История одной компании

1

Старые, поношенные детские ботинки, разноцветное женское белье, рваные брюки, винты, молотки, гвозди, пустые бутылки, куски олова – все было разложено на длинных прилавках, все продавалось по десятке. Но попадались и шерстяные кофточки и нейлоновые блузки, а у мехового полушубка Ленька даже остановился. «Умные люди сейчас думают о зиме. Но тысяча рублей! Это больше моего месячного заработка. Отпадает».

Между прилавками сновал народ. Покупали мало. Так просто, воскресное развлечение. А рядом государственные магазины. Все новое. Зато дороже. Продавцы и покупатели иногда здоровались. Вероятно, соседи. Ленька взглянул на часы. Всего одиннадцать. Ну, время тянется! Вот он и побывал на воскресном базаре. Говорят, до революции этот город славился своими ярмарками. Интересно, что тогда продавали?

– Почем кофточка? – спросил Ленька.

– Триста. А поторгуемся, может, сбавлю, – ответила пожилая женщина. Лет двадцать назад ее лицо, наверно, походило на «идеал». Теперь все стерлось.

Кофточка Леньке была ни к чему.

– А туфли?

Опять же туфли женские, еще совсем ничего, но зачем они ему? Любопытства для.

– Двадцать пять рублей.

Ленька удивился. Он думал, минимум сто.

– Нет, – сказал Ленька, – пятерка – красная цена.

– Беги, воруй, пока трамваи ходят.

Заявление было весьма неожиданно. Значит, обиделась.

– Воля ваша, – галантно ответил Ленька и пошел.

– Молодой человек, ладно, я согласна, – раздалось вслед.

Ленька ускорил шаги. Людям нужны деньги? Полдня стоят, чтобы пятерку заработать.

Недавно в обеденный перерыв к Леньке подсел Шарипов, рабочий из его смены.

– Мастер, отпусти меня завтра.

– Болен? – спросил Ленька суровым голосом начальства.

– Да нет, картошку надо копать.

– Чего? – спросил Ленька. – Соображаешь? Это тебе производство, а не колхоз! Картошка! А планы?

– Эх, мастер! – вздохнул Шарипов и, словно беря реванш, сказал: – Вот ты учился, учился, а зарабатываешь меньше, чем я.

Закусочная прямо у выхода с базара. Зашел – опять же ради любопытства. К стойке не пробиться. Толпа. Столики заняты. Сидят почти друг на друге и все как по команде едят борщ или пьют пиво.

Двое рядом с Ленькой. Диалог:

– Смотрю, Ваня, ты кого-то никого.

– Да оно бы ничего, если бы кабы что, а тут не токмо что, а прямо почем зря.

Энергичная красивая продавщица убирала пустые кружки и кричала мужским голосом, чтобы закрывали дверь. Оборванный пожилой мужик внимательно следил за ней через толстые стекла очков. Вот стоит недопитое пиво. Он схватил продавщицу за руку.

– Дай допью.

«Чем здесь люди живут? – подумал Ленька. – Кто на заводе – те в порядке. Что здесь делать, если не работать на заводе? Зачем жить?» Словом, Леньке везет. Занесло! Ну и дыра! Два-три кинотеатра неделями крутят старые ленты. По воскресеньям традиционный маршрут: базар, универмаг, продовольственный магазин – и привет, сиди дома.

Ленька побрел домой. Погода еще ничего. Золотая осень. Но пылища! И мостовые… На один край доски наступишь, другой тебя догоняет. Вот так, молодой человек приятной наружности в элегантном немецком костюме (в ГУМе за шестьсот рублей знакомая достала)! Это тебе не Москва, не улица Горького. Это настоящая жизнь.

Крик у овощного ларька:

– Какое ты право имеешь ее оскорблять? Она на работе находится!

Универмаг. Центр культуры. Мужчины по случаю воскресенья и солнца все в черных костюмах. Мода сороковых годов. Зато бостон. Здесь принято покупать один дорогой костюм, чтобы хватило лет на десять. И почему Ленька за полтора месяца не видел ни одной приличной девушки? Приличной в смысле внешности.

– Москвич! Приветствую! Как вам наше житье-бытье?

Ленька изобразил почтительную улыбку. Перед ним стоял главный металлург завода. Ленька вспомнил свою первую встречу с ним. Тогда главный металлург пришел в литейку и накинулся на Леньку:

– Как с деталью «МК-8951»?

– Я даже не знаю, что это за деталь.

– Как на знаете? Сколько работаете?

– Второй день.

– Все равно должны знать!

Так было поставлено дело. Новичок, не новичок – один спрос. И Ленька до сих пор уходил с завода часов в восемь вечера вместо положенных пяти. Впрочем, он даже радовался этому. В цехе время летело быстро.

– Втягиваюсь постепенно. Привыкаю, – сказал Ленька.

– А я смотрю, – продолжал главный металлург, – кто это «в толпе избранной стоит безмолвный и туманный? Для всех он кажется чужим. Мелькают лица перед ним, как ряд докучных привидений»? Виноват, в молодости проходил «Евгения Онегина».

– Зачем же так сурово? – сказал Ленька. – Я так просто…

– В восторге от местных картин. Понятно. Идемте со мной на мотокросс. Или вы очень заняты?

На мотокроссе Ленька был впервые и не подозревал, что сюда приходит чуть ли не половина города.

Машины шли с диким ревом, из-под колес летели комья земли. Гонщики, как бывалые асы, резко ложились на поворот. Какой-то мальчишка вдруг выбежал на трассу. На него несся отставший мотоцикл. Мальчишка остановился посредине, замешкался. Мотоцикл сделал странный прыжок в сторону. Толпа ахнула. Мотоцикл дергался на боку, бешено крутя колесами. Гонщик лежал шагах в десяти. Последние метры его протащило по земле. Толпа в сотню глоток материла мальчишку. Гонщик молча встал, пошел, прихрамывая. На его черном от пыли лице была кровь. Он поднял машину и скрылся за поворотом, так и не произнеся ни единого слова.

– Да, – сказал Ленька, – лихо. Чувствуется мастер. Откуда он?

– Как, вы не узнали? – удивился главный металлург. – Колька Демидов, из вашего цеха! Это еще что, иногда они устраивают прямо цирковые представления. К забору – знаете наш забор, все-таки метра два – приставляют под углом длинную доску, и с другой стороны такая же доска. И на полном ходу перемахивают. Зрелище, должен отметить!…

Вечером Ленька был в гостях у Ильи Марковича, так звали главного металлурга.

Пока жена выставляла огурчики, помидорчики, картошку и прочую снедь, Илья Маркович рассуждал об охоте. Настоятельно рекомендовал Леньке купить ружье.

– Здесь не Подмосковье, где сто человек на одного зайца. Здесь зазеваешься, так зайцы с ног собьют. Или вас больше тянет к городским развлечениям? В нашем театре были? Ах, да, простите, столичный житель. Кто в Москве остался?

– Мать и сестра.

– Скучаете по ним?

– Немного. Посылаю по двести в месяц. Больше не могу.

– И то дело. Но вы быстро в гору пойдете.

Ленька рассказал главному металлургу про разговор с Шариповым. Илья Маркович не удивился. Это, мол, пройдет. Ребятишки, еще не понимают. Раньше вообще никто не учился. А теперь двадцать процентов в вечерней школе и техникуме.

– А когда я сюда приехал семь лет назад, знаете, какой был самый популярный анекдот? Двое грабителей останавливают прохожего: «Снимай пальто». «Пожалуйста, но оно у меня единственное». «Хватит врать. Ладно, тогда снимай шапку». «Пожалуйста, но ведь мне другой не купить». «Пиджак!» «Последний забираете, граждане». «Да кто ты такой?» «Инженер». «Инженер? Что ж молчал? Ванька, дай ему десятку!» Вот так мы здесь забавляемся. В преферанс играете? Отлично. Есть любители. Всегда будем рады.

Потом появилась бутылка с лимонными корочками, и пошли в ход огурчики, и помидорчики, и потешные байки из быта города и завода.

И только однажды (может, потому, что Ленька слишком пристально рассматривал буфет с разнокалиберными графинчиками, полки с книгами, занавески и прочий домашний уют) Илья Маркович неожиданно сказал:

– Вы сидите и, наверно, думаете, мол, вот как человек опустился: водочка, закуски, карты, городские сплетни, словом, маленький мирок, провинция. А вы не торопитесь с выводами. Нас не стоит осуждать. Осуждать тут многие брались. Да не выдерживали полугода и сматывались обратно, обивать пороги столичных учреждений. Поживете, поймете: нам многое надо прощать. Потому что мы остаемся, мы работаем. Мы здесь очень нужны. Это вы скоро почувствуете.

Ленька сначала опешил.

– Зачем мне так думать? – пробормотал он.

– Хорошо, – ответил Илья Маркович. – Я не вас лично имел в виду. Так. Абстрактно.

И вечер покатился по старым рельсам.

Ковш медленно наклонялся. Казалось, он был наполнен вареньем, и красная с черными пятнами пенка уже остывала, а в форму хлынула молочная струя металла. На потолке задрожали тени железных перекрытий. На минуту все замерли.

Ленька подошел к Демидову и положил руку ему на плечо. Демидов оглянулся, дернулся, засуетился (вероятно, подумал, что неудобно перед мастером стоять руки в боки), но Ленька остановил его. Он и сам испытывал чувство растерянности и восхищения перед раскаленным потоком. Он видел это уже сотни раз, и каждый раз зрелище завораживало его.

Фонтан брызг угас, красное дно запрокинутого ковша тускнело, как заходящее солнце. Гипноз кончился, все занялись своими делами.

– Майоров!

Его вызвал начальник цеха. Павел Петрович (на заводе его звали Пал Петров) хотел выяснить причины вчерашнего брака. Но Ленька начал подробно рассказывать, что в этот момент его в цехе не было, он задержался на совещании, хотя понимал, что начальника интересуют не причины его отсутствия, а причины брака. Но, понимая это, Ленька все-таки продолжал подробно объяснять, почему его задержали на совещании. («Ничего себе идиотом я выгляжу в глазах Пал Петрова», – мелькнула мысль). Наконец начальник прервал его и прочитал ему краткое внушение. Ленька сумрачно слушал, думая про себя: «Хоть бы отметил, что весь месяц мы работали без брака, – попробуй, найди еще таких».

Потом начальник изменил тон: он заявил, что, дескать, многие бригады на заводе дают повышенные обязательства, и, конечно, смена Майорова справляется с планом, но ведь праздники на носу, и вообще так принято…

«Теперь Пал Петров дает мне возможность отыграться, – подумал Ленька. – Интересно, делает ли он это сознательно? Ведь он отлично понимает, что после разноса я вряд ли буду сговорчивым. Или это педагогический прием: сначала разнести, а потом показать, что я тоже кое-что решаю?»

– Нет, не можем, – сказал Ленька.

– Почему? – усмехнулся начальник.

– На одном энтузиазме не вылезем. Сначала рабочие должны набивать опоки чуть-чуть быстрее, чуть-чуть увереннее, а это может прийти только со временем. И потом, установите в цеху пескомет. Тогда мы сразу дадим двести процентов. Впрочем, вы это сами знаете.

– А вот и поставим, – не то с усмешкой, не то с угрозой сказал Пал Петров.

