История потерянной дружбы. Отношения Голландии со Швецией и Россией в 1714–1725 гг.

На исходе 1714-го и в начале 1715 годов в балтийских делах, на первый взгляд, мало что изменилось. Повсюду делали намеки на мирные инициативы, на практике же все ждали друг друга. Ни Россия, ни Швеция на западноевропейские предложения о перемирии всерьез не реагировали, так что международная дипломатия была фактически бессильна. Многое зависело от позиции Великобритании. Будет ли ее новое правительство вслед за старым настаивать на отправке флота в Балтийское море и будет ли оно пытаться вовлечь в эту экспедицию голландцев?

В продолжение разговоров, которые велись с представителями короля Георга в Гааге перед его отплытием в Лондон, англичане действительно не раз запускали пробные шары в связи с этой темой. Подчеркивалась, естественно, необходимость защищать торговые суда. Правительство Его Величества заверяло голландцев, что конвойные услуги будут оказываться в духе строгого нейтралитета. В середине ноября Генеральные штаты с этим планом наконец согласились и постановили выделить на его осуществление два миллиона гульденов. В казне таких денег не было, поэтому пришлось в очередной раз влезть в долги^{85}. Предполагалось послать эскадру из 32 судов, из них 12 должны были предоставить адмиралтейства Республики Соединенных Нидерландов^{86}. Все это делалось в надежде вернуть старые добрые времена британско-голландского сотрудничества.

Российские дипломаты тоже не сидели сложа руки. Решение Петра I в октябре 1714 г. направить виднейшего из своих дипломатов князя Куракина^{87} в Лондон^{88} ясно показывало, что он рассчитывал вести дела с британско-ганноверским окружением короля Георга. Неспособность Швеции выиграть войну не вызывала сомнений, а следовательно, пришла пора поговорить о разделе ее владений. В беседах с Куракиным ганноверец фон Бернсторфф ухватился за прежние высказывания русского посла и стал развивать их дальше: устранив остатки шведской власти на землях Священной Римской империи, можно было определить судьбу принадлежавших Швеции отдельных территорий. Ганноверу его министр уже предназначил самую большую часть: Бремен и Верден^{89}. Остальное же пусть поделят между собой Дания и Пруссия.

В Лондоне Куракин обнаружил, что и там уже вовсю торговались из-за бывших шведских владений в Германии. Датчане готовы были уступить королю Георгу как курфюрсту Ганноверскому половину герцогства Бремен, но курфюрст, со своей стороны, должен был выплатить герцогству Гольштейн-Готторп финансовую компенсацию за территорию, отданную этим последним Дании. Вдобавок в Копенгагене ожидали от Георга I солидной субсидии датскому флоту^{90}. В Лондоне требования Дании сочли чрезмерными и искали теперь контактов с представителями России и Пруссии, дабы при необходимости заключить наступательный союз против Швеции и без датчан. От российского посла в Берлине Куракин узнал о действительных чаяниях датского двора. В Копенгагене готовы были передать курфюрсту Ганноверскому даже все герцогство Бремен, если он немедленно объявит войну шведам^{91}. Однако Георгу трудно было бы воевать со Швецией в качестве властителя Ганновера и одновременно сохранять с ней мир в качестве короля Великобритании. Словом, все сводилось к вопросу, как вовлечь в антишведскую коалицию потенциальных новых участников: Ганновер и Пруссию.

В дележе шведских территорий не хотела отстать от других и Россия. В начале января 1715 г. Петр составил для Куракина инструкцию^{92}. В ней царь требовал для себя не только Ингрию и Карелию, но и Лифляндию с ее столицей Ригой. Проблема была в том, что Лифляндию уже многократно обещали союзнику России Августу II, курфюрсту Саксонскому, занимавшему также польский престол. На практике же такие обещания мало что значили, и теперь Россия стремилась к тому, чтобы ее аннексию Лифляндии поддержали англичане. Главный аргумент: нельзя же оставлять столь важный центр торговли, Ригу, под суверенитетом такого нестабильного государства, как Польша! В Петербурге, правда, понимали, что подобного риторического аргумента может оказаться недостаточно. Поэтому Куракина снабдили целым мешком подарков. Он должен был соблазнить англичан, а заодно и голландцев выгодным торговым договором с Россией и, кроме того, получил в свое распоряжение 200 тысяч гульденов для подкупа нужных людей.

Удивительным было не то, что в Лондоне стряпали один проект за другим, а то, что пребывавшие там голландские дипломаты об этом мало что знали. Усердный посол Генеральных штатов Филипс Якоб ван Борсселе ван дер Хоге регулярно посылал великому пенсионарию Хейнсиюсу донесения, но речь в них шла больше о внутренней расстановке сил в Великобритании, чем о внешней ее политике. Не лучше обстояло дело и с собственным агентом Хейнсиюса. Хотя он и сообщил в Гаагу о прибытии в британскую столицу Куракина для поздравления короля Георга со вступлением на престол^{93}, однако никаких предположений о том, почему же Куракин задержался при британском дворе на несколько недель, мы в отчетах этого агента не находим. Правящие круги Республики оставались не в курсе двойной игры британско-ганноверской верхушки: проповедовать нейтралитет и в то же время готовить войну.

Пока антишведская коалиция расширялась, Карл XII готовился к новой фазе конфликта. Вернувшись в подвластные ему земли, он решил остаться на южном побережье Балтики, в Штральзунде, и оттуда руководить обороной своей державы. Преимущество этого плана состояло в том, что противники, в том числе Россия, должны были теперь направить удар на шведские владения в Германии, а не на саму Швецию. К тому же Штральзунд легко было снабжать припасами из Швеции, что позволяло оборонять этот город дольше^{94}. Однако все зависело от военных сил шведов.

С этой точки зрения весна 1715-го принесла с собой хорошие новости. Ульрика Элеонора, младшая сестра Карла, в марте вышла замуж за Фридриха, сына ландграфа Гессен-Кассельского. В войне за испанское наследство Фридрих снискал себе репутацию героя, возглавляя гессен-кассельский вспомогательный корпус на службе голландских Генеральных штатов и сражаясь бок о бок со знаменитым герцогом Мальборо. Поскольку у Карла XII детей не было, Фридрих надеялся, что именно Ульрика Элеонора сменит брата на шведском престоле. Впрочем, сам Карл преемника себе не назначил, не желая выбирать между сестрой и племянником, герцогом Гольштейн-Готторпским, сыном покойной старшей сестры короля. Тем не менее ландграф Гессен-Кассельский, отец жениха, брачный контракт одобрил, и это дало Карлу возможность укрепить свои силы гессенскими полками. В Касселе так боялись экспансионистских устремлений Дании и Пруссии, что готовы были сделать ставку даже на захромавшую шведскую лошадь.

Но чем было Швеции платить гессенским солдатам? К счастью для Стокгольма, версальский двор по окончании войны за испанское наследство задумал возобновить свой старый союз со Швецией. Шведы заявили о своих гарантиях Баденскому мирному договору 1714 г. между французским королем и императором. Французы же гарантировали Оливский мир, который шведы в 1660 г. заключили с Польшей и по которому Лифляндия осталась под властью шведского монарха. Учитывая притязания на Лифляндию с Ригой, выдвинутые русским царем, то был со стороны Франции недвусмысленный политический сигнал. Однако еще важнее было желание престарелого Людовика XIV помочь союзнику деньгами. До конца войны Швеция должна была получать по 600 тысяч риксдалеров ежегодно^{95}.

