История одного города. Господа Головлевы. Сказки

ПРИМЕЧАНИЯ

«История одного города» — итоговое произведение 60-х годов в творчестве М. Е. Салтыкова-Щедрина. Книга была опубликована в 1869–1870 годах в «Отечественных записках» и в 1870 году вышла отдельным изданием.

Главным событием в жизни России в 60-е годы была отмена крепостного права, реформа 19 февраля 1861 года — «начало новой, буржуазной, России, выраставшей из крепостнической эпохи» (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, с. 174).

Необходимость ликвидации отжившего крепостного права была так настоятельна, что была признана даже правительством Александра II. «Слухи носятся, — говорил царь, — что я хочу дать свободу крестьянам; это несправедливо, и вы можете сказать это всем направо и налево; но чувство враждебное между крестьянами и их помещиками, к несчастью, существует, и от этого было уже несколько случаев неповиновения к помещикам. Я убежден, что рано или поздно мы должны к этому прийти… Следовательно, гораздо лучше, чтобы это произошло свыше, нежели снизу» («Голос минувшего», 1916, № 5–6, с. 393).

Предстоящее освобождение крестьянством ожидалось как правовое освобождение с землею. Однако по обнародовании «Положений 19 февраля», несмотря на объявление свободы, крестьяне не получили полной хозяйственной и личной независимости от помещиков. Земля была объявлена собственностью дворян, и крестьяне должны были выкупать у них жалкие наделы, оставаясь временнообязанными до заключения соглашения о выкупе.

Весной 1861 года крестьянские бунты охватили Россию. Размах крестьянского движения испугал консервативные круги и заставил революционных демократов (Н. Г. Чернышевского, в первую очередь) думать о близости народной революции, о необходимости подъема революционной сознательности масс. В 1862 году организовалось тайное общество «Земля и Воля»: его программой стал основной лозунг крестьянства (освобождение с землей), а целью — крестьянская революция.

Уже осенью 1861 года министр юстиции Панин сформулировал позицию правительства: «Предусмотрение событий требует отклонения конституционных вымыслов удержанием самодержавных начал, с твердостью и взыскательностью, что теперь еще нетрудно, пока зараза либеральности не всеобщая, но ограничивается литераторами и университетами и кроме сего небольшим числом молодых людей» (цит. по кн.: «История СССР», т. 5. М., «Наука», 1968, с. 95).

«Правительство Александра II, и «задумывая» реформы, и проводя их, ставило себе с самого начала совершенно сознательную цель: не уступать тогда же заявленному требованию политической свободы» (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 5, с. 62). Самодержавию удалось подавить революционную волну, однако угроза «народного возмущения» уже не сходила с повестки дня.

4 апреля 1866 года Д. В. Каракозов, надеясь вызвать новый подъем народного движения, совершил неудачное покушение на царя. Это послужило сигналом для резкого усиления реакционного курса самодержавия: «У нас теперь принцип и идея тождественны. Они состоят в ограждении власти… Власть рассматривается не как средство, но как цель, или право, или имущество… Мы требуем повиновения… во имя обязанности повиноваться и права повелевать», — записал в своем дневнике 25 июля 1866 года министр внутренних дел П. А. Валуев (Дневник П. А. Валуева, т. 2. М., 1961, с. 140–141). Отныне целью охранительного курса правительства было «восстановить власть и улучшить полицию», ограничить смысл и значение «великой реформы». Борьба крестьянских и помещичьих интересов становится главной чертой политической жизни пореформенной России, а вопрос о дальнейших ее судьбах — главным вопросом, который предстояло решить.

