных кораблей и оказались в исключительном владении афинского флота.

Какое значение придавали афиняне этому господству в проливах, видно из того, что специальные должностные лица — геллеспонтофилаки — сидели в Византии и наблюдали самым придирчивым образом за вывозом хлеба из портов Черного моря — на провоз хлеба надо было испросить у них особое письменное разрешение. С другой стороны, об этом же свидетельствуют различные торговые договоры того времени, в которых афиняне принуждали своих контрагентов идти на крайние уступки под угрозой закрытия проливов и приостановки подвоза хлеба в эти города. Так, Македония должна была доставлять весь корабельный лес в Афины, Кеос был обязан доставлять в Афины сурик, который был лучшим во всем Эгейском районе, а боспорские властители должны были предоставлять Афинам не только право первыми грузить, но также свободу от таможенных сборов для вывозимого в Афины хлеба. Афиняне могли заставить их выполнить это, хотя они и были уже должны боспорцам много денег, так как они могли при сопротивлении боспорцев просто закрыть всякий вывоз из Черного моря.

Мы видим, таким образом, что Афины достигли высшего развития своего могущества, господствуя над этой дорогой, связывающей Черное море с Эгейским. Опираясь на это исключительное положение, Афины могли во время Пелопоннесской войны долгие годы сопротивляться значительно превосходившим их силам противника, хотя вся Аттика вокруг Афин была опустошена, и здесь нельзя было успешно заниматься ни земледелием, ни другими видами сельского хозяйства. Даже ужасное поражение и катастрофа в Сицилии не могли сломить силы Афин, ибо они все еще могли своими судами охранять проход через проливы. В конце концов, противники Афин обратили на это внимание и направили свои атаки именно на этот пункт. Уже в 411 г. Деркилиду удалось фактически осуществить вторжение в проливы, правда, не без щедрой персидской поддержки — и положение в Афинах сейчас же приняло опасный оборот; после этого в Афинах пошли на большие уступки. Только благодаря такому положению дел Алкивиаду удалось снова добиться в своем родном городе почета и уважения; причина этого была в том, что он в начале 410 г. опять добыл проливы своему отечеству. Как высоко этот успех расценивался в Афинах, мы можем увидеть из того, что с того момента, когда проливы были опять захвачены, афиняне перестали и думать о мире, хотя положение для них в общем было неблагоприятным: Афины имели против себя всю Элладу и Персию, государственная касса была почти исчерпана, флот в незавидном состоянии, враг стоял непоколебимо под Афинами и при всем том был готов пойти на сравнительно сносные условия мира. И тем не менее Афины чувствовали себя непобедимыми, владея дорогой в Понт.

Но когда затем Спарта после битвы при Эгоспотамах окончательно завладела проливами, Афины должны были тотчас покориться любому требованию Спарты. Афины не были побеждены после битвы при Делии, не были покорены после несчастий в Сицилии, не были принуждены к сдаче после потери фракийских и македонских владений, сила их сопротивления не была парализована и в результате отпадения союзников: падение Афин наступило лишь тогда, когда они потеряли проливы.

Византий и проливы долгие годы оставались в руках спартанцев.

Как только Афины кое-как оправились от потрясений Пелопоннесской войны, все их усилия в области внешней политики были обращены на возвращение своего прежнего положения в проливах и на приобретение Византия. Только приобретя вновь эти позиции, Афины могли в 392 г. выступить с успешным сопротивлением первой попытке Спарты добиться мира, гарантированного Персией. Однако Спарта сделала из исхода Пелопоннесской войны правильный вывод и тотчас же атаковала Афины в их геллеспонтских позициях. Когда Антиалкиду после нескольких как стратегически, так и тактически очень хорошо проведенных морских сражений удалось завладеть проливами, Афинам пришлось также присоединиться к царскому миру 386 г. И этот царский мир восстановил в существенных чертах отношения в том виде, в каком они были до скифского похода Дария в 513 г. Таким образом, малоазийский берег опять оказался во владении персидского государства, европейский же в руках различных греческих государств, обособленных друг от друга, согласно пункту об автономии, содержавшемуся в царском мире.

Почти стопятидесятилетняя борьба Афин за исключительное владение путем через проливы оказалась безрезультатной: дело снова вернулось к исходной точке. Но Афины теперь не имели уже сил, чтобы возобновить борьбу. Осторожное лавирование и осмотрительность дипломатии должны были возместить то, чего не в силах была создавать военная сила. Конечно, жизнь Афин — как культурная, так и материальная — еще в IV в. находилась на высоком уровне; однако о том расцвете, которого Афины достигли в V в., владея проливами, теперь им нельзя уже было мечтать.

Такова в несколько схематизированном виде картина борьбы за проливы, нарисованная Мильтнером. Было бы, однако, ошибочно сводить всю историю Греции в интересующую нас эпоху к борьбе за проливы и не усмотреть других явлений, которые являлись движущими причинами в международной борьбе греческих государств классического периода.

Большой опыт запутанных международных отношений между древними полисами уже рано сделал очевидным, что для победы в борьбе за жизненные ресурсы государства недостаточно усилий, непосредственно ведущих к цели: все эти усилия в одну прекрасную минуту могут быть сведены к нулю агрессивным государством, которое тем или иным путем окажется сильнее остальных, вместе взятых, и сможет диктовать свою волю всем прочим. Необходимо было обеспечить себя от такого рода неожиданностей. Для этого нужно было зорко следить за другими государствами и не допускать, чтобы какое-либо из них чрезмерно усилилось. Уже в античности, поэтому, пользовался большой популярностью принцип, который мы могли бы назвать «принципом международного равновесия». Простое чувство самосохранения заставляло заботиться о том, чтобы ни одно из соседних государств не могло усилиться настолько, чтобы оказаться сильнее коалиции всех его соседей, вместе взятых; в этом случае в античности часто наступало характерное для рабовладельческих демократий явление, называемое «гегемонией», когда одно государство достигало возможности жить паразитически на счет своих соседей, вернее, — переложить бремя кормления своих безработных сограждан со своих плеч на плечи соседей. Всю греческую историю часто изображают как смену гегемоний: спартанской, афинской, беотийской и т. д. Если такое изображение и схематично, то нельзя отрицать того, что страх перед возможностью возникновения такой гегемонии имел очень большое значение в международной политике греческих государств.

Формулировка принципа «международного равновесия»

У Фукидида (I, 23, 5) читаем: «Истиннейший повод (Пелопоннесской войны), хотя открыто и не высказываемый, заключался в том, как я полагаю, что афиняне своим усилением стали внушать опасение лакедемонянам».

Из позднейших замечаний Демосфена и Полибия, основанных на теориях классической эпохи, нетрудно убедиться, что мы здесь имеем дело не с своеобразной конструкцией Фукидида, а с общим местом античной дипломатической науки.

В самом деле, Демосфен замечает: «Я вам приведу один из общеизвестных примеров. Вы знаете, что нашему государству полезно, чтобы ни фиванцы, ни лакедемоняне не были сильными, но чтобы фиванцы имели противников в лице фокидцев, а лакедемоняне — в лице других племен, ибо при таком положении дел мы окажемся самыми сильными и сможем жить безопасно... Ведь трения между этими народами и подозрительность их друг к другу являются наилучшим и прочнейшим обеспечением безопасности из всех возможных» (Демосфен. XXIII, 102).

Отметим, что в этом месте Демосфена речь идет не о Фивах и не о Спарте, а об отдаленном Херсонесе; Фивы и Спарта приводятся только как один из популярных примеров, чтобы иллюстрировать общеизвестный принцип международного равновесия (paradeigma gnorimon pasin).

В другом месте Демосфен считает (с точки зрения принципов международной политики) «логичным и справедливым» (ouk alogos oudadikos), чтобы афиняне в интересах международного равновесия поддерживали даже нарушителей международного права, если только они выступают против тех государств, усиление которых угрожает международному равновесию: «Я знаю прежде всего ваше настроение: вы хотите, чтобы дело окончилось благополучно для фокидцев, хотя вы и видите, что они поступили вопреки праву; что же касается фиванцев, то, какая бы беда ни стряслась с ними, вы радуетесь. И ваше озлобление против них логично и справедливо: ведь после удачи при Левктрах они не проявили умеренности» (XVIII, 18), т. е. усилились настолько, что стали угрожать международному равновесию.

Это — общее место античной дипломатической науки. Еще много времени спустя прекрасный знаток греческой историографии, эллинистический историк Полибий замечает, что нельзя допускать, «чтобы усиливающемуся (государству) была предоставлена свободная возможность без труда осуществить свои замыслы... Никогда не следует смотреть сквозь пальцы на подобные вещи, и нельзя никому позволять достигать такого могущества, чтобы невозможно было мешать ему нарушать общепризнанные правовые нормы» (Полибий, I, 83, 4).

В свете этих мест мы должны будем по-новому подойти и к следующему свидетельству Фукидида об Алкивиаде:

«Алкивиад советовал Тиссаферну не очень торопиться с окончанием войны (между афинянами и лакедемонянами) и отказаться от желания представлять одному и тому же государству владычество и на суше и на море... но рекомендовал допустить разделение владычества между двумя государствами — тогда царь будет иметь возможность поднять одно из них против другого, если это последнее будет враждебно ему. Напротив, говорил Алкивиад, если господство на море и на суше будет в одних руках, царь... вынужден будет вступить... в решительную борьбу с большими издержками и опасностями» (Фукидид. VIII, 46).

Эти слова до сих пор обычно понимали как стремление Фукидида охарактеризовать предательство и беспринципность Алкивиада. Скорее следует думать, что Фукидид выводит здесь Алкивиада преподающим Тиссаферну азбучные истины античной дипломатической науки: нельзя дать слишком усилиться одному из соседей; в случае угрозы захвата одним из них преобладающей роли, необходимо поддерживать и разжигать вражду между ними, чтобы максимально ослаблять их.

Внешняя политика Афин в 479—362 гг.

Рассмотрим с точки зрения этого античного принципа международного равновесия внешнюю политику Афин между 479 и 362 гг.

Победа над персами в 479 г. дала явное преобладание Спарте, руководившей борьбой с врагом и бывшей главным виновником последней победы при Платеях. Союз греческих государств (Эллинский союз) стал расширенным Пелопоннесским союзом, в котором Спарта была фактически хозяином. Вся северная и средняя Греция, подчинявшаяся во время войны Персии, стала по существу сферой спартанского влияния, тем более, что большинство городов этой области не имело городских стен. Спарта запрещала этим городам возводить стены, собиралась даже выселить жителей городов, бывших на стороне Персии, и т. д. Международное равновесие было явно нарушено, и возглавляемые Фемистоклом руководящие группы в Афинах, несомненно выражавшие точку зрения широких кругов населения, начали всячески противодействовать своему бывшему союзнику и соратнику, проливавшему вместе кровь на полях битв с персами: они, как можно думать, завязывали сношения с теми же персами, только что угрожавшими покорить себе Грецию.

Эти действия афинян произвели должное впечатление на спартанцев, и партия, игравшая одно время ведущую роль в Спарте и возглавлявшаяся геронтом Гетэмаридом,[345] пошла на компромисс: был произведен раздел сфер влияния, и впервые в Греции была установлена система афино-спартанского дуализма. Спарта сохранила ведущую роль в северной и средней Греции; зато Эгейское море было признано сферой афинского влияния, и афинянам была предоставлена возможность организовать союз лежащих здесь государств под своим руководством (Делосский союз). С другой стороны, в Афинах сторонники борьбы с руководящей в Спарте группой, возглавляемые Фемистоклом, были устранены с ведущих постов; ведущая роль перешла к сторонникам и поклонникам Спарты, к аристократической группе, возглавляемой Аристидом и Кимоном.

Блестящие победы аристократа-лаконофила Кимона непомерно увеличили мощь Афин. Кимон присоединил к Афинам все фракийское побережье вплоть до Македонии, где сходились сферы афинского и спартанского влияния. В это время в Афинах господствовал умеренный, угодный Спарте режим, и у власти стояли люди, наиболее желательные для спартанцев. Македония с ее корабельным лесом не представляла большого экономического интереса для Спарты; вдобавок и сам Кимон в угоду Спарте не пожелал использовать представлявшуюся ему возможность завоевать Македонию. Тем не менее, Спарта сочла, что международное равновесие нарушено, и в 465 г. обещала Фасосу, отложившемуся от Афин, вооруженную помощь.

После нескольких лет все усиливающейся напряженности отношений в Афинах в 461—460 гг. произошел политический переворот: у власти стал враг Спарты Перикл, и началась длительная война с Пелопоннесом. Спартанцы отказывались признать Афинский морской союз; афиняне захватили среднюю Грецию и даже ряд мест в Пелопоннесе, вторгаясь в сферу влияния спартанцев. После ряда успехов и неудач той и другой стороны в 445 г. был заключен Тридцатилетний мир на основе взаимного признания тех же сфер влияния, которые были установлены в 478 г. Спарта молчаливо признала Афинский морской союз. Снова была восстановлена система афино-спартанского дуализма.

Это соглашение было, однако, временным компромиссом: между борющимися сторонами продолжала господствовать атмосфера недоверия. Попытка афинян (приблизительно в 444—443 гг.) созвать общегреческий конгресс, который создал бы организацию для мирного разрешения международных споров, встретила резкое сопротивление и была сорвана Спартой, справедливо считавшей, что фактически эта организация приведет к нарушению международного равновесия в пользу Афин. Да и рядовые афиняне, проливавшие свою кровь на полях сражений в течение четырнадцати лет, неохотно шли за своим правительством по пути нарушения международного равновесия, угрожающего новой войной. Вывод Периклом в 443 г. крайне важной политически и экономически афинской колонии Фурий в хлебородную Италию, находившуюся фактически в сфере пелопоннесского влияния, не получил поддержки большинства народного собрания: на 443-й год Перикл не был избран стратегом, а на его место был избран лаконофил, вождь аристократов Фукидид из Алопеки. Колония была преобразована в общегреческую, преобладающую роль в ней получили пелопоннесцы, и вся затея Перикла была, таким образом, сорвана.

Однако же распространение Афин на запад и на Фракийское побережье в создавшемся положении стало уже для них экономической необходимостью. Договор с Эгестой, а затем вмешательство в керкирские дела, невыносимое для Мегар экономическое давление и попытка окончательного устранения влияния коринфян на фракийском побережье — все это резко нарушило международное равновесие и привело к Пелопоннесской войне.