Свои меры для пополнения шведской казны принял и сам Карл XII. Он отдал на откуп сбор таможенных платежей и разрешил ввоз контрабанды при условии уплаты 8-процентной пошлины. Поскольку полновесные серебряные монеты все больше исчезали из денежного оборота и для того, чтобы оставшиеся не уплыли из Швеции, им на смену были введены «чрезвычайные деньги», отчеканенные из меди. Кроме того, Западная Европа очень зависела от поставок высококачественного шведского железа, поэтому повысить экспортные пошлины было нетрудно. На железные бруски пошлину подняли с 10 до 25%, а на необработанное железо даже с 20 до 84%! Это ударило прежде всего по купцам из Голландии, ибо перевозкой железа занимались в основном они. В довершение всех бед шведы решились в феврале 1715 г. на новые меры, регулирующие каперство на Балтике, в результате которых почти каждое голландское судно там могло отныне стать жертвой шведских каперов, независимо от того, направлялось ли оно в порты, принадлежавшие раньше Швеции, или нет. Тем самым Стокгольм надеялся окончательно парализовать торговлю, осуществлявшуюся через порты, которые попали в руки русских. А если бы такая торговля все же продолжалась, шведскую казну пополняли бы доходы от продажи перехваченных кораблей и грузов^{96}.

В Голландии и так уже возмущались действиями шведов на Балтике, а их новые, более жесткие меры еще подлили масла в огонь. В Гааге открыто говорили о «морском разбое»^{97}. Естественно, опять зазвучало громче требование обеспечить торговым судам охрану. Особенно амстердамские купцы настаивали на посылке конвоя^{98}. Но кто будет за это платить? После долгих обсуждений решили просить голландскую Ост-Индскую компанию выплатить авансом один миллион 138 тысяч гульденов в счет налогов компании в казну Республики^{99}. Компания не особенно противилась этому, но требовала на указанный период охранных гарантий от адмиралтейств провинций. Снаряжение балтийской эскадры не должно было происходить за счет эскортов для судов, которые уходили в Ост-Индию^{100}. Гарантии были даны.

Однако не все провинции Республики поддерживали идею об отправке конвоев. В Генеральных штатах великому пенсионарию Хейнсиюсу и делегатам от провинции Голландия пришлось оказать на некоторые провинции мощное давление. Утрехт и Зеландия в конце концов согласились, выразив, однако, опасение, что «такая экспедиция навлечет на нас новую войну»^{101}.Тут они попали в самую точку, ведь в Гааге уже ходили всевозможные слухи о переговорах между Россией, Данией, Пруссией и Ганновером о разделе шведских владений^{102},[5] а дипломаты из Швеции и Франции неустанно указывали Генеральным штатам на воинственные намерения ганноверского курфюрста, который теперь, в качестве короля Великобритании, пытался использовать новые силовые средства, главным образом военно-морские. Голландцам, повторяли наперебой Пальмквист и де Шатонёф, не следует подыгрывать Георгу I и давать вовлечь себя в авантюру. Но Хейнсиюс, секретарь Генеральных штатов Франсуа Фагел и секретарь Государственного совета Симон ван Слингеландт стояли на своем: голландская торговля нуждается в охране^{103}. В итоге де Шатонёф, а за ним и посланник ландграфа Гессен-Кассельского могли посоветовать своему шведскому коллеге только одно: не давать Голландии и Великобритании поводов для вмешательства^{104}, препятствуя их балтийской торговле. Ведь у Швеции и так уже достаточно врагов!

В конце апреля Пальмквист надолго слег в постель. Причина была проста. Вот уже несколько месяцев, как посланник получил новое назначение: его произвели в гофканцлеры^{105}. В ответ он то и дело писал в Стокгольм, что средств для поездки у него слишком мало и нужно еще 15 тысяч риксдалеров. Но шло время — и тон дипломата становился все отчаяннее. В середине марта Пальмквист сообщил, что денег ему хватит всего на шесть недель. Он умолял Карла XII для спасения собственной же чести проявить христианское милосердие^{106}. Получил ли он деньги, источники умалчивают. С апреля посланник не покидал постели. Это явно было лучшим способом сэкономить. В начале сентября, попрощавшись с Хейнсиюсом, с которым Пальмквист все эти месяцы поддерживал контакт^{107}, он отбыл из Гааги в Амстердам. Вероятно, он нашел необходимую финансовую поддержку у кого-либо из купцов. После чего вернулся в Швецию. Еще с июня всю переписку шведской миссии со Стокгольмом вел секретарь Йоаким Фредерик Прейс^{108}.

Когда же в конце сентября Прейс собрался переселиться в здание своего посольства, его французский коллега решительно отсоветовал ему это делать. Ведь де Шатонёфу стало известно, что в ночь на 19 сентября привратник шведского посольства там повесился. Полиции пришлось в здание войти и его опечатать. Предстояло еще установить, что это шведская территория, а потому Прейс поселился пока на постоялом дворе. Конечно, он делал все, чтобы дело получило как можно меньше огласки, ибо репутации его страны она могла лишь повредить. Нетрудно предположить, что самоубийство привратника было связано с отъездом Пальмквиста. Не один же только посланник остался без средств и весь в долгах, но и персонал миссии. Отъезд Пальмквиста означал, что о деньгах можно забыть…^{109}

В результате Швеция в течение весны-лета 1715 г. не была представлена в Гааге так, как того требовало общее положение дел. И это в период, когда число врагов у Карла XII увеличилось. Еще в марте острова Воллин и Узедом, относившиеся к шведской Померании, захватил прусский король Фридрих-Вильгельм I, заявив, что они могут служить базой для нападения на Польшу. В середине апреля Карл показал, что с ним шутки плохи: превосходящие шведские силы изгнали пруссаков с острова Узедом. Прусский монарх воспользовался этим инцидентом для оправдания того, что давно уже собирался сделать, а именно объявить шведам войну. Одновременно нанес удар и король Георг I: в конце июня он заверил датчан, что британские военные корабли под предлогом охраны торговых судов будут использованы для боевых действий. Они могли бы воспрепятствовать шведам снабжать всем необходимым свои владения в Штральзунде и на острове Рюген^{110}.

Между тем в британских и голландских портах началась наконец конкретная подготовка к отправке эскадр на Балтику. Из Лондона, куда в конце февраля прибыл новый посол Республики Арент ван Вассенар-Дёйвенворде, опытный дипломат и личный друг Хейнсиюса^{111}, передали Генеральным штатам просьбу о том, чтобы инструкция для командующего голландской эскадрой была составлена в выражениях как можно более общих. Георг I и его ганноверско-британское окружение надеялись исподволь вовлечь голландские военные корабли в боевые действия против шведов^{112}. Хейнсиюс и голландские адмиралтейства отнеслись к просьбе англичан без всякого недоверия. По мнению Хейнсиюса, командующему эскадрой следовало предоставить даже право силой освобождать захваченные шведами голландские суда^{113}, а это ведь лишь приблизило бы военно-морское столкновение со Швецией. К досаде великого пенсионария, те провинции Республики, которые расположены дальше от побережья, к такому столкновению готовы не были и, напротив, хотели его избежать. Так что задача, поставленная перед эскадрой, ограничивалась эскортированием торговых судов.