Конец 50-х и большую долю 60-х годов (с перерывами вплоть до лета 1868 г.) Салтыков-Щедрин отдал службе на крупных постах (вице-губернатора, председателя казенной палаты губернии) в провинциальной России. Благодаря ей писатель приобрел огромное знание жизни, понимание истинных интересов помещиков и народных масс. Участие в подготовке отмены крепостного права и знание пореформенной России убедили его, что реформа 1861 года не принесла желаемых результатов: «…Дело… в том пути, которому последовала жизнь в процессе своего обновления, и в отрицательных результатах, к которым она привела, благодаря избранному пути» (М. Е. Салтыков-Щедрин. Собр. соч. в 20-ти томах, т. 7. М., «Художественная литература», 1969, с. 430). И еще одно важнейшее убеждение вынес писатель как итог 60-х годов: «Главная и самая существенная причина бедности нашей народной массы… в недостатке сознания этой бедности; причина же этого последнего явления, очевидно, скрывается в истории» («Письма о провинции»).

К объяснению того, что же именно «скрывается в истории», и обратился Салтыков-Щедрин в «Истории одного города». Писатель воспользовался «исторической формой рассказа», потому что она позволяла «свободнее обращаться к известным явлениям» настоящего.

Замысел этого произведения прояснился для его автора не сразу, но его давним убеждением было, что «история может иметь свой животрепещущий интерес, объясняя нам настоящее как логическое последствие прежде прожитой жизни» (статья 1856 г. «Стихотворения Кольцова»). Исследователи отмечают целый ряд вех на пути к созданию «Глуповского Летописца», как первоначально называлась эта книга.

Еще в 1859 году был написан очерк «Историческая догадка. Гегемониев», осмеивающий «варяжскую теорию» русских историков-государственников. В 1861–1862 годах появились очерки «глуповского цикла», главным выводом которых было осознание, что крепостнический Глупов всеми силами готов защищать свое существование, а «мыслительные способности» народа («Иванушек») «всецело сосредоточены на том, чтобы как-нибудь не лопнуть с голоду» («К читателю»).

В 1867 году был написан сатирический рассказ о губернаторе с фаршированной головой — рассказ, который тульский губернатор, мракобес и самодур Шидловский, принимает за пародию на себя. Об этом рассказе Салтыков-Щедрин писал Н. А. Некрасову: «Я его распространю и дам еще более фантастический колорит».

Салтыков-Щедрин все эти годы активно сотрудничает в «Современнике» (до его закрытия в 1866 г.), а затем в «Отечественных записках» и как рецензент. Его внимание привлекают книги по истории России, как, например, «Движение законодательства в России» Г. Бланка или «Дворянство в России от начала XVIII века до отмены крепостного права» А. Романовича-Славатинского и ряд других. Летом 1869 года Салтыков-Щедрин намеревался написать статью об известном общественном деятеле, писателе и публицисте XVIII века Феофане Прокоповиче, изучал материалы, связанные с его эпохой.

Одновременно с «Историей одного города» создавался цикл «Письма о провинции», в котором писатель в публицистической форме разрабатывал проблемы, нашедшие гротесково-сатирическое решение в истории города Глупова.

«История одного города» при своем появлении вызвала самые разноречивые мнения. Часть критики вообще не поняла замысла писателя и видела в книге лишь «вздорную фантастичность» или «старую дребедень». Воинствующую позицию занял А. С. Суворин. В апрельской книжке «Вестника Европы» за 1871 год появилась его рецензия на «Историю одного города», в которой он утверждал, что писатель будто бы глумится над народом, над историей России. Салтыков-Щедрин был вынужден ответить письмом в «Вестник Европы» (см. стр. 568 наст. изд.). 2 апреля 1871 года он послал письмо — своеобразный автокомментарий к «Истории одного города» А. Н. Пыпину, известному историку, принимавшему участие в издании «Вестника Европы».

Тема этих двух писем Салтыкова-Щедрина — признание за народом решающей созидательной силы в истории и объяснение, почему народ этой своей силой не пользуется. Писатель требовал отличать два понятия, народ, представляющий собой идею демократизма, и народ, действующий на поприще истории, изображенный им в глуповцах. «…Глуповцы беспрекословно подчиняются капризам истории и не представляют никаких данных, по которым можно было бы судить о степени их зрелости в смысле самоуправления; напротив того, они мечутся из стороны в сторону, без всякого плана, как бы гонимые безотчетным страхом… Человек, которому с изумительным постоянством долбят голову… не может прийти к другому результату, кроме ошеломления», — писал в «Истории одного города» Салтыков-Щедрин, наблюдая за пассивностью народных масс и неспособностью их в настоящее время к историческому творчеству. Вину за это их состояние Салтыков-Щедрин возлагал на самодержавно-дворянское государство. Необходимость пробуждения у народа «зрелости в смысле самоуправления», политической сознательности он считал главной задачей времени.

