История римских императоров

а) Народы и языки

Сначала мы рассмотрим национальности и соответственно им языки — латинский и греческий.¹ Язык — это существенное средство национализации. Распространение латинского языка означает романизацию. В одном ряду с романизмом стоял равноценный ему эллинизм. В определенном смысле говорили, что Римский мир (orbis Romanus) был двуязычным и в равной степени пользовался обоими языками. К этому нужно относиться не совсем всерьез (cum grano salis), при этом необходимо внести некоторые корректуры, если мы не хотим создать себе неверное представление. Равноправными оба языка не были.

Западная половина наскоро организованной Империи была частью римской, частью — в римском смысле — варварской. Не в том смысле, что здесь не было высокоразвитой культуры: пуническая цивилизация была высокоорганизованной, возможно, во многих отношениях стояла даже выше римской; но она воспринималась римлянами не как равноценная, лишь за малым исключением, — к ней относились с презрением.

На Востоке говорили преимущественно на греческом. Греческую культуру послушно признали как высокую и достойную того, чтобы к ней стремиться; однако использование обоих языков начиная с Цезаря было все-таки очень различным: латинский язык [MH. II₄] распространялся, греческий — нет. На Востоке находились крупные латинские колонии, главным образом в важных портовых городах; Коринф, Верит, Смирна и Синопа были латинизированы Цезарем. Август продолжил это начинание, хотя движущим мотивом к тому становилось в основном обеспечение ветеранов. Патры, Александрия в Троаде, Навплия и другие города стали так называемым латинским языковым островом в греческой области. Официальным языком был исключительно латинский. В частном порядке каждый мог изъясняться на том языке, который был ему удобен, в служебном порядке нужно было говорить на латыни. Так эти колонии служили делу латинизации.

Но еще и в более поздние времена предпринимались шаги на этом поприще, пусть они и не были такими же активными. В пограничной с Востоком области это в основном были Осроена² в Арабии, Тира и Гемеза, которые в начале третьего столетия стали римскими, латиноязычными, колониями. Умное использование этих важных отношений было очень желательным и еще назревало. Вместе с тем присутствует в высшей степени примечательное смешение латинского и греческого языков, например в Эфесе. В Антиохии многоязычные монеты существовали задолго до колонизации. Имя императора было латинским, имя наместника и все остальное — греческим. В Цезарее Каппадокийской в обороте были такие монеты. [MH. II₅] В Египте ничего подобного не было. Равно как в Египте, лишь в известной мере состоявшем в личной унии с Римской империей, так и в Александрии латынь полностью исключалась из употребления. Здесь право на существование имел только греческий язык. Египет был собственной резиденцией, мощным оплотом чистого эллинизма. В этом же направлении распространения латыни действует целый ряд других моментов, которые будут здесь рассмотрены.

Римские гражданские права часто предоставлялись отдельным грекам, особенно уважаемым муниципалам. Это было прежде всего персональной уступкой, однако, вовсе не необоснованной. Это больше, чем просто анекдот о своенравном императоре, рассказанный когда-то о Клавдии,³ как он лишил одного уважаемого ликийца римского гражданства, уже предоставленного ему, из-за того, что тот затеял процесс в Риме, но не был силен в латыни. Благородство обязывает (noblesse oblige) — нельзя быть просто римским гражданином; нужно также уметь изъясняться на языке римского гражданина. Таким образом, такое предоставление гражданских прав достойным людям было подготовкой к национализации.

Для романизации также важно было римское войско. Легионы, само собой разумеется, состояли только из римских граждан. Но и во вспомогательных войсках командование и дух в целом были римскими и латинскими, а солдаты вспомогательных войск по окончании 25-летнего срока службы [MH. II₆] являлись распространителями римского духа и латинского языка. При рекрутском наборе поэтому большим спросом пользовались западные, а не восточные народы, во вспомогательных войсках было намного больше испанцев и галлов, чем сирийцев и прочих, и в местах расквартирования они образовывали латинский языковой остров, как например на Евфрате. Почти не сохранилось надгробных надписей римским солдатам, которые были бы сделаны только на греческом языке; с этим покончено, в основном они двуязычны и латынь предшествует греческому.

Правительство уже во времена Республики общалось с греками в основном на греческом, в то же время оно требовало, чтобы те говорили и писали на латыни, если хотели подать прошение или возбудить дело. Приказы всегда оглашались на греческом, приговоры выносились на греческом. Еще в IV в. императоры на Востоке правили суд на греческом языке. Канцелярия императора была двуязычной, было два отделения: латинское и греческое (ab epistulis Latinis и Graecis).⁴ Однако последнее имело определенные границы действия. Общие правовые распоряжения составлялись на латыни.

Еще при Феодосии II в V в. в Египте был смещен министр Кир⁵ за то, что издал общее правительственное распоряжение на греческом языке. Это событие, по меньшей мере, повлияло на его отставку. Таким образом, в курсе обучения должностных лиц латынь была обязательна; ни один грек, в совершенстве не владевший латинским языком, не мог стать должностным лицом, даже [MH. II₇] когда резиденция правительства уже находилась в Константинополе. В отношении должностных лиц, как и в войске, над всеми прочими довлел Запад; Аппиан и Кассий Дион как должностные лица должны были изучить латынь. В Берите с III в. существовала большая школа римского права, и здесь, в Сирии, учителями и учениками были греки. Правоведы писали на латыни, хотя свои схолии они часто издавали на греческом. У юристов тех времен греческий находился в таком же отношении к латыни, как сейчас латынь к немецкому. Финикиец Папиниан и тириец Ульпиан — оба писали на латыни, хотя их родным языком был греческий. Такое же положение прослеживается и в филологии. Византийские грамматики с третьего по пятое столетие сказали свое решающее слово. То, что они рекомендовали к употреблению в Византии, осталось и сохранилось, другое же исчезло.

Замыслом Цезаря, всеохватывающим, как и все его замыслы, была романизация всей Империи от Атлантического океана до самого Евфрата. Эта мысль постоянно культивировалась, ее неизменно придерживалась вся императорская эпоха; идеи Цезаря были для потомков завещанием более высокого порядка, чем, скажем, идеи наполеоновские. Но их исполнение шло на убыль. Август в своих действиях был уже более нерешителен, чем Цезарь, позднейшие императоры были еще нерешительнее. Но, как не настоятельна была потребность в осуществлении этого замысла, он разбился о невозможность его осуществления, так что его можно считать неудавшимся [MH. II₈]. Как часто бывает в истории — достигается возможное, потому что хотелось невозможного.

Итак, какое же место занимал эллинизм в Римской империи, если уж мы в соответствии со сказанным должны отказать ему в равноправии? Цезарь не желал его уничтожения, для этого он был слишком рассудителен, слишком сильно проникнут высоким идеалом ценности эллинизма. Он должен был получить продолжение своей жизни как общее достояние всех образованных людей, должен был стать более высоким культурным языком, чем французский язык в сегодняшних славянских странах, если только они не разъединены своим славянским шовинизмом, или чем была латынь в раннем средневековье для немцев, французов и итальянцев. Чтобы остаться в веках, эллинизм должен был погибнуть.

Уже римская литература старой, республиканской, эпохи была проникнута эллинизмом; на греческом начали писать раньше, чем на латыни. Ситуация изменилась при Августе, такие писатели, как Гораций и Вергилий, Варрон и Ливий, ставили латынь на одну ступень с греческим. Такое отношение было подобно отношению между немецким и французским языками в прошлом веке до и после наших великих классиков. Лессинг, Гёте и Шиллер повлияли на немецкую литературу, как те повлияли на римскую. После Августа ни один из известных римских писателей уже не писал на греческом,⁶ так же как после тех немцев невозможно было представить Фридриха Великого [MH. II₉], пишущего по-французски. Следует, конечно, исключить при этом мелочи, отдельные эпиграммы, которые еще встречаются в «Anthologia Graeca».⁷

О том, как сильно изменилось положение, писатели, рожденные греками, рассказывают нам на латыни, что было неслыханно в республиканские времена, а в более поздние — уже не является редкостью. Это демонстрируют Аммиан и Клавдиан, самые значительные таланты своего времени. Собственной резиденцией греческого писательства была Александрия, поощренная великолепной библиотекой, чье перемещение в Рим, что удивительно и характерно, никогда не приходило в голову ни одному императору. Но и сам Рим не отставал от Александрии, особенно во времена Августа. Уже во времена Цезаря в Риме писал географ Посидоний; географ Страбон в первые годы правления Тиберия — там же издал свой большой труд в преклонном возрасте. Историк Тимаген жил в Риме, а также Дионисий из Галикарнасса. Самые значительные греческие корифеи писали в Риме.

В противовес тому рассмотрим положение эллинизма на Западе! В какой мере греческий язык оставался здесь в силе как язык народа? Широко распространено мнение, что в Риме, по крайней мере в Остии, наряду с латынью существовал второй обиходный язык. Это абсолютно неверно. Конечно, там в большом количестве находились приезжие греки и переселенцы, равно как сегодня в Лондоне есть приезжие и эмигрировавшие немцы и как они были в Париже — по крайней мере перед войной (1870—1871).⁸Это неверное представление в значительной [MH. II₁₀] степени вызвано написанными по-гречески посланиями апостола Павла к римлянам. Конечно, Павел, уроженец Тарсы, писал по-гречески по той простой причине, что не умел писать на латыни. Греческий язык нельзя рассматривать как обиходный язык низших слоев римского общества. Об этом свидетельствуют надписи. Понимание их очень осложнено излюбленным делением на языки; древнехристианские надписи, собранные де Росси,⁹ частично как раз греческие, но в целом они теряются в общей массе; среди первых 200 надписей, а их число доходит до 367, греческих всего 8, т.е. одна греческая на 24 древнехристианские. Подобное соотношение могло присутствовать, скажем, в Париже в отношении немецких надгробных надписей к французским.

Что касается надписей из иудейских катакомб в Винья Ронданини в Риме, то здесь нет надписей на древнееврейском. Древнееврейский появляется много позже, лишь в VI в. Греческий составляет две трети этих надписей, латынь — одну треть,¹⁰ и в латинских надписях присутствует еще многое из греческого языка, особо выделяется стереотипная формулировка-штамп («Покойся в мире»), сделанная по-гречески в латинской надписи. Поскольку послание Павла к римлянам в значительной мере предназначалось этим кругам, то вполне объяснимо, что Павел со своим греческим мог рассчитывать на понимающих читателей. Организаций, коллегий и прочего у иудеев и греков в Риме не было, первые занимались только своими религиозными делами. Надгробные надписи, и знатных римлян тоже, [MH. II₁₁] всегда делались на латыни, за исключением изящных эпиграмм.

Что касается остальной Италии, то принципат перенял большую оставшуюся часть эллинизма. Поскольку язык в основном использовался в правовых отношениях, то греческая национальность получила смертельный удар в результате войны союзников и связанного с ней предоставления права на гражданство. В Италии следует различать греков из Апулии, Тарента, Региона и Неаполя. Апулия была в последние годы Республики, на основании найденных монет, еще полностью греческой областью, примерно как Сицилия. В императорскую эпоху эллинизм здесь был задушен. С этого времени официально говорят и пишут на латыни, здесь присутствует некоторое количество надписей, которые должны были бы быть полностью латинскими, однако, содержат греческие выражения и грубые языковые ошибки.¹¹ Гораций высмеивает двуязычных канузийцев;¹² его замечание нельзя назвать хвалебным, знающий оба языка (utraque lingua doctus)¹³подразумевает именно недостаточность, его замечание — это упрек.

Тарент, Регион и Неаполь были тремя освобожденными от налога городами; при предоставлении права на гражданство за жителями сохранялось право оставаться греками, хотя они стали римскими гражданами (cives Romani). Еще Страбон¹⁴ обозначает их так: греки не просто фактически, но и юридически.

Из этих городов Тарент вскоре настолько опустел, что [MH. II₁₂] практически исчез; при Нероне сюда пришли ветераны, и вместе с этим здесь все больше и больше убывал эллинизм. Мы находим малочисленные, неубедительные надписи. Неаполь, напротив, был в 81 г. н. э. еще чисто греческим городом. Здесь издавались законы на греческом, греческим было датирование. Надпись императора Тита, которую он как магистрат сочинил по поводу состоявшихся игр, двуязычная, но греческий язык стоит впереди.¹⁵В Регионе и Неаполе в I в. присутствуют надписи, сделанные еще архонтами и демаршами (комиссия-коллегия четырех) (arxas tessaron andron = quattuorvir). Но во II в. латынь в Регионе играет уже ведущую роль.

В Неаполе совсем особенная обстановка; он в определенном смысле оберегался и сохранялся как особая греческая обитель муз.¹⁶ Августом здесь были устроены греческие игры,¹⁷ по примеру Олимпийских, и как те были вершиной и центром греческого эллинизма, эти составляли вершину и центр италийского эллинизма. Существовал поощряемый государственной властью греческий университет; но все в целом ограничивалось только литературой, потому что коммерческим и экономическим центром Кампании тогда был не Неаполь, а Путеолы и Байи; те были портами и главными торговыми пунктами. Возвышение Неаполя и отставание других городов датируется более поздним временем. Общий итог следующий: Нижняя Италия была латинизирована, [MH. II₁₃] единственным исключением был Неаполь; здесь атмосфера должна была оставаться греческой.

С этим действием правительства, как бы необходимо и объяснимо оно ни было, связана оборотная и самая худшая сторона дела: подобное изменение культуры в значительной мере способствовало полному опустошению Южной Италии в императорскую эпоху; подобный процесс не проходит бесследно для государственного организма — он цепляется за жизнь.

Рассмотрим оставшиеся очаги эллинизма в Римской империи, Сицилию и Массалию, тот самый дальний пограничный город эллинов на Западе. На Сицилии со времен конца Республики до императорской эпохи произошли значительные изменения. Еще со времен Цицерона Сицилия была в значительной степени греческой, по крайней мере пока остров не был опустошен ужасными рабовладельческими войнами. Цезарь и первые императоры латинизировали остров; они предоставили общинам сначала латинские, затем полноценные римские гражданские права, об этом не двузначно и определенно высказывается Диодор.¹⁸ Надписи доказывают это, и высказываемые по этому поводу возражения глупы. Палермо (Panormus) и Таормина (Тauromertiort), например, были латинизированы Августом;¹⁹ вообще нигде так откровенно не проводилась насильственная латинизация, как на Сицилии. Рука об руку с ней проходило прогрессирующее опустошение, если было что опустошать после чудовищных войн Секста Помпея. Основанные Августом Coloniae civium Romanorum официально должны были говорить только на латыни [MH. II₁₄]; рядом с ними существовали еще municipia civium Romanorum, например Липарские острова²⁰ и Haluntium, ²¹ где еще писали на греческом, но это было редкостью и случалось еще при первых императорах. Географически обозначенная и оправданная связь острова с его естественной главной страной Италией была налажена в императорскую эпоху, но более опустошенных областей не было нигде, и щедро наделенный природным изобилием остров так и не пришел в себя после этого.

Массалия — самая примечательная и своеобразная община Средиземноморского бассейна. Трехъязычной называет ее еще Варрон:²² учреждение малоазийских греков, она издавна была самым верным союзником римлян, и из-за своего географического положения была, конечно, в тесных взаимоотношениях с кельтами, отсюда ее трехъязычие. Еще в войне между Цезарем и Помпеем город обладал значительной силой. Принципат застал Массалию разрушенной; это случилось уже благодаря Цезарю.²³ В республиканский период Массалия была основной политической силой на юге Франции — область Фригии (Forum Iulii), Ним (Nemausus) и Арль (Arelatum), т. е. все побережье и крупная материковая часть. Массалиоты были сторонниками конституционной партии, ревностными помпеянцами, и ни один город не заплатил так дорого за свое поражение. Он потерял свою область, Arelatum и Forum Iulii, и другие колонии ожидало то же самое. Греческая культура самого города никак не пострадала; здесь римляне хотели поступить так же, как в Неаполе, [MH. II₁₅] потому что для принципата все еще была жива мысль о том, что без эллинизма невозможна настоящая культура. Здесь Галлия располагала, так сказать, своим собственным греческим университетом. Так еще Тацит²⁴ изображает Массалию как город с провинциально-городской простотой и греческой грацией, как обитель муз и гнездилище пороков. Потому Галлия стала новой резиденцией культуры. Конституция Массалии была подобной конституции Неаполя; город имел право римского гражданства и мог дополнительно пользоваться греческим языком, магистраты могли, например, именовать себя архонтами. Область оставалась все еще значительной, например Ницца была во владении массалиотов.²⁵ Такие исключения, как Неаполь и Массалия, только подтверждают правила непрерывной латинизации Запада.

Как теперь соотносились латынь и греческий с другими языками в обширной Римской империи? Специально этот вопрос нужно рассматривать как-нибудь отдельно, здесь он может быть затронут лишь в общем. Успешное внедрение латинского диалекта является фактом, не встречавшимся доселе в мировой истории, т.е. абсолютно новым. Правда, все великие нации преодолевают и перерастают родовые особенности, только благодаря этому они становятся великими нациями. Это является исторической необходимостью, в частностях зачастую не очень отрадной; при этом теряется многое привлекательное. Однако, как уже сказано, по последовательности и ее охвату, что мы [MH. II₁₆] наблюдаем в отношении латыни, такое поглощение ново. Эллинизм позволил существовать, вплоть до позднейшего периода, старому дорийскому и другим диалектам. Койне никогда не применялось везде, что относится и к латыни в отношении языков осков и этрусков. В некотором смысле так же действовал эллинизм монархии Александра в завоеванных восточных странах, в Сирии и Египте; однако необходимость его искоренения впервые присутствует в Римской империи. Сегодня подобным образом поступают везде, и борьба за приоритет языка — общая черта всех больших современных культурных государств.

Рассмотрим сначала Италию! Поздний период Республики был еще многоязычным.²⁶ Сабеллы говорили на своем оскском, умбриец, этруск, кельт говорили на своем диалекте, на своем языке. В эпоху Гракхов это очень бросается в глаза, поскольку различия были еще больше, чем в Греции, где фиванцы, афиняне и другие говорили на много более схожих языках, чем разные италийские племена между собой. Лишь война союзников уничтожила национальности и языки. Монеты мятежников демонстрируют сабелльскую надпись;²⁷ если бы они одержали победу, то их язык тоже остался бы победителем. После Суллы мы не находим никаких надписей, кроме как на латыни.²⁸

Как долго еще сохранялись диалекты в приватном общении, нам неизвестно и никогда не станет известно при нашем способе передачи сведений другим поколениям. Тогда на подобные вещи не обращали внимания, как это, скажем, делают англичане, которые [MH. II₁₇] знают дату смерти последней женщины, говорившей на корнуэлльском языке.²⁹ — Насколько установлено, мы не располагаем никакими надгробными надписями на самнитском языке из Южной Италии постреспубликанской эпохи, а Страбон уверяет, что в его время, в начале правления Тиберия, самнитское своеобразие исчезло.³⁰ Когда погибли Помпеи, они были римскими; там же мы находим многочисленные оскские надписи на стенах под штукатуркой. Надписи на штукатурке, т. е. более поздние, — латинские. Варрон,³¹ бывший немного старше Цицерона, еще знал говоривших по-самнитски, позднее, возможно, ученые еще понимали этот исчезнувший язык. Опустошение, о котором уже много раз говорилось, было ускорено разрушением народных диалектов.

Так было на юге, так же — на западном побережье. В древней Калабрии мы еще находим очень многочисленные мессапийские надписи,³² но из времен поздней Республики или ранней Империи — неизвестно. В этом забытом всем миром уголке провинциально-национальный элемент, естественно, продержался дольше, чем в Кампании. Приватное общение никого не волновало, а влияние правительства было незначительным, правительству здесь нечего было делать.

Об этрусском языке полное, надежное исследование отсутствует. Мы располагаем бесчисленными надписями,³³ но не в состоянии определить время их возникновения. Употребление надгробных надписей датируется как раз более поздним периодом, чем в рассмотренных ранее областях, однако, возможно, этрусские надписи возникли еще в императорскую эпоху. [MH. II₁₈] Архаичные надписи встречаются редко. Этрусский язык оказывал латинизации более упорное сопротивление, чем сабелльский; последний также более схож с латинским, чем этрусский, переход из одного диалекта в другой здесь был легче.

Северная Италия была завоеванной, колонизированной страной, поэтому здесь, как в Пицене, национальность была уничтожена, и мы находим только латинские надписи. Страна была сильно романизирована. Медиолан, Верона и Бриксия изначально являются кельтскими, позднее — целиком латинскими местностями. И здесь значительное влияние оказала война союзников: местности были наделены латинским правом, скорее, даже приговорены к нему. Языки умбрийский, ретийский, кельтский исчезли. В отдельных областях вокруг Вероны еще до императорской эпохи сохранился культ ретийских богов. Здесь не существовало городской организации, отдаленным народностям оставили их областные конституции. К некоторым городам была присоединена область вокруг них, так эвганейские города (civitates) отошли к Бриксии; подобным же образом Карны — к Триесту. Все эти присоединенные города (civitates attributae) имели латинские права, только те города, к которым они были присоединены, имели римские права.

В то время как италийские отношения были рассмотрены более детально, провинции мы рассмотрим более общо. Во главу угла стоит поставить положение о том, что употребление латинского языка было разрешено везде. Каждый гражданин в императорскую эпоху имел право говорить на латыни. Это не всегда было так, [MH. II₁₉] Республика относилась к этому отрицательно и сухо: город Кумы, например, должен был ходатайствовать о том, чтобы ему было позволено это в виде исключения.³⁴ Перемена, произошедшая в императорский период, не может быть датирована точно, но она в природе вещей, она была необходима a priori, а потому произошла. Ежегодно сменявшиеся должностные лица, если они случайно оказывались в Сирии, Египте или в земле кельтов, просто не могли помимо греческого знать еще и язык этой страны. Управление было бы просто невозможным; поэтому нужно было разрешить общение между городскими и провинциальными властями на латинском языке, и провинциалы должны были уметь говорить на латыни.

Насколько известно исходя из сегодняшнего состояния наших знаний, в императорскую эпоху не встречается даже намека на уважение к «варварским» в римском понимании, т.е. к нелатинским и негреческим, народностям и племенам.³⁵ Правда, в поздний период Византийской империи в ведомстве придворного распорядителя находились переводчики разных языков (interpretes diversarum linguarum);³⁶ возможно, их использовали в контактах с народами, не подчиненными римскому владычеству, — со славянами, турками, армянами, персами и другими, с которыми Восточный Рим должен был много общаться.

На Западе правительство, можно сказать, изъяло из обращения все, что только можно было изъять. Об этом наилучшее представление дают, собственно, единственные архивы, [MH. II₂₀]. сохранившиеся для нас наряду с надписями, т. е. монеты.³⁷ С историческими и хроникальными сохранившимися источниками ситуация плачевна, особенно в отношении Запада; что касается Восточного Рима и его устройства, мы располагаем более богатыми источниками из более позднего периода.

Что касается монет, то в нашем распоряжении есть многочисленные образцы из Испании республиканского периода³⁸ с местными, пуническими и кельтиберийскими надписями. В императорский период на Западе, возможно, существовали только латинские надписи, что все-таки очень удивительно в противовес распространенному самоуправлению в общинах, с которым Империя мирилась повсеместно. Как довод принципат выставлял свое право контроля. Африка в этом еще более удивительна. Сохранилось большое количество монет городов с пунической надписью из республиканского периода,³⁹ из периода принципата есть только одно исключение, и оно как раз очень необычно. Речь идет о монетах Тингиса (Танжера),⁴⁰ города в самом укромном, самом отдаленном месте Мавретании, и эти монеты двуязычны и к тому же датируются началом правления Августа. Они чеканились еще при жизни Агриппы. Право на чеканку монет использовалось муниципалами с разрешения проконсула (permissu proconsulis).⁴¹

Монархии клиентел, Мавретанское королевство, Каппадокия и Киммерийский Боспор, чеканили достаточное количество монет, но с латинскими надписями. И это совершенно естественно; эти государства были, собственно, соправителями Империи, только с пожизненной, наследственной должностью правителя, так же как сегодня немецкое государство-клиентела Пруссия. На мавретанских монетах тоже была латинская надпись, возможно, по приказу римского [MH. II₂₁] правительства. Юба, царь Мавретании, выдающийся писатель, писал не на языке страны, а на греческом.⁴² Существуют монеты с изображением Клеопатры Селены, дочери Клеопатры Египетской и Помпея;⁴³ на этих самых царских монетах (basilissa) ее имя написано греческими буквами, а имя Юбы — латинскими. Суфеты, императорские должностные лица (sufetes undecim principes), в Африке также использовали латынь на монетах и в официальных документах. Строгости выполнения надписей на монетах не стоит удивляться. Эти деньги чеканились по образцу римских денариев, имевшие хождение деньги смешивались в обращении с римскими деньгами, и поэтому обязательно должны были иметь для всех понятное обозначение, подобно сегодняшним монетам Германской империи.

Галльские монеты⁴⁴ с эпохи правления Цезаря до начала правления Августа демонстрируют быстрое исчезновение греческого алфавита. Раньше кельты пользовались при письме кельтскими словами, но написанными буквами греческого алфавита.⁴⁵ Начиная с Цезаря это прекращается. Правда, очень часто на этих, в основном северогалльских, монетах написана варварская чепуха на невероятной латыни, но это должна была быть все-таки латынь. Монеты и надписи, как было сказано, являются единственным дошедшим до нас материалом. Однако возможно, что для городских финансовых отчетов и протоколов, короче, для всего, что находилось под верховным контролем римских должностных лиц, использование латинского языка тоже было обязательным. В особенности на Западе. На Востоке мы, правда, уже со времен принципата не находим ничего от варварского языка в надписях и на монетах, но здесь дело обстоит по-другому. Начало [MH. II₂₂] эпохи принципата в противовес Республике в этом отношении выделяется не так резко, как то было раньше, когда другие языки исчезли под воздействием доминирующего греческого.

Не стоит отрицать, что с началом эпохи принципата в этом смысле мы открываем новый огромный пласт истории; нигде он [принципат] не отступает более решительно от традиции Республики, как здесь. И это естественно: городское правительство эгоистично, у государства более широкие взгляды; город отверг чужеземные элементы, государство их ассимилировало. Единственная пригодная аналогия из более позднего периода — это, быть может, Республика Венеция; она никогда не задумывалась о том, чтобы национализировать свои восточные колонии. Для Цезаря и принципата это — arcanum imperii: ассимиляция. Явно или неявно, но по этому руководящему принципу осуществлялось правление на протяжении многих столетий.

б) Монеты и финансы

Обратимся к управлению, прежде всего к финансовой системе, основе любого управления, к движущей силе (nervus rerum gerendartim).⁴⁶ Прежде чем рассмотреть военные дела (res gestae), нужно обратить внимание на его nervus. Мы начинаем с той отрасли финансовой системы, с которой случайно знакомы очень хорошо и которая поэтому может быть рассмотрена в некоторых подробностях, чего в противном случае, возможно, и не произошло бы, — мы имеем в виду монетное дело. Монеты дают хорошо читаемую наглядную страницу истории. Если хотят узнать, как устроено государство, изучают его монеты; в них отражаются его [MH. II₂₃] счастье и его страдания, его упадок и его возрождение. Это верно и посейчас: обо всех государствах — о Франции, Англии, Италии, Германии, России — мы можем более или менее точно судить по их монетному делу.

Система денежного исчисления на всей территории Римской империи основывалась на серебряном денарии, равном 4 сестерциям. Проведение ее в жизнь, без сомнения, возводится к правлению Августа.⁴⁷ Начиная с него, эта система была обязательна; допускались в обращение лишь монеты, чеканенные по образцу денария. Очень показательна в этом смысле одна сохранившаяся надпись,⁴⁸ она свидетельствует о том, что определенная сумма была выплачена в родосских драхмах; в надписи эта сумма определенно пересчитана в денарии, из чего следует, что 10 родосских драхм соответствуют 16 денариям. Пересчеты всегда производились в пользу денария; любой другой вид монет, даже если он, как в случае родосских денег, принимался к оплате, тарифицировался в денариях. Между тем говорилось, что вещь стоит 400 сестерциев, а не 100 денариев. На Востоке, напротив, денарий был той монетой, которая, несмотря на то что до этого там исчисления производились в драхмах, очень легко получила хождение.

Очень характерным исключением, лишь в очередной раз подтверждающим все сказанное ранее о положении этой страны, был Египет. Здесь хождение имели таланты. Талант был большой, египетская драхма [MH. II₂₄] — малой единицей исчисления, монеты — соответственно.

С этим рассмотренным единообразием монет был сделан огромный шаг по направлению к стандартизации монетной системы. То же самое, возможно, произошло и в отношении меры и веса; по крайней мере, ежегодно проводилось официальное уравнивание, в котором эталоном был фунт, вычисления должны были проводиться соответственно с ним, когда речь шла об официальных бумагах.

Римская монетная система была своеобразной смесью из монометаллизма и биметаллизма. Изначально, правда, она базировалась на последнем, но естественный упор на коммерческую логику все-таки привел к фактическому преобладанию монометаллизма, а именно золотого металлизма. Если так можно выразиться, это был тайный биметаллизм. Золото было единственным преобладающим средством расчета при большом обороте средств, серебро играло роль имеющего широкое хождение металла, медь была разменной монетой.

Рассмотрим теперь право чеканки монет, в каком виде оно существовало в эпоху принципата. В Республике из золота монеты не чеканились,⁴⁹ но уже здесь подтверждалось правило, что в сделках при большом обороте средств использовали предпочтительно или исключительно только золото. Логично, что Республика нигде не разрешала чеканку золотых монет. Учредителем обращения золотых денег был Цезарь, который сохранил за собой право централизованного контроля, за одним существенным исключением — Боспорского государства, сегодняшнего Крыма.⁵⁰ Bosporus Тarnica чеканил золотые монеты; возможно, необходимость в этом возникла из отношений [MH. II₂₅] с северными народами. Однако эти таврические золотые монеты в известном смысле были все-таки римскими. Они, само собой разумеется, имели такую же монетную стопу и всегда рядом со своим правителем имели портрет римского императора.

Даже далеко за пределами Римской империи, и это в высшей степени примечательно, у Рима была фактическая привилегия чеканки золотой монеты: даже Парфянское царство, в определенном смысле единственный достойный противник Рима, вплоть до III в. воздерживалось от чеканки золотой монеты. Лишь после низвержения династии Арсакидов, когда в 226 г. к власти пришли Сассаниды, с ними повысился национальный культ персов и вообще национальная реакция против государственного панэллинизма, персы стали чеканить золотые монеты,⁵¹ и именно очень хорошие, полновесные, в противовес тогдашним римским. Еще вплоть до правления Юстиниана в обращение принимались, по свидетельству Прокопа, монеты только с изображением римских императоров.⁵² Рим монополизировал чеканку золотой монеты. Да, еще в Средневековье золотые монеты назывались «византийцами». Когда в VI в. начали развиваться франкские государства, эта «золотая привилегия», конечно, исчезла.⁵³ То, чего так страстно желают сегодняшние сторонники биметаллизма, а именно определения путем всеобщей договоренности стоимости золота и серебра, фактически существовало в древности.

Различное обращение серебро имело также на Востоке и на Западе. Восток был заполнен большим количеством старых, не уничтоженных серебряных денег, так что чеканка монет [MH. II₂₆] обошлась бы в чудовищную сумму. Так, например, была сохранена родосская система серебряных денег.

Рассматривать серебряные и медные деньги мы можем только на основе общих исторических черт: нам нужно выделить три-четыре большие области, в основном находящиеся на Востоке. Собственно только три, потому что четвертая, Македония, была одной из самых обедневших провинций Империи и вообще чеканила мало монет; она была полным экономическим банкротом.

Первая область включает в себя Переднюю Азию с Эфесом, Никомедией, Вифинией, Понтом, Ликией и Памфилией. В этой области имела хождение местная монета, которая происходила из времен династий пергамских Атталидов, на руинах которой было построено Римское государство. Азиатская монета «cistophorus» — крупная серебряная монета, серебряная драхма — мелкая монета. Они были сохранены, была продолжена их чеканка, они были приняты к оплате государственной казной, но тарифицированы неблагоприятно по отношению к римским деньгам, так что явно прослеживается стремление использовать их в сфере малых оборотных средств; рядом с ними в обращении было, естественно для крупных сделок и, конечно, также для части местных сделок, имперское серебро.

Во вторую область, где чеканились монеты, входили Сирия с Каппадокией. Монет здесь чеканилось еще больше, чем в первой области, а именно тетрадрахмы чеканились в Антиохии и драхмы в Цезарее.

Третьей валютной областью был Египет. Здесь господствовали совсем особенные отношения. В Александрии при правлении Птолемеев существовала двойная монетная система, много и хорошо чеканенное золото и серебро, но наряду с ними — примерно соответствующие нашим бумажным деньгам — были рисованные деньги. Они сохранились во времена принципата, но местная чеканка золота и серебра была полностью прекращена, использовалось только имперское золото. [MH. II₂₇] На этом Империя, конечно, заработала достаточно много. В каком объеме использовалась эта масса рисованных денег, это были александрийские тетрадрахмы, нам неизвестно. Однако возможно, что вначале были изъяты из обращения и заменены на новые старые птолемеевские рисованные деньги. В этом случае начальная прибыль должна была быть колоссальной. Все эти монеты имели хождение только в определенной области.

Совсем по-другому обстояло дело на Западе. Здесь со времен императоров провинциалам было полностью отказано в праве чеканки серебряных монет, принимались в обращение только имперские деньги. Республика многократно предоставляла, например, Испании право чеканки, тогда в обращении было много argentum Oscense.⁵⁴ С началом эпохи императоров это прекратилось. Исключение составляла, как уже было сказано выше в другой связи, Мавретания, однако, после того как Гай (Калигула) в 40 г. сделал Мавретанию римской провинцией, это, естественно, прекратилось, и с этого времени на всем Западе, за исключением совсем мелких разменных монет, существовали только золотые и серебряные деньги, деньги государства.

Таким образом, и в этой сфере мы наблюдаем такое же положение вещей, как и в языковом вопросе, возможно, в еще более четко выраженном виде — различные отношения Империи с Востоком и Западом. В странах Востока, где римляне имели дело с древними цивилизациями, они допускают более свободное обхождение и управляют мудро, щадя уже существующее, на Западе — в Africa, Испании, Галлии — производится строгая, беспощадная централизация.

Обратимся еще раз к разменным монетам! Имперская разменная монета — детище Августа.⁵⁵ Республика [MH. II₂₈] просто прекратила их чеканку; в последнем столетии республиканского правления встречаются только денарии и половины денария, сестерции и ассы отсутствуют вообще. Самая мелкая из чеканившихся монет была достоинством в полмарки. Одно из самых скверных сторон аристократического правления — это то, что интересы мелкой торговли были ему абсолютно безразличны, что оно не видело необходимости в предоставлении ей необходимых оборотных средств. Можно себе представить, каким удивительным было бы положение вещей сегодня в Германской империи, если бы отсутствовали все монеты достоинством меньше полумарки. Монеты муниципий, правда, немного выручали, но далеко не полностью, а в Италии и вовсе не спасали, потому что colonia или municipium civium Romanorum не имела права чеканки монет. Единственным и не поддающимся объяснению исключением являлся Пестум, в котором чеканилось достаточно много монет. В Галлии, Испании и Africa, правда, деньги чеканились, чтобы избавить эти области от настоятельной потребности в разменной монете.

Август нашел выход из ситуации: примерно в середине своего правления, когда трибунская власть (tribunicia potestas) императора вступила в силу,⁵⁶он провел реформу в этих настоятельно нуждавшихся в реформе отношениях, и этот шаг был великолепен и достоин подражания. В республиканский период право чеканки монет находилось у правительства и военачальников, сначала и сенат, и император чеканили монеты самостоятельно. Теперь Август истребовал право чеканки монет из золота и серебра для принцепса, не qua военачальник, a qua император, а сенату он передал право чеканки монет из меди.⁵⁷ Никогда еще, вероятно, не было лучшей разменной монеты, чем та, которая была создана вследствие этого постановления; она носит печать благородной солидности. Монета была из превосходного, действительно ценного материала, из [MH. II₂₉] соединения латуни, хорошо отчеканена и разменивала все монеты от сестерция и по нисходящей до квадранта; в чеканке монет еще меньшего достоинства при изменившейся ситуации не было необходимости. Прежняя мелочь (uncia) больше не чеканилась. Все эти разменные монеты имели литеры SC (Senatus Consulto — постановление сената), но они не имели коллекционного значения, а шли просто в обращение, имея официальную гарантию благодаря маркировке. В Антиохии, важнейшем центре восточных областей, отливающих монеты, мы тоже находим эти SC-разменные монеты, имевшие, само собой, хождение во всей Империи, а не только в Сирии.