В Лондоне посол Арент ван Вассенар в доверительном разговоре с местными дипломатами услышал, что и командующий британской эскадрой получил такие же полномочия^{114}. Да иначе и быть не могло, полагал посол. Только через несколько дней князь Куракин рассеял иллюзии своего голландского коллеги. Полномочия британского адмирала оказались гораздо шире: ему дали право в случае захвата шведами кораблей из Великобритании осуществлять карательные операции, нападая на шведские транспортные суда. Главной целью британской эскадры было сорвать доставку шведами продовольствия в подвластный им Штральзунд и на остров Рюген^{115}.

Ни сам голландский посол, ни Хейнсиюс, которому он посылал свои донесения, поначалу не поверили русским намекам на коварство англичан^{116}. Но после того, как великий пенсионарий также по другим каналам получил сведения о поведении своих союзников, ему пришлось наконец поверить, что британский флот готов помогать датчанам в завоевании шведской Померании. И можно было ожидать, что после этого ганноверские войска займут Бремен и Верден^{117}. Вывод Хейнсиюса был очевиден: «Мы будем вынуждены использовать намного больше мер предосторожности»^{118}. Впрочем, посол Арент ван Вассенар еще продолжал слепо доверять своим британским собеседникам. Глаза его открылись лишь тогда, когда Хейнсиюс поручил ему узнать причину такого поведения англичан и те без всякого стеснения указали ему на немецкое окружение Георга I^{119}. Самым важным во внешней политике Великобритании стало присоединение Бремена и Вердена к Ганноверу.

Следовало ли в этих условиях голландской эскадре сотрудничать с англичанами, и если да, то как? Ответ, разумеется, должны были дать в Гааге. Хейнсиюс, с одной стороны, написал своему послу в Лондон, что «здесь [в Гааге] не прибегнут легко к тому методу Англии в отношении судов, захваченных шведами». Иными словами, наступательные операции против шведов недопустимы. С другой же стороны — «нельзя будет отмолчаться, а надо будет тем или иным образом вместе [с Великобританией] возвысить голос»^{120}. Проще говоря: с англичанами сотрудничать, однако боевых действий вместе с ними не вести!

В тот же контекст вписывалось решение Генеральных штатов направить своего посланника в Берлине, где он все равно мало чем был занят, с поручением в Штральзунд, дабы убедить Карла XII возместить голландцам ущерб за их захваченные шведами суда^{121}. В Гааге, конечно же, понимали, что шансов на успех этой миссии почти нет, но речь шла на самом деле о другом — о том, чтобы выиграть время. Конфронтации со Швецией голландские власти не хотели, но и идти наперекор британскому королю было неразумно. Ведь именно Георг I выступал посредником в нескончаемых переговорах между Гаагой и Веной о размещении голландских гарнизонов в некоторых крепостях Южных (Австрийских) Нидерландов, т.е. на землях будущей Бельгии. То был один из немногих доставшихся Республике плодов войны за испанское наследство, и портить настроение королю-курфюрсту голландцам было не с руки^{122}.

Правительство Его Величества и адмирал сэр Джон Норрис, которому предстояло командовать британской эскадрой на Балтике, настаивали на наступательных действиях в отношении шведов. Командующий голландским флотом шаутбенахт Люкас де Вет с этим вначале соглашался. Он готов был даже к совместной экспедиции к острову Борнхольм, дабы воспрепятствовать шведским перевозкам из порта Гётеборг в Штральзунд, а ведь для этого надо было выставить не менее 12 тысяч моряков^{123}. К счастью для голландцев, из-за бесконечных проволочек до подобной экспедиции дело не дошло. Трудно понять, как представлял себе шаутбенахт де Вет собственную роль при нападении англичан на шведские транспортные суда. Шведы, несомненно, оказали бы сопротивление, и голландцам вряд ли удалось бы остаться в стороне.

Несколько недель спустя позиция командующего голландской эскадрой изменилась. На военном совете 25 июля он заявил, что при наступательных действиях против шведского флота помогать англичанам не будет. А так как шведский флот численно превосходил британскую эскадру и адмирал Норрис должен был еще конвоировать британские торговые корабли, англичанам ничего не оставалось, как сосредоточиться на этой, оборонительной, задаче. Было принято совместное решение идти из Данцига в Ревель и там ожидать британские и голландские суда, возвращающиеся из Петербурга^{124}. Таким образом, англичане вынуждены были подстроиться под голландцев, а не наоборот.

В Лондоне послу Аренту ван Вассенару пришлось выслушать больше всего комментариев, естественно, от ганноверцев. Так, министр фон Бернсторфф напрямик спросил его, не может ли шаутбенахт де Вет получить указания более решительные. Посол отбил мяч, ответив, что провинция Голландия поначалу готова была пойти и дальше, но, когда британские дипломаты заверили, что адмиралу Норрису даны такие же инструкции, как и де Вету, провинциальные штаты Голландии больше не считали нужным оказывать давление на другие провинции Республики. К тому же Лондону надо было вести себя более откровенно с Гаагой — это подчеркивал также Хейнсиюс^{125}.

Тем временем голландская эскадра не спеша двигалась на запад и к 20 сентября вошла в пролив Эресунн между датским островом Зеландия и Швецией. Столкновения со шведами не произошло, и де Вет потерял только один корабль, который близ острова Хогланд налетел на скалу и вскоре затонул. Из-за плохой погоды несколько десятков человек во главе с капитаном спасти не удалось^{126}. Норрис же лучшую часть своей эскадры, восемь судов, предоставил в распоряжение датчан, благодаря чему они смогли помешать доставке шведами продовольствия в Штральзунд и на Рюген. Датский двор был настолько доволен помощью со стороны англичан, что в середине октября оккупированные датскими войсками части герцогств Бремен и Верден были переданы Ганноверу^{127}. Тем самым британский король, он же курфюрст Ганноверский, значительно продвинулся на пути к окончательной аннексии этих шведских территорий.

История балтийской экспедиции 1715 г. показала, насколько восшествие на престол в Лондоне Георга I и вступление Ганновера в антишведскую коалицию осложнили внешнюю политику Республики. Между интересами Лондона и Гааги постепенно выявлялись противоречия. Великобритания примкнула фактически к врагам Швеции, Голландия же по-прежнему придерживалась в Северной войне строгого нейтралитета. Теоретическим фундаментом этого нейтралитета была защита старинного принципа «mare liberum (свобода морей)», а практическим — отправка на Балтику нескольких военных кораблей. Проблема, однако, в том, что Республика не обладала полной свободой действий. Затянувшиеся трудные переговоры с императором Священной Римской империи по поводу гарнизонов в Южных Нидерландах делали голландцев зависимыми от их соседа на том берегу Северного моря.

Но дело было не только в этом. Хейнсиюс и другие руководители Республики психологически еще не готовы были отмежеваться от своего старого союзника в войне за испанское наследство. Приверженцы так называемой «политики уверенности»^{128}, которая в 1715–1717 гг. определяла внешнеполитический курс страны, они в первые годы после Утрехтского мира продолжали считать главной угрозой европейскому равновесию Францию. Поэтому казалось совершенно необходимым вдохнуть новую жизнь в старое сотрудничество между императором, Великобританией и Голландией, хотя из-за переговоров о гарнизонах отношения Гааги и Вены были далеки от идиллии.

