История одного пета. Часть 2

Глава 8

На заре неожиданным сюрпризом для меня явилось присутствие над нашей телегой достопамятной желтой птички с розовым хохолком.

Я не поверил собственным глазам и даже протер их. Но они меня не обманывали – на ветке действительно спала милая птичка-ревун. Тысяча планов моментально пронеслось у меня в голове: и укусить, и ущипнуть, и хвостом врезать, и по хохолку настучать и т.д. и т.п. Однако все они улетучились, когда я увидел шишку, висевшую в метре над очаровательной птичкой. Мысленно поблагодарив матушку-природу за такой подарок, я полез претворять в жизнь свой план мести.

Пару раз оступился и чуть не упал вниз, приклеился в трех местах и оставил дереву на память несколько кусков шерсти. Печально, грустно, но я добрался до вожделенной шишки. Солнце ещё не встало, но небо на востоке начинало светлеть, поэтому следовало торопиться. Я, как заправский бобр, вгрызся в черенок моего орудия возмездия, и слой за слоем приближал торжество справедливости.

Наконец шишка осталась висеть на полоске коры, и я, тщательно прицелившись, сбил её задними лапками вниз. Как раз вовремя – птичка начинала встряхиваться и вот-вот должна была проснуться. В этот момент упавшая шишка добавила ей несколько минут забвения, небольшое вздутие на затылочной части и неприятную головную боль. Она, не приходя в сознание, слетела вниз. Все, я был отомщен и даже от избытка чувств пожал себе лапу. Но приключения с ревуном еще не закончились.

Птичка приземлилась на Пашкин живот, поэтому избежала каких-либо серьезных повреждений. Павел от этого не проснулся, пришлось спускаться вниз и, как в старые добрые времена, проводить хвостом у него под носом. Но если раньше хвост был мягкий и пушистый, то теперь под его носом проползло нечто холодное, скользкое и липкое от смолы. Позже Павел признался, что у него появилось ощущение, будто через его верхнюю губу иммигрировала семья змей. Он сразу же вскочил на ноги. Теперь уже мне пришлось успокаивать его и в нескольких словах описывать ситуацию.

В Пашкиных глазах зажегся знакомый по нашему миру хулиганский огонек. И это означало, что у него появился план проказы, которая кому-то очень не понравится. Павел начал оживать в этом мире, «ассимилироваться» как сказал бы Семен Алексеевич, при этом он обязательно поднял бы вверх указательный палец. С того момента, как мы попали в достопамятную конюшню, я не замечал у друга этого знакомого до боли огонька.

Пока остальные спали, Павел, при помощи амулета, просочился сквозь прутья решетки и, став невидимым, перенес начавшего подавать признаки жизни ревуна к стражникам под навес. Забавно было наблюдать, как птичка поднялась в воздух и переместилась на их стоянку, при этом ни разу не взмахнув крыльями. Сразу же вспомнились фокусники из телевизора, вытворяющие подобные чудеса на потеху публике.

Лишь трава приминалась под Пашкиными ногами, выдавая его перемещения в предрассветных сумерках. Птичка, покачиваясь как падающий лист, тихо легла у волосатого уха главного весельчака. Звуковая бомба заложена, оставалось только предупредить своих, чтобы они были готовы к оглушительному реву.

И вот Павел появился в клетке и тихонько разбудил Кана с Татиной. Не взирая на ворчание последней, он посоветовал быстро упасть всем на дно телеги, заткнуть уши и открыть рот. Затем подал пример, упав носом в солому и закрыв уши. Следом рухнул Кан. Татина что-то еще продолжала ворчать, но слов я уже не слышал. Как мог закрыл лапами уши и распахнул пасть, но из любопытства не стал зарываться в солому, а остался на поверхности посмотреть на недоверчивую Татину.

Птичка-ревун очнулась.

Этими тремя словами можно было описать все происходящее. Звук был такой сильны, что его можно было ощущать каждой клеточкой своего тела, «каждой фиброй души» как однажды выразился Павел о вокальных способностях своей матушки. Словно тысяча автомобилей загудели одновременно. Словно стадион футбольных фанатов взревел и задул в свои гудки. Пронзительный, выворачивающий наизнанку, звук взвился над тихим лесом и потом коршуном ринулся вниз. Упало несколько молодых деревьев, с близлежащих кустарников облетела листва, а их самих пригнуло к земле, да так и оставило. Глаза Татины остекленели, и она рухнула без сознания на дно телеги. Стражников я не видел, но ужасно им сочувствовал.

