Джина Гербер
История первой любви

Глава 1


…И когда, закрыв за собой дверь, они остались одни, совсем одни на целом свете, Энди наклонился к ее уху и еле слышно, одними губами, прошептал:

— Любимая моя! Я буду любить тебя вечно…

Острая боль вернула Стеф на землю. Осколок разбитого бокала вонзился в палец, прервав поток щемящих сердце воспоминаний.

Стоял последний день июня. Мягкий вечерний свет проникал в комнату сквозь полупрозрачные шторы, золотом высвечивая кружащиеся в воздухе пылинки и покрывая деревянные стены причудливым узором бледных, словно размытых, теней. Стефани Гринуэй Саути сидела на полу скрестив ноги и жалобно смотрела на рассыпанные перед нею осколки темно-красного стекла, похожие на опавшие лепестки розы.

Она старалась быть осторожной. Но едва лишь прикоснулась к настенной полке, собираясь вытереть пыль, как старинный бокал покачнулся и сорвался вниз, с хрустальным звоном разлетевшись вдребезги.

О Господи! — мысленно воскликнула она, с трудом сдерживая слезы, которые в последнее время ей и так слишком часто приходилось проливать по самому незначительному поводу. За какую бы вещь Стеф ни бралась, все валилось у нее из рук. Я просто царь Мидас наоборот, грустно пошутила она, каждым прикосновением превращаю все, правда, не в золото, а в черепки. Ну да ничего не поделаешь, снова попыталась утешить себя Стеф, главное не зацкливаться на плохом.

Она решительно тряхнула головой, отгоняя неприятные мысли. Густые темно-русые волосы рассыпались по худеньким плечам. Живи сегодняшним днем, уговаривала она себя так, как рекомендовалось в одной популярной книжке по психологии, которую ей когда-то довелось прочитать. Что было, то прошло. А что будет, то и будет. И эта черная полоса тоже когда-нибудь кончится. Днем раньше, днем позже, — не все ли равно?

Стеф потянулась за ближним из осколков. Казалось, ее тонкая, обнаженная до плеча рука засветилась в мягком золотистом сиянии, наполнявшем комнату. Гладкая матовая кожа, совершенная форма — такие руки не нуждаются в украшениях, чтобы притягивать к себе чувственные взгляды мужчин. Впрочем, Стеф никогда не считала себя красавицей или хотя бы просто привлекательной. Если чем я и могу гордиться, говорила она себе, так это практичностью и рационализмом. Но теперь, над россыпью битого стекла, со слезами в больших карих глазах, она меньше всего походила на рассудительную деловую женщину.

Этот антикварный бокал ей подарил бывший муж на последнюю годовщину их свадьбы, когда они еще были вместе. Честно говоря, Стеф не очень любила пить из кубка толстого стекла, слишком тяжелого для ее длинных изящных пальцев. И если иногда все же ставила его на стол, то лишь потому, что хотела сделать приятное Энди. А после того, как шесть месяцев назад они с Эндрю Саути развелись, Стеф больше не прикасалась к старинному бокалу. И вот теперь его больше нет. Как и от их с Энди любви, от него осталась лишь пригоршня осколков. Стеф подняла последний кусочек и, закусив губу, закрыла глаза, чтобы не разрыдаться.

Усилием воли она взяла себя в руки, высыпала стекло в корзинку для мусора и промокнула глаза салфеткой.

— Все кончено, — вздохнула она. — Так уж случилось, и надо это принять как должное.

Стеф взяла мусорную корзину и через весь дом, большой и гулкий — типичный пригородный дом, — понесла выбрасывать на кухню. Высыпав стекло в большую коробку под мойкой, она подошла к открытому окну. Откуда-то из соседних домов легким дуновением ветерка до нее донесло тонкий аромат жаркого. Стеф представила, как скворчат на сковородке сочные куски телятины. Когда-то она часто готовила это блюдо, а потом они с Энди вместе садились за стол и запивали горячее мясо красным французским вином. Но теперь даже такой по-настоящему вкусный запах не вызвал у нее ни малейшего аппетита. Она вообще мало ела в последние дни.

Стоп, так нельзя! Надо хоть что-нибудь проглотить, пусть даже через силу, — приказала она себе и решительно направилась к кухонному шкафу. Увы, там не нашлось ничего, кроме пыли и сухих крошек. И лишь приподнявшись на цыпочки, Стеф увидела на верхней полке початую бутылку столового вина и несколько пакетов чипсов с паприкой.