В данном случае основную роль играла, конечно, борьба за рынки, но этого нельзя сказать о последующих событиях. Нарушившее международное равновесие экономическое и стратегическое усиление Афин естественно внушало наибольшие опасения соседям Афин — Беотии и Коринфу. Как мы узнаем из Ксенофонта и «Оксиринхского историка», Фивы и Коринф вели войну на стороне Спарты с исключительной энергией и ожесточением, а в 404 г., после полного поражения и безоговорочной капитуляции Афин, требовали разрушения города, порабощения и истребления его жителей. Однако Спарта на это не пошла, так как уничтожение Афин и передача их территории их соседям — Беотии и Коринфу — создали бы новую систему международного равновесия: только на место Афин стали бы Беотия и Коринф, а партия, господствовавшая в Спарте, стремилась теперь уже не к равновесию, а к своему господству в Греции. Зато соображения международного равновесия легли теперь в основу политики Беотии и Коринфа и вызвали неожиданное резкое изменение их позиции; в Беотии политическими правами продолжала пользоваться та же общественная группа — «тяжеловооруженные», — иными словами состоятельные землевладельцы; никаких изменений в политическом строе также не произошло. Тем не менее, руководителями стали сторонники Афин и враги Спарты. Несмотря на протесты и угрозы Спарты, фиванцы дали убежище бежавшим из Афин политическим эмигрантам — демократам. Когда афиняне в 403 г., благодаря поддержке политической оппозиции в Спарте, снова получили независимость, беотийцы сблизились с ними. Сходные события произошли и в Коринфе, и в 395 г. Афины, Беотия, Коринф и ряд других государств заключили военный союз и вступили в открытую борьбу со Спартой (Коринфская война); на стороне этого союза сражались и персы, обеспокоенные нарушением международного равновесия в пользу Спарты.

Спарта вышла из тяжелого положения только благодаря тому, что и теперь (как и раньше, в 412 г.) перетянула на свою сторону Персию, признав всех малоазийских греков сферой неограниченного персидского влияния. «Царский мир» 386 г., принятый на конгрессе в Сузах под давлением Персии, внешне представлял собой торжественное провозглашение принципов международного равновесия (все государства, малые и большие, совершенно независимы; всякого рода союзы государств воспрещаются; споры должны разрешаться мирным путем), но фактически этот мир привел к резкому нарушению международного равновесия в пользу Спарты: Спарта стала теперь хозяйничать не только в Пелопоннесе, но и в средней Греции, и в Фессалии, и Халкидике: она стала производить олигархические перевороты, ставить в города свои гарнизоны. Такой переворот был произведен в Фивах в 383 г.

Это нарушение равновесия повело к новому сближению Афин с Фивами. На этот раз уже афиняне дали приют политическим эмигрантам из Фив и оказали военную помощь подготовлявшемуся революционному перевороту, происшедшему затем в 379 г. в Фивах. У власти здесь стала радикально-демократическая партия, принявшая полностью программу афинских демократов; в Беотии был введен централизованный демократический строй, копировавший афинские демократические порядки. Естественно, что оба государства тесно сблизились между собой для борьбы с всемогущей Спартой: Фивы вошли во Второй Афинский морской союз, организованный для борьбы со Спартой.

Фивы быстро усилились: они не только восстановили Беотийский союз на базе демократической централизации, но и присоединили к союзу Платеи, хотя и населенные беотийцами, но экономически тяготевшие к Афинам; жители Платей были изгнаны, а Афины дали им приют. Фиванцы совершили также-опустошительный поход на дружественную Афинам Фокиду и подчинили ее своему влиянию. Вся средняя Греция, входившая во Второй Афинский морской союз, постепенно становилась фактически сферой влияния Беотии. Несмотря на близкую дружбу афинян с фиванцами и одинаковый политический строй, афиняне чувствовали, что международному равновесию снова стала угрожать серьезная опасность, на этот раз со стороны Фив.[346]

Поэтому по почину Афин между воюющими со Спартой греческими государствами снова начинается агитация за мир со Спартой на основе «Царского мира» 386 г.[347] Этот общегреческий мир и был заключен в 371 г. на конгрессе в Спарте; из него исключены были только Фивы, так как они отказывались распустить Беотийский союз, что, по мнению спартанцев, было нарушением «Царского мира». Спарта стала готовиться к карательному походу на Беотию.[348]

Мирный договор между Афинами и Спартой следует рассматривать скорее как превентивную меру, чем как акт, враждебный Фивам; в демократических массах Афин и среди радикальных общественных деятелей симпатии к Фивам были еще достаточно сильны; с другой стороны, спартанцы и теперь, как и прежде, пользовались заслуженным недоверием во всех слоях афинского общества, а в народных массах и радикальных кругах к ним продолжали относиться со страхом и ненавистью (это видно из речи Автокла на конгрессе в Спарте).[349]

Резко настроение в Афинах изменилось лишь после того, как беотийцы совершили дело, отнюдь не враждебное Афинам и не затрагивавшее ни их сферы влияния, ни их экономических интересов, ни их общественного строя: в том же 371 г. беотийцы разбили наголову старинного заклятого врага Афин и греческой демократии вообще — при Левктрах они одержали полную и блестящую победу над спартанцами.

Казалось бы, такая победа, окончательно устранившая опасность насильственных олигархических переворотов в Греции, должна была вызвать энтузиазм и восторг в Афинах; так думали сами фиванцы. Но вот что рассказывает Ксенофонт: «Сейчас же после сражения фиванцы послали в Афины вестника: через него они сообщили о том, какую великую победу они одержали, и просили прислать им помощь, указывая, что теперь афиняне смогут отомстить лакедомонянам за все, что они претерпели от них. Как раз в это время афинский совет заседал в акрополе. Члены совета услышали сообщение вестника, и всем стало ясно, что полученное известие в высшей степени их огорчило: они даже не позвали вестника на установленный обычаем званый обед. На просьбу о помощи они вовсе ничего не ответили. Так и ушел вестник ни с чем из Афин».[350]

Некоторое время спустя беотийцы по приглашению аркадян вторглись в Пелопоннес, дошли до самой Спарты и лишили Спарту всех ее владений и сферы влияния, исключая только непосредственные окрестности Спарты, Лаконику; в результате этого похода беотийцы сделали Пелопоннес сферой своего влияния.[351] Теперь международное равновесие было окончательно нарушено, и притом, как это отмечалось современниками,[352] в пользу непосредственных соседей афинян. Афиняне пришли в крайнюю тревогу:[353] они заключили военный союз со Спартой,[354] ставшей с этих пор безопасной в военном отношении, и открыли военные действия против Беотии. В 362 г. на поле битвы при Мантинее афиняне сражались рука об руку со Спартой против беотийцев и их союзников.

Геродот — древнейший дошедший до нас историк Греции, но он имел уже ряд предшественников, сочинения которых не дошли до нас и известны нам только в цитатах древних авторов. Этих древнейших историков в наше время принято называть логографами, но название это неудачное: так Геродот называет своего предшественника Гекатея, а более поздние ученые — Геродота; этим словом хотели дать понять, что автор не историк, а рассказчик неправдоподобных басен. Сами эти писатели называли себя скорее всего syngrapheis — «писатели, сочинители», а свою деятельность historia — «расспрашивание, исследование». Основным источником для древнейших ионийских историков служил эпос, в котором они стремились устранить всякого рода несообразности и противоречия — прежде всего хронологические. Для этой цели были использованы списки царей и генеалогии знатных родов, причем длительность каждого поколения условно принималась одинаковой. Позже историки стали привлекать народные предания, списки эпонимных магистратов, списки победителей на играх и т. д. Эта работа не была только теоретическим умствованием, но имела и важное практическое значение для греческих государств, так как в те времена право на ту или иную территорию часто доказывалось ссылками на эпос или «древнейшую историю»: митиленцы доказывали таким образом свои права на Троянское побережье и Сигей, афиняне — на Саламин.

Гекатей Милетский

Наиболее известным из предшественников Геродота был Гекатей Милетский. Гекатей, живший во второй половине VI в. и в начале V в., происходил из знатного рода. Он был одним из влиятельнейших граждан своего города. Хорошо зная численность персов и их богатство, он советовал своим согражданам не начинать восстания. Когда восстание все же началось, он советовал членам Ионийского союза обратить на военные нужды сокровища храма Аполлона в Дидимах близ Милета, так как иначе они попадут в руки персов.

Из сочинений Гекатея до нас дошли только цитаты у поздних авторов. Одно из них называлось «Генеалогии», а второе «Объезд земли» в двух книгах, одна из которых была посвящена Европе, другая — Азии. В книгу был включен ряд географических и этнологических сообщений, к ней была приложена географическая карта, pinax (первый такой pinax был вырезан на меди уже философом Анаксимандром).

Автор с первых же слов объявляет себя приверженцем новой рационалистической науки: «Так говорит Гекатей Милетский. Я написал это так, как мне казалось соответствующим действительности, ибо мнения эллинов многочисленны, разнообразны и кажутся мне смешными». Выбросить вовсе мифологический материал из истории, как это сделал впоследствии Фукидид, во времена Гекатея никому еще не могло прийти в голову, но он пытается его рационалистически осмыслить. Так, например, легендарного Кербера, техглавого адского пса, Гекатей превращает в ядовитую змею, живущую в Лаконике.

Однако и Гекатей не мог не поддаться очарованию ионийской сказки. Несмотря на рационалистическую обработку, мы находим среди его отрывков настоящие сказки.[356] Обычно отрывки, дошедшие до нас из Гекатея, написаны в деловом научном тоне; в тех случаях, когда, несмотря на рационализацию, сообщаемые им сказки остаются неправдоподобными, он сам отмечает это. Так, например, о сказочных пигмеях он рассказывает следующее: «Пигмеи живут в верхнем Египте у океана; они — прилежные земледельцы, хотя они так малы, что хлебные колосья они принуждены рубить топором. Это смешно и невероятно, — но так рассказывают».

Прибавим еще, что Гекатей писал на ионийском языке, гораздо более близком к живому языку его времени, чем искусственный язык Гомера.

Харон из Лампсака

Другим замечательным предшественником Геродота был Харон из Лампсака. Из многих сочинений, ошибочно приписываемых ему, несомненно подлинным является «Лампсакская хроника» (Horoi Lampsakenon). Это древнейшая из известных нам хроник отдельных городов. Очень возможно, что упоминаемая в числе сочинений Харона «Персидская история» (Persika) — только другое название одной из частей «Лампсакской хроники».

Из дошедших до нас отрывков мы видим, что легенды чисто фольклорного характера занимали очень много места в этой хронике. Здесь содержится, например, рассказ о нимфе, спасенной человеком и согласившейся стать его женой на условии супружеской верности, но затем ослепившей его; здесь же содержится типичный анекдот, рассказывающий, как жители Лампсака перехитрили жителей Пария и захватили часть территории, лежащей между этими городами. Эта легенда имеет много сходства с Геродотовой легендой о воцарении Дария.

Гелланик из Митилены

Наиболее известным из историков разбираемого нами типа был Гелланик из Митилены. Он был, можно сказать, завершителем старой исторической традиции. Его ни разу не упоминает Геродот, но на него ссылается Фукидид; отсюда можно заключить, что он несколько моложе Геродота и что его сочинения появились не раньше начала Пелопоннесской войны.

Гелланик был первым универсальным историком, написавшим ряд монографий по истории самых различных государств; он же впервые включил героическую эпоху в греческую историю. В этих отношениях он является несомненно предшественником Эфора, александрийских ученых и отчасти Аристотеля. К сожалению, дошедшие до нас отрывки из сочинений Гелланика не дают возможности заключить о направлении его писательской деятельности; однако заглавия его сочинений «Лесбосская история» (Lesbika), «Эолийская история» (Aiolika), «Троянская история» (Troika) показывают, что Гелланик был патриотом своего митиленского отечества; характерно, что написанное им сочинение о его маленькой родине по объему в два раза больше, чем его сочинение об Афинах.

Гелланик написал очень много книг, поражающих своим разнообразием, — как поэтических, так и прозаических. До нас дошло свыше 30 названий его сочинений. Впоследствии Эратосфен назвал его «многознайкой»; Фукидид и Эфор упрекали Гелланика в неточностях и пренебрежении хронологией; в эллинистическую эпоху он становится одним из самых популярных историков и вносится в «Канон» десяти историков.

Сочинения Гелланика разделяют на три группы: 1) мифографические сочинения (Deukalioneia, Atlantias и т. д.); 2) сочинения, имеющие заглавия этнографического типа (напр., Aigyptiaka, к которому, вероятно, примыкало «Путешествие в святилище Аммона»), и 3) сочинения, имеющие форму хроники («Аттида», «Жрицы Геры в Аргосе») и др.

Особенно славились в более позднее время мифографические работы Гелланика; начиная с IV в. он считался основным источником для истории героической эпохи. Однако то, что было причиной его славы в эллинистическое время, с нашей точки зрения вряд ли делает ему честь как историку: при помощи рационализации он механически устранил все сверхъестественное и чудесное из греческой мифологии, а остальное включил в свои работы как древнейшую страницу греческой истории; из прекрасных мифов была вытравлена вся поэзия, и они превратились в скучное подобие исторического рассказа.

Гелланик сохранял даже мелкие подробности легенды, но рационализировал их. Главной заслугой Гелланика перед историей была не эта плоская рационализация, а то, что он перенес на греческий материк исторические жанры, до его времени существовавшие в Малой Азии. Гелланику не приходилось, подобно Гекатею и Геродоту, много путешествовать по варварской территории; свои знания о народах востока он черпал главным образом из книг; зато он много путешествовал по материковой Греции. Если его предшественники давали поражавшие их слушателей описания экзотических нравов варварских племен, то он присоединил сюда еще географическое и этнографическое описание и историю европейских греческих племен. В своей книге «Аттида» он дал изображение преданий, истории и обычаев Аттики: в этом случае он перенес на греческий материк тип городской хроники (Horoi), уже задолго до этого появившейся в Малой Азии. Именно в этой области он нашел многочисленных подражателей в более позднее время; ему подражал и Эфор.

Все эти черты творчества Гелланика были характерными для всей той ионийской историографии, к которой применяют неудачный термин «логография». Ее типичные особенности: наивная рационализация мифов; широта этнографических и географических интересов; интерес к хронологии; появление хронологических систем; сухой научный язык и отсутствие художественной отделки. Из этих особенностей большая часть либо вовсе чужда Геродоту, либо сохранилась у него лишь в незначительной степени; поэтому мы и говорим о Гелланике ранее Геродота: несмотря на то что он жил позже «отца истории», он стоял на более примитивной стадии развития.

