История ордена иезуитов

Внутренняя борьба и упадок

Армия сохраняет боевую способность лишь до тех пор, пока ее генерал и офицеры остаются на высоте своих задач, пока войска покорно соблюдают дисциплину. Орден иезуитов представлял из себя армию, наиболее строго дисциплинированную и наиболее крепко организованную армию Нового времени. В своем развитии он должен был испытать справедливость этого закона. Пока генералы и офицеры исполняли свой долг, пока дух войск оставался верным старому идеалу, орден казалось невозможным одолеть. Он выходил победителем из любых тяжелых внутренних кризисов, которые ему приходилось переносить. Эти кризисы только закаляли его силы, потому что каждое удачно перенесенное испытание увеличивает единство общества, особенно если это единство является необходимым условием его жизни.

Мы видели, что уже Игнатию пришлось серьезно бороться с национальным духом португальцев. Но эта борьба была детской игрой в сравнении с той ожесточенной оппозицией, которая поднялась на том же Пиренейском полуострове против четвертого преемника Лойолы, ловкого и хитрого неаполитанца Клавдия Аквавивы (1581—1615).

Испанские иезуиты были недовольны уже тем, что в генералы ордена избрали не испанца; но их раздражение достигло крайних пределов, когда они увидели, что молодой генерал при назначении на наиболее важные посты ордена стал отдавать предпочтение молодым людям, и не испанским иезуитам, а главным образом неаполитанцам. В своем ожесточении они составили план, главным инициатором которого был уже упоминавшийся нами отец Мариана, ограничить верховную власть генерала над испанскими провинциями ордена, передать высшую власть в Испании генеральному викарию и отнять у генерала право назначать высших должностных лиц в провинциях.

План не был безнадежным: недовольные могли рассчитывать на могущественных союзников, в первую очередь — на испанскую инквизицию и Филиппа II. Но Аквавива путем необыкновенно искусной политики сумел привлечь на свою сторону папу Сикста V и этим нанести первый удар оппозиции. Лишь при Клименте VIII, когда Аквавивы не было в Риме, недовольным удалось, при содействии испанского посла Оливареца, тайно склонить папу против генерала.

Не дав себе труда даже предварительно выслушать Аквавиву, Климент именем своего верховного авторитета немедленно назначил созыв парламента ордена — генеральной конгрегации. Но оппозиция, думавшая, что благодаря этому ее дело выиграно, жестоко обманулась в своих расчетах. Прежде всего Аквавива оказал сильное давление на выборы делегатов и, таким образом, отстранил целую группу наиболее опасных противников, в том числе и Мариану; затем на первом же заседании генеральной конгрегации, 4 ноября 1593 года, он сам внес предложение назначить комиссию для строгого расследования собственного управления. Этим он сразу обеспечил себе доверие большинства. Как можно было ожидать, расследование закончилось блестящим оправданием генерала, и оппозиция оказалась разбитой в одном из главных вопросов. После этого направлять дебаты стала уже не она, а Аквавива, и это естественно привело к тому, что все предложения по изменению конституции потерпели крушение. Искусная тактика генерала обрекла их на полное поражение. Если бы в последний момент папа не заставил орден принять некоторые из этих предложений, все усилия оппозиции оказались бы совершенно безрезультатными. Но Аквавива сумел, проявляя самое полное подчинение папе, фактически обезвредить все внесенные по его приказанию изменения.

Результатом этой долгой борьбы было не ограничение, а укрепление самодержавной власти генерала. В конце концов выдающийся талант Аквавивы одержал верх не только над оппозицией, но также и над Филиппом II и папой. Конечно, испанцы были крайне огорчены этой неудачей. Полный затаенной ненависти, Мариана написал, не осмелившись, впрочем, опубликовать, свой знаменитый памфлет «О недугах Общества Иисуса», в котором подверг желчной критике самодержавие генерала и господствовавшую в ордене систему доносов. Что касается испанского правительства, то оно твердо решило избавиться от столь неудобного генерала. Филипп II думал достигнуть этого, предложив Аквавиве архиепископство в Неаполе, а Филипп III[85] составил даже план пригласить его в Испанию и здесь посадить в тюрьму. Но Аквавива был слишком хитер, чтобы попасться в сети своих противников. Он в самых вежливых выражениях отклонил их предложения и тем лишил их всякого повода открыто жаловаться на себя.

Ту же необычайную мудрость генерал проявил и в великом догматическом споре, который в это время завязался в Испании между доминиканцами и иезуитами по поводу учения о благодати. Он счел необходимым не допускать этого спора на рассмотрение испанской инквизиции. Но в то же время он не хотел навлечь на себя гнева этого могущественного трибунала. Поэтому он выжидал до тех пор, пока должность великого инквизитора не стала вакантной, и лишь тогда убедил папу перенести спор на рассмотрение в Рим (1597 год).

Климент VIII назначил специальную комиссию для расследования этого вопроса. Но дебаты этой комиссии не приводили ни к какому результату, так как ни одна сторона не хотела делать уступок. Папа лично склонялся в пользу доминиканцев. Но, как только он выражал намерение высказаться в этом смысле, иезуиты начинали грозить ему требованием созыва Вселенского собора. Это так пугало папу, что он предпочел молчать и не вмешиваться. Он умер 5 марта 1605 года, не разрешив спора. Комиссия прервала свои работы. Великий спор закончился ничем. Но иезуиты получили, по меньшей мере, возможность продолжать свободно развивать свое учение. Таким образом, и в этом споре авторитет их остался неколебимым — прежде всего благодаря хитроумной политике Аквавивы.