Ленька давно решил, что при столкновениях с Пал Петровым он должен хоть в какой-нибудь мелочи, но не соглашаться с ним. Авторитет Пал Петрова был настолько велик, что с ним почти никто не спорил. Пал Петров знал это и свои разговоры с подчиненными часто заканчивал иронической фразой: «Это моя точка зрения, но вы, наверно, станете возражать?» – ожидая, что собеседник тут же скажет: «Да нет, что вы, Пал Петрович!»

Ленька обязательно к чему-нибудь да прицеплялся. И как ни странно, но ему казалось, что таким поведением он завоевывает все большее уважение начальства.

Со старшим технологом у Леньки была другая политика. Старший технолог имел репутацию человека въедливого, книжного. Он следил, чтобы все выполнялось точно по расчету – грамм в грамм, секунда в секунду. Старые же мастера, полагаясь на свой опыт, придерживались проверенного принципа – «на глазок». Когда старший технолог вызывал Леньку, Майоров послушно записывал все его выкладки и расчеты. Мастера подтрунивали над абсолютной верой Майорова в цифры технологии, Ленька отвечал весьма сдержанно: «у вас большой стаж, вы люди знающие, а я новичок», – что, естественно, им льстило.

После разговора с начальником Ленька пошел к рабочим и провозился с ними почти до конца смены. И здесь Ленька старался показать формовщикам, что он не чурается «грязной работы».

Он заметил, что, вынимая отливки, рабочие попеременно отдергивают руки и как-то странно размахивают ими.

– Шарипов, – сказал Ленька, – почему новые рукавицы не получили?

– Не дают, – мрачно ответил Шарипов.

– Я же подписал заявку. Ходили?

– Кончился лимит. А на складе у Веры черта с два получишь. Зверь, а не человек.

Ленька пожал плечами и сам пошел на склад. Вопрос о рукавицах был для него не технологический, а психологический. Получит – будет в глазах рабочих человеком. Не получит – окажется болтуном.

Ленька представлял себе кладовщицу Веру этаким цербером и решил сразу подавить ее всеми авторитетами, включая главного металлурга. Но, придя на склад, он увидел молоденькую девочку и понял, что надо срочно искать «новый ход». На Веру, наверно, все пытались кричать, надеясь, что она еще маленькая и не устоит. А Вера, чувствуя это, сразу становилась твердой и непреклонной.

Вера подозрительно косилась на приближающегося Майорова, и Ленька готов был поклясться, что она встретит его фразой: «Приходите завтра, сегодня склад закрыт».

– Так это вы? – сказал Ленька, ласково улыбаясь. – А я вас еще в воскресенье около универмага заметил. Вот, думаю, милая девочка, как бы познакомиться.

Он действовал почти наверняка. В воскресенье Вера хоть раз, но обязательно забегала в универмаг, так просто, для развлечения.

Он рассыпался мелким бесом. Он припомнил весь свой московский опыт. «Уж если я ее не обольщу, – думал он, – грош мне цена».

Ленька вернулся в цех, когда уже работала другая смена, Но на плече у него была связка новеньких рукавиц.

А потом его снова вызвал Пал Петров, а потом он опять долго сидел у старшего технолога, и все это были неотложные дела, а потом неотложные дела кончились, но Ленька придумывал себе все новые и новые занятия.

Он откровенно тянул время. Не хотелось покидать цех, где ему нравилось все: и суета, и авралы, и захватывающий ритм работы, и постоянное ощущение, что лично ты все время кому-то нужен, и сложные отношения между начальником, мастерами и рабочими, и даже сам воздух с его специфическими запахами – цех, где мелькали тени железных перекрытий, когда шла плавка, и вспыхивали струи металла, как долгие зарницы.

Ленька ждет автобуса. Напротив – остановка того же автобуса, но в другую сторону. Ленька стоит в середине очереди. Напротив – такая же очередь. И там он видит ее. Она в зеленом, не то в темно-синем плаще. К той остановке подходит автобус, но Ленька сквозь стены автобуса видит, что она не садится. Подходит Ленькин автобус, но он тоже не садится. Автобусы уходят. Ленька видит, что она по-прежнему стоит в очереди. Снова подходят машины, и снова Ленька и она не садятся. Так проходит какое-то время. Наконец скрываются последние автобусы. Уезжают последние пассажиры. Он остается один, а на той стороне улицы стоит она. Быстро темнеет. Ленька не может разглядеть ее лица, но знает, что это она. Он оглядывается. Ни машин, ни прохожих. Он перебегает улицу.

Когда утром Ленька пытается вспомнить подробности, ему кажется, что этот сон он видел уже несколько раз.

Арбатская площадь кружилась вокруг деревянного постамента с устремленной вверх ракетой, как пластинка, насаженная на шкив проигрывателя. Кругами по ней ходили конькобежцы, из-под коньков вылетали определенные мелодии. У каждого своя. «Мамба-рокк» вперемежку с «Каким ты был». «Вот техника шагнула, – подумал Ленька. – Коньки вместо иголок!» И, перегнувшись, полез под шлагбаум, на котором была надпись: «Арбатская республика».

Люди передвигались по Арбату несколько странно. Они цеплялись специальной тросточкой за провода и скользили, пока не приближались к нужному дому. Тут они дергали за тросточку (как кондуктор трамвая за звонок), провод на секунду опускался, и они оказывались на мостовой.

Руслан катил перед собой большое колесо от самосвала, направляя его металлической ручкой.

– Привет, – сказал он Леньке, – у меня персональная машина. Хочешь, подвезу?

– Нет, – сказал Ленька, – Так дойду. Где Медведь?

– В «Праге». Стоит у входа с большим блюдцем. Он метрдотель. Лютует. Забывает старых товарищей. Без галстука не пускает.

Ленька зашел в магазин. В углу стояла Алла и целилась в него, натягивая галстук, словно рогатку. Раз! И галстук, спланировав, оказался на Ленькиной шее.

Но Ленька решил пройти дальше по Арбату. Когда он дошел до дома, где раньше помещалось кафе-мороженое, то увидел Барона, который сидел за непонятным сооружением, напоминавшим пианино. Сашка нажимал на клавиш, и из окон семиэтажного здания, как на пружинах, высовывались жильцы. Каждому клавишу соответствовали определенные три окна. Иногда Сашка играл гамму, и люди мелькали почти во всех окнах.

– Видишь, – сказал Барон Леньке, не оборачиваясь и продолжая нажимать на клавиши, – где-то замкнуло. Ищу Z. Он должен быть во втором слева, на пятом этаже. Никак не могу попасть на него. Может, слесаря вызвать?

Но Ленька не ответил, потому что оказался у Смоленской площади. Там, закрывая площадь, висел огромный экран, и на экране перед зрителями, повисшими на тросточках плотными рядами, как пальто в театральном гардеробе, шла сельскохозяйственная кинокомедия, где в главной роли выступал Бутенко. Леньку заинтересовало, куда поставили кинопроектор. И тогда он увидел маленький «Москвич», из каждой фары которого попеременно выходили пучки света. В «Москвиче» сидел старый глухой сапожник, частная лавка которого находилась на Большой Молчановке, и курил трубку. Бутенко на экране спорил с бородатым мужиком и вдруг, повернувшись к зрителям, закричал: «Ленька! Давно приехал?»

Что-то толкнуло Леньку в бок. Он оглянулся. Сзади стояла детская коляска, а в коляске – огромная бутылка молока. Коляску вел Пятерка. Он сказал голосом Ленькиной квартирной хозяйки: «Леня, молоко уже вскипело!»

Ленька открыл глаза. Над ним стояла Лидия Васильевна, женщина, у которой он снимал комнату, и говорила:

– Леня, молоко вскипело, пора вставать.

«Мишка, здорово!

Что это вы, проклятые алкоголики, перестали мне писать? Зазнались?

Здесь у нас зима. По воскресеньям хожу на лыжах. Холодно, но терпимо.

Перевели меня на должность старшего технолога. Растем помаленьку. К Новому году обещают дать комнату.

С личной жизнью здесь по-прежнему полный провал. Хотя появилась некто Галя в конструкторском бюро. Очень в порядке. Из Ленинграда. Но подойти к ней никак не могу. Пока не было повода.

Выписываю разные книги по литейному делу. Знаешь, завод с перспективами. Будет где развернуться.

Как вы там убиваете время? Собираетесь?

Всем привет!»

«Старая галоша!

Куда ты пропал? Сам не пишешь, а нас обвиняешь. Мы уже тут решили, что тебя съели волки или что ты сгорел на производстве.

Рад твоим успехам. Давай не упускай свою Галю, Не роняй московской марки.

Я вкалываю на ТЭЦ. Работа не очень. Думаю, куда бы сбежать. Тут никаких вакансий не предвидится. Лет десять можно просидеть рядовым инженером, пока не умрет твой непосредственный начальник. А у меня начальство здоровое, играет в теннис.

Часто вижу Барона. Он в «ящике». Платят там хорошо, но он рвется на теоретическую работу. Еще появляется Пятерка. Прибыл недавно из экспедиции. Готовится к новой.

Бутенко в Ростове. Маша с ним не поехала. И вообще ходят слухи, что они разводятся. Вот тебе и научно-показательный брак!

Звонок совсем забросил институт. Теперь он водит грузовики. Какая-то контора по междугородным перевозкам. Часто в отъезде. Но зато Алла скупает тряпки у всех спекулянток.

Вот какие наши успехи. Пиши и не пропадай».

«Почтение славным труженикам Урала!

Дошло до нас, что в тебя влюблена вся женская половина завода и только девица Галя еще чудом устояла. Но ты, Леня, не отчаивайся, я думаю, и она тебя оценит.

Наши мальчики, получив высшее образование, малость растерялись и усиленно врастают в быт. За ними теперь нужен контроль, а то, не ровен час, женятся. Я и лекции им читаю, и привожу математические выкладки, и показываю диапозитивы – все из жизни наших ранних молодоженов. Боюсь, проку будет мало. Все косятся по сторонам, хотя судьба Бутенко весьма поучительна, а Звонка – просто печальна. Новый год мы встречали вместе. Все было вроде здорово, но Медведь привел некую Неллю, особу энергичную, которая посматривает на Мишку, как удав на кролика. Я обеспокоен. С Пятеркой проще. Он еще блюдет дистанцию.

Юрка пишет, что много работает. С ним поехала половина курса. Мечтают создать свой театр.

Я тут делаю одну тему, как говорится, подпольно, пока для себя. Времени уходит уйма. Но выхода нет, пан или пропал. Хорошо, что ты перелистываешь книги. Дело полезное. Станешь директором завода – возьмешь меня к себе, знаешь, по блату, как старого неудачника?

Что слышно с твоим отпуском? Есть проект объединиться на лето и укатить куда-нибудь на байдарках. Или тебя, как коренного уральца, влечет традиционный маршрут в Сочи?

Встретил недавно Машу. Обзывает Юрку дураком. Учти! Вот оно, женское коварство.

Привет от Мишки, Яши, Аллы и Руслана.

P.S. Только что получили твое письмо. Гордимся пионером рационализаторской мысли. Огорчило меня, что на Новом году ты все-таки познакомился с Галей. Держись, Леня! Так погибали и более светлые умы. Не ввергай в траур московских женщин!»

2

«Ну, пойдем рядом, посмотрим, кому первому надоест», – решил Руслан.