— Хм, белое калифорнийское, — пробормотала она, разглядывая этикетку на бутылке. — Не Бог весть что, конечно, ну да сойдет.

Наполнив доверху высокий стакан, Стеф сделала большой глоток и, захватив пачку чипсов, вышла на лужайку перед домом. Вино теплой волной растекалось внутри. По пути Стеф на полную громкость включила стоявший на подоконнике приемник.

Солнце уже почти село, и лишь на западе, медленно угасая, еще плескалось расплавленное золото его последних лучей. Уютно устроившись в кресле-качалке, Стеф, по усвоенной с детства привычке, мысленно поблагодарила Создателя за прошедший день и, зажмурившись, подставила лицо степному ветру, который дует в Оклахоме почти весь год напролет.

Смакуя острый вкус паприки и маленькими глотками потягивая вино, она плавно покачивалась в такт доносившейся из окна мелодии. Это была старая, незатейливая, но очень грустная песня о первой любви мальчика-подростка. Он каждый день по дороге в школу встречает самую прекрасную на свете девчонку, но та не замечает его страданий.

Удивительно, сколько воспоминаний вызывают порой старые песни, подумала Стеф. Иногда мы так ясно, будто это случилось только вчера, помним, когда, с кем и при каких обстоятельствах впервые услышали ту или иную из них.

И она вспомнила, как сама была школьницей. И высокого, светловолосого парня с вызывающе дерзким взглядом голубых глаз, которые смотрели куда угодно, но только не на нее. Билл Уиндхем. О, как же она его обожала! Правда, издалека…

Забияка и драчун, он заставил бояться себя всех мальчишек в школе. До сих пор Стеф не может забыть, как замирало ее сердечко, когда он, затянутый в узкие джинсы, в небрежно распахнутой куртке «Рэнглер» с приподнятым воротником, слегка вразвалочку выходил на школьный двор, насмешливо оглядывая одетых в форменные костюмы одноклассников.

Она всегда немного опасалась его. Билл казался ей слишком грубым и даже циничным. Но в такой манере держаться, во всех его повадках, в той нарочитой простоте общения со сверстниками она чувствовала что-то настолько мужественное, настолько эротичное, что не могла не думать о нем, даже если бы и запретила себе это делать.

Удивительно, но даже сейчас ей непонятно, как уживались в нем столь противоположные качества. Однажды на глазах у Стеф и еще половины школы Билл врезал в челюсть старшекласснику, чем-то задевшему его, и был потом за это на две недели отстранен от занятий.

Но Стеф помнила и другой случай. Как-то в школе появился новичок — болезненный и слабый мальчик. Опираясь на металлические костыли и едва передвигая искалеченные болезнью ноги, он с трудом поднимался по лестнице и, не дойдя до середины, оступившись, упал. Одни засмеялись, другие прошли мимо, не останавливаясь, и только Билл, самый отъявленный хулиган их школы, поспешил на помощь, поднял новенького и легко внес его на руках по лестнице.

Билл Уиндхем. Ах, эти девичьи мечты! — подумала Стеф, грустно улыбнувшись. Мечтать не трудно. Трудно принимать решение. А именно это ей скоро и предстоит: решить, как жить дальше. И с последним отблеском заката Стеф пообещала себе, что попробует сделать это прямо завтра, с утра пораньше.

А миль за двести к востоку, в арканзасском городке Гринуэй Кроссроуд, Билл Уиндхем, прислонившись спиной к стволу сосны, тоже провожал взглядом заходящее солнце.

День выдался на редкость жарким: даже в тени — около девяносто градусов по Фаренгейту, хотя лето еще только вступало в свои права. В середине августа, когда солнце по-настоящему возьмется за дело, полуденная жара перевалит за сто и городок их превратится в раскаленную на адском огне сковороду.

И все же, несмотря на столь малозаманчивую перспективу, а также на ломоту в натруженных за день мускулах, Билл улыбнулся, рассматривая только что завершенную коробку строящегося дома. Стены уже были готовы, от них исходил бодрящий запах сухой, разогретой на солнце сосны и свежих опилок. Вокруг на траве громоздились кучи земли, песка и кусков застывшего раствора. Газон, конечно, придется обновить, подумал Билл, зато удалось не затронуть деревья. Он с любовью оглядел высившиеся вокруг сосны и стоявший чуть поодаль могучий, старый дуб.