«Политике уверенности» противостояли приверженцы нейтралистской «политики неучастия»^{129}, особенно многочисленные в правящих кругах Амстердама. С точки зрения этой группы Генеральным штатам не следовало вмешиваться в международные конфликты. Союзы, даже оборонительные, вредят государственным интересам, поскольку всегда есть риск дать себя вовлечь в войну ради чужих держав. В центр всего надлежало поставить, как и в XVII в., торговые позиции Республики и ее благосостояние. Возможное участие страны в новом европейском конфликте причинило бы лишь ущерб ее коммерческим интересам, чем не преминули бы воспользоваться ее конкуренты. И та, и другая партия сходились на том, что высшей политической целью должно быть «общественное спокойствие».

В 1715–1717 гг. в Нидерландах доминировала, как сказано, «политика уверенности». Однако в политико-дипломатическом мире той эпохи уже мало в чем можно было быть уверенным. 1 сентября 1715-го скончался Людовик XIV, «христианнейший Марс», как не особенно лестно, но точно назвал его философ Лейбниц. В политике Франции, которой при малолетнем Людовике XV руководил регент, герцог Филипп Орлеанский, возобладало миролюбие. Чтобы рассеять застарелое недоверие Великобритании и Голландии к Франции, регент открыто стремился к сближению с ними^{130}.

Насколько намерения французов изменились, выяснилось сразу. В том же сентябре в Шотландии вспыхнуло восстание в пользу претендента на британский престол из династии Стюартов. Еще в 1701 г. Людовик XIV признал этого претендента законным королем Англии и Шотландии. Также на севере Англии часть дворянства подняла мятеж против Георга I. Однако уже в конце месяца стало ясно, что поддержки со стороны Франции восставшие не получат^{131}. То был явный разрыв с предшествующей политикой Версаля, нацеленной на то, чтобы разжигать беспорядки на противоположном берегу Ла-Манша. Отныне «протестантскому престолонаследию» в Великобритании французы ничем не угрожали.

При всем том восстание в Шотландии и само по себе представляло для Ганноверской династии немалую опасность. В начале октября голландский посол в Лондоне сообщил Хейнсиюсу о слухе, ходившем при британском дворе, будто король намерен попросить своего голландского союзника прислать 6000 солдат. У короля Георга солдат хватало, но они были размещены в гарнизонах и должны были там оставаться^{132}, ведь мятеж мог вспыхнуть где угодно. Так что правительству Его Величества нужны были дополнительные воинские части. В середине октября Горацио Уолпол, новый британский посол в Гааге, передал Генеральным штатам официальную просьбу о помощи[6], формально основанную на том, что Республика в свое время дала гарантии относительно «протестантского престолонаследия» в Великобритании^{133}.

А для голландцев, как, впрочем, и для англичан, одно было связано с другим. Коль скоро британский монарх так явно нуждался в голландцах, то появилась возможность сразу решить еще одну проблему. Посол Арент ван Вассенар сформулировал это со всей ясностью, заявив в Лондоне, что трудно ждать от Республики отправки войск, пока не достигнуто согласия с императором Священной Римской империи по вопросу о голландских гарнизонах в Южных Нидерландах. Нельзя же предоставить императору полную свободу рук на этих территориях^{134}. А значит, Великобритания как посредник должна приложить больше усилий к тому, чтобы переговоры, которые давно уже шли в Антверпене, поскорее завершились. Подразумевалось, естественно, что англичане окажут на императорское правительство в Вене некоторое давление.

События в Шотландии поставили британского монарха перед дилеммой. Он, конечно, мог бы — в качестве посредника на переговорах в Антверпене — более активно поддерживать голландцев. Но не слишком ли это обидит венский двор, а ведь Лондону нужно согласие императора на аннексию ганноверцами Бремена и Вердена… Надлежало проявлять осторожность и искусно лавировать. Вместе с тем восстание в Шотландии грозило ни много ни мало лишить короля Георга его трона, поэтому никак нельзя было обойтись без того, чтобы голландцев, как у них говорят, пощекотать под подбородком. И вот уже 18 октября 1715 г. Хейнсиюс уведомил своего посла в Лондоне, что в переговорах с императором наметилось ускорение. При этом великий пенсионарий с сожалением констатировал, что все-таки «с императором обходятся доверительнее, чем с нами, и проявляют больше сдержанности в отношении наших выгод…» Пристрастность англичан как посредников между Гаагой и Веной вызывала у Хейнсиюса не меньше досады, чем их двуличие при подготовке совместной военной экспедиции на Балтике^{135}.

Тем не менее в вопросе о помощи британскому союзнику Генеральные штаты действовали без колебаний. Всего через несколько дней после того, как «Высокомочные» получили из Лондона официальную просьбу о военной поддержке, они согласились отправить войска в Шотландию. Контингент, насчитывавший 6000 человек, состоял наполовину из солдат Республики, наполовину же из наемников-швейцарцев. Перед отправкой всем им на скорую руку выплатили задержанное жалованье за семь месяцев, иначе они отказались бы выступить в поход. Назначенный Генеральными штатами командующий попытался, ссылаясь на свой почтенный возраст, уклониться от этой чести. Он опасался — и не он один, — что прибытие голландских войск в Шотландию принесет интересам короля Георга скорее вред, чем пользу. Словом, далеко не все в Гааге верили в успех этой миссии^{136}.

Но всё обошлось. Когда к концу ноября войска из Голландии добрались до места назначения, восстание против монарха из Ганноверской династии уже сходило на нет. Правда, присланные солдаты еще пригодились для ликвидации разрозненных очагов сопротивления. Как бы то ни было, тот факт, что Генеральные штаты с такой готовностью поспешили на помощь своему британскому союзнику, произвел на всех большое впечатление. А то, что восставших не поддержала Франция, свидетельствовало о существенном изменении позиции версальского двора. Внешняя политика регента Филиппа Орлеанского выглядела куда более осмотрительной, чем политика Людовика XIV.

О том же говорили и другие сигналы. В середине октября регент решил прощупать через послов Великобритании и Голландии в Париже, нельзя ли заключить между этими тремя державами оборонительный союз. Посол Республики Виллем Бёйс, признав, что в прошлом был против сближения с Францией, отнесся теперь к такой идее положительно. Он отметил, что отныне речь шла о «другой системе», и это заставляло подумать. В своем донесении Хейнсиюсу от 25 октября Бёйс одобрительно отозвался о своем разговоре с членом регентского совета Николя дю Бле. Тот не скрывал, что покойный «король-солнце» был неприкрытым сторонником претендента на британский престол из династии Стюартов и Карла XII Шведского (в Голландии оба они вызывали лишь отвращение), однако теперь, по словам дю Бле, наступили иные времена и уместно кое-что пересмотреть^{137}. Из донесения ван Вассенара из Лондона следовало, что и там к предложениям французов отнеслись благожелательно. А если императору в Вене они не понравятся — что ж, так тому и быть^{138}.

Акции голландцев на берегах Темзы заметно повысились. И быстрая помощь войсками, которую оказал англичанам их союзник, и предложения французов укрепили в столице Великобритании ощущение, что без Республики ничего не сделаешь. Но приведут ли эти изменения в отношении Лондона к Гааге к благоприятным для голландцев сдвигам в позиции императора на переговорах в Антверпене? В начале ноября таких сдвигов было еще не видно^{139}. Недовольны были в правящих кругах Республики также самим посредником на переговорах — британским дипломатом в Брюсселе Уильямом Кадогеном. Его считали слишком вспыльчивым и нетерпеливым^{140}.

