История императорской власти после Марка

Книга VII

1. (1) Как жил и закончил свои дни Александр, пробыв императором четырнадцать лет, мы показали выше. Максимин же, переняв власть[1], произвел большие перемены; пользуясь своими возможностями очень круто и наводя большой страх, он пытался весьма мягкое и кроткое царствование превратить во всех отношениях в жестокую тиранию, зная о всеобщей неприязни к себе из-за того, что он первым был столь высоко взнесен судьбой, происходя из самых низов. (2) В силу своей природы он был как по нраву, так и по происхождению варваром: унаследовав от предков и соплеменников кровожадность, он стремился укрепить свою власть с помощью жестокости, боясь как-нибудь внушить презрение сенату и подданным, если они посмотрят не на его нынешнее положение, а на дешевые пеленки его младенчества. О нем все болтали и злословили, что он был пастухом во фракийских горах и, обладая большим ростом и физической силой, стал обыкновенным воином на родине[2] и счастливая судьба привела его к власти над римлянами.

(3) Итак, он немедленно отстранил всех, кто сопровождал Александра в качестве советников, избранных сенатом; некоторых из них он отослал в Рим, а от некоторых отделался под предлогом назначения управлять провинциями: он желал быть в войске единственным и не иметь соратников более знатного, чем он, рода для того, чтобы иметь возможность поступать тиранически и, находясь как бы на акрополе, не иметь рядом с собой никого, кого можно было бы стыдиться. (4) Всю прислугу, которая в течение стольких лет жила при Александре, он удалил от императорского двора. Большинство из них он даже убил, подозревая в дурных замыслах [3]: ведь он знал, что они горюют об убийстве Александра.

Еще больше возбудил его жестокость и гнев против всех некий тайный заговор, который, по слухам, был составлен против него и в котором единодушно действовали многие центурионы и все сенаторы. (5) Некто по имени Магн был патрицием и консуляром[4]. О нем донесли, что он собирает против Максимина отряд и убеждает некоторых воинов передать ему власть. А действовать, как говорили, будут так. {110}

(6) Им было известно, что, построив мост через реку, Максимин собирался переправиться к германцам; ведь как только он получил власть, он тотчас же принялся за военные дела, и поскольку казалось, что он избран из-за высокого роста, силы и военного опыта, то он старался оправдать делами свою репутацию и ожидания воинов; так же он пытался доказать справедливость осуждения медлительности и робости Александра в военных делах. Он не переставал упражнять и обучать воинов, сам нося оружие и воодушевляя войско.

(7) Итак, построив тогда мост, он собирался переправиться к германцам. Говорили, что Магн убедил немногих воинов, однако превосходных, более всего таких, которым была доверена охрана моста и забота об его исправности, после переправы Максимина, разрушив мост, передать Максимина варварам, потому что у него не будет возможности возвратиться. Река, очень широкая и глубокая, оказалась для него непреодолимой из-за отсутствия кораблей у вражеских берегов и из-за разрушения моста.

(8) Такая молва возникла о заговоре — она могла быть истинной или пущенной Максимином, точно же сказать нелегко, потому что она осталась непроверенной. Не дав никому возможности ни разобрать дело в суде, ни оправдаться, он всех, кого подозревал, внезапно схватил и казнил без пощады [5].

(9) Произошло также возмущение осроенских лучников[6], которые очень скорбели о смерти Александра; случайно встретив некоего проконсула из друзей Александра (Квартин было его имя[7], его Максимин отослал из войска), они схватили его, ничего не подозревавшего, против его воли и поставили своим полководцем, украсили порфирой, стали носить перед ним факел (почести, оказавшиеся пагубными для него) и привели к власти, хотя он этого и не желал.

(10) И вот ночью, став жертвой злого умысла, он был внезапно убит во время сна в палатке одним из спутников, считавшимся его другом; тот прежде командовал осроенцами (Македон было его имя[8]), однако был инициатором насильственного захвата Квартина и возмущения среди осроенцев; не имея никакой причины для вражды и ненависти, он сам убил того, кого схватил и убедил, и полагая, что он сильно угодит Максимина, доставил ему отрубленную голову Квартина. (11) А тот обрадовался самому деянию, избавившись, как он полагал, от врага [… ] Македона же, хотя тот надеялся на многое и думал, что получит исключительную награду, убил — и как предводителя происшедшего возмущения, и как убийцу того, {111} кого против воли сам уговорил, и как человека, оказавшегося неверным по отношению к другу.

(12) Такого рода причины еще больше разожгли злобу и жестокость в душе Максимина, и прежде склонной к этому[9]. И на вид он был очень страшен, и ростом чрезвычайно велик, так что нелегко было сравняться с ним кому-либо из тренированных эллинов или воинственнейших варваров.