Биография Геродота

Произведения всех перечисленных историков до нас не дошли и известны только по цитатам позднейших авторов. Древнейшим историческим трудом, дошедшим до нас, является труд Геродота. Геродот родился в начале V в. (дата рождения 484 г. основана на произвольных комбинациях). И биография Геродота и его сочинения дают право утверждать, что Геродот родился в дорийском городе Галикарнассе в Малой Азии. В молодости Геродота тираном Галикарнасса был Лигдамид, потомок той Артемисии, которая была одним из самых славных полководцев в войсках Ксеркса и позже была прославлена Геродотом. Согласно внушающему доверие сообщению в биографии Геродота, он бежал из Галикарнасса от тирана Лигдамида и провел долгое время на Самосе, с историей и достопримечательностями которого он хорошо знаком (он подробно описывает их в своем труде). Хотя в биографии Геродота ничего не говорится ни о его путешествиях, ни о его пребывании в Афинах, но эти факты с несомненностью устанавливаются и из труда самого Геродота, и из некоторых позднейших свидетельств.

Геродот побывал во всех тех местах к востоку от материка Греции, где находились греческие колонии: в Египте, Финикии и на побережье Малой Азии, на северном побережье Черного моря, во Фракии и в Македонии. В глубь материка, в места, где не было греков, он путешествовал только в отдельных случаях: так, он поднимался по Нилу до Элефантины, посетил Вавилон и Сарды.

Несомненно Геродот посетил ряд мест на материке Греции. Древние свидетельства сообщают о его пребывании в Коринфе и Фивах. Но особенно продолжительным было его пребывание в Дельфах. Геродот был горячим поклонником Дельфийского святилища, имел в Дельфах друзей и врагов, хорошо изучил сборники дельфийских предсказаний, вел продолжительные разговоры с местными жрецами и всецело проникся их идеологией. Путешествия Геродота должны были продолжаться не менее 8—10 лет; можно думать, что эти путешествия закончились в начале 40-х годов, после чего он прибыл в Афины. Действительно, история Афин занимает центральное место в его труде: целый ряд фактов освещен со специфически афинской точки зрения.

Нам известно, что сам Геродот называл себя в своем труде «фурийцем» (в дошедших до нас изданиях Геродота слово «фуриец» заменено словом «галикарнассец»); и биография Геродота и античные авторы сообщают, что Геродот последнюю часть своей жизни провел в Фуриях. Можно предположить, что Геродот прибыл в Фурии вместе с другими их основателями в 443 г. Вместе с ним отправился в Фурии и Протагор, с которым он был в близких отношениях. Другое не совсем достоверное известие сообщает о его близости с поэтом Софоклом. И Софокл и Протагор были членами кружка Аспасии; содержание труда Геродота дает право предположить, что и он входил в этот кружок и был близок к Периклу. Из сочинений Геродота видно, что Геродот прекрасно знает топографию Афин, их достопримечательности и историю. В сочинении Плутарха «О злокозненности Геродота» сообщается, что Геродот публично читал в Афинах свою «Историю» и «получил от афинян много денег за свою лесть им». Если Фукидид писал впоследствии: «изложение мое, чуждое басен, не покажется столь приятным для слуха», то это, очевидно, прямой выпад против публичных чтений Геродота.

Где умер Геродот, нам не известно; скорее всего в Фуриях. Неизвестно также, посетил ли он еще раз Афины. Источники сообщают лишь о его поездке в Македонию, ко двору македонского царя Александра I. Это сообщение подтверждается самым трудом Геродота, который очень много рассказывает о македонском царском доме и проявляет особую симпатию и интерес к македонскому царю Александру, часто говоря о нем вне всякой связи и нарушая ход рассказа.

Политические взгляды Геродота

Геродот, прославивший объединенную борьбу греков против персидского агрессора, был чужд какого бы то ни было «национального» самомнения. Он очень высоко ставил и религию, и культуру, и науку восточных народов, отдавая им в ряде случаев предпочтение перед эллинскими. Египтян и вавилонян Геродот считал учителями греков во всех этих областях, а греческую культуру — очень молодой по сравнению с восточными. Это преклонение перед культурой Востока заходит у него иногда слишком далеко, и часто он приписывает восточным влияниям то, что является несомненным открытием самих греков. Это объясняется тем, что Геродот родился и воспитывался в Галикарнассе (его отцом был грек, а матерью кариянка), в городе, достигшем высокой степени благополучия и процветания под властью персов. С детства Геродот был проникнут убеждением, что Артемисия, бывшая тираном Галикарнасса по назначению персидского царя, — одна из величайших исторических личностей; что испокон веку божество отдало Азию под власть местных властителей — в его время персов, а Европу — под власть греков. Поэтому всякую попытку греков завладеть городами Азии он считал агрессией, как и наоборот, в попытке персов вторгнуться в Европу также видел агрессию. Поскольку столкновения между жителями Европы и Азии начались троянским походом, он считал первыми агрессорами в этом столкновении не персов, а греков; ему казалось возмутительным, что целый город (Троя) был разрушен из-за одной женщины (начало 1-й книги). Именно поэтому поход Ксеркса на Элладу вызывает его негодование и возмущение.

Противопоставление «варвара» «эллину» носит в его труде не расовый, а культурный характер: с его точки зрения, варвар, усвоивший греческий язык и нравы, тем самым становится эллином.

Таковы были взгляды, усвоенные Геродотом с детства в Галикарнассе; переезд его в Афины, в свою очередь, оказал глубокое влияние на эти взгляды.

Геродот прибыл в Афины, когда возглавляемые Периклом правящие круги этого города вели политику в духе сближения с Персией и отчуждения от Спарты. Необходимо было показать, что в Греко-персидских войнах честь победы по существу принадлежит афинянам, тогда как роль Спарты была двойственной, а ее наиболее сильные союзники в 40-х годах, Коринф и Беотия, были прямыми предателями. Геродот поставил свой труд, в известной мере, на службу этой афинской политике и излагает события как раз в таком духе. Вместе с тем как человек, близкий Периклу, Геродот всячески старается показать несправедливость обвинений, которые в это время выдвигались против Алкмеонидов: он старается показать, что они неповинны в убиении килоновцев и что слухи об их близости с персами в VI в. и начале V в. неверны.

Геродот считал, что для греков наилучшим строем является демократия (isonomia), но то, что он понимает под словом демократия, очень далеко даже от того значения, которое мы придаем понятию рабовладельческой демократии: с его точки зрения, образцом демократического государства является Спарта (напр. V, 92а). Отличительными признаками демократии, с точки зрения Геродота, являются отсутствие неограниченного деспота, выборные должностные лица, регулярно созываемое народное собрание. Он считал, однако, что лучшими учреждениями для каждого народа являются те учреждения или те установления, которые унаследованы им от предков; в знаменитом споре персидских вельмож о лучшей форме правления (III, 80—82) отдается предпочтение монархическому строю.

Моральные взгляды Геродота[357]

В противоположность взглядам греков начала V в., мировоззрение Геродота проникнуто пессимизмом. Он убедился, что в окружающем его мире нет справедливости и что повседневный опыт не дает основания предполагать существование божества, руководящегося в управлении миром справедливостью и милосердием. Повседневный опыт убеждал Геродота в том, что в мире нет справедливости; он объяснял это тем, что управляющие миром боги ревнивы и завистливы; каждому человеку и каждому государству отведены богами определенная территория и строго определенное количество счастья и богатств. Каждый, кто посмеет перейти за эту предназначенную ему черту, повинен в «высокомерии» и терпит жестокое наказание от богов. К этому сводится вся философия истории Геродота: так, поход Ксеркса в Грецию в 480 г. был hybris, и он претерпел за это суровую кару богов. Наиболее художественным изложением этих религиозных взглядов является знаменитая новелла Геродота о перстне Поликрата.

История и композиция труда Геродота

Приступая к написанию своей книги, Геродот, по всей видимости, не имел в виду написать историю Греко-персидских войн. Его труд начинается такими словами: «Нижеследующие изыскания Геродот фуриец представляет для того, чтобы от времени не изгладились из нашей памяти деяния людей, а также, чтобы не заглохла слава об огромных и достойных, удивления сооружениях, исполненных как греками, так и варварами, а также еще и для того, чтобы не забыта была причина, по которой возникла между ними война». Затем он замечает (I, гл. 5), что будет одинаково говорить и о больших и о малых городах. Это — план книги того типа, который у греков назывался Periodos (записки о путешествии), где по поводу каждого города, который посетил путешественник, рассказывается о его истории, расположении и достопримечательностях; по такому плану написан, например, дошедший до нас поздний Periodos Павсания и по такому же плану написан целый ряд мест в первых четырех книгах «Истории» Геродота. Однако сам труд Геродота, по-видимому, никогда не носил характера только такого географического описания. Его книга была построена по плану восточных повестей, по которому этот Periodos должен был служить лишь обрамлением для ряда прекрасных новелл. Сюда присоединялась еще вторая задача: описать возникновение столкновений между эллинами и варварами с незапамятных времен. Ни одного слова о желании описать самый ход Греко-персидских войн в этом программном введении нет.

Поэтому, мы вправе предположить, что, когда Геродот прибыл в Афины, он привез с собой типичный Periodos со вставленными в него увлекательными ионийскими новеллами. Основным стержнем этого произведения, как видно еще и теперь из первых четырех книг труда Геродота, были вовсе не Греко-персидские войны, а история Персии, расположенная по царствованиям.

Идея написать историю Греко-персидских войн, вероятно, появилась у Геродота только в Афинах. Для этой цели он внес небольшие редакционные изменения в свой первоначальный труд, охватывающий первые 4 книги его нынешней «Истории», и добавил к ним еще 5 книг, специально посвященных истории Греко-персидских войн, написанных по совсем другому плану: если в первой части основным содержанием являются новеллы, а связный рассказ служит только для их цементирования, то во второй части новелл очень мало, и перед нами связное историческое изложение.

В результате появилась та «История» Геродота, которая дошла до нас. Значительно позже, в александрийское время, она была разделена на 9 книг, из которых каждая посвящена одной из муз. Остатки первоначальной структуры еще сохранились довольно явственно, да и сам Геродот никогда не ссылается на эти книги, а ссылается на первоначальные составные части, посвященные отдельным народам; эти части он называет logoi, например, лидийский logos, скифский logos, египетский logos и т. д.

Первая книга посвящена истории Лидии и правлению персидского царя Кира с целым рядом вставных эпизодов, в частности — касающихся малоазийских греков. Вторая книга формально посвящена Камбизу, в действительности же представляет собой подробное описание страны, нравов и полумифической истории Египта. Третья книга посвящена концу царствования Камбиза и началу царствования Дария с целым рядом отступлений частью из древнейшей истории Греции, частью — новеллистического содержания. Четвертая книга, формально посвященная продолжению царствования Дария (поход Дария на скифов), в основном представляет собой самостоятельный скифский logos, являющийся основным литературным источником для древнейшей истории южной части нашего Союза.

Вторая часть труда Геродота представляет собой связную историю Греко-персидских войн: ионийское восстание и поход Мардония (V—VI книги), поход Ксеркса до битвы при Фермопилах включительно (VII книга), битвы при Артемисии и Саламине (VIII книга), битвы при Платее и Микале (IX книга).

Описание западной части Средиземного моря отсутствует в труде Геродота. Книга обрывается на незначительном эпизоде — можно думать, что работа Геродота была прервана смертью, и он не успел довести ее до конца.

Источники Геродота

В § 1 мы уже говорили о предшественниках Геродота в области историографии. Греческая письменность в эпоху Геродота была еще невелика по объему, и трудно сомневаться в том, что она вся была ему известна и, по мере необходимости, использована. Особенно много Геродот заимствовал у Гекатея в своей второй книге; так, он списал у него эпизоды о Фениксе (глава 73), о гиппопотаме (глава 71), об охоте на крокодилов (глава 70). Дважды Геродот называет Гекатея по имени; чаще употребляет неопределенные выражения, вроде: «некоторые эллины, желающие прославиться своей мудростью, говорят...».

В целом ряде других мест ученые справедливо усмотрели полемику с Гекатеем. Для вставных новелл основными источниками Геродота были как устные рассказы, так и несомненно имевшиеся уже тогда сборники народных сказаний. В некоторых случаях Геродот использовал произведения ионийской софистической литературы; использовал он и надписи на камнях. Но основным источником Геродота во всех частях его труда являются устные рассказы его собеседников. Где бы Геродот ни появлялся, он сразу же вступал в беседы с греками и с теми из варваров, которые владели греческим языком. Все эти рассказы Геродот точно записывал, подвергая их критике лишь в тех случаях, когда они казались ему явно нелепыми. Естественно, что историческая ценность этих сообщений Геродота зависит от исторической достоверности рассказов его осведомителей, а эти осведомители были людьми различного общественного положения и различной культуры. Когда Геродот беседовал с македонским царем Александром I или с Периклом, то их сообщения могли быть окрашены определенной тенденцией, но фактическая достоверность этих сообщений, поскольку речь идет о событиях, свидетелями которых они были, вряд ли внушает сомнения. Сообщения дельфийских жрецов, записанные Геродотом, имели определенную религиозно-апологетическую цель и были поэтому тенденциозно фальсифицированы; они представляют собой чрезвычайно важный исторический источник, но к ним надо подходить с большой осторожностью.

Устные рассказы, касающиеся давно прошедших времен, естественно содержат больше легендарного, чем исторического материала; особенно это верно в отношении рассказов египетских гидов Геродота. Это не только фольклорный материал, но часто плоские выдумки для объяснения того или иного памятника. Так, например, картина, изображающая фараона, триумфально шествующего по головам своих врагов, трактуется (II, 107) как изображение Сесостриса, бегущего из горящего дома по мосту, образованному телами его сыновей.

Проведенное египтологами сравнение рассказов Геродота с данными египетских памятников показало, что история Египта до VII в. представляет у Геродота невероятную путаницу и не может дать представления о действительном ходе исторических событий; зато для саисской эпохи (VII—VI вв.) рассказ Геродота имеет неоценимое значение, так как он дает нам связную историю Египта в течение нескольких столетий, от которых почти не дошло египетских памятников.

Наконец, необходимо указать на особенно важный источник труда Геродота, на автопсию (т. е. собственные наблюдения). Здесь его точность, наблюдательность и добросовестность несомненны, и эти наблюдения представляют собой особенную ценность для историка.

Геродот как историк

Если, таким образом, в наблюдательности и добросовестности Геродота не может быть никаких сомнений, то принцип, положенный Геродотом в основу своего труда (VII, 152) — сообщать все, что ему говорят, даже если он сам этому не верит, несомненно должен вызвать наши возражения, как он и вызвал уже возражения Фукидида, который предостерегал от доверия к «рассказчикам, сложившим свои рассказы в заботе не столько об истине, сколько о приятном впечатлении для слуха, которые рассказывают истории, ничем не подтвержденные и за давностью событий превратившиеся в невероятные и сказочные». Этот метод представляет собой принципиальный регресс по сравнению с принципом, положенным в основу труда предшественника Геродота Гекатея.

