История Наташи Кампуш

Глава 1 ТРУДНОЕ ДЕТСТВО

Вена. Город романтики, тревог, интриг, истории и славы. Имперское сердце Габсбургов, место действия великолепного послевоенного триллера Грэма Грина «Третий человек», город не такого уж и голубого Дуная, вальсов Штрауса и кремовых пирожных, от которых как будто толстеешь, просто глядя на них. Она притягивает гостей со всего мира в любое время года, здесь располагаются влиятельные мировые организации вроде Международного агентства по атомной энергии и различных структур ООН. Это то, о чем известно ее гостям; величественные здания минувших времен — это то, что они наблюдают; отварная говядина да торты Захера — это то, что они употребляют. Но раньше никогда ни у кого не возникало желания испортить отпуск прогулкой по угнетающему своим видом 22-му району, где Вена предстает перед вами скорее испещренной оспинами старой каргой, нежели благородной дамой.

Теперь район называется Донауштадт (Дунайский город): власти попытались очистить грязные жилые массивы и обветшалые промышленные зоны и изменить их прежнюю репутацию, но одно лишь переименование не может рассеять те миазмы отчаяния, что нависают над большей частью этого района. Высотные дома, где едва ли не четверть жителей являются безработными, места общественного пользования, где собираются наркоманы да скандалят, падают, дерутся и наконец выключаются пьяницы, зловещие сумрачные аллеи меж бедняцких домов, где хищники предлагают наркотики и секс или все вместе, — все это было отнюдь не тем, где желал бы оказаться обычный гость Вены. Но сегодня 22-й район входит в программу обязательных посещений, ему было предопределено судьбой стать магнитом для любителей отвратительного и преступного или просто любопытных. Как и травянистый холм в Далласе, где теоретики заговора разместили второго стрелка, причастного к убийству Джона Кеннеди, или тоннель в Париже, в котором погибла принцесса Диана, он создает свою ауру для мира, очарованного произошедшим с выросшей здесь маленькой девочкой. В округ Реннбанвег регулярно приезжают такси, останавливаясь у дома номер 38, где располагается квартира 18. Водитель опускает стекло и указывает, а пассажиры таращатся, следуя взглядом за его пальцем, пока он описывает дугу в небе к восьмому этажу. Иногда они лишь щелкают фотоаппаратом, иногда выходят из машины вдохнуть воздуху, забираются обратно и уезжают, удовлетворив таким образом свое любопытство. Теперь они могут сказать друзьям, демонстрируя снимки из отпуска: «Вот здесь, значит, она и жила».

Это пробный камень жертвенности, место, где Наташа Кампуш родилась 17 февраля 1988 года и выросла, дабы исполнить свое необычное и в чем-то уникальное назначение в истории.

Ее жилище располагалось в одном из тех огромных домов социального найма, что были воздвигнуты администрацией левого толка в годы послевоенного переустройства Вены. В здании более 2400 квартир и 12 000 жителей. В противоположность этому район, где она оказалась, был спроектирован как пригород-сад для зажиточных горожан.

Историю Наташи можно было бы начать с присказки братьев Гримм «жили-были», ибо жили-были когда-то ее отец да мать, не зная горя. Людвиг Кох, двадцатичетырехлетний пекарь — бережливый, работящий, серьезный и почтенный, — влюбился в привлекательную Бригитту Сирни, двадцати девяти лет, разведенную, мать двух девочек. То был 1980 год, и бизнес Людвига процветал.

Теперь все по-другому. Восемь с половиной лет преодоления ужаснейшей утраты дочери и бизнеса — одно время у него было несколько булочных — наложили на Людвига свой отпечаток.

Он слишком много пьет и, кажется, одновременно смущен и опечален событиями августа 2006 года: он вне себя от радости от исхода событий, о котором и мечтать не мог, и ожесточен тем, что ему представляется настоящей индустрией, возникшей вокруг его любимой Наташи, — нечто неподвластное ему, подобное силам, разлучившим его с дочерью и работой.

Его отношения с матерью Наташи разладились задолго до того, как из их жизни выкрали Наташу, но он испытывает приступы ностальгии, моменты нежности к женщине, которую когда-то любил. В эксклюзивном интервью он рассказал нам:

Я так и не женился на матери Наташи. Наши отношения продолжались почти тринадцать лет, из них вместе мы прожили лет семь-восемь. Точно не помню, но что-то вроде этого. Мы познакомились через общего друга, представившего нас, и с тех пор все и началось. Поначалу мы уживались очень хорошо, и у нас был совместный бизнес — она стала работать в булочной. Завести ребенка мы решили вместе. Наташа была запланированным и желанным малышом. Нашей мечтой было иметь семью, хотя у матери Наташи и так уже было двое своих детей.

Моя дочь родилась в больнице «Готтлишер Хайланд» на Херналзер-Хауптштрассе. Это был чудесный миг. Я не помню, сколько длились роды, наверное, четыре или пять часов. Помню, что до этого я очень радовался беременности, поскольку был уверен, что у меня будет сын. И я всем говорил, что у меня будет сын, даже заключал пари. Когда же оказалось, что это девочка, я был искренне потрясен, но мое сердце оттаяло, едва я взял ее на руки. Я знал, что не променяю ее и на весь мир. Она была совершенной во всем. Я присутствовал при родах, что, как мне кажется, нехарактерно для парней моего поколения.

Мы нарекли ее Наташей из-за моего отца, которого тоже звали Людвиг. Он провел пять лет в плену у русских, попав туда во время войны, и, когда вернулся, мы частенько шутили по поводу русских женщин, и я назвал ее Наташей ради него. Хотя мне и без того всегда нравилось это имя.

