История любви одного парня

Когда я смотрю в начало класса, Себастиан быстро переводит внимание от нас. Мы не

виделись шесть дней. Я бы хотел, чтобы наша первая встреча, после прогулки, носила

таинственный, ценный вес, но вместо этого она перегружена странностями. Он, наверное, видел,

как мы с Отэм сгорбились друг над другом, а затем я посмотрел на него. Он беспокоится, что я

рассказал ей что– то? Он беспокоится, что она прочитала мою книгу – настоящую версию? Я

пытаюсь покачать головой, чтобы передать – все в порядке – но он больше не смотрит на меня.

И он не смотрит на меня остаток занятия. Когда мы разбиваемся на небольшие группы, он

проводит все время с Маккеной и Джули, которые хлопают глазами перед ним. Когда Фуджита

переходит в начало класса и разговаривает с нами о развитии персонажей и повествовательной

дуге, он встает в сторонку, читая что– то из книги Ашера.

Когда звенит звонок, он просто разворачивается и выходит в коридор. К тому времени, как

я запихиваю вещи в свой рюкзак и следую за ним, все, что я вижу, как он толкает дверь и выходит

под солнце.

На обеде я вышагиваю, вышагиваю и вышагиваю, пытаясь придумать, что написать ему,

чтобы дать понять – не будучи очевидным – что здесь не о чем волноваться.

– Ты ведешь себя безумно, – говорит Отэм с бетонного блока, где разложила свой хумус и

овощи. – Сядь.

Я плюхаюсь рядом, чтобы успокоить ее, воруя одну морковку и съедая ее за два хруста. Но

тревога за Себастиана, как резиновая лента, которая туго стягивает мою грудную клетку. Что если

он, действительно, расстроен из– за всей этой фигни с книгой? Я могу начать заново? Да.

Я могу начать заново. Я должен.

Я начинаю покачивать ногой от новой степени паники.

Она, похоже, не замечает этого.

– Ты должен пригласить Сашу на выпускной.

– Опять выпускной, – пихаю ноготь большого пальца в рот, обгрызая его. – Не думаю, что

хочу туда идти.

– Что! Ты обязан.

– Нет.

Она пинает мою ногу своей.

– Ну…Эрик пригласил меня.

Я поворачиваюсь и изумленно смотрю на нее.

– Что? Как так получилось, что я не знаю об этом?

– Понятия не имею. Я запостила это в Instagram.

– Это вот так мы теперь делимся информацией? Случайными постами в соцсетях? – я

достаю телефон. Естественно там есть снимок с дверью ее гаража покрытой разноцветными

стикерами, которые формируют слово «Выпускной?»

Очень креативно, Эрик.

– Ты должен пригласить Сашу. Мы можем пойти компанией.

Дыхание, кажется, застревает у меня в трахее, и я беру ее за руку.

– Я не могу, Отти.

Она пытается скрыть то, как лишается эмоций ее лицо. Это и хорошо и ужасно

В том смысле, не сказать, что Себастиан пошел бы со мной, да ни за что в жизни. Но мое

сердце сейчас принадлежит ему, и пока он не решит, что хочет с ним делать, я не могу отступать.

Отэм разглядывает меня, и мы вдыхаем и выдыхаем в странной синхронности несколько

молчаливых секунд.

Я достаю руку из ее хватки и краду еще одну морковку, на этот раз не чувствуя никакой

вины.

– Спасибо.

Она встает, оставляет свой ланч мне и целует в макушку.

– Я собиралась встретиться с миссис Поло до шести. Напишешь мне позже?

Кивнув, я наблюдаю за ее исчезновением в здании, перед тем как схватить свой телефон с

того места, где он лежит рядом со мной. Набрав несколько вариантов, как все исправить, я

останавливаюсь на:

«Как прошли выходные?»

Он сразу же начинает набирать ответ. Кровь несется слишком быстро по моим жилам.

Точки мигают некоторое время, а затем исчезают, и я ожидаю увидеть трактат о футболе и

переезде из Прово в Орэм, но получаю, спустя пять минут, только:

«Хорошо!»

Он издевается надо мной? Мое сердце больше не в глотке. Оно, похоже, ударяется о

каждый орган, каждое пустое пространство в моем теле. Если бы я закрыл свои глаза, то услышал

бы это. Я даже не знаю, что ответить. Поэтому отправляю просто смайлик с большим пальцем

вверх и откладываю телефон в сторону.

Четыре морковки спустя, я проверяю телефон.

Себастиан отвечает смайликом «горой» и, несколькими минутами спустя, кое– чем еще.

«Мои дедушка с бабушкой приезжают из Солт– Лейк– Сити в эти выходные. Мама

предложила мне пригласить тебя на ужин. Уверен, что для тебя это кажется ужасным, но клянусь,

они очень милые»

«И я хотел бы, чтобы ты пришел»

Глава 10.

Полагаю, что в приглашении Себастиана на ужин зарыт какой– то скрытый код. Может,

это его способ напомнить мне, что нам нужно быть осторожнее. Может, это только способ, как он

может выразить свою тревогу из– за моей книги и его потенциального камин– аута. Потому что,

серьезно, ничто не давало мне четкой картинки того, насколько наша домашняя жизнь отличается,

чем то, что произойдет в его доме, даже он заметил мой интерес.

Но еще здесь дело в том, чем мы занимались на горе. Мы целовались, и это был не простой

поцелуй или случайный клевок, а поцелуй с языками, руками, губами и намерениями. Я не могу

даже думать об этом без ощущения, что меня погружают в теплую воду. А он едва может смотреть

на меня, не краснея, когда мы сталкиваемся. И эти планы на ужин – полное безумие?

Что он творит?

Я всматриваюсь в свое отражение в зеркале через всю комнату. Моя одежда – новая,

поэтому, по крайней мере, сидит хорошо – я вырос так быстро за последние несколько лет, что

мои рукава постоянно слишком коротки, а штаны возвышаются над лодыжками. Я переодевал

рубашку семь раз, и с моей стрижкой, думаю, что выгляжу довольно хорошо. Я волновался, что

буду слишком обычным в рубашке с короткими рукавами Quiksilver. Хотя одеться в рубашку и

галстук было бы как– то самонадеянно, как будто это свидание или знакомство с родителями.

А это не так. По крайней мере, я так не думаю.

– Значит, вы двое… вместе?

Хейли прислоняется к моему дверному проему, сложив руки на своей груди, как будто

оценивает меня через расстояние всей комнаты.

Я снова опускаю взгляд на свою рубашку.

– Черт его знает.

Она щелкает языком, отталкиваясь от двери, чтобы бесстыже плюхнуться на мою кровать.

– Им не нравится такая речь.

Матерюсь себе под нос, потому что, черт возьми, она права. Мне стоит прилагать больше

усилий.

– Ты не знаешь, вместе ли вы, но идешь на ужин с его семьей? Это странно.

– Откуда ты узнала?

– Если это должно было оставаться тайной, то тебе стоит пересмотреть разговоры на эту

тему с папой и мамой посреди дома.

– Это не совсем тайна, но…

Это тайна.

Хейли кивает. Видимо, ей не нужны мои объяснения, и было приятно видеть в ней

вспышку не только эгоцентричной девчонки. Когда мы решили переехать сюда, мои родители

усадили ее и дали четко понять, что ее осмотрительность – это все. Даже я заметил мамину

панику, когда она пыталась объяснить Хейли, что раскрытие меня в приступе гнева, повлечет за

собой катастрофу. Остальной мир не будет всегда таким понимающим, в каком росли мы,

особенно здесь в Прово.

Нагнувшись, чтобы подобрать оставшуюся одежду, я вспоминаю, что Хейли и Лиззи в

одном классе.

– Я увижусь сегодня с Лиззи. И передам ей от тебя привет.

Хейли морщит свой нос.

Я смеюсь, убирая футболки обратно в ящик и развешивая остальное.

– Ты удивишься, когда узнаешь, что они все такие.

Хейли перекатывается на спину и стонет.

– Она постоянно улыбается и здоровается со всеми в коридоре.

– Что за чудовище.

– Как кто– то может быть таким счастливым будучи мормоном? – в ее словах, впервые, я

слышу нашу слепую предвзятость. – Я бы захотела убиться.

Я ни разу не встречался с Лиззи, но ощущаю по отношению к ней желание защитить, в

любом случае.

– Ты похожа на невежественную тупицу.

Заметив мой телефон, заряжающийся на тумбочке, она поднимает его и вводит пароль.

– Сомневаюсь, что она будет счастлива, если узнает, что ты хочешь залезть в штаны ее

брата.

– Заткнись, Хейли.

– Что? Ты думаешь, они все равно бы пригласили тебя на ужин, если бы знали? Для них

ты дьявол, пытающийся заманить их сына в ад.

– Они на самом деле не верят в ад, – отвечаю я, хватаясь за свой телефон. – Не неси

фигню.

– Ой, Себастиан подтягивает тебя и по «мормонству» тоже?

– Вообще– то, об этом мне рассказала мама. Я просто пытаюсь узнать его получше, а это

означает – понять, откуда он родом.

Хейли видит мое лицемерное поведение насквозь

– Конечно, конечно, именно это я и имела ввиду. А он поделился той частью, где они

близки к принятию однополого брака? Или что они признают, насколько жестокой и ужасной

ошибкой была конверсионная терапия? – спрашивает она вперемешку с сарказмом. – Он не

осознает по волшебству, что ты нравишься ему больше чем Бог, или Иисус, или Джозеф Смит.

Это плохая идея.

Ее слова ударяют чем– то уязвимым по моей груди. Я срываюсь, вырываю телефон из ее

рук.

– Дура.

***

Дом Себастиана не менее устрашающий во второй раз. Снаружи можно рассказать все, что

нужно о семье, которая живет внутри: он белый и опрятный, скрупулезно поддерживаемый, но не

чересчур. Он выглядит радушным и безопасным, но и еще как будто я могу облажаться в чем– то,

сломать что– то, оставить отпечатки где– нибудь…возможно, например, на их старшем сыне.

Внедорожник Бразеров стоит внутри открытого гаража, и новенький Lexus припаркован

дальше. Он, должно быть, принадлежит бабушке и дедушке. Я вижу свое отражение в окне с

пассажирской стороны, когда прохожу мимо, и напряжение в моей нервной системе удваивается.

Как я выдержу ужин в самой строго– консервативной семье в Прово, не выставив себя

влюбленным дурачком, каким являюсь?

Возможно, Хейли была права: Это, действительно, плохая идея.

Я подбираюсь перед тем, как нажать на дверной звонок. Он эхом раздается по дому, перед

тем, как внутри слышится голос Себастиана:

– Я открою!

Дрожь волнения толчком заводится в моей груди.

Дверь распахивается, и его вид вытягивает весь кислород, который есть на крыльце. Я не

видел его с занятий, когда все было странно и молчаливо. Он тогда не смотрел на меня, но

определенно смотрит на меня сейчас. Каждый нейрон в моем мозгу, который переживал должен

ли я идти или нет, расплавился в серой материи.

Закрывая за собой дверь, Себастиан выходит на крыльцо. Он в брюках и накрахмаленной

белой рубашке, которая не застегнута у воротничка. Я вижу гладкое горло и ключицы, и намек на

его грудь тоже имеется. Во рту собирается слюна.

Интересно, у него был галстук? Он снял его ради меня?

– Спасибо, что пришел, – произносит он.

Отчаяние берет верх над моим пульсом, и мысль о том, что я сделаю что– то, из– за чего

потеряю все, вонзается болезненным лезвием в мои ребра. Я хочу сразу же заверить его, что

планирую переписать всю свою книгу, но вместо этого выдаю:

– Спасибо за приглашение.

– Хорошо, – говорит он, делая шаг вперед и указывая на дверь.– Ну, это, возможно, будет

скучно. Я просто хочу сразу же предупредить тебя. И прошу прощения, если они начнут говорить

о церковных делах, – он вжимает одну руку в свои волосы, что заставляет меня вспомнить о том,

как это ощущалось тогда на горе. – Это никак не изменить.

– Шутишь? Посмотри на меня. Я обожаю церковные дела.

Он смеется.

– Ну, конечно, – глубоко вдохнув, он приглаживает свои волосы, поправляет рубашку и

тянется к дверной ручке.

Я останавливаю его своей ладонью.

– Это все странно, или только дело во мне?

Я понимаю, что выуживаю какой– то знак того, что он помнит, чем мы занимались, что

ему понравилось это.

Его ответ делает всю мою проклятую неделю:

– Дело не только в тебе, – его взгляд встречается с моим, и затем его лицо пересекает

самая удивительная улыбка, которую я видел. Ни один семейный портрет внутри не был

свидетелем такой, ни на секунду.

Повинуясь импульсу, я выпаливаю:

– Я начал свою книгу заново.

Его глаза расширяются.

– Да?

– Да, – густо сглатываю, давясь своим сердцебиением. – Я не могу прекратить думать

об… этом…но понимаю, что не могу ее сдать, – беспокойство о возможности начать заново книгу

и трепет от его вида кипят одновременно в моем животе. Нервозность облегчает вранье. – Я уже

начал кое– что новое.

Могу сказать, что это то, что он хотел услышать, и он сразу же сияет.

– Это хорошо. Я могу помочь тебе, – он дает себе три секунды, чтобы посмотреть на мои

губы, а потом переводит взгляд на мои глаза. – Готов?

Когда я киваю, он открывает дверь, одаривая меня последним ободряющим взглядом,

перед тем как мы шагаем внутрь.

В доме пахнет свежим хлебом и жареной индейкой, и из– за того, что на улице немного

прохладно, чем внутри, окна покрыты слоем конденсата, затуманивающего стекло. Я следую за

Себастианом мимо небольшой гостиной – Еще раз привет снимку сексуального

семнадцатилетнего Себастиана. Еще раз привет множеству Иисусов. Приветик угнетающей

табличке – до конца коридора к месту, которое открывалось с одной стороны к семейной комнате,

а с другой – на кухню.