«ЗИЛ» харьковчанина ни в чем не уступал машине Звонкова. Да, шофер попался заводной. Встречная «Победа» испуганно шарахнулась к обочине, уступая дорогу двум озверевшим грузовикам. Ее водитель, наверно, материл Руслана по-страшному, но у него не было выхода: металла в «ЗИЛе» больше. К тому же не успел разглядеть, но, наверно, частник проклятый, впадает в истерику после каждой царапины.

Вдруг харьковчанин стал сдавать. Руслан вышел вперед и занял свое «законное» место в правом ряду. Что же ты, друг любезный? Не выдержали нервы? Ах, вспомнил, сегодня тринадцатое число, да еще понедельник! Наглядный пример, как мешают человеку предрассудки. Не хочет искушать судьбу. А мы еще порезвимся до Подольска, а там поедем согласно правилам, утвержденным ОРУДом – ГАИ. Там уж не развернешься. Полно инспекторов.

Теперь Руслана обошла «Волга». Руслан театрально вытянул руку. «С могучею природой царям не совладать». Потом он высунул голову в окно, подставив лицо освежающему ветру. Помогло, но мало. Тогда он открыл дверцу и, продолжая одной ногой давить на акселератор, другую выставил на подножку и так стоял, придерживая руль правой рукой. Посмотрел на часы. Около шести вечера. А выехал в семь утра. Поневоле будут глаза слипаться. Дорогу, рассчитанную на два дня, он пройдет за четырнадцать часов. Передовик производства!

Между прочим, Руслан действительно числился передовиком. Получал премии и благодарности. Но, честно говоря, не потому, что осознал полезность перевыполнения плана для народного хозяйства, и не потому, что ему нравилось видеть свое фото на Доске почета. Просто Руслан слишком много времени проводил за баранкой, чтобы получать удовольствие от самого процесса езды. Любая дорога хороша… первые два часа. А когда это превращается в каждодневную работу, где уж тут любоваться пейзажами! По сторонам смотреть противно. И чтобы хоть как-то избежать однообразия пути, Руслан устраивал гонки. Отсюда экономия времени и полтора плана. Старые, опытные шоферы только качали головами: «Звонков, ты слишком быстро ездишь. Так нельзя. Ты еще не представляешь, что такое скорость. Думаешь, можно затормозить?» Впрочем, говорили наиболее мудрые из них, все это до первой серьезной аварии. Но пока Руслану везло, и он был доволен своей репутацией отчаянного лихача.

Домой он попал только к десяти вечера. В метро чуть не заснул, но, уже стоя у дверей квартиры, слыша музыку и незнакомые голоса, почувствовал себя бодрым и возбужденным. Он мог открыть дверь ключом, но позвонил.

В дверях появился неизвестный Руслану молодой человек в белой рубашке без галстука. Руслан не ответил на его недоуменный взгляд, отодвинул плечом и вошел. Знакомая обстановка: вино, магнитофон, несколько стильно одетых парней и девушек. Все обернулись в его сторону. Разговор прекратился. В своей промасленной кожаной куртке Руслан производил впечатление водопроводчика, явившегося без вызова хозяев. А вот и Алла. Как всегда, блистает. Где она так загорела? На пляже в Серебряном бору?

– Мир честной компании, – сказал Руслан и сел у магнитофона.

– Сейчас я тебе приготовлю ванну, – сказала Алла. – Откровенно говоря, я тебя ждала завтра.

И, поймав недоуменные взгляды гостей, представила Руслана.

Руслан лежал в ванне, когда зашла Алла. Она принесла чистое белье, рубашку и наутюженные брюки.

– Тебе помочь? – спросила она.

– Нет, – ответил Руслан. – Там надолго?

– Сейчас прогоню. Надоели. Ну-ка! И она поцеловала Руслана.

Когда он вышел, чистый и сияющий, гости смущенно откланивались.

Руслан пил вино, доедал закуску. Алла сняла с плиты сковородку с мясом и со скоростью сто слов в минуту (так она говорила только наедине с мужем) рассказывала, что в Москве жара, духота, ты не представляешь, как сидеть на работе, хорошо, что к вечеру едем на пляж, эти ребята из МИДа, познакомились на лодочной станции, хорошая компания, ходили однажды в кино, а сегодня решила их пригласить.

– Из МИДа? Поздравляю, – сказал Руслан, – где ты их находишь?

– Я? Скажешь тоже. Сами проявляют инициативу.

– Аллка, вообще я могу посылать телеграммы на случай внезапного появления.

– Не говори глупостей.

– А ты шикарно живешь! Всегда какое-нибудь пиршество.

Алла посмотрела на него долгим взглядом.

– Признайся, Руслан, а тебе нравится такая жизнь! Возвращаться домой, находить свою жену эффектной и красивой, в окружении молодых людей, шокировать их своим пролетарским видом и знать, что они сейчас уйдут и наверняка будут завидовать, что эта женщина принадлежит тебе. Правда?

– Ты у меня умница, – сказал Руслан.

В маленькой комнате, где, судя по запаху, зимой хранилась картошка, Бутенко и Ивановский заканчивали гримироваться, попеременно выхватывая друг у друга осколок зеркала.

– Слушай, – сказал Ивановский, – я хочу тебя спросить.

– Ради бога только не о зарплате, – сказал Бутенко, навешивая на мундир немецкого офицера разноцветные фольговые крышки, снятые с бутылок ряженки, кефира и молока. – Не дави мне на психику, я человек травмированный.

– Нет, – сказал Ивановский, – меня вдруг заинтересовало, какой сегодня день?

– Спроси что-нибудь полегче, – сказал Бутенко. – Впрочем, по-моему, понедельник.

– А число?

– Кажется, тринадцатое. Ты суеверный?

– Нет, просто восхищен тобой. При такой жаре и дикой гонке сохранить здравое мышление… Кстати, ты знаешь, что сейчас мы будем играть эту бодягу сотый раз? Сотый раз за три месяца! Спешите видеть!

– Зато какие сборы! – сказал Бутенко. – Перекрыли все дары финансового плана.

– Дирекция ликует, а у меня размягчение мозга, – сказал Ивановский. – Я только не понимаю: зачем мы четыре года зубрили Станиславского? Вживание в роль, сверхзадача, мастерство, школа МХАТа! Где это все? Кому это надо? Два-три спектакля в день. Как попугаи, вызубрили и шпарим…

– Ты хочешь сыграть «Царя Федора Иоанныча»? В этом поселке никогда не видели театра. Думаешь, поймут? То ли дело подвиги лихого разведчика. У входа спрашивают лишние билеты.

– Вот я и удивляюсь твоему хладнокровию. Ты счастливый человек, все понимаешь.

– Могу поделиться своим счастьем. В счет тех двухсот рублей, что я тебе должен.

В комнату заглянул помреж.

– Готовы? Начинаем.

Они встретились через полчаса уже на сцене. Спектакль катился, как вагонетка под гору. Реплики сами срывались с языка. В нужных местах зал взрывался аплодисментами.

– Я тебя сто раз предупреждал, – вдруг сказал Бутенко. Это получилось случайно. В тексте было: «Я тебя предупреждал».

Ивановский на секунду запнулся (словно под колесо вагонетки попал камешек), потом сдвинул набекрень военную фуражку с немецкой кокардой и невозмутимо ответил:

– А я тебе сто раз говорил…

Не оборачиваясь, Бутенко чувствовал, что за кулисами возникает маленький ажиотаж.

Теперь началась игра. Скуку как рукой сняло.

Вся труппа, словно в едином порыве вдохновения, лихо гнала текст, куда только можно вставляя слово «сто».

– Я сотый раз смотрю на эту деревню…

– Я получил сотое донесение от партизан…

– Я вам сто раз отвечала: ничего не знаю.

– Открываю сотый замок…

– Мы сто раз стреляли в этого офицера…

– Я принесла вам сотую бутылку.

В середине третьего действия, когда Бутенко, убитого в сотый раз, унесли за кулисы, к нему подскочил директор.

– Юра, это же черт знает что такое!.. Директор не находил слов. Бутенко приоткрыл портьеру.

– Смотрите, зал считает, что так и надо. Как принимают! Блеск! И ребята стараются.

«Чудо», которое произошло тринадцатого числа, в понедельник, в день, когда ничто хорошее произойти не может, было, как и все чудеса, хорошо подготовлено.

Лаборатория, где работал Чернышев, занималась, как говорится, одним узлом одной системы. Лучшие люди при помощи метода так называемого «научного тыка» долго ломали головы, но ничего выдающегося придумать не смогли и наконец решили сделать так, как получалось. А получалось так, что узел, который должен быть не больше маленького приемника, своими размерами напоминал шкаф. Именно тогда и стали замечать за Чернышевым нечто странное. Он худел на глазах. Парень, раньше блиставший остроумием, теперь не мог произнести двух правильно построенных фраз. На работу он приходил бледный, с темными кругами под глазами. Начальник лаборатории решил, что Чернышев намертво влюбился. Была высказана гипотеза, что виной всему «Петровская» водка, снова появившаяся в магазинах. Как видим, злые языки резвились вовсю.

Но у работников библиотеки с грифом первой секретности было иное мнение. Они возненавидели Чернышева за то, что он запирался в читальном зале и задерживал их на много часов после работы. Так шло время, пока Чернышев наконец не решил, что он просто бездарность и что дикое напряжение нескольких месяцев, вечера в библиотеке и бессонные ночи – все ни к чему и вообще не податься ли ему в работники коммунального хозяйства.

Он посмотрел две фильма подряд, погулял по парку, побродил по улицам, потом зашел в кафе. Целый день он думал о чем угодно, только не о том, над чем ломал голову столько времени. Но в ожидании официантки он взял салфетку, машинально стал что-то чертить на ней, взглянул и тут же порвал. Сначала не поверил. Решение, как часто в подобных случаях, было удивительно простым. Ночью он сел за расчеты. А через две недели пришел к начальнику отдела и сказал: надо делать не так, а вот так, так и так. И вот мои вычисления.

Первым побуждением шефа было послать Чернышева проспаться или опохмелиться. Он еще не сошел с ума, чтобы изучать интегралы Чернышева. Но потом шеф зашел в другой отдел, к доктору наук Василию Петровичу, и попросил проконсультировать вычисления Чернышева.

Василий Петрович был из тех теоретиков, что, например, увлекшись шахматами, знают защиту Чигорина лучше самого Чигорина, но никогда в жизни не сдвинули пешки. Рассчитать – пожалуйста, но играть самому? Зачем зря тратить время?

В понедельник, тринадцатого, Василий Петрович явился к шефу Чернышева и сказал, что он не завидует Осетинскому. Осетинский, который сидел на этой проблеме пять лет, теперь может повесить свои работы в любом ватерклозете на первом же гвозде. И вообще этот мальчишка съел Осетинского. В записях Чернышева все правильно – раз, он удивительно талантливый парень – два, это готовая кандидатская диссертация – три. Шеф, как и все администраторы, был не очень силен в теории, но зато очень быстро перевел итоги работы Чернышева в сферу плана и премий.

Шеф вызвал начальника лаборатории и ознакомил его с расчетами Чернышева и с отзывом Василия Петровича. Посовещавшись, они пригласили Чернышева.