2. (1) Совершив описанное выше, он, взяв все войско и бесстрашно перейдя мост, начал сражаться с германцами. Он привел с собой великое множество людей и почти всю римскую силу, огромное число мавританских копьеметателей, осроенских и армянских лучников, из которых одни были его подвластными, другие — друзьями и союзниками, и тех из парфян, кто либо был подкуплен деньгами и перебежал к нему, либо был захвачен в плен и находился в порабощении у римлян. (2) Эта масса войска еще раньше была набрана Александром, увеличена же Максимином и вымуштрована им военными упражнениями. Копьеметатели и лучники слывут особенно подходящими для сражения с германцами, так как они, не раздумывая, нападают на не ожидающих этого и легко отступают.

(3) Оказавшись на неприятельской земле, Максимин прошел большую территорию, причем никто ему не оказывал сопротивления, но, наоборот, варвары отступили. Он опустошил всю страну[10], особенно в пору полного созревания хлебов[11], и, поджигая деревни, отдавал их войску на разграбление. Огонь весьма легко распространяется по городам, какие есть у варваров[12], и по всем жилищам. (4) Ведь у них мало камня и обоженного кирпича, но зато леса густые, поэтому ввиду изобилия дерева они, скрепляя и сколачивая его, строят жилища. Максимин далеко продвинулся, совершая то, о чем мы говорили выше, уводя добычу и отдавая войску стада, которые ему попадались на пути.

(5) Германцы отступили с равнин и с тех мест, где не было деревьев, прятались же они в лесах и держались около болот, чтобы там вступать в сражение и совершать набеги, потому что чаща растений задерживала в себе стрелы и дротики врагов, а глубина болот становилась для римлян опасной из-за незнания местности; им же самим, знавшим по опыту местность и погружавшимся лишь до колена в труднодоступных и коварных местах, легко было проходить. (6) Они ведь были натренированы в плавании, так как для омовения используют только реки. {112}

Вот около этих-то мест происходило больше всего столкновений. Здесь сам император весьма отважно начал битву. Когда около какого-то большого болота, к которому в бегстве отступили германцы, римляне не решались преследовать их, Максимин, первым бросившись в болото вместе с конем, хотя конь и погрузился в воду выше живота, стал убивать стоявших против него варваров, (7) так что остальное войско, постыдившись предать государя, сражавшегося за них, воспрянуло духом и вступило в болото; с обеих сторон пало большое число людей: из римлян.., из варваров — почти все тогда участвовавшие; особенно отличился сам император — настолько, что болото наполнилось телами, и из-за стоячей воды, смешавшейся с кровью, сражение пешего войска имело вид морского боя.

(8) Об этом сражении и о своем подвиге он объявил сенату и народу не только письменно, но и, велев изобразить битву на больших картинах, поместил их перед зданием сената, чтобы римляне могли не только слышать о том, что произошло, но и видеть. Это изображение сенат впоследствии уничтожил вместе с остальными оказанными ему почестями. Произошли и другие столкновения, в которых он повсюду стяжал себе славу, отличившись собственными деяниями и своими военными подвигами.

(9) Захватив в плен многих из германцев и угнав добычу, он, когда уже наступала зима, возвратился в область паннонцев[13] и, находясь в Сирмии[14], слывшем крупнейшим тамошним городом, готовился к выступлению весной[15]. Ведь он угрожал и (и собирался это исполнить) истребить и подчинить варварские племена германцев вплоть до океана.

3. (1) Таков он был в военных делах. И до славы поднялись бы его деяния, если бы он не стал для близких и подданных еще более невыносимым и страшным. Что за польза была от того, что варвары истреблялись, если становилось все больше убийств в самом Риме и среди подвластных племен? И к чему забирать добычу у врагов, грабя и отнимая имущество у своих? (2) Доносчики встречали всяческое попустительство, больше того — их подстрекали поднимать давнишние судебные дела, среди которых попадались не поддававшиеся расследованию и проверке. Всякий, только вызванный в суд доносчиком, уходил сейчас же побежденным, лишившись всего имущества. (3) Ежедневно можно было видеть вчерашних очень богатых людей просящими милостыню на следующий {113} день. Столь великим было сребролюбие тирании под предлогом непрерывных расходов на оплату воинов.

Максимин легко обращал свой слух к клевете, не щадя ни возраста, ни достоинства человека. Очень многих из тех, кому было доверено управление провинциями и военными лагерями, после того как они имели консульское звание или славу, заслуженную трофеями, он повелевал схватить на основании мелочного и низкого наговора, (4) приказывая посадить на повозки их одних, без прислуги, и везти ночью и днем, будь то с востока, с запада или с юга, к паннонцам, где он находился. Помучив и оскорбив, он наказывал их изгнанием или смертью. Пока это делалось по отношению к отдельным людям[16] и несчастье затрагивало частное имущество, это было довольно безразлично населению городов и провинциям. (5) Ведь неудачи людей, которые слывут преуспевающими и богатыми, не только не остаются без внимания у черни, но иногда радуют некоторых дурных и ничтожных из зависти к более могущественным и преуспевающим. Когда же Максимин довел до бедности большую часть славных домов[17] — мелкие и незначительные он не считал достойными своих замыслов, — он перешел к общественному имуществу, и если были какие-либо государственные деньги, собиравшиеся для благодеяний и раздач простому народу или отложенные на театральные зрелища и всенародные празднества, он присваивал их себе; посвящения в храмы, статуи богов, почетные дары героям и какое было убранство общественных мест или украшения города, либо материалы, могущие быть превращенными в монету, — все переплавлялось.

