История Китая

1. Победа Синьхайской революции 1911 г.

Углубление и обострение кризиса Цинской империи в течение 1911 г. привело к тому, что осенью того же года мощный социально-политический взрыв уничтожил империю. Началом этих событий стало восстание в г. Учане — центре провинции Хубэй. Несмотря на тяжелые поражения многих восстаний, китайские революционеры продолжали готовить антиманьчжурские вооруженные выступления в городах и провинциях Китая. Одним из центров подготовки антиманьчжурских выступлений был Ухань, где действовали две революционные организации — так называемое Литературное общество и Союз общего прогресса Эти тайные организации разделяли политическую платформу Объединенного союза и поддерживали с ним организационный контакт.

В Хубэе (впрочем, как и в других провинциях) революционеры работали прежде всего среди солдат и офицеров «новой армии», сумев привлечь на свою сторону почти треть (около 5 тыс. человек) всего состава частей «новой армии», расположенных в городе. Готовившееся здесь выступление должно было быть частью общекитайского восстания, планировавшегося Объединенным союзом. Однако выступление пришлось начать неожиданно — властям стало известно о готовившемся восстании, начались аресты и казни, революционерам грозил разгром.

Вечером 10 октября в ответ на репрессии властей восстали солдаты саперного батальона во главе с сержантом Сюн Бинкунем. Восстание поддержали другие части учанского гарнизона, в руки восставших перешел арсенал. Ночью развернулись ожесточенные бои за правительственные учреждения, которые к утру были взяты восставшими. Маньчжурские власти бежали из города. Учанское восстание победило.

11 октября руководители революционных организаций собрались в помещении провинциального Совещательного комитета на совместное заседание с руководством этого комитета. Обращение революционеров за помощью к либерально-конституционным деятелям и организациям было вполне естественным: не обладая опытом легальной политической деятельности и не имея соответствующих политических структур, революционеры искали поддержки антиманьчжурски настроенных авторитетных деятелей и влиятельных политических организаций. Не случайно и то, что председатель хубэйского провинциального Совещательного комитета Тан Хуалун пошел на такое сотрудничество. Выходец из богатого и старого купеческого рода, Тан Хуалун получил хорошее классическое образование (имел ученую степень цзиньши), дополненное изучением юридических наук в Японии, успешно служил в бюрократическом аппарате. Будучи сторонником глубоких политических и экономических реформ, примкнул к либерально-конституционному движению, стал его лидером в Хубэе, активно участвовал в политической жизни Пекина. Разочарование в возможностях реформирования деспотического режима и патриотизм подтолкнули Тан Хуалуна и его сподвижников в провинциальном Совещательном комитете к революционерам. Учанские революционеры, в свою очередь, также как и другие последователи Сунь Ятсена, были убеждены в том, что антиманьчжурская революция должна объединить всех китайцев, вне зависимости от их политических взглядов. Так начиналось сотрудничество революционеров и реформаторов, имевшее решающее значение для судеб антиманьчжурской борьбы.

На этом совместном заседании было образовано хубэйское революционное правительство, военным руководителем которого был избран генерал Ли Юаньхун — человек, далекий от революционных идеалов. Учанские революционеры — солдаты и младшие офицеры — хотели, естественно, на посту военного руководителя революционного правительства видеть кого-то из китайских генералов, надеясь на их антиманьчжурские чувства. Главой гражданской администрации был избран Тан Хуалун.

Фактически сложившееся военное правительство (оно было образовано под названием Стратегический центр) приняло два важнейших решения. Прежде всего оно потребовало отречения Цинской династии и провозгласило Китайскую республику, т.е. сразу же постаралось выполнить первое программное требование китайских революционеров. А затем обратилось ко всем провинциям с призывом поднять восстание против маньчжурского деспотизма. В Обращении, в частности, говорилось: «Голодный народ, заброшенные поля, повсюду стоны и мольбы бедняков о помощи. Кто как не маньчжуры лишили народ всего и поставили его на край гибели? ...Мы обращаемся к вам, отцы и братья 18 провинций Китая. Не щадите сил для полной победы над врагом и возрождения нашей страны, чтобы мы могли смыть наш позор и на вечные времена учредить республику». Этот общий декларативный документ был дополнен обращением к «уважаемым сановникам», т.е. к китайским крупным бюрократам, губернаторам, наместникам, которые фактически и являлись социально-политической опорой цинского режима. Авторы этого документа апеллировали к патриотическим чувствам китайских сановников, рассчитывая получить их активную поддержку или хотя бы политически их нейтрализовать.

В знак освобождения от маньчжурского ига все участники революционных выступлений срезали свои косы, в течение всего маньчжурского господства служившие зловещим символом подчинения китайцев маньчжурам.

Понимая важность внешнеполитического фактора для развития революции, хубэйские революционные власти сразу же направили в Ханькоу консулам иностранных государств дипломатические ноты, в которых признали преемственность обязательств по всем договорам, заключенным цинскими властями. В ответ 18 октября державы заявили о своем нейтралитете. Вскоре им представился случай доказать реальность своего нейтралитета: цинское правительство попросило иностранные державы о крупном займе для борьбы с революцией и получило отказ.

На призыв хубэйских революционеров к свержению маньчжурского деспотизма откликнулся весь Китай. В течение ближайших двух месяцев власть маньчжуров была свергнута в 15 провинциях. К декабрю цинская власть фактически сохранялась только в трех северных провинциях — Чжили, Хэнань и Ганьсу. Даже три северо-восточные провинции — Фэнтянь, Цзилинь, Хэйлунцзян — заявили о своем нейтралитете. Начались волнения на национальных окраинах Китая — в Тибете, Синьцзяне, Внешней Монголии.

Главной ударной силой революции стала революционная армия. Ее ядром были перешедшие на сторону восставших части «новой армии», в которых вели в предреволюционные годы работу члены суньятсеновского Объединенного союза и других антиманьчжурских организаций. Эти части насчитывали около 100 тыс. бойцов, к которым в первые же месяцы присоединилось почти 300 тыс. добровольцев. В революционную армию шли крестьяне, ремесленники, рабочие, члены тайных обществ. Особенно важную роль в формировании революционной армии играла учащаяся молодежь, быстро и горячо откликнувшаяся на призыв к восстанию. Кадровые солдаты и офицеры «новой армии» становились командирами быстро разраставшейся подлинно народной армии защиты революции.

Почти в половине отколовшихся от цинской власти провинций (Хунань, Шэньси, Шаньси, Юньнань, Гуйчжоу, Чжэцзян) смена власти произошла революционным путем, благодаря активным действиям революционных частей «новой армии». Однако в ряде других провинций (Цзянсу, Цзянси, Аньхой, Гуанси, Гуандун, Сычуань, Фуцзянь, Шаньдун) переход власти в руки антицинских сил происходил по сути дела мирным путем: перед лицом единого фронта революционеров и либеральных реформаторов, перед напором народных масс китайцы-бюрократы вставали на путь поддержки антиманьчжурского движения, присоединялись к изгнанию чиновников-маньчжуров. Измена цинскому двору китайских сановников и военачальников существенно ослабила деспотический режим, во многом предопределив его быстрый крах.

Цинский двор был застигнут врасплох учанским восстанием и волной революционного подъема. Маньчжуры оказались не в состоянии контролировать ситуацию. За помощью двор решил обратиться к известному, но уже опальному китайскому сановнику Юань Шикаю, игравшему большую политическую роль в Китае в конце XIX — начале XX в., хорошо известному западным державам. 27 октября 1911 г. он назначается главнокомандующим карательными войсками, а 2 ноября ему дают пост премьер-министра. Однако Юань Шикай не торопится в Пекин, не приступает к исполнению своих обязанностей, выжидая развития военно-политической ситуации, результатов наступления правительственных войск. А эти войска состояли прежде всего из частей так называемой Бэйянской армии — северной группировки «новой армии» (около трети ее общего состава), в свое время реорганизованной и руководимой самим Юань Шикаем. Преданные правительству войска под командованием генерала Фэн Гочжана начали наступление на Ухань и после тяжелых боев 2 ноября заняли Ханькоу, а 27 ноября — Ханьян, остановившись перед героическими защитниками Учана. Но это был последний успех правительственных войск. В то же время революционные войска в Восточном Китае предприняли ответное наступление и 2 декабря заняли Нанкин. Складывалось временное военное равновесие.

В разгар этих боев Юань Шикай приезжает в Пекин и 16 ноября приступает к исполнению своих обязанностей главы правительства. В условиях полного политического бессилия малолетнего императора, его регентов и всего его маньчжурского окружения Юань Шикай оказывается хозяином положения в Пекине, сосредоточивает в своих руках всю реальную власть. Большое значение для укрепления его позиций имела и политическая поддержка великих держав, которые видели в Юань Шикае политического гаранта своих интересов. Заручился он и обещанием значительных займов. Получив от Цинского двора всю полноту власти для борьбы с революцией, Юань Шикай в то же время тайно вступил в контакт с лидерами революционного юга, стараясь нащупать почву для компромисса, при котором вся полнота власти осталась бы в его руках.

Как опытный политик, Юань Шикай видел обреченность династии и это подогревало его честолюбивые планы. Уже в середине ноября Юань Шикай через британского посланника зондирует позиции держав в отношении планов провозглашения его императором. Одновременно в переговорах с лидерами революционеров он обсуждает возможность своего выдвижения на пост временного президента.

Парадоксальность этой ситуации была в том, что Юань Шикай оказывался приемлемой фигурой для самых различных политических сил. Так, Ли Юаньхун, полагавший, что Юань Шикай больше других подходит для поста временного президента, обращался в письмах к нему: «Разве вы не самый знаменитый и самый способный человек среди китайцев... Возрождение китайцев и поддержание суверенитета Китая зависит от вас». Примерно такой же была и позиция видного революционера, сподвижника Сунь Ятсена, главнокомандующего революционными силами Хуан Сина. Более того, Сунь Ятсен, предлагая пост президента республики Ли Юаньхуну, в ноябре 1911 г. писал, что он «не имеет ничего против» и Юань Шикая. Для них Юань Шикай был прежде всего китаец!

Реальная военно-политическая ситуация конца 1911 г., страх Юань Шикая перед наступлением революционных армий на север, на Пекин, заставляют его искать перемирия с революционным югом, чтобы затем за столом переговоров добиться желаемого политического компромисса. Используя посредничество британского консула в Ханькоу, 1 декабря Юань Шикай передает через него революционерам предложение о перемирии, а также предложение начать переговоры.

Переговоры Севера и Юга начались в Шанхае 18 декабря. Север был представлен Тан Шаои (министром в кабинете Юань Шикая), а Юг — У Тинфаном (бывшим китайским посланником в США). Тан Шаои упорно отстаивал идею создания конституционной монархии при номинальной власти маньчжурского императора. Фактически в поддержку этой позиции высказались и западные державы. 20 декабря консулы Англии, Германии, Франции, США, России и Японии направили участникам переговоров идентичные ноты, в которых говорилось о необходимости «достигнуть скорейшего согласия, способного положить конец настоящему конфликту». Однако представитель Юга не шел на уступки, предлагая Юань Шикаю пост президента республики только после отречения династии.

Республиканская позиция южан укреплялась и быстрой консолидацией революционной власти. Это было связано прежде всего с возвращением Сунь Ятсена в Китай и работой конференции представителей провинций, взявшей на себя функции национального законодательного собрания.

О событиях в Учане Сунь Ятсен узнал в США из газет 12 октября и принял решение вернуться в Китай, но не кратчайшим путем, а через Европу, надеясь получить в столицах европейских государств политическую и материальную поддержку революции. Через Лондон и Париж Сунь Ятсен 21 декабря прибыл в Гонконг, а 25 декабря был торжественно встречен в Шанхае. На следующий день на совещании руководителей Объединенного союза Сунь Ятсен был выдвинут на пост временного президента Китайской республики.

29 декабря 1911 г. в Нанкине конференция представителей провинций приступила к выборам президента. На голосование были выставлены кандидатуры Сунь Ятсена, Хуан Сина и Ли Юаньхуна. За Сунь Ятсена было подано 16 голосов из 17. Такое единодушие свидетельствовало о его огромном авторитете, о стремлении представителей провинций радикально решить вопрос о форме власти. В тот же день, получив в Шанхае сообщение об итогах голосования, Сунь Ятсен телеграфирует в Нанкин, что согласен принять на себя полномочия временного президента. А в телеграмме в Пекин на имя Юань Шикая он сообщает, что принимает этот пост временно, в силу чрезвычайных обстоятельств и готов его уступить.

1 января 1912 г. Сунь Ятсен прибывает в Нанкин и в 10 часов вечера принимает президентскую присягу: «Я клянусь свергнуть маньчжурское самодержавное правительство, укрепить Китайскую республику, заботиться о счастье и благоденствии народа, руководствоваться общественным мнением народа. Обязуюсь быть преданным интересам нашей страны и всегда служить народу.

Когда самодержавное правительство будет свергнуто, когда внутри страны не будет больше смуты, когда Китайская республика займет подобающее ей место среди других государств и будет признана ими, тогда я сложу с себя полномочия. Торжественно клянусь в этом народу».

1 января 1912 г. становится днем официального провозглашения Китайской республики. Сунь Ятсен приступает к исполнению обязанностей президента и формирует правительство, приглашая в качестве министров видных и политически близких ему деятелей. Хуан Син стал военным министром, Цай Юаньпэй — министром просвещения, Ван Чунхуэй — министром иностранных дел. Министерские посты заняли либеральные деятели и видные сановники империи. На пост вице-президента 3 января был избран Ли Юаньхун. Однако вице-президент и политически далекие от Сунь Ятсена министры фактически не приступили к своим обязанностям, выжидая развития политических событий. Все это говорит о том, в каких сложных условиях начинало работать первое республиканское правительство. Однако несмотря на эти трудности ему многое удалось сделать.

Прежде всего правительство пыталось отменить многие средневековые установления и обычаи. 2 марта были изданы указы, запрещавшие опиекурение, применение пыток при допросах, торговлю людьми, а также указ об освобождении всех, проданных в долговое рабство. Указ от 5 марта обязывал все население срезать косы и тем самым освободиться от символа национального позора. 31 марта отдано распоряжение о запрещении варварского обычая бинтовать ноги девочкам.

Важное политическое значение имело создание 28 января на базе конференции представителей провинций Национального собрания - высшего временного законодательного органа Китайской республики. В него вошли 38 представителей от 17 провинций.

Главное же достижение правительства в области нормотворчества — это подготовка и принятие временной конституции Китайской республики. Конституция готовилась под руководством Сунь Ятсена и была принята Национальным собранием 10 марта, а на следующий день обнародована президентом. Конституция провозглашала равноправие всех граждан «независимо от расы, класса и религии», право частной собственности и свободу предпринимательства, основные демократические свободы (неприкосновенность личности и жилища, свободу слова и печати, свободу организаций), право «сдавать экзамены для замещения чиновничьей должности» для всех граждан. Конституция провозглашала также разделение властей на законодательную, исполнительную и судебную. Предусматривались выборы в постоянно действующий парламент в течение 10 месяцев.

Принятие этой подлинно демократической конституции имело огромное историческое значение для развития идей демократии в Китае, для утверждения демократических институтов. Этот документ на долгие годы стал политическим ориентиром демократических сил страны.

Однако в начале 1912 г. основное внимание президента и его правительства было обращено, естественно, на завершение борьбы с цинской монархией. Юань Шикай, узнав об избрании Сунь Ятсена временным президентом, дает указания Тан Шаои прервать переговоры в Шанхае, настаивая на возможности соглашения, с Югом только на основе признания конституционной монархии. Одновременно Юань Шикай пытается мобилизовать свои военные силы. В ответ на это правительство Сунь Ятсена объявляет о подготовке революционной армии для наступления на Пекин. Решимость республиканского правительства, углубление политического кризиса в Пекине заставляют, однако, Юань Шикая вскоре изменить свою тактику. Окончательно убедившись в прочности республиканских институтов, в невозможности возглавить китайское государство без отречения цинской династии, Юань Шикай решает принести в жертву своим честолюбивым расчетам монархический режим. 1 февраля он вынуждает вдовствующую императрицу поручить ему ведение переговоров с Нанкином на условиях отречения династии.

Переговоры завершаются соглашением, которое предусматривало денежное содержание императорской семьи, сохранение ее имущества, ее титулов и гражданских прав. 5 февраля Национальное собрание утвердило условия отречения. 12 февраля вдовствующая императрица от имени малолетнего императора Пу И издает эдикты об отречении. В одном из эдиктов, в частности, говорилось: «Общее желание ясно выражает Волю Неба, и не нам противодействовать этим желаниям... Мы с императором с нашей стороны сим актом передаем суверенитет народу в целом и заявляем, что конституция отныне будет республиканской, тем самым удовлетворяем требования тех, кто ненавидит беспорядок и желает мира, кто следует учению мудрых, согласно которому Поднебесная принадлежит народу». После 267-летнего господства в последних числах года синъхай по традиционному календарю (поэтому революция и называется Синьхайской) рухнула власть маньчжурской династии.

Важной политической особенностью эдиктов об отречении было содержавшееся в них провозглашение республики и передача власти Юань Шикаю, что должно было усилить позиции Севера при решении вопроса о власти. На следующий день после отречения собралось руководство Объединенного союза и почти единогласно высказалось за соглашение с Юань Шикаем. В тот же день Сунь Ятсен складывает перед Национальным собранием свои полномочия временного президента и выдвигает на этот пост Юань Шикая. 15 февраля Национальное собрание единогласно избирает Юань Шикая временным президентом. В тот же день в ознаменование исторической победы китайского народа было организовано торжественное шествие к могиле основателя минской династии Чжу Юаньчжана. Шествие возглавил Сунь Ятсен.

