История Кореи. Том 1. С древнейших времен до 1904 г.

а) Усиление государственной централизации в конце VII в.

Бесконечные войны против Пэкче, Когурё и, наконец, танских армий дорого обошлись силласкому населению, измотанному бесконечными мобилизациями и «чрезвычайными» поборами. Однако для пришедшей к власти с воцарением Ким Чхунчху в 654 г. группировки Чхунчху-Юсина военная обстановка была политически полезной. Она позволяла подчинить традиционно сильную аристократию чинголь центральной власти и начать строительство централизованной конфуцианской монархии в согласии с идеалами императорского дома Тан — формального «сюзерена» Силла. Идеалом группы Чхунчху-Юсина была сильная централизованная власть, контролирующая страну через разветвленную сеть бюрократических учреждений и менее зависимая от аристократических клик (т. е. более политически автономная). Иногда южнокорейские исследователи характеризуют подобный идеал как «автократическую монархию» (чондже ванквон). Однако, употребляя этот термин, следует помнить, что речь, конечно же, не шла о неограниченном полновластии, характерном, скажем, для современных автократических диктатур в ряде стран мира. В контексте силлаской истории термин «автократия» условен, так как, сколь ни пыталась усилить себя центральная власть, покуситься на основные привилегии чинголь она себе не позволяла.

Политика утверждения централизованных бюрократических начал и конфуцианской морали опиралась на весьма узкий круг лично преданных правящему дому (т. е. Чхунчху и его потомкам) выходцев из рядов аристократии и привилегированных групп юктупхум и одупхум. Она способствовала преодолению замкнутого кланового сознания столичной знати и, тем самым, объединению разноплеменного населения Объединенного Силла вокруг кёнджуского центра. Осуществление этой политики в обстановке тотальной войны активизировало социальную мобильность среди общинников, избавленных от традиционного контроля со стороны влиятельных аристократических семей и получивших возможность продвижения «вверх» через службу в войске и военные заслуги. В то же время эта политика осуществлялась крайне жесткими методами, вызвала в обществе серьезный раскол и в итоге потерпела полное поражение, практически лишившее Силла перспективы политической эволюции в направлении более зрелой централизованной государственности. Это поражение означало неизбежность кризиса и гибели силлаской системы, не отвечавшей, с ее замкнутостью и преобладанием консервативных аристократических начал, задачам управления обширным и пестрым по составу населения государством.

В 661 г. со смертью Ким Чхунчху трон унаследовал его сын Поммин, известный под посмертным храмовым именем Мунму. Он сразу начал жестокую борьбу с потенциальными политическими противниками. Так, в 662 г. он казнил начальника Военного Ведомства (пёнбурён) и героя покорения Пэкче, знаменитого полководца Чинджу (и многих его сторонников), за «небрежение к государственным делам». Реальной причиной расправы была, по-видимому, оппозиция военачальника чрезмерно жесткой автократической политике. Раздорами в рядах силласких правящих кругов не преминули позже воспользоваться китайские политики. Они использовали в ходе танско-силлаской войны сына Чинджу, по имени Пхунхун (бывшего в Китае на учебе), в качестве проводника. Силлаская монархия также активно укрепляла себя «мягкими» методами: укреплением и расширением главной своей опоры, военных и административных институтов. В 665 г. было завершено формирование 10 провинциальных корпусов (сипчон). Они состояли из «коренных» силласцев и дислоцировались в стратегически важных пунктах завоеванных земель. В 667 г. было расширено (фактически преобразовано в два родственных ведомства) Ибанбу — центральное ведомство, отвечавшее за принятие и применение уголовного законодательства. Не забывала правящая группировка и о личном обогащении, концентрируя военные трофеи (землю и пленных) в своих руках. Так, в 663 г. Мунму-ван пожаловал своему главному политическому союзнику Ким Юсину 500 кёль земли (1 кёль в силлаский период — около 3–4 гектаров). Не забыты были и подчиненные Юсина, отличившиеся в войнах против Когурё и Пэкче. В этот период власти ограничивались уничтожением своих открытых противников в военной среде. Так, в 668 г. казнен был Пак Тою — военачальник области (чу) Хансан, обвиненный в подготовке мятежа. В 673 г. та же участь постигла некоего Тэтхо, обезглавленного за сношения с китайскими войсками.

С середины 670-х гг., с исчезновением непосредственной внешней угрозы, политика властей стала жестче. Из обороны монархия перешла в наступление на позиции знати. Даже недонесение о «изменнических намерениях» (а в реальности — просто о недовольстве государственной политикой) стало считаться преступлением. В 677–681 гг. было основано состоявшее из двух подведомств новое важное центральное учреждение — Сарокса, или Ведомство Пожалований. По-видимому, задачей этой организации было упорядочение земельных владений аристократии. Выводя земли и крестьян из-под контроля знати, власть хотела укрепить свои налоговые ресурсы. Решающий момент в неизбежном противостоянии монархии со знатью настал после смерти Мунму-вана в 681 г. В своем завещании, обильно иллюстрированном конфуцианскими и буддийскими поучениями, ван призывал наследника (известен под посмертным храмовым именем Синмун; 681–692) отменить «ненужные» налоги (т. е. в преддверии конфликта со знатью улучшить отношения с основной массой подданных) и «переплавить оружие в окраинных округах на сельскохозяйственные орудия» (т. е. демобилизовать внушавшие опасения части на пограничных территориях). Очень скоро Синмун-ван показал себя достойным продолжателем политики предшественников. Смерть властного и жесткого Мунму вселила в аристократов надежду на некоторое смягчение режима, но она оказалась напрасной. Сразу после прихода к власти Синмун обвинил в «подготовке мятежа» и казнил некоторых видных представителей чинголь, в том числе собственного тестя, знаменитого полководца и героя войны против Когурё Ким Хымдоля, вместе со множеством родственников и сторонников. Казнен был и бывший некоторое время до этого Председателем Совета Знати (сандэдыном) начальник Военного ведомства (пёнбурён) Ким Кунгван, вся вина которого заключалась в том, что он не донес вовремя о «изменнических умыслах» группы Хымдоля. Супругу Синмуна, как «дочь изменника», изгнали из дворца, а следующей женой вана стала дочь героически погибшего в боях против Пэкче хварана Ким Хымуна, влиятельных знатных родственников не имевшая.

Сравнительно короткое правление Синмун-вана было временем окончательного оформления военных, административных и идеологических структур Объединенного Силла. Сразу же после расправы над Ким Хымдолем и его сторонниками была укреплена преданная вану дворцовая гвардия, Сивибу (в ней служило до 180 кадровых офицеров). В 682 г., была, по образцу танского Китая, основана Высшая Государственная Школа (Кукхак), где лояльные двору интеллектуалы, в основном выходцы из сословий юктупхум и одупхум, преподавали будущим чиновникам основы конфуцианской классики, китайской литературы и стихосложения. В Кукхак принимали студентов в возрасте от 15 до 30 лет. Им предоставлялось право учиться в течение 9 лет, после чего позволялось сдавать экзамены трех уровней сложности. Вскоре в филиал этой школы была превращена и организация хваран. С окончанием периода войн и конфуцианизацией традиционных силласких культов это объединение молодежи, ранее делавшее упор на обучение местным ритуалам и воспитание воинских добродетелей, переродилось в дополнительный орган конфуцианского образования. В 686 г. из Китая была дополнительно выписана литература по ритуалам, ставшая теперь основой конфуцианизированного миропорядка в Силла. Неудивительно, что в этой новой ритуальной системе — в соответствии с концепцией «сыновней почтительности» — главными объектами государственного культа предков ванской семьи стали прямые предки самого Синмун-вана, прежде всего дед (Ким Чхунчху) и отец (Мунму-ван), к которым государь теперь обращался, скажем, за защитой от природных бедствий.

Важнейшим мероприятием Синмун-вана было завершение реорганизации системы местного управления. Вся территория страны была разделена на девять областей (чу). Это делалось в соответствии с конфуцианской традицией, приписывавшей деление Китая на девять административных районов мифическому «совершенно мудрому императору» Великому Юю. Три области лежали в пределах коренных силласких (и каяских) земель, три представляли собой бывшую территорию Пэкче и еще три включали южные земли бывшего Когурё (в том числе долину Хангана). Каждая область включала в себя около 10 округов (кун) и 20–40 уездов (хён). Всего в 685 г. в Силла насчитывалось 105 округов и 281 уезд. Кроме того, были выделены пять «малых столиц» (согён) — центров культурного и административного влияния Силла на местах, куда обычно переселялись чиновники и ремесленники из центральных районов. Всеми областями, округами и уездами управляли присланные из столицы чиновники, обладавшие на местах всей полнотой власти. Сепаратизм и самоуправство пресекали цензоры (весаджон), которых направляли в каждую область (по двое) и округ (по одному). Символом достоинства местных администраторов были бронзовые печатки (выдавались с 675 г.), а реальной опорой их власти служили расквартированные в каждой области воинские части (включавшие специальные подразделения, вооруженные катапультами и стрелометами). В мирное время главной функцией системы местного управления было наблюдение за состоянием крестьянских хозяйств (подробнейшие отчеты на эту тему составлялись регулярно, раз в три года), сбор налогов и податей и мобилизация населения на воинскую службу и трудовые работы. Местная администрация была реальной основой власти Мунму-вана и его потомков.

Желая прочнее привязать новых подданных к силласкому трону, Синмун-ван осуществил по отношению к ним ряд ассимиляционных мер. Прежде всего, были сформированы новые воинские части, так называемые «девять клятвенных корпусов» (кусоджон; название связано с приносившейся солдатами клятвой верности трону). Они состояли как из коренных силласцев (три корпуса), так и из когурёсцев, пэкчесцев и кочевников мохэ. Каждый корпус отличался по цвету нашивок (кым) форменного костюма — зеленый и багровый у силласцев, черный с красным у мохэ, белый с синим у пэкчесцев, и т. д. По мнению некоторых южнокорейских историков, эти новые корпуса являлись также противовесом традиционным воинским формированиям, которые в некоторых случаях могли возглавлять потенциальные противники Синмун-вана из числа знати чинголь. Возможен был также переход бывших когурёских (с 686 г.) и пэкческих (с 673 г.) чиновников на силласкую службу, но со значительным понижением в ранге. Все эти меры были эффективны только отчасти. Скажем, несмотря на то, что Ансыну, главе бывших когурёских подданных, вошедших в союз с Силла против Китая и переселенных на бывшие пэкческие земли, было пожаловано достоинство чинголь и государева фамилия Ким, когурёские переселенцы подняли в 684 г. мятеж, подавление которого стоило значительных жертв. Довольно долго и после Объединения бывшие пэкческие чиновники продолжали, наряду с силласкими, упоминать в вотивных надписях на предметах буддийского культа и старые, пэкческие, ранги и чины. Военное насилие помогло Силла решить политическую задачу объединения, по крайней мере, части протокорейских земель, но не привело к полному слиянию всех протокорейских обществ в единую этнокультурную группу.

Одним из главных направлений политики Синмун-вана были меры по дальнейшей концентрации экономической власти в руках центрального аппарата. В 687 г. государство начало, по примеру танского Китая, распределять земельные наделы чиновникам. Они получали не право собственности на землю, а лишь фиксированную часть урожая с надела. Обработка чиновных наделов была еще одной повинностью для окрестных крестьян. Таким образом, экономически усилилась главная опора монархии: состоявший прежде всего из представителей юктупхум и одупхум административно-чиновный аппарат. Следующий шаг был предпринят в 689 г., когда у чиновников (высший слой которых, очевидно, принадлежал к чинголь) были изъяты «кормления» (ногып) — территории, урожай с которых шел им в качестве жалованья. Многие южно-корейские ученые также предполагают, что до 689 г. высшее чиновничество из чинголь могло осуществлять значительный контроль над населением и ресурсами своих ногып. Если это предположение обоснованно, то тогда «кормления» в какой-то степени можно сравнить с феодальными вотчинами. Их изъятие говорило о стремлении власти «под корень» подрубить потенциальные ростки феодализма в стране. Взамен «кормлений» аристократам стали выдавать «годовое жалование» (седжо), что ставило их в экономическую зависимость от монархии. В реальности, конечно, земли, рабы и слуги, столичные усадьбы и другие виды крупной наследственной собственности у аристократов все равно сохранилась, несмотря на все ограничения.

В какой-то мере реформы Синмун-вана позволили создать режим с достаточной степенью внутренней прочности. Скажем, государь был достаточно уверен в себе для того, чтобы в 692 г. гордо отвергнуть требование Тан изменить посмертное храмовое имя Ким Чхунчху, в которое входил компонент «Тхэджон» (кит. Тайцзун; «Великий Предок»), совпадавший с посмертным титулом второго императора Тан. «Мой дед, объединивший Три государства, вполне достоин подобного титула», — без излишней скромности заверял китайцев Синмун. Но в то же время планировавшийся на 689 г. перенос столицы из Кёнджу в центр полуострова, на место нынешнего г. Тэгу, осуществить не удалось, и прежде всего из-за противодействия столичной аристократии, которая опасалась потерять свое влияние. Силла по-прежнему оставалось прежде всего аристократическим обществом, и на ядро традиционной системы, исключительное право чинголь на высшие пять должностных рангов (а, соответственно, и высшие чины и должности), Синмун покуситься не посмел.

б) Расцвет буддийской мысли. Вонхё и Ыйсан

Духовным «цементом» силлаского общества в период Объединительных войн и после их окончания был буддизм, ставший к тому времени подлинно общенародной религией. Одним из выдающихся буддийских мыслителей и практиков этого времени считается Вонхё (617–686 гг.) — комментатор и подвижник, оказавший сильное влияние и на буддийскую идеологию Китая и Японии. Вонхё происходил из принадлежавшего к юктупхум клана Соль и, хотя и родился и вырос в провинции (по-видимому, совр. уезды Кёнсан или Чхондо пров. Сев. Кёнсан), получил блестящее образование, был превосходно знаком с даосским и конфуцианскими учениями и мастерски владел литературным китайским языком. Можно предположить (хотя прямых свидетельств нет), что в ряды буддийской общины Вонхё привело глубокое внутреннее разочарование в мире, где царили войны, ненависть и насилие. Мечтой монаха Вонхё было попасть на учебу в Китай — тогдашний центр буддийской цивилизации Дальнего Востока. Особенно интересовало его новое истолкование доктрины йогачары (буддийского учения, видящего в мире лишь нереальное порождение реально существующего сознания) танским наставником Сюаньцзаном (602–664), который по возвращении в 645 г. из Индии перевел ряд важнейших доктринальных сочинений буддизма заново. Вонхё и его друг, (впоследствии знаменитый наставник) Ыйсан (625–702 гг.), несколько раз пытались в середине 50-х годов VII в. добраться до Китая, но в военной обстановке это было крайне сложно.

По легенде, во время одной из попыток друзья, застигнутые в темноте бурей, заночевали в пещере недалеко от цели их пути — побережья Желтого моря. Ночью, томимый жаждой, Вонхё испил воды из какой-то плошки (так ему, по крайней мере, показалось в тот момент), и вода была весьма приятна на вкус. Однако, стоило наступить рассвету, Вонхё увидел, что пещера была ничем иным, как древней могилой, а «плошка» — черепом, в котором скопилась дождевая вода! По преданию, в этот момент к Вонхё пришло прозрение. Он понял, что мир существует лишь в нашем восприятии. Одна и та же яма в земле может казаться и удобной для сна пещерой, и могилой с черепами, но на самом деле не является ни тем, ни другим. Он также осознал, что Китай, с этой точки зрения, ничем не отличается от Силла — между вещами, продуктами нашего воображения, вообще нет различий. Прозрев тщету своих помыслов об учебе за границей, Вонхё вернулся домой. Ыйсан, между тем, остался верен первоначальным намерениям.

Оставив юношеские мечты об учебе в Китае (а значит, и о славе, и высоком положении в силлаской сангхе), Вонхё постепенно сближается с группой отшельников незнатного происхождения, предпочитавших держаться подальше от руководства буддийской общины. Эта группа проповедовала рядовым общинникам на доступном им языке идеи амидаизма. Амидаизм — учение, основанное на вере в полное избавление от страданий без сложной догматики, просто через молитвенное призывание будды Амитабхи, в Чистой Земле (санскр. Сукхавати) которого верующих ждет вечное блаженство. Амидаизм не требовал для спасения принятия или строгого соблюдения монашеских обетов. Многие из друзей Вонхё, формально будучи монахами, практически вели жизнь мирян, не стесняясь, скажем, есть мясо или предаваться шаманским пляскам в деревнях, если это могло помочь сближению с простыми верующими. Вонхё перенял этот стиль жизни. Именно в это время у него рождается идея единства сангхи и мира. Он постепенно пришел к выводу, что вести верующих к спасению можно, только полностью и чистосердечно разделив их горести и радости, и в то же время сохраняя идеал нирваны («угасание» — освобождение от кармической цепи перерождений) в сердце. Это убеждение вскоре переросло у Вонхё в философскую концепцию «не двойственности» — т. е. представление о внутреннем единстве всех дуальных оппозиций, образующих доступный сознанию мир. Особенно важно было, что Вонхё пришел к философскому «снятию» самой главной для буддиста оппозиции — между нирваной и сансарой (профаническим миром бытия). Он стал смотреть на мир как «уже спасенный внутри». Верующему достаточно было просто осознать присутствие нирваны внутри каждой пылинки окружающего мира, чтобы «вернуться к себе», к спасению, которое никогда и не оставляло его. Эти идеи Вонхё оказали впоследствии громадное влияние на развитие философии чань (дзен) в Китае.

Популярность Вонхё в самых широких слоях населения росла. Ким Чхунчху, перед лицом потенциальной аристократической оппозиции стремившийся заручиться поддержкой в народной среде, решает пойти на своеобразный союз с известным монахом. По легенде, Чхунчху возжелал, чтобы мудрец, подобный Вонхё, оставил бы для службы стране подобных ему потомков, после чего Вонхё сошелся с одной из рано овдовевших дочерей Чхунчху и родил сына. Сын Вонхё, Соль Чхон, стал одним из самых заметных конфуцианских ученых периода правления Синмун-вана, систематизатором системы иду (системы записи силлаского языка китайскими иероглифами, подбираемыми как по смыслу, так и фонетически). Для Вонхё открытое нарушение монашеских обетов означало возвращение в мир, к статусу верующего-мирянина и рядового подданного силлаского вана. Оформленный таким образом союз с монархией принес Вонхё открытую неприязнь сангхи. И без того популярность проповедей Вонхё была уже предметом зависти со стороны силлаского монашества. Готовность Вонхё пожертвовать монашеским статусом и открыто поддержать политику Чхунчху-Юсина объясняется, по-видимому, убежденностью, что лишь победа Силла может положить конец кровопролитиям и что меры монархии по ослаблению аристократии в итоге улучшают положение народных масс. Вонхё делил вместе с солдатами Ким Юсина ужасы и тяготы неудачного похода против Когурё в 662 г. Однако главным его вкладом в укрепление Силла были обширные комментарии к ключевым буддийским текстам.

Рис. 1. Таким изображают Вонхё в современной Южной Корее.

Комментарии эти, получившие широкую известность в Китае и Японии, сделали доселе интеллектуально малозаметное Силла серьезным центром буддийской мысли. Некоторые из них даже дошли до Индии и были переведены там на санскрит. Особое значение для развития буддийской философии имели комментарии Вонхё к знаменитому «Трактату о пробуждении веры в Махаяну» (Махаяна шраддхотпада шастра) — апокрифическому сочинению, пользовавшемуся большим авторитетом в дальневосточном буддизме с конца V в. Используя теорию «Трактата…» о том, что Единое Сознание (глубочайшая духовная основа, составляющая истинное содержание феноменального мира) объемлет обе противоположности (нирванический и сансарический элемент), Вонхё пытался философски «снять» вообще все видимые оппозиции, возвращая тем самым адепта к Единой, Невыразимой, Нерасчленимой и в то же время Всепорождающей Истине. Работы Вонхё, несомненно, повысили культурный статус Силла в тогдашней Восточной Азии. Однако ему самому удалось, преодолев неприязнь и зависть основной массы столичного монашества, вернуться к монастырской жизни лишь за несколько лет до смерти, и то только благодаря активной поддержке двора. Учеников и продолжателей среди ученого монашества у Вонхё практически не было. Но немалое число крестьян и ремесленников, которым «беспутный монах» привил убежденность в возможности спасения через простую, но всепоглощающую веру в милосердное могущество будды Амитабхи, еще долго вспоминали о нем с благодарностью.

Рис 2. По преданию, на месте своего рождения Вонхё построил один небольшой храм, а на месте родительского дома — другой. Храмы эти не сохранились, но фольклорные сказания сообщали, что располагались они где-то в волости Чаин уезда Кёнсан. В 1625 г. на предполагаемом месте рождения подвижника (по легенде, мать родила eгo под громадным каштановым деревом в Долине Каштанов) был построен храм Чесокса, восстановленный в 1962 г. Так выглядит он теперь.

Рис 3. Таким изобразил будду Амитабху, центральный в идеях Вонхё образ, неизвестный скульптор конца VII в. Это монументальное (почти трехметровое по высоте) изображение стоит в пещере под горой Пхальгонсан, у деревни Намсанни в уезде Кунви, провинции Сев. Кёнсан. В этих местах к северо-западу от силлаской столицы буддизм, в популярной cвоей форме, прижился раньше, чем в центральных районах страны. Соответственно, раньше началось и сооружение пещерных храмов — центров народного культа. В столицу Силла эта «мода» пришла лишь к середине VIII в. Будда Амитабха (в центре) отличается строгим и серьезным, исполненным силы и веры выражением липа и осанкой и гармонично ниспадающими складками одежды. Руки Амитабхи сложены в муару (символический жест «изгнания дьявола прикосновением к земле». Этим жестом божества Земли приглашаются в свидетели того, что он постиг уже просветления, способного даровать всему живому избавление от «дьявольских» пут суетного бытия. По сторонам стоят в изящных позах помощники Амитабхи справа — Боддхисаттва Мудрости Махасатхама (Всемогущий), а слева Бодхисаттва Милосердия Авалокитешвара. Именно так зрительно представляли себе современники Вонхё облики буддийских божеств, способных услышать немудреные молитвы верующих и даровать им рождение в свободной от всех мирских страданий Чистой Земле В принципе, как считалось, достаточно просто поминать имя будды Амитабхи в молитвенной фразе. Согласно учению Вонхё, Чистая Земля изначально дарована всем живым существам и потенциально присутствует в сознании любого человека. Помощь Амитабхи нужна лишь постольку, поскольку сознание индивидуума замутнено прафаническими представлениями.

В отличие от Вонхё, создавшего оригинальную буддийскую доктрину, но не сумевшего найти себе преемников (откуда было монаху-расстриге взять монахов-учеников?), его спутник по неудавшемуся путешествию в Китай и близкий друг на всю жизнь, Ыйсан, пошел более традиционной дорогой. Ыйсан сумел в 661 г. попасть в Китай. По возвращении из Тан он основал свою монашескую школу («орден»). В Китае Ыйсан попал в ученики к Чжияню (602–668 гг.) — одному из первых теоретиков начавшей уже приобретать покровительство двора школы Хуаянь (Аватамсака). Напомним, что еще до Ыйсана интерес к ранней Хуаянь проявил другой силлаский монах, Чаджан. Однако философские устремления Ыйсана шли значительно глубже. К концу своего пребывания в Китае он, вместе с другим учеником Чжияня, Фацзаном (643–712 гг.), выдвигается в ряды ведущих теоретиков школы.

С Чаджаном Ыйсана объединяла, однако, жесткая приверженность винае — нормам монашеского поведения. Согласно популярной легенде, во время жизни Ыйсана в Китае в него влюбилась местная девушка. Однако Ыйсан, оставаясь верным монашеской дисциплине, отказался ответить на это чувство и даже, к концу своего пребывания в Тан, не сообщил девушке о том, когда уезжает. Случайно увидев Ыйсана на отплывающем корабле и поняв, что больше он не вернется, девушка бросилась в море, дав обет после смерти перевоплотиться в могущественного дракона и защищать любимого от всех напастей. По преданию, защита этого дракона (по имени Сонмё) не раз понадобилась Ыйсану после возвращения на родину. Легенда эта отражает представление буддистов того времени о силе монашеских дисциплинарных норм, способных ставить даже местных божеств на службу сангхе.

Возвращение Ыйсана на родину в 671 г., опоэтизированное вышеприведенной легендой, имело, на самом деле, и значительно более прозаический смысл: Ыйсан желал предупредить силласцев о готовящейся атаке танских войск. По другой легенде, значительную роль в отражении этой атаки сыграли прошедшие учебу в Китае монахи эзотерической секты. Они якобы сумели путем молитв магическим покровителям буддизма, Четырем Небесным Царям (Чатваралокапала), в специально посвященном им храме (Сачхонванса — Монастырь Четырех Небесных Царей) волшебным путем потопить танский флот, наслав на него страшную бурю. При всей фантастичности этого предания, оно показывает, что монастырь, посвященный небесным защитникам буддизма (а, следовательно, и буддийского государства Силла), играл роль духовной опоры страны в те дни, когда судьба ее висела на волоске. Молитвы монахов-эзотериков в тот решающий момент были, возможно, посвящены также другому популярному в Силла божеству — Будде Врачевания (Бхайшаджъя-радже), считавшемуся могущественным помощником верующих во всех бедах.

Рис. 4. Позолоченное (полое внутри) литое бронзовое изображение Будды Врачевания в полный рост (180 см) из храма Пэннюльса на севере силлаской столицы (конец VIII в.). Статуи, подобные этой, обладали, как считалось, чудесными свойствами. Скажем, к статуе Бодхисаттвы Авалокитешвары из того же храма обращали молитвы те, чьи родственники или друзья не вернулись из дальних странствий.

Вернувшись в Силла, Ыйсан обнаружил, что контроль государства за сангхой усилился. С 664 г. запрещено было делать крупные приношения (земельные и имущественные) монастырям без разрешения властей. В 669 г., в дополнение к существующим органам монашеского самоуправления, монах Синхе был назначен инспектором по буддийским вопросам (чонгван тэсосон). В принципе, Ыйсан поддерживал политику группы Чхунчху-Юсина. Но контроль центра за буддийской организацией, которая, в согласии с идеалами Будды Шакьямуни, должна была быть автономна от мира, он вряд ли мог приветствовать. Решив удалиться из столицы вместе с учениками, Ыйсан, при поддержке двора, построил себе в 676 г. храм Пусокса в горах Собэксан на севере страны (ныне уезд Ёнпхун провинции Северная Кёнсан). Он перенес туда центр растущей школы Хваом (кит. Хуаянь), которая приобрела заметную популярность (прежде всего среди образованной элиты) в 670-690-х гг. Как считается, силлаский «орден» Хваом имел десять монастырских центров, и все они располагались вне столицы, большей частью в отдаленных горных местностях. Это говорило, прежде всего, о желании Ыйсана и его учеников соблюдать определенную дистанцию по отношению к государственным структурам.

Рис. 5. Слева: таким изображали силласцы могущественного Небесного Царя, победителя демонов и великодушного покровителя верующих.

Справа: лишь каменные колонны для монастырских флагов (тонган чиджу) освящают теперь место давным-давно заброшенного и разрушенного Монастыря Четырех Небесных Царей. С точки зрения силласцев, место это было вдвойне священным. Здесь якобы обитали местные добуддийские божества. Здесь же якобы некогда останавливались и Будды прошлого, завязавшие, таким образом, кармические контакты с силлаской землей. Государыня Сондок (632 — 647) считала, что этот священный участок соответствует Тридцать Третьему Небу (обиталищу Четырех Небесных Царей) в буддийской мифологии, и приказала похоронить себя неподалеку.

Другой важной чертой общественно-политического поведения Ыйсана была его приверженность тому идеалу первоначального буддизма, который в иерархичном обществе Дальнего Востока было труднее всего соблюсти — равенству внутри монашеской общины. Сам Ыйсан по рождению принадлежал к чинголь, но ближайшим другом его был член сословия юктупхум Вонхё, а среди его учеников можно было найти выходцев из крестьян-батраков и даже рабов. С точки зрения Ыйсана, перед лицом истины все были абсолютно равны, и он любил подчеркивать это, отказываясь (как и его ученики) от владения чем-либо, кроме нескольких ряс и кружки для сбора подаяния. Хорошо известно, что Ыйсан был одним из немногих видных буддистов в корейской истории, отказавшихся от предложенного государем (Мунму-ваном) дара в виде земли и рабов. Не владея землей, Ыйсан и его ученики были вынуждены питаться подаянием, что сближало их с малоимущим провинциальным населением, интересы которого они пытались отстаивать в отношениях с государственной властью. Например, когда в 681 г. Мунму-ван захотел перестроить столичную крепость, Ыйсан решительно отговорил его, апеллируя не к буддийским, а к конфуцианским постулатам — зачем владыке, следующему Истинным Путем, изнурять народ на строительных работах, если он и так уже обладает всеми добродетелями? Очевидно, что в этом случае Ыйсан защищал интересы своей провинциальной паствы, совершенно не желавшей быть мобилизованной на тяжелые строительные работы в столице.

Феномен «народных» монахов аристократического происхождения, проповедовавших в массах, придерживавшихся эгалитарных доктрин и отражавших интересы масс в диалоге с властью, связан с пробуждением религиозного и политического сознания в провинции в эпоху войн, чужеземных вторжений и невиданных тягот. Но «диалог» с массами через посредство популярных монахов был выгоден и власти, искавшей в борьбе с аристократией поддержки «снизу» и нуждавшейся в предупреждении недовольства в период тяжелейших войн, когда сама судьба государства была поставлена на карту.

Философские воззрения Ыйсана в целом не выходили за рамки ранних хуаяньских космологических и онтологических схем. В то же время они несли ощутимый отпечаток личности «народного» монаха и тех условий, в которых проходила его жизнь и деятельность. В своем главном произведении, — состоявшей всего из 210 иероглифов (30 строк по 7 иероглифов, что несло символический смысл в буддийском космологическом контексте) поэме «Картина Дхармового мира Единой Колесницы» (поэма также записывалась в форме мандалы и служила предметом медитации), — Ыйсан выразил убеждение в том, что ничто не существует независимо. Все в мире связано цепью кармы, отношениями взаимозависимости и причинности. Мир Принципа (Истины, ли) и мир феноменов (са), песчинка и Вселенная, одно мгновение и бессчетное множество кальп (т. е. вечность) — все существует лишь в диалектическом взаимодействии противоположностей. Это в итоге означает неполноту и относительность любого мыслимого существования вообще. Как можно говорить о том, что вещи существуют, если они лишены независимой и самодостаточной природы? Все эти идеи, идущие еще от философии мадхьямаики индийского мыслителя Нагарджуны (II–III вв.), развивались и в китайской Хуаянь. Оригинальность Ыйсана состояла в сильном акценте на «всеединство» связанного цепью кармы «дхармового мира» и в подчеркивании значения религиозной практики для «спасения». Для Ыйсана (и в этом он также вполне следовал раннебуддийской традиции) важно было не просто понять Истину, но и «пропустить» ее через себя в мистическом акте Просветления, к которому вела активная культовая практика. Персональным божеством самого Ыйсана была Бодхисаттва Милосердия Авалокитешвара, кармически связанная, с точки зрения мыслителя, с силлаской землей.

Судьба учения Ыйсана была по-своему столь же трагична, как и биография Вонхё. В отличие от Вонхё, Ыйсан был широко признан при жизни и имел немало учеников. Однако эгалитаристские тенденции и неприятие стяжательства нажили ему немало врагов. По легенде, лишь чудесное покровительство дракона Сонмё спасло Ыйсана от козней завистников и позволило основать храм Пусокса. После же смерти Ыйсана власть в школе Хваом перешла к его ученикам аристократического происхождения, которым идеалистические устремления Учителя были совершенно чужды. В итоге, к середине VIII в. школа Ыйсана мало отличалась от прочих сект аристократического буддизма силлаской столицы, разделяя общее увлечение знатных буддистов торжественными придворными церемониями, строительством богато украшенных храмов, переписыванием сутр и т. д. Эгалитаристская секта вряд ли могла выжить в иерархичном обществе, не изменив своей внутренней сущности.

Рис. 6. Так выглядит в наши дни посвященный Амитабхе павильон храма Пусокса, Мурянсуджон. Здание представляет собой корёскую (XIII–XIV вв.) перестройку по и образцу более раннего силлаского сооружения и является древнейшим сохранившемся образцом корейского деревянною зодчества. Ыйсан, как и Вонхё, с большим вниманием относился к популярному культу Амитабхи и ею рая Чистой Земли. Он видел в этом религиозном направлении «искусное средство» (санскр. упайя) для «подведения» простых, философски
 неискушенных верующих к более глубоким истинам буддийской мысли.

Рис. 7. По преданию, здесь, на берегу Японского (Восточно-Корейского) моря, под отрогами гор Сораксан, явилась Ыйсану после семидневного поста и моления бодхисаттва Авалокитешвара. Считается, что молитва Бодхисаттве Авалокитешваре на этом месте была важным религиозным опытом также и для Вонхё. Позже здесь (ныне уезд Янъян пров. Канвон) был основан монастырь Наксанса, являющийся центром культа Авалокитешвары по сей день. Место, где Ыйсану было явлено чудо, называют Ыйсандэ — Скала Ыйсана.

Рис. 8. Такой — женщиной в легких ниспадающих одеждах, с исполненным размышлений о страданиях живых существ лицом, широкими плечами и длинными ушами (символ добродетелей и долголетия) — изображали Великую Печальницу (тэби) Авалокитешвару во времена Объединенного Силла. Высота бронзовой позолоченной статуэтки — 23 см. В памятнике ощущается определенная формализация стиля, чрезмерное внимание к деталям, присущее культовой скульптуре VIII–IX вв.

в) Центральная власть и аристократия в первой половине — середине VIII в.

Политика укрепления централизованного режима, столь энергично проводившаяся правительством Синмун-вана, вошла в период кризиса, когда после смерти отца на трон взошел его шестилетний сын Ихон, получивший посмертное храмовое имя Хёсован (692–702). Реально власть перешла в руки его матери, государыни Синмок, пытавшейся, но без особенных успехов, продолжать политическую линию покойного супруга. Желая найти поддержку среди торговцев и богатых крестьян, государыня в 695 г. основала в столице два новых рынка. Заодно, вполне в духе конфуцианской традиции контроля над торговлей, она создала два новые ведомства рыночного надзора с более чем 30 чиновниками. В отличие от Китая, однако, силлаский двор своей собственной монеты не выпускал. Главным мерилом ценности оставались рис и полотно. «Налаживание отношений» с верхушкой крестьянства выражалось в ряде символических шагов по поощрению «преданности подданных» престолу. Так, безвестный крестьянин из южных провинций, по имени Михиль, преподнесший двору большой золотой слиток, был вознагражден чиновничьей должностью. Во внешней политике важное символическое значение имело восстановление регулярных «даннических миссий» в Танскую империю (с 699 г.), укрепившее авторитет силлаской монархии и создавшее условия для продолжения политики конфуцианизации. Именно Китай был основным источником конфуцианских текстов.

Среди активно поддерживавших монархию групп (юктупхум, и т. д.) в этот период распространилось учение йогачары (кор. юсик) — популярной в Тан буддийской секты, видевшей в мире лишь порождение сознание, но (в отличие от Хуаянь) признававшей реальное существование дхарм (элементов) сознания. Среди силласких монахов одним из виднейших теоретиков йогачары был выходец из государевой семьи Вончхык (613–696 гг.), рано уехавший на учебу в Китай и по ряду политических причин на родину так никогда и не вернувшийся. Его теория, подобно философии его современника Вонхё, носила в значительной мере синтетический характер. Он пытался философски «снять» противоречия между новомодными взглядами своего учителя Сюаньцзана и традиционной для Китая йогачарой Парамарты (499–569 гг.). Возвращение на родину в 692 г. одного из учеников Вончхыка, силлаского монаха Тоджына, ознаменовало начало широкого распространения йогачары в Силла. По контрасту со школой Хваом, после смерти Ыйсана все более акцентирующей абстрактное философствование, йогачара была сильна своей практической стороной. Ударение на покаяние, соблюдение дисциплинарных норм и очищение сознания привлекало широкие слои верующих. Большое значение, в частности, придавалось в силлаской йогачаре культам Майтрейи и Амитабхи — божеств, помогающих избавится от страданий и возродиться в духовном облике в «Чистой Земле» Сукхавати или на небе.

Рис. 9. В 719 r, отставной чиновник Ким Джисон (сословие юктупхун), горячий приверженец йогачары, построил в память о покойных родителях монастырь Камсанса к югу от силлаской столицы и установил там каменные статуи Майтрейи (слева) и Амитабхи (справа) в полный человеческий рост. В надписях на задних частях статуй, выполненных Соль Чхоном, Ким Джисон
 рассказал, что, при всей любви к даосской мистике он видел лишь в йогачаре
 «философию действия», позволяющую прозреть «недвойственность» Бытия
 и Пустоты и, накопив «кармические заслуги», помочь также и ближним переродиться в «Чистой Земле».

«Правление» малолетнего Хёсо-вана оказалось недолгим. В 700 г., сразу после смерти государыни Синмок, в стране обострились политические конфликты. Источники отмечают, что правительство покарало в 700 г. группу столичных аристократов (среди них был и первый министр — чунси) за «участие в заговоре», а также наказало в 701 г. одного из провинциальных окружных правителей за «леность». Некоторые южнокорейские историки интерпретируют эти события как борьбу за власть между оппозиционными группами аристократов чинголь и сторонниками автократического режима. После смерти безвластного Хёсо в 702 г. на трон взошел младший брат покойного, получивший посмертное храмовое имя Сондок (702–737). Иногда в литературе высказывается мнение, что приход Сондока к власти знаменовал определенный компромисс между соперничавшими кликами. Царствование Сондока считается «золотым веком» силлаской автократии, а также периодом расцвета ремесел, науки и искусства.

Начало правления Сондока ознаменовалось целым рядом природных и социальных бедствий — наводнением (703 г.), засухой (705 г.), массовым голодом (706–707 гг.) и землетрясением (708 г.). В обстановке кризиса государство получило предлог активизировать вмешательство в экономику, оказывая из «налогового зерна» регулярную помощь нуждающимся, руководя строительством плотин, распределяя среди крестьян семена. Таким образом, административный аппарат усилил контроль над хозяйством страны. Кроме того, невиданное по интенсивности развитие отношений с Тан (за 36 лет правления Сондока в Китай было направлено 43 миссии!) требовало подготовки роскошной «дани» (символа престижа Силла как «цивилизованного государства») танскому двору. Дипломатическая потребность стимулировала дальнейшее развитие дворцового ремесла, отличавшегося в VIII в. высоким уровнем специализации. Скажем, белением тканей занималось одно ведомство (Пхёджон), крашением — другое (Ёмгун), а нанесением цветного рисунка — третье (Чханёмджон). Недостижимый для мастерских знати уровень дворцового ремесла подчеркивал исключительное положение монарха и его семьи в структуре силлаского привилегированного класса.

Меры по конфуцианизации общества и укреплению идеологического контроля «центра» над аппаратом управления осуществлялись уже в ранний период правления Сондока. Так, в 711 г. всем чиновникам, чтобы поднять служебную дисциплину, были разосланы составленные в конфуцианском духе «предупредительные увещевания».

Особенно активизировалась центральная власть после того, как в 716 г. из дворца была изгнана жена Сондока государыня Омджон — дочь известного аристократа Ким Вонтхэ. Следующей женой Сондока (брак был оформлен в 720 г.) стала дочь высокопоставленного чиновника Ким Сунвона, на которого опиралась еще государыня Синмок. Затем двор приступил к осуществлению одного из важнейших пунктов аграрной политики дальневосточных монархий того времени — централизованному наделению крестьян землей (722 г.). По замыслу, всем крестьянам, как и в Тан, предполагалось раздать в пользование наделы (возвращаемые по достижении нетрудоспособного возраста) на прокорм и выплату налогов. В реальности, государственные наделы предоставлялись лишь безземельным или малоимущим. На владения остальных были просто составлены подробные кадастры, в соответствии с которыми и взимался налог. Крестьянский надел, в теории бывший «государевой землей», практически находился в распоряжении семьи и передавался по наследству, хотя купля-продажа недвижимости возможна была лишь с разрешения властей. Вместе с укреплением государственного контроля над земельным фондом продолжалось внедрение конфуцианства в качестве господствующей идеологии. В 717 г. присланные из Тан портреты Конфуция и его учеников были торжественно переданы для регулярного поклонения в Высшую Государственную Школу.