Хороший дом получится, дом что надо, решил Билл и снова довольно улыбнулся, обнажив крепкие, сверкающие белизной зубы, отчего на его мужественном лице с крупными чертами и мощной, квадратной челюстью появилось озорное, мальчишеское выражение. В такие минуты он казался истинным воплощением простодушной невинности, хотя в действительности ни с простодушием, ни с невинностью не имел ничего общего. Со стороны ему вряд ли кто-либо дал бы больше двадцати пяти лет. На самом же деле ему было уже тридцать два.

— Да, детка, ты не зря живешь на свете, — сказал он себе, вынимая из кармана пачку сигарет.

А ведь когда-то весь Гринуэй Кроссроуд смотрел на него с такой же неприязнью, как, должно быть, Господь Бог на Содом и Гоморру накануне потопа. Или на Ноя?! Билл вздохнул. Библейские истории всегда давались ему тяжело. Наверное потому, что он редко посещал церковь. По крайней мере, до последнего времени, пока не начались проблемы с сыном. Тот стал пропускать школьные занятия, возвращаться с прогулок поздно ночью. И, как сообщила Биллу Оттилия, его бывшая жена, имел даже место ряд не слишком серьезных, но все же неприятных инцидентов, связанных с драками и вандализмом.

И, наконец, словно для того, чтобы посыпать солью старую рану самого Билла, Джефф напрочь завалил восьмой класс. Теперь, подобно падшему ангелу, низвергнутому на землю, он коротает деньки в летней школе для отстающих.

Резким движением Билл прямо из пачки бросил сигарету в рот и зажег спичку. Фосфорная головка превратилась в пляшущий язычок пламени. Не прикуривая, Билл внимательно наблюдал, как огонек, пожирая дерево, неотвратимо приближается к его пальцам. И только когда пламя уже почти коснулось кожи, обгорелая спичка полетела наземь. Билл убрал сигарету обратно в пачку, а ту снова засунул в карман. Вот уже неделя, как он пытается бросить курить, и пока небезуспешно. На сей раз он снова справился с искушением.

Опять борьба. Билл рассмеялся. Всю жизнь ему приходилось постоянно бороться: с собой, с людьми, с обстоятельствами. За все, чего он достиг, заплачено потом и кровью. Билл не хотел, чтобы Джефф жил такой же жизнью. Пусть хоть у него она будет попроще. Впрочем, тут он мало чем мог ему помочь. Сына он видел лишь по выходным дважды в неделю, да еще по праздникам. Но в глубине души Билл любил его больше всего на свете. Единственное, чего он хотел, это чтобы Джефф всегда находился рядом и гордился бы своим отцом, ведь сам Билл был в свое время этого лишен.

Именно ради Джеффа он стал посещать церковь и рискнул, вместо того чтобы и далее заниматься столярными работами по договорам, открыть небольшое строительное предприятие.

Этот незаконченный дом — один из трех, которые он возводит с маленькой, но опытной бригадой. Для начала недурно, подумал он, совсем не плохо для незаконнорожденного потомка вора и пьянчуги. Отец Билла не был женат на его матери — тихой, забитой женщине, а лишь жил с нею. То, что мальчик родился вне брака, похоже, гораздо больше шокировало их соседей по городку, нежели самого Билла и его мать. Что же касается отца, Роберта Уиндхема, так тот вообще плевал на все и вся. Когда Биллу было одиннадцать, отца посадили за воровство. Три года тюрьмы за кражу вещей из автомобилей.

Наибольшее огорчение в школьные годы Биллу доставляло отнюдь не положение его родителей. Он привык слышать за спиной шепотки о своем незаконном происхождении и научился не обращать на них внимания. Больней всего ему было, когда кто-либо с пренебрежением отзывался о его матери.

Разве Мелани Адамс виновата, что оказалась одной из пятнадцати детей в семье лесоруба — семье слишком бедной для того, чтобы дать девочке образование? Она прекрасно умела шить и готовить, с двадцати шагов запросто попадала из самодельного ружья белке в глаз. Но Мелани Адамс не умела читать и с трудом выводила свое имя печатными буквами. Сама она стеснялась этого и не протестовала, когда вечно пьяный сожитель или спесивые дамы на роскошных машинах, привозившие ей для стирки грязное белье, относились к ней свысока.