Наряду с ними при правлении первых императоров в большом количестве существовали муниципальные разменные монеты. Самоуправление, а с ним и право чеканки монет существовало у большого числа общин. Конечно, все зависело уже не от обладания формальным суверенитетом, а от специального уведомления через проконсула, который, прежде чем давал разрешение, естественно, заручался согласием правительства. В этом разрешении в начале правления Августа, возможно, никогда не отказывали, в конце его правления порядок, напротив, изменился. В Галлии, главнейшей западной провинции, вначале был положен конец праву общины чеканить монеты, произошло это где-то в середине эпохи правления Августа, около 10 г. до н. э. В качестве замены была налажена чеканка имперских разменных монет в Лионе. Аналогично монеты чеканились в африканских общинах, существовавших еще после правления Тиберия. Испанская чеканка монет была упразднена при Гае (Калигуле), и с этого времени чеканка серебряных и медных денег на Западе стала делом Империи.

[MH. II₃₀] Тот практический оборот дела, который приняло это положение, был единственно правильным, потому что между серебром и медью, собственно, не существовало никакого принципиального различия, серебряные деньги фактически тоже были только разменной монетой. Едва ли можно сказать, что с лишением права чеканки общины потеряли что-то ценное. В нем не было никакой выгоды из-за ограниченного обращения монеты (а эта муниципальная разменная монета располагала исключительно таким обращением); это, собственно, было лишь видом займа у коренных жителей, подобно тому, чем в наше время являлись векселя итальянского народного банка, которые полностью противоречили целям национальной экономики.

Естественно, на Востоке дело выглядело по-другому. Здесь в уже названных местах существовала чеканка монет из серебра и, конечно, из меди. Лишь спустя столетия, во второй половине III в. она и здесь была прекращена, и в восстановленном после глубокого упадка государстве Константина были только императорские монеты.

В конце стоит сказать еще пару слов об обеспеченности чеканки. Монетная система Цезаря исходила из биметаллизма, это значит, что законом фиксировались двухсторонние отношения между ценой золота и серебра. В более раннюю эпоху это соотношение, вероятно, было 1 : 10. При Цезаре соотношение составляло 1 : 12, на нем он основал свою чеканку монет, по которой 1 золотой денарий (denarius aureus) равнялся 25 серебряным денариям, 100 сестерциям или 400 ассам. Эти реальные отношения, видимо, существовали долгое время без каких-либо значительных и длительных изменений [MH. II₃₁]. Сдвиги, подобные тем, что произошли в Средневековье после открытия Америки или в Новое время — после обнаружения сначала австралийских и калифорнийских месторождений золота, а затем серебряных рудников Америки — не происходили, правда, и тогда еще были обнаружены и вызвали золотую лихорадку, подобную калифорнийской, золотые месторождения в Далмации.⁵⁸ Однако волнение быстро прошло и не оказало никакого продолжительного воздействия на соотношение между ценами на драгоценные металлы. В чеканке монет мы, правда, находим значительные изменения, которые позволяют сделать выводы о характере политики следующих друг за другом императоров.

Соотношение 1 : 12 существовало с эпохи Цезаря и Августа до правления Нерона.⁵⁹ От периода правления Нерона до эпохи Траяна оно было 1 : 10.3; от эпохи Траяна до Септимия Севера — 1 : 9.3. Здесь мы имеем дело в большей степени с экономией при чеканке, нежели с изменением в цене металлов: правительство получало прибыль серебром. Ценностное соотношение 1 : 12 давало большую прибыль, чем если бы вместо 10 денариев на один золотой чеканили только 9 денариев. Таким образом, пришли к скрытому, но очень определенному монометаллизму, серебряная монета постепенно превратилась в простую разменную монету, она больше не соответствовала действительной своей цене. Такое положение вещей было подобным тому, в каком сейчас находятся талер и марка в Германской империи по отношению к золотым монетам. Биметаллизм в императорском Риме потерпел решительный крах, несмотря на то что если и существовала где-то благоприятная почва для процветания биметаллизма, то это был Рим. [MH. II₃₂] Если и имелись планы внедрения биметаллизма, то они могли быть осуществлены только там и только тогда, никогда больше не было подобных благоприятствующих предпосылок: во-первых, отсутствие конкурентов во всем мире в отношении золота, во-вторых, огромная, охватывающая весь цивилизованный мир централизованно управляемая территория. И все-таки даже здесь биметаллизм продемонстрировал, хоть робко и скрыто, свою очевидную несостоятельность. И все же нельзя отрицать, что относительное благосостояние, которым Империя в общем и целом обладала, частично выразилось в превосходной монете, предложенной нации императорами, и частично ею обусловилось.

Правда, изменились меры. Цезарь чеканил золото из расчета 40 единиц на фунт, и так оно оставалось до Клавдия. При Нероне, а именно после низвержения Сенеки и Бурра в 60 г., наблюдается значительное ухудшение качества золотых монет, теперь на фунт приходилось 45 единиц. Позднее Веспасиану пришлось бороться с большой нехваткой денег, в которой нужно винить не его, а его предшественников. Правление Тита было слишком коротким, для того чтобы проводить значительные реформы; однако, кроме того, пользующийся дурной репутацией Домициан, чье провинциальное управление было исключительно похвальным, чеканил лучшие и более полновесные монеты. Два великих военных императора снова основательно испортили чистоту монеты, а именно: Траян — золотой, Север — серебряной. Свежие листья лавра, которые эти императоры прибавили к поблекшему венку римской военной славы, стоили [MH. II₃₃] как раз золота. После короткого подъема при Адриане и многочисленных колебаний экономики при позднейших императорах в III в., начиная с Каракаллы начался быстрый и неудержимый спад. Вследствие ощутимой нехватки золотых запасов монеты из золота при чеканке становились все менее ценными, а все золотомонетное дело было полностью загублено. Что касается серебряных монет, то при Нероне⁶⁰ их чеканка, как и чеканка золотых монет, аналогично ухудшилась. Сначала на фунт серебра чеканилось 84 единицы, затем — 96.

Естественно, позже из обращения исчезли старые полновесные монеты, в то время как мелкие были в ходу еще долгое время, аналогично как и мелкие денарии, которые велел отчеканить Марк Антоний в период безденежья в гражданскую войну.⁶¹

После Нерона хоть и не произошло уменьшения монетной стопы, однако быстро возросло другое зло: увеличение объема сплавов с низкокачественными металлами. Привилегией монеты в добрые старые времена было использование в чеканке серебряных и золотых монет чистых, без примесей, металлов. Начиная с правления Вителлия это ухудшение качества металлических денег заметно в результате использования сплавов, и с этого времени все военные императоры грешили в этом вопросе еще больше, чем все остальные. Постепенно одну пятую часть всей денежной массы составила медь, при Марке она равнялась одной четвертой. С эпохи правления Севера речь уже идет не о сплавах, а вообще о прекращении существования серебряной монеты. Новые монеты выглядели, во всяком случае как серебряные, однако содержание в них серебра варьировалось от 10 до 20 %. Эта незначительная примесь серебра делала монеты даже хуже и бесценнее настоящих медных монет; поскольку из-за того, что они должны были играть роль серебряных монет, размер их был мал, а качество получаемого металла было более низкопробным, чем качество металла в медных монетах, так что в конце концов действительно пришли к ажио [MH. II₃₄] медных монет.

Рука об руку с этим ухудшением качества монет шли огромные растраты драгоценного металла из-за состава монетного сплава; из-за того, что соотношения примесей в сплавах не были твердыми, неизменными, а, наоборот, колебались, можно себе представить, какое раздолье открылось для присвоения государственных средств. Чиновники при изготовлении монет производили расчеты из 10 %-го содержания в них серебра, а использовали 2%, таким образом получая огромную прибыль за счет народа. Аврелиан попытался прекратить это бесчинство, и это повлекло за собой, возможно, самую странную гражданскую войну, которая когда-либо происходила в мире, восстание чеканщиков монет, в ходе которого только в Риме, говорят, погибло 7000 человек.⁶²

Характерным для ситуации с монетами всегда является состав зарытых кладов: естественно, обычно закапывали все самое лучшее,что было, т. е. сначала золото, затем серебро. В добрые старые времена медь закапывали очень редко и в единичных случаях, скорее случайно. В третьем столетии преимущественно уже зарывали медь; например, в одном кладе на 30 000 медных монет найдено только 6 золотых; дело в том, что последних было не достать. Медные монеты начиная с III в. еще и потому обладали сравнительно большей ценностью, что их чеканщик, т. е. сенат, как было отмечено выше, в ухудшении качества монет не шел по стопам императоров. Как в использовании материала, так и в чеканке дольше придерживались добрых старых традиций, до периода правления Гелиогабала (218—222 гг.). С этого времени и здесь наступает упадок, исчезают благородные соединения, хорошая чеканка.

[MH. II₃₅] Начиная с III в. и дальше в отношении монет царил такой беспорядок, какой не имел себе равных.⁶³ Однако важно то, что, несмотря на некоторые колебания, в общем и целом чеканка была хорошей. В III в. золотые монеты очень редки и совсем неодинаковы. Начиная с этого момента мы вообще ничего больше не знаем о монетной стопе; по-видимому, ее уже вовсе не существовало, золотая монета фактически полностью исчезла из обращения; золото использовалось только в слитках, т.е. существовало лишь для большого оборота. До III в. был лишь один род золотых денег — denarius aureus. Со времен Валериана были более мелкие монеты из золота, а именно треть монеты (trientes aurei).

Проблема того, что, несмотря на смещение ценностных критериев, золотые и серебряные монеты существовали рядом друг с другом, разрешается в основном, пожалуй, благодаря тому соображению, что до III в. правительство при платежах принимало в казну золото и серебро, не делая различий. Благодаря этому оно в определенной мере сохраняло пропорцию. Само собой разумеется, что народ платил предпочтительно тем видом монет, который был ему выгоден, так что в казне накапливались серебро и медь, а золото постепенно исчезало. Если бы у нас ажио металлических денег противопоставлялось бумажным купюрам, то, естественно, все платежи в государственные кассы, ответственные за их приемку, осуществлялись бы в бумажных деньгах.

Чтобы устранить этот недостаток, правительством начиная с третьего столетия было предписано выплачивать налоги золотом, и те мелкие золотые монеты были, возможно, отчеканены для того, чтобы сделать возможной уплату налогов золотом [MH. II₃₆], если это была небольшая сумма. Одновременно было постановлено выплачивать подарки солдатам и производить все остальные выплаты из казны, по меньшей мере, было точно указано — производить выплаты в золоте или серебре. Так, мы располагаем очень примечательным письмом⁶⁴ из эпохи правления императора Гордиана (242 г. н. э.). Один знатный галл получил поощрение от наместника Галлии за полученное предупреждение о том, что на последнего собираются подать жалобу; за это он был назначен начальником легиона (tribunus militum) и получил годовое содержание в 25 тысяч сестерциев золотом. При раздаче новогодних подарков было определенно указано, сколько должно быть выплачено золотом, сколько — серебром, сколько — медью. ⁶⁵ При расчетах с государством действовали еще более строгие законы. Это было, естественно, смертельным ударом для старых, добрых полновесных монет; они полностью исчезли из обращения. Очень показательно выражение follis (мешок), ставшее общеупотребительным с третьего столетия. ⁶⁶ Медь тоже была пущена в крупное обращение, ею наполняли большие мешки и так, освободившись от неудобств при расчетах, в мешках принимали к оплате как 1000 денариев, и в таком виде они находились в обращении, подобно рулонам у нас сегодня.

Такое наводнение рынка обесцененными мелкими деньгами длилось все третье столетие. Никто против этого не принял никаких решительных мер. Самым большим достижением реформы Диоклетиана и Константина было то, что они приняли серьезные и действенные меры в отношении этого бедствия. Аврелиан не взялся решительно за искоренение зла [MH. II₃₇], он лишь боролся с растратами.

Более тщательными новейшими исследованиями этих отношений в Вене мы обязаны Миссонгу.⁶⁷ Если до этого единственным реформатором считался Константин, то теперь ясно, что основная заслуга принадлежит Диоклетиану. С 290-го года при чеканке опять стали соблюдаться пропорции. Золотом чеканились 60 единиц на фунт, серебром — 96 единиц на фунт. На монете как знак оплаты стояла греческая «кси». В смуту, после отречения Диоклетиана, правда, опять наступила пора колебаний, однако начиная с Константина реформа получила свое продолжение. На протяжении всего византийского периода чеканилось 72 единицы на фунт, так что римское золото господствовало на мировом рынке вплоть до позднейшего периода.

Одно важное мероприятие продлило этот срок и сделало эту чеканку в определенной мере несущественной, поскольку теперь золото принималось кассами не по цене, а по массе, т.е. слиток массой в один фунт оценивался в 72 монеты. Это было существенно и для частных отношений. Вследствие этого государство потеряло интерес к экономии и снижению ценности монет при чеканке, потому что оно с этого ничего не получало.

В эпоху Константина и в более поздний период чеканилось мало серебра, оно представляло второстепенный интерес, мировое денежное обращение ориентировалось исключительно на золото. Рисованные деньги, правда, уничтожены не были, остались и мешки с медью; однако налогоплательщики должны были рассчитываться золотом. Для частных отношений был установлен особый вид оплаты. Дифференцированный курс сохранился, но это опять же было [MH. II₃₈] золото. Из всех нововведений эпохи Диоклетиана и Константина это восстановление норм чеканки монет было самым ощутимым и, пожалуй, самым важным, оказавшим наибольшее воздействие на судьбы миллионов людей.

Эти отношения были рассмотрены с большей обстоятельностью, ибо они больше, чем просто история. Теперь мы обратимся к финансовой системе и прежде всего к налогообложению.⁶⁸ Тут опять же нужно вернуться к уже рассмотренной эпохе первых императоров.

В ранний период императорской эпохи налоговое законодательство являлось странным ограничением власти принципата. Император не имел права облагать налогами. Август ввел как новшество в виде права на конфискацию части имущества, переданной по завещанию, так называемый caduca,^* по которому неженатые и бездетные (caelibes et orbi) не могли быть равноправны с женатыми и отцами семейств в вопросах наследования, а потому их доли частично отходили aerarium populi Romani.⁶⁹ При этом значительные суммы должны были перепасть государству. В высшей степени характерно, что это новое бремя было возложено на народ принятием закона Юлия и Папия Поппея (Lex Iulia и Lex Papia Рорреа), т. е. решением народа, в том числе при проведении в жизнь этого закона еще раз была пущена в действие машина народного собрания.⁷⁰ Этот закон вызвал очень большое сопротивление.⁷¹

Подобным образом в 6 и 7 гг. н. э. обстояло дело с введенным налогом с наследства с целью деления армейской казны (aerarium militare), римские граждане облагались налогом в 5 % с земельной собственности, неграждане — налогом не облагались.⁷² [MH. II₃₉] Народ и сенат оказывали сопротивление, так что Август пригрозил возобновить старый земельный налог (tributum). Ведь сам по себе римский гражданин не был освобожден от налогов; по закону мог быть введен взнос за земельную собственность, а в определенных случаях это мог быть — в лучшие времена подлежащий возврату — нерегулярный принудительный заем.⁷³ В конце концов, в деле налога с наследства Август одержал верх, однако он даже не пытался вынести это распоряжение на рассмотрение сената и народного собрания, а в этом единственном случае сослался на распоряжение Цезаря (acta Caesaris), что уже сделал Антоний, и объяснил, что нашел это предписание в документах Цезаря,⁷⁴ которое таким образом имеет законную силу. Итак, Август не предоставил общественности права на окончательное решение.

Ведомства, которое могло бы облагать этим налогом, в Риме вообще не было. Это также подтверждается a posteriori. Едва ли когда-то до этого возникал новый налог: 2.5 %-й налог (quadragesima litium), которым Гай (Калигула)⁷⁵ обложил процессы, был лишь временной мерой, знаменитый налог с мочи во время правления Веспасиана⁷⁶ — уже нечто совсем иное. Он обложил налогом право валяльщиков вывозить мочу из общественных туалетов, которые, правда, были уже общественной собственностью.⁷⁷

С налогами с провинций дело обстоит по-другому; однако, прежде чем их рассматривать, необходимо добавить, что Каракалла, самый фискальный из всех императоров, манипулировал с налогом с наследства, который, как было сказано, относился исключительно к cives Romani, а не к провинциалам; он, к примеру, для того, чтобы можно было [MH. II₄₀] увеличить налог, в массовом порядке наделял правом римского гражданства состоятельных людей, и увеличил налог с 5 до 10 %.⁷⁸ Эти манипуляции плохо соответствовали общему характеру римской налоговой системы; правилом эпохи от Августа до Диоклетиана была неизменность, стабильность, какой больше никогда не было в истории и которая была абсолютно противоположна реформе Диоклетиана и Константина, увеличившей бремя налогов.

Ранее уже оговоренная стабильность армии, которая со времен Августа на протяжении первых веков увеличилась совсем ненамного, как того так или иначе требовала возросшая численность населения, а именно: число легионов увеличилось всего с 25 до 33, основывается на этой стабильности налогов и в этом смысле беспримерна. Это является фундаментом римской налоговой системы: ни императоры, ни сенат не имели права вводить новые налоги, т. е. этого права вообще не существовало в Римской империи.

С провинциальными налогами⁷⁹ было по-другому. Так, нам известно, что Гальба после своего вступления на трон увеличил подати с общин, которые держали сторону партии противника,⁸⁰ — достаточно злобное, но не запрещенное, находящееся в компетенции императора постановление. Веспасиану досталось обанкротившееся государство, и он, упразднив это постановление, снова восстановил старые порядки. Да более того, абсолютно несомненно то, что со времен Августа до его правления, не принимая во внимание перемены чрезмерного характера, которые лежат на совести дурных императоров, государство страдало [MH. II₄₁] от хронического дефицита, в том смысле, что постоянных доходов никогда не хватало для того, чтобы покрыть постоянные траты.⁸¹ Веспасиан навел здесь порядок, и это является, возможно, самым большим благодеянием, которое он оказал государству, он восстановил равновесие между доходами и тратами, правда, благодаря удваиванию провинциальных налогов, как об этом повествует Светоний.⁸²Политически мотивированная расплата за приверженность к вражеской партии здесь, правда, тоже была замешана, и все же в общем и целом это мероприятие брало свое начало в мудром устремлении как следует отрегулировать финансовую систему.

Поземельный налог непрерывно увеличивался. Речь как раз шла о провинциалах и провинциальных землях, которые по древнейшему римскому уставу в сущности принадлежали Римскому государству;⁸³ поэтому такое повышение является чисто правительственной мерой, народное собрание об этом не спрашивали. Возможно, в сенаторских провинциях это было приведено в исполнение сенатом, в императорских же — точно императором. Самые богатые провинции, которые одновременно были самыми важными, как известно, находились под властью императора, а именно: Галлия, Египет и Сирия. Этот поземельный налог был главным, но не единственным источником дохода.

В общем, мы, к сожалению, имеем лишь очень смутное представление о налоговых отношениях в Римской империи, которые были, пожалуй, не однородными, а (наоборот) — скорее различными. Эта разнородность происходит из тех времен, когда страны еще не были присоединены к Империи; она исторически развивалась, и в нее по возможности были внесены наименьшие изменения. Это — самые важные вещи, о которых [MH. II₄₂] мы, к сожалению, так мало знаем, потому что в итоге, как мы можем судить о государстве, если ничего не знаем о системе его доходов! Расходы⁸⁴ были сами собой разумеющимися; можно достаточно точно реконструировать картину того, как они распределялись между армией, строительством и прочими большими государственными нуждами.

Таким образом, в основном это были провинции, которые должны были оспаривать римские государственные расходы; они основывались на tributum, одной частью которого был поземельный налог (tributum soli), а другой — персональный налог (tributum capitis). От земельного налога были освобождены римские земли, значит вся Италия и все общины за италийскими пределами с италийскими правами,⁸⁵ налогом облагались только земли провинций. Право на римское гражданство было личным, оно не освобождало от налога землю, т. е. если римский гражданин имел земельную собственность в провинции, то он должен был платить за нее налог, она была и оставалась землей, обложенной данью (ager stipendiarius), невзирая на личность владельца. Напротив, колонии римских граждан (coloniae civium Romanorum) должны были иметь те же свободы, что и Италия. Следовательно, если общине было дано право римского гражданства, то тем самым ее земля (ager) освобождалась от налога. Позднее, когда и на провинции распространились права на римское гражданство, исключалось, что право на италийское гражданство включало в себя освобождение от поземельного налога, потому что тем самым перекрывались слишком многие источники взимания налогов.

В пандектах мы сталкиваемся с двумя интересными фактами, один из них подтверждаем, другой опровергаем. В отношении Цезареи в Палестине возник спорный вопрос, повлекло ли за собой освобождение от tributum capitis освобождение от tributum soli, и здесь ответ на вопрос положительный, и когда, напротив, Каракалла [MH. II₄₃] сделал город Антиохию колонией, появился этот salvis tributis, т.е. Антиохия должна была платить налоги, как и прежде.⁸⁶ Это было абсолютно в духе этого самого фискального из императоров, Диоклетиан это потом отменил, он создал совсем другой налоговый закон, но об этом позже.

Задумывался ли земельный налог как налог или как рента, неясно. Республика делала различия между землей, сдаваемой в аренду (ager vectigales), которая находилась в собственности государства и с которой оно получало доход, и между землей, облагаемой налогом (ager tributarius), которой оно не владело, но облагало налогом. В императорскую эпоху это различие все больше и больше упразднялось, если только не исчезло совсем. Старая точка зрения, исходя из которой государство пользовалось правом собственности на все подчиненные земли, была ужасна, в императорскую эпоху она изменилась и уступила место более гуманному взгляду на вещи, и именно вместе с ней исчезло разделение на ager vectigalis и ager tributarius. Но как было уже сказано, целиком от нее не отказались, да от нее и невозможно было полностью отказаться, поскольку институт военных колоний продолжал существовать. Земельная собственность римских граждан (ager privatus civis Romani) была защищена, поэтому нужно было использовать землю провинций в целях военной колонизации. В императорскую эпоху в таком случае следовала компенсация, но далеко не полной стоимости. Еще при правлении Гая (Калигулы) не было признано право провинциалов на собственность и компенсация выдавалась очень малая. Это рассматривалось не как немилость, а как осуществление суверенного права государства. Тем не менее с течением времени исчезла государственная земля, облагаемая налогом (fundus vectigalis) и увеличилась негосударственная (fundus tributarius).

[MH. II₄₄] Рассмотрим теперь взимание налогов!⁸⁷ Земля была замерена, оценена, и после этого были установлены налоги.⁸⁸ Возможно, это произошло по примеру Египта, где подобная система уже с древнейших времен была доведена до высокой степени совершенства. Так, твердый налог имел отдельный iugerum.^* К сожалению, нет возможности привести точные цифры, что было бы в высшей степени важно и интересно, мы располагаем слишком малым количеством сведений об этих вещах. Кажется, что налоги выплачивались либо in natura, либо в деньгах, т. е. или 1/5—1/7 часть от урожая, или определенная денежная сумма. Обе формы налога существовали параллельно, и возможно, что, например, с виноградников взимался денежный налог, а с земледельческих угодий, напротив, часто требовали платежей натуральной продукцией. Мы видим, что налог не был малым, но он не был непосильным. Для провинций фиксировался налоговый процент раз и навсегда, Август распорядился сделать это для всей Империи, например Друзу и Германику для Галлии, и как только провинции присоединились, они были замерены и оценены. Сюда относится известное, правда, неверно датированное,⁸⁹ но по существу верное замечание в Евангелии от Луки: как только Палестина была присоединена к Римской империи, она была подвергнута оценке с целью включения в римскую налоговую систему.

Эта произведенная раз и навсегда неизменная оценка сделала налогообложение в определенном смысле и на определенный срок легким. Естественно, что возможный новый покупатель при расчетах принимал во внимание этот уже известный ему и неизменный налог; он, собственно, является не чем иным, как конфискацией [MH. II₄₅] имущества первого собственника ко времени его обложения. Например, в Британии земельный налог колебался. Небольшие отклонения, естественно, имели место. Если, например, земельный участок изменял профиль возделываемой культуры, если пашня превращалась в виноградник, пастбище превращалось в пашню, то изменялся и налог. Однако в общем и целом он был неизменным, и известно, как, например, Тиберий был недоволен тем, что один чрезмерно усердный наместник в провинции уплатил больший налог, чем тот, который должен был быть, и Тиберий произнес те знаменитые слова о хорошем пастухе, который стрижет овец, но не сдирает с них шкуры.⁹⁰

Таким образом, твердым сбором был земельный налог, который взимало государство. В более позднюю эпоху была проведена ревизия поземельных книг за 15 лет. Это мероприятие относится к эпохе Адриана,⁹¹ при нем оно в основном все-таки было направлено на проверку налоговой кассы и должно было содействовать тому, чтобы окончательно покончить с незаконными задолженностями по налогам. В дальнейшем Диоклетиан превратил эту ревизию в налоговое бремя, он приказал пересмотреть эту сумму налогов за 15 лет и там, где возможно, ее увеличить.⁹² Если мы до его времени много раз слышим о чиновниках, которые должны были заботиться о цензе, то это, вероятно, в основном относится к составлению военной ведомости, а не к налоговым отношениям. Необходимо придерживаться того мнения, что до Диоклетиана задающим тон характером финансовой экономики была ее стабильность, ее неподвижность, в то время как приметой для опознавания диоклетиановской реформы является нестабильность, подвижность. Диоклетиан приказал произвести оценку и каждый раз требовал от [MH. II₄₆] стоимости в 1000 единиц ежегодно меняющегося процентного налогового взноса, каждый раз по усмотрению и потребности правительства. Это можно рассматривать как прогресс в искусстве налогообложения, в любом случае это огромный поворот.

Рядом с земельным налогом теперь существует, возможно как дополнительный коэффициент в целях налогообложения лиц-неземлевладельцев, т.е. как обложение налогом движимого имущества, персональный налог, tributum capitis, потому что именно так, а не как собственно подушный налог, как можно было бы судить по его названию, следует толковать этот налог, это значит, что он не взимался в равном размере на душу вне зависимости от работоспособности, а должен был существовать, вероятно, везде, как то подтверждает Аппиан⁹³ в отношении Сирии и Киликии, в качестве процентного налога с имущества и в основном должен был касаться торговцев и городов. Налога с построек в городах, примерно как дополнения к поземельному налогу, в пригородных областях не существовало.

Вопрос, каким образом осуществлялась оценка имущества в городе, до сих пор находится вне области наших знаний. Правда, возможно, мог существовать трудовой налог для лиц, у которых не было движимого, подлежащего налогообложению имущества, который в этом случае больше приближался бы к характеру подушного налога. Но, к сожалению, для нас все это очень неопределенно и непонятно. Просто-напросто, если речь идет о tributum, то под этим следует понимать оба налога — поземельный и персональный, от которых римский горожанин был освобожден, если он только не имел подлежащей налогообложению провинциальной земельной собственности. [MH. II₄₇] Tributum capitis он не платил никогда.

Диоклетиан⁹⁴ поставил всю эту систему с ног на голову и всех подданных без исключения обязал платить налоги. Вплоть до его правления существовал своего рода заменитель обложения налогом римского гражданина в виде введенного Августом как privilegium odiosum (неприятная привилегия) римского гражданина налога с наследства (5 %) и налога с аукциона (1 %) — с аукциона рабов 4 %, — этого налога в провинциях не было, и он, должно быть, приносил в доход значительные суммы, подробнее об этом будет сказано позже. Здесь в качестве резюме стоит еще раз подчеркнуть, что до правления Диоклетиана поземельный налог не был всеобщим, а взимался только с провинциальных земель, он был фиксированным, пока Диоклетиан не сделал налог всеобщим и не фиксированным. Вплоть до него система поземельного налога имела большую схожесть с наследственной арендой крупного землевладельца в сегодняшнее время, правда, нужно остерегаться воспринимать понятие «фиксированность» буквально, т. е. так, как оно относится к подобной наследственной аренде. Государство все еще притязало на право собственника, повышение ставок налога, таким образом, не было совершенно исключено, оно имело место — особенно в III в. оно не было редкостью — и разумелось само собой из-за ухудшения качества монет в эту эпоху, поскольку доход с этого налога, выплачиваемого все более обесценивающимися монетами, тогда исчез бы вовсе.

Где, как и когда происходило подобное повышение определенно сказать мы не в состоянии. [MH. II₄₈] Для этого наши сведения слишком скудны. Всегда, когда происходило это повышение, оно воспринималось как несправедливость и нередко считалось наказанием для политических противников. Диоклетиан, как уже было сказано, упразднил различие между Италией и провинциями, приказал оценивать земельное владение исключительно в деньгах и ввел на землю одно-, двух- и трехпроцентный налог, в зависимости от потребностей. Таким образом, мы имеем дело с налоговым бременем in optima forma, как у нас. У нас есть более точные сведения об этом процессе в отношении Галлии при правлении Юлиана.⁹⁵ По существу, эта система является нашей сегодняшней системой налогообложения, и нельзя не признать, что она более рациональна, что в ней, с точки зрения государства, заключается прогресс; государство может более свободно распоряжаться своими средствами, главным образом оно может выполнять военные задачи по необходимости, и оно не приговорено к такой абсолютной стагнации, какая часто случалась из-за нехватки средств.

В vectigal (налог (непрямой)) скрывался, как уже отмечалось, и налог с капитала; там, где не существовало капитала, это был подушный налог. В Сирии и Азии, например, в городах платили 1% с имущества; наряду с тем, правда, существовали еще и другие источники дохода. Уже упомянутый налог с наследства взимался как двадцатая часть (vicesima), т. е. в размере 5 %. Наследники небольших сумм, а также ближайшие родственники, скажем сын, наследующий отцу, освобождались от налога. Налог существенно касался наследства по закону в отношении родственников по боковой линии и дальних родственников и принес, должно быть, в доход немалые суммы.

[MH. II₄₉] Под налогом с перевозок сегодня в первую очередь понимается таможенная пошлина. В древности этот налог и вся система косвенных налогов⁹⁶ были относительно слабо развиты; этому препятствовали неповоротливость всей государственной машины и лень чиновников. И поэтому принялись по большей части за сдачу в аренду, которая была разорительна как для налогоплательщика, так и для государства; поэтому эта область системы налогообложения развивалась меньше. Но это не значит, что ею вовсе пренебрегали. Римская империя не являлась единой таможенной зоной; да это и не принесло бы большого дохода, поскольку на большинстве границ торговля с живущими по ту сторону границы народами была развита слабо. Империя состояла из исторически возникших отдельных таможенных зон, в которых вводились то пограничные пошлины, то пошлины на транзитные перевозки, как на ввоз, так и на вывоз.⁹⁷ У Страбона⁹⁸ мы находим интересную дискуссию на предмет того, целесообразно ли превращать Британию в провинцию. Ответ звучит следующим образом: в интересах налоговой, финансовой политики это было бы невыгодно из-за пошлин на въезд и выезд, которые в этом случае исчезли бы. Четыре галльские провинции с Ретией и Нориком образовали такую таможенную зону. В общей сложности за ввоз и вывоз здесь платили так называемый quadragesima Galliarum, т.е. 2.5 %. В других провинциях ввели quinquagesima, т. е. 2 %; в целом это была очень большая пошлина.

Зачастую пошлины не были одинаковы для всех товаров и процентная ставка была различной, для предметов роскоши она составляла 12 % и выше. Примером для подражания в этом смысле [MH. II₅₀] был Египет, естественно, тоже являвшийся таможенной зоной. Плиний свидетельствует, что здесь годовая пошлина только на жемчуг, который, конечно, должен был облагаться особенно большим налогом, составляла 100 миллионов сестерциев, т.е. 20 миллионов марок.⁹⁹ Из этого примера следует, что пошлины все-таки выливались в достаточно значительные суммы.

Была ли эта система пошлин в общем и целом проведена в жизнь, нам неизвестно. Мы располагаем необычной двуязычной надписью из Пальмиры ¹⁰⁰ о местных налогах. Судя по ней, верховный надзор хоть и осуществлялся имперским правительством, но пограничная пошлина в пользу некоторых городов была здесь увеличена. Нам известно, что в Африке существовало особое соотношение, по которому там не взималась пошлина с продажи (ad valorem), а бралась удивительно ничтожная подать, к примеру 1.5 денария за лошадь и 1 денарий за осла.¹⁰¹ В целом прибыль Империи с пошлин вплоть до правления Диоклетиана была незначительной. В его правление пошлины тоже были очень увеличены; пошлина в среднем, видимо, составляла octava, 12.5 %, которая, конечно же, резко контрастировала с прежними quadragesima и quinquagesima.

Пожалуй, акциз время от времени употребляется, например при Гае (Калигуле) в отношении Рима, но общая организация, видимо, отсутствовала, скорее и вероятнее всего, что внутри таможенных зон транспорт был свободен от государственного налога. Напротив, вполне вероятно, что этот налоговый источник использовался муниципиями, подобно тому как пошлина на ввозимый товар (octroi) еще сегодня [MH. II₅₁] является главным источником дохода, скажем, Парижа. Аукционы, которые Август в пользу aerarium militare обложил 1 %-ым налогом, аукционы по продаже рабов — 4 %-ым — уже упоминались.

Сюда относятся еще некоторые другие источники дохода, которых стоит коснуться: в первую очередь земельная собственность императора.¹⁰² Следует придерживаться того, что, строго говоря, императорские вотчины не относились к статье государственных доходов, поскольку считались собственностью частного лица. Populus Romanus и император, хотя и были согласованными субъектами права, но собственность императора и собственность римского народа были вещами различными. Правда, в эпоху Республики владения populus Romanus были прибыльными, десятая часть от урожая зерна и пятая часть от винограда с общественных земель (ager publicus) приносили значительный доход. Теперь они по большей части исчезли, может, еще и существовали дороги, находящиеся в общей собственности римского народа (viae publicae populi Romani), но тех, что приносили доход, было немного. Императорские вотчины, напротив, были более значительными, и их размеры постоянно возрастали; и поскольку, вопреки правовому разделению, фактическое разделение между доходами государства и доходами императора никогда не было строгим, то они все-таки должны быть здесь упомянуты и должны находиться среди прямых или косвенных доходов, принимаемых во внимание государством, vectigal и императорские вотчины — на первом месте.

Подарки тоже играют существенную роль в бюджете того времени, правда, относятся к статье доходов императорских вотчин.¹⁰³ Они были двойного рода. Происхождение денежного подарка (aurum coronarium)^{* 104}датируется еще республиканской эпохой. Уже тогда существовал обычай, по которому общины, освобожденные [MH. II₅₂] от врагов, преподносили в подарок победоносному полководцу золотой венок, который в более позднюю эпоху должен был весить некоторое количество фунтов.¹⁰⁵ В августовскую эпоху дошло до того, что после большой победы все города Империи должны были дарить победителю, т. е. императору, такие венки. Позднее это вылилось в достаточно регулярные поборы¹⁰⁶, которые в III в. приняли вид злостных злоупотреблений и очень жесткого налогообложения.

Вторым, уже старым и широко распространенным обычаем, был завещательный отказ высокочтимых персон в больших или меньших суммах. При Августе официальной модой стало то, что каждый лояльный гражданин что-нибудь оставлял императору. Сумма этих августовских наследств составляла 1400 миллионов сестерциев, т. е. 300 миллионов марок.¹⁰⁷ Позднее, под давлением возрастающей тирании императоров, императорские доходы значительно увеличились благодаря подобным полудобровольным пожертвованиям и отчасти даже были закреплены юридически: вольноотпущенники должны были что-нибудь оставить своему бывшему хозяину. Тот, кто знает, какое множество императорских вольноотпущенников было и какие состояния они нажили всеми правдами и неправдами (per fas et per nefas), тот может составить себе примерное представление о тех суммах, которые таким образом стекались к императору. Нерон постановил, что, если центурион примипилов (primipilus) добился наивысшего положения на поприще гражданской деятельности, которого возможно было достичь, и умер, ничего не завещав императору, [MH. II₅₃] то его завещание должно было быть аннулировано как завещание неблагодарного человека. При Нероне это было еще злоупотреблением и бросалось в глаза, позднее превратилось в обычную статью доходов императора.

Новогодние подарки, пожалуй, скорее были статьей расходов, нежели доходов. Август, хотя и получал обычный маленький подарок, но сам раздаривал во много раз больше.