Чернышеву было сказано, что хватит быть раком-отшельником, ему дают группу, пускай он заставит этих лоботрясов считать. И вообще лаборатория начинает работать на него, и все надо делать в темпе: сроки поджимают. Было также сказано, что прибавка к зарплате в размере трехсот рублей, вероятно, не помешает. Кстати, заметил шеф, у меня существует план по кандидатам наук, нечто вроде продразверстки, и есть такое мнение, что если Чернышев сдаст кандидатский минимум, то только что представленная им работа вполне сойдет за диссертацию и защита ее будет делом решенным. Но нужды производства прежде всего, и отпуска Чернышеву никто не даст. Так что пусть выкручивается сам. Не умрешь, все так начинали. В таком разрезе. Усёк? Теперь иди.

Когда Чернышев, несколько пошатываясь, вышел из кабинета, шеф сказал начальнику лаборатории, что иногда этого парня надо под любым предлогом отпускать домой. А то укатают сивку крутые горки. И, между нами говоря, если начальник увидит, что Чернышев в рабочее время читает какой-нибудь учебник по философии, то пускай начальник смотрит в другую сторону.

– Вон машина геологов, – сказал Савелий.

Это было забавное зрелище: на холмистом плато, где, куда ни глянь, не заметно даже признаков дерева или хотя бы кустика, где водитель мог, закрыв глаза, ехать в любую сторону, хоть задом наперед, – два грузовика с бешеной скоростью неслись друг на друга.

«Свидание космонавтов в межзвездном пространстве», – подумал Яша.

Машины затормозили.

– Привет геодезистам! – крикнула девушка из кузова грузовика. – Группа Штенберга? Слыхали. Где же ваш грозный начальник?

Савелий смущенно ткнул в сторону Яши, который стоял, укутавшись в зимний тулуп (из Ташанты Яша выехал налегке, в одной рубашке, но чем дальше в горы, тем становилось холоднее, и Яша как влез в тулуп, так решил с ним не расставаться до судного дня или хотя бы до возвращения на базу).

Девушка (Яша не любил таких девиц – нахалка, задира, знает, что в этом краю без женщин она всегда в центре внимания, впрочем, он понимал, что тихим и стеснительным здесь не место, но все равно…) расхохоталась:

– У, какой он у вас молоденький! Я-то думала, увижу свирепого барбоса, который лает и не дает людям ни дыхнуть, ни охнуть. Как же он вами командует?

Ну вот, Яша так и чувствовал – элементарный подрыв авторитета…

Дальше пошел разговор по принципу: «А у нас в квартире газ, а у вас?»

Машины разъехались, но Савелий еще с полчаса восхищался девицей (что он в ней нашел? Так, дура девка!) и рассуждал вслух о том, как хорошо было бы остаться с ней наедине (то есть начались речи, которых Яша терпеть не мог, но уж ладно, раз дал людям отдых да еще поехал сам с группой на рыбалку, сиди и помалкивай).

До речки они добрались, когда совсем стемнело. Их встретил одинокий рыбак, притащившийся сюда на мотоцикле с Кош-Агача. Рыбак сказал, что хариусов полно, он за день наловил полведра, давай, товарищи, угощайтесь.

Из кузова достали старую резиновую покрышку, подожгли. Костер для бедных. Не возить же с собой дрова! Впрочем, резина горела хорошо, только надо было увертываться от ветра, а то лизнет черный язык копоти – и будешь ходить, как трубочист. Сварили уху. За неимением другой посуды налили суп в кружки, потом из этих же кружек пили сладкий чай. Ничего, прошло.

– Яков Львович, – сказал Савелий, который в вопросах быта взял над начальником негласное шефство, – может, в кабине ляжете?

– Зачем? – возмутился Яша. – В кузове, как все. Устроились в кузове. Яша долго ворочался, потом положил голову на сапог Савелия и сразу уснул. Утром рыбаки наловили каких-то кузнечиков и разбрелись вниз по течению. Яша остался у машины и некоторое время старательно закидывал удочку. Ни одна сволочь не клевала. Тогда Яша укрепил удилища (черт с ним, с мотылем, пускай пользуются) и пошел вверх, в горы. Он решил добраться до заснеженной вершины, что казалась совсем близкой.

Трава быстро кончилась. Пошел щебень. Почетный эскорт из комаров все еще не отставал. Яша готов был спорить на бутылку кефира (дефицит в этих районах), что комары так высоко никогда не залетали. Первый раз, в виде исключения, ради Штенберга? Пожалуйста, могу обойтись и без этого церемониала.

Но вот исчезли и комары. Яша оглянулся. Отсюда машина была не больше спичечной коробки. Жирной точкой на зеленом поле чернел потухший костер.

Яша шел по гребню хребта, и каждая новая вершина казалась ему последней, но за ней шли новые и новые, а там, вдали, начинался снег. «Не дойти, – подумал Яша, – еще километров десять».

Когда он карабкался по глухому, скользящему щебню к очередной сопке, появился орел. Он летел совсем низко, метрах в пятнадцати. Яша не знал намерений орла. На всякий случай он вынул нож и начал целиться в птицу, чтобы орел подумал: дескать, у человека пистолет, и с ним лучше не связываться. Неизвестно, что подумал орел, но скоро ушел вверх.

Проклиная свой скверный характер, Яша все-таки добрался до первого снега. Панорама. Алтай подо мною. «Один в вышине стою над снегами у края…»

Внизу, как зеленое разбитое блюдце, лежало озеро. Дикие горы и ветер. И полная гарантия, что здесь нигде не найти пустой консервной банки и клинописи вроде «Вася + Маша = любовь».

И, естественно, размышления типа: пройдет еще пятьсот лет, прежде чем на место, где сейчас Яша, ступит нога человека, и вообще еще люди не появились, а горы были, и так же дул ветер, и так же зеленело озеро, и Яша умрет, а горы будут стоять и т. д.

Спускался Яша бегом. Дорога назад показалась очень короткой.

Поплавок его удочки прибило к берегу. Мотыль висел в целости и сохранности. Внезапно Яша почувствовал сильнейшую головную боль. Он прилег. Боль усиливалась. Появилась тошнота, и во рту все время вкус чая, смешанного с ухой.

Рыбаки вернулись с богатым уловом. Опять разожгли костер. Варили уху. Яша отказался от еды. Запах рыбы вызывал у него рвоту.

Рыбаки снова ушли на промысел, а Яша остался.

Утром где-то внизу Савелий подстрелил дикую утку, она была еще жива и лежала недалеко от Яши, глядя на него тусклым, почти недвижным глазом.

«Вот и я такой же несчастный, – думал Яша. – Сидел бы сейчас с Медведем и Русланом. Перекидывались бы в преф. Мило и спокойно. А солнце словно зацепилось за крюк. Ни с места. Время тянется бесконечно. Какой сегодня день? Ах да, проклятый понедельник, тринадцатое число. Везет же мне! В следующий раз не будь пижоном, бери с собой аптечку. Но когда же они придут? Совсем очумели ребятишки в погоне за этим хариусом. Чтоб я еще хоть раз в жизни притронулся к рыбе!.. Только по приговору народного суда».

Они могли уехать еще в обед. Стоило Штенбергу только сказать. Ведь он был начальником, к тому же еще заболел. Но он действительно загонял ребят. Не так часто им выпадал отдых. И на вопрос Савелия: «Что с вами?» – Яша ответил: «Так, просто хочу полежать, к рыбе я равнодушен».

Наконец наступил вечер. Пришли рабочие и завели мотор, и снова вверх-вниз по пологим сопкам, и длинные споры, касающиеся параметров выловленных хариусов, а в голове у Яши кто-то неутомимо стучал молоточком, и во рту привкус чая, налитого в кружку из-под ухи.

В Ташанте он принял полпачки пирамидона. Головная боль прошла, но утром опухло лицо.

Тогда он рассказал Савелию про свои подвиги.

– Эх, Яков Львович, – развел руками Савелий, – я думал, вы умный человек, а вы, как ребенок. Всегда вам говорил: торопятся только при ловле блох (Савелий любил вставлять фольклор в свои речи); кто же с сопки бегом спускается? Резкий перепад высот. Поздравляю с боевым крещением. Горная болезнь. Вон как вac разнесло. Но к свадьбе пройдет, я так думаю.

Савелий выходил на свою излюбленную тему.

Павел Петрович начал очень вежливо и очень почтительно, называя Леньку по имени-отчеству (сразу вспомнились слова главного металлурга: «Когда начальство кричит – все в порядке, когда ласково – не к добру»), Ленька слушал, как всегда, изобразив на лице внимание, а на самом деле вполуха, думая о своем. Но вот он насторожился, чуть не перебил начальника, однако сдержал себя. Начальник, наверно, ничего не заметил. Так. Все правильно. Слухи, которым Ленька не верил, подтвердились.

Дело было вот в чем. Цех осваивал новую деталь, очень сложную, с внутренними полостями. В принципе ее можно было изготовлять и механическим путем, но работа была трудоемкая, дорогая, для токаря восьмого разряда. Поэтому решили отливать деталь полностью. Как всегда, сроки установили мизерные – план большой, как следует освоить технологию не успели. Получилось, что из ста отливок восемьдесят шли в брак. Но брак этот пока не учитывался. Бракованные детали просто не сдавали в ОТК, а складывали в кучи. Цех выполнял план, премии шли, но росли и горы брака. Когда-то должен был прийти конец. Приедет любая комиссия, и дело вскроется. Начальство потянут к ответу. А пока все знали, но закрывали глаза. Ведь цех план выполнял.

– Я понимаю, – говорил Пал Петров, – вы человек молодой, принципиальный, но подумайте сами: когда нам давали задание и устанавливали сроки, то знали, что мы не уложимся. Или задание будет сорвано, или пойдет огромный процент брака. Задание мы выполняем, нами довольны, а как мы выкрутимся – это никого не касается. Я тут посоветовался с некоторыми товарищами и пришел к выводу: есть один выход. Собрать все и закопать. Да, элементарно, в землю. Не такой уж большой урон. Завод терял и больше. Вы старший технолог, и я должен был поставить вас в известность. Кстати, мы свои люди, и из цеха эта история не выйдет. Будьте спокойны.

– Да, я слыхал, – сказал Ленька, – один такой эксперимент уже проводили.

– Майоров! – Начальник стал официальным. – Не будем ворошить прошлого. Что там было, ни я, ни вы не знаем.

– А перелить нельзя? – спросил Ленька. Спросил просто так, для очистки совести. Ответ был ему известен.

– Нельзя. Другой состав. Значит, придется сдавать на общих основаниях как металлолом. И тогда придется признаться, что мы гнали восемьдесят процентов брака. Вас это устраивает?

– Нет, но я не могу предложить ничего другого.

– Я предлагаю. Ваше решение?

– Не согласен.

– Отлично. А если…

– Понял. Мне придется обратиться к главному металлургу.

– Спасибо за откровенность, Майоров. Значит, вы один принципиальный, вы один честный, а мы все сволочи, не так ли? А задумывались ли вы над тем, молодой человек, что наверху нашими руками жар загребают? У них все о'кэй, блестящие рапорты, а нам расплачиваться. Они же нам установили нереальные сроки, согласны? Отлично. Теперь мы играем в честность. Результат? Цех лишают премии, – кстати, люди старались, и лишняя копейка, вы знаете, дорога простому труженику. И все почему? Потому что старший технолог вдруг захотел быть принципиальным. Ради чего, спрашиваю? И потом, не забудьте, ведь нам же дальше вместе работать. Между прочим, вы не хотите взять бюллетень на три дня?