Мужчина, я только могу предположить – отец Себастиана, смотрит телевизор.

Он встает, когда замечает нас. Он выше, чем Себастиан, наверное, на пару сантиметров, но

с теми же светло– каштановыми волосам и легкой позой. Не уверен, чего я ожидал – более

устрашающей позы, возможно? – но я не готов к тому, что он протягивает свою руку, чтобы

пожать мою и поражает меня той же подгибающей– колени улыбкой.

– Ты, должно быть, Таннер, – его голубые глаза яркие и мерцают легкой степенью

удовлетворенности. – Много слышал о тебе.

Он…что еще раз?

Бросаю вопросительный взгляд в сторону Себастиана, который демонстративно смотрит в

другую сторону.

– Да, сэр, – отвечаю, быстр поправляя себя. – То есть, епископ Бразер.

Он смеется и кладет ладонь на мое плечо.

– Я – епископ Бразер только в церкви. Зови меня Дэн.

Мой папа никогда бы не одобрил, если бы я называл чьих– то родителей по именам, но я

не собираюсь спорить.

– Хорошо. Спасибо, мистер…Дэн.

Пожилой мужчина спускается по лестнице. Темные завитки волос лежат поверх его ушей,

и, несмотря на строгость его костюма и намечающуюся седину на висках, они делают его моложе,

даже озорным.

– Аарону нужен был ассистент по Лего. Когда он спросил, как я понимаю что делаю, я

ответил, что это из– за моего инженерного образования. Теперь он собирается учиться на

инженера, чтобы бесконечно собирать Лего. Это сработает, полагаю.

Себастиан встает рядом со мной.

– Дедушка, это Таннер. Друг с Семинара.

Он осматривает меня теми же ярко– голубыми глазами.

– Еще один писатель! – восклицает он и протягивает руку для рукопожатия. – Эйб Бразер.

– Приятно познакомиться, сэр, – произношу я. – И только Себастиан писатель. А я ближе

к обезьяне, получившей свободный доступ к клавиатуре.

Дэн и его отец смеются, но Себастиан пристально смотрит на меня, сведя брови вместе.

– Это неправда.

Я бормочу какую– то смешную версию «как скажешь» – потому что – честно говоря – тот

факт, что я могу писать о том, что буквально происходит со мной день ото дня, а потом даю ему

прочитать плохую, идиотскую версию своей книги – по– прежнему унизительно.

На кухне Себастиан представляет меня своей бабушке, Джуди, которая спрашивает, живу

ли я по– соседству. Думаю, это код для «Из какого ты прихода?»

– Он живет в загородном клубе, – объясняет Себастиан, и спрашивает нужно ли чем– то

помочь. Когда они отказывают, он говорит, что мы пойдем, поработаем над моей рукописью.

Паника опрокидывает ведро ледяной воды на мою кожу.

– Хорошо, милый, – говорит его мама. – Ужин будет готов через пятнадцать минут.

Можешь попросить сестер начать умываться?

Кивнув, он уводит меня обратно в конец коридора.

– Я не принес свою рукопись, – шепчу я, поднимаясь по лестнице вслед за ним, и изо всех

сил стараюсь удерживать свой взгляд на своих ногах, а не на его спине.

Наверху коридор разделяется на две стороны.

Спальни.

Я наблюдаю, как он останавливается у комнаты Фейт. Внутри все пушисто– розово–

фиолетовое чудовище с предподростковым беспокойством, сочащимся по краям.

Он стучит и наклоняется вперед.

– Скоро ужин, помой руки, хорошо?

Она что– то отвечает, и он выходит.

– Ты слышал меня? – шепчу я, теперь немного громче. – Я не приносил с собой рукопись.

Я совершил большую ошибку, намекнув, что уже работаю над чем– то новым? Он хочет

поскорее увидеть ее?

Он оглядывается через плечо на меня и подмигивает.

– Я слышал тебя. Я приглашал тебя сюда не для работы.

– Ох…ладно.

Ухмылка Себастиана коварная.

– Кажется, я задолжал тебе экскурсию?

Я уже могу сказать, что здесь не так много на что можно посмотреть – наверху тупик с

четырьмя дверьми – но киваю.

– Комната моих родителей, – говорит он, указывая на самую большую комнату. Еще одно

фото Храма в Солт– Лейк– Сити висит над кроватью вместе с картиной, которая гласит «СЕМЬЯ–

НАВСЕГДА». Школьные снимки и снимки из отпуска висят очередью на стенах; улыбающиеся

лица сияют со всех сторон.

– Ванная, Фейт и Аарона. Моя спальня внизу.

Мы спускаемся на первый этаж, поворачивая за угол, и начинаем спускаться по еще одной

лестнице. Наши шаги заглушает толстый ковер, а голоса наверху становятся тише с каждым

шагом.

На цоколе довольно светло. Лестница открывает еще одну большую, устеленную ковром

семейную комнату с телевизором, диваном, креслами– мешками с одной стороны и небольшой

кухней – с другой. Несколько дверных проемов расположены по бокам, и Себастиан указывает на

первую.

– Лиззи, – сообщает он и двигается к следующей. – А это – моя.

Сердце поднимается к горлу от возможности увидеть комнату Себастиана.

Где он спит.

Где он…

Я разочарован, увидев ее такой опрятной. Придется оставить свои мысли о Себастиане и

смятых простынях на потом. Очередь из футбольных трофеев выстроена в ряд под флагом

«Пантер» УБЯ. Ярко– синий пенопластовый палец с огромной «Y» устроился в углу. Я

представляю его на одной из игр, кричащего вместе с толпой, безумно улыбающегося и с

сердцебиением, работающим, как отбойный молоток.

Себастиан стоит рядом с дверью, пока я совершаю небольшой круг по его комнате, ни к

чему не прикасаясь, но внимательно рассматривая и фотографии и корешки книг.

– Жалко, что я не смог больше порыскать в твоем доме, – говорит он, и я оглядываюсь на

него через плечо.

– В следующий раз, – отвечаю с ухмылкой. И моментально теряю дар речи от понимания,

что за следующий раз может быть. – Признаюсь, было удивительно получить приглашение на

ужин к твоей семье, после… – подыскиваю правильные слова, но понимаю, что он понял мой

намек, когда румянец пополз от его шеи к скулам.

– Маме нравится быть причастной к тем, кто бывает у нас, – объясняет он. – Ко мне не

приходит много друзей.

– Ох.

– Думаю, она захотела узнать тебя получше, – он быстро вскидывает вверх свои руки. –

Никакой вербовки. Клянусь.

Еще один вопрос рвется наружу из меня.

– Думаешь, она считает, что я….? – позволяю своим приподнятым бровям закончить

предложение за меня.

– Не думаю, что это когда– то дойдет до нее. Мне кажется, она просто хочет узнать моих

друзей, особенно если незнакома с ними через церковь.

То, как он смотрит на меня, запускает шарик из игры в пейнтбол в моем животе. Оторвав

взгляд, я оглядываюсь вокруг. Здесь повсюду книги: на полках и в стопках у кровати, в небольших

кучках на его столе. Рядом с его компьютером лежит Библия в кожаной обложке с молнией по

кругу. Его инициалы выбиты золотом на верхушке.

– Эм, она для церкви, – объясняет он, делая шаг ближе. Он вынимает ее из обложки и

перелистывает тонкие страницы.

– Она огромная.

Он испускает короткий смешок.

– Ее называют «четверкой», – говорит он, и я снова забираю ее у него, ощущая вес в

своей руке.

– Там много правил.

– Когда ты так говоришь, то да. Полагаю так, – он наклоняется передо мной, чтобы

открыть ее, и указывает на содержание. – Но видишь? Это больше, чем одна книга. Здесь: Библия,

Книга Мормонов, Учение и Заветы, и Драгоценная Жемчужина.

Я моргаю, удивленный от того, что обнаруживаю его так близко.

– Ты все это прочитал?

– Большую часть. Что– то больше одного раза.

Мои глаза расширяются. Несомненно, я бы засыпал от этих книг. Я был бы самым худшим

мормоном. Я бы стал Рипом ван Винклем12, если б мне пришлось терпеть это.

– Когда у меня возникает вопрос, – произносит он. – Я знаю, что найду здесь ответ.

Я снова опускаю взгляд на книгу. Как он может быть настолько уверенным? Как он мог

целовать меня на той тропе и все равно соглашаться с тем, что здесь написано?

– И чем она отличается от обычной Библии? – такое ощущение, что я уже должен знать

это. То есть, я не знаком с самой Библией, но абсолютно уверен, что они не одинаковые.

– На самом деле, ты не очень хочешь это знать, так ведь? – его поза стесненная, немного

неуверенная.

– Может, просто дашь мне версию «Мормоны для Чайников».

Себастиан смеется и забирает книгу из моих рук, переворачивая на нужную страницу. Мы

стоим так близко, и я подумываю придвинуться еще, понимая, что любой вошедший сюда и

увидевший нас, просто подумает, что мы читаем Писание вместе.

– Книга Мормонов – еще одно свидетельство жизни Иисуса, что он был сыном Господа, –

он бросает взгляд на меня, проверяя, что я слушаю. Убедившись в этом, он подавляет улыбку и

возвращает внимание к книге в своих руках.

– Это могло бы быть тем, что пришло после Библии, планом нашего Отца Небесного на

Своих детей, – снова посмотрев на меня, он тихо произносит. – Его дети – это мы.

Я смеюсь

– Я понял эту часть.

Его глаза вспыхивают весельем на мгновение.

– Учение и Заветы содержит откровения Джозефа Смита и других пророков, полученных

от Бога. Это вариант, которому следуют современные проповедники в наше время. Это, – он

перелистывает в конец – «Драгоценная Жемчужина», в которой говорится, что она является

свидетельством жизни молодого пророка Авраама в Египте. Когда церковь возросла, они поняли,

что нужно сложить все истории и переводы в одно место, чтобы больше людей смогли получить

из этого знаний. Эти книги в некотором роде являются инструментом. Если вы прочтете и

искренне помолитесь, то найдете ответы, наставления и знания без тени сомнения в истинности

этих слов.

Я не догадываюсь, насколько внимательно слушаю, пока не поднимаю глаза на него, снова

наблюдающего за мной. Не сказать, что я согласен с этим, но в его голосе и силе, с которой он

верит, есть что– то, что вынуждает ловить каждое его слово.

– Ты хорош в этом, – произношу я, а во рту пересохло. – Ты рассматривал…не знаю,

отправиться на миссию и обучать всем этим делам? Приобрести для себе печать, которая бы

гласила «прошел крещение»?

Он смеется, как я и надеялся, но теперь, когда мы коснулись темы его миссии, я хочу

расспросить еще. Куда он хотел бы поехать? Чем бы он там занимался? С кем бы он был?

12 «Рип ван Винкль» - новелла американского писателя Вашингтона Ирвинга, написанная в 1819 году.

Протагонист – Рип ван Винкль, житель деревушки близ Нью-Йорка, проспавший 20 лет в Каатскильских

горах и спустившийся оттуда, когда все его знакомые умерли. Этот персонаж стал символом человека,

полностью отставшего от времени и даром пропустившего свою жизнь.

Существуют ли какие– то лазейки во всей этой фигне с отсутствием контакта? Будет ли, вообще, в

его жизни место для меня?

– Не часто, – отвечает он с улыбкой. Сразу же становится тихо, и его взгляд опускается на

мои губы.

Он так же часто вспоминает нашу прогулку, как и я? Это последнее, о чем я думаю, перед

тем, как отправиться спать, и чуть ли не первая мысль в моей голове, когда я открываю глаза. Я

так сильно хочу поцеловать его, и если выражение его лица, и то, как его дыхание набирает

обороты, является хоть каким– то знаком, я думаю, он тоже этого хочет.

***

Все сидят за столом, когда мы возвращаемся в столовую. По четыре стула стоит с каждой

стороны стола и по одному с каждого конца для его родителей. Себастиан занимает свободное

место рядом со своим отцом, я – слева от него, Лиззи и Аарон рядом со мной, а его дедушка с

бабушкой и Фейт – по другую сторону.

Стол укрыт тарелками и мисками с едой, но никто не ест. Я понимаю почему, когда

Себастиан постукивает своей ногой по моей, кивая туда, где его руки сложены перед ним.

Точно. Молитва.

– Дорогой, Отец Небесный, – начинает Дэн, закрыв глаза и прижав подбородок к своей

груди. Я быстро подражаю его действиям. – Мы благодарим за эту еду и щедрость, которую Ты в

очередной раз возложил перед нами. Мы благодарим за близких и новых друзей, которых Ты

привел за наш стол. Пожалуйста, благослови тех, кто не смог присутствовать здесь и возможно

они найдут свой безопасный путь обратно. Господи, мы благодарим тебя за это, и просим Тебя

продолжать благословлять нас. Во имя Иисуса Христа, аминь.

Волна шепота «аминь» проходится вокруг стола, и после этого молчание завершается.

Столовое серебро стучит по мискам и тарелкам, которые передаются в спешке, когда все

принимаются за еду. Фейт хочет куриных наггетсов, а Аарон хочет знать, сможет ли его отец

поиграть с ним завтра после школы в мяч. Лиззи болтает о предстоящем лагере для девочек.

Я изучаю выбор напитков на столе перед собой: вода, молоко, Shasta13 клубника– киви, и

еще хуже, рутбир. Полное отсутствие кофеина. Я наливаю себе стакан холодной воды.

Дэн протягивает Себастиану блюдо полное индейки и улыбается мне.

– Итак, Таннер, Себастиан рассказывал нам, что ты родом из Калифорнии?

– Да, сэр. Из Пало– Альто.

Себастиан берет немного мяса и передает блюдо мне, ободряюще улыбаясь. Мой мизинец

коротко касается его. Я буду ощущать его мимолетное касание несколько часов.

Эйб наклоняется вперед, перехватывая мой взгляд.

– Из Калифорнии в Юту? Должно быть, значительная перемена.

Я смеюсь.

– Это точно.