Аквавива был последним из великих генералов ордена. С его преемником, римлянином Муцио Вителлески (1615— 1645), этим мягким и склонным к компромиссам «ангелом мира», который мог лишь просить, вместо того чтобы повелевать, и увещевать, вместо того чтобы наказывать, начинается упадок ордена. Генерал уже не управляет орденом, а лишь представляет его. Управление все более переходит в руки генерального штаба и офицеров, то есть профессов, так что в конце концов орден превращается из самодержавной монархии в многоголовую олигархию, которая ревниво борется с генералом за свои права и власть, подобно тому как некогда венецианская синьория боролась с дожами.

Эта эволюция внешним образом проявилась прежде всего в изменении положения профессов. Вместо того чтобы вести в своих домах скромную и бедную жизнь нищих монахов, как предписывали статуты, или же работать среди еретиков и язычников в качестве посланцев папы, профессы стали стремиться в коллегии, куда статуты допускали только схоластиков и коадъюторов, не только для того, чтобы занимать там наиболее видные должности, но для того, чтобы спокойно пользоваться богатыми доходами этих учреждений. Они больше заботились о мирном наслаждении жизнью, чем о работе, и «охотно предоставляли молодым всю тяжесть реальных дел».

Имеются весьма поучительные свидетельства об ослаблении военно-монашеского духа. Вместо того чтобы отказываться от своего состояния немедленно после вступления в орден, иезуиты откладывали отказ до четвертого года после своего принятия. Случалось даже, что и по истечении этого срока их приходилось настойчиво призывать к выполнению лежавшей на них обязанности, потому что они находили всякого рода предлоги для дальнейших отсрочек.

Они отписывали свое состояние не ордену, как настойчиво советовал Игнатий, а обычно одному из учреждений; и вместо того, чтобы отложить после отказа всякое попечение о своем имуществе, сохраняли за собой право управлять им. Благодаря этому они фактически продолжали оставаться собственниками, и принесенный ими обет бедности превращался в простую фикцию. Раз иезуиты могли свободно управлять собственным имуществом, ничто не мешало им брать в свои руки заведование имуществом занятых родственников, вести гражданские процессы в светских судах, ликвидировать банкротства и вмешиваться в дела, которые совершенно не входят в компетенцию монаха. Игнатий строго осудил бы эти проявления в жизни ордена. Но орден в своем большинстве не видел в этом ничего зазорного. Он терпел еще худшие злоупотребления. Некогда он усиленно подчеркивал полную бесплатность обучения в своих школах. Этот принцип поддерживался по-прежнему, но только на словах. Иезуиты, нисколько не смущаясь, принимали подарки всякий раз, когда это было возможно, — подарки настолько значительные, что о бесплатном обучении более не могло быть и речи.

Орден умышленно искал богатых учеников и старался по возможности убедить их вступить в орден, несмотря на то что они еще не достигли возраста, предписанного статутами. Еще больше порицаний вызывала та поспешность, с которой иезуиты всюду бросались в торговлю и промышленность с целью увеличить свои доходы. Римская коллегия изготовляла огромное количество сукна и открыто продавала его на ярмарках. Индийские миссии вели доходную торговлю колониальными продуктами, а антильские, мексиканские и бразильские миссии конкурировали с ними. На Мартинике один особенно предприимчивый прокуратор мог, не встретив препятствий со стороны старших, создать обширные плантации, которые он обрабатывал руками купленных для этой цели рабов-негров совершенно так же, как это делали богатые плантаторы.

Еще зазорнее, с точки зрения современников, было близкое знакомство иезуитов с банковскими и денежными операциями. Коллегии не только вели свои собственные дела при помощи вексельных операций, но производили подобные операции для посторонних. Так, например, орденская касса в Риме производила по поручению португальского правительства выплаты португальскому посольству. Когда Август Сильный отправился в Польшу, венские отцы открыли этому вечно нуждавшемуся в деньгах монарху кредиту варшавских иезуитов. В Китае отцы кредитовали купцов под очень высокие проценты — как говорят, 25 процентов, 27 и даже 100. Понятно, что орден всюду прослыл корыстолюбивым.

Вителлески уже в 1617 году замечает, что этот порок везде ставится в вину ордену. Генерал Караффа специально предостерегает прокураторов, советуя им действовать умеренно при взыскании даже законных долгов, дабы не навлечь на себя обвинения в корыстолюбии; генерал Никкель разослал большое циркулярное письмо с целью напомнить ордену об апостольской бедности. Но мирские интересы так захватили орден, что иезуиты в своем стремлении к богатству нередко относились с полным презрением к правам своих ближних. Даже такой преданный друг ордена, как польский король Ян Собеский, ввиду ряда возмутительных фактов этого рода вынужден был написать генералу Оливе: «К моему великому сожалению, я замечаю, что добрая репутация ордена чрезвычайно страдает от того, что вы чрезмерно стремитесь увеличить свое богатство, нисколько не заботясь о правах ближних. Я считаю своим долгом обратиться к вашему преподобию с настойчивой просьбой предостеречь иезуитов от корыстолюбия и жажды власти, которые слишком заметны у иезуитов других стран. Ректора стремятся обогатить свои коллегии всеми средствами. Это их единственная забота».