(6) Именно это огорчило народ и вызывало народную скорбь — вид осадного положения вдали от битв и без оружия, вследствие чего некоторые из простых людей простирали руки и охраняли храмы, готовые скорее пасть убитыми перед алтарями, чем видеть ограбление Отчизны. Поэтому по городам и в провинциях настроение народных масс было чрезвычайно угнетенным. Не были довольны происходящим также и воины, потому что родственники и близкие упрекали их в том, что Максимин так поступает из-за них.

4. (1) Причины же эти, отнюдь не необоснованные, возбуждали массы к ненависти и мятежу. Все молились и взывали к обижаемым богам, начать же никто не решался до тех пор, пока при завершении третьего года правления[18] из-за малого и ничтожного повода — так ниспровергается тирания {114} — первыми взялись за оружие и решительно подняли мятеж ливийцы по следующей причине.

(2) Некто весьма круто управлял Карфагенской страной[19]и вместе со всевозможными жестокостями завел штрафы и денежные поборы, желая быть на хорошем счету у Максимина. Последний ведь отличал тех, кто, по его сведениям, подходил к его образу мыслей. Тогдашние управители казны, если они в редких случаях и оказывались честными, то все же, имея перед глазами опасность и зная о его сребролюбии, невольно подражали остальным.

(3) Итак, наместник Ливии по отношению ко всем прочим применял насилие и с неких молодых людей из знатных и богатых ливийцев, обложив их со всех сторон штрафами, попытался немедленно взыскать деньги и лишить их отцовского и родового имущества[20]. Огорченные этим, молодые люди пообещали ему отдать деньги, попросив отсрочки на три дня. Составив заговор и склонив на свою сторону всех, о которых знали, что те либо претерпели нечто ужасное, либо опасаются претерпеть, они приказывают работавшим на полях рабам ночью сойтись в город и прихватить дубинки и топоры. (4) Повинуясь приказу господ, те[21] до рассвета сошлись в город, пряча под одеждой оружие, принесенное для наспех затеянной войны. Собралась большая масса людей; ведь в Ливии, многолюдной по своей природе, было много народа, обрабатывавшего землю.

(5) С наступлением рассвета вышедшие вперед молодые люди велят группе рабов следовать за ними, как бы составляя часть остальной толпы, приказав в том случае обнажить принесенное оружие и стойко сопротивляться, если кто-нибудь либо из воинов[22], либо из народа подойдет к ним, чтобы покарать за задуманное дело. (6) Сами же они, положив за пазуху кинжалы, подходят к наместнику, будто бы собираясь говорить об отдаче денег, и, внезапно, напав на него, ничего не подозревавшего, наносят удары и убивают. Когда же окружившие его воины обнажили мечи, желая отомстить за убийство, пришедшие с полей, бросившись с дубинками и топорами, стали сражаться за господ и легко обратили противника в бегство.

5. (1) После такой удачи дела молодые люди сразу же, оказавшись в отчаянном положении, поняли, что для них есть единственное спасение: если они к своему дерзкому поступку добавят еще более крупные дела и если они возьмут к себе в сообщники наместника провинции, а все население склонят к восстанию. Это, как они знали, давно было желанным вслед-{115}ствие ненависти к Максимину, но задерживалось из-за страха.

(2) И вот вместе со всей толпой в полдень подходят они к дому проконсула. Гордиан было его имя[23]; он получил по жребию это проконсульство[24], был стариком около восьмидесяти лет, управлял прежде многими провинциями и был испытан в крупнейших делах. Поэтому они полагали, что он с радостью примет власть как высочайшее завершение своих предшествовавших деяний, а сенат и римский народ охотно признают мужа хорошего происхождения, занимавшего начальственные посты и как бы вполне последовательно дошедшего до такого положения.

(3) Случилось, что в тот день, когда произошли эти события, Гордиан, отдыхая, находился дома, сменив напряжение на покой и дела на бездействие. Молодые люди, вооруженные мечами, вместе со всей толпой одолев силой охрану, стоявшую у ворот, врываются и находят его отдыхающим на кровати; обступив Гордиана, они набрасывают на него пурпурный плащ и обращаются к нему с почетом, как к Августу. (4) Он же, ошеломленный необычайностью происходящего, полагая, что это ловушка, злостно подстроенная против него, бросившись с кровати на землю, умолял пощадить старика, ничем их не обидевшего, и сохранять верность и преданность государю.