Мать Себастиана сочувственно смотрит на меня со своего конца стола.

– Не могу представить себе переезд из практически круглосуточного солнца в мрачную

зиму и снег.

– Это не так уж и плохо, – отвечаю я. – Здесь красивые горы, и у нас все равно было

много тумана дома.

– Ты катаешься на лыжах? – спрашивает Джуди.

– Немного. Мы обычно поднимаемся на Сноуберд или в Каньоны, по меньшей мере, раз в

год.

Его мама снова вступает в разговор:

13 Shasta – газированный напиток без кофеина.

– Всей семьей?

Я киваю, потянувшись за миской картошки с сыром, и зачерпываю немного в свою

тарелку.

– Ага. Мы ходим только вчетвером. У меня есть младшая сестра, Хейли.

Мама Себастиана бормочет под нос:

– Красивое имя.

– Мои родители – оба любители улицы, – рассказываю я. – Папа любит ездить на

велосипеде, а мама – бегать.

Отец Себастиана проглатывает еду перед своим вопросом:

– Чем они занимаются? Себастиан говорил, что ты переехал сюда из– за работы твоей

матери?

Себастиан – болтушка.

Я отпиваю холодной воды и ставлю на стол свой стакан.

– Да, сэр. Она – технический директор в NextTech.

Различные звуки заинтересованности слышатся за столом.

– Когда они открыли здесь спутниковый офис, то захотели, чтобы им управляла она, –

еще больше звуков, выражающих интерес. – Она пишет программное обеспечение для

компьютера. Она работала на Google в Калифорнии и ушла оттуда, чтобы переехать сюда.

– Вау, – впечатлено произносит Дэн. – Должно быть, это для нее важная работа, раз она

ушла из Google. Я слышал, что они очень хорошо относятся к своим сотрудникам.

– А его отец – врач в «Долине Юта», – добавляет Себастиан. Я оглядываюсь на него и

ухмыляюсь. Он, кажется, хвастается, как будто гордится.

Глаза Джуди увеличиваются.

– Я работаю там по средам волонтером! Как его зовут?

– Пол Скотт. Он – кардиохирург.

– Я знаю, кто это! Я не провожу много времени на том этаже, но он очень приятный

мужчина. Кардиолог– еврей, да? – спрашивает она, и я киваю, удивленный, что она знает о нем, и

что определила, что он еврей. – Такой внимательный, и медсестры его любят, – она наклоняется

вперед и мелодраматично шепчет. – И довольно привлекательный, если хотите знать мое мнение.

– Бабуля! Ты любишь папу Таннера? – возмущенно спрашивает маленькая Фейт, и весь

стол начинает смеяться.

– Ну, ты же знаешь, что я смотрю только на твоего дедушку. Но я и не слепая тоже, –

отвечает она, подмигивая.

Фейт хихикает в свой стакан с молоком.

– Это точно, – говорит Эйб. – Она увидела меня на церковных танцах и с тех пор не

отводит взгляда.

– Мамочка, вы с папочкой тоже познакомились на танцах, да? – спрашивает Фейт.

– Да, – мама Себастиана смотрит через весь стол на Дэна. – Я пригласила его на «белый»

танец.

Маленькая девочка кладет порцию еды в свой рот и спрашивает шепеляво:

– Что такое «белый» танец?

Его мама начинает объяснять, но все, о чем я могу думать, – что она только что сказала.

Когда она закончила, я обращаюсь к его отцу:

– Вы встречались в старших классах?

– Да, – кивает Дэн. – Мы познакомились в выпускном классе и поженились вскоре после

моего возвращения с миссии.

Мой мозг резко дает по тормозам.

– Вы могли так сделать?

– Нам говорят не встречаться на протяжении нашей миссии, – отвечает он, улыбаясь

своей жене. – Но не существует правил, запрещающих писать письма раз в неделю.

– Как будто этим двоим можно было что– то сказать, – Джуди смотрит на младших детей

и добавляет. – Вашему отцу не понравится, что я рассказываю это, но вам нужно было видеть

любовные записки, которые он писал вашей маме. Он оставлял их в кармане, а я всегда находила

их в стирке. Они были безумно влюблены друг в друга.

Остальная часть разговора проходит для меня, как в тумане. Отбросив все сложности в

сторону, если мы сможем поддерживать контакт, когда Себастиан уедет, то будет не так плохо.

Два года – не так уж и много, и я все равно буду учиться. Может к тому времени к пророку придет

откровение.

Это же может сработать, да?

На минуту я ощущаю надежду.

Дэн вытягивает меня из моего тумана.

– Таннер, ваша семья посещала синагогу в Солт– Лейк– Сити? – он оглядывается на Эйба.

– Я пытаюсь вспомнить, где находится ближайшая.

Это неловко. Даже я не знаю, где находится ближайшая.

– Ну, давай посмотрим, – говорит Эйб. – – Там есть Храм «Хар Шалом» в Парк– Сити…

– Слишком далеко, – качает головой Дэн, как будто решил, что он не удобен для нас.

– Точно, в том городе есть парочка…

Я решаю подавить это в зародыше.

– Вообще– то, нет, сэр. И сэр, – я поправляюсь, чтобы включить и Эйба. – Мы не

посещаем храмовые службы. Я бы сказал, что мои родители стали больше агностиками в этом

вопросе. Мама росла в семье мормонов, а папа теперь не совсем еврей.

Ой, Господи, что я сказал?

Молчание поглощает стол. Не уверен, какая оплошность была более грубой: та, где я

признался, что моя мама бывшая мормонка, или что я настолько небрежно отозвался о падении

религиозной веры, как о вареной картошке.

Себастиан первый нарушает молчание.

– Я не знал, что твоя мама была мормоном.

– Угу. Она родом из Солт– Лейк– Сити.

Его брови сдвигаются, а губы слегка искривляются.

Его мама легко вступает в разговор снова.

– Ну, это означает, что у тебя есть поблизости семья! Ты видишься с ними?

– Мои дедушка с бабушкой теперь живут в Спокане, – говорю я. Я предусмотрительно не

упоминаю, что ни разу не виделся с ними за свои восемнадцать лет, и мысленно даю себе пять. Но

это означает, что мой рот остается без присмотра, и его несет. – Но моя тетя Эмили со своей

женой живут в Солт– Лейк– Сити. Мы встречаемся с ними, по меньшей мере, раз в месяц.

Единственный звук за столом – неясное дискомфортное ерзанье людей на своих местах.

Боже мой, что я опять сказал?

Себастиан пинает меня под столом. Когда я поднимаю на него глаза, то замечаю, как тот

борется со смехом. Я выкладываю дальше:

– Мать моего отца часто приезжает к нам. У него есть еще братья и сестры, поэтому наша

семья довольно большая, – поднимаю свою воду, заполняя ей рот, чтобы заткнуться. Но когда я

проглатываю, еще немного тупости умудряется просочиться: – Бабб все еще посещает синагогу

раз в неделю. Она очень увлечена этим. Очень религиозна.

Пятка Себастиана снова приземляется на мою голень, и я не уверен, – он просит меня

успокоиться к черту, или возможно, даже что мне не нужно было привязывать к этому религию,

чтобы меня приняли. Кто ж знает. Но именно на это и похоже. Все здесь такие собранные. Они

едят аккуратно, с салфетками на коленях. Они говорят «пожалуйста, передай мне…» и хвалят

приготовленную мамой еду. Осанка за столом без исключений впечатляет. И, возможно, что более

важно, вместо того, чтобы расспрашивать меня о происхождении моих родителей или об Эмили,

дедушка и бабушка Себастиана ловко уводят тему от моего словесного поноса, спрашивая о

конкретных учителях и предстоящих спортивных событиях. Родители мягко напоминают своим

детям, чтобы они убирали локти со стола (я тоже поспешно убираю свои), быть поаккуратнее с

солью, закончить овощи перед тем, как просить еще хлеба.

Все остается таким открытым, таким осмотрительным.

Наша семья кажется чуть ли не дикарями в сравнении. В смысле, мы не безбашенные,

одноклеточные идиоты, но мама неоднократно говорила Хейли «прекращай, черт возьми» за

обеденным столом, и один или два раза папа забирал еду в гостиную, чтобы сбежать от наших с

Хейли споров. Но самая заметная разница в близости, которую я ощущаю дома, и только сейчас

осознаю это, пока сижу здесь среди такой теплой, но покорной компании незнакомцев. Вместе со

спагетти с фрикадельками семейство Скотт известно тщательным обсуждением значения

бисексуальности. Вместе с запеканкой Бабб, Хейли спрашивает моих родителей, возможно ли

подцепить СПИД, сделав минет. Для меня это было ужасно, но они ответили без колебаний.

Теперь же, когда я задумываюсь об этом, если Себастиан придет к нам на ужин, я определенно

уверен, мама отправит его домой с какой– нибудь яркой, заявляющей о чем– то наклейкой на

бампер.

Возможно такого рода разговоры за столом – за минусом разговоров о минете –

происходят здесь за закрытыми дверьми, но мне так не кажется. Где мои родители могут капнуть

немного глубже в попытке понять Себастиана и его семью, я вовсе не удивился, что никто не

спросил, почему мама покинула церковь, или почему папа больше не посещает синагогу. Эти

разговоры тяжелые, а я всего лишь заблудшая овца, проходящая через их покорное стадо, да еще и

непостоянная. А это дом епископа. Счастье, счастье, радость, радость, помните? Все здесь ведут

себя прилично, и никто не будет выведывать что– то или ставить меня в неудобное положение.

Это будет невежливо. По моему личному опыту, мормоны – никто иные, как самые вежливые.

Такой и сам Себастиан.

Глава 11.

Мама с папой дожидаются моего возвращения домой, с остывающими чашками чая перед

собой и натянутыми, выжидающими улыбками.

Естественно, я не стал врать им перед выходом, почему буду ужинать в другом месте, но

это был не простой уход из дома. Они стояли на крыльце и наблюдали, как я уезжал, не произнеся

ни слова. И честно говоря, ощущение было таким, будто я что– то украл.

– И? – спрашивает папа, похлопывая по табурету рядом с собой за островком.

Стул скрипит по плитке на полу, и мы морщимся. По какой– то причине, я нахожу резкую

какофонию звуков забавной, потому что к уже довольно напряженному моменту – я, возвращаюсь

домой с ужина в доме епископа, в чьего сына в каком– то роде влюблен, и это яростно не

одобряют мои родители – ужасный скрежет, кажется, прибавляет значимости.

У моих родителей есть что– то вроде своего тайного языка; все обсуждение происходит в

одном разделенном ими взгляде. Я стараюсь проглотить истерику, кипящую в горле.

– Простите, – сажусь, хлопая ладонями по своим бедрам. – И. Ужин.

– Ужин, – эхом повторяет мама.

– Было неплохо. Кажется?

Они кивают. Они хотят подробностей.

– Его семья супер милая, – многозначительно расширяю глаза. – Супер. Милая.

Мама незлобно смеется на это, но папа все еще кажется сильнее всего обеспокоенным.

– Но это не было, чем– то вроде свидания, – проясняю я. – То есть, естественно. Это не

было для меня знакомством с родителями. Просто ужин.

Мама кивает.

– Им хотелось познакомиться с его друзьями, особенно если они не знают их по церкви.

Я таращусь на нее несколько мгновений.

– Именно так сказал Себастиан.

– Представь, – говорит она. – Все, кого они знают, ходят в церковь. И когда твой сын –

особенно, если ты местный епископ – проводит время с кем– то, кто не является мормоном? Ты

захочешь удостовериться, что он нормальный.

– Не считая того, что это не так, по крайней мере, они не настолько обеспокоены.

Могу сказать, что маме не нравится этот ответ, но она взмахивает рукой, будто хочет,

чтобы я продолжал. Поэтому я рассказываю им про вечер и о том, как его родители

познакомились в старших классах. Я рассказываю им о своей оплошности с Эмили и прошлом

мамы. Мама корчит рожицу – потому что это вовсе не должно считаться оплошностью. Я

рассказываю им, что мы снова обсуждали миссию, хотя всего лишь секунду, и они все это время

слушают восторженно.

И все же, я замечаю беспокойство, отпечатанное крошечными линиями на их лицах. Они

так искренне боятся, что я влюблюсь в него, и что все закончится разбитым сердцем – для одного

или нас обоих.

– И…они тебе понравились? – спрашивает папа, игнорируя, что мама оборачивается к

нему и смотрит так, будто он предатель.

– Да. В смысле, не было ощущения, что они моя родня, но они были достаточно милыми.

Теперь очередь папы строить рожицу. Семья – все для моих родителей, возможно, в

особенности для моего отца, потому что, очевидно, маминых родителей не видно на горизонте. Но

папина семья компенсирует это в избытке. Его мать приезжает к нам на три месяца каждый год, и

так было с моего рождения. Поскольку дедушка умер шесть лет назад, ей не нравится находиться

дома в одиночестве, а папа счастлив, когда она приезжает в его дом. После нас, она уезжает к

своим братьям и сестрам в Беркли и Коннектикут, соответственно по очереди занимаясь внуками.

Если бы я мог оставить Бабб здесь на целый год, то сделал бы это. Она удивительная и

остроумная и привносит определенного рода комфорта в дом, который мы не можем создать,

когда остаемся только вчетвером. Мои родители замечательные – не поймите меня неправильно –

но Бабб каким– то образом создает обстановку теплее и за последние два десятилетия, что женаты

мои родители, Бабб и мама стали очень близки. Папа хочет таких отношений с нами, когда станет

старше, и чтобы у нас были такие же отношения с нашими новыми родственниками. Честно

говоря, это, вероятно, волнует его больше, чем маму волнует то, что она больше не общается со

своими родителями.

– Я не часто видел, чтобы ты…так вкладывался в кого– то прежде, – осторожно

произносит он. – Мы переживаем, что это не лучший первый выбор, – он отводит взгляд к окну.