Во время управления Оливы (1664—1681) эти тяжкие упреки делались иезуитам со всех сторон. Впрочем, они не производили никакого впечатления на этого сибарита, который вел самую беспечную жизнь в римской метрополии ордена Гезу и на своей прекрасной албанской вилле. Но даже если бы на его месте был другой человек, он едва ли смог бы уничтожить эти злоупотребления. Он, конечно, не был бы в состоянии заставить орден отказаться от них, потому что профессы и высшие должностные лица в Риме получили уже при Вителлески такую силу, что не потерпели бы энергичного генерала.

Генерал Госвин Никкельбыл вынужден в 1661 году передать управление генеральному викарию, то есть фактически был низложен, не только вследствие своего возраста, но и потому, что влиятельные члены ордена в Риме не могли перенести его властного характера. Генерал Тирс Гонзалес де Санталла, пытавшийся искоренить безнравственные моральные учения ордена, подвергся бы той же участи, если бы он не согласился вовремя пойти на уступки, которые противоречили его внутренним убеждениям. Таким образом, в глазах беспристрастных наблюдателей преемники Игнатия из абсолютных самодержцев превратились в орудие подозрительной олигархии. То, к чему стремилась испанская оппозиция при Аквавиве, полностью осуществилось в конце XVII века. Конституция ордена фактически изменилась, несмотря на все усилия формально не изменять статутов.

Это роковое развитие, незаметное для мира, было бы невозможно, если бы в ордене сохранилась первоначальная железная дисциплина. Но, подобно тому как иезуиты успели сделать недействительным обет бедности, они уже не признавали себя обязанными к безусловной субординации, к «повиновению трупа» по отношению к генералу, чего так решительно требовал Игнатий.

Если иезуиты плохо повиновались генералу, то еще менее они повиновались верховному командиру своей армии — папе. Во время столкновения Людовика XIV с Иннокентием XI французские иезуиты стали на сторону не курии, а короля. Когда французское духовенство решительно высказалось против учения о непогрешимости папы и его неограниченной власти над церковью, они отнюдь не выступали в защиту этих принципов, которые некогда защищал Ленец со всей силой своей железной логики, а, напротив, присоединились к противникам этих принципов и осмелились даже писать в защиту так называемых галликанских идей, так что в 1687 году в Риме пришлось сжечь рукой палача несколько иезуитских произведений.

Подобные проявления открытого неповиновения повторялись все чаше и чаше. Когда в 1705 году папский легат Турнон запретил китайским христианам культ предков и Конфуция, иезуитские миссионеры не только не подчинились, но стали вести против Турнона интриги, пока китайский император не изгнал его из Небесной империи. Они поступили точно так же, когда курия торжественно запретила в 1715 и 1735 годах так называемые «китайские обряды». В ордене нельзя было найти и следов той безграничной и величественной в своем роде самоотверженности, которая некогда заставила Игнатия посвятить себя и своих учеников служению папскому престолу. Орден повиновался теперь только тогда, когда повиновение соответствовало его интересам. Лишь только папа, как, например, серьезный и энергичный Иннокентий XI, осмеливался идти наперекор его намерениям, орден немедленно проявлял готовность начать борьбу с самим папой.

На другие церковные власти и на старые монашеские ордена иезуиты обращали еще меньше внимания, чем на курию. Они, казалось, приняли за правило не допускать никаких соперников. Когда они проникали в миссионерскую территорию, где до них проповедовали Евангелие другие ордены, они боролись со своими соперниками до тех пор, пока те не уступали им своего места. Там, где, как, например, в Китае, другие ордена позволяли себе вмешиваться в сферу их деятельности, иезуиты вступали даже в союз с языческими властями, чтобы избавить себя от этих смутьянов. Так же они поступали и с неугодными для них епископами. Не следует удивляться, что в значительной части церковных сфер, и особенно среди старых орденов, иезуиты возбуждали не только зависть, но также ненависть и отвращение.

Корыстолюбие и властолюбие, полное презрение к обетам и отказ от старых идеалов можно было бы еще перенести, если бы иезуиты значительностью своих услуг доказали, что церковь не может обойтись без них. Но с конца XVII века об этом уже не могло быть и речи. Действительные успехи орден делает только в области языческих миссий. Напротив, в других отраслях его деятельности проявляется печальный недостаток в талантах, и даже в иезуитских школах проявляется вызывающий беспокойство упадок.

В то время как в Западной и Центральной Европе в школьное дело всюду проникали новые идеи и новые идеалы, иезуитские школы упорно сохраняли учебные планы, составленные по Школьному указу 1599 года. Они не могли отказаться даже от старой пагубной системы беспрерывной смены учителей, не говоря уже о дурных педагогических приемах. Иезуитская школа не только не развивалась, она приходила в упадок. В XVIII веке невежество духовенства нигде не было так велико, как в тех странах, где учителями семинарий были иезуиты; нигде умственная деятельность не была так слаба, как в тех странах, где ордену принадлежала абсолютная монополия преподавания; нигде университеты не пали так низко, как там, где читали лекции представители ордена.