В конце марта в Нанкин приезжает Тан Шаои, вступивший к этому времени в Объединенный союз, в качестве назначенного Юань Шикаем премьер-министра и начинает формировать правительство. Некоторые министры суньятсеновского правительства — Цай Юаньпэй, Ван Чунхуэй — сохранили свои посты. Вошли в правительство и другие сподвижники Сунь Ятсена — Чэнь Цимэй, Сун Цзяожэнь. Однако на ключевые посты военного министра и министра финансов Юань Шикай назначил близких ему Дуань Цижуя и Сюн Силина. Состав правительства по существу носил коалиционный характер, отражая реальное соотношение сил.

После формирования нового республиканского правительства Сунь Ятсен полагает свою миссию временного главы государства завершенной и 1 апреля выступает перед Национальным собранием с заявлением об отставке. 3 апреля он уезжает в Шанхай. Завершается решающий этап революции — этап свержения маньчжурского деспотизма и утверждения республиканского строя. Завершается он историческим компромиссом, инициаторами которого были Юань Шикай и Сунь Ятсен, компромиссом, который позволил по сути дела избежать кровопролитной гражданской войны и прямого вмешательства иностранных держав, способных привести к распаду страны.

Начинается новый этап политической жизни Китая, связанный с попытками утвердить парламентские формы управления страной и стремлением Юань Шикая к авторитарному правлению.

2 апреля Национальное собрание принимает решение о перенесении столицы Китая в Пекин, отменяя свои прежние решения и идя навстречу Юань Шикаю. Уже 29 апреля Национальное собрание, пополненное делегатами от ранее не представленных провинций, открыло свою сессию в Пекине. В центре внимания всей политической жизни Пекина и всей страны встали проблемы, связанные с выборами парламента, назначенными на конец 1912 — начало 1913 г. Активно проходит процесс формирования политических партий, процесс размежевания различных политических направлений.

Ведущей силой в Национальном собрании оставался Объединенный союз Сунь Ятсена — главная организация китайских революционеров. Однако именно в это время начинается консолидация оппозиционных сил, весьма пестрых по социальному происхождению и по политической направленности, происходит и процесс размежевания в революционном лагере. Этому, естественно, способствовало решение главной исторической задачи — свержение ненавистного маньчжурского ига, в борьбе с которым возможны были широкие социально-политические коалиции и компромиссы весьма разнородных политических сил.

В январе 1912 г. возникает Партия единства (Тунъидан), организатором которой был видный деятель Объединенного союза

Чжан Тайянь, разошедшийся с Сунь Ятсеном еще до революции. Это была партия умеренных реформаторов (Чжан Цзяянь, Чэн Дэцюань, Тан Шоуцянь), ориентировавшаяся прежде всего на поддержку цзянсу-чжэцзянских предпринимательских кругов. Примкнул к этой партий и недолго состоявший в Объединенном союзе Тан Шаои.

В мае 1912 г. на базе более мелких организаций (в том числе и Партии единства) создается Республиканская партия (Гунхэдан), председателем которой становится Ли Юаньхун. В ее руководство вошли также Чжан Цзянь, У Тинфан, Чэн Дэцюань, Чжан Тайянь. Эта партия стала главной парламентской оппозицией Объединенному союзу, парламентской опорой Юань Шикая.

В первые дни после успешного учанского восстания на съезде в Шанхае была создана Китайская социалистическая партия (Чжунго Шэхуэйдан). Инициатором ее создания и ее бессменным руководителем был Цзян Канху — один из первых пропагандистов идей социализма в Китае. По своим политическим позициям партия была близка к Объединенному союзу, поддерживая социалистическую направленность идей Сунь Ятсена. В январе 1912 г. партия уже насчитывала около 5 тыс. членов и имела более 30 местных отделений.

Активное участие в политической жизни принимал и Объединенный союз, ставший, естественно, самой заметной политической организацией Китайской республики. Вслед за правительством руководящие органы союза в апреле 1912 г. переводятся в Пекин, где союз начинает работать в новых условиях. В новой программе союза, принятой еще на съезде в марте, наряду с лозунгами укрепления республиканского строя и развития парламентаризма, содержалось требование проведения политики «государственного социализма». Это отражало многообразие политических взглядов руководства союза. Если Сунь Ятсен в эти первые послесиньхайские дни видел актуальную задачу союза в реализации принципа народного благоденствия, то большинство руководящих деятелей союза (Сун Цзяожэнь, Хуан Син, Чэнь Цимэй, Ху Ханьмин, Ван Цзинвэй) видело союз прежде всего парламентской партией.

Вместе с тем эти разногласия не помешали руководству союза осознать необходимость радикальной перестройки союза, его превращения из боевой, но достаточно узкой конспиративной организации в массовую политическую партию, способную успешно бороться за политическое лидерство в условиях парламентской демократии. Инициатором и главным перестройщиком союза был Сун Цзяожэнь, получивший поддержку Сунь Ятсена. Новая партия мыслилась как массовая открытая организация,

способная стать центром притяжения всех без исключения левых сил, стимулирующая процесс политической поляризации и становления двухпартийной парламентской системы.

В период после своего ухода с поста временного президента и до реорганизации Объединенного союза Сунь Ятсен много выступает в разных частях страны с пропагандой своего учения, подчеркивая, что первые два «народных принципа» (национализм и народовластие) уже в основном выполнены и теперь необходимо приниматься за реализацию третьего — принципа народного благоденствия, за проведение политики «государственного социализма». Однако эта пропаганда не нашла тогда понимания и поддержки среди различных слоев китайского народа, что, возможно, подтолкнуло Сунь Ятсена на компромисс с теми деятелями союза, которые хотели видеть политическую программу новой партии как широкую платформу для объединения всех левых и патриотических сил. Именно на такой платформе в августе 1912 г. в Пекине состоялся учредительный съезд новой партии, на котором к Объединенному союзу присоединились еще четыре партии (Единая республиканская партия, Общество всеобщего прогресса, Общество действительного прогресса республики,. Общенациональная партия). Новая партия стала называться Национальной партией (Гоминьдан). Сунь Ятсен был избран ее председателем. Основные программные установки партии были выражены в требованиях достижения политического единства страны, развития местного самоуправления, осуществления национального объединения, проведения политики народного благоденствия, поддержания международного мира.

После проведения учредительного съезда Гоминьдана Сунь Ятсен отходит от активной партийной работы. Стремясь способствовать проведению в жизнь принципа народного благоденствия, он принимает пост генерального директора железных дорог и разрабатывает грандиозный план железнодорожного строительства, видя в нем важнейшее условие социально-экономического преобразования Китая. Практическое руководство всей партийной работой перешло в руки Сун Цзяожэня и других сподвижников Сунь Ятсена, развернувших бурную предвыборную деятельность. Вместе с тем Гоминьдан, видя именно в парламентской борьбе главный путь демократического развития страны, идет на отказ от революционных вооруженных сил, сыгравших решающую роль в победе революции, проводит демобилизацию революционных армий на Юге.

Развитие политических событий в первые месяцы после создания Гоминьдана, казалось бы, подтверждало правильность взятого курса на создание массовой парламентской партии, ибо на парламентских выборах Гоминьдан добился убедительной победы. Несмотря на то, что в выборах из-за различных ограничительных цензов (имущественный, возрастной, профессиональный и т.п.) принимало участие всего 10% населения станы, эти выборы явились историческим рубежом на пути демократического развития (Китая. Гоминьдан получил 269 из 596 мест в палате представителей и 123 из 274 в верхней палате. На втором месте шла Республиканская партия.

Победив на парламентских выборах, Гоминьдан, естественно, претендовал на формирование правительства. Однако такой переход власти в руки Гоминьдана не устраивал Юань Шикая. Прежде всего он попытался объединить все негоминьдановские силы в парламенте. Созданная еще в ноябре 1912 г. вернувшимся из эмиграции Лян Цичао Демократическая партия (Миньчжудан) объединяется с Партией единства и Республиканской партией в новую организацию — Прогрессивную партию (Цзиньбудан), ставшую парламентской опорой Юань Шикая.

Однако не парламентские методы борьбы были для Юань Шикая главными — прежде всего он рассчитывал на военную силу. С этой целью идет дополнительная мобилизация, расширяется и укрепляется Бэйянская армия, некоторые ее части перебрасываются в стратегически важные районы страны (Ухань, Шанхай, Нанкин). Чтобы получить средства для укрепления армии, без согласия парламента Юань Шикай в апреле 1913 г. берет заем в 25 млн. ф.ст. от консорциума западных банков (Англия, Франция, Германия, Япония, Россия). Проводятся прямые террористические акции против демократических сил. Так, в марте 1913 г. по тайному приказу Юань Шикая в Шанхае был убит Сун Цзяожэнь, как лидер парламентского большинства претендовавший на пост премьер-министра.

Все эти события происходят на фоне обострявшихся отношений Севера и Юга. Если на Севере укреплялась прямая военная власть Юань Шикая, то на Юге нарастало стихийное народное движение против существовавших порядков: вооруженные выступления традиционных тайных обществ, убийства «плохих» чиновников, голодные крестьянские бунты и т.п. Большой размах получило народное восстание под руководством крестьянина Бай Лана, продолжавшееся в провинциях Центрального Китая почти два года и только осенью 1914 г. жестоко подавленное войсками Юань Шикая. Возобновляют антиправительственную деятельность прежние организации революционеров. Так, хубэйские революционеры летом 1913 г. стали готовить выступление против Ли Юаньхуна, но он сумел предупредить в июне их выступление и жестоко с ними расправился.

Об убийстве Сун Цзяожэня Сунь Ятсен узнал, находясь в Японии. Он сразу же возвращается в Китай и уже 27 марта на совещании гоминьдановского руководства предлагает разорвать отношения с Юань Шикаем и начать с ним вооруженную борьбу. Это, однако, не встретило полной поддержки его соратников. В то же самое время Юань Шикай открыто переходит в наступление. Он назначает временным премьер-министром своего военного министра и командующего Бэйянской армией Дуань Цижуя и 6 мая издает президентский указ «Об искоренении беспорядков и умиротворении». Вслед за этим освобождает от занимаемых постов Хуан Сина (командующий южной армией), Ли Лецзюня (губернатор Цзянси), Бо Вэньвэя (губернатор Аньхоя), Ху Ханьминя (губернатор Гуандуна), пытаясь лишить Гоминьдан реальной военной и политической силы. В ответ на это в июле 1913 г. верные идеям республиканизма и преданные Гоминьдану вооруженные силы на юге страны начинают вооруженную борьбу против Юань Шикая, которая получила название «второй революции».

Гоминьдан выступил с обращениями к народу, в которых призвал к вооруженной борьбе с узурпатором власти Юань Шикаем, обвиняя последнего в стремлении добиваться трона: «В то время, когда миллионы людей живут в нищете, он думает только о своей коронации». Однако энергичного отклика на свои обращения Гоминьдан не получил. Многие члены партии на этот призыв не отозвались и большинство гоминьдановских парламентариев против Юань Шикая не выступило. Широкие слои китайского народа не поддержали этой вооруженной борьбы. Лишь верные Гоминьдану воинские части в провинциях Цзянсу и Цзянси и в городах Нанкине и Шанхае поднялись на антиюаньшикаевскую борьбу.

К сентябрю 1913 г. Юань Шикаю удалось подавить гоминьдановское выступление. Военная и политическая сила оказалась на его стороне. «Вторая революция» потерпела поражение. Так завершились события 1911—1913 гг., вошедшие в историю как Синьхайская революция.

Синьхайская революция, как революция национально-освободительная и антидеспотическая, победила, освободив Китай от маньчжурского ига, ликвидировав империю и на ее обломках создав республику. Вместе с тем к концу 1913 г. стало ясно, что революционные демократы народнического толка во главе с Сунь Ятсеном, сыгравшие руководящую и решающую роль в победе Синьхайской революции, потерпели поражение. Антиманьчжурские лозунги Объединенного союза сплотили на республиканской платформе самые широкие, но весьма социально-политически разнородные силы китайской нации. Этот широкий единый национальный фронт и был основой успеха Синьхайской революции. Однако ее победа уничтожила основу национального политического объединения и в результате Сунь Ятсен и его ближайшие сподвижники с их программой народного благоденствия и «государственного социализма» остались весьма узкой группой революционных демократов, пока еще не имевших массовой социальной базы.

Неоднозначно сказалась победа Синьхайской революции на национальных окраинах страны. Так, после начала революционных выступлений в Китае в Синьцзяне члены Объединенного союза вместе с участниками тайных обществ подняли восстание в Урумчи. Восстание было жестоко подавлено. Более успешно началось выступление революционных частей «новой армии» в Илийском крае: в январе 1912 г. им удалось свергнуть маньчжурскую власть, а затем распространить новую власть и на Урумчи. Но летом 1912 г. в этой разгоревшейся гражданской войне побеждает ставленник Юань Шикая, насаждая в Синьцзяне суровый военный режим.

По-иному развивались события во Внешней Монголии. Здесь еще летом 1911 г. состоялось тайное совещание монгольской светской и духовной знати, в котором участвовал и глава ламаистской церкви богдо-геген. Собравшиеся приняли решение об отделении Монголии от Китая и направили в Россию делегацию с просьбой о помощи. Российское правительство, обещая поддержку монгольской знати, в то же самое время возражало против отделения Монголии от Китая. Ситуация изменилась после падения цинской династии. 1 декабря 1911 г. в Урге произошел переворот, власть в свои руки взяла монгольская знать, заявившая о независимости Монголии. Маньчжурские чиновники бежали из Монголии. Все это изменило и позицию русской дипломатии. 3 ноября 1912 г. в Урге было подписано российско-монгольское соглашение — Россия обещала Монголии помощь в сохранении ее автономии. Правительство Юань Шикая не признавало автономии Монголии, пыталось силой подавить выступление монгольского народа, но в конце концов было вынуждено вступить в переговоры с Россией и 5 ноября 1913 г. подписать российско-китайскую декларацию, признававшую соглашение 3 ноября 1912 г. Эти события явились важным шагом на пути восстановления монгольской государственности, но они надолго осложнили российско-китайские отношения.

В Тибете свержение маньчжурского деспотизма привело к антикитайским выступлениям тибетцев, стремившихся к сохранению традиционной государственности. Юань Шикай послал войска для подавления тибетского национального движения, но сразу же столкнулся с противодействием Англии и был вынужден приостановить карательную экспедицию. К концу 1912 г. в Лхасу с согласия далай-ламы вошел трехтысячный отряд английских войск. Тибету удалось сохранить свой традиционный статус.

2. Политическая борьба после победы Синьхайской революции

Юань Шикай поспешил воспользоваться подавлением «второй революции» и укрепить свою власть. 6 октября 1913 г. были проведены выборы президента. В соперничестве с Ли Юаньхуном Юань Шикай, используя все формы давления на депутатов и их подкупа, добился своего избрания. Ли Юаньхун был избран на следующий день вице-президентом. Последовала полоса международного признания республиканского правительства правительствами Англии, России, Японии и др. (США признали Китайскую республику еще в мае 1913 г.)

4 ноября 1913 г. президент наносит удар по своим главным оппонентам: он распускает Гоминьдан и лишает гоминьдановских депутатов парламента их мандатов — тем самым фактически разгоняет парламент. В январе 1914 г. он формально распускает парламент, а также все провинциальные собрания. Последний удар по рожденной революцией политической системе Юань Шикай наносит 1 мая, отменяя демократическую конституцию марта 1912 г. и вводя новую, которая сосредоточивала в президентских руках по сути дела диктаторскую власть. Однако, не удовлетворяясь этой властью, он стремится к восстановлению монархии, надеясь стать основателем новой династии. 23 декабря 1914 г. Юань Шикай, облаченный в императорские одежды, совершает торжественное жертвоприношение в храме Неба. Он начинает восстанавливать атрибутику времен монархии, а также прежние звания и чины. Вновь вводится традиционная экзаменационная система отбора чиновников.

Эту подготовку к восстановлению монархии Юань Шикаю приходится вести в усложнившейся для Китая международной обстановке в связи с началом мировой войны. Уже 6 августа 1914 г. китайское правительство заявило о своем нейтралитете, рассчитывая, что воюющие державы не перенесут свои военные действия на китайскую территорию. Однако Япония, объявив 22 августа войну Германии, поспешила использовать ситуацию и высадила экспедиционный корпус в провинции Шаньдун с целью захвата германских владений. Воспользовавшись занятостью западных держав войной в Европе, Япония попыталась вытеснить их из Китая, превратив его фактически в свой протекторат. 18 января 1915 г. японское правительство через своего посланника в Пекине вручило Юань Шикаю так называемое 21 требование. Требования включали: признание захвата Шаньдуна, согласие на господство Японии в южной Маньчжурии и Внутренней Монголии, контроль над Ханьепинским металлургическим комбинатом, назначение японских советников в китайскую армию, полицию, министерства финансов и иностранных дел, предоставление концессий и т.п. Сообщения об этих требованиях вызвали в стране взрыв возмущения. Юань Шикай колебался. Он видел реакцию китайской общественности, но вместе с тем рассчитывал на очень важную, как ему казалось, помощь Японии в его монархических планах. В конце концов в мае 1915 г. Юань Шикай уступает японскому нажиму и принимает эти требования. Во многом это решение оказалось для него роковым, став одним из важных факторов роста сопротивления самых широких кругов китайского общества попыткам реставрации монархии. А эти попытки делались все более настойчивыми.