В то время как они наступали на него с мечами, а он из-за страха и неведения не знал ни того, что совершилось, ни причины поворота судьбы, один из молодых людей, который выделялся среди них и происхождением, и силой красноречия, заставив остальных умолкнуть и велев успокоиться, держа правую руку на рукоятке меча, сказал Гордиану следующее: (5) «Так как существуют две опасности, одна — в настоящем, а другая — в будущем, причем первая совершенно очевидна, а вторая в руках неясной судьбы, то тебе следует выбрать, спастись ли сегодня вместе с нами и довериться надежде на лучшее, во что мы все уверовали, либо сейчас умереть от нашей руки. Если ты выберешь первое, то есть много оснований для хороших надежд: и ненависть у всех к Максимину, и жажда избавиться от жестокой тирании, и слава совершенных тобой ранее деяний, и твоя очень выдающаяся известность, и постоянный почет у сената и римского народа. (6) Если ты будешь противоречить и не согласишься с нами, тебе сегодня неминуемо предстоит конец. Мы погибнем и сами, если нужно, сначала погубив тебя. Мы решились на дело, требующее отчаянных поступков: ведь пал прислужник тирании и получил возмездие за жестокость, убитый нами. При таких обстоятельствах, {116} если ты будешь содействовать нам и станешь участником опасного предприятия, ты и сам воспользуешься почестями императорской власти, и предстоящее нам дело будет одобрено и не вызовет кары».

(7) В то время как молодой человек произносил примерно такую речь, остальная толпа, не сдерживая себя, — а сбежались уже все горожане[25], так как распространилась молва о происходящем, — провозглашает Гордиана Августом. Отказываясь и ссылаясь на старость, он, вообще-то честолюбивый, не без удовольствия уступил, предпочтя будущую опасность настоящей и считая, что в крайней старости не особенно страшно, если и придется умереть, удостоившись императорских почестей.

(8) Вся провинция Ливия немедленно взволновалась, и все знаки почета Максимина они уничтожали, а изображениями и статуями Гордиана стали украшать города; прибавив к его основному имени прозвание Африканский, они назвали его по себе, ведь так южные ливийцы называются на языке римлян.

6. (1) Гордиан же, пробыв несколько дней в Тистре[26], где все это произошло, нося уже имя и одеяние императора, уехал из Тистра и поспешил в Карфаген, город, как он знал, очень крупный и многолюдный, для того, чтобы там делать все, как в Риме. Ведь этот город и по обилию денег, и по числу жителей, и по величине уступает лишь одному Риму, оспаривая второе место у города Александра в Египте. (2) За ним следовала вся императорская свита из воинов, которые были там[27], и из городских юношей высокого роста и в убранстве, какое имеют в Риме идущие впереди телохранители[28]; ликторские пучки были обвиты лавровыми ветвями, что является признаком отличия императорских пучков от обычных, впереди несли факел, так что город карфагенян на короткое время получил облик и положение Рима, словно являясь его отображением.

(3) Гордиан рассылает многочисленные послания тем, которые слыли первыми лицами в Риме, отправляет письма наиболее видным членам сената, большинство из которых было его друзьями и родственниками. Он составил также официальное послание римскому народу и сенату, в котором сообщал о единодушной поддержке его ливийцами, решительно обвинял Максимина в жестокости, вызывавшей, как он знал, ненависть, (4) сам же обещал всяческую мягкость, изгнание всех доносчиков, пересмотр дел несправедливо осужденных, возвращение изгнанников в родные края; воинам он пообещал прибавку денег, какую никто раньше не давал, а народу посу-{117}лил раздачи. В первую очередь он решил убить находившегося в Риме префекта претория; Виталиан было его имя[29]. Гордиан знал, что тот действовал крайне свирепо и жестоко, был весьма любим Максимином и всецело предан ему. (5) Предполагая, что Виталиан будет стойко противиться происходящему и что из страха перед ним Гордиану никто не поможет, последний посылает квестора провинции[30], человека молодого, по природе храброго, физически сильного, цветущего возраста и готового на риск ради него; он предоставил в его распоряжение некоторое число центурионов и воинов, им он вручил запечатанное письмо на складных дощечках, на которых у государей рассылаются секретные и тайные послания[31]. (6) Он велит им, до рассвета войдя в Рим, подойти к Виталиану во время исполнения им судебных обязанностей, когда тот уйдет в комнату, где в одиночестве расследует и разбирает дела, считающиеся секретными и тайными, касающиеся безопасности государя, объявить, что они несут секретно письмо Максимину и что они посланы Гордианом[32] ради безопасности государя, (7) прикинуться, будто они хотят поговорить с ним наедине, и рассказать о поручении, затем, в то время как он займется проверкой печатей, притворившись, будто они о чем-то расспрашивают, убить его кинжалами, спрятанными за пазухой.

Все это удалось, как он велел. Была еще ночь — Виталиан выходил обычно до рассвета, — когда они в присутствии небольшого числа людей подошли к нему, отделившемуся от остальных. (8) Ведь одни еще не вышли, а другие, после приветствования (патрона) до наступления дня, уже ушли[33]. Так как было тихо и мало народа перед комнатой, то, сообщив ему о поручении, они без затруднения были впущены; после передачи послания, когда он бросил взгляд на печати, они, выхватив кинжалы и нанеся удары, убивают его и с обнаженным оружием выскакивают.