Однако этот неправильный сам по себе принцип явился причиной того, что Геродот сохранил для нас множество вполне достоверных известий, которые при несовершенстве античной критики иначе не дошли бы до нас. Если, например, Геродот рассказывает, что в Скифии зимой ездят через реки на телегах, то он хорошо сделал, сообщив этот факт, несмотря на то, что он кажется ему явно нелепым. Точно так же приводимое им сообщение финикиян, что при объезде Африки солнце, бывшее справа от них, затем оказалось слева, кажется Геродоту нелепостью, но именно этот рассказ убеждает нас в том, что финикияне действительно пересекли экватор. Этот метод в ряде случаев предохранил Геродота от наивного рационализирования переданных ему сообщений, благодаря чему он дал нам возможность ознакомиться не только с рядом исторических фактов, но и с религиозными взглядами и фольклором его времени.

Впрочем, Геродот не всегда соблюдает этот принцип и часто подвергает переданные ему сообщения суровой критике и даже издевательству («я смеюсь, видя...», IV, 36, в применении к Гекатею). Иногда эта критика очень остроумна. Так, например (II, 131), проводник объяснил Геродоту, рассматривавшему статуи девушек с отрубленными руками, что это служанки, которым отрубила руки царица за их преступления. Геродот замечает по этому поводу: «Однако мы сами видели, что руки у статуй отвалились от времени и еще в наше время лежали тут же у их ног». Но в других случаях он готов верить абсолютно неверным историям, например, о гигантских муравьях, хранителях золота, убивающих приближающихся путешественников.

Итак, ценность труда Геродота в различных местах различна и зависит от ценности тех источников, откуда он заимствует свои сообщения. Что касается сообщений о событиях, современником которых был Геродот, то необходимо учесть, что он не писал sine ira et studio. Он поставил своей целью дать апологию политики Афин, с одной стороны, и дельфийского оракула — с другой; при пользовании его сообщениями необходимо учесть эту тенденцию. Во всем прочем он исключительно гуманный, наблюдательный и добросовестный свидетель, что особенно обнаруживается из его прекрасного очерка скифских древностей в IV книге, являющегося лучшим и почти единственным источником для истории южной окраины нашей страны в VI — V вв. до н. э.

Биография Фукидида

Только очень небольшой промежуток времени отделяет Геродота от афинянина Фукидида[358]: в те дни, когда Геродот опубликовал свою историю, Фукидид был уже взрослым человеком, который мог не только прочитать и продумать книгу Геродота, но и критически отнестись к ней. Рассказ о ребенке Фукидиде, заплакавшем при публичном чтении Геродотом его книги, несомненно, легенда, преувеличивающая разницу в возрасте между двумя историками для большей патетичности рассказа.

Фукидид[359] родился около 460 г.[360] По своему происхождению он принадлежал к цвету афинской знати. По отцовской линии он был в ближайшем родстве со знатнейшим в Афинах родом Филаидов,[361] из которого происходил ряд виднейших аристократических вождей (его родственником был и вождь афинских олигархов в 460—443 гг. Фукидид из Алопеки); по той же линии, через бабку отца, Фукидид оказывался потомком фракийского царя Олора. Богатый и знатный Фукидид был очень популярен и среди греческого и среди фракийского населения. Несомненно, именно это обстоятельство послужило впоследствии причиной посылки его в качестве стратега в город Амфиполь — центр афинских владений во Фракии.

Фукидид получил блестящее образование. Нам неизвестно, кто были непосредственные учителя Фукидида, но из его сочинений можно, по-видимому, заключить, что одним из его руководителей был оратор Антифонт (казненный в 411 г.) и что влияние на него оказывали также философ Анаксагор и софист Горгий из Леонтин.

Самое раннее событие из жизни Фукидида, известное нам из его сочинения, это — чума в Афинах. Описав картину и симптомы этой болезни, Фукидид замечает: «Все это я отмечаю потому, что сам был болен и лично наблюдал других, страдавших той же болезнью». Таким образом, в 429 г. Фукидид находился в осажденных Афинах и заболел чумой, но это не помешало ему наблюдать за симптомами болезни и тщательно записывать их. Вероятно, уже вскоре после выздоровления Фукидид принял деятельное участие в политической жизни.

В это время началось блестящее наступление Брасида на Фракию. Центром афинских владений во Фракии был город Амфиполь близ устья Стримона. Именно сюда и были направлены стратеги Фукидид и Евкл с войсками. Однако по неизвестной причине, вместо того чтобы ожидать врага и дать ему отпор в Амфиполе, Фукидид оказался со своим флотом в 25 км от него, у острова Фасоса. В его отсутствие Брасид подошел к Амфиполю, и население добровольно сдалось ему: вернувшемуся Фукидиду удалось сохранить для Афин только соседнюю с Амфиполем гавань Эйон.

Фукидид в своем труде объясняет свою неудачу неблагоприятным стечением обстоятельств. Однако афинский демос посмотрел на дело иначе. Фукидид был признан виновным в государственной измене и осужден на пожизненное изгнание. В комедии «Осы», поставленной на сцену в 422 г., Аристофан говорит об «идущем на суд толстосуме из числа предавших Фракийскую область». В этом толстосуме справедливо усматривают Фукидида. Годы изгнания (424—404) Фукидид провел, по-видимому, во Фракии, где находились золотые прииски, которыми он владел на правах собственности или аренды.

Это время невольного отдыха от войны и политических дел Фукидид посвятил работе над своей историей, причем использовал то преимущество, что мог получать информацию от обеих сторон.

Возвращение Фукидида в Афины состоялось не по общему декрету об амнистии, а по специальному предложению некоего Энобия; отсюда ясно, что общая амнистия его не коснулась. Вскоре по прибытии в Афины Фукидид скончался, успев довести свою историю только до 411 г.

Композиция труда Фукидида

Изучение труда Фукидида показывает, что свой труд Фукидид писал, начиная с 431 г. Впоследствии он пересмотрел и переработал написанное, но кое-что осталось по недосмотру в первоначальном виде; эти недосмотры и дают нам возможность в общих чертах восстановить историю возникновения его труда. Однако предпринятые рядом ученых попытки разбить труд Фукидида на более древние и более новые слои и восстановить в деталях отдельные стадии его авторской работы кажутся нам несостоятельными.

Недописанная Фукидидом часть истории Пелопоннесской войны была впоследствии написана Ксенофонтом (первые две книги его «Греческой истории»), но в совершенно ином духе и по иным принципам, чем труд Фукидида. Посмертным редактором труда Фукидида одни считают Ксенофонта, другие — его дочь или Кратиппа.

Впоследствии труд Фукидида был разделен на 8 книг. В 1-й книге, резко отличающейся по своей структуре от остальных, Фукидид излагает то, что, с его точки зрения является причинами и поводами войны. Следует указать, что у Фукидида эти: понятия употребляются в ином смысле, чем у нас. Фукидид понимает под поводом (prophasis) неосознанную или скрытую причину, а под причиной (aitia) — осознанный и открытый повод. Начав с открытых поводов войны (Керкирский конфликт, Потидейский конфликт и т. д.), Фукидид замечает, что истинной причиной войны были не эти конфликты, а боязнь все возрастающего значения Афин. Для доказательства этого положения Фукидиду приходится вставить в свой труд большой экскурс по истории Пятидесятилетия[362] как времени возникновения и развития афинского могущества и как первого этапа столкновений между Афинами и Спартой.

Здесь же дана гениальная попытка восстановить древнейшую историю Греции, и в частности Афин, методом обратного умозаключения. Таково содержание первой книги.

Структура дальнейших книг значительно проще и выдержаннее. Несмотря на то что для художественности рассказа было бы удобнее давать связное изложение каждого эпизода Пелопоннесской войны, он в целях научной точности и изучения взаимодействия между отдельными фронтами войны, излагает свою историю погодно и, только окончив описание всех событий одного года, переходит к следующему.[363] II—IV книги и первая часть V книги дают историю Архидамовой войны, закончившейся в 421 г. Никиевым миром; вторая часть V книги посвящена промежутку мира между Афинами и Спартой и оканчивается покорением афинянами острова Мелоса с родственным Спарте населением: все мужчины на этом острове были перебиты, а женщины и дети проданы в рабство. Это — кульминационный пункт книги, конец первой части труда, описывающей удачу Афин в войне.

Вторая часть труда Фукидида рассказывает о трагической развязке Пелопоннесской войны.

VI и VII книги представляют единое целое — описание сицилийской кампании. По художественности и драматизму, по глубокому впечатлению, которое эта часть труда производит на читателя, — это, несомненно, лучшая часть труда Фукидида.

Наконец, последняя, VIII книга посвящена разнообразным событиям 413—411 гг. как из внешней, так и из внутренней истории Афин: включение сюда описания переворота 411 г. здесь оправдано непосредственным влиянием этого события на ход войны.

Фукидид как историк. Его источники

Фукидид достиг высокого совершенства в области установления исторических фактов. Он хорошо понимал значение совершенного им подвига: полемизируя с Геродотом, он заявлял, что его труд — «достояние навеки». В этом он не ошибся. Во все те эпохи, когда изучалась древность, Фукидид оставался на первом месте среди классических авторов; он не только считается лучшим, непревзойденным историком древности, но авторитет его часто настолько преувеличивается, что всякая попытка критиковать его рассматривается чуть ли не как кощунство.

В чем же заключается тот великий шаг вперед, который был сделан Фукидидом по сравнению со своим предшественником.

В противоположность Геродоту, предоставлявшему самому читателю судить, что правда и что ложь, Фукидид больше всего озабочен тем, чтобы в его труд не попало ни одного непроверенного факта; его цель — zetesis tes aletheias — «отыскание истины» (I, 20). Основным источником Фукидида были его личные наблюдения и опрос свидетелей. Литературные памятники использованы Фукидидом в небольшой степени и лишь в некоторых частях труда. Сам Фукидид следующим образом указывает на свои источники: «Тот не ошибется, кто рассмотренные мною события признает в том виде, в каком я сообщил их на основании... свидетельств. Что касается событий, имевших место в течение войны, то я не считал согласным со своею задачею записывать то, что узнавал от первого встречного (направлено против Геродота. — С. Л.), или то, что я мог предполагать, но записывал события, очевидцем которых был сам, и то, что слышал от других, после возможно более точных исследований относительно каждого отдельного факта. Изыскания были трудны, потому что очевидцы отдельных фактов передавали об одном и том же не одинаково, но так, как каждый мог передавать, руководясь сочувствием к той или другой из воюющих сторон или памятью. Быть может, мое изложение, чуждое басен, покажется менее приятным для слуха (опять выпад против Геродота. — С. Л.); но зато его сочтут достаточно полезным все те, которые пожелают иметь ясное представление о минувшем...» (I, 21—22).

Фукидид указывает здесь не только на свои источники, но и на тот подлинно научный метод, которым он пользовался.

В своем труде Фукидид широко использовал документальный материал, например, посвятительную надпись Писистрата, сына Гиппия, договор 423 г. о перемирии, договор о мире афинян со спартанцами 421 г. и др. Современные памятники были ему доступны как в архивах, так и на камнях в виде надписей; для событий более древних он часто располагал только надписями, случайно сохранившимися. При сличении дошедших до нас документов (надпись Писистрата и договор 420 г. между афинянами, мантинейцами, элидцами и аргосцами) мы убеждаемся в том, что Фукидид воспроизводил эти документы с величайшей точностью.

Фукидид широко использовал и археологические памятники (например, погребения), пережитки в обычаях и т. д.

Гениальным открытием Фукидида является применение палеонтологического метода (или метода обратного умозаключения) при изучении пережитков. Метод этот состоит в том, чтобы по пережиткам, сохранившимся в жизни общества, но ставшим ненужными, а иногда и вредными, умозаключать о тех временах, когда соответствующие установления были нужными и уместными. Так, например, из того, что афиняне в просторечии называют акрополь городом, Фукидид делает заключение, что когда-то весь город ограничивался пределами акрополя.

Все мифологическое, сверхъестественное, всякое вмешательство высших сил в жизнь людей Фукидид игнорирует в своем труде. Не прибегает он также и к рационализированию мифов. Мы видели, что Геродот для объяснения исторических явлений привлекал оракулы и предсказания, а основную закономерность исторических явлений видел в предопределении, роке, зависти богов и т. д. Фукидид также говорит о судьбе, tyche, но под этим словом он понимает просто случай, не поддающийся точному расчету.

Фукидид не только никогда не ссылается на оракулы и предсказания, но в его труде можно найти ряд иронических замечаний по этому поводу. Например, в 28-й главе II книги он, по образцу старых историков, сообщает: «В новолуние солнце после полудня затмилось», но прибавляет к этому: «Как оказывается, только тогда это и возможно». В одном месте Фукидид даже прямо полемизирует с людьми, верующими в предсказания (V, 103, 2): «Не уподобляйтесь большинству людей, которые, имея еще возможность спастись человеческими средствами... обращаются к гаданию, предсказаниям и к прочим подобным вещам, которые, внушая надежду, ведут к гибели». Никаких замечаний о вмешательстве богов в жизнь отдельных людей и государств в работе Фукидида не содержится.

Говоря о методе Фукидида, необходимо отметить еще следующее. Фукидид ставит себе две цели: 1) точно установить самые факты войны и 2) выяснить ее причины. Мы видели, как тщательно и критически Фукидид отбирает и проверяет сообщаемые им факты. Что же касается причин войны, то Фукидид считает достаточным привести аргументацию каждого из борющихся государств или партий, выдвигавшуюся ими публично. Фукидид никогда не сообщает читателю своей точки зрения и никаких выводов не делает. Он приводит доводы за и против, предоставляя читателю быть судьей (это не значит, конечно, что автор, группируя надлежащим образом доводы и факты, не подготовляет этого решения читателя). Это в общем — метод Геродота, но перенесенный из области фактов в область причин. Если Геродот приводил все версии, предоставляя самому читателю установить, как было на самом деле, то Фукидид в области фактов дает окончательный вывод сам, а для выяснения причин прибегает к методу Геродота.

Речи у Фукидида

Различные доводы pro и contra противопоставляются друг другу в речах, которые Фукидид вкладывает в уста политических деятелей. Эти речи не соответствуют исторической действительности. Он сам предупреждает читателя об этом: «Что касается речей, произнесенных отдельными лицами или в пору приготовления к войне или во время уже самой войны, то для меня трудно было запомнить сказанное в этих речах со всею точностью, — как то, что я слышал сам, так и то, что передавали мне с разных сторон другие. Речи составлены у меня так, как, по моему мнению, каждый оратор, сообразуясь всегда с обстоятельствами данного момента, скорее всего мог говорить о настоящем положении дел, причем я держался возможно ближе общего смысла действительно сказанного» (I, 22). Таким образом, Фукидид никого не вводит в заблуждение.