Усиление конфуцианства как идеологии власти не означало ослабление позиций буддизма. Наоборот, Сондок всемерно демонстрировал свою приверженность буддийским догматам, официально запретив, например, убиение живых существ в 705 г. и убой скота — в 711 г. (практически такие запреты были, конечно, неосуществимы). Власть использовала буддизм как надсословную, общенародную религию для смягчения противоречий в обществе. Идя навстречу распространенному в массах почитанию мирян-отшельников (т. е. начитанных в буддийской литературе верующих, живущих по монашеским канонам, но формально не ставших монахами), Сондок приглашал именно их (а не монахов) во дворец молиться о дожде в засуху (715–716 гг.). Стремясь легитимизировать власть понятными массам средствами, Сондок в одной из своих вотивных надписей (706 г.) объяснял, что его отец Синмун управлял страной с помощью буддийских добродетелей. Он сам, находясь на троне, якобы «крутит Колесо [Буддийского] Закона и избавляет народ от перерождения в трех злых мирах (аду, мире животных и голодных духов. — В.Т.)». В правление Сондока широкое распространение получил культ мощей Будды и святых (санскр. шарира) и магических заклинаний (санскр. дхарани). Считалось, что они чудесным путем влияли на благосостояние государства и личности. От этого периода в изобилии дошли ящички для мощей — реликварии (кор. сарихам).

Рис. 10. Золотая статуэтка сидящего Будды (высота — 12 см). Изготовлена по повелению Сондока в начале VIII в. Обнаружена в 1934 г. внутри трехэтажной пагоды храма Хванбокса в центре силлаской столицы, где начинал некогда свой монашеский путь Ыйсан. Вместе с этой статуэткой обнаружен был и позолоченный реликварий с вотивной надписью государя (706 г.), содержащий ценную информацию об официальной идеологии того времени. Полное, округлое лицо Будды и естественно ниспадающие складки одежды выражают абсолютный покой и сосредоточенность. Мудра (символический жест) правой руки Будды означает, что Просветленный «дарует бесстрашие» верующим, т. е. освобождает их от духовного порабощения мирскими треволнениями и заботами (по-корейски такую мудру называют симувеин). Посвятив эту статую буддийским божествам и положив ее (вместе с мощами святых и свитком заклинаний дхарани) во второй этаж построенной государыней Синмок пагоды монастыря Хванбокса, государь Сондок хотел накопить «кармические заслуги». С их помощью он желал помочь своим покойным отцу (Синмуну), матери (Синмок) и брату (Хёсо) переродиться в «Чистой Земле», а также обеспечить порядок и покой в государстве.

Расцвету буддизма и конфуцианства способствовали также интенсивные контакты с танским Китаем, официально признавшим в 731 г. Силлаское государство «самым преданным из всех застенных вассалов», «страной гуманности и справедливости» и «обиталищем сведущих в литературе-вэнь благородных мужей». Одной из причин, по которым китайское правительство было заинтересовано в тесных контактах с Силла, было обострение в 720-30-х гг. отношений с Бохай (кор. Пархэ) — основанным в 698 г. мохэским (протоманьчжурским) государством с центром в горном районе Дунмо (окрестности совр. Цзилиня, КНР). Бохай контролировал значительную часть бывших когурёских земель севернее р. Тэдонган. Это государство было основано в ходе войны мохэских вождей (вошедших в союз с бывшим когурёским населением) против танской администрации, стремившейся контролировать земли «северо-восточных варваров». Неудивительно, что Тан желала ослабить новорожденное государство и способствовала созданию в среде мохэской элиты прокитайских фракций. Стремясь пресечь антибохайские маневры Тан, бохайский государь У-ван (719–737) послал в 733 г. свой флот в атаку на важный китайский порт Дэнчжоу (п-ов Шаньдун). Чтобы «покарать» Бохай за эту дерзкую акцию, Тан вновь вошла в военный союз с Силла. Союзники предприняли в 733 г. совместную атаку на Бохай, но потерпели полную неудачу, в том числе и из-за суровых погодных условий.

Для Силла, однако, эта акция имела немалый смысл. В благодарность за услуги в войне против Бохая империя Тан официально признала в 735 г. право Силла на владение землями Корейского полуострова к югу от р. Тэдонган (тогда называвшейся Пхэган). Отношения с Тан, охладившиеся после войны за изгнание танских оккупантов с Корейского полуострова в первой половине 670-х гг., были окончательно восстановлены. Тогда же, в правление Сондок-вана, Силла, заботясь о предупреждении бохайских атак, начало прилагать усилия к колонизации бывших когурёских территорий между реками Йесонган и Тэдоган (т. е. северного силлаского пограничья), запустевших в ходе бесконечных войн VII в. Какое-то время значительную тревогу у Силла вызывали атаки заморского союзника Бохай — Японии. Под 731 г. корейские источники регистрируют нападение 300 японских кораблей на силлаские берега. Однако несколько позже, в 740–750 гг., танско-бохайские и бохайско-силлаские отношения нормализовались. Непосредственная военная угроза практически исчезла. Японцы вынашивали планы нападения на Силла в 759–763 гг., но вынуждены были отказаться от них из-за сдержанной реакции Бохая.

Рис. 11. Внутреннее убранство гробницы бохайской принцессы Чжэнсяо (756–792), дочери государя Вэнь-вана (737–794), обнаруженной археологами КНР в 1980 г. в Хуалуне (Маньчжурия). Фрески гробницы (один из немногих сохранившихся памятников бохайской живописи) изображают дворцовых служителей, окружавших принцессу в ее земной жизни: евнухов, музыкантов, прислужниц, и т. д. Здесь обнаружена также могильная надпись на классическом китайском (вэньяне), где в самых изысканных выражениях, с множеством цитат из канонической конфуцианской и даосской литературы, восхваляются добродетели покойной и оплакивается ее безвременная кончина. Некоторые фразы (скажем, упоминание о том, что принцесса «вобрала в себя дух Горы Шаманок-Ушань» и «сродни была бессмертным небожителям») свидетельствуют о влиянии даосизма на официальную бохайскую идеологию и принятый в элитарных кругах литературный стиль. Отец принцессы, государь Вэнь-ван, в надписи называется чакравартином. Это говорит о том, что популярная в Силла с сер. VI в. идея универсального буддийского монарха, объединителя земель и хранителя Дхармы, была хорошо знакома и бохайским верхам. В надписи явно прослеживается стремление авторов на равных включить Бохай в общий контекст китайской культурной сферы: Вэнь-ван сравнивается с легендарными совершенномудрыми императорами китайской древности Чэн Таном и Юем, а его дочери — с дочерями первого из мудрецов-владык китайских мифов Великого Яо.

В правление второго сына Сондока государя Хёсона (737–742), оппозиционная группировка (в которой лидировали родственники первой жены нового вана из клана Пак) безуспешно пыталась ослабить позиции сторонников сильной государственной власти, которых возглавлял дед Хёсона по матери Ким Сунвон. В итоге, после разгрома очередного аристократического заговора (740 г.), Ким Сунвон, организовав брак одной из своих дочерей со своим внуком Хёсоном (внутриклановые браки были характерны для силласких верхов), сконцентрировал в руках своей группировки основную политическую власть. При его поддержке после подозрительно ранней смерти Хёсона к власти пришел родной брат покойного вана (и тоже внук Сунвона по материнской линии), известный под посмертным храмовым именем Кёндок (742–765). Кёндок был практически последним сильным государем автократического периода. В его правление, запомнившееся потомкам целым рядом культурных достижений, были в то же время заложены семена политического конфликта, приведшего в итоге централизованную монархию к кризису.

Рис. 12. Каменные колонны для монастырских флагов (танган чиджу) — все, что осталось от храма Мандокса, заложенного в 671 г. для того, чтобы «молиться о процветании великого Танского государства» и тем успокоить гнев китайских властей, вызванный независимыми действиями силласцев на бывших пэкческих и когурёских территориях. В каком-то смысле этот храм был религиозным символом китайско-силласких отношений. По легенде, в год трагического для Тан мятежа Ань Лушаня (755 г.) 13-этажная пагода этого храма, «кармически связанная» с Тан, начала сотрясаться и грозила рухнуть. Эта легенда стала отражением необычной тесноты силласко-танских связей при Кёндок-ване.

С самого начала правления, наученный горьким опытом политических смут предшествовавшего царствования Кёндок стремился, укрепляя центральную власть, искать в то же время компромисса с аристократическими кругами и предотвращать, по возможности, серьезные конфликты в верхах. Так, уже в первые годы правления Кёндока Председателем Совета Знати (сандэдыном) с санкции трона стал Ким Саин — аристократ, игравший роль рупора оппозиционных сил (745 г.). Однако в то же время, начиная с 747 г., Кёндок берется за преобразование всей системы управления Силла по образцу Тан, с которой он поддерживал тесные контакты. Он желал таким образом обеспечить монархии полный контроль надо всеми областями жизни. Политические преобразования сопровождались идеологическими мерами, усиливавшими роль конфуцианских доктрин и китайской классической учености в жизни страны. В Высшей Государственной Школе создаются новые преподавательские должности (747 г.), организуется новая система надзора за провинциальными чиновниками (748 г.), начинают официально — как и в Китае — поощряться образцовые «почтительные сыновья», жертвующие собой ради родителей (755 г.), меняются, по танскому образцу, наименование должности и функции первого министра (747 г.). Пиком преобразований был 757 г., когда на «благозвучный» китайский манер переделали названия практически всех административных единиц в провинциях — более чем две сотни топонимов. Другая важная реформа последовала в 759 г. — «китаизированы» были практически все составленные на старосиллаский манер (т. е. силласкими словами, записанными иероглифами по звучанию) названия чиновничьих должностей, а штат ряда учреждений — расширен.

Эта политика покушалась на культурный базис сословия чинголь — восходящие к родоплеменным временам исконно силлаские традиции. Но она сопровождалась и определенными уступками раздраженной аристократии. Так, в 757 г. были восстановлены отмененные в 689 г. «кормления» чиновников (в основном раздававшиеся знати). Правда, теперь владельцы «кормлений» получали право лишь на налоговый доход со своих «владений», в то время, как до 689 г. они управляли зависевшим от них населением «кормлений». Однако для успокоения аристократии мера эта была недостаточной. Уже в 757 г. Ким Саин (в 756 г. публично критиковавший политику двора) демонстративно ушел в отставку в знак несогласия с реформами Кёндока. Ван назначил на освободившийся пост своего преданного сторонника Синчхуна, но в 763 г., под напором растущего недовольства знати, Синчхун был вынужден уйти с должности и покинуть столицу. Вместе с ним двор покинуло еще несколько сторонников конфуцианской монархии. В итоге в 764 г. на должность первого министра (сиджуна) выдвинулся лидер оппозиционной аристократической группировки Ким Янсан, которому вскоре было суждено покончить с монополией потомков Ким Чхунчху на престол, тем самым завершив автократическую эпоху в силлаской истории.

Рис. 13. Две трехэтажные каменные пагоды (восточная и западная) — то немногое, что осталось от силлаского монастыря Тансокса («Храм Разрыва с Миром»; уезд Санчхон пров. Юж. Кёнсан), основанного, по преданию, во времена Кёндока сторонниками автократии, которые были принуждены отойти от политики из-за усиления аристократических группировок в начале 760-х гг. Возможно, основателем был ушедший к концу жизни в монахи Синчхун. Храм стоит в горах Чирисан, духам которых в период Объединенного Силла приносили государственные жертвоприношения. По преданию, в этом храме хранился портрет персонажа буддийской апокрифической литературы подвижника-мирянина Вималакирти (одного из любимых героев Вонхё), выполненный полулегендарным силласким живописцем Сольго. По конструкции обе пагоды типичны для силлаского VIII в. Основание (киданбу) состоит из врытого в землю нижнего и относительно высокого верхнего «этажа», по бокам намечены «угловые колонки» (уджу).

г) Силлаское село VIII в.

Как жило силлаское село VIII в.? Редкую возможность совершить «путешествие во времени» и почувствовать реалии жизни силлаского крестьянства предоставляют четыре отчета о положении дел в селах. Составили их, по-видимому, в 756–757 гг. (есть и другие датировки). Обнаружены отчеты были в японском храмовом хранилище Сёсоин (храм Тодайдзи, префектура Нара) в 1933 г. В них завернули буддийское сочинение, вероятно, вывезенное из Силла. Отчеты составляли чиновники областной (чу) администрации, обязанные делать это раз в три года для исчисления сумм налогов и податей и количества военнообязанных. Содержание отчетов касалось четырех небольших деревень, расположенных недалеко от западной «малой столицы» Совон-согён (ныне г. Чхонджу пров. Сев. Чхунчхон). Отчеты были очень подробными. Учитывались не только площадь земель (с указанием типа полей и формы владения) или число людей (с разбивкой по возрастным категориям и статусу), но и количество плодовых деревьев, поголовье скота. Существует предположение, что четыре деревни были «дворцовым кормлением», т. е. налоги с них прямо шли на содержание дворцовой администрации. Гипотеза эта, однако, принимается не всеми. Видимо, отчеты хранились определенный срок в областной или дворцовой канцелярии, а затем были, за истечением срока давности, переданы в монастырь для «вторичного использования»: бумага в Силла была дорога и высоко ценилась.

Рис. 14. Реконструированные фрагменты древней крепости Сандансансон (совр. г. Чхонджу), возведенной впервые еще в пэкческие времена. После силлаского завоевания здесь была основана «малая столица» Совон-согён, перестроенная сыном полководца Ким Юсина, Вонджоном. За стенами крепости (длиной около 4 км) находились пруды (источники воды), склады, буддийские храмы. Сюда во времена войн и смут стекалось население близлежащих деревень, в том числе и тех, отчеты о которых были обнаружены в Сёсоине.

Судя по отчетам, четыре обследованные деревни были небольшие (средней площадью от 5 до 20 кв. км, включая поля и горный лес в окрестностях) и имели одного старосту (чхонджу). По-видимому, они составляли одно «административное село» (кор. хэнджончхон). Из других документов известно, что обычно такие старосты происходили из знатных местных кланов, лояльно относившихся к силласким завоевателям. Им часто давали чиновничий ранг (иногда даже довольно высокий — 9-й или 8-й): это означало, что они принадлежали к привилегированным группам (одупхум или садупхум, реже юктупхум). Староста с семьей имел в раза больше земли, чем средний крестьянский «административный двор». Скорее всего, односельчане должны были обрабатывать эту землю бесплатно.

В каждой из деревенек жило по 70-140 человек, причем женщин было на 5-10 % больше, чем мужчин — поскольку их не сгоняли на воинскую и трудовую повинности, то и смертность среди них была ниже. Условия жизни были тяжелыми: примерно половина новорожденных умирала в раннем детстве от болезней, и редко кто доживал до 60 лет (стариков и старух старше 60 в каждой из деревень было лишь по 1–2 человека). Крестьяне жили и трудились «дворами» (ён; моногамная семья с детьми, иногда с нетрудоспособными родителями), но базовой административной единицей был не «естественный», а административный «двор» (конён), куда входили три-четыре семьи — родственники или соседи. Именно административный «двор» отвечал за уплату налогов и выполнение повинностей. Включая зажиточные и бедные семьи в один административный «двор», власти тем самым получали гарантию уплаты бедняками налогов.

По числу трудоспособных членов семей и по зажиточности все административные «дворы» делились на 3 основные группы («богачи», «середняки» и «бедняки»), а каждая группа, в свою очередь — еще на три категории, т. е. крестьян в целом разбивали на 9 категорий, как и в Китае. Норма основного налога рисом (¹/₁₀ урожая) была общей для всех крестьян, а вот размер подати полотном различался в зависимости от категории. Уровень достатка деревни в целом оценивался по числу условных «счетных», или «идеальных» «дворов» (кеён). За «идеальный двор» принималась высшая категория середняков, двор «средних середняков» принимался как 5/6 «идеального двора», «низших середняков» — ⁴/₆ и т. д. («Низшие бедняки» брались за ¹/₆). Все население деревни, разделенное на категории, пересчитывалось по числу «идеальных дворов» (скажем, 6 дворов «низших бедняков» составляли один «идеальный двор»), и на этом основании определялось количество трудоспособных мужчин (чон; 20–60 лет), которых забирали в армию (на 3 года) и мобилизовали на ежегодные трудовые повинности (максимум 30–40 дней).

Налогом, податями и повинностями не исчерпывались обязанности обитателей четырех деревень перед государством. От них требовалось также обрабатывать относительно небольшие «чиновничьи поля» (кванмоджон) в каждой деревне. Часть урожая с них шла в качестве жалованья чиновникам центрального аппарата. Кроме того, они выращивали для государства коноплю и орехи, разводили лошадей для армии. Если за уплату налога рисом и податей полотном отвечал каждый административный «двор», то за выполнение трудовой и воинской повинности и разнообразные дополнительные поставки натурой в столицу — вся община как целое. Низкий технический уровень и жесткая эксплуатация при непрестанном бюрократическом надзоре обрекали крестьян на хроническую бедность — более 60 % всех административных «дворов» относились к «низшим беднякам». Отчеты регистрируют случаи бегства целыми семьями.

Богатых дворов в обследованных деревнях практически не было, однако некоторые середняки имели по одному-двум рабам и рабыням. Если крестьянам государство формально гарантировало право пользования их наделами (практически наследственной собственностью, но формально «получаемыми» от государя), то рабы никаких прав на недвижимость не имели и считались неполноправными «младшими» членами хозяйских семей. В этом смысле силлаское рабство относится к патриархальному типу. Статус раба наследовался. В рабы также часто продавали своих детей бедняки в нередкие неурожайные годы. В целом, документы из Сёсоина показывают крестьянскую жизнь времен автократического правления такой, какой она была в жестком сословном обществе с высоким уровнем имущественного неравенства и неусыпным бюрократическим контролем.

д) Культурная и религиозная политика в Объединенном Силла VIII в.

Систематическая и эффективная эксплуатация крестьянства давала государству возможность развивать науки, прежде всего астрономию, медицину и механику. Особенный интерес проявляло силлаское общество к астрономии, что было связано как с практическими потребностями (определение календаря и сроков сельхозработ), так и с традиционной для Восточной Азии верой в предзнаменования — связь небесных явлений с природной и социальной жизнью на земле. Первая «Башня для наблюдения за звездами» (Чхомсондэ) — прототип обсерватории — была построена в Силла в сер. VII в. При Кёндок-ване, в 749 г., была учреждена должность придворного астронома, которую позже, во второй половине VIII в., занимал потомок Ким Юсина, ученый, дипломат и администратор Ким Ам. Более поздние исторические сочинения сохранили от Силла весьма подробную астрономическую информацию, прежде всего о явлениях, которые толковали как небесные предзнаменования (появлении комет, солнечных и лунных затмениях, «вторжениях» планет в «сферу луны» и т. д.). Знали силласцы солнечные и водяные часы — последние были впервые изготовлены в 718 г., а в 749 г. шесть мастеров-часовщиков были официально приняты на службу двором. Имелась при дворе также медицинская школа (с 692 г.) и специально нанятые лейб-медики (с 717 г.).

Составлением светских сочинений по гуманитарным наукам (истории, географии Силла и зарубежных стран и т. д.) занимались как дворцовые учреждения, так и частные лица, прежде всего представители высшего чиновничества и образованные монахи. Так, в период правления Сондок-вана прославился своим литературно-историческим творчеством начальник области (чу) Хансан (долина Хангана) Ким Дэмун. Ему принадлежат биографии известных монахов Силла (Косынджон), жизнеописания видных силласцев (Керим чапчон), труды по истории организации хваран (Хваран сеги) и силлаской музыке (Акпон), а также по истории и географии места своей службы — долины Хангана (Хансанги). К сожалению, из его сочинений сохранились лишь отрывки. Стремясь сохранить в своих сочинениях колорит силлаской традиции, с характерным для нее жанром аристократических родовых преданий и легенд, Ким Дэмун в целом был защитником автократической монархии. Из географических сочинений времен автократии сохранился дневник паломничества к священным буддийским местам в Индию («в пять индийских государств») силлаского монаха Хечхо (727 г.; найден в 1909 г. П. Пельо при раскопках в Дуньхуане). Дневник этот представляет собой ценнейший источник по истории и географии не только Индии, но и обширных территорий Синьцзяна и Средней Азии. Хечхо достиг в своих странствиях района нынешнего северного Афганистана и записал немало интересного о жизни согдийцев и других среднеазиатских народов.

В области художественной литературы и поэзии, несмотря на общую тенденцию к китаизации письменной культуры и более широкому использованию классического китайского языка, «песни на родном языке» (хянга), записанные оригинальной системой иду (с использованием иероглифов по звучанию для записи древнекорейской грамматики), продолжали оставаться важной частью дворцовых ритуалов. Под эти песни, которые сочиняли принадлежавшие к организации хваран монахи, проводились, например, буддийские дворцовые ритуалы, имевшие целью добиться милости Майтрейи и избавиться от угрозы японского нашествия (760 г.). Культурная политика Кёндок-вана была столь же компромиссной, как и его политическая линия. Ориентация на китайские нормативы сочеталась с приверженностью собственно силласким оригинальным традициям.

Рис 15. Башня для наблюдения за звездами (Чхомсондэ) в столице Силла. Построена в 633 г. (по другим источникам, в 647 г.) и является одним из самых древних сохранившихся астрономических сооружений в Азии. Построенное из гранитных плит, почти 10-метровое здание несет значительную символическую нагрузку. Число «уровней» кладки, вместе с каменным квадратом на вершине — 28, что равняется числу созвездий, известных на традиционном Дальнем Востоке. Снизу и сверху от окна (ориентированного точно на юг) имеется ровно по 12 «уровней», что связано как с числом месяцев в году, так и с количеством двухнедельных «сезонов» (24) в дальневосточном календаре. Число каменных плит, из которых построено здание, приблизительно равняется числу дней в году (365). Подобная символичность вполне понятна, если учесть, что здание, скорее всего, использовалось не просто дня астрономических наблюдений, а также и для астрологических гаданий по звездам и для жертвоприношений духам звезд (ёнсин) перед началом сельскохозяйственного года. Некоторые южнокорейские ученые видят в этом здании не что иное, как своеобразную модель горы Шумеру (кор. Сумисан) священного центра мира в индо-буддийской космологии. Если это так, то местоположение здания — рядом с традиционно священным лесом Керим, местом рождения легендарного основателя Силла Пак Хёккосе — свидетельствует о «наложении» традиционных и буддийских космологических концепций в силласком религиозном сознании.

При общей конфуцианизации общества буддизм оставался основой религиозного сознания. В аристократическом буддизме столицы наблюдался определенный духовный застой. Фокус интереса перемещался с собственно религиозной или доктринальной проблематики на внешние атрибуты религии — пышные дворцовые церемонии, великолепные произведения искусства, магически-культовые предметы. Подобная формализация, ритуализация религиозного сознания столичной знати неудивительна. Привилегированное сословие чинголь было более заинтересовано в «посюсторонней» реальности, чем в метафизических духовных поисках. Оно видело в ритуалистике важный способ демонстрации богатства и поддержания статуса. Однако «религиозное тщеславие» богатых и знатных патронов буддийского искусства времен Кёндок-вана имело для потомков и положительную сторону. Именно от этого времени дошли наиболее яркие произведения силлаского буддийского зодчества, скульптуры и книгопечатного дела.

Из буддийских храмов, заложенных при Кёндок-ване, лучше всего известны два храмовых комплекса в южных предместьях столицы, заложенные первым министром Ким Дэсоном в 751 г. и строившиеся в течение нескольких десятилетий — монастырь Пульгукса («Храм Земли Будд») и пещерный храм Соккурам («Часовня в каменной пещере»). Пульгукса (монастырь секты Хваом) служил зрительным воплощением нирваны («страны Будды»), демонстрируя одновременно, сколь близко Силла к идеальному царству Будды, сколь тесны кармические связи между силлаской землей и буддийским учением. Конструкция этого храма была глубоко проникнута религиозным символизмом. Войти в храм верующий мог лишь, перейдя через два изящных каменных мостика (Белого и Синего Облака), перекинутых через лотосовый пруд. Пруд символизировал «море страданий», отделяющее нас от нирваны, а мостики — дорогу к избавлению от страданий через религию. Сооружены мостики были из 33 каменных плит каждый. Это символизировало восхождение к 33-му Небу (санскр. Траястримшас) — второму из 6 небес Мира Желаний (обиталища людей), где, согласно буддийской космологии, обитает защищающий закон Будды бог Индра. Над воротами стояла Башня Плавающих Теней (Помённу), воплощавшая (как и Чхомсондэ) гору Шумеру, центр мироздания в буддизме. Храм делился на три зоны, каждая из которых была посвящена Будде настоящего (Шакьямуни), Буддам прошлого и космическому Будде Вайрочане (символизирующему весь космос как воплощение «дхармового», внематериального тела Будды), и, наконец, Будде будущего Амитабхе. В честь Будды настоящего в центре храма были сооружены две пагоды — Пагода Шакьямуни (Соккатхап) и Пагода Будды Прабхутаратны (Таботхап), которые считают шедеврами каменного зодчества Восточной Азии. В целом, Пульгукса как единый комплекс как бы приводил верующего к просветлению архитектурно-художественными средствами. Восхищенный красотой, верующий глубоко переживал буддийские истины.

Рис. 16. Пагода Будды Прабхутаратны («Будды Многих Богатств») — одного из персонажей «Лотосовой сутры», который появлением своим и явлением чудесной пагоды засвидетельствовал истинность проповеди Будды Шакьямуни. Эта почти десятиметровая каменная пагода копирует декоративные приемы более раннего деревянного буддийского зодчества. Строгая ориентация четырех лестниц по сторонам света подчеркивает центральность положения пагоды в буддийском сакральном космосе. Как считается, первый «этаж» пагоды составляют четырехсторонние перила (символ четырех главных истин буддийского учения), второй — восьмисторонняя площадка с перилами (символ восьмичастного «благородного пути» к просветлению), а третий и последний — круглый каменный диск (символ окончательного просветления). По контрасту с этой богато украшенной, несколько «женственной» по облику пагодой, соседняя Пагода Шакьямуни отличалась «мужественными» чертами — скромными и прямыми линиями, строгой гармонией пропорций.

Соккурам — пещерный храм на горе Тхохамсан, недалеко от монастыря Пульгукса. Он представляет развитый этап пещерного храмового зодчества, традиции которого пришли в Силла из Пэкче еще в VII в. Пещера для храма была сооружена искусственно. Пространственно она разделена на внешний покой (украшен изображениями восьми божеств — охранителей Буддийского Закона), коридор (с изображениями охранителей Силла — четырех Небесных Царей) и главный покой под арочным сводом. В центре главного покоя восседает Будда. По бокам можно увидеть всех главных божеств индо-буддийского пантеона (Индра, Брахма, и т. д.), учеников Будды и бодхисаттв. По замыслу создателей, в пещерном храме должна была быть воссоздана сцена проповеди Просветленного его ученикам. Технически создание подобного храма свидетельствовало об использовании достаточно сложных механических приспособлений и хорошем знании основ механики и свойств камня как материала.

Рис. 17. Главная скульптура Соккурама, изображающая Шакьямуни в момент просветления. Левой рукой Шакьямуни указывает на землю, прося богов земли подтвердить, что он уже накопил достаточно кармических заслуг для того, чтобы избавиться от наваждений демона Мары и достичь нирваны. Как и в случае с индийскими пещерными храмами, скульптура выполнена в строгой пропорции с основными измерениями покоя, что делает ее неотъемлемой его частью. Положение образа (направленного на юго-восток) силласцы определили с таким расчетом, чтобы на него падали первые лучи солнца в священный для Силла день зимнего солнцестояния. По-видимому, в этот день в Соккураме проходили торжественные молитвенные церемонии с участием государя и придворной знати.

Другим буддийским культом, распространенным как среди знати, так и среди простого люда, была вера в магические заклинания — дхарани. Как считалось, они очищали сознание от связанных с материальным миром волнений и иллюзий (санскр. клеша), а также гарантировали покой и защиту верующих от зла. Чтобы как можно шире распространить столь эффективное и важное магическое средство, надо было найти быстрый и дешевый метод его копирования в большом количестве. Так родилась идея ксилографии — печатания текста с деревянных блоков. Корейские ученые считают, что самый древний из сохранившихся в мире ксилографов — это копия «Дхарани-сутры», обнаруженная внутри Пагоды Шакьямуни в храме Пульгукса и датируемая ранним периодом царствования Кёндок-вана (до 751 г.). Китайские ученые, соглашаясь с датировкой, считают, что этот древнейший в мире ксилограф был изготовлен в Китае и затем ввезен в Силла. В любом случае ясно, что Силла имело, в связи с необходимостью обслуживать буддийские культовые нужды, печатную технику на самом передовом для того времени уровне. Продолжалось и копирование сутр от руки — занятие, ведущее, как считалось, к накоплению немалых «кармических заслуг». Хорошо известна, в частности, переписанная в 754 г. Аватамсака-сутра (главная сутра секты Хваом), украшенная великолепными изображениями будд, бодхисаттв и различных буддийских сооружений. Это — один из немногих дошедших до нас памятников силлаской живописи.

Основой популярного буддизма Силла продолжала оставаться легко доступная любому и эмоционально насыщенная вера в Амитабху и Майтрейю (особенно в Амитабху), в их способность обеспечить перерождение навечно в «лучшем мире» (Чистой Земле или Небе Тушита соответственно) в награду за покаяние, духовное очищение и молитвенные усилия. К этому культу, привлекательному и для многих представителей высших слоев, Кёндок-ван проявлял немалое внимание: оказывал покровительство подвижникам-амитаистам, строил храмы в память выдающихся адептов прошлого, якобы достигших перерождения в «Чистой Земле» и т. д.

Среди популярных проповедников этого направления в данный период выделялся Чинпхё (718-?) — подвижник, не написавший, в отличие от Вонхё или Ыйсана, ни строчки, но получивший известность даже в Тан. По происхождению Чинпхё был связан с мелкой провинциальной знатью (его отец имел 11-й ранг) пэкческого происхождения. Это сформировало в нем критическое отношение к окружающей действительности: для бывших пэкчесцев силлаское общество так и не стало полностью «своим». По дошедшим до Тан и включенным в китайские источники легендам, уйти в монахи 12-летнего Чинпхё побудил эпизод на охоте, когда ему довелось случайно услышать жалобные стоны связанных им же и для забавы оставленных умирать в канаве лягушек. Раскаяние в совершенном насилии и стремление уйти из мира насилия и зла вообще — обычный психологический фон для ухода в монахи в буддизме. В конкретном случае с Чинпхё, воздействие на чувствительного и душевно ранимого подростка могло также оказать тяжелое положение крестьянства на бывших пэкческих землях.

Удалившись от мира, Чинпхё добивался просветления через жестокое умерщвление плоти, непрестанные посты и молитвы. В итоге, согласно преданию, к нему проявили милость бодхисаттвы Майтрейя и Кшитагарбха (бодисаттва, отвечающий за помощь живым существам в настоящем мире, вплоть до пришествия Спасителя-Майтрейи в будущем). В видении они научили его эффективному способу очиститься от грехов (для последующего перерождения в «лучших мирах») путем покаяния и соблюдения этических дисциплинарных правил. После просветления (740 г.) Чинпхё основывает у себя в родных местах посвященный Майтрейе монастырь Кымсанса (уезд Кимдже пров. Сев. Чолла) и активно помогает окрестным крестьянам, не только проповедуя им духовную дисциплину, но и перераспределяя в пользу бедняков приношения зажиточных верующих. Слава о милосердных деяниях Чинпхё постепенно растеклась по всей стране, и проповедь его получила в народе немалый успех. Бедняки, не имевшие возможности накапливать «кармические заслуги» путем сооружения статуй или храмов, обращались к внутреннему самоусовершенствованию как к единственной надежде на посмертное «спасение». По легенде, Чинпхё проповедовал не только среди людей, но даже и среди рыб и черепах Японского (Восточного) моря. Это предание метафорически отражает доступность и популярность его движения за раскаяние и самоочищение.

Стремясь поставить влияние Чинпхё на службу своей политике, Кёндок-ван и его семья провозгласили этого духовного вождя провинциальной бедноты своим учителем и торжественно «приняли заповеди» во дворце. Чинпхё пошел на этот компромисс, что отражало, возможно, его позитивное отношение к направленной на ограничение влияния столичной аристократии автократической политике. Все полученные во дворце подарки Чинпхё использовал на помощь беднякам. Среди учеников Чинпхё были как члены государевой семьи, так и выходцы из самых низших слоев силлаского населения. Чинпхё, как и Ыйсан, видел в сангхе сообщество равных, преследующих общие духовные интересы. Именно неустанная деятельность Чинпхё и его учеников внесла решающий вклад в утверждение культа Майтрейи и ритуалов покаяния (чхамхве) в качестве органической части духовного бытия корейцев.

Правление Кёндока завершило эпоху относительно стабильного доминирования потомков Ким Чхунчху на престоле. Сын Кёндока, известный по посмертному имени Хегон (765–780), имел несчастье взойти на престол в восьмилетнем возрасте, что означало неизбежное регентство его матери, государыни Манволь. Государыня оказалась слабой правительницей, и значительное (по мнению некоторых южнокорейских историков — решающее) влияние на государственные дела получили несколько сильнейших аристократов — бывший (760–763 гг.) первый министр Ким Он, первый министр (764–768) и Председатель Совета Знати (774–780) Ким Янсан, и группы их сторонников. Символом демонстративного отхода от политики Кёндока было произведенное этой группой в 776 г. «обратное переименование» всех измененных в 759 г. на китайский манер должностей в соответствии с их старосилласкими наименованиями. Период «аристократического реванша» был ознаменован вооруженными выступлениями в столице, в которых часть южнокорейских историков видит неудачные попытки сторонников автократической линии расправиться с аристократической оппозицией и предотвратить ослабление центральной власти. Мятежи заставили влиятельного аристократа Ким Янсана выступить с резкой критикой «упущений» в политике дворца (777 г.). В итоге, безвластный ван и его семья трагически погибли во время подавления одного из мятежей, после чего власть перешла к организатору подавления — Ким Янсану. Он получил посмертное храмовое имя Сондок-ван (780–785). Потомки Ким Чхунчху были, таким образом, навсегда оттеснены от трона. Перемены династии не произошло. Ким Янсан был членом правящей фамилии, и в принципе обладал формальным правом на трон. Однако низвержение линии Чхунчху означало перемены в политике. Новые правители, отражавшие интересы своих собственных кланов и столичной знати в целом, не имели никакого желания ущемлять традиционные прерогативы аристократии в пользу служилых слоев или укреплять централизованный государственный аппарат по танскому образцу. Государственная административная машина интересовала их постольку, поскольку она обеспечивала членов сословия чинголь гарантированными по рождению высшими постами. Создавать большие возможности для социальной мобильности для всех членов господствующего класса в широком смысле слова (чего желали сословия юктупхум и одупхум и провинциальная знать) новые правители не собирались. В итоге, с крахом автократической линии силлаская государственность обречена была остаться монопольной собственностью сословия чинголь, что противоречило как объективным интересам прочих групп господствующего класса, так и конфуцианским принципам. В конце концов, недовольство не принадлежавших к чинголь групп господствующего класса и сопротивление уставших от безудержной эксплуатации непривилегированных групп в провинции привело Силла к гибели.

Рис. 18. В центре основанного Чинпхё храма Кымсанса возвышается почти 20-метровое трехэтажное здание Павильона Майтрейи (Мирыкчон). По-видимому, святилище Майтрейи существовало в этом храме еще с силласких времен. Нынешняя постройка была возведена монахом Сумуном в 1635 г., после того, как большая часть зданий монастыря сгорела во время японского нашествия (1592–1598). Здание отличается уникальной трехэтажной конструкцией, вообще неизвестной в корейской буддийской архитектуре. Скорее всего, этот тип конструкции развился из трех- или пятиэтажных деревянных пагод. Храм Кымсанса служит центром культа Майтрейи по сей день, привлекая также паломников из числа последователей «новых религий», так или иначе связанных с поклонением Бодхисаттве Будущего.

А) Первоисточники:

1. Ким Бусик. Самкук саги. Изд. текста, пер., вступит, статья и коммент. М. Н. Пака / Отв. ред. А. М. Рогачев. М., 1959 (Памятники литературы народов Востока. Тексты. Большая серия. I).

2. Lee, Р. Н. and de Вагу, Wm. Т. (eds.). Sourcebook of Korean Tradition. New York: Columbia Un-ty Press, 1997, Vol. 1, pp. 75-116.

Б) Литература:

1. Волков С. В. Ранняя история буддизма в Корее. М., 1985.

2. Волков С. В. Чиновничество и аристократия в ранней истории Кореи. М., 1987.

3. Глухарева О. Н. Искусство Кореи. М., 1982.

4. Пак М. Н. Очерки по историографии Кореи. М., 1987.

5. Buswell, R. Е., The Formation of Ch'an Ideology in China and Korea: The Vajrasamadhl-Sutra, A Buddhist Apocryphon. Princeton: Princeton University Press, 1989.

6. Grayson, J. H. Korea — A Religious History. London: Routledge Curson, 2002, pp. 11–77.

а) Кризис центральной власти в конце VIII–IX вв

«Поздним периодом» в традиционной историографии называется эпоха, начавшаяся с оттеснением от трона потомков Ким Чхунчху в 780 г. Она характеризуется растущей нестабильностью, и быстрым политическим и идейным созреванием противостоящих чинголь «младших» привилегированных групп (юктупхум, одупхум и провинциальная знать). Частично эти группы привлекаются дворцовыми кругами к сотрудничеству. Однако в целом уже к сер. IX в. они начинают осознавать несовместимость своих интересов с требованиями консервативной столичной знати. Идеологическим оружием противников аристократического двора становится как конфуцианство с его меритократическими идеалами, так и новая разновидность буддизма — чань (кор. сон). Буддизм чань привлекал «младшие» привилегированные слои акцентом на духовном равенстве и одинаковых потенциях для всех к «просветлению». В итоге, недовольство служилых групп (юктупхум и одупхум) и активные сепаратистские действия провинциальной знати, на фоне крестьянских восстаний, создали предпосылки для падения силлаской государственности. Наследовавшая Силла династия Коре унаследовала материальную и духовную культуру предшественницы. Но, в отличие от Силла, она сумела, создав сильный и разветвленный бюрократический аппарат с четкими меритократическими принципами, удовлетворить интересы «младших» привилегированных групп.

С точки зрения политической истории, первым этапом «позднего периода» можно считать конец VIII — первую половину IX в. (приблизительно 780–851 гг.). Этот этап характеризовался хронической политической нестабильностью, постоянной борьбой за трон, а также первыми сепаратистскими попытками со стороны провинциальной знати — как находившихся на постах в провинции аристократов чинголь («компенсировавших» себя таким образом за неудачи в борьбе за трон), так и неслужилых «сильных людей» на местах (часто выдвинувшихся из непривилегированных слоев). Общий кризис сельской экономики, выражавшийся в периодическом голоде и эпидемиях, а также некоторое ослабление административного контроля в ходе смут толкнуло многих представителей низших слоев к нетрадиционным для силлаского общества социально-экономическим моделям — скажем, эмиграции в Китай и морской торговле. Это стало новым источником социальной мобильности. Наконец, регулярные контакты с Китаем и возможность для монахов и молодых конфуцианских студентов получить престижное образование в Тан вели к дальнейшей конфуцианизации определенных слоев привилегированного класса (прежде всего юктупхум). Они также способствовали импорту в Силла новых направлений в танском буддизме, прежде всего школы чань.

Смуты в центре и увеличившиеся налоговые требования приходящих к власти аристократических кланов (средства были нужны прежде всего на борьбу с политическими противниками из числа соперничающих клик) означали усиление эксплуатации провинциального крестьянства и были важной причиной общего кризиса сельской экономики — хронического голода, эпидемий и разорения села. В принципе, в традиционном обществе превышающая разумные нормы внеэкономическая эксплуатация непосредственных производителей всегда чревата, при малейших неблагоприятных колебаниях природных условий (недороде из-за засухи или наводнений), серьезными социальными последствиями — голодом и эпидемиями. Именно это и начало происходить в Силла с конца VIII в. И, как часто бывает, дисбаланс в социальной структуре начал приводить Силла этого периода к массовому насилию «снизу» — периодическим крестьянским бунтам.