Шум приближающегося автомобиля оторвал Билла от невеселых мыслей. На дороге показался красный спортивный «форд». Когда машина выскочила из-за деревьев, стоявших длинными рядами по обе стороны от шоссе, Билл тут же признал ее и неспешно пошел навстречу, подняв руку в приветственном жесте. Скрипнули тормоза, и, шурша шинами по раскаленному асфальту, «форд» остановился в нескольких шагах от Билла.

— Привет, дорогой! — Из открытого окна выглянула сидевшая рядом с водителем ослепительная блондинка с копной пепельных волос. — Ты что, ночуешь на работе?

Ее муж, Эд Бартон, сидевший за рулем, подал машину немного назад и припарковался у обочины. Виктория, а именно так звали блондинку, не сводила смеющихся глаз с Билла, ожидая ответа.

— Вики Гринуэй, когда же ты наконец перестанешь совать нос в чужую личную жизнь?! — воскликнул Билл с притворным возмущением.

Ее зеленые глаза насмешливо сощурились.

— Этого вы от меня не дождетесь, Вилл Уиндхем. К тому же, — добавила она, напустив на себя строгий вид, — моя фамилия — Бартон. Я теперь солидная замужняя дама. И вы, сэр, надеюсь, впредь этого не забудете.

Билл расхохотался. Виктория тоже. Хотя в детстве они никогда особенно не дружили, Билл прекрасно знал семью Вики. Он был знаком со всеми тремя ее сестрами и даже когда-то работал у ее отца — ныне покойного Джо Гринуэя — на их семейной лесопилке.

Билл открыл дверцу автомобиля, а вышедший с другой стороны Эд, пастор церкви, которую посещал Билл, и его самый близкий друг, подал жене руку. Вики бросила на мужа нежный взгляд и выбралась с его помощью из машины.

— Чувствую себя просто королевой, — важно заявила она. — Два роскошных мужчины у моих ног.

Несмотря на ее вызывающий флирт, Билл прекрасно знал, что на свете редко встретишь столь преданно любящих друг друга супругов, как Эд и Вики. Их любовь, чистая и искренняя, не знала ни малейшей примеси ревности и других эгоистичных чувств, отравляющих жизнь многим парам.

Такой любви можно только позавидовать, подумал Билл, остро почувствовав пустоту в груди от ощущения собственного одиночества.

— Ладно, ладно, эй вы, двое, хватит нежностей! Могли бы и дома вдоволь полюбезничать! — воскликнул он, громко рассмеявшись, чтобы заглушить сосущее чувство под сердцем. — Зачем прилетели, пташки?

— У нас есть к тебе два дела, — неспешно начал Эд, пытаясь одновременно высвободиться из объятий Вики. Впрочем, едва ему это удалось, как Вики скользнула к нему за спину и обняла сзади, пристроив подбородок на его плече. — Во-первых, мы хотели бы взглянуть, как продвигается строительство. Похоже, мы уже скоро сможем переезжать.

Билл усмехнулся.

— Ну, положим, я бы не начинал паковать вещи прямо сегодня. Закончены пока только наружные работы. С внутренней отделкой еще придется повозиться. В мастерской я уже делаю мебель. Книжные шкафы для кабинета почти готовы, осталось только собрать.

— Понимаешь ли…

Эд замялся, подбирая слова. Вид у него был несколько смущенный. Билл заметил, что у Виктории щеки вдруг зарумянились, и она уткнулась лицом в шею мужа.

На мгновение Билла охватила паника, нет, скорее ужас. Неужели они сейчас сообщат, что не станут покупать дом? Билл знал, что жалованье пастора совсем невелико. И хотя Вики тоже работала — вела счета на семейной лесопилке, — едва ли она получала больше. Билл вполне мог понять, если бы у них возникли финансовые проблемы. Но сейчас он думал только о том, что сам уже вложил в строительство дома и что планировал на нем заработать. Мысленно он подсчитывал грядущие убытки от их отказа.

Откашлявшись, Эд наконец продолжил:

— В том, что касается кабинета, мы решили поменять наши планы. Нельзя ли эту комнату обставить как детскую?

Билл вздохнул с облегчением, но от удивления не мог вымолвить ни слова. И только поймав смущенный взгляд Вики, кивнувшей в подтверждение слов мужа, он обрел-таки дар речи.

— А я-то, сукин сын!.. Ой, прости, Эд!.. Билл почувствовал, что заливается краской до самых ушей. Камень упал с его души. Последовали сбивчивые поздравления, долгие рукопожатия, смущенные улыбки и громкий поцелуй в щечку будущей матери. С легким сердцем Билл заверил друзей, что переделать кабинет в детскую дело плевое, пусть не волнуются.