«Слушайся умных людей, – подумал Ленька. – Мне отвечать не придется. Он опытный начальник, мыслит здорово».

Ленька раскрыл рот, но вдруг неожиданно для себя произнес:

– Не затем я приехал на Урал, чтобы скурвиться. Павел Петрович потушил папиросу.

– Отлично, Майоров, – сказал он, – приятно было с вами пообщаться. А теперь слушайте сюда. Я сдаю брак на переплавку. Когда полетит квартальная премия – а она полетит обязательно, – всех заинтересованных лиц я буду посылать к вам. Надеюсь, они кое-что вам выскажут. Кстати, стоимость брака взыщут с ИТР, и с вас в том числе. Я был лучшего мнения о старшем технологе, но на всякий случай подсчитал. Лично с вас придется удержать полторы тысячи. Как, Майоров, будете сразу вносить или по частям?

– Привет, – сказал Ленька, – вычтите, как у всех, из зарплаты. А теперь, с вашего разрешения, пойду. Много работы. У вас ко мне все?

«Хамить ты, конечно, научился, – думал Ленька, возвращаясь в цех, – герой, а дальше что? Он тебе это припомнит. Уже выпустил когти. Полторы тысячи – это на полгода. Накрылось пальто. А еще ружье хотел купить. Ну и чудак ты, Майоров! Высоко летаешь, куда сядешь? Глупо, милый, очень глупо. Скоро тебе покажут небо в алмазах. Полторы тысячи! Сегодня какое, тринадцатое? Ничего себе неделя начинается!»

Днем Медведева вызвали на бюро райкома. Совещание секретарей комсомольских организаций некоторых предприятий. Очередное ЦУ – ценное указание: как проводить День советской молодежи. Мишка сидел, прилежно записывал, тихо зевал. Он быстро прикинул, что у них на ТЭЦ ограничатся обыкновенным субботним вечером. Ну, устроят викторину. Мероприятие. Галочка.

Он приехал домой. Но поспать не удалось. Деловые звонки. Потом какие-то женские голоса. Суета сует.

Вечером он вышел на ночное дежурство.

– Михаил Иванович, я того, можно?

– Иди, кемарь!

Мишка знал, что сейчас слесарь спустится к самым машинам, там узкая скамейка, он подстелет тулуп и начнет давить сон, и грохот машин будет только убаюкивать его. Привычка!

Вообще делать этого не полагалось. По инструкции слесарям строжайше запрещалось спать во время дежурства. Но то инструкция. Лучше бы приготовили и для Медведева мягкий диван, да в какой-нибудь тихой комнате. Теперь жди утра. Работа называется! Посадите робота. А я живой человек. Хоть бы какое-нибудь ЧП для развлечения! Идиот, опомнись, о чем ты думаешь?! Не дай бог!

Мишка встал, прошелся, сделал несколько дыхательных упражнений. Элементы утренней гимнастики на ночь глядя. Почему глядя?

Час ночи. Мишка подошел к столику. Еще один день промелькнул. Сегодня какое? Он перевернул листок календаря. Уже четырнадцатое, вторник.

Часам к одиннадцати он проверил все, что можно было проверить. Системы работали нормально. Если никакой аварии не произойдет, а ее как будто не предвидится, то он может спокойно ложиться спать. Собственно, он нечто вроде ночного сторожа. На всякий случай. Вдруг что-нибудь.

Он раскрыл английскую книгу и некоторое время пытался читать. Но слова пролетали мимо. В словарь заглядывать не хотелось. Глаза слипались.

Подошел слесарь.

3

– Нет, я пойду, – сказал Руслан. – У меня тут дружок есть.

– На третьей автобазе, что ли?

– В театре. Артист.

Руслану показалось, что шоферы посмотрели на него как-то более пристально.

– Оделся бы поприличнее, – сказал один, – пиджак найдем.

– Так сойдет, – сказал Руслан.

– Это что, – сказал другой, – я в Москве Крючкова видел. На улице. Из ресторана он выходил. Я еще подождал, обернулся. Точно. Крючков.

В проходной Руслана задержал бдительный вахтер.

– Юра Бутенко в театре? – спросил Руслан.

– Юрий Павлович сейчас заняты. – И, скептически осмотрев Руслана, вахтер поинтересовался: – Контрамарку?

Руслан долго изучал афиши. В половине спектаклей Бутенко играл главные роли.

Прошли два каких-то типа, и вахтер сказал им:

– Передайте Юрию Павловичу, что его ждут, – и указал на Руслана, – говорит, что товарищ.

Минут через двадцать вышел незнакомый человек в костюме пирата, с перевязанным глазом и кривым носом. Он посмотрел на Руслана и сказал Юриным голосом:

– А, это ты?

Руслан бросился к нему и начал быстро-быстро рассказывать, что вот, понимаешь, рейс в Ростов, повезло, дорога трудная, гололед, а завтра в Москву, и как хорошо, что он здесь и видит Бутенко.

– Ладно, – сказал Юра. – Сейчас мой последний выход. Подожди.

Потом он появился в сопровождении женщины и пожилого мужчины, кивнул Руслану, и Руслан пошел за ними и слушал, как женщина говорила, что Сазонов – сволочь, а Петрова опять поплыла, и с задних рядов ее не слышно, никакой дикции, манная каша во рту, а пожилой мужчина все время повторял: «Юрий Павлович, надо поднять этот вопрос на собрании», – и Бутенко отвечал: «Обсудим», – а Руслан все шел сзади, и слушал, и, в общем, был доволен, что Бутенко его не знакомит с этими, уж очень они важные, но Юрка, вероятно, главнее, и Руслан радовался за товарища.

Когда они остались вдвоем, Руслан хотел сказать: «Почему ты их сразу не послал подальше, видишь, я жду тебя два часа», – но сказал другое:

– Юра, что они на тебя навалились?

Бутенко выглядел утомленным. Но для полной убедительности он устало провел ладонью по лицу, чтобы теперь уж никто не мог усомниться, какой он вконец замученный, заезженный, изможденный, прямо хоть сейчас в могилу.

– Сбегу я отсюда к чертовой матери, – сказал он. – Надоело. Третий год. Отыграю этот сезон и в Москву.

– Юрка, ты что, озверел? – удивился Руслан. – Ведь ты здесь почти всюду на первых ролях!

– Я здесь прима, – уточнил Бутенко, – и член худсовета, и председатель месткома, и прочее, но, интриги, батюшка, интриги. Старик, хорошо, что приехал. Сейчас забежим в магазин, купим на ужин и потолкуем. Я соскучился по тебе. И вообще по всем ребятам. Помнишь фильм «Багдадский вор»? Там был всевидящий глаз. Иногда мне хочется его иметь, я посмотрел бы, что каждый из вас делает в данный момент.

– Юрка, – сказал Руслан, – а мы успеем? В общежитии в двенадцать закроют дверь.

– Брось, – сказал Бутенко, – я же один. Переночуешь у меня.

Самолет начал заваливаться вправо. Сначала Яша подумал, что все нормально, просто вираж. Но поворот затягивался.

Звезды быстро смещались влево. Сбывались самые худшие предположения.

Яша отодвинулся от окна. В салоне по-прежнему сонное царство.

Тусклые матовые лампочки освещали пассажиров, застывших в неестественных позах.

Тихо, стараясь не разбудить Царева, который уткнулся в спинку кресла, Яша вылез в проход. Потянулся. Сделал несколько приседаний.

В проходе появилась стюардесса. Она направлялась к кабине пилота.

– Поворачиваем обратно? – спросил Яша. Девушка буркнула что-то в ответ и прошла.

Яша давно заметил, что стюардессы любезны с пассажирами, которые делают все согласно правилам: пристегивают по команде ремни, курят и едят, когда положено, а в остальное время спят и не чирикают. К тем же индивидуалистам, которые не могут просидеть по шесть – восемь часов в кресле да еще бодрствуют по ночам, стюардессы относятся крайне подозрительно.

Вскоре девушка вернулась.

– Ну? – спросил Яша.

– Москва не принимает, – сказала стюардесса. – Идем в Новосибирск.

Яша присвистнул.

– Мы же почти долетели!

– Киев закрыт. Ленинград закрыт.

– А Свердловск?

– В Свердловске наша машина не сядет.

– И долго мы пробудем в Новосибирске?

– Что я вам, бюро погоды? Девушка ушла.

«Скорость, комфорт, беспосадочный перелет, – подумал Яша, – сплошной обман. Теперь зазимуем в Новосибирске. А у меня три рубля на всю группу. Говорил ребятам, оставьте деньги на всякий случай. Нет, потянуло всех в ресторан: конец экспедиции, одна ночь – и Москва! Чем же я вас кормить буду?»

Раньше тридцать рублей выглядели как-то солидно. А теперь это всего три рубля. И везет же людям, которые могут спать сидя!

– Меня никто не видел? – спросил он.

– Не знаю, – сказал она, – по-моему, нет. Соседи уже легли. И потом они привыкли, что у нас гости.

– Но меня они, наверно, знают, – сказал он.

– Тем более, – сказала она. – Ты боишься?

– При чем здесь я? Я за тебя волнуюсь.

– А ты не волнуйся.

– Мне уже поздно волноваться, – сказал он. – А обстановка ничего, соответствующая. Полумрак. Включи что-нибудь.

Она включила магнитофон. Певица низким голосом запела по-английски про любовь. Слова он разбирал с трудом.

– Есть что-нибудь выпить? – спросил он.

– Зачем? Для храбрости?

– Не придирайся. Что, мы так и будем сидеть?

– У тебя есть другие предложения?

– Слушай, – сказал он. – Я не могу.

– Убирайся, – сказала она, – иди к черту.

– Пойми, это не так просто.

– Мне, наверно, просто, да? Что же, давай опять выяснять отношения.

– К сожалению, все ясно.

– Поплачь.

– Хватит. Иди сюда.

– Знаешь, мной еще никто не командовал.

Он встал и потушил свет. Певица кончила петь про любовь и запела что-то совсем невразумительное, потом заиграл джаз, потом пленка кончилась, и был только слышен равномерный шорох: кассета продолжала крутиться. Потом он выключил магнитофон и зажег настольную лампу.

– Ты мне что-то хочешь сказать? – спросила она.

– Все прекрасно, – сказал он.

– Хладнокровный мужчина, – сказала она. – Говори, я же знаю.

– Ты умная.

– Не цитируй Руслана.

– Аллка, я чувствую себя последним поддонком.

– Давай, давай, – сказала она. – Кто же тогда я? Не стесняйся, выкладывай.

– Ты женщина, которую я люблю. Знаешь, когда я понял, что так может быть? Как-то на первом курсе я встретил тебя на улице. Ты со мной неожиданно поздоровалась, и я не сразу вспомнил, кто ты.

– Приятно слышать, – сказала она.

– Аллка, зачем я тебе нужен?

– Естественно, только для развлечения.

– Перестань. Кстати, а как ты поняла? Ведь я тебе никогда бы ничего не сказал.

– Молчи уж, воплощение мужества и скромности. Я все-таки чувствую, кто и как на меня смотрит.

– Ты уйдешь от него. Это – дело решенное.

– Значит, убить парня?