Уже весной 786 г. недород поразил восточную часть страны, и к осени голод начался в столице. Неурожаи и голод в провинциях продолжились в 787–788 гг. Государство пыталось облегчить ситуацию в столице раздачей продовольствия из государственных складов, но в провинциях начались бунты. Массовый голод усилился в 789–790 гг., несмотря на все предпринимаемые властями меры — продовольственную помощь, мобилизацию общинников на починку дамб, а также переселение на северное пограничье (что имело также оборонно-стратегическое значение). Засухи, голод и эпидемии без перерыва продолжались в 795–798 гг. Дезорганизованное политическими потрясениями государство было бессильно справиться с ситуацией. После некоторого относительного «затишья» в начале IX в. государственный аппарат был вновь расстроен очередной вспышкой борьбы за трон в 809–810 гг., что не замедлило сказаться на экономике. В 814–816 гг. засухи и голод в западной части страны (побережье Желтого моря) привели к вспышкам восстаний (на подавление которых были отправлены войска из столицы) и массовой эмиграции в Китай, на Шаньдунский полуостров, где начала к тому времени складываться значительная силлаская колония. Многие из эмигрировавших в Китай силласцев были активно вовлечены в международную морскую торговлю на Желтом море. Те из них, кто сумел разбогатеть на этом промысле и сколотить собственные вооруженные отряды, становились впоследствии важными участниками силлаской политической жизни. Вспышки голода вновь поражали страну в 817 и 820 гг. В 821 г. дело дошло до массовой продажи голодающими детей в рабство. Затем, после серии сепаратистских мятежей провинциальной знати в 822 и 828 гг., ситуация вновь ухудшилась с начала 830-х гг. Голод и эпидемии 832–834 гг. привели к массовым восстаниям. После того, как государственный аппарат опять был дезорганизован серией переворотов и контрпереворотов в столице в 836–839 гг., в деревню опять пришли массовый голод и эпидемии (840–841 гг.). Впоследствии крупные вспышки голода стали поражать Силла регулярно — с периодичностью в 12–15 лет до 880-х гг., а после и значительно чаще. Разлад государственной машины, бессилие властей помочь голодающим усилило тенденции к самоорганизации на селе, власть и влияние местных лидеров (прежде всего деревенских старост — чхонджу — крупных сел), а также провинциальной знати, чиновничества и монашества, располагавших достаточными ресурсами для восстановления порядка на местах. В итоге, кризисная ситуация в провинции стала одним из важных факторов в укреплении на местах сепаратистских тенденций, приведших в итоге силласкую государственность к краху.

Главным фактором, «раскачивавшим» ситуацию на местах, была, несомненно, политическая нестабильность в центре. После относительно скорой кончины Ким Янсана к власти, в ходе острого противостояния с другими аристократическими кликами, пришел Председатель Совета Знати (сандэдын) Ким Гёнсин (посмертное храмовое имя — Вонсон; 785–798), опиравшийся, в том числе, на союз с кланом «Новых Кимов» (Син Ким-сси) — потомками Ким Юсина. Именно Вонсон и является реальным родоначальником правящего дома Силла «позднего периода». К нему восходит генеалогия большей части царствовавших после него силласких монархов. Будучи дальновидным политиком и нуждаясь в опоре для борьбы с противостоящими его клану аристократическими кликами, Вонсон предпринял ряд мер, направленных на союз со служилым сословием. При нем (в 788 г.) в Силла были, в частности, впервые введены государственные экзамены на чин по классической литературе по трем классам (токсо сампхумгва). От этой меры должны были выиграть незнатные, но образованные выходцы из сословий юктупхум и одупхум, но монополии аристократов-чинголь на высшие ранги новая система не затрагивала. В реальности, ключевые посты оказались монополизированными ближайшими родственниками (прежде всего сыновьями и внуками) самого Вонсона, не без основания видевшего в выходцах из «чужих» аристократических кланов потенциальных соперников. Мятежи аристократов безжалостно подавлялись дворцовыми войсками, все более принимавшими характер личной дружины правящего дома.

После смерти Вонсона и наследовавшего ему внука, Сосона (799–780), власть при малолетнем государе Эджане (800–809) оказалась в руках дяди последнего, Председателя Совета Знати Ким Онсына (внук Вонсона), назначенного регентом. Опасаясь потери власти со взрослением Эджана, Ким Онсын предпочел в 809 г. убить племянника и сам взойти на трон (посмертное имя — Хондок; 809–826). Все трое — Сосон, Эджан и Хондок — были сыновьями и внуками старшего сына Вонсона, по имени Ингём: поэтому первая треть IX в. известна в силлаской истории как период доминирования «линии Ингёма». Находясь у власти, Ким Онсын, как и его дед Вонсон, пытался укрепить положение своего клана союзом со «средними» служилыми сословиями, сделав несколько шагов в сторону конфуцианских порядков. Так, в 806 г. в целях экономии средств было запрещено строить новые буддийские храмы и проводить слишком пышные буддийские церемонии. Поддерживая теснейшие отношения с главным партнером (и формальным «сюзереном»), Танской империей, Ким Онсын проявлял интерес и к налаживанию связей с Бохаем и Японией (видимо, из торговых соображений). Однако ни жесты в сторону служилых слоев, ни дипломатическая активность не могли спасти режим Ким Онсына от недовольства соперничающих аристократических кланов. С расшатыванием власти центра на местах это недовольство начало принимать формы сепаратистских мятежей.

Рис. 19. Отлитый в 771 г. колокол столичного монастыря Пондокса, посвященного памяти государя Сондока (702–737). Высота этого бронзового колокола — 3,78 м, вес — около 25 тонн. Отливку колокола в память своего отца Сондока начал еще Кёндок-ван, но закончена она была лишь в правление Хегон-вана. Для государственной машины Силла предприятие такого масштаба было немалым бременем. Интересна надпись на колоколе (830 иероглифов), объясняющая, что «раздающийся меж Небом и Землею» «драконьему рыку подобный» звук колокола
 одаряет всех слушающих благодатью и ведет их за пределы мира слов, к конечной и
 невыразимой истине нирваны. Надпись также восхваляет трех государей (Сондока,
 Кёндока и Хегона) и добродетели регентши государыни Манволь. «Кармические заслуги», накопленные созданием колокола, должны были обеспечить благополучие
 Силла и способствовать обретению нирваны всеми живыми существами. Согласно
 надписи, главными ответственными за отливку колокола были Ким Он и Ким Янсан,
 что хорошо показывает их реальную роль в этот период. По легенде, чтобы колокол
 хорошо звучал, при отливке в котел с кипящим металлом был брошен ребенок. По-
видимому, это предание отражает сложное отношение непривилегированных слоев к
 подобным способам накопления «кармических заслуг». Для общинников это религиозное предприятие оборачивалось новым усилением налогового бремени. Рельефные изображения небесных музыканток (апсар) на колоколе считаются шедеврами
 силлаского искусства.

Самым крупным из них было восстание Ким Хончхана в 822 г. Ким Хончхан, выходец из клана, соперничавшего с Вонсон-ваном еще в конце VIII в., использовал свое положение правителя области Унчхонджу (бывшие пэкческие земли) для того, чтобы основать свое собственное «государство» Чанан и формально отделиться от Силла. Тот факт, что большая часть областных правителей на бывших пэкческих и каяских землях предпочла примкнуть к мятежникам, говорит о широком распространении сепаратистских настроений в силлаской провинции. Мятеж был подавлен после жестоких боев, но, несмотря на учиненную победителями безжалостную расправу (239 родственников и сторонников Ким Хончхана были казнены), уже через несколько лет (в 828 г.) вспыхнул новый сепаратистский мятеж в долине Хангана. Правящая клика стремилась создать себе опору в провинциях, прилагая значительные усилия к освоению северного пограничья. К северу от р. Ёсонган строились крепости, туда переселялось население с юга, и т. д. Однако общего подъема сепаратистских настроений в провинциях эти меры ослабить не могли.

В правление последнего государя из «линии Ингёма», Хындоквана (826-836), при дворе стала возвышаться другая ветвь клана Вонсона — «линия Еёна» (потомки Еёна, младшего сына Вонсона). Эту ветвь, однако, ослабляли хронические распри между двумя ее «ответвлениями»: родственниками и потомками старшего сына Еёна, по имени Кюнджон (Председатель Совета Знати с 835 г.), и потомками младшего сына Еёна, по имени Хонджон. В результате вооруженной схватки, развернувшейся прямо во дворце после смерти Хындоквана, сын Хонджона сумел уничтожить Кюнджона и часть его сторонников и взойти на трон (посмертное имя — Хыйган-ван). Однако торжество потомков Хонджона оказалось недолговечным. Уже в 838 г. новый узурпатор, на этот раз член бокового ответвления «линии Ингёма», ворвался со своей дружиной во дворец, расправился с приближенными Хыйган-вана, принудил самого вана к самоубийству и тут же взошел на освободившийся престол. Пока потомки Хонджона и «линия Ингёма» уничтожали друг друга, сын убитого Кюнджона, Ким Уджин, бежал на далекую окраину Силла, к командиру особого административного района Чхонхэджин (остров Вандо, часть современной пров. Юж. Чолла) Чан Бого.

Чан Бого был колоритной фигурой, типичной для своего времени. Выходец из простонародья, он в юном возрасте эмигрировал в Тан (возможно, из-за голода в Силла), служил в китайской армии, потом сумел разбогатеть на морской торговле с Японией и Силла и сколотить вокруг себя дружину. В 828 г., вернувшись на родину, Чан Бого получил он Хындок-вана право основать на морском пограничье Силла особый административный округ Чхонхэджин для борьбы с японскими и китайскими пиратами. Чан Бого, увеличив свою дружину до 10 тыс. воинов, сумел не просто уничтожить пиратов, но и взять под контроль морскую торговлю на Желтом море, создав своеобразную «торговую империю» и накопив громадные богатства. Решив приобрести еще и политическую власть, Чан Бого активно вмешался в борьбу на стороне Ким Уджина.

С помощью дружин Чан Бого Ким Уджин сумел в 839 г. расправиться с соперниками из «линии Ингёма», захватить столицу и провозгласить себя государем. В тот же год он умер, не выдержав всех перенесенных за три года кровавых смут нервных потрясений (посмертное имя — Синму). С победой Ким Уджина к власти пришла группа потомков Кюнджона из «линии Еёна», монополизировавшая престол до 861 г. Однако ее триумф омрачал тот факт, что победа была достигнута за счет помощи со стороны «чужака» в аристократическом кругу, Чан Бого. Последний уже в 845 г. потребовал у сына Ким Уджина, государя Мунсона (839–857), своей «доли пирога», а именно — женитьбы государя на его, Чан Бого, дочери. Допускать в свои сферы «безродного» провинциала аристократы чинголь не желали, и дерзкая просьба Чан Бого была отвергнута. Результатом была сепаратистская попытка со стороны вознегодовавшего на «неблагодарность» столичной знати морского торговца (846 г.). Волнения были подавлены лишь после того, как к Чану был подослан убийца (846 г.), округ Чхонхэджин — ликвидирован, а все его жители (исключая тех, кто успел вовремя мигрировать в Японию или Китай) — переселены в глубь полуострова (851 г.).

С ликвидацией «удельного владения» Чан Бого монополизировавшая трон клика на какое-то время избавилась от провинциальных соперников и овладела ситуацией. Определенная реставрация централизованного административного контроля после ликвидации остатков «морской державы» Чан Бого в 851 г. завершает собой наполненный смутами первый этап «позднего периода» силлаской истории. Однако проблемы перманентного недовольства отчужденных от власти «средних» и «низших» групп правящего класса временное восстановление управленческой машины не решало. После некоторого «затишья» — относительно стабильного второго этапа (851–889 гг.) «позднего периода» силлаской истории — крестьянские восстания и сепаратистские мятежи разгорятся вновь, в конце концов подводя силласкую государственность к летальному кризису.

Рис. 20. Здесь, на острове Вандо у южного побережья Кореи, находился как центр основанного Чан Бого административного района Чхонхэджин, так и построенный на доходы от морской торговли храм Попхваса. Чан Бого был верующим буддистом и охотно привечал у себя не только силласких, но и японских и китайских монахов. Интересно, что в названии острова Вандо иероглиф «ван» означает как раз тот сорт камыша, из которого силлаские мореходы изготавливали паруса. Видимо, изобилие материала для парусов на острове было одним из факторов, привлекших к нему внимание Чан Бого.

Второй этап (851–889) силлаского «позднего периода» характеризуется некоторой «разрядкой» в борьбе за власть между различными ветвями дома Вонсона. От последнего из потомков Кюнджона на троне, государя Хонана (857–861), власть перешла к одному из потомков Хонджона, Ыннёму (посмертное имя — Кёнмун; 861–875). Начиная с воцарения Кёнмуна, потомки Хонджона из «линии Еёна» владели троном вплоть до 912 г., когда власть в разваливающемся государстве перешла к их родственникам по женской линии из клана Пак. Воспитанный в конфуцианском духе бывший лидер организации хваран, Кёнмун проводил осторожную политику, пытаясь сплотить вокруг себя весь клан Вонсона. Как символ этой политики, он начал с 865 г. строить на могиле Вонсона большой буддийский храм Сунбокса. Строительство смогли завершить только его потомки через 20 лет.

Однако отчуждение всех прочих аристократических групп от власти вызывало периодические (раз в 3–4 года) мятежи и заговоры недовольной знати. В 874 г. мятежники сумели даже ворваться во дворец. Их с большим трудом уничтожила внутренняя охрана. То же самое продолжалось и в правление детей Кёнмуна — Хонгана (875–886) и Чонгана (886–887). Мятежи зачастую охватывали отдаленные районы (особенно долину Хангана), контроль центральной власти над которыми слабел день ото дня. Лишь определенная стабильность во дворце удерживала страну от полного развала. Желая расширить свою социальную базу, правящая группа пыталась использовать в придворных учреждениях (прежде всего связанных с дипломатией или составлением различных административных бумаг) образованных выходцев из «средних» сословий, прежде всего тех из них, кто учился в Китае и сдал там экзамены на ученую степень (это было позволено иностранцам с 821 г.). Однако на ключевые должности обладателей танских степеней (всего их известно около 50–70 человек) аристократия чинголь пускать не желала. В итоге эта группа стала генератором оппозиционных настроений, часто блокируясь на более позднем этапе с сепаратистскими кликами. Недовольство конфуцианской служилой интеллигенции, «идейное» осуждение ею аристократических порядков стало важным фактором общего кризиса.

Временем окончательного распада силлаской государственности был третий этап (889–935) «позднего периода», начавшийся вскоре после воцарения дочери Кёнмуна, государыни Чинсон (887–897). Новая правительница, совершенно не имевшая государственного опыта, передоверила сложную административную машину группе из нескольких приближенных-фаворитов, которые воспользовались этим для собственного обогащения. Правящая группа требовала от местных чиновников взяток и подношений. Это оборачивалось чрезмерной эксплуатацией податного слоя и приводило к массовому разорению крестьянства, уходу бывших налогоплательщиков к «сильным домам» (местным аристократам и монастырям), обладавшим налоговыми льготами и защищавшим «своих» крестьян от чиновных вымогательств. Массовый переход крестьянства на положение крепостных местной знати подрывал налоговую базу государственного аппарата и усиливал сепаратистские настроения, особенно в бывших пэкческих и когурёских районах.

В конце концов, в 889 г. произошел социально-политический взрыв. В ряде областей и округов провинциальная администрация вообще отказалась платить налоги в казну. Это означало дополнительные поборы с «ближних» областей, все еще остававшихся под эффективным контролем центра, но здесь чаша крестьянского терпения перелилась через край. По всей стране начались крестьянские восстания, и местное управление было парализовано. Боевой дух восставших был столь высок, что в некоторых случаях, по сообщению источников, командиры правительственных карательных отрядов «взирали на палисады бунтовщиков в страхе и боялись идти вперед». К 891 г. северо-восток страны (район совр. пров. Канвон) оказался под контролем многочисленных и хорошо организованных отрядов повстанческого командира Янгиля.

Вскоре среди подчиненных Янгиля выдвинулся молодой военачальник Кунъе, которому вскоре суждено будет сыграть немалую роль в политической истории последних лет Силла Незаконный сын одного из поздних силласких государей (Хонана или Кёнмуна), он жил некоторое время монахом на севере страны. К 894 г. Кунъе, отделившись от Янгиля, объявил себя самостоятельным «полководцем» и в течение 2–3 лет взял под свой контроль большую часть севера и северо-востока долины р. Ханган. В ситуации, когда отдаленные провинции начали переходить под контроль независимых владетелей, центр страны находился под постоянной угрозой повстанческих атак. Так, в 896 г. отряды «красноштанников» (крестьян-повстанцев, носивших красные штаны в качестве своеобразной униформы) разгромили органы местного управления на юго-западе, и дошли практически до окрестностей столицы, грабя имущее население. Отречение непопулярной государыни Чинсон от трона и ее смерть в 897 г. уже не могли исправить положения. Провинция принадлежала или повстанцам, или элитарным местным группам, сумевшим организовать свои войска и создать самостоятельную администрацию. В 905 г. новый государь Хёгон (897–912) запретил оставшимся верными Силла местным воинским командирам атаковать повстанческие станы, приказав ограничиться лишь обороной крепостей. Фактически центральная администрация признала отсутствие средств и возможностей для активной борьбы с провинциальными мятежниками и сепаратистами. Правительство сословия чинголь, контролировавшее теперь лишь окрестности столицы, доживало свои последние десятилетия.

б) Социально-политический распад Объединенного Силла и войны между его наследниками

Какова была реакция провинциальной знати на повстанческое движение и практическую утрату центром контроля на местах? Видя бессилие столичного аристократического режима, местные землевладельцы принялись организовывать свои вооруженные отряды, а самые влиятельные из них начали создавать собственные режимы, ведя дело к формальному отделению от Силла. Вооруженные отряды и новорожденные режимы местной элиты подавляли крестьянские бунты или же чинами, наградами и посулами привлекали крестьянских вожаков на свою сторону. Так, в огне смут и беспорядков, из местной землевладельческой и чиновной элиты и предводителей разного рода вооруженных групп (в том и числе и крестьянских повстанческих отрядов) создавался новый военно-землевладельческий класс, в определенной мере сходный с феодальным сословием средневековой Европы.

Типичной для этого класса была фигура «хозяина крепости» (сонджу), часто по происхождению выходца из провинциальных чиновников или сельских «старост» (чхонджу), владевшего земельными угодьями и контролировавшего окружавшую его крепость район. Сидевшие на землях «хозяина крепости» крепостные были лично зависимы от него и отдавали ему большую часть урожая. Остальное население платило ему те же налоги, что раньше шли в силласкую столицу. Опорой таких «хозяев» были их личные дружины, младшие командиры которых часто были мелкими или средними землевладельцами. Как правило, часть изъятого у непосредственных производителей прибавочного продукта «хозяин крепости» передавал в качестве дани одному из контролировавших периферию сепаратистских режимов. Сформировавшаяся в ходе смут рубежа IX–X вв., эта иерархия действительно напоминает порядки европейского средневековья. Правда, она никогда не была столь строгой и кодифицированной, как в Европе или Японии. Точнее сказать, она не успела стать таковой. Традиция государственной централизации была уже столь укорена в формирующейся корейской культуре, что следующая династия, Корё (918-1392), восстановив контроль над страной, сумела в течение нескольких десятилетий вернуть общество к «норме» централизованного бюрократического управления. Однако и после этого, при всей бюрократизации и конфуцианизации общества, частная собственность знати на наследные земли практически сохранилась (в несколько уменьшенных масштабах).

Что представляли собой новые сепаратистские режимы, оказавшиеся на вершине недолговечной «феодальной иерархии»? Типичен пример Кён Хвона — провинциального силлаского командира, в 892 г. с 5-тысячной дружиной подчинившего себе значительную часть территорий бывшего Пэкче и объявившего себя «полководцем запада». Кён Хвон предпочел признавать влияние сильнейших повстанческих вожаков на местах, объявляя их своими «вассалами» и практически способствуя превращению крестьянских лидеров в местных феодалов. В частности, одним из его «вассалов» стал командир Янгиль. Другим средством укрепления своей власти над бывшими пэкческими землями были для Кён Хвона демагогические обещания «возродить» Пэкче, «неправедно погубленное» силласкими и танскими армиями (интересно, что сам Кён Хвон не был пэкчесцем по происхождению). Судя по тому, что подобные декларации находили горячий отклик у населения бывших пэкческих земель, потомки подданных Пэкче так никогда и не ассимилировались полностью в силлаской среде. В 900 г. Кён Хвон объявил о создании государства Позднее Пэкче (Хубэкче), провозгласил себя государем (ваном) и установил отношения формального «вассалитета» с одним из режимов, укрепившихся на юге Китая после фактической утраты Тан контроля над провинциями в 880-890-х гг. Новый государь достиг определенных успехов в борьбе с обессиленным силласким правительством. Однако почти сразу у него появился серьезный соперник — режим Позднее Когурё (Хугогурё).

Основал Позднее Когурё (используя антисилласкую риторику примерно того же типа, что и Кён Хвон) бывший монах Кунье, в свое время служивший подчиненным Янгиля, но потом отделившийся и с дружиной в 3 тыс. 500 воинов поставивший к 898 г. под свой контроль большую часть земель севера и северо-востока. «Вассалами» Кунъе становились как крестьянские вожаки, так и местные крупные и средние землевладельцы, располагавшие собственными вооруженными отрядами. К последним, в частности, принадлежал кэсонский (Кэсон — город в северной части долины Хангана, на севере совр. пров. Кёнги) феодал Ван Гон. Выходец из разбогатевшего на морской торговле знатного рода, он получил от Кунъе должность начальника уезда и командира кавалерийской части. После того, как в 897–899 гг. войскам Кунъе удалось разгромить отряды Янгиля и установить контроль также и над южной частью долины Хангана (вплоть до районов совр. пров. Сев. Чхунчхон), удачливый полководец провозгласил себя в 901 г. ваном государства Позднее Когурё со столицей в Кэсоне. Установлена была и система должностей и ведомств, сильно напоминавшая силласкую. Видимо, никакой другой административной системы Кунъе — сам выходец из силлаского правящего дома — представить себе не мог. Использовал Кунъе и традиционные силлаские чиновничьи ранги, но присвоение ранга определялось теперь не происхождением, а исключительно воинскими заслугами и личной преданностью, что расширило рамки вертикальной мобильности в обществе и сделало Позднее Когурё грозным соперником более «закрытого» аристократического Силла.

Кунъе, в 904 г. переименовавшему свое государство в Маджин и в 905 г. перенесшему столицу в Чхорвон (совр. уезд Чхорвон пров. Канвон), покорялись как феодалы северного пограничья, так и вожаки крестьянских отрядов («желтых кафтанов» и «красных кафтанов») восточного побережья. Он начал думать о покорении Силла и Позднего Пэкче и объединении всего полуострова под своей властью. В войне против Позднего Пэкче армия Маджина — в 911 г. заново переименованного в Тхэбон («Великое Владение») — действительно достигла заметных успехов. Отрядам Ван Гона, ставшего ближайшим помощником Кунъе (первым министром — сиджуном), удалось даже отнять у Кён Хвона часть земель в совр. пров. Юж. Чолла, тем самым окружив центр Позднего Пэкче с двух сторон. Однако, при всех удачах в войнах с соперниками, слабым местом режима Кунъе была внутренняя политика. Новый государь не уступал в жестокости силласким автократам периода Объединительных войн, казня своих подчиненных по малейшему подозрению. В числе репрессированных оказались даже жена Кунъе (ложно обвиненная в прелюбодеянии) и два его сына (915 г.). Повод для недовольства давала и религиозная демагогия Кунъе. Бывший монах объявил себя снизошедшим на землю Бодхисаттвой Майтрейей, сделав свою персону предметом обязательного культа. Эта попытка апеллировать к милленаристским представлениям масс не нравилась феодалам из окружения Кунъе, приверженным более традиционной интерпретации буддийского учения.

Растущее недовольство непредсказуемым лидером вылилось в 918 г. в государственный переворот. Наиболее влиятельные «вассалы» Кунъе объявили новым ваном Ван Гона, популярного среди землевладельческой знати Севера. Кунъе, на стороне которого практически никого не осталось, попытался бежать, но был убит местными жителями. Придя к власти, Ван Гон переименовал Тхэбон в Корё (наименование Когурё без среднего иероглифа; часто употреблялось как синоним Когурё уже в древности) и в 919 г. вновь перенес столицу в Кэсон. Внешне Кён Хвон отнесся к гибели своего соперника Кунъе и восшествию на престол Ван Гона с радостью, даже послав миссию с поздравлениями. Очевидно, Позднему Пэкче требовалась передышка в непрерывных войнах. Однако, при всем показном миролюбии Кён Хвона, было ясно, что отныне главным политическим конфликтом полуострова все равно станет соперничество между Поздним Пэкче и Корё. Как Кён Хвон, так и Ван Гон стремились объединить все корейские земли под своей властью. Период сосуществования Позднего Когурё (с 918 г. — Корё), Позднего Пэкче и Силла (900–936 гг.) часто называют эпохой Поздних Трех государств (Хусамгук). Однако активными субъектами военно-политической борьбы были прежде всего Позднее Пэкче и Корё. Разлагающееся Силла оставалось пассивным созерцателем схватки, имея мало возможностей воздействовать на ее исход.

Придя к власти, Ван Гон (известный также по посмертному храмовому имени Тхэджо — Великий Предок) начал проводить осторожную политику с явными конфуцианскими нотками, снизив налоги с крестьянства и активно привлекая местных феодалов на свою сторону: часто новым «вассалам» даже жаловалась государева фамилия Ван. Желая легитимизировать себя как законного преемника Силла, Ван Гон установил с силласким двором дружеские отношения и практически вошел с Силла в военный союз против Кён Хвона. Но слишком рано выступать в открытую против сильного Позднего Пэкче Ван Гон тоже не желал. У основателя Корё было достаточно забот с привлечением новых сторонников, подавлением оппозиционных выступлений и войной с кочевниками-мохэ на северных рубежах.

Войну против Ван Гона начал Кён Хвон в 926 г. В следующем году ему удалось взять приступом силласкую столицу. Там он убил государя (отомстив ему тем самым за союз с Ван Гоном), захватил в рабство тысячи пленных (в том числе многих представителей дворцовой знати) и разграбил дворцовые сокровища. Поражение союзника вынудило Ван Гона к решительным действиям. Корёская армия дала в том же году войскам Кён Хвона сражение в районе современного города Тэгу, но потерпела сокрушительное поражение и вынуждена была отступить. Ван Гон с трудом спасся лишь благодаря самопожертвованию нескольких своих подчиненных. Войска Позднего Пэкче захватили ключевые районы Мунгёна и Андона (пров. Сев. Кёнсан), перерезав тем самым сообщение между Корё и Силла.

Однако в 930 г. в войне наступил перелом. Армия Корё, усиленная беженцами из разгромленного киданями в 926 г. Бохая, сумела одержать в районе Андона внушительную победу над силами Кён Хвона, отняв у противника практически всю современную провинцию Кёнсан. После этого влияние и авторитет Ван Гона увеличивались из года в год. В 931 г. он заключил с государём Силла Кёнсуном официальный союз, в 933 г. был признан «вассалом» династии Поздняя Тан (923–936 гг.), а в 934 г. отнял у Позднего Пэкче часть современной пров. Чхунчхон. Триумфальным для Ван Гона стал 935 г., когда Кён Хвон, против которого восстали его собственные сыновья, принужден был бежать в Корё. Ван Гон встретил недавнего соперника с почестями, ибо переход Кён Хвона в «вассалы» Корё давал законный повод для полного разгрома Позднего Пэкче. Важным для легитимности объединительной политики Ван Гона было оформленное в том же году мирное присоединение Силла к Корё на выгодных для силлаского Кёнсун-вана условиях. Последний государь Силла, объявив себя подданным Ван Гона, получил должность министра, корёскую принцессу в жены и район бывшей силлаской столицы (переименованной теперь в Кёнджу) в качестве «кормленого владения».

Став, с точки зрения современников, легитимным преемником Силла и законным владетелем Позднего Пэкче (в связи с капитуляцией Кён Хвона), Ван Гон смог в 936 г. разгромить войска взбунтовавшихся против отца сыновей Кён Хвона и присоединить к Корё все пэкческие территории. Кён Хвон был пострижен в монахи и вскоре умер. Объединение бывших силласких земель было, таким образом, завершено. С переходом в 938 г. правителя о. Чеджудо (тогда назывался Тхамна) в «вассалы» Ван Гона под властью Корё оказалась большая часть земель полуострова. Победа Корё над Поздним Пэкче объясняется мудрой политикой Ван Гона, гарантировавшего местным феодалам сохранение их привилегий и имущества на условиях лояльности новому государству. Сыграли роль другие факторы. Корё распоряжалось богатыми ресурсами северных районов полуострова, имея возможность привлекать в свою армию как бохайцев, так и отряды «северных инородцев» (мохэ, тели, и т. д.).

Триумф Ван Гона означал, что из многочисленных феодальных владетелей, перешедших под власть новой династии, равно как и из высшего слоя их вассалов, постепенно образуется основа корёской государственности — господствующий класс средних и крупных землевладельцев. С нормализацией функционирования государственного аппарата важнейшим каналом социальной мобильности для этого класса становится государственная служба. Постепенно господствующий класс Корё приобретает характеристики землевладельчески-административной элиты, а сама государственность Корё — синтетический аристократически-бюрократический характер. Несомненно, социально-политическое устройство Корё было шагом вперед по сравнению с силлаской системой сословных групп и сословных привилегий. Даже у низших слоев провинциального землевладельческого класса появилось больше возможностей для выдвижения. Отмирание при новой династии жесткой силлаской иерархии сословных групп дает ряду корейских историков основание считать, что переход от Силла к Корё означал также для корейской истории переход от древнего к средневековому обществу. Государство Ван Гона в значительно большей степени, чем Силла, было привержено меритократическим нормам конфуцианства, и потомки знати чинголь составили лишь одну, сравнительно небольшую группу знати в новом высшем обществе, состоящем теперь из множества разнообразных местных кланов и фамилий. Тем не менее силлаская культура, и особенно силлаский буддизм, были, хотя и не без изменений, в целом унаследованы новым корёским обществом.

в) «Девять школ» буддизма сон IX–X вв

Что же представляла собой религиозная основа силлаского общества «позднего периода» — буддизм? Если в буддизме времен автократического правления четко различались «ученые» школы (скажем, учение Ыйсана) и простонародные культы (прежде всего связанные с верой в «спасителей» — Амитабху и Майтрейю), то в позднесилласком буддизме пропасть между «книжниками» и «спасающимися верой» была «заделана» с появлением нового популярного направления — чань-буддизма (кор. сон; то же, что японское дзен). Корейский сон был продолжателем китайских чаньских школ. Его «привозили» на полуостров корейские монахи, возвращавшиеся домой после учебы в Тан. Главный принцип чань/сон — достижение «просветления» через внутреннее психологическое усилие по духовному «преодолению» внешнего мира, без зависимости от писаний и часто даже без соблюдения традиционной монашеской дисциплины (винаи). Он мог быть приложен и к столичному аристократу, и к провинциальному чиновнику, и к малограмотному крестьянину; в этом смысле новое направление отличалось беспрецедентной универсальностью.

Делало его популярным и другое обстоятельство. С точки зрения чань/сон, «просветления» вполне можно было добиться и в миру, и достижение этого идеала не исключало дальнейшей «включенности» в «посюстороннюю» активность, а, наоборот, оплодотворяло и осмысляло ее. В каком-то смысле (но, конечно, в другом культурном контексте), в чань/сон звучали те же нотки, что позднее прозвучат в распространившихся по Европе с XVI в. протестантских учениях — идея «мирского аскетизма», неразделимости религиозных идеалов и «мирской» повседневной работы. Поэтому и неудивительно, что новое направление активно поддержали прежде всего неудовлетворенные действительностью средние и низшие слои господствующего класса — интеллектуалы из сословия юктупхум, провинциальные чиновники и средние землевладельцы, и т. д. Сонские монастыри располагались в провинции, и их настоятели часто были весьма популярны среди населения, становясь своеобразными духовными лидерами округи. В связи с этим местные феодалы часто стремились приблизить влиятельных подвижников к себе, официально становясь их «мирскими учениками» и жертвуя монастырям большие участки земли. Поля сонских храмов обрабатывали как крепостные и арендаторы (в этом смысле монастыри ничем не отличались от прочих провинциальных феодалов), так и сами монахи: в сонских правилах, ежедневный труд был частью направленной на «просветление» духовной работы. В данном контексте, принадлежа с точки зрения отношений собственности к господствующему классу, сонские монастыри все же оставались эмоционально близки трудовым слоям населения, что позволяло им играть роль надклассовых «духовных центров», «медиаторов» социальных противоречий.

Наибольшую известность в позднем Силла и раннем Корё получили т. н. «девяти школ» (кусан) сон. Каждая из них имела свою генеалогию «праведников-основателей», свои центральные монастыри, свой «регион влияния» в провинции и своих покровителей в местной феодальной среде. Вообще в сон «линия преемственности», духовная связь между учеником и учителем была необычайно важна. Считалось, что именно через такой контакт (который по виду мог сводиться к обмену несколькими, часто внешне бессмысленными, репликами), а не через «море писаний», передается «просветление». Во многих случаях, однако, такая связь имела и вполне материальный оттенок. Избранному ученику (на которого учитель мог смотреть, как феодал на своего «вассала») передавался в управление монастырь с немалыми земельными угодьями.

Типичной для «девяти школ» была, например, сыгравшая позже важную роль в буддийской истории Корё школа Каджисан, названная так по горе в совр. уезде Чанхын пров. Юж. Чолла, где находился монастырь — центр влияния секты. Первым ее основателем считался провинциальный монах Тоый (посмертное имя: наставник Вонджок; конец VII — начало VIII вв.) из долины р. Ханган. В миру он носил фамилию Ван и, возможно, принадлежал к клану Ван Гона. Уехав в Китай на учебу в 784 г., он прожил там 37 лет и воспринял традицию Сидана (735–814) — знаменитого ученика великого чаньского наставника Мацзу (709–788). Вернувшись в Силла после долгого отсутствия, Тоый столкнулся с непониманием и враждебностью со стороны «ученых» сект, видевших в идее «просветления без опоры на тексты» не более чем «дьявольское наваждение»; остаток жизни ему пришлось провести в отдаленном горном монастыре. Однако ученик одного из учеников Тоыя, монах Чхеджин (804880) из государева рода Ким, сумел после путешествия в Китай стать (не без поддержки двора) настоятелем монастыря Поримса на горе Каджисан и сделать этот храм центром своей школы (858 г.). При покровительстве и на средства одного из крупных местных землевладельцев, Ким Онгёна, объявившего себя его «учеником», Чхеджин отлил из железа большую статую Космического Будды Вайрочаны (858-859 г.). Среди более чем 800 учеников Чхеджина получил известность монах Хёнми (864-917), убитый властным и жестоким Кунъе за откровенные и смелые проповеди, осуждавшие насилия и войны. В течение периода Корё монастырь оставался важным религиозным и экономическим центром района; существует он и по сей день.

Рис. 21. Две «парные» трехэтажные пагоды и каменный фонарь (соктын; символ света буддийского учения) храма Поримса. Поставлены в 870 г. покровителем Чхеджина Ким Онгёном по указанию государя Кёнмуна, дабы обеспечить «благое перерождение» в «Чистой земле» предыдущему государю, Хонану. К концу периода Объединенного Силла каменные пагоды становятся меньше по размеру и более декоративны по облику, со множеством каменных миниатюрных «наверший» на «шпице» и явственно загнутыми уголками «крыш» между «этажами». В стране, все более подверженной сепаратистским тенденциям, искусство тоже становится «провинциальным», менее масштабным. В гармонии форм и легкости линий каменного фонаря мастер пытался выразить ту радость, что наполняет «просветленного» адепта сон среди тревог бытия.

Рис. 22. Железная статуя Космического Будды Вайрочаны из монастыря Поримса. Статуя (высотой в два с половиной метра) отличается «угловатыми», жесткими линиями лица, дающими представление о суровом и воинственном духе «позднего периода». Мудра статуи — большой палец левой руки в кулаке правой (чиквонин) — символизирует единство части и целого, индивида и космоса. Идея Вайрочаны занимает важное место в космологии Хваом. Как и многие черты мировоззрения Хваом, она была заимствована сонскими школами и широко ими популяризирована.

К востоку от горы Каджисан, в районе гор Чирисан, большим влиянием пользовалась школа Сильсансан, названная так по имени монастыря Сильсанса (уезд Намвон пров. Сев. Чолла). Его основал в 827 г. монах Хончхок (посмертное имя — наставник Чынгак), учившийся в Китае у Сидана вместе с Тоыем. Известность школе принес ученик Хончхока Сучхоль (815-893). Выходец из обедневшего аристократического рода, он не ездил в Китай, но тем не менее получил известность своими проповедями при дворе Кёнмунвана о различиях между ^сон и традиционными школами. Фраза, сказанная им ученикам перед смертью — «После бешеного шторма тучи расходятся и исчезают! Всегда помните, что светлая луна с запада на восток плывет!» — хорошо передает дух сонского «просветленного сознания» — поэтичный, изящный, лаконичный.

Рис. 23. Гранитное надгробие (пудо) на могиле наставника Сучхоля. Высота — 3 м. Сочетание круглой лотосообразной «подставки» внизу и восьмигранного «столба» с рельефами (тоже изображающими лотосы) посередине символично. Оно передает идею восьмичленного буддийского «благородного пути» к спасению, завершающегося просветлением (символ которого — круг). Композиция производит впечатление гармоничной законченности: смерть монаха рассматривалась как естественное слияние с «вечной пустотой», нирваной.

Духовную жизнь более близкого к столице района современного уезда Мунгён пров. Сев. Кёнсан определяла школа Хыйянсан, основанная в сер. IX в. монахом Тохоном (посмертное имя — наставник Чиджын; 824-882). Никогда не бывавший в Китае, Тохон провозгласил себя «дхармическим наследником» самых ранних силласких адептов чань, в VIII в. распространявших на полуострове ранний чань «четвертого патриарха» Таосиня (580-651). Тохон принадлежал к чинголь и был достаточно богат для того, чтобы перевести в собственность одного из своих монастырей (и тем освободить навсегда от угрозы налогообложения или конфискации) 12 поместий с 500 кёль земли. Он сумел построить в уезде Мунгён на горе Хыйянсан крупный монастырь Понамса, используя пожертвования как почитавших его «воплощенным Буддой» членов королевской семьи, так и местных землевладельцев. Имея возможность всегда рассчитывать на поддержку со стороны местной элиты, Тохон часто вел себя очень независимо по отношению к силласким правителям, отказавшись, скажем, от приглашения ко двору Кёнмунвана. В ответ на просьбу следующего государя, Хонганвана, объяснить, что такое «сознание» (важнейшая концепция в чань), Тохон, посмотрев на лунную «дорожку» на воде пруда, показал на луну пальцем и сказал, что больше ему говорить не о чем. «Соль» лаконичного, четкого ответа была ясна современникам. Все в мире чань считал не более чем «тенью», плодом нашего сознания, «просветленная» суть которого невыразима в словах.

Монастырь Тохона пользовался постоянной поддержкой со стороны местных феодалов и после смерти его основателя. Под влиянием школы Тохона находился и ряд других провинциальных монастырей, в частности, весьма известный храм Ссангеса (уезд Хадон пров. Юж. Кёнсан) в горах Чирисан, основанный (точнее, значительно расширенный) в 838-840 гг. монахом Хесо (посмертное имя — наставник Чингам; 774-850), товарищем Тоыя по учебе в Китае. Ссангеса, как и многие другие провинциальные сонские монастыри, был культурным центром округи. Он славился как разведением чая (непременного спутника сонской медитации в позднесилласком буддизме), так и традициями буддийской музыки, «импортированными» Хесо из Тан и «пересаженными» на местную почву.