Военная добыча¹⁰⁸ в императорскую эпоху была незначительной по сравнению с республиканской. Завоевание Галлии и Египта обогатило государство; завоевания императорской эпохи, напротив, принесли немного, а даже нередко наносили ущерб, как это сказано выше в отношении Британии. Правда, с завоеванием Дакии государство приобрело крупные золотоносные рудники.

Денежные штрафы¹⁰⁹ изначально имели не такое уж большое значение. Система денежных штрафов в древнеримском праве была не очень развита. Затем появилось слово «caduca» (бесхозное [имущество])¹¹⁰; штрафы за безбрачие и бездетность тоже стекались в императорскую казну.¹¹¹ С распространением христианства и с его иным благосклонным взглядом на целибат исчез и штраф за безбрачие.¹¹² Старым положением римского права был закон, по которому крупный штраф влек за собой конфискацию имущества.¹¹³ Это использовалось в эпоху правления императоров, начиная с Тиберия, в интересах казны, чего не было в республиканскую эпоху, несмотря на все ее прочие грехи. Только императорская эпоха [MH. II₅₄] знакома с предвзятыми обвинениями в оскорблении величия, в особенности это касается правлений Тиберия и Нерона. Имущество осужденных (bona damnotarum) получал, собственно, римский народ (populus Romanus), однако постепенно фиск (казна цезарей) (fiscus (Caesaris))^* заменила государственная казна (aerarium populi Romani). Какие фактические суммы получало государство, мы сказать не можем, а давать отдельные цифры представляется нам нецелесообразным, они не обоснованы, и не представляется возможным их обосновать или опровергнуть. Так что какой в этом смысл?

Монополий в юридическом смысле не существовало.¹¹⁴ Произошло, вероятно, то, что император захватил в Испании рудники киновари¹¹⁵, и теперь, когда конкурента фактически не существовало, он располагал монополией на торговлю киноварью. Однако в правовом отношении конкуренция не исключалась.¹¹⁶ С золотыми и серебряными рудниками дело обстояло так же: государство, может, и стремилось стать их владельцем, но прерогативой монарха это не было. Лишь в более поздний период существует положение, что никто, кроме государства, не имеет права ничего продавать. ¹¹⁷

Обратимся теперь к статьям расходов государства! В подавляющем объеме они относились к армии, полю деятельности императора.¹¹⁸ В отношении сегодняшнего имперского бюджета Германской империи мы имеем дело с аналогичным явлением: здесь тоже львиная доля расходов приходится на армию. Неверно широко признанное мнение, что якобы все расходы в Римской империи, связанные с армией, были взяты на себя государством. Уже то обстоятельство, что в сенаторских провинциях [MH. II₅₅] войск не было вообще, говорит против; однако и в императорских провинциях имперского войска явно не хватало; с самого начала, напротив, по мере нашей осведомленности, нам определенно известно, что на плечах общин лежала часть бремени ответственности за оборону. Города должны были охранять свои стены и выставлять войска народного ополчения. Преимущественно, конечно, это были те города в пограничных землях, где не стояли войска, или же те, которые по тем или иным причинам были уязвимы. Так, из достоверных источников известно, что гельветы поддерживали одно из древнеримских укреплений силами своего собственного гарнизона на случай нападения германских племен.¹¹⁹ Город Amida, сегодняшний Диарбакир, обеспечивал в Сирии самооборону против парфян.¹²⁰ И то были общины из провинций, имевшие в арсенале многочисленные отряды, насколько же больше вменялось в обязанность другим забота о самообороне. Так, нам известно, что Бетика из Южной Испании должна была обороняться от лузитанских разбойничьих банд из Сьерра-Морены; в дошедшем до нас городском праве за бургомистром признавались права военного трибунала (tribunus militum), если он выставлял отряд городского народного ополчения.¹²¹ Таким же образом обстояли, вероятно, дела в Передней Азии, которая в то время была не более спокойна и безопасна для людей и имущества, чем сегодня. Упадок муниципий, даже если этому содействовали и другие причины, не в малой степени произошел из-за этого свидетельства бедности (testimonium panpertatis), которое предъявило себе большое военное государство, так как оно не могло целиком и полностью обеспечить безопасность своих граждан.

Естественно, сама Италия вплоть до ш в. не пребывала в абсолютном мире, здесь [MH. II₅₆] ничего не было известно о военных расходах общин; поэтому мы ничего не находим об этом и у писателей.

в) Армия

Состав армии был очень стабилен. Август утвердил его в количестве 25 легионов; число 25—26 сохранялось вплоть до Траяна, который увеличил их до 30;¹²² так оставалось до правления Севера, который сформировал 3 новых легиона; вполне в соответствии со своим назначением они назывались первый, второй и третий «Парфянский» (prima, secunda и tertia «Parthica»). Если принимать во внимание разрастание Империи со времен правления Августа, Англия, Дакия и области по ту сторону Евфрата были завоеваны и присоединены к Империи, т. е. были перейдены три больших пограничных бастиона (Северное море, Дунай и Евфрат), так что, пожалуй, можно предположить, что при наличии тех 33 легионов во времена Севера в легионах был больший недостаток, чем при 25 легионах во времена Августа.

Если считать, что легион насчитывал 5300 человек (6000 человек все-таки слишком много), и принимать во внимание, что в экономике Империи, в целом все-же небрежной, не всегда соблюдался нормальный личный состав, то 30 легионов представляли не многим более 150 000 легионеров. Служба была штатной обязанностью для cives Romanus, заменившей налоговое бремя. Эти войска в первый период императорской эпохи при Августе и Тиберии по большей части представляла Италия; позднее из-за стремительного насаждения прав гражданства на Западе к ней сначала присоединилась Сицилия, правда, опустошенная, обнищавшая и разоренная из-за кризиса и при рекрутском наборе большой роли не игравшая. Потом примкнула Нарбонская Галлия; Веспасиан предоставил всей Испании латинское гражданское право,¹²³ а вскоре она получила полное римское гражданское право. Это распространение римских [MH. II₅₇] гражданских прав на весь цивилизованный Запад, включая Africa, а также Карфаген и Utica^* со времен Цезаря, сделало возможным набор легионеров из всех этих областей, и постепенно италийцы все больше и больше исчезали из легионов. Рейнские надписи дают поучительные разъяснения о странах, из которых набирались легионеры. Позднее в качестве поставщиков легионеров выступили дунайские провинции. Паннонцы были необразованы, но из них получались хорошие солдаты, и в особенности со времен войны с маркоманами они все чаще встречаются в легионах. Даже если в этих общинах и отсутствовало право на римское гражданство, то этой беде знали как помочь. Император Марк дарил отдельным лицам, поступившим на службу, право на гражданство. Восток принимал участие в военной службе во много меньшей мере, в уплате же налогов — во много большей. Например, Египет не предоставлял, кроме как для флота, практически никаких отрядов, но какими налогами он облагался!

Кроме легионеров существовали еще части с другим составом: учрежденные Августом alae et cohortes^** для нелегионеров.¹²⁴ Принципиально каждый житель Империи был военнообязанным, но фактически тут встречаются различные национальности, в особенности очень много германцев. Батавы, например, были освобождены от налогов, но интенсивно использовались при рекрутском наборе.¹²⁵ Точная цифра численности этих отрядов нам неизвестна, и это прискорбный недостаток. Частично они были приданы легионам в качестве так называемых auxilia, и тогда они подчинялись легату, который командовал легионом, таким образом, мы должны считать, что легион, когда он фактически [MH. II₅₈] встречается, насчитывал не 5000, а 8—10 000 человек, включая вспомогательные отряды; но существовали и подразделения, состоявшие только из alae et cohortes. Единственное, до некоторой степени надежное, замечание о численности этих отрядов мы имеем у Тацита¹²⁶, который говорит, что эта часть войска была лишь немногим малочисленнее, чем легионы. Возможно, это верно. Вспомогательные отряды больше не причислялись к римским гражданам, по крайней мере в лучшие времена. Таким образом, общая численность обоих видов войск составляла приблизительно (praeter-propter) 300 000 человек.

Существовали еще италийские отряды: гвардия с семьями, cohortes urbanae (городская охрана) и vigiles^*** (пожарные отряды).¹²⁷ Преторианцев было 9—10 когорт по 1000 человек в каждой; cohortes urbanae — примерно половина от того количества, они, правда, как то нам сейчас известно, дислоцировались не только в Риме, но также в Лионе и Карфагене. Vigiles составляли 7 когорт по 1200 человек в каждой.

В отношении флота¹²⁸ и его численности у нас полностью отсутствуют все сведения. Он располагался в двух центрах, восточном и западном: в Равенне и Мизене,¹²⁹ последний, судя по памятникам, был значительно многочисленнее. Отдельные части стояли в Сардинии, Остии, Южной Галлии и в других местах. О численности нам ничего неизвестно. В поздний период императорской эпохи в одном расположении не оставляли большого количества [MH. II₅₉] отрядов, сдвоенные лагеря для 2 легионов исчезают, и в одном расположении оставляли самое большее один легион. В целом мы, возможно, можем считать, что флот насчитывал 20 000 человек. Так что на Рим и Италию в итоге приходится 50 000—60 000 человек и получается, что общая численность вооруженных войск государства составляла 350— 400 000 человек, т. е. очень скромную цифру в соотношении с огромной Империей и с ее большими военными задачами. Поэтому мы постоянно сталкиваемся с повторяющимся явлением: войны начинались при недостаточном количестве сил. Случайно оказавшиеся на переднем фланге войска должны были выдерживать первый удар, пока издалека не подоспеет подкрепление; и только превосходная техническая подготовка и дисциплина легионеров постоянно приносили окончательную победу.

Если рассматривать военные вопросы с финансовой стороны, то главной статьей тут является жалование. Цезарь установил его в размере 225 денариев, что равняется 200 маркам: сумма, которая в его времена, вероятно, была уместной и которая оставалась неизменной вплоть до правления Домициана. Домициан увеличил ее до 300 денариев (260 марок).¹³⁰ Это привело к опасным сложностям, государственная казна пришла в беспорядок. Позднее жалование больше не увеличивалось. Ухудшение качества монет солдат не затронуло, поскольку жалование выплачивалось золотом. Эти вычисления все-таки поверхностны, поскольку жалование было [MH. II₆₀] не везде одинаковым, существовали кое-какие различия по видам войск. Преторианцы¹³¹ получали более высокое, alae et cohortes, и в особенности флот, более низкое жалование по сравнению с легионерами. Получается, если наличный состав считать верно рассчитанным, что годовой бюджет на жалование войскам составлял 100—130 миллионов марок. Это по современным представлениям — малая сумма; наряду с тем это было не единственной статьей расходов; сюда еще включались многие другие, которые мы не можем описать в цифрах, в первую очередь довольствие, затем вооружение.

Забота о нуждах солдат, которая в республиканскую эпоху вменялась в обязанности отдельного человека и должна была оплачиваться им самим, в императорскую эпоху была взята на себя государством. Оно поставляло все: зерно, оружие, полное снаряжение, так что деньги, получаемые солдатом, могли быть им сэкономлены и скоплены. Поэтому в императорскую эпоху мы встречаем большое количество армейских сберегательных касс.¹³² В дальнейшем государство было обременено расходами на военные строения, военные машины, постройки и снаряжения для флота. Между тем они не были так уж дороги, как их стоило бы воспринимать a priori, потому что в Риме была развита система военных ремесленников¹³³ в такой мере, какую нам себе сложно представить. В каждом корпусе был сапожник, портной, оружейник и прочие, так что эти нужды армии по существу удовлетворялись самой армией. Да кроме того и другие правительственные постройки, улицы и прочее восстанавливались солдатами. Но все же, вероятно, было необходимо поставлять многие другие товары. Затраты в случае войны невозможно определить.

[MH. II₆₁]До сих пор мы говорили о постоянных расходах, но были еще и действительно значительные, чрезвычайные расходы: прежде всего это подарки;¹³⁴ так называемые подарки, которые, однако, так вошли в обычай, что их должно было делать. В общем и целом существует, может быть, слишком преувеличенное представление об их размерах; происходят они из времен Цезаря, который в своем завещании оставил подарки солдатам, так же как и городским жителям. Те были выплачены Августом,¹³⁵ который со своей стороны снова завещал подарки для солдат. Таким образом, изначально лицо, взошедшее на трон, не одаривало солдат, а было лишь исполнителем воли умершего предшественника. Подарки Августа, по Тациту, составляли 12 миллионов денариев, или 10 миллионов марок, которые выплатил Тиберий.¹³⁶ Из этого большую часть получили преторианцы, затем легионеры; очень сомнительно, получили ли остальные вообще хоть что-нибудь.

Первым, кто действительно купил правление, был Клавдий, когда он каждому преторианцу дал 3000 марок (3570 денариев), другие получили меньше.¹³⁷ В резком и характерном противоречии с этим находится подарок Веспасиана, который составлял 25 денариев,¹³⁸ т. е. praeter-propter 20 марок на человека, просто мелочь. Марк, который закономерно становился наследником трона своего приемного отца, т. е. не должен был бы иметь никакого повода для особого рода дарений, снова дал каждому преторианцу по 5000 денариев, а в период соправления своего брата Луция — еще по 3000 денариев, так что каждый преторианец получил по 8000 денариев в это правление.¹³⁹ В этом смысле мы располагаем информацией только [MH. II₆₂] о подарках для преторианцев, другие отряды, вероятно, получали куда меньше, а, может, и вовсе ничего не получали. Это означало, что государственная казна терпела большие убытки.

В отношении обеспечения старости военных при принципате следует прежде всего сказать, что это было безусловной необходимостью. При сроках службы легионера в 20 лет¹⁴⁰ заботиться об отставном военном было необходимо. Нельзя забывать, что в отношении длительности срока службы принципат выдвигал куда более высокие требования, чем Республика. 20 лет в эпоху Республики были максимальным сроком службы, в экстремальных случаях отдельных военных можно было обязать оставаться на службе на такой длительный срок, но это не возводили в правило, что при гражданском войске было бы вопиющим внутренним противоречием (contradictio in adjecto).

Часто утверждают, что императоры за чрезмерной заботой о солдатах пренебрегали государственным благополучием. Но это неверно,¹⁴¹ поскольку принципат прибегал к продлению срока службы лишь из соображений необходимости, чтобы по возможности сократить число новобранцев. Это наглядная иллюстрация бесконечной тоски по миру и ненависти к войне и всего, что было с этим связано, что вдохновляло население после столетних, предшествовавших принципату гражданских войн. Во втором столетии срок службы был продлен для легионеров до 25 лет,¹⁴² для солдат флота, которые всегда были в худшем положении и срок службы которых до сих пор составлял 26 лет, — до 28 лет.¹⁴³ И так избалованная и изнеженная гвардия имела более короткий срок службы. И даже эти сроки службы легионеров и матросов, [MH. II₆₃] по крайней мере при Августе и Тиберии, строго не соблюдались, а люди, наоборот, зачастую должны были служить фактически дольше,¹⁴⁴ чем предполагали вышеупомянутые продления юридически закрепленных сроков службы, а связанные с этим жалобы на незаконные продления сроков замалчивались. Во всем этом, вероятно, было меньше человеколюбия и законного смысла, чем собственных интересов военной администрации, которая долгое время не знала, что делать с людьми. Тот, кто смог отслужить 25 лет, — а таких было относительно мало: служба, если она не приводила к смерти от ран, была изнурительной, — тот уже и так не годился для дальнейшей службы. Ему было около 50 лет, поскольку в ряды новобранцев (tiro) набирали с 20 лет, и он должен был получать пособие как инвалид по ранению или по труду. Поскольку число их было невелико и кроме того, вероятно, ограничивалось римскими гражданами, то этот груз был для государства переносим. Однако эти введенные Августом пособия для инвалидов ни в коем случае не были свидетельством того, что эта солдатская система господствовала над принципатом, как это довольно часто воспринимается. Эта мера была совершеннейшей необходимостью; из-за долгого срока службы, абсолютно чуждой гражданской жизни, полностью изнуренный человек должен был получить обеспечение в старости; Империя, далекая от того, чтобы быть солдатской, была, возможно, самым мирным и самым миролюбивым периодом, который когда-либо видел мир в подобном пространственном и временном размахе.

[MH. II₆₄] Компенсация для ветеранов не везде состояла из земельных наделов:¹⁴⁵ что большинство из этих старых, не привыкших к работе на земле людей должно было бы с ними делать? Они были не из той глины, из которой были крестьяне (колоны — coloni). Хотя и случалось, что отставникам выделялись земельные наделы, но это было скорее исключением из правила. Нерон расселил в Путеолах и Таренте¹⁴⁶ отставные гвардейские отряды, но гвардейцы были моложе и сильнее. Как нам известно из надписей,¹⁴⁷ Веспасиан подобным же образом основал колонии в полностью разоренном Самнии в Реате, Траян — в Паннонии.¹⁴⁸ Однако эти случаи являются единичными и касались они, вероятно, специально отобранных людей. Должно быть, это в основном были те, кто скопил что-то для себя, — капиталисты среди отставников. Массовых колонизаций, как после гражданских войн, больше не было.

Собственное обеспечение в старости выражалось в денежной сумме¹⁴⁹; размер ее в первое время составлял 3000 денариев для рядового солдата (2500 марок). Каракалла увеличил его до 5000 денариев (4350 марок). Это очень значительная сумма, если к ней добавлялись скопленные за время службы сбережения (см. выше). Низшие офицерские чины (центурионы и военные интенданты) получали, правда, значительно большую сумму, и в тех общинах, куда они возвращались, считались состоятельными людьми.

В III в. произошло закрепление института, чье возникновение можно датировать куда более ранним сроком, института наследственной службы.¹⁵⁰Набор рекрутов первоначально происходил путем вербовки (dilectus), вследствие чего он наталкивался, чем дальше, тем больше, на сложности, так что вскоре пришлось искать другие средства для спасения [MH. II₆₅] этого дела. Солдат, собственно, должен был быть неженатым и первое время таковым в основном и оставался. Между тем при длительном сроке службы и полной изолированности солдат в лагерях выполнение этой задачи было по меньшей мере фактически невозможным, и таким образом многие солдаты жили на квартирах, которые, правда, юридически были незаконными, — соответствующие женщины звались focariae, поварихами,¹⁵¹ — но все-таки относились к ним, по-видимому, терпимо. Для правительства они даже не были нежелательны, поскольку рожденным от этих браков солдатским детям отдавалось предпочтение при рекрутском наборе. Эти лагерные дети по существу не принадлежали ни к какому союзу общин, они выросли рядом с войском и, собственно, по закону не были гражданами, т.е. они не наследовали tribus отца; они были приписаны к tribus Pollia и были отличными потенциальными солдатами. Этот институт сформировался во втором столетии. Север Александр предоставлением в пользование земли этим диким солдатским семьям¹⁵² создал нечто, подобное тому, что мы еще до недавнего времени имели в Австрии на военной границе: пограничное укрепление с солдатами-крестьянами и военной обязанностью, по наследству переходящей к сыну (miles castellanus — воин крепостного горизонта).¹⁵³ Оказавшись несостоятельным, государственный организм как раз и старался сделать все наследственным, принудительно-обязательным, он снова во всех областях создал кастовую систему, в результате ведшую опять же к общественным институтам в том виде, в каком они существовали в самом начале. Для казны это опять же было облегчением, поскольку эти солдаты номинально стоили мало, и с финансовой точки зрения здесь стоило упомянуть и этот институт, но рассмотривать его нужно в другом контексте.

г) Управление

Обычных регулярных расходов¹⁵⁴ в государстве [MH. II₆₆] в принципе было немного. Содержание императорского двора относится сюда же, поскольку имперская и императорская казна фактически была единой. Здесь мы должны целиком отказаться от современных воззрений, в соответствии с которыми во всех нормальных государствах личные расходы правителя строго отделены от государственных расходов. Все расходы императора фигурируют как государственные расходы. Aerarium и fiscus, правда, не суть одно и то же, fiscus не был тождественным понятию императорских личных средств, потому что, например, военные расходы лежали на fiscus.

О личных расходах императора мы часто имеем даже слишком большое представление. Если принимать во внимание громадные расходы платящего налоги государства и представить себе, что оно было единственным двором¹⁵⁵, который нужно было содержать в такой большой области, то приходишь к выводу, что при большом количестве плательщиков это бремя не было таким тяжким. Император, как любой другой знатный человек, жил в Риме, на летнем отдыхе в Байях и т. д. Однако придворный штат в целом был значительным. Последние обнаруженные карфагенские надписи¹⁵⁶ свидетельствуют о присутствии даже в провинции Africa императорской челяди; правда, они служили государству, а не двору. В византийский период все стало по-другому; наряду с Римом императорские резиденции существовали еще в Милане, Равенне, Трире, Никомедии, Антиохии и прочее, и прочее. Правда, расходы тоже были разными в соответствии с индивидуальными нуждами правителя. Например, в правление Нерона, самого роскошествующего строителя и, вообще, самого расточительного правителя, ухудшение качества монет связано по большей части с этим личным расточительством. В общем и целом [MH. II₆₇], однако, личные расходы императора не были слишком велики даже по сегодняшним меркам.

С жалованием для чиновников Республика знакома не была, по крайней мере, в лучшие свои времена. Чиновник, как и офицер, служил исключительно за почести. С началом эпохи принципата и частично еще раньше это исчезло: с тер пор как проконсулы стали выискивать окольные пути, чтобы за время пребывания в должности не оказаться в убытке. Империя, напротив, регулярно платила всем чиновникам, сенаторским, правда, только тем, что они получали salarium, компенсацию издержек, но фактически у тех дело сводилось к тому же самому, только под другим названием. Исключение составляли рабы, которые бесплатно выполняли очень значительную часть мелких чиновничьих дел. С вольноотпущенниками, вероятно, обращались так же, как и со свободными людьми. Военный трибун тоже получал жалование. Офицерские жалования, по-видимому, не были очень прибыльными, финансовые служащие, сборщики налогов и чиновники управления, напротив, получали колоссальные жалования, вероятно, по существенно верному принципу: «Не введи нас во искушение». Через их руки проходили такие огромные суммы, что их нужно было хорошо обеспечить, чтобы предотвратить расхищения. Прокураторы (поверенные в делах) в основном долго оставались на посту по сравнению с военными трибунами (tribuni militum) и прочими обладателями высоких военных постов — часто дольше, и эти должности были основой новых имущественных образований. Институт парвеню (moyen de parvenir) в Риме был: от унтер-офицера (militia equestris) до прокуратора.¹⁵⁷ Сын такого парвеню становился затем сенатором, равноправным среди знатных семей.

Хотя жалования чиновникам составляли значительный пункт в статье государственных расходов, несмотря на это, как уже было упомянуто, [MH. II₆₈] широко использовались рабы, и жалобы на то, что чиновники съедают государство, возникают только после Диоклетиана. В любом случае с введением упорядоченного, оплачиваемого института чиновничества прекратилось шкуродерство, за исключением наивысших постов, с помощью которых делались большие состояния незаконным путем, тут стоит вспомнить Палланта.¹⁵⁸

Прочие расходы были не общегосударственными, а италийско-римскими. Понимание провинций как источника доходов римских граждан (vectigalia populi Romani) еще не исчезло. Это в первую очередь относится к расходам на строительство дорог. Большие римские дороги¹⁵⁹ сначала были военными дорогами; и подобно тому как сегодня сеть железных дорог имеет большое стратегическое значение, то и в Риме марш-броски и передислокации были возможны только по сети дорог. Поэтому, вероятно, было бы правильно и дешево, если бы имперская казна взяла на себя расходы на имперские дороги. Это произошло, но, далеко не окончательно. Из богатого материала, который, правда, к сожалению, еще нуждается в умелом обработчике,¹⁶⁰ следует процитировать кое-что.

Италийские дороги¹⁶¹ взял в свои руки Август, по меньшей мере от По до Неаполя. Траян (там, где император является выдающимся военным, его имя часто находят на придорожных камнях) взял под свое покровительство юг Италии. Для всей Италии он назначил смотрителей дорог (curatores viarum), взял дороги под императорский контроль и расходы возложил на государственную казну. Жители несли расходы только [MH. II₆₉] в отношении новых дорог в своих окрестностях. Вне Италии строительство дорог, напротив, было бременем общин из-за чрезвычайной недостаточности императорских дотаций. Севернее от По императорской была только проложенная Августом «Юлиева—Августова» дорога (Julia Augusta) — от Римини до Нарбонны. Верона, Падуя и прочие на своих территориях должны были содержать большие дороги из собственных средств; вероятно потому, что эти города окупали свои издержки. Ломбардия и тогда, как и сегодня, была областью с неисчерпаемыми резервами.

В Африке императорской была только большая дорога от Карфагена через Меджерду.¹⁶² Во многих случаях нам еще непонятно, какие причины способствовали тому, чтобы сделать ту или иную дорогу императорской; обычно, видимо, решающими были военные основания, чаще, вероятно, играли роль также старые воспоминания из времен Республики, вышеупомянутая Julia Augusta, видимо, своим возникновением обязана именно тому обстоятельству, что уже в республиканскую эпоху здесь была государственная дорога. При строительстве большой африканской дороги от Карфагена через Меджерду до Тебессы¹⁶³ решающими были военные и административные основания: она соединяла главный лагерь с военно-политическим центром. Во времена правления Веспасиана и его сыновей поводом к постройке государственной дороги в Каппадокии явилось образование провинции Каппадокии и размещения там гарнизонов некоторых легионов. Примечательно то, что в этом отношении совершенно исчезает различие между сенаторскими и императорскими провинциями, ведь Africa и Gallia Narbonensis были сенаторскими провинциями.

[MH. II₇₀] Эта система управляемых государством императорских дорог не просуществовала дольше II в., в III в. императоры больше их не строили. Несостоятельность, распространяющаяся на все области государственной деятельности, проявилась и тут. Государство больше не брало на себя расходы на провинциальные дороги, а взвалило этот груз на общины и таким образом также ускорило гибель последних.

Август создал институт имперской почты и перевозки пассажиров посредством курьерских лошадей и повозок,¹⁶⁴ что, собственно, лежало на плечах общин, которые должны были как фронды предоставлять лошадей и повозки. Эти услуги по перевозке (vehiculatio) воспринимались как обременительные именно потому, что не существовало определенного тарифа. Это были не регулярные, неизменные обязанности, каковыми привыкли представлять их себе сегодня, а, как это еще сегодня происходит в Турции, каждый раз по необходимости оформлялось имперское почтовое свидетельство, владелец которого имел право требовать от каждой общины предоставления ему почтовых услуг в пределах ее границ. Мы располагаем еще одним указом Клавдия, касаемо отмены этого бремени,¹⁶⁵ также монетами Нервы, упоминающими об отмене его для Италии,¹⁶⁶ правда, в обоих случаях этого не произошло и общины не были избавлены от этих тягостных обязанностей.^166a

Если рассмотренные до сих пор предписания в большей или меньшей степени относились ко всей Империи, то существовали и другие, которые ограничивались Италией и Римом соответственно, так, например, императорские строения. Строительство было как раз собственной и естественной обязанностью общин, но в Италии оно во многом поддерживалось императорами. [MH. II₇₁] В Venafrum Август построил водопровод.¹⁶⁷ Траян возвел великолепные и долговечные портовые постройки у обоих италийских морей в Остии и Анконе. В последнем месте до сих пор существует триумфальная арка, возведенная для прославления этих сооружений Траяна.¹⁶⁸Императоры также помогали в строительстве некоторых храмов. Веспасиан восстановил многие разрушенные храмы в маленьких окрестных городах. Из провинций мы почти ни разу не слышим о подобном императорском вмешательстве. В самом Риме общественное строительство финансировалось исключительно имперской казной; это было следствием возрожденной Августом цензуры. В этом явно выражается особое положение Рима: все гидротехнические сооружения, так важные для Рима, сооружения на Тибре, все общественные постройки были императорскими.¹⁶⁹

Еще существовали раздачи и игры, которые были значительным бременем для государственной казны, в особенности в сфере annona.¹⁷⁰ annona, иначе обеспечение хлебом населения, проводилось двумя совершенно различными способами: во-первых, определенное число жителей Рима получало «годовое» количество зерна бесплатно, пережиток общего пожертвования горожан времен Республики,¹⁷¹ которое стало чем-то вроде обеспечения бедных. Цезарь исключил из этого высшие сословия, uterque ordo ipso facto¹⁷² и ограничил раздачу только plebs urbana, и плюс ко всему лишь для определенного количества человек.¹⁷³ Безусловно, снисходительность или бессердечность того или иного императора еще сыграет здесь свою роль, но основная мысль была все-таки в том, чтобы оказать помощь не только полностью неимущим, а также и более бедным многодетным семьям [MH. II₇₂]. Август определил число пользующихся пособием в 200 000 человек.¹⁷⁴ Сколько процентов от численности населения это было, мы сказать не в состоянии. Между тем, поскольку речь шла не только о гражданах, иностранцы (peregrini) и рабы исключались, процент должен был быть достаточно большим. В императорскую эпоху число это увеличено не было, несмотря на то что прибавились известные категории, например солдаты, у которых, как было упомянуто выше, было бесплатное довольствие. Траян, видимо, учредил нечто вроде обеспечения сирот. Дети и несовершеннолетние были внесены в соответствующий список.¹⁷⁵ Оценка государственной ноши в отношении этой части annona примерно в 50 миллионов марок не должна была быть слишком далека от цели. Между тем, чтобы оценить всю значимость государственного продовольственного обеспечения, нужно обратить внимание на вторую часть последнего: обеспечение столицы дешевым зерном для всех.

Это дело было относительно легко выполнимым. Значительная часть vectigalia платила налоги зерном in natura, что в первую очередь служило заполнению зернохранилища столицы. Это не было прямой монополизацией столичной торговли зерном, поскольку в основе этого прежде всего лежало предписание, целью которого не было наполнение казны. Напротив, торговля велась с ущербом, чтобы у милой черни было хорошее настроение. Однако фактически это превратилось в монополию, именно из-за бросовых цен, по которым продавалось зерно и с которыми, конечно, не мог конкурировать никто другой. Так что торговля зерном [MH. II₇₃] практически была в руках правительства. Для него она имела по меньшей мере одно преимущество: громадные массы зерна, накапливавшиеся в его руках, даже если они продавались по низким ценам, превращались в деньги. Какие расходы вызывали эти искусственно низкие цены, мы не можем сказать даже приблизительно. Тем не менее добивались полного наполнения хранилищ, и поэтому Рим был защищен от массового голода: преимущество для того времени с его недостаточными коммуникациями и плохо развитым транспортом, которое невозможно переоценить, а также важный момент финансовой политики правительства, обеспечивающей хорошее настроение столичных жителей, что было важно.

Развлечения¹⁷⁶ не имели большого значения для государственной казны, но для хорошего настроения городского населения они были очень важны. Они редко устраивались за счет государства, скорее были налогом с честолюбия богатых людей. Должность претора — несущественный пост, но условие и первый шаг к достижению более высокого поста (для honores et sacerdotia^*), — была в основном определена для устроения увеселительных мероприятий.¹⁷⁷ Привилегией столицы были страстно любимые цирковые представления. Гладиаторские бои и театральные представления устраивались также и в провинциальных городах. Однако гонки на колесницах были привилегией только Рима.¹⁷⁸

Император, вероятно, тоже принимал участие в организации развлечений, но не был к тому обязан; если он .устраивал таковые, что обычно случалось после одержанной военной победы, то это происходило само собой, с наибольшей помпой и с наибольшей роскошью.¹⁷⁹

[MH. II₇₄] Кроме всего прочего для plebs urbana существовали еще денежные дары, которые, собственно, можно рассматривать как доплату к annona, поскольку они специально выдавались привилегированному plebs urbana quae frumentum publicum accipit.^*180

Многие дошедшие до нас монеты доказывают важность, которая придавалась этим congiaria (подарки, пожертвования), поскольку ничто так часто не фиксировалось, как суммы выдаваемых императорами подарков.¹⁸¹ Мы располагаем еще одним очень удивительным документом,¹⁸² который наряду со всевозможными поразительными сообщениями (как-то, например, что большой корабль потерпел крушение рядом с Остией и что в Риме можно было увидеть обжору) дает очень детальные сведения о том, что какой император дарил.¹⁸³ Из него следует, что эти подарки очень выросли в цене; в итоге в среднем на них тратили до 2 миллионов марок ежегодно в I в., во II в. — уже до 6 миллионов марок, а это была расточительная сумма, демонстрация слабости и несправедливое предпочтение праздного plebs’а столицы. При сносно организованном управлении государство могло, правда, абсолютно спокойно справляться с такими расходами.¹⁸⁴

В остальных городах Италии подобных институций не существовало. Общины заботились о своих собственных annona без государственной поддержки. Однако все же существуют следы того, что Империя в своем позднейшем развитии распространила свою заботу и на италийские общины; так Нерва¹⁸⁵ и Траян (см. выше) ввели в Италии институт алиментов (res alimentaria — продовольственное снабжение) и выделяли большие суммы для денежных подарковй, которые навсегда записывались на счет земельных участков, а налоги с них использовались для несовершеннолетних.

[MH. II₇₅] Например, Траян подарил городу Velleia, ничего не значившей местности близ Пармы, 1 миллион сестерциев; проценты (50 тысяч сестерциев, или 10 тысяч марок¹⁸⁶) были должным образом распределены на нужды несовершеннолетних, в списки были внесены 245 мальчиков и 34 девочки из детей, рожденных в браке, и еще несколько внебрачных spurii и spuriae.^* Выплата денег производилась родителям.¹⁸⁷ Подобные мероприятия были проведены в ряде городов. План был разработан Нервой. При Марке, после принесшей много лишений войны с маркоманами, это дело застопорилось. Стоит отметить, что в основном покровительницами подобного рода институтов были императрицы, которые наилучшим образом подходили для таких добрых деяний и попечительства.

Каким образом осуществлялись эти мероприятия, требовавшие значительных сумм, сказать сложно. В Италии в большинстве общин, видимо, постепенно были введены подобные институты; напротив, вне Италии мы об этом не находим никаких упоминаний, хотя, скажем, в Африке не было недостатка в частных благотворительных учреждениях. Таким образом, всемогущество Рима в ходе принципата в этой области было разрушено, но Италия оставалась господствующей, пользующейся покровительством страной до времен Диоклетиана и Константина, когда с главенствующим и особым положением Италии было покончено.

[MH. II₇₆] Обратимся теперь к финансовому управлению! Институт государственной казны, aerarium populi Romani, пришел из республиканских времен.¹⁸⁸ Управление им принадлежало не служащим, а сенату. В императорскую эпоху это учреждение сохранилось. Наряду с ним существовала императорская казна, имущество принципса (patrimonium principis), для которой во II в. появилось название fiscus.¹⁸⁹ Fiscus означает денежный ящик, и в ранний период императорской эпохи существовали различные отдельные императорские fisci, например fiscus Asiaticus (азиатская императорская казна), и т. д. Позднее это стало техническим термином, кассы были централизованы, и говорили просто-напросто о fiscus Caesaris.

При Августе произошло деление на две части aerarium populi Romani: на aerarium publicum и aerarium militare;¹⁹⁰ последняя, как уже много раз упоминалось, основывалась на налогах с наследства: vicesima populi Romani¹⁹¹ и caduca.¹⁹² Эти кассы были не императорскими, они были кассами римского народа. Между тем существовало лишь одно различие в управлении: квесторы, преторы и чиновники общин управляли первой, aerarium militarae — только император, поскольку только у него были солдаты и только он мог их распустить. Самым лучшим в такой организации было то, что ею управлял император, а сенат в этом деле практически никогда не принимал участия.

Так что если изучающий право на юридическом языке называет aerarium militarae общинной казной, то историк с тем же правом называет ее императорской казной. [MH. II₇₇] Строго говоря, мы имеем дело с казной, поделенной на три части, двойной государственной казной и fiscus, императорской казной.

Aerarium populi Romani, формально главная казна, уже с начала принципата материально была самой незначительной и постоянно понижалась в своей значимости. Строго говоря, vectigalia провинций должны были стекаться в эту казну, но в нее в действительности попадали лишь vectigalia сенаторских провинций. В отношении пошлин (portoria) ясно далеко не все, однако, возможно, что они направлялись в нее; точно также — древний налог с освобождения крепостного, 5 % от цены освобожденного раба. По закону ей принадлежали также денежные штрафы и конфискации. Caduca, по lex Julia (закону Юлия), попадала в aerarium populi Romani, и так оставалось вплоть до Антонина Пия. В III в. против этого высказался Юлиан (и это, по всей вероятности, должно возводить к Каракалле): теперь предъявляет требования императорская казна (hodie fisco vindicantur).¹⁹³Bona damnatorum по закону тоже должны были вливаться в aerarium populi Romani, которая хоть и получала их по общему для всех судебному определению, но лишалась их из-за многочисленных отдельных злоупотреблений (так нам, например, известно, что огромное состояние Селена, после того как оно сначало было передано aerarium populi Romani, в дальнейшем было востребовано Тиберием для fiscus). Постепенно в отношении этих bona damnatorum стало обычаем конфисковывать их не в пользу государственной казны, а в пользу fiscus.