Еще одна проблема была связана с темой религии. Представители Генеральных штатов и императорского двора на переговорах резко расходились во мнениях о том, позволительно ли будет солдатам и офицерам голландских гарнизонов в католических Южных Нидерландах практиковать свою, кальвинистскую религию. В этом деле голландцам от англичан мало было проку. Посол в Лондоне Арент ван Вассенар только вздыхал: чего и ждать «в делах веры от людей, которые вопросу такой важности не уделяют никакого внимания и прибегают к услугам тех, в ком, прости Господи, веры или мало, или нет совсем»^{141}. Иначе говоря, религиозные аспекты британское правительство и его представителей на переговорах в Антверпене практически не интересовали. И все же англичане ясно дали понять, что заключение договора между Генеральными штатами и императором следует ускорить. 16 ноября голландский дипломат Брюно ван дер Дюссен доложил в Гаагу, что дело сделано.

Договор 1715 г. стал чувствительным поражением Вены и триумфом для Гааги. Республика получила в Южных (Австрийских) Нидерландах право держать гарнизоны в восьми крепостях, причем в одной — вместе с гарнизоном австрийцев. На северо-западе и северо-востоке Южных Нидерландов венский двор пошел даже на территориальные уступки голландцам. Несмотря на то, что австрийцы были переговорщиками жесткими и для достижения соглашения понадобилось не менее 52 заседаний и множество перерывов, на плечи жителей будущей Бельгии легло тяжелое бремя. Они должны были ежегодно выплачивать на содержание голландских гарнизонов 1 миллион 400 тысяч гульденов. Еще 700 с лишним тысяч причиталось Республике в качестве процентов по старому долгу в 15 миллионов гульденов. В основе этого долга лежали главным образом затраты голландцев на оккупацию Южных Нидерландов в 1701–1715 годах.

Всего же австрийский наместник в Брюсселе обязан был выплачивать Гааге свыше двух миллионов, что составляло треть годовых доходов его администрации. Более того, в случае задержек с выплатами голландцы имели право применить силу. Если добавить, что Южным Нидерландам не разрешалось производить никаких изменений в своей таможенной и торговой политике без согласия Гааги и Лондона, то станет ясно, насколько Северные Нидерланды (Республика) держали Южные в кулаке^{142}. У голландцев появилось что-то вроде еще одной колонии. Неудивительно, что когда их представитель Брюно ван дер Дюссен 15 ноября ехал для торжественного подписания договора в антверпенскую ратушу, местное население осыпало его ругательствами.

А как обстояло тем временем дело с королем шведским? В тот же день 15 ноября около 15 тысяч солдат Пруссии и Дании высадились на принадлежавшем шведам острове Рюген. В ту ночь Карл XII попытался с небольшой армией в 3000 человек отразить вторжение и сам, как обычно, сражался в первых рядах. Однако компенсировать храбростью свою численную слабость шведам не удалось, и вскоре они отступили в Штральзунд. Там шведский гарнизон продержался еще месяц с небольшим. 22 декабря Карл разрешил переправить его в лодке с гребцами на стоявший на штральзундском рейде шведский военный корабль. Королю повезло, что зимняя непогода затрудняла действия вражеских флотов. На следующий день Штральзунд, главный шведский бастион на территории Германии, капитулировал. Не прошло и 12 часов, как утром 24 декабря Карл сошел возле Треллеборга на берег собственно Швеции — после более чем 15-летнего отсутствия.

Выдерживая осаду в Штральзунде, даже он вынужден был наконец задуматься о заключении мира и о возможных конкретных уступках своим противникам. Через графа де Круасси, французского дипломата, находившегося при нем в Штральзунде, король уведомил Пруссию о готовности отдать ей Штеттин. Он также согласился признать Августа Саксонского королем Польши. За это он хотел гарантий, что Штральзунд и Рюген останутся шведскими. Но уступки Карла запоздали. Еще 18 ноября Дания и Пруссия договорились о разделе всей шведской Померании. Границей между областями, занятыми прусскими и датскими войсками, должна была стать река Пеене. На Рюген был назначен датский губернатор^{143}. Предложения Карла его противников больше не интересовали: типичный пример нередкой в истории ситуации, описываемой словами «слишком мало и слишком поздно». К тому же шведский монарх сделал уступки лишь Пруссии и Саксонии, поэтому войну с другими противниками (Данией и Россией) в любом случае предстояло продолжать. Вызывает удивление, что Карл не пошел на соглашение с Россией. Без нее антишведская коалиция выдохлась бы и шансы Швеции улучшились бы. Теперь же ничего не оставалось, как воевать дальше.

В Гааге обо всем этом знали мало. Генеральные штаты, как уже говорилось, поручили своему посланнику в Берлине съездить к Карлу в Штральзунд, но прусские власти помешали дипломату это сделать. Ему предложили отправиться в шведскую ставку морем^{144} — вежливая манера затянуть дело. Только князь Куракин, обосновавшись в Грейфсвальде, недалеко от Штральзунда, по старой дружбе иногда извещал Хейнсиюса о том, как идет Северная война.

Год 1715-й оказался для голландцев не особенно удачным. Шведская морская блокада на Балтике продолжалась. Лишь чудом, благодаря больше везению, чем мудрой политике, Республике удалось не дать себя вовлечь в вооруженный конфликт со шведами. Кроме того, в середине октября чинить препятствия голландской торговле на Балтийском море начала также Дания. В Копенгагене потребовали, чтобы все корабли, следующие в нейтральные порты, предъявляли документ о том, что они «не везут грузов, принадлежащих подданным шведской короны и не направляются ни в какие места, находящиеся под властью короля Швеции»^{145}. Если такого документа капитан предъявить не мог, судно рисковало быть захваченным датчанами. Понятно, что Генеральные штаты стали настаивать, чтобы Дания отменила эти меры, но акция датчан еще раз показала, насколько уязвимы голландские купцы на Балтике, став игрушкой в руках воюющих держав. И все это в период, когда Республика из-за хронической нехватки средств ничего не могла предпринять. Как в Гааге, так и в Амстердаме наступления нового года ожидали с трепетом.

1716-й: ГОД УПУЩЕННЫХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ

Год начался с важных новостей. 1 января в Гааге стало известно о падении Штральзунда и о бегстве Карла XII в Швецию. На традиционном новогоднем приеме дипломатов великий пенсионарий Республики поздравил секретаря шведской миссии Прейса с тем, что его король счастливо избежал плена. Помимо поздравлений Хейнсиюсу нечего было предложить шведу. «Последняя война настолько исчерпала наши финансы, что мы не в состоянии ничего предпринять», — сказал он Прейсу по-французски^{146}. Тем дело и кончилось. Официальной Гааге, конечно, действовало на нервы, что британский король, преследуя интересы своего курфюршества Ганноверского, прямо дождаться не мог, когда окончательно приберет к рукам земли в устье Эльбы и Везера, а у короля Пруссии после падения Штральзунда руки были развязаны для новых авантюр. Однако о вмешательстве Республики нечего было и думать, поэтому оставалось только выжидать.

Не имея возможности заниматься активной дипломатией, секретарь шведской миссии развивал пока в Голландии сеть контактов и каналов информации. Так, в канцелярии Генеральных штатов Прейс сумел подкупить некоего служащего, от которого получал копии донесений голландских дипломатов, включая Якоба де Би, резидента в Петербурге. Немалое внимание шведа привлекал также Амстердам: его беспокоила продолжающаяся вербовка голландцев на русскую службу. В начале февраля 1716 г. Прейсу стало, например, известно, что морскому офицеру по фамилии Схелтинга, состоявшему на службе у царя Петра, было поручено нанять на российский флот несколько сотен офицеров и матросов^{147}. Почтовыми каретами их доставляли через Берлин в Данциг, откуда морем отправляли в Петербург.