На полпути между храмом Поримса и монастырем Ссангеса находилось святилище еще одной сонской школы — храм Тэанса (уезд Коксон пров. Юж. Чолла) школы Тоннисан. Основатель этой школы, монах Хечхоль (посмертное имя — наставник Чогин; 785-861), выходец из аристократического столичного клана Пак, известен был как большой начитанностью, так и немалым личным мужеством. Во время странствий по Китаю (где он прожил 15 лет, обучаясь, как и многие другие корейские монахи, у Сидана) он как-то был ошибочно принят за разбойника и приговорен к смерти, но сумел доказать свою невиновность, поразив танских чиновников спокойным и веселым выражением лица. Основанный им монастырь Тэанса был одним из крупнейших землевладельцев округи, имея примерно столько же земли, сколько и монах Тохон — немногим менее 500 кёль. Немалую известность получил ученик Хечхоля монах Тосон (821-898) — специалист в области геомантии (пхунсу чири; «наука» об «энергетических качествах» ландшафтов разных конфигураций, популярная также и в позднетанском Китае), «теориям» которого придавали очень большое значение как сам Ван Гон, так и его преемники.

К школе Хечхоля принадлежал и монах Юнда (посмертное имя — наставник Кванджа; 864-945), пользовавшийся уважением Ван Гона. Ответ Юнда на вопрос Ван Гона о том, как лучше облагодетельствовать подданных — «Коль Вы не забудете о том, что спросили, то страна и подданные и будут счастливы!» — хорошо показывает психологизм учения сон, делавшего упор не на слова, а на «просветленное» состояние сознания и «внутреннюю память» о духовном опыте. Большую роль в буддийских кругах новой династии Корё сыграл и ученик Тосона монах Кёнбо (посмертное имя — наставник Тонджин; 869-947), ставший учителем не только для самого Ван Гона, но и для его преемников, государей Хеджона (943-945) и Чонджона (945-949). Предсмертное завещание Кёнбо ученикам — «В мире Будды нет знатных и простых. Пусть будет ваше сознание чисто, как луна и вода; подобно туману или рассветной дымке, умейте уходить, не оставляя следов!» — точно выражает сонский акцент на «незагрязненном сознании» как цели духовного пути.

Рис. 24. Постамент в виде черепахи и головы безрогого дракона (ису) — все, что осталось от поставленной в 950 г. недалеко от монастыря Тэанса (вариант названия — Тхэанса) стелы в честь монаха Юнда. Монах, которого Ван Гон одарил землей и рабами, сравнивал, тем не менее, свое существование при дворе с жизнью журавля, привязанного к стрехе и лишенного возможности летать. Стела упала и раскололась примерно 150 лет назад. К счастью, ряд копий надписи на стеле сохранился в коллекциях древней эпиграфики. В скульптурном изображении черепахи — постаменте стелы — чувствуется живость и энергия, характерная для Х в. — эпохи смут и бурных перемен.

Интересный пример связи сонских школ с местными сепаратистскими кликами дает школа Поннимсан, реальный основатель которой, монах Симхый (посмертное имя — наставник Чингён; 853-923), сам в Китай не ездивший (и даже «теоретически» отрицавший необходимость обязательно изучать универсальные сонские истины именно за границей), учился у одного из корейских наследников линии Мацзу. Потомок происходившего из Южного Кая клана Ким Юсина, Симхый предпочел в эпоху смут укрыться на родине предков в Кимхэ. Он построил свой храм недалеко от бывшей столицы Южного Кая, на горе Поннимсан в окрестностях современного города Чханвон. Обосноваться в этих местах Симхый смог только при помощи местных «начальников крепостей» — происходивших из «деревенских старост» (чхонджу) крупных землевладельцев братьев Со Юрхи и Со Чхунджи. Братья Со радостно пожертвовали Симхыю и его ученикам землю, поскольку они нуждались во влиятельном посреднике, способном регулировать их отношения с сильным кланом потомков Ким Юсина, и облагодетельствованный ими сонский монах из Юсинова клана был более, чем кто-либо другой, способен играть эту роль. Кроме того, присутствие знаменитого монаха обеспечило феодалам Кимхэ благосклонность силласких столичных властей. В 918 г. Симхый и 80 его учеников были призваны во дворец объяснять сонские истины государю Кёнмёну (917–924), перед смертью лично написавшему текст памятной стелы для Симхыя. После объединения полуострова под властью Корё и прекращения смут покровители школы из рода Со лишились в округе реальной власти, и центр секты был перенесен в монастырь Кодальса в долине р. Хангана (уезд Ёджу пров. Кёнги), ближе к резиденции корёского двора в Кэсоне: ученик Симхыя монах Чханю (869–958) добился от корёских государей такого же почета, как его учитель — от силласких правителей.

Рис. 25. Ступа на могиле Чханю. Сооружена по распоряжению покровительствовавшего школе Поннимсан корёского государя Кванджона (949–975) уже после смерти последнего, в 977 г. Известна изображениями драконов и Четырех Небесных Царей. Стоит и сейчас на месте давно разрушенного храма Кодальса.

Интересный пример взаимоотношений между центральной властью, местной знатью и сонскими монастырями дает школа Сонджусан, центром который был храм Сонджуса в районе бывшей пэкческой столицы Унджина (ныне уезд Порён провинции Южная Чхунчхон). Основатель школы, монах Муём (посмертное имя — подвижник Нанхе; 800–888), был потомком Ким Чхунчху в восьмом поколении. Но к концу VIII в., клан его уже официально утратил знатность и считался принадлежащим к сословию юктупхум. После долгой (821–845 гг.) учебы в Китае у дхармических наследников Мацзу, Муём возвращается в Силла и строит свой храм, Сонджуса, на наследственных землях Ким Хына (801–847). Ким Хын, дошедший на государственной службе до должности первого министра, был (как сторонник потерпевшей поражение в междоусобице 836–839 гг. «линии Ингёма») вынужден удалиться из столицы и жил в своих родовых владениях на бывших пэкческих землях. Его можно считать типичным членом одной из наиболее значительных групп в среде крупных провинциальных землевладельцев позднего Силла — группы выходцев из среды столичной знати и высшего чиновничества, которых оттеснили в ходе дворцовых смут от центральной власти, оставив им, тем не менее, возможность жить на родовых владениях в провинции. Отличаясь, как правило, хорошим образованием и интересом к китайской культуре, члены этой группы охотно покровительствовали возвращавшимся из Китая сонским мастерам, видя в них не просто духовных наставников, но также и носителей цивилизующего начала.

По мере обретения Муёмом многочисленной паствы на бывших пэкческих землях, интерес к нему начали проявлять и центральные власти, заинтересованные в укреплении расшатанного авторитета в провинции. С особенным почитанием относился к Муёму государь Кёнмун, провозгласивший унджинского монаха своим учителем и даже пригласивший его для последнего наставления к своему ложу перед смертью. Муём всегда подчеркивал, что, хотя с точки зрения учения чань, контакты с верховной властью — вещь скорее постыдная, чем похвальная, они все же необходимы «для распространения Пути». Высокая популярность Муёма среди силласцев самых разных сословий объяснялась необычным сочетанием высокой образованности с демократизмом в быту. Муём, с легкостью цитировавший наизусть строки конфуцианских канонов, до самой смерти почти ежедневно работал в поле вместе с учениками, носил грубую одежду и удовлетворялся крестьянской пищей. Открытым для верующих всех уровней было и его учение. Муём любил повторять, что «даже необразованный мужлан может избежать пут суетного мира, ибо Будды и патриархи по рождению ничем не отличаются от простых смертных!» Дхармическим наследником одного из учеников Муёма был известный монах Хёнхви (посмертное имя — наставник Попкён; 879–941), пользовавшийся почетом при дворе Ван Гона и провозгласивший основателя Корё «совершенномудрым» в обмен на обещание последнего «стать рвом и стеной крепости Буддийского Закона» (т. е. покровительствовать сангхе).

Рис. 26. Пятиэтажная пагода на месте, где некогда стоял монастырь Сонджуса. Эта сооружение занимает центральную позицию в комплексе из трех каменных пагод. Две другие пагоды стоят недалеко от центральной в восточном и западном направлениях. Материал — гранит, высота — 6,6 м. Не исключено, что число этажей этой пагоды связано с влиянием пэкческой традиции: для пэкческой буддистской архитектуры пятиэтажные пагоды были характерны. По сравнению с пагодами VII–VIII вв., стиль этой пагоды кажется значительно упрощенным и менее уверенным. По-видимому, это передавало мироощущение людей середины IX в. — эпохи нестабильности и смут. Однако нельзя не отметить и гармонической красоты в сужающейся кверху конструкции. Недалеко от пагоды стоит и стела памяти Муёма — выдающийся памятник силлаской буддийской агиографии.

Биография основателя популярной в северо-восточных районах Силла (нынешняя провинция Канвон) школы Сагульсан, монаха Помиля (посмертное имя — наставник Тхонхё; 810–889), многим напоминает историю Муёма. Как и Муём, Помиль родился в семье влиятельных провинциальных аристократов, вытесненных со столичной арены. Один из предков Помиля соперничал за престол с Вонсон-ваном еще в конце VIII в., и, потерпев поражение, обосновался на родовых землях на северо-востоке страны, довольно скоро достигнув значительной автономии от центра. К тому же клану принадлежал и Ким Хончхан, известный сепаратистским мятежом 822 года. Подобно Муёму, Помиль учился в Китае у одного из учеников Мацзу. По возвращении в Силла Помиль построил на родном северо-востоке храм Кульсанса, используя земли и средства своих могущественных родственников, управлявших этими отдаленными местами.

Рис. 27. Каменные колонны для монастырских флагов (танган чиджу), стоящие на месте разрушенного монастыря Кульсанса (6 км от центра совр. города Каннын, пров. Канвон). Эти пятиметровые гранитные столбы считаются самыми большими по размеру из всех силласких сооружений подобного типа, что говорит о размерах и богатстве храма. По-видимому, состоятельность монастыря Кульсанса, известного как крупнейший из всех сонских храмов Силла, объясняется тесными связями Помиля с местной элитой.

Столь тесная связь с местной знатью позволяла Помилю пойти дальше Муёма и не только теоретически утверждать «постыдность» связи с суверенами, но и в реальной жизни твердо отказываться от приглашений посетить столицу и стать государевым наставником. Ученики Помиля, происходившие из менее могущественных семей, занимали, однако, более компромиссную позицию, получая как материальную поддержку от местных «сильных домов», так и символический престиж, ассоциировавшийся со званием «государева наставника», — от силлаского двора.

Не так далеко от сферы влияния Помиля, в районе современных уездов Вонджу и Ёнволь (пров. Канвон), располагались храмы еще одной сонской школы, Саджасан. В качестве основателя этой школы почитался выходец из среды крупных землевладельцев севера долины Хангана, наставник Тоюн (посмертное имя — Чхольгам; 798–868), вернувшийся из Китая примерно в одно время с Помилем и также унаследовавший чань школы Мацзу. Однако реальным основателем первого монастыря, принадлежавшего школе Саджасан, был ученик Тоюна и выходец из тех же мест, монах Чольджун (посмертное имя — наставник Чинхё; 826–900). Именно он, при материальной поддержке государя Хонгана, основал на горе Саджасан («Гора Льва»; уезд Ёнволь) храм Хыннёнса, ставший центром школы. Однако в смутные времена, когда и храм Хыннёнса, и его основатель подвергались нападениям мятежников-крестьян и разбойничьих шаек (храм однажды сожгли дотла, а Чольджуна от смерти избавило, согласно его жизнеописанию, только чудо), покровительства безвластного двора было явно недостаточно. Чольджуну приходилось налаживать также отношения с могущественными местными правителями, готовыми помощь в защите школы от опасностей. У Чольджуна было весьма много учеников (около тысячи человек), что помогло распространить влияние школы по всей стране.

Последней из позднесилласких сонских сект оформилась школа Сумисан, основатель которой, монах Иом (посмертное имя — наставник Чинчхоль; 870–936), изучал чань преимущественно в Южном Китае. По возвращении на родину (909 г.) Иом вначале искал покровительства у кимхэского феодала Со Юрхи, упоминавшегося выше в связи с щедрой поддержкой, оказанной им монаху Симхый и школе Поннимсан. Приблизительно в 915–916 гг., однако, контроль Со Юрхи над регионом ослабевает, храм Иома начинает подвергаться нападениям «разбойников» (возможно, взбунтовавшихся крестьян), и образованному монаху приходится, в итоге, переезжать на север и обращаться за покровительством к Ван Гону. При корёском дворе Иом имел большой успех. Известно, что в одной из бесед Ван Гон спросил у наставника, не грешно ли, с буддийской точки зрения, использовать вооруженное насилие для «успокоения смуты» (т. е. борьбы за власть с политическими противниками). Ответ Иома: «К подданным должно относиться с любовью и беречь их жизни, но разве речь здесь идет о разбойничьих бандах?» — хорошо показывает, на какие компромиссы был вынужден идти придворный буддизм в процессе приспособления «неудобных» пацифистских стандартов раннего буддизма к политическим реалиям. После основания на дарованных двором землях в уезде Хэджу (совр. провинция Хванхэ, КНДР) монастыря Кванджоса (стоявшего на горе Сумисан — отсюда и название секты) школа Иома закрепила северную часть долины Хангана в качестве сферы своего влияния. Связь Иома с корёским двором и лично с основателем новой династии имела глубокий персональный характер. Известно, в частности, что, почувствовав приближение смерти, тяжело больной Иом нашел силы посетить Ван Гона (занятого в это время войной против сыновей Кён Хвона) и попрощаться с ним.

Рис. 28. Монастырь Попхынса, стоящий сейчас на горе Саджасан (волость Суджу уезда Ёнволь) на месте разрушенного еще в период Корё храма Хыннёнса. Сохранилось надгробие Чольджуна и воздвигнутая в его память стела.

В целом, появление в Силла разнообразных сонских школ и их распространение в провинциях означали совершенно новый этап в духовной жизни полуострова. Тенденция сон искать «просветление» в обыденной жизни и изъяснять сложные философские вопросы в доступной форме, предпочтение, отдававшееся патриархами сон устному слову перед сложным письменным текстом, означали, что буддийская метафизика становится отныне неотъемлемым достоянием широких слоев населения, в том числе и низших сословий. Если распространение в провинциях культа Майтрейи и Амитабхи в VII–VIII вв. означало популяризацию буддийского культа, то «сонская волна» IX–X вв. вела к широкому и прочному проникновению в массы популярно изложенных основ буддийских доктрин. В результате буддизм становится основой раннесредневекового культурного комплекса Корейского полуострова, базовым и определяющим компонентом массового сознания формирующегося корейского этноса.

А) Первоисточники:

1. Ким Бусик. Самкук саги. Изд. текста, пер., вступит, статья и коммент. М. Н. Пака / Отв. ред. А. М. Рогачев. М., 1959 (Памятники литературы народов Востока. Тексты. Большая серия. I).

2. Lee, P. Н. and de Вагу, Wm. Т. (eds.).. New York: Columbia Un-ty Press, 1997, Vol. 1, pp. 116–137.

Б) Литература:

1. Волков С. В. Ранняя история буддизма в Корее. М., 1985.

2. Волков С. В. Чиновничество и аристократия в ранней истории Кореи. М., 1987.

3. Глухарева О. Н. Искусство Кореи. М., 1982.

4. Adams, Е. В. Korea's Golden Age: Cultural Spirit of Silla in Kyongju (revised edition). Seoul, Seoul International Publishing House, 1991.

5. Gardiner, К. H. J. «Korea in Transition: Notes on the Three Later Kingdoms (900-36)» // Papers on Far Eastern History, Vol. 36, 1987, pp. 139–161.

а) Центральная власть, аристократия и чиновничество в X в.

Родившаяся из смуты позднесиллаского периода и закрепившая свое право на трон на основе компромисса с региональными «сильными домами», новая династия проводила политику бюрократической централизации в обществе, где повседневная жизнь провинции контролировалась крупными землевладельцами и их дружинами. Отряды провинциальных владетелей представляли серьезную угрозу для самого основателя династии и нескольких поколений его преемников на троне. Сподвижники самого Ван Гона, с помощью которых он приступил к созданию бюрократической монархии танского образца, также были землевладельцами разных уровней. Ситуация в обществе, где земля и влияние были монополизированы землевладельческой элитой, делала неизбежными серьезные уступки в централизаторской политике первых государей новой династии.

Достаточно долго провинциальные землевладельцы сохраняли у себя отряды вооруженных слуг, выполнявших функции местной полиции. Большая часть земель «сильных домов» так никогда и не была отнята у них. Под разными наименованиями («поля заслуженных сановников», «дарованные земли», и т. д.) земли эти сохранялись в наследственной собственности знати. Потомки перешедших на сторону Ван Гона местных «полководцев» и «хозяев крепостей» составили большинство высших чиновников при первых правителях Корё. Так как закон позволял носителям пяти высших служебных рангов посылать сыновей на службу без экзаменов, привилегированное положение близких Ван Гону, его сыновьям и внукам местных феодалов наследовалось их кланами. Кланы эти обычно были также связаны брачными узами как между собой, так и с государевым двором. По совокупности вышеуказанных признаков — наследственное землевладение (с элементами военно-полицейского контроля над соответствующими регионами), монополизация высших государственных должностей и создание особого «эндогамного круга» в обществе — эта группа крупных и средних землевладельцев на государственной службе может быть, с определенными оговорками, названа «аристократией» (квиджок), или «служилой аристократией». Конечно, нельзя забывать о коренном отличии того социального слоя, который мы (за неимением лучшего термина) именуем «аристократией» в Корё, от аристократии в европейских феодальных обществах: в то время, как основным источником престижа и привилегий для крупного землевладельческого клана в Корё была все же государственная служба, европейский аристократ пользовался безусловным престижем по рождению.

Поскольку, в корёской системе важным элементом аристократического статуса, наряду с наследственным имением, был чиновный пост, усиление центрального бюрократического контроля в целом служило интересам аристократии постольку, поскольку не затрагивались ее привилегии. Централизаторские реформы, заходившие «слишком далеко» — скажем, указ об освобождении незаконно порабощенных знатью крестьян (956 г.) — вызывали, как правило, недовольство аристократии и приводили режим к кризису. Конечно, социальный состав корёского чиновничества (особенно среднего и мелкого, но в определенной части и крупного) аристократией не ограничивался. Однако именно аристократия занимала господствующие позиции в экономической и политической жизни, что и дает возможность определить корёское общество как «аристократическое». Сложный баланс интересов двора, стремившегося расширить свою социальную опору, и аристократии, желавшей сохранить свои привилегии, но в то же время и нуждавшейся в определенной мере бюрократического порядка, является главной характеристикой политической истории Корё.

Основатель новой династии Ван Гон прилагал все усилия к тому, чтобы укрепить связи с провинциальными «сильными домами» и гарантировать единство страны мирными методами. Для этого он широко использовал брачные альянсы с ведущими представителями местной знати. Первый государь Корё имел 6 главных жен (с рангом ванху — «государыня») и 23 второстепенных (с титулом пуин — «супруга»). Большей частью эти женщины происходили из ведущих «сильных домов», лояльность которых Ван Гон таким образом обеспечивал. Интересно, что, при этом, принцессы из дома Ван выдавались за представителей местной знати крайне неохотно: Ван Гон опасался претензий на престол со стороны аристократических кланов. Наиболее могущественным местным аристократам присваивалась государева фамилия Ван, что формально делало их членами правящего клана. Так, в род Ван был принят контролировавший регион Мёнджу (нынешняя пров. Канвон) «полководец» Ким Сунсик, военная помощь которого сыграла критическую роль в разгроме сыновей Кён Хвона в 936 г. Земельные владения местной знати легализовывались обычно как «кормленые земли» (сигып, или, чаще, ногып), формально «пожалованные» центром тому или иному местному аристократу «за верность». Ближайшие сподвижники Ван Гона могли (с 940 г.) получать землю в центральном районе (окрестностях столицы), «согласно величине их заслуг». Особый интерес Ван Гон проявлял к району Пхеньяна, что объясняется как его стратегическим положением на границе с землями северных племен (киданей, чжурчжэней), так и большими возможностями для мобилизации военной силы в этом обширном крае. Ван Гон часто посещал Пхеньян и стремился поддерживать особенно тесные отношения со знатью этого региона. За безопасность Пхеньяна отвечала стоявшая там дружина Ван Синънёма (?- 949) — племянника Ван Гона, безраздельно ему преданного. Ван Синьнём сумел наладить тесные союзные отношения с местной пхеньянской знатью, и воинские силы этого района служили гарантом стабильности в стране в случае дворцовых распрей или сепаратистских мятежей. В Пхеньян насильственно переселялись жители южных частей страны (922 г.), что способствовало смешению населения различных провинций и экономическому развитию северных регионов.

Лояльные Ван Гону местные аристократы часто официально назначались «губернаторами» (сасимгван) тех мест, реальный контроль над которыми все равно был в их руках. В то же время новая династия пыталась завязать более тесные отношения и с влиятельным слоем средних и мелких местных землевладельцев. Поскольку большинство из них формально имели чиновные должности или титулы, их часто обобщенно называют «местные чиновники» — хянни. С этой целью сыновья или младшие родственники наиболее заметных мелких и средних землевладельцев по очереди приглашались на определенный срок в столицу, где содержались на положении «почетных заложников». Им давалось жалованье, их советы по вопросам управления теми провинциями, из которых они сами были родом, высоко ценились, но в то же время их пребывание в столице было гарантией лояльности их влиятельных родственников по отношению к корёскому двору. Называли таких «представителей с мест» киин — буквально «человек из этой [провинции]». Для сбора с мест налогов на содержание двора и армии в провинции на нерегулярной основе посылались эмиссары центра — «хранители налогового зерна» (чоджан). Как правило, эту «одноразовую» миссию выполняли лояльные Ван Гону феодалы со своими собственными дружинами. Возможностей постоянно контролировать «чужие» регионы эти «вассалы» государя не имели.

Используя в основном систему Позднего Когурё времен Кунъе, но также частично и опыт Силла, Ван Гон разработал систему из 16 официальных чиновничьих служебных рангов. Эти ранги присваивались, как правило, верным новой династии местным землевладельцам с учетом их военных возможностей и степени лояльности. Из главных бюрократических институтов раннего Коре интересы монархической власти (т. е. двора Ван Гона и его ближайших сподвижников) отражал в полной мере лишь Нэбонсон («Внутреннее Административное Управление»), отвечавшее за издание государевых указов, и Пёнбу («Военное Ведомство»), командовавшее дворцовой дружиной. Главный же официальный орган государственной власти, Кванпхёнсон (буквально «Ведомство Широкого Обсуждения»), включал в свой состав многочисленных выходцев из местных «сильных семейств» и в значительной мере определял и защищал интересы господствующего класса как целого, т. е. как центральной власти, так и местных землевладельцев. В целом, компромиссная политика Ван Гона обеспечила измученной смутами стране долгожданный мир, но к усилению центральной власти и окончательному оформлению бюрократического порядка не вела. Государь Коре оставался «первым среди равных» и мог править, опираясь лишь на консенсус в аристократической среде.

Период раннего Коре приходится на так называемую эпоху Пяти Династий и Десяти Государств в Китае (907–960 гг.) — время, когда, после гибели Тан, в Китае отсутствовала единая власть и сосуществовали несколько воевавших друг с другом региональных режимов. Военной угрозы раздробленный Китай для Коре не представлял и был интересен как торговый партнер и источник престижа, ассоциировавшегося, по установившейся традиции, с инвеститурой (установлением формального «вассалитета» по отношению к той или иной китайской династии). Ван Гон получил инвеституру (чхэкпон) от режимов Позднего Тан (923–936) в 933 г. и Позднего Цзинь (936–946) — в 939 г. Он всячески поощрял развитие торговых связей и культурных контактов с китайскими территориями.

Потенциальную военную угрозу для Коре могло представлять основанное в 916 г. киданьским каганом Елюй Амбаганем (кит. Абаоцзи) государство Ляо, в 926 г. уничтожившее Бохай и захватившее некогда принадлежавшие Когурё маньчжурские земли. Значительное количество выходцев из Бохая, включая большую группу знати, осело в итоге в Коре. По-видимому, именно влиянием бохайских переселенцев объясняется враждебное отношение Ван Гона к Ляо и ко всем попыткам последнего превратить полуостровную монархию в своего союзника. Кидани дважды посылали к Ван Гону послов с дарами в виде лошадей и верблюдов, но реакция корёского правителя была однозначно негативной. Так, весь состав второго посольства (942 г.) был отправлен на морские острова в ссылку, а верблюдов загнали под один из столичных мостов и заморили там голодом. Однако, занятые бесконечными войнами с китайскими государствами Позднее Цзинь, Позднее Чжоу (951–960) и Сун (основано в 960 г.) кидани на тот момент не имели возможности отомстить Корё за провокационный жест. Киданьские нашествия начнут тревожить Корё лишь с конца X в.

Ван Гон умер в 943 г., оставив своим потомкам «Десятичастное наставление» (Хунё сипчо) — политическое завещание, которое должно было служить фамильным руководством по управлению страной (и, видимо, к широкому распространению не предназначалось). Первым и главным пунктом завещания было утверждение, что управлять государством возможно лишь благодаря мистической помощи будд. В связи с этим потомкам предписывалось покровительствовать монастырям, но в то же время и «направлять» монахов «на путь истинный» в светских делах, не допуская распрей внутри сангхи. Это предписание наглядно свидетельствует о значении религиозной санкции для власти в глубоко пропитанном буддизмом обществе и о стремлении нового режима контролировать буддийскую общину. В то же время второй пункт предписывал жестко контролировать постройку новых храмов, дабы они не «ослабили бы добродетельные силы земли» (тезис, взятый из популярных тогда геомантических теорий). Основатель династии предостерегал детей, что именно чрезмерно большое количество храмов и погубило Силла. Ясно, что за беспокойством о «добродетельных силах земли» скрывалось также стремление не допустить чрезмерной концентрации земельной собственности в руках монашеской общины.

В других пунктах «Наставления» элементы конфуцианской доктрины сочетались с напоминаниями о политических и культурных особенностях Корё. В противопоставление «дикости» киданей восхвалялись «образцовые» нравы и обычаи Китая, но в то же время утверждалось, что поскольку «природные особенности» у земель и населения Корё иные, то и к местной традиции, хотя бы она и отличалась от китайской, надо относиться толерантно. Особое внимание предписывалось уделять праздничным буддийским церемониям, включавшим также обряды поклонения божествам гор и рек и драконам морей (местным божествам, влившимся в буддийский пантеон). Вполне в духе конфуцианского учения наследникам предписывалось поощрять земледелие, не обременять народ чрезмерными налогами и внимать искренним увещеваниям верных подданных. В то же время Ван Гон противопоставлял геомантическим «добродетелям» земель Пхеньяна (на знать которого он опирался) исконную «порочность» территории бывшего Позднего Пэкче и склонность ее насельников к мятежу, запретив приближать последних ко двору и давать им важные посты. Завещание Ван Гона отразило особенности сознания знатного корёсца X в., склонного воспринимать реалии через призму как буддийских и местных геомантических верований, так и конфуцианских догм.

Рис. 29. Могила Ван Гона к северу от бывшей корёской столицы Кэсона (ныне — территория КНДР).

После смерти Ван Гона на престол вступил его наследник, известный по посмертному имени Хеджон (943–945). Наследника поддерживала влиятельная клика местной знати во главе с землевладельцем из уезда Хесон (ныне волость Мёнчхон уезда Танджин пров. Юж. Чхунчхон) преданным и близким соратником Ван Гона по имени Пак Сурхый. У Пак Сурхыя имелся серьезный соперник — аристократ Ван Гю из южной части долины Хангана (уезд Кванджу пров. Кёнги), две дочери которого были супругами Ван Гона, а третья — женой Хеджона. Ван Гю стремился возвести на трон сына Ван Гона от одной из своих дочерей, принца Кванджувона, и всерьез готовился устранить и Хеджона, и его покровителя Пак Сурхыя с помощью вооруженной силы. Как следствие, и государь, и Пак Сурхый шагу не могли сделать без вооруженной охраны: в результате, Хеджон рано скончался, по официальной версии, от сильного нервного расстройства («не был постоянен в гневе и радости», по терминологии того времени). Сразу же после смерти Хеджона Пак Сурхый очутился в ссылке, и вскоре был убит.

Однако здесь в игру вмешался правитель Пхеньяна Ван Синънём, опасавшийся за свою безопасность в случае победы клики Ван Гю. Дружине Ван Синънёма удалось возвести на престол второго сына Ван Гона, известного по посмертному имени Чонджон (945–949). Ван Гю, принц Кванджувон и их приближенные были физически устранены. Масштабной жестокой «чистке» подверглась значительная часть столичной знати (былые сподвижники и приближенные Ван Гона), которая подозревалась в нелояльности к новому режиму. Однако обстановка в Кэсоне оставалась по-прежнему тревожной и опасной для молодого (взошедшего на престол в 23 года) вана, и он задумал перенести столицу в более надежный Пхеньян. В Пхеньян была насильственно переселена значительная часть кэсонского населения (что вызвало немалое недовольство), пхеньянская крепость — отремонтирована, а из дружин лояльной двору местной знати набрана 300-тысячная «светлая армия» (квангун), для обороны от потенциально угрожавших северным районам киданей. Однако очень скоро, в 949 г., Ван Синънём скончался, а вскоре подозрительно быстро скончался и государь (по официальной версии, его смертельно напугала молния, ударившая по одному из дворцовых павильонов). Власть перешла к его родному брату, известному под посмертным именем Кванджон (949–975), в правление которого в стране начал устанавливаться стабильный порядок.

В ранний период пребывания Кванджона на троне он опирался на дружины Пак Сугёна — землевладельца из северной части долины Хангана, служившего военачальником у Ван Гона и проявившего преданность режиму Чонджона. Вместе с тем с первых же шагов Кванджон начал делать все возможное для того, чтобы сделаться независимым от аристократов и превратить Корё из конфедерации полуавтономных уделов в централизованное государство. Стремясь укрепить свой престиж, он называл столицу Корё «императорским стольным градом» (хвандо) и одно время использовал собственный «девиз правления» (что обычно делали лишь китайские императоры). Тем не менее, он установил, с позиции формального «вассалитета», теснейшие отношения с государством Позднее Чжоу и заимствовал целый ряд китайских бюрократических институтов. Позже отношения «вассалитета» и активный культурный обмен продолжались с империей Сун, к 979 г. завершившей объединение Китая.

Кванджон во множестве нанимал на службу китайских ученых бюрократов, которые нередко становились инициаторами реформ. Так, по предложению одного из китайских (чжоуских) иммигрантов в 958 г. была введена просуществовавшая потом практически без перерывов в течение примерно тысячелетия система экзаменов на государственную службу. Экзамены проводились обычно раз в два года по трем классам — словесности (чесуроп; умение сочинять стихи и прозу на классическом китайском), конфуцианских канонов (мёнгёноп; знание основных канонических текстов) и «различных [второстепенных] занятий» (чабоп; медицина, астрономия, гадание, юриспруденция и т. д.). Самым важным считался класс словесности — с конца X в. ежемесячное сочинение китайских стихов было вменено в обязанность столичным и провинциальным чиновникам. Вначале экзамен состоял лишь из одного испытания в столице, но с первой половины XI в., система усложнилась. Для прохождения экзамена первой ступени на степень чинса (кит. цзиньши — «продвинутого мужа») стали требовать или прохождения курса в столичном государственном университете, или сдачи предварительных экзаменов в родной провинции. Лица, успешно сдавшие экзамен первой ступени, имели право сдавать экзамен второй ступени (на получение должности), обычно проводившийся во дворце.

Первое время число отобранных было относительно невелико (по самому важному классу, словесности, — 2–3 человека за один экзамен), и основные должности продолжали занимать выходцы из знатных чиновных семей, допускавшиеся на службу «за заслуги предков». Однако с течением времени «удельный вес» чиновников, прошедших через экзамены, значительно увеличился. В XI–XII вв. по классу словесности на экзаменах второй ступени за один раз отбиралось примерно 30 претендентов, которых обычно сразу назначали на служебные посты. Всего за весь период существования династии Корё по этому классу прошло примерно 6300 человек — цвет корёского чиновничества. Условия допуска к экзаменам варьировались в зависимости от периода, но, в принципе, право сдавать их имели, как правило, не только выходцы из чиновных семей, но и свободные простолюдины, а иногда даже и часть «подлого люда» (неполноправного населения). Создавая новый, независимый от аристократического слоя, канал социальной мобильности и приводя на службу преданных конфуцианским идеалам образованных людей разного происхождения, экзаменационная система наносила удар по доминированию полунезависимых местных владетелей («сильных домов») в обществе.

Другой реформой Кванджона, подрывавшей экономическую основу господства аристократии, был закон 956 г. о «проверке статуса рабов», т. е. практически об освобождении незаконно порабощенных в смутное время Позднего Силла и раннего Корё знатью крестьян. Освобождать полагалось всякого, кто не являлся рабом по наследству или не попал в рабство «законным» образом. Ослабляя «сильные дома» экономически, государство одновременно укрепляло собственную налоговую базу. Бывшие рабы, став свободными простолюдинами, начинали платить налоги в казну. По сообщениям источников, никто из сановников — выходцев из среды крупных землевладельцев — открыто против нового закона не протестовал, однако после его принятия режим Кванджона потерял популярность. Это вынудило правителя-реформатора все больше опираться на лично преданных ему чиновников незнатного происхождения (значительная часть из них — китайские иммигранты) и чаще обращаться к репрессивной политике.

Переломным в политике Кванджона считается 960 г., когда, в частности, была заимствована китайская система придворных костюмов, со строгим соответствием каждого цвета определенной группе рангов. С этого времени двор начинает проводить регулярные «чистки» недовольных, часто по доносам, многие из которых, по сообщениям позднейших источников, были ложными. Источники рисуют достаточно мрачную картину: «дети доносили на отцов, а рабы — на господ», «карались даже заслуженные сановники и военачальники прошлых правителей», и, как итог, «тюрьмы были переполнены, и пришлось строить новые временные темницы». Репрессии не миновали и былых сподвижников самого государя. Трое сыновей Пак Сугёна, некогда ближайшего сподвижника Кванджона, оказались репрессированными, и сам Пак Сугён вскоре умер от острого нервного заболевания (964 г.).

Нервы не выдерживали и у организаторов репрессий. Кванджон, чувствуя себя виновным в мучениях и смерти множества подданных, пытался найти психологическую компенсацию в фанатическом следовании догматам буддийской религии, запрещая, скажем, забой животных во дворце (вместо этого мясо приходилось покупать на рынке!) и тем самым демонстрируя верность принципу ненасилия. В столице строились новые монастыри, с невиданной пышностью проводились буддийские ритуалы. «Благочестие» государя имело и вполне определенную политическую подоплеку: образ правителя как покровителя буддийской веры должен был обеспечить реформам широкую поддержку.

Главными исполнителями реформаторских замыслов выступали, вместе с частью привлеченных на службу мелких корёских землевладельцев, полностью зависимые от государственной службы и милостей двора китайские иммигранты. Их привилегированное положение при дворе и некоторые особенно неосторожные меры Кванджона по поощрению иммиграции из Китая (так, вновь прибывшим иммигрантам иногда передавались усадьбы репрессированных сановников) вызывали крайнее недовольство среди привилегированного класса: господствовало мнение, что в страну «слетелись бездарные проходимцы с севера и юга». Обстановка в стране все более накалялась, вынуждая двор уделять первостепенное внимание усилению спешно реорганизованного ведомства Дворцовой Охраны (Чанвибу). На содержание расширенного государственного аппарата (служителям которого присваивались с 958 г. служебные ранги китайского образца) требовались немалые средства, и впервые в корёской истории нерегулярные до того времени налоги и подати с провинций были систематизированы и упорядочены. Годовой бюджет двора увеличился, по сравнению с временами Ван Гона, почти в 10 раз, но подобное масштабное перераспределение прибавочного продукта в пользу центральной власти не могло не вызвать вражды со стороны крупных и средних землевладельцев, а также связанных с ними крупных монастырей. Предпринятая в 974 г. монахами одного из пхеньянских храмов попытка поднять антиправительственный мятеж (закончившаяся неудачей) хорошо показывает, сколь мощным было сопротивление реформам.

После смерти Кванджона в 975 г. двор взял курс на «разрядку» накалившейся обстановки и продолжение централизаторской политики компромиссными методами. Практически все осужденные были освобождены и реабилитированы. На какое-то время было разрешено лично, без посредства органов государственной власти, мстить доносчикам за репрессированных родных и близких. Однако подобного рода санкция на кровную месть, сильно напоминавшая о временах стычек между местными владетелями в позднесиллаский и раннекорёский периоды, привела к опасным для престижа господствующего клана эксцессам (жертвой мстителей мал даже один из сыновей Ван Гона) и вскоре была отменена. Пришедший к власти старший сын Кванджона, известный по посмертному имени Кёнджон (975–981), приступил к проведению централизаторской политики с мероприятий, встретивших широкую поддержку. Так, в 976 г. как центральным, так и местным чиновникам были розданы (на период их службы) «служебные поля», причем важным критерием величины надела служили «личные достоинства» (что ставило чиновничество в жесткую зависимость от двора). В следующем, 977 г., двор «пожаловал» наследственные вотчины «заслуженным сановникам», что практически означало окончательное признание прав аристократических землевладельцев на их собственность. Отнять эти вотчины двору было не так просто. Даже если сын того или иного аристократа обвинялся в преступлении, треть вотчины (в реальности часто и больше) переходила внуку (за исключением особо опасных государственных преступлений). Вотчины обрабатывались как посаженными на землю рабами, так и (большей частью) безземельными и малоземельными свободными крестьянами-арендаторами, обязанными, как и во времена Силла, отдавать хозяину половину урожая. Таким образом, двор одновременно узаконил крупное землевладение аристократов и обеспечил землей служилое сословие. Другой важной экономической опорой вотчинников было ростовщичество, причем обычно процент достигал 33% годовых; эта практика была легализована указом Кёнджона в 980 г. Несостоятельные должники обращались в рабство, тем самым укрепляя устои вотчинной экономики.

Привлекая на свою сторону симпатии самых разных слоев господствующего класса, Кёнджон одновременно продолжал начатую отцом политику конфуцианизации и китаизации. В Китай начали, как и во времена Силла, посылаться на обучение корёские студенты (976 г.). Государь лично участвовал в приеме экзаменов на должность, что должно было значительно повысить престиж экзаменационной системы — важнейшего из нововведений Кванджона. Вместо китайских иммигрантов (значительная часть которых была изгнана со службы или даже физически уничтожена в первые месяцы после смерти Кванджона) опорой режима Кёнджона стали потомки клана силласких ванов (Ким) и сословия юктупхум (прежде всего род Чхве). Однако и сопротивление новшествам было, по-видимому, серьезным: именно поэтому, как кажется, и написал рано умерший (981 г.) Кёнджон в своем завещании, что смерть как бы сбросила с его плеч «неподъемную тяжесть».

По-настоящему основы корёской бюрократической системы были заложены преемником Кёнджона, одним из внуков Ван Гона, известным под посмертным именем Сонджон (981–997). Именно при нем Корё стало централизованным бюрократическим государством в полном смысле этого слова. Практически сразу по вступлении на престол Сонджон повелел высшим чиновникам изложить предложения по переустройству государственной структуры. На инициативу трона откликнулся Чхве Сынно (927–989), выходец из Кёнджу, представивший докладную записку из 28 пунктов, где давалась достаточно нелицеприятная оценка предыдущим пяти царствованиям (особенной критике подверглась жестокость и религиозное ханжество Кванджона) и излагались аргументированные предложения по перестройке управленческой системы и определению главных «векторов» государственной политики. Истовый конфуцианец (известный тем, что уже в 12 лет выучил наизусть «Лунь Юй»), Чхве Сынно осудил привилегии буддизма, критикуя эту религию как «непрактичную и эгоцентрическую», ибо целью ее является не благо общества, а личное избавление от страдания в будущей жизни. Лишь конфуцианство, утверждал Чхве Сынно, может служить всеобъемлющей философией государственной и общественной жизни. Чхве Сынно выражал неудовольствие активной кредитно-ростовщической деятельностью буддийских храмов, произволом буддийских монахов по отношению к низшим государственным чиновникам (путешествующие монахи позволяли себе избивать служащих почтовых станций за «ленивое обслуживание») и чрезмерными расходами государства на буддийские ритуалы и церемонии.