Он умер в 1988 году, но успел подержать Наташу на руках. Ему было восемьдесят, когда он скончался, так что он прожил долгую жизнь. Он тоже был пекарем, по-этому-то я и занялся этим бизнесом. Он не жаловался на здоровье до самой кончины и умер от сердечного приступа. Я счастлив, что они встретились перед его смертью. К сожалению, моя мать, Анна, умерла два года назад, так и не увидевшись с вернувшейся Наташей. Анна и Наташа были очень близки — она была ее любимой бабушкой.

Наташа — моя единственная дочь. Некоторые говорят, что понимают, как тяжело мне было потерять единственного ребенка, но, будь у меня хоть десять детей, это ничего не изменило бы. Ребенок есть ребенок, и утрата была ужасной. Никому не пожелал бы того, что мне пришлось пережить.

Я в самом деле не знаю, почему после рождения Наташи наши отношения разладились, и я не хочу их анализировать, скажу лишь, что вина лежит на нас обоих. Вероятно, больше, чем что-либо другое, здесь был замешан наш совместный бизнес. Думаю, деньги всегда вызывают слишком много споров. Наши отношения прервались внезапно, когда она поменяла замки в квартире, и я понял, что все кончено. Полагаю, это произошло года за четыре до похищения Наташи. Возникли некоторые споры об опеке, но в конце концов сошлись на том, что я буду проводить с Наташей каждые вторые выходные. Не думаю, что дом, где она жила, был идеальным для нее. В том не было чьей-либо вины — просто это не место для ребенка, и я старался делать для нее все возможное, когда она была со мной. Я хотел, чтобы каждые выходные превращались в праздник, и я привык брать Наташу с собой в Венгрию. У меня был и до сих пор есть дом близ термального курорта в Сарваре в Западной Венгрии. Деревня, где находится мой дом, располагается примерно в восьми километрах от курорта, она называется Ньёгер, и я думаю, что ей там очень нравилось.

Наташа постоянно была со мной, куда бы я ни ходил. Если я собирался на дискотеку, она шла со мной, если отправлялся к другу, она была рядом. Мы часто плавали, по сути большую часть времени, а в деревне у нее появилось множество друзей. Иногда мы просто гуляли. Когда она пропала, я поначалу был уверен, что дома она была несчастна и убежала туда, в Венгрию, но оказалось, что это не так.

Я узнал Венгрию, потому что часто бывал там по своей пекарской работе. Я консультировал венгерские заводы. Здесь жило множество австрийцев. Наташа, как и всегда, там была очень популярна. Она могла одновременно разговаривать с пятерыми, занимая их всех. Она учила венгерский — дети схватывают иностранные языки очень быстро — и всегда говорила мне, что хочет стать переводчиком. Думаю, у нее дар к общению.

В детстве она любила животных. В Вене у нее было две кошки. Одну из них звали Синди, и она до сих пор живет со мной. Но после похищения дочери моя мама сказала, что я должен назвать кошку Наташей, потому что это принесет ей удачу — девять жизней и всякое такое. Вот мы и назвали ее Таши.

Еще в ее комнате было полно кукол, я знаю это, потому что вся семья надарила ей их целую уйму — она всегда любила кукол. Она обожала музыку, особенно Херберта Гренемайера[3].

Уже в детстве Наташа казалась очень взрослой; когда другие дети больше интересовались сказками, ее пленял просмотр новостей. Она постоянно читала книги, которые могли предоставить ей сведения об окружающем мире. Она предпочитала те, что расширяли ее кругозор. Я знаю, что ей нравились книги по естествознанию. И еще мне известно, что, когда она была в том подвале, Наташа долгое время проводила в одиночестве и ей пришлось научиться отвлекаться. Ее страстью были документальные романы и книги, державшие ее в курсе происходящего в мире.

Я узнал, что Наташа пропала, потому что в тот же день мне позвонила ее мать. По правде говоря, я не очень-то этим обеспокоился — я был в курсе, что они поссорились, мне рассказала об этом ее мать. Я думал, что Наташа хочет лишь напугать маму, и на самом деле не волновался до следующего дня, когда она так и не нашлась. Тогда начался кошмар.

Я прошел через ад, но теперь моя жизнь действительно наладилась. У меня новая жена, и моя дочь вернулась. Мне пятьдесят один год, и я все еще достаточно молод, чтобы наслаждаться временем с ними обеими. У Удо Юргенса[4] есть очень известная песня, в которой поется: «Солнце сияет всегда». Это девиз моей жизни.

Помню, как Наташа была счастлива в Венгрии, когда одна из соседок попросила ее помочь при варке варенья и дала ей целую банку, которую Наташа отвезла домой. Она так гордилась этим.

Людвиг Кох излучает любовь и гордость за своего ребенка, это не подлежит сомнению. Но жизнь Наташи отнюдь не была радужной ни до похищения, ни, естественно, после. Она жила в унылом районе в квартире, которая после развода родителей часто пустовала. Обе ее сестры уже выросли и жили отдельно, а среди соседей царила — и царит до сих пор — атмосфера подавленности. По их мнению, блестящие дары жизни предназначены для других, более счастливых. Не для таких, как она.