– Обманывать лучше?

– Иногда да.

– Тогда мне ясно, зачем я тебе нужен. Поиграть и выбросить?

– Вот теперь ты подонок!

– Как он приедет, я ему все скажу. Он взрослый человек. Он умный парень. Он мой товарищ. Он должен понять. Представляешь, мы будем встречаться. Какими глазами я буду на него смотреть?

– Обыкновенными. Нахальными, как смотришь на всех.

– Я так не смогу.

– Сможешь. Я сама знаю, что для него лучше.

– Но нельзя же строить отношения на одной жалости…

– Заткнись! Понял? Вот так. Ну, извини. Сам виноват. Просто мне надоело слушать. Все эти доводы за и против я повторяю себе уже целый год. Да, с тех пор как мы с тобой встретились в метро. Да, еще ничего не было. Пойми, Руслан мне очень дорог. И я еще ничего не решила. Понял? Но все будет так, как я решу. И если что, как бы я тебя ни любила, пошлю ко всем чертям. Ходит тут, разглагольствует. Это – мое дело, ясно? Обиделся?

«Может, еще не поздно, – думал он. – Что мы наделали? Встать и уйти! И ничего не было. И никто ничего не узнает». Но он понимал, что все это разговоры «в пользу бедных». Никуда он не уйдет. Такую, как Алла, ему больше не встретить. Что ж, лучшие женщины достаются сильным. Разве он виноват?

Чернышев встал и включил магнитофон.

Трое других были в черных костюмах и белых рубашках, и узкие галстуки стягивали шеи, как бечевки воздушные шары. Лица у них были красные, щеки они раздували не то от волнения, не то от желания казаться солидными, и это усиливало их сходство с шарами. Трое других попеременно подходили к зеркалу, причесывались, приглаживались, отряхивались. Курили они лихорадочно и беспрерывно.

Медведев сидел в углу и лениво перелистывал старый «Огонек». Мишка был в спортивном свитере и чувствовал себя вольготно и свободно. Курить ему тоже хотелось, но, глядя на трех других, он решил: нет, ни за что, принципиально.

Вероятно, потому, что он выглядел очень спокойным, трое других подходили к нему и с некоторым почтением спрашивали: «Ну как? Скоро? А какие вопросы?» – и хоть Мишка выступал по телевидению впервые и сам толком ничего не знал, но отвечал он кратко и обнадеживающе: «Ничего! Наверно! Посмотрим!»

Наконец им сказали «Пора!», и они пошли мимо пультов управления, где над десятками экранов склонились молчаливые, очень занятые люди, вниз в зал, где их посадили в кресла, по обе стороны от дикторши. Она показалась Медведеву старой знакомой, почти каждый день он видел ее на экране телевизора, и Мишка сел рядом с ней, и она, быстро и скептически осмотрев всех четверых, улыбнулась Медведеву и сказала ему:

– Причешитесь!

Осветители стали зажигать люстры, трое других застыли, как на фотографии, а Мишка вдруг стал зевать, и дикторша спросила его:

– Нервное?

– Нет, просто не выспался, – ответил Мишка. Появился еще один человек, придвинул кресло, сел, подмигнул Медведеву и сказал:

– Как загорится красная лампочка, начинаем.

Мишка успел подумать, что, собственно, все получилось случайно. Один вечер напряженной работы, и сто тысяч московских пенсионеров будут сейчас наблюдать его физиономию, уж не говоря о сослуживцах и соседях, а Ниночка из столовой обязательно спросит, в чем была дикторша и какая на ней была юбка, но тут зажглась красная лампочка, все как-то вздрогнули, а лицо дикторши поплыло в улыбке, и она сказала:

– Теперь, дорогие телезрители, мы вас познакомим с победителями спортивной викторины «Знаете ли вы футбол?».

Домой Ленька вернулся очень поздно. Сколько ни говорили на собраниях, какие решения ни принимали, – все равно в конце месяца цех превращался в филиал Канатчиковой дачи. В начале последней недели казалось, что никакое чудо не вытянет план, но вот сейчас стало ясно, что план не только сделан, но даже перевыполнен.

Сегодня Ленька пробыл на заводе с семи утра до одиннадцати вечера. К этому времени он почувствовал, что последние клетки серого мозгового вещества превратились в чугун, и он вышел на улицу, глотнул морозный воздух. А тут мастер Потапов предложил по дороге завернуть к нему минут на десять, Ленька подумал, что от этого хуже не будет. Они посидели с часок и перемыли кости начальству. Когда Ленька подходил к дому, он чувствовал себя вполне бодрым.

Он осторожно закрывал дверь. Из своей комнаты высунулась соседка. Ленька спросил, все ли дома и можно ли запереть на цепочку.

– Да, – сказала соседка, – все дома.

Но в голосе ее слышалась какая-то растерянность.

– Только Галя ушла в роддом.

Чугун в голове мигом превратился в живое серое вещество.

– Как это так? – возмутился Ленька. – Ей еще рано! Почему она пошла? Еще не время. Со мной надо было посоветоваться. Сразу, вдруг?

– Не знаю, – сказала соседка, – но Гале стало плохо, и мой Витька ее отвел.

– Чепуха какая-то, – сказал Ленька, – почему ее приняли?

– Им, наверное, виднее, – сказала соседка.

Ленька выбежал на улицу. На углу заскочил в телефонную будку. Как ни странно, автомат, который обычно висел с оторванной трубкой, или сразу давал частые гудки, или просто тупо поглощал монеты, на этот раз соединил его с главным металлургом.

– Илья Маркович, – сказал Ленька, – вы спите?

– Нет, – ответила трубка, – уже не сплю.

– Извините, пожалуйста, но… – залепетал Ленька.

– Что, опять авария?

– Нет, все в порядке. Даже серия «МК-245» готова.

– Прекрасно, Майоров. Рад, что вы мне это сообщили. Хотя можно было и подождать до утра.

– Илья Маркович, я пришел домой, а мне говорят, что Галя ушла рожать.

– Дурак. Сразу бы так и сказал.

– Ведь ей еще рано.

– Много ты понимаешь. Беги в роддом!

Ленька мчался по пустым улицам, а в голове звучала песня «Зеленый огонек такси», хотя в это время в городе нельзя было поймать даже телегу. Он был твердо уверен, что сейчас же возьмет Галю домой, потому что ей еще рано, она, наверно, просто испугалась. Недавно об этом говорили на работе, и ему сказали, что так бывает. Женщины в таком состоянии очень мнительны.

Он долго звонил, наконец появилась санитарка и впустила его.

– Жена у меня здесь, – начал Ленька, – Майорова. Сегодня пришла. Но зачем ее приняли, ведь у нее срок не наступил?

– Подождите, – сказала санитарка, – сейчас узнаю. А раз приняли, – значит, надо.

Санитарка вернулась с врачом. Лицо его показалось Леньке знакомым. Не то виделись где-то на активе, не то играли в волейбол, а может, просто так, ведь город маленький.

– Сам Майоров явился, – сказал врач и протянул руку.

– Привет, – сказал Ленька, – понимаешь, жена здесь у тебя. А ей еще рано. Наверно, психанула. Женщины в этом состоянии…

– Бывает, – охотно согласился врач.

– Вот я и думаю, не забрать ли ее. Кстати, как она?

– Она? Вполне нормально. Час тому назад родила мальчика. Три двести. Рост – пятьдесят один. Еще какие вопросы?

– Знаешь, как страшно, – говорил Бутенко, – когда несколько рядов заполнено, а дальше – черная пустота. Выходишь на сцену с закрытыми глазами. Только бы не смотреть в зал. Вот так мы начинали. Театр маленький, на отшибе, репертуар старый. А публика привыкла ходить в музыкальную комедию. Мы привезли «Царя Федора Иоанныча». Это сразу стало событием. Сплошные аншлаги. Но «Царя» мы готовили два года. Выпускной спектакль. Каждый жест отработан. А тут? Шестнадцать репетиций, прогон – и на сцену. Где уж следить за мастерством, вживанием в роль, сверхзадачей!

Руслан послушно кивал. Правда, ему, как человеку темному, казалось, что шестнадцати репетиций вполне достаточно. Но раз Бутенко так говорит, – значит, действительно кошмар. И потом его разморило после длинной дороги. Он давно бы лег, но Юрка разошелся.

– Мечта создать свой театр! – говорил Бутенко. – А кто руководитель? Человек, который ждет, что скажет третий замзав по сельскому хозяйству. А как театр принимает пьесу? Пьеса читается на труппе. Актеры слушают. Думаешь, главное для них – художественные достоинства? Ничего подобного. Каждый слушает со своей точки зрения: какая роль достанется ему? Есть подходящая, – голосует «за». Нет роли, – значит, пьеса мелковата по теме, идейно не выдержана, не будет кассового успеха. А состав труппы? Двенадцать кандидаток на роль Джульетты. А всем уже далеко за пятьдесят. Уволить? Набрать молодых способных актеров? Практически невозможно. Профсоюз моментально восстановит. Что же получается? Интриги, батенька, интриги! Вот и попробуй создать свой театр! Наши же все гении. «Когда я играл Шуйского!» Ну, бился с тобой преподаватель, сделал тебе роль. А дальше? Сам работаешь? Куда там! Все мешает. Масса причин, все объективные. Знаешь, мы воспитаны соответственно: привыкли, что нам должны помогать, создавать условия, поощрять нас, поддерживать. А актер – это подвиг. Сам из себя не сделаешь хорошего артиста – нечего других обвинять. А наши ребятишки про это забыли. Вернее, их просто никогда не учили самостоятельной работе. Вот так и лопнула мечта о театре, который имел бы свое, неповторимое лицо…

Мне вроде жаловаться не на что. Куда уж лучше? Но я решил: лучше буду в Москве статистом, чем здесь премьером. Пока не поздно, надо учиться. А то года через два я, пожалуй, поверю во все, что обо мне здесь пишут, тогда привет, крышка. Мне уж тут предлагали перейти в местный драматический театр. И оклад больше и перспективы другие, но я подумал: «Нет, в Москву!»

– Если ты не устроишься в Москве, а здесь все потеряешь, что тогда? – спросил Руслан.

Юрка хотел сказать, что виделся с одним известным московским режиссером, понравился ему и что режиссер обещал взять его к себе, но сказал совсем другое:

– Такова жизнь в искусстве, Звонок. Лотерея. Пан или пропал.

Так получилось гораздо значительнее.

– Э, да ты совсем засыпаешь, – вдруг спохватился Юрка. – Я сейчас кофе сварю. Холостая жизнь всему научит. У меня отменный кофе.

То ли кофе подействовал, то ли разговор коснулся более близких Руслану тем, но дальше пошло веселее.

– Сколько мы не виделись? Почти три года. Два раза я приезжал в Москву, встречался со всеми ребятами, а ты, как всегда, был в разъездах. Маша? Разошлись по-хорошему. По-моему, она замужем. Очень рад за нее. Почему так получилось? Девка с честолюбием. Не хотела ждать, пока я пробьюсь. Не хотела губить молодость в провинции – кстати, это подлинные ее слова. А вероятнее всего, просто не любила, играла в любовь. Актриса! Скучал ли? Да, очень. Но, говорят, пошло на пользу: мне здорово удаются трагические роли. Да и времени нет скучать. Ты не представляешь, Руслан, как много я работаю. Не вылезаю из репетиций. Почти каждый вечер спектакль. А ведь надо еще книги читать. А то отстанешь. Я уж не говорю об общественных нагрузках. Выходные? Практически их у меня нет. Выездные концерты, шефские спектакли. Но я все о себе. Хватит. Что ты?