Летом 1915 г. Юань Шикай инспирировал петиционную кампанию с требованиями провозглашения монархии и восшествия Юань Шикая на престол. В провинциях проводятся «референдумы», на которых единогласно высказываются за восстановление монархии. В декабре 1915 г. созданная Юань Шикаем вместо парламента Центральная совещательная палата принимает решение об учреждении конституционной монархии и обращается к Юань Шикаю с просьбой о вступлении на трон. Церемония вступления на престол уже намечалась на начало следующего, 1916 г. Однако Юань Шикай и его ближайшее окружение просчитались, столкнувшись с непреодолимым сопротивлением самых различных социально-политических сил.

Естественно, что Юань Шикай встретил сопротивление как довольно узкого слоя радикальных республиканцев, выросших на традициях антидеспотической борьбы, так и более широких, в определенном смысле «демократических» слоев (городская буржуазия, мелкая буржуазия, новая интеллигенция, студенчество, часть «просвещенных шэньши» и т.п.), особенно в южных провинциях, связывавших именно с развитием республиканской государственности определенные надежды на повышение своего социального статуса, на расширение возможностей для своего участия в экономической и политической жизни. Именно в этой среде действовал Сунь Ятсен, здесь он вербовал своих сторонников. Еще в июне 1914 г. в эмиграции в Японии он реорганизует запрещенный Юань Шикаем Гоминьдан в Китайскую революционную партию (Чжунхуа гэминдан), которая мыслилась им как узкая боевая организация его сторонников, способная противостоять террористическому режиму и успешно бороться за его свержение. Направленность новой партии хорошо видна из той клятвы, которую каждый вступивший давал вождю партии — Сунь Ятсену: «Во имя спасения Китая от гибели, повинуясь Сунь Ятсену, вновь осуществить революцию, претворить в жизнь два принципа — народовластие и народное благоденствие, учредить "конституцию 5 властей", исправить государственное управление, улучшить жизнь народа, укрепить основы государства и обеспечить мир во всем мире».

Вместе с тем замыслы Юань Шикая не встретили той поддержки, на которую он, казалось бы, мог рассчитывать в среде пекинской и провинциальной бюрократии, на активную помощь которой он опирался, идя к власти, и интересы которой он, казалось бы, и выражал. Действенно помогая Юань Шикаю в борьбе за власть, бюрократия не проявила готовности пойти навстречу его притязаниям на диктаторскую власть, облаченную тем более в монархические одежды. Несколько неожиданно эта бюрократия выявила свои республиканские настроения. Конечно, если употреблять выражение Сунь Ятсена, это был «показной республиканизм, лишь прикрывавший личные амбиции», но он во многом ослабил политические позиции Юань Шикая. Именно личные амбиции бюрократической верхушки, рассчитывавшей в условиях республиканского политического образа жизни добиться большего личного политического успеха и влияния, оттолкнули ее от своего недавнего кумира. Не встретили поддержки у провинциальной бюрократии и централизаторские стремления Юань Шикая, в которых она справедливо увидела попытку посягнуть на только что завоеванную независимость от Пекина и свободу от необходимости делиться с пекинской бюрократией своими доходами.

Эти настроения во многом отразились на изменении политической позиции Прогрессивной партии, которая ранее способствовала победе Юань Шикая и консолидации консервативных, антиреволюционных сил. Стремление Юань Шикая установить свою диктатуру и затем облечь ее в монархические одежды постепенно превратило Прогрессивную партию в оппозиционную Юань Шикаю силу, заставило ее включиться в нараставшее антимонархическое движение. Лидеры этой партии, многие из которых (включая Лян Цичао) бежали на Юг, становятся организаторами и идеологами антимонархических выступлений. Примечательно идейное обоснование Лян Цичао своей позиции: «Я всегда, в любое время против революции, — подчеркивал он, обращаясь к монархистам. — Я против вашей монархической революции в настоящее время так же, как и вы были против республиканской революции в прошлом».

Подъему антимонархических настроений способствовало и предательство национальных интересов правительством Юань Шикая, которое фактически пошло на принятие унизительных и грабительских японских требований в мае 1915 г. В ответ в стране начались массовые демонстрации и митинги протеста, бойкот японских товаров и т.п. Таким образом, борьба против Юань Шикая приобретала не только антимонархический, но и патриотический, национальный характер.

Позиция западных держав, рассматривавших Юань Шикая теперь как японского ставленника, была весьма сдержанной, отнюдь не поощрявшей Юань Шикая. В октябре 1915 г. державы направили правительству Юань Шикая заявление, в котором советовали «...временно отложить изменение формы правления во избежание возможных беспорядков».

В этой обстановке нарастания стихийного и организованного антимонархического протеста начинаются выступления местных политических и военных лидеров южных провинций. В конце 1915 г. бежавший из Пекина генерал Цай Э в провинции Юньнань при поддержке местной бюрократии провозглашает «независимость» своей провинции и призывает к борьбе с Юань Шикаем. Постепенно в эту борьбу втягиваются губернаторы и военачальники других южных провинций — Гуандуна, Гуанси, Гуйчжоу, Сычуани, Хунани, Фуцзяни. Используя рост антимонархических настроений и в еще большей мере опираясь на традиционные сепаратистские настроения юга страны, они развернули военные действия против Юань Шикая, известные под названием «войны в защиту республики», или «третьей революции». Юань Шикай бросает войска на подавление выступлений мятежных провинций, но они терпят поражения, объяснявшиеся не столько военной силой южан, сколько нежеланием юаньшикаевских генералов воевать.

Весной 1916 г. военно-политическая ситуация для Юань Шикая существенно ухудшается. Против него выступили не только его открытые противники — он теряет поддержку, казалось бы, самых верных сподвижников: Дуань Цижуй, Сюй Шичан, Фын Гочжан, Чжан Сюнь и некоторые другие бэйянские генералы в обстановке развертывавшейся гражданской войны Севера и Юга склоняются к отказу от монархических авантюр Юань Шикая, ищут других путей упрочения своей власти.

Все это означало фактический провал авантюристического курса Юань Шикая. Уже в марте он был вынужден заявить об отказе от своих претензий на престол, а 6 июня 1916 г. он неожиданно умер.

Гражданская война 1916 г. и поражение Юань Шикая имели огромные и неоднозначные последствия для истории Китая. Провал Юань Шикая был, безусловно, поражением наиболее махровой китайской реакции, но он был и поражением попытки сохранения единого и централизованного китайского государства. Разрушение такой социально-политической скрепы, как деспотическая монархия, привело к всплеску центробежных сил, почувствовавших огромные возможности в условиях резкого ослабления центральной власти. Оценка этих центробежных сил представляет определенную сложность. С одной стороны, в этих местнических движениях была буржуазно-демократическая струя, связанная с развитием (особенно на Юге) местных капиталистических рынков и местных буржуазных сил, тяготившихся гнетом Пекина, связанная с традициями народного антиманьчжурского движения. С другой стороны, эти стихийно демократические настроения были использованы прежде всего наиболее влиятельными группами местных бюрократов, особенно местными военачальниками, для утверждения своей бесконтрольной власти на местах, для создания так называемых милитаристских режимов.

Старейшей и наиболее влиятельной была бэйянская милитаристская группировка, сложившаяся еще при маньчжурском режиме с участием Юань Шикая. После его смерти она фактически распалась, оставив после себя соперничавшие группировки, крупнейшими среди которых были аньхуэйская и чжилийская (названные так по происхождению своих главарей). Главой аньхойской группировки был один из сильнейших милитаристов и влиятельнейший политический деятель Дуань Цижуй, в основном контролировавший в рассматриваемое время политическую жизнь Пекина. Главой чжилийской группировки был Фын Гочжан, пользовавшийся поддержкой генералов У Пэйфу, Цао Куня, Ван Чжанюаня и др. Маньчжурия прочно контролировалась фыньтянской (мукденской) группировкой во главе с Чжан Цзолинем, ориентировавшимся на поддержку Японии. Фактически независимыми были губернаторы пров. Шаньси Янь Сишань, пров. Шэньси — генерал Чэнь Шуфань, пров. Юньнань — генерал Тан Цзияо, пров. Гуанси — генерал Лу Жунтин. Борьба за политическое и военное влияние, за контроль над территориями и налогами и т.п. шла не только между группировками, но и внутри них.

Логика развития милитаристских режимов и их социальная природа были весьма просты. Режимы эти опирались на открытую военную силу. Наемная армия давала силу для удержания власти в определенном районе, власть же давала возможность получать через налогообложение средства для найма солдат. Вот подлинный «порочный круг» функционирования этих режимов.

Социальное происхождение милитаристов было различным, но, естественно, преобладали выходцы из шэньшийско-землевладельческой и бюрократической среды. Захватив власть, многие из них стремились — и не без успеха — «сколотить» себе состояние: захватывали и «покупали» землю, вкладывали награбленные средства в предпринимательство и т.п. Однако их политическое поведение определяли не социальное происхождение, не вовлеченность в бизнес, а больше всего стремление к укреплению и расширению власти.1 Ради этого они вели друг с другом непрерывные войны, вступали в коалиции с одними против других, признавали власть более сильных и подчиняли себе (напоминая чем-то вассалитет) более слабых, искали (и находили) покровительства иностранных держав. Отсюда та легкость, с которой милитаристы меняли свою политическую ориентацию и своих политических союзников, отсюда же их поиски сильных зарубежных покровителей, что делало некоторых из них игрушкой иностранных держав.

Вместе с тем эти режимы не представляли специфических классовых интересов ни старых, традиционных, «азиатских», ни новых, буржуазных и обуржуазивающихся, сил. Это были паразитические военно-бюрократические режимы, опиравшиеся на силу штыка, что и определяло их политическую неустойчивость.

Милитаристские распри стали основным фоном политической борьбы республиканского Китая. После смерти Юань Шикая президентом стал Ли Юаньхун, вице-президентом — Фын Гочжан, премьер-министром — Дуань Цижуй. После достаточно напряженной борьбы в пекинской администрации, в которой премьер пытался сосредоточить в своих руках всю полноту унаследованной от Юань Шикая власти, президент все-таки смог настоять на восстановлении временной Конституции 1912 г. и созыве разогнанного его предшественником парламента 1913 г. Однако «старый» парламент был поставлен перед новыми политическими проблемами, которые отражали своеобразный и временный компромисс антиюаньшикаевских сил. Президент Ли Юаньхун выражал интересы прежде всего южных милитаристских группировок, премьер-министр Дуань Цижуй — северной (бэйянской), примирить их интересы было трудно. «Пробой сил» этих группировок оказался вопрос о вступлении Китая в войну на стороне Антанты.

Бэйянские милитаристы связывали с этой акцией определенные планы укрепления своего политического и военного влияния в масштабах всей страны, встречая, естественно, активную поддержку заинтересованных в этом стран Антанты. Однако эта идея не пользовалась популярностью в стране. Против вступления в войну были настроены демократические силы Китая. Сунь Ятсен, к этому времени вернувшийся из эмиграции в Шанхай, резко осуждал эти планы, выступал против участия Китая в захватнической войне, справедливо полагая, что Дуань Цижуй попытается использовать военную ситуацию для укрепления своей личной власти и для разгрома подлинных республиканцев. Вступление в войну не поддерживали и некоторые милитаристы. В мае 1917 г. Дуань Цижуй поставил в парламенте вопрос о вступлении в войну, но поддержки не получил. Президент Ли Юаньхун воспользовался парламентским провалом Дуань Цижуя и сместил его с поста премьера, что, однако, вызвало ответное давление бэйянских милитаристов на президента, вынудившее его распустить строптивый парламент в июне 1917 г.

Политической неразберихой попытался воспользоваться один из последних активных сторонников свергнутой династии генерал Чжан Сюнь. Он был видным военным деятелем империи, активно боролся затем на стороне Юань Шикая, оставаясь после его смерти генерал-инспектором войск долины Янцзы и губернатором провинции Аньхуэй. В знак преданности прежнему режиму он сам и его подчиненные демонстративно продолжали и после революции носить косы. 1 июля 1917 г. он ввел свои войска в Пекин и провозгласил восстановление монархии во главе с бывшим императором Пу И. И хотя это выступление не встретило поддержки других милитаристов, оно объективно отражало настроение расколотого и разгромленного бывшего правящего сословия (шэньши) и эфемерную надежду обрести единство под знаменем восстановления монархии в ее конституционной форме. Не случайно идеологом этого выступления и советником Чжан Сюня был великий китайский мыслитель Кан Ювэй, болезненно переживавший раскол интеллектуальной элиты страны и в монархии видевший путь воссоздания этого единства, а с ним и единства страны.

Дуань Цижуй в этой сложной ситуации доказал, что он обладает реальной властью. Ему удалось объединить силы бэйянских милитаристов и создать мощную армию, способную быстро освободить Пекин. С политической поддержкой Дуань Цижую выступили Лян Цичао (ставший даже его советником) и другие видные деятели. К 12 июля монархический путч был подавлен. Дуань Цижуй вернул себе пост премьер-министра, заставил уйти в отставку Ли Юаньхуна и поставил на его место Фын Гочжана. После этого 14 августа 1917 г. Китай объявил войну Германии. Опираясь на этот сомнительный успех и на поддержку держав, Дуань Цижуй провозгласил себя основателем «второй республики», сделал попытку силой объединить Китай, что, однако, лишь усугубило политический раскол страны.

Депутаты разогнанного бэйянскими милитаристами парламента в своем большинстве бежали на юг, где вместе с южными милитаристами стали организаторами борьбы против наступления войск Дуань Цижуя. В июле 1917 г. с кораблями китайского военно-морского флота, оставшимися верными первому президенту страны, Сунь Ятсен возвратился в Гуанчжоу. 25 августа открылась чрезвычайная сессия «старого» парламента, на которой было объявлено о создании Военного правительства во главе с Сунь Ятсеном, которому было присвоено звание генералиссимуса. Однако реальной военно-политической властью Сунь Ятсен не обладал и был вынужден опираться на вооруженные силы и политическое влияние местных милитаристов, которые, в свою очередь, видели в Сунь Ятсене политически популярное прикрытие своих местнических действий. Военное правительство Сунь Ятсена провозгласило начало Северного похода под лозунгами защиты Конституции 1912 г. Юньнаньские, сычуаньские и гуансийские милитаристы, естественно, не столько стремились к объединению страны под властью парламента 1913 г., сколько хотели укрепить свои военно-политические позиции на местах, не отвлекая значительных сил на борьбу с бэйянскими милитаристами и даже вступая с ними в определенные политические сделки. Все это очень скоро обострило отношения между союзниками. В мае 1918 г. чрезвычайная сессия парламента заменила главу военного правительства директорией из 7 человек, включая и Сунь Ятсена, которого окончательно лишили самостоятельности. Реальная же власть была в руках гуансийского милитариста Лу Жунтина. Все это заставило Сунь Ятсена фактически признать провал своих планов использования южных милитаристов для решения задач объединения страны. Он вышел из правительства, покинул Гуанчжоу и возвратился в Шанхай.

Однако и бэйянские милитаристы не располагали достаточными силами для подчинения Юга, для победы в гражданской войне 1917—1918 гг. И главная причина их военной слабости — внутренний политический раскол, ведший к дальнейшей эрозии политических структур.

Милитаристские распри распавшейся после смерти Юань Шикая бэйянской группировки обострялись также кризисом политической и парламентской жизни в Пекине. Некогда влиятельная Прогрессивная партия во главе с Лян Цичао после многих реорганизаций, отражавших потерю ею политического влияния, превращается в так называемую Исследовательскую группировку (Яньцзюси). Скомпрометированная поддержкой антинациональной политики Дуань Цижуя, эта группировка постепенно перестает играть существенную политическую роль. Бывшие гоминьдановские депутаты парламента создали так называемую Группировку политических наук (Чжэнсюэхуэй), не унаследовавшую политической популярности Гоминьдана. Узкой по составу, но влиятельной среди многих высших бюрократов и финансовых деятелей стала так называемая Группировка путей сообщения, лидер которой — Цао Жулинь — стремился укрепить политические и финансовые связи пекинского правительства с Японией. В 1918 г. возникает новая политическая организация, тесно связанная с Дуань Цижуем и довольно откровенно ориентировавшаяся на поддержку Японии, — Клуб Аньфу. Вскоре этот клуб делается влиятельной политической силой в Пекине.

В условиях милитаристских войн и политического кризиса парламентская жизнь принимает уродливые формы. Летом 1918 г. пекинское правительство аньхуэйской группировки провело новые парламентские выборы, отличавшиеся особым размахом подкупов и давшие победу аньфуистам. Президентом был избран ставленник Дуань Цижуя — Сюй Шичан. Южное Военное правительство и «старый» парламент, заседавший в Гуанчжоу, не признали этих выборов.

Вместе с тем к концу мировой войны борьба милитаристских группировок зашла по существу в тупик и временно затихла, не дав стране подлинного мира и не позволив ни одной из них возобладать в этой борьбе.

В узкополитическом смысле борьба за власть и влияние в послесиньхайские годы шла в основном в социально-политических рамках привилегированных верхов, однако она все больше затрагивала коренные социальные интересы почти каждого китайца. Милитаристские войны вели к тяжелым потерям и жертвам среди мирного населения, к повсеместному и значительному увеличению налогового бремени, особенно тяжелого для рядового труженика, но все больше затрагивавшего и интересы имущих слоев, они превращали милитаристские режимы в объекты манипулирования со стороны держав и лишали страну политических и военных средств защиты своих национальных интересов. И хотя развитие страны в эти годы объективно не может быть оценено однозначно отрицательно, ибо был сделан значительный шаг вперед в социально-экономическом и идейно-политическом развитии страны, в глазах широкой китайской общественности милитаризм и милитаристы становились олицетворением всех несчастий, воспринимались как основной источник материальных тягот и национального унижения, как главное препятствие на пути возрождения Китая.