На публикацию ответа в «Вестнике Европы» писатель не рассчитывал (она и не состоялась). Печатным ответом Суворину стала рецензия на двухтомник произведений Н. Лейкина («Отечественные записки», 1871, № 5), в которой писатель изложил свой взгляд на народ исторический («о сочувствии ему не может быть и речи») и народ демократический («ему действительно не сочувствовать нельзя… в нем воплощается безгранично великое. В этом «народе» замыкается начало и конец всякой индивидуальной деятельности; следовательно, несочувствие к нему, исходящее от отдельного индивидуума, равносильно несочувствию себе самому» — т. 9, с. 424–425).

Своей оценкой роли народных масс в историческом процессе и их участия в судьбах России Салтыков-Щедрин полемизировал с Львом Толстым, с фатализмом Платона Каратаева из «Войны и мира». Критик Н. Н. Страхов, посвятивший «Войне и миру» ряд статей, превознося кротость Каратаева, утверждал, что Каратаев заслонил собой «всю ту литературу, которая была у нас посвящена изображениям быта и внутренней жизни простого народа» («Заря», 1870, № 1, с. 111), а позже заявил, что Каратаев стал «живым, воплощенным решением той задачи, которая мучила Герцена» (там же, № 3, с. 114). Все это и дало повод Салтыкову-Щедрину аттестовать статьи Страхова в «Истории одного города» вначале как скучные, а потом как глупые.

Сочувственно отнесся к «Истории одного города» И. С. Тургенев, опубликовавший благожелательную статью об «Истории» в лондонском журнале «The Academy» (1 марта 1871 г.), в которой ставил Салтыкова-Щедрина в ряд крупнейших европейских писателей-сатириков: «Своей сатирической манерой Салтыков несколько напоминает Ювенала. Его смех горек и резок, его насмешка нередко оскорбляет… Часто… автор дает полную волю своему воображению и доходит до совершенных нелепостей… В Салтыкове есть нечто Свифтовское…» (И. С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем. Сочинения, т. 14. М.—Л., «Наука», 1967, с. 252–253).

«История одного города», эта «странная и поразительная книга» (Тургенев), до сих пор при общем верном понимании ее остается до некоторой степени неразгаданной в своих деталях. Это касается и частностей исторических, это касается и финала книги. В щедриноведческой науке грозное «Оно» трактуется по-разному: одни ученые видят в этом наступление «морового царствования Николая I», ссылаясь на слишком мрачный образ и на «Краткую опись», по которой в Перехват-Залихватском можно угадать самого Николая I. Но, вероятно, ближе к истине те, кто видят в этой торжественно-мрачной картине историческую неизбежность краха глуповского самодержавия, тревогу писателя и веру в будущее, в избавление от «ига безумия», его пророческое предсказание необходимости революционного свержения царизма. (Подробнее о различных точках зрения на финал «Истории одного города» см. т. 8., примечания на с. 545–547.)