Сделав глубокий вдох, я пытаюсь придумать наилучший ответ. Даже не смотря на то, что

он говорит правду, эта правда кажется стикером на поверхности моих эмоций: ее легко сорвать. Я

понимаю, что Себастиан не подходит мне. Я понимаю, что в большей степени больно будет мне.

Меня просто больше волнуют попытки, чем то, что касается собственной защиты.

Поэтому я отвечаю им тем, чего, как мне кажется, он хочет услышать:

– Это просто влюбленность, пап. Он приятный парень, но я уверен, что это пройдет.

На мгновение, он позволяет себе поверить. Мама тоже остается заметно молчаливой. Но

когда он обнимает меня на ночь, то крепко сжимает на три глубоких вдоха.

– Спокойной ночи, ребята, – произношу я и взбегаю вверх по лестнице в свою комнату.

Всего лишь восемь вечера пятницы, и я понимаю, что не устану еще несколько часов. Отэм

пишет, что собирается к Эрику. Я испытываю облегчение, что не буду винить себя за то, что

динамлю ее снова, и отправляю длинный ряд из смайликов– баклажанов, на что она отвечает

очередью из смайликов со средним пальцем.

Интересно, Себастиан подписан на такую клавиатуру со смайликами, и что бы он

испытывал от такого грубого жеста на своем телефоне, заметил бы он его, или использовал бы

вообще.

Все, все вращается вокруг него.

***

Мама – на пробежке, папа – в больнице, а Хейли топает по дому, жалуясь на то, что некому

заняться стиркой в субботу утром.

Я намекаю ей, что у нее тоже есть руки.

Она ударяет меня в бок.

Я зажимаю ее голову в замок, и она визжит, как резаная, пытаясь дотянуться когтями до

моего лица, крича при этом:

– Я ненавижу тебя! – достаточно громко, чтобы сотрясать стены.

Звонит дверной звонок.

– Отлично, придурок, – говорит она, отталкивая меня. – Соседи вызвали копов.

Я тянусь к двери, распахивая ее со своей лучшей улыбкой «это все она».

Мой мир прекращает вращаться.

Я не знал, что означает слово «ошеломленный», пока не посмотрел его значение в

прошлом году. Я всегда считал, что оно означает что– то вроде «застенчиво– удивленный», но по

сути это ближе к «сбитому с толку», каким прямо сейчас выглядит Себастиан, стоя на моем

пороге.

– Какого…? – моя удивленная улыбка растягивается настолько широко, насколько

возможно, от уха до уха.

– Привет, – он поднимает руку, чтобы почесать затылок и от этого выпирает его бицепс,

гладкий и загорелый.

Я растекаюсь.

– Прости, – отступаю назад, приглашая его войти. – Ты пришел в самый разгар убийства.

Он смеется, делая шаг вперед.

– Я собирался сказать… – глядя мимо меня, он улыбается. Могу только предположить,

как Хейли стоит там и запускает в мою спину смертельными лучами. – Привет, Хейли.

– Привет. Ты кто?

Я хочу размазать ее по стенке за такую грубость, но сдерживаюсь, потому что одним этим

сучьим вопросом она создает видимость, что я не хожу по дому, постоянно болтая об этом парне.

– Это Себастиан.

– А. Ты прав. Он сексуальный.

Вот. Вернемся к тому, что я хочу размазать ее по стенке.

Коротко усмехнувшись, он протягивает ей руку для рукопожатия. К моему ужасу, она

смотрит на нее мгновение, прежде чем принять. Когда она переводит взгляд на меня, я

приподнимаю брови в знаке «я– позже– добью– тебя». Если бы мама и папа были дома, она была

бы сама вежливость. А со мной, она первоклассная засранка.

– Хочешь, поднимемся наверх? – спрашиваю его.

Он бросает взгляд на Хейли, которая уже протопала обратно по коридору в прачечную, и

кивает.

– Где ваши родители?

– Мама – на пробежке. А папа – на работе.

Мне кажется, он видит в этом какой– то подтекст. Воздух между нами потрескивает.

Под нашими ногами скрипят деревянные ступеньки, и я крайне осведомлен, что Себастиан

позади меня. Моя спальня последняя по коридору, и мы идем к ней в тишине; такое ощущение,

что кровь закипает под поверхностью моей кожи.

Мы идем в мою комнату.

Он зайдет в мою комнату.

Себастиан проходит внутрь, оглядывается и, кажется, даже не вздрагивает, когда я

аккуратно защелкиваю дверь за нами – нарушая родительскую политику открытых дверей. Но але:

здесь могут быть поцелуи, а Хейли в режиме монстра. Так что эта дверь будет з– а– к– р– ы– т– а.

– Значит это твоя комната, – произносит он, осматриваясь.

– Ага, – следую за его взглядом, пытаясь посмотреть на все его глазами. Здесь очень

много книг (и ни одной религиозной), парочка наград (в основном по учебе) и несколько снимков

в разных местах (и ни на одном я не держу Библию в руках). Впервые я рад, что папа заставляет

меня поддерживать в комнате порядок. Кровать заправлена; белье сложено в корзину. Стол пуст за

исключением моего ноутбука и…

Ох, зашибись.

Себастиан неспешно подходит к нему, касаясь пальцем стопки синих стикеров. Слишком

поздно что– то говорить. Я знаю, что написано на самой верхней.

МЫ УХОДИМ ДРУГ ОТ ДРУГА

РЕЗКО ЗАСТРЕВАЕМ В ОБЫЧНОМ ТУПИКЕ

Я ПРЕДСТАВЛЯЮ, ЧТО ОН ИДЕТ ТУДА, ГДЕ ТИХИЙ УЖИН

ОН ПРЕДСТАВЛЯЕТ, ЧТО Я ИДУ ТУДА, ГДЕ ВСЕ ПО– ДРУГОМУ

В ЛУЧШЕМ СЛУЧАЕ: БЕЗУДЕРЖНЫЙ СМЕХ, ГОЛОВОКРУЖИТЕЛЬНАЯ СВОБОДА.

В ХУДШЕМ: МАТЫ, ТУМАНЫЕ ГРЕХИ.

ВОЗМОЖНО, МЕНЯ УГОСТЯТ ГЛОТКОМ ВИНА.

НО ДАЖЕ ЕСЛИ ОН ТАК ДУМАЕТ

ОН НЕ СТАНЕТ ОСУЖДАТЬ МЕНЯ

НАДЕЮСЬ, ОДНАЖДЫ ОН ПОЛЮБИТ МЕНЯ.

СПОКОЙНОЙ НОЧИ, – ГОВОРИТ ОН

ХОЧУ ЦЕЛОВАТЬ, И ЦЕЛОВАТЬ И ЦЕЛОВАТЬ ЕГО.

– Что это?

– Эм, – я подхожу к нему, сгребая листки со стола, чтобы прочитать, как будто не уверен

в том, что там. На самом деле, увереннее некуда; я написал их прошлой ночью. – Ой, да ничего

такого.

Считаю до пяти, снова до пяти и снова до пяти. Все время, мы просто таращимся на ярко–

синие стикеры в моей руке.

Наконец– то, он забирает их обратно.

– Они обо мне?

Киваю, не оглядываясь. Внутри моей груди – топот ног и звериный рев.

Его ладонь поднимается вверх по моей руке, от запястья к локтю, аккуратно притягивая,

чтобы я обернулся на него.

– Мне нравится, – шепчет он. – Но это же не войдет в твою новую книгу, да?

Качаю головой. Ложь номер два.

– Есть еще?

Киваю.

– Используй слова, Таннер, – произносит он со смехом на конце.

– Есть еще, но я, эм, пишу кое о чем другом сейчас.

Он кивает.

– О чем новая книга?

Я оборачиваюсь к окну, выдумывая на ходу.

– Та же идея, но он не влюбляется в сына епископа.

Слежу за тем, как слово «влюбляется» скатывается с него. Его губы подрагивают.

– Так ты дашь мне почитать ее?

– Ага, – быстро киваю. – Когда будет, что прочитать, – значение этого вызывает во мне

тошноту, но в каком– то смысле я понимаю, что должен заканчивать писать про Себастиана,

написать о чем– то другом и отдать прочитать книгу ему и Фуджите. Самое странное? Я не хочу

заканчивать писать о Себастиане. Такое ощущение, что мне чуть ли не нужно писать дальше,

чтобы выяснить, чем все закончится.

Он отпускает мою руку и уходит к кровати, усаживаясь на нее. Мое сердце повсюду

выбрасывает горючее; в моих жилах какие– то экстремальные гонки.

– Я получил сегодня свою авторскую копию. И тоже хочу, чтобы ты прочитал мою книгу,

– говорит он, ковыряя заусенец. – Но переживаю, что ты посчитаешь ее ужасной.

– А я переживаю, что посчитаю ее удивительной и стану еще больше одержим тобой, чем

сейчас

Слава Богу, он смеется, на что я и рассчитывал.

– Я нервничаю.

– Из– за выхода книги?

Он кивает.

– Ты уже пишешь вторую?

Еще один кивок.

– Контракт на три книги. И мне, правда, нравится это. Такое ощущение, что именно этим я

и должен заниматься, – он поднимает глаза на меня, и свет, исходящий от окна, выхватывает его

взгляд таким образом, что тот кажется чуть ли не божественным. – После той прогулки, – говорит

он, а затем кивает мне для подтверждения, как будто я каким– то образом не пойму на что он

ссылается. – Я пришел домой и…

Дрочил?

– Сходил с ума?

Он смеется.

– Нет. Я молился.

– Похоже на «сходил с ума».

Себастиан качает головой.

– Нет. Молитва успокаивает, – он вглядывается в мою стену, где у меня висит фотография

в рамке моста «Золотые Ворота», которую сделал папа за несколько лет до нашего переезда. – Я

не испытывал чувства вины из– за этого, – теперь он говорит тише. – Что было неожиданно.

Я не осознавал, как сильно нуждался в этих его словах, пока он не произнес их. Я ощущаю

себя надувным матрасом в бассейне, лениво раскачивающимся на солнце.

– Вина – это своего рода знак, что я делаю что– то неправильно, – говорит он. – И когда я

почувствовал умиротворение, я понял, что Господь одобряет то, что я делаю.

Я открываю рот для ответа, но оказывается, что понятия не имею, что сказать на это.

– Иногда я задаюсь вопросом – Бог или церковь так решительно настроены против всего

этого.

– Мое мнение? – произношу осторожно. – Бог, достойный твоей вечной любви, не станет

осуждать за то, кого ты любишь, пока ты находишься здесь.

Он кивает на это несколько секунд и затем, наконец– то, застенчиво улыбается мне.

– Ты подойдешь сюда? – спрашивает он, и я впервые вижу, как он неуверенно улыбается.

Я с легкостью опускаюсь рядом с ним на кровать, и не только чувствую, как меня трясет,

но и вижу это. Зажимаю свои ладони между колен, чтобы удержать их от хлопанья по матрасу.

Во мне около 190 см роста. А в нем, наверное, 180, но прямо сейчас исходящее от него

спокойствие, кажется, будто нависает надо мной, как тень от большой ивы. Он крутится,

укладывая свой правый кулак на мое бедро, а его левая рука поднимается к моей груди, нажимая

мягко, пока я не осознаю, что он хочет, чтобы я лег на спину. Растеряв весь сознательный

контроль над мышцами, я по сути заваливаюсь на матрас, а он нависает надо мной, глядя сверху–

вниз.

Он подстригся сегодня утром, понимаю я. По бокам снова коротко выбрито, а на макушке

– мягко и небрежно. Его прыгающий взгляд «озер– на– солнце» смотрит на меня, и я одержим

жаром и нуждой чувствовать, и чувствовать и снова чувствовать его.

– Спасибо, что пришел вчера на ужин, – говорит он, и его взгляд совершает полный круг

по моему лицу. От моего лба, вниз к щекам, зависнув рядом с моими губами.

Его взгляд порхает вниз, чтобы проследить, как я сглатываю перед ответом.

– У тебя милая семья.

– Да.

– Они, наверное, решили, что я сумасшедший?

Он ухмыляется.

– Только чуть– чуть.

– Ты подстригся.

Его взгляд становится расфокусированным, остановившись на моих губах.

– Ага.

Я прикусываю губу от желания зарычать из– за того, как он смотрит на меня.

– Мне нравится. Очень.

– Да? Хорошо.

Боже, хватит болтовни. Я притягиваю его к себе, моя ладонь на тыльной стороне его шеи,

и он сразу же опускается, губами к моим, частично вжимая своим весом, дыхание покидает его

губы потоками облегчения. Все начинается такими медленными, неторопливыми, спокойными

поцелуями. Первый – через застенчивые улыбки, а затем с уверенностью, что так – нам – хорошо,

что даже больно.

И все набирает обороты, как будто самолет при взлете, и нас заражает одновременно

каким– то диким и сильным отчаянием. Не хочу думать, что мы настолько голодны этим, потому

что это бомба замедленного действия. Я не хочу опережать игру в шахматы на слишком много

ходов вперед. Вместо этого, я считаю, что мы так голодны, потому что испытываем что– то

глубокое. Что– то похожее на любовь.

Его грудь устраивается на моей, а его ладони – в моих волосах, и он издает такие

небольшие, но глубокие звуки, которые медленно развязывают меня, пока в моей голове не

начинает повторяться только одно слово – да.

Все ощущается – да.

Его губы – да, и руки – да, и на мне, поверх меня сейчас, он двигается и да, да, да.

Я провожу своими руками вниз по его спине, под его рубашку к теплой коже его тела. Да.

Нет времени оценить, что я ответил на свой собственный вопрос о храмовом белье, потому что

потом его рубашка слетает, да, и моя тоже – кожа к коже.

Д

А

И я никогда не был таким образом снизу, никогда не обхватывал своими ногами чьи– то

бедра, никогда не испытывал такого рода трения и фрикций, и он говорит, что думает обо мне

каждую секунду

да

и говорит, что никогда не испытывал подобного, ему нравится посасывать мою нижнюю

губу, он хочет поставить время на паузу, чтобы мы смогли целоваться вечно

да

а я говорю ему честно, что никогда мне не было так хорошо, как сейчас, и он смеется в мой

рот снова, потому что я уверен, это очевидно по тому, как я втянулся. Я – монстр под ним, с

выгибающимися бедрами и руками, как у осьминога повсюду одновременно. Не думаю, что что–

то за всю жизнь было настолько потрясающим.