[MH. II₇₈] Таким образом, aerarium populi Romani была урезана во всем. Может быть, кроме того она была отягощена обязанностью передавать императорам часть дохода. Нам это известно, например, в отношении азиатских и африканских постоянных доходов, хотя обе провинции были сенаторскими. Возможно, они платили налог натуральными продуктами, которых требовал император, когда получал annona для Рима.

Финансовое управление изначально было подчинено императору. По традиции и праву, начиная с республиканской эпохи, руководить налогообложением должен был претор, консул, проконсул или тот, кто возглавлял провинцию. Принципат выделил налогообложение в отдельную статью и передал императорским чиновникам как высшим финансовым служащим провинции. Сенаторский служащий, правда, в первое время еще мог иметь определенное суждение и выносить решение в спорных вопросах. Однако императорский финансовый служащий по правилу принадлежал не к сенату, а к сословию всадников. Он был личным доверенным лицом императора, и если проконсул, сенаторский служащий, отсутствовал, за него выступал прокуратор, императорский налоговый служащий как vicarius (заместитель).

Пошлины,¹⁹⁴ по существу, взимались путем сдачи на откуп, но контроль над этим тоже [MH. II₇₉] находился в руках принцепса. Таким образом, существовал мощный императорский штат из несенаторских служащих, которые занимали положение подобное тому, какое, примерно, занимают сегодня правительственные коммиссары на частных железных дорогах. Полномочия принципата постоянно увеличивались.

Верховное управление aerarium populi Romani находилось в руках сената, распоряжавшегося расходами. Еще император Марк позволял сенату издавать указы о дотациях. Это дело сначала представляли преторы, позднее квесторы, которые при передаче поста своим преемникам, т.е. собственно сенату, должны были представить финансовый отчет. Назначались эти главные управляющие сенатом путем голосования, а также часто по жребию. Императоры здесь не имели никакого влияния вплоть до правления Клавдия, который истребовал для принцепса должность квестора и превратил прежний годичный срок службы в трехгодичный (triennium). Нерон сначала перенес городское управление Римом на префекта государственной казны в храме Сатурна (praefecti aerarii Saturni).¹⁹⁵ Так право распоряжаться главной имперской казной перешло к императору. Уже в названии должности — praefectus — подразумевается, что он должен быть представителем, но чьим представителем, кроме как не императора? На этот пост император имел право назначать только бывших преторов, людей из сената, и должен был добиваться разрешения сената, когда требовались чрезвычайные траты.

Из всего сказанного явствует, что aerarium и fiscus практически объединялись в одно: обе de facto были императорскими кассами. Окончательное проведение в жизнь этого [MH. II₈₀] решения, вероятно, произошло при Веспасиане и очень хорошо соответствует его централизованному правлению.

Обратимся теперь к aerarium populi Romani militare, к имперской военной кассе. Источники ее финансирования известны: налоги с наследства и с аукционов. Кроме того она получала субсидии из других касс. Возможно, как следует из одной выдержки из Диона, император был обязан делать ежегодный взнос. Дион говорит об этом в связи с Августом;¹⁹⁶ в отношении более поздних императоров это совершенно определенно. Тацит упоминает, что, после того как Каппадокия была объявлена провинцией, налог с аукционов мог быть значительно уменьшен;¹⁹⁷ таким образом, императорская казна благодаря тем новым источникам дохода могла увеличить свой взнос и тем самым уменьшить другие взносы.

Управление с начала основания этой кассы (6 г. н. э.) находилось в руках префекта государственной военной казны (praefecti aerarii militaris). Выше мы говорили, что когда император выступал в роли заместителя, он должен был прибегать к помощи сената. Здесь он выступал самостоятельно, так что сенаторы из управления исключались. Так мы узнаем, то, что сделал Веспасиан для aerarium populi Romani, для aerarium militare уже было сделано Августом, а это означает полное подчинение императору.

Императорская казна в итоге является безусловной частной собственностью императора. И все-таки и тут в известном смысле речь идет о государственной казне. Самым старым названием [MH. II₈₁] этой совокупности состояния было patrimonium или res familiaris (имущество или состояние).¹⁹⁸ Здесь содержалось все, что доставалось императору, а также и другие вещи. Так что теоретически и практически самым значительным нововведением принципата было то, что именно в сенаторских провинциях право собственности на землю, как и прежде, принадлежало populus Romanus и, напротив, в императорских провинциях земля была собственностью императора. Гай об этом говорит.¹⁹⁹ В этом уже кроется то, что в отношении императорской казны речь велась не о частном имуществе, в том смысле, в каком она велась в отношении других частных собственностей: это было имущество императорской казны, а не частное имущество (res fiscalis, а не res privato). По старому римскому закону для государства не существовало срока давности; то же самое относилось к императорам в отношении их владения земельной собственностью, в то время как для частного владельца срок давности существовал. Вот аналогичный пример обычной для Рима ситуации: если кто-то на длительный срок покидал страну, то он по договору передавал свою собственность одному из своих друзей, при этом предполагалось, что по возвращении он получит свою собственность назад. Так же следует понимать и это: если принцепс, который уже с самого начала вступал в свою должность на ограниченный срок, хотел отказаться от звания монарха, то собственность тоже возвращалась государству. Так что императорское имущество [MH. II₈₂] и управление им все-таки существенно отличаются от имущества частного лица.

То же самое явствует и из порядка наследования. В высшей степени удивительно то, что произошло после смерти Тиберия. Тиберий в соответствии со своим характером ничего не сказал о наследовании; он составил свое завещание как обычное частное лицо и назначил обоих своих внуков наследниками в равных долях. Однако сенат отменил это завещание и передал все наследство Гаю (Калигуле), наследнику принципата,²⁰⁰ поскольку не юридически, но практически наследнику должно было достаться все, и для этого был необходим такой акт насилия, как отмена императорского завещания сенатом. С этого времени само-собой разумелось, что преемник трона одновременно являлся наследником имущества; так что по названию императорская частная собственность была фактически государственной собственностью, которая с юридической неизбежностью доставалась преемнику. Поэтому все же происходило то, что отдельные императоры при вступлении на трон отдавали свою частную собственность в чье-либо распоряжение, например Пертинакс передал свое имущество дочери,²⁰¹ другие отказывались от него в пользу кого-нибудь другого. Так что нельзя говорить об особой частной собственности императора.

Отто Хиршфельд в своей в высшей степени замечательной и поучительной книге об «императорском аппарате управления до эпохи Диоклетиана» (1877) говорит, что с самого начала [MH. II₈₃] императорской казне не доставало центрального органа руководства. Как такое возможно? Как такое обширное, сложное и широко разветвленное хозяйство могло существовать без центрального органа управления? Правда, его мог представлять сам император, который был его собственным главным управляющим, и сначала так оно и было. Так что, может быть, отсутствовал главный служащий, но не главный орган управления. Если Август среди документов, которые он оставил своим преемникам, имел также спецификации наличности казны и недоимок, то он, определенно, постоянно был в курсе этих дел. Правда, для этого были нужны помощники служащих, и если до нас не дошли их имена (лично о них нам неизвестно вообще ничего), то, вероятно, причина кроется в том, что это были подчиненные лица — вольноотпущенники или вовсе рабы, — нам ведь неизвестны имена камердинеров.²⁰²

И все-таки что-то истинное кроется в утверждении, что fiscus не доставало центрального органа управления, отличного от aerarium: вся организация кассовой системы в обеих кассах была различной; в императорской казне не было собственных служащих, не было центральной кассы. Все выплаты aerarium в Рим осуществлялись через крупных арендаторов; наличные средства aerarium находились в государственной казне. Хозяйство императора в fiscus было скорее хозяйством одного большого имущественного владельца, которому принадлежали кирпичные заводы, рудники, фабричные предприятия различного рода, постоялые дворы, виноградники и т. д. и чьи денежные операции выполнялись в огромном количестве более мелких [MH. II₈₄] касс или просто дробились на более мелкие части. Такое, в основе своей варварское стягивание денежных средств, по меньшей мере в первое лучшее время, не имело место. Постепенно, вероятно, произошла большая централизация, в основном во времена слабых правителей, и тогда нам все-таки встречаются и казначеи, люди a rationibus principis (заведующие счетами принцепса). Это были вольноотпущенники из обслуживающего персонала, которые вскоре превратились в министров финансов; Паллант²⁰³ был первым, самым влиятельным из них (см. выше). Они оказывали влияние на управление такими делами как финансы. Позднее это управление было передано людям из среднего сословия, и такой человек стал именоваться procurator a rationibus (прокуратор счетовод). В IV в. должности прибавилось полномочий, в это время служащий стал называться comes sacrarum largitionum (комитет священных щедрот)²⁰⁴ и procurator summanum ratiorum (прокуратор главных расчетов).²⁰⁵ Существовали счетные палаты для выведения отдельных балансов, но денежные средства централизованы не были. Однако собственно главным руководящим органом все же был сам император.

Император управлял только напрямую, что никогда не имело ничего общего с губительной, опосредованной системой крупного арендования — губительной для всех частей, но только не для главных арендаторов. Поскольку aerarium, как описано выше, постепенно таяла и в итоге истощилась, то большие арендные хозяйства самоликвидировались, лишившись поля деятельности, им не понадобился даже определенный указ.

[MH. II₈₅] Каждое ведомство по доходам и расходам в fiscus имело особенное устройство (ratio), особенную канцелярию. Каждая армия (ехегcitus), каждое особое воинское подразделение имело такую канцелярию — нам такое определенно известно об африканском войске и о мизенском флоте. С этим нас знакомят надписи на могилах слуг, поскольку эти канцелярские служащие были подчиненными лицами. Так же независимо были организованы двор, кухня, винный погреб императора и учебно-воспитательное учреждение во дворце. Об этом говорит Хиршфельд.

Главным источником дохода было управление государственной земельной собственностью²⁰⁶, которым занимались провинциальные прокураторы. Быстрая концентрация земельной собственности в руках императора, который в конце концов²⁰⁷ стал самым большим землевладельцем в Империи, является характерным признаком упадка. Вначале это выглядело иначе. Египет, пожалуй, представляли как неизменную частную собственность императора²⁰⁸, и в известном смысле так оно и было, поскольку все тамошние сборы, даже денежные штрафы, стекались в императорскую казну. Между тем юридически земли в Египте являлись собственностью императора не в большей степени, чем земля в других императорских провинциях, скажем в Сирии, которая подчинялась ведомству, сохранившемуся из времен царствования Птолемеев и называвшемуся поэтому греческим именем idios logos (особая категория).²⁰⁹ Императорская частная собственность на египетской земле была юридической фикцией. Только в Александрии она, видимо, действительно существовала еще со времен ее искусственной закладки Александром, когда горожане были не [MH. II₈₆] собственниками домов, а долгосрочными съемщиками, подобно тому как еще сегодня — не на пользу городскому развитию — земельные участки Лондона принадлежат по большей части отдельным богатым землевладельцам. Здесь в Александрии император являлся действительным, а не фиктивным землевладельцем.

В начальный период императорской эпохи императорские земельные владения, например в Италии, были еще незначительными. Тацит выразительно говорит об этом в отношении Тиберия: rari Caesaris agri (редкие земли Цезаря).²¹⁰ Это положение изменилось благодаря конфискациям²¹¹, которые постепенно передавали преимущественно в руки императоров большие, приносившие хороший доход владения и которые зачастую производились лишь с этой единственной целью. Так, все кирпичные заводы постепенно стали императорскими, о чем свидетельствуют маркировки на кирпичах. ²¹² Сюда относилось великолепное имение с виллой рядом с Байями,²¹³ а также рудники в Италии и большие пастбищные угодья в Апулии. Мы имеем еще один примечательный документ²¹⁴ из времен правления императора Марка: арендаторы императорских стад, переведенных с зимних пастбищ в Апулии на летние пастбища в гористом Самнии, поспорили с властями городов, через области которых они должны были гнать стада. Власти энергично выступили в защиту арендатора (conductores).

В Африке произошло еще большее концентрирование земельных владений в руках императора, в большей степени в истинной Африке, т. е. вокруг Карфагена, в меньшей степени [MH. II₈₇] в Нумидии, в Мавретании — этого не произошло вовсе.²¹⁵ Карфаген со времен Нерона был землей обетованной среди императорских вотчин. Возможно, большие земельные частные владения возникли еще в пуническую эпоху; в республиканские времена, после завоевания Карфагена, аристократия владела ими, а в императорскую эпоху императоры присвоили их себе. Плиний²¹⁶сообщает, что все латифундии Карфагена находились в руках шести владельцев, которых Нерон казнил, а все их имущество перешло во владение императора. Постепенно почти вся Африка стала собственностью императора. Центральным ведомством в Карфагене был архив, тамошняя счетная палата, устройство которой с недавнего времени нам очень хорошо известно, поскольку мы располагаем документами из времен правления Коммода: жалобой колонов на крупных императорских арендаторов.²¹⁷Здесь в Africa имелись самые благоприятные обстоятельства для распространения института латифундий, фактически они не организовывались по общинному принципу. У них было городское устройство, однако, в то же время они являлись владеющими землями округами и управлялись не магистратами, а прокураторами.

В лучшие времена после года правления четырех императоров расширение императорских земельных владений застопорилось. Однако после того как Септимий Север разбил Клавдия Альбина, т. е. подавил восстание Галлии против Иллирии (поскольку так можно, вероятно, называть ту большую войну между Италией и Востоком, Галлией и Иллирией), были проведены, как и при Нероне, крупномасштабные конфискации, на этот раз в основном в Галлии и Германии.²¹⁸ [MH. II₈₈] Это новое государственное земельное владение называлось res privata principis (частная собственность принцепса), название было новым, дело — старым. С тех пор различия существовали только между patrimonium Caesaris — старыми — и res privata Caesaris — новыми земельными владениями.²¹⁹ Позднее в Константинополе в этой ситуации появился второй министр финансов, собственный министр по делам земельных владений, главный казначей частной собственности (comes rerum privatarum).²²⁰

Скверной внешней чертой этого управления земельными владениями является то, что оно постепенно освобождалось от обычного закона. Еще Тацит утверждает, что в начале правления Тиберия правовые разногласия между императором как землевладельцем и любым другим частным землевладельцем (inter duos privatos) разбирались в судебном порядке перед трибуналами.²²¹ Позднее император отказался соблюдать закон перед трибуналами как землевладелец (определенно нам это известно о Клавдии,²²²возможно, такая практика уже имела место и в последние годы правления Тиберия) и закрепил за собой право не подчиняться общему судебному законодательству. Эта собственная юрисдикция является существенным вмешательством в частное право и симптомом превращения монархии в деспотию, очень губительного для Империи развития.²²³ Прокураторы часто даже облекались военной властью. Так, африканский прокуратор получил одну когорту, о чем говорится в приведенной выше жалобе колонов. Вероятно, так оно было везде.

[MH. II₈₉] Негативной, характерной чертой римской финансовой системы является полное отсутствие государственных займов.²²⁴ Под займами мы подразумеваем не то, что государство задалживало выплаты на содержание и зарплату на более короткий или длительный срок, хотя такое нередко имело место; это, конечно, тоже является государственным долгом, но в другом смысле, нежели мы его обычно понимаем, и в этом последнем смысле в древности его не существовало. Не то чтобы до этого не додумались: муниципии нередко прибегали к подобному выходу,²²⁵ и муниципальные займы существовали уже в республиканскую эпоху. Вопрос в том, почему государство не прибегало к такому выходу из сложившегося положения? Ответ на этот вопрос дают те самые случаи, когда в древности все-таки существовали займы; они имели место преимущественно в зависимых общинах, в самостоятельных общинах их вовсе не было или они встречались крайне редко; по крайней мере к италийским общинам это относится почти без исключений. Причина, таким образом, ясна: если кто-то хочет взять взаймы, то должен существовать кто-то, кто в крайнем случае будет требовать оплаты. В италийских общинах это было делом сложным, если не невозможным, поскольку община, сама по себе императорская, оставалась в определенном смысле независимой, и не существовало постоянного трибунала, в который можно было подать жалобу; правда, такая жалоба в сенат была законной, но по ней едва ли можно было добиться большого успеха.

Правда, в любом случае сенат не обязан был рассматривать жалобу [MH. II₉₀] и от него нельзя было требовать возмещения долга. Даже если большинство современных государств изнемогает под бременем легкомысленных и необоснованных займов, то все же нельзя отрицать, что в случае государственного займа, сделанного ради осуществления крупных проектов, последующие поколения еще получают выгоду, зачастую большую выгоду, так что нужно позволить им принимать участие в выплатах долгов, оплата которых настоящему поколению сложна или невозможна. Это, однако, предполагает отрегулированные отношения и высокую степень уверенности в общественной честности. Еще сегодня варварские, неупорядоченные и ненадежные государства не имеют почти никакого или имеют малый кредит.

Обратимся наконец еще раз к финансовому положению общин. Картина была бы неполной, если бы эта сторона финансовой экономики императорской эпохи была упущена из внимания. К сожалению, описать ее сложно, поскольку сообщения об этом на бесчисленных надписях разбросаны, а современные исследователи упустили из виду именно этот предмет. Было бы очень достойным внимания, вполне осуществимым и плодотворным дело детальной обработки этой области.²²⁶

[MH. II₉₁] Организация городов является яркой страницей истории принципата; в ней был цвет Империи. Наглядно это мы наблюдаем на примере Помпеев, маленького провинциального города с небольшими ресурсами, находившегося в самом благословенном месте земли. За десять лет до последней катастрофы, которая погребла, но сохранила Помпеи, город пережил еще одну, ей подобную, после которой своими собственными силами беспримерно быстро отошел от нее и восстановил общественные здания. Сделанные стилем надписи, которые мы имеем в большом количестве, демонстрируют достаточно высокую степень образованности, даже рабы писали хорошо и правильно. Проявляется живой общественный интерес. Выборы городских служащих побудили хотя и к пассивному, но к участию в них даже женщин и рабов; в этом городе жизнь бьет ключом.²²⁷ Подобным же образом, как то мы наблюдаем здесь, обстояли дела во всех городах Италии, Африки, Испании и Галлии. Африка ни раньше, ни позже даже приблизительно так не процветала; и все это — преимущественно заслуга принципата. Стимулированием городского тщеславия, гарантированием собственного городского управления и удивительной свободой действий во всех коммунальных вопросах — только в Риме были упразднены общинные выборы — принципат во II и III вв. добился процветания жизни и управления в общинах, что делает ему честь.

[MH. II₉₂] Как формировался муниципальный бюджет? Откуда в него поступали средства? Тождество между государственным и общинным бюджетом — mutatis mutandis^* — поразительно. Оба исходят из одного и того же принципа: в основном из отсутствующего обложения налогами. Община также не имела права вводить регулярные денежные раскладки налогов для своих сотоварищей, как и государство в отношении налога с римского народа (tributum civium Romanorum),²²⁸ который периодически все-таки еще существовал и которым фактически можно было пользоваться. Основными источниками дохода здесь, как и у государства, были собственные состояния. Финансовая организация городов, видимо, предусмотрительно была основана на земельной собственности, и они располагали в основном прибыльным недвижимым имуществом. При колонизациях часть земли часто оставалась в качестве общинной собственности: та часть, за которую граждане получали деньги, в основном пастбища и лес. Правда, тогда она использовалась не всеми гражданами, а сдавалась в аренду, и процент с аренды (vectigal) составлял доход общины. Если сама община была богатой и располагала лишними капиталами, тогда она еще покупала земельную собственность. Это подтверждается случаем Вифинии из крайне поучительной переписки между Плинием и Траяном, к нему мы еще вернемся позднее. Город Никомедия взыскал остатки долговых обязательств и купил на эти деньги земельную собственность.²²⁹

Другим источником дохода были дарения местных патриотов, состоятельных горожан, [MH. II₉₃] и этот местный патриотизм, с которым мы сталкиваемся в надписях, зачастую в смехотворном и абсурдном виде, развивал этими, обычно завещательными, подарками приятную и похвальную сторону жизни.

Нередко общины имели землю вне своей территории, так, Неаполь в течение многих веков располагал значительной собственностью на Крите.²³⁰У Atella, кампанского города, собственность была в Галлии.²³¹ Обычно, правда, собственность находилась на собственной территории. О разнообразии финансовых источников нас просвещают, по крайней мере, для особого случая, финансовые отчеты помпейского банкира перед городом Помпей: он должен был взимать для города ренты и производить выплаты.²³²Другие суммы поступали от аренды пастбищ, еще другие — из мастерских валяльщиков и т. д. Сюда относится оброчная книга, долговая книга заимодавца (calendarium), для записи процентов, платившихся первого числа каждого месяца за взятые в долг, принадлежащие городам капиталы.²³³ Этот доход играет очень важную роль в городском бюджете. В упомянутой выше переписке Плиния речь шла о схожей ситуации: у города были свободные капиталы, так как нуждавшиеся в деньгах охотнее брали их у частных лиц, поскольку община со своими формальностями, возможно, была более непостоянна. Так что город не знал куда девать свои деньги. Плиний предлагает следующее: для получения общепринятого в стране процента принудительным образом распределить деньги между отдельными [MH. II₉₄] членами сената. Траян более справедлив и гуманен, он отклоняет это предложение как неприемлемое по юридическим обстоятельствам (iustitia temporis). Он дает очень хороший совет: община могла бы удовлетвориться несколько меньшим процентом.²³⁴ В надписях мы часто встречаем от трех до четырех особых домовых книг, каждая — с особой системой. В I в. императоры предоставили городам в собственное ведение их финансовую экономику. Однако происходили, поскольку все это было легко осуществимо, злоупотребления, хищения, темные махинации различнейшего рода, так что Веспасиан и Траян должны были ввести ограничения. Императоры назначили кураторов домовых книг.

Таким образом, мы видим, что арендная плата за землю и проценты с займов были основными источниками дохода общин. Были ли введены городские таможенные пошлины, доказать невозможно, вряд ли так оно и было, иначе мы бы о них знали.²³⁵ Очень разумно было также то, что из городских территорий нельзя было сделать области с таможенными барьерами, а перевозки могли свободно осуществляться по всей Империи, исключая вышеуказанные крупные государственные границы. Правда, в подтверждение тому, что общины имели право взимать дорожные пошлины, можно привести некоторые малочисленные надписи, но, может быть, они были неверно истолкованы. [MH. II₉₅] Одна из этих надписей из Африки утверждает, что на дорожные пошлины, vectigal rotarium,^* была восстановлена дорога.²³⁶ Однако, возможно, это была льгота со стороны императора, который перевел этот императорский налог общине для усовершенствования дороги. Другой случай касается ситуации в Нижней Италии, где римские проселочные дороги и их содержание зависели от дохода с угодий; в результате они потеряли свое назначение, которое было восстановлено императором.

Подобным же образом обстояли дела с налогами с ввозимых и вывозимых товаров, portoria,^* являвшихся не просто портовыми налогами, а включавших в себя все подобного рода пошлины одинаково на сухопутных и морских дорогах. Из времен Цицерона пришло к нам общенародное решение, по которому независимая община (civitas libera), видимо, сохраняла право на взимание подобных portoria.²³⁷ Во время принципата, возможно, не существовало такой свободы для civitates liberae, конечно, с исключениями: Афины, например, которые вообще занимали исключительное положение из уважения к их былому величию, видимо как город-государство в другом государстве, этим правом располагали; естественно, оно не было общим. Транспорт внутри Империи был принципиально свободным.

Города в известных отношениях могли облагать своих жителей также персонально. Прежде всего сюда относятся наемники (орегае), обработка вручную и тесно с ней связанная гужевая повинность. Это была действительно работа, оплачиваемая поденно и была она определенно древнего [MH. II₉₆] происхождения и, естественно, не должна была выполняться каждым лично, но от нее можно было откупиться деньгами. Точные сведения об этом дошли до нас из Испании²³⁸, где в общинах каждый житель мужского пола, одинаково гражданин или поселенец (civis или incola), свободный или раб (cervus), с четырнадцати до шестнадцати лет был обязан заниматься этой работой — пять дней в году; также каждый владелец парной запряжки (iugum)²³⁹ (сначала под этим подразумевалась упряжка быков для обработки поля, в дальнейшем речь шла уже о каждом обладателе упряжки лошадей) был обязан три дня в году отбывать гужевую повинность. Вместе с тем община имела право требовать от любого гражданина тех личных услуг, которые тот мог предоставить, личные затраты ему компенсировались, но личные усилия и потеря времени не возмещались.

К таким услугам относились поездки посольством к императорскому двору или к наместнику провинции.²⁴⁰ Они действительно были частными: для улаживания личных дел или по церемониальным причинам. Они были тяжелым грузом для находившихся в лучшем положении членов общины, потому что последние должны были взять на себя эти делегации. Должна была быть представлена расписка от императорского двора или наместника, и тогда по ней возмещались дорожные расходы, т.е. — legativum.^**

Также необходимо было дать согласие на ведение процессов для общины, ввести должность полицмейстера, [MH. II₉₇] контролера в порту и предусмотреть обязанности офицера гражданской безопасности для защиты области, о подобной должности мы располагаем сведениями в отношении Швейцарии.²⁴¹ Помимо этого община должна была выполнять надлежащие ей государственные обязанности: взимание имперских налогов на своей территории, обеспечение почты (vehiculatio) и всего почтового дела (cursus vehicularis) повозками и лошадьми при помощи владельцев гужевого транспорта. Непосредственное навязывание общинам смешанных и имущественных (наследственных) обязанностей (munera mixta и munera patrimoni) в итоге стало угнетающим и полностью разрушило их.²⁴² Для сборщиков налогов (decemprimi) особо тягостно было то постановление, по которому они начиная с III в. были ответственны за недостачу налогов и должны были возмещать эту недостачу деньгами или зерном.²⁴³ В теории различали обязанности (munera) и почетные обязанности (honores), т. е. общинные обязанности и общинные почетные обязанности, но откровенно говоря, каждая honor была той же munus. Община могла истребовать себе передачу какой-либо должности и делала это часто; тем самым honor отступала на задний план, а на передний выдвигалась munus. Удовольствие и радость от должности, т. е. готовность воспринять ее как почетную, исчезли, обязанность брать на себя тягостную должность — осталась.

Расходы в античных общинах были намного проще, чем сегодня. Прежде всего общинам надлежало заботиться о священных предметах (sacra). Проценты в их пользу не предусматривались, поэтому храмовые постройки [MH. II₉₈] и ритуальные действа финансировались из общинной казны. Поскольку выплаты жалований были упразднены, за исключением жалований для подчиненных служащих, навроде наших церковных служек, а деловые (важные) расходы, за исключением строительства, были не слишком существенными, то эта ноша была не слишком тяжела. Из испанских надписей²⁴⁴ нам известно, что поставка необходимых святынь (fana), т. е. необходимых предметов, была делом общины. Нет никаких сомнений в том, что пожертвования (stips) имело очень большое значение, это были небольшие подарки, которые клались посетителями храма в хранилище (thesauri), аналоги нашим церковным кружкам и кошелям для сбора денег. Само собой, те средства, которые таким образом попадали в храмовую казну, имели большое значение и облегчали жизнь общинной казне. В Асколи (Asculum в Picenum) существовало такое храмовое постановление, что, если кто хотел установить круглый щит из бронзы (clupeus), должен был заплатить 2000 сестерциев.²⁴⁵ Такие вещи, естественно, в надписях встречаются нечасто, но все-таки имеют место.

В отношении строительства ранее было сказано, в какой мере на него выделяла деньги Империя; все то, что оставалось помимо этого, было уже делом общины. В отношении строительства дорог господствовало большое неравенство. Общины не имели отношения к главным дорогам в Италии, но о дорогах в своих окрестностях и в городах они должны были заботиться, как и о прочих общественных постройках, для которых не хватало средств императора. Государственная казна [MH. II₉₉] из этих расходов на себя ничего не взяла. Между тем нужно особо отметить большое значение особого римского института — муниципального патриотизма, который по сравнению с сегодняшним днем был распространен много больше не только в Германии, но и в Италии, где все еще остается намного более значимым, чем в других современных странах. Причину этого обосновать несложно: у человека должно быть что-то, что он мог бы назвать своим. Патриотизма в отношении государства не было и не могло быть. Монархическая организация принципата была несовместима со свободной любовью к отечеству. Его место заняла коммуна, город, к которому были обращены все устремления, не находившие своего применения в государстве. Это был всего-навсего суррогат, но все же это было лучше, чем ничего, и он принес много отрадных плодов. Этот местный патриотизм целиком проистекал из природы муниципальных отношений, аристократической власти отдельных семей, и его любыми всевозможными способами стремились подтвердить и вынести напоказ: например, nominis inscriptio, увековечивание своего имени надписью на постройке, возведенной на собственные деньги (sua pecunia), простое и незначительное дело, каким оно собственно и было, дало очень хорошие результаты и стало нововведением, появившимся в императорскую эпоху, Республике еще [MH. II₁₀₀] неизвестного. Таким образом, почти всегда новые постройки своим существованием были обязаны частной инициативе и ничего не стоили общинной казне; да и расходы на поддержание их в исправном состоянии были не очень велики.

Общественные увеселения и обеспечение членов общины, panem et circenses,²⁴⁶ были необходимы любой общине как в малом, так и — как в Риме — в большом количестве, разве что вне Рима это должно было называться panem et ludos²⁴⁷ и оплачивалось там из общинных средств. Увеселения были, строго говоря, религиозными актами, и вследствие этого внеримские общины тоже получали — правда лишь наличными — дотации для их устройства. Так, надписи об испанском городском праве утверждают, что дотация составляла 250—500 марок.²⁴⁸ В основном ответственный за увеселения служащий их и устраивал, и покрывал постоянно действующую значительную недостачу из своего собственного кармана.²⁴⁹ В таком отношении празднества служили своего рода взиманием налогов со служащих, т.е. богатых людей, из чьих кругов они без исключения и набирались. За этим следовало все остальное: зачастую на служащего вместо празднеств, налагалась другая повинность, например постройка здания для зрелищ (pro ludis). Об этом сообщают многочисленные надписи.²⁵⁰

Если это было видом косвенного обложения налогами должностных лиц, то и прямых налогов тоже не существовало: это была [MH. II₁₀₁] так называемая входная плата. Вначале ее не было, но позднее она встречается в очень значительных масштабах. Она касалась всех, кто вступал в муниципальную или церковную должность как в Риме, так и в провинциях. А для тех же состоятельных людей, которые по своему происхождению или по другим причинам не могли занимать общественные посты, существовали особые учреждения, с помощью которых все-таки взимались налоги, например Collegium Augustale.^* Последняя хоть и не упоминается писателями, зато очень часто встречается в надписях.²⁵¹ В основном к ней относились состоятельные вольноотпущенники, и для них она значила то же самое, что для свободных значил декурионат. Конечно, это было ничего не дающей почестью, но она стоила денег, безвозмездное деяние августалий (Augustalis gtatuite factus) является большим исключением.²⁵² Естественно, августалии тоже отвечали за организацию увеселений.

То, что предпринимал в Риме император для annona, в провинциальных городах в меньшем объеме входило в обязанности городских магистратов, и то были скорее не frumentationes, т.е. безвозмездная раздача зерна для бедных, а просто обеспечение рынка дешевым зерном на длительное время. Возможно, городские эдилы были привязаны к этому напрямую. При этом очень сильно злоупотребляли городской казной. Забота властей в первую очередь относилась к зерну [MH. II₁₀₂], также к маслу и прочим предметам всеобщего пользования. Это были обязанности неопределенного, но очень тягостного характера, чья национально-экономическая ценность была сомнительна, даже если тем самым в определенной мере была создана замена тому, что мы называем обеспечением бедных, поскольку древность не знакома с городскими обязанностями.

С государственным обучением Республика еще не была знакома.²⁵³ Поскольку Империя в своем развитии все-таки делала не только шаги назад, но и вперед, то в этой области так оно и было: обучение хоть и не стало задачей Империи, делом императора²⁵⁴, но оно стало делом городским.

Первичное образование, правда, в эпоху принципата никогда не было государственным, а оставалось всегда личным делом и при этом проходило очень неплохо. Чтение, письмо и счет были относительно распространенными искусствами. Нельзя отрицать того, что их распространению способствовало рабство; богатые люди были заинтересованы в том, чтобы их рабы могли чему-нибудь научиться, поскольку тогда раб становился более ценен,²⁵⁵ и отсюда мы узнаем, что в каждом уважаемом доме рабы обучались наукам. Во многих областях сегодня дела обстоят печальнее, чем в древности.

О последующем образовании заботились в основном муниципии, и во многих местах существовали [MH. II₁₀₃] подобия университетов (как еще сегодня — в городах в центре Италии), где преподавались грамматика, риторика и философия, и именно на двух языках (латинском и греческом). Общины соперничали друг с другом в значимости своих заведений, они нанимали дорогих учителей, а те очень хорошо зарабатывали на этом соперничестве. Часто упоминаемая «галльская риторика» относится к таким городским достижениям. Подобные заведения существовали и в Риме.

С жалованием государственных служащих древность не знакома. Знатным людям, исправлявшим государственные обязанности, жалование не выплачивалось, и муниципальная система безвозмездно пользовалась этими повинностями. Конечно, исключение составляли подчиненные (мелкие) служащие: писари, лекторы и служители при суде получали жалования.

Так что в общем и целом мы наблюдаем достаточно здоровые, устойчивые отношения. Штатные платежи были установлены, внештатные — возложены на частные лица и ориентированы на присущий людям дух самопожертвования, и он всегда имел место и не оставался невостребованным. Ambitus сначала облагалось налогом фактически, затем юридически: это был налог с богатых. Конечно, некоторые черты разложения системы присутствовали, например в случае с продовольствием и хлебом (annona и ludi), но в общем жизнь городов была цветущей.

Самоуправление, особенно вначале, было полностью свободным. Контроль государства, т.е. проконсула, в зависимых общинах существовал [MH. II₁₀₄] уже давно, однако полная свобода действий муниципий была палладиумом принципата. Само собой разумеется, значительную роль в таком преимуществе самоуправления играла инертность, и все же было бы несправедливо не отдать должное его лучшим побуждениям. Действия провинциального наместника ограничивались контролем и исправлением, и даже самое свободное самоуправление хорошо сочеталось с правом государства на надзор и из-за этого ни в чем не изменялось.

Преобразование, произошедшее в императорскую эпоху, способствовало улучшению и состояло не в том, что ограничивало самоуправление, а скорее в том, что освобожденные до этого города, Афины, Массилия, все италийские общины (здесь отсутствовал даже осуществлявший надзор в провинциях проконсул), контролировались. В Ахайе вплоть до этого изменения должность проконсула была, естественно, исключительно синекурой, поскольку полностью отсутствовали общины, которые должны были бы контролироваться. В римских колониях, как Аратеа в Вифинии, наместник не имел никакого влияния (см. ниже).

Веспасиан был первым императором, ограничившим муниципальное самоуправление. Мы имеем надпись, в которой он для Налы назначает контролера для построек (curator).²⁵⁶ В упомянутой переписке Плиния с Траяном тоже есть одно место, где он упоминает общину Аратеа, которая предоставила свои финансовые отчеты разъезжавшему именно с целью ревизии [MH. II₁₀₅] Плинию, однако, только с протестом; она не была обязана подчиняться ревизии. Траян одобрял этот метод и полагал, что если она не подчиняется добровольно, то ее к этому нужно принудить.²⁵⁷ Во II в. для освобожденных городов были назначены correctores,^* по-гречески logistai: ad corrigendum statum liberatum civitarum.^**258 Сначала были приняты решительные меры в отношении Ахайи и Сирии; в отношении Италии меры были более легкими, но постепенно и здесь были взяты под верховный надзор определенные функции городского управления. Так подготавливалось уравнивание в правах Италии и провинций. Обычно — и это характерно — эти curatores — выходцы из других городов, часто это были сенаторы, находившиеся вне круга служебных обязанностей и вне их котерий. В целом мера была так же разумна и полезна, как и упразднение свободных имперских городов в Германской империи с их близорукой и эгоистичной политикой не видеть дальше своего носа.

Представляется необходимым предварять этот общий обзор финансового положения Империи и коммун рассказом о том, как они были взаимосвязаны; поскольку история болезни и гибели в финансовой сфере, экономического развала и банкротства в конечном итоге все-таки является основной причиной политического краха принципата.²⁵⁹

[MH. II₁₀₆] В соответствии с нашими скромными требованиями и исходя из всего представленного материала для написания истории можно, вероятно, говорить о Галлии, Британии и т. д. Это — единственные составляющие Империю провинции, которые после ее падения сформировались в самостоятельно существующие единицы. Рассмотрение их с самого начала занимает нас больше, чем история двора и биографии императоров.