Соседи, живущие там и поныне, говорят, что напряжение, возникшее между родителями, не миновало и Наташу, которая выражала его классическим образом, как и все дети, неуверенные в себе или в окружающем мире: ночное недержание, беспокойство, пониженное чувство собственного достоинства и периодически изменяющийся вес. До исчезновения одноклассники безжалостно обзывали ее Порки[5]. Перед похищением она набрала десять килограммов всего за два месяца.

Как и человек, с которым она проводила годы своего формирования, она отнюдь не блистала в школе, что бы ни говорили ее родители. Ее интеллект был выше среднего, но ученицей она была посредственной: на самом деле она была похищена по дороге в школу, когда шла раньше обычного из-за дополнительных занятий по немецкому. Соседи и матери ее школьных друзей отзывались о ней как о прелестной девочке, но ничего выдающегося в ней не находили. Она была способной к ремеслам, и в детском саду, когда ей было четыре года, она вылепила глиняную статуэтку, которая до сих пор хранится у ее отца.

Детский сад «Альт Вин» (Старая Вена) на Леопольдауэрплац, 77, в 21-м районе Вены, куда Наташа ходила после школы, находится всего в двух минутах ходьбы от «Бриошивег Фольксшуле», где она училась. Жозефина Гуттарш, директор этого детского сада, проработала в нем последние тридцать лет. При упоминании имени Наташа она улыбается и говорит о ней с нежностью:

Я помню Наташу очень хорошо, хотя и не видела ее вот уже много лет. Она была очень смышленым ребенком, весьма осведомленным о мире и, в некотором смысле, о себе самой. Она определенно была весьма самоуверенной и самонадеянной, но в хорошем смысле. Она была славной девочкой, и у нас никогда не возникало с ней проблем.

Дети в наш детский сад ходят вплоть до десяти лет, потому что их родители поздно заканчивают работу. Они делают здесь школьные уроки, и Наташа всегда хорошо с ними справлялась. Конечно же, порой она проводила за играми слишком много времени, и потому нее не оставалось достаточно времени для уроков, но это нормально.

Ей очень нравилось заниматься творчеством — рисовать и, насколько я помню, она также любила лепить из пластилина. Она была очень подвижной девочкой, постоянно бегала повсюду и обожала играть на улице в саду.

Думаю, она проводила много времени со взрослыми, с соседями и друзьями родителей и поэтому могла разговаривать как взрослая. По-моему, она развилась довольно рано из-за того, что ее родители нежили вместе, и потому, что она часто общалась со взрослыми.

Наташа была весьма остроумной, любила пошутить и со всеми хорошо ладила. У нее было много друзей. Она была не из тех, кто в одиночестве сидит в углу.

Однако временами Наташа грустила, и я, ей-богу, не знаю, как это объяснить, явных причин не обнаруживалось, просто наступали такие периоды. Быть может, ей было нелегко дома, из-за развода родителей и прочего. Тогда я не особенно задумывалась над этим, потому что многие дети, оказывающиеся в подобных условиях, сталкиваются с такими же проблемами, и это более или менее нормально.

Но Наташа была и очень импульсивной. Иногда у нее возникали яростные перепалки с мамой, когда та забирала ее. Обычно Наташа приходила и уходила сама, ведь ее школа была как раз за углом, но иногда ее мать все-таки являлась за ней днем. Помню, как они спорили на повышенных тонах.

Но это не вызывало у меня беспокойства: подобное случается постоянно. Я полагала, что дома у нее проблемы, но это у нас никак не проявлялось. А открыто она ни о чем не упоминала.

Наташа иногда ругалась и со своим папой — ничего серьезного, — когда ему случалось опоздать. Она была очень упрямой и довольно своенравной, но, конечно же, не в плохом смысле.

Я очень хорошо помню тот последний день, это была пятница. Она вела себя очень активно, даже более обычного. Ее забирал отец, поскольку они ехали на выходные в Венгрию, и она была слегка расстроена его опозданием. Она не сердилась на него, ничего подобного, ей просто не терпелось его увидеть. Ее папа часто задерживался из-за того, что у него было много работы. А Наташа всегда с нетерпением ожидала поездок в Венгрию.

Наташа была близка со сводными сестрами, Клаудией, 1968 года рождения, и Сабиной, 1970-го, а теперь, будучи тетей, даже еще больше, но едва ли они могли тогда оградить ее от чувства отчуждения, которое она наверняка испытывала. Ссоры между родителями расстраивали чувствительную Наташу. Она любила их обоих, однако соседи склонны считать, что больше она была папиной дочкой. И есть информация, что госпожа Сирни часто предоставляла Наташу самой себе, с каждым днем все обостряя у нее чувство обиды.

Специалисты уже давно предупреждают о возможных негативных последствиях ссор родителей в присутствии детей. В недавнем исследовании, проведенном Рочестерским университетом, штат Нью-Йорк, говорилось, что детям причиняет страдания не только видимое — бросание предметов, крики и ругательства, — но также и неуловимое, сдерживаемое негодование, встречающееся в семьях, гордящихся тем, что они никогда не устраивают публичных драк перед детьми.

Пенни Мансфилд, директор организации супружества и партнерства «Один плюс один», говорит: «Родители, отвлекающиеся на собственные конфликты, как правило, проявляют меньшую заботу о детях». Одна из реакций некоторых детей, по ее словам, заключается в подражании ссорам, свидетелями которых они являются. «Они думают, что так вы относитесь к людям. Однако потенциально более разрушительно, когда ребенок решает: „Раз папа так сердится на маму, он может так же сердиться и на меня“. Появляется угроза их уверенности в себе».