– Я хочу узнать о тебе все, – говорит он, теперь безумно, его губы двигаются по моей

челюсти, щетина царапает мою шею.

– Я расскажу тебе все.

– Ты мой парень? – спрашивает он, а затем втягивает мою нижнюю губу перед тем, как

рассмеяться над собой, и разве это не самое удивительное, что кто– то говорил мне за всю мою

жизнь?

– Эм, да.

Парень. Да.

– Даже не смотря на то, что я теперь твой парень, я не стану никому об этом рассказывать,

– шепчу я.

– Я знаю.

Его ладонь движется по мне, между нами – боже мой – и по моим спортивным штанам, что

кажется таким невинными и развратным одновременно. Но развратное смывается, когда я

поднимаю на него взгляд и осознаю, что он рассматривает мое лицо с благоговейным страхом.

И я понимаю. Я тоже никогда не делал этого.

Как в тумане, я тоже тянусь вниз. Его глаза закатываются, а потом закрываются.

Это кажется не реальным. Как такое вообще может быть реальным?

Он двигается вперед раз, и еще раз, и это самое потрясающее, что я когда– либо делал…

И даже не слышу шагов или открывания двери, перед тем как слышу смущенное папино

«Ой!» и как захлопывается дверь.

Себастиан спрыгивает с меня, поворачиваясь лицом к стене, его руки прижаты к лицу. В

звенящей тишине, я не совсем понимаю, что произошло.

То есть, понимаю, что произошло, но это было так быстро, что на несколько ударов сердца

мне кажется, что я могу притвориться, будто у нас с ним была общая галлюцинация.

Это очень плохо на многих уровнях. Никаких больше спектаклей с «Мы просто друзья!»

со взрослыми внизу. Теперь мы вовлечены в это, и я получу разнос за это от одного или обоих

своих родителей.

Но без капли сомнения, это намного унизительней для Себастиана.

– Эй, – произношу я.

– Это плохо, – шепчет он. Он не опускает свои руки, не поворачивается ко мне. Его спина

обнажена, целая карта мышц. Я тону в двойственной реакции: головокружение, что у меня теперь

есть сексуальный парень, и ужас, что этот момент может уничтожить все.

– Эй, – снова повторяю я. – Он не станет звонить твоим родителям.

– Это очень плохо.

– Просто иди сюда, хорошо?

Медленно повернувшись, он подходит обратно, опускаясь на кровать и не оборачиваясь на

меня.

Он стонет.

– Твой отец застукал нас.

Мне требуется мгновение, чтобы подыскать лучший ответ, остановившись на:

– Да, но он, наверняка, смущен сильнее, чем мы.

– Сильно сомневаюсь в этом.

Я знал, что он не последует такой линии рассуждений, но стоило попробовать.

– Посмотри на меня.

Спустя десять секунд он выполняет это. Я замечаю, как он смягчается, и облегчение от

этого вызывает во мне желание встать и заколотить в грудь.

– Все хорошо, – шепчу я. – Он не станет никому говорить. Возможно, он просто

поговорит позже со мной.

Он точно поговорит со мной позже.

Побеждено выдохнув, Себастиан закрывает глаза.

– Хорошо.

Я наклоняюсь вперед, и мне кажется он чувствует мое приближение, даже несмотря на

закрытые глаза, потому что его губы подрагивают в сдерживаемой улыбке. Прижавшись своими

губами к его, я предлагаю ему нижнюю, ту, которую он так любит посасывать, и жду его ответа.

Он медленно отвечает. Это не похоже на предыдущий жар, но все по– настоящему.

Я отстраняюсь, встаю и тянусь за его рубашкой.

– Я собираюсь пойти домой.

– А я собираюсь остаться здесь.

Себастиан борется с еще одной улыбкой от смысла этой фразы, а затем я наблюдаю, как на

его лицо медленно наползает маска. Его лоб расслабляется, и яркий свет исходит из его глаз.

Легкая улыбка, которой я научился не доверять, растягивается на его лице.

– Проводишь меня?

***

Папе требуется всего лишь пятнадцать минут, после ухода Себастиана, чтобы зайти в мою

комнату. Его стук неуверенный, практически извиняющийся.

– Входи.

Он шагает внутрь, осторожно закрывая за собой дверь.

Не знаю, должен ли я злиться или раскаиваться, но эта комбинация отправляет

покалывающее ощущение по моей коже.

Папа подходит к моему стулу у стола и садится.

– Во– первых, я должен извиниться, что не постучался в первый раз.

Кладу свою раскрытую книгу лицом вниз на свою грудь, переводя взгляд на него, со

своего места на кровати.

– Согласен.

– Не знаю, что говорить дальше, – он чешет свою челюсть, а затем передумывает. – Нет,

не совсем правда. Я знаю, что хочу сказать, но не с чего должен начать.

Сев прямее, я поворачиваюсь лицом к нему.

– И?

– Я понимаю, что ты испытываешь к Себастиану. И уверен, что это взаимно.

– Да…

– Я так же понимаю, что твое чувство искреннее, а не из– за какого– то любопытства или

бунта.

Что мне вообще на это отвечать? Киваю, понимая, что выражение на лице в большей

степени неясное смятение.

– Отэм знает?

Моргаю, растерянно.

– Отти?

– Твоя лучшая подруга, да.

– Я не открывался Отэм, пап. Я никому не открывался, помнишь? Как мама хочет?

– Послушай, – говорит папа, укладывая ладонь на мое колено. – Я хочу сказать еще две

вещи. Начну с той, что полегче. Заманчиво, когда ты влюбляешься в кого– то, игнорировать все

вокруг себя.

– Я не игнорирую Отт…

– Я не закончил, – голос становится немного суровым. – Мне нужно, чтобы ты пообещал,

что позаботишься о своих остальных отношениях. Что будешь проводить время с Отэм, Эриком и

Мэнни. Что ты все равно останешься образцом для подражания для Хейли. Что останешься

внимательными и готовым прийти на помощь сыном своей матери.

Киваю.

– Я обещаю.

– Я прошу этого по той причине, потому что важно поддерживать свою жизнь

полноценной, независимо от того, насколько глубокими становятся ваши отношения с

Себастианом. Это не зависит от религии. Если это продолжиться и каким– то образом получится,

тогда тебе потребуются друзья, которые примут и поддержат вас. И если, по какой– то причине,

ничего не получится, тебе потребуются люди, на которых ты сможешь переключиться.

Смотрю в пол, ощущая странную противоборствующую реакцию внутри себя. Он прав. В

этом есть смысл. Но мне не нравятся последствия того, чего я еще не знаю.

– Второе, что я хотел бы сказать тебе… – папа чешет подбородок, отводя взгляд. – Я не

разделяю историю твоей матери с церковью, поэтому моя реакция на твои отношения

кардинально отличается от ее, – он снова встречается со мной глазами. – Тем не менее, я не

считаю, что она неправа. Мне не обязательно соглашаться с каждой причиной, по которой она

тебя предостерегает, но я соглашусь с тем, что это сложно. Полагаю, его родители не одобрят?

– Думаю, это будет на оттенок свыше неодобрения.

Папа уже кивает на это.

– Поэтому каждый раз, когда ты будешь с ним, вы будете встречаться за спинами его

родителей.

– Да.

– Мне не нравится это, – тихо признается он. – Мне нравится думать, что если бы

ситуация была обратной, то ты был бы либо так же открыт с нами, либо не предавал наши

желания, пока живешь в этом доме.

– Разница в том, пап, что я могу быть открыт с вами.

– Дело в том, Тан, что тебе восемнадцать, и что ты делаешь со своим телом – твой выбор.

Но чем ты занимаешься под моей крышей – все еще то, на что я могу возразить.

Оо.

– Я люблю тебя, твою сестру и маму больше всего в этом мире, ты же знаешь.

– Знаю.

– И я знаю, что тебе нравятся и девочки и мальчики. Я знаю, что ты экспериментируешь, и

я никогда, ни на секунду, не выражу своего недовольства на это, – он встречается со мной

взглядом. – Сложность здесь не в том, что Себастиан мужчина. Если бы я застукал тебя с кем– то

не из церкви, я бы, наверное, даже ничего не сказал, и мы бы обменялись понимающими

взглядами через обеденный стол и на этом все.

Мое желание свернуться в клубок и закатиться в угол возрастает. Это очень неловко.

– Но я не хочу, чтобы вы с Себастианом использовали наш дом, чтобы встречаться втайне

от его родителей.

– Пап, – произношу я с пылающим лицом. – У нас не так много вариантов.

– Себастиан – взрослый. Он может переехать, если захочет, в собственное место со своими

собственными правилами.

Вот, сейчас, папа по сути закрывает дверь к любой дискуссии. Я понимаю, что его мнение

выходит из опыта. И сидя здесь, вглядываясь в лицо, которое я знаю чуть ли не так же хорошо, как

собственное, я понимаю, насколько тяжело отцу говорить мне это.

В конце концов, по словам его семьи, он влюбился в не ту женщину двадцать два года

назад.

Глава 12.

Мама Отэм открывает дверь, отступая назад, чтобы впустить меня. Ее дочери от нее

передались гены улыбки с ямочками, и на этом все. Отти – рыжеволосая, с веснушчатым носом и

светло– голубыми глазами. А у миссис Грин – темные волосы, карие глаза и оливковая кожа.

Интересно, какого это каждый день смотреть на дочь, настолько похожую на покойного мужа

мистера Грина. Это или удивительно, или душераздирающе. Скорее всего комбинация и того, и

другого.

У нас все как обычно: я целую ее в качестве приветствия в щеку, а она – говорит, что у нее

в холодильнике есть немного шоколадного молока, и я прикидываюсь восторженным этим

фактом. Оно странное – водянистое шоколадное молоко в коробке из– под сока. Я как– то

упомянул, что мне оно нравится при миссис Грин, в мое первое лето здесь, и она покупала его для

меня каждый раз с тех пор. Теперь я чувствую себя просто обязанным прихватить с собой одно по

пути в комнату Отти, но, вообще– то, я больше его не перевариваю. Мы проводим небольшой

научный эксперимент с цветком на ее полке: сможет ли Африканская фиалка выжить только на

одном шоколадном молоке.

Принцесса Отэм развалилась на полу с наметками по своим главам. Она даже правит их

красной ручкой; а я не могу себя заставить.

– Отти, ты самый очаровательный ботаник, которого я встречал за всю свою жизнь.

Она даже взгляд не поднимает, когда я прохожу.

– Не будь занудой.

– Ты знала, что красную ручку можно называть грубостью и пошатнуть уважение

учеников? Лучше использовать фиолетовую.

Голубые глаза поднимаются на меня.

– Мне нравится красная.

Ее длинные, рыжие волосы заколоты в огромный пучок на макушке.

– Знаю, что нравится.

Оттолкнувшись локтями, она поднимается, чтобы сесть, и теперь скрестить ноги.

– Что ты здесь делаешь?

Это немного обидно, потому что подтверждает, что папа был прав. До Себастиана не было

странным для меня прийти к ней в любое время. А теперь же я вижусь с Отти, может, один раз

после школы, и провожу так много времени в одиночестве, записывая слово за словом о нем, не

обращая внимания на то, что разум кричит мне начинать новую книгу.

– Я не могу прийти и потусоваться со своей лучшей подругой?

– Ты же был занят.

– Как и ты, – я многозначительно шевелю бровями. – Повеселилась тогда с Эриком?

– Если под «повеселилась» ты подразумеваешь – «целовалась с ним до онемения», тогда

да.

Мой рот распахивается.

– Серьезно?

Она кивает с румянцем, пробивающимся под ее веснушками.

– И как много шуток про «твою маму» он сказал?

Просмеявшись она восклицает:

– Ни одной!

– Не верю, – для Эрика все – возможность пошутить «а твоя мама» или «она так

сказала». И не важно, сколько раз мы напоминаем ему, что сейчас не 2013.

– Было весело, – говорит она, откидывая спиной на свою кровать. – Он мне нравится.

Я тянусь вперед, щипая ее за щечку. Во мне что– то натягивается. Это не совсем ревность,

а какое– то странное чувство потери, как будто ни для кого больше не будет существовать версии

Таннера и Отэм. У нас у обоих теперь есть другие люди.

Даже если мы еще не знаем об этом.

– Что с лицом? – она обводит круг в воздухе передо мной.

– Просто думаю, – я поднимаю ее красную ручку, черкая на подошве своего кеда. – Я

хотел поговорить с тобой.

– Прозвучало серьезно.

– Нет, не так, – прищуриваюсь, раздумывая. – Нет, серьезно, полагаю. Я просто хотел

попросить прощения.

Она ничего не отвечает, поэтому я поднимаю на нее взгляд, пытаясь прочитать выражение

ее лица. Я знаю Отэм лучше, чем кто– либо другой, но прямо сейчас не могу уловить, о чем она

думает.

– За что? – наконец, спрашивает она.

– За то, что отдалился.

– Это синоним занятости, – отвечает она. Она откидывается назад и тянет, болтающуюся

ниточку на кромке моих джинсов. – Прости, что была не самым лучшим другом в последнее

время.

Это удивляет меня, и я поднимаю на нее взгляд.

– В смысле?

– Я знаю, что ты подружился с Себастианом, и думаю, я приревновала.

Ой. Тревожные звоночки раздаются в моей голове.

Она сглатывает, неловко и громко, и ее голос дрожит, когда она произносит:

– В смысле, он занял то время, которое ты обычно отдавал мне. И присутствует что– то

такое интенсивное, когда вы, ребята, общаетесь, поэтому мне кажется, что он может забрать то,

что принадлежит мне, – она поднимает на меня глаза. – Разве в этом есть смысл?