Вместе с тем сложные и тяжелые послесиньхайские годы с их антиюаньшикаевской борьбой, «войной в защиту республики», широким движением против принятия «21 требования» Японии, парламентскими выборами, милитаристскими распрями и войнами вели ко все расширявшемуся втягиванию в политику прежде всего горожан, солдат наемных армий, а иногда и сельского населения. Эти годы стали также и временем прямого обращения борющихся политиков к населению с целью завоевания политической поддержки. Борьба за голоса избирателей, за расширение «партий», за привлечение на свою сторону политических деятелей и групп привела к использованию в политике современных средств массовой информации. Именно в эти годы возникают сотни газет и журналов различных политических направлений. Политические идеи и лозунги распространяются с быстротой телеграфных и газетных сообщений. В стране начинает складываться совершенно новый политический климат, лишенный прежнего единообразия и порядка.

Таким образом, послесиньхайские годы ожесточенной политической борьбы породили новый тип национального противоречия, сделали остро необходимой задачу борьбы за национальное объединение страны как предпосылку освобождения от полуколониальной зависимости и социально-экономического обновления. Однако развитие Китая в послесиньхайские годы привело к тому, что возможности военно-политического объединения на старой социальной базе были существенно ослаблены. Главная причина этого заключалась в том, что правящая часть господствующего в императорском Китае класса («класс-государство») оказалась политически разбитой Синьхайской революцией и еще в большей мере последующей милитаристской борьбой и полным торжеством ее местных интересов, ее политическое влияние и ее политические возможности резко ослабли. По сути дела в этом заключался один из главных политических итогов Синьхайской революции. Разгром господствовавших политических сил привел к образованию своеобразного «политического вакуума», ибо новые политические силы, представлявшие активно развивавшиеся капиталистические социально-экономические тенденции, были еще слабы и не оформлены. Это проявлялось прежде всего в том, что эти силы еще не стали реальной политической альтернативой милитаризму. Об их слабости свидетельствует также и неспособность к самостоятельным политическим выступлениям наиболее радикальных представителей освободительного движения во главе с Сунь Ятсеном, отсутствие активной политической деятельности буржуазно-демократических элементов, стихийность и вспомогательная роль в политической жизни рабочего движения.

Однако именно в эти смутные годы складываются объективные условия («политический вакуум») для постепенного самоопределения этих новых социальных сил, закладываются предпосылки их выступлений на арене политической борьбы.

3. Развитие духовной жизни китайского общества после Синьхайской революции

Обострение политической борьбы и обновление самого стиля политической жизни после Синьхайской революции сопровождались и существенными сдвигами в духовной жизни китайского общества. Они были вызваны прежде всего, естественно, победой Синьхайской революции, изгнанием маньчжурской династии, распадом империи, созданием республики, обострением милитаристской борьбы. Но не только. К этому времени на духовной жизни китайского общества стали сказываться социально-экономические изменения, вызванные ускорившимся развитием капитализма и больше всего возросшей включенностью страны в глобальные процессы общественного развития.

На различных уровнях духовной жизни эти сдвиги были различны. На нижнем уровне общественного сознания, на уровне обыденной психологии широких народных масс, инерция духовных традиций была велика и изменение этого обыденного сознания проходило медленно, но оно все-таки шло и революционные события, безусловно, стимулировали этот процесс.

Повышенная инертность обыденного сознания объяснялась, в первую очередь, специфичностью его структуры. Господствовавшая конфуцианская идеология играла в традиционном Китае и роль основной религиозной системы, сосуществуя в течение многих веков с даосизмом и буддизмом. Причем это длительное сосуществование привело к складыванию на нижнем социальном уровне системы религиозного синкретизма, включавшей в себя не только конфуцианство, даосизм и буддизм, но и народные верования, обычаи и суеверия. Эта синкретическая религиозная система безраздельно господствовала среди подавляющей массы китайцев. В массовом сознании конфуцианство выступало как наиболее социально конформистский элемент, оставаясь вместе с тем и его самой рационалистической частью и противостоя нонконформистской мистике других религиозных элементов (не только буддизма и даосизма, но также и привносимого христианства). Влияние этой мистической тенденции в полной мере, хотя и по-разному, проявилось в Тайпинском восстании и создании тайпинского государства, в одном из последних «старокитайских бунтов» — в восстании ихэтуаней. Разгром восстания ихэтуаней не снял и не мог снять назревавших противоречий, порожденных полуколониальным положением страны, отражавших растущую националистическую реакцию на национальное унижение. Победа антиманьчжурской революции, политическая активность народа, усиление национального самосознания вели к непрерывному росту этой реакции, что и было наиболее существенным сдвигом в сознании широких народных масс.

Традиционализм, таким образом, еще полностью преобладал в массовом сознании, но и на более высоком — «идеологизированном» — уровне общественного сознания он также все еще оставался важнейшей духовной силой, во многом определившей идеологическую борьбу в первые послесиньхайские годы.

Послесиньхайский социально-политический переворот привел к глубокому и своеобразному идеологическому кризису китайского общества и прежде всего к кризису официальной конфуцианской идеологии. Этот кризис отчетливо проявился уже в ходе самой Синьхайской революции, когда монархический режим оказался без достаточной идеологической поддержки «думающего» сословия конфуцианских ученых, что не могло не способствовать его падению. Слабость апологетической промонархической деятельности конфуцианских ученых — один из серьезных симптомов этого кризиса, углублявшегося в годы милитаристских междоусобиц. Другое его проявление — нежелание этих ученых активно поддержать монархические устремления Юань Шикая, что привело не только к его политической изоляции, но и к идейной, обрекшей эти устремления на провал. Как показали все эти события, конституционно-модернизаторские идеи глубоко «заразили» ведущих идеологов страны и стали одной из причин фактического распада официальной охранительной идеологии.

Таким образом, слабость охранительной идеологии была характерной чертой идеологической ситуации в стране в послесиньхайские годы. Вместе с тем эти адепты уходящей имперской идеологии еще воздействовали на духовную жизнь страны в новых исторических условиях, являясь носителями наиболее традиционалистских взглядов и занимая все еще ведущее место в системе школьного образования, в бюрократическом аппарате. Но в идейных битвах они и их реставраторские идеи уже существенной роли не играли. Главное место безраздельно принадлежало идеологам обновления.

Эти идеи начали складываться в основном в предшествующие два-три десятилетия и явились результатом действия новых для страны факторов духовного развития. Если до «открытия» страны китайская духовная жизнь базировалась на внутренних социальных отношениях и в русле национальной традиционной мысли, то теперь ситуация в корне меняется: идеологическая жизнь Китая все больше делается составной частью мировых идеологических структур, она развивается как своеобразный синтез современных идеологических концепций, привнесенных извне, и традиционной национальной мысли, переживающей мучительную ломку в условиях ускорившегося политического и социального развития страны. Причем включенность «идейной» жизни страны (во всяком случае на ее «верхнем этаже») в глобальные процессы идейного развития была значительно более глубокой, чем, скажем, включенность китайской экономики в мирохозяйственную жизнь. А это вело к тому, что «идейная» жизнь Китая зачастую уже обгоняла собственное «социальное время».

Идейно-политический спектр активных деятелей духовной жизни страны послесиньхайского периода был широким, но недостаточно кристаллизованным, что и отражало своеобразие переживаемого страной момента. Все мыслящие люди Китая понимали, что страна находится на перепутье, что перед нею стоит проблема выбора путей создания новой государственности и глубокого обновления всей национальной жизни.

Эта новая обстановка своеобразно отразилась на идеологах прежнего лагеря реформаторов (Лян Цичао, Кан Ювэй, Янь Фу и др.). Они старались переосмыслить свои старые идейно-теоретические позиции в свете опыта китайской революции, осознать в теоретических понятиях суть происходящего кризиса, найти выход из него в соответствии со своими общественными идеалами. Причем это переосмысление было болезненным и сложным, заставляя их подчас менять исходные идейные рубежи. Необходимость перемен диктовалась прежде всего изменением места этих идеологов в общественной жизни Китая — из критиков существовавшего строя они все больше превращались в критически мыслящих апологетов, боявшихся новых социально-политических потрясений.

«Властитель дум» передовой общественности предреволюционных лет — Лян Цичао — и в эти годы остается наиболее видной фигурой идейной жизни. Вернувшись в октябре 1912 г. после длительной вынужденной эмиграции на родину, он сразу же активно включается в идейно-политическую борьбу. Причем лейтмотивом его выступлений становится призыв к объединению всех китайских патриотов в их борьбе за предотвращение политического распада страны как главного предварительного условия последующего глубокого обновления Китая. Так, он стремится изжить прежнее, по его мнению, исторически уже преодоленное различие между реформаторами и революционерами. Он идет даже на то, чтобы всячески затушевать прежние глубокие различия этих двух направлений. «В действительности, — писал он, — различия между двумя партиями только в средствах, по существу же они друг другу помогали... Честно говоря, только благодаря совместным более чем десятилетним усилиям радикального и умеренного течений удалось создать теперешний государственный политический строй. Они равны в своих заслугах и просчетах». Отвлекаясь от некоторого искажения недавних исторических реальностей, в подобных высказываниях Лян Цичао нельзя не увидеть ясно осознанного стремления к объединению всего «ученого сословия», которое бы стало основной политической силой новой государственности.

Поэтому вполне естественно, что Лян Цичао увидел в Юань Шикае политического деятеля, способного объединить все «ученое сословие» и объединить страну. Отсюда и его поддержка централизаторских замыслов Юань Шикая. Вместе с тем Лян Цичао обращается к Юань Шикаю с призывом правильно оценить свои политические возможности и опереться в борьбе за укрепление новой государственности на образованную, передовую общественность, создать сильную просвещенную политическую партию, способную стать подлинной опорой новой власти. В письме к Юань Шикаю Лян Цичао советовал: «Только с привлечением всех политических мыслителей из числа старых конституционалистов и старых революционеров можно будет создать настоящую, крепкую общую партию». И далее, предостерегая от опоры лишь на военную силу, от недооценки политической роли «мыслителей», он пишет: «В противном случае они могут, несмотря на отсутствие у них крепких кулаков и дубин, опрокинуть кресла правителей».

Поддержав централизаторские замыслы Юань Шикая, Лян Цичао не поддержал его монархических устремлений. И эта политическая и идейная позиция достаточно последовательна. Она исходит как из принципиального неприятия революции как метода общественного преобразования, так и из убеждения, что после Синьхайской революции Китай нуждался прежде всего в стабилизации, в укреплении уже существовавшей власти.

Вместе с тем в эти годы Лян Цичао продолжал развивать свою концепцию неприятия революционных методов обновления общества, в основном еще сложившуюся в предреволюционные годы. Материал самой Синьхайской революции и последующих достаточно драматических для судеб людей политических событий давал обильную пищу для размышлений. Весь этот материал осмыслен Лян Цичао однозначно, как указывающий на разрушительный характер всякой революции, не ведущей ни к каким позитивным преобразованиям жизни общества. «Как семена тыквы могут порождать только тыкву, семена бобов — только бобы, так и революция может породить только новую революцию, но никак не политическое преобразование... В мире еще не было случая, когда какая-нибудь страна улучшила свое политическое положение вследствие революции». Эти убеждения Лян Цичао пронес через всю свою жизнь.

Подчеркивая последовательную антиреволюционность мировоззрения Лян Цичао, нельзя вместе с тем не видеть в нем некоторых сдвигов в постановке проблем обновления Китая. Если в предреволюционный период Лян Цичао, оставаясь реформатором, сторонником конституционно-монархической системы, акцент в своей пропаганде делал на необходимости глубоких преобразований и фактически выступал одним из наиболее серьезных критиков существующего строя, то теперь акцент смещается — приоритет отдается идее укрепления центральной власти и стабилизации политического положения. В этом смещении — отражение изменения объективного социально-политического положения Лян Цичао и всех консервативных националистов, выразившееся на идеологическом уровне в осознании социальной ответственности за спасение единства Китая и господствующего положения в нем своей социальной среды.

Только с учетом этого смещения можно правильно понять и изменение отношения Лян Цичао к конфуцианству в послесиньхайские годы. Прежде он был одним из самых активных и глубоких критиков конфуцианства, видя в нем главное препятствие на пути модернизации страны. Теперь же его позиция меняется. Он начинает выступать защитником и пропагандистом конфуцианства как мощной идеологической скрепы китайского общества. В обстановке начавшегося распада страны он обращается к конфуцианской традиции, сыгравшей, по его мнению, решающую роль в становлении китайской нации. «Конфуций представляет китайскую цивилизацию... Не было бы Конфуция... не было бы китайцев как самостоятельной нации», — пишет он теперь. «Наша страна сумела сохранить целостность и поддержать свое существование в течение двух тысяч лет. Мы обязаны этим тому, что конфуцианское учение служило невидимым стержнем общества. Необходимо поэтому использовать конфуцианство как ядро общественного воспитания в будущем».

По-прежнему оставаясь националистом и по-прежнему видя в упадке «национального духа» причину слабости Китая, Лян Цичао начинает все больше связывать сплочение китайской национальной общности с конфуцианством, его национализм приобретает вследствие этого черты китаецентризма, теряя свое критическое начало и делаясь сугубо консервативным, охранительным.

Еще более консервативную идейно-политическую позицию занимает в эти годы Кан Ювэй — выдающийся мыслитель Китая, учитель Лян Цичао. Поскольку революция «есть только продукт эмоций, но не разума», поскольку она ведет к разрушению общества и государства, «революция есть самоубийство», — так писал Кан Ювэй после Синьхайской революции. В разгуле милитаризма, национальном унижении, ухудшении жизни народа он видел естественное (порождение революции, отказ от традиционных форм социально-политической организации общества.

Опираясь на весьма критический анализ послесиньхайской политической действительности, Кан Ювэй развернул активную пропагандистскую деятельность, направленную на дискредитацию самой идеи демократического переустройства Китая. Он утверждал, что ни в одной стране мира демократия и такие ее атрибуты, как, скажем, всеобщее избирательное право, не ведут к миру и процветанию. «Тем более, — делал он вывод, — демократия непригодна для Китая, где никогда не существовало демократической республики, где ученые никогда не выдвигали республиканских идей, где народ не имеет демократических традиций, не понимал и не понимает, что такое демократия». Нельзя не заметить некоторой убедительности в трактовке Кан Ювэем китайских политических традиций или в критическом анализе политической действительности, однако вся эта аргументация используется не для того, чтобы призывать к созданию и развитию демократических институтов и традиций, а для призыва вернуться к монархической форме правления в каком-либо его конституционном варианте. Учитель здесь выступает последовательнее своего ученика, справедливо видя в республиканской форме правления прежде всего полный подрыв политической сплоченности правящей части господствующего класса и, следовательно, потерю им своей политической власти в общекитайском масштабе.

Эта же логика социального конформизма подталкивала Кан Ювэя — крупнейшего реформатора конфуцианства — к подчеркиванию традиционной социальной роли конфуцианства. «Когда в последние годы в Китае поощряется слепое подражание западной политике, обычаям, религии, идеологии, когда отказываются от тысячелетиями устанавливавшейся китайской национальной культуры и национального духа — это беспредельное безумие, глупейшие поступки, которые лишь приведут к гибели нации и государства». Справедливая критика «слепого подражания» служит здесь лишь дополнительным обоснованием необходимости идеологического единообразия страны как фактора сплочения не только политической элиты, но и всей нации. Отсюда и его предложения, выдвинутые в 1916 г., о восстановлении конфуцианства как общегосударственного культа. Мыслитель, так долго ратовавший за обновление страны и фактически так много сделавший для подрыва монопольных позиций официальной имперской идеологии, ищет теперь прежде всего пути сплочения распадающегося господствующего класса. Ищет, но не находит.

Поворот к защите и возвеличиванию традиционных духовных ценностей характерен и для других мыслителей — Ван Говэя, Ян Ду, Сунь Юйцзюаня, Ху Ина, Лю Шипэя, Ли Сехэ, которые до революции в своих «поисках истины» обращались к западной культуре. Характерен пример эволюции Янь Фу — одного из первых китайцев, получивших систематическое образование в Европе. Своими переводами трудов европейских ученых он больше других сделал для пропаганды в Китае европейских научно-технических достижений, да и самого «западного» образа жизни. После революции Янь Фу все больше выступает с критикой западной действительности и пропагандистом конфуцианских традиций. Для него, как и для большинства образованных китайцев, ужасы мировой войны стали одной из причин разочарования в духовных и материальных ценностях Европы, а обострение политического кризиса в Китае, вызванного, как полагали многие из них, отказом от национальных традиций, — другой. «Современный кризис в Китае, — писал Янь Фу, — есть результат падения нравов людей, а священное учение наших предков, имеющее тысячелетнюю давность, — это влага, оживляющая корень будущей жизни».