Разумеется, шведский дипломат потребовал от Хейнсиюса прекращения вербовки. Он подчеркивал, что не в интересах Республики так усиливать главного врага Швеции. Хейнсиюс ради приличия выслушивал эти претензии, но, по его собственным словам, поделать ничего не мог. Он отсылал Прейса к провинциальным штатам Голландии, депутаты провинции переадресовывали его жалобы представителям города Амстердам, а те, в свою очередь, заявляли, что в этом деле компетентны Генеральные штаты^{148}. Последнее было, естественно, чистой уловкой, ведь в децентрализованной государственной системе страны городские власти вполне могли при желании ввести эффективный запрет на вербовку моряков или поставку вооружений — была бы политическая воля. То, как шведского дипломата отсылали из одной инстанции в другую, наглядно показывало, что такой политической воли в правящих кругах Амстердама не было. Впрочем, небольшой триумф на долю Прейса вскоре все же выпал: одно голландское судно с сотнями завербованных на русскую службу попало в руки шведов. Из тех, кто направлялся на этом судне в Петербург, большинство вернется на родину лишь три года спустя, совершенно нищими^{149}.

Дипломатический ритуал, связанный с охраной торговых судов на Балтике, в новом году начался заново. Британский посол Уолпол в феврале попробовал разузнать у Хейнсиюса, готова ли Республика снова послать в Балтийское море эскадру. Отнюдь не случайно в тот же самый момент купцы, торговавшие с Россией, подали петицию с такой просьбой. Побеседовав с некоторыми депутатами Генеральных штатов, Хейнсиюс убедился, что предыдущей интервенцией Республики в балтийском регионе они в немалой степени разочарованы. Не завладел ли король Георг благодаря голландской эскадре герцогствами Бремен и Верден? Не получили ли затем в городе Штаде, в устье Эльбы британские купцы право беспошлинной торговли, в то время как голландские суда по-прежнему обязаны платить? Своим вмешательством Республика сыграла на руку конкурентам — это не должно повториться!^{150}

По мнению самого Хейнсиюса, отправить эскадру было необходимо. Однако счета за экспедицию 1715 г. на общую сумму в полтора миллиона гульденов еще не были оплачены, скорого выхода страны из финансового кризиса не предвиделось — и настроение у великого пенсионария было мрачное^{151}. Его посол в Лондоне Арент ван Вассенар тоже пытался найти решение. Нельзя ли предостеречь короля Швеции, чтобы он не посягал на свободу голландской торговли на Балтике, иначе Республика, мол, пошлет эскадру для усиления датского флота? Король Георг, несомненно, поступит так же, а значит, голландцам достаточно будет отправить всего три-четыре корабля^{152}. Между тем городские власти Амстердама уведомили и Хейнсиюса, и ван Вассенара, что считают отправку военных судов неизбежной^{153}. В конце марта позиция амстердамцев нашла свое официальное выражение в резолюции провинциальных штатов Голландии. Они постановили объявить заем на 400 тысяч гульденов и на эти деньги снарядить шесть кораблей. Как доложил 3 апреля Хейнсиюсу его посол в Лондоне, британское правительство, а также прибывший в английскую столицу русский дипломат Куракин были очень довольны резолюцией штатов провинции Голландия. Ван Вассенар добавил, что, по его предположениям, англичане направят на Балтику 15 кораблей^{154}.

Казалось, все складывается как нельзя удачнее. Но имелись и опасные подводные камни — те же, кстати, что и в 1715 г. Какие инструкции получит британский адмирал Норрис? Должны ли будут обе эскадры, британская и голландская, действовать совместно или порознь? Каковы намерения Лондона, выяснилось быстро. Уже 14 апреля ван Вассенар сообщил оттуда, что британский план предусматривает блокаду Гётеборга или Карлскруны, другого важного шведского порта. Как и в 1715-м, король Георг думал скорее о наступательной операции, чем о простой охране торговых судов^{155}. Понятно, что такие инструкции адмиралу Норрису не вызвали у руководителей Республики восторга^{156}. Над голландцами вновь нависла угроза оказаться вовлеченными в большой вооруженный конфликт со Швецией.

Положение спас неожиданный маневр шведов. Еще до падения Штральзунда они разработали подробные планы вторжения в Норвегию, которая находилась под властью датского короля. После того как Карл XII высадился в Швеции и обустроил свою ставку в южной провинции Сконе, откуда поддерживать сообщение со Стокгольмом было гораздо легче, чем из Штральзунда, планы относительно Норвегии в кратчайший срок обрели конкретную форму. Цели вторжения были просты. Захватив часть чужой территории, шведские войска могли бы жить на ее счет. Кроме того, если шведам удастся овладеть западным побережьем Норвегии, Великобритания для защиты собственных берегов и особенно Шотландии, где все еще тлело восстание против Ганноверской династии, вынуждена будет оставить свои корабли дома, а не посылать их в Балтийское море. Но главным было парализовать объединенные датско-норвежские военные усилия, направленные против Швеции. Заняв норвежские порты, Карл XII ослабил бы позиции датского флота и, вероятно, даже склонил бы Данию к миру. Поскольку датский флот в то время контролировал пролив Эресунн и постоянно сохранялась угроза высадки сил антишведской коалиции в провинции Сконе, молниеносная акция Карла в Норвегии способна была этому воспрепятствовать^{157}.

26 февраля шведы несколькими колоннами перешли норвежскую границу. Сам Карл, как обычно, устремился с небольшим отрядом вперед. Близ Хёланда он чуть не угодил в плен, но с подходом основных сил шведов ситуация изменилась и наступление на столицу страны Христианию (ныне Осло) началось. Зимний поход был, конечно, тяжелым, с морозом, метелями, многосуточными ночевками под открытым небом… Население отнеслось к вторгнувшимся войскам враждебно. Духовенство отказалось зачитывать в церквах прокламации Карла, а крестьяне с оружием в руках сопротивлялись реквизициям продовольствия. Более того, немало крестьян вступило добровольцами в датско-норвежское ополчение.

Несмотря на все это, в ночь с 10 на 11 марта шведы Христианию заняли^{158}. Однако то была поистине пиррова победа. Норвежские власти не сдались и решили продолжать войну, опираясь на расположенный дальше в глубине страны Йеллебекк. Важнейшая в Норвегии крепость Фредерикстен и прилегающий к ней город Фредериксхальд (сегодня Хальден) тоже остались в руках норвежцев. 22 июня шведы развернули широкомасштабное наступление на город и крепость. Город удалось взять быстро, крепость же оказалась неприступной. Насколько отчаянно сопротивлялось захватчикам мирное население видно из того, что наиболее видные горожане Фредериксхальда настойчиво советовали коменданту соседней крепости поджечь их город, дабы помешать продвижению шведов. В результате поход на Норвегию провалился, и большую часть занятых территорий шведам пришлось очистить. Единственный плюс: шведы смогли выиграть время, чтобы организовать оборону своей южной провинции Сконе. Воинские части и припасы были сосредоточены вблизи города Мальме. В случае вражеского вторжения предстояло Ландскруну и Хельсингборг сжечь, сделав главным центром обороны крепость Кальмар^{159}.