а) Британия

²⁶⁰ Уже говорилось о том, что Клавдий был последователем планов Цезаря в отношении Британии: послал через канал четыре легиона и долгое время держал в осаде юг острова. Camulodunum, сегодняшний Кольчестер, и Londinium, сегодняшний Лондон, были главными пунктами тогдашней оккупации. Нерон продолжил дело Клавдия и даже проявил известное постоянство, которое характеризует дальновидное и последовательное управление провинциями первого периода его правления. Как решительно и успешно было подавлено восстание подчиненных народностей Светонием Паулином, обсуждалось уже ранее.

Эту деятельность времен Нерона продолжил Веспасиан. Ему достался гарнизон из четырех легионов и несколько небольших отрядов (vexilationes). История провинции во многом должна основываться на истории полков и квартир легионов.²⁶¹ Они были центрами римской цивилизации и основными носителями идеи романизации. Так что история легионов в большинстве отношений более важна, [MH. II₁₀₇] чем история императоров. В Британии стояли легионы: II Augusta, IX Испанский, XX Valeria и XIV Gemina. Кроме того, особо сильными были, как нам кажется, вспомогательные отряды (auxilia) под командованием самостоятельных начальников, что особенно подходило для отрядов специального назначения. Здесь необходимо было защититься от полуцивилизованных народов. Тацит²⁶² сообщает, что в большом сражении у Граупийских гор принимали участие 8000 человек пехоты и 3000 человек кавалерии из вспомогательных отрядов, и отсюда можно сделать вывод, что summa summarum в Британии находилось, вероятно, больше вспомогательных отрядов, чем легионов, поскольку вышеуказанная сумма соответствует численности уже трех легионов.

Веспасиан уменьшил число легионов на один: XIV легион Gemina, отличившийся в сражении у Граупийских гор под командованием Паулина, и, вероятно, именно там добившийся титула Марсов Победоносный (Martia Victrix), в последний период правления Нерона был передислоцирован в Италию. Потом он сражался против Веспасиана; позднее его использовали в борьбе против Цивилиса и больше уже не отсылали в Британию, а отправили на постоянную стоянку в Паннонию. Даже если этот легион уже со времен Нерона не находился в Британии, то тем не менее он все еще относился к британскому гарнизону вплоть до передислокации его Диоклетианом в Паннонию, а прежде он был только дислоцирован. Начиная с Веспасиана и вплоть до позднейших времен британский гарнизон состоял, таким образом, из трех легионов: из II, IX и XX. IX легион был полностью уничтожен в битвах [MH. II₁₀₈] с северными пограничными народами,²⁶³ и его заменили на VI легион Victrix. Никакие другие легионы не оставались такими неизменными и нетронутыми внутриполитическими неурядицами, разрушавшими Империю, как эти британские легионы, огражденные от всего этого уже своим отдаленным островным положением. Тацит²⁶⁴ определенно говорит, что они не были задействованы в войнах года правления четырех императоров. Им было найдено лучшее применение.

Веспасиан продолжил политику оккупации Британии, мы видим, что он действовал медленно, но решительно продвигался вперед. «Жизнеописание Агриколы» Тацита, написанное после смерти Домициана,²⁶⁵ является крайне важным источником для описания этого времени. Правда, его можно использовать только очень осторожно. Это произведение является именно биографией, взгляды автора неверны и односторонни; здесь та же ситуация, что и с Югуртинской войной Саллюстия. Если бы мы располагали подобным детальным изображением других эпох британской истории, то, вероятно, относительная важность событий, изображенных Тацитом, представлялась бы нам совсем иначе.

Веспасиан был хорошо знаком с обстановкой в Британии, он сам служил и сражался там в качестве легата легиона.²⁶⁶ Будучи императором он посылал одного за другим трех важных людей для руководства тамошней армией: Петилия Цериала с 71 по 74 г., писателя Юлия Фронтина с 75 по 78 г. и Юлия Агриколу с 78 до 85 г., который уже проходил там службу в качестве легата.²⁶⁷ Хронология событий этого времени точно не установлена, однако [MH. II₁₀₉] небольшие расхождения не являются существенными для историка.

Цериал был человеком легкомысленным, авантюрного склада, но хорошо знал свое дело и в случае необходимости был бесценным человеком. Он направил войска против Севера и сражался в основном с бригантами, жившими между Умбром и Танаем. Он основал здесь постоянный лагерь IX «Испанского» легиона, позднее — лагерь VI Победоносного легиона (Sexta Victrix) вблизи от сегодняшнего Йорка, Eburacum.

Его преемник Фронтин отправился на Запад, сражался против силуров в сегодняшнем Уэльсе и основал лагерь в Isca-Карлеоне (название составлено из «castra legionis») — и такой же лагерь в Deva-Честере (из «castra»). Мы видим, какое, вероятно, большое значение должны были иметь эти лагеря, поскольку их названия до сих пор продолжают существовать в названии местностей. Оба последних лагеря были определены для удержания в узде неспокойных жителей Уэльса, в то время как первый легион должен был обуздать север. Юго-восток находился уже в той стадии готовности подчиниться, когда подобные меры предосторожности уже не были необходимы.

Агрикола сначала подчинил народы северного Уэльса и острова Мона, сегодняшний Англеси,²⁶⁸ затем он повернул на Север и добился там значительных успехов. Сначала он предпринял, скажем так, географическо-военную разведку местности до самой крайней северной точки острова. Цель была хорошей: получить ясное представление о размерах и военной значимости северных областей острова. Агрикола занял стратегически важную позицию между [MH. II₁₁₀] Клайдом и Фёрт-оф-Фортом, где-то между Карлайлом и Ньюкастлом. Позднее была обнаружена еще более узкая граница между Глазго и Эдинбургом, и она была укреплена. Эти успехи повлияли на коренных жителей тем, что спровоцировали их попытаться совместными усилиями сбросить иго. Заговор носил религиозный характер, кельтский культ друидов и его жрецы сыграли в нем свою роль. Началась ожесточенная борьба. Общая численность повстанческого отряда каледонцев, по источникам, составляла 80 000 человек, без сомнения, цифра преувеличена. Агрикола мог противопоставить ему самое большее 20 000 человек, но победа осталась за ним и испытанным боевым превосходством римских солдат.

Сразу затем Агрикола был отозван. В качестве причины Тацит²⁶⁹ называет недоверие и зависть императора Домициана к полководцу. Вполне возможно, что эти мотивы тоже сыграли свою роль, между тем стоит все-таки обратить внимание на то, о чем Тацит язвительно умалчивает. Нам уже неизвестно, по каким причинам это случилось, однако факт остается фактом: с отзывом Агриколы происходит полный переворот во всей политике, имевшей отношение к Британии. До сих пор в деле завоевания Британии принципат придерживался планомерной и последовательной политики; Агрикола был вторым преемником, и в должности военачальника он тоже находился дольше обычного, дольше самого, возможно, квалифицированного военачальника, занимавшего подобную должность. Он сохранял за собой свой [MH. II₁₁₁] пост во все время правления трех императоров; он добился очень значительных успехов на западе и севере, успехов, которые были результатом продуманной политики, которая требовала больших средств и могла проводиться только в теснейшем согласии с имперским правительством. У Агриколы были и дальнейшие планы: он был создателем британского флота, прекрасного орудия для установления римского господства на острове, которое могло также, с одной стороны, содействовать установлению связи с Галлией, а с другой стороны — подчинению еще свободной Британии.

Сражение у Граупийских гор тоже свидетельствует о далеко идущих планах Агриколы.²⁷⁰ Где конкретно оно произошло, мы не знаем. Полагают, что грампианы (grampians) получили свое название, заменив букву «у» на «м» в названии тех гор. В любом случае, арена сражения находилась по ту сторону римских укреплений, на еще не подчиненной земле бриттов. Агрикола размышлял и о завоевании Ирландии. Тацит²⁷¹ рассказывает, что Агрикола часто с ним об этом говорил; по его мнению, завоевание можно было бы легко осуществить при помощи одного легиона. Он считал его необходимым, потому что национальную оппозицию кельтов, которая как в Галлии, так и в Британии все снова и снова проявлялась в мощных восстаниях, определенно и [MH. II₁₁₂] и основательно можно было уничтожить, только уничтожив ирландских друидов, поскольку национальная оппозиция была в значительной степени религиозной.

С отзывом Агриколы все эти планы остались невыполненными. Его преемник неизвестен, в любом случае он был маловажной персоной. Вся политика изменилась, с завоеваниями и расширением римских областей было покончено. Постепенный отход от далеко идущих целей, которым характеризуется поздний период императорского правления, здесь выражен очень четко.

Было ли завоевание Британии вообще мудрым решением, об этом можно поспорить. И если уж однажды захотели это сделать, то определенно лучше было бы провести его до конца и полностью подчинить как главный остров, так и Ирландию. Это относится к arcana imperii, вот почему от этого отказались. Возможно, тяжелые Паннонские войны тоже способствовали тому, что в один прекрасный момент было решено отказаться от завоевательных планов. Но почему такой император, как Траян, не возобновил их? Он, который все-таки основательно расширил границы Империи на Дунае и Евфрате. Неужели на эти завоевания не было времени и средств? Мы стоим перед загадкой, однако факт полного изменения политики неоспорим и определенно выходит далеко за рамки приступа личной зависти Домициана к Агриколе.

После короткого, ярко освещенного Тацитом в «Жизнеописании Агриколы» промежутка времени, британская история снова покрывается глубоким мраком. Об эпохе правления Траяна нам неизвестно ничего, но [MH. II₁₁₃] как установлено, римская армия не сделала никаких действительных шагов.

В последующие правления, по-видимому, произошла тяжелая катастрофа. Мы узнаем о крупном восстании бриттов. Фронтон,²⁷² писавший при императоре Марке, говорит о чудовищном количестве солдат, погибших в Британии в период правления Адриана. И это говорит больше, чем все сообщения: IX легион, который стоял в Eburacum (Иорке), исчез полностью и восстановлен не был. Видимо, произошла катастрофа, подобная той, что случилась с Варом в Тевтобургском лесу. У римлян был обычай не восстанавливать уничтоженный подобным образом легион под тем же именем. Так произошло с уничтоженным в Тевтобургском лесу легионом, и та же участь постигла IX легион, подвергшийся нападениям пиктов и скотов. Однако более точных сведений об этой катастрофе, произошедшей где-то около 120 г., у нас нет.²⁷³ Напротив, при Антонине Пие войсками под командованием Лоллия Урбика была одержана большая победа над бриттами.²⁷⁴

Важнее то, что нам известно о крупных укреплениях римлян в северной части Британии. По большей части еще сегодня существующие два валовые укрепления заслуживают нашего наибольшего интереса. При Адриане было построено первое.²⁷⁵ Оно простиралось от Карлайла до Ньюкастла, т. е. примерно по сегодняшней англо-шотландской границе, и состояло из каменной насыпи длиной в 80 римских миль (16 географических миль), толщиной от двух по трех метров и высотой в шесть метров.²⁷⁶ С северной стороны, т. е. со стороны врага, оно состояло из квадров, имело 320 башен и 17 древнеримских кастелей. Это было в высшей степени грандиозное сооружение. За ним последовало сооружение второго валового укрепления [MH. II₁₁₄], севернее первого, при императоре Пие,²⁷⁷ между Глазго и Эдинбургом; оно не было таким мощным, без квадров и лишь вполовину длины первого. Эти сооружения находятся определенно в причинном соотношении с теми военными событиями: разрушением лагеря у Йорка и уничтожением IX легиона.

Зачастую эти большие крепостные сооружения воспринимаются как граница римской области; это, несомненно, так же неверно, как если бы в сооружении больших германских рейнских укреплений Везель и Эренбрайтштейн у Кобленца и прочих мы захотели бы усмотреть намерение сдать левобережную рейнскую Германию.²⁷⁸ Когда Пием было построено северное валовое укрепление, от южного вовсе не отказались; по достоверным источникам, Пий тоже занимался строительством последнего. Все это как раз было двойным enceinte.²⁷⁹ Лоллий Урбик, в 143 г. одержавший большую победу над британцами²⁸⁰, определенно не собирался оставлять укрепление и сам собирался им овладеть.²⁸¹ Документ IV в. свидетельствует о существовании дорог, доходящих до вала Пия.²⁸² И если путеводитель начала V в.²⁸³ указывает на наличие постов на вале Адриана, то этот вал был именно линией обороны, а не имперской границей.

Правда, эти сооружения, бесспорно, являются признаком того, что римская оборона больше не строилась, как в лучшие времена сильных правителей, по принципу наступательных действий, а изначально была оборонительной. Защититься хотели не тем, что побеждали враждебных соседей и превращали их в соседей безвредных [MH. II₁₁₅], а тем, что строили валовые укрепления и выкапывали рвы, т. е. оборудовали прочные позиции. Именно к этому относится хорошая стабильность лагерей. Все три ранее упомянутые лагеря существовали уже, по меньшей мере, со времен Агриколы, возможно, еще раньше, и они оставались неизменными, пока длилось римское господство, они никогда не передислоцировались. Поражает то, что небольшому Уэльсу требовалось два легиона, чтобы на протяжении многих столетий удерживать его в повиновении. Можно предположить, что после его покорения необходимо было перенести постоянный лагерь на север. Ничего подобного не произошло; так что или Уэльс не сумели окончательно подчинить, или же британское военное командование пришло в упадок по причине своей неповоротливости. То, что войска никогда по-настоящему и надолго не выводились за пределы Иорка, свидетельствует, что прогресса в делах не было. И если прогресса не было, то, значит, был регресс. Британский флот (Classic Britannica) тоже ни разу не сыграл значительной роли, как бы он для нее не подходил. О планах Агриколы забыли, да так никогда больше и не вспоминали. При Марке Аврелии дела обстояли плохо. Постоянной угрозой были нападения северных народов. При Коммоде наместник Ульпий Марцелл одержал достойные победы.²⁸⁴ Однако эти победы служат доказательством тому, что войны были. Пограничная область не была покорена, и доказательством тому на севере [MH. II₁₁₆] служит то, что там присутствуют лишь малочисленные следы римской культуры.

В эпоху Септимия Севера британская история в высшей степени примечательна. Это был единственный²⁸⁵ случай, когда Британия, т. е. тамошние легионы, сыграла роль в большой политике. Как и в год правления четырех императоров, после гибели дома Юлиев—Клавдиев, в период катастрофы, последовавшей за смертью Коммода, крупные военные области опять оспаривали первенство. Восточные легионы в 193 г. подняли на щит²⁸⁶ Песценния Нигера, германские²⁸⁷ — Септимия Севера, а преторианцы — Дидия Юлиана. Германские легионы были очень ослаблены, и потому роль кандидата досталась Клодию Альбину, главнокомандующему сильными и неуязвимыми британскими легионами. У каждого германского главнокомандующего было только по два, а у Альбина — три легиона.²⁸⁸ После победы над всеми претендентами Север в битве при Лионе²⁸⁹ разбил Альбина. Первой ласточкой победы было то, что Север поделил регенство в Верхней и Нижней Британии, чтобы не допустить сосредоточения такой большой власти в одних руках. Это не имело ничего общего с географической удаленностью, просто superior была названа ближайшая (южная) к Риму провинция, inferior — отдаленная (северная). Гарнизон Britannia Superior состоял из двух легионов в Isca и Deva в Уэльсе, гарнизон Inferior — из одного легиона в Eburacum.

После того как Север завершил свои большие войны на Востоке, он направился в Британию: глубокий старик, тяжело больной подагрой, он уже едва ли был в состоянии взобраться на лошадь. Это не были какие-то особенные события, побудившие этого, возможно, самого умелого из всех императоров к подобному предприятию. [MH. II₁₁₇] Он дал два сражения, которые, правда, ничем особенным не отличались; военные действия были прекращены, как и на северной границе. Север хотел наверстать упущенное, что, определенно, должно было произойти уже давно: он тоже возвел стену длиной в 32 римские мили. Другая версия, что она была длиной в 132 мили, несостоятельна: для подобного сооружения на северобританской границе не было места. Следов от нее не осталось, из надписей мы о ней тоже ничего не знаем, так что неясно, где она была и чем она являлась. Между тем Север определенно положил начало прогрессивному движению, и его сооружение, конечно, не было идентично сооружению Адриана;²⁹⁰ вероятно, оно было чем-то вроде уменьшенного варианта укрепления Пия, от Глазго до Стирлинга. Оно в такой же малой степени является пограничной линией, как и прочие укрепления. Север хотел покорить весь остров и довести войска до Северного моря.²⁹¹ Был заключен мирный договор с бриттами, и они уступили свою область.²⁹² Возврат к наступательной политике увенчался успехом. Очень скоро после этого последовало второе восстание. Север снова пошел в наступление, но в 211 г. в Eburacum (Йорк) его настигла смерть, а вместе с ним умерли и его планы.²⁹³ Это предприятие было, возможно, самым патриотичным и разумным предприятием императорской эпохи.²⁹⁴

Его сыновья Каракалла и Гета тут же отказались от продолжения операции своего отца [MH. II₁₁₈], отчасти из-за размолвки между братьями, отчасти по причине собственной инертности, и заключили с повстанцами новый договор, который аннулировал договор об отказе от области.²⁹⁵III в. — это пробел в наших знаниях; не велось никаких войн, по крайней мере, больших войн точно не было. Об этом также позволяют сделать вывод императорские титулы: Север называл себя Британиком,²⁹⁶ Каракалла²⁹⁷ — тоже, позднейшие императоры так себя не именовали.

В эпоху Диоклетиана жители побережья Северного моря, саксы и франки, начинают предпринимать те самые разбойничьи набеги, так называемые набеги норманнов, которые позднее сыграли такую важную роль в истории. Диоклетиан создает новую формацию британского флота — флот канала, до сих пор такого флота не существовало. Это — разумное мероприятие. Его первый генерал Каризий поссорился с Максимианом: тот хотел его сместить и возбудить против него процесс. Каризий, человек низкого происхождения, не римлянин, а менапиец, самовольно создал после этого в 287 г. квазигосударство.²⁹⁸ Его отделение проходило не так, как другие британские мятежи, которые устраивались подчиненными коренными жителями. Во внутренней римской политике это было событием с чрезвычайно необычным исходом. Максимиан предпринял попытку подчинить его, ему это не удалось: более того, был заключен мир, которым императоры Диоклетиан и Максимиан признали его равноправным себе [MH. II₁₁₉], так что теперь он стал самостоятельным юридически, хотя фактически уже был таковым. В 294 г. к Каризию подослали убийцу. Его преемник Аллект был несостоятельным, и главнокомандующий Галлии, цезарь Константин, расправился с ним. Он прошел с большим войском по Британии, в буквальном смысле слова сжигая за собой корабли, дабы доказать солдатам, что они должны или победить, или умереть, и снова подчинил остров римскому господству, под властью которого тот оставался еще в течение целого столетия. Империя была слаба, и британцы уже давно могли бы освободиться от ее власти, как то доказывает пример Каризия, однако абсолютно ясно, что они этого не хотели.

В начале V в., когда при Гонории, после казни Стилихона, весь Запад был охвачен смутой, британцы, в то время как их наместник Константин был атакован испанцем Геронтием,²⁹⁹ а их область наводнилась саксами, пиктами и скотами, испросили помощи у Гонория. Тот объяснил, что не в состоянии им помочь и что они по возможности должны справляться сами. Таким образом, император добровольно от них отказался.³⁰⁰ Подобная развязка в отношении римского господства в Британии, хоть она и находится вне рамок представляемой нами эпохи, привлечена сюда затем, что действительно очень хорошо демонстрирует глубокие корни той системы, которая нанесла поражение римскому господству в этой поздно завоеванной, очень отдаленной, отделенной морем провинции [MH. II₁₂₀]- Римские британцы доказали, как часто в пограничных провинциях недостает силы чувству сопринадлежности — чем ближе провинция к центру, тем больше ее недостает, — и как вместе с тем она возрастает пропорционально отдаленности провинции.

О состоянии римской цивилизации и культуры в Британии нам известно немного. Британия не была колонизированной областью, как Дакия, здесь было немного переселенцев из Италии. Правда, существует очень важное исключение: Британия была сильно оккупирована войсками, там в среднем находилось около 30 000 человек. Ветераны, которые или изначально были римскими гражданами, или были романизированы за долгий срок службы, при увольнении получали римское гражданство и в основном оставались там. Постоянный приток сильных мужчин нельзя недооценивать.

Однако прежде всего в результате постепенного перенимания римских обычаев Британия романизировалась самими жителями. В этом смысле очень поучительно «Жизнеописание Агриколы».³⁰¹ Тацит рассказывает, что Агрикола ликвидировал злоупотребления при взимании налогов. Отсюда мы узнаем, что взимание налогов, с одной стороны, проводилось везде и строго контролировалось и что, с другой стороны, оно было сильно довлеющим бременем. И тем не менее [MH. II₁₂₁] Британия не была доходной провинцией. Аппиан³⁰² говорит об этом и мотивирует тем, что римляне не торопились завоевывать весь остров. Если вспомнить о многочисленном гарнизоне, то утверждение, что Британия немногим покрывала собственные издержки, покажется очень достоверным. Отсюда, правда, ни в коем случае не следует, что в Британии не существовало эффективного налогообложения, возможно, она даже страдала от его чрезмерного бремени. До этого Тацит говорит, что Агрикола³⁰³ предвидел, что страну нельзя покорить только при помощи вооруженных сил, и приложил все усилия к тому, чтобы приучить покоренные народы к городской жизни, которая была чужда их исконным привычкам: городская община, municipium вообще, была волшебным словом, которым римляне удерживали в своей власти народы других стран. Раньше, считает Тацит, бритты были враждебно настроены к латинскому языку, теперь они с ним сжились. И римская одежда, тога, к которой раньше относились с отвращением, теперь стала желанной. Тацитом все это восхваляется, но тому, по всей видимости, была фактическая основа, и это подтверждается всем, что нам известно. Очевидно, речь здесь шла не просто о личных устремлениях Агриколы, а о тщательно продуманной политике правительства, а Агрикола был только его уполномоченным представителем.

[MH. II₁₂₂] Эта правительственная политика в высокой степени увенчалась успехом, даже если романизацию Британии нельзя сравнивать с романизацией Галлии. Галльские высшие школы посещались многими отпрысками британских семейств. Британские надписи собраны,³⁰⁴ галльские — еще нет, так что мы еще не имеем возможности сопоставить эти источники. Между тем нам известно, что, к примеру, британские надписи совсем не так многочисленны, как германские. На 400—500 военных надписей в Майнце приходится только 29 надписей в Eburacum (Йорк)! Правда, следует принимать во внимание тот факт, что гарнизон в Майнце был многочисленным, в то время как из Eburacum выводилось много отрядов. Напротив, если сравнить Eburacum с Argentoratum (Страсбург), то разница будет намного меньшей.

Так что если культуру Британии и нельзя поставить на одну доску с теми самыми высококультурными частями Германии и Галлии, как например Narbonertsis, то она все же является равноценной им, как, скажем, Нормандия. Мы должны представлять себе богатую и цветущую страну с большими поместьями, многими монументами и некоторой роскошью. Торговля была высокоразвитой, и vectigalia — богатыми объектами налогообложения. Разрабатывались многочисленные рудники, пошлины были выгодными, земледелие процветало. Именно [MH. II₁₂₃] вторжения пиктов и каледонцев сохранили жизнь имперской верности и патриотизму. О высоком развитии земледелия и торговли свидетельствует тот факт, что в IV в. рейнские лагеря в Германии широко запасались провиантом, поступавшим из Британии.³⁰⁵

б) Германия

³⁰⁶ Если мы собираемся, как в случае с Британией, рассматривать сначала военные отношения, так сказать основу провинции, то предварительно нужно отметить, что их обзор осложняется из-за частых передислокаций и изменений численности гарнизонов. В любом случае точную, всеобъемлющую историю военных отношений эпохи принципата еще нужно писать,³⁰⁷главная трудность состоит в том, что в обзор ее должны входить, собственно, все провинции Империи, поскольку отдельные легионы принадлежали то одной, то другой провинции.

Галло-германские легионы на Рейне были ядром армии со времен Цезаря. Правда, после поражения Вара в правление Августа здесь тоже отказались от прогрессивного импульса и удовлетворились тем, что отражали нападения германцев, создав, однако, для этого хорошо продуманную систему обороны. Восемь легионов — третья часть всей армии — стояли на Рейне: эта река служила опорным пунктом обороны, конечно, в том смысле, что римляне всегда стремились к тому, чтобы удержать в своей власти оба берега реки в ее верхнем течении, [MH. II₁₂₄] чтобы иметь возможность беспрепятственно совершать набеги³⁰⁸ на вражескую область.

Армия была разделена на две половины: войско верхнее и нижнее (exercitus superior и inferior). Гарнизон Верхней Германии изначально состоял из 4 легионов, но постепенно их число сокращалось: сначала до 3, затем до 2 легионов. В эпоху Веспасиана легион VIII Augusta стоял в Эльзасе в Argentoratum (Страсбург), и еще во времена Пия, по свидетельсту Птолемея,³⁰⁹ он был на том же месте. Argentoratum был, вероятно, главной стоянкой этого легиона, между тем многие его части располагались по всей территории Бадена. Легион XXII Primigenia находился в Майнце и оставался там на протяжении многих веков (некоторые сложности доставляет то, что на короткое время он был передислоцирован в Нижнюю Германию), легион I Adiutrix при Траяне стоял в Баден-Бадене, а позднее занимал лагерь у Виндониссы в Швейцарии. Легион XXI Rapax был расформирован при Домициане. Позднее его место занял легион XI Claudia. I Adiutrix и XI Claudia позднее перешли в Паннонию, VIII Augusta остался в Верхней Германии, и когда XI отправился в Паннонию, XXII легион снова вернулся в Нижнюю Германию. Эти дислокации были, вероятно, следствиями войн с маркоманами при Марке; только VIII и XXII легионы составляли тогда гарнизон Верхней Германии. Так что в то время как Веспасиан застал в Верхней Германии 4 легиона, Траян сократил их до 3, Марк — до 2 легионов.

[MH. II₁₂₅] В Нижней Германии во времена Флавиев вплоть до Домициана стоял легион XXII Primigenia; затем он был переброшен в Верхнюю Германию, а его место занял легион I Minervia, новый легион, сформированный Домицианом, возможно как преемник Rapax, но получивший другое место стоянки. I Minervia остался в Нижней Германии. Легион VI Victrix, как было уже упомянуто, Адриан отослал в Британию, его место занял X Gemina. Он был переведен Траяном в Паннонию, а вместо него в Нижнюю Германию был передислоцирован XXX Ulpia. Веспасиан таким образом сократил число легионов с 4 до 3, Адриан — с 3 до 2. Общий результат был таков: в период между правлениями Веспасиана и Адриана число легионов гарнизона Германии сократилось с 8 до 4, расквартированных в основном в Vetera (у Ксантена), Бонне,³¹⁰ Майнце и Страсбурге. В отношении Страсбурга мы не совсем уверены, хотя Птолемей³¹¹ как раз упоминает его: между тем он не совсем вписывается в общую систему обороны и вполне возможно, что легион VIII Augusta был передислоцирован именно в Майнц, хотя и эта ситуация, т. е. объединение 2 легионов, в поздний период императорской эпохи было бы аномалией.³¹² Мы видим, что римская система обороны и укреплений исходила в основном из тех же условий [MH. II₁₂₆], как и сегодняшняя стратегия, и значение Майнца признавалось римлянами таким же, каким оно представляется нашему великому стратегу³¹³ в его удивительном «Руководстве» по работе генерального штаба в войне 70—71 гг.³¹⁴

Что касается границ³¹⁵ обеих провинций, которые рассматриваются абсолютно по-разному, то в отношении них ведутся очень неразумные споры, если Вы позволите так выразиться. Сведения Птолемея³¹⁶ непонятны: пограничной рекой он называет Obrincas, это название больше нигде не встречается и никак не соотносится ни с каким более новым названием рек; его дальнейшие сообщения запутаны: например, он причисляет Майнц к нижней провинции, что определенно неверно. Мне положение вещей представляется достаточно определенным; нам нужно просто следовать за кирпичами: кирпичи нижнегерманских легионов не встречаются за пределами Бонна. Кирпичи верхнегерманских легионов присутствуют далеко за Наэ и Ааном вплоть до Antunnacum (Андернах). Все, что существует там, принадлежит VIII и XXII легионам как верхнегерманским. Таким образом, границу следует искать у Нойвида, и ничто не мешает нам подразумевать под рекой Вид Obrincas Птолемея. Она точно так же может быть ею, как и любая другая река.³¹⁷

Мы уже раньше говорили, что низвержение Вителлия повлекло за собой восстания батавов и Юлия Цивилиса [MH. II₁₂₇], которые были подавлены. К сожалению, «Истории» Тацита недостает заключения, которое повествовало бы об окончании этой войны. При Веспасиане на Рейне, видимо, царило полное спокойствие. То, что мы узнаем о схваченной Веледе,³¹⁸доказывает отсутствие новой войны. Эта самая уважаемая жрица, видимо, была схвачена уже в ходе войны с батавами, а молчание Светония в отношении следующих войн доказывает, что новых войн, по всей видимости, быть не могло. Завоевательный поход в это правление был направлен против Британии, и, кроме того, начинающееся сокращение германского войска датируется временем Веспасиана, что тоже позволяет сделать выводы о царившем спокойствии.

В правление Тита, насколько нам известно, в Германии тоже не происходило ничего значительного. Напротив, при Домициане снова значительно уменьшился состав гарнизона, правда, после тяжелой войны, и связано это было с совсем новым видом обороны границы и ее урегулирования. Эта война, закончившаяся в 84 г. н. э., была направлена против хаттов, которые населяли область к востоку и северу от Майнца вплоть до Верры, т. е. примерно сегодняшнюю территорию обеих земель Гессен; по меньшей мере упоминаются только хатты. К югу от земель хаттов, в сегодняшнем Бадене, область была незаселенной. Когда-то эти земли вплоть до Майна заселяли гельветы,³¹⁹ затем они освободили эти северные земли — Баден и Вюртемберг. С тех пор это была обезлюдевшая или малозаселенная выкорчеванная пустыня, которая прекрасно устраивала Рим [MH. II₁₂₈] в качестве обороны для позади лежащих местностей.³²⁰

Война с хаттами велась в основном верхнегерманским войском, сведения о ней нам дает Фронтин, который говорит, что по окончании войны был отпразднован триумф.³²¹ Фронтин, правда, — панегирист (laudator), поскольку успехи могли быть совсем даже незначительными, несмотря на красочное изображение. Были заложены пограничные укрепления, в землях кубиев (in finibus Cubiorum), но что такое эти Cubii?³²² Укрепления, по-видимому, были длиной в 120 000 шагов, т. е. 120 римских, или 30 географических, миль.³²³ Об этом limes (лимес) написано бесконечно много. Пограничным валом, как часто утверждается, limes ни в коем случае не был.³²⁴Тот назывался vallum. Лимес является границей в такой же мере, в какой он является оборонным рубежом. Веллей³²⁵ говорит о Тиберии: пролагает дороги (aperit limites), — здесь это дороги, проходящие через леса. Понятие «укрепление» в общем не остается неаргументированным: конечно, такие дороги должны были быть укреплены или по меньшей мере защищены,³²⁶чего можно было добиться любым другим возможным способом. Вывод: vallum и limes не одно и то же. Мы должны понимать под этим limes, вероятно, дорогу такой же длины, но где мы должны ее искать? Работа Гюбнера,³²⁷ посвященная этой проблеме, — собрание всех специальных исследований местных археологов. Если эта работа уже в значительной мере отходит от призрачных идей укрепления,³²⁸ то тем не менее слишком многое остается все-таки за ее рамками. Представление, что якобы [MH. II₁₂₉] сомкнутая линия обороны проходила от Дуная до Рейна, как в Шотландии, является определенно неверным. С одной стороны, для этого не было подходящей почвы. В Шотландии, где укрепления располагались по линии от одной бухты до другой, для того существовали естественные природные условия, но между Регенсбургом и Франкфуртом их не было. И с другой стороны, построить их могли в любом случае, но каким образом их стали бы оборонять? — При помощи войска, численность которого уже была уменьшена?! Стоит только сравнить его с вооруженной мощью, требовавшейся для защиты британских сооружений, и невозможность этой задачи тут же станет понятна.³²⁹

В Нижней Германии не было никаких подобных укреплений; в Верхней Германии они существовали, но тоже не образовывали единую и непрерывную линию. Нужно различать двойную линию: укрепления Тауна у Висбадена и укрепления в Бадене. Тацит изображает в своей написанной в первые месяцы правления Траяна «Германии» (с. 29) Баден как составную часть Империи. В «Анналах» есть сведения о земляном вале у Aquae Mattiacae^* (Висбаден) при императоре Клавдии,³³⁰ который, правда, просуществовал недолго. В «Истории» (IV₃₇) говорится, что ко времени восстания Цивилиса маттиаки совершили нападение. Плиний³³¹ повествует в своей «Германии» о Маттиакских водах, под которыми он всегда подразумевает свободную, не подчиненную римлянам область. Маттиакские воды — это теплые ключи у Висбадена. [MH. II₁₃₀] Эти земли, определенно, были свободными еще при Веспасиане: extra veteres terminos imperii Romani, — говорит Тацит в «Германии».³³² Так что эти земли, без сомнения, уже при Домициане были подчинены, чем подтверждается успех в войне с хаттами. Тацит умалчивает его имя из ненависти, с какой он вообще относился к Домициану. Такое завоевание привлекало римлян, с одной стороны, из-за теплых ключей, обладанию которыми они придавали большое значение (не только здесь, но и в Баден-Бадене), а с другой стороны, по стратегическим причинам: эта область была внешней землей важного в этом плане Майнца! Кастель уже принадлежал римлянам, но завоевание Висбадена было полезным расширением в лежащие по ту сторону земли. Построенную тут же линию укреплений легко определить: к ней относились Зальбург по ту сторону Тауна у Хомбурга и ряд крепостей.

Итак, если это является результатом войны с хаттами, то в упомянутом месте у Фронтина³³³ речь все-таки ведется о 120-мильной протяженности лимеса. Для такой протяженности здесь недостает пространства, следовательно, сюда можно отнести выражение «agri decumates».^**

Тацит в уже упомянутом месте³³⁴ пишет: «были созданы пограничные линии, гарнизоны были продвинуты вперед», — они предстают как часть провинции. Однако он снова ни слова не говорит о том, кто их присоединил; так что и в этом случае мы имеем все основания полагать, что это был Домициан. Если бы это был кто-то другой [MH. II₁₃₁], то Тацит назвал бы его. Но что значит «agri decumates»? Прежде всего такое выражение, как это, создает трудности: это очень необычная форма. Primates, как кажется, имеет совсем иное значение. Кроме того, это слово встречается только у Тацита; мы толкуем его как «десятинные поля», земли, которые десятую часть дохода отдавали в качестве налога. Это был крайне необременительный налог: обычно он составлял пятую или седьмую часть. То, что подать была небольшой, можно понять, поскольку земли находились в почти незащищенной области, и опасность опустошения была велика. Так что можно было бы предположить, что правительство этих земель, которое хотело избежать риска, могло бы за небольшой налог сдавать пашни в аренду. То, что отсутствовало описание народов этой области и что для нее был избран такой вид налога, проистекает из незаселенности местности, в которой не было никакого населения, кроме всякого сброда из галлов (levissimi quique Gallorum). Но так же легко это странное слово может быть ошибкой автора.³³⁵

Домициан не был героем, но он был очень разумным администратором, а изменение и охранение германской границы было главным образом административным актом. Limes не был vallum. Римляне различали лимес и берег реки (limes и ripa), они говорили о milites riparienses и limitenses [MH. II₁₃₂]. Таким образом, limes — это граница, где проявленное мастерство положительно сказалось на обороноспособности. Какие из построек лимеса относятся к правлению Домициана, какие — к его преемникам, вплоть до императора Марка, этого мы не можем сказать определенно. Надписи немногочисленны и датируются не очень древними числами; это не то что в Англии, где по надписям мы можем прочитать большую часть истории стен. На самих укреплениях ничего подобного вообще увидеть нельзя. Все-таки для нас немцев эти сооружения представляют значительный интерес, а потому было бы уместно заняться более точным их исследованием. Фронтин со своими 120 милями (см. выше) очень хорошо сочетается с укреплением agri decumates, если только при такой чудовищной неопределенности можно говорить о «сочетании». Исходный и конечный пункты нам неизвестны. Карта Киперта дает хорошее представление обо всех существующих сооружениях.