(9) Присутствовавшие ушли, ошеломленные, полагая, что это приказ Максимина; ведь он часто поступал так даже с теми, которые, казалось, были им особенно любимы.

Выйдя на середину Священной дороги[34], убийцы предъявляют письмо Гордиана к народу, консулам же и остальным вручают послания. Ими распускается слух, что убит и Максимин.

7. (1) Как только это известие распространилось, тотчас же весь народ стал бегать в разные стороны, как бы охваченный неистовством. Ведь всякая чернь безрассудно склонна к {118} новшествам, а римский народ, в массе огромный и разнообразный по составу людей, часто и легко меняет свое настроение.

(2) Сбрасывались статуи, изображения и все знаки почитания Максимина, и ненависть, прежде скрытая из-за боязни, несдерживаемая и освобожденная от страха, проявлялась беспрепятственно. Сенат, собравшись[35], прежде чем были получены точные сведения о Максимине, доверившись будущему на основании настоящего положения, провозглашает Гордиана с сыном Августами[36], а все, что связано с почитанием Максимина, уничтожает[37].

(3) Клеветники и те, кто выступал чьим-либо обвинителем, или бежали, или были убиты обиженными; управителей и судей, претворявших в жизнь его жестокость, чернь вытаскивала на улицы и сбрасывала в клоаки. Произошло также немало убийств людей, не сделавших ничего несправедливого; неожиданно врываясь в дома и понося как клеветников, грабили и убивали заимодавцев, своих противников в судебных делах и тех, кто по какой-либо незначительной причине вызывал ненависть. (4) Под прикрытием свободы и безнаказанности в мирное время происходили дела, обычные для гражданской войны, так что проконсула города (Сабин было его имя), бывшего не раз консулом, когда он хотел помешать происходящему, ударили дубиной по черепу, и он скончался[38].

Таково было состояние народа, а сенат, раз уж исчезла опасность страха перед Максимином, стал делать все, чтобы провинции отпали от него. (5) Повсюду ко всем наместникам были разосланы посольства, для чего были избраны мужи из самого сената и видные люди из всаднического сословия, а также ко всем были разосланы послания, объявлявшие мнение римлян и сената, увещевавшие наместников помочь их общей родине и сенату, а жителей провинций — повиноваться римлянам, которым издавна принадлежала государственная власть и для которых те с давних пор — друзья и подвластные. (6) Большинство приняло посольства и легко отвратило провинции от Максимина, чья тирания была ненавистна[39], убив тех, кто на местах занимал должности и был на стороне Максимина, они присоединялись к римлянам. Немногие же либо умертвили прибывших послов, либо под стражей отослали к Максимину, каковых он хватал и жестоко наказывал.

8. (1) Таковы были дела в городе Риме и таково настроение. Когда Максимину сообщили о совершившемся, он стал мрачен и сильно озабочен[40], но притворился, что относится к этому с {119} презрением. В первый и во второй день он спокойно находился у себя, советуясь с друзьями о том, что следует делать[41].

(2) Все войско, которое было с ним, и все люди, находившиеся в той стороне, узнали об этих известиях, и души у всех были взволнованы смелым поворотом в столь больших делах, но никто никому ничего не говорил, и всякий притворялся, что ничего не знает; таков был страх, что ничто не скроется от Максимина и что следят не только за тем, что передается словом или звуком, но даже знаками глаз.

(3) Между тем Максимин по прошествии третьего дня собрал все войско на равнине перед городом и, взойдя на трибуну (он принес с собой листок с речью, которую сочинил ему кто-то из друзей)[42], произнес, читая, следующее: (4) «Я знаю, что если скажу вам недостоверное и неправдоподобное, то оно, как я полагаю, будет достойно не удивления, но шуток и насмешек. На вас и на ваше мужество поднимают оружие не германцы, которых мы часто побеждали, и не савроматы, каждый раз умолявшие о мире; персы, которые прежде опустошали Месопотамию, теперь успокоились, довольствуясь тем, что они имеют, так как их сдерживает ваша слава и военное мужество, известное им по моим действиям, которые они испытали, когда я командовал войсками на берегах[43]. (5) Но ведь (разве не смешно сказать) обезумели карфагеняне и, уговорив или принудив к роли императора жалкого старика, в крайней старости лишившегося рассудка, забавляются императорской властью, как на праздничных шествиях. На какое войско полагаются они, у которых достаточно одних ликторов для обслуживания наместника? Какое носят оружие те, у кого нет ничего, кроме дротиков для борьбы со зверями? Хоры, насмешки и стихи — это их военные упражнения.