Пока шведы пытались покорить Норвегию, в Гааге наблюдалось дипломатическое оживление. Еще в последние месяцы 1715 г. французский посол де Шатонёф начал прощупывать, есть ли в правящих кругах Республики интерес к заключению новых союзов. Всевозможные предложения выдвигались и отвергались. Один из планов предусматривал совместное провозглашение Веной, Парижем и Гаагой нейтралитета Южных (Австрийских) Нидерландов. От такого окончательного определения статуса территории между Голландией и Францией безопасность обеих держав, безусловно, выиграла бы. И хотя из этого плана ничего не вышло (ведь требовалось также согласие императорского двора в Вене), в Голландии стали относиться к французам гораздо лучше. Воинственные устремления эпохи Людовика XIV явно уступили место в Версале позиции более конструктивной.

Сближению голландцев с Францией способствовало и поведение венского двора. Договор о голландских гарнизонах в крепостях Южных Нидерландов был для императора унизительным, так что на доброжелательное отношение со стороны Габсбургов Республика рассчитывать не могла. Это наглядно проявилось в декабре 1715-го, когда войска правящего архиепископа Кёльнского изгнали из Бонна голландский гарнизон, оставшийся там после войны за испанское наследство. Поводом послужило требование голландцев снести городские укрепления, дабы Бонн нельзя было в будущем использовать как базу для нападения на Республику. Правящие круги в Гааге не без оснований полагали, что архиепископ не посмел бы изгнать голландцев без прямого одобрения императора. В ответ Республика отказалась выполнять статью 27 договора о гарнизонах, которая предписывала голландцам вывести своих солдат из Льежа и Юи. Вывод войск отныне увязывался со сносом укреплений в Бонне^{160}.

В Лондоне на все это смотрели с недовольством. Король Георг, с одной стороны, нуждался в добрых отношениях с императором, мечтая закрепить за своим курфюршеством Ганноверским Бремен и Верден, а с другой, не хотел ссориться и с голландцами. Поэтому уже в декабре британский посол в Гааге предпринял усилия, чтобы помирить Генеральные штаты с императором. То, что предложил Уолпол, было лишь новым вином в старых мехах: почему бы не возобновить оборонительный тройственный союз времен войны за испанское наследство — союз между Священной Римской империей, Голландией и Великобританией? К этому «Высокомочные» были пока не готовы, уж слишком испортились их отношения с Веной. Тем более что императорский двор не шел ни на какие уступки; наоборот, под его военным нажимом Генеральные штаты в феврале 1716 г. вынуждены были все-таки вывести своих солдат из Льежа и Юи.

И все же посол Уолпол не сдавался. Теперь он предлагал возобновить двусторонний британско-голландский оборонительный союз 1714 г., рассчитывая, что в дальнейшем окажется возможным присоединение к этому союзу императора. Великого пенсионария Хейнсиюса со товарищи уговорить удалось, так что в середине февраля соглашение было подписано. Однако в Вене скоро дали понять, что считают вступление императора в союз, созданный без его участия, ниже его достоинства^{161}. В действительности же расклад был куда более сложным. По Утрехтскому договору испанские владения в Италии, Неаполь и Сицилия, были разделены. Неаполь достался австрийским Габсбургам, а Сицилия нет. Согласившись просто присоединиться к британско-голландскому альянсу, император слишком связал бы себе руки в Италии. Да и почему бы императору не вести в Италии такую же экспансионистскую политику, какую вел король Георг на севере Германии? Итак, в Вене предпочли не присоединяться к союзу, который сулил его участникам мир и покой, тем более что ходили слухи о возможном вторжении в Италию испанцев.

Но надежды на участие императора в британско-голландском союзе еще не угасли, а тем временем в Гааге, где давно заметили позитивные сигналы из Версаля, прокладывала себе дорогу идея второго пакта — между Голландией, Великобританией и Францией. Эти взаимодополняющие союзы должны были стать основой нового европейского баланса сил. В Гааге оба союза видели чисто оборонительными, призванными защитить Республику от любой агрессии, ведь «Высокомочные» всегда могли бы положиться на военную поддержку со стороны двоих союзников. Вопрос был только в том, вести ли сначала переговоры о первом союзе с участием императора или же заключать оба пакта одновременно. Решающим здесь оказался голос Амстердама. Под влиянием амстердамцев штаты провинции Голландия приняли 30 апреля резолюцию, в которой были латинские слова «simul et semel [вместе и сразу]». Предпочтение было отдано заключению обоих союзов одновременно, дабы обеспечить стране максимальную безопасность^{162}.

Теперь предстояло еще убедить другие державы, и задача с самого начала оказалась непосильной. В начале июня пришло ошеломляющее известие: британский король заключил с императором отдельный союз на базе экспансионистских устремлений обоих монархов. Чтобы как-то утешить голландцев, им официально предложили к этому союзу присоединиться, однако условия присоединения резко противоречили утвердившейся в Республике идее о необходимости избегать всякого участия в новом международном конфликте. Формально оборонительному характеру союза нисколько не соответствовала открытая готовность короля Георга оказать императору при необходимости вооруженное содействие в захвате Сицилии. С точки зрения Лондона и Вены, Республика должна была заранее объявить, что будет рассматривать возможную войну в Италии как casus foederis, т.е. начнет выполнять свои союзнические обязательства. Это, разумеется, означало одобрение и реальную поддержку экспансионистских планов Габсбургов в Италии. Заходить так далеко голландцы не желали. Они ответили отказом — и на идее тройственного союза с британским королем и императором можно было окончательно поставить крест.

Контакты же с Францией, напротив, продолжались. Включение этой страны в оборонительный альянс с двумя великими морскими державами отвечало также интересам Великобритании. Оно предотвратило бы, в частности, чрезмерно активное вмешательство Франции в балтийские дела. Уже 4 января 1717 г. будет подписан договор о новом тройственном союзе — британско-голландско-французском. В договоре будет специально отмечено, что возможный конфликт в Италии не означает наступления условий для исполнения сторонами своих союзнических обязательств^{163}. Правящие круги Республики словно не заметили, что все было тщательно подготовлено в Париже и Лондоне, которые голландцам отвели лишь вспомогательную роль. Хейнсиюс и его окружение были довольны уже тем, что больше не будут единственными гарантами «протестантского престолонаследия» в Великобритании. Своего рода утешительным призом станет для Генеральных штатов официальное признание Францией их почетного титула «Высокомочные».

Но весной 1716 г. до этого было еще далеко. В Гааге шли споры о том, какой внешнеполитический курс предпочтительнее. У секретаря шведской миссии Прейса заботы были другие. Он пытался помешать вербовке голландцев на русскую службу и не допустить, чтобы два построенных в Зандаме и полностью вооруженных фрегата отплыли в Петербург. Его коллега-дипломат Куракин преследовал цели, естественно, прямо противоположные. Вдобавок ему поручили занять в Амстердаме два миллиона гульденов, что оказалось совсем не легкой задачей. Предложенные Россией в залог товары на складах в бывших шведских портах на Балтике не очень-то заинтересовали заимодавцев, ведь эти товары надо было еще суметь доставить в Амстердам^{164}.