Лимес начинается у Регенсбурга.³³⁶ Внизу Дунай являлся достаточным прикрытием, наверху, напротив, в нем как в защите необходимости не было. От Регенсбурга лимес, извиваясь и изменяясь под всевозможными углами, доходит до Аалена³³⁷ — эта часть, предположительно, работа Домициана — и под острым углом упирается в галльский³³⁸ лимес. Изначально линия не могла так проходить; она абсолютно не соответствует местности. В отношении limes Raeticus мы должны принимать во внимание два сооружения. Первоначально пограничный вал, возможно, шел от Гюнцбурга на Дунае. В римскую эпоху Гюнцбург и Лаутлинген были важными пунктами.³³⁹ — От нижнего Майна [MH. II₁₃₃] до Хомбурга существовали различные линии.

Военный характер сооружения состоял не в vallum, а в разбросанных крепостях. Фронтин тоже недвусмысленно говорит об этом. Теперь к vallum в Британии, вероятно, тоже были добавлены кастели, но здесь все же дело обстоит иначе. Там главным был вал, из-за которого возвышались кастели, здесь, как утверждает также Дункер,³⁴⁰ один из лучших знатоков укреплений линии Майна, главными были кастели, при этом не исключается, что они были между собой связаны. Но там, где, например, возможно было следовать по реке, связь отсутствует, как между Мильтенбергом и Ханау на Майне. Здесь мы можем наблюдать еще ряд кастелей. От Лорха, с другой стороны, отходит линия валового укрепления длиной в 50 миль через горы и долины прямиком на север до Фрейденберга на Майне. Совершенно прямой вал, сооруженный для обороны, теперь вызвал бы только насмешки военных: для этой цели он невыгоден. Так что нам стоит подумать о другой его функции. Подобная насыпь идеально подходит на роль маршевой и сигнальной линий для передачи команды огнем. Подобная сигнальная линия могла быть очень важна в случае вторжения неприятеля. Где-то в другом месте, при других условиях сооружение тоже было другим. Однако нет ничего ошибочнее, чем искать в этом лимесе единый военный замысел в том виде, в каком он, конечно, существовал в британском сооружении и последовательно проводился в жизнь. Возможно, у Тауна существовал вал, Майн, напротив, уже сам по себе был границей, затем, вероятно, следовал ряд кастелей, как того требовала местность. Ведь укрепление не сооружалось [MH. II₁₃₄] одним махом. Эринген назывался vicus Aurelius, т. е. был сооружением Марка Аврелия. Беннинген своим созданием восходит к Пию, ко времени которого относятся надписи.³⁴¹

Долина Некара и Оденвальд из-за постройки этой дороги отошли к Империи, точно так же область вокруг Роттенбурга в южной части Вюртемберга. Роттвейль назывался Arae Flaviae³⁴² и является древнейшим римским поселением, которое мы здесь находим. Возможно, главная заслуга принадлежит здесь Домициану.

Деятельность Траяна больше относится к Нижней Германии; между тем нам так мало известно почти что о втором по величине императоре. Мы располагаем фактами, свидетельствующими о том, что в отношении Нижней Германии он действовал так же, как Домициан в отношении Верхней Германии. Однако прозвище Germanicus³⁴³ он получил, вероятно, в связи с войнами с дунайскими германцами; в Нижней Германии он, по всей видимости, войн не вел. К нему, напротив, восходит расширение границ от моря за область уже давно принадлежавших к Империи батавов. Римскую границу по Рейну образовывал в истоке Старый Рейн, т. е. намного севернее, чем сегодня. Область между Ваалем и Старым Рейном была территорией батавов. По Тациту, фризы и каннинефаты³⁴⁴ были [MH. II₁₃₅] еще свободными германцами, вскоре после этого мы сталкиваемся с тем, что из них формировались когорты (cohortes) и алы (alae). Но теперь это было — за одним-единственным исключением³⁴⁵ — строго установленным римским законом: римские отряды формировались только из рекрутов римских областей. Каннинефаты из области Лейдена, судя по надписям, были подчинены, вероятно, уже при Траяне.³⁴⁶Так что, принимая во внимание время фиксирования той записи Тацита, Траян должен был присоединить их к Империи в первые годы своего правления. Они селились между Рейном и Зюйдерзее и наверняка были частью большого племени фризов. Траян узнал там³⁴⁷ о смерти Нервы и тут же был оповещен о собственном избрании императором или скорее о собственной исключительной императорской власти. — Кроме того мы располагаем кратким сообщением только у Евтропия:³⁴⁸ восстановил города по берегам Рейна в Германии (urbes trans Rhenum in Germania reparavit), — это позволяет сделать заключение о продолжении деятельности Домициана. Роттенбург³⁴⁹ и Гейдельберг³⁵⁰ носили титул Ulpia.^* Так что Траян, вероятно, способствовал распространению культуры в малонаселенной местности. Баден-Баден назывался Aquae Aureliae,³⁵¹ и хотя это является указанием на более позднего императора, но Траян и подразделения обоих его легионов упоминаются в тамошних надписях; статус города был присвоен этому месту лишь позднее [MH. II₁₃₆], во времена Траяна оно было просто деревней (vicus). Лишь гарнизонам легионов статус города присуждался очень неохотно, поскольку одно с другим не очень хорошо сочеталось. Аммиан сообщает об одном castellum в десятинных полях.³⁵² Сидоний³⁵³ говорит, что Кёльн внушал ужас сибамбрам. Там же была резиденция Траяна, и Германию он держал в постоянном страхе.

Последующий период был периодом полного умиротворения. Адриан заботился о военной организации, но его определенно обозначают как приверженца мира (pacis amator),³⁵⁴ несмотря на то что он заставлял солдат прилежно упражняться. Существующее о нем сообщение³⁵⁵ — назначил германцам царя (Germanis regem constituit) — очень неопределенно и относится не к рейнским, а к дунайским германцам, поскольку у рейнских германцев царей не было. Деятельность Пия в отношении Германии представляется нам тоже достаточно неопределенной. Разбил германцев (Germanos contudit), говорит о нем его биограф.³⁵⁶ Правда, он работал над сооружением укреплений. О Марке и его деятельности в Германии нам тоже известно немного, и это бросается в глаза. Хатты упоминаются в последний раз; военачальник императора Марка Ауфидий Викторин нанес им поражение у Майнца и, по-видимому, уничтожил их.³⁵⁷ Возможно, при нем была произведена коррекция пограничного вала, сооружение ретийского лимеса (limes Raeticus). Особенным счастьем было то, что рейнские германцы сохранили спокойствие, поскольку на Дунае все было охвачено огнем войны.

[MH. II₁₃₇] Из правления Септимия Севера мы тоже не знаем ничего о военных осложнениях. Такое полное молчание авторов, определенно, не является случайностью, а напротив, доказывает, что второе столетие, от правления Нервы до конца правления Севера, было эпохой полного мира и спокойного культурного развития для рейнских областей.

В одной области мы сталкиваемся с примечательным явлением галльской сущности. Галльская дорожная мера leuga (линия), равная полутора милям,³⁵⁸ не встречается на более древних придорожных камнях. На них все расстояния обозначаются в «тысячах» (millia passuum — римская миля). При Севере в Галлии расстояния между придорожными камнями исчислялись в левгах. Откуда появляется это единичное и необычное выделение национальной особенности? Когда оказываешься лицом к лицу перед подобной проблемой, начинаешь гадать и фантазировать: должно ли быть связано с этим возвышение Клодия Альбина, который какое-то время все-таки был признанным соправителем Севера? Вполне возможно, что его в определенной мере национальное возвышение могло способствовать тому, что он попытался восстановить эту, по сути дела всегда существовавшую, систему официальным образом. Народ, видимо, всегда считал расстояния по линиям, такие привычки очень прочны, и их не так просто ликвидировать, и существует вероятность того, что, возможно, правительство после подавления восстания могло бы сохранить их народу.

[MH. II₁₃₈] Ретийский лимес³⁵⁹ является, это необходимо обозначить четко, более молодым, чем германская линия кастелей, и короче последней. По сохранившимся надписям он существовал еще при Пие: мы располагаем такими надписями, датированными 148-м годом. Это тоже приходится кстати, если мы считаем, что была построена более короткая линия укреплений: Домициан положил ей начало, Траян или Адриан ее завершили. Вся эта область, последняя из областей, отошедших к Империи (около Эйхштета и Нордлинга), и находившаяся в римском владении только около 100 лет, характеризуется странным отсутствием городов: в то время как в десятинных полях мы можем видеть свидетельства богатого городского развития, здесь мы хоть и находим военные постройки, но не встречаем ни городов, ни муниципальных объединений.

Третье столетие — это время развала. Если в период от Домициана до Севера в Германии царило спокойствие, то в III в. все обстояло иначе. Это то время, в которое зарождается великое переселение народов,³⁶⁰ время, которое представляет величайший интерес главным образом для нас немцев. К сожалению, сведения, которыми мы располагаем, плохи, неточны и неубедительны, а политические вопросы остаются в ранге предположений, так что говорить об этом затруднительно. Сюда добавляется еще то, что большая часть того, чем мы располагаем, рассматривается с германской точки зрения; возможно, было бы лучше увидеть эту проблему, освещенной с точки зрения римлян, хотя, возможно, и тогда из этого не получилось бы ничего, что бы нас удовлетворило.

Каракалла в 213 г. предпринял еще одну германскую экспедицию наступательного характера. Несколько лет назад [MH. II₁₃₉] был обнаружен фрагмент переговоров в жреческой коллегии, в котором испрашивается благословение богов на выступление императора через ретийский лимес для истребления врагов (per limitem Raetiae ad hostes extirpandos).³⁶¹ Сражение разыгралось у Майна, к которому можно было попасть прямиком по limes Raeticus. Алеманы были хорошими воинами, особенно это относилось к конникам. Победа в этот раз осталась за римлянами. Исключительно ли благодаря их оружию, или также благодаря их золоту, — вопрос непринципиальный. Говорят, Каракалла часто прибегал к подкупу.³⁶² Но превосходство³⁶³ римлян еще раз доказало себя на деле и оказало влияние на германцев, населявших области вплоть до Эльбы.

Существенное отличие этой войны — появление нового имени. Здесь называются сначала алеманы^*, несколько позже — франки. Старые названия народов, с которыми мы знакомы по прежним войнам римлян в этих областях, исчезают. В этом скрыто глубокое внутреннее изменение ситуации в том смысле, что начиная с этих пор мы имеем дело с объединениями народов. Кто такие алеманы? Азиний Квадрат, греческий историограф, который писал при Филиппе Арабском,³⁶⁴ вероятно, по собственному опыту был знаком с первым появлением алеманов, и он называет их «соединенной смешанной народностью». Это именно то, что мы можем назвать объединением (союзом) народов. Германисты до сих пор едины во мнении, что «алеманы» означает «все иные», — это то же самое, что говорит Квадрат. Что за народности составляли этот союз, в этом отношении об алеманах нам известно меньше, чем о франках. Возможно, к нему принадлежали хатты, хотя другие [MH. II₁₄₀] это оспаривают.³⁶⁵ Должно быть, то были народности, судя по географическому положению, населявшие область против десятинных полей. Союз — это новый элемент, с которым римлянам с самого начала приходилось считаться и перед которым они не смогли долго устоять. То, что привело Римскую империю к падению, не было просто ослаблением римского могущества и не было также собственной несостоятельностью императора.

Возникновение названия племени алеманов можно объяснить только произошедшим объединением до этого разъединенных племен. Они не находились под властью одного правителя. Reguli, о которых, вероятно, пойдет речь,³⁶⁶ были царями племенных округов; однако всеобщий властитель появляется только во франкскую эпоху.³⁶⁷ То, что Григорий³⁶⁸ говорит о франках, вероятно, можно отнести и к алеманам: их союз состоял из некоторого числа племенных округов с основным законом семей и одной знатной семьей во главе. Главой этой семьи был племенной царь, regulus. Так что это было исключительно аристократическое учреждение. Последнее старо, а новым является союз, взаимодействие отдельных племенных округов. Каким же образом они объединились? Об этом много спорили, но мало что из этого вынесли. Объединению могло способствовать перенаселение, а также притеснение со стороны живших восточнее племен, которые активизировались. Определенно исключено, что у германцев вдруг появилась страсть к планомерным завоеваниям, которые заняли место прежних разбойничьих и разорительных набегов. Это абсолютно противоречит историческому принципу, что народный дух [MH. II₁₄₁] может претерпеть такое, ничем не обусловленное изменение. Результаты такой организации в дальнейшем привели, конечно, к тому, что набеги постепенно превратились в калонизационные походы. Но изначально это были самые настоящие набеги с целью грабежа, позднее разграбленная область, которую они покидали, в тот же год или спустя несколько лет становилась их постоянным владением. Когда замысел Арминия укрепился в сознании, из него возникло нечто в этом роде.³⁶⁹ Если однажды уже существовал союз алеманов, который имел успех, то вслед за ним сразу же образовался союз франков. Это была, если можно так выразиться, идея немецкого единства, которая обнаружилась здесь в первый раз и которой даже в этой несовершеннейшей форме было достаточно, чтобы перевернуть всемирную историю и направить ее по новому пути.

После той самой победы Каракаллы последовали тяжелые войны при Александре Севере и Максимине в 234 г. Германцы перешли в наступление. В Германии во время этих войн³⁷⁰ погиб Александр, его преемник Максимин был вынужден обороняться в течение многих лет. В конце концов фортуна еще раз оказалась благосклонной к римлянам.³⁷¹ Последнее отражение германской атаки произошло по ту сторону лимеса.

Затем последовали несколько лет покоя. И наконец при Валериане и Галлиене наступил крах, которому поспособствовала коварно начатая война с персами, в результате чего военные силы из Рима были отвлечены на Восток врагами Рима. Гарнизоны [MH. II₁₄₂] на Рейне должны были быть сокращены, наводнению германцами уже невозможно было противостоять. Детали событий восстановить невозможно, так что о положении дел мы можем судить только по внешним признакам. Галлиен называл себя Германик Великий Пятый (Germanicus maximus quintum),³⁷² но это было лишь придворной лестью, которая должна была скрыть не знавшее границ поражение: нам известно, что при Валериане Испания была разгромлена франками, что Таггасо (Тарракон), главный город, в течение 12 лет находился в их оккупации, что они проникли в глубь Africa до Средиземного моря.³⁷³

В это же время пришел конец миру в Италии. Границы дошли до Равенны.³⁷⁴ Здесь мы сталкиваемся с алеманами. При Галлиене они совершили свой второй набег и опустошили Галлию. Мы располагаем примечательным письменным свидетельством бедственного положения этого времени, которое кое-как скрывается под маской лести: над городскими воротами Вероны можно прочесть, что в период с 3 апреля до 4 декабря 263 г. Галлиен построил новую стену вокруг Verona Nova Gallieniana.³⁷⁵ Правда в том, что уже на протяжении многих столетий никому не приходило в голову укреплять италийские города: старые валы везде были разрушены, да в них больше и не было нужды. Но, конечно, если Тарракон и Равенна уже не были в безопасности, то нужно было думать об их защите, а также о том, что можно было бы теперь предпринять в отношении маленьких городов и что в отношении равнины [MH. II₁₄₃]! — Об этом нас осведомляет надпись в Гренобле от 269 г. В этой мирной области, Нарбонской провинции, было собрано большое войско из разнообразнейших отрядов (к сожалению, сведений об этих составных частях у нас нет) под начальством командира римских пожарных команд, пожарных!³⁷⁶ Для защиты от варваров. Вот до чего дошло!

Теперь нам очевидно, что сначала, видимо, исчезла граница по Рейну,³⁷⁷ и нам ясно, что связывает это событие с почетным титулом Галлиена. Мы располагаем свидетельством, которое, правда, в своих дальнейших деталях является запутанным и недостоверным, но в основном четко поясняет: в Заключении Веронского провинциального указателя³⁷⁸ зафиксировано, что римляне занимали по ту сторону Рейна, за castellum Montiacesenam, область протяженностью в 80 галльских миль, т. е. 120 миль, которая при Галлиене была оккупирована германцами. Montiacesenam, очевидно, называется Mogontiacense;³⁷⁹ но такой большой территории у римлян там никогда не было, и другие записи, например Belgica Prima, — из этого указателя тоже неверны, поскольку разделение Belgica на Prima и Secunda произошло только при Диоклетиане;³⁸⁰ но в основном из этого явствует, что трансрейнские владения, видимо, были сданы.

[MH. II₁₄₄] Но происходило то, что Галлию римляне теряли. Эпоха так называемых 30 тиранов — это очень неудачное название.³⁸¹ Это просто было время распада. Британия, Галлия и Испания при Марке Кассиане Постуме искали собственные пути развития на более длительный срок.³⁸²Кем был Постум изначально, какую должность он занимал, нам неизвестно. Transrhenani limitis dux,^* как по очевидно искаженному написанию Валериана его называют,³⁸³ он не был, поскольку такой должности никогда не существовало. Duces появились только в конце третьего столетия, a duces transrhenani limitis тогда не могли назначить еще и потому, что limes transrhenanus больше не существовал, он был безвозвратно потерян для римлян. Возможно, он был регентом одной из обеих Германий. Галлиен, после того как его отец Валериан погиб в 260 г. в одной из войн на Востоке,³⁸⁴отправился в Дунайские земли и оставил вместо себя своего несовершеннолетнего сына Салония под защитой Сильвана и Постума в Кёльне.³⁸⁵ По мнению некоторых, Постум чувствовал себя обойденным из-за Сильвана и ревновал к нему.

Но самым главным, видимо, было то, что Галлия была предоставлена самой себе, а все решения принимались на месте; метрополия больше не могла [MH. II₁₄₅] предоставить ей защиту. То, что повторилось позднее, когда пришел конец Западной империи,³⁸⁶ здесь уже произошло, и эпоха Галлиена является особым предвестником эпохи переселения народов. Бросается в глаза тот факт, что пока франки нападали на Испанию, алеманы — на Италию, пока они разоряли и грабили, Галлия оставалась без поддержки. В итоге здесь произошло то, что офицеры организовали совместное выступление, устранили Сильвана и провозгласили Постума императором не только Галлии, но и всего Запада.

Насколько неудовлетворительны наши источники, очень определенно явствует из того, что авторы знают и называют Постума только как властителя Галлии. То, что он был властителем Британии и Испании, мы узнаем только из надписей,³⁸⁷ и только благодаря этому мы получили представление о выражении, что exercitus consentientes (войско единогласно) провозгласило Постума императором. Это было единогласное решение германских, британских и испанских легионов. Постум именовал себя restitutor Galliarum^{* 388} и с полным на то правом. Если франки покинули Испанию после многогодичной оккупации, если Галлия кое-как, но все-таки оставалась единой, то это было именно его заслугой. Великая храбрость и благоразумие (ingens virtus ас moderatio), которые признает за ним добрый автор,³⁸⁹проявляются в его большом деле: он еще раз спас Запад. Удивительно то, что, когда Запад окончательно [MH. II₁₄₆] и бесповоротно развалился, Галлия снова была той областью, которая продолжала борьбу на протяжении еще нескольких лет.³⁹⁰

Что за формы имела эта Империя Постума? Авторам об этом ничего не известно: они являются только городскими летописцами, их взгляды и интересы не простираются за пределы города. Монеты и надписи снова могут оказать нам содействие.³⁹¹ Судя по ним, Империя представляется нам замкнутой формацией, не имеющей никаких связей с остальной Империей. Чеканка монет — самостоятельная, галльская. Постум, однако, не предпринимал никаких попыток расширить свою власть: он именовался Pius Felix Augustus (Пий Феликс Август),³⁹² на манер римских императоров, и определенно мог бы, если бы захотел, с легкостью присоединить к своей Империи как минимум Верхнюю Италию. Однако создается впечатление, будто бы он хотел оставаться только галльским императором. Его правление длилось достаточно долго.³⁹³ В отношении строительства дорог было сделано определенно многое. Специфически галльское свидетельство: на его монетах часто изображались местные божества, кажется, будто галльский Геркулес занял место Юпитера Наилучшего Величайшего (Iuppiter Optimus Maximus) римских монет. Кёльн был его резиденцией, и уже из этого, а затем также из его титула Germanicus Maximus Quintum на монетах можно заключить, что им велись длительные и успешные войны с германцами. Монеты характеризуются качественной чеканкой, и главным образом золотые монеты демонстрируют лучшее художественное исполнение, чем римские городские монеты того же времени. Все выглядит почти так, словно бы там [MH. II₁₄₇] было создано пристанище для художников и ученых, вынужденных бежать из разоренной и опустошенной Италии. Постум потерпел поражение в хорошем и справедливом начинании, в попытке защитить большие города от ярости и мародерства распущенных солдат. Рим не нападал на Постума, но и не признавал его; напротив, в самой стране против него выступил контр-император Лелиан. Войска Постума одержали над ним верх и собирались разграбить Майнц, где и разворачивалась борьба. Постум им это запретил и в возникшей сумятице погиб смертью храбрых,³⁹⁴ защищая гражданскую свободу. Империя после его смерти пала не сразу, его дело еще какое-то время продолжали различные претенденты на престол: Викторин, Тетрик и другие, но гибель пришла с другой стороны.

Галлиен был убит в 268 г., за ним последовало короткое правление Клавдия, который, возможно, вновь хотел завоевать Галлию; упомянутая выше надпись из Гренобля сделана в его честь. Однако до настоящих сражений дело не дошло, события на Дунае не терпели отлагательства и требовали всех сил. Уже в 270 г. он умер.

Его сменил Луций Домиций Аврелиан, один из самых значительных и энергичных императоров. Он и Постум отсрочили переселение народов на два столетия.³⁹⁵ [MH. II₁₄₈] Первые годы правления Аврелиана не были счастливыми. Он должен был отражать непрекращавшиеся нападения алеманов. Да, в 271 г. римляне потерпели исключительно тяжелое поражение у Placentia (Плаценции).³⁹⁶ Явным симптомом ужаса, внушенного этим поражением, было сооружение столичной стены, выполненное в 271 г. под непосредственным влиянием поражения:³⁹⁷ колоссальная постройка длиной в 3 мили, но варварская в самом плохом смысле слова, сооруженная из поспешно собранных материалов под давлением непосредственной необходимости.³⁹⁸ Осада Рима в пятом столетии предугадывается уже заранее.

Однако затем произошел поворот. Аврелиан добился больших успехов в борьбе с ютунгами, которые были одной из ветвей племени алеманов. Они, возможно, были предшественниками швабов (свевов), селились на территории сегодняшней Баварии и докучали Аугсбургу частыми набегами. Мы располагаем еще одним очень интересным фрагментом Дексиппа, который обработал некоторые высказывания и эпизоды периода этой войны.³⁹⁹ Оттуда мы узнаем, что римляне дошли уже до того, что обязались платить дань германцам, т. е. при помощи ежегодных взносов они откупались от набегов. В этом фрагменте, который хоть и выдержан в риторическом ключе, содержатся ценные и определенно достоверные сведения: посланцы ютунгов обращались с римлянами исключительно таким же образом. Несмотря на поражение у дунайских верховий, они все-таки требовали [MH. II₁₄₉] продолжения выплаты дани. Они выставили против римлян такое огромное войско, какое только мог мобилизовать их народ, состоявший исключительно из коренных жителей племени безо всяких примесей других народов: 40 000 конников и 80 000 человек пехоты. Даже если эти цифры нельзя целиком считать за истину и даже если здесь отчасти присутствует риторическое преувеличение, то все-таки поражает удивительное соотношение сил кавалерии и пехоты, которое, вероятно, соответствует действительности и характеризует этих германцев как хороших наездников. Итак: алеманы — превосходные воины-конники (Alamanni mirifice ex equis pugnantes).⁴⁰⁰ Если подумать, что при этом речь идет о призыве ополчения второго разряда, то эта цифра может показаться даже не слишком преувеличенной. Переговоры закончились тем, что алеманов в верховьях Дуная обратили в бегство. Но тем не менее не вызывает сомнения, что трансрейнские и трансдунайские области были и остались навсегда потерянными. Единственное, чего еще можно было достичь и чего добивались, — это удержать границу по реке и защитить Винделицию и такие города, как Аугсбург.

Затем последовала передышка. В 274 г. особая власть Галлии прекратила свое существование. Собственную политическую причину этого следует искать в консолидации Италии и Востока. Вместе с тем галльские римляне, которые ведь не по доброй воле отделились от Империи и стали самостоятельными, «покоряясь необходимости, а не по собственному желанию»,⁴⁰¹[MH. II₁₅₀] лишились повода к отделению. Галлия, собственно, отвоевана обратно не была. Аврелиан, правда, отправился туда, но Тетрик, император этого западного военного государства, поспешил ему подчиниться, чтобы освободиться от зависимости от собственного войска, и стал наместником Аврелиана в Италии.⁴⁰² Добровольность этого подчинения крайне примечательна. Это была такая же ситуация, как и в Британии. Чтобы понять ее, нужно подумать о том, что римляне обеих стран жили все-таки за границей и стремились к собственному естественному контакту с Римом, и они укрепили его, как только смогли это сделать. Это была ситуация, подобная той, при которой англичане живут, скажем, в Индии, и она в случае необходимости привела бы к подобным же последствиям.

Вместе с тем было покончено с большой неприятностью: самостоятельностью Запада. В 275 г. в результате военного заговора пал Аврелиан,⁴⁰³ и непосредственно после его смерти германцы снова наводнили Галлию. Сведения об этом времени крайне неудовлетворительны, зачастую о поражениях римлян мы узнаем только благодаря следующим за ними победам римского оружия. В период короткого правления преемника Аврелиана, императора Тацита, 60 галльских городов попали во власть германцев.⁴⁰⁴ Это нельзя понимать иначе, как то, что они перешли Рейн по всей линии и заполонили кругом все земли.

Преемник Тацита, Проб, предпринял в 279 г. серьезный [MH. II₁₅₁] поход против германцев. В сообщениях в виде исключения нам встречаются даже понятные географические названия. Германцы были вытеснены из области Некара и оттеснены за Альбу (Alba). Alba — это Швабская Альба.⁴⁰⁵ Это не значит, что трансрейнская область в целом была отвоевана. В отношении этой области мы располагаем только надписями, относящимися к эпохе до Галлиена, правда, монеты последующих императоров хоть еще и встречаются (они существовали там благодаря все еще живому общению), но количество их так значительно уменьшилось, что говорит уже само за себя. Так что нам следует полагать, что хотя Проб и совершил победоносный поход в эти области, но окончательно их не оккупировал. Об этом свидетельствует также запись: Contra urbes Romanas in solo barbarico castella condidit (воздвиг укрепления на варварской земле, напротив римских городов).⁴⁰⁶ Под «Contra» подразумевается позиция напротив какого-то города, стоящего на реке; это означает, что на германской стороне Рейна и Дуная Пробом перед мостами были сооружены укрепления, усилившие позиции. Дунай и Рейн, связанные лимесом у Боденского озера, были границей, а не старым лимесом.

Удар алеманов — это действительно непосредственный этап переселения народов, характеризующийся тем, что за ними устремились до тех пор неизвестные народы. В действии мы видим только самую голову колонны; все то, что происходило за этим занавесом [MH. II₁₅₂] и что было собственно движущей силой, потеряно для нас бесследно. Нет никакой случайности в том, что в середине периода императорского правления в рейнских областях все было спокойно. Тацит упоминает только о «миролюбивых гермундурах».⁴⁰⁷ Эти области были действительно спокойными, и римская цивилизация, защищенная упроченным римским владычеством, шла здесь по пути прогресса. При Галлиене ситуация внезапно изменилась. Алеманы и ряд ни разу прежде не упоминавшихся, совершенно новых народностей появляются здесь впервые. Нападение было решительным, как никогда, из чего можно заключить, что это были движущиеся массы, которым невозможно было противостоять. Энергия наступления была направлена главным образом против Италии. Все эти моменты позволяют сделать вывод, что существовали свежие не контактировавшие с разбойниками элементы. Племя гуннов перешло теперь в наступление.⁴⁰⁸ Последствия этого движения: оказался потерян весь форланд по ту сторону Дуная и Рейна. Однако именно у этих рек движение приостановилось; здесь скопились массы народов, которые пытались перейти Рейн по меньшей мере еще в течение одного столетия, но попытки эти не были постоянными. Иногда неприятелю даже удавалось перейти эту реку, но до начала пятого столетия нападения на область сегодняшней Швейцарии и на Эльзас еще успешно отражались, лишь потом и эта граница была сдана.

[MH. II₁₅₃] Франки, без сомнения, являются союзом народов, как и алеманы, но никак не отдельной народностью.⁴⁰⁹ Происхождение названия неопределенно: заимствовано ли оно у одной из народностей или же они, первоначально именовавшиеся сугамбрами, звались так по имени своего вождя (hegemon), как сообщает Иоанн Лидийский,⁴¹⁰ византиец из эпохи Юстиниана, неясно.⁴¹¹ Однако суть дела понятна: замысел Арминия реализовался, образовался прочный союз, подобный союзу алеманов. Отдельные части союза хотя и назывались partes (часть), но тем не менее его следует воспринимать не как простой альянс, а как объединение Лация, который практически обладал прочностью единого государства и оказывал сопротивление атакам Ганнибала. Составляющие франкского союза обнаруживаются легче, чем алеманского. Одним словом, это были народности, которые принимали участие в сражении против Вара.

На древнеримской почтовой географической карте, «Tabula Peutingeriaпа», они встречаются нам в первый раз: хамавы, а также франки (Chamavi qui et Franci).⁴¹² Другие племена называет Григорий Турский⁴¹³ или, скорее, Сульпиций Александр, выборку из которого он сделал: это бруктеры, ампсиварии и хатты. Правда, в отношении последних есть сомнения. Аммиан⁴¹⁴ называет хаттуариев. В общем и целом это народности, населявшие правый берег Нижнего Рейна. Не называются херуски; вполне вероятно, что они, как, собственно, и любое другое из этих небольших племен, со временем были уничтожены. Стоит отметить, что в более поздний период, главным образом поэтами [MH. II₁₅₄], стремившимися к образцовости, сугамбры употребляются синонимом франков.⁴¹⁵ Напрашивающийся отсюда вывод, что сугамбры якобы были частью франков, неверен, поскольку это именно поэтическое свидетельство и поэтическое название, и более вероятно, что сугамбры, как и убии, растворились не в франках, а в римлянах.

Нельзя забывать, что уже при Цезаре они были переселены на левый берег Рейна.⁴¹⁶

С франками мы сначала сталкиваемся⁴¹⁷ в связи с Постумом, у которого была поддержка франков (auxilia Francica) и в период правления которого они осуществили поход в Тарракон.⁴¹⁸ Вскоре после этого, в правление Проба, их появление полностью засвидетельствовано.⁴¹⁹ У Аврелиана не было времени для использования своих побед в корыстных целях. Проб завершил его дело и выбил франков за пределы Империи. Однако ничего более определенного мы не узнаем. Их первоначальным местом жительства были области от Липпе до самого моря, в основном побережье Голландии. Мы уже называли их как морских разбойников, и именно в этом качестве они рыскали по морям вплоть до Средиземного моря. Обстановка в Северной Франции еще более неопределенна и неустойчива. Здесь они принимали участие собственно только во внутренних войнах. Каризий получил свой адмиральский пост в боях с франками и саксами⁴²⁰, но его противники утверждали, [MH. II₁₅₅] что в Северной Франции он был заодно с франками.⁴²¹ Когда Максимиан попытался снова подчинить мятежников, вся долина Шельды находилась в руках франков, и Максимиан не смог ничего сделать ни с ними, ни с Каризием.

Констанций хотя и победил их, но не прогнал. Панегирик сообщает, что он перевел их в число подвластных Риму народов (ipsos in Romanas transtulit nationes).⁴²² В переводе с языка панегирика на обычный язык это, вероятно, будет означать то, что он, видимо, снизошел до того, что позволил им остаться в завоеванных областях и удовлетворился формальным подчинением последних. С этих пор франки оставались в этих землях; главным образом основное племя, салические франки, по свидетельству Аммиана,⁴²³ были определенно ограничены областью Toxandna (Тонгерн и Маастрихт). Так что они были первой народностью, которая осела в Римской области. Юлиан тоже одержал над ними победу,⁴²⁴ но извлек из нее немного и даже был вынужден наблюдать за тем, как они распространялись дальше. Это называлось «переводом в новые области», а между тем и в этом случае стоит отметить, что в отношении этого «перевода» Рим вел себя очень пассивно.

Когда же позднее возникли смешанные государства, [MH. II₁₅₆] связавшие германскую национальную мощь с римской цивилизацией, франки, конечно, играли исключительную роль. Их присутствие в Северной Франции следует возводить уже к Постуму и Каризию, если и не к еще более раннему времени. Впечатление такое, словно они населяли эти области уже на протяжении многих веков и превратились в местных жителей и затем здесь должны были сыграть роль всемирно-исторической важности. И чем менее ожесточенными были войны между франками и римлянами, тем большие последствия они имели для будущего. Алеманы и франки были двумя народами, которые доказывают, что вся создавшаяся ситуация IV и V вв. была предрешена и подготовлена задолго до того, как она сложилась. Мы должны еще хотя бы в нескольких словах упомянуть два других народа — саксов и бургундов. Саксы тоже были союзом народов.⁴²⁵ Еще Птолемей⁴²⁶ говорит о saxones как о небольшом племени в Хольштейне. Впервые они появляются в истории, по свидетельству Евтропия,⁴²⁷ вместе с франками как враги римлян во времена Каризия.

Хочется надеяться, это свидетельство заимствовано из источников [MH. II₁₅₇] , а не относится к его представлению о современности. В то время саксы для Рима еще не были соседями по границе, но очень неприятным образом давали о себе знать на море. Ядром саксов были хавки⁴²⁸ в Ганновере; поселение квадов называется неправильно;⁴²⁹ это место было истолковано иначе, как Каука,⁴³⁰ собственно, безо всякой на то причины. Не нужно было этого делать.⁴³¹ Без сомнения, к саксам относился весь народ, живший к северу от Эльбы.⁴³²

Бургунды — это старое, встречающееся еще во втором столетии название народа, жившего по берегам Вислы. В период войн с алеманами мы встречаем их, следующими непосредственно за алеманами по направлению к верховьям Майна. Я упоминаю здесь об этом с целью подтвердить высказывание, что алеманы продвигались вперед постепенно. Если бургунды дошли от Вислы до Майна, то это может являться для нас явным симптомом существования большой волны народов, которая уже в то время тревожила Германию. — Столько же об истории Галлии, если подобное скромное выражение [MH. II₁₅₈] позволительно употребить в отношении такого скудного очерка.

в) Галлия

Разговор о культуре галльских земель — тема замечательная и привлекательная, но неимоверно сложная. Между тем можно по меньшей мере обозначить пробелы, которые еще предстоит заполнить.

Галлия⁴³³ не нечто единое, она распадается на три-четыре очень разные области. Во-первых это Аквитания — территория от Пиренеев до Гаронны. Нам не очень много известно о ее культурном развитии, ясно лишь одно, что эта область имеет куда больше сходства с Испанией, нежели с Галлией.

Коренное население не кельтское, а иберийское. Ее развитие шло по такому же мирному пути, как и в Испании. Вторая область — это Provincia, или Provincia Narbonensis (Нарбонская провинция), которая, собственно, ничего общего с Галлией не имела, поскольку речь всегда идет о трех Галлиях (Tres Galliae), и кроме того как о провинциях. В-третьих, существовала Lugdunensis (Лугдунская провинция), область между Луарой и Сеной, центр сегодняшней Франции, собственно кельтская область.⁴³⁴ В-четвертых, это германские пограничные области, под которыми подразумеваются не просто Germania inferior и superior (Нижняя и Верхняя Германия), но и большая часть Gallia Belgica (Бельгика). Сложности возникают из-за того, что здесь невозможно провести ни строгие географические, ни точные культурные границы.

[MH. II₁₅₉] В первую очередь стоит подстраховаться от ошибки, чтобы понять, чем была римская Галлия, необходимо полностью отойти от представления о сегодняшней Франции. Нужно забыть последние 300 лет, вернуться назад и оставить позади себя Руссо, Дидро и Вольтера, французскую революцию и Наполеона, деятельность которого на военном поприще хотя и перечеркнута, но из административной области никогда никуда не исчезнет. Нужно вернуться к Луи XIV и идти дальше. И тогда мы наконец увидим Францию, похожую на ту,⁴³⁵ с которой мы сейчас должны иметь дело.

