История мангитской династии

Беспорядки в эмирате при эмире[97] Данияле[98] и система управления эмира Шах-Мурада

Знай, что в дни правления эмира Данияла в столице эмирата Бухаре имел место явный разлад в делах государства и религии. В большинстве медресе[99] и мечетях прекратились занятия и совершение намазов.[100]

Худжры[101] медресе стали стойлами осла водоноса и вместилищем для зерна бакалейщика. Причиной такого [порядка] и бессистемности правления было вмешательство узбеков[102] в дела государства. Каждый объявлял себя владельцем и хозяином всего того, что бы и где бы он ни находил. Украв огонь из лампады вдовы и хлеб из кладовой вакфов,[103]они все обращали в пользу [своего] живота и на свои потребности. И ни у кого не было мужества привлечь их к ответу. Вино и азартные игры, разврат и распутство были широко распространены среди эмиров и хакимов.[104] А бедняки и подданные[105] не имели возможности пошевелиться или спокойно вздохнуть от чрезмерного насилия и угнетения, от олука и солука[106], подобных аминона[107] и вакилона[108]; и хотя сумма, полагающаяся по брачному договору, была низка, но поборы казия[109] за совершение брака высоки. Например: наличный махр[110] составлял десять дирхемов[111], а плата казию за заключение брачного договора — десять динаров[112] и один ман[113] пшеницы, стоимостью в десять танга[114], плата за пользование весами — пятнадцать танга и тому подобное.

И на большинство постов в эмирате были назначены сыновья эмира Данияла,[115] которые открыто распутничали и развратничали. Вазират в Бухаре был в полном подчинении Давлят кушбеги[116] — человека развратного и дерзкого кровопийцы. Должность главного казия была в руках казия Низамаддина, который хотя и происходил от великих сейидов,[117] открыто курил табак,[118] пил вино, был насильником и взяточником. Сам же эмир Даниял ослабел от старости и был неспособен навести порядок в государственных делах.

В конце концов, управление важнейшими государственными делами он передал своим потомкам, дядьям и эмирам. И он оставался в неведении как относительно подъемов и упадка [в делах государства], так и относительно справедливости и насилия. Всеми предписаниями и ограничениями шариата пренебрегали и их не выполняли. И никто не обращал внимания на крики угнетаемых о помощи.

В это время эмир Ма'сум[119] был еще малолетним [ребенком]. Когда же он стал взрослым, то [не смог] примириться со всеми этими беспорядками и неустройством.

Многократно, приходя к отцу, он жаловался на своих высокопоставленных братьев и сановных правителей: «Такой-то распорядился таким образом, а такой-то проявил жестокость. Ограничивать и сдерживать их является насущной потребностью государства и веры». [Он заявлял также, что] положение бедняков дошло до предела и что государство на грани полной разрухи.

Однако то ли эти речи не доходили до слуха эмира Даниила, то ли он боялся правителей и сыновей, — [положение в государстве не изменилось]. Поскольку в натуре у сына эмира от природы было нечто от промысла Божьего, он доложил отцу, что у него нет сил слышать и видеть насилия, которые происходят в этом государстве, и что он уйдет в медресе, чтобы заняться изучением наук. Сказав это, он отправился в медресе, занялся науками, подвергал себя мучительным испытаниям, а посещение двора насилия он сделал для себя запретным. Он вступил в круг простых людей и избрал для себя наставником одного из шейхов[120] того времени. Благодаря природным способностям, он за короткое время изучил все необходимое [по вопросам] веры, а также в достаточной мере приобщился к пути суфиев.[121] Он предельно ограничил себя в еде. Так, для своего пропитания он у своего пира[122] брал полмана пшеницы с тем, чтобы вернуть после получения зерна с наследственного [урожая].

Однажды слуга царевича, мальчик по имени Давлат, получив пшеницу, стал [тщательно] ногтями собирать просыпавшиеся зерна. В это время вышедший шейх спросил: «Кто ты такой и что тут делаешь?» Он ответил: «Я слуга царевича, пришел взять в долг пшеницы и теперь собираю просыпавшееся». Шейх был в хорошем расположении духа. Он подвалил слугу и сказал: «Выполняй работу царевича от чистого сердца, — тогда и ты, и твои потомки будете вазирами и управителями при нем и, его наследниках до тех пор, пока они будут пользоваться властью». Слуга, вернувшись, передал этот разговор царевичу. Тот [в ответ] прочел благодарственную молитву, сказав: «Да не окажутся слова моего пира ложными».