Также в вопросе об отправке Голландией конвойных судов в Балтийское море шведский и русский дипломаты усердно противодействовали друг другу. Прейс, конечно, изо всех сил сопротивлялся этому замыслу. Указывая на возросшую мощь России, он откровенно спрашивал своих голландских собеседников, выгоден ли Республике дальнейший упадок Швеции. Были, разумеется, в Генеральных штатах и те, кого резкое изменение соотношения сил на севере и востоке Европы отнюдь не радовало. Но это были чаще всего депутаты от провинций, расположенных в глубине страны, тогда как депутаты от провинции Голландия упорно подчеркивали необходимость свободы торговли на Балтике. В этом смысле Стокгольм с его покровительством шведским каперам сам себе навредил. Единственным успехом, о котором мог доложить своему королю Прейс и который он приписал собственным заслугам, было сокращение отправляемой эскадры с 12 кораблей до 6, так что фактическая помощь голландцев силам антишведской коалиции была незначительной. Весьма сомнительно, однако, что такое сокращение было результатом усилий шведского дипломата. Причиной послужила скорее нехватка средств у Республики. В задачу эскадры, вновь под командованием сдержанного Люкаса де Вета, входила, как и годом раньше, исключительно охрана торговых судов, так что никаких столкновений со шведским флотом в летние месяцы 1716 г. не отмечено.

Нельзя не сказать о том, что Прейсу в Гааге жилось нелегко. Деньги из Швеции приходили с многомесячными задержками, и секретарь миссии вынужден был балансировать на грани нищеты. Когда он, наконец, после бесчисленных жалоб, получил вексель на 400 риксдалеров, королевская канцелярия в Стокгольме предписала ему немедленно потратить больше половины этой суммы на «посольский траур» по усопшей королеве-матери^{165}. Кроме того, Прейсу давали порой поручения совершенно невыполнимые. Так, 23 и 26 января 1716 г. правительство Швеции оповестило об освобождении от пошлины любого судна, которое до 1 июня зайдет в шведский порт. Для пополнения своей казны держава Карла XII остро нуждалась в росте экспорта. Но при внимательном чтении постановления от 26 января оказывалось, что речь идет только о Стокгольме. Верный Прейс изо всех сил уговаривал амстердамских купцов воспользоваться новыми возможностями, однако те ответили, что на голландские суда, следующие в Швецию, датский флот ведет настоящую охоту, поэтому проходить пролив Эресунн стало крайне опасно. А тем торговым судам, которые будет сопровождать летом голландская эскадра, объявленное шведами освобождение от пошлины ничего не даст, поскольку действует оно лишь до 1 июня^{166}. Так суровая реальность уже с самого начала перечеркнула планы Стокгольма.

В целом же интерес гаагского бомонда к положению на Севере весной 1716-го ослаб. Обсуждали в основном перспективы тройственного союза с Великобританией и Францией, а также слухи о возможном вторжении испанцев в Италию. Что касается ситуации в проливе Эресунн, то, хотя торговые круги не могли оставаться к ней равнодушными, все понимали, что Республике по силам роль в лучшем случае вспомогательная и остается только ждать дальнейшего развития событий. Кое-кто из высших должностных лиц даже предлагал вообще приостановить балтийскую торговлю, ведь склады в Амстердаме наполнены доверху.

Тем не менее секретарь шведской миссии в Гааге продолжал усердно собирать информацию, ведь для его монарха и правительства он был одним из немногих источников сведений о том, что происходило внутри антишведской коалиции. Прейс тщательно штудировал попадавшие к нему в руки донесения голландских представителей из Петербурга, Копенгагена, Лондона, Берлина и Гамбурга. Безусловно, больше всего его интересовали военные приготовления к вторжению сил коалиции в Швецию. В XVIII в. дипломаты писали о передвижениях войск и иных секретных материях с необычной, по сегодняшним меркам, откровенностью, так что Прейс собирал массу ценной информации.

Например, в середине июня ему удалось известить Стокгольм о том, что русский царь и датский король достигли согласия относительно планов вторжения в Швецию. Было решено, что для этого потребуются 50 тысяч человек, две трети которых предоставит Россия. Дания брала на себя обеспечение экспедиции продовольствием. Амстердамские евреи, отвечавшие за снабжение войск Республики в Брабанте, предложили теперь свои услуги королевскому двору в Копенгагене. Одновременно Прейс сообщил, что вторжение состоится не раньше конца августа^{167}. Осуществить план быстрее мешали проблемы организационные и транспортные.

На протяжении всего лета царило напряженное ожидание, успеют ли в этом году русские и датчане высадиться в шведской провинции Сконе. С июля по октябрь царь Петр находился в Копенгагене, дабы максимально продвинуть планы вторжения. В конце июля британскому адмиралу Норрису в Балтийском море было поручено не только охранять торговые суда, но и содействовать возможному нападению на Швецию. Датчане снарядили флот, который вместе с эскадрой Норриса насчитывал 49 линейных кораблей. Еще 16 линейных кораблей и три фрегата выделила Россия. К середине сентября русско-датские силы вторжения численностью в 50 тысяч человек были сосредоточены на острове Зеландия (Дания) и приведены в боевую готовность.

Но тут русский государь пришел к выводу, что время для наступления в 1716 г. уже упущено. 19 сентября его мнение передали датчанам, которых эта новость удивила. Между тем для вывода, сделанного Петром, оснований было достаточно. Зимний поход в чужую и враждебную страну, да еще при зависимости сил вторжения от военных и транспортных кораблей иностранных держав, был делом слишком рискованным. Помимо военных соображений, играли роль и другие. Отношения России и Дании явно разладились, всякого рода слухи и сплетни основательно подорвали взаимное доверие. Атмосфера накалилась настолько, что датчане стали даже опасаться нападения русских на Копенгаген и уже приняли меры для обороны столицы. Британского короля тоже не радовало присутствие такого количества русских войск вблизи его ганноверских владений. Насколько все было серьезно, видно из того, что Георг I предложил датчанам при необходимости совместно выступить против русских, чтобы заставить их отвести войска подальше от немецких земель. План этот не осуществился, и, когда в октябре Петр уезжал из Копенгагена, внешне все выглядело вполне благополучно. Однако устроенные датским двором в его честь маскарады и маневры не могли затушевать обоюдное раздражение. Правда состояла в том, что России, сильнейшему из участников антишведской коалиции, грозила растущая политическая изоляция^{168}.

В Северной войне наступила патовая ситуация. Шведское вторжение в Норвегию провалилось, но и совместная высадка русских и датчан на южном побережье Швеции не состоялась. Единственным способом поставить Карла XII на колени было нападение на территорию самой Швеции, однако ее врагам не хватало политического единодушия, а значит, и эффективности военных усилий. Вопреки всем ожиданиям Швеция и в 1716 г. устояла под натиском своих многочисленных противников. Противоречия же внутри коалиции обострялись. После изгнания с территории Германии шведов союзникам России больше всего хотелось отодвинуть подальше от немецких земель и ее войска. Вопрос был в том, пойдет ли царь на это или же создаст ситуацию, подобную той, что сложилась в Польше, где постоянное присутствие русских войск и вытекавшая из этого зависимость Польши от России были оформлены международным договором. Перефразируя известное латинское изречение голландских политиков XVII в. относительно Франции, многие европейские монархи теперь охотно сказали бы: «Rossia amica, non vicina [Пусть Россия будет другом, но не соседом]». Из взаимного недоверия между противниками Швеции ее дипломатия могла бы извлечь для своей страны пользу. И лучшим в Европе местом для такой тонкой работы шведских дипломатов оставалась Гаага. Наступило время заговоров.