В январе 1869 года, размышляя о «практических последствиях крепостного права» и предвидя связанные с ним «затруднения в будущем», Салтыков-Щедрин писал в «Признаках времени»: «Хотя крепостное право, в своих прежних, осязательных формах, не существует с 19 февраля 1861 года, тем не менее, оно и до сих пор остается единственным живым местом в нашем организме. Оно живет в нашем темпераменте, в нашем образе мыслей, в наших обычаях, в наших поступках. Все, на что бы мы ни обратили наши взоры, все из него выходит и на него опирается. Из этого живоносного источника доселе непрерывно сочатся всякие нравственные и умственные оглушения, заражающие наш воздух и растлевающие наши сердца трепетом и робостью… А еще говорят, нет крепостного права! Нет, оно есть; но имя ему — хищничество» (т. 7, с. 135–136). Таков был основной итог, с которым Салтыков-Щедрин подошел к порогу следующего десятилетия. Отмена крепостного права и другие реформы 60-х годов лишь проложили дорогу быстрому росту капиталистических отношений в стране, свободе буржуазного предпринимательства, принявшего, по наблюдению писателя, самые хищнические формы. Основной же вопрос, вопрос о судьбе человека, «питающегося лебедой», как именовал Салтыков-Щедрин широкие трудящиеся массы, не только не был решен, но их угнетение приобрело еще более изощренные формы. Погоня за рублем настолько широко захватила все сферы жизни общества, что даже нравственные идеалы оказались в руках «современных проворных людей, которые, с хладной пеной у рта, даже любовь к отечеству готовы эксплуатировать в пользу продажи распивочно и навынос» (т. 13, с. 537). Именно художественному анализу этих черт современности посвятил Салтыков-Щедрин свое творчество в 70-е годы. В частности, в цикле «Благонамеренные речи» он продолжил «исследование тех нравственных и материальных ущербов, которые несет человеческое общество благодаря господствующим над ним призракам» (т. 11, с. 21). В известном письме к Е. И. Утину от 2 января 1881 года писатель пояснил эту мысль: «Я обратился к семье, к собственности, к государству и дал понять, что в наличности ничего этого уже нет. Что, стало быть, принципы, во имя которых стесняется свобода, уже не суть принципы даже для тех, которые ими пользуются. На принцип семейственности написаны мною «Головлевы».

Первые главы будущих «Господ Головлевых» были напечатаны в «Отечественных записках» в октябре 1875 — мае 1876 годов в составе цикла «Благонамеренные речи». Первоначально Салтыков-Щедрин не собирался продолжать тему «Семейного суда», но очерк был встречен читателями с таким интересом к дальнейшей судьбе его героев, что у Салтыкова-Щедрина появилось желание написать для «Благонамеренных речей» еще несколько рассказов о головлевском семействе. Среди многих доброжелательных отзывов, благотворно повлиявших на это решение, надо прежде всего назвать имя И. С. Тургенева: «…Невольно рождается мысль, отчего Салтыков вместо очерков не напишет крупного романа с группировкой характеров и событий, с руководящей мыслью и широким исполнением?.. — спрашивал Тургенев Салтыкова-Щедрина в письме от 28 октября/9 ноября 1875 года. — «Семейный суд» мне очень понравился, и я с нетерпением ожидаю продолжения — описания подвигов «Иудушки» (И. С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем. Письма, т. XI, с. 149).

Мысля поначалу головлевские рассказы лишь частью публицистического цикла, Салтыков-Щедрин оказался теперь перед иной, сложной художественной задачей. Работая над «Выморочным», он пишет И. А. Некрасову: «Боюсь одного: как бы не скомкать Иудушку. Половину я уже изобразил, но в сбитом виде, надо переформировать и переписать. Эта половина трудная, ибо содержание ее почти все психологическое» (письмо от 9 июля 1876 г.).

Салтыков-Щедрин создавал «Головлевых», поддерживаемый одобрением и творческим участием многих литераторов. Алексей Жемчужников писал ему 28 сентября 1876 года о «Выморочном»: «Скажу вам, что я в восторге от Вашего Иудушки. Он, по моему мнению, одно из самых лучших Ваших созданий. Это лицо совершенно живое. Оно задумано очень тонко, а выражено крупно и рельефно. Вышла личность необыкновенно типичная. Она меня очень интересует. В ней есть замечательно художественное соединение почти смехотворного комизма с глубоким трагизмом. И эти два, по-видимому, противоположные, элемента в нем нераздельны. Хотелось бы продолжать смеяться, да нет, нельзя; даже смеяться жутко — он страшен». А в конце декабря Салтыков-Щедрин получил письмо от И. А. Гончарова (от 30 декабря 1876 г.), также очень заинтересованного новым психологическим типом Иудушки. Гончаров высказал предположение о конце, который постигнет Иудушку: «Вы правы, говоря, что у него должен быть свой Седан, именно Седан — в смысле только конца… Поэтому он и не удавится никогда, как Вы это сами увидите, когда подойдете к концу. Он может видоизмениться во что хотите, т. е. сделаться все хуже и хуже… но внутренно восстать — нет, нет и нет! Катастрофа может его кончить, но сам он на себя руки не поднимет!.. Ведь нанести себе удар ножом, пустить пулю в лоб — это значит все-таки сознать какой-нибудь ужас своего положения, безотрадность падения, значит почувствовать в себе утробу — нет, в такой натуре — ни силы на это нехватит, ни материалу этого вовсе нет!» Но Гончаров не смог провидеть в Иудушке такие глубины, какие открыл в нем Салтыков-Щедрин.