Мое сердце стучит отбойным молотком в груди.

– Думаю, да.

Ее лицо становится красным, подтверждая, что этот разговор намного больше, чем просто

о дружбе. Если бы она просто помечала свою дружескую территорию, то не краснела бы, она бы

злилась. Но здесь есть кое– что еще. И даже не зная степени отношений между мной и

Себастианом, она чувствует их интенсивность. Эту догадку она еще не может никак назвать.

– Я ревную, – говорит она и пытается выглядеть наглее с задранным в воздух

подбородком. – По многим причинам, но я работаю над некоторыми из них.

Такое ощущение, что меня ударили в грудь молотком.

– Ты же знаешь, что я люблю тебя, так?

Ее щеки вспыхивают ярко– розовым.

– Да.

– Как самого важного для меня человека в мире, да?

Она поднимает глаза, они остекленели.

– Да, я знаю.

По правде говоря, Отэм всегда знает, кто она и чего хочет. Она всегда хотела стать

писательницей. Она – белая, гетеросексуальной ориентации и просто прекрасна. Перед ней есть

путь, которому, последовав, она сможет прийти ко всему, и никто и никогда не скажет ей, что она

не может или не должна хотеть этого. У меня есть способности к естественным наукам, но и

двойственное отношение насчет того, чтобы последовать докторскому пути моего отца, и я

понятия не имею, кем хочу быть. Я просто подросток – наполовину еврей и бисексуал –

влюбленный в парня мормона. Мой путь не такой очевидный.

– Иди сюда, – прошу я.

Она заползает на мои колени, и я заключаю ее в свои объятия, удерживая ее так долго,

сколько она позволяет мне. Она пахнет своим любимым шампунем, а ее волосы – мягкие на моей

щеке, и я уже сотни раз мечтал, чтобы у меня возникло что– то вроде желания к ней, но вместо

этого там только глубокая, отчаянная привязанность. Теперь я понимаю, о чем говорил отец.

Легко сказать, что я смогу сохранить свою дружбу, но мне нужно сделать намного больше этого.

Мне нужно ее так же сберечь. Скорее всего, мы не пойдем в один и тот же колледж в следующем

году, и теперь пришло время убедиться, что наша дружба крепка. Если я когда– нибудь потеряю

ее, то буду опустошен.

***

«Warriors» играют с «Cavs» в ответном матче, и отец приземляется на диван. Каждая линия

его тела напряжена. Степень его презрения к Леброну Джеймсу14 мне не понятна, но я не могу

винить его за преданность.

– Я сегодня виделся с Отэм, – сообщаю ему.

Он ворчит, кивая. Ясное дело, он не слушает.

– Мы тайно поженились.

– Да?

– Тебе нужно пиво и пивное брюхо к нему, если ты собираешься так отключаться перед

теликом.

Он снова ворчит, кивая.

– У меня проблемы. Могу я взять пятьсот долларов?

Наконец– то, папа испуганно смотрит на меня.

– Что?

– Просто проверил.

Несколько раз моргнув он выдыхает с облегчением, когда игра прерывается на рекламу.

– Что ты говорил?

– Что я виделся сегодня с Отти.

– У нее все хорошо?

Я киваю.

– Кажется, она встречается с Эриком.

– С Эриком Кушингом?

Снова киваю.

Он обрабатывает эту информацию именно так, как я и ожидал от него.

– Я думал, она влюблена в тебя?

Нет и шанса ответить на это, не показавшись мудаком.

– Думаю, да, влюблена немного.

– Ты рассказал ей о Себастиане?

– Ты серьезно? Нет.

Игра снова начинается на экране, и мне не нравится делать это, но все похоже на то, как

термиты поедают деревянную перекладину. Если я не избавлюсь от этого, то буду пронизан

беспокойством.

– Пап, что было, когда ты сказал Бабб, что встречаешься с мамой?

Он бросает на телевизор последний, неохотный взгляд, прежде чем потянуться за пультом,

отключая звук. А затем он разворачивается, упираясь одной ногой в диван, лицом ко мне.

– Это было очень давно, Тан.

– Я просто снова хотел об этом послушать, – я слышал эту историю раньше, но иногда мы

воспринимаем все по– детски, и детали в каком– то роде могут ускользнуть от нас – не все

является таким, как кажется. История романа моих родителей – одна из подобных вещей: это было

очень романтично, когда они впервые рассказали нам об этом, и реальность того, как было сложно

отцу и его семье – и маме тоже – потерялась больше в рассказе, как они добивались своего «долго

и счастливо».

14 Леброн Джеймс – игрок баскетбольной команды «Кливленд Кавальерс» (Cavs)

Мне было тринадцать, а Хейли – десять, и рассказанная нам история была сокращена: Бабб

хотела, чтобы папа женился на дочери ее лучше подруги, женщине, которая родилась в Венгрии и

приехала сюда, чтобы учиться в колледже. Это нормально, говорили они нам, для родителей –

прикладывать руку к сватовству. Они не объяснили остальные части, что я узнал уже со временем,

поговорив с тетями и кузинами, что вмешательство семьи логично на многих уровнях: брак –

навсегда, а безумная страсть стирается. Найти человека, одного с тобой происхождения и

достоинства, в конце концов, намного важнее, чем остаться с человеком, с которым ты хочешь

заниматься сексом всего несколько месяцев.

И папа встретил маму в Стэнфорде, и, как говорит мама, она знала. Он боролся, но в итоге,

он тоже понял.

– Я познакомился с твоей мамой в первый свой день в медколледже, – вспоминает он. –

Она работала в той старомодной закусочной рядом с кампусом, а я пришел туда, умирающий с

голода и измотанный. Я переехал только за день до начала занятий, и реальность такого далекого

нахождения от дома очень сильно отличалась от моих ожиданий. Это было дорого и напряженно,

моя рабочая нагрузка была уже невероятной. Она сделала самый превосходный сэндвич с

курицей, притянула его мне и спросила, может ли пригласить меня на ужин.

Я уже слышал эту часть. Я обожаю эту часть, потому что обычно папа шутит про

приманку и переключается на мамину готовку. В этот раз, он не делает так.

– Я думал, что она хотела быть дружелюбной, потому что я выглядел очень подавленным.

Я не предполагал, что она могла подумать, что мы могли бы встречаться, – он смеется. – Но когда

она пришла, ее намерения стали кристально очевидны, – а теперь его голос понижается. Мне

больше не подают поверхностную версию истории. Мне подают версию, которую взрослый

мужчина рассказывает своему взрослому сыну.

Мама – красавица. Она всегда была красавицей. Ее уверенность в себе делает ее просто

неотразимой, но в комбинации с ее гениальностью у папы и шанса не было. Ему было только

двадцать один, в конце концов – молодой студент– медик – и в тот первый вечер, на ужине, он

сказал сам себе, что не повредит провести с ней немного времени. У него была парочка подружек

до этого, но ничего серьезного. Он всегда знал, что в итоге вернется домой и женится на ком– то

из общины.

Мама с папой встречались тайно, и за два года вместе, даже когда оставался у нее, он по–

прежнему настаивал, что женится на еврейке. Каждый раз, когда он говорил это, она скрывала

свою боль и отвечала: «Окей, Пол».

Когда Бабб и сестра папы Бека приехали в гости на три недели, мама ни разу не

встретилась с ними. Он ничего им не рассказывал о ней, и все время, что они пробыли в городе,

она так же ни разу не видела его. Как будто он исчез. Он не звонил и не объявлялся. Она бросила

его, когда они уехали, и папа даже не спорил. Он пожелал ей удачи и наблюдал, как она уходила.

Несмотря на то, что папа всегда отмалчивался об их времени врозь, мама шутливо

называла это «Мрачным Годом». Шутка или нет, но я видел фотографии с ними в то время, и эти

образы всегда вызывали у меня, мягко говоря, беспокойство. Мои родители были с большой

буквы В – Влюблены. Папа считал маму гениальной, красивой. Он считал ее прекраснее всех на

свете. Она считала его самым умным, самым удивительным мужчиной на свете. Я уверен, что то

время порознь сделало их благодарными за то, что они имеют сейчас, но очевидно, что они

чувствовали то же самое еще до разрыва. На тех снимках, они оба выглядят какими– то

отчужденными, пустыми. Синяки под папиными глазами похожи на темную фазу Луны. Мама

итак худая, но в «Мрачный Год» она походила на скелет.

Он признается мне сейчас, что не мог спать. Практически год он спал всего пару часов за

ночь. Не такая уже редкость встретить студента– медика, который всю ночь напролет учился, но

папа – организованный, преданный человек и у него не возникало проблем оставаться на вершине

своей работы. Он не мог спать, потому что был влюблен в нее. В тот год, создавалось ощущение,

что он – вдовец.

Он пришел в ее старую квартиру и умолял вернуться к нему обратно.

Я не знал этого. Я всегда слышал, что так просто случилось, что они однажды столкнулись

в кампусе, и папа понял, что больше не может быть без нее.

– Почему вы рассказывали нам, что ты столкнулся с мамой в кампусе?

– Потому что именно это я сказал Бабб, – говорит он тихо. – Она долгое время обижалась,

что я женился на Дженне. Но знать, что я искал ее и умолял вернуться ко мне – это стало бы

самым настоящим предательством.

Мое сердце ноет, когда я слышу это. Каждый раз, как я ухожу к Себастиану, кажется

настоящим предательством перед мамой. Я просто никогда не давал этому название, до сих пор.

– Дженна усадила меня, – говорит папа, – и кричала целый час. Она сказала мне,

насколько больно было находиться в ее положении, когда у нее нет никакой власти. Она сказала,

что всегда будет любить меня, но не доверяла мне, – он смеется. – Она отправила меня домой и

сказала, чтобы я доказал ей обратное.

– Что ты сделал?

– Я позвонил Бабб и рассказал, что влюблен в женщину по имени Дженна Петерсон. Я

купил кольцо, вернулся в квартиру твоей матери и сделал ей предложение.

Видимо мама спросила: «Когда?», и папа ответил: «Когда ты захочешь». Поэтому он

поженились в здании суда на следующее же утро, еще одна деталь, которой я никогда не слышал.

Я видел бесчисленное количество снимков с их официальной свадьбы: подписание Кетубы15,

мама, скрытая от глаз под вуалью, дожидается прохода к алтарю, папа, разбивающий стакан под

Хупой16, ряд фотографий почетных друзей и родственников семьи, дающих Шева Брахот – семь

благословлений, мои родители, поднятые на деревянных стульях, пока их друзья танцуют вокруг.

Их свадебные снимки развешены в коридоре наверху.

Я понятия не имел, что они законно поженились практически за год до этого.

– Бабб знает, что вы уже были женаты?

– Нет.

– Ты испытывал чувство вины?

Папа улыбается мне.

– Ни секунды. Твоя мама – мое солнце. Мой мир согревается только, когда она в нем.

– Не могу представить, какого это было для тебя, – я опускаю взгляд на свои руки. – Я не

знаю, как держаться на расстоянии от Себастиана, и вообще, смогу ли я, – мне нужно спросить,

так же сильно, как и страшусь ответа. – Ты рассказал ей, что застукал нас с Себастианом?

– Рассказал.

– Она разозлилась?

– Она не была удивлена, но согласилась с тем, что я тебе сказал, – он склоняется ближе,

целуя меня в лоб. – Что Дженна уяснила вместе со мной, что у нее всегда есть права, даже когда ей

кажется, что я ее не понимаю. Ты не беспомощный. Но тебе нужно четко понимать то, кто ты есть

и что терпеть не готов, – он протягивает палец под мой подбородок, поднимая мое лицо к нему. –

Ты хочешь быть тайной? Возможно, ты уже тайна. Но это твоя жизнь, она раскинулась перед

тобой, и ты единственный человек, кто может сделать ее такой, какой захочет.

15 Кетуба (буквально «написанное», «документ, договор») – брачный акт, который составляется обычно до

венчания, подписывается двумя свидетелями, читается лицом, венчающим под балдахином, и затем

вручается невесте и ее родным.

16 Хупа – балдахин, под которым еврейская пара стоит во время церемонии своего бракосочетания.

Глава 13.

Себастиан пишет мне перед сном каждую ночь и в первую очередь по утрам. Иногда это

простое «привет».

Иногда сообщения длиннее, но редко. Например, в среду, после ужина у него дома он

отправляет мне простое: «Я рад, что мы прояснили ситуацию».

Я воспринимаю это, как «мы определенно вместе».

Я так же воспринимаю это, как «мы определенно секрет».

Следовательно….мы слегка бездомные. Мой дом теперь вне обсуждения. Его дом –

определенно вне обсуждения. Мы можем тусоваться в моей машине, но это будет не только

подозрительно, но и опасно, как будто мы внутри аквариума с ощущением приватной обстановки,

но без настоящих стен.

Поэтому – начиная с выходных после того, как отец ворвался в мою комнату – не меньше

двух раз в неделю мы ходим в пешие походы. И не только потому, что так мы можем сбежать от

посторонних глаз в то время года, когда никто не ходит в горы, но – по крайней мере, для меня –

это помогает сжечь лишнюю энергию, которая, кажется, кружит вокруг. Иногда чертовски

холодно, но оно того стоит.

То, что мы сделали за две недели, после того как он прошептал «мой парень»:

– Отметили наши недельную и двухнедельную годовщины самым слащавым из

возможных способов – капкейками и самодельными открытками.

– Обменивались понимающими взглядами каждый совместный Семинар.

– Передавали записки так неприметно, как могли – чаще всего под видом передачи ему

«моей книги» для чтения и возвращения ее обратно. (Примечание: книга просто вылетает из меня,

но все равно не та, которую я должен сдать. И мысли об этом скручивают меня в панике. Но,

двигаемся дальше)

– Перечитывали записки, пока они практически не разваливались на части.

– Творчески подходили к использованию смайликов в сообщениях.

То, чего мы не делали, с тех пор как он прошептал «мой парень» в поцелуй:

– Не целовались.