Речи Фукидида построены по всем правилам античной риторики: вступление, изложение с расчленением и краткий вывод. Иногда речи Фукидида принимают форму диалога, участники которого высказывают противоположные точки зрения (прообразом их являются отчасти судебные речи, отчасти аттическая трагедия). Речи играют большую роль в структуре труда Фукидида. Как мы видели, повествование ведется у него по сезонам, что препятствует выводам и обобщениям хода исторического процесса. Эти выводы и обобщения он делает часто в речах.

Философия истории Фукидида

Самое представление об общих принципах или общих законах исторического развития Фукидиду совершенно чуждо[364]. Правда, у него можно найти несколько мест, говорящих о повторяемости исторических явлений, например, I, 22, 4: «Мое изложение сочтут достаточно полезным все те, которые пожелают иметь ясное представление о минувшем, могущем по свойству человеческой природы повториться когда-либо в будущем в том же самом или подобном виде»; именно поэтому он и считает свой труд «приобретением, которое будет иметь значение во все времена». Но что значит: «по свойству человеческой природы»? Ответ на этот вопрос мы находим в рассказе о керкирских событиях, где, описав невероятное падение нравов, жестокость и вероломство во время революции в Керкире, он прибавляет (III, 82, 2): «Вследствие междоусобиц множество тяжких бед обрушилось на государства, бед, какие бывают и будут всегда, пока человеческая природа остается тою же... Война, лишив людей житейских удобств в повседневной жизни, оказывается насильственной наставницей и делает страсти большинства людей столь же жестокими, как окружающая их обстановка». Иными словами, война сбрасывает все наносное и дает возможность выявиться внутренней, истинной, звериной сущности большинства человечества: «Не мы первые ввели такой порядок, а он существует искони, — именно, что более слабый укрощается более сильным» (I, 76, 2). «Относительно богов мы это предполагаем, относительно людей же знаем наверное, что повсюду, где люди имеют силу, они властвуют по непреложному велению природы. Не мы установили этот закон, не мы первые применили его; мы получили его готовым и сохраним на будущее время, так как он будет существовать вечно» (V, 105, 2). Поэтому удерживать подчиненных в повиновении может не справедливое управление, а только страх (III, 37).

Человек («в подавляющем большинстве», hoi polloi) по натуре — зверь; культура и блага мирной жизни только отодвигают на задний план и затушевывают эту его сущность. При соответствующих условиях эта сущность всегда проявится, каждый будет стремиться захватить ценой любой жестокости и вероломства все, что он сможет. Всегда будет так, что сильные, применяя насилие, будут господствовать над слабыми. Эта психологическая черта человека проявлялась и будет проявляться во все эпохи, и к этому только и сводится общий закон исторического развития, устанавливаемый Фукидидом.

Фукидид, конечно, хотел бы, чтобы на свете все было иначе, чтобы люди руководствовались принципами справедливости, но данные опыта неумолимы; в душе он, может быть, и верит в существование каких-то высших принципов развития или даже в божественное воздаяние, но писать об этом в научном труде, основанном на эмпирических фактах, он не считает себя вправе. Конечно, слова Фукидида, что такое же право сильного «предполагают и у богов», нельзя рассматривать, как его серьезный взгляд: это — горькая ирония с целью подчеркнуть низость человеческой души.

Эту «философию истории» лучше всего сопоставить с «философией истории» старшего современника Фукидида, неизвестного олигархического автора «Афинской политии», приписывавшейся Ксенофонту и написанной около 425 г. Этот автор — такой же пессимист, как Фукидид; то, что происходит, ему также глубоко отвратительно. Но он не оперирует с отдельными индивидуумами, нагло и бессовестно применяющими «право сильного», а с двумя классовыми группами: это, с одной стороны, «немногие», «богатые», с другой — «бедные», «масса», «многие». В реальных условиях политической борьбы он, как и Фукидид, отказывается оперировать с моральными понятиями, но, в отличие от Фукидида, выдвигает на их место принцип классовой справедливости.

Замена у Фукидида принципа классовой борьбы психологическим принципом (свойством человеческой природы захватывать как можно больше, угнетать окружающих), с нашей точки зрения, — несомненный регресс, ибо сами психологические качества только производная от общественных условий; они не представляют собой чего-то устойчивого и постоянного, а меняются вместе с общественными условиями. Правда, и у Фукидида, наряду с психологией отдельных лиц, речь идет и о психологии коллективов, но это не классы, а главным образом олицетворенные государства: Фукидид говорит о национальном темпераменте афинян и спартанцев, о страхе лакедемонян, о ненависти коринфян, об умеренности и сдержанности мегарцев и т. д., как о важнейших факторах исторического процесса.

Отсюда до исторических законов в нашем смысле чрезвычайно далеко. Своей личной точки зрения на этот вопрос он вообще не высказывает, не считая возможным в научном труде говорить о чем бы то ни было, не подтвержденном в достаточной мере эмпирически, т. е. фактами, а факты его времени говорили только о неограниченном господстве права сильного.

Однако изучение труда Фукидида в целом дает нам возможность прочесть между строк эту общую точку зрения Фукидида, хотя историк и не высказывает своих взглядов прямо, так как считает их предметом веры, а не точного знания.

Мы говорили уже об общей структуре труда Фукидида: успехи афинян в Архидамовой войне; подробно изложенный мелкий и не имеющий ни военного, ни политического значения инцидент — захват Мелоса, как кульминационный пункт заносчивости афинских правителей, выдвинувшихся из народной массы, и как вопиющий пример применения «права сильного»; предпринятый в духе того же «права сильного» и вследствие заносчивости афинян поход в Сицилию, обещавший неслыханную удачу, но по трагической иронии судьбы окончившийся гибелью, и, наконец, тяжелая расплата и крушение афинского могущества.

С другой стороны, важно отметить следующее. В исследованиях о Фукидиде не раз отмечалось, что личность у него якобы не играет роли. Но это касается только времени с 429 г., когда государственные деятели старались следовать за массой и угождать ее стремлениям, а не вести ее за собой; эти люди, «равные друг другу, каждый из которых, стремясь стать первым, угождал народу и предоставлял ему управление государством» (II, 65, 10; причем имеется в виду не только Клеон, но и Алкивиад), конечно, никак не являются у него великими историческими личностями, т. е. самостоятельными факторами исторического развития. Другое дело — история до 429 г. Здесь Фукидид выводит на сцену великих исторических деятелей — Фемистокла и Перикла. Правда, заслугу Фемистокла он видит главным образом в том, что тот угадывал естественный ход исторического развития на долгое время вперед и умел соответственно направлять государственный корабль: «Фемистокл неоспоримо доказал природную даровитость... С помощью присущей ему сообразительности... он после самого краткого размышления был вернейшим судьей данного положения дел и лучше всех угадывал события самого отдаленного будущего. Он заранее предусматривал лучший или худший исход предприятия, скрытый еще во мраке будущего... Он обладал в наивысшей степени способностью моментально изобретать надлежащий план действия» (I, 138, 3). Что же касается Перикла, то он уже определенно ведет массу за собой, не считаясь с ее хищническими инстинктами: «Перикл, опираясь на свое влияние и ум... свободно сдерживал народную массу, и не столько она руководила им, сколько он ею... Перикл всякий раз, как замечал в афинянах заносчивость (hybris) и, как следствие ее, несвоевременную жажду деятельности, смирял их своими речами, доводя их до страха... По имени это была демократия, на деле же власть принадлежала первому гражданину» (II, 65, 8-9).

Итак, хотя «право сильного», хотя «заносчивость» (hybris) и «стремление захватить побольше» (pleonexia) — вечное и общее свойство природы человеческих масс, но великие люди могут до поры до времени эти чувства обуздывать и сдерживать. В этих случаях возможно кратковременное процветание государств. Но, в конце концов, свойства человеческой природы прорываются наружу — особенно быстро этот процесс происходит в эпоху войн и междоусобиц: hybris достигает своего высшего пункта, и затем следует тяжкая расплата. От кого же исходит это возмездие? На это Фукидид даже не намекает — это отвлекло бы его слишком далеко от его эмпирических предпосылок, не допускающих внесения каких бы то ни было сверхъестественных причин в его труд. Но у читателя естественно должна явиться мысль, что это — некое высшее всемогущее существо, и притом существо благое, озабоченное сохранением справедливости.

Значит, и в этом случае Фукидид, выступавший против Геродота, в общем принял усвоенную Геродотом старинную схему исторического рассказа: человек или государство «зазнается», впадает в hybris, а затем терпит за это кару; однако вместо «завистливых» богов у него, кажется, можно предположить более справедливые и гуманные силы.

С этими философскими установками связаны и его политические взгляды.

Политические взгляды Фукидида

В вопросе о политических взглядах Фукидида были высказаны чрезвычайно разноречивые суждения. Исходя из художественно написанной восторженной характеристики афинской демократии, вложенной в уста Периклу (II, 64), из полного одобрения политики Фемистокла (I, 138) и Перикла (II, 65), из восхваления свободолюбия афинского народа,[365] Фукидида считали единомышленником Перикла (в русской литературе эта точка зрения представлена Ф. Г. Мищенко). В пользу этого говорят и иронические выпады против спартанцев, рассеянные в разных местах труда Фукидида,[366] ибо реакционные элементы в Афинах благоговели перед Спартой.

Однако те исследователи, которые видели в Фукидиде сторонника олигархии, могли выставить в подтверждение своих взглядов еще более веские свидетельства. В VIII книге (глава 97), говоря о строе, введенном в 411 г. (власть тяжеловооруженных, запрещение оплаты должностей под угрозой проклятия), Фукидид прославляет это «умеренное смешение олигархии и демократии» и говорит, что «на первых порах это был наилучший государственный строй, на моей, по крайней мере, памяти». Спартанский государственный строй он, как и все афинские реакционеры, считает идеальным (I, 18, 1): «Лакедемон с давних пор управляется благими законами». К толпе, ее взглядам и поступкам Фукидид относился надменно-пренебрежительно.[367]

Что касается фактов, говорящих о демократизме Фукидида, то эта группа ученых считает их неубедительными: Фукидид восхваляет Перикла не за его демократические мероприятия, а за то, что, несмотря на демократический строй, Периклу удавалось заставить народ вести политику умеренной группы, т. е. воздерживаться от завоевательной внешней политики и от систематических обложений богатых («не приобрел влияния неблаговидными средствами», «не угождал народу»). «Он сдерживал народную массу... смирял ее своими речами, доводя до страха... По имени это была демократия, на деле власть принадлежала первому мужу». Неубедительны, по мнению этих ученых, также и выпады против Спарты, ибо Фукидид нападает на нее как раз за то, что она недостаточно энергично и умело ведет войну с афинской демократией.

Внимательное изучение текста Фукидида, как справедливо указал В. П. Бузескул, заставляет нас считать оба эти взгляда крайностями. Правда, выяснить политическую физиономию Фукидида вообще очень трудная задача — значительно более трудная, чем выяснение политических взглядов Ксенофонта или Платона. Фукидид считает особой заслугой своей истории ее деловой и объективный характер. Изложение своих взглядов на вещи, всякого рода обобщения и лирические отступления ему органически чужды.

Тем не менее, целый ряд черт мировоззрения Фукидида можно установить с несомненностью. Так, из «Истории» Фукидида можно с несомненностью заключить, что политическая линия, проводившаяся радикальной демократией, была ему глубоко чужда. О вожде демократии Клеоне, которому афиняне были обязаны захватом Пилоса и лаконских пленников и в окончательном счете почетным окончанием Архидамовой войны, Фукидид не может говорить без крайнего возмущения. В этих случаях он теряет свою исключительную объективность и осыпает Клеона бранными эпитетами. Клеон для него воплощение hybris.

Так, например, он замечает (III, 36): «Это был вообще наглейший из граждан, но в то время он пользовался величайшим доверием народа». По поводу отправки Клеона под Пилос Фукидид говорит: «Легкомысленные слова Клеона вызвали даже смех среди афинян; людям же благоразумным они вселяли радость при мысли, что одно из двух благ будет достигнуто: либо они избавятся от Клеона, на что больше всего рассчитывали, и т. д.» (IV, 28, 5). О блестящей удаче экспедиции Клеона Фукидид считает нужным заметить: «Итак, обещание Клеона, несмотря на его сумасбродство, оправдалось» (IV, 39, 3). Рассказывая о сражении под Амфиполем, в котором смертью героев погибли и Клеон и Брасид, Фукидид считает нужным заметить, что Клеон перед смертью «стал готовиться к бегству» (V, 10, 9), что «воины Клеона... по поводу его командования сравнивали его невежество и малодушие с опытностью и отвагой его противника» (V, 7, 2). Брасида, того самого, которому он сдал Амфиполь, он осыпает неумеренными и не всегда заслуженными похвалами. «Брасид действовал справедливо и умеренно по отношению к городам» (IV, 81, 2). «Действия Брасида во всех отношениях отличались умеренностью» (IV, 108, 2). Он остается все время верен клятве не лишать бывших афинских сторонников независимости и не производить у них насильственных перемен политического строя (IV, 86; 108, 2). Фукидид подробно останавливается на почетном приеме, оказанном Брасиду в городах фракийского побережья, на культе героя, которого он удостоился в Амфиполе, и на пренебрежительном отношении амфипольцев к афинскому герою-экисту (т. е. основателю колонии, IV, 121, 1; V, 11, 1). Невольно вкрадывается сомнение в том, что Фукидид в 424 г. опоздал в Амфиполь в силу простой случайности.

Не лучше, чем к Клеону, Фукидид относится и к его преемнику Гиперболу. «Они наказали афинянина Гипербола, человека гнусного, изгнанного остракизмом... за порочность и за то, что он позорил государство...» (VIII, 73, 3). Да и вообще, по мнению Фукидида, «преемники Перикла стоили, пожалуй, друг друга: каждый из них, стремясь стать первым, угождал народу...» (II, 65, 10).

Интересно сопоставить эту характеристику вождя радикальной демократии Клеона с содержащейся в VIII книге (68, 1) характеристикой вождя крайних олигархов, государственного изменника Антифонта. Фукидид называет его человеком, никому из современников не уступавшим в нравственных качествах. Другого вождя олигархии Ферамена Фукидид характеризует только как «человека выдающегося по красноречию и уму»; успех переворота 411 г. Фукидид объясняет тем, что во главе его стояли многие даровитые личности. Разумеется, нет ничего невероятного в том, что в этом случае вождь демократов был негодяем, а вожди олигархов благородными и даровитыми людьми. Однако все то, что нам известно о Клеоне из самого произведения Фукидида, по-видимому, противоречит оценке, даваемой ему Фукидидом, и, наоборот, характеристика Ферамена у других авторов заставляет предположить, что Фукидид, характеризуя Ферамена, как красноречивого и умного человека, умышленно умалчивает о его непривлекательном нравственном облике.