Дисциплина в их учебных заведениях, пользовавшаяся некогда широкой известностью, также пришла в упадок, и даже латынь их учеников уже не отличалась прежним бесспорным превосходством, хотя латынь всегда оставалась единственным предметом, который изучали абсолютно во всех иезуитских коллегиях. Понятно, что австрийское, баварское и в конце концов даже испанское правительства пытались бороться с этим печальным положением вещей. К сожалению, орден не имел ни силы, ни желания приступить к радикальной реформе. С этого момента стало очевидным, что роль иезуитов как преподавателей и воспитателей пришла к своему концу. Действительную пользу в этом отношении он продолжал приносить лишь в Южной и Центральной Америке. Но, принимая во внимание невысокий уровень развития населения этих стран, мы должны признать, что это не слишком большая заслуга.

Упадок ордена в конце XVII и в начале XVIII века был настолько глубоким, что Игнатий едва ли смог бы узнать свое создание. Породивший его энтузиазм угас; дисциплина, бывшая одной из основных причин его успехов, была серьезно потрясена; конституция, которой он более всего был обязан своими блестящими победами, была расстроена и уничтожена. У тех, кто судил о нем не по отдельным исключениям, а по всей его деятельности в целом, не могло уже быть сомнения в том, что час его пробил. Ибо для проведения реформы собственными силами у ордена уже не хватало благоразумия и энергии, а о принудительной реформе, навязанной ему извне, нельзя было и думать.

Падение иезуитского ордена

Ни один монашеский орден со времени своего возникновения не возбуждал таких живых симпатий и антипатий, не занимал так постоянно общественного мнения Европы, не породил стольких легенд, не заставил так много писать о себе, как Общество Иисуса. Если мы просмотрим огромную массу сочинений, если мы прибавим к этому суждения, случайно высказанные выдающимися государственными деятелями, философами, поэтами по поводу той или иной стороны деятельности ордена, то нам придется констатировать, что оценка ордена, даваемая общественным мнением, с течением времени становилась все более и более негативной.

В первые годы существования Общества Иисуса даже протестанты восхваляли иезуитов как преподавателей. В среде католической церкви каждый успех его встречали с почти единодушным восхищением и радостью. Но в начале XVII века положение вещей резко меняется. Даже в католическом лагере на орден обрушиваются с памфлетами, которые по своей враждебности превосходят все, что написали против него протестанты. Прежде чем он успел оглянуться, просвещенные люди почти всюду отвернулись от него, и в конце концов орден попал в изоляцию. Почти всюду, даже в католических странах, его стали считать опорой обскурантизма и испорченности, почти всюду начали желать его гибели и добиваться ее всеми средствами.

Быстрее и сильнее всего поворот общественного мнения произошел во Франции. С самого начала орден имел здесь двух могущественнейших врагов: парижский парламент и Парижский университет. Оба, как мы знаем, всеми средствами старались помешать его упрочению во Франции. Оба впоследствии почти всегда были его непримиримыми противниками. Но после 1640 года к этим двум врагам присоединился еще третий — янсенисты[86]. Уже того, что янсенисты находили почитателей и приверженцев среди наиболее высокопоставленных и образованных людей, было вполне достаточно, чтобы вооружить против них иезуитов.

Как только выяснилась огромная внутренняя разница, существовавшая между иезуитами и новым движением, орден начал борьбу с ним и не прекращал ее до тех пор, пока не побудил курию и абсолютную монархию раздавить янсенизм без всякой пощады.

Однако эта победа обошлась ему очень дорого. В 1656 году янсенист Паскаль, один из самых мощных и глубоких умов, который когда-либо порождала Франция, выпустил сатиру на теологию и нравственное учение иезуитов, которая получила широкую известность не только благодаря своему содержанию, но и благодаря своей форме. Вся образованная Франция зачитывалась и восхищалась «Письмами провинциала». Напрасно иезуиты доказывали, что автор поверхностно и иногда неправильно истолковывал теологов-казуистов. Они не могли доказать, а это и было самым существенным, что Паскаль извратил общую тенденцию их нравственного богословия, и еще менее могли они противопоставить этому классическому шедевру французской прозы столь же утонченный, остроумный и пламенный ответ. И тогда им впервые пришлось испытать на себе истину, что во Франции смешное убивает. То, что начал Паскаль, продолжили философы XVIII века. Они возбудили против ордена ненависть и презрение образованных людей. В середине XVIII столетия орден имел во Франции только двух друзей — короля и высшее духовенство. Но эта дружба принесла ему скорее вред, чем пользу, и, что еще хуже, она исчезла при первом натиске общественного мнения.

Если бы орден имел врагов только во Франции, он мог бы еще спокойно смотреть в будущее. Но тогда Франция определяла общественное мнение всей Европы. Объявление войны со стороны друзей просвещения во Франции имело значение не для одной только Франции. Оно было равносильно провозглашению войны иезуитам во всей Европе.

Но любопытно, что катастрофа произошла раньше не во Франции, а в том государстве, которое общество завоевало быстрее всего и где его господство было наиболее полным и продолжительным, — в Португалии. Оно пало здесь не под ударами какого-либо старого противника, а под ударами своего бывшего ученика, на которого полностью полагалось и которому помогло прийти к власти, — Жозе Карвалью, маркиза ди Помбал[87]. Поводом к катастрофе послужили не те бесспорные злоупотребления своей властью, в которых орден был повинен и в Португалии, а вполне законное сопротивление желанию разрушить одно из его созданий — иезуитское государство в Парагвае.