Людвиг признает, что ссоры имели место и возникало напряжение, но он утверждает, что не знает, оказывало ли это пагубное воздействие на Наташу. По его словам, он надеется, что нет. Он обрел счастье со своей новой женой Георгиной, сорока восьми лет, школьной учительницей из Венгрии, и теперь живет в доме в том же районе, где когда-то жил с Наташей и Бригиттой. Людвиг получил его в наследство, но вынужден был продать и теперь платит за аренду — следствие потери бизнеса из-за похищения Наташи.

Что еще я могу рассказать о ней? — спрашивает он, напрягая память. — Наташа была очень умным и творческим ребенком. Помню, в десять лет она уже могла приковывать к себе внимание одновременно шестерых человек. Она просто говорила и говорила, развлекая и веселя каждого. Она была настоящей болтушкой, очень дружелюбной и общительной с самого раннего возраста.

У нее было много друзей по соседству и в школе. Ей нравилось ходить в школу, и, думаю, она успевала и там. Она любила все предметы.

Он рассказал, что очень много радости ей доставлял котенок, которого ей подарили незадолго до похищения.

Наташа часто оставалась дома одна и проводила много времени с котенком, которого по-настоящему любила. Он еще не вырос, когда она пропала. У моей матери была старая кошка, — по-моему, ее звали Муши. Она окотилась, и мы подарили одного из котят Наташе. Она была очень рада и вскармливала его молоком из бутылочки.

В Венгрии у меня был приятель, Ханнес Барч, владелец венской фирмы «Планета Музыка». Он приглашал на гастроли все известные рок-группы. Наташа познакомилась с некоторыми. Ей нравилась рок-музыка. Знаете, когда мои финансовые дела обстояли хорошо, когда жизнь была лучше, мы ездили на Вёртерзее[6] по пять-шесть раз в год.

Однажды, в наш приезд туда, там снимали знаменитый австрийский телесериал «Замок у озера Вёртер», и Наташа перезнакомилась со всеми исполнителями. Она подружилась со звездами Роем Блэком и Франко Адольфо. Они были постояльцами отеля, где я останавливался. У нее появился опыт общения со звездами, когда она была еще совсем ребенком. Наташа беседовала с ними и никогда не стеснялась. Вот почему сейчас ее не смущают знаменитости и всеобщее внимание, для нее в этом нет ничего особенного.

Назад в настоящее, и Людвиг жаждет кое-чем похвастаться. Поднимаясь из-за стола, словно желая хоть как-то окунуться в те прекрасные моменты, он выходит из маленькой, обшитой деревянными панелями кухни в сад, заслоняя глаза от солнечного света, пока ищет ключ от гаража. Затем распахивает ворота и выкатывает на выложенный кирпичом двор электромобиль.

Конечно же, когда Наташа была здесь, этот двор был лужайкой, что-то да меняется, но я всегда хранил для нее эту машину. Аккумуляторы разрядились, но я всегда держал ее в чистоте, — говорит он и, подчеркивая важность момента, достает из кармана носовой платок и обтирает им капот автомобильчика.

За долгие годы ее заточения, когда кругом царило отчаяние, этот автомобиль превратился в пробный камень веры. После долгих ночей блужданий по грязным районам Вены Людвиг возвращался к этой игрушке, которую так любила его пропавшая дочь. Он как будто мог вызвать ее дух одним лишь прикосновением к этой машине.

Было не важно, сколько она стоила. Иногда мой бизнес шел хорошо, иногда нет. Жизнь — она ведь словно американские горки, но для меня всегда было важно делать для моего ребенка все, что было в моих силах.

Но я не только дарил ей подарки. Я также старался дать ей хороший совет по жизни. Я всегда учил ее держаться подальше от лживых друзей, от людей, которые говорят «да» только потому, что им что-то нужно от тебя. Они демонстрируют дружеское отношение, но только и норовят воткнуть тебе нож в спину. И даже сегодня она помнит этот урок.

Он рассказал, что Наташа не была меркантильным ребенком и предпочитала практичные подарки модным вещам. Он вспомнил, как однажды в поездке по Венгрии пошел вместе с ней покупать ей какие-нибудь «миленькие модные туфельки»:

Но она только скользнула взглядом по полкам и направилась в дальний угол магазина, где выбрала пару высоких сапожек. Ее не волновали модные туфли, она хотела сапожки, чтобы играть в саду, поливать лужайку, цветы и все такое прочее. Она любила играть в саду и вообще на улице.

Наташа очень похожа на мою мать, сходство просто поразительное. У нее такое же выражение лица, характер, интеллект. Когда я смотрел ее интервью по телевидению, то словно видел свою покойную мать, только молодую.

Однако волю к борьбе Наташа переняла у меня, так же как и упрямство. Поэтому-то она и смогла все вынести, поэтому-то теперь она и способна управлять собственной судьбой.

Когда Наташа была на выходных в Венгрии, совсем незадолго до похищения, к ней пришла детская любовь. Мартин Барч, двадцати одного года, сын друга ее отца Ханнеса, рассказал, что думал о ней как о «маленькой подружке», и вспомнил, как он любил бывать с ней, пускай она и была на три года младше его — в то время разница, несомненно, большая:

Для своего возраста она была необыкновенной девочкой. Обычно такие меня раздражали, но Наташа была воспитанной, с ней было интересно поговорить. Мы объезжали на велосипедах всю округу. Часто останавливались у футбольной площадки — я был без ума от футбола и постоянно хотел погонять мяч, и она всегда присоединялась ко мне, хотя я и не знаю, нравился ли ей футбол. Но именно такой она и была, всегда хотела во всем поучаствовать.