Через пять секунд вопль стих и наступило то, что люди называют «глубокая тишина». Даже ветер боялся шевельнуть листочком, а может и он где-нибудь валялся неподалеку, оглушенный местным вокалистом. Я рискнул выглянуть за борт телеги, мои пока еще лежали ничком и старались не подавать признаков жизни – лучше всего это получалось у Татины.

Громкоголосое создание, сирена местных лесов, спокойно поправляла свои перышки, попутно оглядывала окрестности в поисках новых врагов. Секунд двадцать ничего не происходило, затем нечаянная судорога прошлась по телу Монда. Последовала ожидаемая реакция. Птичка подскочила к нему, слегка повернула голову, будто прицеливаясь (я сразу же заткнул уши) и гаркнула ему в ухо – словно заправский киллер произвел выстрел на добивание. Звуковая волна снова накрыла поляну, но уже потише, чем в первый раз. Больше никто из стражников не шевелился, и, удовлетворенная осмотром места побоища, птичка с розовым хохолком отправилась по своим делам. Я проводил ее долгим взглядом.

«Павел, она улетела, опасность прошла» – сообщил я моему другу. Тот остался лежать.

«Кешка, а ты точно уверен, что её нет? Может она где-нибудь притаилась под кустиком и ждет нашего появления?» – спросил не рискнувший подняться Павел.

«Нет, точно улетела. Давай проводи работы по приведению в чувство Татины, да и стражникам не мешало бы «Скорую» вызвать. Толкни еще Кана, а то он так и пролежит до приезда в Башню. А он старенький – простынет еще. Да-а, натворила маленькая певунья больших дел. Если бы знал, то попросил бы выкинуть её подальше» – хмыкнул я.

Стражников следовало поправить, а как же иначе? Кто еще нас в Башню отведет да и запустит? Павел осторожно поднял голову, внимательно осмотрел окрестности и только тогда оторвал руки от ушей. Затем подошел к Кану и потряс его за плечо. Тот обалдело посмотрел на него и, увидев, что Павел подает знаки опустить руки, помотал отрицательно головой. Павел показал, что птичка улетела, но Кан лишь опустил голову вниз. Наконец Павел не выдержал и сам с трудом оторвал руки Кана. Жаль, что мой друг повернулся ко мне спиной и не видел мимического спектакля, показанного мной для одного зрителя.

Когда Павел в первый раз попросил Кана, я помотал головой и заткнул лапами уши, озираясь назад. Во второй раз я просто рухнул на борт и зажмурился. Видимо все это было настолько убедительно, что Кан поверил мне, а не моему другу. Это была моя маленькая месть за поражение в борьбе с лягухой.

Затем они вместе начали откачивать нашу ворчливую спутницу. Та никак не хотела приходить в себя, хотя Павел уже отвел душу, нахлестав по щекам. Потом он с умным видом взял ее за руку, подержал немного и, не найдя пульс, положил обратно. Мы с Каном переглянулись, гадая – оживет Татина от таких действий или нет.

Павел еще потрогал её за шею, в отчаянной попытке найти пульс, а может борясь с соблазном придушить. Наконец он осмелел настолько, что попытался сделать ей дыхание рот в рот. Это был его первый поцелуй, если не считать муслякания в детсаде и робких чмоков в щечку, при игре в «бутылочку». Но и такая кардинальная мера, описанная в сказках о спящей красавице, не принесла никаких результатов. Наша спутница не просыпалась. Когда у Павла из арсенала операций остался лишь прямой массаж сердца (и от этой идеи его глазки отчетливо загорелись), Кан отодвинул от тела Татины.

– Ты достаточно поиздевался, теперь пришла и моя очередь, – с этими словами он извлек из-за пазухи пучок красной травы.

Головки на стебельках похожи на крысиные носики, они подрагивали, словно втягивали в себя воздух. Кан разломил один стебелек под носом Татины. Резкий аммиачный запах резанул по моим нюхательным рецепторам, выдавливая из глаз слезы. Павел тоже вытирал вылезшую влагу. Зато результат налицо – Татина замахала руками, оттолкнула от носа стебелек и стремительно села. Несколько минут приходила в себя, трясла головой, видимо пытаясь этой тряской установить на место содержимое черепа. Кан дал ей понюхать еще какой-то малиновый цветок, и она окончательно пришла в себя. Вытерев обслюнявленный рот, она подозрительно поглядела на Павла, но ничего говорить не стала. И это было странно.