Чхве Сынно настаивал также на скорейшем создании нормальной системы провинциальной администрации, превентивных мерах против «северных варваров» (киданей и чжурчжэней) и общем упорядочении чиновно-ранговой системы. Идеальное государство в представлении Чхве Сынно несло на себе и отпечаток корёских реалий. Чхве Сынно не считал необходимым полностью и безоглядно заимствовать китайскую систему во всех сферах жизни (скажем, «повозки и костюмы» он предлагал использовать местные) и выступал против слишком частой отправки миссий в Сун, «дабы нас не презирали бы в Поднебесной». Он подверг критике и мероприятия Кванджона по освобождению порабощенных землевладельцами крестьян, с ужасом представляя себе ситуацию, когда бывший раб начнет мстить господину или займет в местном обществе более высокое положение, чем клан хозяев.

Предложения Чхве Сынно отражали мировоззрение и социальную психологию корёского среднего и высшего чиновничества — конфуцианских бюрократов аристократического происхождения. Конфуцианская монархия означала для них, не в последнюю очередь, и гарантии их собственного привилегированного статуса. Недаром Чхве Сынно настаивал на том, чтобы государь обращался бы со своими сановниками в строгом соответствии с правилами этикета. Доклад Чхве Сынно, назначенного в 983 г. вице-канцлером Государственной Канцелярии (в 988 г. повышен в должности до канцлера), послужил основой при упорядочении корёской системы.

Рис. 30. Оглавление к главному источнику по истории династии Корё — «Корё са» («История Корё»). Этот монументальный труд из 139 глав составлялся историографами следующей династии, Чосон (1392–1910), на протяжении нескольких десятилетий, был завершен в 1451 г. и опубликован тремя годами позже. В жизнеописании Чхве Сынно, включенном в эту историю, можно найти и большую часть его докладной записки (из 28 пунктов сохранились 22).

б) Система управления и социальные отношения в раннем Корё

На вершине созданной Сонджоном по танским и сунским образцам (но и с учетом силласких прецедентов) административной системы находились три палаты (самсон) — Государственная Канцелярия (Мунхасон), Дворцовый Секретариат (Чунсо, первоначально назывался Нэсасон), и Государственный Секретариат (Сансосон). Интересно, что, в отличие от китайской модели, в Корё две первые палаты практически функционировали как единое учреждение, известное под сокращенным наименованием Чэбу. Восьми высшим чиновникам Чэбу, обобщенно именовавшимся сонджэ, — канцлеру Государственной Канцелярии (мунха сиджун; практически выполнял функции первого министра), двум его заместителям, двум заместителям начальника Дворцового Секретариата (должность начальника Дворцового Секретариата была чисто формальной) и трем их помощникам, — принадлежала основная роль в принятии важнейших решений. Обсуждать (и при необходимости — критиковать) их решения, а также критически оценивать всех вновь назначаемых на тот или иной пост должны были их подчиненные среднего и низшего звена, известные под общим наименованием соннан. Акцент на жесткую и нелицеприятную критику, делавшийся архитекторами корёской административной системы, должен был, в идеале, стабилизировать структуру и исключать возможность злоупотреблений властью.

Если Чэбу контролировало аппарат управления в целом, принимало решения по основным проблемам и отвечало за отбор кадров на службу, то функции исполнительной власти принадлежали, в принципе, Государственному Секретариату, а точнее — находившимся формально в его подчинении отраслевым министерствам — пу. Из них главными считались шесть — Церемоний (Ебу; отвечало также за дипломатию и образование), Финансов (буквально «Дворов», Хобу; заведовало налоговой системой), Армии (Пёнбу), Чинов (Ибу; заведовало кадровыми процедурами), Наказаний (Хёнбу; заведовало судебной системой, юридическими вопросами вообще, а также официальными реестрами рабов) и Общественных Работ (Конбу; отвечало также за дворцовое ремесло). Формально главами этих министерств были министры-сансо, но практически важнейшие решения контролировались особыми инспекторами-пханса, назначаемыми из числа служащих Чэбу. Реальная власть была сконцентрирована в Чэбу, поскольку должность главы Государственного Секретариата была номинальной. Практически 25 чиновников Чэбу высшего и среднего звена (1–7 ранги), в основном выходцы из аристократических семей, получившие конфуцианское образование и прошедшие через государственные экзамены, играли решающую роль во всех областях управления.

Параллельной Чэбу структурой (хотя и несколько ниже по статусу) был созданный Сонджоном в 991 г. Дворцовый Военный Секретариат (Чхумильвон, или, сокращенно, Чхувон). Он находился под личным контролем государя и отвечал не только за общее состояние военных (в основном пограничных) дел, но также и за прием докладных записок «на Высочайшее имя» с мест и составление государевых указов и распоряжений. Совместное заседание высших чиновников Чэбу и Чхумильвона — тобёнмаса — было аналогией Верховного Государственного Совета более поздних времен. В основном на рассмотрение таких заседаний выносились военные и пограничные проблемы. Решения, как и на силласком Совете Знати, должны были приниматься только единогласно. Контрбалансом влиянию Чэбу и Дворцового Военного Секретариата (оба эти могущественные учреждения были известны под общим наименованием Чэчху) был Государственный Цензорат (Осадэ, или Сахонбу), в обязанность которого входила критика как чиновных злоупотреблений, так и ошибок и недостатков самого вана. Цензорат выполнял важные функции, обеспечивая «баланс и контроль» внутри бюрократической иерархии и удерживая государя от проявлений чрезмерного авторитаризма. Бюрократическая система раннего Корё, при всей ее сбалансированности и эффективности, отличалась высокой концентрацией власти и влияния в высшем эшелоне управления. Несколько десятков высших чиновников, в абсолютном большинстве своем выходцев из привилегированных землевладельческих кланов, обладали монопольным влиянием на все сферы управления.

Началом создания системы местной администрации считается 983 г., когда Сонджон, в согласии с предложениями Чхве Сынно, разделил страну на 12 областей (мок). Затем система подверглась ряду изменений. Так, в 995 г., после войны с киданями, были заново образованы, по танскому образцу, 10 провинций (то), а области переведены в единицы военной организации. После ряда изменений в завершенном виде (начало XII в.) система провинциального управления выглядела следующим образом. Самой крупной единицей были пять провинций (то) — две центральные (Сохэ на севере и Янгван на юге; между ними располагалась столичная область Кёнги, в определенные периоды также выделявшаяся в провинцию), две южные (Чолла и Кёнсан; названия сохранились до сегодняшнего дня), и одна восточная (Кёджу; западные районы современной пров. Канвон). К провинциям по статусу примыкали два особых пограничных округа (ке) — Северный и Восточный. Если в провинции посылались гражданские губернаторы (анчхальса), то пограничными округами управляли военные губернаторы (пёнмаса).

Основным звеном местного управления были административные единицы «среднего» порядка — управы (пу), округа (кун) и уезды (хён). Этим гражданским управленческим единицам в пограничных округах соответствовали военные протектораты (тохобу) и особые военно-административные районы (чин). Если в управы, округа и уезды из центра присылались гражданские чиновники (известные под обобщенным наименованием сурён — «местные управители»), то военными протекторатами и особыми районами управляли военные. Особыми административными единицами были три столицы — основная (совр. г. Кэсон), западная (нынешний Пхеньян) и восточная (Кёнджу, бывшая столица Силла). Несколько позже ранг «центральной столицы» (кён) был присвоен современному г. Сеулу. Столицы, особенно стратегически важная западная столица, пользовались особыми правами, там располагались дворцы (на случай пребывания там государя) и филиалы ряда центральных административных учреждений. Крупнейшим городом Корё, «государевой столицей» Кэсоном, управлял назначаемый центральной администрацией «городской правитель» — пуюн. Центральные чиновники заведовали также делами в каждом из пяти районов (пу) и 35 кварталов (пан), на которые Кэсон был разделен. В отличие от средневековой Европы, никаких прав на самоуправление кэсонские горожане — купцы и ремесленники — не имели.

Внешне корёская система местного управления кажется всеобъемлющей — административные единицы разного уровня покрывали всю территорию страны. На самом деле, административные возможности династии были ограничены. Из приблизительно 500 округов и уездов правители — главным образом по финансовым соображениям, — посылались примерно в 100 самых крупных; соседние округа и уезды поменьше (их называли соккун или сокхён — «подчиненный округ» или «подчиненный уезд») управлялись чиновниками крупных административных единиц «по совместительству». Ясно, что один присылаемый из центра правитель — даже с заместителем (пхангван) и несколькими помощниками (соккван) — вряд ли мог успешно справиться с делами 5–6 округов и уездов в малознакомой местности. В реальности, эффективно исполнять свои обязанности посланец центра мог лишь при помощи «местных чиновников» (хянни) — мелких и средних землевладельцев, получавших от центральной власти «местную должность» (хянджик) и права на чиновничий земельный надел. Положения о «наделах» для «местных чиновников» легализовывали их земельные владения, восходящие еще к смутным временам позднего Силла.

Основную роль в местном управлении — особенно там, куда центральные чиновники не посылались, — играли представители местных «сильных домов» в должностях ходжан («начальник над дворами») и пуходжан («заместитель начальника над дворами»). Практика передачи этих должностей по наследству означала признание центральной властью привилегированного статуса того или иного клана в соответствующем районе. «Местным чиновникам» давалось право на официальный общегосударственный символ привилегированного положения — чиновный костюм. Стремясь упрочить связь между местной и центральной элитой, власть поощряла сдачу «местными чиновниками» государственных экзаменов и их продвижение в ряды центральной бюрократии.

В целом, если центральная бюрократическая система Корё давала нескольким десяткам высших чиновников аристократического происхождения полный контроль над государственными делами, то система местного управления узаконивала административные прерогативы местной землевладельческой знати. На самом низшем уровне — в селах и деревнях — за уплату налогов и выполнение повинностей отвечали, как и в силлаские времена, старосты (чхонджан и чхонджон) «административных сел» (хэнджончхон). Как и в танском Китае, в Корё — прежде всего при посредстве сельских старост и «местных чиновников» — местные административные органы и Министерство Финансов (Хобу) раз в три года составляли «подворные регистры» (ходжок) на все население. Однако на практике «сильные дома» имели возможности укрыть зависимые от них «дворы» от регистрации и налогообложения.

Вооруженной опорой государственного аппарата была армия, подразделявшаяся на столичные (кёнгун) и провинциальные (чухёнгун) части. В составе столичных частей имелось два корпуса (кун) придворной гвардии и шесть соединений (ви), отвечавших за охрану столицы и границ; гвардия, как считалось, занимала более высокое положение. Два корпуса-кун и шесть соединений-ви возглавлялись военачальниками-санджангун и состояли из 45 отрядов (ён) по тысяче солдат каждый под началом командиров-чангун. Всего, таким образом, столичные части имели в своем составе 45 тыс. бойцов; более 3 тыс. из этого числа относилось к офицерскому составу. Офицеры и младший командный состав (около 7 тыс. чел.) получали чиновничьи служебные наделы и относились по сословной принадлежности к привилегированным служилым слоям, хотя и считались стоящими ниже «истинного», гражданского высшего чиновничества. Обычно принадлежность к служилому военному сословию наследовалась; вакансии заполнялись выходцами из рядового состава, «местных чиновников», или богатых крестьян. Наследовалось и звание рядового столичных частей — крестьяне, принадлежавшие к особым «военным семьям», должны были с 16 до 59 лет проводить на службе один год из трех (на этот год они освобождались от налогов и повинностей). По тому же принципу происходило и зачисление в почти 200-тысячные провинциальные части, но статус «провинциальных военных семей» был ниже. В пограничных округах (ке) к «военным семьям» причислялось практически все крестьянское население. Провинциальные военные привлекались на службу — а также на строительные работы — по мере необходимости, но, по возможности, в период, свободный от полевых работ (в реальности этот принцип часто не соблюдался). Всего наследственное комплектование давало Корё до 250 тыс. подготовленных военнослужащих.

Рис. 31. Фамильный регистр будущего основателя династии Часок (1392–1910) — полководца и чиновника Ли Сонге. Составлен в последние годы существования Корё (1390–1391). При династии Корё в регистры вносились не только крестьяне, но и представители привилегированных слоев. Один экземпляр регистра хранился в клане, второй передавался государственным административным органам. В регистр чиновничьей семьи заносились имена и должности предков (до прадеда по отцу и деда по матери), имущество (с указанием, от кого получено в наследство или как приобретено) и имена рабов.

В теории, военнообязанными в Корё были все здоровые мужчины 16–59 лет, в том числе и средние и младшие чиновники (ниже шестого ранга). В случае крупных конфликтов Корё, имевшее приблизительно два с половиной миллиона населения, теоретически могло привлечь на воинскую службу до 600 тыс. человек (хотя и с серьезными негативными последствиями для экономики). Такое количество солдат вряд ли позволяло всерьез соперничать за влияние с северными соседями: у чжурчжэньской империи Цзинь, например, в конце XII в. имелось до 40 миллионов подданных и до 1 млн. потенциальных солдат (включая запасников). Однако численность и технический уровень корёской армии были вполне достаточными для защиты собственно корёской территории в течение довольно долгого времени. С другой стороны, сочетание крестьянских работ с военной службой у рядовых и приниженное положение даже столичных офицеров по сравнению с гражданским чиновничеством были источниками социальной напряженности, вылившейся в итоге в военный переворот 1170 г. В отличие от аристократов Силла, корёские гражданские чиновники (по крайней мере, с конца X — начала XI вв.) обычно не получали даже базовой военной тренировки. От военных их отделяла пропасть не только по статусу, но и в культурном отношении, что еще более обостряло конфликт.

Как же вознаграждалась служба приблизительно трех тысяч гражданских и семи тысяч военных чиновников? Система чонсигва («должностных наделов»), впервые установленная в 976 г. (см. выше), а затем несколько раз реформированная (в 998, 1034 и 1076 гг.), предусматривала раздачу служебных наделов всем находящимся на действительной службе (в 998-1076 — и обладателям номинальных должностей) в соответствии с их рангами (их было 9) и степенями (18; каждый ранг включал две ступени). В принципе, жаловался, как и во всех дальневосточных бюрократических монархиях, не надел, а лишь право на налог с него. При этом определенная часть рисового налога с чиновных наделов (от 0,5 до 2 %, в зависимости от качества и урожайности земли) все равно шла в казенные склады.

Пожалование, в теории, не было собственностью получателя и должно было возвращаться в казну с отставкой. В основном жаловались земли в окрестностях столицы, где центральная власть могла предотвратить их незаконную «приватизацию». В пожалование входила как обрабатываемая земля, так и лесистые горные участки («на топливо»). Судя по источникам, непосредственные производители (крестьяне), обрабатывавшие пожалованную землю и платившие, через государственный налоговый аппарат, налог получателю пожалования, лично зависимыми от получателя официально не считались. В то же время реально пожалование могло оставаться за семьей получателя довольно долгое время и после ухода со службы: часть пожалования («поля на прокорм», кубунджон) оставалась за отставным чиновником вплоть до его смерти, а затем (в несколько урезанном виде) переходила к вдове и несовершеннолетним детям. На практике во многих случаях (особенно в периоды политических потрясений, когда государственный контроль ослабевал) чиновный клан теми или иными методами присваивал надельные земли, делая их наследственной собственностью (а крестьян превращая в частнозависимых, или, реже, даже в рабов). Выходцы из чиновных кланов и обладатели ученых степеней имели право на особое пожалование («поля для неслуживых», ханинджон) даже если они на службу не поступали.

Высший размер пожалования (скажем, для канцлера Государственной Канцелярии) и низший (для обладателя восемнадцатой чиновной степени) различались примерно в 10 раз, что приблизительно соответствовало и китайским нормам того времени. Получали чиновники дважды в год и рисовое жалование, размер которого также был строго пропорционален рангу и степени. Доход от земельного пожалования и от жалования был приблизительно одинаковый. Одно время корёское правительство пыталось, по китайскому образцу, выдавать жалованье деньгами, но система эта в Корё так и не прижилась (как и денежное обращение вообще). По сравнению с Китаем, где земельные пожалования чиновникам с конца VIII в. потеряли значение, и исчисляемое в рисе жалование часто выплачивалось только деньгами (при династии Сун — даже бумажными деньгами), корёская система была достаточно «отсталой». Впрочем, по сравнению с тогдашней Европой, не имевшей ни системы регулярной выплаты жалования, ни сколько-нибудь организованной гражданской бюрократической службы вообще (все это пришло только во времена абсолютизма, к XVI–XVII вв.), все бюрократические монархии Дальнего Востока, включая Корё, обладали гораздо более сложной административной организацией. Некоторые особенности бюрократического быта времен Корё — порядок прихода на службу в час Змеи (примерно 9 часов утра) и ухода домой в «час курицы» (около 5 часов дня), проводимые каждый пять дней служебные совещания, и т. д. — кажутся вполне «современными» даже сейчас.

Рис. 32. Ворота «гостевой палаты» для чиновников (кэкса) провинциальной управы в городе Канныне (пров. Канвон). Возведены при Ван Гоне, в 936 г., позже неоднократно перестраивались. В «гостевой палате» могли останавливаться чиновники, выезжавшие в провинцию по делам службы.

Основную часть богатства служилого аристократического слоя составляли не служебные наделы, а унаследованные от предков (часто еще со времен смут Позднего Силла), дарованные государями или приобретенные частные земли разных категорий («дарованные земли» — саджон, «поля заслуженных сановников» — конымджон, и т. д.), известные под общим наименованием «полей вечного пользования» (ёнъопчон). Надо сказать, что, хотя формально вся территория Корё считалась собственностью государства (в теории, этого принципа придерживалась любая бюрократическая монархия Дальнего Востока), в реальности крестьяне, как и в Китае в соответствующий период, практически владели своими наделами, передавая их по наследству, покупая и продавая. Государству выплачивался налог, формально считавшийся арендной платой за пользование номинально «государственной» землей.

Согласно исследованиям современных южнокорейских авторов Ли Сонму и Ким Ёнсопа, базовая налоговая ставка обычно составляла 1/10 урожая, но варьировалась в зависимости от качества земли и урожайности надела (по этому вопросу существуют и другие мнения). Владели землей в частном порядке и представители господствующего класса — чиновники и буддийские монастыри. В отличие от крестьян, «заслуженные сановники» (чиновники высших пяти рангов, владевшие полями конымджон) и монастыри налогов со своих частных земель не платили и повинностей не несли. Частные земли служилой аристократии и монастырей во многих случаях обрабатывались рабами, составлявшими еще одну важную часть имущества господствующего класса. Рабами становились как военнопленные, так и несостоятельные должники (аристократия и монастыри широко практиковали ростовщичество). В голодные годы распространена была продажа в рабство членов семей. В других случаях имения знати и монастырей могли обрабатывать частно-зависимые крестьяне (практически крепостные), искавшие в аристократических имениях или монастырях спасения от разорительных повинностей или произвола чиновников. Наконец, часть земель сдавалась в аренду лично свободным крестьянам соседних селений (арендная плата составляла половину урожая). Крестьяне во многих случаях также арендовали дворцовые земли-нэджанджон и наделы, приписанные к государственным учреждениям (тогда арендная плата составляла четверть урожая). В случае, если сановник проживал в столице, имением заведовал особый управляющий — чанду, обычно из числа доверенной клиентелы. Границы имений обозначали особенные каменные столбы — чансэнпхё, постановка которых обычно осуществлялась с санкции местного чиновничества (выступавшего, таким образом, гарантом частного землевладения).

Рис. 33. Типичный корёский чансэнпхё, обозначавший границы владений одного из крупнейших монастырей — Тхондоса (уезд Янсан пров. Юж. Кёнсан). Поставлен в 1085 г. по согласованию с Министерством Финансов (Хобу). Рубежи монастырских владений обычно отмечали 12 каменных столбов. В Тхондоса до нашего времени сохранились три из них. Полутораметровые столбы имели не только административные, но и ритуальные функции. Как считалось, они отпугивали от монастырских пределов злых духов.

Кто же мог стать чиновником в Корё? Как уже говорилось выше, с 958 г. чиновничество набиралось через государственную экзаменационную систему, хотя допущение к службе «за заслуги предков» для выходцев из семей чиновников высших 5 рангов по-прежнему оставалось нормой. Всего, согласно исследованиям С.В.Волкова, через экзамены было взято на службу примерно 34 % тех корёских чиновников, о которых сохранились биографические данные в источниках. Это несколько меньше, чем в Китае времен династии Сун, где, по расчетам того же исследователя, через экзамены рекрутировалось до половины всех государственных служащих. Это неудивительно — бюрократизация корёского общества была сопряжена с немалыми трудностями. Интересно, что традиционный взгляд на государственную службу как продолжение системы личных отношений в «высшем обществе» давал о себе знать и в самой процедуре экзаменов. В случае успеха экзаменуемый, по корёскому обычаю, становился «учеником» экзаменатора-чигонго и обязан был звать последнего чваджу («хозяин места») и «почитать подобно родному отцу» (что в конфуцианском обществе отнюдь не было пустым звуком). Группа «учеников» одного экзаменатора образовывала обычно «общество одногодков» (тоннёнхвё). Учитывая официальное положение их членов, подобные общества часто играли серьезную роль во внутренней политике.

Самым верным путем к удаче на экзаменах была учеба в Государственном Университете («Школа Сынов Отечества», Кукчагам), продолжившем традиции силлаской Высшей Государственной Школы (воссоздан в 992 г., неоднократно переименовывался). Принималось туда до 300 чел., и еще 300 студентов могло поступить в Высшую Школу (Тхэхак) — столичное образовательное учреждение более низкого ранга. Как правило, на основные курсы, связанные с изучением конфуцианских классиков и дававшие право сдавать экзамен первой ступени по классам словесности и конфуцианских канонов (что и вело в итоге к службе в центральном аппарате), принимались лишь выходцы из семей чиновников 1–3 рангов (в Государственном Университете) или 1–5 рангов (в Высшей Школе). Были, конечно, и исключения, но, в целом, допуск к высшему образованию (и, соответственно, к чиновничьей службе) определялся принципом наследования. Впрочем, преимущественный прием в высшие учебные заведения для выходцев из чиновных семей был нормой и в сунском Китае. В этом смысле образовательная и экзаменационная системы были не только генератором социальной мобильности (каковым они и должны были быть в теории), но и заслоном на пути проникновения в правящий класс выходцев из неслуживых слоев.

Кроме Государственного Университета и Высшей Школы, в корёской столице, по сунскому образцу, была основана Школа Четырех Ворот (Самунхак), в которую брали, как и в Сун, детей чиновников средних рангов (до седьмого включительно) и, в некоторых случаях, талантливых простолюдинов. Конкуренцию трем вышеупомянутым государственным учебным заведениям составляли частные школы, прежде всего знаменитые «девять курсов» (куджэ), основанные в столице министром и конфуцианским ученым Чхве Чхуном (984-1068), который и сам несколько раз назначался экзаменатором-чигонго. Считалось, что почти все чиновники, успешно сдавшие экзамены в первой половине XI в., принадлежали к школе Чхве Чхуна. Вскоре пример Чхве Чхуна был подхвачен и другими сановниками, прежде всего теми, кто имел опыт работы в качестве экзаменатора, и в столице Корё появилось 12 частных школ (сибидо). Принадлежность к той или иной частной школе обычно означала также принадлежность к политической фракции основателя школы и серьезно влияла на дальнейшую карьеру. В первой половине XII в. провинциальные государственные школы (хянгё) появились также в большинстве округов и уездов. Они сочетали образовательные и культовые функции, будучи одновременно и храмами в честь Конфуция и его учеников. Принимали в эти школы и детей «местных чиновников», что открывало им путь к карьере в центре. Заведовал образованием непосредственно правитель соответствующего округа или уезда. В целом, образовательная система Корё выполняла поставленные перед ней задачи, давая государству возможность рекрутировать на службу хорошо подготовленных людей с конфуцианским идейным «багажом» (что должно было обеспечить соблюдение минимальной служебной этики), а также предоставляя способным выходцам из «средних слоев» (детям суб-чиновников, «местных чиновников», и т. д.) каналы для социального выдвижения. В то же время, с теми ограничениями, которые были на нее наложены, она не угрожала аристократическим основам общества.

Рис. 34. Таким изображается в современной Южной Корее один из виднейших конфуцианцев Корё, Чхве Чхун, почтительно именовавшийся потомками «корейским Конфуцием». Чхве Чхун был не только зачинателем частного образования, но и историком, составителям «истинных записей» (силлок) по правлениям семи корёских государей. Был он также и поэтом, великолепно владевшим классическим китайским языком. Известно, что когда в школу Чхве Чхуна заходили знатные и образованные гости, хозяин и ученики развлекались вместе с ними следующим образом. На свече проводилась царапинка, и, пока свеча не догорала до этой царапинки, все присутствующие должны были написать по стихотворению. К сожалению, произведения Чхве Чхуна почти не дошли до нас.

Какие же статусные группы, кроме аристократически-чиновной верхушки, существовали в Корё? Теоретически, как и любое классическое дальневосточное общество, корёский социум делился на служилые семьи (верхний слой которых составляла государева семья, родственные ей наиболее знатные кланы, и семьи высшего чиновничества), свободных полноправных простолюдинов (янмин) и низшую группу неполноправных и несвободных (парии-чхонмин). Свободный полноправный простолюдин мог (не только в теории, но зачастую и на практике), успешно сдав экзамены или выказав особые заслуги на военной службе, «пробиться» в ряды правящего служилого класса. Но для неполноправных простолюдинов социальное продвижение было крайне затруднено (законодательно — практически невозможно, на практике — возможно лишь в периоды потрясений, войн и смут). Среди правящего класса Корё было распространено мнение (отраженное и в знаменитом «Десятичастном наставлении» Ван Гона), что «семя чхонминов отличается от семени свободных людей». Проникновение чхонминов в «нормальное» общество приравнивалось к «загрязнению». Обычно при поступлении на службу кандидат должен был доказать, что среди восьми поколений его предков не было ни одного чхонмина. Не имели чхонмины и права становиться монахами. При браке чхонмина со свободным простолюдином потомство считалось «загрязненным» и причислялось к чхонминам.

Как свободные простолюдины, так и чхонмины дробились на ряд категорий. Основную массу свободных простолюдинов составляли крестьяне-пэкчон, практически владевшие своими наделами (формально — «государевой землей», но таковой в теории была вся территория государства), платившие приблизительно десятую часть урожая в качестве налога и несшие тяжелый груз податей (в основном полотном) и трудовых повинностей (20–30 дней в году). Последнее было главным их отличием от служилых слоев, от податей и повинностей освобождавшихся. По отношению к крестъянам-пэкчон ремесленники-конджан считались более низкой группой (в соответствии с идеализировавшими аграрное общество конфуцианскими доктринами). Те из них, кто был приписан к дворцовым мастерским, отрабатывали 300 дней в году и получали государственное рисовое жалованье. Остальные работали в основном на заказ, поставляя в качестве подати определенное количество изделий и отрабатывая годовые повинности. Торговцы в основном сосредоточивались в столице, и об их сословном положении информации почти не сохранилось. Возможно, что богатые торговцы (особенно связанные с внешней торговлей), формально принадлежа к свободным простолюдинам, на деле были, наряду с «местными чиновниками» и суб-чиновниками, частью корёского «среднего класса» и имели возможности для социального роста.

К чхонминам относились, как и в Силла, прежде всего жители особых дискриминируемых административных районов — хян, пугок и со. Дискриминация объяснялась, как правило, «неверностью» жителей этих мест по отношению к правящей династии (имевшими там в прошлом место восстаниями, и т. д.). В реальности, к хян или пугок могли относиться, скажем, отдаленные районы предгорий, над которыми не сразу был установлен административный контроль. По отношению к хян и пугок действовала особая, жесткая, система налогов и повинностей. Им предписывалось, в частности, бесплатно обрабатывать наделы местных учреждений или монастырей и выполнять строительные и ирригационные работы. Со были коллективными поселениями ремесленников (прежде всего кузнецов), обязанных отдавать значительную часть изделий в качестве подати и обслуживать местные органы власти. Самим жителям дискриминируемых районов сдавать государственные экзамены или становиться монахами запрещалось.

Наряду с ними, к чхонминам относились, разумеется, рабы (ноби) — как государственные (например, приписанные к почтовым станциям или переправам), так и частные. Последние — наиболее бесправная и эксплуатируемая часть корёского населения — считались полной собственностью хозяев (прежде всего аристократов и монастырей), имевших право продавать и наследовать их (но не убивать). По официальным расценкам, мужчина-раб старше 15 лет стоил 100 пхилей (рулонов) полотна. Однако, за исключением домашних рабов, находившихся в услужении у хозяев, рабы имели право вести свое хозяйство (большая часть дохода отдавалась хозяину), владеть землей, вести торговлю. Кроме рабов и жителей хян, пугок и со, чхонминами считались также представители определенных профессий: мясники (что было связано с буддийскими представлениями об «осквернении» себя убийством живых существ), плетельщики корзин, бродячие музыканты, и т. д. Забегая вперед, следует сказать, что, в то время, как дискриминация в отношении хян, пугок и со, ослабшая к концу Корё, была отменена следующей династией Чосон (в Китае подобные виды дискриминации исчезли уже в X в.), рабовладение и дискриминация определенных профессий законодательно сохранились до конца XIX в. Официальная дискриминация служила источником социальной нестабильности: к концу XII в., в обстановке смут после военного переворота 1170 г., рабы и неполноправные жители хян, пугок и со начинают подымать одно восстание за другим, требуя равноправия для своих общин или даже уничтожения дискриминации неполноправного слоя вообще.

Что же представляло раннее корёское общество в экономическом отношении? Как и в силлаские времена, корёская провинция жила в целом натуральным хозяйством. На селе устраивались иногда нерегулярные ярмарки-чанси, но особенного значения для крестьянского хозяйства они не имели. На приобретение предметов роскоши большая часть непривилегированного слоя не имела средств, а простейшие ремесленные изделия изготовлялись умельцами в деревнях или мастерами из ремесленных сел — со. Почти не было постоянных лавок и в провинциальных городах (даже в самых больших, таких, как Пхеньян). Ремесленное население работало на государство или, в меньшей степени, на заказ. Единственным центром торговли была столица Кэсон, с ее многочисленным чиновным населением. Кэсон, в отличие от прочих корёских городов, имел постоянные лавки и харчевни. Торговая сфера была тесно связана с государственной администрацией. Многие лавки торговали излишками с государственных или дворцовых складов. Как и в Силла, корёское государство жестко контролировало торговлю. Цены устанавливались и контролировались Ведомством Столичных Рынков — Кёнсисо. Установлена была, по ранним китайским образцам, и государственная монополия на добычу и продажу соли. Этим занималось Соляное Ведомство — Тоёмвон.

Государство не только контролировало торговлю, но и поощряло ее, поскольку налогообложение торговцев приносило значительный доход. Так, в 1102 г. в Пхеньян были специально направлены чиновники, в обязанность которых входило проследить за устройством в городе постоянных лавок. Контролировало государство и ростовщическую деятельность знати и монастырей, что было вызвано стремлением не допустить массового разорения крестьянства. Так, в 981 г. запрещено было взимать процент, превышавший в итоге размер самой ссуды. Таким образом, выплата процента (обычно составлявшего 33 % годовых) ограничивалась, по сути, определенным сроком. На практике, однако, это положение часто нарушалось.

Так же, как и внутренняя, внешняя торговля Корё была тесно связана с интересами и нуждами государства и господствующего класса. Основным внешнеторговым партнером Корё была Сунская империя. В корёских документах упомянуты более 5 тысяч сунских торговцев и приблизительно 130 торговых миссий. Поскольку упоминаются лишь миссии, представленные ко двору, ясно, что в реальности сунские купцы приплывали в Корё значительно чаще. Корёсцы также плавали к китайским берегам, но в основном торговля производилась китайскими купцами и на китайских судах, так как по размерам и размаху операций корёский купеческий капитал не мог даже отдаленно соперничать с сунским. Сунские купцы — в основном уроженцы близлежащего Шаньдунского полуострова — приплывали к пристани на о. Пённандо в дельте р. Ёсонган, неподалеку от Кэсона. В связи со слабыми возможностями частного корёского капитала, многие крупные сунские купцы предпочитали отдавать свои товары в качестве «подарков» двору (это называлось сахон — «частное подношение»), «отдаривавшему» затем сунских гостей корёскими изделиями адекватной стоимости. Корёский двор был центром как ремесленного производства, так и внешней торговли, что говорит о слабом развитии частной торговли. Двор импортировал из Сун в основном предметы культуры и роскоши — книги (особенно энциклопедии), лекарства (в том числе редкие южно-китайские и вьетнамские), благовония (для буддийских ритуалов), знаменитый китайский шелк, чай (весьма распространенный среди корёской знати и монашества к тому времени), лакированные изделия, и т. д.

За импорт корёсцы расплачивались золотом и серебром (издавна добывавшимися на Корейском полуострове), а также сырьем и простыми изделиями — конопляной тканью, женьшенем, бумагой (корёская бумага очень ценилась в Китае), веерами, кедровыми и сосновыми орехами, и т. д. В целом, торговля двора с Сун оборачивалась усиленной эксплуатацией податного населения (поставлявшего товары для обмена), но для развития корёской культуры имела громадное значение. Через Китай в Корё приезжали и арабские купцы (например, в 1024, 1025 и 1040 гг.), привозившие ртуть, редкие вьетнамские благовония, тропические лекарства, и т. д. Но, в отличие от Сун, органической составной частью арабских торговых путей, связывавших Средиземноморье с Ближним и Дальним Востоком, Корё все же не стало: по сравнению с китайскими товарами, корёские для арабов большого интереса не представляли. В торговле с Корё были крайне заинтересованы японцы, чей доступ к китайским товарам был более затруднен, чем у корёсцев. Однако японские изделия — ножи, луки и стрелы, седла — особой популярностью в Корё не пользовались.

Что же служило средством обмена в Корё? В деревнях и провинциальных городах ссуды выдавались в основном рисом и конопляным полотном. Эти же средства использовались при покупке ремесленных изделий. В столице, по китайскому образцу, с 996 г. пытались использовать железные монеты, но большого успеха эта попытка не имела, в связи со слабым развитием торговли и обмена. Новая попытка ввести в стране денежное обращение была предпринята в 1102 г. Было отлито 12 тысяч связок медных монеток (в каждой связке — по тысяче 3-граммовых монет), использовавшихся для раздачи жалованья чиновникам. На практике, однако, новые монеты — называвшиеся «обращающееся сокровище Страны к востоку от моря» (хэдон тхонбэ) — имели хождение лишь в столичных лавках. Для крупных сделок использовались серебряные бутыли весом в 1 кын (примерно 600 грамм), с обязательной государственной печатью, называвшиеся хвальгу — «широкоротые». Отливались бутыли так, чтобы по форме они напоминали географические очертания Корейского полуострова. Именно их чаще всего отдавали в обмен на сунские товары. В отличие от сунского Китая, бумажные деньги в раннем Корё хождения не имели. В целом, при всей своей ограниченности, корёские эксперименты с денежным обращением имели определенное значение для корейской истории. Впервые, хотя и с большим запозданием, Корея, использовавшая китайские монеты уже в период Древнего Чосона, начала выпускать свою собственную валюту.

Особенностью общественной жизни Корё было довольно высокое положение женщины, унаследованное от Силла. Корёские женщины получали при наследовании родительского имущества равную с братьями долю и сохраняли имущественные права на землю и рабов после вступления в брак. По традиции некоторое время после заключения брака (часто более трех лет) новобрачные жили в доме родителей жены. В раннем Корё господствовала моногамия. Несколько жен могло быть у государей, а наложниц имели лишь высшие представители аристократии. Женщина имела право на развод (но обязана была представить обоснование — скажем, «недостаточную знатность» рода мужа) и повторное замужество в случае смерти мужа (в чиновничьих семьях — после трех лет траура). Дочери наравне с сыновьями приносили жертвоприношения на могилах предков — ситуация, в более поздние времена немыслимая. Муж обязан был почитать родителей жены так же, как и своих собственных (сроки обязательного траура по тем и другим были одинаковыми). Наконец, убийство жены мужем каралось смертью — так же, как и убийство женой мужа или его наложницы. За нанесение жене телесных повреждений полагалось суровое наказание — ссылка или удары палками (в зависимости от тяжести повреждений). Подобная система отношений между полами говорит об относительно низкой степени конфуцианизации корёского быта, сохранении значительных элементов древнего общества.

Продолжая силлаские традиции, корёское государство уделяло большое вниманию развитию и совершенствованию системы медицинского обслуживания. С начала XI в. при дворе уже имелось Аптечное Управление (Саняккук) и Медицинское Ведомство (Тхэыйгам), обслуживавшие как живших в столице родственников вана, так и чиновников высших 5 рангов на службе в центре. С 963 г. существовал государственный приют для инвалидов, хронически больных и нищих (Чевибо), с 1036 г. — две государственные больницы в столице (Восточный и Западный «Дома Великого Милосердия» — Тэбивон), ас 1114 г. — и государственное ведомство по борьбе с эпидемиями (Хемингук). Столичные врачи посылались на службу в каждую провинцию, где существовали государственные медицинские управления — якчом (совмещавшие функции больницы и аптеки). Для поступления на медицинскую службу надо было сдать государственный экзамен по медицине (входившей в класс «различных [второстепенных] занятий»). Обычно медицинские знания передавались в семьях врачей из поколения в поколение. Центрами медицинского обучения были также и некоторые монастыри. В Корё активно издавались классические китайские медицинские труды. Они даже экспортировались в сунский Китай. Пример корёских медицинских учреждений показывает, что бюрократическая организация дальневосточного типа позволяла даже небогатому Корё создать относительно сложную и развитую систему здравоохранения.

в) Внешняя политика Корё в X–XI вв

В конце X в. самой серьезной внешнеполитической проблемой Корё являлось обострение отношений с усиливавшимся киданьским государством Ляо, главным противником которого была китайская империя Сун. Кидани опасались, что Корё, по просьбе Сун, нанесен по ним удар с фланга. Такие предложения Сун действительно делала государю Сонджону в 985 г., но тот предпочитал выжидать, следя за тем, какая сторона оказывается в выигрыше. На предложение киданьской стороны о мире и союзе (986 г.) Корё также не отреагировало, не желая рисковать связями с Сунской империей. Молчание Корё было истолковано киданями как враждебность, и в 993 г. 800-тысячная киданьская армия перешла через пограничную реку Амноккан и вторглась в пределы Корё. Корёсцы — предупрежденные враждебным киданям местным чжурчжэньским населением — заранее приготовились к отражению атаки. Однако численное преимущество и высокие боевые качества конницы позволили киданям разгромить передовые корёские отряды, дойти до р. Чхончхонган и форсировать ее.

Дальше, однако, киданьское войско наткнулось на упорное сопротивление корёской армии и продвинуться не смогло, что вынудило киданьского полководца пойти на переговоры с корёским военачальником Со Хи. Объявив, что Корё — наследник Силла, кидани потребовали от корёсцев «возвращения» когурёских территорий (т. е. корёских земель к северу от Пхеньяна). Очевидно, кидани, как победители Бохая, наследника Когурё, считали бывшие когурёские территории своей «законной добычей». Другое — и важнейшее — требование киданей состояло в разрыве отношений с Сун и признании Ляо номинальным «сюзереном» Корё. Кидани стремились не только возвысить этим свою империю, но и пресечь возможность сунско-корёского альянса. Уступить по первому пункту Со Хи решительно отказался — потеря района Пхеньяна и северного пограничья была бы для Корё слишком большим уроном. Основанием для отказа послужило то, что, как видно уже из названия Корё, династия считала себя наследницей Когурё и не могла отдать «земель предков». По второму пункту Со Хи был вынужден уступить: в 994 г. Корё на несколько лет прервало официальные отношения с Сунами и объявило себя вассалом Ляо, но это произошло после того, как оно получило от Сун подтверждение, что в настоящий момент Сунская империя не может оказать ему содействие в войне с киданями. Однако на развитие частной торговли и культурного обмена между Корё и Сун этот временный разрыв существенного влияния не оказал. Кроме того, ссылаясь на необходимость «расчистить пути» для обменов с Ляо, Со Хи смог в 993–995 гг., не вызывая возражений со стороны киданей, изгнать чжурчжэньское население из районов к северу от Пхеньяна и югу от Амноккана, укрепив корёский контроль над этой территорией. Переговоры Со Хи остались в истории Корё как пример дипломатического искусства.