Мы никогда не брали с собой провизию, перекусить ездили домой, как правило ко мне, где всегда была моя мама, которую Наташа очень полюбила. Ее же маму в Венгрии я не встречал. Здесь она появлялась с папой. Я знаю, что он был отличным поваром, это точно, особенно касательно хлебобулочных изделий, но мне кажется, что на выходных он предпочитал отдохнуть и держался от всего этого подальше. Было заметно, что он очень любит Наташу, у них сложились великолепные отношения, и он по-настоящему был внимателен к ней и заботился о ней. Когда мы устраивали барбекю, собиралось иногда пять человек, иногда пятнадцать.

Когда Наташа не играла, она обнималась с папой. Думаю, он принимал самое деятельное участие в ее поисках. Он так и не сдался. Все остальные, я уверен, считали, что она никогда не найдется, — я сам думал, что больше ее не увижу. А ее папа ни на секунду не сомневался, что однажды найдет свою Наташу.

Свой последний день свободы, перед тем как началось ее испытание, Наташа провела в Венгрии с отцом и семьей Барчей. Они вместе пообедали, собравшись за столом уже поздно, из-за чего с опозданием вернулись в Вену и из-за чего, в свою очередь, вспыхнула ссора, которой было суждено вызвать такие катастрофические последствия.

На этом обеде, как рассказывала Эрика Барч, жена Ханнеса, все «смеялись и болтали». Утро Наташа провела за игрой с домашней овчаркой Барчей, а начало дня — в их саду за сбором слив для варенья. Она запомнилась ей как ребенок, обожающий природу, — Наташа восхищалась бабочками, ей нравилось гулять по тропинкам, во множестве проложенным в том районе. Она любила лазить по деревьям, гладить гривы лошадей на близлежащем лугу, а зимой ей особое удовольствие доставляло катание с горок на санках. Наверняка ей было особенно тяжело переносить изолированность от природы, от времен года, когда она была узницей в подвале.

Иногда она брала с собой на выходные набор для шитья и мастерила наряды для кукол. Она часто плела из травы браслеты и говорила Барчам: «Я делаю его для мамочки». В основном ее помнят как полную противоположность человеку, который ее похитил: дружелюбная, привлекательная, очаровательная, добрая и общительная. Госпожа Барч вспомнила те счастливые дни:

Как правило, дети вместе играли в футбол на соседней площадке или же бегали и прыгали, лазили по деревьям. Прямо напротив нас проходила тропинка, уводившая в лес, и по ней было здорово кататься на велосипедах. Жизнь для них была замечательной. В известной степени они были вынуждены развлекаться одни, потому что их окружали венгерские дети, а они знали по-венгерски лишь пару слов, так что и поговорить друг с другом не могли.

Когда мы устраивали барбекю, дети обычно играли в саду, а мы, взрослые, сидели и болтали обо всем на свете. Мать Наташи никогда у нас не показывалась, Наташа всегда была только со своим отцом. Было видно, что она счастлива и что у них прекрасные отношения. Иногда, устав, она садилась к нему на колени и обнимала его, они были очень близки.

Венгрия для Наташи была чем-то вроде Нарнии[7], нескончаемым праздником вдали от угнетающих многоэтажек и разбитых улиц, где она жила. Там никто не обзывал ее Порки и не насмехался над ее недержанием. По словам ее отца, этот недуг даже прекращался, когда она жила там.

Это были счастливые моменты, которые Наташа лелеяла в заточении, и ее отец надеется вскоре снова увезти ее туда, дабы она вспомнила любимые места своего утраченного детства.

Действительно, утраченное детство — и детство, в котором, быть может, была и более темная сторона, нежели часы, проведенные в одиночестве в квартире матери, или запертой в своей комнате, пока ссорились родители. Она обнаружилась, когда в руки полицейских из оперативной группы по делу Наташи попали четыре ее детские цветные фотографии. Это произошло вскоре после ее исчезновения. Они потрясающе отличались от снимков ее первого причастия или же ее улыбающейся со школьных фотографий, что красовались на плакатах «Разыскивается», расклеенных по всему городу.

Почти обнаженная, в сапогах до бедра, с хлыстом для верховой езды в руке и в крошечном топе, смущенная, она смотрит куда-то налево вниз. На другой — обнаженная на постели, укутанная лишь в накидку из искусственного меха.

Эти фотографии неохотно отдала мать Наташи, после того как их увидел некто, бывший в курсе всех событий с первого же дня, взял некоторые из них и передал полиции и специалисту-психологу по жестокому обращению с детьми. На условиях анонимности обнаруживший снимки человек рассказал авторам:

В коробке с семейными снимками находились фотографии Наташи, и я просматривал их во время разговора с ее матерью.

Увидев их, я поразился и спросил, что это такое, а она пришла в замешательство и отмахнулась, сказав, что это семейные снимки, сделанные Клаудией. До этого она пообещала мне дать какие-нибудь фотографии, и я попросил эти. Она отказала, и тогда я спросил ее: «Так какие они, безобидные или же нет? Если невинные, тогда я могу их взять?»

Она согласилась, но я видел, что ей стало неловко. Я сразу же передал их полиции и специалисту по жестокому обращению с детьми, который немедленно заявил, что они его весьма заинтересовали.

Однако полицейский эксперт, доктор Макс Фридрих, на которого было возложено руководство бригадой медиков по уходу за Наташей в первые недели после ее бегства, заявил, что фото не носят криминального характера.