– Я? – Руслан встал и прошелся по комнате. – Я обыкновенный рабочий класс. Кручу баранку.

Он помолчал немного. Получилось жидко. Надо обосновать.

– Вам хорошо, – сказал Руслан. – У вас есть призвание. Ты артист, Сашка – математик или, кто он там, физик, не разбери-поймешь, словом, ученый. Черт знает, что он там делает в своем «ящике», но в двадцать шесть лет – кандидат наук, начальник лаборатории! Это что-нибудь да значит. А я обыкновенный. Наверно, я мог бы получить диплом и стать инженером, допустим, тем же диспетчером у нас в конторе. Но зачем мне это? Работа диспетчера нервная, сидит между двух огней. С одной стороны – шоферы, с другой – начальство. Даст поблажку шоферам – начальство его за шиворот. Потрафит начальству – шоферы на него волками смотрят. Потом я еще со школы ненавижу сидячий образ жизни. А тут – пейзажи мелькают, новые люди. У нас в конторе тоже свои пригорки и ручейки. Интриг хватает. Я мог бы в это дело влезть. А зачем? У меня своя работа, я свое место знаю. И привет. Вернулся домой, переоделся – и пошла другая жизнь. С Аллой не соскучишься. Культпоходов у нас, как говорится, достаточно. Думаю, что мечта о дипломе – это пережиток. Лучше быть хорошим шофером, чем средним совслужащим. А я семью обеспечиваю, да и работа мне нравится. У кого есть призвание, тому повезло. А простые, обыкновенные люди мечтают о личном счастье. Ты говоришь, что только при капитализме стремятся к личному счастью, а у нас, мол, живут общественными интересами. Прости, но я не разделяю эту точку зрения. И, думаю, не только я. Я кручу баранку, выполняю – и привет!

– Значит, твое дело – сторона? – спросил Юрка.

– А ты не раздувай ноздри, не заводись. Мы можем так до утра митинговать, да, боюсь, не договоримся. Отложим до следующего раза. Сейчас уже два ночи.

– Можно и до следующего, – сказал Юрка, – только готов с тобой спорить, и по-крупному.

– Согласен, – сказал Руслан. – Тебя лично политика касается. Ты работник идеологического фронта.

А шоферы всегда нужны. Давай спать. Мне завтра в восемь выезжать.

– Слушай, ты мне про ребят так ничего и не сказал!

– Это пожалуйста. Ленька женился. Приезжал с ней в отпуск.

– Что он сейчас делает?

– Пьет, наверно. Или бегает к соседке. Не верю, чтобы Ленька стал примерным семьянином.

– Ну, а Медведь? Пятерка?

– Медведь вечерами ходит на хоккей. Пятерка, как всегда, в экспедициях. Подальше от женщин. Видишь, все по-старому.

– А Барон?

– Барон погряз по уши в науке. Он теперь в киты выбился. Тебе ребята пишут?

– Да. Ленька и Пятерка чаще других.

– Пятерка всегда был прилежным, а Ленька – со скуки.

– Скучать ему, видимо, не приходится. У него был конфликт с начальством. Потом начальник ушел на повышение, а Леньку неожиданно назначили заместителем начальника цеха.

– Да ну?

– А то, что Медведь – кандидат партии, знаешь?

– Чего?

– Ничего ты не знаешь. Он еще член бюро райкома комсомола.

– Вот тип! Чего же он молчал?

– О чем вы говорите, когда встречаетесь?

На всей улице это было единственное освещенное окно. Если бы кто-нибудь посторонний заглянул в него, то слов, конечно, не услышал бы, а увидел двух людей, один из которых ходил по комнате, размахивал руками и что-то говорил, а другой сидел неподвижно и наблюдал за первым.

4

– Теперь он пропал навсегда, – сказал Чернышев.

– Может, у них профсоюзное собрание? – сказал Руслан. – Или показ документального фильма «Лучше удовлетворим потребности населения»?

– Идиотское положение, – сказал Чернышев, – негде встретиться с товарищем. Деловые разговоры приходится совмещать с процессом пищеварения. Но не мерзнуть же на улице?

– Спокойно, Саша, береги нервы, – сказал Руслан. – Это тебе не точные науки. Завались мы сюда большой компанией да закажи сразу шесть бутылок водки, – вот тогда бы он завертелся. А можно и по-другому: несколько фраз на ломаном французском языке. Когда приходишь в ресторан, столько унижений натерпишься!

– Может, начнем? – предложил Чернышев. – К утру он как раз принесет горячее.

– Пошли, – сказал Руслан, – твое здоровье. Интересно, разбавляют они наполовину или меньше? Надо было заказать бутылку. Я же говорил, что у меня тоже есть деньги. Знали бы, что пьем.

– Я смотрю, ты спец.

– Да нет, но просто случается на трассе, подвезешь нескольких «голосовавших». Левые деньги. Причем сами дают, я поначалу отказывался.

– Слушай, Руслан, вообще у меня к тебе серьезный разговор.

– Понял. Чтоб просто так Чернышев заехал к тебе в контору, вызвал да еще потратил на тебя целый вечер, – такого еще не бывало.

– Не болтай ерунды.

– Разве не так? Совсем зазнался. Оторвался от масс. Даже Медведю не звонишь.

– Почему? Когда есть время. Но на мне еще куча административных дел.

– А я что говорю? Ну, что у тебя там наболело, накипело?

– Кажется, наш. Несет!

– Я говорю, сегодня вечер чудес: появился ты – раз, официант обернулся за полчаса – два…

– Рыбу будешь?

– Давай. Нет, силос я не употребляю. Ну, по второй.

– Сигареты есть? Спички? Спасибо.

– Ты же не куришь?

– Балуюсь. Слушай, Руслан. Мы с тобой друзья. Я хочу, чтобы мы ими и остались.

– Многообещающее начало. И ведь всего после двух рюмок.

– Дело серьезное. Благоразумнее было бы молчать, и никто ничего бы не знал. Современные браки, все бывает. Так живут по многу лет, и все довольны. Но ты мой товарищ.

– Что-нибудь насчет Аллы?

– Да.

– Я, конечно, человек любопытный, но лучше не надо. Чего ты масла не берешь?

– Не хочу. Сказать, чтоб принес горячее, или рано?

– Пускай тащит.

– Можно вас на минуточку? – сказал Чернышев. – Горячее, пожалуйста.

– Смотри, – сказал Руслан, – сейчас он двигается веселее. И все-таки я любопытный. Так что ты знаешь про Аллу? Говори смело. Я ей ничего не скажу.

– Если б это что-то меняло! Короче, я ее люблю. Она любит меня. Стой, еще не все.

– Я и не бегу. Вопрос: и вы уже?…

– Это важно?

– Да!

– Тогда – да!

– Алла знает?

– Что?

– То, что мы здесь сидим?

– Нет, она категорически запретила мне с тобой говорить. Хотела сама. Постепенно тебя подготовить. Можешь дать мне в морду.

– Зачем? Ты молодец.

– Спасибо на добром слове. Руслан, я все понимаю – и твое состояние и то, что ты обо мне сейчас думаешь. Если ты скажешь, чтобы я никогда не видел Аллу, – так и будет. Это я твердо обещаю.

– Подожди! Знаешь, мне что-то захотелось еще по одной. Не возражаешь? Вот и наш спаситель. На этот раз вовремя. Здоровье Аллы?

– За тебя.

– Хорошо прошло. Чем-то мы завоевали его доверие. Готов спорить: натуральный, неразбавленный.

– Руслан…

– Ах, да. Кстати, если не возражаешь, я налью себе еще. Ладно? Вот так. Со стороны, наверно, выглядит красиво: милый, интеллигентный разговор. Не переживай. Я норму знаю. Я всегда в порядке. И вообще… И давно?

– Не очень.

– Правильно. Между прочим, я не такой дурак. Кое-что уже чувствовал. С твоего разрешения я поговорю еще с Аллой. Извини, все-таки семья. А потом… Может, мне сегодня переехать к матери?

– Руслан…

– Почему? Она умница, сделала хороший выбор. Я думаю, ты ее не обидишь. А то – смотри!

– Ты что, одурел?

– Нет, но как-то сразу, могу сгоряча и не так сказать. Извини.

– Кончай.

– Ты прав. Это когда-нибудь должно было кончиться. Сашка, она очень хорошая, не смей обижать ее.

– Руслан, я тебе клянусь. Я не хотел… Просто неожиданно.

– Лишнее говоришь, Барон.

– Ты настоящий парень, Руслан.

– Комплименты? Не надо.

– Давай еще выпьем.

– Во! Наконец слышу голос не мальчика, но мужа. Официант! Спокойно, теперь мой черед заказывать.

– А он опять смылся.

– Производственное совещание. Или вторая часть кинофильма. Сбегать за ним на кухню?

Он подумал, что свисток не ему. Но потом в зеркальце увидел, как зажглась фара мотоцикла и, описав дугу, вышла на осевую. Руслан надавил на газ. Теперь перед ним была темная безлюдная набережная. Он шел под восемьдесят. Но сзади, по осевой, неумолимо приближался мотоцикл. Надо было остановиться сразу. Теперь поздно. Ни одного поворота направо. Первый поворот за мостом. Но ему не успеть. Может, резко затормозить, выпрыгнуть из кабины, а там в какой-нибудь двор? Но фара скрылась за кузовом, и тогда Руслан резко вывернул влево. Так. При отягчающих обстоятельствах. Правда, теперь инспектор не будет пытаться обгонять. А вдруг ему надоест, отстанет? Глупо. Да и инспектор попался не из пугливых.

Руслан опять увидел фару. Теперь она была на правой стороне, и Руслан тоже повернул направо. И сразу влево. Иначе мотоцикл проскочит у тротуара. Но он не учел, что скользко, что предательский весенний лед не даст вывернуть руль. Руслан резко нажал на тормоз, но «ЗИЛ» уже не слушался его. Задние колеса оказались на тротуаре, и грузовик, юзом, пошел на столб. Руслан повис на руле. Нога вдавила тормозную педаль. Еще секунда. Руслан закрыл глаза. Удар. Звон стекла. Мотор заглох.

Руслан услышал визг тормозов мотоцикла.

Инспектор вскочил на подножку, открыл дверцу и выхватил ключ зажигания. Руслан сидел неподвижно, намертво вцепившись в руль.

– Жив? – тихо спросил инспектор.

– Порядок, – сказал Руслан.

– А ну, выходите! Ваши права! – закричал инспектор.

Руслан вышел, протянул права.

– Путевой лист?

– Забыл на базе, – сказал Руслан и взглянул в лицо инспектору.

– К теще на блины ехали? – спросил инспектор уже спокойным голосом.

– Гололед, – сказал Руслан. – Машину повело. Вот и авария.

– Машину повело, а не водителя? Мотоцикл не видели?

– Нет, я обычно не смотрю назад.

– Доходчиво объясняете, – сказал инспектор. – А свисток?

Руслан подумал, что орудовец, в сущности, – добродушный мужик. Другой бы, в лучшем случае, изматерил Руслана. Надо было сразу остановиться.