Лишь четыре года спустя читатели познакомились с последней главой головлевской хроники, «Расчет» (первоначально писатель назвал ее «Решение»), опубликованной в майском номере «Отечественных записок» за 1880 год. В том же году появилось отдельное издание романа, заставившее всех утвердиться в мнении, что в русской литературе открыта новая страница, автору которой удалось подняться на высоты, ранее доступные, пожалуй, только Гоголю.

Еще знакомясь с первыми головлевскими рассказами критика сравнивала их с романами Золя, а Иудушку называла русским Тартюфом (это мнение писатель сам опроверг на страницах романа, см. стр. 285 наст. изд.), но трагический исход, к которому привел Салтыков-Щедрин Порфирия Головлева, пробуждение человечности в Иудушке (когда уже ничего не осталось для него, кроме гибели) означали рождение принципиально нового художественного типа в мировой литературе.

Сам писатель подчеркивал жанровые особенности «Господ Головлевых». В то время как Лев Толстой, Тургенев искали опору и утешение в дворянской семье, для Салтыкова-Щедрина дворянство давно уже было исторически «умирающим», а принцип «семейственности» был уже потерявшим силу «призраком» (в чем с ним с горечью солидаризировался автор «Братьев Карамазовых»). «Роман современного человека разрешается на улице, в публичном месте — везде, только не дома; и притом разрешается самым разнообразным, почти непредвиденным образом», — отмечал Салтыков-Щедрин в 1869 году (т. 10, с. 33), объясняя необходимость появления нового, «общественного романа». Впоследствии он скажет: «У нас установилось такое понятие о романе, что он без любовной завязки быть не может; собственно, это идет со времени Бальзака; ранее любовная завязка не составляла необходимого условия романа, например, «Дон-Кихота». Я считаю мои… «Господа Головлевы»… и др. настоящими романами; в них, несмотря даже на то, что они составлены как бы из отдельных рассказов, взяты целые периоды нашей жизни» («М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников». М., ГИХЛ, 1957, с. 184).

С первых шагов знакомства с новым романом Салтыкова-Щедрина критика и читатели отмечали необычайную жизненность и типичность головлевского семейства. Для этого были основания не только в художественном таланте писателя, но и в его наблюдениях над реальной жизнью, над жизнью семьи Салтыковых.

Исследователями творчества Салтыкова-Щедрина было отмечено, что натурой для монументального «портрета» Арины Петровны Головлевой во многом послужила мать писателя Ольга Михайловна Салтыкова (см.: С. Макашин. Салтыков-Щедрин на рубеже 1850–1860 годов. Биография. М., «Художественная литература», 1972, с. 83–84 и др.). Одним из первых подметил это И. С. Тургенев: «Фигуры все нарисованы сильно и верно: я уже не говорю о фигуре матери, которая типична — и не в первый раз появляется у Вас — она, очевидно, взята живьем — из действительной жизни, — писал он в уже упоминавшемся письме Салтыкову-Щедрину. — Но особенно хороша фигура спившегося и потерянного балбеса». Существует реальный прообраз «Степки-балбеса» — брат писателя Николай Евграфович, плачевную судьбу которого почти детально воспроизвел Салтыков-Щедрин в «Семейном суде».