Я понимаю, что сложно для нас обоих иметь возможность находиться рядом без ощущения

близости, но все остальное прекрасно, и я не позволю отсутствию возможности потискаться

стянуть меня с небес на землю.

Отэм берет листы из стопки раздаточного материала, которая ходит по кругу класса, и

бросает кучу на мой стол. Себастиан стоит в начале класса, склонившись над блокнотом с

Клайвом и Буррито– Дейвом. И не имеет значения, что Клайв встречается с Камилой Харт, а

Буррито– Дейв встречается с половиной одиннадцатого класса. Ревность остро колет между моих

ребер.

И как будто он чувствует мой прожигающий взгляд, Себастиан поднимает взгляд и быстро

отводит его, краснея.

– Как считаешь…? – начинает Отэм, а затем качает головой. – Забей.

– Считаю что?

Она наклоняется вперед и шепчет:

– Как считаешь, ты ему нравишься? Себастиану?

Мое сердце пропускает удар на ее вопрос, и я заставляю себя вернуть внимание на ноутбук

перед собой, печатая снова и снова одно и то же слово:

Четверг.

Четверг.

Четверг.

Четверг.

До четверга три дня, столько же до нашего пешего похода.

– Откуда мне знать? – спрашиваю я. Небрежно. Равнодушно.

Может, мне стоит пригласить на выпускной Сашу?

Фуджита ходит кругами, проверяя наш прогресс в количестве слов, художественные

образы, развитие сюжета, продвижение работы. Сегодня 10 марта, и у нас уже должно быть

написано двадцать тысяч слов, как выбрали наши приятели– критики. У меня больше сорока

тысяч слов, но они все об одном – и я не могу сдать это.

Отэм не захотела со мной работать – для всех это удивительно, кроме меня – поэтому мне

не хватило партнера, и я собираюсь оставаться в таком положении как можно дольше. Хотя мне

следует быть осторожнее. Не смотря на посылы хиппового, неряшливого– писателя, Фуджита

превосходен в деталях.

– Таннер, – обращается он, подходя ко мне из– за спины так незаметно, что я

подпрыгиваю, захлопывая свой ноутбук. Рассмеявшись, он склоняется ближе и театрально

шепчет. – В каком жанре ты пишешь свой роман, дружок?

Была б моя воля, то он из подросткового превратился бы в порнографический, но я точно

уверен, что этого не будет. См. также: тайные, бездомные отношения.

См. также: стоит начать новую книгу как можно скорее.

– Современном, – отвечаю я, прибавляя на случай, если он заметил мои строчки с

«Четвергом». – Я просто немного застрял сегодня.

– У всех нас бывают дни, когда слова льются, и когда – нет, – говорит он достаточно

громко на пользу всему классу, а затем наклоняется снова. – Иными словами, ты на верном пути?

– На удивление, – отвечаю я. – Да.

В зависимости от того, как на это посмотреть.

– Хорошо, – присев на корточки, Фуджита опускается на один уровень глаз со мной. –

Так, похоже, у всех есть пара для критики. Поскольку ты на верном пути, но застрял сегодня, я

собираюсь попросить Себастиана оставить по тебе отзыв, – мой пульс сбивается. – Я знаю, что он

разговаривал немного с тобой о твоей задумке, но все равно на занятии нечетное количество

учеников, значит это самый простой способ, – он хлопает меня по колену. – Подходит тебе?

Я ухмыляюсь.

– Подходит.

– Что?

Мы с Фуджитой поднимаем глаза, когда Себастиан материализуется рядом с нами.

– Я просто сообщил Таннеру, что ты его напарник– критик на сегодня.

Себастиан улыбается своей легкой, уверенной улыбкой. Но его глаза мечутся по мне.

– Круто, – пара идеальных, темных бровей приподнимается. – Что означает, что ты

должен показать мне, что у тебя на сегодня есть.

Я поднимаю бровь в ответ.

– Это довольно откровенно.

– Ничего, – легкомысленно произносит он. – Я помогу тебе придать этому форму.

Отэм прочищает горло.

Фуджита хлопает нас обоих по спине.

– Замечательно! Вперед!

Себастиан опускает папку на мой стол.

– Вот, несколько заметок с нашей последней встречи.

Мое сердцебиение срывается со стартовых ворот, а голос дрожит, когда я пытаюсь

легкомысленно ответить:

– Потрясно, спасибо.

Я чувствую внимание Отэм сбоку от себя в ту же секунду, как он отходит.

Она наклоняется ко мне и шепчет:

– Весь ваш разговор с Себастианом имел сексуальный подтекст.

– Разве?

Она замолкает, но ее намеренная пауза живет, дышит между нами.

Наконец, я встречаюсь с ней взглядом, и перед тем как отвожу его, мне становится

интересно, как она все это видит. Я понимаю, что это написано на моем лице, так же ясно, как и

знамя, развивающееся в небе:

СЕБАСТИАН + ТАННЕР = ВСТРЕЧАЮТСЯ.

– Таннер, – снова повторяет она, медленно, как будто в финале романа Агаты Кристи.

Я разворачиваюсь на месте лицом к ней. Кожа горит под рубашкой, грудь обжигает и

покалывает.

– Думаю, пригласить Сашу на выпускной.

«Т.

Как твои выходные? Твоя семья поехала в итоге в Солт– Лейк– Сити?

Эти выходные в доме Бразеров были чистейшим безумием. Такое ощущение, что наш

дверной звонок не затыкался. У нас было несколько мероприятий по выбору в церкви в

воскресенье. Мы с Лиззи помогали управлять этим и пытаться выстроить

двадцатишестилетних людей в одну шеренгу, как пытаться справиться с дикими кошками. К

тому же, мне кажется, что Сестра Купер раздавала им конфеты, когда заканчивала работать

с ними до нас, и поэтому они сходили с ума.

Я поздно пришел домой в воскресенье и, поднявшись в свою комнату, думал о тебе два

часа, пока не отключился. Ну, я думал о тебе, потом молился, и потом еще больше думал о тебе.

Оба занятия вызывали во мне удивительные чувства – чем больше я молился, тем больше

становилась моя уверенность, что то, чем мы занимаемся вместе – правильно. Но я все равно

остаюсь в одиночестве. Мне бы хотелось, чтобы у нас была возможность быть вместе в конце

таких дней, обсуждать то же самое в одной комнате, а не посредством переписки. Но у нас, по

крайней мере, есть хотя бы это.

И у нас есть четверг. Это безумие, что я так взволнован? Ты должен контролировать

меня. Все, чего я хочу, – целовать, целовать и целовать тебя.

Когда ты собираешься дать мне прочесть твою новую книгу? Ты хорош в этом, Таннер.

Я умираю от любопытства, о чем ты там пишешь.

Я собираюсь в кампус и буду на Семинаре, чтобы передать тебе эту записку сегодня. И

когда ты закончишь читать ее, просто знай, что я думал о поцелуях с тобой, пока писал это

предложение (и все предыдущие, видимо)

Твой, С.»

Я перечитываю это в семнадцатый раз, перед тем как запихнуть в самый дальний карман

моего рюкзака, где записка будет храниться, пока я не доберусь до дома, чтобы спрятать ее в

обувную коробку на самой верхней полке своего шкафа. (Сейчас, когда я думаю об этом, если я

сегодня умру, то мои родители, наверняка, полезут в первую очередь за подсказками того, что со

мной случилось туда, и мне стоит перепрятать ее в лучшее место).

Позволяю этим бессмысленным мыслям отвлекать меня от беспокойства, которое я

испытываю по поводу любопытства Себастиана моей книгой.

Не поймите меня неправильно: мне, на самом деле, нравится то, насколько далеко я

продвинулся. Но я должен столкнуться с реальностью лицом: на данный момент, у меня нет

книги, которую я могу сдать. Но сейчас, эта истина обладает таким отталкивающим магнетизмом,

и мои мысли с легкостью привязывает к другому. Я продолжаю твердить себе снова и снова, что

могу показать, что я написал, отдать Фуджите несколько страниц до появления Себастиана в

сюжете – под предлогом конфиденциальности – и попросить его оценить меня по тому, что он

увидит. Фуджита довольно спокойный парень, и я думаю, что он может сделать это для меня. Или,

я могу признаться Себастиану, что эта книга все еще о нас и заставить его поставить оценку

нескольким работам, включая мою, под предлогом снять лишнюю нагрузку с плеч Фуджиты.

Но что если Фуджита не пойдет на это? Что если он не поставит мне проходной балл,

основываясь на первых двадцати страницах? Я писал, как в лихорадке. После моей провальной

попытки редактирования первых четырех глав для Себастиана, я не поменял ни одной детали,

даже наши имена. В текущей версии, все совершенно непримиримо для взгляда общественности, и

я не хочу этого менять. Семинары. Епископ Бразер. Наши походы на гору. Мои родители, моя

сестра, наши друзья. Я знаю, что Себастиану нужно от меня, но я не хочу прятаться.

***

Он ждет меня вначале тропинки в три часа, в четверг. У нас всего несколько часов до

заката, но я надеюсь, что сегодня мы сможем остаться подольше, растянуть время до темноты. Я

знаю, что у него нет никаких занятий до завтрашнего обеда, и буду счастлив немного

использовать это время перед сном.

– Привет, – он встряхивает головой, смахивая волосы со своих глаз. Моя кожа гудит. Я

хочу вжать его в дерево и почувствовать, как его волосы скользят по моим пальцам.

– Привет.

Господи, мы как два идиота, ухмыляемся, как будто завоевали золотую медаль размером с

Айдахо. У него озорной взгляд, и я обожаю эту его сторону. Интересно, кто еще ее видит. Мне

хочется думать, что я вижу прямо сейчас в его глазах – его единственная правда без примесей.

– Ты принес воду? – спрашивает он.

Я поворочаюсь к нему наполовину, чтобы показать свою походную бутылку.

– Большую бутылку.

– Хорошо. Мы будем сегодня подниматься. Ты готов?

– Я пойду за тобой куда угодно.

С широченной улыбкой он разворачивается, взбираясь по тропинке вверх в густые,

влажные после дождя кусты. Я иду за ним по пятам. Ветер набирает силу, когда мы поднимаемся,

и мы даже не против болтовни о пустяках. Это напоминает мне о том, как мы ходили к

«шведскому столу» с морепродуктами с папой, когда он брал меня на конференцию в Новый

Орлеан. У отца было такое напряженно– сосредоточенное выражение на лице. Не ешь начинку,

говорил он, имея ввиду хлебные палочки, крошечные бутерброды и даже красивые, крошечные–

но–совершенное– безвкусные тортики. Папа направился прямиком к крабовым ногам, ракам и

жареному тунцу.

Болтовня со сбивающимся дыханием сейчас могла бы быть хлебными палочками. Я хочу

почувствовать тело Себастиана прямо сейчас напротив своего, когда он еще раз скажет что–

нибудь.

Многие люди поднимаются на гору, чтобы остановиться на огромной, нарисованной букве

«Y», но когда мы добираемся до туда спустя полчаса нашего похода, мы продолжаем идти,

оставляя город раскидываться внизу под нами. Мы идем туда, где тропа сужается и продолжается

южнее, затем сворачиваем на восток к Слайд– Каньону. Здесь все более неровно, и мы смотрим

под свои ноги намного осторожнее, чтобы избежать жалящей крапивы и колючих кустов. И

наконец, мы достигаем места на горе, которое скрыто соснами. Нам нужно это меньше всего для

тени – становится прохладнее, наверху – 7 градусов сейчас, но мы упаковались в куртки – а в

большей степени для уединения.

Себастиан замедлятся и садится под свод деревьев с видом на гору Каскад и вершину

Шингл Мил. Я падаю рядом с ним; мы поднимались больше часа. Все вопросы о том, останемся

ли мы здесь до вечера, отложены на потом. Мы поднялись намного выше, чем обычно в

выходные, не говоря уже о будних днях, и у нас займет, по меньшей мере, еще час, чтобы

добраться до дома. Солнце висит низко над горизонтом, придавая небу насыщенный, чарующий

синий цвет.

Его ладонь проскальзывает под мою, и он откидывается назад, прижимая наши

соединенные руки к своей груди. Даже под его дутой курткой я ощущаю жар его тела.

– Черт…вот это подъемчик.

Я продолжаю сидеть, откинувшись на вторую руку, чтобы удержать себя, и вглядываюсь в

горизонт. У гор резкий зеленый цвет с участками белого снега. Их острые вершины и гладкие,

скалистые грани усыпаны деревьями. Здесь все так не похоже на долину внизу, где все кажется

усыпано «TGIFridays» и продовольственными магазинчиками.

– Тан?

Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на него. Соблазну заползти на него и целовать часами

практически невозможно сопротивляться, но есть что– то удивительное в возможности просто так

сидеть и держаться за руки

со

своим

парнем.

– А?

Он подносит мою руку к своим губам, целуя мои костяшки.

– Могу я прочитать ее?

До меня очень быстро доходит. Я ожидал этого, но все же.

– Со временем. Я просто…Она не готова.

Он отталкивается, чтобы сесть прямо.

– Я понимаю. Но ты же начал ее, да?

Ложь омрачает меня изнутри.

– Вообще– то, – начинаю я. – У меня возникли проблемы с началом. Я хочу написать что–

то новое. И напишу. Но каждый раз, когда я сажусь за ноутбук, то пишу о….нас.

– И это я тоже понимаю, – он замолкает на несколько вдохов. – Я имел в виду то, что

говорил. То, что я прочитал, – замечательно.

– Спасибо.

– Поэтому, если захочешь, я мог бы поработать редактором? Сделать ее менее

узнаваемой?

Уверен, что он проделал бы отличную работу, но он уже достаточно занят, помимо этого.

– Я не хочу, чтобы ты переживал за это.

Он колеблется, но потом сжимает мою руку.

– Очень трудно этого не делать. Ты не можешь сдать такую книгу Фуджите. Но если ты

ничего не сдашь, это будет провалом.