15 января 1750 года между Испанией и Португалией был заключен договор о разграничении американских владений, по которому первая из этих держав передавала Бразилии семь областей иезуитского государства в Парагвае, расположенных на востоке от Уругвая. На основании этого договора испанское правительство приказало иезуитам вместе с 30000 индейцев в течение одного года покинуть эти области, оставив свои поселения, и основать новую колонию на другом берегу реки, на испанской территории, то есть начать все заново в пустыне. Этот приказ не только доказывал, что иезуиты потеряли свое преобладающее влияние в Мадриде и Лиссабоне, но показывал также, что в колониальной политике Испании одержала верх система бессмысленного, грубого насилия, которая грозила худшими катастрофами для огромной колониальной империи.

Но случилось то, что должны были бы предвидеть оба правительства заранее. Не только индейцы, но и некоторые иезуиты оказали сопротивление португальской комиссии, которой было поручено провести новые границы. Когда обе заключившие договор державы ввели в 1756 году на территорию Уругвая две небольшие армии, краснокожие христиане выступили с оружием в руках против солдат.

Произошла настоящая битва, в которой, как и следовало ожидать, победа досталась европейцам. Однако индейцы начали упорную партизанскую войну, от которой страдали главным образом португальские войска. Истощенные, деморализованные, сильно поредевшие, они были вынуждены отступить, а так как оба правительства были по разным причинам недовольны условиями договора, то в 1760 году они отказались от попытки урегулировать границы и территория уругвайской миссии была возвращена Испании.

Эти события составляют исходный пункт крушения не только иезуитского государства в Парагвае, но и самого иезуитского ордена.

Помбал, давно уже возмущенный влиянием иезуитов на двор и правительство, решил уничтожить орден в Португалии. 19 сентября 1756 года он приказал изгнать всех находившихся при дворе иезуитов. Некоторое время спустя, в 1757 году, опубликовал свой знаменитый «Краткий отчет о государстве иезуитов в Парагвае», представлявший собой, несмотря на официальную сдержанность стиля, объявление войны опасному обществу, которое осмелилось основать собственное государство вне всякого контроля светских властей и тем самым ясно обнаружило руководившие им всюду и всегда политические расчеты.

Этот документ произвел огромное впечатление. Сам папа Бенедикт XIV был глубоко смущен им и под давлением Помбала приказал произвести ревизию учреждений ордена в Португалии. Эта ревизия оправдала, по-видимому, самые худшие обвинения, предъявленные иезуитам, — дело шло о коммерческих и денежных операциях. После того как орден был таким образом пригвожден к позорному столбу наивысшей церковной властью, Помбалу оставалось лишь нанести ему последний удар. Удобный повод дало ему таинственное покушение на короля Жозе I[88] 3 сентября 1758 года.

Помбала лучше всего характеризует то обстоятельство, что он готовил атаку несколько месяцев в величайшей тайне, стремясь раздавить одновременно с орденом и дворянство, ставшее в оппозицию к его политике. 13 декабря были арестованы иезуиты Лиссабона как соучастники покушения; 19 января 1759 года последовали арест остальных иезуитов и конфискация всех богатств ордена; наконец, 3 сентября Помбал издал указ, изгонявший орден из всех владений португальской монархии.

Большинство изгнанных было немедленно посажено, как сельди в бочку, на несколько торговых кораблей и отвезено в Италию, где их высадили на берег почти без всяких средств к существованию. Но довольно значительное число Помбал оставил в тюрьмах, чтобы отомстить им. Среди них находился самый влиятельный и поэтому самый опасный для министра отец Малагрида. Сначала Помбал формально обвинил этого человека в государственной измене; потом, когда обнаружилась полная несостоятельность этого обвинения, передал его инквизиционному трибуналу в качестве еретика! В конце концов инквизиция подчинилась воле Помбала. 20 сентября 1761 года несчастный был задушен и сожжен на торжественном аутодафе.

Помбал был, несомненно, убежден, что иезуиты являются серьезной опасностью для государства. Но глубокое двоедушие, адское лукавство, зверская жестокость его поведения не находят себе оправдания. Жестокость хищного зверя, которая так часто является одной из характерных черт великих государственных людей, была основной чертой Помбала. Она запятнала его память и далеко не содействовала успеху предпринятого им великого дела возрождения глубоко разложившегося государства. Он без всякой пользы создал мучеников и подготовил дорогу для наступившей потом реакции.

Во Франции при роспуске ордена проявили гораздо больше мягкости. Одно время преобладало мнение, что падение ордена в этой стране лежит на совести любовницы Людовика XV[89] маркизы де Помпадур. Якобы она, разгневанная тем, что не могла получить отпущения грехов от отца де Саси, составила вместе с министром Шуазелем[90] тайный заговор против иезуитов. Этот заговор — легенда. Действительной причиной падения ордена были ненависть и презрение образованных классов к иезуитам.