Доктор Ева Вольфрам-Эртль, другой психиатр, специализирующийся на помощи детям, пострадавшим от сексуального насилия, тоже видела эти снимки. Она четко заявила, что на них изображен ребенок примерно пяти лет и что по характеру они сексуальные. Также доктор Вольфрам-Эртль сообщила, что она и ее коллеги сходятся на том, что данные снимки «не оставляют никаких сомнений для интерпретации». Как она заявила в интервью ведущему австрийскому журналу «Профиль» в 1998 году: «Фотографии наталкивают на серьезные вопросы по поводу сексуального насилия. Эти позы маленький ребенок никогда бы не принял по своему желанию. Они свидетельствуют не о самой девочке, ее здоровье, развитии или потребностях, но именно о запросах взрослых, которые, несомненно, и заставили ее принимать подобные позы».

Согласно мнению доктора Вольфрам-Эртль, у детей в процессе развития проявляется собственный эротизм, а также эксгибиционистские фазы, но акт насилия начинается, когда взрослые с педофильскими наклонностями используют сексуальность детей для удовлетворения личных извращенных желаний.

Как психоаналитик доктор Вольфрам-Эртль тогда заявила, что она исключила бы какую-либо связь между фотографиями и исчезновением Наташи. Она требовала проведения досконального расследования в отношении всех мужчин, кто мог быть знаком с Наташей, — например, друзей ее матери или отца. Также она упомянула Наташины симптомы отклонений — ночное недержание, плохая успеваемость в школе, изменение веса — в качестве связанных с чересчур сексуальной атмосферой в доме, которую предполагают фотографии.

Когда мы связались с доктором Вольфрам-Эртль по поводу комментариев относительно ее замечаний, приведших к конфликту с одним из известнейших австрийских психиатров, она отказалась от дальнейшего сотрудничества. Тогдашнее интервью остается ее единственным анализом фотографий.

Что касается профессора Фридриха, то именно его мнение как эксперта, заключавшееся в том, что ее исчезновение можно не связывать с педофильской порнографией, остановило полицейское расследование в данном направлении.

На пресс-конференции вскоре после освобождения Наташи ему задали вопросы: «Правда ли то, что в 1998 году вы написали заключение относительно среды в ее семье? Что в 1998-м существовало предположение, будто в обстановке ее семьи могло осуществляться сексуальное насилие? Правда ли то, что вы разбирали данное предположение в своем заключении? И к какому выводу вы пришли?»

Профессор Фридрих заметно сконфузился и ответил: «Я работал с группой криминалистов, снабжавших меня информацией. Также я мог получать ее и сам».

ВОПРОС: К какому же выводу вы пришли?

ОТВЕТ: Я не знаю, засекречен ли до сих пор полицией тот доклад. Я не буду давать каких-либо комментариев. Написанное там было лишь моими соображениями.

Клаудии не предъявили обвинений в каком-либо преступлении из-за фотографий, если их сделала действительно она, как утверждает ее мать. Когда авторы обратились к ним за подтверждением, семья отказалась объясняться. Тех нескольких детективов, что работали по делу Наташи на протяжении нескольких лет, потрясло, что эти снимки были расценены как невинные.

Макс Эдельбахер, шестидесяти двух лет, бывший руководитель созданной для поисков Наташи полицейской группы, ответил на наши вопросы и классифицировал Наташу как подвергшуюся жестокому обращению. Он рассказал:

Девяносто пять процентов дел о пропавших детях разрешаются в течение двадцати четырех часов, когда же в данном случае этого не произошло, мы вызвали ее мать для беседы.

Она была хорошо известна как любительница мужского пола. Подробности ее отношений быстро выяснились в самом начале расследования. Необходимо было должным образом изучить мужчин из ее окружения, особенно тех, кто был знаком с Наташей. Примером недобросовестного ведения дела явился провал в организации поисков местопребывания Наташи. Было ошибкой больше не придерживаться данной версии.

Я знаю и о фотографиях, и о том, что их показывали Максу Фридриху, но я полагаю, что он ввел в заблуждение всех, внушив, будто это не стоит расследовать дальше. Я также считаю, что был допущен промах в назначении его ответственным за уход за ней, когда она нашлась. Я все-таки поговорил с Клаудией, и она подтвердила, что фотографии сделала она.

Когда Наташа оказалась на свободе и ее отвезли в полицейский участок в Донауштадте, ее продержали там, может, час или два, и, по моему мнению, это стало самым неверным шагом из всего допущенного. Это было время, когда можно было раскрыть дело и выяснить всю правду. Вместо этого ее допрашивали женщины-полицейские в участке, где по делу ничего не знали и не имели представления, какие вопросы нужно задавать. Вдобавок те, кто принял следствие в 2002 году, прежде им не запинались и поэтому не были информированы так, как первоначальная группа. Если бы в этот ключевой час или два к ней получил доступ кто-нибудь из первоначальной группы, то он смог бы раскрыть загадки, которые до сих пор остались в этом деле. Я не критикую полицейских из Бургенланда, но все-таки у них не было опыта работы с преступлениями столичного уровня, и если бы ее допросил венский полицейский, то положение могло бы оказаться совершенно другим.

В итоге у Наташи теперь собственная история, которой она и придерживается. Я не знаю, что происходило во время бесед между ней и Максом Фридрихом, но мне известно, что полиция так и не получила надлежащего доступа к фактам и что ее семья также отмалчивается. Вместо этого ее проконсультировали, и возможность прояснить все события оказалась упущенной. Ей позволили создать собственную версию, и вряд ли кто теперь разберется с этим на какой-либо стадии. Думаю, самое большее, на что мы можем надеяться, это на то время, когда ей исполнится по крайней мере лет тридцать или больше, вот тогда и сможет проясниться хоть что-то, похожее на истину, или, возможно, вся истина, сейчас же это нереально.