Формальное «подчинение» северному соседу не избавило Корё от тревог. Предлогом для следующего вторжения киданей послужила вспыхнувшая при корёском дворе в 1009 г. династическая смута. При государе Мокчоне (997-1009), вступившем на престол в 18-летнем возрасте, значительное влияние на политику оказывала мать государя, родом из фамилии Хванбо. Её фаворитом был честолюбивый дальний родственник Ким Чхиян (?-1009), объявивший себя монахом, но в реальности больше интересовавшийся не ортодоксальным буддизмом, а даосской магией и шаманскими культами. От незаконной связи государыни с Ким Чхияном родился сын, которого государыня и хотела сделать следующим государем; Ким Чхиян, чтобы приблизить этот момент, собирался даже убить Мокчона. Мокчон же собирался сделать своим наследником Ван Суна — внука Ван Гона, незаконного сына вдовы государя Кёнджона. Интриги государыни и Ким Чхияна серьезно угрожали этому плану. Насильственно постриженный в монахи, Ван Сун несколько раз подвергался покушениям со стороны агентов Ким Чхияна.

Мокчон — серьезно больной и опасавшийся, в случае свой преждевременной смерти и торжества Ким Чхияна, за будущее династии Ванов, — попросил полководца Кан Джо (?-1010), охранявшего северные границы от чжурчжэней, позаботиться о Ван Суне и его политическом будущем. Кан Джо, сам стремившийся к власти, устранил Ким Чхияна и его клику (был убит, в том числе, и сын Ким Чхияна от государыни), но затем сверг с престола и убил и самого вана Мокчона. На престол взошел Ван Сун, известный по посмертному имени Хёнджон (1009–1031), а реальная власть перешла в руки клики Кан Джо.

Торжество его, однако, оказалось недолгим. Для Ляо все произошедшее давало прекрасный предлог для вмешательства в корёские дела и укрепления «сюзеренитета» над новым «вассалом». В 1010 г. киданьский император Шэнцзун с 400-тысячной армией лично выступил в поход против Корё, дабы «покарать Кан Джо за цареубийство». 300-тысячная армия Кан Джо потерпела поражение на северной границе. Сам цареубийца попал в плен и был казнен. Целый ряд пограничных отрядов и крепостей оказал киданям ожесточенное сопротивление. Так, Пхеньян киданьское войско взять не смогло. Кидани решили идти прямым маршем на Кэсон, оставив в тылу очаги сопротивления. Взятие ими Кэсона в 1011 г. было отмечено небывалыми грабежами и разрушениями. Сопротивление корёских отрядов в тылу — стоившее киданям несколько десятков тысяч убитыми — вынудило в конце концов последних отступить с корёской территории.

В качестве условия окончательного прекращения военных действий и примирения кидани выдвинули личную явку Хёнджона к ляоскому двору с «данью». На это Хёнджон пойти не мог, справедливо опасаясь за свою безопасность. Другое невыполнимое условие, предъявленное киданями корёскому двору — передача империи Ляо шести округов к югу от Амноккана. Округа эти были главной преградой на пути вторжений с севера, и пожертвовать ими Корё не могло. В 1013–1015 гг. кидани пытались захватить спорные округа силой, но больших успехов не добились. Постоянные набеги киданьских войск на северное пограничье подтолкнули Корё к возобновлению официальных контактов с Сунами, что еще более усилило враждебность Ляо. Кульминацией противостояния между двумя государствами был поход киданей на Корё в 1018–1019 гг.

Навстречу стотысячной киданьской армии, перешедшей Амноккан и направлявшейся к корёской столице, выступило более чем 200-тысячное корёское войско под командованием талантливого государственного деятеля и полководца Кан Гамчхана (948-1031) и его заместителя Кан Минчхома (?-1021). Пользуясь хорошим знанием местности, корёские отряды нанесли ряд болезненных ударов по киданьскому войску, уклоняясь от решительной битвы. Несмотря на понесенные потери, киданьский военачальник предпочел продолжать поход на Кэсон, но, встретив в окрестностях столицы хорошо организованное сопротивление корёской армии, вынужден был отступить. С большим трудом киданям удалось к следующему, 1019 г., пробиться к крепости Куджу к югу от Амноккана, но здесь их уже поджидало в засаде войско Кан Гамчхана. Разгром киданей в битве под Куджу был полным — на родину удалось вернуться лишь нескольким тысячам воинов.

Военная победа над сильнейшей армией Дальнего Востока того времени не могла не поднять международный престиж Корё. Велика была и захваченная Кан Гамчханом добыча. Киданям пришлось забыть о таких требованиях, как «передача шести округов» или «личная явка корёского государя». В то же время и Корё не могло не признать реального соотношения сил, складывавшегося в тот момент в пользу киданьской империи. С 1022 г. отношения между Ляо и Корё нормализовались: Хёнджон признал себя номинальным вассалом киданей, принял киданьскую инвеституру и начал регулярно направлять в Ляо посольства с «данью». Официальные сношения с Сун пришлось на некоторое время прервать (торговля страдала от этого мало).

Рис. 35. Таким изображается в современной Южной Корее Кан Гамчхан. Знаменитый победитель киданей сдал государственные экзамены на гражданскую службу и, строго говоря, не был профессиональным военным. Его назначение на ряд полководческих должностей отражает существовавшую в раннем Корё практику назначения гражданских чиновников на военные должности. То же самое относится к заместителю Кан Гамчхана Кан Минчхому, выходцу из гражданской чиновничьей среды. Выйдя в старости в отставку, Кан Гамчхан увлекся литературой и создал ряд не дошедших до нас произведений на классическом китайском языке. В фольклорной традиции Кан Гамчхан превратился позднее в волшебного героя, не только защищающего страну, но и повелевающего силами природы. Известна, например, легенда о том, как он избавил жителей Кёнджу от надоедливого кваканья лягушек, послав письмо лягушачьему королю.

Стоит отметить, что военные действия не означали прекращения контактов между киданями и корёсцами на неофициальном уровне. В Корё проживало много киданей, которые предпочитали по разным причинам покинуть родину. Корёсцы активно торговали с северными соседями, сбывая им свои ремесленные изделия и получая в обмен отсутствовавшие на полуострове товары (скажем, баранину). Средневековье, в отличие от современности, не знало «тотальной» войны: боевые действия между правящими династиями вовсе не означали обязательную абсолютную враждебность их подданных друг к другу. Война на уровне государств и обмен на неофициальном уровне могли происходить одновременно.

Впоследствии отношения с киданями не раз осложнялись, что ставило страну на грань военного конфликта. Угроза с севера побудила Корё активно заняться освоением северных районов. Стремясь заручиться помощью союзников, Корё активно налаживало отношения с приграничным населением — чжурчжэнями. Их вождям и старшинам давались почетные титулы и должности, их миссии к корёскому двору щедро одаривались, а торговля с их деревнями — поощрялась. Многие чжурчжэни переходили в корёское подданство. Переезжая на жительство в Корё, они получали землю, освобождались на время от налогов и пользовались прочими привилегиями. Так, к первому поколению переселенцев применялось не корёское законодательство, а чжурчжэньское обычное право. Активные обмены с киданями и чжурчжэнями расширяли корёские культурные горизонты и делали Корё полиэтническим государством — продолжателем когурёской традиции.

Другой мерой по обороне от атак с севера было строительство пограничной стены по рубежам Корё (1033–1044 гг.), от устья Амноккана до побережья Японского моря (в районе современного города Вонсана, КНДР). Наряду с этой гигантской стеной, на севере строился ряд крепостей. Туда переселяли население южных районов страны. Эти меры сглаживали культурные, хозяйственные и лингвистические различия между южными и северными районами Корё и способствовали началу формирования гомогенного корейского этноса.

г) Расцвет корёской культуры в XI–XII вв

Временем экономического и культурного расцвета раннего Корё был период правления Мунджона (1046–1083). Именно в это время были заложены основы административной системы, окончательно утверждены законы, касающиеся чиновничьих наделов, налогов, измерения площади и урожайности полей, наследования крестьянских участков, и т. д. Стабилизация налогообложения позволила Мунджону расширить созданную предшественниками систему государственных резервных складов, куда шла часть рисового налога и откуда крестьяне (под очень низкий процент или даже беспроцентно) могли получить ссуду зерном в неурожайный год. Продолжалась и активная политика на северных границах — «немирные» чжурчжэни «замирялись» вооруженной силой (как произошло, например, в 1079 г.), а более миролюбивые вожди и старейшины переходили в корёское подданство, получая богатые подарки и значительную автономию.

Немалыми были достижения этого периода в религиозной и культурной области. Мунджон разрешил в 1059 г. постригать в монахи по достижении 15 лет одного сына в семье с тремя сыновьями. Монастырям делались богатые пожертвования. Иногда по случаям праздников во дворце устраивали пиршества для более чем 10 тысяч монахов (1047 г.). В окрестностях столицы строились новые монастыри — в частности, громадный «государев» храм Хынванса («Храм процветания государя») в уезде Токсу к югу от Кэсона (строительство началось в 1056 г. и продолжалось 12 лет). Храмы этого ранга наделялись землей и рабами из средств казны. Процветание не облагаемой налогами монастырской экономики приводило в монастыри торговцев и богатых крестьян, желавших освободиться от повинностей и разбогатеть. Многие монастыри открыто занимались торговлей и ростовщичеством. Их монахи носили мирскую одежду и не отказывались от мирского стиля жизни, не чуждались пьянства и драк. Нарушения дисциплинарных заповедей (винаи) побуждали правительство издавать строгие указы о снятии сана с недостойных священнослужителей. Один такой указ был издан Мунджоном в 1056 г.

Рис. 36. Фарфоровая ваза вытянутой формы, найденная в могиле государя Инджона (изготовлен в 1146 г.). Подобная форма была типична и для сунских изделий, но прозрачный, ясный голубовато-зеленый цвет корёских сосудов сунские мастера воспроизвести, при всем желании, не могли. По-видимому, сосуд был изготовлен на юге полуострова, в печах на территории современного уезда Канджин.

В период правления Мунджона стабильность способствовала расцвету искусств и литературы. Корё, вслед за Сун и Ляо, начинает производство высокохудожественных изделий для аристократического и монастырского обихода — лакированной посуды с инкрустированным перламутром (наджон чхильги), металлических храмовых гонгов (кымго), реликвариев (сарихам) для мощей буддийских святых, узорной черепицы, бронзовых зеркал, и т. д. Продолжалась силлаская традиция отливки бронзовых колоколов для храмовых служб (помджон). Особенной известностью — в том числе и за пределами Корё — пользовался корёский голубой фарфор (чхонджа), непревзойденный по нежному зеленовато-серому цвету (символизировавшему буддийский идеал нирваны и «Чистой земли») и изящным линиям. Число оттенков этого цвета достигало шестидесяти. Именно в начальный период правления Мунджона (около 1050 г.) корёское искусство изготовления фарфора вошло в период зрелости. Основными потребителями фарфоровых изделий были столичные аристократы, двор и монастыри. Центры производства располагались в столичном регионе и на юге, в современных уездах Пуан и Канджин провинции Чолла.

Развитие в Корё ксилографического книгопечатания (печатания с деревянных досок) позволило осуществить крупнейший культурно- религиозный государственный проект эпохи — издание полного собрания буддийских сутр, комментариев и дисциплинарных правил (Трипитаки). Желание корёского двора иметь подобное собрание объясняется стремлением «не отстать от соседей» — империи Сун, первой издавшей Трипитаку в 971–983 г., и империи Ляо, издавшей ряд буддийских сочинений и, позже, Трипитаку по сунскому образцу в 1031–1062 г. (в 1063 г. киданьская Трипитака была послана в подарок Мунджону). В то же время корёский двор стремился, накопив «кармические заслуги» через издание и чтение сутр, обезопасить себя, силами Будды и буддийских божеств, от нападений воинственных северных соседей. Громадная работа по собиранию, корректированию и изданию буддийских сочинений была начата Хёнджоном в 1011 (по другой версии, 1019) г. Поводом послужил конфликт с Ляо (см. выше), помощи в разрешении которого корёский государь хотел просить у Будды. Частично работа (в основном исполнявшаяся в монастыре Пуинса недалеко от современного города Тэгу) была завершена к 1051 г., когда Мунджон лично провел торжественную церемонию с чтением вновь напечатанной Аватамсака-сутры. Полное завершение громадного труда относится к 1087 г. (уже после смерти Мунджона). Впоследствии эта Трипитака погибла в огне монгольского нашествия; новая Трипитака создавалась в ходе борьбы с монголами как способ накопления «кармических заслуг» для сопротивления врагам и как символ культурно-религиозного превосходства корёсцев над кочевыми «варварами». Кроме того, в конце XI в. к Трипитаке было добавлено собрание силласких и китайских буддийских комментариев, не вошедших в первое издание (кёджан).

Прогресс в искусстве, ремесле и книгоиздании был тесно связан с возобновлением официальных контактов с Сун с конца 1060-х — начала 1070-х гг. Ляо в этот момент было ослаблено конфликтами в правящей среде — прежде всего между адвокатами китаизации и приверженцами традиционных местных начал. Мунджон полагал, что, при сохранении ритуального «вассалитета» по отношению к киданьской династии, последняя вряд ли будет активно возражать против сунско-корёских контактов. Корёсцы были заинтересованы в китайских книгах, предметах искусства и роскоши, лекарствах. Их также глубоко интересовали начатые с 1069 г. реформы Ван Аньши (1021–1086), в которых они видели поучительную модель укрепления централизованной государственной власти. С сунской стороны, Шэнь-цзун (1067–1085) в перспективе намеревался заключить союз с Корё в целях борьбы с киданями. При сунском дворе активными сторонниками возобновления контактов с Корё были возглавляемые Ван Аньши реформаторы; консерваторы (особенно знаменитый литератор и государственный деятель Су Ши) видели в приеме корёских миссий лишь лишнее бремя для сунской казны и подозревали корёских послов в шпионаже в пользу формального «сюзерена» Корё — Ляо. Частые контакты, прежде всего в форме официально-государственной «посольской торговли» (обмена корёских «подношений» на сунские «подарки»), были действительно выгоднее для корёского двора, чем для китайской стороны. Корёсцы получали книги: особенно они ценили необходимые для административной работы и литературного творчества энциклопедии, такие, как Цзы чжи тун цзянь («Всеобщее обозрение событий, способствующее управлению»; 1084 г.), и словари. Кроме того, Китай присылал роскошные шелковые одежды, яшмовые изделия, благовония, лекарства (иногда с одним посольством привозили до 100 видов лекарств). Хроническую болезнь Мунджона пытались лечить специально присланные сунским двором придворные китайские медики. В основном именно благодаря обменам с Сун Корё имело прекрасно укомплектованную дворцовую библиотеку (Осовон) и хорошую библиотеку Государственного Университета (Кукчагам).

Корёсцы посылали сунскому двору золотые и серебряные изделия, бумагу, тушь, женьшень (иногда до полтонны с одним посольством), а иногда и книги — в основном китайские произведения, утерянные в Китае в период смут после гибели Тан. Члены дипломатических миссий — китайских и корёских — практически всегда занимались также и частной торговлей (в Корё к их приезду открывали особый рынок). В корёской столице для сунских дипломатов и купцов имелось более 10 специальных государственных гостиниц (посольства могли насчитывать несколько сот человек). С официальными миссиями пришли в Корё сунская придворная музыка и танцы. Некоторые из них сохранились в корейском дворцовом репертуаре до начала XX в. В целом, корёскую культуру периода ее расцвета сложно представить вне «регионального контекста» эпохи, прежде всего теснейших связей с Северной Сун.

Интересным памятником интенсивных корёско-сунских контактов является «Иллюстрированное повествование о Корё» (Гао ли ту цзин), составленное в 1124 г. сунским ученым и дипломатом Сюй Цзином (1091–1153) по итогам его поездки в Корё с посольством в 1123 г. Посольство побывало в Корё незадолго до гибели Северной Сун в 1127 г. После 1127 г. отношения между Южной Сун и Корё свелись к редким миссиям. Сюй Цзина — как и других китайских послов до него — поразил, по контрасту с развитой культурой городской застройки сунского Китая, относительно бедный вид и малый размер корёских городских жилищ. Согласно его записям, в Кэсоне из 10 домов только 1–2 были крыты черепицей. По его впечатлениям, даже в столице почти не использовались монеты. Торговля велась на серебряные бутыли или полотно, процветал также примитивный бартер. Деньги, однако, использовались при покупке лекарств в государственных медицинских управлениях. Это отражало усилия двора по внедрению денежного обращения в быт, но, как отмечал сунский дипломат, особых результатов данные меры не принесли.

Молодой корёский государь Инджон показался китайскому гостю истинным конфуцианцем, строгим и последовательным в соблюдении этикета, и большим знатоком классических текстов. Восхищение вызвала и дворцовая библиотека Инджона, с великолепным собранием сунских текстов. Устраивавшиеся во дворце лекции по конфуцианской философии казались Сюй Цзину копией с собственно сунских придворных обычаев. Однако китайский посланец был немало удивлен привилегированным положением при дворе представителей нескольких знатных фамилий. Почти с недоверием записывал он рассказы о богатствах высшей знати, владевшей «целыми долинами как своими полями» и хранившей в кладовых «десятки тысяч цзиней (1 цзинь — около 500 гр.) мяса, сгнивавшего от неупотребления». Необычным для сунского гостя было и влияние буддизма на дворцовые церемонии — во время торжественного государева выхода перед процессией всегда несли буддийскую сутру, якобы магическим образом охранявшую двор и государство. Буддизм, с его неприятием насилия, влиял на корёские нравы и более глубоким образом. Забой скота считался «нечистым» и «недостойным» делом, а смертные приговоры были крайне редки и почти никогда не приводились в исполнение, заменяясь ссылкой. В целом, нарисованная сунским послом картина наглядно показывает как сходства, так и различия в экономике, духовной жизни и обиходе Китая и Корё времен расцвета раннекорёской культуры.

Интересной страницей в корёско-сунских культурно-религиозных контактах были путешествия по сунскому Китаю, предпринятые в 1085–1086 гг. одним из известнейших реформаторов корёского буддизма, ученым монахом Ыйчхоном (1055–1101; посмертный титул — государственный наставник Тэгак). Четвертый сын Мунджона, рано постриженный в монахи и принявший обязанности административного главы школы Хваом, Ыйчхон отличался необычной любовью к знаниям и библиофильскими склонностями. Видя, что в Корё недостает буддийской литературы и особенно не хватает сунских сочинений, Ыйчхон стремился пойти по стопам основателя корейского Хваом Ыйсана и совершить путешествие по Китаю. Политическая обстановка, однако, не благоприятствовала его намерениям. Придворные опасались, что визит корёского принца к Сунам осложнит корёско-киданьские отношения. Ыйчхону пришлось инсценировать побег, «тайно» покинув страну на сунском торговом корабле (государь Сонджон, брат Ыйчхона, был, скорее всего, заранее предупрежден).

В Сунском Китае императорская семья и представители реформаторской партии (сторонники Ван Аньши) встретили Ыйчхона с необычной пышностью и почестями, надеясь таким образом укрепить связи с Корё и подготовить почву для совместной борьбы против Ляо. Ыйчхон за несколько месяцев пребывания в Китае объехал практически все основные буддийские центры и завязал контакты примерно с пятьюдесятью учеными монахами — цветом китайского буддизма того времени. Учителем его стал популярный в то время в Южном Китае наставник секты Хуаянь, монах Цзинюань (1011–1088) из храма Хуэйюаньсы в окрестностях Ханчжоу. Цзинюань помог Ыйчхону разыскать в Китае большую часть отсутствовавших в Корё сунских буддийских сочинений. В свою очередь, и Ыйчхон не остался в долгу — после смерти учителя в монастыре Хуэйюаньсы на средства корёского двора были построены новые пагоды и павильоны, так что в итоге весь комплекс получил название «Гаолисы» («Корёский монастырь»). Часть его сохранилась и поныне, являясь вещественным напоминанием о путешествиях корёского монаха почти тысячелетие назад.

Из Китая Ыйчхон вывез более трех тысяч томов отсутствовавших в Корё сочинений. Они вскоре были каталогизированы и изданы в качестве дополнения (кёджан) к корёской Трипитаке. Каталог и несколько изданных Ыйчхоном сочинений дошли до нашего времени. Другим важным итогом поездки в Китай было знакомство со школой Тяньтай (кор. Чхонтхэ). Она опиралась в доктринальном отношении на Лотосовую сутру (Саддхарма-пундарика) и активно использовала медитационную практику. Доктрина Тяньтай была известна на Корейском полуострове с VI в. (главным образом, через Пэкче), но последователи этого учения в Корее, в отличие от Китая, никогда не были оформлены в отдельную секту. Ыйчхон, опираясь на сунский прецедент, решает восполнить этот пробел. Главным стимулом тут могло послужить желание Ыйчхона привлечь в новую секту побольше сонских монахов и тем ослабить сонские группы, традиционно тесно связанные с представлявшими для двора потенциальную угрозу аристократическими семействами. Ыйчхон в 1097 г. организовал секту (орден) Чхонтхэ и вовлек в нее значительную часть сонского монашества, что привело сонские группы к серьезному кризису. Контролируя две крупнейшие общегосударственные буддийские организации — секты Хваом и Чхонтхэ — Ыйчхон стал непререкаемым лидером в буддийских кругах и не раз использовал свой авторитет и в государственных делах. В частности, именно по его предложению (опиравшемуся на сунскую практику) его старший брат государь Сукчон (1095–1105) пытался в 1102 г. ввести в Корё денежное обращение. Деятельность Ыйчхона демонстрирует не только широту сунского влияния на Корё, но и «обратный экспорт» элитарной книжной культуры из Корё в Сун: изданные Ыйчхоном буддийские сочинения (в частности, силлаские буддийские работы, плохо знакомые китайцам) широко распространялись в Китае. Контакты Ыйчхона с Цзинюанем послужили оживлению китайской секты Хуаянь, испытывавшей трудности в конкуренции с чань-буддизмом.

д) Корё и чжурчжэни

С конца XI в. важной внешнеполитической задачей корёского правительства стало урегулирование отношений с северными чжурчжэньскими племенами. Чжурчжэни — и прежде всего обитатели территорий к югу от р. Туманган — традиционно считали Корё «старшим государством», т. е. доминирующей силой в регионе. Многие из чжурчжэньских вождей не только посылали к корёскому двору миссии с «данью», но и получали почетные корёские чины и титулы, а часто и переходили в корёское подданство. Именно из Корё к чжурчжэням впервые пришел буддизм — чжурчжэньское слово тайёла («буддийский храм») происходит от соответствующего корейского термина, чоль. Корёские мастера принесли в чжурчжэньские становища культуру обработки серебра. В то же время «немирные» чжурчжэни причиняли корёским властям немало хлопот — пиратские налеты их боевых лодок тревожили даже бывшую силласкую столицу Кёнджу, отстоявшую достаточно далеко от северной границы (1011 г.). Корёсцы, под значительным влиянием ортодоксальной сунской концепции, рассматривали чжурчжэней как «природных варваров», «зверей в человеческом облике» и потенциальных грабителей. Даже перешедшие в корёское подданство чжурчжэни не пользовались полным доверием корёских властей. Оборона северной границы от «варварских» набегов постоянно оставалась серьезной заботой для кэсонского двора.

К концу XI в. в чжурчжэньской среде возвысился клан ваньянь (один из родов, проживавший в среднем течении реки Сунгари, и возводивший свою генеалогию к племенам чернореченских мохэ VI–IX вв.). Ваньяньский старейшина Уясу стал посылать отряды к корёским рубежам, делая своими данниками чжурчжэньские поселения, уже платившие «дань» корёсцам. Опасаясь нападения Уясу на корёские пределы, Сукчон отправил в 1104 г. известного полководца и государственного деятеля Юн Гвана (?-1111) на «покорение чжурчжэней». Результат, однако, был печальный — в боях с чжурчжэньской конницей корёское войско потеряло до половины личного состава. Юн Гван был вынужден заключить с чжурчжэньским предводителем унизительный мир и отступить. Урок не прошел для Корё даром. По предложению Юн Гвана было срочно сформировано новое, дополнительное, войско — Особая Армия (Пёльмубан). В его состав входили кавалерийский (сингигун) и пехотный (синбогун) корпуса, ряд специализированных отрядов (копейщики, лучники) и подразделения монахов и зависимых монастырских крестьян (ханмагун). Новое войско проходило интенсивную тренировку; в его состав принимались не только свободные крестьяне и горожане, но и рабы. Военные расходы государства беспрецедентно возросли.

В итоге, вскоре после воцарения нового государя, Еджона (1105–1122), Юн Гван смог смыть с себя позор 1104 г. В 1107 г. его 170- тысячная армия пошла походом на чжурчжэньские земли. В результате двух лет боев корёское войско, понеся значительные потери, убило около 400 чжурчжэньских вождей и старейшин, разгромило и сожгло до 150 больших сел и небольших крепостей, отправило в столицу заложниками 346 пленных и основало на чжурчжэньских землях к югу от р. Туманган девять крепостей, населенных корёскими военными поселенцами. Жесткие меры по отношению к чжурчжэням Юн Гван оправдывал тем, что населенные ими земли раньше принадлежали Когурё, а предки чжурчжэней, мохэ, были когурёскими «вассалами». Таким образом, нападения чжурчжэней на Корё можно было, якобы, рассматривать как бунт «вассальных варваров» против «законного властелина». Однако Юн Гван захватил в 1107–1108 гг. больше земель, чем Корё могло эффективно контролировать; корёские крепости подвергались постоянным нападениям чжурчжэньских отрядов, и было очевидно, что они не выстоят после отхода главных сил. Поэтому в 1109 г. во время мирных переговоров Юн Гвану пришлось согласиться на требование Уясу о сносе девяти корёских крепостей и возвращении чжурчжэням всех захваченных земель. В обмен Уясу обещал отказаться от атак на корёские земли и исправно платить корёсцам «дань». В конце концов, крепости были снесены, и корёские воины и поселенцы покинули чжурчжэньские территории. Хотя война 1107–1108 гг. территориальных приобретений Корё не принесла, ее результатом стало относительное спокойствие на северных границах.

Дальнейшее развитие событий поменяло действующих лиц местами. Клан ваньянь объединил чжурчжэньские племена, и в 1115 г. младший брат Уясу, Агуда, был провозглашен государем новой империи, Цзинь, которая в том же году разгромила киданьские войска и взяла курс на захват северного Китая и установление региональной гегемонии. Корё пришлось отказаться от всех прошлых претензий на сюзеренитет над чжурчжэнями и молчаливо согласиться с тем, что с 1117 г. Агуда величал себя «старшим братом» корёского государя. Окончательно разгромив (в союзе с Сун) номинального «сюзерена» Корё, империю Ляо, в 1125 г., чжурчжэни потребовали от Корё уже официального признания «вассалитета» по отношению к Цзиньской империи. Несмотря на возражения многих влиятельных конфуцианских деятелей, привыкших видеть в чжурчжэнях «пограничных дикарей», фактически правивший в тот момент страной влиятельный вельможа Ли Джагём (?-1126) ответил на чжурчжэньское требование согласием, и Корё продолжило выплачивать чжурчженям ту же номинальную дань, на тех же условиях, что оно платило до того киданям.

В ходе последовавшей за разгромом Ляо войны между былыми союзниками, Цзинь и Сун, Корё стояло в стороне, решительно отвергая как предложения Сун об антицзиньском союзе, так и просьбы сунских придворных о посредничестве в переговорах о возвращении плененного чжурчжэнями императора. В то же время ряд оппозиционных сепаратистских групп в Корё (например, группа Мёчхона в Пхеньяне) занимал жесткую антицзиньскую позицию, и вопрос о взаимоотношениях с чжурчжэнями поднимался в ходе антиправительственных мятежей (см. ниже). Хотя для корёской конфуцианской элиты цзиньцы так никогда и не стали «истинными» и «законными» хозяевами Срединного Государства, формально корёсцы продолжали признавать «сюзеренитет» Цзинь вплоть до разгрома чжурчжэньской империи монголами. Торговые и культурные контакты с Южной Сун были достаточно оживленными, но политического сближения корёсцы избегали, опасаясь гнева цзиньцев. В целом, внешняя политика Корё в деликатной ситуации противостояния и войн между Сун, Ляо и Цзинь демонстрировала высокую степень реализма — умения, пренебрегая стереотипами и формальностями, формулировать и отстаивать государственные интересы. Благодаря гибкой дипломатии Корё избежало разорительных войн с северными «варварскими» империями, сохранив государственную независимость и этнокультурную самобытность.

е) Двор и аристократия в XII в. Военное восстание 1170 г

В ранний период Корё доминирующей прослойкой господствующего класса оставалась аристократия — несколько крупных землевладельческих фамилий, представители которых из поколения в поколение занимали высшие должности и были связаны брачными узами с государевым кланом и друг с другом. В условиях еще недостаточно упрочившейся власти ванов эти фамилии ожесточенно боролись за влияние, что создавало угрозу стабильности в государстве. На короткое время один или несколько аристократических кланов могли захватить реальную власть, верша дела, скажем, за малолетнего государя. Однако верховная власть ванского клана под угрозу не ставилась. Даже став на практике хозяином во дворце, могущественный аристократ продолжал считать себя верным вассалом правящей династии, ибо иное вряд ли было бы принято как господствующим классом, так и обществом в целом. В то же время и потеря влияния во дворце обычно не лишала аристократический клан земель и сословных привилегий. Наказание несли лишь те из его членов, кто серьезно запятнал себя чрезмерно жесткими действиями в отношении противников. Дворцовые смуты и провинциальные мятежи в ранний период Корё основ государственной системы не затрагивали и опасности для нее не представляли. Подавление той или иной смуты привносило баланс в отношения между могущественными кланами и гарантировало структуре стабильность на несколько десятилетий.

Примером сказанному может служить история клана Ли из Инджу, который приобрел земли и вооруженные отряды еще в период позднесилласких смут. Этот клан занял господствующие позиции в центральной бюрократической среде благодаря Ли Джаёну (?-1086), который выдал трех дочерей за Мунджона и дошел по службе до высшего поста — канцлера Государственной Канцелярии (мунха сиджун, т. е. первого министра). Сыном одной из дочерей этого предприимчивого сановника и был знаменитый путешествиями в Китае монах Ыйчхон. Все четыре сына Ли Джаёна занимали видные центральные посты, а с внуками его связаны серьезные политические потрясения в Корё в конце XI — начале XII вв. Один из внуков, Ли Джаый (?-1095), воспользовавшись малолетством и слабостью государя Хонджона (1094–1095), попытался с помощью вооруженных слуг свергнуть его и посадить на трон племянника — сына предыдущего государя Сонджона от своей младшей сестры. Если бы замысел Ли Джаыя удался, это означало бы на практике неограниченное доминирование клана Ли из Инджу при сильно ослабленной государевой власти. Переворот, однако, был предотвращен одним из братьев Сонджона, устранившим Ли Джаыя и 17 его видных сторонников и взошедшим на престол (Сукчон; 1095–1105). На некоторое время амбиции клана Ли из Инджу наткнулись на серьезную преграду (Сукчон отказался брать женщин из этого клана в жены), но большинство родственников Ли Джаыя, непосредственно не причастных к попытке путча, сохранили должности и земли.

Более серьезными были покушения на власть со стороны другого внука Ли Джаыя, по имени Ли Джагём (?-1126). Он выдал дочь за государя Еджона (1105–1122), поставил ее сына наследником (будущий государь Инджон, 1122–1146) и выдал за наследника еще двух своих дочерей, что гарантировало ему особое положение в государственной структуре. После смерти Еджона и восшествия малолетнего Инджона на трон честолюбивый Ли Джагём стал практически правителем государства. Он казнил и отправил в ссылку более 50 противников из числа высшего чиновничества, открыл в усадьбе собственное «домашнее» правительство (Сундокпу) с самостоятельным чиновничьим аппаратом и принимал решения по основным внешнеполитическим вопросам (таким, как, скажем, вассалитет по отношению к чжурчжэньской империи).

После неудачной попытки противоборствующей группировки устранить Ли Джагёма вооруженным путём его «домашние войска» устроили небывалый пожар во дворце и насильственно перевели государя Инджона на жительство в усадьбу Ли Джагёма. Государь стал пленником могущественного сановника. По столице ходили слухи о попытках Ли Джагёма заставить Инджона отречься от власти (что вызывало ожесточенную критику со стороны большинства чиновников) и даже о двух попытках отравить царственного пленника. В конце концов, близким Инджону чиновникам (личному врачу государя Чхве Саджону и другим) удалось переманить на свою сторону одного из командующих «домашними войсками» Ли Джагёма, героя войн против чжурчжэней Чхок Чунгена (?-1144), и арестовать как самого Ли Джагёма, так и его ближайших сторонников. Ли Джагём был отправлен в ссылку, где подозрительно быстро скончался. Но ряд членов его клана, некоторые из которых критически относились к действиям Ли Джагёма, сохранил земли и влияние.

Следующим испытанием для корёской государственности были пхеньянские события 1135–1136 гг., представлявшие собой гражданскую войну в ограниченных масштабах. Начало событиям было положено настойчивым желанием Инджона — крайне напуганного выступлением Ли Джагёма — найти опору в среде провинциальных землевладельцев, и прежде всего пхеньянской элиты, ряд представителей которой твердо встал в оппозицию Ли Джагёму в 1122–1126 гг. Инджон начинает часто навещать Пхеньян, и с 1127–1128 гг. сближается с известным пхеньянским геомантом Мёчхоном (?-1135) — честолюбивым буддийским монахом, больше интересовавшимся оккультными науками, чем буддизмом. Используя геомантические доводы (сожжение Ли Джагёмом столичного дворцового комплекса было подано как следствие «упадка добродетельных сил земли в столице», что противопоставлялось их «расцвету» в Пхеньяне), Мёчхон в 1128 г. убедил государя построить в окрестностях Пхеньяна новый дворец и при нем — громадное святилище восьми буддийско-даоским божествам, якобы охранявшим корёскую землю. Каждое из этих божеств ассоциировалось с одной из известных корёских гор, что свидетельствует о местных шаманистских корнях религиозных представлений Мёчхона, которые в ортодоксальной монашеской среде воспринимались крайне враждебно. Впрочем, аргументация Мёчхона в пользу геомантических «достоинств» Пхеньяна звучала по тому времени весьма убедительно. Так, одним из доводов было то, что Пхеньян, в отличие от Кэсона, стоял на реке (Тэдонган). В геомантической теории это имеет большое значение.

После строительства пхеньянского дворца Мёчхон и его сторонники при дворе (в основном чиновники пхеньянского происхождения) предложили объявить корёского вана Инджона «императором» и Корё — «империей», т. е. государством, равным Сун и Цзинь (1129 г.). В условиях международного кризиса того периода (падение Южной Сун в 1127 г. и т. д.), когда «императорами» объявляли себя многие правители региона (вождь восставшего против Ляо бохайского населения Гао Инчан, основатель прокитайского государства в Средней Азии Елюй Даши, и т. д.), это предложение звучало не так уж и авантюристично. Однако для Корё, уже объявившего о «вассалитете» по отношению к Цзинь, расторжение «вассальных» связей с чжурчжэнями могло иметь крайне серьезные последствия. Существовала серьезная опасность, что чжурчжэни предпочли бы поход против Корё «потере лица» в международных отношениях. В этой связи, Мёчхон и его сторонники предложили напасть на Цзинь первыми. Однако корёская армия была неспособна выдержать столкновение с сильнейшим в регионе цзиньским войском, и предложение Мёчхона, будь оно воплощено в жизнь, могло бы привести государство к гибели (победив Корё, чжурчжэни могли бы превратить Корейский полуостров в одну из своих провинций, что и произошло с Северным Китаем). Представляется, что громогласные внешнеполитические лозунги были для группы Мёчхона просто методом приобретения престижа во внутренней политике и не были рассчитаны на реализацию.

Провозглашенный Мёчхоном авантюристический курс на «покорение Цзинь», а также его требование перенести столицу в Пхеньян, угрожавшее положению кэсонской аристократии, серьезно встревожили придворную знать. Главой противников Мёчхона стал влиятельный сановник и известный конфуцианский ученый Ким Бусик (1075–1151; потомок государева клана Силла), сторонник осторожной политики в отношении Цзинь, осуждавший оккультные увлечения Мёчхона с ортодоксально конфуцианских позиций. В конце концов, Ким Бусику и его последователям удалось отговорить государя от переноса столицы в Пхеньян и беспрекословного следования требованиям Мёчхона. Учитывая, что в результате неудачной войны и придворных распрей Южная Сун в 1141 г. признала поражение и заключила с Цзинь унизительный договор о номинальном вассалитете и подношении дани, поражение античжурчжэньской группировки при корёском дворе было благоприятным для судеб корёской государственности в широкой перспективе. Борьба с Цзинь в середине XII в., в период расцвета этой могущественной империи, была бессмысленной и могла привести Корё к гибели.

Почувствовав, что теряет влияние при дворе, Мёчхон вместе со своими союзниками и последователями из числа пхеньянской знати (Ю Дам, Чо Гван и другие) поднял открытое восстание, провозгласил основание в Пхеньяне нового «Государства Великих Свершений» (Тэвигук) и начал мобилизацию войск и лошадей (1135 г.). Придворная борьба между пхеньянской группировкой и ее противниками переросла в сепаратистский мятеж. Группировка Ким Бусика, получившая неограниченное влияние при дворе, приняла, однако, быстрые и энергичные меры по его подавлению. Сторонники Мёчхона при дворе были казнены, и карательная армия Ким Бусика отправилась в поход на Пхеньян. Быстрое и успешное продвижение войска Ким Бусика на север подорвало у восставших уверенность в победе, и в их среде начались кровавые распри. В конце концов Чо Гван убил Мёчхона и Ю Дама и начал искать примирения с Ким Бусиком, но кэсонские придворные группировки, решив раз и навсегда покончить с пхеньянским сепаратизмом, отказались простить Чо Гвана даже на условиях прекращения мятежа. В результате восставшие, запершить в Пхеньянской крепости, оборонялись около года, и капитулировали безо всяких условий лишь после гибели Чо Гвана во время попытки штурма (1136 г.). Провал мятежа восстановил в придворных кругах Кэсона баланс власти и влияния: свои позиции укрепила группировка Ким Бусика (известного также составлением обобщающего труда по древней истории Кореи, Самгук саги — «Исторических записей Трех государств», в 1145 г.) и ряд союзных ей клик. Все эти клики состояли из высших гражданских чиновников; военное чиновничество было к тому времени отстранено от активного участия в политической жизни.

Ранний период корёской истории заканчивается правлением Ыйджона (1146–1170), при котором существовавшие в раннем корёском обществе противоречия обострились до крайности. Молодой государь и окружавшие его аристократы (прежде всего сын Ким Бусика Ким Донджун) жили в невиданной роскоши. В окрестностях столицы строились — силами мобилизованных окрестных крестьян и солдат — новые буддийские храмы, изготавливалась или покупалась у сунских купцов роскошная утварь, с пышностью проводились буддийские празднества, буддийские и даосские молитвенные церемонии. Часто для строительства новых павильонов и беседок сносились десятки крестьянских жилищ (1157 г.). В то же время основная масса крестьянства страдала от участившихся трудовых мобилизаций и произвола аристократов, самовольно захватывавших крестьянские земли и делавших лично свободных янминов крепостными. Засилье аристократии вызывало недовольство и у военнослужащих. Аристократы часто незаконно присоединяли наделы рядовых солдат к своим хозяйствам, а сами солдаты и их семьи страдали от повинностей и поборов. Офицеры были недовольны отсутствием перспектив для социального продвижения у всякого, не принадлежавшего к аристократической прослойке и не имевшего достаточного положения для поступления в Государственный Университет и сдачи экзаменов на чин. Особое раздражение у офицерства вызывали издевательства со стороны аристократов, видевших в военных что-то вроде личной охраны и часто для развлечения устраивавших — иногда в государевом присутствии — состязания по кулачному бою между военачальниками. Накопившееся недовольство во всех слоях непривилегированного населения начало прорываться в 1160-х годах в виде повсеместных мятежей и восстаний в провинциях (восстания в ряде регионов в 1162 г., мятеж на острове Чеджудо в 1168 г.). В конце концов, основное противоречие раннекорёского общества — между идеалом «регулярной» конфуцианской монархии и реалиями аристократического сословного господства — привело страну к масштабному восстанию военных 1170 г., изменившему ход корёской истории в целом.