Поводом стало скандальное дело Лавалетта. Отец Лавалетт, в качестве прокуратора антильских миссий, реорганизовал торговлю колониальными продуктами и при поддержке некоторых французских банкирских домов предпринял крупные коммерческие спекуляции на острове Мартиника. Но, подобно многим спекулянтам, он ошибся в своих расчетах и в скором времени оказался запутанным в целом ряде больших гражданских процессов. Эта авантюра характерна для духа и дисциплины ордена в середине XVIII века. Лавалетт, как потом утверждали, затеял свои огромные предприятия без всякого ведома старших. Но вместо того чтобы затушить скандал, заплатив долги Лавалетта (2400000 ливров — сумма весьма значительная для той эпохи; но у ордена на одной только Мартинике было имений более чем на 4 миллиона), старшие чины ордена во Франции, видя, что кредиторы не хотят удовольствоваться заупокойными обеднями в уплату за свои векселя, добились указа, переносившего в большую палату парижского парламента все процессы по этому делу, и, таким образом, придали скандалу самую широкую огласку. Это превратило гражданский процесс против Лавалетта в уголовный процесс против всего ордена. Ибо парламент не только потребовал, чтобы генерал иезуитов уплатил все долги Лавалетта, но и воспользовался случаем, чтобы рассмотреть конституцию ордена. 8 июля 1761 года на основании этого рассмотрения было объявлено, что существование ордена во Франции незаконно. Король еще раз помог иезуитам, попавшим в отчаянное положение. 2 августа он приказал парламенту отложить произнесение окончательного приговора о законности конституции ордена на один год. Но это было лишь отсрочкой смертного приговора. В то время как парламент продолжал другими путями свой поход против ордена, король со своей стороны требовал, по крайней мере, пересмотра его конституции. Но и генерал Рикки, и папа Климент XIII решительно отказывались уступить в этом пункте. 6 августа 1762 года парижский парламент издал указ о роспуске ордена. 14 июня 1763 года король объявил все состояние ордена конфискованным в пользу короны. Орден перестал существовать во Франции, проработав в ней в течение более 200 лет.

Даже в Риме благоразумные люди поняли, что следует молча примириться с мерой, которая была встречена с восторгом всей Францией. Но папа Климент XIII не принадлежал к благоразумным людям. По выражению своего преемника Климента XIV, он позволил генералу Рикки вырвать у себя конституцию, в которой не только снова подтвердил все привилегии ордена, но и торжественно выступил в защиту его добродетели. Это было совершенно бессмысленным вызовом не только Португалии и Франции, но также всему дому Бурбонов и общественному мнению всех романских стран. Единственным результатом этого стало жестокое унижение папского престола. В Неаполе, Сицилии, Милане, Венеции обнародование конституции было запрещено; во Франции она была во многих городах сожжена рукой палача; в Португалии всякий, кто распространял или тайно хранил ее у себя, был объявлен виновным в оскорблении величества. Но хуже всего было то, что из нескольких сот католических епископов лишь 23 выразили папе свое одобрение.

Не успела курия оправиться от этого удара, как в Риме получили новые тревожные известия из государств, которыми правили Бурбоны. 2 апреля 1767 года в Испании почти в один и тот же час было брошено в тюрьму около 6000 иезуитов и орден был запрещен во всех частях империи. Король Карл III[91] отправил папе в подарок всех арестованных. Но когда несчастные захотели высадиться в Чивитавеккья, их встретили пушечными выстрелами по просьбе их же собственного генерала, которому было достаточно присланных ранее португальских иезуитов. На короткое время испанские изгнанники получили приют на острове Корсика. В ночь с 3 на 4 ноября таким же образом избавил себя от иезуитов король Неаполя и Сицилии; в ночь с 7 на 8 февраля 1768 года то же сделал и герцог Пармский; наконец, 23 апреля 1768 года прогнал иезуитов и мальтийский гроссмейстер.

В сентябре 1768 года французский посланник от имени всех Бурбонов вручил папе меморандум, в котором он потребовал от курии «полного и окончательного уничтожения Общества Иисуса». Португалия порвала все сношения с римским двором, а единственный остававшийся у Климента XIII друг, Мария Терезия Австрийская[92], не выражала ни малейшего желания поддержать его. В Риме поняли, что папство должно или предоставить орден его собственной судьбе, или отказаться от своего положения в мире.

Таково было положение дел, когда в ночь с 1 на 2 февраля 1769 года умер Климент XIII. Вся Европа ожидала с беспокойством избрания нового папы. Никто не сомневался, ни иезуиты, ни державы, что это избрание решит вопрос о жизни или смерти ордена и вопрос о будущем положении папства. Заседания конклава тянулись три месяца, и в конце концов 19 мая папой был избран францисканец Лоренцо Ганганелли, принявший имя Климента XIV. Ганганелли не считался ни другом, ни врагом иезуитов. Но, по своему характеру настроенный примирительно, он всегда проявлял благоразумие и умеренность. Поэтому можно было ожидать, что он не остановится ни перед какими средствами, чтобы улучшить отношения папского престола с великими католическими державами, пришедшие в полное расстройство из-за неразумной политики его предшественника. Действительно, он решился на ту меру, которая одна только могла восстановить мир и вывести папство из затруднительного положения. 29 сентября он уведомил французского короля, а 30 ноября — мадридский и лиссабонский дворы, что намерен распустить орден. Однако прошло целых четыре года, прежде чем за этим сообщением последовал решительный шаг. Только 21 июля 1773 года он подписал знаменитое бреве[93] «Наш Господь и Спаситель» — смертный приговор самому могущественному из всех орденов, который когда-либо знала церковь.

Если булла, которая некогда дала ученикам Лойолы право на существование в церкви, начиналась призывом к правительству воинствующей церкви, то папа-миротворец весьма характерным образом начинает свое послание обращением к Иисусу, который назначил своим ученикам и служителям быть вестниками мира.