Таким образом, в послесиньхайские годы уже более или менее оформляется консервативное идейное течение, представители которого являлись, если использовать известное выражение К. Маркса, «идеологической составной частью господствующего класса». Это течение было во многом наследником имперской идеологии цинского Китая, что и проявлялось прежде всего в приверженности традиционным духовным ценностям, в том числе и идеям авторитарного правления. Но во многом они (ведущая их часть во всяком случае) исповедовали уже и новые идеи, связанные со стремлением обновить Китай, с признанием неизбежности социально-экономических и идейно-политических перемен. Общность идейных позиций представителей этого консервативного национализма не переросла в формирование сплоченного идейно-политического течения, способного стать решающей силой в идейно-политических битвах, что было закономерным отражением углублявшейся дезинтеграции господствующего класса. Именно поэтому это консервативное течение находилось как бы в идеологической обороне. Знамением времени было возникновение, быстрое развитие и активное наступление нового идейного течения — так называемого движения за новую культуру, развернувшегося в Пекине и Шанхае в годы мировой войны. Под лозунгом «Наука и демократия!» это движение объединило наиболее передовую, молодую и образованную часть китайской интеллигенции. Участники этого движения представляли действительно новое поколение образованной элиты китайского общества, связанное уже не с системой традиционных экзаменов и службой в бюрократическом аппарате, а с современным образованием (за рубежом и в Китае) и с обслуживанием сферы образования, культуры, буржуазного хозяйства, республиканских учреждений. Это было не только новое поколение образованного сословия, но и новая интеллигенция, представлявшая иную социальную среду — новые средние слои. Это были патриоты, остро и болезненно переживавшие упадок своей родины, ее бедность и отсталость, разнузданность милитаристских режимов, однако видевшие выход из создавшегося положения не в возвращении к традиционным ценностям, а в смелом движении вперед, в осовременивании своей родины, в модернизации всех сторон жизни Китая. Их патриотизм и национализм включали не только принятие свершившихся политических изменений, но и стремление резко ускорить движение Китая вперед, в будущее, на которое они смотрели оптимистически, что во многом определялось признанием и принятием достижений наиболее развитых зарубежных стран (Европы, США, Японии) как образца развития, следуя которому Китай сможет быстро преодолеть свою отсталость, бедность, раздробленность.

Идейным центром «Движения за новую культуру» стал журнал «Синь циннянь» («Новая молодежь»), начавший выходить в 1915 г. под редакцией профессора, а позже (с 1917 г.) декана факультета гуманитарных наук Пекинского университета Чэнь Дусю. Многие преподаватели и студенты Пекинского университета, включая и его ректора (с 1916 г.) Цай Юаньпэя, были активными участниками движения. Видную роль в организации и развитии движения сыграли также Ли Дачжао, У Юй, Юнь Дайин, Лу Синь, Цянь Саньтун, Лю Баньнун, Чжу Цзиннун, Гао Ихань, Ху Ши, Фу Синянь.

Название журнала — «Новая молодежь» — было символично, отражая надежды лидеров движения на новое поколение китайской интеллигенции и ту действительно большую роль, которую учащаяся молодежь в нем играла. «Новая, патриотически настроенная, преданная государству и обществу молодежь, — писал в первом номере журнала Чэнь Дусю, — в противоположность типичным для старого общества "хилым и бледным книжникам" должна обладать здоровым духом, стремиться не к обогащению и не к карьере, а к тому, чтобы приносить пользу обществу. Она должна совершенствоваться, развивать свою индивидуальность, бороться за национальную честь и национальное могущество».

«Движение за новую культуру» видело своего основного идейного врага в конфуцианстве, рассматривая его как главный идейный оплот монархистов и реакционеров. Направляя свою ожесточенную критику против традиционных идеологических догматов, оно вместе с тем целилось в старые политические институты, в сторонников реставрации старых порядков. «Если мы будем строить государство и общество на базе конфуцианских принципов, — писал Чэнь Дусю, — это означает, что не нужно ни республиканской конституции, ни реформы, ни новой политики, ни нового образования, напрасно тогда была пролита кровь за революцию, за парламент и законы. Это означает возвращение к старому режиму». Только что вернувшийся после учебы в Японии Ли Дачжао страстно полемизировал с Кан Ювэем, предложившим восстановить государственный культ Конфуция: «Конфуций — апологет монархического деспотизма. Конституция — гарантия свободы современных наций. Как деспотизм исключает свободу, так и Конфуций не оставляет места для конституции. Если Конфуция, апологета деспотизма, втиснуть в современную конституцию, гарантию свободы, то она даст ростки деспотизма, а не свободы». Столь же резко на страницах «Синь циннянь» ставил эту проблему сычуаньский профессор У Юй: «...Без искоренения конфуцианских культов немыслимы политические преобразования и установление республиканского строя».

Вместе с тем в конфуцианстве новая молодежь видела и препятствие для развития образования и науки в Китае, для освоения культурных достижений зарубежных стран, без чего, как они полагали, Китай никогда не сможет вырваться из экономической, политической и культурной отсталости. «Для развития современной науки в Китае, для поднятия культуры страны до уровня мировой цивилизации, — писал У Юй, — необходимо прежде всего разгромить реакционную конфуцианскую идеологию». На страницах «Синь циннянь» в статье «О вере» студент Юнь Дайин обрушивался на религию во всех ее формах и на ее апологетов, ибо, как он писал, «тот, кто стремится сохранить слепую веру, препятствует прогрессу и просвещению народа, наносит вред обществу».

Отвергая конфуцианство, участники «Движения за новую культуру» отвергали и все традиционные политические порядки. Они выступали горячими защитниками всех завоеваний Синьхайской революции, рассматривая создание республики лишь как начало подлинной демократизации страны. Идеалы подлинной демократии они видели воплощенными на Западе. Особенно их привлекал образец Французской республики с ее лозунгами свободы, равенства и братства. Пропагандируя эти образцы, авторы «Синь циннянь», стремясь понять причины живучести деспотических порядков в Китае, объясняли их не только господством конфуцианской идеологии. Так, Чэнь Дусю писал, что демократическое правление «становится невозможным в условиях патриархального общества со всеми свойственными ему консервативными чертами, нарушающими принципы юридического равенства и экономические принципы свободного производства». Поэтому он требовал «окончательно уничтожить традиционный бюрократический и автократический режим, тысячелетиями существующий в Китае, и заменить его свободным, независимым народным правлением». Здесь уже явственно звучит требование сломать всю старую социально-политическую структуру, разгромить бюрократически организованный господствующий класс. В той же статье Чэнь Дусю проблема подлинной демократии поставлена как проблема активной политической роли народных масс: «Единственное и основное условие действительно демократического конституционного правления состоит в том, чтобы подавляющее большинство народа политически осознало свое положение активного хозяина страны. Народ должен создать свое правительство, выработать свои законы и выполнять их, уяснить собственные права и пользоваться ими». Этот новый общественный строй «может развиваться лишь как результат самосознания и самодеятельности большинства народа. В противном случае такой строй будет фиктивным или формальным украшением». При всей расплывчатости понятия «народ» здесь представляет интерес настойчивое требование «самодеятельности народа», столь необычное и новое для общественно-политической мысли Китая.

В подобном направлении развивается и мысль Ли Дачжао. «Самосознание народа, — писал он, — выражается в борьбе за создание такого общества, которое стоило бы любить. Будет ли государство хорошим или плохим, зависит от людей, от народа, они сами должны создать хорошее, достойное любви государство, китайский народ должен сам решить свою судьбу, и он в состоянии сделать это». Социальный оптимизм Ли Дачжао проявляется еще ярче в его статье, посвященной победе Февральской революции в России. Высоко оценивая эту победу и ее влияние на развитие событий в Китае, он писал: «И если ради республики понадобится еще одна революция, народ, не задумываясь, пойдет на любые жертвы, отдаст за нее жизнь». Страстной защитой самой идеи революционного преобразования общества проникнута статья профессора Гао Иханя. Полемизируя с антиреволюционными выступлениями Лян Цичао, он писал, что «не было такой революции (если иметь в виду действительно революции, а не путчи), которая не способствовала бы улучшению положения страны».

Выступая за всестороннее обновление китайского общества, участники «Движения за новую культуру» во многом видели смысл и пафос своей борьбы в освобождении личности. В этом требовании заключался момент наиболее радикального разрыва участников движения с китайской традицией. Здесь же и наиболее «западническая» часть их мировоззрения. Через свободное развитие личности, через создание «нового человека», «новой молодежи» они надеялись построить и новое общество, обновить и возродить Китай. И именно на Западе видели они образец общества и государства, деятельность которых, если говорить словами Чэнь Дусю, направлена на «защиту личной свободы, прав и счастья человека». При неизбежной некоторой идеализации Запада безусловной заслугой участников движения было четкое понимание связи освобождения личности и обновления общества. Так, обращаясь к китайской молодежи со страниц журнала «Синь циннянь», Чэнь Дусю призывал ее «воспитывать в себе прилежание, бережливость, честность, чистую совесть, правдивость и верность. Эти качества способствуют как развитию личности, так и развитию всего общества». Боль за униженность рядового китайца звучала во многих выступлениях журнала. Профессор Ху Ши, особенно активно выступавший по этим вопросам, писал, что «борьба за свободу и честь личности есть борьба за свободу и честь отечества; государство свободы и равенства не создается ничтожной чернью». Писатель Лу Синь, так много делавший для утверждения человеческого достоинства личности своими художественными произведениями, выступал с тех же позиций и как публицист, считавший невозможным общественный прогресс без подлинного освобождения человека. Профессор Цай Юаньпэй и другие авторы журнала настойчиво ставили проблемы развития свободы и достоинства личности, стремясь привлечь к ним внимание китайской общественности и особенно молодежи.

Составной и важной частью «Движения за новую культуру» являлась так называемая литературная революция, ставившая своей задачей преобразование литературного языка и обновление литературы. Журнал «Синь циннянь» и такие его авторы, как Чэнь Дусю, Ли Дачжао, Лу Синь, Цянь Сюаньтун, Ху Ши, Лю Баньнун и другие выступали застрельщиками этих преобразований. Им было свойственно понимание огромного общественного значения замены старого языка классической литературы и официальной переписки (вэньянь), оторванного от устной речи, новым литературным языком, складывавшимся на основе общенародного разговорного языка (байхуа). Сделать язык книги, газеты, журнала, документа понятным простому человеку значило не только расширить доступность подлинной грамотности для народных масс, но и превратить печать и литературу в мощное средство массового идейного воздействия. Эти усилия передовой интеллигенции встретили горячий отклик, получили действительно широкую поддержку, отражавшую рост национального самосознания. Об этом свидетельствовало прежде всего широкое распространение байхуа в издании газет, журналов, а затем и книг. К 1918 г. в «Синь циннянь» все статьи печатались на байхуа. «Я начал писать рассказы в 1918 г., — вспоминал Лу Синь, — когда журнал "Синь циннянь" призывал к литературной революции. Это движение, конечно, теперь отошло в историю литературы, но тогда оно, несомненно, было революционным движением».

«Движение за новую культуру» охватило значительные слои китайской интеллигенции, особенно молодой, поставило перед образованной частью общества острые проблемы обновления страны, нанесло удар по традиционной идеологии и тем самым открыло возможности для демократизации сознания передовой части китайской нации. В определенном смысле его можно рассматривать как завершение китайского просветительского движения, как важный этап становления буржуазно-демократического сознания. Буржуазного, прежде всего, в том смысле, что оно было тесно связано с капиталистической эволюцией страны, с ее буржуазным прогрессом, хотя отнести к апологетам капитализма активных участников и идеологов этого движения вряд ли возможно. Проблемы именно экономического развития и его социальной направленности (капитализм или некапитализм) участники движения не ставили — по сути дела они перед ними и не стояли: выбор был уже сделан — идти по пути Европы, Японии, США. Был сделан выбор между средневековыми китайскими порядками и европейским прогрессом. В этом выборе в пользу европейского прогресса и проявился коренной разрыв передовой интеллигенции с традиционным мышлением, по этому вопросу они вели острую полемику с консерваторами, с «реакционными китайскими романтиками», если использовать выражение Ю.М. Гарушянца. Экономическая программа в таком контексте как бы подразумевалась сама собой, как следствие принятия самой идеи «прогресса».

Национально-освободительные мотивы в «Движении за новую культуру» звучали слабо, ибо его участники не воспринимали так остро, как консерваторы, распад прежде великой империи, не чувствовали себя жизненно связанными с распадавшейся государственностью, а противоречия с империалистическими державами, полуколониальное положение страны не были еще осознаны в полной мере. Однако именно защита прав личности, борьба под лозунгом «Наука и демократия!», реальные достижения литературной революции и т.п. привели к развитию того огромного потенциала подлинного патриотизма, который так сильно «сработал» на следующем историческом этапе.

Разрыв с традиционной идеологией и традиционными социально-политическими институтами был детерминирующим моментом в формировании самого «Движения за новую культуру» как идейно-политического движения, был главной идейной связью его участников. Однако в более широком контексте мировоззренческие и политические позиции его участников существенно отличались друг от друга. Единые в своей борьбе против средневековья, они в стремлении построить новый Китай чем дальше, тем больше расходились в понимании целей и средств этого процесса. Идейно-политические различия между активистами движения, выявившиеся в годы мировой войны, перерастают в дальнейшем в противостоящие идейно-политические платформы. Однако в рассматриваемые годы «Движение за новую культуру» представляется по сути дела своеобразным единым фронтом борцов против средневекового прошлого.

Подчеркивая идейный разрыв участников движения с традиционным идейным наследием, этот разрыв не следует абсолютизировать. Молодая прогрессивная интеллигенция ясно декларировала свою приверженность «западничеству», однако во многом она еще оставалась под влиянием традиционных представлений. И не могла не оставаться, так как объективные условия самого Китая еще не создали достаточной почвы для такого полного разрыва. Во многом традиционной была сама основная идея этого обновленческого движения — «за новую культуру», где понятие «культура» выступает в широком китайском традиционном истолковании как основной регулятор жизни и развития общества. Через обновление «культуры» к обновлению общества, через развитие «правильной идеологии» у китайской молодежи — к созданию «правильного» общественного устройства. Даже в самой критике конфуцианства проглядывали иногда традиционные черты. Так, У Юй в борьбе с конфуцианской идеологией пользовался оружием даосизма. Ли Дачжао сохранял представление о существенных преимуществах китайской цивилизации перед европейской в сфере духовной жизни, считал, что классические конфуцианские труды могут служить развитию прогрессивных социальных взглядов, полагал, что конфуцианство, с которым теперь приходится бороться — это уже фальсифицированное, а не подлинное учение великого мыслителя. На представлениях Чэнь Дусю о воспитании молодежи легко заметить влияние конфуцианской концепции «благородного мужа» и т.п. В дальнейшей идейно-политической эволюции участников движения эта традиционная «подоснова» их взглядов сыграет существенную роль.

Особое место в духовной жизни в послесиньхайские годы занимает эволюция общественно-политических взглядов Сунь Ятсена. Внешне этот период его жизни выглядит бедным. В предшествующие три десятилетия, несмотря на тяжелые поражения, он непреклонно шел к своей основной цели — свержению цинской династии и векового деспотизма. Победа Синьхайской революции возвела его на вершину политического успеха. Поражения в борьбе с Юань Шикаем и другие политические неудачи заставляют его временно уйти с авансцены политической жизни. Вместе с тем эти поражения выявили и слабость суньятсеновской программы возрождения Китая, которая не смогла стать знаменем массового политического движения. Начинается длительная полоса идейно-политического кризиса Сунь Ятсена, из которого он выходит только после мировой войны, но выходит обновленный как политик и мыслитель, сумевший вновь стать подлинным вождем национально-освободительного движения. На эти кризисные годы приходится и решающий этап формирования мировоззрения Сунь Ятсена, закладывания основ той программы социально-экономических и политических преобразований, которая в течение последующих трех десятилетий станет во многом определять облик национально-освободительного движения в Китае.

Внутренний кризис Сунь Ятсена, с одной стороны, был вызван, естественно, неудовлетворенностью результатами Синьхайской революции. Вождь революции, провозгласивший, что «цель нашей революции — добиться счастья для Китая», болезненно воспринял (и по-иному не мог воспринять) политическую реальность послесиньхайских лет. Кризис, таким образом, был вызван переоценкой возможностей Синьхайской революции, вообще переоценкой возможностей революционного политического переворота в деле переустройства жизни общества. С другой стороны, Сунь Ятсен тяжело переживал политический и идейный отход от него наиболее видных соратников по общей борьбе в предреволюционные годы (Хуан Син, Чжан Бинлинь, Сун Цзяожэнь и др.). «Вопреки ожиданиям уже при первом успехе революции среди членов нашей партии обнаружились разногласия, — с горечью писал Сунь Ятсен. — Многие пришли к выводу, что мои идеалы слишком высоки, что они не отвечают китайской действительности... И когда порыв революционной бури стих, сомнение зародилось даже у ближайших единомышленников».

В своеобразной ситуации послесиньхайских лет Сунь Ятсен как идеолог оказался без привычной уже многочисленной армии идейных последователей. Суньятсенизм как идейно-политическое течение в эти годы не представлял собой заметного явления на поверхности общественной жизни, переживая стадию внутренней трансформации, разработки новых идей и новых подходов к решению коренных проблем развития страны. Идейные поиски и значительные теоретические сдвиги нашли свое отражение в работах Сунь Ятсена того времени.

Сразу же после Синьхайской революции он выступает с серией статей, в которых делится своими поисками и раздумьями по поводу реализации своего третьего принципа — принципа народного благоденствия, исходя из того предположения, что революция уже реализовала два первых — национализм и народовластие. В этой связи он уделяет много внимания идеям социализма, причем подчеркивает, что ему особенно близки идеи «государственного социализма».