(6) Пусть никого из вас не приводит в смущение то, что возвестили относительно Рима. Виталиан ведь был убит, захваченный коварством и обманом, а легкомыслие и изменчивость римского народа так же, как его смелость, которой хватает только для крика, вам прекрасно известны; если только они увидят двух или трех тяжеловооруженных, то, толкая и топча друг друга, каждый убегает, думая о своей собственной опасности, и забывает об общей. (7) Если же вам кто-нибудь сообщил содержание послания сената, не удивляйтесь, что наша воздержанность кажется им жестокостью, а больше ценится то, что в разнузданном образе жизни сродни им, и они называют ужасными мужественные и достойные почтения дела; распущенность и вакхическое исступление доставляют им {120} удовольствие, как если бы это было что-либо спокойное. Поэтому они недоброжелательно относятся к моей власти, энергичной и благопристойной, обрадовались же имени Гордиана, обесславленную жизнь которого вы прекрасно знаете. (8) Против них и людей такого рода у нас война, если кто-нибудь хочет так это назвать. Я ведь полагаю, что большинство или почти все, если только мы ступим в Италию, протягивая с мольбой оливковые ветви и детей, будут распростерты у наших ног (а остальные убегут из-за трусости и слабости), так что у меня будет возможность отдать вам все их достояние, а у вас, взяв его, безбоязненно воспользоваться им».

(9) Произнеся примерно такое и наговорив много бранного по отношению к Риму и сенату, выразив свой гнев грозными жестами руки и свирепой мимикой лица, будто враги находились тут же, он объявляет о выступлении на Италию. Раздав воинам чрезвычайно много денег, спустя один день он отправился в путь, ведя большое число войска и людей, подвластных Риму[44]. (10) За ним следовало немалое число германцев, которых он покорил оружием или уговорами побудил к дружбе и союзу, а также осадные машины и военные орудия, и все, что он вез с собой, идя на варваров. Поход он совершал неторопливо из-за подходивших отовсюду повозок и провианта. (11) Так как поход на Италию был внезапным, то он собрал все необходимое для войска не заранее, как делал обычно, но из случайных и вынужденных ресурсов. Он решил послать вперед фаланги паннонцев; ведь им он более всего доверял, так как именно они первыми назвали его императором и по своей воле обещали идти на риск ради него. Итак, он приказал им опередить остальное войско и первыми занять области в Италии.

9.(1) Таким образом они держали путь с Максимином, но в Карфагене дела шли не так, как они надеялись. Был некто из числа сенаторов по имени Капеллиан[45], он управлял подвластными римлянам мавританцами, которых называют нумидийцами[46]. Чтобы сдерживать грабительские набеги варваров, окружавших народ мавританцев, провинция была ограждена лагерями. (2) Он имел под своим началом значительную военную силу[47].

К этому Капеллиану Гордиан был издавна враждебно настроен из-за какого-то судебного спора. И теперь, получив звание императора, он послал к Капеллиану преемника и приказал удалиться из провинции. (3) А тот, присягнувший Максимину, который доверил ему наместничество, возмутил-{121}ся этим, собрал все войско, убедил сохранить верность и присягу Максимину и затем подступил к Карфагену, ведя огромную силу из крепких мужей в расцвете лет, снабженных всевозможным оружием, военным опытом, практикой битв с варварами и готовых к сражениям. (4) Когда Гордиану сообщили, что войско подходит к городу, сам он был в крайнем ужасе, а встревоженные карфагеняне, полагая, что твердая надежда на победу заключается в большом количестве народа, а не в правильном построении войска, выходят все сразу, чтобы противостоять Капеллиану. Старик Гордиан, как говорят некоторые, при наступлении Капеллиана на Карфаген впал в отчаяние и, зная мощь Максимина, а также не видя в Ливии никакой равной и способной сражаться с ним силы, сам повесился в петле. (5) Скрывая его кончину, карфагеняне избрали его сына для руководства массами[48].

Во время столкновения численное превосходство было на стороне карфагенян, но они не имели боевого порядка, не были обучены военным делам (потому что выросли во время продолжительного мира и постоянно предавались празднествам и наслаждениям) и были лишены оружия и военных орудий[49]. (6) Каждый прихватил из дома либо маленький меч, либо топор, либо дротики, употребляемые на псовой охоте; нарезав оказавшиеся под рукой шкуры и распилив бревна на куски случайных форм, каждый, как мог, изготовлял прикрытия для тела.

Нумидийцы же[50] — меткие копьеметатели и настолько великолепные наездники, что управляют бегом коней без узды, с помощью одной лишь палки. (7) Они с большой легкостью повернули массу карфагенян, которые, не выдержав их напора, побросав все, обратились в бегство. Тесня и топча друг друга, те в большей степени были погублены своими, нежели врагами. Здесь погиб и сын Гордиана, и все сопровождавшие его; из-за массы трупов они не смогли ни подобрать мертвых для погребения, ни найти тело молодого Гордиана. (8) Беглецы, которым удалось войти в Карфаген и скрыться там, рассеялись по всему городу, огромному и многолюдному; спаслись немногие из многих; остальная же масса, теснясь около ворот, причем каждый спешил проникнуть в них, погибла от ударов копьеметателей и ран, наносимых тяжеловооруженными. (9) По городу раздавалось много воплей женщин и детей, на глазах которых погибли те, кто был им наиболее дорог.