Подбежать с виноватой улыбкой, дескать, виноват, начальник, власть ваша, задница наша. Может, обошлось бы.

– Не слышал, – сказал Руслан.

– Сколько выпили?

– Вчера пил, – сказал Руслан.

– Понятно. Пил вчера, сивухой несет сегодня. Садитесь в коляску.

– Но машина…

– Потом машина. Отъездились.

– Сейчас. Только посмотрю, – сказал Руслан. Помята кабина, выбито боковое стекло. Еще повезло.

Мотоцикл развернулся и понесся по набережной. Руслана ударила холодная струя воздуха.

– Застегнитесь, – сказал инспектор.

– Ерунда, – сказал Руслан.

Он сидел в отделении милиции на скамье, такой же, какие бывают на вокзалах, и слушал, как составляли протокол, как договаривались, кто поедет за его машиной. Потом он услышал шум подъезжающего грузовика, потом Руслана спросили: «Пил?»

– Нет, – ответил Руслан, – утром только кружку пива.

Офицеры ушли. Из боковой комнаты высунулась грязная, оборванная личность. Дежурный старшина прикрикнул, и личность скрылась.

– Напьются, как свиньи, – сказал старшина вроде бы сам себе. – А этот бандит, ишь, сидит, молчит. Чуть инспектора не угробил, машину разбил. А если бы дети, а? И кто их только воспитывает? Стрелять таких надо.

Руслан молчал, а старшина продолжал:

– За это тебе, голубчик, не только лишение прав на год. К транспорту близко не подпустят, будь уверен. С работы выгонят, факт, да еще из своего кармана заплатишь. Знаю таких. Выпил водки и пошел кататься. А если бы дети, а? Я бы сажал таких без разговоров.

Вскоре появились еще два милиционера. Руслан вышел с ними и опять сел в коляску.

– Не выпадешь? – спросил один из них.

– Я трезвый, – ответил Руслан.

– Это хорошо, – сказал милиционер. – Люблю, когда спокойные.

Холодный поток снова ударил его. Руслан раскрывал рот и глотал воздух. Он еще надеялся, что запах выветрится, экспертиза ничего не покажет, и тогда можно будет отвертеться. А иначе крышка. Он проклинал свою глупость и обзывал себя самыми последними словами. Но не за то, что не вернул машину в гараж (утром механику пол-литра – и все дела), и не за то, что пил весь вечер (такое настроение – выпил, и снова по улицам, и это отвлекало, иначе можно было бы повеситься), а за то, что свернул на эту набережную, специально выбрал: после одиннадцати там никогда ни одного постового, захотелось дать газ и пройти спокойно минут десять, и, как назло, именно в этот день патруль ОРУДа, что им не спится, а если бы не свернул, его бы никогда не остановили, ездить он умеет.

Они долго стучались в поликлинику, но им не открывали, и Руслан сказал, что, наверно, не здесь, и они обошли здание и попали в маленькую комнату, где заспанная медсестра дала Руслану пробирку, он в нее осторожно дунул несколько раз, и жидкость осталась бесцветной, но медсестра что-то кинула в пробирку, жидкость стала красной, а потом посветлела.

– Вот, – радостно сказала медсестра, – пожалуйста.

В акте записали: «Средняя степень опьянения».

Мотоцикл тихо шел по совершенно пустому шоссе.

– Почему так медленно? – спросил Руслан.

– Замерзнешь, – ответили ему.

– Давай, гони, я застегнусь.

И мотоцикл сразу словно прыгнул, а Руслан накрылся брезентом.

– Что ж ты, Звонков, наделал? – сказал ему второй милиционер, стараясь перекричать ветер. – Что жена теперь скажет?

– Холост я, – сказал Звонков.

И хотел добавить: уже две недели, как холост, ушла жена, понимаете?

Но он промолчал. Он еще выше натянул брезент и закрыл глаза. Доездился. Крышка. Одно к одному. Зачем только он свернул на набережную? Нет, он просто трус. Надо было зажать руль и прямо в столб. И сразу никаких волнений. Во всяком случае, не было бы так холодно.

Они пришли к нему в воскресенье, рано утром. Мрачные и официальные, они терпеливо ждали, пока он сделает зарядку, помоется, сядет завтракать. От чая они отказались. С Сашкиной матерью были любезны, с самим Сашкой говорили неохотно и односложно, как с малознакомым человеком. Чернышев делал вид, что ничего не замечает, и отпускал свои обычные шуточки. Раза два Медведь, словно забывшись, впадал в привычный тон и чуть было не завелся, когда Сашка поздравил его с успехами старшиновской тройки «Спартака». Но Пятерка сразу прерывал Мишку, и Мишка, спохватываясь, становился важным, и это было даже смешно. Наконец они остались втроем, и Пятерка сказал:

– Барон, мы слыхали про твои подвиги. Что ты намерен делать дальше?

– Ребята, – сказал Сашка миролюбивым тоном, – вы что, из армии спасения? Или стали штатными блюстителями нравственности?

– Брось, – сказал Мишка, – противно!

В его голосе Сашка не почувствовал твердой убежденности. Этой репликой Медведь скорее реабилитировал себя перед Яшей за свои недавние срывы. Ясно, чья инициатива.

– А что мне остается? Вы смотрите на меня, как два инквизитора на ведьму, Может, сбегать за помелом?

Тут уж Медведь должен был хотя бы улыбнуться. Но он, проявив героические усилия, сдержался. Видимо, Пятерка здорово его накачал. Чернышев понял, что просто шуточками не отделаешься.

– Хорошо. А ваше мнение?

– Отвечай сначала на вопрос, – сказал Яша.

– Вот как? Отлично. – Чернышев заговорил голосом начальника лаборатории. – Я намерен жениться на Алле. Как только она получит развод, мы зарегистрируемся и будем жить, согласно кодексу РСФСР о семье и браке. Устраивает? Одна деталь: комнату, которую они снимали, мы оставили. По соображениям, всем понятным, мы ищем другую. Еще какие вопросы?

Они переглянулись, Потом Медведь отвернулся, а Яшка сказал:

– Тебе придется выбирать: или мы, или Алла.

– Однако! – сказал Чернышев. – Ребята, вы не спятили? .

– Ты хочешь сказать, что сделал выбор? – спросил Яша.

– Нет. Я просто ничего не понимаю.

– Ты не имеешь морального права на ней жениться. Она может быть с кем угодно, но только не с тобой. Подумай о Руслане.

– Алла не из тех, кто занимается благотворительностью.

Это он сказал зря. Теперь Медведь окончательно стал на сторону Пятерки. Чернышев это сразу почувствовал. Что ж, разговор пойдет по существу.

– Поясни, – сказал Пятерка.

– Охотно. Никто из вас никогда не верил в прочность этого брака. Алле нужен был человек, на которого она могла бы опереться, а не по-детски влюбленный мальчишка, с которым ей приходилось нянчиться. Да и Руслан все понимал, ведь я с ним говорил. Я не виноват, что она полюбила меня. Не я к ней пришел, а она ко мне.

– А ты обрадовался, – сказал Яша.

– А я обрадовался. В отличие от некоторых, я не запираюсь на замок от женщин. Так уж в природе устроено, что нас к ним тянет, ты этого еще не знаешь, прими мои соболезнования.

– Но она была женой твоего товарища, – сказал Медведь.

– По-твоему, я с ходу к ной полез? Кстати, много лет назад один наш общий знакомый тоже чего-то добивался от Аллы. А ее уже тогда любил Руслан. И у нашего общего знакомого ничего не получилось вовсе не потому, что его вдруг остановил порыв благородства.

– Мишка, – сказал Пятерка, – мне кажется, сейчас он всех нас поставит на свои места. Все мы ничтожества, Руслан – ребенок, а бедная неудовлетворенная малоинтеллигентной жизнью Алла наконец находит великого человека, достойного ее любви. Это, конечно, Чернышев – гениальный ученый, кандидат наук, начальник лаборатории. То ли дело какой-то шоферюга!

– Прости меня, – перебил его Чернышев, – каждый из нас был волен играть в карты или сидеть над учебниками. Звонок выбрал самый легкий путь…

– А ты самый подлый, – вставил Яша.

– Серьезно?

– Абсолютно.

– Тогда зачем же ты со мной разговариваешь?

– Дал бы тебе в морду, да знаю, что ответишь.

– Ты всегда был предусмотрителен.

– Хватит, – вмешался Медведь. – Яшка, ты уж совсем того. А тебе, Барон, одно могу сказать. Был у нас хороший парень, Сашка Чернышев. Потом он зазнался, поставил себя выше всех, отсюда и все его поведение. Ты можешь доказывать кому угодно. С тобой могут многие согласиться, только не мы. Мы не можем понять, как один из наших ребят отбил жену у другого. Значит, этот парень не наш. Вот и весь разговор. Прощай. Пойдем, Яша.

Они ушли, а Чернышев позвонил Алле и сказал, что будет занят до вечера.

Потом запер комнату и сел работать. Сначала не получалось. Разные посторонние мысли.

Ну и пускай катятся к черту. Можно, конечно, сидеть год около Руслана в качестве сестры милосердия. Можно долго выяснять отношения с каждым из ребят в отдельности. Восстанавливать старую дружбу. Вообще есть масса объектов для благотворительности. Например, Осетинский, бывший руководитель группы, совсем сдал. Но оставим благотворительность другим. Все, все надо забыть. Достаточно, что Алла выбила его из колеи. Хватит. Потеряно слишком много времени. У него есть одно, самое главное. Это работа, которую никто, кроме него, выполнить не сможет. А если сможет, то тогда Чернышев все растерял, проиграл, тогда он уже никому не нужен. Он выбился в люди, с ним считаются, ему верят, он ведет самостоятельное дело. Для многих это потолок. Но не для него. Другой счет. Есть много очень сильных людей, некоторые из них талантливее Чернышева, и он не имеет права отставать, он должен работать и работать, жертвуя дорогим и близким, когда-нибудь это ему зачтется.

Постепенно он втянулся, и уже ни о чем другом не думал и кончил только вечером, когда пришла Алла.

Она рассказала, что у Руслана беда и что она целый день провела с ним.

– Ты правильно поступила, девочка, – сказал Чернышев. – А я чем-нибудь могу ему помочь?

– Нет, ему никто не поможет.

– Тогда хватит об этом, – сказал Чернышев. – Знаешь, я не люблю неудачников. Мне его очень жалко, но я убежден, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Если они сами не выплывают, значит, так и надо. Согласен, философия жестокая и непопулярная, но зато верная. Может, то, что случилось, даже к лучшему для Руслана. Пускай впервые задумается всерьез о жизни и о своем месте в ней.

– Ну и строг ты, Сашка! – сказала Алла. – Кто же я, по-твоему?

– Слов захотела, комплиментов? Не выйдет. Впрочем, могу. Самая обыкновенная женщина. Масса недостатков и комплексов. Ну, есть, конечно, кое-что. Кстати, не очень красивая. Правда, и не уродина. Нечто среднее. Довольна? Но один человек считает, что ты самая умная, самая красивая и вообще единственный друг на этом свете, подарок господа бога неизвестно за что. Это – субъективное мнение некоего Чернышева. Человек, как известно, часто ошибается. Правда, боюсь, что в этом плане я буду ошибаться всю жизнь.