«Павел, похоже, этим жестом она посоветовала тебе научиться целоваться» – мысленно хихикнул я и повернулся навстречу восходящему солнцу.

«Кешка, а тебе поменьше надо с ней болтать. Не слишком ли много язвительности для такой маленькой мышки? Может тебя в слона обратить, чтобы размер соответствовал?» – парировал Павел.

«Ага, догадайся – на кого первого я тогда наступлю? Ну ладно, пошутили и хватит. Уже почти рассвело, пора бы и в дорогу. Давай, буди стражников!!! Да, я командую, а что еще остается? Без грамотного руководства и моих умных наставлений, ты давно бы пропал в этом мире» – с этими словами я повернулся к Павлу, но мои умные мысли пропали зазря – Павел уже возился у лежащих тел, переламывая под их носами пахучие стебельки.

Наши ревностные хранители правопорядка понемногу, стараясь не делать резких движений, вставали сначала на колени, а затем поднимались в полный рост. Контузило их здорово. Целый час они ползали по поляне как сонные мухи, забыв – зачем они здесь и где их вещи. Монд еще и заикаться начал. Кан наотрез отказался давать им малиновый цветок, каким он отхаживал Татину, мотивируя это тем, что они должны быть наказаны за жадность.

Мы в это время успели позавтракать и теперь делали ставки, кто первый из стражников вспомнит о нашем существовании. Как ни странно этим первым оказался наиболее пострадавший Монд. Он долго смотрел на навес, хмуря и морща лоб, потом его глаза упали на телегу. Затем он свел воедино два своих наблюдения, и от этого союза родилась новая мысль, которое он тут же поспешил озвучить.

– Р-р-ребята, мы шли с-с-сдавать п-п-п-п… – пытаясь выговорить неподдающееся слово, он оплевал лицо Торда (нарочно или нет – мы так и не узнали), – п-п-п-пленников. Д-д-д-д – теперь он оплевал Истрита, остальные на всякий случай отодвинулись подальше, – д-д-давайте же с-с-собираться.

Еще минут пять эта информация доходила до Торда, Истрита и остальных. Все-таки сознание понемногу прояснялось, контузия с боем уступала место здравому смыслу и привычной жадности. Немного посовещавшись, причем Монду велели отвернуться в сторону, наши сопровождающие решили позавтракать, а уже потом двигаться дальше.

Нас опять накрыли покрывалом, и в этот раз мера предосторожности оказалась очень кстати. Ближе к обеду наша процессия проезжала около небольшой деревушки. Там было всего два стражника, которые тоже изъявили желание поучаствовать в акции передачи особо опасных преступников в жесткие руки закона. Однако в этот раз «наших» стражников было больше и поэтому деревенским было отказано в самой прямой форме, с некоторыми физиологическими уточнениями пути, по которому они могут отправиться. Тогда те скрылись за забором, состоящим из частокола грубо отесанных бревен. За воротами мелькнули несколько обшарпанных невысоких домиков, крытых пучками соломы.

Через две минуты все население деревни высыпало на околицу, каждый нес в подоле предметы, напоминающие по форме яблоки. Ну, с яблоками я, положим, ошибся – стражник взмахнул рукой и на нашу телегу обрушился град булыжников. Судя по частоте попаданий, опыт в этом деле у них был изрядный. Хотя ткань, которой мы были накрыты, сдерживала камнепад, все же несколько пролетели внутрь.

Павел накрыл своим телом сжавшихся в углу Кана и Татину (я, понятное дело, уже сидел у него за пазухой), поэтому нас не коснулся ни один камень. Видимо один из камней попал в лошадей, поскольку наша телега резво дернулась и понеслась, подпрыгивая на ухабах. Вслед нам раздались вопли стражников, которые во время обстрела скрывались за телегой. Вскоре вопли и удары об решетку стихли, и тогда Татина подала голос.