Иные говорят, что, когда Гордиану, оставшемуся дома из-за старости, стало известно, что Капеллиан вступает в Карфаген, Гордиан, отчаявшись во всем, вошел в комнату, будто бы {122} для того, чтобы уснуть, продел шею в петлю из пояса, который он носил, и окончил жизнь.

(10) Так завершил свой жизненный путь Гордиан, прожив сначала счастливо и умерев в образе императора [51]. А Капеллиан, войдя в Карфаген, убил всех видных граждан, спасшихся из сражения, и не удержался ни от ограбления храмов, ни от расхищения частных и общественных денег. (11) Вступая в другие города, которые уничтожили знаки почитания Максимина, Капеллиан убивал видных граждан[52], а простых изгонял, позволял воинам сжигать и грабить поля и деревни под видом наложения наказания за то, в чем они провинились перед Максимином[53]; втайне же он думал о приобретении для себя благосклонности воинов, чтобы, располагая надежной силой, он сам мог добиться власти, если дела Максимина пошатнутся[54].

10. (1) В таком состоянии было положение в Ливии. Когда в Риме стало известно о кончине старца, народ пришел в сильное смятение и недоумение, а в особенности же сенат, так как погиб Гордиан, на которого они надеялись. Ведь они знали, что Максимин не пощадит никого; он и по природе относился к ним враждебно и с ненавистью, теперь же по основательным причинам, естественно, гневался на них, так как они прямо заявили себя врагами.

(2) Было решено сойтись и обдумать, что следует делать; решили рискнуть сразу предпринять войну и поставить во главе избранных голосованием императоров, между которыми они хотели разделить власть, чтобы господство, находясь в руках не одного человека, не могло обратиться в тиранию. Они сошлись не в обычном месте заседания, а в храме Юпитера Капитолийского[55], которого римляне почитают на акрополе. (3) Заперевшись одни в священной ограде, как бы в присутствии Юпитера, свидетеля и участника — наблюдателя происходящего, выделив из числа сенаторов подобающего возраста и положения тех, кого они утверждали путем голосования на основании большинства голосов (другие тоже получили голоса, и мнения разделились)[56], они сделали императорами Максима и Бальбина.

(4) Из них Максим занимал много командных должностей в лагерях, став префектом Рима, правил твердо и в представлении простого народа отличался умом, находчивостью и воздержанным образом жизни[57], Бальбин же был из патрициев, дважды занимал должность консула и безупречно управлял провинциями, а по характеру был довольно прост[58]. (5) После {123} того, как они были избраны голосованием, их назвали Августами, а сенат в своем постановлении наделил их императорскими почестями.

Пока это происходило на Капитолии, народ либо по наущению друзей и близких Гордиана[59], либо узнав по слухам о происходящем, подступил к воротам, преградив толпой весь путь на Капитолий; несли камни и бревна, протестуя против постановления сената, и особенно отвергали Максима. (6) Ведь он круто управлял городом и применял много решительных мер к негодным и легкомысленным людям из черни. Напуганные, они выражали ему неудовольствие, кричали и грозили убить их обоих. Требовали, чтобы император был избран из рода Гордиана и чтобы титул императорской власти оставался у этого дома и имени. (7) Бальбин и Максим силой пытались прорваться на Капитолий в окружении вооруженных мечами юношей из всаднического сословия и бывших воинов, которые находились в Риме; им, однако, препятствовали массой камней и бревен, пока они, по чьему-то наущению, не перехитрили народ. Был маленький ребенок, дитя дочери Гордиана, носивший то же имя, что и дед[60]. (8) Послав нескольких из бывших с ними людей, они велят доставить ребенка. Те, найдя его дома играющим, подняв на плечи, идут сквозь толпу, показывая его черни, говоря, что он внук Гордиана, и называя его его именем, несут ребенка на Капитолий, а народ стал славословить его и забрасывать листьями. (9) Когда же сенат объявил ребенка Цезарем, так как он по возрасту не мог управлять делами, народ перестал гневаться и позволил государям вступить в императорский дворец.

11. (1) В то же самое время случилось гибельное бедствие в Риме, началом и поводом для которого послужил дерзкий поступок двух мужей из сената. Все сошлись в сенат, чтобы рассмотреть создавшееся положение. (2) Узнав об этом, воины, которых Максим оставил в лагере (они были уже накануне освобождения от воинской службы и по возрасту оставлены дома)[61], подошли к входу в сенат, желая узнать о происходящем; невооруженные и одетые в простые плащи, они стояли вместе с остальным народом. (3) Другие оставались перед дверями, но двое или трое, которым не терпелось услышать обсуждение, вступили в здание сената, так что даже зашли за поставленный там алтарь Победы[62]. Сенатор, недавно бывший консулом, по имени Галликан, родом карфагенянин[63], и другой, бывший претор по имени Меценат [64], мечами, принесенными за пазухой, наносят удары в грудь воинам, ничего не {124} ожидавшим и даже державшим руки под плащами. (4) Из-за происшедшей стычки и смятения оказалось, что все, кто открыто, кто тайно, были вооружены мечами, принеся их будто бы ради собственной защиты против неожиданного злого умысла врагов. В то время воины, сраженные и от внезапности не сумевшие защититься, полегли перед алтарем. (5) Видя это, остальные воины, потрясенные тем, что случилось с их товарищами, испугавшись массы народа, и сами, не имея оружия, обратились в бегство.