Это восстание привело к власти новый, гораздо более широкий круг корёской элиты и суб-элиты, прежде всего офицеров и их дружинников. В этом отношении можно говорить о родственности событий 1170 г. социальному взрыву 889 г., сигнализировавшему крах привилегированной столичной аристократии чинголь и выход на историческую арену более широких слоев местной и низшей чиновной элиты. В обоих случаях речь шла о вооруженном перераспределении власти и собственности (прежде всего земельной) в пользу обделенных аристократическим режимом мелких и средних землевладельцев. Но, в отличие от позднесиллаской смуты, после которой централизованная власть не могла укрепиться на Корейском полуострове чуть ли не столетие, восстание военных в 1170 г. достаточно быстро (уже через два десятилетия) привело к формированию стабильного режима военной диктатуры, опиравшегося на более широкие социальные слои, чем аристократическое правительство Ыйджона. Корёское общество уже имело достаточно длительный опыт стабильной централизованной государственности для того, чтобы пережить шок и приспособить сложившуюся в ранний период бюрократическую систему к новым политическим реалиям.

Непосредственным поводом для переворота послужил инцидент в августе 1170 г. Государь и окружавшие его аристократы и евнухи устроили шумную пирушку в одном из монастырей в окрестностях столицы и для забавы приказали охранявшим их военным высокого ранга устроить состязание по кулачному бою. После состязания один из пьяных аристократов — и без того ненавидимый за роскошь и беззаконные захваты земель — начал издеваться над проигравшим офицером, надавав ему пощечин под общий хохот знати и евнухов. Подобные случаи бывали и до того — так, могущественный сын Ким Бусика, Ким Донджун, любил для забавы жечь офицерам свечами бороды. Однако издевательство аристократа над старшим по возрасту офицером было, по нравам корёского общества, слишком серьезным оскорблением. Трое старших офицеров — Чон Джунбу (1106–1179), Ли Ыйбан (? — 1174) и Ли Го (?-1171) — и до того собиравшиеся устроить переворот и уничтожить придворную аристократию, решили действовать. Подделав государев приказ, они собрали ненавидевшую чванную знать дворцовую охранную гвардию и распорядились «убивать всякого, кто носить гражданскую чиновничью шляпу». Солдаты с радостью принялись за исполнение долгожданного приказа — за несколько дней в столице были перебиты сотни чиновников, от придворной аристократии до писарей в ведомствах. Верхушка бюрократического общества была практически полностью физически уничтожена. Дворцовые сокровища и склады аристократических усадеб подверглись разграблению. Некоторые рядовые военные хотели убить и ненавистного народу Ыйджона с семьей, но новый хозяин столицы, всевластный военачальник Чон Джунбу, предпочел сослать государя с наследником на юг и возвести на престол брата Ыйджона, известного под посмертным именем Мёнджон (1170–1197). Новый ван был практически марионеткой в руках могущественных военных командиров. При формальном сохранении правления династии Ван Гона, государи Корё оказались отстраненными от реальной власти почти что на столетие. В корёской истории наступила новая эпоха: в обстановке небывалой со времен позднего Силла смуты целый ряд социальных слоев начал борьбу за повышение своего статуса.

А) Первоисточники:

1. Lee, P. Н. and de Вагу, Wm. Т. (eds.). Sourcebook of Korean Tradition. New York: Columbia Un-ty Press, 1997, Vol. 1, pp. 139–205, 217–225.

2. Rogers, M. С. «P'yonnyon T'ongnok: The Foundation Legend of the Koryo State» // The Journal of Korean Studies, Vol. 4, 1982-83, pp. 3-72.

Б) Литература:

1. Никитина M. И., Троцевич А. Ф. Очерки истории корейской литературы до XIV в. М., 1969. С. 5–151.

2. Choi, Byong-hon. «Toson's Geomantic Theories and the Foundation of Koryo Dynasty» // Seoul Journal of Korean Studies, Vol. 2, 1989, pp. 65–92.

3. Palais, J. B. «Land Tenure in Korea: Tenth to Twelfth Centuries» // The Journal of Korean Studies, Vol. 4, 1982–1983, pp. 73-205.

4. Rogers, M. C. «National Consciousness in Medieval Korea: The Impact of Liao and Chin on Koryo». — Rossabi, M. ed. China Among Equals: The Middle Kingdom and Its Neighbors, 10th-14th Centuries. Berkeley: University of California Press, 1983.

5. Shultz, E. J. «Military Revolt in Koryo: The 1170 Coup d'Etat» // Korean Studies, Vol. 3, 1979, pp. 19–48.

а) «Смутное время» конца XII в. Диктатура клана Чхве и борьба с монгольской агрессией в первой половине XIII в.

Политическая история Корё после драмы 1170 г. предстает продолжавшейся около четверти века беспрерывной чередой переворотов, контрпереворотов, мятежей, бунтов и восстаний. Смута истощала производительные силы страны, накладывала невыносимое бремя как на незащищенные низшие слои населения, так и на привилегированную элиту, вынужденную постоянно рисковать имуществом и жизнью среди беспощадных кровавых схваток. В то же время политический кризис конца XII в. был для всех социальных слоев и временем новых возможностей. Если подвергавшиеся до 1170 г. жесткой и унизительной дискриминации профессиональные военные получили доступ к высшей власти, богатству и привилегиям, то и для их дружинников — часто выходцев из маргинальных слоев — открылись немыслимые ранее возможности для социального выдвижения и обогащения. В то время, как многие видные представители гражданского чиновничества пали жертвами погромов и «чисток», низшие и средние бюрократы постепенно приватизировали «под шумок» свои служебные наделы в провинции, а заодно и превращали немалое число лично свободных крестьян в полукрепостных или крепостных арендаторов (чонхо). Расширили — за счет никем не ограничиваемой теперь скупки земель, а то и прямого захвата крестьянских наделов, — свои угодья и монастыри, а также целый ряд богатых «местных чиновников» и деревенских старост.

Одним словом, в обстановке смут в Корё утвердилась характерная для развитого средневекового общества поместно-арендная система землевладения и землепользования, при которой основная часть общественного продукта производилась безземельными (или малоземельными) лично зависимыми (крепостными или полукрепостными) арендаторами, сидевшими на частновладельческих землях. Сословие лично свободных податных крестьян янинов продолжало играть в обществе определенную роль, но значительно менее важную, чем в ранний период. Чиновники превратились после 1170 г. в сословие землевладельцев- аристократов, для которых чиновная служба стала просто способом облегчить захват земель и работников. Если к высшим сословиям средневековой Кореи вообще можно применить понятие «феодалы» (это — вопрос достаточно спорный), то наиболее справедливым было бы охарактеризовать таким образом землевладельцев позднего Корё, с их поместьями (нонджан) и дружинами (кабён — «домашние войска»).

Смутами пытались воспользоваться и непривилегированные слои населения. В ходе многочисленных восстаний «подлые» из особых дискриминируемых районов (чхонмины) часто добивались повышения статуса и перевода в категорию янинов. Множество крестьян, горожан и рабов, присоединяясь к дружинам того или иного военного лидера, совершали социальный «рывок», немыслимый в предыдущую эпоху. Статус зависимого арендатора (вынужденного отдавать около половины урожая хозяину) обрекал крестьянина на вечное полуголодное существование, но во многих случаях избавлял от произвола и вымогательств со стороны местных чиновников, от бремени трудовых мобилизаций и поборов. Жестоко эксплуатируя зависимых крестьян, крупные частные землевладельцы — передававшие свои угодья по наследству — были более заинтересованы в поддержании и развитии производительных сил деревни, чем правительственные чиновники, чей срок службы в одной местности не превышал трех лет. Недаром во многих случаях янины сами просили о переходе на положение зависимых к тому или иному влиятельному землевладельцу или монастырю (это называлось тхутхак — «отдать себя»), не в силах выносить больше бюрократический произвол.

Первые годы после переворота были ознаменованы беспрецедентной социально-политической нестабильностью и жестокой фракционной борьбой. Пришедшие к власти военные лидеры, истребляя друг друга, пытались поставить каждый свою клику в центр нового нарождавшегося порядка. Сразу после путча 1170 г. триумвират Чон Джунбу — Ли Ыйбан — Ли Го захватил неограниченную власть, получив от марионеточного «вана» все возможные высшие чины и должности, как военные, так и гражданские. Но коллективная диктатура оказалась нестабильной формой власти. Первой жертвой фракционной борьбы стал убитый Ли Ыйбаном Ли Го (1171 г.). После этого главным органом власти дуумвирата Чон Джунбу — Ли Ыйбан стала «Главная Палата» (Чунбан), традиционный совещательный орган корёской армии, наделенный теперь политико- административными функциями. Чон Джунбу, Ли Ыйбан и их присные активно принялись за передел земельной собственности в свою пользу и в пользу своих дружинников, вызвав тем самым широкое сопротивление со стороны как части «старых» аристократов (чьи земли часто конфисковали для последующего перераспределения среди военных), так и широких масс населения.

Уже с 1172 г. начались народные волнения на традиционно неспокойном северо-западе, а в 1173 г. военный губернатор одного из особых пограничных округов, Ким Бодан, поднял мятеж с целью восстановить Ыйджона на престоле. Мятеж был подавлен, а ссыльный Ыйджон — убит в Кёнджу людьми Ли Ыйбана. Желая уничтожить в корне все возможности для реставрации прежней власти, военные сразу же после этого мятежа организовали масштабную «чистку» бывших гражданских чиновников, заменяя их на всех уровнях военными, а часто также грабя и убивая. «Военный террор» вызвал ряд новых восстаний провинциальных администраторов, опасавшихся за свое будущее. Из этих выступлений выделяется своим масштабом мятеж пхеньянского губернатора Чо Вичхона (1174–1176 гг.), в котором участвовали до сорока округов и крепостей. Сам мятеж был подавлен относительно быстро (за полтора-два года), но волнения на северо-западе продолжались до конца 1170-х гг. Организаторы карательного похода на Пхеньян — клика Чон Джунбу — воспользовались этим событием также и для устранения руками вооруженных монахов Ли Ыйбана и его сторонников (1174 г.). После этого Чон Джунбу на пять лет сосредоточил в своих руках диктаторскую власть и активно использовал эту возможность для захвата крестьянских земель, обогащая себя и дружину. На фоне общего недовольства произволом нового диктатора в 1176–1177 гг. вспыхивает восстание «подлых» (чхонминов) в дискриминируемом поселении ремесленников (со) в уезде Конджу (современная провинция Южная Чхунчхон) под руководством Мани и Мансои. Армия восставших взяла несколько уездных городов, разгромила трехтысячный карательный отряд и потребовала от правительства прекращения дискриминации в отношении их района. Интересно, что Чон Джунбу согласился выполнить это требование и перевел родную округу Мани в разряд регулярных уездов. Не удовлетворившись этим, восставшие продолжили борьбу, истребляя местных чиновников и монахов, и были разгромлены с большим трудом. Вскоре по их примеру на борьбу поднялись чхонмины, рабы и крестьяне в целом ряде южных уездов. Восстания конца 1170-х гг. сыграли значительную роль в смягчении дискриминационных практик по отношению к обитателям хян, пугок и со, заложив основу для их последующей отмены.

В 1179 г. мало популярный диктатор Чон Чунбу был свергнут и убит 26-летним военачальником Кён Дэсыном — выходцем из влиятельной «старой» семьи, не принимавшим активного участия ни в путче 1170 г., ни в последующих «чистках» и фракционной борьбе. В течение четырех лет своего правления (1179–1183 гг.) новый хозяин страны проводил разумную и осторожную политику, приближая к себе образованных выходцев из числа «старой» бюрократии и ограничивая, произвол военных. Итогом стало крайнее недовольство «новой» военной элиты, державшее Кён Дэсына и его группировку в постоянном напряжении — каждый день можно было ожидать нового путча. Не прекращались и бунты крестьян и особенно рабов в южных провинциях (особенно в плодородном уезде Чонджу, современная провинция Северная Чолла). В обстановке нестабильности Кён Дэсын был вынужден опираться прежде всего на личную гвардию (Тобан) из нескольких сотен беззаветно преданных ему бойцов («солдаты-смертники» — саса). Пользуясь своим привилегированным положением, бойцы личной гвардии правителя могли безнаказанно захватывать крестьянские земли.

После ранней смерти Кён Дэсына и краха его режима в 1183 г. его дружина, вызывавшая зависть и ненависть со стороны других групп правящего класса, была расформирована и подверглась ряду карательных мер (конфискации, ссылки). В следующем году к власти пришел новый диктатор, военачальник Ли Ыймин, остававшийся у руля правления вплоть до 1196 г. Ли Ыймин, неграмотный выходец из низших слоев населения (его мать была монастырской рабыней, а отец — мелким торговцем), выдвинувшийся благодаря способностям к рукопашному бою (субак) и активно участвовавший в истреблении гражданских чиновников в 1170 г. и подавлении выступлений Ким Бодана и Чо Вичхона, привел с собой во власть таких же, как он, честолюбивых рядовых военных, стремившихся к быстрому обогащению за счет «старой» знати и крестьянских земель. Однако в то же время с режимом Ли Ыймина сотрудничало уже довольно много образованных выходцев из «старой» бюрократической элиты, без которых неграмотный диктатор не мог управлять страной.

Произвол и грабежи Ли Ыймина, его братьев, родственников и дружинников спровоцировали к началу 1190-х гг. ряд восстаний по всей стране, особенно в юго-восточной провинции Кёнсан. Выступление жителей города Кёнджу в 1190 г. власти не могли подавить несколько лет и в конечном счете пошли на компромисс с восставшими. К похожему способу диктатура Ли Ыймина собиралась прибегнуть и в отношении крупных крестьянских восстаний в той же провинции в 1193 г., возглавлявшихся монастырским служкой Ким Сами (уезд Чхондо) и крестьянином Хёсимом (уезд Ульсан). После того, как карательные отряды понесли несколько позорных поражений от восставших, Ли Ыймин вступил в тайные сношения с их лидерами, собираясь даже использовать их боевые возможности для усиления собственной власти. В конце концов, однако, режим нашел средства подавить эти выступления; в ходе карательных операций погибло более семи тысяч крестьян. Широкомасштабные выступления стоили населению немалых жертв, но давали и определенные результаты — постепенно уходила в прошлое дискриминация по отношению к жителям хян, пугок и со, богатые крестьяне утверждали свои права на землю.

В 1196 г. Ли Ыймин был свергнут и убит полководцем Чхве Чхунхоном (1150–1219), основавшим стабильную «параллельную» династию правителей, которая распоряжалась реальной властью в стране более полувека, правя от имени сидевших на троне безвластных потомков Ван Гона. Чхве Чхунхон — образованный выходец из «старой» служилой семьи — стремился положить конец анархии, укрепить и консолидировать господствующий класс как целое и обезопасить его позиции от крестьянских выступлений. Для достижения этой цели он выбрал путь компромисса между «старыми» корёскими бюрократическими порядками и «новой» реальностью. Он планировал создание дуальной структуры, в которой над гражданской бюрократической системой господствовала бы «надстройка» в виде аппарата военной власти и которая была бы способна бороться с крестьянскими протестами и гарантировать собственность и привилегии всех членов господствующего класса. Необходимая для исполнения этих планов стабильность могла, с его точки зрения, быть обеспечена лишь беспощадным устранением оппонентов, что и было сделано в 1196–1197 гг., сразу после его прихода к власти. Истреблению подверглись все родственники Ли Ыймина и 36 ближайших соратников бывшего диктатора; еще большее число неугодных было отправлено в ссылку. Земли и имущество репрессированных обогатили нового правителя и дружину. Не церемонился Чхве Чхунхон и с государями. Четыре государя-марионетки сменяли друг друга на престоле по воле Чхве Чхунхона, процарствовав в общей сложности не более 15 лет, и лишь пятый, известный по посмертному имени Коджон (1213–1259), сумел — во всем следуя линии дома Чхве Чхунхона вплоть до конца 50-х гг. XIII в. — избежать изгнания из дворца и потери престола. Чхве Чхунхон казнил даже своего младшего брата, чьи амбиции, с точки зрения диктатора, угрожали стабильности режима. Самовластный правитель постоянно опасался заговоров и покушений — целый ряд крупных землевладельцев пытался, хотя и неудачно, составлять заговоры с целью устранения автократического режима (1209 г., 1217 г. и т. д.).

Не менее серьезным был и вызов со стороны непривилегированных слоев населения. В самом начале правления Чхве Чхунхона, в 1198 г., в столице был раскрыт заговор рабов. Его организатор, раб по имени Манджок, утверждал, что вопреки господствовавшим в корёском обществе идеям, рабы ничем не отличаются по рождению от свободных («разве рабье семя существует отдельно?»), приводя в качестве примера случаи, когда рабы по отцу или матери становились дружинниками военных диктаторов или даже диктаторами (Ли Ыймин). Раскрытие заговора стоило жизни более ста его участникам; весь инцидент, в то же время свидетельствует, что в ходе смут конца XII в. раннекорёская сословная система вступила в полосу кризиса. Уже в следующем году восстали крестьяне на востоке и юго-востоке страны; режиму Чхве Чхунхона, неспособному расправиться с этим весьма организованным и масштабным выступлением чисто репрессивными мерами, пришлось искать компромисса с крестьянскими вожаками и удовлетворить часть требований последних. Проявленная властью уступчивость дала импульс к новым выступлениям: восстанию рабов в Хапчхоне (пров. Кёнсан) в 1200 г. (подавлено местными землевладельцами), сепаратистскому мятежу провозгласивших своим лозунгом «возрождение Силла» кёнджуских землевладельцев и крестьян в 1202–1203 гг. и т. д. «Умирение» провинции требовало от нового режима значительной гибкости: в целом ряде случаев требования восставших (устранение дискриминации по отношению к тому или иному району, наказание коррумпированных чиновников, и т. д.) частично удовлетворялись, а их лидеры включались в ряды вассалов дома Чхве. В этом смысле определенная стабильность, достигнутая новой диктатурой к концу 1210-х гг., основывалась не только на истреблении потенциальных соперников в столице, но и на удовлетворении стремлений ряда провинциальных групп к повышению их социального статуса.

Политическим механизмом, обеспечивавшим доминирование дома Чхве, была особая система «чрезвычайных» властных институтов, «надстроенная» над регулярной бюрократической машиной. Прежде всего, вооруженной опорой режима служила более чем трехтысячная личная гвардия военного правителя, получавшая жалование из средств клана Чхве (владевшего обширными поместьями в южных частях страны), но в то же время на практике имевшая возможность и обогатить себя за счет захвата крестьянских земель. В то же время земли и рабы, незаконно захваченные дружинниками режима Ли Ыймина, были при новом режиме частично возвращены прежним хозяевам. На политическом уровне, интересы новых правителей выражал и защищал Кёджон Тогам — особый орган власти, выполнявший полицейско-прокурорские функции (раскрытие заговоров против дома Чхве, расправа с политическими противниками), но также обладавший абсолютными полномочиями в кадровых и целом ряде других вопросов. Главой этого органа по наследству становились потомки Чхве Чхунхона по прямой линии (формально их назначал на эту должность ван Коджон).

Окончательно военный режим оформился при сыне Чхве Чхунхона, Чхве У (известен также как Чхве И;?-1249), организовавшем в своей усадьбе в 1225 г. особое Политическое Управление (Чонбан) из лично преданных ему конфуцианских бюрократов; новый орган власти заведовал всеми кадровыми перемещениями. Новый правитель активно пользовался также советами конфуцианских ученых из организованного при его усадьбе в 1227 г. совещательного органа — Управления Литературы (Cобан). К 20-м гг. XIII в. гражданские чиновники и ученые восстановили свое положение во властных структурах. Ряд крупных конфуцианцев того времени — потомок Чхве Чхуна писатель Чхве Джа (1188–1260), поэт и писатель Ли Гюбо (1168–1241) и другие — установили с Чхве У тесные личные отношения, признав себя вассалами нового правителя и получив высшие чины и возможность продвигать своих учеников по службе. К военным вассалам Чхве У относились, кроме гвардейских командиров Тобана, и офицеры «Трех Отдельных Корпусов» (Самбёльчхо) — «домашнего войска» клана Чхве, выполнявшего полицейские функции в столице и провинциях. В целом, новая система в значительной степени преодолела характерные для раннего Корё противоречия внутри правящего класса, предоставив как гражданским, так и военным чиновникам возможности для социального роста. В отличие от современного режиму клана Чхве (и типологически сходного с ним) военного правительства (бакуфу) Минамото Ёритомо в Японии (1192 г.), корёская военная диктатура шире использовала бюрократические структуры, контролируя — с помощью собственно военной «надстройки» — подбор и распределение кадров в регулярной административной машине.

В экономическом отношении при диктатуре клана Чхве продолжались процессы развала централизованной надельной системы, концентрации земель в руках крупных землевладельцев (духовных и светских), обезземеливания значительной части крестьянства и перехода его на положение лично зависимых арендаторов. Владельцами крупнейших поместий с тысячами арендаторов стали сами правители из клана Чхве и их ближайшие вассалы, а также тесно связанные с ними столичные и провинциальные монастыри (в основном секты сон). Переход к поместно-арендной системе в сельском хозяйстве способствовал повышению производительности труда и развитию примитивных форм рыночных связей: владельцы крупных поместий стремились изъять как можно больше продукта для приобретения предметов роскоши и раздач дружине, а поэтому поощряли технические усовершенствования, распашку целины и т. д. Но в то же время в маленьком Корё, с его относительно небольшим земельным фондом, поместная система была крайне нестабильной. Отношения земельной собственности прямо зависели от расстановки политических сил: каждый новый переворот, каждая новая «чистка» приводили к перераспределению значительной части земельного фонда (прежде всего в плодородных южных районах), «перетряскам» в управлении поместьями и, в итоге, непроизводительной растрате прибавочного продукта. Нестабильности способствовало и недостаточное юридическое оформление новой системы поземельных отношений: во многих случаях новые правители и их дружинники захватывали земли по праву сильного. Их владения, никак не оформленные юридически, могли быть с легкостью изъяты властями при любых политических изменениях. В целом, доминирование властных, политических отношений над отношениями собственности, задерживавшее развитие хозяйства и в сунском Китае, еще сильнее сказывалось на экономике Корё. В ней присутствовали рудиментарные рыночные элементы, но их влияние сказывалось меньше, чем в сунской системе: корёские поместья по большей части оставались автаркическими «государствами в государстве» и сбывали на рынке лишь незначительную долю прибавочного продукта. Характерный для Сун денежный обмен с использованием бумажных денег и векселей в Корё времен режима Чхве распространения не получил.

Развитие Корё при диктатуре клана Чхве первоначально шло в благоприятных внешнеполитических условиях. Вплоть до 1210-х гг. бесспорными гегемонами Восточной Азии были противостоявшие друг другу чжурчжэньская империя Цзинь и государство Южное Сун. Оба соперника находились на похожем этапе социально-экономического развития; в то же время Цзинь добилась военного превосходства над Сун, что обеспечивало военно-политическую стабильность номинальным вассалам чжурчжэней, в том числе и корёсцам. Однако с конца XII в. ситуация начала меняться в связи с прогрессом в объединении монгольских племен, достигнутым вождем одного из монгольских родов, Темучжином (Чингисханом). В 1206 г. на знаменитом курултае у истоков реки Онон Темучжин был провозглашен верховным правителем Монголии. К тому времени новое государство было уже достаточно централизованным, обладая жестким военно-административным делением и регулярной стотысячной армией. Конное войско закаленных в беспрерывных междоусобицах степняков, связанных как традициями родоплеменной солидарности, так и новым, очень суровым общегосударственным законом (за трусость одного воина в бою смертью каралось все подразделение), было серьезнейшей угрозой для империй и государств Восточной Азии.

Сделав в результате успешного похода тангутское государство Си Ся своим вассалом (1210 г.), Чингисхан провел в 1211–1216 г. победоносную кампанию против чжурчжэней, взяв 862 цзиньские крепости, в том числе и цзиньскую столицу Пекин (1215 г.). Под контроль монгольских военачальников подпала значительная часть покоренного ранее цзиньцами Северного Китая, а монгольская армия обогатилась самой передовой по тому времени чжурчжэньской осадной техникой и вооружением. В состав полков Чингисхана влились представители самых разных этносов (китайцы, чжурчжэни, кидани, тангуты и т. д.), увеличив монгольское войско численно, обогатив его технически и превратив в сильнейшую армию Восточной Азии. Важным последствием всех этих событий для Корё было освобождение маньчжурских киданей от чжурчжэньского господства и кратковременное воссоздание ими к северу от корёских границ своей государственности под руководством военачальника Елюй Люгэ (1211 г.). В 1215 г. это новое государство было атаковано монгольскими армиями. Не выдержав их ударов, киданьские части переправились через пограничную реку Амноккан и начали грабить северные корёские территории, вплоть до Пхеньяна. Это неожиданное вторжение с трудом было отбито в 1216 г. корёским полководцем Ким Чхвирё (?-1234), но в 1218 г. под ударами монгольской армии кидани вторглись снова и дошли до уезда Кандон (провинция Южная Пхёнан). Разбить их Ким Чхвирё смог лишь с помощью монгольских войск и подчиненных монголам формирований чжурчжэньских перебежчиков (1219 г.).

В качестве платы за помощь монголы потребовали от Корё признания вассальной зависимости и выплаты огромной дани. Корёское правительство, однако, отнюдь не собиралось немедленно покоряться «невежественным варварам», все еще воспринимавшимся как дикое окраинное племя. В 1225 г. монгольский посол, который вызвал в Корё всеобщее возмущение пренебрежением к конфуцианскому этикету, и его свита были ограблены и убиты на корёской границе. Скорее всего, это было дело рук многочисленных в тех местах разбойничьих или повстанческих формирований, но монгольские власти решили, что посол был убит по наущению корёского двора, и прервали с Корё все отношения.

Монголы приступили к покорению Корё после смерти Чингисхана (1227 г.) и воцарения его сына Угедея (1229 г.), в ходе войны (1230–1234 гг.) с чжурчжэньской империей Цзинь, которая уже была полностью разорена их предыдущим походом 1211–1216 гг. Ведя в 1230–1233 гг. бои за подчинение Ляодуна, монголы послали в 1231 г. отдельный экспедиционный корпус под командованием Саритая на покорение Корё. Броском на юг монгольская конница разгромила главные силы корёской армии и к концу 1231 г. дошла до Кэсона и осадила корёскую столицу. Однако ряд крепостей на севере страны — в том числе стратегически важная крепость Куджу (современный город Анджу в пров. Юж. Пхёнан) — так и не был взят монголами. Война с самого начала приобрела партизанский характер. В ней активно участвовали не только подразделения регулярных войск, но и части, сформированные из рабов, дискриминируемых жителей хян, со и пугок, и даже крестьян-повстанцев. В ходе общенародного сопротивления завоевателям размывались границы между дискриминируемыми жителями хян, со и пугок и полноправными янминами, возникало чувство этнокультурной солидарности между насельниками различных районов страны.

Несмотря на отдельные успехи в боях с захватчиками, боявшийся разрушения столицы диктатор Чхве У, пошел на временный компромисс с Саритаем, и монгольское войско отошло, оставив в Корё 72 «губернатора» (дарухачи) и потребовав выплаты непропорционально огромной дани (в том числе ремесленниками и женщинами для монгольских гаремов). Но как только монголы покинули страну, Чхве У сразу же отказался от своих обязательств и взял курс на сопротивление степнякам (последовательно проводившийся им несколько десятилетий). Монгольские «губернаторы» были перебиты, а двор и клан Чхве эвакуировались на неприступный для степной конницы остров Канхвадо в Желтом море (окрестности современного города Инчхон), где столица Корё находилась до 1270 г. В том же, 1232 г., войско Саритая снова устроило карательный поход на «взбунтовавшихся» (с точки зрения монголов) корёсцев. Но в этот раз завоевателей постигла серьезная неудача. Они не смогли взять Кэсон, а при осаде крепости Чхоинсон стрелой корёского монаха-воина был убит и сам полководец Саритай. Монголы отступили на Ляодун, отложив завоевание Корё до более благоприятного момента. Так началась борьба корёсцев с Монгольской империей.

Остров Канхвадо, куда из Кэсона были насильно переселены многие жители, был неприступной крепостью, которая снабжалась продовольствием и припасами по морю. Закрепившись там, клан Чхве и государев двор приказали корёским военачальникам на материке при приближении монгольских войск уничтожать продовольственные запасы в деревнях. Двор требовал до конца защищать крепости, избегая лобовых схваток вне стен на открытой местности, в которых монгольская конница имела бы заведомое преимущество. Рекомендовалось также вести неустанную партизанскую войну с завоевателями, используя преимущества пересеченной гористой местности. Подобная тактика позволила двору вести поразительно долгую для небольшого полуостровного государства — три десятилетия — войну с несравненно более сильным противником. Но она не могла спасти от разорения крестьянство и предотвратить разграбление городов и монастырей. В огне монгольского нашествия погибла большая часть культурных памятников эпохи Трех государств и Объединенного Силла, рукописная и ксилографическая литература этого времени.

Следующее (третье по счету) нашествие на Корё монгольские войска под предводительством полководца Тангу совершили после полного разгрома империи Цзинь и одновременно с «Великим походом на Запад» (т. е. Русь и европейские страны) — в 1235–1239 гг. На сей раз они дошли до южных районов полуострова. Беспощадному разграблению подверглись житницы Корё — плодородные долины провинций Чолла и Кёнсан. В огне пожаров погибали памятники буддийской культуры, в том числе хранившаяся в монастыре Пуинса недалеко от города Тэгу корёская Трипитака (1237 г.), а также знаменитый символ объединения полуострова под властью Силла — девятиэтажная пагода монастыря Хваннёнса в Кёнджу (1238 г.). Трипитака — символизировавшая объединявшее корёсцев и отделявшее их от шаманистов-монголов буддийское учение — была, за счет невиданных усилий, восстановлена на острове Канхвадо в 1236–1251 гг. (сейчас деревянные доски этого издания хранятся в монастыре Хэинса). Восстановление Трипитаки должно было, по замыслу Чхве У, не только воодушевить корёсцев на борьбу с «язычниками-варварами», но и умножить «кармические заслуги» государства, тем самым облегчив победу над врагом.

Народная воля к сопротивлению захватчикам, к которой апеллировал режим клана Чхве, позволяла корёсцам одерживать отдельные победы. Так, небольшие отряды захватчиков были успешно разгромлены гарнизонами и населением уездов Онян и Тэхын (современная провинция Чхунчхон). В то же время укрывшиеся на острове Канхвадо главные силы корёской армии избегали генерального сражения с монголами, поскольку реальных возможностей противостоять численно превосходившей корёское войско монгольской тяжеловооруженной коннице у них не было. Однако монголы, не имевшие флота, также не могли штурмовать Канхвадо. Поняв, что война заходит в тупик, монголы в итоге отступили, но с целым рядом условий, в число которых входила выдача им сына корёского государя в заложники, наказание антимонгольски настроенных корёских сановников, возвращение столицы в Кэсон и т. д. Корёсцы послали им двух государевых родственников, ложно назвав их «государевыми сыновьями», но после вывода монгольских войск практически отказались от выполнения всех прочих требований. Монголы во главе с полководцем Амоганем совершили на Корё еще одну (четвертую по счету) карательную экспедицию в 1247–1249 гг., но и она не заставила корёсцев выполнить монгольские требования.

Новый этап наступления на Корё, так же, как и на другого противника монголов, Южную Сун, начался в 1251 г., с приходом Мункэ на великоханский трон. Прелюдией новой кампании против Корё была экспедиция 1253–1254 гг., принесшая монголам ряд поражений. Так, монгольскую осаду успешно выдержала крепость Чхунджу, среди защитников которой было немало казенных рабов (за их заслуги они были после впоследствии освобождены и пожалованы должностями). Новый (пятый по счету) крупномасштабный поход на Корё был начат полководцем Чэлодаем в 1254 г. и был особенно болезненным для ослабленного уже бесконечной войной Корёского государства. Тактика Чэлодая заключалась в планомерном опустошении плодородных южных провинций Корё и массовом уничтожении или уводе в плен трудоспособного населения, что должно было подорвать снабжение острова Канхвадо продовольствием. Только в течение 1254 г. в плен попало более 200 тысяч корёсцев; еще большее число было убито завоевателями. По выражению летописца, «мертвые кости покрывали равнины»; страна была полностью разорена, и снабжение Канхвадо оказалось под угрозой. В условиях развала хозяйственной жизни, эпидемий и голода возрастало и недовольство режимом Чхве, который был неспособен защитить страну от врага и в то же время собирал высокие налоги с обнищавшего населения. Корёские полководцы в северной части страны (Чо Хви, Тхак Чхон, и другие), видя бесперспективность дальнейшего сопротивления и недовольство населения, перешли на сторону врага. Учитывая, что монголы начали строить флот для десанта на остров Канхвадо, придворные сановники (в основном гражданские) выдвинули предложения по прекращению войны путем принятия, хотя бы частично, требований противника.

Однако клан Чхве и его приближенные, многие из которых были выходцами из низов общества и выдвинулись в борьбе с монголами, отказывались от капитуляции. В результате конфронтации во властных кругах последний правитель из клана Чхве по имени Чхве Ый был в 1258 г. убит командирами «Трех Отдельных Корпусов», за спиной которых стояли гражданские сановники. В 1259 г. придворный совет во главе со старейшим гражданским сановником, известным литератором Чхве Джа (в свое время он сыграл значительную роль в упрочении власти клана Чхве, но теперь изменил курс), решил начать с монголами переговоры о мире. Корёскую миссию возглавил наследник престола, вскоре официально вступивший на трон (Вонджон; 1260–1274). В переговорах с Хубилаем (официально занимал великоханский престол с 1260 г.) корёской миссии удалось добиться относительно почетных условий. Монголы согласились не настаивать на немедленном возвращении корёской столицы в Кэсон, ограничиться вассалитетом Корё, не посылать туда новых дарухачи, и даже выдать корёсцам некоторых наиболее ненавистных предателей-перебежчиков. Причины «щедрости» Хубилая были просты — он желал укрепить свой тыл на северо-востоке для войны за окончательное подчинение отчаянно сопротивлявшейся Южной Сун (она была полностью разгромлена лишь в 1279 г.) и в перспективе использовать Корё как плацдарм для наступления на Японию. Кроме того, героическое тридцатилетнее сопротивление корёского народа дало монгольским правителям понять, что безоговорочной капитуляции от Корё все равно ожидать не приходится. В этом было непосредственное значение корёского сопротивления монголам: не имея шансов на победу над превосходящими силами противника, корёсцы тем не менее добились в итоге для страны определенной автономии в рамках Монгольской империи. Кроме того, в ходе сопротивления монголам крепло этногосударственное самосознание корёсцев, чувство этнокультурной солидарности между различными сословиями и районами страны.

Однако и после падения режима клана Чхве и заключения формального мира с Хубилаем принятие корёсцами вассалитета по отношению к монголам проходило отнюдь не гладко. С точки зрения монголов, вассалитет подразумевал перепись населения, мобилизацию военнообязанных на поход против Японии и создание в Корё сети монгольских почтовых станций (ям); однако, с точки зрения многих корёских сановников, особенно военных, принятие всех этих требований означало потерю государственного достоинства. Особые возражения среди командиров «Трех Отдельных Корпусов», которым принадлежали основные заслуги в свержении диктатуры клана Чхве, встретили унизительные, с их точки зрения, требования посылки членов ванского клана в Пекин заложниками. Вплоть до конца 60-х гг. XIII в. в связи с трениями в среде корёской элиты возвращение двора в Кэсон постоянно откладывалось, что начало вызывать серьезные подозрения у Хубилая. Корёские военные даже предлагали убить монгольских послов и продолжить сопротивление. Разногласия в придворной среде привели в конце 60-х гг. XIII в. к кровавым столкновениям между противостоящими военными группировками. Вонджон вновь утвердился в 1270 г. на престоле, опираясь исключительно на поддержку монгольской охраны, которая сопровождала его после визита к Хубилаю. Началась новая эпоха: ваны использовали монголов, былых противников, для подавления сопротивления военных клик и укрепления пошатнувшегося за время почти столетнего господства военных диктаторов авторитета центральной государственной власти.

Меры, предпринятые ваном для подавления сопротивления в военной среде, не могли не вызвать недовольства у главной воинской силы двора на острове Канхвадо — «Трех Отдельных Корпусов». В 1268–1270 гг. Вонджон устранил именно их командиров за оппозицию промонгольской линии двора. В конце 1270 г. ван, одновременно с приказом об окончательном возвращении двора в Кэсон, распорядился распустить «Три Отдельных Корпуса». В то же время распространились слухи, что двор намерен передать список бойцов этих корпусов монголам, которые якобы собирались репрессировать наиболее активных участников антимонгольского сопротивления. Страх перед перспективой монгольской «чистки», а также укрепившиеся за десятилетия сражений антимонгольские настроения, побудили отборные части к открытому бунту. Возглавляемые офицером Пэ Джунсоном бойцы «корпусов» сожгли списки личного состава, захватили значительную часть государственной казны, объявили захваченного ими во дворце члена государева клана «истинным» государем и пригрозили смертью каждому, кто покинет Канхвадо ради возвращения в Кэсон. Однако очень скоро под ударами монгольских отрядов бунтовщики были вынуждены перебраться на более чем тысяче кораблей на остров Чиндо у южного побережья провинции Чолла (недалеко от острова Вандо, где в 828–851 гг. располагалась «столица» купца Чан Бого). Там они создали своего рода «альтернативное государство» — со своими органами власти и чиновной структурой — и принялись собирать налоги с плодородных южных областей страны, фактически парализовав снабжение кэсонского двора рисом. Многие администраторы в провинциях Чолла и Кёнсан — где ранее располагались основные вотчины как клана Чхве, так и многих других боровшихся с монголами военачальников — изъявляли островному «правительству» покорность. На подавление мятежа в 1271 г. была направлена объединенная корёско-монгольская армия под командованием полководца Ким Бангёна (1212–1300) и нескольких монгольских военачальников. Новым союзникам удалось разгромить основные силы «корпусов»; в то же время остатки повстанческой армии сумели перебраться на остров Чеджудо, где сопротивление продолжалось до 1273 г. После разгрома движения Чеджудо стало одним из нескольких районов Корё, взятых монголами под прямое управление. Часть острова была превращена в пастбище; хозяйства Чеджудо должны были поставлять коней для монгольской армии.

б) Корё как сателлит империи Юань (сер. XIII — сер. XIV вв.)

Разгром антимонгольского выступления совместными силами монголов и корёского двора означал, что монгольская династия Юань стала для Вонджона и его потомков опорой в воссоздании централизованной монархии. Однако принятие вассалитета по отношению к монголам вовсе не означало исчезновения сформировавшегося к тому времени антимонгольского менталитета. Наоборот, именно представление о высшей ценности местной культурной и религиозной традиции, которую противопоставляли дикости язычников-завоевателей, легло в итоге в основу позднекорёского этногосударственного самосознания. Зависимость от монголов — сколь бы тесной она не была — всегда воспринималась как вынужденная, обусловленная военно-политическими факторами, но не культурным превосходством завоевателей.

С точки зрения монголов, Корё играло роль стратегически важного плацдарма для наступления на Японию. Для подготовки к этому походу в столице Корё было образовано специальное монгольское учреждение — «Ведомство по Покорению Востока» (Чондонхэн Чунсосон) — заведовавшее строительством боевых кораблей и мобилизацией корёских солдат и моряков. Для первого похода, назначенного на 1274 г., было мобилизовано 35 тысяч корёских ремесленников-кораблестроителей и 5 тысяч корёских солдат и моряков. Строительство более чем 900 кораблей легло на корёскую экономику — и без того подорванную тридцатилетней войной с захватчиками — тяжким бременем. Монгольская администрация использовала подготовку к японскому походу как предлог для установления тесного контроля над корёским бюрократическим аппаратом. Она использовала Корё и как дипломатического посредника — через кэсонский двор в Японию пересылались письма Хубилая с требованиями признать сюзеренитет монгольской державы над Японией (1266–1268). Корёский двор и по своей инициативе прилагал дипломатические усилия, желая убедить Японию согласиться на эти требования и тем предотвратить военное столкновение, в котором Корё поневоле пришлось бы участвовать.