Итак, вскоре бесчинства узбеков перешли всякие границы, а бесконечные вопли народа наконец дошли до слуха эмира Данияла. Он кого-то уговорил пойти к царевичу [и сказать ему]: «Я, [мол], состарился, пусть придет и примет мое благословение. Хватит тех наук, что он уже изучил. [Пусть] в качестве наместника от моего имени решает важнейшие государственные дела и исполняет предписания шариата».

Царевич согласился при условии, что никто не должен препятствовать всему, что он самостоятельно будет делать для блага веры и государства, и прибыл во дворец отца. Он сам передавал на подпись большую часть важнейших дел, касающихся войска[123] и подданных; и в отдельных случаях, когда из-за вмешательства казия или вазира он не мог решать тот или иной вопрос, он решал дело приказом отца. Сам же он разбирал дела и жалобы народа в бухарском арке,[124] а иногда, и у себя во дворе у бухарского минарета.[125]Большую часть времени он постился, а разговлялся сухим хлебом и холодной водой. Находясь у власти, он понял, что все зло происходит в большинстве случаев из-за малодушия суждений вазира и из-за многочисленных притеснений судьи. Однажды после выполнения обязанностей, [связанных] со всеобщим приемом[126] и большим собранием во дворце, он поместил отца на трон, а сам вместе с пятью — шестью приближенными спрятался у ворот арка на тупчихона. В тот момент, когда судья Низам намеревался сесть верхом на лошадь, царевич проворно выскочил из засады и, распоров ему грудь кинжалом до пупа, отправил к праотцам. Одна нога судьи осталась в стремени, а другая на земле. Царевич приказал бросить его труп на Джилавхана[127] под ноги лошадям. В обращении к народу указывалось, что ради справедливости имущество и собственность судьи Низама должно быть разграблено. Кто бы что ни взял — [все] будет принадлежать ему.

В это время правители, сейиды, главы племен возвращались из дворца. У того, кто от природы был злым и развратным, ослаб корень жизни; и все тело охватил озноб и дрожь, когда они узнали обо всем случившемся.

Вскоре он пригласил к себе вазира с группой знатных лиц под предлогом угощения. Нескольких своих людей он поставил в прихожей с тем, чтобы когда он воскликнет: «Бейте!» — они незамедлительно должны [были] войти и убить вазира. Во время беседы, которая длилась около часа, царевич [обратил внимание] на инкрустированный и украшенный драгоценными камнями нож,[128] висевший на поясе у вазира: «Отец, Ваш нож выглядит очень дорогим. Можно сказать что такого ножа нет у эмиров всего государства». Вазир ответил: «Да! Когда этот нож попал ко мне из дворца, он уже был покрыт драгоценными камнями, а я еще дополнительно украсил его жемчугом и другими драгоценностями». Царевич сказал: «Когда смотришь на него, зрение становится более острым». Вазир тотчас же вытащил нож и положил его перед царевичем. Тот развлекался им и рассматривал его целый час. Затем он поднялся, чтобы самому отнести и положить нож перед стариком [якобы для того], чтобы не утруждать его. Вазир тоже поднялся, отвечая вежливостью, чтобы не беспокоить царевича. Оба дошли до середины зала собрания — и тут царевич распорол живот его ножом, так что весь ковер покрылся алой кровью. [Затем] приказал: «Добейте же этого грязного человека и бросьте на улицу!» Вошли слуги с обнаженными мечами, разрезали труп на части и вытащили наружу. И тут же движимое и недвижимое имущество стало добычей тех, кого он [вазир] притеснял.

После этого никто из насильников и распутников не осмеливался задирать голову. Постепенно ведущие посты государства он поручил подходящим людям. Братьев же заставил довольствоваться средствами на ежедневное пропитание. Поскольку сам он был человеком богобоязненным, его самого боялись от мала до велика. И никто не осмеливался перечить его приказам, как велению неизбежного рока. Его решения стали непререкаемыми, как решения судьбы. Несмотря на то, что отец был жив и потому царевич еще не стал единодержавным правителем на троне, все улемы,[129] сейиды, эмиры и хакимы стали послушны его приказам и повелениям.