– Павел, ты уже можешь встать. Хотя, если Кану понравилось твое общество, то можете лежать и обсуждать плывущие по небу облака, а мне еще нужно коней останавливать, – Татина выбралась из-под живого щита и начала поднимать ткань с передней стенки клетки. Павлу тоже не улыбалось лежать со старичком, потому что он кинулся ей помогать, заодно поддерживая на особо высоких прыжках. Вместе, они своими голосами, а Павел еще и вылез наружу, кое-как утихомирили лошадей и те остановились.

– Молодые люди, мы довольно далеко оторвались от наших жадных друзей, и я предлагаю их немного подождать, тем более, что уже показалась Башня Безмолвия, значит, мы скоро будем на месте, – палец Кана показывал на север. Там, за верхушками деревьев, протыкал небо длинный тонкий шпиль.

Ребята согласились с Каном и решили доесть припасы – неизвестно, когда еще удастся перекусить и удастся ли вообще. Кан оторвал от связки последнюю рыбешку, вопросительно посмотрел на меня и отрезал-таки хвостик, который я с аппетитом тут же умял.

Татина с Пашкой флегматично дожевывали вяленое мясо с хлебом, запивая остатками воды из фляжки, когда из-за деревьев донеслись голоса стражников. Ребята быстренько уничтожили следы обеда, то есть выбросили кости подальше и вытерли сальные губы.

Догнавшие нас бодрые слуги закона теперь были похожи на солдат разбитой армии. Их блестящие латы украшены вмятинами и выбоинами, трое хромали. У Торда наливался багровый синяк под глазом, Истрит задорно алел правым ухом, все остальные в той или иной мере поцарапаны и побиты. В глазах все также горел огонек наживы, и он разгорелся еще ярче, когда увидели нашу телегу. Хотели обрадоваться, но это вышло так слабо и неубедительно, что они просто махнули рукой и, взяв лошадей под уздцы, понуро побрели к Башне.

По пути не было оборонено ни слова, вероятно, они думали какими дорогами идти обратно и как уберечь свою долю от остальных. Это видно по бросаемым искоса взглядам, более ласковых глаз я еще не видел.

Мы двигались шагом, не торопясь обдумывали дальнейшие действия. Башня становилась все ближе и ближе, медленно, но верно вырастала из-за вековых деревьев. Чем ближе мы к ней подъезжали, тем реже становились деревья, мельче кустарники, а трава вообще росла желтыми клочками. Все больше возникало просветов и просек, на деревьях чернела какая-то гниль, а не лепетали листки на ветру. И не потому, что им было лень, а потому, что они отсутствовали. Неожиданно всякая растительность кончилась, и мы выехали на песчаное поле, которое простиралось на много километров. Пустыня Сахара.

Песок был такого цвета, словно здесь произошло великое побоище, и он в полной мере напитался расплесканной кровью. У моих спутников возникли примерно такие же ассоциации, поскольку они прекратили шептаться и приникли к прорехам в ткани, не в силах оторваться от красной равнины. Эта краснота простиралась до горизонта и посреди этого поля высилась пресловутая Башня Безмолвия.

Теперь я понимаю, почему её называли с большой буквы. Размеры поистине впечатляли. Когда-то давно, в моей прошлой жизни, по телевизору показывали самые высокие башни. Я тогда в полглаза посматривал на виды с высоты птичьего полета, на всякие разные башенки, тонкие и толстые, на большие и маленькие, на прямые и наклонные. Но эта «малышка» похожа на результат романтического союза Останкинской и Эйфелевой башен, своего рода плод русско-французской дружбы. Округлой конусообразной формы, она расширялась к низу и становилась почти неразличимой вверху.

– Офигеть! – проговорил Павел и я с ним согласился.

Чем ближе мы подъезжали, тем меньше мне в нее хотелось. Казалось, что она вырублена из цельного куска камня, а маленькие и узкие окна даже на бойницы не похожи, словно мелкие трещинки, они были предназначены лишь для вентиляции. Перед Башней выкопан глубокий ров с обеих сторон украшенный вкопанными заостренными бревнами. Это когда мы подъехали ближе я увидел, что бревна утыканы ржавыми гвоздями, а склоны оврага усеяны осколками битой посуды, острыми кусками сломанных пик, алебард и сабель, и всякой прочей дребеденью, предназначенной затруднить как нападение, так и побег. За рвом возвышалась стена высотой метра в четыре, с рваными краями и торчащей арматурой.