Еще какое-то время они стояли, обсуждая цвет обоев и мебели для новой комнаты. Солнце уже село, и душные сумерки опустились на еще не остывшую от дневного жара землю.

Наконец Вики легонько потянула мужа к машине. Нежно улыбнувшись, она сказала Биллу с заговорщицким видом:

— Не окажешь ли еще одну услугу?

— Конечно! — бодро ответил тот и лишь затем с тревогой подумал, что согласился, даже не узнав, о чем идет речь. — Что вашей светлости угодно?

— Пожалуйста, не говори пока никому о ребенке. Мы еще даже не сообщили родным. Я не хочу, чтобы Айрин беспокоилась раньше времени.

Что ж, это для Билла не составляло большого труда. К тому же он прекрасно понимал желание супругов сохранить пока все в тайне, поскольку хорошо знал способность Айрин Гринуэй волноваться, особенно когда дело касается здоровья ее младшей сестры.

— О'кей. Буду нем как могила. Только, — глаза Билла хитро заблестели, — и вы обещайте назвать детку моим именем, если это будет мальчик.

— Да ради Бога, — засмеялась Вики. — Но врач меня заверил, что родится девочка.

Билл расхохотался.

Эд открыл дверь авто — Вики проскользнула внутрь — и повернулся, чтобы попрощаться с другом.

— Знаешь ли, — сказал он, — мы собираемся объявить о грядущем событии па семейной вечеринке у Айрин в честь Дня Независимости. Будет фейерверк, барбекю, не говоря уже о том, что пожалует вся честная компания. Айрин, Вики и я — это само собой, приедут также Кэт с мужем и мальчиком, которого они усыновили. Я слышал, что по такому случаю даже Стеф выберется к нам из Оклахома-Сити.

При упоминании имени Стеф Билла бросило в жар. Хорошо еще, что уже стемнело и Эд не увидел, как его друга заколотила нервная дрожь.

— Звучит заманчиво, — буркнул Билл, чтобы хоть как-то отреагировать на слова Эда.

— Почему бы и тебе не принять участия? — продолжал Эд, не замечая овладевших Биллом эмоций. — Я знаю, Айрин будет рада тебя видеть.

Предложение соблазнительное, особенно если учесть, как часто за все эти годы он мечтал вновь встретиться со Стефани Гринуэй.

Интересно, сильно ли Стеф изменилась? — спросил он себя. Или она по-прежнему такая, какой осталась в его памяти, — темноволосая, хрупкая, словно статуэтка, потрясающе соблазнительная в своей невинности, подобная изысканному тропическому цветку. Магнолия на рассвете. Да, именно такой она запомнилась Биллу.

— Ну, как? Приедешь? Чем больше народу, тем веселее, — нетерпеливый голос Эда вернул Билла на землю.

Со всей деликатностью, на какую только был способен, Билл постарался объяснить свой отказ.

— Спасибо, конечно. Но, понимаешь ли, на День Независимости ко мне должен приехать сын, и я думаю отправиться с ним на рыбалку к Дальнему озеру.

— Звучит не менее заманчиво. Мне пока трудно представить, насколько это здорово, но, — он ласково посмотрел на Вики, — думаю, когда-нибудь и я смогу вкусить такое же удовольствие.

Билл улыбнулся, подумав о своем сыне:

— Да уж, дети — это лучшее, что у нас есть.

Несколько мгновений спустя Билл остался один в звенящей цикадами темноте жаркой летней ночи, провожая взглядом удаляющиеся огни спортивного «форда». Высоко над ним ночной ветерок что-то шептал в вершинах деревьев, а еще выше зияло бездонной глубиной черное небо, усыпанное мириадами звезд.

Июнь на исходе, подумал Билл с неожиданно нахлынувшей щемящей грустью. Завтра уже июль. Снова жара, снопа работа, снова…

Он прервал себя, не закончив мысль, машинально сунул руку в карман, нащупав пачку «Мальборо», вынул ее, но затем, опомнившись, раздраженно стиснул в кулаке, почувствовав, как хрустнули сломанные сигареты, и бросил в кучу строительного мусора.

Через минуту-другую он уже мчался в машине по темному шоссе, слушая льющуюся из приемника тихую музыку и думая о той женщине, которую он помнил еще девочкой. Сейчас больше всего на ему хотелось вновь увидеть ее.

Загрузка...