Галликан же, выбежав из сената в гущу народа, показывая меч и окровавленную руку, побуждал преследовать и убивать врагов сената и римлян, друзей и союзников Максимина[65]. (6) Легко поддавшись уговорам, народ стал славословить Галликана; воинов же, каких можно было настичь, забрасывали камнями. Другие воины, успевшие убежать раньше (причем несколько из них было ранено), прибежав в лагерь и заперев ворота, взялись за оружие и стали охранять стену лагеря. Галликан же, сразу решившийся на столь большое дело, навлек на город гражданскую войну и большое бедствие. (7) Он убедил толпу ворваться в общественные склады оружия, которое было приготовлено скорее для торжественных шествий, чем для сражения[66], и прикрыть свое тело, чем каждый сумеет; отперев гладиаторские казармы, он вывел гладиаторов, вооруженных их собственным оружием[67]. Сколько было в частных домах и мастерских копий, мечей и секир, — все расхватывалось. (8) Воспламенившись, народ превращал в оружие любой подвернувшийся предмет из пригодного для сражения материала. Собравшись таким образом, они направились к лагерю и сразу же бросились к воротам и стенам, словно готовые к осаде. Воины же с большой опытностью, вооруженные… и зубцы стен, и щиты отгоняли их, пуская в них стрелы и отстраняя от стены длинными копьями.

(9) С наступлением вечера, когда утомленный народ и израненные гладиаторы захотели уйти, воины, увидев, что те повернули, подставляют спины и уходят беспечно, так как полагают, что немногочисленные воины не решатся преследовать такую массу, внезапно открыв ворота, выбежали вслед за народом, убили гладиаторов, и в толчее погибло много народа. Воины преследовали их настолько, чтобы недалеко отойти от лагеря, и, возвратившись обратно, остались за стенами.

12. (1) После этого гнев народа и сената усилился. Избирались военачальники[68], со всей Италии собирались отборные воины и вся молодежь, и вооружились они на скорую руку сделанным и случайно подвернувшимся оружием. Большую {125} часть их Максим повел с собой, чтобы воевать с Максимином; прочие остались охранять город и защищать его.

(2) Все время совершались нападения на стену лагеря, но у них ничего не получалось, так как воины бились, находясь наверху, и они, поражаемые и получая ранения, уходили с уроном.

Оставшийся дома Бальбин в изданном постановлении умолял народ пойти на примирение, а воинам обещал амнистию и давал прощение за все провинности. (3) Он, однако, не убедил ни тех, ни других; зло все время увеличивалось, потому что народная масса была возмущена тем, что к ней с презрением относятся немногочисленные воины, а воины негодовали на то, что терпят такое от римлян, словно от варваров.

Наконец, так как штурмовавшие стену не могли ничего сделать, военачальники решили отрезать все источники воды, по которым она втекала в лагерь, и заставить воинов сдаться из-за недостатка питья и нужды в воде.

(4) Взявшись за это, они стали отводить всю воду лагеря в другие русла, отрезая и загораживая стоки воды в лагерь[69]. Воины же, видя опасность и оказавшись в отчаянном положении, отперли ворота и выступили; после жестокого сражения и бегства народа воины в своем преследовании проникли далеко за город.

(5) Потерпев поражение в рукопашном бою, массы народа взбирались на дома и, швыряя черепицу, камни и разные черепки, губили воинов, а те не решались идти на них из-за незнания устройства домов; затем, так как дома и мастерские были заперты, они поднесли огонь к дверям и ко всем деревянным выступам, каких было много в городе. (6) Пламя очень легко распространилось по большей части города из-за скученности жилищ и большого количества сплошного дерева[70] и превратило в бедных многих богатых, утративших великолепное и большое имущество, ценное богатыми доходами и разнообразной роскошью. (7) Вместе с этим сгорело множество людей, не сумевших убежать, так как пламя успело охватить все выходы. Были разграблены целые состояния богатых людей еще и потому, что к воинам ради грабежа примешались злодеи и негодяи из простого народа. Огонь погубил такую часть города, что с этой частью не мог бы сравниться в целом ни один из крупнейших городов.

(8) Такое происходило в Риме; Максимин же, окончив путь, остановился у границ Италии и, принеся жертвы на пограничных алтарях[71], собирался совершить вторжение в Ита-{126}лию; он приказал всему войску быть под оружием и выступать в строгом порядке.

Мы описали восстание Ливии, гражданскую войну в Риме, то, что произошло у Максимина, и его прибытие в Италию; последующее будет рассказано ниже. {127}