В письмах писателя, в воспоминаниях современников, в наблюдениях исследователей немало бесспорных свидетельств, что, создавая Иудушку, Салтыков-Щедрин в большой степени опирался на характерные черты своего брата Дмитрия Евграфовича. В апреле 1873 года Салтыков-Щедрин писал матери в связи с внутрисемейными тяжбами, затеянными братом, что у Дмитрия Евграфовича «одна система: делать мелкие пакости. Ужели, наконец, не противно это лицемерие, эта вечная маска, надевши которую этот человек одною рукою богу молится, а другою делает всякие кляузы?» (из письма от 22 апреля 1873 г.). В августе того же года Дмитрий Евграфович уклонился от делового свидания с братом: «По обыкновению своему Дмитрий Евграфович и тут устроил комедию: прислал мне свои соображения в форме письма к маменьке, с которого выдал ей, для передачи мне, скрепленную им копию. Ну не досадно ли видеть этого празднолюбца, который свои письма (на целом листе) пишет в трех экземплярах?» — замечает Михаил Евграфович в письме к брату Илье от 17 августа.

Друг Салтыкова-Щедрина, известный врач Н. А. Белоголовый, оставил следующее замечание о родных писателя: «Семья была дикая и нравная, отношения между членами ее отличались какой-то зверскою жестокостью, чуждой всяких теплых родственных сторон; об этих отношениях можно отчасти судить по повести «Семейство Головлевых», где Салтыков воспроизвел некоторые типы своих родственников и их взаимную вражду и ссоры, — но только отчасти, потому что, по словам автора, он почерпнул из действительности только типы, в развитии же фабулы рассказа и судьбы действующих лиц допустил много вымысла» («М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников», с. 608).

«Господа Головлевы» сразу же сделались одним из самых читаемых произведений Салтыкова-Щедрина и довольно быстро приобрели известность, еще при жизни писателя, не только в России, но и за рубежом: в 1886 году роман переводится на немецкий язык, в 1889 — на французский. В 1916 году роман был переведен в Англии, в 1917 году — в Америке. В последующие годы «Господа Головлевы» были переведены на многие языки мира, появилась обширная литература о романе.

Интересно свидетельство Т. Драйзера о первом знакомстве с романом Салтыкова-Щедрина: «…Я увидел перед собой первоклассное художественное произведение; это была хорошо знакомая автору и правдиво нарисованная картина целой эпохи русской жизни, подобной которой я не встречал ни у одного из известных мне русских писателей. Не скажу, что ее достоинства преуменьшили для меня значение произведений других, но его книга настолько по особому, так живо и действенно изображала русскую семью и все ее окружение, что это заставило меня увидеть в авторе не только выдающегося писателя своего народа, но фигуру мирового значения… Для меня совершенно ясно, почему марксисты и все сторонники социального равенства, борющиеся с классовым угнетением, видят в нем своего единомышленника, на которого они опираются и у которого черпают примеры, укрепляющие их веру и закаляющие ненависть к еще более грубым формам унижения человека и к социальной несправедливости — где бы они ни проявлялись» Письмо Н. Стрельскому от 9 октября 1939 г. — «Вопросы литературы», 1963, № 5, с. 197).

В настоящее издание включены избранные сказки Салтыкова-Щедрина, часть сказочного цикла, в который входит 32 произведения.

Почти все сказки были написаны в 80-е годы, в трудное для России время. 1 марта 1881 года взрывом бомбы, брошенной И. Гриневицким, был убит, по приговору партии «Народная воля», Александр II. Эта акция народовольцев оказалась высшей точкой демократического подъема 70-х годов. Отсутствие в стране исторической силы, способной к революционному действию, позволило правительству Александра III оправиться от потрясения. Оно убедилось, что крестьянство не поднимется на борьбу, и перешло в наступление: после разгрома «Народной воли» были уничтожены всякие надежды на демократизацию страны. «Второй раз, после освобождения крестьян, волна революционного прибоя была отбита, и либеральное движение вслед за этим и вследствие этого второй раз сменилось реакцией…» (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 5, с. 45).