Аквитания, вероятно, интенсивно романизировалась. Это важно для понимания галльского развития, оно демонстрирует то, насколько менее стойкой была иберийская нация в сравнении с кельтской. Городов в области нет. Burdigala (Бордо) был здесь единственным довольно крупным кельтским городом. Помимо него нам встречаются только маленькие провинциальные города; поражают удивительные божества с непривычными именами, которые часто попадаются в надписях и пользуются почитанием.⁴³⁶Надписей очень много: эта культура очень схожа с подобной в Тarraconensis и Baetica.

Provincia Narbonensis подпала под римское господство еще во времена Республики,⁴³⁷ и, стало быть, в эпоху, о которой мы ведем разговор, ее культура была очень древней. [MH. II₁₆₀] Narbo Martius (Нарбонна) была самой старой колонией. Еще более важной, чем эта римская конкурирующая область, была Massalia (Марсель), древняя греческая колония,⁴³⁸ которой принадлежала почти вся территория провинции. Главным образом Massalia послужила причиной того, что здесь была уничтожена изначально кельтская культура и развитие Южной Франции было совсем иным, нежели Северной. Провинция уже при первых императорах стала полностью романизированной. Помимо содействия этому со стороны Массалии еще больше влияние оказала непосредственная ее колонизация Цезарем и Августом; и это в первую очередь. Нигде больше не было такого количества переселенцев италийского происхождения, и они были важны не только благодаря своему числу, но и благодаря своей образованности, богатству и коммерческой жилке. Римский язык и обычаи господствовали целиком и полностью. Еще Страбон⁴³⁹ говорит о каварах, жителях низовий Роны, которые были полностью романизированы: как городские, так и сельские жители; сельское население менее всего подвластно подобным влияниям, это известно французам в отношении Эльзаса, и об этом знают немцы по Познани и Верхней Шлезии. Плиний⁴⁴⁰ определяет весь Прованс скорее как часть Италии, чем как провинцию. И эта прибрежная часть суши в действительности таковой и была.

Мы уже упоминали о намерении Цезаря присоединить как Трансальпийскую, так и Цизальпинскую Галлию [MH. II₁₆₁] к Италии, и это было выполнено. Государство, которое в основном было средиземноморским, государство, опорные пункты которого находились в Неаполе, Риме и Генуе, — такое государство не могло обойтись без Массалии. Еще и сейчас обломки римской старины: Pont du Card, Maison Саггéе в Nîmes (Нимс), — изобилующая руинами земля, — частично напоминают нам часть Италии. К ней относится и язык: собственно Франция была двуязычной страной, Langue d'oc и Langue d’oui⁴⁴¹, и еще сегодня, несмотря на всю централизацию, там процветает элемент провансальского языка.

Конечно, это справедливо не без ограничений; в конце концов, Provincia тоже была древней кельтской землей, и кельтские нравы не были полностью истреблены. Но границы политические не совпадали с культурными. В крупных общинах северо-восточной и северо-западной частей Provincia Tolosa и Vienna (совр. Тулоза и Вьенна) больше кельтских черт, проявляющихся, например, в надписях. Тулоза вобрала в себя иберийские и галльские черты. Вьенна была старой общиной аллоброгов и занимала некое промежуточное место по отношению к Tres Galliae. Вьенна никогда полностью романизированной не была. Ей принадлежала огромная территория провинции от Роны до Женевского озера. [MH. II₁₆₂] В то время как в Provincia города теснились рядом друг с другом, область Вьенны была небогата городами. Если все-таки римское гражданское право было общим для всей провинции, то Вьенна, несмотря на то что уже очень давно была колонией (она называлась Colonia Iulia), получила гражданское право, возможно, только при Гае, что, вероятно, можно заключить из речи Клавдия.⁴⁴² Август даровал Вьенне право только латинского гражданства. В литературном отношении провинция целиком входит в сферу влияния Рима. Марциал⁴⁴³, модный столичный поэт, говорит, что то, что вызывало сенсацию в Риме, читалось также в Тулозе и Вьенне. Так что непосредственным и достигнутым намерением правительства было превращение побережья Средиземного моря в часть Италии. Надписи доказывают это же самое: совсем не мелочь, что страна была романизирована до такой степени, что даже «маленький» человек помещал на своем надгробии надпись на латинском языке, и с этим мы здесь часто сталкиваемся. Уже самим своим названием эта область была отделена от Галлии: когда разговор идет о Галлии, никогда не имеется в виду Provincial она называлась Provincia Narbonensis_y или в худшем случае Provincia. И она была самой цветущей областью: свободная от национальных и религиозных волнений, бушевавших по всей стране; никаких следов культа друидов. Хотя и существовали [MH. II₁₆₃] местные божества, но в них не было ничего инородного, ничего, чего не было в Италии; куда ни посмотришь, казалось, что находишься в Италии.

В связи с Tres Galliae город и сельскую местность необходимо рассматривать отдельно. Собственно, обе Германии сюда не относятся, но сначала мы от этого абстрагируемся и рассмотрим Tres Gallia в национальном отношении. Это — кельтская область между Луарой, Сеной, Гаронной и Шельдой, провинции Lugdunensis и Belgica — большая часть завоеваний Цезаря. Собрания надписей, которые могли бы сложить наше представление о культуре этих областей, еще полностью отсутствуют. Надгробные памятники тоже встречаются крайне редко. Если подумать, что речь идет о таких городах, как Augustodunum (Отэн), Lutetia (Париж), Durocortorum (Реймс), Vesontium (Безансон), и территориях эдуев, арвернов и секванов, то можно поразиться скудности и более чем незначительному количеству памятников. Надписи, имеющие отношение к Парижу, появились теперь в собрании⁴⁴⁴, которое представляет собой очень малую ценность. Местности не были ни бедными, ни скудными, и не в этом кроется причина этого поразительного явления: это всего лишь тихая оппозиция, отказ от римской цивилизации.

[MH. II₁₆₄] Речь также идет об учебном заведении, своего рода университете в Августодуне: здесь, по всей вероятности, находилась национальная оппозиция. Во время восстания в Галлии при Тиберии его руководитель, Сакровир, захватил это учебное заведение, чтобы учащиеся там юноши смогли сохранить верность делам своих отцов.⁴⁴⁵ Там изучали культ и науку друидов. Жречество друидов было основано исключительно на науке, школы относились к этому так же серьезно, как сегодня наши теологические школы. Юноши должны были вообще много учиться, в том числе знать наизусть 20 000 стихов⁴⁴⁶. Рим должен был вести такую же беспрестанную борьбу с этим национальным культом, как сегодняшняя Англия с ирландской католической церковью.⁴⁴⁷ Август запретил культ друидов, по крайней мере для римских граждан⁴⁴⁸, на большее он не мог осмелиться, как не мог выступить против этого национального культа как такового.

Римские авторы свидетельствуют о том, что были ликвидированы извращения, человеческие жертвоприношения и прочее, так оно, естественно, и было отчасти, но действительную ненависть и страх [MH. II₁₆₅] вызывала национальная подоплека. Плиний⁴⁴⁹ говорит о том, что Тиберий уничтожил культ друидов. Однако то же самое говорят и о Клавдии.⁴⁵⁰ Подобные вещи не уничтожаются так просто, они не ликвидируются путем издания декрета. Тацит⁴⁵¹ в связи с правлением Веспасиана говорит о волнении, которое привело к восстанию Цивилиса: друиды проповедовали, что пожар на Капитолии должен означать не только конец римского мирового господства, но и то, что кельты должны стать преемниками Рима. Настолько живучей была в то время так часто «уничтожаемая» и «ликвидируемая» идея кельтов, что они претендуют на⁴⁵² мировое господство. Эта идея комическим образом и дальше продолжает вплетаться в повествование наших источников: Александру Северу была предсказана смерть одной галльской жрицей на галльском же языке.⁴⁵³ Диоклетиану, который находился вместе с армией еще у Тонгерна и который, рассчитываясь со своей хозяйкой, заспорил с ней, та предсказала избрание его императором.⁴⁵⁴ Диоклетиан ответил на это, что если он действительно станет императором, то и оплатит счет, а на настоящий момент не чувствует, что для этого есть какой-либо повод.

Если мы теперь вспомним о том, что говорилось о Британии, — [MH. II₁₆₆] завоевание острова Мона (Энглеси), планы Агриколы в отношении Ирландии⁴⁵⁵, обетованной земли друидов, — то культ друидов представится нам почти непреодолимым препятствием на пути римского господства. Надписи и памятники тоже указывают на такие культурные отношения, которые совсем не согласовывались с римскими воззрениями: алтарь четырех божеств в Париже с изображением бога Кернуннота⁴⁵⁶, с повязками для жрецов, с сосудами в виде рогов, с кошельком для денег и прочими странными атрибутами, — все это слишком непохоже на римские божества.

Кельты служили в римском войске, поскольку со времен Августа служить были обязаны не только римские граждане, но и все подданные Империи: римские граждане — в легионах, подданные — в когортах и алах. Настоящие гражданские отряды формировались теперь не только в Италии, но и по всей оставшейся Империи, особенно много их было создано в Нарбонской провинции. Когорты и алы, напротив, здесь почти отсутствуют за одним-единственным исключением, [MH. II₁₆₇] и это исключение составляли воконтии. Существует ala Vocontiorum,⁴⁵⁷ напротив, нет ala из тектосагов или аллоброгов и прочих. Это объясняется тем, что воконтии долгое время держались особняком (что можно доказать и иным способом): существование ala Vocontiorum засвидетельствовано еще во II в. Из этого, правда, не следует делать вывода, что воконтии так долго были лишены права гражданства; определенно лишь то, что ко времени создания этой алы, т. е. к началу императорской эпохи, его у них еще не было; название сохранилосо за ala в дальнейшем лишь по происхождению (ab origine), как часто и еще сегодня полки носят названия, присвоенные им во время их формирования. В этой ala служили тоже не одни только воконтии. Так, на одном из надгробных камней стоит имя тревера, который служил в кавалерийском подразделении этой ala.⁴⁵⁸

Такая ситуация в Нарбонской провинции резко противоречит армейскому положению в Tres Galliae. Здесь нет речи о военной службе в непрофессиональном войске, здесь, напротив, создавались значительные вспомогательные отряды из рядов народных ополченцев. Наблюдение, которое, насколько мне известно, не очень-то принимается во внимание, относится к совершенно различному роду использования в этом отношении Belgica (Бельгика) и Lugdunum (Лугдуна) в сравнении с Aquitania (Аквитанией). Тщательное [MH. II₁₆₈] изучение списков покажет, что хотя и были когорты аквитанцев, а именно 4, хотя и были кагорты галлов, а именно 8, но они носят только провинциальные названия, а не названия отдельных civitates, за одним исключением: в Аквитании существовала одна когорта битуригов.⁴⁵⁹ Битуриги образовывали самый северный округ Аквитании, и они были кельтами, в то время остальные аквитанцы иберийского происхождения служили в аквитанских когортах, т. е. во внимание принималась национальность, а кельтские битуриги оставались сами по себе. Командование везде, естественно, было латинским. Зато cohortes Belgarum не существовало. Единственная существовавшая cohors I Belgarum⁴⁶⁰ была английской формацией.⁴⁶¹ В Бельгике каждый отдельный civitas имел свою когорту: от секванов на крайнем юге до батавов на самом севере и как раз в исключительно иррациональном соотношении с населением: например, у нервиев было по меньшей мере 6 когорт, примерно столько же их было во всем Аугдуне, а у батавов было 8 когорт. Уже раньше указывалось на то, что последние почти полностью были освобождены от налогов, но зато подвергались большому рекрутскому набору.⁴⁶² В целом в войске солдат из Бельгики было в 3—4 раза больше, чем солдат из других кельтских провинций.

Это соотносилось с общей политической [MH. II₁₆₉] системой Августа. Римляне предпочитали германские народы как более схожие с их собственным и, возможно, как более полезные в военном отношении по сравнению с кельтскими, к которым они относились крайне отрицательно.

Рекрутскому набору соответствовала политическая трактовка кельтов в конституции общины. Здесь тоже проводится четкое разграничение между общинами, обладающими римским гражданским правом, и общинами зависимыми: оно совпадает в области принадлежности к кельтской и некельтской национальности. В списке тех самых провинций, в которые Август ввел колонистов, отсутствуют Tres Galliae. Из этого следует, что во время его правления в этих областях (кроме Лиона) римское гражданское право не присуждалось общинам, в то время как почти все общины Нарбонской провинции им уже обладали или вскоре его получили. Правда, отдельным знатным людям гражданское право достаточно часто присуждалось и в тех областях. Императоры, правившие позже, во многом отошли от этой августовской политики, так, Клавдий даровал гражданское право Colortia Agrippina (Кёльн) в земле убиев,⁴⁶³ а в Belgica — многим другим общинам. Однако при последующих императорах предоставление гражданского права городам происходило все реже, хотя частное гражданское право, которое уже во времена Республики было хорошей приманкой, предоставлялось чаще, и именно отдельным лицам и наследникам.

Однако и в этом случае можно констатировать существование исключительно [MH. II₁₇₀] примечательного ограничения предоставления частного гражданского права, исходя из часто упоминаемой речи Клавдия⁴⁶⁴ и отрывков из Тацита: все жители этих мест получили право на гражданство, собственно, лишь номинально, только, как это называет Тацит⁴⁶⁵, название гражданского права (vocabulum civitatis). Они не получили ius honorum, т. е. право без занимания римских должностей, и поэтому возможности попасть в сенат у них тоже не было: так что это было примерно тем, что в период Республики называлось гражданство без избирательных прав (civitas sine suffragio). Действительного народного собрания при принципате и так уже не существовало, так что это гражданское право, предоставленное галлам, в политическом отношении было нулем, хотя и имело значение для уголовных процессов и для некоторых других случаев. В отношении всех политических дел мы снова сталкиваемся с отрицанием кельтского образа жизни. В приложении к Нарбонской провинции это очень интересно. Испания и Паннония не были знакомы с подобного рода ограничениями при предоставлении гражданского права. Если мы сопоставим это с тем, что сообщалось ранее о культе друидов, поклонение которому римскому гражданину было запрещено, то эти ограничения являются новым знаком того опасения,^465a с которым Рим относился к этому национально-религиозному культу кельтов-друидов. —

Правда, суть той речи Клавдия состоит в том, чтобы разъяснить сенату, что подобное обращение [MH. II₁₇₁] с кельтами несправедливо. В дальнейшем эти различия стали не столь заметными, и мы нередко встречаем кельтов в сенате.

В отношении общинной организации не произошло никакого отступления от старого основного принципа: римское государство в целом и его отдельные провинции состоят из более или менее автономных общин. Однако так называемая «община» в земле кельтов и в Италии в основе своей другая. Из антипатии к кельтам римляне оставили их старые civitates в том виде, в каком они находились до завоевания. Civitas кельтов основывалась не на городской организации, как то было во всей Италии, она была именно лишь племенным округом. Здесь, внутри городской стены, отсутствовали местное единство и централизация. В Риме городская стена не являлась границей области, зато в земле кельтов город имел лишь фактический, но не юридический статус. Я подробно рассказал об этом в «Гермесе» (т. XVI)⁴⁶⁶, и те, кого это интересует, могут найти там более точные сведения по этому вопросу. В Риме для всех служащих существовала обязанность совместной жизни в городе, сенатор должен был жить в Риме постоянно; то же самое относится к людям, занимающим местные посты в римских общинах (coloniae). В кельтских civitates [MH. II₁₇₂] с этим было иначе. Любой, живи он где угодно, даже в пограничной области, мог стать decurio.^* Там, где действовала римская городская организация, там поселение юридически не играло никакой роли, оно не имело политического значения; но там, где действовала организация по принципу племенных округов, город⁴⁶⁷ отличался только большим числом жителей, у него политической значимости было не больше, чем у всех остальных населенных пунктов.

Из всех племенных округов Галлии самым известным является гельветский⁴⁶⁸: римская культура внедрилась сюда раньше, чем во все остальные, но племенная организация сохранилась. Главный населенный пункт Aventiсит (Авентик) на Нойенбургском озере имел большое значение. Его жители были не cives Aventicenses, a cives Helvetia.⁴⁶⁹ Но в Aventicum был свой особый сельский орган управления. Lousonna (Лозанна), расположенная на Женевском озере, не слишком уступала ему и тоже располагала своими особыми институтами и curatores. В племенных округах упор делался на общность населенных пунктов. Хотя в Италии, например в области Вероны, можно встретить и другие населенные пункты, но в них отсутствуют особые институты. Главным образом это важно для строительства: в римских общинах постройки могли возводиться только органами управления главных городов, и как следствие этого, они возводились в основном в главных городах. В племенных округах господствовала большая децентрализация. Авентик, Лозанна и любой другой город строились самостоятельно. Поэтому, конечно, ни один город не мог приобрести такого значения [MH. II₁₇₃], какое имели римские общины.

Соответственно осуществление правосудия в римских общинах было главным средством централизации. Основным правилом римского права было то, что правосудие могло вершиться только в пределах города, поэтому городским стенам как границе местности придавалось такое большое значение. В civitates (племенных округах) магистраты, видимо, могли кочевать с места на место и везде вершить правосудие.

Это глубокое различие никогда полностью не стиралось, это основание ни разу не было поколеблено. Сообщается, например, что Каракалла предоставил римское гражданское право всем без исключения имперским подданным.⁴⁷⁰ Над значением этого мероприятия долго ломали голову: оно было существенно фискального характера и не отменило латинское, иностранное и собственное гражданское право. Его целью было прежде всего взимание налога с наследства, который был тягостной привилегией (privilegium odiosum) римского гражданина. Персональное представление гражданского права ряду частных лиц не имело никакого влияния на правовые категории.⁴⁷¹Таким образом Gallia Lugdunensis, видимо, была присоединена к римскому государству; однако глубинное различие было не только не устранено, а напротив, скорее акцентировано. Римские императоры определенно преследовали цель романизировать и эту часть Империи, но далеко не такую глобальную, как в случае романизации Испании или Паннонии.

[MH. II₁₇₄] В таком же смысле следует понимать то, что было сказано ранее об исчислении расстояний в левгах: левга⁴⁷² появляется в Tres Galliae только при Севере, но вряд ли именно им она была введена. Возможно, Август позволил Tres Galliae использовать левгу для окрестных дорог; при Севере это распространилось и на имперские дороги. Примечательно, что в Noviodunum (Нион), расположенном на Женевском озере (рядом с Лионом), единственной римской колонии в этих землях, основанной Цезарем (Colonia Iulia Equestris), лишь там еще в III в. исчисления производились в милях: как римской колонии ей это предписывалось имперской властью.

Язык кельтов преодолел римское господство: этот факт абсолютно непостижим, но в его пользу свидетельствуют самые лучшие авторитетные источники. Вероятно, свидетельство Иеронима,⁴⁷³ который утверждает, что малоазиатские галаты говорили на языке Трира, считают неверным, но я, собственно, не могу согласиться с весомостью доводов, отрицающих этот факт. Однако нам нечего сказать против утверждения Ульпиана, жившего в третьем столетии, который сообщает в «Дигестах»,⁴⁷⁴ что фидеикомиссы в противоположность легатам⁴⁷⁵ могли быть оглашены на любом другом языке, распространенном в Римской империи, например на пуническом или галльском языке, в то время как легаты должны были составляться на латинском языке⁴⁷⁶ [MH. II₁₇₅]: он самым определенным образом говорит, что в его время пунический и галльский языки еще находились в употреблении. Это тем менее удивительно, если вспомнить, что в Бретани по сегодняшний день говорят на кельтском. Однако исследователи сомневаются, является ли этот язык пережитком изначального, родного для этой области языка, или же он не более чем последствие реэмиграции из Британии; тем не менее его стоит считать, скорее, пережитком времен римского господства, факт реэмиграции не доказан и очень спорен.⁴⁷⁷ Зато нам известно, что еще в эпоху Цезаря именно эти области были менее всего затронуты завоеваниями, но зато они находились в постоянном живом контакте с британскими островами, этим оплотом кельтского культа друидов, так что такая долгая жизнь кельтского языка очень объяснима: эта стойкость — факт. Конечно, кельтский язык мог сохраниться в очень зависимых слоях общества и при соответствующих условиях. За исключением Страбона,⁴⁷⁸ мы не располагаем никаким непосредственным свидетельством о распространении романского языка, но оно было в природе вещей: деловое общение, безусловно, осуществлялось на латинском языке; все civitates должны были вести свои деловые бумаги и свои счета на латинском языке; мы не можем [MH. II₁₇₆], правда, доказать это a posteriori; но это само собой разумеется a priori. В противном случае контроль и отчет со стороны римских государственных служащих были бы невозможны. Об этом уже говорилось в другой связи.⁴⁷⁹

Надписи на кельтском языке на памятниках — редкость, возможно, все кельтские надписи⁴⁸⁰, написанные греческими буквами, относятся ко времени, предшествующему принципату. Это свидетельствует об исключительно частном характере употребления кельтского языка. Естественно, не было никакого принуждения к использованию языка: не запрещалось устанавливать надгробия с надписью на кельтском языке или на нем же посвящать рождественский подарок какому-нибудь кельтскому божеству. Но люди этого не делали, как этого не делают сегодня люди из тех областей Германии, где все слои общества говорят, скажем, на нижненемецких диалектах, но на надгробиях надписей на этих диалектах не делают.

Такая исключительная редкость кельтских приватных надписей, сделанных латинскими буквами, тем более бросается в глаза, если с ней сравнить то, как часто встречаются частные надписи⁴⁸¹ в Паннонии или в области Эбро. Подобные надписи встречаются везде вплоть до самых отдаленных долин; в Лугдуне, напротив, [MH. II₁₇₇] они редки и написаны на «кухонной» латыни. Отсутствие полноценных латинских надписей еще более доказуемо, чем присутствие кельтских. Так что кельтский язык использовался в частном общении, и это было обусловлено и поддерживалось благодаря отношениям с кельтской Британией; но официально эти контакты не поощрялись.

Однако как случилось, что после краха Римской империи именно в этой области появился романский язык? Это очень интересный вопрос, к ответу на который можно добавить следующее: служебное, официальное использование латыни было определяющим и решающим, и вторгшиеся германцы благодаря этой коммуникативной способности латинского языка слились в одну общую народность с переселившимися римлянами и переселившимися кельтами. По той же причине в Галлии франки говорили⁴⁸² на латыни, по этой причине и вандалы в Африке, и готы в Италии делали и должны были делать то же самое. Высокое и хорошо сформированное государственное и общинное управление, и прежде всего влияние христианства, которое на Западе было привязано исключительно к латыни, действовали понуждающе.

Со Священным Писанием Запад [MH. II₁₇₈] был знаком только в латинском варианте текстов, и представители церкви наряду с религиозной миссией имели еще миссию языковую и государственную. Стоит вспомнить о том, что долгое время последним прибежищем римской христианской культуры была Ирландия, из которой опять же и происходили миссионеры. По этой причине кельтский язык опять же не мог стать преобладающим: в политическом отношении он уже давно был мертв. После подавления восстания Цивилиса не происходило больше никаких политических мятежей кельтов: с тех пор они находились в подчинении. Не стоит также забывать, что франки были не галлами, а германцами.

В высшей степени особым было положение главного города Лугдунской Галлии — Лугдуна, сегодняшнего Лиона.⁴⁸³ Отто Хиршфельд в своей брошюре «Лион в период римского господства», Вена 1878,⁴⁸⁴ представил последнее исследование, отличающееся самым хорошим вкусом по сравнению с другими исследованиями вопросов подобного рода. Лугдун был основан Мунацием Планком в 43 г. до н. э. в период большой гражданской войны. Город изначально находился в резком контрасте с областью, главным городом которой он должен был стать, и мы убедимся в том, что все сказанное о кельтских городах и об их организации не подходит для Лиона. Его положение было исключительно благоприятным: в слиянии рек Роны и Соны и в господствующей позиции по отношению ко всей приречной области город уже имел [MH. II₁₇₉] все основания для роста и процветания. Город возник на месте древнего кельтского поселения. Его положение для использования в торговых и военных целях было невероятно удачным. Собственно, город в большей степени относился к Нарбонской провинции, чем к Лугдунской; это были старые земли аллоброгов, а для римской политики в отношении этой провинции в высшей степени характерно то, что главный город был построен не то чтобы вне, но вплотную к Нарбонской провинции. Лугдун с самого начала был не civitas, а колонией, и колонией единственной в Tres Calliae. Он не был таким главным городом, как скажем Tolosa: его население составляли в основном переселившиеся италики. Из-за этого еще Тацит⁴⁸⁵ выделяет его среди других галльских городов и называет Вьенну иноземным городом (civitas externa), а Лион, напротив, — римским (Romaпа). Переселенцы и местные жители наделялись гражданским правом не в одинаковой степени.

Но Лион был не просто главным городом для Лугдунской провинции, он был тем, чем являются Париж для сегодняшней Франции и Рим для древней Италии, Лион был центром дорожной сети всей Галлии, включая Нарбонскую провинцию. Как и в случае с другими городами, которые мы упомянем позднее, это выглядит как прямое и [MH. II₁₈₀] осознанное подражание Риму. Лион был могущественным городом государственных чиновников. Весь ценз Галлии осуществлялся здесь. По чистой случайности сохранился надгробный монумент из эпохи правления Тиберия, принадлежащий императорскому рабу, назначенному на государственную службу в Лионе; он скончался в пути, и его слуги воздвигли ему монумент и в надписи на нем назвали себя. Его свита состояла из трех врачей, одного секретаря, одного казначея, одного управляющего, двух слуг, отвечавших за серебро, двух камердинеров и двух лакеев.⁴⁸⁶ Из этого можно составить себе представление о той массе чиновничьего персонала, находившегося в городе. Наряду с тем существовала еще императорская прокуратура, а также императорский легат со своим штабом. Воинский центр находился в Майнце, гражданский — в Лионе; но Лион имел в своем расположении гарнизон; снова аналогия с Римом. Здесь находилась одна из городских когорт. Кроме того, здесь имела хождение монета. Далее следует отметить полное отсутствие муниципального управления: в огромном количестве надписей мы хотя и находим надписи членов совета общины и жреческого совета, но нигде не сталкиваемся с собственным бургомистром или с городскими чиновниками; и это тоже являет аналогию [MH. II₁₈₁] с Римом.

С точно такой же ситуацией мы сталкиваемся в Милане, Равенне, резиденции флота, и в некоторых других больших городах. Это совершенно объяснимо: чем больше был город, тем большую опасность представляло собой свободное муниципальное управление. Лион — большой управленческий центр, Равенна — резиденция командования флотом, Рим — столица Империи. Поэтому все они были максимально ограничены в общинном управлении.

Зато Лион был резиденцией ландтага⁴⁸⁷ Tres Galliae и sacra или, правильнее выразиться, центром sacra, к которым присовокуплялись заседания парламентского типа. Разделение на Tres Galliae в идее своей не совсем понятно; возможно, оно возникло случайно. Еще Цезарь хотел административно разделить старые и новые владения в Галлии. Но когда именно произошло это разделение на Tres Galliae_t нам неизвестно. Предположительно тогда, когда Август проводил свои реорганизации в 15— 12 гг. до н. э., его еще не существовало.

Sacra здесь, как и везде, были связаны с культом императора. Для почитания Августа был сооружен большой алтарь, и в богослужениях должны были принимать участие все 64 общины. Входили ли в их число германские общины, неизвестно, по крайней мере мне. По меньшей мере у убиев существовал [MH. II₁₈₂] особый алтарь Августа,⁴⁸⁸ и предположительно лугдунские sacra существовали только для галльских общин. Так что Луг дун был общинным центром, к которому присоединялся некий тип единого ландтага: рассмотрение жалоб на чиновников, выражения благодарности легатам относятся к известным предметам обсуждения.

Таким образом, по сути своей Лион очень сильно отличается от всех прочих известных нам городов Галлии. Он также был центром виноторговли; а Плиний Младший⁴⁸⁹ радуется, как и Марциал, о котором мы упоминали выше в связи с другими городами, что его небольшие публикации пользуются спросом у книготорговцев⁴⁹⁰ Лиона. В общем и целом Лион является копией Рима.

К Бельгике нельзя подходить с той же меркой, что и к Лугдунской провинции: национальности там совсем иные. Многочисленные германцы населяли земли от Эльзаса до Кёльна. Трибоки, неметы, вангионы и убии (последние были переселены Агриппой на левый берег Рейна) находились в сильном противоречии с кельтской системой. Правда, большая часть населения была все еще кельтского происхождения, но к ней в большом количестве примешивались германские племена, что способствовало [MH. II₁₈₃] превращению общего характера населения все-таки в характер полугерманский, по крайней мере значительно его изменило. Батавы, фризы, нервии и треверы были германцами, поэтому (ив этом смысле национальное восстание Виндекса чрезвычайно поучительно) в Бельгике и существовали две партии: кельтская национальная партия и партия, примкнувшая к римлянам. Большая часть Бельгики была захвачена, несмотря на движение Виндекса. Причина разделения Бельгики и Лугдунской провинции кроется, вероятно, в большом проценте германских племен, и этим же объясняется их разное использование в военном отношении. В Бельгике на военную службу набиралось большее количество людей, чем в Лугдунской провинции. Особенно восточные части Бельгики были менее романизированы по сравнению с Лугдунской провинцией, ядром римской власти были Нарбонская провинция и Рейнская область. Естественно, делу романизации способствовали лагеря как существенные носители таковой, они были сооружены вдоль линии Рейна, тому же способствовали родственность духа обеих национальностей и неистребимое противоречие кельтской и римской наций. Германцы и полугерманцы не так резко противопоставляли себя римлянам, как кельты.⁴⁹¹

Противопоставление во многом носило национальный характер. В поздний период императорского правления оно было очень живо воспринято, и [MH. II₁₈₄] отнеслись к нему соответственно. С более близким ознакомлением с землей и людьми, которому с римской стороны способствовал Цезарь⁴⁹², прекратилась конфронтация галлов и германцев. На службу в императорскую личную охрану⁴⁹³ (не путать с преторианцами), которая была создана для специальной охраны императорской персоны во дворце, никогда не принимались ни италики, ни жители Востока, не говоря уже о кельтах; сначала на эту службу брали испанцев, а потом исключительно германцев: фризов, батавов и всех, кого считали германцами. В этом очень четко выражается противопоставление их кельтам.

Целиком в соответствии с этим гарнизон на Рейне, на границе с областями свободных германцев, должен был состоять из свободной германской охраны: для того чтобы отражать врагов, а не для того чтобы самим находиться под надзором (ut arcerent, non ut custodirentur).⁴⁹⁴ Они заслуживали доверия благодаря своей надежности. Это тоже была стража на Рейне, но обращенная на Восток и имевшая принцип «германцы против германцев».

Вместе с тем, как уже упоминалось, большая масса населения все-таки состояла из кельтов. Однако в общем и целом эта область все же контрастировала с собственно кельтской Лугдунской провинцией, и мы не очень ошибемся, если скажем, что в определенном смысле восстание Виндекса было войной Лугдунской провинции против Бельгики. Последняя провинция [MH. II₁₈₅] была собственной резиденцией романизации. Массовый рекрутский набор в Бельгике возымел свое действие: все батавы, нервии, сугамбры приходили в войско иноземцами и после двадцатилетней службы возвращались обратно уже римлянами.

В центре городского развития находился Mogontiacum (Майнц). Еще сегодня надписи⁴⁹⁵ и постройки по своему числу и значимости превосходят все прочие находки в этих областях. Во многих отношениях Mogontiacum являет собой подобие Лиона: если этот был центром гражданской администрации, то Mogontiacum был центром военной администрации всего Запада. Там была резиденция легата Верхней Германии, там находился центр сети военных дорог, там были крупные военные склады, там стоял на якоре рейнский флот⁴⁹⁶, который играл большую роль при обороне границы. Муниципальное управление, как и в Лионе, было сведено до минимума, и даже более чем. Если мы там хоть и не встречаем городских магистратов, но тем не менее находим декурионов и севиров, то в Майнце отсутствуют и последние. Только в III в., позднее, чем в Argentoratum (Страсбурге) и Castra Vetera (Биртен у Ксантена), в Mogontiacum сформировалась муниципальная система общины⁴⁹⁷ [MH. II₁₈₆]-

Colonia — Кёльн, его развитие и значение известны нам хорошо. Этот город сформировался из германского поселения убиев. При Августе они были враждующими соседями с Римом по правому берегу Рейна, при его же правлении они были переведены Агриппой на левый берег Рейна и там поселены⁴⁹⁸, и с тех пор их поселение стало мощным заслоном от свободных германцев. В их распоряжение был также предоставлен императорский алтарь, алтарь (ara) убиев.⁴⁹⁹ Существует сомнение на тот счет, была ли эта святыня специально предназначена для убиев, или же она должна была служить всеобщим центром для рейнских германцев. В войнах Германика Кёльн (ага Ubiorum) наряду с Майнцем играл первостепенную роль.

Там родилась «Агриппина Младшая»;⁵⁰⁰ колонией город стал при Клавдии⁵⁰¹ и с тех пор именовался в честь его супруги Colonia Claudia Ara Agrippina: своеобразное название, которое in nuce (в зародыше) содержит всю свою историю; от «ara» не отказались. С этого момента Кёльн прекращает быть военным центром: легион [MH. II₁₈₇] был, вероятно, переведен в Бонн.⁵⁰² Население Кёльна составляли не италийские поселенцы, а германцы. После Майнца Кёльн демонстрирует наибольшее количество надписей⁵⁰³ и самую насыщенную римскую жизнь.

История Трира⁵⁰⁴ — это проблема во многих отношениях, решить которую не представляется возможным. Он назывался Colonia Augusta Trevirorum. Но этот город едва ли мог быть колонией Августа. В списке учрежденных Августом колоний Tres Galliae отсутствуют целиком и полностью, и было бы крайне удивительно, если бы он сделал исключение для такого захолустья. Правда, после правления Августа Трир стал колонией, по-видимости, относительно быстро, поскольку Тацит⁵⁰⁵ в год правления четырех императоров называет его Colonia, т. е. колонией он стал до 68 г. н.э. Было ли это сделано еще до Клавдия Гаем (Калигулой), неясно; в любом случае, в колонию он был превращен указом. Колонисты сюда не вводились. В «Анналах» Тацит говорит о жителях Трира еще как о чужеземцах («externae fidei homines») в противоположность к другим.⁵⁰⁶ Из этого можно заключить, что население Трира долгое время составляли иностранцы, и об этом свидетельствует [MH. II₁₈₈] также крайне малое количество надписей из первых столетий. Несмотря на преимущественное право колонистов, романизация проходила здесь тяжело. Позднее, правда, Трир был главной резиденцией римской власти, и поэтому мы располагаем огромным количеством остатков построек и сооружений. Насколько известно, еще ведутся споры о том, является ли Porta Nigra творением Августа или более поздним памятником.⁵⁰⁷ Нам точно известно, что в IV в. после декапитализации Рима Трир был главной резиденцией императоров. Зосим⁵⁰⁸ определенно говорит, что Трир был самым большим городом по ту сторону Альп. Там же находятся и большие сохранившиеся части терм. Положение тоже было исключительно подходящим для подобной императорской резиденции: непосредственно за военной границей, так что до нее было рукой подать, и плюс она была защищена.

О культуре этой области повествует Авзоний в своем лучшем стихотворении «Мозелла», которое он написал в 371 г. в Трире и в котором изображает быт и моду четвертого столетия. Это был период правления Валентиниана, одного из немногих сильных императоров того времени, момент, когда враждебные [MH. II₁₈₉] германцы уже были отброшены назад за Неккар; эти характеристики позволяют нам составить должное представление о расцвете этой области. Многочисленные загородные усадьбы, praetoria, непрерывной цепью тянутся по обоим берегам Мозеля: с великолепными колоннадами, беседками и купальнями в пышно разросшихся, изысканных садах. Очень красноречивым комментарием к этому являются еще сохранившиеся остатки мозаичных картин, настенной живописи и прочего. Должно быть, это был очень привилегированный клочок земли. Да, культура здесь необычна и своеобразна. В связи с находками в Неймагене мы располагаем опубликованной в 38-м томе «Рейнского музея» хорошей работой Геттнера.⁵⁰⁹ Это было место загородных домов между Триром и Бонном. В старом дворце найдены значительные остатки надгробных памятников. На этом сельском кладбище (поскольку ничем другим оно не было) находятся только высеченные резцом монументы, и их своеобразная обработка имеет художественно-историческое значение.