Однако горькие политические реальности последующих лет заставляют его по сути дела признать нерешенность своих основных социально-политических целей и по-новому формулировать эти цели и пути их достижения. В эти годы Сунь Ятсен создает свой наиболее фундаментальный теоретический труд — «Программа строительства страны», состоящий из трех книг — «Духовное строительство (Учение Сунь Вэня)» (1918), «Материальное строительство (Промышленный план)» (1919), «Социальное строительство (Первые шаги народовластия)» (1917).

Развитие социально-экономической и политической программ Сунь Ятсена тесно связано с решением им некоторых мировоззренческих вопросов, во многом определивших его выбор целей и средств. В эти годы он утверждается в неприятии представлений о классовой борьбе как движущей силе истории. Он рассматривает эту концепцию как перенесение законов биологии на общество. В «Духовном строительстве» он подчеркивал: «Эволюция человечества принципиально отличается от эволюции видов. В то время как основным принципом эволюции видов является борьба за существование, основным принципом эволюции человечества является взаимопомощь. Общество и государство — это внешние формы выражения взаимопомощи, а добродетель, гуманность, справедливость и долг — ее неотъемлемые атрибуты. Когда человечество следует этим принципам — оно процветает; когда оно пренебрегает ими — оно гибнет. По этим принципам человечество живет уже сотни тысяч лет». Общественная структура Китая представлялась Сунь Ятсену пока еще аморфной, не затронутой глубоким классовым антагонизмом, что, как он полагал, облегчало социальное переустройство страны.

Во многом исходя из этого, формируется и суньятсеновское понимание роли и значения революционных методов преобразования общества. Еще накануне революции он утверждал, что «к революции следует прибегать лишь в самых крайних случаях, чтобы не причинять понапрасну страдания народу». Однако теперь его представление о революции расширяется, оно не сводится только лишь к разрушению старого, а включает и строительство нового, конструктивную работу. Утверждая, что «в революции самое трудное — ломка, а самое легкое — строительство», в 1917 г. он уже писал, что «революционная ломка закончилась».

Суньятсеновские представления о революционном строительстве отражали существенные моменты его мировоззрения. Он писал: «Что же такое революционное строительство? Это — строительство необычное, строительство форсированное. Оно отлично от обычного строительства, которое ведется с учетом естественного хода развития общества, с учетом требований общей ситуации и выгоды. Другое дело — революция. Она несет с собой чрезвычайную ломку, сокрушая династии и низвергая самодержавие. Но если революционная ломка имеет чрезвычайный характер, такой же характер должно иметь и революционное строительство». Тезис о характере революционного строительства как «необычном», «форсированном», «чрезвычайном» в дальнейшем развивался в его идеях о путях и методах преодоления отсталости Китая. Сунь Ятсен предлагал воспринять все достижения передовых западных стран, являвшиеся результатом «естественного» (тяньянь) развития, но не повторять это естественное развитие, которое не позволило бы Китаю быстро войти в число наиболее передовых и мощных держав, а прервать это естественное развитие, пойти по пути ускоренного, «искусственного», «рукотворного» прогресса (жэньлиды цзиньбу).

Оценка концепции «ускоренного прогресса» не может быть однозначной. В ней причудливо сочетается обоснованная убежденность в творческих способностях народа, разбуженного революцией, с почти мистической верой в «особые» качества китайской нации, которые позволяют ей не считаться с законами истории. «Китайская нация — самая большая и самая одаренная» — этими словами начинается работа Сунь Ятсена «Социальное строительство». В «Промышленном плане» он утверждал, что принятие этого плана приведет, в частности, к тому, что «миллион миль дорог будет построен в самое короткое время, словно по мановению волшебной палочки». Он неоднократно отмечал возможность догнать и перегнать наиболее развитые страны путем скачкообразного развития. Отдавая дань традиционному китаецентризму, Сунь Ятсен вставал, таким образом, на зыбкую почву шовинистических представлений об «особых» возможностях китайской нации. Все это наложило субъективистско-националистический и утопический отпечаток на многие стороны его программы.

Политическая реальность послесиньхайского периода, все большая очевидность полуколониального положения Китая оказали существенное воздействие на формулирование Сунь Ятсеном его политической программы. Именно в эти годы он все четче осознает униженное и зависимое положение своей страны и задачи борьбы за восстановление национального суверенитета. Накануне войны он писал главе японского кабинета, что «Китай будет бороться за освобождение от оков, которыми опутали его иностранные державы, и за пересмотр неравноправных договоров». В то время он еще предполагал, что Китай сможет вести эту борьбу при поддержке Японии. Однако последующие события и особенно наглое «21 требование» Японии заставили Сунь Ятсена понять, что японский империализм является злейшим врагом китайского народа. В апреле 1917 г. в связи с вопросом об объявлении Китаем войны Германии он написал брошюру «Вопрос жизни и смерти Китая», в которой дал оценку этой войне как грабительской, идущей между империалистическими странами за передел мира. Вместе с тем брошюра содержала анализ и суровую критику колониальной политики Англии и Франции, позволявшую сделать вывод, что ее автор все глубже осознает место Китая в колониальной системе империализма и важность разрыва этих колониальных пут. Об этом говорят и заключительные слова его фундаментального труда, написанные сразу после войны: «Китай, самая богатая и населенная страна в мире, станет объектом, за счет которого попытаются возместить убытки от войны... Пока Китай останется отданным на милость милитаристских держав, ему будет грозить или раздел на части между несколькими державами, или поглощение одной из них».

Однако нельзя не отметить, что борьба с колониализмом мыслилась Сунь Ятсеном как борьба, ведущаяся прежде всего мирными средствами: «Китайский народ пробудился после многовекового глубокого сна и понял, что мы должны воспрянуть и пойти по пути мирового прогресса. Сейчас мы уже вступили на этот путь. Должны ли мы организоваться и сплотиться для войны или для мира?.. Как основатель Китайской Республики, я хочу видеть Китай организованным для мира. Поэтому я беру перо во имя мирного развития Китая и пишу эти планы — планы более эффективные, чем то оружие, за которое я брался, чтоб свергнуть маньчжурскую династию». Эта формулировка носит принципиальный для мировоззрения Сунь Ятсена характер, подобный подход во многом в дальнейшем определил разработку им его политической стратегии и тактики.

Политическая реальность Китая этих лет заставляет Сунь Ятсена осознать невыполненность в ходе Синьхайской революции его лозунга народовластия, попытаться понять причины этого, наметить пути достижения подлинного народовластия. Анализ этих причин отражает важные стороны его политической концепции. Он писал о послесиньхайских событиях: «И вот китайский народ, который сравнивают с морем ничем не связанных между собой песчинок, вдруг был возвышен до положения носителя верховной власти в республике. Не удивительно, что он оказался неподготовленным к этому...» Мысль о неподготовленности китайского народа к демократическим формам государственной жизни высказывалась им неоднократно, и во многом эта мысль похожа на высказывания деятелей консервативного лагеря. Однако подход Сунь Ятсена, совпадая с консервативным в констатации политических реальностей, отличается от него своим политическим оптимизмом, призывом к углублению демократических преобразований, верой в демократические потенции китайского народа.

Сунь Ятсен призывает своих сторонников считаться с политической реальностью — с отсутствием демократических традиций в Китае — и выдвигает задачу политического воспитания народа в демократическом духе в ходе революции. Так рождалась концепция политической опеки. «Вот почему, — делает он вывод из отсутствия демократических традиций и силы традиций деспотизма, — при переходе от монархии к республике необходим период политической опеки, без которого мы неизбежно придем к хаосу». Кто же должен выступить в качестве опекуна, насаждающего демократические порядки среди китайского народа? Таким опекуном, по мысли Сунь Ятсена, должна быть созданная им революционная партия. «Хозяина нашей республики, — писал Сунь Ятсен о китайском народе, — можно сравнить с новорожденным, а нашу революционную партию — с его матерью. Поскольку она его родила, ее долг — взрастить и воспитать его. Только так мы выполним свой революционный долг. Вот почему революционная программа и устанавливает специальный период политической опеки, чтобы взрастить и воспитать этого хозяина и вернуть ему власть, когда он станет совершеннолетним». Концепция политической опеки была существенным обновлением толкования принципа народовластия, означавшим попытку учесть послесиньхайские политические реальности, правильно понять место его революционной партии в новой политической системе, найти пути преодоления политической косности и апатии широких народных масс. Вместе с тем эта концепция отражала своеобразие подхода Сунь Ятсена к исторической роли народных масс, которая, по его представлениям, является скорее объектом, чем субъектом революционного преобразования. На формирование этой противоречивой по своей сути и по своим политическим последствиям концепции оказали большое влияние традиционные конфуцианские представления о природном неравенстве людей, об особой политической роли образованной элиты.

В эти годы Сунь Ятсен основательно разрабатывает программу социально-экономической перестройки Китая и формулирует социально-экономические цели своей борьбы. Его программа складывается из двух тесно связанных частей. С одной стороны, это детальный план развития производительных сил, выполнение которого поставило бы Китай в число наиболее развитых и могущественных держав с высоким уровнем жизни. С другой — это постановка задач изменения социальных и экономических условий страны, которые бы и позволили добиться быстрого роста производительных сил, «добиться счастья для Китая».

Именно в «Промышленном плане» наиболее полно развиты суньятсеновские идеи о развитии производительных сил. Этот детальный план можно свести к трем основным направлениям: во-первых, быстрое развитие инфраструктуры и особенно железных дорог и морских портов; во-вторых, быстрое развитие промышленности, прежде всего тяжелой и горнорудной, а также пищевой, легкой, автомобильной, полиграфической и жилищного строительства; в-третьих, быстрое развитие сельского хозяйства путем его механизации, улучшения агротехники, развития ирригации на основе постепенного преобразования социальной структуры деревни. Причем план не только ставил общие технико-экономические задачи, но и давал детальную разработку строительства современного производственного аппарата. В этих планах Сунь Ятсена полностью выявилось его стремление к модернизации страны путем использования всех достижений мировой науки и техники, его стремление изжить традиционный китайский изоляционизм и включить Китай в общечеловеческий поток прогрессивного развития.

Не менее основательно подошел Сунь Ятсен и к разработке программы глубоких социально-экономических преобразований в Китае, без чего, как он справедливо полагал, нельзя вырвать страну из отсталости.

Исходный пункт программы этих преобразований — представление о решающей роли государства во всей жизни общества. Прогрессивные социально-экономические преобразования мыслились Сунь Ятсеном как непрерывное возрастание социально-экономической роли китайского национального государства: от отсталой полуколониальной структуры к «смешанной» с взаимовыгодным партнерством государственного и частного предпринимательства и затем переход к государственно-капиталистической системе без частного предпринимательства, к полной государственной централизации капиталов. Решить аграрную проблему он мыслил также через государственное регулирование. Введение государством единого налога, изымавшего дифференциальную ренту («в духе Генри Джорджа» — В.И. Ленин), и отмена всех остальных поборов должны были, по мысли Сунь Ятсена, подорвать традиционную систему эксплуатации крестьянства (казенно-чиновничью, ростовщическую, арендную), способствовать реализации лозунга «Каждому пахарю свое поле». Вместе с тем Сунь Ятсен понимал, что уничтожение традиционной системы эксплуатации и изменение поземельных отношений сами по себе не решают проблемы отсталости и нищеты деревни и всей страны. Решение этих проблем он видел в развитии производительных сил деревни (механизация, электрификация, ирригация и т.п.) при поддержке национального государства, быстро реализующего программу индустриализации страны. Решение аграрного вопроса, таким образом, трактовалось как интегральная часть общей программы социально-экономической и технико-экономической перестройки Китая.

Огосударствление собственности выступает как основное средство ускорения развития производительных сил страны и как средство преодоления социальных антагонизмов, как средство «добиться счастья для Китая». Социальную систему будущего сам Сунь Ятсен в своих планах называл «социализмом» или чаще — «государственным социализмом» и образец подобной системы видел уже осуществленным в Германии. Все это свидетельствовало о неясности и противоречивости социального идеала Сунь Ятсена в те годы, который может быть охарактеризован, если использовать выражение С.Л. Тихвинского, как «некий идеальный государственный капитализм».

Осуществление гигантских планов индустриализации Китая Сунь Ятсен полагал возможным в исторически краткие сроки только при условии получения значительной технической и экономической помощи со стороны великих держав. Однако теперешние планы Сунь Ятсена принципиально отличались от прежних, когда он рассчитывал получить по сути дела благотворительную помощь. Теперь расчет на иностранную помощь строится на принципах взаимной выгоды, на стремлении заинтересовать иностранный капитал в развитии такого потенциально огромного рынка как Китай. Такой тип взаимовыгодных отношений мог сложиться, конечно же, лишь при том условии, что Китай будет выступать как равноправный и сильный партнер.

В теоретическом труде Сунь Ятсена военных лет явно преобладала разработка сложных перспективных планов переустройства страны, а не выступления на политическую злобу дня. Однако это не означало, что он далек от политических проблем. Скорей всего он полагал, что пути решения политических задач теоретически ясны, хотя требуют огромных усилий для их практической реализации. Иное дело коренная социально-экономическая перестройка общества, в область которой все больше и передвигается, как он полагал, центр тяжести освободительной борьбы китайского народа. Здесь, он считал, необходима огромная работа не только по концептуальному осмыслению путей переустройства Китая, но и по преобразованию идеологии своих последователей, которые будут претворять в жизнь эту программу. Вместе с тем Сунь Ятсен рассматривал свои планы социально-экономической перестройки китайского общества в неразрывной связи с решением неотложных политических вопросов. «Проблема эта, — писал он об индустриализации, — будет успешно решена лишь при условии, если мы сохраним за собой право контроля над ее осуществлением, в противном случае она останется нерешенной. Ключ к будущему Китая — к его существованию или гибели — и заключен как раз в таком промышленном развитии, при котором мы сохраним право контроля». В этом высказывании, полном патетики, — истолкование Сунь Ятсеном связи экономики и политики, понимание им того, что создание подлинной национальной государственности, свободной от империалистического и милитаристского произвола, является предварительным условием социально-экономического обновления страны. Постепенное осознание взаимосвязи задач национально-освободительных и социально-экономических, которые можно решить через создание и укрепление национального государства, возглавляемого революционной партией, становлению которой он посвятил свою жизнь, являются характерной особенностью складывавшейся программы Сунь Ятсена.

Усиление национально-освободительных мотивов, поиски новых путей демократизации китайского общества, детальная разработка программы социально-экономических преобразований, — вот основные тенденции развития «трех народных принципов» Сунь Ятсена в годы мировой войны. В этой эволюции его идей легко прослеживается стремление максимально использовать все достижения развитых западных стран. Вместе с тем и на новом этапе в суньятсенизме сохраняется стремление, сложившееся еще в начале века, направить развитие Китая иным, по сравнению с Европой и Америкой, путем, найти «свое», «китайское» решение наиболее быстрой и наименее болезненной модернизации китайского общества.

В острой идейно-теоретической борьбе этих лет Сунь Ятсен активно не участвовал — это был для него своеобразный подготовительный период перед выходом на арену острой борьбы в послевоенные годы. Вместе с тем его концептуальный подход к проблемам развития Китая не умещался в рамках идейно-теоретической борьбы между почвенниками, «реакционными романтиками», с одной стороны, и буржуазно-демократическим, западническим движением — с другой. Это объяснялось как происхождением его теоретических построений, так и социальной нацеленностью его программы.

Эволюция взглядов Сунь Ятсена являла собой непрерывный и плодотворный синтез традиционных и новых, «западных» идей и теорий. Он осознанно стремился к такому синтезу, к осмыслению достижений капиталистического мира на базе некоторых традиционных идейных комплексов. В его работах рассматриваемого периода больше всего проявляется стремление соединить традиционные представления о решающей социально-экономической роли государства с идеями промышленной цивилизации и тем самым избежать развития капитализма с его ростом социальных антагонизмов, пойти по пути «государственного социализма». Типологически эта система взглядов может быть обозначена, используя формулировку Ленина (кстати, аналогичную формулировку давал и П.Н. Милюков), как «народническая». Основные идейно-политические течения рассматриваемого времени — консервативное, буржуазно-демократическое, народническое — несмотря на существенные, подчас коренные расхождения, во многом все-таки воздействовали на духовную жизнь в общем направлении — они развивали и накапливали патриотический и националистический потенциал, который в полной мере выявился уже на новом историческом этапе. Отражая объективные процессы становления китайской нации, эта идейно-политическая борьба способствовала превращению национализма в детерминирующий фактор общественного развития.

Названные идейно-политические течения были основными, но они, конечно же, не исчерпывали всего многообразия духовной жизни страны. Идеологический плюрализм послесиньхайской эпохи, сменивший идеологическую монополию конфуцианства, открытость Китая идейным воздействиям более развитых стран, стремление самих образованных китайцев к освоению открывшегося им нового духовного мира породили чрезвычайное многообразие и пестроту идейных позиций.

Среди теоретиков, оказавших определенное воздействие на духовную жизнь страны, должны быть названы такие ученики Лян Цичао, как Чжан Дунсунь и Лян Шумин, последователи и пропагандисты интуитивизма Бергсона. Чжан Дунсунь переводил работы Бергсона на китайский язык, посвятил ряд статей философии Канта, Джеймса, Риккерта. Лян Шумин увлекся изучением и пропагандой модернизированного буддизма, читал курс лекций по индийской философии в Пекинском университете. Последователем Бергсона был Чжан Цзюньмай. Среди китайской молодой интеллигенции были последователи почти всех современных западных идейных течений.