Первым этапом реакции явилась «эра народной политики», целью которой правительство поставило привлечь «народ и общество» в качестве союзников на свою сторону в «искоренении крамолы», в борьбе с революционными настроениями демократической интеллигенции, народничества. В мае 1881 года на пост министра внутренних дел был назначен гр. Н. П. Игнатьев. По самой своей натуре это была очень подходящая фигура для проведения политики демагогии и обмана. «Кому в России неизвестна была печальная черта его характера, — писал об Игнатьеве в своих мемуарах начальник Главного управления по делам печати Е. М. Феоктистов, — а именно, необузданная, какая-то ненасытная склонность ко лжи. Он лгал вследствие потребности своей природы, лгал, как птица поет, собака лает, лгал на каждом шагу…» (Прим. к т. 14, с. 622).

Игнатьев стремился проводить идеи наиболее реакционной части дворянства, им было реализовано «Положение» об усиленной и чрезвычайной охране, которое В. И. Ленин назвал «фактической российской конституцией» (Полн. собр. соч., т. 21, с. 114). Игнатьев был одним из инициаторов создания «Священной дружины» — тайной добровольной организации для борьбы с революционерами, при нем московские охотнорядцы прославились физическими расправами с демократической интеллигенцией и студенчеством, при нем летом 1882 года прокатилась по России волна еврейских погромов.

Пришедший на смену Игнатьеву гр. Д. А. Толстой, в лицейские годы бывший в товарищеских отношениях с Салтыковым-Щедриным, к середине 60-х годов, будучи министром народного просвещения, перешел на позиции крайней реакционности и завоевал всеобщую ненависть как «злой гений земли русской». Н. К. Михайловский назвал его в 1880 году «министром народного помрачения». Программа Д. А. Толстого на посту министра внутренних дел была следующая: «…Убежден, что реформы прошлого царствования были ошибкой, что у нас было население спокойное, зажиточное, жившее под руководством более образованных людей (т. е. крепостников-помещнков. — Т. С.)… а теперь явилось разоренное, нищенское, пьяное, недовольное население крестьян, разоренное, недовольное дворянство, суды, которые постоянно вредят полиции… задача министра внутренних дел должна состоять в том, чтобы не развивать, а парализовать все оппозиционное правительству» (цит. по кн.: П. А. Зайончковский. Российское самодержавие в конце XIX столетия. М., «Мысль», 1970, с. 64–65). С именем Д. А. Толстого связаны установление откровенно реакционного курса и важнейшие акции правительства в 80-е годы: усиление сословной роли поместного дворянства, мероприятия в области просвещения (ликвидация автономии университетов, утверждение классической системы образования и церковноприходских начальных школ), националистическая, русификаторская политика на окраинах, создание жандармской охранки. Далеко не все мероприятия удалось правительству провести в том масштабе, какой был желателен, но атмосфера политической реакции 80-х годов была крайне тягостной. Достаточно последовательно была проведена борьба с прогрессивной печатью: демократические и либеральные издания одно за другим получали предупреждения и запрещались. Было запрещено обсуждать в печати деятельность правительственных учреждений, освещать работу земских и думских органов, обсуждать крестьянский н рабочий вопросы.

13 апреля 1884 года состоялось решение о закрытии журнала «Отечественные записки». «Еще один удар по голове, нанесенный русскому обществу Толстым, — писал в эмигрантской либеральной газете «Общее дело» (издававшейся в Женеве) друг Салтыкова-Щедрина Н. А. Белоголовый, — удар, давно подготовленный и о котором мы не раз предупреждали. «Отечественные записки» закрыты навсегда, и закрыты они без всяких «formes de proces»[208] и указаний и ссылок па их печатные преступления, а просто за вредное направление…» Н. К. Михайловский писал в нелегальной газете «Народная воля»: «Это был почти единственный орган русской печати, в котором сквозь дым и копоть цензуры светила искра понимания задач русской жизни во всем их объеме. За это он должен был погибнуть — и погиб» (цит. по кн.: П. А. Зайончковский. Русское самодержавие в конце XIX столетия. М., «Мысль», 1970, с. 292).