Однажды [дело было на площади медресе Кукельташ] сын господина домуллы Каландар-джан ахунда[130] беседовал с учениками. Один из них проголодался и хотел купить хлеба у продавца-мальчика, а тот не дал, сказав, что хлеб этот слишком дорог и что этот хлеб не для муллы. Сын ахунда, услышав это оскорбление, обратился, к ученикам: «Бейте эту собаку, он кафир». Молодые муллы набросились на продавца, и каждый стукнул его кулаком и толкнул ногой. Хлеб его разграбили, а продавца хлеба с «поля битвы» унесли мертвым. Отец его [мальчика] обратился с жалобой к царевичу, что, мол, сегодня сын господина Муллы Каландар-ахунда убил моего сына, не сказав истинной причины. Царевич приказал слуге, чтобы сына ахунда с унижением доставили для допроса. Посланный пошел и [застал] молодого господина беседующим с большим скоплением людей на площади Кукельташ, но он не решался сказать ему ни слова. [Потом] вошел и доложил ахунду: «Свет очей господина убил продавца-мальчика, а его отец пожаловался тюре.[131] Мне же приказано привести Вашего сына, но я не смог ни слова ему сказать. Я боялся, что если и скажу, то он пошлет меня вслед за продавцом хлеба. Разобраться в этом деле следует Вам».

Ахунд, услышав об этом, нисколько не изменился в лице. Он сказал группе мулл: «Идите и сделайте так, как этого хочет посланный, чтобы [царевич] смог утолить свой гнев». И стал продолжать занятия. Муллы пошли и дали знать господину.

«Он мне сам сдался и мы вместе пошли», — [продолжал посланный]. Ученики поняли, что сын господина идет к тюре. Они подняли шум и сказали: «Мы не хотим, чтобы молодой господин пешком вошел в дом притеснения». Привели лошадь и посадили его верхом, а сами пошли рядом у его стремени. Пока молодой господин доехал до минарета, чтобы войти во двор тюри, собралось около двух-трех тысяч учеников. Я быстрей выбрался из этой толпы, пошел к наследнику и рассказал о положении дел. Царевич в смущении выбежал наружу. В это время молодой господин еще не успел сойти с лошади и таким образом доехал до михман-хоны на площади, а ученики также подошли туда всем скопом. Царевич, подняв руки, с полной предупредительностью подошел к молодому господину и спросил об обстоятельствах убийства. Сын ахунда рассказал: «Он унизил науку и людей науки, что то же самое, как если бы саму веру. И потому я приказал: бейте и гоните. Он не нашел пути к спасению. От ударов друзей наших он умер. Теперь любое Ваше наказание будет правильным!» Царевич обратился к истцу: «Твой сын заслужил смерть и его следовало забросать камнями и сжечь. Мы от имени господина дадим тебе триста танга мировых. Ты откажись от своей жалобы, ибо если бы твоего сына тогда сюда привели, мы бы сбросили его с минарета». Жалобщик ответил: «Я и так, даром уйду». Царевич велел дать триста танга вместе с сарупо[132] и, попросив извинения у махдума, сделал несколько шагов у его стремени.

Его высочество, эмир Хайдар[133] покойный, был старшим сыном эмира Ма'сума. Он постоянно находился вместе с учеными того времени. И в его время этот господин был одним из авторитетных ученых. Всегда, когда он бывал в присутствии эмира, он говорил речи без стеснения. Эмир Хайдар однажды сказал об этом одному из приближенных, что такой-то господин очень возгордился и не соблюдает правил приличия в собраниях и беседах с учеными. Он развязно разговаривает, размахивая руками. Тот ответил, что, чтобы ни делал господин, все оказывается к месту. И все ученые этого времени были его или его отца учениками, если будет высочайшее разрешение, то у меня есть подобающий случаю рассказ и я его поведаю в честь господина.

Эмир приказал: «Давай то, что имеешь!» Тогда он рассказал следующее: «Это я выполнял это дело и был участником в этом событии.[134] А выше высочество, равный кибле, изволит ли таким образом пройтись и прислужить у стремени господина, пока жалобе не был положен конец».

В то время эмир Хайдар все это прощал господину, не проявляя [неудовольствия].