Были последователи и антибуржуазных идейных течений. Наибольшее число последователей приобрел анархизм. Первые анархистские организации были созданы еще до Синьхайской революции среди китайских эмигрантов во Франции и Японии. В 1911 г. возникает первая анархистская организация в Гуанчжоу, затем в Шанхае, Пекине и некоторых других местах. Успехи пропаганды анархизма в послесиньхайские годы связаны с именем Лю Шифу, начинавшего свою политическую деятельность в качестве соратника Сунь Ятсена по Объединенному союзу. В послесиньхайские годы он ведет огромную пропагандистскую работу, стремясь привлечь под знамена анархизма передовую китайскую интеллигенцию. Свою пропаганду он рассматривает как распространение идей социализма, ибо «анархизм — это социализм, предусматривающий уничтожение правительства». Со страниц издаваемого им журнала «Миньшэн чжоукань» («Голос народа»), а также других анархических изданий широко распространялись идеи Бакунина, Кропоткина, Прудона, которые оказали значительное влияние на передовую интеллигенцию, хотя ее большинство и не стало анархистами. Нашли определенное отражение в этих изданиях и идеи марксизма. В этой связи весьма примечательна полемика, которую вел Лю Шифу в первые послесиньхайские годы с Сунь Ятсеном и Цзян Канху.

Лю Шифу активно откликнулся на выступления Сунь Ятсена в 1912 г. по проблемам социализма и подверг эти выступления суровой критике, доказывая, что концепция Сунь Ятсена далека от подлинного социализма. При этом Лю Шифу продемонстрировал неплохое знание «Капитала» К. Маркса. Столь же острой была и полемика Лю Шифу с Цзян Канху — лидером Китайской социалистической партии, взгляды которого он рассматривал как более грубое искажение идей социализма, чем теоретические построения Сунь Ятсена. Полемика Лю Шифу и Цзян Канху показала вместе с тем, что марксистские идеи были уже известны некоторым идеологам того времени.

Первые китайские анархисты вели большую пропагандистскую работу среди интеллигенции, пытались найти дорогу и для пропаганды анархических идей среди рабочих, были организаторами первых профсоюзов и организаторами забастовок. Но вместе с тем их деятельность можно рассматривать в русле общедемократической борьбы против монархической, реакционной идеологии и политики, подрыву которых они, безусловно, содействовали. Содействовали анархисты пробуждению и расширению интереса китайской общественности к социализму и марксизму.

При всей теоретической и политической разнородности этих идейных течений в годы войны в большинстве из них просматривается некоторая (на первый взгляд парадоксальная) общность в трактовке социальных идеалов — все они в той или иной мере восходят к традиционным представлениям об идеальном обществе будущего (утопии типа датун и т.п.), что в свою очередь облегчало восприятие европейских идей социализма, с одной стороны, и облегчало "китаизацию" этих новых идей — с другой, создавая весьма своеобразную идейную ситуацию.

4. Социально-экономические сдвиги в послесиньхайские годы

Радикальные политические перемены в Китае не могли, естественно, сразу же сказаться на его экономическом и социальном развитии. Но постепенно их влияние стало сказываться, особенно в годы мировой войны, которая существенно изменила объективное положение Китая. Сказалось это как на возможностях экспансии иностранного капитала в Китае, так и на особенностях функционирования самого китайского рынка.

Наиболее активная экспансия иностранного капитала приходится на начало XX в., когда сумма иностранных капиталов удвоилась по сравнению с началом века, достигнув 1610 млн. ам. дол. (1914). На первом месте по своим капиталовложениям шла Англия, давно и настойчиво действовавшая на китайском рынке с момента его открытия, последующие места занимали Россия, Германия, Япония. За годы мировой войны экспансия иностранного капитала резко ослабла ввиду того, что рынок частных инвестиций был практически парализован и расширение иностранных капиталовложений осуществлялось в основном за счет реинвестиции прибылей. Общий объем иностранных вложений в 1918 г. можно оценить в 1691 млн. ам. дол., в том числе прямые инвестиции 1092,8 млн. ам. дол., задолженность китайского правительства — 575,4 млн, задолженность частных компаний — 22,7 млн. Важнейшей особенностью структуры иностранных капиталовложений в Китае оставалось, как и в начале XX в., полное преобладание прямых деловых вложений в китайское хозяйство, причем удельный вес этих вложений имел тенденцию к возрастанию. На первом месте стояли вложения в транспорт — 531 млн. ам. дол. (33% всех вложений), что позволяло фактически контролировать механические виды транспорта. Благодаря этим вложениям иностранному капиталу принадлежало или контролировалось им через систему займов более 90% железных дорог и почти 80% тоннажа всех морских и речных пароходных перевозок.

Иностранные капиталовложения в обрабатывающую и горнорудную промышленность, а также в коммунальные предприятия составляли только 197 млн. ам. дол. (12,3%), что, однако, более чем вдвое превышало промышленные вложения национального капитала. Иностранных промышленных предприятий было всего несколько сот, но это были самые крупные и технологически передовые для Китая предприятия и, следовательно, наиболее конкурентоспособные. Так, в наиболее развитой — хлопчатобумажной — промышленности иностранному капиталу принадлежало (1918) 42,9% веретен и 43,95% ткацких станков. В механизированной добыче угля на долю иностранного капитала приходилось 77,3%. Фактически под полным иностранным контролем находились механизированная добыча железной руды и механизированная выплавка чугуна. Сильные позиции занимал иностранный капитал также в пищевой, химической, полиграфической и некоторых других отраслях.

Иностранные банки, которых к концу войны насчитывалось всего полтора десятка, фактически контролировали китайский денежный рынок. В условиях нараставшей политической раздробленности, милитаристских войн, правовой незащищенности даже богатого китайца было вполне естественно, что китайские имущие слои стремились держать свои средства именно в иностранных банках. Это вело к тому, что иностранные банки в значительной мере оперировали фактически китайскими средствами. Капиталы иностранных банков и их финансовая роль возрастали также вследствие того, что именно в эти банки поступали таможенные доходы, а с 1913 г. и доходы от соляной монополии, и находились на специальных «гарантийных счетах», контролировавшихся иностранными банками с целью финансового обеспечения уплаты китайских внешних долгов. Иностранные банки в Китае обладали также очень важным правом денежной эмиссии, фактически регулируя объем денежной массы в стране. В годы мировой войны эмиссионная активность иностранных банков значительно возросла: с 1912 по 1919 г. эмиссия американских кредитных учреждений выросла в 8 раз, французских — в 6 раз, японских — в 5 раз, английских — в 1,5 раза, что неизбежно вело к дальнейшему усилению контроля за китайским денежным рынком.

Оставалась значительной роль иностранного капитала во внешней торговле, что было связано в первую очередь с рядом привилегий иностранного капитала, вырванных в свое время у Китая силой оружия. Иностранный капитал способствовал дальнейшему втягиванию Китая в мировую торговлю, в капиталистическое разделение труда. Несмотря на крутую внутриполитическую ломку и мировую войну за послесиньхайское десятилетие объем внешней торговли Китая почти удвоился, достигнув в первый послевоенный год 1134,9 млн. ам. дол. С ростом объема внешней торговли увеличивался и торговый пассив, достигший в тот же период уже 282 млн. ам. дол. Особенностью китайского экспорта было преобладание среди предметов вывоза (1920) готовой продукции (39,55%) и полуфабрикатов (20,5%), причем главной статьей экспорта была продукция китайского традиционного ремесла. Остальная часть экспорта складывалась в основном из сельскохозяйственного сырья и совсем немного — из продукции горнодобывающей промышленности. В импорте полностью преобладали предметы потребления (71,5%), причем аграрный Китай был вынужден ввозить в значительных размерах продовольствие и хлопок. Учитывая возраставший пассив торговли, для Китая обострялась проблема платежного баланса. Торговый пассив компенсировался в основном денежными переводами китайских эмигрантов (хуацяо), иностранными капиталовложениями, расходами иностранцев в Китае и т.п.

Мировая война не только временно ослабила экспансию иностранного капитала в Китае, но и усилила неравномерность активности империалистических держав, изменив условия их конкуренции. В результате вступления Китая в войну на стороне Антанты Германия практически потеряла свои довольно сильные позиции в Китае. Война ограничила возможности Англии, Франции и других европейских держав в расширении их экономической деятельности в Китае. В то же самое время Япония, а отчасти и США получили благоприятные возможности для своей экспансии. В годы войны Япония использовала благоприятные условия и попыталась даже превратить Китай в сферу своего монопольного влияния. Японский капитал сделал рывок в промышленной экспансии. За годы войны возросли позиции японского капитала в основной отрасли китайской промышленности — хлопчатобумажной, где число веретен на японских предприятиях утроилось, а число ткацких станков почти удвоилось. Именно в эти годы начинается и развитие японской тяжелой промышленности в Китае. Усилив посредством займов еще накануне войны свой контроль за Ханьепинским металлургическим комбинатом, японский капитал в годы войны построил крупные чугунолитейные заводы в Бэньсиху (1915) и Аньшане (1918), что означало контроль за 85% всех доменных печей в Китае. Расширяется добыча каменного угля на японских предприятиях в Фушуне, Бэньсиху, Яньтае (примерно четверть всей угледобычи в Китае), железной руды в Аньшане и Мяоэргоу (фактически полный контроль за механизированной добычей железной руды в Китае). Так постепенно складывается горно-металлургический комплекс в Маньчжурии, ставший своеобразным придатком японских монополий, стремившихся сделать этот район поставщиком полуфабрикатов для своей тяжелой промышленности. Усилился приток японского капитала в железнодорожное строительство и особенно в торговый флот. В течение 1913—1918 гг. доля Японии во внешнеторговом судообороте Китая выросла с 32% до 52%, а во внутриторговом судообороте эта доля возросла до 40%.

Используя ослабление влияния и возможностей европейского капитала и европейских правительств, Япония попыталась монополизировать предоставление займов Китаю, справедливо рассматривая кредит как важнейшее средство захвата рынка. За годы войны Япония предоставила Китаю несколько десятков займов на общую сумму 675 млн. иен. Одновременно усилилось и освоение японскими торговцами китайского рынка. За годы войны удельный вес Японии во внешней торговле Китая фактически удвоился. Резко возрос ввоз в Китай японской хлопчатобумажной пряжи и тканей, бумаги, сахара и некоторых других товаров, на расширение производства которых особенно рассчитывала китайская буржуазия. Япония не ограничивалась, однако, усилением экономической экспансии в Китае, — она попыталась расширить свои сферы влияния и даже фактически подчинить себе политику пекинского правительства, выдвинув в 1915 г. пресловутое «21 требование». Единодушный протест китайского народа сорвал эти планы.

Неравномерность империалистической экспансии в послесиньхайские годы не означала ослабления позиций иностранного капитала в Китае. Наоборот, к концу мировой войны можно констатировать дальнейшее укрепление позиций иностранного предпринимательства, которое фактически держало в своих руках все командные высоты экономики Китая. Не переоценивая внедренность иностранного капитала в китайское хозяйство, относительные размеры которого были невелики — немногим более 3 ам. дол. на душу населения (что в несколько раз меньше, чем в некоторых колониях), необходимо подчеркнуть, что иностранный капитал захватил и освоил именно «высоты» экономики, оставляя основной хозяйственный массив вне своего прямого воздействия. Иностранный капитал фактически монополизировал ключевые позиции, определявшие перспективы развития национального воспроизводственного процесса: поставки современных по техническому уровню средств производства, развитый капиталистический кредит, научно-технические знания и технологический опыт («ноу-хау»), современные виды транспорта и связи. Однако реальное экономическое воздействие мирового капитализма на Китай определялось не только позициями иностранного предпринимательства в Китае, но и всей экономической, политической и военной мощью империализма, поставившего Китай в положение полуколонии. Захват иностранным предпринимательством командных высот китайской экономики и был одним из проявлений полуколониальной зависимости.

Усиление позиций иностранного капитала в послесиньхайские годы означало не только увеличение полуколониальной зависимости Китая, но и ускорение процесса втягивания китайского хозяйства в мировой рынок, углубление процессов капиталистической эволюции китайской экономики. Во многом это связано с тем, что национальное капиталистическое развитие началось с «открытием» Китая и привнесением в Китай капиталистического производства. Национальное капиталистическое предпринимательство возникло под прямым влиянием, «по примеру» иностранного и в тесной экономической и «географической» связи с ним. Китайские капиталистические предприятия возникали прежде всего в центрах господства иностранного капитала — открытых портах, концессиях, сеттльментах, куда устремился национальный капитал, ибо он имел здесь несравненно более благоприятные условия (экономические и правовые) для своей деятельности, чем в остальных районах страны, несмотря на определенную дискриминацию и острую конкуренцию со стороны иностранного капитала. Это в полной мере относится и к развитию китайского капиталистического предпринимательства в послесиньхайские годы.

Этот период, особенно годы мировой войны, был весьма благоприятным для развития национального капитала. Не случайно китайская буржуазия называла эти годы своим «золотым веком». Раскрепощенная победой революции, китайская буржуазия сумела выгодно использовать конъюнктуру военных лет. Если накануне мировой войны национальному капиталу принадлежало 698 фабрично-заводских предприятий с 271 тыс. рабочих и капиталом в 331 млн. юаней, то после войны число предприятий выросло до 1759, число занятых рабочих до 558 тыс. и капитал — до 591 млн. юаней. Если в 1914 г. было зарегистрировано только 62 млн. юаней новых капиталовложений китайских предпринимателей, то в 1920 г. эта цифра возросла до 155 млн. Между 1912 и 1920 гг. ежегодный прирост промышленной продукции составлял, по расчетам М.-К. Бержер, примерно 14%. Особенно быстро развивалась хлопчатобумажная промышленность, почти в полтора раза выросло число прядильных веретен. Активно развивались также пищевая, спичечная, табачная и другие отрасли по производству потребительских товаров. Рост тяжелой промышленности даже в эти благоприятные годы был незначительным. Не сумел активизироваться национальный капитал и в строительстве и эксплуатации железных дорог, хотя он несколько увеличил свою долю в судоходстве, особенно внутреннем, до трети всех перевозок к концу войны.

Современный национальный банковский капитал начал складываться в Китае только на рубеже XX в. К 1912 г. было основано 7 китайских банков с общим капиталом в 75 млн. юаней, в течение же 1913—1919 гг. создано еще 43 банка с общим капиталом в 102,7 млн. юаней. Быстрый рост числа китайских банков связан прежде всего с выпуском пекинским правительством государственных займов: покупая по пониженному и продавая по повышенному курсу государственные ценные бумаги, частные банки могли получать значительные прибыли. Но в этом же и их основная экономическая слабость — они были плохо связаны с национальным денежным рынком, размеры привлеченных ими средств были незначительны, финансированием национальной промышленности они почти не занимались и им не удавалось потеснить традиционные («туземные») кредитные учреждения — меняльные лавки и ломбарды, которых в 1918 г., считая официально зарегистрированные, было 3 тыс. с капиталом в 169 млн. юаней и которые по сути дела определяли лицо китайской кредитной системы в ее низовых звеньях.

Сильные позиции, естественно, национальный капитал продолжал занимать в торговле, однако здесь он был особенно распылен, поскольку еще полностью преобладали традиционные формы торговли. За послесиньхайские годы национальный капитал несколько укрепил свои позиции во внешней торговле.

Китайский национальный капитал, таким образом, существенно укрепил свои позиции в экономической жизни страны, хотя продолжал оставаться силой зависимой и подчиненной. О его абсолютных размерах в рассматриваемое время мы можем говорить лишь весьма приблизительно из-за крайнего несовершенства китайской статистики. Оценить национальный капитал к концу войны можно примерно в 2 млрд. юаней (1918) при соотношении капиталов в промышленности, банковском деле и торговле приблизительно как 1:2:3. Необходимо, однако, принимать во внимание, что сумма капитала в сфере обращения охватывает два разнородных явления — современный, развитый банковский и торговый капитал, с одной стороны, и торгово-ростовщический капитал — с другой. Статистика дает весьма приблизительное и неточное соотношение этих двух типов капитала, пытаясь учесть не только «зарегистрированный», но и весь фактически функционирующий в сфере обращения капитал. Причем преобладание традиционных, несовременных типов капитала к этому времени все еще сохранялось. Процесс «осовременивания» капитала шел медленно. Наиболее развитая часть капитала все еще была тысячами нитей связана с капиталом типа первоначального накопления. Чисто экономических стимулов «осовременивания» было явно недостаточно, требовалось радикальное внеэкономическое вмешательство, которое могло бы подтолкнуть и ускорить процесс первоначального накопления, консолидировать национальный капитал.

Определенной массовой производственной базой для развития национального промышленного капитала являлась дофабричная промышленность, продолжавшая играть решающую роль в обеспечении нужд городского и сельского населения не только многими видами потребительских товаров и услуг, но и в снабжении крестьянина и ремесленника простейшими орудиями труда. Во всех формах дофабричной промышленности было занято не менее 10% населения страны, в том числе в больших городах более 12 млн. человек занятых ремеслом. Включение Китая в мировой капиталистический рынок и развитие фабрично-заводского производства в самом Китае не могли не сказаться болезненно на кустарно-ремесленном и мануфактурном производстве: погибали целые отрасли и центры дофабричной промышленности (хлопкопрядение, производство масляных светильников и т.п.). Однако в целом дофабричная промышленность продолжала развиваться, ибо капиталистическая эпоха несла с собой для нее не только разрушение. Накануне и особенно после Синьхайской революции в отдельных отраслях дофабричной промышленности наблюдался некоторый технический прогресс, насколько он вообще возможен в рамках кустарно-ремесленного производства. Проявилось это в применении усовершенствованного металлического ткацкого станка вместо прежнего деревянного, в распространении простейших машин в вязальном, швейном и некоторых других видах производства. Разрушая одни отрасли дофабричной промышленности, мировой рынок стимулировал рост других и даже способствовал возникновению новых (производство спичек, кружев, соломенных шляп на экспорт и т.п.). Все эти годы устойчиво рос экспорт кустарно-ремесленной продукции.