Фукидид возмущается внутренней политикой крайней демократии (II, 65). Он с необыкновенной яркостью рисует картины внутренней партийной борьбы в греческих государствах, вызванной попытками проведения в жизнь экономической и политической программы демократов. Она сопровождалась массовыми убийствами и вызвала общее озверение и крушение нравственных устоев (III, 82—83).

Однако он ни разу не говорит о том, чтобы деятели аристократической партии вели себя честнее или человеколюбивее, чем демократы: по его мнению, обе стороны стоили друг друга.[368]

Точно так же он возмущается и внешней политикой демократии, основанной на угнетении союзников. Он рисует картину потрясающей жестокости афинских радикальных демократов к жителям восставшей Митилены и покоренного Мелоса. Но при этом он считает необходимым заметить, что отношение самих олигархов к союзникам ничуть не лучше отношения демократов (VIII, 48, 6): «Союзники уверены, что так называемые kaloi kagathoi (аристократы) доставят им не меньше неприятностей, чем демократы, так как именно они советуют народу и приводят в исполнение суровые мероприятия, из которых они извлекают для себя пользу».

Пусть, по мнению Фукидида, конкретные представители как радикальной демократии, так и консервативной аристократии не внушали к себе симпатий и стоили друг друга. Тем не менее, те идеальные правители, которые, по мнению Фукидида, должны были «спасти» государство, несомненно, мыслились им как люди старой нравственности и знатного происхождения.

С точки зрения афинских аристократов, изложенной в Псевдоксенофонтовой «Афинской политии», бедный человек низкого происхождения уже тем самым способен на подлость и преступление. Наоборот, человек аристократического происхождения, получивший соответствующее воспитание и живущий в довольстве и богатстве, если только его не съедает чрезмерное честолюбие и он не становится на опасный путь угождения демосу, уже ео ipso достойный и благородный человек. И несомненно, Фукидид, воспитанный в традициях одного из самых аристократических и реакционных родов Афин — Филаидов, потомок фракийских царей, разделял эти предрассудки. Вероятно, у тех же Филаидов он унаследовал и идеал объединения всех греков под главенством Спарты для борьбы с Персией и несправедливое, враждебное отношение к Афинскому морскому союзу, направленному своим острием против Спарты. Фукидид слишком точный и тонкий историк, чтобы эти его симпатии могли повести к искажению фактов. Другое дело — оценка и речи сторон, которые по самой своей сущности носят субъективный характер. Эта субъективность проявляется также в выборе фактов для вводной части (события 478—431 гг.), где Фукидид не был обязан и не хотел дать исчерпывающий перечень событий: вряд ли случайно он опускает и договор афинян с персами (447 г.), и поражение, нанесенное спартанцам афинянами и аргосцами при Эное и захват афинянами Ахайи.

Не случайно поэтому, что воплощением hybris у него оказываются афинский демос и его радикальные вожди — от Клеона до Алкивиада.

При всей своей гениальности и стремлении к беспристрастию Фукидид тесно связан с исторической наукой Геродота и его предшественников и в основном находится в рамках старых причинных объяснений; с другой стороны, он остается сыном своего класса и своего общества.

Биография Ксенофонта[369]

Ксенофонт родился около 430 г. в зажиточной семье, не принадлежавшей, по-видимому, к высшей афинской аристократии. Родители позаботились о том, чтобы он получил аристократические манеры и аристократический спартанофильский образ мыслей. Надо думать, что Ксенофонт сочувствовал или даже содействовал олигархическим переворотам[370] в Афинах, во время которых он был уже взрослым человеком. Вместе со всей аристократической молодежью Ксенофонт интересовался учением Сократа и стал одним из его учеников. Выросший в умственно ограниченной среде лаконофильской аристократии и ее подголосков, в которой интересовались только гимнастикой, охотой, верховой ездой и амурными делами (Греческая история V, 3, 20), он не мог и не стремился понять сущность учения Сократа. Философские произведения Ксенофонта показывают, что он лишь чисто внешне использовал отдельные положения сократовской этики и новую введенную им диалектическую форму для пропаганды скучной филистерской морали, пользуясь случаем блеснуть своим красноречием.

Прежде чем Ксенофонт сколько-нибудь основательно ознакомился с учением Сократа, обстоятельства направили его совсем в другую сторону. Его друг, беотиец Проксен, предложил; ему в 401 г. принять участие в походе персидского претендента Кира против своего брата, царя Артаксеркса II, и Ксенофонту пришлось бросить философию, променяв скучную учебу на полную приключений жизнь наемника. Дело в том, что положение аристократов в Афинах после свержения Тридцати тиранов, несмотря на клятвенное обещание демоса «не быть злопамятным», становилось все более ненадежным; прямой же переход к спартанцам превратил бы Ксенофонта в государственного изменника. Поступление на службу к Киру, который, хотя и был другом и союзником Спарты, но не порвал и с Афинами, было сравнительно наилучшим выходом из положения. Вдобавок, служба в качестве наемника была весьма выгодной; хорошая физическая и военная подготовка и аристократические манеры обеспечили Ксенофонту блестящую карьеру; в случае же ожидавшейся победы Кира и вступления его на престол положение Ксенофонта могло стать и совсем завидным.

Вопреки ожиданиям, поход этот, как известно, окончился неудачей. Персам удалось хитростью заманить и перебить греческих военачальников, и грекам не оставалось ничего другого, как выбрать новых военачальников, в число которых попал и Ксенофонт, и начать на свой риск и страх трудное отступление к побережью Малой Азии. Это отступление по неизвестным местам среди вражеского окружения представляет собой одну из наиболее блестящих страниц греческой военной истории.

При возвращении из похода Кира, где Ксенофонт действовал в интересах Спарты, ему и его войску пришлось встретиться с противодействием и недоброжелательностью тех самых спартанцев, которым он поклонялся. Ксенофонту и его товарищам не дали возможности вернуться в материковую Грецию; когда он приступил к основанию военной колонии для поселения своих воинов, спартанцы властно потребовали, чтобы приготовления к постройке ее были прекращены; из Византия бывшим наемникам Кира, возглавляемым Ксенофонтом, было предложено немедленно удалиться под угрозой продажи их в рабство. Однако Ксенофонт продолжал настаивать на повиновении спартанцам, говоря, что лакедемоняне руководят всей Элладой, «и каждый отдельный спартанец может сделать все, что ему вздумается, в любом греческом городе» (Анабасис VI, 6, 12).

После долгих мытарств и унижений Ксенофонт поступает на службу в спартанскую армию: уцелевших воинов он включает в спартанское войско. Вслед за этим он был объявлен в Афинах предателем и государственным преступником и присужден к пожизненному изгнанию. Изгнание окончательно предопределило дальнейшую судьбу Ксенофонта, навсегда привязав его к Спарте. Когда в Малую Азию прибыл занявший незадолго перед тем престол спартанский царь Агесилай и принял командование войском, он дал Ксенофонту пост при своем штабе: на Ксенофонта были возложены обязанности дипломатического характера.

С этих пор Ксенофонт стал близким другом и убежденным поклонником Агесилая. Он был посвящен во все секреты иезуитской политики этого государя, в котором изумительная сила воли и властолюбие сочетались с полным отсутствием нравственных принципов, прикрывавшимся нравоучительным резонерством и напускной религиозностью. Ксенофонт не мог не видеть всех недостатков своего патрона; но, исповедуя в глубине души тот же культ силы и успеха, что и Агесилай, и видя, что в этом отношении его патрон не имеет себе подобных, он принужден был умышленно закрывать глаза на те приемы, при помощи которых Агесилай добивался усиления спартанского могущества, и настолько проникся идеями этого государя, что, читая «Греческую историю», нередко кажется, что устами Ксенофонта говорит сам Агесилай. Под влиянием последнего Ксенофонт отправил своих сыновей в Спарту, чтобы они могли получить настоящее спартанское воспитание, пройдя всю ту муштру, которой подвергалась спартанская молодежь.[371]

Вследствие всего этого Ксенофонт не мог испытывать угрызений совести при мысли, что ему придется поднять оружие против своего отечества. Действительно, когда разразилась война между Спартою и враждебной ей коалицией, в которую входили и Афины, и Агесилай со своим войском двинулся в материковую Грецию, Ксенофонт пошел вместе с ним и участвовал в Коронейской битве (394 г.), находясь в числе врагов своей родины. Во время последовавшей затем Коринфской войны Ксенофонт оставался в лагере Агесилая, вероятно, до самого Антиалкидова мира (386 г.).

Немного времени спустя Ксенофонту, по неизвестным причинам, пришлось бросить военную и политическую карьеру и заняться сельским хозяйством. Взамен земель, конфискованных у него в Аттике, он получил имение в Элиде близ города Скиллунта, неподалеку от Олимпии, и посвятил себя сельским занятиям и литературе. Покой этот был прерван в 370 г., когда Скиллунт оказался в полосе военных действий между Спартой и Фивами. Однако в это время афиняне были уже на стороне Спарты; поэтому Ксенофонту удалось добиться амнистии. Сам он был уже слишком стар, но сыновья его сражались в афинском войске, причем один из них — Грилл — пал даже в битве при Мантинее (в 362 г.). Обстоятельства смерти Ксенофонта нам неизвестны.

Мировоззрение Ксенофонта

Чтобы понять мировоззрение Ксенофонта, необходимо вспомнить основные черты политической жизни конца V в.

Вспомним, что борьба между аристократией и демократией приняла к концу V в. крайне ожесточенные формы. Борьба между Спартой и Афинами постепенно превращалась из борьбы между государствами в борьбу между классами, вернее — группировками: аристократы в демократических государствах были, как правило, государственными изменниками и не только сочувствовали, но и активно содействовали Спарте; так же поступали демократы в аристократических государствах.

Своего кульминационного пункта достигла эта борьба в эпоху Пелопоннесских войн. Действительно, стоило спартанцам приблизиться к какому-нибудь городу, как местная аристократия начинала всячески содействовать им, а где удавалось, и открыто переходила на их сторону. Правда, по учению этих аристократов, высшей добродетелью гражданина было безусловное подчинение государственным установлениям; однако при этом имелось в виду только такое государство, которое соответствовало их аристократическим идеалам; в противном случае настоящий реакционер не только имел право, но и был обязан сделать все возможное для водворения «справедливого» строя и уничтожения «зловредных демократов». В Афинах все аристократическое общество было настроено не только лаконофильски, но страдало настоящей лакономанией.

Большое влияние на характер Ксенофонта оказала и его служба в наемниках. Греческие наемники вербовались из людей, которые либо были изгнаны из своей родины, либо не могли найти применение своим силам у себя дома. В начале IV в. такими изгнанниками были преимущественно сторонники аристократии; вдобавок наемник должен был иметь хорошую спортивную и военную подготовку, а такую подготовку в греческих городах систематически получали только дети аристократов. Этим объясняется преобладание олигархических тенденций среди наемников. Впрочем, наемникам не приходилось быть нравственно разборчивыми: в этой профессии в начале IV в. предложение значительно превышало спрос, и наемники были рады, если их приглашал на службу кто бы то ни было. Стоило одной стороне предложить несколько большее жалованье, и наемники массами перебегали к ней. Нередки были случаи, когда государство или властитель, нанявшие наемников, оказывались не в состоянии им платить или рассчитывали их. Они оставались на чужбине, но оставались сплоченной массой, и у них был только один выход — грабить население соседних областей — варварское или греческое — или заниматься систематическим вымогательством. Этот наемнический быт также должен был «оставить свой печальный след на характере Ксенофонта.

Не меньшее влияние должна была оказать на Ксенофонта и продолжительная близость к правящим кругам спартанской аристократии. Спартанская дисциплина, военное воспитание, умеренность и субординация считались идеалом государственного уклада не только в олигархических, но отчасти и в умеренно-демократических кругах. Но что представляла собой Спарта, современная Ксенофонту? Она не только совершенно не считалась с новыми веяниями и цеплялась за старый отживший уклад; самый этот уклад был совершенно извращен в своей основе. «Добрые» и «лучшие» граждане, которым она всюду вверяет бразды правления, теперь уже не представители старинных родов, связанные в своих действиях по рукам и по ногам традицией и общественным мнением: теперь это более богатые граждане, которые правят, открыто и цинично преследуя интересы своего класса и своих близких. Не только Лисандр, но и кумир Ксенофонта Агесилай с его «партией» стремились к безграничному увеличению спартанского могущества прежде всего потому, что в нем заключался источник их собственной власти, и для достижения этой цели они не брезговали никакими средствами.

Все эти факты — происхождение из зажиточной семьи, светское аристократическое воспитание, служба наемником у Кира, служба в свите спартанского царя Агесилая, сопровождавшаяся военным выступлением против своей демократической родины, и изгнание из Афин — вполне предопределяют облик Ксенофонта; по справедливому замечанию одного историка, он был «типичным и убежденным представителем реакции в литературе того времени». Однако эта реакционность сопровождается у него своеобразной демагогией (политикой «доброго барина») и ханжеским нравственно-религиозным резонерством. Наиболее искреннее чувство у этого человека — ненависть к демократии.

Анабасис

Сочинение Ксенофонта «Поход Кира вглубь (Азии)» («Анабасис») носит название, не соответствующее содержанию книги: о походе Кира в глубь Азии говорится только в первых двух книгах, а прочие книги (III—VII) рассказывают как раз об обратном возвращении 10 000 греков. Поход описан в форме путевого журнала; путь в глубь Азии изложен по отдельным дням. Книга содержит целый ряд экскурсов географического, этнографического и дипломатического содержания, написана живо и читается с большим интересом. Очень хороши с литературной стороны и представляют большой исторический интерес данные в конце II книги характеристики греческих стратегов, принимающих участие в походе Кира. Этот поход был описан и кем-то другим; так, из словаря Стефана Византийского нам известно, что автором такого сочинения был упоминаемый в «Анабасисе» Софэнет из Стимфалы. Ксенофонт выпустил «Анабасис»[372] под псевдонимом Фемистогена Сиракузского. Действительно, в начале III книги «Греческой истории» Ксенофонта мы читаем: «Как Кир собрал войско, как он с этим войском отправился в глубь страны против брата, при каких обстоятельствах произошла битва, как Кир погиб и как после этого грекам удалось благополучно добраться к берегу моря, — обо всем этом написано уже в книге Фемистогена Сиракузского». Здесь мы имеем точное изложение содержания «Анабасиса», вдобавок совершенно невероятно, чтобы Ксенофонт опустил в своей истории такие важные исторические факты только потому, что об этом написано у другого автора. Поэтому уже древние не сомневались в том, что «Фемистоген» только псевдоним Ксенофонта. У Диодора описание похода десяти тысяч существенно отличается от рассказа Ксенофонта; вдобавок Ксенофонт здесь не играет никакой роли, тогда как в «Анабасисе» он руководит отступлением. Поэтому представляется весьма вероятным, что Диодор (вернее — уже Эфор) имел источником Софэнета и что в труде Софэнета Ксенофонт не играл никакой роли. Вполне понятно, что, желая подчеркнуть эту роль, Ксенофонт выпустил свою книгу — для большей убедительности — под псевдонимом.