– Знаю, – чувство вины холодом вспыхивает на моей коже. Не совсем уверен, что может

быть хуже: просить его помощи или пробовать начать сначала.

– Мне тоже нравится думать о нас, – сообщает он. – Думаю, мне бы понравилось

редактировать книгу.

– В смысле, я мог бы отправить тебе те части, с которыми нужно поработать, но не хочу

отправлять их на твою университетскую почту.

Думаю, мысль о личном электронном адресе не приходила в его голову.

– Ох, точно.

– Ты можешь создать новый аккаунт, и я смогу отправить туда.

Он уже кивает, и кивки усиливаются, чем больше до него доходит смысл сказанного. Я

знаю точно, о чем он думает: мы сможем переписываться по электронке постоянно.

Он такой очаровательный, и мне не хочется лопать его пузырь.

– Только будь осторожен в том, что делаешь дома, – предупреждаю я. – Моя мама создала

отслеживающее приложение для родителей. Я лучше всех знаю, как легко они могут отследить

каждое твое движение.

– Не думаю, что мои родители настолько технически подкованы, – отвечает он, смеясь

при этом. – Но намек понят.

– Ты удивишься, узнав, как это легко, – говорю я, наполовину гордясь и наполовину

извиняясь перед всеми в моем поколении, кого подставило первое изобретение моей матери. –

Именно так мои родители узнали обо мне…и о моем интересе парнями. Они установили

приложение в наше облако и видели все, что я искал, даже если я подчищал историю.

Его лицо сереет.

– Они пришли ко мне, чтобы поговорить об этом, и именно тогда я признался, что

целовался с мальчиком прошлым летом.

Мы упоминали об этом, но никогда свободно не обсуждали.

Себастиан ерзает, поворачиваясь лицом ко мне.

– Что они сказали?

– Мама не была удивлена, – я поднимаю камушек и сбрасываю его с края утеса. – Для

папы было сложнее, но он хотел, чтобы стало проще. Он разобрался в своих чувствах со временем,

я думаю. В первый наш разговор, он спросил меня – было ли это определенным этапом, и я

ответил, что возможно, – пожимаю плечами. – То есть, я откровенно не знал. Не сказать, что я

проходил через подобное прежде. Я просто знал, что испытывал то же самое, когда смотрел на

снимки обнаженных парней, как и на снимки обнаженных девушек.

Себастиан вспыхивает ярко– красным. Кажется, я ни разу не видел его лицо таким

пылающим. А он разглядывал хоть когда– нибудь обнаженные снимки? Я смутил его? Потрясно.

Его слова выходят немного искаженными:

– Ты занимался сексом?

– С несколькими девчонками, – признался я. – С парнями только целовался.

Он кивает, как будто это как– то важно.

– Когда ты понял? – спрашиваю я.

Он хмурит брови.

– Понял что? Что ты – би?

– Нет, – смеюсь я, но подавляю смех, потому что не хочу, чтобы это показалось

издевательством. – Я имел ввиду, что ты – гей?

Растерянность на его лице становится сильнее.

– Нет.

– Нет что?

– Не… такой.

Похоже, что– то попадает под вращающееся колесо моего сердцебиения и застревает там.

На один вдох в моей груди становится больно.

– Ты не гей?

– То есть, – начинает он, суетится и пробует снова. – Меня привлекали парни, и сейчас я

встречаюсь с тобой, но я не гей. Это иной выбор, а я не выбираю такой путь.

Даже не знаю, что сказать. Внутри меня состояние, будто я тону.

Я отпускаю его руку.

– Как ты – не гей, не натурал, ты просто … ты, – говорит он, наклоняясь вперед, чтобы

перехватить мой взгляд. – Я не гей, не натурал, я просто – я.

Я так сильно хочу его, что от этого практически больно. Поэтому, когда он целует меня, я

пытаюсь ощущением того, как он втягивает мою нижнюю губу, заблокировать все остальное. Я

хочу, чтобы его поцелуи приносили ясность, уверенность, что ярлык не важен – это важно.

Но это не так. Все время, что мы целуемся, и позже – когда мы встаем и спускаемся

обратно – у меня все еще то же ощущение, что я тону. Он хочет прочесть мою книгу, книгу о

влюбленности к нему. Но как я могу вручить ему свое сердце, когда он только что сказал,

недвусмысленными словами, что не разговаривает на этом языке?

Глава 14.

После обеда в субботу Отэм бежит за мной до конца подъездной дорожки. Когда мы,

наконец, оказываемся вне пределов моего дома, ее плотину вопросов прорывает.

– Ты разговаривал с ним, когда я пришла?

– Да.

– Ты говорил мне, что ты ему не нравишься? Таннер, я видела, как он смотрит на тебя.

Я открываю машину, затем водительскую дверь. Я на сто процентов не в настроении для

подобного. Даже после утреннего разговора с ним, слова Себастиана, произнесенные в четверг,

все еще рикошетят в моей голове.

Не…такой.

Я – не гей.

– Разве ты не замечаешь, как он смотрит на тебя?

– Отти, – это не отрицание, и не подтверждение. Сейчас это должно сработать.

Она забирается вслед за мной, защелкивает свой ремень, а затем поворачивается лицом ко

мне.

– Кто твой лучший друг?

Я знаю единственный верный ответ на это:

– Ты. Отэм Саммер Грин, – включаю зажигание и смеюсь, несмотря на свое мрачное

настроение. – По– прежнему самое лучшее из худших имен на планете.

Отти игнорирует это.

– А кому ты больше всех доверяешь на планете?

– Отцу.

– После него, – она поднимает свою руку. – И после мамы, бабушки, семьи и бла,бла, бла.

– Хейли я абсолютно не доверяю, – я оборачиваюсь, глядя через плечо назад, чтобы

съехать с подъездной дорожки. Папа не позволяет мне полагаться только на камеру заднего вида

чувствительной «Камри», которой я управляю.

Отэм хлопает по приборной панели.

– Чего ты цепляешься! Хватит противоречить мне.

– Ты – моя лучшая подруга, – выворачиваю руль и выезжаю из нашего района. – Я

доверяю тебе больше всех.

– Тогда почему у меня такое ощущение, что ты мне недоговариваешь что– то важное?

Собака с костью, помните. Мое сердце снова колотится, тук– тук– тук по моей грудной

клетке.

Я разговаривал по телефону с Себастианом, когда Отти пришла ко мне домой. Мы

обсуждали его дневной поход на молодежную, церковную работу.

Мы не обсуждали насколько он не– гей.

Мы так же не обсуждали мою книгу.

– Ты постоянно с ним, – язвит она.

– Ладно, во– первых, мы, честно говоря, работаем над моей книгой, – отвечаю я, и

образное лезвие порицательно вонзается в мою совесть. – Ты сама выбрала работать с Клайвом –

что замечательно – но сейчас я в паре с Себастианом. Мы зависаем вместе. Во– вторых, я не знаю,

гей он или как, – и это определенно даже не ложь. – И в третьих, его ориентация – не наше дело.

Единственная причина, что это мое дело, потому…

Только сейчас приходит осознание, что подавать этим отношениям воздуха за пределами

пузыря «Таннер– Себастиан» было бы удивительно. Даже только сама идея поговорить с кем– то,

помимо мамы и папы, об этом, вызывает во мне ощущение, что я могу вдохнуть полной грудью

впервые за несколько недель. Я больше всего хочу поговорить с кем– то – особенно, с Отти – о

том, что произошло в четверг.

– Если он и гей, – произносит она, жуя ноготь. – Я надеюсь, что его семья не слишком

ужасно относится к этому. От этого мне в каком– то смысле грустно, – она поднимает руку вверх.

– Я знаю, что ты не гей, но разве сыну епископа не могут нравиться парни, если он хочет этого?

Этот разговор вызывает во мне легкую тошноту. Почему я до сих пор не открылся Отэм?

Да, мамина паника перед нашим переездом была слегка травмирующей для меня, но дружба с

Отэм мой фундамент. Думаю, я не хотел рисковать ею. Но все же. Отэм Саммер Грин – последний

закоснелый человек, которого я знаю, так ведь?

– Кому– то нужно откровение, – произношу я, бросая на нее взгляд. – Призвать

проповедника; дать ему понять, что пришло время принять гей– культуру в его сердце.

– Это случится, – отвечает она. – Кому– то стоит пооткровенничать. И побыстрее.

Откровения – большая часть веры мормонов. Это довольно прогрессивная мысль: мир

меняется, и церкви нужен Господь, помогающий с направлением в такие времена. В конце концов,

они – Святые Последних дней. Они верят, что у любого есть право на откровение – это как,

общение с Богом напрямую – так долго, пока они ищут его с намерениями сделать что– то

хорошее. Но только у текущего проповедника – президента церкви – есть право на откровение,

которое сможет проложить свой путь в доктрине церкви. Он (всегда он) работает с двумя

советниками и Кворумом Двенадцати Апостолов (тоже мужчины) «под озарением Божьим» – над

определением позиции церкви в любом вопросе и изменением правил.

Например, больная тема: полигамия была нормальной в прошлые времена. Мама Отэм

объяснила мне это так, во времена ранних поселений мормонов было много женщин и несколько

мужчин для их защиты. Взяв за себя много жен, мужчины могли лучше обеспечивать женщин в

общине. Но по собственным раскопкам, я прочитал, что правительство США не одобряло этот

аспект церкви и не хотело давать Юте права штатов. В 1890 президент церкви Уилфорд Вудраф

объявил, что многоженство больше не приемлемо Богом – видимо, ему пришло откровение.

Удобно: то, что нужно было услышать правительству США, и Юта стала штатом.

Идея откровения о полном приятии членов ЛГБТ– сообщества церковью в значительной

степени единственная золотая нить, на которую я возлагаю надежды, всегда, когда думаю о

завтрашнем дне с Себастианом. Бригам Янг самолично сказал: он надеется, что люди не будут

воспринимать все, что говорит глава, как истину Божью, он хочет, чтобы они молились и

находили эту истину и в себе тоже.

Несомненно, Папочка Янг не говорил о гомосексуальности, но есть те из нас, кто живут в

современном мире, кто не являлись мормонами, и кто искренне надеялся, что откровение, что

гомосексуализм больше не грех – вопрос времени.

И даже после легализации однополых браков, этого все еще не произошло. Отэм стучит

пальцами по своему бедру одновременно с музыкой. Я не вслушивался в то, что играло, но сейчас

понял, что это песня, которую я люблю. У нее медленный, нарастающий темп, а голос

исполнителя гортанный и хрипловатый. Текст поначалу кажется невинным, но становится

очевидным, что он о сексе, как чуть ли не каждая песня на радио.

Все это вызывает во мне мысли о сексе, и каким бы он был с Себастианом. Как бы все

происходило. Как бы мы…были. Это громадная неизвестность, одновременно волнующая и

пугающая.

– Ты разговаривал с Сашей? – совершенно неожиданно спрашивает Отэм.

– О чем?

Она впивается в меня взглядом.

– О выпускном.

– Серьезно, Отти. Почему ты так зациклилась на этом?

– Потому что ты сам сказал, что пригласишь ее.

– Но почему это волнует тебя?

– Я хочу, чтобы ты пошел на выпускной бал, – она обворожительно улыбается мне. – И

мне не хочется идти одной с Эриком.

Это запускает предупреждающий звон в моей голове.

– Погоди, почему?

– Я всего лишь не хочу торопиться с ним. Он мне нравится, но…– она смотрит в

пассажирское окно, сдуваясь, когда замечает, что мы приехали к озеру.

– Но что? – спрашиваю я, заезжая на парковку.

– Ничего такого. Он хороший. Я просто хочу, чтобы ты пошел туда, – она удерживает

мой взгляд одну…две…три секунды. – Ты уверен, что не хочешь пойти со мной?

– А ты хочешь, чтобы я пошел с тобой? Послушай, Отти, я пойду с тобой, если тебе это

нужно.

Она резко ссутуливается.

– Я не могу отказаться от Эрика теперь.

Облегчение затопляет мою кровь. Себастиан поймет, естественно, но сама мысль о том,

чтобы танцевать с Отэм, когда я бы предпочел Себастиана, кажется не очень справедливой по

отношению к ним обоим.

Заглушив мотор, я откидываюсь назад, закрывая глаза. Я не хочу находиться здесь с

Мэнни или кем– то еще из ребят из школы, возящихся с радиоуправляемыми машинами на

парковке. Я хочу уехать домой и написать о той путанице и пламени в моей голове. Я зол на

Себастиана, и мне не нравится, что он занят на весь день, когда я чувствую себя таким

запутавшимся внутри.

– Сколько девчонок у тебя было?

Я оглядываюсь на нее, удивленный неожиданным вопросом.

– Чего?

Даже за прошлое я чувствую странную боль предательства перед Себастианом за то, что

спал с кем– то другим.

Отэм краснеет. Она стеснятся.

– Просто любопытно. Иногда мне становится интересно, я осталась единственная

девственницей?

Я качаю головой.

– Клянусь, это не так.

– Точно. В смысле, я уверена, что у тебя целая куча историй, о которых я даже не знаю.

Боже, она не упрощает ситуацию.

– Отти, ты знаешь с кем я был. С тремя. Джессой, Кейли и Трин, – я тянусь за ее рукой.

Мне нужно на воздух. – Пойдем.

***

Озеро Юта как всегда великолепно. Оно широкое и броское, и это классное место для всех

видов невменяемых и экологически безопасных видов спорта, которые определенно привели в

ужас моих родителей, когда мы только переехали сюда. Если спросите моего отца, водные

мотоциклы – дело рук дьявола.

Сейчас уровень воды ниже, а слой водорослей настолько густой, что даже если бы погода

подходила для купания, мы, наверное, не рискнули бы войти. Вместо этого, мы притаились между

парковкой и берегом, поедая пиццу, которую принес Мэнни, и бросая камни так далеко к

горизонту, насколько можем.

Я мечтаю о жизни в колледже и большом городе, где смогу проводить время в музеях или

в баре за просмотром футбола, или заниматься любым делом, которое не включает в себя