Однако усилия Вонджона ни к чему не привели: сиккэн (военный правитель) Японии из клана Ходзё твердо отказался подчиниться монгольским домогательством. В итоге более чем тридцатитысячный монгольско-корёский флот (с корёской стороны главнокомандующим был Ким Бангён) совершил в 1274 г. высадку в бухте Хаката в северной части острова Кюсю, но вынужден был отступить из-за неблагоприятной погоды и решительного сопротивления японских частей. Японцы планировали ответную атаку на Корё на 1275 г., но осуществить ее не сумели. Новое нашествие на Японию Хубилай предпринял в 1281 г., когда 140-тысячное монголо-корёское войско высадилась на севере острова Кюсю. Но в течение почти двух месяцев оно не смогло продвинуться в глубь острова из-за ожесточенного сопротивления японской армии. Затем вмешались природные силы: небывалый тайфун (которому благодарные японцы присвоили затем имя камикадзе — «божественный ветер») разметал большую часть кораблей захватчиков, и немногим уцелевшим судам пришлось срочно эвакуироваться обратно в Корё. Провал кампании по «покорению Востока» развеял миф о непобедимости монголов. «Ведомство по Покорению Востока» было переименовано, но сохранено и продолжало осуществлять контроль над внутренней политикой Корё. Итогами японских походов для Корё стали разорение и обнищание и без того истощенной страны и усиление зависимости от Юаней.

Как и обещал Вонджону Хубилай, под прямое управление монголов Корё, в отличие от Китая, не попало. Однако и без этого зависимость корёской администрации от монголов была беспрецедентно высокой. Вассалитет, который был номинальным по отношению к династиям Тан и Сун, обрел в этот период реальный смысл. Юань была первой китайской династией в истории китайско-корейских отношений, пытавшейся всерьез вмешиваться во внутренние дела полуострова и контролировать корейскую бюрократию. Это объяснялось как ее опасениями по поводу сильных в Корё антимонгольских настроений, так и финансово-экономическими соображениями — корёская экономика эксплуатировалась в пользу юаньского двора. Начиная с сына Вонджона, известного по посмертному имени Чхуннёль-ван (1274–1308), к посмертным именам всех государей Корё стали добавлять иероглиф «чхун» («преданный»), подчеркивавший зависимость династии Ван Гона от Юаней. Чтобы «монголизировать» корёскую династию, монголы ввели порядок, согласно которому корёский наследник отправлялся в заложники в Пекин, воспитывался там в монгольской среде и брал в первые жены юаньскую принцессу. Первый брак такого рода был заключен между Чхуннёль-ваном и одной из дочерей Хубилая, принцессой Циго. Сыновья от смешанных браков с рождения получали, вместе с корёскими, монгольские имена, приучались к монгольскому быту, овладевали монгольским языком как родным. «Монголизация» династии и части двора закрепляла подчиненное положение Корё в орбите мировой Юаньской державы, но в то же время и отдаляла «монголизированную» верхушку от основной массы корёсцев.

Чувство унижения вызывали символические перемены в государственном аппарате, означавшие понижение статуса административной машины Корё до уровня одного из юаньских «уделов». Так, Чэбу и Государев Секретариат (Сансосон) были слиты в одно учреждение, а подчиненные Государеву Секретариату отраслевые министерства — понижены в статусе до простых «управлений» (са) и частично слиты друг с другом. Понижена в статусе была и связанная с корёской монархией лексика — с 1276 г. государи Корё потеряли право на использование таких терминов, как «августейшее повеление» (сонджи), «государева амнистия» (са), «его величество государь» (чим; пхеха), несовместимых, с точки зрения монголов, с вассальным положением страны. Высшим учреждением в стране продолжало оставаться монгольское «Ведомство по Покорению Востока». Его официальным главой стал государь Корё, который был, таким образом, включен в состав юаньского чиновничества. Все эти меры усиливали антимонгольские настроения у основной части корёского общества, упорно противопоставлявшей «культурное» Корё «дикарям»-завоевателям.

Однако для определенной группы корёсцев, известной в истории под именем «проюаньских элементов» (пувонбэ), жесткий контроль Юаней над корёскими делами был шансом на продвижение в социальном статусе. Шанс получили выходцы из числа среднего и низшего чиновничества и простолюдинов, сумевшие выучить монгольский язык и пристроиться в качестве толмачей при направлявшихся к юаньскому двору корёских миссиях. В ситуации, когда монгольские власти имели право на вмешательство в дела Корё, а политика юаньского двора определялась не конфуцианскими нормами, а интересами и прихотями господствующих фракций, от личных контактов корёских переводчиков с юаньскими сановниками часто зависела судьба страны. Типичным примером сказанного является карьера Чо Ингю (1237–1308). Получивший как переводчик признание от самого Хубилая и побывавший с корёскими миссиями в Пекине более 30 раз, Чо Ингто сумел заслужить доверие принцессы Циго и ее свиты, выдать дочь в качестве второй жены за наследника престола (первой женой всегда становилась монгольская принцесса) и стать наиболее влиятельным сановником при дворе Чхуннёльвана. Клан Чо Ингю (клан Чо из Пхеньяна) был известен и как покровитель основанной еще Ыйчхоном во времена раннего Корё буддийской секты Чхонтхэ. Еще более необычным было возвышение переводчика Ю Би (?-1329) — выходца из числа жителей пугок, завязавшего связи с влиятельными сановниками юаньского двора и получившего от юаньского императора новое имя (Чхонсин — «чистый подданный»). Надо отметить, что неожиданное возвышение группы переводчиков, сильно напоминавшее социальный взлет столь же «безродных» военных в первые годы после переворота 1170 г., внесло значительный вклад в общую тенденцию к размыванию сословных барьеров, характерную для позднекорёского общества.

Выгодным для проюаньски настроенной местной знати и военных командиров было и то, что значительная часть северных корёских земель — два особых пограничных округа (ке) и район Пхеньяна — оказались с 50-60-х гг. XIII в. под прямым управлением Юаней (пограничные округа оставались под юаньским управлением до 1356 г.). Эти земли попали в наследственное управление тех корёских фамилий, которые согласились сотрудничать с завоевателями еще во времена пятого монгольского похода на Корё. Следуя примеру государевой семьи и «проюаньских элементов» двора и северного Корё, корёские аристократы начал принимать (наряду с корёскими) монгольские имена и учиться монгольскому языку и обычаям. Ряд монгольских наименований должностей («тысяцкий» — чхонхо, «темник» — манхо, и др.) и монгольских слов («вороной конь» — карамаль; «ручной сокол-однолеток» — порамэ, и т. д.) сохранялись довольно долго в корейском употреблении; некоторые из них дошли до наших дней. То же самое относится и к монгольским обычаям (например, наносить новобрачной красной краской пятно — конджи — на лоб), проникшим в простонародную среду. Однако в то же время «монголизация» встречала ожесточенный протест. Заимствуя некоторые элементы монгольского быта, корёские крестьяне и горожане продолжали враждебно относиться как к завоевателям, так и к их присным среди корёской верхушки. Временное усиление «проюаньских элементов» в конечном счете, вело к этнокультурной консолидации общества на основе антипатии к завоевателям.

Желая спровоцировать раздоры в среде корёского правящего дома и стимулировать дальнейшее сближение «проюаньских элементов» с монгольскими правящими кругами, юаньский двор учредил должность так называемого «Шэньянского вана». В окрестностях города Шэньяна (совр. пров. Ляонин, КНР) еще со времен монгольских походов на Корё проживало множество этнических корёсцев — в основном потомков тех, кто был угнан в плен. Официально наследнику Чхуннёль-вана, по имени Ван Вон (монгольское имя — Идзир-буга; известен по посмертному имени Чхунсон-ван), должность «Шэньянского вана» была «дарована» в 1308 г. для того, чтобы он мог управлять жившими в районе Шэньяна корёсцами, а также в «благодарность» за его помощь юаньскому императору Хайсан-Гулику (Уцзун; 1308–1312) в борьбе за трон (1305–1308). В реальности же юаньская администрация надеялась, что «Шэньянский ван» — полностью контролируемый монголами удельный князь из корёской государевой семьи — станет противовесом кэсонскому двору и сможет ослабить Корё, выдвигая претензии на кэсонский престол.

Так и произошло. После смерти Чхуннёль-вана «Шэньянский ван» Ван Вон оказался на корёском престоле (1308–1313); большую часть времени он продолжал проводить в Пекине, наслаждаясь жизнью юаньского аристократа и совершенно не желая возвращаться в корёскую «провинцию». В конце концов, он передал корёский престол своему сыну (Чхунсук-ван; 1313–1330; 1332–1339), а должность «Шэньянского вана» — племяннику. Новый «Шэньянский ван», в союзе с теми из «проюаньских элементов», кто по разным причинам оказался в опале в Кэсоне (в частности, с переводчиком Ю Би), пытался опорочить нового кэсонского государя перед юаньским двором и захватить корёский престол. В результате корёскому вану пришлось, по приказу юаньского двора, на два года уступить престол сыну-наследнику (Чхунхе-ван; 1330–1332; 1339–1344). Позже, после смерти Чхунсук-вана, «Шэньянский ван» пытался захватить корёский престол вооруженным путем, но неудачно. Должность «Шэньянского вана» — постепенно сводившаяся просто к почетному титулу — сохранялась до самого конца правления юаньского дома, позволяя юаньским монархам иметь готового кандидата на кэсонский трон в случае возникновения при корёском дворе серьезной антимонгольской оппозиции. Абсолютное пренебрежение государственными интересами Корё со стороны «Шэньянских ванов» (так, второй из них, племянник Ван Вона, предлагал вообще превратить Корё в рядовую юаньскую провинцию) увеличивало разрыв между «монголизированным» меньшинством корёского правящего класса и антимонгольски настроенным большинством корёсцев, и подрывало, в конечном счете, позиции «монголизированного» правящего дома Ван в целом.

Положение большинства населения в монгольский период значительно ухудшилось. На истощенную страну легло двойное бремя: содержание своих и юаньских феодалов. Выплата монголам регулярной дани плюс многочисленные подношения юаньскому двору — все это означало новые поборы и тяготы. Ситуацию осложнял хаос в бюрократической машине, произвол и насилия придворных временщиков и фаворитов, прежде всего из числа «проюаньских элементов», совершенно лишенных каких-либо представлений о конфуцианской этике. Реквизиционная политика «верхов» приводила к массовому обезземеливанию крестьянства и, в итоге, к концентрации земельного фонда в руках небольшого числа крупных вотчинников — в основном членов «монголизированной» элиты. Недовольство народа углублялось и новыми видами реквизиций, введенными корёским двором под нажимом юаньской администрации, а именно отправкой в юаньский Китай корёских ремесленников, ловчих соколов, женьшеня и т. д.

Особое недовольство вызывала принудительная отправка корёских девиц, предназначавшихся в жены монгольской знати, офицерам и солдатам. Занималось этим учрежденное по указанию Юаней в 1274 г. особое ведомство — «Управление Браков» (Кёрхон Тогам). Поскольку конфуцианская этика не позволяла отправлять монголам замужних женщин, с 1307 г. девицам 13–16 лет было запрещено вступать в брак до прохождения смотра в этом ведомстве. Некоторым из корёских женщин, попавших в гарем юаньских владык, удавалось добиться при монгольском дворе высокого положения, но такие случаи были единичными. В основном корёских девушек ждали на чужбине тяготы и горести — слишком велики были различия в культуре и нравах между корёсцами и монголами. Насильственный вывоз женщин из страны вызывал как протесты конфуцианской элиты (в виде направляемых к юаньскому двору мемориалов), так и массовое сопротивление в народе, выражавшееся, прежде всего, в распространении «незаконных» ранних браков. Считается, что именно в этот период возник корейский обычай формального обручения подростков 10–13 лет, доживший до начала XX в. Унижал корёсцев и насильственный вывоз из страны мальчиков для кастрации и последующей службы евнухами в юаньских гаремах.

В то же время юаньская агрессия и тяготы, обрушившиеся на корёское общество, ускорили процесс концентрации земельной собственности в руках нескольких десятков крупных вотчинников, которые монополизировали как значительную часть земельного фонда, так и политические власть и влияние (так называемые квонмун седжок — «властные кланы и сильные роды»). Разорявшиеся крестьяне или становились вечными должниками активно занимавшихся ростовщичеством вотчинных семей и утрачивали личную свободу, или «отдавали себя» (тхутхак) в качестве неполноправных арендаторов (чонхо) в надежде защититься от чиновничьего произвола, или же просто теряли землю и права янинов (свободных крестьян) в результате насилия со стороны могущественных соседей. Олигархия из нескольких десятков семей, превратившая к началу XIV в. значительную часть корёских крестьян в своих арендаторов-полукрепостных или рабов, была по составу весьма разнородна. В нее вошла как часть раннекорёской аристократии (например, потомки Ким Бусика — клан Ким из Кёнджу, или потомки Чхве Чхуна — клан Чхве из Хэджу), так и «новые» военные роды, выдвинувшиеся на службе диктаторам из рода Чхве (например, клан потомков полководца Ким Чхвирё — Кимы из Оняна). Весьма значительную часть новой элиты составляли семьи, выдвинувшиеся в контексте зависимости Корё от Юаней, — военные, сотрудничавшие с монголами (клан Кимов из Андона — потомки подавившего выступление «Трех Отдельных Корпусов» Ким Бангёна), или переводчики, посредничавшие в контактах с ними (клан Чо Ингто — Чо из Пхеньяна). «Трамплином» к продвижению в ряды землевладельческой олигархии служили и родственные связи с монгольской элитой: таков был путь к успеху корёского чиновника Ки Джао (клан Ки из Хэнджу), дочь которого, попавшая в гарем последнего юаньского императора Тогон-Тимура (1333–1367), добилась любви монгольского владыки и стала императрицей (первой женой). Статус квонмун седжок был официально признан и закреплен: в 1308 г. Чхунсон-ван, вступив на корёский престол, опубликовал список из 15 знатных фамилий, брак с которыми был разрешен членам государева дома.

Используя раннекорёское правило, позволявшее потомкам носителей пяти высших служебных рангов поступать на службу без экзаменов (за «заслуги предков»), олигархия квонмун седжок — в основном не получавшая серьезного конфуцианского образования и предпочитавшая буддизм, военное дело и монгольский язык конфуцианской этике — монополизировала высшие чиновничьи ранги в Корё. Так, потомки полководца Ким Чхвирё (Онянские Кимы) были знамениты тем, что занимали должности первых министров на протяжении пяти поколений. Основную роль в закреплении политического статуса этой олигархии играли, наряду с крупной земельной собственностью, браки с корёской государевой семьей и юаньской знатью. Концентрация власти и собственности в руках ограниченного круга привилегированных фамилий означала, в условиях хаоса в центральной бюрократии, рост насилия и произвола по отношению к основной массе населения: захватов (кёмбён) крестьянских полей с помощью собственных вооруженных сил (кабён — «домашних войск»), порабощения свободных крестьян, издевательств над беззащитным простонародьем. Недовольство олигархической элитой приводило к постоянной социальной нестабильности, частым крестьянским восстаниям и провинциальным мятежам (самые крупные — в 1318, 1334 и 1361 гг.).

Постольку, поскольку усиление группы землевладельческих кланов и монополизация ими политического влияния ослабляли центральную власть и угрожали стабильности в обществе, двор пытался — хотя и очень нерешительно — ограничивать произвол олигархии, карая наиболее зарвавшихся и ненавистных народу титулованных насильников. Так, в 1298 г. было казнено за грабежи и вымогательства более 40 евнухов и придворных. Неоднократно создавались особые учреждения по освобождению несправедливо порабощенных янинов. Часть насильственно отобранных земель была возвращена законным хозяевам (1336 г.) и т. д. Однако реальных масштабных результатов эти полумеры дать не могли — слишком глубоки были связи между кэсонскими правителями и землевладельческой элитой. Типичное для квонмун седжок бытовое, рутинное насилие по отношению к крестьянскому населению было присуще и некоторым кэсонским ванам: так, Чхунхе-ван (1330–1332, 1339–1344) был в конце жизни даже отрешен Юанями от престола и отправлен в ссылку в Китай за систематические грабежи, издевательства и изнасилования во время охот и пиров в провинции. Примером неудачной попытки двора ослабить засилье квонмун седжок служит введенная в 1309 г. монополия на соль, которая должна была, по идее, отобрать у олигархов доходные соляные промыслы и обеспечить крестьянство солью по твердой цене через систему государственных складов в уездах. Очень скоро эти государственные склады (ыйёмчхан) вновь оказались под контролем олигархов, продолжавших произвольно устанавливать высокие цены без оглядки на государственные расценки. В условиях полновластия олигархов при кэсонском дворе и контроля их «домашних войск» над округами и уездами, лишь коренная смена власти «наверху» могла привести к решительным реформам и стабилизации ситуации в стране.

Времена борьбы с монголами, монгольского господства и всевластия олигархических группировок были тяжелым испытанием. Но экстремальные обстоятельства стимулировали развитие культуры и немыслимые в прошлом по объему и глубине межкультурные контакты. В ходе сопротивления монголам в Корё активно развивалось книгопечатание: собранная на острове Канхвадо религиозная и культурная элита стремилась как сохранить конфуцианское культурное наследие, так и умножить «кармические заслуги» корёского государства изданием буддийской литературы. Кроме восстановления уничтоженной захватчиками Трипитаки (о чем уже говорилось выше), клан Чхве издал и ряд корёских конфуцианских сочинений, в том числе и многотомное собрание по этикету Санджон когым ре («Подробно установленный этикет прошлого и настоящего», 1234–1241). Как считается в корейской историографии, оно было первой в мире книгой, напечатанной металлическим наборным шрифтом (за два столетия до Гутенберга). Появляются исторические работы, призванные обобщить и прославить прошлое полуострова. В частности, особую известность (прежде всего как источник по силлаской истории) получила компиляция наставника Чхуннёль-вана в буддийском законе монаха Ирёна (1206–1289) Самгук юса («Забытые деяния Трех государств», 1281–1283). В этом произведении — не являвшемся официальной историей и потому свободном от ограничений этого жанра — Ирён впервые объявил основанный мифическим Тангуном Древний Чосон предшественником всех более поздних государств полуострова, тем самым перед лицом национального бедствия подчеркнув единство корёсцев, вне зависимости от региональной принадлежности. Многие исследователи считают, что распространение в период монгольского ига представления о Тангуне как о первопредке всех корёсцев знаменовало переломный пункт в процессе формирования на полуострове единого этноса — «протонации» докапиталистической эпохи. Однако при этом нельзя забывать, что точных данных о популярности культа Тангуна в народе нет, и, скорее всего, представления о этнокультурном единстве корёсцев были все же ограничены образованными кругами (что коренным образом отличает их от национализма в современном смысле слова).

Монгольское господство, при всей жестокости завоевателей и громадных потерях, было плодотворно для развития корёской культуры в том смысле, что, как «близкий вассал» Юаней и «государство императорского зятя», Корё оказалось вовлечено в теснейшие контакты с континентальным Китаем. Корёские государи, придворные и ученые получили возможность годами и десятилетиями жить в Пекине и китайских провинциях, свободно общаться с китайскими интеллектуалами, приобретать редкие и ценные издания. Включение корёской конфуцианской элиты в духовную жизнь культурного центра тогдашнего Дальнего Востока не замедлило сказаться на развитии корёской мысли. Уже конфуцианец и непримиримый борец с шаманизмом Ан Хян (1243–1306), дважды отправлявшийся с посольством в Пекин, начал изучать и популяризировать в Корё неоконфуцианство.

Неоконфуцианство — новое истолкование конфуцианского учения, предложенное группой сунских ученых (Чжоу Дуньи, Чэн Хао и Чэн И, Чжу Си). Оно заметно отличалось от ортодоксальных взглядов включением в конфуцианский контекст буддийско-даосских космологических мотивов. Этичность, имманентно присущая (с точки зрения конфуцианства) человеческой природе, объяснялась теперь как проявление в микрокосме макрокосмического Абсолюта — универсального принципа (ли), весьма сходного с идеей всеохватывающего Мира Истины (тот же иероглиф — ли) буддийской школы Хуаянь. Универсальная — и в то же время имманентная человеку — этичность освящала незыблемые и в неоконфуцианстве традиционные нормы поведения, основанные на семейной, возрастной и государственной иерархии. В социально-политической области неоконфуцианцы отстаивали сильное централизованное бюрократическое государство с автаркической (независимой от внешней торговли) экономикой, приматом земледелия над ремеслом и гарантиями для землевладельцев-чиновников (к этому слою принадлежали и сами основатели учения) от произвола двора. Будучи многим обязанными буддийским и даосским доктринам, неоконфуцианцы, тем не менее, видели в буддизме идейного конкурента и особенно были настроены против монастырского землевладения (сокращавшего государственный и чиновничий земельный фонд). Неоконфуцианство отличалось догматизмом, претензиями на абсолютную истину и нетерпимостью к идейным противникам — чертами, свойственными классическому конфуцианству в значительно меньшей степени. Проникновению этого учения в Корё способствовала созданная Чхунсон-ваном на покое в Пекине «Библиотека Тысячи Свитков» (Мангвондан), где приезжие корёские ученые могли встречаться и беседовать с глубоко увлеченными неоконфуцианством китайскими интеллектуалами юаньских времен. Ставшее через сотню лет государственной идеологией новой Чосонской династии, неоконфуцианство определяло впоследствии духовную жизнь Кореи на протяжении нескольких веков.

Импорт из Китая не ограничивался метафизическими доктринами. Заимствовались и тибетско-индийские мотивы в буддийском искусстве (навеянные популярностью ламаизма в монгольских правящих кругах), и культура хлопка (до того корёское простолюдье носило лишь конопляные одежды), и техника изготовления пороха, и достижения мусульманской астрономии. Многие из разноплеменных подданных Юаней, разными путями попавшие в Корё, переходили в корёское подданство и часто играли видную роль в государственной и культурной жизни. В целом, космополитичная атмосфера юаньского Китая — уникальная в каком-то смысле и для китайской истории — стимулировала «рывок» в развитии корейской культуры. В этом смысле тесные связи промонгольской олигархии с юаньским Китаем — вызывавшие суровое осуждение как многих современников, так и немалого числа позднейших историков, — сыграли, несомненно, исторически позитивную роль.

в) Освобождение от монгольского ига и падение династии Корё (вторая половина XIV в.)

Господство проюаньской верхушки в Корё было в итоге подорвано кризисом Юаньской династии в Китае. К кризису привели как экономические, так и социально-политические факторы (хаос и неэффективность управленческой машины, расстройство денежного обращения, массовое разорение податного населения и усиление антимонгольских настроений в результате). В 1351 г. в Китае вспыхнуло широкомасштабное восстание популярной тайной секты «Белого Лотоса», призывавшей население к изгнанию чужеземцев под лозунгами «пришествия спасителя мира — Будды Майтрейи». Многие лидеры восстания вскоре были схвачены и казнены, но подавить это движение полностью монголам не удавалось более десяти лет. Лишенная налоговых поступлений со значительной части территорий, находившихся под контролем повстанцев, монгольская империя слабела на глазах, и этим не преминули воспользоваться корёские правители.

Вступивший на престол в год начала восстания Конмин-ван (1351–1374) решительно претворил в жизнь ряд мер, направленных на восстановление независимости Корё. Были возвращены элементы домонгольской управленческой системы (1352 г.), упразднен главный орган монгольского контроля над Корё — «Ведомство по Покорению Востока» (1356 г.), силой возвращены захваченные монголами корёские пограничные территории на севере (1356 г.), уничтожены самые активные из «проюаньских элементов», прежде всего клан Ки из Хэнджу и его присные (1356 г.). Однако номинально Корё осталось вассалом Юаней и было вынуждено даже посылать войска на помощь в подавлении антимонгольских народных движений в Китае (1354 г.). Это спровоцировало два крупномасштабных похода на Корё (в 1359–1360 и 1360–1361 гг.) китайских повстанческих войск, известных по принятому у них головному убору как «красные повязки» (красный цвет — цвет Майтрейи). Во время второго похода «красным повязкам» удалось взять и разграбить корёскую столицу, заставив вана искать убежища в Покчу (совр. город Андон, пров. Сев. Кёнсан). Оба нашествия, разорившие северные и центральные районы Корё, были в итоге отбиты корёскими войсками. В ходе битв с «красными повязками», а также с японскими пиратами, которые чуть ли не ежегодно устраивали грабительские рейды на корёское побережье (а иногда даже основывали на корёской территории свои постоянные базы), значительное влияние приобрели прославившиеся победами над захватчиками полководцы, прежде всего Чхве Ён (1316–1388) и Ли Сонге (1335–1408; будущий основатель династии Чосон). Важной политической опорой реформ Конмин-вана были также «средние слои» корёского имущего класса — средние и низшие землевладельцы-чиновники (садэбу) среди которых значительной популярностью начало пользоваться неоконфуцианское учение, ортодоксальное презрение которого к «варварам» и непримиримость к «ереси» оправдывали враждебность этой группы к «дикарям»-монголам и преимущественно буддийским «проюаньским элементам». Союз этой группы с Ли Сонге и военным окружением последнего и привел в итоге к свержению Корё и основанию новой династии Чосон.

Реформы Конмин-вана наталкивались на ожесточенное сопротивление «проюаньских элементов», опасавшихся за свое имущество и положение. Сразу после разгрома «красных повязок» Конмин-ван подвергся неожиданному нападению отряда промонгольски настроенного полководца Ким Ёна (?-1363) и только чудом остался жив (1362 г.). После этого служивший Юаням корёский полководец Чхве Ю попытался, с помощью десятитысячного юаньского отряда, вторгнуться в Корё и свергнуть Конмин-вана с престола, но был разгромлен армией Чхве Ёна и казнен (1364 г.). Основой влияния проюаньской группировки, состоявшей в основном из крупных земельных собственников (квонмун седжок), было владение наследственными вотчинами (обычно несколькими в различных провинциях) с тысячами рабов и полукрепостных арендаторов, причем и земля, и рабы были во многих случаях захвачены насильственными, незаконными методами. Чтобы восстановить суверенитет Корё и окончательно вырвать власть из рук «проюаньских элементов», Конмин-вану требовалось, прежде всего, покончить с концентрацией земель и рабочей силы в руках квонмун седжок (т. е. провести крупномасштабную конфискацию земель и освобождение незаконно порабощенных янинов) и восстановить налоговую базу сильного централизованного государства — полнокровный слой мелких лично свободных земельных собственников. Провести реформу такого масштаба мог лишь политик, преданный лично Конмин-вану и не связанный с крупными землевладельцами и их интересами.

Выбор вана пал на его личного наставника в буддийском законе (с 1365 г.), выходца из низших слоев населения (сына монастырской рабыни), монаха Синдона (?-1371). В 1366 г. Синдон был назначен начальником Управления по Упорядочению Земель и Податного Люда (Чонмин Пёнджон Тогам) с чрезвычайными полномочиями. Синдон решительно отбирал у крупных землевладельцев незаконно присвоенные земли и освобождал из рабства насильственно порабощенных янинов, восстанавливая разрушавшийся с конца XII в. слой лично свободных крестьян и уничтожая социально-экономическую базу промонгольской группы. Одновременно восстанавливалась конфуцианская образовательная система, устанавливались отношения с изгнавшей монголов из Китая новой династией Мин (1368–1369 гг.), проводились — в основном силами войск Ли Сонге — военные экспедиции против монгольских цитаделей за Амнокканом. Решительная политика Синдона по восстановлению централизованной государственности и ликвидации зависимости от монголов была популярна в широких слоях населения (в народе Синдона называли «совершенномудрым»), но встречала яростное сопротивление верхушки правящего класса. В 1371 г. Синдон был обвинен в антигосударственном заговоре, сослан и вскоре казнен; пришедшая к власти промонгольская группировка Ли Инима (?-1388), Лим Гёнми (?-1388) и Ём Хынбана (?-1388) отстранила Конмин-вана от реального участия в политике и в итоге убила государя-реформатора (1374 г.).

В результате падения Синдона и прихода к власти клики Ли-Лима-Ёма были прекращены конфискации земель у крупных вотчинников, возобновились захваты и коррупция и произошел переход от односторонней поддержки династии Мин к балансированию между Минами и их соперниками, бежавшими за пустыню Гоби остатками монгольского двора (режим Северной Юань). В результате двор постепенно лишился как поддержки средних и мелких землевладельцев-конфуцианцев (садэбу) так и популярности в крестьянских массах; были испорчены и отношения с Минами, начавшими, как наследники Юаней, выдвигать претензии на некогда контролировавшиеся монголами северные пограничные земли Корё.

С восхождением на трон ставленника группировки Ли-Лима-Ёма, малолетнего государя У-вана (1374–1388; по некоторым источникам, незаконного сына Синдона от рабыни) Корё вступило в полосу острого внешне- и внутриполитического кризиса. На его северных границах продолжалась борьба новой династии Мин с монголами: обе стороны пытались привлечь Корё на свою сторону, и корёскому режиму стоило немалых трудов сохранить нейтралитет и отстраниться от прямого вмешательства в вооруженную борьбу за рубежом. В конце концов, в 1384–1385 гг. выбор в целом был сделан в пользу явного победителя, Минской династии, но отношения осложнялись претензиями минского двора на северное корёское пограничье. В южных и центральных районах страны шла постоянная ожесточенная борьба с японскими пиратами, которые опустошали побережье и парализовали транспортировку риса в столицу. В боях против японцев ряд побед одержали войска Чхве Ёна и Ли Сонге, использовавшие огнестрельное оружие (1377, 1378, 1380 гг.). Атмосфера внешнеполитического кризиса и постоянных боев с захватчиками способствовала укреплению влияния популярных военачальников — Чхве Ёна, которого назначили ответственным за оборону побережья (1380 г.) и Ли Сонге, ставшего военным губернатором северо-востока (1384 г.). Однако, несмотря на усиление реформаторски настроенной военной элиты (ее поддерживали широкие слои садэбу и она была популярна в народе), клика Ли-Лима-Ёма сохраняла влияние при дворе и использовала любые возможности для обогащения за счет захвата крестьянских земель и беззастенчивой коррупции. Владениями временщиков оказывались целые уезды; их доверенные рабы и слуги также занимались вымогательством, за несколько лет сколачивая крупные состояния. Часто подпись на документах о продаже земли клике Ли-Лима-Ёма и ее присным вымогалась пытками, в которых использовались ясеневые палки: в народе такие документы с горькой иронией именовали «ясеневыми купчими». Предел произволу был положен в 1388 г., когда Чхве Ён казнил Ли, Лима и Ёма и конфисковал все их имущество. Поводом к этому стало возмущение народа поведением Ём Хынбана, который арестовал и пытал среднего землевладельца, давшего отпор слуге Ёма, когда последний пытался захватить его надел. Защищаясь, землевладелец совершил убийство, после чего и был арестован Ёмом.

Меры Чхве Ёна были популярны в уставшей от произвола стране («народ от радости пел и танцевал на улицах»), но для того, чтобы окончательно покончить с хаосом и концентрацией земельных владений в руках нескольких кланов, нужны были коренные реформы. Однако осуществить их при зависимом и слабовольном У-ване было невозможно. Историческая миссия ликвидации отжившего свое режима выпала на долю полководца Ли Сонге, тесно связанного с неоконфуцианскими идеологами из среды мелкого и среднего чиновничества. Возможность для этого ему представилась в 1388 г., когда Чхве Ён покончил с произволом клики Ли — Лима — Ёма.

Притязания нового «сюзерена» Корё — династии Мин — на северное корёское пограничье раскололи взявший после уничтожения группы Ли-Лима-Ёма реальную власть дуумвират Чхве Ёна — Ли Сонге. Чхве Ён считал необходимым нанести военный удар по владениям Минов на Ляодуне, показать китайской династии боевые возможности корёской армии и навсегда покончить с китайскими претензиями. Ли Сонге не верил в возможность победы над минским войском и предлагая решить проблему дипломатическим путем. Однако при дворе победило мнение Чхве Ёна, назначенного верховным главнокомандующим. Ли Сонге и другой полководец, Чо Минсу (?-1390), были с 50-тысячной армией отправлены в беспрецедентный со времен Объединенного Силла поход на Китай. Однако, дойдя до пограничной реки Амноккан, Ли Сонге призвал офицеров и солдат повернуть обратно, выдвинув пять причин, по которым поход на Минов не представлялся возможным (невозможность выступления против «старшего государства», опасность японских пиратских нападений в тылу и т. д.). Поворот войск обратно на столицу практически означал мятеж, однако Ли Сонге получил поддержку как коллеги-полководца Чо Минсу, так и большинства офицеров, недовольных диктаторскими замашками Чхве Ёна.

Войско во главе с Ли Сонге вошло в столицу, свергло с престола У-вана (он вскоре был убит в ссылке), уничтожило его ближайших сторонников (прежде всего главного соперника Ли Сонге, верховного главнокомандующего Чхве Ёна) и посадило на престол поддержанного Чо Минсу сына У-вана, известного как Чхан-ван (1388–1389). Впрочем, уже в следующем году Чо Минсу был отстранен от власти (и вскоре погиб), а Чхан-ван — свергнут с престола и заменен безвластной креатурой Ли Сонге — Конъян-ваном (1389–1392). Вся власть была сосредоточена в руках Ли Сонге и его группировки реформистски настроенных неоконфуцианцев — выразителей интересов средних и мелких землевладельцев-чиновников (садэбу). Разделавшись в 1389 г. с гнездом японских пиратов — островом Цусима (корёский отряд под командованием Пак Ви напал на этот остров и сжег там более 300 пиратских судов) и тем обезопасив налоговые поступления из провинций в столицу, группировка Ли Сонге приступила, наконец, к кардинально важной для судеб государства земельной реформе.

Официально декларированной целью земельной реформы было восстановление идеального (но неосуществимого на практике) конфуцианского порядка, при котором всей землей владеет и распоряжается государство, распределяющее участки и служебные наделы крестьянам и чиновникам. В реальности Ли Сонге вовсе не собирался бороться за осуществление конфуцианской утопии. Собираясь уже с конца 1380-х гг. покончить с династией Корё и основать свою собственную, он желал отобрать у олигархической элиты основу ее статуса — крупные земельные владения — и распределить «освободившуюся» землю в качестве служебных наделов между своими сторонниками. Речь шла, по сути, о более равномерном (и политически целесообразном для группы Ли Сонге) перераспределении той части земельного фонда, что была присвоена промонгольской олигархией. Первым делом предлагалось перераспределить землю в столичной провинции, т. е. соблюдался принцип выделения чиновничьих наделов в окрестностях столицы, установленный еще в раннем Корё. Конфисковать мелкую и среднюю земельную собственность «средних слоев» (садэбу, «местных чиновников», и т. д.) государство не собиралось. Право частного владения землей в принципе сомнению не подвергалось.

Реформа началась в 1388 г. с возврата государеву дому многочисленных поместий, ранее пожалованных буддийским храмам, и с проверки владельческих прав на землю по всей стране, имевшей целью выявление присвоенных олигархией участков. На основе земельной ревизии к 1390 г. был составлен новый поземельный кадастр (весьма неполный — его пришлось несколько раз дополнять позднее), а старые земельные документы — торжественно сожжены на улицах столицы. В 1391 г. был введен в силу новый Закон о ранговых наделах (кваджон). Не касаясь крестьянского землевладения, новый закон восстанавливал раннекорёский принцип выдачи служебных наделов в столичной провинции всем чиновникам действительной службы, с различиями по девяти рангам и восемнадцати степеням. В то же время закон сужал круг тех, кому давалось право на надел, а также сводил надельные земли к пахотной площади (в раннем Корё выдавались также и лесистые горные участки «на топливо»). В принципе, надел выдавался лишь на одно поколение (т. е. сын чиновника должен был, поступив на службу, получать новый надел), но закон оставлял достаточно «лазеек» для постепенного превращения наделов в наследственную собственность (специальная система «пенсионных наделов» для вдов и несовершеннолетних детей и т. д.). На практике служебный надел чиновника был наследственным владением (реально собственностью) тех крестьян, что его обрабатывали; чиновнику выплачивалась лишь фиксированная налоговая ставка (10 % урожая — в среднем 30 ту риса с каждого кёль; 1 ту — примерно 10 литров зерна), которую крестьянин в любом случае платил государству. По получении налога со служебного надела чиновник был обязан отдать часть (2 ту с каждого кёль) государству как верховному собственнику всех земель.

Новый закон, при акценте на принцип государственного контроля над земельным массивом, освящал вместе с тем существование многочисленных категорий наследственных частных земель («поля заслуженных сановников» и т. д.) и признавал существование фонда наследственных земель (обрабатывавшихся арендаторами, платившими хозяину половину урожая) у мелкого и среднего чиновничества. Возвращая поземельные отношения, с некоторыми усовершенствованиями и поправками, к временам раннего Корё и ликвидируя расцветшую при монголах систему олигархических латифундий, новый закон в то же время упорядочивал и укреплял частное землевладение (прежде всего мелкое и среднее) как систему. Именно гарантированное право наследственного владения (практически собственности) на обрабатываемую арендаторами землю должно было стать экономической базой для мелкого и среднего конфуцианского чиновничества — социальной опоры новой династии, которую Ли Сонге предстояло основать.

Конфискация и перераспределение крупных поместий в 1388–1391 гг. подорвали экономическую базу противников Ли Сонге. На ключевых постах — прежде всего в армии и Государственном Цензорате — оказались сторонники Ли Сонге, а частью и члены его семьи; особенно активен был пятый сын, Ли Банвон (1367–1422). Устранению подвергались не только противники реформ, но и те умеренные реформаторы, что, выступая за ликвидацию олигархического землевладения, противились свержению династии Корё (как, скажем, убитый по приказу Ли Банвона в 1392 г. неоконфуцианец Чон Монджу). На первые роли вышли преданные Ли Сонге и его семье радикальные реформаторы из среды мелкого и среднего провинциального чиновничества — такие, как неоконфуцианский философ Чон Доджон (?-1398). Они считали, что клан Ли Сонге имеет право («Небесный Мандат») свергнуть дискредитированную династию Корё и основать новую династию на четких неоконфуцианских принципах. В конце концов, 17 июля 1392 г. (лунный календарь) группа влиятельных придворных — неоконфуцианских ученых и военных — официально «пригласила» Ли Сонге на престол (по конфуцианским стандартам, основателя новой династии на престол формально «возводили» приближенные, сам же он должен был скромно отказываться), покончив с династией Корё. Новая династия еще более полугода продолжала использовать старое имя — Корё; новое имя, Чосон, было окончательно утверждено лишь в феврале 1393 г. Обещав управлять страной в согласии с правилами и обычаями предыдущей династии, Ли Сонге в то же время безжалостно расправился с большей частью членов корёского государева клана Ван (в том числе и бывшим государем Конъян-ваном) и тем устранил всякую возможность реставрации. «Управление в согласии с корёскими прецедентами» длилось очень недолго: уже через несколько лет новая династия начала вырабатывать собственные законы, оформляя новое общество, весьма непохожее на корёское.

А) Первоисточники:

1. Lee, P. Н. and de Вагу, Wm. Т. (eds.). Sourcebook of Korean Tradition. New York: Columbia Un-ty Press, 1997, Vol. 1, pp. 205–216, 225–258.

2. Rosen, S. «Korea in Mongolian Sources», — In Bouchez, D., Provine, R. C., and Whitfield R. (eds.). Twenty Papers on Korean Studies Offered to Professor W.E. Skillend. Paris: Centre d'etudes Coreennes, College de France, 1989. [Cahiers d'etudes Coreennes, Vol. 5 (1989)]

Б) Литература:

1. Ванин Ю. В. Феодальная Корея в XIII–XIV вв. М., 1962.

2. Волков С. В. «Корейское чиновничество периода Корё» // Социальные группы традиционных обществ Востока. Ч. 1. М., 1985.

3. Duncan, J. В. The Origins of the Choson Dynasty. Seattle: University of Washington Press, 2000.

4. Min, Hyon-ku. «Koryo Politics under the Mongol Control: Dynastic Continuity during the Period of Royal Absence» // International Journal of Korean History. Vol. 1,2000, pp. 17–38.

5. Yi, Song-mu. «Kwago System and Its Characteristics: Centering on the Koryo and Early Choson Periods» 11 Korea Journal, Vol. 21, Issue 7, 1981, pp. 4-17.