Из сказанного видно, насколько в то время наука и ее служители были на подъеме, а также насколько твердыми были тогда мнения улемов и государей. В общем, эмир Ма'сум в то время, когда он еще был царевичем, в [период] правления своего отца снял с плеч народа бремя добавочных поборов, всяких новых налогов, олук и солук,[135] стал источником справедливости и добрых деяний. Он поразил большинство врагов веры и государства. В мечети он назначал имамов[136] и муэдзинов[137], в обители — шейхов, а в медресе — мударрисов.[138]Потерявшие силу вакфы он восстановил, велел возобновить их грамоты и написал указы на камне, чтобы впредь правители Бухары не взимали с крестьян олук и солук и путем взяток и лихоимства ничего не брали за пользование мерами и весами, не брали бы взяток и не обмеряли. А если кто-нибудь так сделает, — да будет «над ним проклятие Аллаха и всех ангелов и людей!»[139].

Этот камень с каллиграфической надписью был укреплен в айване[140] у купольного зала большой пятничной мечети.

В 1198 г. хиджры[141], после ухода отца в вечный мир, он вступил на бухарский трон. Был устроен прием и угощение для знати, улемов и народа. Он установил новые порядки в управлении государством и племенами.[142] И все племена и вилайеты стали послушны ему и покорны. С целью священной войны несколько раз совершил походы до Тегерана.[143]Он заставил просить о пощаде шиитов, подвергая их каждый раз убийству и грабежу. Наконец, удовлетворившись этими делами, он встал на путь послушания творцу мира Всевышнему.

Я не знаю, во сне ли я видел [так] или слышал от одного улема, как однажды в конце путешествия по дороге он сказал одному из своих приближенных: «Мы на путях священной войны жизнь свою погубили. Теперь выяснили, что ничего не сделали». Ни у кого не было смелости вступить в разговор, чтобы уяснить значение-этих слов: «Почему он сказал эти слова?»

Эмир Ма'сум правил семнадцать лет.

12 раджаба в пятницу 1215 г. хиджры[144] он простился с бренным миром. Его благородная жизнь длилась пятьдесят два года. Родился он в 1163 г.[145] Его достоинства и доблестные деяния должны быть записаны в отдельной книге. Ограничимся записью двух-трех удивительных рассказов о его благородном поведении.

На празднике обрезания эмира Хайдара присутствовало несколько человек улемов, как например, домулло Айяз и домулло Иса. Принесли в деревянной миске шурпо, в которое были брошены различные овощи, чашу воды и хлеб. Мастер, совершивший обрезание, после окончания обрезания попросил разрешение уйти. Эмир произнес длинную молитву в его честь и сказал: «Потерпи, я для тебя постараюсь и что-нибудь найду и дам, чтобы не уходил с пустыми руками», — и пошел в урду.[146] После долгого отсутствия он, наконец, прибыл, держа в руке горсть хлопка. Отдал это мастеру, не найдя ничего более для расплаты из разрешенного имущества: «Женщины делают из него пряжу для моей одежды».

Еще рассказывали. Однажды на Регистан Бухары принесли свежие дыни. Но у него не было денег, чтобы купить одну дыню. Тогда, он, не задумываясь, снял свой кулах[147] и [сказал слуге]: «Отнести продавцу дынь, и что он затем даст, то и принеси». Этот кулах был изорван, прогнил от пота. Расползшаяся на отдельные ниточки ткань из нее вылезала наружу. Продавец дынь понял, что кулах [принадлежит] эмиру. Дал одну дыню. Эмир своей рукой разрезал на куски и раздал собеседникам, а сам даже не притронулся.

Еще рассказывали. Однажды он сказал своему вакилю:[148]«Сегодня в ночь на рамазан[149] сердцу моему очень захотелось пышного праздничного плова. Деньги возьми у казначея из средств, идущих на мое содержание. А если не хватит, то одолжи. Блюдо с праздничным пловом приготовь ко времени разговления». Вечером принесли плов, приправленный шафраном и различными пряностями. Эмир что-то тихо сказал, а затем приказал привести четырех бедных студентов медресе. Их привели. Эмир обратился к ним: «Ешьте этот плов, чтобы ничего не осталось. Затем из государственного казначейства дам вам по одному динару. А если плова не доедите, — не будет вам золота».

Домуллы осилили плов со вкусом и аппетитом, а сам он смотрел и молился, перебирая четки. Затем приказал выдать по динару, чтобы в месяц рамазан потратили на питание. А сам попросил сухого хлеба и холодной воды, чем и разговлялся, а плов и пальцем не тронул.