Салтыков-Щедрин тяжело переживал закрытие журнала, которым он руководил почти два десятилетия (с 1866 г.), и то, как теперь его сторонились прежние благожелатели: «Прежде, бывало, живот у меня заболит — с разных сторон телеграммы шлют: живите на радость нам! а нынче вон, с божьею помощью, какой переворот! — и хоть бы одна либеральная свинья выразила сочувствие! Даже из литераторов ни один не отозвался» (из письма к П. В. Анненкову, 3 мая 1884 г.). И через две недели: «…Я лишен возможности периодически беседовать с читателем, и эта боль всего сильнее… Будет ли продолжаться моя литературная деятельность, где и как она сложится — ничего еще определить не могу. Предстоит такая ломка, что в скорости оправиться с ней невозможно» (из письма к А. Л. Боровиковскому, 17 мая 1884 г.). А несколькими днями раньше он писал Кавелину: «Голова до сих пор полна совсем другим и, между прочим, сказками, которых задумано, а отчасти и написано до четырех штук. Надобно отказаться от этой книги, которая не повредила бы мне…» (из письма К. Д. Кавелину, 12 мая 1884 г.).

Тем не менее от «книги» сказок Салтыков-Щедрин не отказался, и работа продолжалась, хотя далеко не все задуманные им сказки были написаны. Лишь несколько сказок увидели свет в «Отечественных записках», в том числе «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил» (1869, № 2) и «Дикий помещик» (1869, № 3). «Премудрый пискарь», «Самоотверженный заяц» и «Бедный волк» были напечатаны в январе 1884 года, писатель намеревался их поместить еще во втором номере журнала в 1883 году, но, боясь цензурного предостережения и опасаясь за судьбу «Отечественных записок», он решил отложить их публикацию. Они появились сначала в женевском «Общем деле» (сентябрь 1883 г.) и вскоре были нелегально изданы отдельной брошюрой.

После закрытия «Отечественных записок» сказки появлялись, в основном, на страницах газеты «Русские ведомости». Салтыков-Щедрин пытался издать сказки небольшими брошюрами в России, но в разрешении на дешевое общедоступное издание ему было отказано. Почти все сказки имели сложную цензурную судьбу, а некоторые из них Салтыкову-Щедрину вообще не удалось напечатать в России, в частности, «Медведь на воеводстве», «Орел-меценат», «Вяленая вобла» — они были известны русскому читателю только по публикациям в эмигрантской печати.

В 1886–1887 годах появилось два отдельных издания сборника сказок (далеко не полных). Двадцать восемь сказок было опубликовано в собрании сочинений, которое писатель готовил в последний год жизни. Полностью цикл сказок Салтыкова-Щедрина был напечатан лишь при советской власти (в 1937 г. в Полном собрании сочинений, когда впервые была опубликована в нашей печати «Вяленая вобла»).

Цикл сказок — одна из самых популярных книг Салтыкова-Щедрина. Художественное совершенство и свобода мысли (Чехов назвал одну из сказок Салтыкова-Щедрина «прелестной штучкой», по смелости «совсем анахронизмом») всегда привлекали к ним внимание читателя. Цензурные гонения, нелегальные издания, заграничные публикации способствовали распространению их в списках, а интерес к ним в России обратил внимание зарубежного читателя. Еще в 1872 году появились переводы на сербский язык, в 90-е годы появляются переводы и отдельные издания на английском, польском, немецком и других языках. Одним из первых популяризаторов сказок Салтыкова-Щедрина была Э.-Л. Войнич: в подготовленную ею в 1895 году антологию «Русский юмор» были включены «Самоотверженный заяц» и «Орел-меценат».

Письмо М. Е. Салтыкова-Щедрина в редакцию журнала «Вестник Европы» (стр. 568). — Письмо написано между 2 и 6 апреля 1871 года. При жизни писателя опубликовано не было. Впервые напечатано в кн. «М. М. Стасюлевич и его современники», т. V, СПб., 1913.

Т. Сумарокова