Дофабричная промышленность к концу войны прочно удерживала свои позиции в производстве многих товаров, давая в целом примерно три четверти всей промышленной продукции страны. Даже в такой передовой отрасли, как хлопчатобумажная, где национальное и иностранное фабричное производство развивалось особенно быстро, позиции ремесленно-мануфактурного производства не были еще поколеблены, в 1918 г. внефабричным способом перерабатывалось 67% всего хлопка. Столь же сильны были позиции кустарно-ремесленного производства в выработке муки, переработке чая, производстве шелковой пряжи и ткани, масла и даже добыче каменного угля. Еще более прочными были позиции дофабричной промышленности в традиционных отраслях — производстве национальной одежды и обуви, бумаги, фарфора, изделий из бамбука и соломы, вышивок и т.п. Кустарное и мануфактурное производство почти полностью обеспечивали и саму дофабричную промышленность орудиями труда, также как крестьянское хозяйство и крестьянские промыслы, полностью производили традиционные средства транспорта.

Многообразные типы хозяйственной организации дофабричной промышленности сложились в основном еще в средние века. После «открытия» Китая начинается процесс капиталистической трансформации этой сферы хозяйства. Возможность этой трансформации была связана не только с воздействием мирового рынка, но и с полной подчиненностью в канун «открытия» Китая кустарно-мануфактурного производства торгово-ростовщическому капиталу, который и в последующие десятилетия оставался «хозяином» этого сектора народного хозяйства. Изменения, происходившие накануне и после Синьхайской революции, — расширение работы на капиталистический рынок и использование усовершенствованных орудий труда и механических двигателей — способствовали перерастанию мануфактуры в фабрику, кустарной мастерской — в капиталистическую. Однако из-за экономической незаинтересованности «хозяина» вкладывать капиталы в техническое перевооружение этот процесс охватил лишь незначительное меньшинство дофабричных предприятий. Большинство производителей продолжало пользоваться рутинной техникой, хотя уже и в объективно новых условиях рыночного производства.

Часть ремесленников сохраняет свою экономическую самостоятельность и прежние формы хозяйственной организации (лавка-мастерская, работа на заказ, странствующий ремесленник и т.п.), однако эти формы производства и сбыта могут продолжать существовать лишь при работе на ограниченный (как правило, местный) рынок, при незначительных масштабах развития данной отрасли, при приспособлении производства к индивидуальным потребностям (ювелиры, портные, сапожники и т.п.), при занятиях ремонтно-починочной работой. Они и составляли мелкотоварный уклад дофабричной промышленности.

Все больший выход продукции дофабричной промышленности на внешний рынок и развитие рынка внутреннего вели к дальнейшему подчинению дофабричной промышленности торгово-ростовщическому капиталу, лишали ремесленника хозяйственной самостоятельности, сужали базу мелкотоварного уклада.

В тех же отраслях ремесленного производства, которые работали на экспорт или имели массовый внутренний рынок, подчинение в прошлом самостоятельного ремесленника и крестьянина, занимавшегося промыслом, торгово-ростовщическому капиталу зашло особенно далеко и капиталистическая работа на дому (рассеянная мануфактура) полностью преобладала над ремесленной мастерской. Это относится прежде всего к наиболее развитой отрасли дофабричной промышленности — текстильной (хлопко и шелкоткачество, вязание кружев, трикотажное производство, вышивание), а также к некоторым другим (производство обуви, соломенных шляп, изделий из бамбука и т.п.). Причем особенно активно торгово-ростовщический капитал наступает на деревенские промыслы, лишенные какой-либо цеховой защиты.

Внутри городских ремесленных цехов также развиваются капиталистические отношения, все больше применяется наемный труд, происходит сращивание верхушки цехов с торгово-ростовщическим капиталом. В благоприятной рыночной конъюнктуре периода мировой войны усиливается приток торгово-ростовщического капитала в рассеянную и централизованную мануфактуру, активно растет и развивается мануфактурное производство, причем индивидуальное предпринимательство уступает место акционерному. Ускорились перемены и в деревне. Прежде всего завершается ликвидация казенных, государственно-феодальных форм землевладения и эксплуатации, привнесенных в китайскую деревню маньчжурским завоеванием. Распад землевладения военного сословия, землевладения военных поселений и превращение этих земель в частновладельческие активно шли на рубеже веков. Но именно революция и новое республиканское законодательство окончательно ликвидировали привнесенные формы казенного землевладения и личной зависимости (крепостной — чжуандины и т.п., а также рабской — нули, нупу).

Медленнее шли изменения в традиционном, «азиатском» землевладении и землепользовании, в традиционно китайских (фискальных, ростовщических, арендных) формах эксплуатации сельского населения. В наследство от императорского Китая республиканский Китай получил тяжелейшее аграрное перенаселение, в значительной мере определившее производственный и социальный облик китайской деревни. В 1917 г. обрабатывалось примерно 1,5 млрд. му земли, что и определяло ничтожно малый размер среднего крестьянского хозяйства — менее 20 му земли (чуть более 1 га). Малоземелье, обостряемое неравномерным распределением земли, вело к тому, что значительная часть сельского населения не могла быть полностью занята на сельскохозяйственных работах, отсюда — наличие огромного числа свободных рабочих рук. Природная среда и демографическая ситуация существенно воздействовали на социально-экономическое развитие китайской деревни, приспособили аграрную структуру к реальной природно-демографической ситуации, а также повлияли на капиталистическую эволюцию деревни.

В послесиньхайское десятилетие в результате развития внутреннего рынка, расширения и усложнения его связей с внешним рынком, в результате общего ускорения экономического развития страны продолжает меняться социально-экономический облик деревни: традиционные формы эксплуатации деревни — налоговые, арендные, торгово-ростовщические — оказались чрезвычайно гибкими, относительно легко приспосабливающимися к новым условиям, условиям развивающегося капиталистического рынка. Особую роль в новых условиях играет торгово-ростовщический капитал. Торгово-ростовщическая эксплуатация, оставаясь по своим размерам «дополнительной» по сравнению с налоговой и арендной, играет все большую роль в экономическом развитии деревни, постепенно качественно преобразуя и «основные» формы эксплуатации. В условиях общего сдвига всего китайского хозяйства в сторону производства меновых стоимостей арендная плата, получаемая арендодателем, налоговые поступления в натуральной форме, присваиваемые милитаристом и чиновником, продукты сельского хозяйства, попадавшие в руки ростовщика, — вся эта продукция, произведенная мелкокрестьянским потребительским хозяйством, все больше поступает на рынок, все больше превращается в товар. Однако эта товаризация хозяйства была принудительной для крестьянина. Увеличение товарной доли сельскохозяйственной и побочной продукции вызывалось не столько потребностями развивавшегося крестьянского хозяйства, сколько стремлением многоликого сельского эксплуататора как можно больше выжать доходов из закабаленной части крестьянства. Непосредственным эксплуататором, непосредственным «хозяином» деревни (во всяком случае по отношению к основной массе крестьянства) выступает отнюдь не развитый капитал, а капитал типа первоначального накопления.

Большинство крестьян было, таким образом, фактически отрезано от прямых связей с рынком, выступало на нем опосредованно, через своих эксплуататоров, продолжая вести потребительское в сущности хозяйство. Однако зажиточное меньшинство крестьян, особенно в пригородных и приморских районах, а также в районах производства технических культур (где уже 60—70% крестьянской продукции поступало на рынок), выступало в качестве самостоятельных товаропроизводителей и товаровладельцев, являясь носителями мелкотоварных отношений. Несмотря на довольно высокую степень развития товарно-денежных отношений в китайской деревне, мелкотоварный уклад был слабым и малодинамичным, ибо налоговый, арендный, торгово-ростовщический гнет оставлял мало места для крестьянского предпринимательства, для нарождения капиталистических фермеров.

Экономическим сдвигам в послесиньхайские годы соответствовали и социальные перемены. Естественно, что ускорение капиталистической эволюции прежде всего вело к количественным изменениям рабочего класса и буржуазии.

Несовершенство китайской статистики затрудняет количественные оценки и заставляет прибегать к расчетам. В послесиньхайское десятилетие значительно вырос китайский рабочий класс. Учитывая занятых в обрабатывающей промышленности фабрично-заводского типа, в горнодобывающей промышленности с использованием механических двигателей и на современном механическом транспорте, можно оценить количество фабрично-заводских рабочих по окончании мировой войны как приближающееся к полумиллионному. Еще более 2 млн. человек было занято на предприятиях мануфактурного типа. Таким образом, общее количество промышленных рабочих среди населения страны было ничтожным, хотя тенденция его роста и была значительной.

Особенности рабочего класса определялись небольшим «стажем» капиталистического предпринимательства в Китае и полуколониальным характером капиталистической эволюции. Основным источником формирования рабочего класса было беднейшее крестьянство, поставлявшее главную массу неквалифицированной рабочей силы, а также ремесленники и городские низы. Преобладание легкой и пищевой промышленности предопределило и преобладание женского и детского труда. Даже в Шанхае, где удельный вес технически передовых предприятий был относительно высок, женщины-работницы составляли 55%, а дети — 8%. Всего же в обрабатывающей промышленности рабочих-мужчин было всего 40%.

Еще одной особенностью рабочего класса была его молодость. Причем речь идет не только об исторической молодости, но и о систематическом процессе омолаживания рабочего класса, сознательно проводившемся китайскими и иностранными предпринимателями. Так, в Шанхае лица в возрасте от 10 до 25 лет составляли 69% всех рабочих, а среди работниц — даже 87%. Средний возраст занятых в горнодобывающей промышленности колебался в пределах 20—30 лет. В текстильной промышленности речь шла прежде всего о быстрой смене законтрактованных девушек-работниц. В металлургической и горной промышленности особенно быстро сменялись мужчины-чернорабочие.

Все это заставляет утверждать, что, несмотря на значительный подъем промышленного развития, возможности для формирования фабрично-заводского кадрового пролетариата оставались чрезвычайно суженными. Кадровых рабочих насчитывалось всего несколько десятков тысяч человек, в подавляющем большинстве это были рабочие в первом поколении.

Социальные и экономические условия труда и жизни рабочих были чрезвычайно тяжелыми. Рабочий день законодательно не нормировался и фактически продолжался от 10 до 18 часов. Мизерная заработная плата не обеспечивала, как правило, прожиточного минимума средней семьи, а приходившие из деревни на работу в город не могли здесь содержать семью, что создавало текучесть рабочей силы, а это в свою очередь стимулировало использование женского и детского труда. Конечно, по сравнению с доходами городской и деревенской бедноты зарплата промышленного рабочего выглядела как весьма значительная и была притягательной для бедноты, рассматривавшей фабрично-заводского рабочего как человека «зажиточного», обеспеченного. На самом деле обеспеченным по самым скромным масштабам был лишь узкий слой высококвалифицированных рабочих (определенные категории работников железных дорог, машиностроителей, полиграфистов, механиков текстильной промышленности и некоторые другие), которые оплачивались выше прожиточного минимума, поэтому иногда могли дать своим детям образование, иметь некоторые сбережения и т.п.

Ухудшало положение рабочего сочетание капиталистической эксплуатации колониального типа с тяжелым бременем докапиталистических методов эксплуатации, что особенно проявлялось в подрядной системе найма и труда. В горной и обрабатывающей промышленности большинство рабочих нанималось через подрядчиков. Эта система не только вела к уменьшению фактической оплаты труда рабочего (ибо подрядчик, «старшинка» значительную часть контрактной оплаты забирал себе), но и ухудшала общие условия труда и найма, делала рабочего полностью бесправным, лишенным постоянных связей с другими рабочими, с предприятием.

Складывавшийся китайский рабочий класс, таким образом, представлял собой сложную, неоднородную, находившуюся в процессе своей консолидации социальную структуру, в которой к небольшому ядру (несколько десятков тысяч) кадрового промышленного пролетариата примыкали широкие слои временных, сезонных, законтрактованных фабрично-заводских рабочих (около полумиллиона), два миллиона рабочих мануфактур, а также огромные полупролетарские массы — более 10 млн. рабочих кустарной промышленности и более 30 млн. кули.

На консолидацию рабочего класса, на формирование его сознания огромное влияние оказал тот своеобразный факт его истории, что, еще не добившись каких-либо завоеваний для себя в экономической и социальной борьбе, он относительно рано был втянут в борьбу политическую под национальным знаменем. Это имело место в ходе Синьхайской революции, в борьбе с «предателем Юань Шикаем», в выступлениях против «21 требования» и т.п. Полное преобладание национального и националистического в этих движениях не могло не оказать существенного воздействия на особенности формирования классового самосознания.

Победа Синьхайской революции и последовавший в годы мировой войны экономический подъем способствовали развитию и консолидации китайской буржуазии. Возросла ее численность и увеличилось ее богатство и экономическое влияние. В 1915 г. уже насчитывалось 1262 торговые палаты с 245728 членами. Ускорилось сближение различных слоев буржуазии (выходцев из торговцев, ростовщиков, мануфактурщиков, компрадоров, крупных бюрократов, богатых землевладельцев), хотя ее полной интеграции еще не произошло.

Быстрее этот процесс шел в городе, значительно медленнее в деревне. Сельская зарождавшаяся буржуазия была продуктом капиталистической трансформации традиционных сельских эксплуататоров-арендодателей, ростовщиков, торговцев. Превращение традиционного сельского богача в буржуа было замедленным и трудным в реальном социально-экономическом контексте китайской деревни. Но процесс все-таки шел и даже несколько ускорился после Синьхайской революции.

Экономическое развитие в рассматриваемые годы, несмотря на значительный экономический подъем, не привело еще к складыванию буржуазии как класса, способного «подтолкнуть» дальнейшую капиталистическую эволюцию, прямым политическим вмешательством убрать многочисленные препятствия для этой эволюции. К концу первого послесиньхайского десятилетия городская буржуазия не обладала еще политической силой, которая соответствовала бы ее действительной экономической роли и которая позволила бы ей возглавить национально-освободительное движение. Не оказалось у нее и политических сил, способных помочь реализовать огромный, массовый буржуазный потенциал сельских богачей, без чего перспектива утверждения капитализма и политического господства буржуазии была иллюзорной.

Политическая слабость китайской буржуазии объяснялась в первую очередь тем, что китайский капитализм и китайская буржуазия не имели своей собственной предыстории, их возникновение явилось прежде всего результатом «открытия» Китая и привнесения развитых форм капитализма. Те социальные группы, из которых формировалась современная буржуазия, до «открытия» страны были интегральной частью господствующего класса традиционного, «азиатского» общества и не имели собственных традиций борьбы против этого общества. Предпринимательские слои в Китае всегда были устранены из политической жизни, и это унаследовала китайская буржуазия и в XX в. Даже по прошествии десяти лет после победы Синьхайской революции в Китае не было политических и экономических общенациональных организаций китайской буржуазии, не было буржуазных политиков и идеологов, способных программу буржуазного развития страны сделать действенным политико-идеологическим оружием утверждения гегемонии буржуазии.

Как показало первое послесиньхайское десятилетие, претензию на такую гегемонию заявили так называемые новые средние слои — служащие республиканских учреждений и капиталистических фирм, учителя и студенты, функционеры политических партий и общественных организаций, офицерство. «Новыми» они были потому, что с начала XX в. интенсивно шел процесс распада прежнего служивого сословия (шэньши) и разворачивался процесс складывания новой интеллигенции — служивой и не служивой.

Отмена экзаменационной системы, а затем гибель империи лишили шэньши официального высокого статуса и основных источников доходов. Миллионы шэньши и миллионы их детей оказались за пределами господствующего класса, как бы вне системы. Они были вынуждены искать новый социальный статус и новые источники доходов. Именно они прежде всего заполняли аудитории быстро растущего числа китайских университетов и составляли значительную часть уезжавших учиться за границу. Именно они шли в военные училища и занимали офицерские должности в быстро растущих милитаристских армиях. Именно они пополняли число лиц «свободных профессий», которые теперь получали новый статус и новую сферу деятельности. Именно они делались функционерами и активистами создававшихся политических партий и общественных организаций и т.п. Это не значит, однако, что новые средние слои не пополнялись выходцами из нешэньшийской среды — эти слои пополнялись, естественно, за счет многих других социальных групп, но шэньшийская среда выдвигала наиболее подготовленных, обедневшие шэньши были и наиболее активными в своей социальной переориентации.

Незавершенность складывания классов нового, буржуазного общества и недоразрушенность старых традиционных общностей, переходность всей социальной структуры Китая послесиньхайского времени делали социальные позиции новой интеллигенции весьма автономными, а относительно высокий образовательный уровень (всегда в Китае престижный) и приобщенность к современным формам производственной и политической организации позволяли не без успеха претендовать на лидерство в политической жизни страны. Появление новых средних слоев (в более узком смысле — новой интеллигенции) и их новая социально-политическая роль были наиболее значимым, хотя и выявившимся не сразу, социально-классовым сдвигом, последовавшим за Синьхайской революцией.