Нам известно, что тогда с Наташей дурно обращался любовник ее матери, он кричал на нее и был с ней жесток, а она рассказывала об этом другим, с кем мы беседовали, в том числе жаловалась и своему отцу. Моя жена работала учительницей в ее школе и говорила мне, что Наташа определенно была странным ребенком, несомненно умной, но не исполнительной, как того можно было бы ожидать, и обладала не по годам искушенным здравым отношением к себе.

Венцель Шриманек, пятидесяти шести лет, и его жена Лотта до сих пор живут на той же лестничной площадке в той же многоэтажке, где и Бригитта Сирни: некогда они сидели с маленькой Наташей, когда Сирни отсутствовала — что, по их утверждению, случалось довольно часто. Господин Шриманек, водитель грузовика, чех по национальности, очень хороший друг Людвига Коха и регулярно встречается с ним, чтобы посидеть за пивом да поболтать о старых денечках. Маленькая Наташа произвела на него впечатление, как он рассказал нам:

Наташа была самым умным ребенком из всех, кого я когда-либо встречал. Она постоянно говорила и развлекала всех вокруг себя. В шесть лет она могла по-настоящему поговорить со взрослым и всегда знала ответы на все вопросы. Когда ей было около пяти, мы играли с ней в карты.

Она была и очень забавным и остроумным ребенком, все время шутила и всех веселила. Она и вправду была очаровательной маленькой девочкой.

Наташа любила животных, играла со всеми соседскими кошками и собаками, у нее у самой была кошка, Таши, которая до сих пор живет у господина Коха. Ей нравилось смотреть телевизор, но она также часто гуляла и играла с другими детьми.

Раньше она много рисовала. Ей нравилось рисование и тому подобное — она любила творческий процесс.

Чета Шриманек вместе с Кохом, Сирни и маленькой Наташей когда-то вместе уезжали из Вены на выходные и часто наведывались в соседнюю Венгрию (но не в дом Коха). Господин Шриманек вспомнил одну из этих поездок:

Однажды, когда мы были в Венгрии, Люки (прозвище Коха) объявил, что у него для нас сюрприз. Он усадил нас в повозку, и мы поехали по проселочной дороге. Он как раз объяснял, каким интересным будет сюрприз, когда перед нами на дороге оказалась лужа. Одна из лошадей попыталась перепрыгнуть через нее, а другая просто остановилась. Из-за этого ось повозки сломалась и та начала переворачиваться.

Люки быстро среагировал и выбросил маленькую Наташу на траву, но остальные, в том числе и он сам, вместе с повозкой упали в лужу. Мы все вымокли и перепачкались в грязи, а маленькая Наташа начала смеяться и кричать: «Это твой сюрприз, это твой сюрприз, какой смешной сюрприз! Посмотри на себя!» Нам ничего не оставалось, кроме как и самим засмеяться, мокрым и грязным, в этой кошмарной луже.

Затем Шриманек перешел к тому, что за два года до исчезновения Наташи госпожа Сирни без всякой видимой причины просто перестала с ними разговаривать, и до сегодняшнего дня они так и не выяснили почему.

Но в атмосфере «Войны Роузов»[8], что начала устанавливаться в квартире номер 18, Наташа все чаще и чаще оказывалась в гуще бурных событий. Довольно цинично утверждать, но то, чему она научилась, состязаясь за любовь своих родителей, сослужило ей добрую службу в заточении.

Ни госпожа Сирни, ни Наташа так и не сказали, была ли та пощечина, что она получила в день, когда была похищена, единичным случаем: эксперты полагают, что нет. Сирни признала, что немного жалеет об этом, но в то же время заявила, что от детей требуется «дисциплина». Сама Наташа с тех пор отмахивается от этого как от «затрещины», на которой незачем заострять внимание.

Госпожа Сирни никогда не указывала, что подобное произошло один-единственный раз. Пощечина, конечно же, не систематическая жестокость, однако представляется, что окружающая обстановка отнюдь не благоприятствовала здоровому развитию Наташи: ссорящиеся родители, разлады с матерью, которая часто и подолгу отсутствовала по вечерам, несчастливый для девочки выбор матерью любовников. Наташа возвела внутри себя незримые стены, выработала скрытые защитные механизмы.

Она захватила с собой в тот подвал искусство выживания, которому обучилась дома и которое дало ей возможность не только пройти через тяжкое испытание, но и взять над ним контроль.

«То, как вы ведете себя в экстремальной ситуации, зависит от ваших знаний, полученных до того, как вы в ней оказались», — писал один из репортеров: короткая фраза из миллиона, что были написаны о ней после обнародования истории. И далее: «Наташа выжила, потому что уже знала, что люди могут быть мерзкими, это не явилось для нее потрясением. У нее не было друзей, она была одинока и несчастна и к моменту похищения уже была сведуща, как позаботиться о себе самой».

«Это были взаимоотношения, которые Наташе пришлось установить со своим похитителем, Вольфгангом Приклопилем. Судя по всему, у нее уже был подобный тип отношений с родителями, так что она умела извлекать максимальную выгоду, когда он был в настроении, и справляться с ним, когда он был озлоблен, — такой вывод сделал из медийных репортажей один британский психиатр. — Было бы намного хуже, будь у нее всецело любящая мать. Ее похититель относился к ней как к чему-то особенному, и это одаривало ее нежным и добрым отношением, которого она не получала от родителей».