Иезуитский орден, говорится далее, с самого своего возникновения сеял смуту. В подтверждение этого Климент XIV приводит многочисленные доказательства. Но это — единственное обвинение, ясно выставленное им против ордена. О других упреках, которые делались ордену, он говорит в очень сдержанных, умеренных и дипломатических выражениях, не исследуя, справедливы они или нет. Далее он указывает, что орден уже не может приносить обильных плодов и той пользы, которая некогда давала ему право на существование. Следовательно, орден не отвечает более потребностям времени. Поэтому, говорится в бреве, «пока Общество будет существовать, будет трудно или даже невозможно восстановить мир в церкви, мы, после зрелого обсуждения, опираясь на тщательное расследование, на основании нашей апостольской власти объявляем названное выше Общество распущенным, мы его отменяем, уничтожаем, распускаем» и т.д.

Иезуиты немедленно распространили самые нелепые легенды об истории этого крайне умеренного документа, который делает величайшую честь политическому такту его автора. Согласно одной из них, Климент будто бы сказал: «Я поступил так только по принуждению». Согласно другой, он подписал послание ночью, карандашом, на одном из окон Квиринала[94], затем упал в глубокий обморок и весь следующий день провел в постели почти голым, все время повторяя со стонами: «Я проклят, ад — моя участь». Согласно третьей легенде, в тот момент, когда подписывал послание, он сошел с ума. Рассудок к нему возвратился только незадолго до смерти, и лишь благодаря чуду он избежал ада. Согласно четвертой легенде, он впоследствии уничтожил бреве. Приводится даже сам акт, отменявший бреве; конечно, этот акт является грубой подделкой, что вполне ясно следует из того места, где папа перед лицом всего мира называет себя недостойным преемником святого Петра.

Папа не мог поступить иначе, чем он поступил. Это совершенно верно, но из этого не следует, что послание не выражало действительного его мнения об ордене. Несомненно, папа пришел к убеждению, что орден сеет смуту и вредит процветанию церкви. Эту точку зрения разделяли и некоторые кардиналы, потому что со времени Бенедикта XIV иезуиты имели в священной коллегии немало ожесточенных врагов. Поэтому неудивительно, что курия бросила иезуитов на произвол судьбы. 16 августа послание было сообщено римским иезуитам и генерал Рикки был заключен в замок Святого Ангела. Здесь с ним обращались мягко; но ему так и не суждено было выйти на свободу, хотя его не могли обвинить в каком-либо преступлении. 22 ноября 1775 года он умер в тюрьме, став жертвой той ненависти и того недоверия, которые возбудил против себя орден во всей Европе. Климент XIV сошел в могилу раньше его, 22 сентября 1774 года. Иезуитов обвиняли в том, что они отравили его. Это давно уже опровергнутая басня. Но эта басня поучительна: она показывает, какие деяния могли приписывать иезуитам в конце XVIII века не только свободные мыслители, но и кардиналы римской церкви.

Восстановление ордена

Как встретили послание о роспуске ордена иезуиты и все христиане-католики? Орден подчинился ему с покорностью лишь там, где правительства привели послание в исполнение. При этом, конечно, не было недостатка в протестах и в самых невероятных попытках унизить и загрязнить память Климента XIV. Образованная Европа встретила уничтожение ордена с восторгом; народ почти всюду отнесся к нему безучастно. Кое-где слышались громкие жалобы монахинь и других ревностных сторонников культивируемого орденом благочестия. Но нигде, ни в Европе, ни вне ее, исполнение послания не встретило серьезного сопротивления со стороны масс. Создается впечатление, что орден везде потерял всякое доверие к себе. Общественное мнение не обнаружило никакого сочувствия к трагическому элементу его падения; оно отнеслось почти равнодушно к тем жестокостям, которые совершил Помбал. В несправедливостях, которым подверглись в разных местах иезуиты, видели справедливое возмездие или, по крайней мере, считали их необходимыми в интересах прогресса, «просвещения и добродетели».

Рим сказал свое слово. Орден официально умер. Но там, где воля папы не имела силы, он открыто сопротивлялся папскому приказанию и без всяких затруднений становился под защиту государей-еретиков или атеистов, желая как будто даже в момент своей гибели доказать, что интересы ордена стоят для него выше клятвы верности, которая должна была по воле основателя неразрывно связывать его с папским престолом.

Оригинально, что под свою защиту орден взяли как раз наиболее прославленные государи эпохи Просвещения: прусский король Фридрих Великий и императрица Екатерина II; оба думали, что они не в состоянии обойтись без иезуитов в преподавании. Но в Пруссии благосклонность правительства продолжалась недолго. В 1776 году король по докладу епископа Гогенцоллерна фон Кульма приказал силезским членам ордена отказаться от имени иезуитов и называть себя впредь «священниками королевского учительского института». В 1781 году этот институт был уничтожен, а в 1786 году остатки иезуитской конгрегации в Силезии вынуждены были разойтись.

В России иезуиты были более счастливы. Екатерина II не только запретила опубликование папского бреве, но в 1782 году даже разрешила иезуитам, находившимся в бывших провинциях Польского королевства, избрать себе генерального викария и, следовательно, образовать вполне независимую монашескую конгрегацию. Император Павел, бывший вообще человеком крайне неуравновешенным, относился к иезуитам с еще большей благосклонностью; он призвал членов ордена в Петербург, возвратил им Виленский университет, способствовал их миссионерской деятельности среди немецких колонистов на Волге, богато одарил полоцкий новициат, чтобы усилить прилив новых членов, наконец, не побоялся обратиться к курии с предложением одобрить неповиновение польских иезуитов и санкционировать дальнейшее существование ордена.