«История Греции»

Если написанная после 356 г. «История Греции» (Hellenika) по своим литературным достоинствам значительно уступает «Анабасису», то значение этой книги для истории V—IV вв. громадно. Ни Диодор, ни Плутарховы биографии не содержат такого систематического и обстоятельного изложения событий 411—362 гг., какое мы находим у Ксенофонта. Правда, в 1906 г. в Египте на папирусе найден отрывок из истории (так называемый Оксиринхский отрывок), излагающий события 394 г. значительно подробнее, чем Ксенофонт. Но и в этом случае сравнение нового памятника с Ксенофонтом показывает, что свидетельства нового автора далеко не имеют той исторической ценности, как свидетельства Ксенофонта.

Лакедемонская полития

Большое историческое значение имеет также трактат Ксенофонта «О государственном устройстве Спарты» (Lakedaimonion politeia); однако историческое значение этого произведения обусловлено тем, что до нас, кроме написанных полтысячелетия спустя биографий Плутарха, не дошло ни одной работы о государственном устройстве Спарты. Трактат дает идеализированное восстановление древней спартанской конституции в том виде, как ее представляли себе спартанские консерваторы. Она написана с явно апологетической целью прославления Спартанского государства, так как в это время появился ряд сочинений как вне Спарты, так и в Спарте, с выпадами против существующих в Спарте порядков и с проектами радикального переустройства спартанского государственного строя (Фиброн, Павсаний, Лисандр). Нарисованная Ксенофонтом идеальная Ликургова Спарта очень мало похожа на Спарту его времени, и Ксенофонту пришлось в заключение указать на то, что в его время Спарта перестала соблюдать законы Ликурга, и это привело ее в тяжелое положение.

Киропедия

Одним из самых любопытных сочинений Ксенофонта является «Воспитание Кира», или «Киропедия». Ксенофонт делает вид, что пишет историю, но в действительности здесь из истории взята только общая обстановка; все остальное представляет собой свободное творчество Ксенофонта, так что по существу мы в этой книге имеем древнейший в мире исторический роман. В то же время это — древнейшая греческая политическая утопия, открывающая затем целую серию подобных произведений, начиная с Феопомпа (IV в. до н. э.) и кончая Ямбулом (III в. до н. э.). Основная цель этой книги — проповедь идей монархического переустройства Греции; в образе Кира Старшего, несомненно, выведен, наряду с Агесилаем, прежде всего любимый герой Ксенофонта — Кир Младший. Немногочисленные исторические факты, сообщенные в этой книге, часто искажены до неузнаваемости из нравоучительных соображений.

«Киропедия» написана много позже смерти Кира Младшего. Поэтому остается открытым вопрос, ждал ли Ксенофонт появления какого-нибудь объединителя Эллады вроде Кира Младшего из числа персов же, подготовляя почву для такого объединения, или проповедовал объединение Греции под властью любого монарха, а инсценировка его романа в Персии имела лишь целью сделать книгу более занимательной ввиду ее экзотичности.[373]

Кроме этих произведений, Ксенофонтом написан целый ряд морально-философских, так называемых «сократовских» произведений. О них было уже сказано выше.

Ксенофонт как историк

Приведенных выше сведений из биографии Ксенофонта достаточно для того, чтобы понять, почему повествование Ксенофонта в его основном труде — «Греческой истории», а частью и в других исторических сочинениях, подчас производит впечатление спартанской официозной версии греческой истории. Как мы видели, Ксенофонт принимал без всяких оговорок и считал верхом совершенства строй и порядки, царившие в Спарте. Далее, как мы видели, Агесилай был личным другом писателя, и Ксенофонт благоговел перед политикой этого царя. Поэтому и к историческому труду Ксенофонт предъявлял те же требования: воздействие на дух читателя при помощи изображения спартанского могущества и дисциплины, внушение любви к Спарте путем подчеркивания хороших на его взгляд сторон и умолчания дурных. Подобно тому как Агесилай ставил своей целью усиление могущества Спарты, не останавливаясь для достижения этой цели ни перед какими мерами, так и Ксенофонт поставил своей задачей апологию и восхваление этой могущественной Спарты во что бы то ни стало. Вот почему рассказ его носит определенно односторонний и тенденциозный характер.

Ксенофонт обладает исключительным умом и редким дипломатическим талантом и говорит о чем-нибудь только тогда, когда это нужно и выгодно для его дела; умолчание об одних фактах и неверное освещение других его никогда не останавливают. В большинстве случаев Ксенофонт не прибегает к простому искажению фактов: его любимые приемы — умолчание и отвлечение внимания читателя вставными второстепенными эпизодами с целью ослабить невыгодное впечатление, вызванное теми или иными поступками или неудачами спартанцев. Само собой разумеется, он постоянно недооценивает удачи врагов Спарты и преувеличивает важность и значение спартанских успехов; несмотря на то что обычно он сообщает одну только правду, впечатление получается часто как раз противоположное действительности, благодаря тому что он подолгу останавливается на несущественных для общего хода дел второстепенных событиях, а о главнейших фактах упоминает лишь мимоходом.

История Ксенофонта не отличается теми достоинствами, какими отличаются труды его предшественников Геродота и Фукидида: здесь нет ни широты кругозора, ни объективности, ни стремления к истине. Мы видели, что Ксенофонт не останавливается перед систематическими умолчаниями и извращениями исторической перспективы, а иногда и фактов для достижения необходимого ему впечатления. Однако исторические сочинения Ксенофонта имеют и ряд заслуг. Его «Греческая история» является в сущности не историей, а историческими мемуарами, написанными одним из активнейших деятелей эпохи. Вдобавок это по существу единственная дошедшая до нас история этой эпохи, написанная современником: от Феопомпа, Кратиппа и Эфора до нас дошли только жалкие обрывки, а Диодор, Трог Помпей и Плутарх, писавшие через несколько столетий после этих событий, хотя и восходят частично к этим утраченным источникам, но в ряде случаев доверия не заслуживают, так как заимствуют материал из третьих рук и притом вовсе не обладают качествами, нужными для историка.

Но, кроме того, Ксенофонт как исторический писатель имеет целый ряд достоинств. Это — прекрасный знаток военного дела; с другой стороны, это весьма интеллигентный человек, к тому же стоявший в близких личных отношениях с вершителями судеб тогдашней Греции. Нелепостей или несуразностей, подобных тем, какие мы встречаем в рассказах позднейших историков о классической эпохе, он не напишет. Выдумок или прямо неверных фактов у него очень мало. Правда, как мы уже говорили, нужного ему впечатления Ксенофонт достигает другими, не вполне добросовестными приемами: умолчанием или очень кратким упоминанием о неприятных ему событиях, раздуванием нужных ему фактов, приданием им того значения, которого они не имели, отвлечением внимания читателя в опасных для его идейных построений местах всевозможными моральными рассуждениями, диалогами, своеобразным освещением и т. д. Однако все эти недостатки в известной мере уравновешиваются тем, что Ксенофонт — прекрасно осведомленный свидетель, точно и с пониманием дела сообщающий читателю те факты, очевидцем которых ему пришлось быть.

Кратипп

Труд Фукидида открыл новую страницу в греческой историографии. На первых порах вряд ли кто-либо мог решиться конкурировать с ним в описании событий 431—411 гг.; действительно, этой эпохой специально не занимался ни один из историков IV в. Тем заманчивей казалась перспектива стать преемником величайшего из историков, труд которого остался незаконченным. Кроме Ксенофонта, за продолжение истории Фукидида берутся Кратипп и Феопомп.

Кратипп был младшим современником Фукидида,[374] вероятно, значительная часть сообщений о конце жизни Фукидида и судьбе его труда заимствована из вступления к истории Кратиппа. Кратипп довел свой труд до восстановления афинских стен Кононом, т. е. до 393 г. Изложение его было очень обстоятельным. К сожалению, дошло только несколько ссылок на его труд у позднейших историков.

Ктесий

Значительно больше нам известно о другом историке этого времени, о Ктесий. Ктесий был последним и не очень удачным эпигоном ионийской историографии; он писал на ионийском диалекте в то время, когда все его современники пользовались уже аттическим. Ктесий происходил из рода Асклепиадов на Книде; медицинская профессия была наследственной в его роде. Он сделал выдающуюся карьеру в персидском плену и стал в конце концов придворным врачом при царе Артаксерксе.[375] В годы его юности на Книде шла ожесточенная борьба между демократами, сторонниками афинской ориентации, и аристократами, ориентировавшимися на Спарту. Ктесий, как аристократ, сочувствовал Спарте и остался лаконофилом до конца своих дней. Вместе с царем Артаксерксом Ктесий находился в лагере во время битвы при Кунаксе (401 г.) и, когда царь был ранен, оказал ему медицинскую помощь.[376] В 398 г. Ктесий был отпущен царем и вернулся на родину.

Уже со времен Дария греческая медицина была в особом почете при персидском дворе, и царя обслуживали греческие врачи. Грек-врач, как мы узнаем из Геродота (III, 130, 133), имел доступ в царский гарем, чего не имели даже приближенные персы; не удивительно, что эти врачи либо сами вмешивались, либо их втягивали во всевозможные придворные интриги. Любители сплетен получали богатый материал для своих рассказов — правдивых или фантастических. В частности, Ктесий был в такой чести, что царь отправил его в составе посольства на Кипр к Евагору и Конону. Деяния персидских царей записывались в особую книгу; эта придворная история называлась «царскими пергаментами» (basilikai diphtherai). Любознательный Ктесий получил доступ и к этим книгам. По возвращении на родину Ктесий написал «Историю Персии» (Persika) в 23 книгах. К сожалению, эта работа до нас не дошла. В эпоху Нерона ученой женщиной Памфилой было сделано извлечение из этого труда (в трех книгах). Еще позже константинопольский патриарх Фотий в своей «Библиотеке» дал краткое изложение работы Памфилы. Это изложение и является основным источником нашего знакомства с трудом Ктесия. Казалось бы, что доступ к местным источникам давал возможность Ктесию получить правильные сведения об истории Персии: он с презрением говорил о Геродоте, как о человеке, не имеющем правильного представления об истории персов. Но сам Ктесий был писателем с чрезвычайно узким кругозором и, по общему мнению всех его современников, — редким фантазером и лжецом; не задумываясь, он сочинял не только отдельные факты, но даже имена царей в уверенности, что, вследствие недоступности персидских пергаментов, его никто не сможет проверить. Почти во всех случаях, где он высокомерно поправляет Геродота, правда оказывается на стороне последнего. Поэтому доверять Ктесию можно только тогда, когда он излагает современные ему факты, ставшие общеизвестными, где всякая ложь могла быть сразу же обнаружена.

Первые шесть книг «Персидской истории» касались древнейшей истории Ассирии, Мидии и Персии. Правлению Кира Старшего были посвящены целых пять книг (VII—XI); очень возможно, что из этой части «Персидской истории» Ктесия в значительной мере черпал свой материал Ксенофонт для «Киропедии» (Ксенофонт ссылается на Ктесия как на свой источник). Сравнительно кратко Ктесий изложил последующую историю до вступления на престол Артаксеркса II (XII—XVIII книги); зато правлению своего покровителя он посвящает целые три (последние) книги. Здесь была изложена довольно подробно борьба Артаксеркса с Киром. Эта часть труда Ктесия широко использована Плутархом (в его биографии Артаксеркса) и Диодором; она являлась основным источником для истории похода Кира наряду с «Анабасисом» Ксенофонта.

Кроме «Персидской истории» Ктесий составил еще «Описание Индии» (Indika) в одной книге, где рассказывались чудеса об этой стране, ее растениях, животных и т. д. Это древнейшее сочинение об Индии известно нам также только из пересказа Фотия.

Риторическая школа

Характерной особенностью историографии эпохи македонского господства является то, что ею занимаются преимущественно ораторы и учителя красноречия, вследствие чего речи исторических деятелей занимают в ней все больше места, так что, наконец, несообразность этих речей начинают чувствовать и современники. Особенно возмущали современников чрезвычайно длинные речи, произносившиеся у этих авторов полководцами на поле битвы непосредственно перед боем. Против Эфора был даже направлен язвительный стишок: «Никто не станет болтать такую чепуху, находясь возле оружия».

Риторическое оформление было, однако, чисто внешней особенностью исторических трудов этой эпохи. Характерной внутренней чертой их является выдвижение на первый план отдельных личностей. Вспомним, что для Фукидида личность являлась только выразителем того или иного политического направления, что поэтому он не сообщает нам ни одной подробности из личной, интимной жизни своих героев. Теперь во главе вновь образующихся больших государств становятся ловкие выскочки, игнорирующие государственные установления старого полиса. Перед ними заискивают, им угождают, им воздаются даже божеские почести. Одной из любимых тем философии того времени является проблема сильного «сверхчеловека», который никому не обязан давать отчет в своих действиях. Понятно, что и в истории личная жизнь выдающихся людей, включая всевозможные сплетни и анекдоты, занимает теперь первенствующее место.

Оба крупнейших историка македонской эпохи — Эфор и Феопомп — были учениками Исократа, доведшего афинское ораторское искусство до высшего совершенства.

Эфор

Эфор родился в конце V в. Он происходил из Кимы (в Малой Азии). Эфор был автором первой всемирной истории, охватывавшей с достаточной обстоятельностью (а не в виде случайных экскурсов) все страны известного тогда мира. Это было объемистое сочинение в 30 книг. В отличие от своих предшественников (исключая Фукидида) Эфор вовсе отказывался от изложения древнейшей истории Греции, считая ее сказочной и недостоверной; он начинал свою историю с возвращенния Гераклидов и кончал ее 340 г. Эфор дожил до царствования Александра; то, что он окончил свою «Историю» на таком случайном пункте, надо объяснить, по-видимому, прервавшей его работу смертью. Его «История» была продолжена до конца второй священной войны его сыном Демофилом. Древнейший период Эфор излагал кратко, посвятив большую часть труда современным ему событиям: так, события 384—362 гг. занимали у него целых пять книг и столько же события 362—340 гг.