Со времени ее освобождения многие эксперты высказывали мнение, что Наташа не является «самостоятельной личностью», и это совпадает с воспоминаниями ее одноклассников. «Сейчас она больше контролирует себя, чем хотела показать еще тогда», — проворчал один из них. Контроль — это тот классический Грааль, что ищут дети, когда ощущают себя одинокими.

Бриджит Вебер — женщина, с которой у Людвига сложились отношения после того, как закончилась его длительная связь с матерью Наташи, — знала Наташу по нескольким совместным поездкам в Венгрию, также девочка гостила у нее дома в Вене. Она рассказала, что Наташа очень подружилась с ее старшей дочерью и, даже когда их отношения с Людвигом прекратились, та частенько звонила им по телефону.

Госпожа Вебер вспомнила, что однажды произошло, когда восьмилетняя Наташа проводила с ней один из выходных, пока Бригитта Сирни была в Париже. Она пожелала остаться с госпожой Вебер навсегда, не хотела возвращаться домой. По ее словам, Наташа всегда искала физического контакта, когда они смотрели телевизор — прижималась к ней, просила ее обнять и часто забиралась к ней на колени и сидела так, пока «они не начинали деревенеть». Она добавила: «Наташа говорила, что ее мать не разрешает ей этого делать из боязни, что та помнет ее одежду».

Более того, Наташа утверждала, будто ее мать запрещает ей отвечать на телефонные звонки, если она дома одна, опасаясь, что звонящий поймет, что девочка находится без присмотра в таком раннем возрасте. Наташа ей призналась, что часто притворялась спящей, когда ее мать уходила из дому. Одной же ей зачастую становилось страшно, и она «находила утешение в беседе с соседями через щель почтового ящика, потому что госпожа Сирни запрещала ей открывать дверь».

Аннелиз Глезер, соседка, с которой Наташа провела несколько часов последнего вечера своей свободы, также резко отзывается о материнских качествах госпожи Сирни. Быть может, в прошлом эти бывшие подруги сильно поссорились или же подобная оценка вызвана ревностью и ненавистью, но ее критика проникает в суть того, что говорили и другие: Наташа была несчастна. Аннелиз рассказала нам:

Госпожа Сирни постоянно жаловалась на Наташу, она всегда говорила о ней так, словно девочка была трудным ребенком, что было совсем не так. Но Наташа никогда не отзывалась плохо о своей мамочке, хотя мы и знали, что ей было тяжело с ней.

Однажды Наташа ворвалась в магазин, где я работала, бросилась ко мне, крепко обняла, и это продолжалось целую минуту. Затем вошла ее мать, вся красная от гнева. Когда же Наташа подняла голову, я увидела, что ее глаза полны слез, а щека просто пунцовая — на ней алел отпечаток ладони.

Наташа часто говорила о папе и бабушке, она действительно наслаждалась временем, которое проводила с ними, и очень любила к ним ездить. У нее были великолепные отношения с папой и бабушкой, что очень раздражало мать.

Я была так счастлива, когда пришла весть о ее освобождении. Это произошло за день до моего дня рождения, и я отправилась к господину Коху, чтобы отпраздновать с ним, мы были так счастливы.

Но я считаю, что вся правда до сих пор не выяснена.

Профессор Иоганн Запотоцки, заведующий психиатрической клиникой для взрослых и детей в Граце, рассказал:

Наташа была похищена в возрасте десяти лет, и к тому времени ее личность уже сформировалась. Она знала мир. Если она жила в счастливой и любящей семье, как Наташа говорила в интервью, то у девочки была здоровая основа, эмоциональный базис, на котором и развилась сильная личность.

Но и в противоположном случае: если ее предшествующая жизнь была тяжелой, то это означает, что она научилась справляться с трудностями и в этой ситуации правильно воздействовать на взрослых. Другими словами, если ей приходилось сталкиваться с невзгодами до похищения, она была подготовлена к тому, что последовало за ним.

Доктор Рейнхард Халлер, самый известный криминальный психиатр Австрии, поделился с нами своими мыслями:

Судя по тому, что мы слышали и читали, Наташа привыкла к страданиям с раннего возраста и освоила защитные приемы. По-видимому, она подвергалась жестокому обращению и выработала стратегию, как вести себя в подобных случаях. В годы заточения эта стратегия выживания несомненно оказала ей огромную услугу. Личность, которая, так сказать, закалилась, которая знала, как действовать в экстремальных ситуациях, и которая подвергалась насилию в раннем детстве, но научилась противостоять ему, бесспорно более подготовлена к испытаниям различного рода, нежели любая другая.

Такова была жизнь Наташи Кампуш, как ее видели знавшие ее и те, кто узнал впоследствии: семья, соседи, друзья и, наконец, эксперты-психиатры, перед которыми была поставлена задача посредством заживления травмы прошлого построить счастливое будущее. Ее мир не был лучшим из миров, хотя она и испытывала счастливые моменты. Она переедала, мочилась в кровать, над ней насмехались одноклассники, она ощущала неуверенность в себе.

Хотя вполне вероятно, что ее жизненный опыт — пускай и короткий — помог ей перенести нагрянувшее испытание много лучше, нежели это получилось бы у других детей, и она оказалась способна извлекать из случившегося крохотные будничные радости, такие как обычный порядок и внимание, сделавшие ее кошмар более терпимым.