Папа Пий VI занял в иезуитском вопросе, судя по всем признакам, позицию несколько отличную от той, что занимал его предшественник Климент XIV. Он, по-видимому, тайно поощрял польских иезуитов крепко стоять на своем. В 1793 году он закрыл глаза на то, что герцог Пармский вызвал из России нескольких иезуитов.

Еще большие надежды орден мог возлагать на Пия VII Чиарамонти. В 1773 году он, тогда еще епископ в Тиволи, с крайней неохотой выполнил приказ о роспуске ордена и всегда держал бывших иезуитов в большом почете. Действительно, 7 марта 1801 года он восстановил орден в России, а 30 июля 1804 года по просьбе короля Фердинанда IV — в Неаполе и Сицилии. Эти акты формально провозгласили разрыв с политикой Климента XIV и ясно показали всему христианскому миру желание курии возродить орден в прежнем блеске.

Потребность в восстановлении ордена проявлялась с большой силой и в других местах. Еще в 1794 году Жан де Турнели основал в Бельгии Общество Сердца Иисуса, преследовавшее главным образом задачи преподавания; к нему примкнуло много иезуитов. В Италии тиролец Пакканари, честолюбивый авантюрист, выдал себя за второго Игнатия и основал в 1797 году Общество Веры Иисуса с определенной целью реставрировать иезуитский орден под другим именем. Оба общества слились в 1799 году; а в 1803 году они соединились с русскими иезуитами и в течение беспокойной эпохи наполеоновского господства тайно подготавливали восстановление ордена в странах, которые незадолго перед тем, казалось, были навсегда закрыты для него.

Огромный переворот, происшедший в то время в отношениях образованных людей к идеям XVIII века, имел еще более важное значение для будущности ордена. Романтизм объявил войну рационализму, и из его недр быстро возникло современное ультрамонтанство[95]. Увлекаемое этим течением, папство решилось открыто вступить на путь прежней римской политики, который оно покинуло поневоле. Первым проявлением этой политики стало бреве, торжественно восстановившее орден Риме (7 августа 1814 года).

Как ни удачно был выбран момент опубликования бреве, недоверчивое отношение правительств к ордену было еще так сильно, что иезуиты в первое время были официально признаны лишь в тех государствах, где произошла полная реставрация прежних порядков: в Папской области, в Королевстве обеих Сицилии, в Модене, Парме, Сардинии и Пьемонте, в Испании и в швейцарских кантонах Валлисе и Фрайбурге. Поэтому некоторое время главной резиденцией и наиболее важным полем деятельности ордена оставалась Россия. Но здесь иезуиты быстро скомпрометировали свое положение интригами против основанного Александром I Библейского общества и активной пропагандой среди военных и аристократии. В январе 1816 года генерал и все иезуиты были высланы из Петербурга, а в марте 1820 года члены ордена были изгнаны из всех русских и польских областей. Затем, после смерти генерала Фаддея Бржозовского (5 февраля 1820 года) вспыхнули резкие внутренние несогласия по поводу выбора нового генерала. Словом, положение ордена было далеко не блестящим.

Но именно этот удар, который в первый момент, казалось, грозил совершенно уничтожить орден, и явился исходным пунктом для новых побед и завоеваний иезуитов. С помощью 358 изгнанных из России священников орден смог возобновить с большой энергией свою деятельность в Италии, Франции, Англии, Америке и даже попытаться обозначить свое присутствие в Австрии. Что еще важнее, внутренняя борьба закончилась, и новый генерал Алоиз Фортис (1820—1829) перенес свою резиденцию обратно в Рим. Таким образом, орден снова оказался в состоянии возобновить свои прежние отношения с курией. Германская коллегия была восстановлена еще раньше. Ордену возвратили римскую коллегию и римскую семинарию, а также заведование пансионом сирот, находящихся под опекой папы. В следующее десятилетие у ордена появились достижения и за пределами Рима. Португалия открыла ему свои двери в 1829 году, Бельгия—в 1831-м, Голландия — в 1832-м, Ломбардо-Венецианское королевство — в 1836-м, Тироль — в 1838-м.

Более всего сделал для реорганизации ордена генерал Иоанн Филипп Ротган. Этот голландец, иезуит до мозга костей, но вместе с тем способный понять нужды нового времени, в течение двадцати четырех лет (1829—1853) руководил орденом в эпоху, благоприятную для развития католической церкви, с таким искусством, что со времени его генеральства римский народ стал называть генерала иезуитов черным папой. Его преемники, бельгиец отец Беке (1853—1883), швейцарец Антон Мария Андерледи (1883—1892) и испанец Луис Мартин (1892—1906), искусно управляли наследством Ротгана и сумели установить настолько хорошие отношения с курией, что орден приобрел в центре церковной иерархии такое влияние, какого он никогда не имел раньше, даже в эпоху Григория XIII.

В XIX веке средоточие деятельности иезуитов постепенно переносится в Рим. То, чего некогда орден добивался путем трудной, раздробленной работы в тысяче отдельных пунктов, с этого времени он пытается достигать путем осторожной деятельности в самом сердце католического мира, превратившемся в абсолютную монархию, где нет уже места национальным церквям, которые держатся за свою независимость и сопротивляются приказаниям папы.