Он никогда не превысил сумму, которую назначили для него улемы, согласно шариата, из государственных средств. Еженедельно он только два раза приготовлял для себя жирную пищу. Для членов же семьи он [позволял] столько, сколько они желали по их заслугам. Жирная пища его состояла из масла абрикосов, джиды, гороха, маша и изюма. Сухой хлеб он крошил и делал из него шурпо. Когда же оно протухало, то в доме сидеть нельзя было, не то, что принимать эту пищу. Сам же он эту еду съедал дочиста и произносил благодарение [Аллаху].

С вечера до утра он молился и весь день допоздна совершал правосудие и выслушивал жалобы.

Однажды в дождливый день в окружении большой свиты в месте с эмирами государства, которые были опоясаны золотыми поясами и в золоченых одеждах, он отправился в соборную большую мечеть. Был он верхом на худой лошади без попоны и седельного набора и не было у него плети; чтобы погонять лошадь. Он погонял лошадь, ударяя ее в живот большим кафшем,[150] который был у него на ногах, и этим заставлял ее шевелиться и двигаться. Кафш этот имел тысячу починок и заплат. Эти удары не производили никакого впечатления на лошадь, и она шла, не спеша, покачиваясь. Вдруг этот кафш отделился от сапога и упал в грязь. А по обе стороны дороги столпились люди, чтобы посмотреть на султана и правителей. Один из подданных бросился и поднял кафш, почистил его, пошел рядом со стременем султана, взял ногу султана и одел на нее кафш. Эмир остановил лошадь, [а лошадь только этого и хотела]. Эмир поднял обе руки и громким голосом произнес длинную молитву за этого человека так, что люди слышали. Эмиры стояли при этом. позади и слева, выстроившись в ряд.

И рвение, и усердие его доходило до того, что если он слышал о том, что какое-то место воры ограбили или дорога подверглась нападению, то сейчас же он садился на коня и направлялся в ту сторону; и вслед за ним войско собиралось вокруг него, и он усмирял мятеж. Во время разбойничьего налета Ойтназара хорезмийского он выехал из Бухары, в одну ночь переправился через Аму-Дарью и учинил расправу над ним на ее берегу.

И о полученном им чудесном даре откровения много рассказывают. Так, однажды во время похода в сторону страны шиитов [Ирана] случилось, что на содержание войск оказалось мало средств. В окрестностях Тегерана на войско напал страх из-за недостатка денег на питание. Об этом доложили эмиру. Эмир утешил их и призвал к терпению. В это время в воздухе пролетела стая гусей. Эмир прицелился в одного из них и выстрелил. Поскольку рана была легкая, гусь не упал [сразу]. Эмир сказал: «Стрела султана редко не достигает цели. Я в этого гуся попал. Пойдите, найдите, где он упал, и принесите». Один из слуг отправился и по тени заметил, что гусь упал среди камней вблизи большой горы. Этот человек побежал, чтобы поднять гуся. Подойдя, он гуся не увидел. Обыскав всю местность, он увидел темную пещеру. Сказал себе: «Очевидно, туда упал». Вошел. [Пещера] оказалась очень темной, но показалось, что место просторное. Немного постоял, пока не стало светлее. Внезапно увидел упавшего гуся. Оглянувшись, он заметил, что вокруг много ям. Спустившись в одну из них, он обнаружил там много разных предметов, то же самое было и в другой яме, то же он нашел и в следующих. Он принес гуся и доложил о виданном им подножию царского трона. Эмир изволил сказать: «Все это богатство наше, пусть идут и принесут».

Много воинов отправилось и вытащили все эти вещи, так что вся площадь заполнилась драгоценными вещами и тканями. Там же оказались сладости, продовольствие и зерна. Шииты, опасаясь грабежа узбеков, перед приходом августейшего войска принесли и спрятали там все свои вещи и имущество, опустошив дома и дворы. Эмир эти запасы — подарок вседарящего бога — разделил между воинами. Из этого похода он вернулся с полной победой.

И подобного рода удивительные рассказы об этом высокопоставленном господине распространялись среди знати и среди простого люда.

А после него [Шах-Мурада] знать в фюзе с эмирами утвердила на царском троне Бухары эмира Хайдара.