Эфор был, как указывают древние авторы, очень добросовестным историком, стремившимся прежде всего к истине (philalethes); он ставил своей целью устранить из своего рассказа все сказочное и неправдоподобное. К сожалению, он не обладал критическим чутьем Фукидида. Он часто не устранял мифов совершенно, а давал их рационализацию: так, дракон Пифон, владевший некогда территорией Дельфийского святилища, превращается у него в злого человека Пифона, который за свою неуживчивость получил прозвище Дракона. Если в источниках Эфор находит различные рассказы об одном и том же событии, он пытается так или иначе примирить обе версии, либо дублировать рассказ, сообщая, например, о двух сражениях в одном и том же месте или о двух одноименных героях. Будучи кабинетным ученым, он не был знаком с военным делом, и поэтому его описания сражений часто оказывались нелепыми и внутренне неправдоподобными. Очень забавляло современников стремление Эфора выдвинуть на видное место его родной город Киму, не игравший никакой роли в истории; Эфору приходилось множество раз повторять формулу: «В Киме в это время ничего замечательного не произошло».

Впрочем, недостатки Эфора несомненно сильно преувеличены традицией. Эта традиция была в общем настроена лаконофильски и аристократически, тогда как Эфор был горячим сторонником Афин. Спарту он не любил, хотя относился с уважением к ее государственным учреждениям, но особенно ненавидел выдвинувшуюся в это время на первое место Беотию. Любопытно, что Эфор относился с большим уважением к варварам и их культуре, считая, что греческая культура заимствована у варваров. Он принципиально отказывается дробить историю по полугодиям, как делал Фукидид, и, приступая к описанию события, доводит его обыкновенно до конца, а затем возвращается к более раннему времени. Подобно Геродоту, он включил в свою работу многочисленные экскурсы.

Эфор добросовестно использовал очень разнообразные источники; не прибегал он только к непосредственному наблюдению и опросу участников, так как не выходил из своего ученого кабинета. Он тщательно изучил своих предшественников, начиная от Гелланика и кончая Ктесием; из Геродота и Фукидида он заимствовал почти без изменения целые отделы. Кроме того, он широко привлек как поэтов и ораторов, так и надписи. К сожалению, критическое чутье он часто проявлял не там, где нужно; так, например, он отвергал причины Пелопоннесских войн, изложенные у Фукидида, и заменял их ничего не стоящими анекдотами, извлеченными им из афинской комедии. Кроме всемирной истории, Эфор написал еще местную историю Кимы.

Больше всего нападок вызывал в древности стиль Эфора — несколько однообразный и вялый, лишенный пафоса. Сообщался даже анекдот, будто Исократ сказал о своих учениках, что Феопомп нуждается в узде, а Эфор в биче. К сожалению, мы уже не в состоянии судить о достоинствах и недостатках Эфора, так как из его трудов до нас дошли только жалкие цитаты. Последующие историки широко использовали Эфора, считавшегося классическим историком, но, к сожалению, они в большинстве случаев не указывают своего источника. Особенно тесно примыкает к Эфору Диодор: XI—XVI книги его труда в основном представляют собой пересказ Эфора. Очень много заимствовал у Эфора также Плутарх. Однако цитаты из Эфора с сохранением текста подлинника отсутствуют; поэтому мы уже не можем судить о его стиле.

Феопомп

Феопомп был политическим противником Эфора. Он вырос на Хиосе в аристократической, лаконофильской семье; в 376 г. был изгнан с Хиоса, сохранив на всю жизнь ненависть к демократии. Затем он долгое время жил в Афинах, и только благодаря Александру Великому ему разрешено было вернуться на родину. Некоторое время он, как ученик Исократа, занимался составлением торжественных речей, но затем всецело отдался деятельности историка.

Главнейшими сочинениями Феопомпа были его «Греческая история» (Hellenika) в 12 книгах и «История Филиппа» (Philippika) в 58 книгах. «Греческая история» представляла собой, как мы уже говорили, продолжение труда Фукидида и была доведена до битвы при Книде (394 г.). Любимым героем Феопомпа в этой книге был Лисандр; много места было отведено и вообще спартанскому государственному устройству. От «Греческой истории» до нас дошло лишь немного отрывков. Гораздо больше отрывков дошло от «Истории Филиппа», охватывавшей всю жизнь этого царя. Феопомп, придворный македонских царей, был горячим поклонником Филиппа и считал его величайшим из всех людей, которые когда-либо жили. Однако в своей любви к анекдотам и скандальным историям он не удержался от того, чтобы рассказать о безудержном пьянстве этого царя. «История Филиппа» содержала целый ряд экскурсов, не связанных непосредственно с Филиппом. Так, целые три книги были посвящены истории Сицилии, а большая часть X книги представляла собой пасквиль на афинских государственных деятелей V в., начиная с Фемистокла, — вероятно, она имела целью развенчать Демосфена и других противников Филиппа, вскрыв, так сказать, исторические корни их демократизма. В древности особенно популярно было содержавшееся в VIII книге описание сказочной страны Меропиды. Это — одна из древнейших социальных утопий в мировой литературе.

Из других произведений Феопомпа (также не дошедших до нас) укажем только на краткое извлечение из Геродота в двух книгах и на сочинение «О школе Платона», представлявшее собой злостный памфлет, в котором Феопомп обвинял Платона в систематическом плагиате.

Сочинения Феопомпа были написаны живым, цветистым и остроумным слогом. Наиболее характерными для его книги были жизнеописания и анекдоты об исторических деятелях. Феопомп отличался желчным характером и старался осветить своих героев с дурной и забавной стороны (maledicentissimus scriptor, как выражался о нем Непот). В позднейшее время Феопомп не только считался наравне с Эфором автором классического исторического труда, но и увлекательнейшим писателем. Вопрос о том, в какой мере Феопомп был использован Трогом Помпеем, Диодором и Плутархом, остается до нашего времени спорным.

Оксиринхский историк

Целый ряд новых фактов из греческой истории 395 г. стал известным благодаря открытию в 1906 г. сравнительно большого отрывка из исторического труда на одном из папирусов, найденных в Оксиринхе (в Верхнем Египте). Совершенно новым было изложение конституции Беотийского союза, до сих пор вовсе неизвестной. Это сочинение написано простым, ясным слогом без всяких риторических ухищрений; речи здесь отсутствуют, хотя в некоторых местах они могли бы быть очень уместны. Издатели этого папируса — Гренфелль и Хант (Оху-rhynchus Papyri, vol. V, 1908) — считали, что автором этой истории могли быть либо Кратипп, либо Феопомп. Спор между учеными в следующие затем годы касался только вопроса, кто из этих двух историков был автором отрывка. Так, Эд. Мейер, в специальном исследовании, посвященном этому вопросу (Theopomps Hellenika. Halle, 1909), высказался за авторство Феопомпа; другие — за авторство Кратиппа или даже Эфора. Уже самое это разногласие показывало произвольность всех этих отождествлений. В настоящее время можно считать установленным, что автором этого произведения не был ни тот, ни другой, ни третий. Предположение Ф. Якоби в его «Fragmente der griechishen Historiker», что автором этого произведения был Даимах из Платеи, имеет больше оснований. Во всяком случае, несомненно, что перед нами автор, очень близкий к описываемым событиям, имеющий подробную информацию, независимую от Ксенофонта. Сравнительный анализ показал, что в понимании исторических событий автор значительно уступает Ксенофонту. Ни резкой спартанофильской тенденции (как у Феопомпа), ни афинофильской (как у Эфора) в его произведении усмотреть нельзя.

Филист

В связи с большим политическим и экономическим значением Сицилии и ее независимости от государств материка здесь возникла самостоятельная историографическая традиция. Древнейшим и наиболее значительным из историков Сицилии был Филист из Сиракуз. В 414 г., во время похода Гилиппа в Сицилию, он был уже взрослым человеком, так что мог описывать события этого времени по личным воспоминаниям.

Расцвет его жизни относится к правлению обоих Дионисиев. Он был очень богатым человеком, был женат на племяннице Дионисия Старшего и принимал живейшее участие в сицилийской политике. В 386 г. Филист был изгнан Дионисием Старшим, и только через 20 лет Дионисий Младший разрешил ему вернуться. В 356 г. он погиб, будучи полководцем Дионисия Младшего, в борьбе с Дионом.

История Филиста распадалась на две самостоятельные части: первая состояла из семи книг и была посвящена истории Сицилии до Дионисия; вторая была посвящена царствованию Дионисия Старшего (4 книги) и Дионисия Младшего (2 книги). Древние (прежде всего Цицерон) обращали внимание на большое сходство его изложения с изложением Фукидида: как и Фукидид, он писал на основании личных наблюдений, его стиль был таким же сжатым. Подобно Фукидиду, он избегал всяких отступлений. Однако, по мнению древних исследователей, он подражал Фукидиду только в его отрицательных чертах. Он всячески льстил Дионисию Старшему, желая добиться возвращения из ссылки: однако это низкопоклонство не дало результатов. Согласно указанию Феона, описание Сицилийского похода он просто списал у Фукидида. Однако это вряд ли верно, так как у Диодора и в Плутарховой биографии Никия имеются подробности, не содержавшиеся у Фукидида и, по всей вероятности, через Тимея и Эфора восходящие к Филисту. Немногочисленные отрывки, дошедшие от его труда, показывают, что им были использованы также карфагенские источники.

Тимей

Из многочисленных преемников Филиста, писавших историю Сицилии и Италии, наибольшей известностью пользовался Тимей из Тавромения, ставший в римское время единственным авторитетом по истории этих стран. Тимей жил приблизительно с 346 по 250 г. Отец его был основателем и тираном города Тавромения. После захвата Агафоклом власти в Сицилии в 317 г. Тимей принужден был бежать в Афины, где прожил 50 лет. Лишь в глубокой старости он вернулся в Сицилию, где и скончался. В Афинах Тимей обучался ораторскому искусству в духе традиции Исократа. Он не был практическим государственным деятелем, и написанная им «История Сицилии» в 38 книгах основана главным образом на литературных источниках и надписях, которые он привлекал с большой любовью и тщательностью. Тимей мало считался со взглядами окружавшего его общества и, не задумываясь, отвергал и поносил общепризнанные авторитеты. Так, он интересовался философией и в бытность в Афинах познакомился с представителями перипатетической школы. Однако перипатетическая наука произвела на него самое тяжелое впечатление, и его «История» наполнена резкими выпадами против перипатетиков, главным образом против Аристотеля и Феофраста. Эти резкие отзывы о современных ему ученых и были главной причиной того, что эллинистические историки единым фронтом выступили против Тимея и создали ему самую скверную репутацию. Однако многие из их обвинений являются в наших глазах похвалами. Так, например, Тимею ставилось в вину, что он считал единственной целью историка — нахождение истины и относился к стилю, как к чему-то второстепенному. Полибий упрекает его в том, что он, подобно старухе-старьевщице, выискивает на задворках храмов стелы с надписями, декреты о проксении и т. д. Не является с нашей точки зрения недостатком и то, что Тимей включил в свой труд обширные географические и этнографические экскурсы, а также обзоры по истории философии, риторики и литературы.

Основным недостатком, вменявшимся в вину Тимею, было его чрезмерное самомнение. Так, Плутарх в начале биографии Никия дает такую характеристику Тимея: «Он вознамерился превзойти Фукидида красноречием, а Филиста представить по сравнению с собой неотесанным неучем. Мне такое состязание в слоге и зависть к другим представляются мелочностью и софистикой, а в том случае, если они обращены на неподражаемое, еще и совершенным тупоумием». Далее Плутарх обвиняет Тимея в том, что в его труде слишком большую роль играют предсказания; это — справедливое обвинение, но в устах Плутарха оно звучит весьма забавно. Такими же недостатками Тимея являются рационалистическое толкование мифов, попытки примирить противоречащие друг другу версии, наивные этимологии. Брошенное же ему Полибием обвинение в заведомом извращении исторических фактов, по-видимому, носит клеветнический характер. Те поздние авторы, которые поносили Тимея, тем не менее некритически списывали у него все те части своих трудов, которые были посвящены Сицилии. Так, обширные отделы истории Диодора, посвященные Сицилии, соответствующие места Полибия, Страбона, Трога Помпея (Юстина) и Плутарха заимствованы несомненно у того же Тимея.

История Тимея начиналась с древнейших времен и кончалась смертью Агафокла (289 г.). Кроме истории самой Сицилии, здесь довольно подробно излагалась история Карфагена и Италии; ряд экскурсов был посвящен также истории материковой Греции. Особое приложение к его «Истории» составляла «История Пирра».

В «Истории» Тимея содержалась также древнейшая версия о переселении Энея и основании Рима (в начале труда Тимея дано было подробное изложение мифов, связанных с греческим Западом). Материал был расположен в хронологическом порядке, годы были обозначены не только по афинским архонтам и спартанским эфорам, но и по олимпиадам — счет по олимпиадам был впервые введен в науку Тимеем.[377] Все это заставляет нас считать утрату труда Тимея одной из самых тяжелых потерь в греческой историографии.

Аттидографы

Со времени македонского владычества Афины перестали быть ведущим политическим центром Греции, сохранив лишь значение центра научных занятий, искусств и литературы. Взор афинских писателей невольно обращается к славному прошлому Афин, которое представляется теперь в романтическом свете. Не удивительно, что наряду с универсальными историями, отражающими новый универсальный характер политики и экономики (вроде трудов Эфора и Тимея), теперь появляется ряд местных историй Аттики, так называемых «Аттид». Эти Аттиды носят скорее антикварный, чем исторический характер. Здесь с любовью описываются старинные установления, легенды и традиции Аттики. Эта отрасль литературы умышленно отказывается от риторики — рассказ ведется в безыскусственном стиле летописей. Прототипом всех Аттид явилась Аттида Гелланика, о котором мы говорили выше. Авторами этих книг в большинстве случаев были люди, близко стоящие к аттической религии (жрецы, предсказатели и т. д.).

Наиболее известными из аттидографов были: Клитодем (около 350 г.), написавший, кроме «Аттиды», две книги религиозного содержания «Перворождения» и «Толкования», Андротион, ученик Исократа, государственный деятель, противник Демосфена (в 355 и 354 гг. Демосфен выступал против него на суде) и Филохор.

Филохор был самым известным и крупным из аттидографов; деятельность его падает на первую половину III в. Кроме «Аттиды» в 17 книгах, он написал ряд антикварных, исторических и историко-литературных трудов (например, историю Делоса, историю Эпира, об афинских праздниках, об афинских состязаниях, о мифах у Софокла). Он широко использовал не только сочинения своих предшественников, но и надписи; при этом он (несмотря на рационалистический подход к мифам) проявил большой исследовательский талант. В отличие от других аттидографов Филохор тщательно отделывал стиль своих работ. Филохор был широко использован позднейшей исторической литературой; на него часто ссылаются.