«Павел, ох и не нравится мне здесь. Ты бы узнал у Кана, какой у него план освобождения Кристана?» – спросил я у своего молчащего друга.

Павел почесал макушку, что означало стимулирование мыслительного процесса, и ответил: «Кешка, а ты где только что был? Мы уже целых два часа обсуждаем, как лучше добраться до пленника, а ты лишь сейчас очнулся. Мы решили действовать по ситуации, так как не знаем, где его держат. Оказывается, это не только место заключения и отбывания наказания, но еще и механизм по добыче целительной воды. Заключенные заставляют его работать, и вода поступает на поверхность, но в очень малых количествах. Эту воду раньше использовали для лечебных целей, в аптекарских делах, а теперь король Стим повадился принимать из нее ванны. Вот и работает эта Башня круглосуточно, а не так как раньше – днем. Из-за того, что её высасывают в таких количествах, песок и покраснел»

«Чего? Песок покраснел из-за откачки воды?»

«Как это между собой связано, я не вполне понял, но похоже, что эта вода является кровью местной земли. Поэтому около Башни ничего не растет, так как на поверхности всё исчерпали. Высохшие деревья сгнили за месяц и рассыпались пылью, та же участь ожидает и близлежащие, заметил – какие они стоят? Кан сказал, что если добыча будет и дальше производится в таких количествах, то через год все вокруг на многие сотни километров покроется этим красным песком, выселяя людей и животных. Кстати её только недавно назвали Башней Безмолвия, до этого она была исправительным рудником. Ссылали в него только самых отъявленных преступников, чтобы те искупили своим трудом преступления и заодно исправиться. Водные пары благоприятно воздействуют на психику, исправляя людей в хорошую сторону, и поэтому сюда редко кто возвращался. Но почему-то с королем Стимом этого не происходит».

«А почему же её сейчас Безмолвной называют?» – поинтересовался я.

«А ты помнишь, как толпа отреагировала на наше представление, или мужчина на удар Торда? Вот именно – безмолвно и безмятежно. Так же сейчас и в Башне крутится механизм, ни криков, ни стонов. Люди делают работу беззвучно, умирают, на их место присылают других. Лишь в каком-то отделении находятся чувствующие и соображающие. Вот таких и «любят» надзиратели, поэтому и платят за них, чтобы вдосталь поиздеваться и послушать крики. Из-за этого, наверно, нас везут сдавать с такими почестями» – Павел хмыкнул, вспомнив «почести».

«А все же, зачем им деньги? И почему они отличаются от остальных?» – повторил я наболевшие вопросы.

– Господа стражники, а зачем вам золото, и почему вы не такие как остальные жители? – переадресовал мои вопросы Павел, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Не твое дело, сиди и не вякай, и так из-за вас пострадали! – брат Торда зло пнул по колесу телеги.

– Да ладно тебе, Миск, и так они скоро уйдут в неизвестность, пусть хоть напоследок узнают нашу маленькую тайну. Отличаемся же мы особой благосклонностью короля, потому что поддержали его. Когда он пришел к власти, то даровал нам эти мешочки с заговоренными травами, чтобы мы блюли порядок в королевстве, – Торд показал обычный холщовый мешочек, ничем не примечательный. Такие же мешочки я где-то видел раньше. – Нам строго-настрого было запрещено открывать их, но все же один из наших не удержался и сорвал печать. Тогда он стал таким же скотом, как и остальное население – ничего уже не помогало. Ну, нам любопытно стало, мы открыли его мешочек, а там была лишь полынь и кусочек камушка, почти песчинка. Вот и вся тайна отличия, в какой-то травке и песчинке. А золото всегда в цене, неизвестно – сколько продлится время людского забвения, а капиталец всегда при нас останется, да и в кости будет на что поиграть. А теперь заткнитесь и ведите себя спокойно, скоро подъедем к мосту.

Я вспомнил, где видел эти мешочки – на братьях-людоедах, так же на шее у спящего Славко и еще где-то. Так вот в чем дело, ну и дела тут творятся. О своих наблюдениях я поделился с Пашкой, он сперва не поверил, но потом просто замолчал, погруженный в свои раздумья.

Еще полчаса мы продвигались в сплошной тишине, лишь пофыркивание лошадей, скрип песка под колесами и людское дыхание выдавало наше присутствие. Хорошо хоть с клетки сдернули покрывало, а то под сплошным солнцем дышать становилось нечем.