Монумент Игеля — самый известный, и на территории Люксембурга встречаются подобные ему; но за пределами Belgica их нет. Примечательна жанровая трактовка фигур: [MH. II₁₉₀] обычно на надгробиях этого периода изображаются избитые мифологические сюжеты, саркофаги с изображением Фаэтона или амазонок. В Belgica все иначе: памятники дышат радостью жизни и живых людей, которых художники изображают на камне непосредственно так, как они ходят и стоят. Монумент в Игеле — это, вероятно, памятник пекарю, могила армейского поставщика. На нем изображены все соответствующие этой специальности действия. В Неймагене нам предлагают другие сцены повседневной жизни: как одному крупному землевладельцу люди, обязанные платить оброк, приносят зерно, скот и кур; на монументе банкира или сборщика налогов изображен процесс платежа наличными; на другом — рельеф мозельских кораблей, груженых бочками с вином, — это был надгробный памятник виноторговцу. Эти памятники не являются художественными творениями высшего качества, но они жизненно правдивы, свежи и нетрадиционны. Люди изображаются в местных, галльских одеждах: балахон с дыркой, через которую просовывали голову, с капюшоном (sagum), плюс башмаки и чулки. Тогу они не носят, поскольку она исчезла из обихода, на картинах ее тоже нет.

Лица определенно имеют [MH. II₁₉₁] портретное сходство, они характерны. — Такие памятники присутствуют там в таком количестве, что их можно воспринимать как характерную особенность и, как уже было сказано, больше они не встречаются нигде.

г) Испания

Испания⁵¹⁰ очень не похожа на Галлию. Римская культура там была старше на 200 лет, не считая Нарбонской провинции. Вследствие этого Испания в больших имперских переворотах никакой роли не играет. Правда, в истории падения Нерона кажется, что это не так, но это только так кажется. Всего лишь случайностью было то, что после поражения Виндекса Гальба стал командующим в Испании и оказался тем, кто продолжил дело. В мятеже Постума Испания хотя и была замешана, но никакой собственной истории у нее нет.

Рассмотрим сначала те же военные отношения: Испания не была пограничной областью, поэтому она нигде не сталкивалась с варварами, т. е. с неримлянами. Полное подчинение Риму произошло только при Августе⁵¹¹, он дошел до побережья океана. До этого кантабры и астуры, судя по названию, должно были быть римскими племенами, но в действительности они таковыми не являлись. Август начал тяжелую войну с кантабрами [MH. II₁₉₂] по собственному желанию, он намеревался воплотить в жизнь свой политический принцип полного подчинения Риму тех западных областей, которые еще не были ему подвластны. После Августа в этой области, прежде крайне мятежной, больше не было восстаний. На это повлияло не только подчинение, а, скорее, даже исключительно, интенсивная колонизация. Caesarea Augusta (Сарагосса) и Emerita (Мерида) были колониями ветеранов. Подчинение происходило так быстро, что гарнизон, состоявший при Августе из 3 легионов, вскоре смогли сократить до одного. При первых императорах там сначала находилось 3 легиона, и из этого можно заключить, что руководители государства не совсем верили в мир в Испании. Лузитания оставалась без гарнизона, легионы были сконцентрированы в Hispania citerior, т. е. в северо-западной части: 2 — в Астурии, 1 — на Пиренеях. Завоевательный поход в Британию тоже оказал свое влияние: был оттянут 1 легион. Дислокация легионов в Испании окончательно не установлена: возможно, был отозван Quarta Macedonica.

Веспасиан [MH. II₁₉₃] предпринял дальнейшее временное сокращение. В случае войны с Цивилисом, вероятно, были отозваны легионы VI Victrix и X Gemina⁵¹², назад они не вернулись, только легион VII Gemina, в течение многих столетий находившийся в Испании, остался в этой области.⁵¹³

Собственно, причиной сокращения числа войск, по-видимому, было положение на Востоке. Подобное уменьшение числа отрядов можно было проводить спокойно, поскольку в то время Испания была, по сути дела, спокойной провинцией. Если случалось что-то похожее на волнение, то это происходило не по инициативе испанцев, а провоцировалось мавретанскими вторжениями из Африки. Полное молчание авторов ничего не доказывает, и все же бросается в глаза тот факт, что 1 легион все-таки был оставлен в Испании. Память о нем до сих пор живет в названии одного из городов: сегодняшний Леон в Астурии был постоянным лагерем Legio Septima Gemma, и то, что он там остался, позволяет сделать вывод, что правительство считало, что те горцы все еще нуждались в контроле со стороны вооруженных сил. Испания — единственная внутренняя провинция, в которой был сохранен постоянный гарнизон.

[MH. II₁₉₄] Администрация Испании была разделена на администрацию по эту сторону и по ту сторону, т. е. на северную и южную. Первая охватывала земли вплоть до Эбро, вторая — Лузитанию (Португалия) и Андалузию. Позднее их стало три, при этом южная была поделена еще раз: на Бетику и Лузитанию. Последняя находилась под императорским управлением, но гарнизона там не было: безоружная провинция (provincia inermis). Когда это произошло, нам неизвестно, возможно при Тиберии, и примечательно то, что потом он, вероятно, разделил большую сенатскую провинцию и отобрал у сената одну ее часть. Позднее северная провинция была еще раз поделена. Asturia (Астурия) и Gallaecia (Галлеция), находившиеся под властью новых командующих легионами, и которые были отделены от Тарракона. С этих пор Tarraconensis (Тарракон) тоже был provincia inermis.

В Испании в основном проживали иберийцы. В период, предшествовавший эпохе римского господства, без сомнения, имело место переселение кельтов: об этом свидетельствуют название «кельт-ибер»⁵¹⁴ и целый ряд окончаний в названиях городов (на -dunum и -briga), как утверждает Киперт.⁵¹⁵ Если представить, что область к северу от Пиренеев, а именно Аквитания, были основательно заселены [MH. II₁₉₅] иберийцами, то это кельтское переселение в южную область Пиренеев является очень удивительным, но тем не менее не подлежащим сомнению фактом. Это переселение аналогично другим событиям этой эпохи, когда всю область буквально наводняли кельты. Везде, где ни появлялись кельты, они никогда не уничтожали коренное население, а ассимилировались с ним, например в Паннонии и Верхней Италии. Подобным же образом, видимо, обстояли дела и в Испании. Впрочем, также встречаются относящиеся к римскому периоду названия городов с окончанием -briga — Iuliobriga, Flaviobriga — и значение кельтского элемента, по всей видимости, преувеличивается. Это окончание в названии имеет для национальности, вероятно, не большее значение, чем как если бы назвали в качестве такого признака кастель: господствующим элементом в Испании, видимо, всегда все-таки был иберийский.

Отметим еще переселение пунийцев на юге. Гадес, Карфаген, Нова — последний город основан Ганнибалом⁵¹⁶ — на протяжении многих веков в римскую эпоху еще содержали в себе черты пунического характера: об этом свидетельствуют, например, монеты.⁵¹⁷ Однако пуническое влияние не распространялось за пределы Бетики. В остальной Испании [MH. II₁₉₆] карфагеняне правили время от времени, но никогда не господствовали безраздельно и никогда не превращали эту страну в пуническую.

В Испании римляне целиком следовали по пути пунийцев, поскольку здесь, как в Нарбонской провинции, имела место большая римская иммиграция. Определенное влияние имели и легионы, стоявшие здесь на протяжении многих столетий, и города, построенные потомками солдат, что уже доказано. Всегда важной оставалась разработка рудников. После Италии к римскому государству раньше и прочнее всех прочих провинций была присоединена Южная Испания. Страбон⁵¹⁸, единственный из всех древних авторов поднимающий очень важный вопрос о национальности, называет жителей Бетики и юга Тарракона togati (носящие тогу). Изначальное варварство было ликвидировано еще в период, предшествовавший римскому, так что римлянам не пришлось бороться с ним. При Тиберии вся Испания, по сути дела, была римской. Торговля вином и маслом процветала. В Испании, как и в Нарбонской провинции, мы также видим часть Италии. Это — очень естественное следствие идеи римского средиземноморского господства, которая относится в основном к частям [MH. II₁₉₇] средиземно-морских областей и в меньшей степени — к области на побережье Атлантического океана.

О правовых отношениях исчерпывающую информацию дает Плиний.⁵¹⁹Веспасиан предоставил всей области латинское право, род полугражданско-го права. Был ли сделан шаг на пути к получению полного гражданского права и когда это произошло, нам неизвестно; между тем латинское право обычно было лишь переходной стадией. Возможно, крупные города юга Испании рано получили civitas Romana. В конце I в. тем не менее образование, обычаи и право были римскими.

В отношении призыва в армию⁵²⁰ важным представляется изучение имен на надгробиях солдат: в легионах мы встречаем имена из Бетики и Тарракона, как и в случае с рейнскими легионами — имена из Нарбонской провинции. Алы и когорты часто именовались по названиям местностей; правда, существуют и когорты «испанцев», что, вероятно было все-таки лишь усеченным названием. Названия общин происходят в основном из менее романизированных севера и запада: кантабры, астуры, лузитаны. И здесь общий вывод таков: вся страна (правда, в различных формах и степенях) прочно и верно была присоединена к Риму.

Наконец, в истории литературы Испания занимает [MH. II₁₉₈] особенное и выдающееся положение. Мы видели, что Галлия в литературном отношении не была продуктивной, а духовная пища предлагалась столицей. Испания решительно продуктивна, и это определенно свидетельствует о том, насколько стара была тамошная римская цивилизация. Уже Цицерон⁵²¹говорит о «поэтах Кордубы», правда иронически, и перемывает косточки военачальникам, позволяющим хвалить себя. Но в первое столетие императорского периода все превращается в свою противоположность, и испанские авторы начиная с правления Тиберия занимают ведущую роль в литературе: Анней Сенека Старший был родом из Кордубы, главного города Бетики. Там он заработал себе имя, переселился в Рим и развил там большую эффективную деятельность. Он был первым профессором красноречия. Его сыном был Сенека, философ, его авторитетное положение при Нероне известно.⁵²² Внук Сенеки Старшего, Марк Анней Лукан⁵²³, тоже был известным поэтом. Никто из них не отрекся от Кордубы. Географ Помпоний Мела происходил из небольшого местечка около Гадеса.⁵²⁴ Колумелла, автор сочинения о земледелии, был уроженцем Гадеса.

[MH. II₁₉₉] Из эпохи Флавиев их ряды пополняет Валерий Марциал из Балбила (Калатауйд) в верхней долине Эбро в Тарраконе. Он тоже сначала стал известен на родине, затем тридцать лет жил в Риме и снова вернулся назад, чтобы умереть на родине. В 61-й эпиграмме своей первой книги он называет ряд известных авторов своего времени, почти все — испанские имена. Наконец, самый выдающийся автор — это Марк Фабий Квинтилиан, кельтоибериец из Калагурриса на Эбро.⁵²⁵ Уже его отец жил в Риме, сам он туда попал рано и затем снова возвратился на родину и вернулся в Рим уже по приглашению Гальбы⁵²⁶, там он стал учителем и воспитателем наследников престола.

Во всех этих людях не было ничего провинциального, ничего чужеродного; они очень разные, однако если бы нам не было известно обратное, то мы посчитали бы их италиками. Не существовало более тонкого стилиста, чем Квинтилиан, он является первым литературоведом своего времени. Однако все это относится только к средиземноморской Испании; об области «ал и когорт», о постоянном лагере легионов нам ничего неизвестно, что подтверждает все вышесказанное. [MH. II₂₀₀] Таким образом, начиная с правления Тиберия средиземноморская Испания заняла в Риме ведущую позицию в литературной сфере, которую в августовскую эпоху занимали Venusia (Венусия) и Mantua (Мантуя).⁵²⁷ Сам Рим никогда ничего не производил, а только потреблял: его положение подобно положению сегодняшнего Парижа по отношению к провинциям, все таланты стекаются в Париж и добиваются там успеха и признания.

Это все, что должно быть сказано об Испании. Собственно, это не есть история, это — полное совпадение с Римом, как и в случае Ломбардии. Испания была также первой провинцией, подарившей Риму императора: Траян⁵²⁸ из рода Ульпиев и Адриан⁵²⁹ были родом из Italica (Севилья).

д) Africa

Африка⁵³⁰ была в подобном же положении, что и Испания. Здесь тоже речь идет не о собственной широкомасштабной истории, хотя налицо провинциальное развитие, даже почти богатое, и связанная с ним внутренняя история, но история внешняя отсутствует. Мы редко слышим о войнах и сражениях.

Практически не существует другой такой области, в которой бы принципат действовал так же успешно и созидательно, как в Африке. Только события здесь намного более неясны. [MH. II₂₀₁] Непонятно, какие из достижений земледелия и что от общинной организации относятся к доримскому, пуническому периоду. Однако в основном Африка развивалась определенно благодаря Риму, и как раз не республиканскому, а императорскому Риму. Нам ведь известно то странное обращение, которое Африка терпела от Республики. Разрушение Карфагена и уничтожение всех его политических реминисценций было навязчивой идеей Республики, если принять во внимание то, что за этим негативным устремлением не последовало никаких позитивных решений. После уничтожения противников по торговле, мощи и цивилизации область была отдана в основном во власть нумидийских царей — династии Массиниссы. За собой Рим сохранил мизерную, правда, плодороднейшую часть плодородной области. Hadrumetum (Гадрумет) и Utica (Утика) были крупными городами, но они хранили свое старое, пуническое устройство. Армейского гарнизона в Африке не было, просто если вдруг возникала настоятельная потребность, как, скажем, в случае войны с Югуртой, то тогда войска посылались сюда на время: полная противоположность ситуации в Испании.

Туземные [MH. II₂₀₂] нумидийские цари должны были создать военный кордон для защиты страны.

Романизация Африки тоже восходит к Цезарю, как и все переходившие по наследству идеи принципата. Не случайным было то обстоятельство, что царь Юба был помпеянцем, невзирая на подобные обстоятельства личного характера, Цезарь сознавал всю невыносимость положения и решил, что необходимо присоединить область. После сражения при Тапсе в 46 г. до н. э. он расширил Римскую область далеко на Запад. Как далеко он собирался зайти, нам неизвестно, возможно, он намеревался присоединить всю Мавретанию. Август сделал шаг назад: здесь тоже, как обычно; хотя он и воспринял идеи Цезаря, но и ограничил их. Он, вернув тезке-сыну Юбы отцовское наследство, так сказать, снова восстановил Нумидию до определенных границ и разделил область по реке Ampsaga (Ампсаге) на провинцию Africa и царство Мавретанию.⁵³¹ Провинция состояла из прежней проконсульской провинции Africa и Нумидии. Оставшаяся часть по наследству перешла к Юбе, который уже иным образом был связан с римскими, а именно с династическими, интересами, женившись на дочери Антония и Клеопатры, носившей такое же имя⁵³², к которой Август относился наполовину [MH. II₂₀₃] как к императорской принцессе и наполовину как к приемной племяннице.⁵³³ Юба стал главным носителем западной культуры, а его государство — примером ленного государства с известной долей независимости.

Между тем длилось это недолго. Уже император Гай (Калигула) в 40 г. н.э. присоединил государство к Риму и разделил провинцию Мавретанию на две части, из которых западная часть непосредственно соответствовала сегодняшнему Марокко. Другая часть с главным городом Caesarea (Шершель) была названа Mauretania Caesarensis,⁵³⁴ С этого времени все североафриканское побережье как стало римским, так и осталось таковым.

Границы с областями варварских народов определить сложно: отчасти они были естественными, каковыми являются и по сегодняшний день; граница была там, где начиналась пустыня, где были кочевые народы, где земледелие не могло существовать из-за недостатка воды, где пальма уступала место речному песку. И у римлян была та же самая проблема, что и у сегодняшних французов: защита пахотных земель и оседлого населения от кочевых племен. Они добивались этого при помощи абсолютно такой же системы, что и система маршала Буго⁵³⁵, только использовали ее в более крупных масштабах и с большей силой.

[MH. II₂₀₄] К сожалению, при сегодняшнем состоянии наших знаний мы не можем детально проследить за тем, как осуществлялась организация, хотя в высшей степени интересно было бы знать, каким именно образом римское оружие служило на благо цивилизации. Мы это знаем лишь в общих чертах: Mauretania Tingitana (Танжер, примерно, соответствовал сегодняшнему Марокко) не была связана с другими частями, но находилась под властью Испании. Она была провинцией средней величины, между тем нам мало что известно о том, почему эта страна еще и сегодня не процветает. Если бы были изучены развалины в тех местах, то, вероятно, можно было бы обнаружить, что на атлантическом морском побережье существуют более частые следы римской цивилизации, чем считается. В Тингитане, вероятно, не размещались крупные отряды. Между Тингитаной и Цезарейской провинцией находилось неоккупированное пространство. То же самое было и на Востоке, где между Триполи и Египтом тоже простиралась не оккупированная полоса земли, за исключением оазисов Кирены, представлявших собой земельную ценность. Подобная ситуация существует и посейчас. За пределами Орана следы культуры незначительны.

[MH. II₂₀₅] Здесь не было крепостей, не было ни отрядов, ни гарнизонов, область защищали конные подразделения. Во внутренней части страны кое-что осталось: римское правительство отказалось от нее, как от не имевшей ценности.

Благодаря новейшим открытиям, в области, лежащей к западу от Карфагена, нам стали известны некоторые важные даты в отношении главной квартиры единственного легиона Африки: Legio Tertia Augusta. Ему, конечно, были приданы алы и когорты. Начиная с правления Августа этот легион стоял к югу от Карфагена, в Тевесте (Тебесса), и служил для защиты Карфагена и как препятствие на пути пустынных кочевников. Война с Такфаринатом, описанная Тацитом⁵³⁶, велась еще легионом Тевесты. Однако затем лагерь был перенесен в Аамбезис, находящийся, примерно, на таком же расстоянии от Цирты, как Тевеста — от Карфагена; вероятно, это было сделано с целью защиты вновь завоеванной области, соответствующей, примерно, территории сегодняшнего Алжира. По недавно найденной надписи Адриана⁵³⁷, в которой он обращается к расположенным в Аамбезисе войскам и восхваляет их трудолюбие, с которым они дважды, «на его памяти», сменили лагерь, можно предположить, что перед переселением в Ламбезис была сделана еще одна [MH. II₂₀₆] промежуточная остановка, в Tamugadi (Тимугад). Тамугади был колонией Траяна, и, возможно, он был основан не при введении войск, а при их выводе. Затем Адриан передислоцировал войска дальше на запад, в Аамбезис. Также с этими событиями связано то, что надписи из первого столетия встречаются крайне редко, но начиная с Траяна число их увеличивается; так что с этого времени можно констатировать расцвет цивилизации. Таким образом, войска явно были носителями цивилизации. Собственного лимеса, как в Германии, здесь не существовало, но в нем и не было необходимости. Достаточно было одного центрального пункта с дорожными сооружениями, на которые могли совершаться налеты. Войны не велись, но, по всей видимости, все время происходили сражения с нумидийцами и жителями Атласа. Оазисы и земли, подлежащие окультуриванию, находились во владении Рима.

Сельское хозяйство Африки находилось в полном расцвете. Африканское зерно вместе с египетским покрывало потребности не только Рима, [MH. II₂₀₇] но и всей Италии, где в императорскую эпоху вследствие роскошествования земледелие все больше и больше приходило в упадок. Из больших городов существовали Carthago (Карфаген) и Cirta (Цирта), главный город Мавретании, еще со времен нумидийских царей имевший своеобразную, сохранившуюся позднее организацию. В меньшей степени выделялся Tingis (Тингис). Главным образом стоит отметить существование большой массы маленьких цветущих сельских городков. Городок на городке, сегодня — развалины на развалинах⁵³⁸, они расположены тесно друг к другу, и удивительные, роскошные постройки мы находим даже в безымянных захолустных городишках. По всей видимости, люди жили в роскоши: огромные загородные усадьбы, мозаики и прочие дорогостоящие следы былой роскоши позволяют нам составить представление о богатстве частных лиц. Уровень культуры здесь был выше, чем сегодня. Страна не очень страдала от вражеских набегов. Военный кордон служил защитой от южных соседей, а других набегов, какие, скажем, должны были претерпевать пограничные области Рейна, Дуная и Евфрата, не могло быть. Что же все-таки должно было произойти и что должно было быть уничтожено, прежде чем франки и вандалы смогли найти дорогу в Африку!

Еще в III и IV вв., когда в других частях [MH. II₂₀₈] Империи уже наблюдался быстрый спад экономики, эта область все еще процветала: она была слишком богатой для того, чтобы правительство могло ее развалить.

Характерно отсутствие или, скорее, незначительность военной системы. Весь гарнизон состоял из 12 000, самое большее — 15 000 человек. Кроме того, рекруты набирались в исключительно малом количестве. Правда, этот же самый легион состоял из рекрутов этой же провинции, но о чем это говорит? Алы и когорты были малочислены, собственных когорт Afres⁵³⁹вообще не было. Хотя африканцев и можно найти в иноземных легионах, но в исключительно малых количествах, и они предпочтительно набирались лишь из наполовину подчиненных частей области, как и в случае с Испанией, где основной рекрутский набор тоже осуществлялся в северной и западной частях, а не в части средиземноморского побережья. Из гетулов, мавров и нумидийцев набирались конные отряды, цену которым хорошо знали. Настоящий африканец был землепашцем. Сегодня военная организация для военной службы использует весь пригодный человеческий материал. В Риме этого не происходило, иначе можно было бы сформировать совсем другие [MH. II₂₀₉] армии. Большие области освобождались от конскрипции, мы уже видели это на примере Лугдунской провинции; здесь было то же самое, но в еще больших масштабах, хотя и по существенно иным причинам: возможно, это население не очень подходило для службы, а земледелие так или иначе нуждалось в людях, они им и занимались.

Ситуация с образованием и национальностями была подобна ситуации в Испании. Коренные жители, ливийцы, не были уничтожены; их потомки, берберы и кабилы, еще и сегодня по-прежнему неизменно живут в этих самых областях. Мы нередко встречаем надписи, сделанные с использованием финикийского алфавита и местного языка;⁵⁴⁰ культурные элементы финикийских времен остались сохраненными. Еще Августин⁵⁴¹ в четвертом столетии, обращаясь к аудитории, говорит, что латынь не всемогуща, о чем свидетельствует пунический язык. Для провинциальной литературы и ранней истории христианства это очень важно.

Доказательства того, что пунический язык продолжал существовать как живой язык, представлены в намного большем количестве, чем доказательства, относящиеся к кельтскому языку. Когда сестра Септимия Севера [MH. II₂₁₀] прибыла в Рим, она была отослана обратно, потому что не умела так совершенно изъясняться на латыни, что смущало двор.⁵⁴² Надписи на пуническом языке также служат доказательством того, что этот язык продолжал существовать. Вопрос лишь в том, идет ли здесь речь о существовании исключительно народного наречия или одновременно и о существовании литературного живого языка.⁵⁴³

Когда Цезарь хотел присоединить Африку к Империи, то он, возможно, намеревался организовать ее по пуническому образцу или даже, скорее, сохранить ее пуническую организацию. Эта была бы мысль, исключительно достойная Цезаря, — не отнимать у подчиненных стран их национальную культуру, а оставить ее нетронутой и не вынуждать их следовать римскому шаблону. Также на монетах возрожденного Карфагена мы находим магистратов, называющих себя суфетами. Нам неизвестно, как эта пуническая организация включалась в римскую систему в государственно-правовом отношении.⁵⁴⁴ Культ небесной богини (Dea Caelestis) Карфагена тоже был широко распространен, и другие древнепунические божества вместе с ней находятся среди высокопривилегированных божеств императорской эпохи. При разрушении Карфагена их храмы были сожжены дотла; они возникли [MH. II₂₁₁] снова, и мы располагаем многочисленными доказательствами того, что древний пунический культ продолжал жить во всей Африке. К нему относится также почитание Плутона, которое как культ практически не встречается в Италии, но часто встречается в Африке. Еще Августин⁵⁴⁵горячо выступал против служения древним пуническим богам. Но это не нашло поддержки у народа по сравнению с культом друидов в Ивернии (Ирландия), столь неугодного римлянам. Здесь римляне смотрели на положение вещей без боязни. Вознесения на римский Олимп добиться было несложно, и римляне без особых сложностей принимали чужих людей в государство и чужих богов в свою небесную сферу: одним богом больше, одним меньше! Наряду с тем мы также видим, что в Африке почитаются три капитолийских божества: Юпитер, Юнона и Минерва, и здесь они были даже более признанными, чем в Италии. Напротив, культ Митры нашел в Африке малый отклик.⁵⁴⁶ Таким образом, можно констатировать существование пунического языка, но движущим элементом культуры он не был.

Затем начиная со II в. римская городская организация широко [MH. II₂₁₂] распространилась и в Африке, а вместе с ней, как уже было сказано ранее, латынь в качестве делового языка.

Сочинители вообще не использовали пунический язык: все, чем мы располагаем в связи с литературным развитием, является латинским, и фактически роль Африки в литературе — есть роль выдающаяся, которая нуждается в более подробном рассмотрении. До правления Траяна влияние Африки негативное, и это соотносится с организацией южной военной границы, которая только и способствовала развитию там римской жизни. Однако с середины второго столетия ведущую роль в римской литературе, которую в I в. играла Испания, стала играть Африка. В то время как другие провинции постепенно загнивали, девственно чистая почва Африки давала еще богатые духовные урожаи.

Марк Корнелий Фронтон, чья деятельность заполнила большую часть второго столетия, рано появился в Риме: он родился в Цирте⁵⁴⁷ в правление Траяна, развил большую активность при императоре Пие и умер в очень преклонном возрасте примерно в 175 г.; подобно ранее названным испанцам, его творчество носило провинциальный характер, и карьеру он начал как провинциал, период своего расцвета он пережил в Риме. Человеком большого ума он не был; мы хорошо это знаем, существует множество писем, раскрывающих его [MH. II₂₁₃] своеобразие. Практически не было другого такого бессодержательного публициста: в этом он превзошел даже Плиния Младшего. Но он все-таки является первым риторико-публицистическим гением своего времени и в этом похож на Плиния Младшего. Как строгий пурист он придерживался древней, доцицероновской латыни, устранил все вульгаризмы и также в этой попытке противостоять течению современной ему эпохи был провинциален. В качестве воспитателя престолонаследников (Марк и Луций были его воспитанниками) он играл значительную роль, он прославляется как светоч красноречия и достойный последователь Цицерона. Он — представитель строжайшего классицизма.

Его современником, соперником и решительнейшим противником был Апулей. Он точно так же бессодержателен, но им написаны прелестные вещи на том самом вульгарном языке, которому противился Фронтон. Романы, торжественные речи и философские трактаты — полем его деятельности была вся область модной литературы, написанная на современнейшем разговорном языке. Антиподом Фронтона он был еще и в том, что рожденный в Карфагене⁵⁴⁸ никогда не занимался никакой значительной деятельностью в Италии: он прожил свою жизнь в маленьких африканских городах в качестве учителя [MH. II₂₁₄] риторики и школьного главы и завершил ее профессором в Карфагенском университете. К сожалению, мы не располагаем исчерпывающими сведениями об этом университете, который, определенно, оказывал значительное влияние на литературные круги.

Авл Сульпиций Аполлинарий, учитель Геллия, тоже был преподавателем в Карфагене. Он представлял критико-филологическое направление. Таким образом, становится ясно, что неправильно говорить об африканской латыни как специфически характерном языке. Оба направления, классицизм и вульгаризм, находят у африканских авторов свое ярчайшее выражение. Однако эти направления характерны не только для африканской литературы, они свойственны всей мировой литературе.

В христианской литературе Африка, что удивительно, занимала особое положение. Христианские книги пришли с Востока сначала сюда на Запад, знакомство с ними произошло благодаря греческому Ветхому Завету, библейскому переводу Септуагинты. Первые христианские трактаты тоже еще писались на греческом, Иреней писал на греческом. Латинская христианская литература начинается с переводов Библии. Сейчас господствует всеобщее мнение, что более древние латинские переводы Библии, существовавшие до Иеронима, [MH. II₂₁₅] возникли на африканской земле. Подобная категоричность решительно неверна.⁵⁴⁹ Исследователи руководствовались теми представлениями, что вульгарная латынь идентична африканской латыни, и вследствие этих представлений были столь наивны, что сказали о Петронии, самом значительном италике из всех когда-либо существовавших, что его вульгаризмы являются вульгаризмами африканского происхождения. Петроний писал на той вульгарной латыни, на какой вообще говорили в Италии, конкретно — на неаполитанском народном диалекте. Точно так же все, что говорится об африканской латыни, — это мифическое представление.

Африканское происхождение этого словоупотребления доказуемо лишь по одному пункту: образование личных имен с окончанием -osus, которое изначально заключало в себе понятие чистоты и служило только суффиксом имен без дальнейших побочных значений как дифференциация когноменов: например Primosus, Juliosus. Этот обычай, бесспорно, возник в Mauretania Caesariensis и уже отсюда распространился дальше.⁵⁵⁰ Однако от таких частностей до провинциальных диалектов огромный шаг. Факт в том, что уже Цицерон писал не совсем так, как говорил. Между его письмами и другими его произведениями уже [MH. II₂₁₆] заметны различия. Со временем различия стали более явными. Разговорная речь все больше отдалялась от письменной.

Внедрение вульгарной латыни в литературу в основном начинается с переводов Библии. Как известно, они делались анонимными авторами. Об этом мы имеем свидетельство Августина, однако уже он не знал этих авторов. Отсутствие знания греческого в низших слоях общества являлось первой предпосылкой к таким переводам. Имелся целый ряд подобных переводов, Августин называет свою «Itala» лучшим. В название собирались внести изменения и заменить его иным (alia), и абсолютно напрасно. Поскольку даже если римский свет в общем и целом понимал по-гречески и потому не так настоятельно нуждался в переводе Библии, то все-таки и в Италии существовал сельский люд и было достаточно людей более низкого происхождения, которым этот перевод определенно мог пригодиться. В любом случае, если один из переводов он называет «италийским», то должны были быть и другие — «неиталийские», которые по большей своей части были, видимо, африканского происхождения. Только среди нам известных цитат есть существенные расхождения: но они выглядят, скорее, как исправления, [MH. II₂₁₇] а не как изначально различные версии; однако многие самостоятельные переводы Библии неизвестны. Августин, видимо, был осведомлен об этом лучше, чем мы. Вполне возможно, что он прав и что другие переводы Библии теперь утеряны, и что во втором столетии они все-таки существовали и были широко распространены в Африке. Знание греческого в Африке было незначительным по сравнению с Италией и Провансом, где процветали такие греческие университеты, как Неапольский и Марсельский; точно так же и количество греческих надписей в Африке крайне мало.⁵⁵¹ Африка была латинской областью, и преимущественно здесь распространялись латинские переводы Библии.⁵⁵²

Христианская литература третьего столетия — исключительно африканская. По крайней мере, нам ничего не известно о переводах другого происхождения, за одним-единственным исключением: вероятно, самый древний христианский трактат, прекрасный диалог Минуция Феликса, происходит из Италии. Его автор был италийским адвокатом; главное действующее лицо диалога — Целий Феликс⁵⁵³ из Цирты. Трактат написан в абсолютно цицероновском, лучшем италийском, духе.

Все остальное, дошедшее до нас, является африканским: скажем [MH. II₂₁₈] Тертуллиан. Он был карфагенянином и самым остроумным, самым бесцеремонным, самым беспредметным автором, какого только можно себе представить. Его «Апология» написана во времена Септимия Севера около 198 г.; он — самый старый из дошедших до нас⁵⁵⁴ клирикальный автор. Рядом с ним появляются Киприан, епископ Карфагена, несравнимый с ним по таланту, и Арнобий. Все они приверженцы вульгаризма; представитель классицизма — Лактанций — урожденный африканец, призванный правительством в Никомедию.⁵⁵⁵

Эта литература фактически была чем-то новым и в недавно романизированной Африке обрела плодородную и еще не возделанную почву для процветания, и характерно то, что в ней использовался преимущественно вульгарный язык. То же самое относится и к Августину, величайшему гению христианства: также урожденный африканец,⁵⁵⁶ он много раз учительствовал в Африке, но был и профессором в Риме и Милане.

Теперь мы переходим к рассмотрению большой Придунайской области, которую можно обозначить одним общим названием Illyricum.⁵⁵⁷ Формально она является самой важной областью не только потому, что здесь, видимо, находился главный духовный культурный центр, а потому, что здесь назрело и отсюда [MH. II₂₁₉] происходило начало конца — падение Римской империи.

а) Гарнизон

Центр военного командования, ранее находившийся на Рейне, теперь был передвинут на Дунай. До Веспасиана рейнский берег был оккупирован вдвое большим количеством войск, чем дунайский берег. С подчинением рейнского войска при вступлении на престол Веспасиана и связанными с этим численным сокращением и моральным упадком войска увеличилось число и престиж дунайских армий. Август расположил в Придунайской области 6 легионов: 2 — в Мезии, 2 — в Паннонии и 2 — в Далмации, которые, собственно, не имели никакого отношения к защите границы и были лишь реминисценцией Далматских войн. Ретия и Норик, средняя и верхняя дунайские границы, были свободны от войск, примерно от области выше Вены. Основание было не военным, а политическим: близость к Италии. Большие военные подразделения предпочитали располагать вдали от Италии; Аугсбург или Инсбрук как крупные военные лагеря давили бы на Италию совсем иначе, нежели Майнц или Бонн.

Вероятно, количество дунайских легионов уже при Веспасиане увеличилось с 4 до 10. И кроме того, к этой границе были оттянуты два далматских легиона, что, видимо, не возымело никаких нежелательных последствий для спокойствия тамошних горных долин. [MH. II₂₂₀] Траян, завоевав Дакию, сформировал еще 1 легион, Марк — еще 2, так что начиная с 70-го года, примерно, до правления Марка численность дунайского войска возросла с 4 до 12 легионов.

При этом оказали влияние два момента: во-первых, соображения внутренней политики. Восхождение на престол Флавиев было по своей сути подчинением рейнского войска объединенным легионам Востока, Иллирии и Италии. После этого подчинения и подавления сопряженного с ним восстания Цивилиса рейнское войско было сокращено и переведено в военном мире на вторые роли. Во-вторых, правда, добавилась необходимость защиты дунайской границы.

С самого начала судьбу мира как во внутренней, так и во внешней политике вершили дунайские легионы. После подчинения Италии африканцем Септимием Севером дунайская армия осуществила то, что прежде не удалось рейнской армии: дунайское войско стало провозглашать императоров. Дунайские легионы состояли из рекрутов, набиравшихся из Иллирика, т. е. иллирййцы правили миром. Рейнская и евфратская армии занимали фланговые позиции, собственная власть находилась у Иллирика. Здесь и в дальнейшем решались судьбы [MH. II₂₂₁] мира: как восточного, так и западного Рима. Готы продвигались вперед от Нижнего Дуная. Нападение на Галлию было фланговой атакой; после решительного боя между Аларихом и Стилихоном со стороны Дуная совершили нападение свевы и аланы.

Для этих общин вопрос национальностей сложен и более запутан, чем в Галлии и Африке. Иногда мы имеем дело с исчезнувшими народностями, с сильно раздробленным коренным населением, которое смешалось с наводнившими область толпами германцев. Западная граница, Vallis Poenina (название еще сегодня остается неизмененным), примыкала, собственно, почти вплотную к Галлии. Это целиком кельтская область, и лишь Август, который, предпочитая иметь вблизи от Италии незначительные регенства, своей политикой отделил ее от Галлии, которой она в соответствии со здравым смыслом должна была бы принадлежать, и присоединил ее к Ретии. Такие города, как Седун и Эбуродун,⁵⁵⁸ были явно кельтскими, такова была и их организация как племенных округов. Таким же неестественным было отделение Ретии и Винделиции от Галлии. Эти земли тоже были галльскими; Кемптен и Аугсбург были кельтскими, и эта связь была разорвана только по внешнеполитическим мотивам.

Ретия и Винделиция образовывали сдвоенную провинцию. Винделиция (Бавария) была тогда Галльской областью. Загадкой являются реты, которые населяли Тироль, Восточную Швейцарию [MH. II₂₂₂] и северо-италийские горные области. Они не были кельтами, но не были и германцами. Возможно, они были иллирийцами, вполне вероятно, что и этрусками.⁵⁵⁹ Не исключено также, что речь шла о различных коренных жителях.⁵⁶⁰ Между тем сходство их с этрусками все же достаточно велико: мы находим многочисленные следы культуры этрусков и их надписей.⁵⁶¹ Однако были ли это сами этруски или же другое племя, которое всего лишь заимствовало свою культуру у этрусков, определить невозможно, впрочем, это не так уж и важно. Интересно, что еще в императорскую эпоху в области около Вероны существовали sacra Raetica.⁵⁶² Народ был жестко изолирован и мало доступен для римской культуры: это, должно быть, было своеобразное племя, которое практически невозможно было ассимилировать. То, что сегодня здесь говорят на латыни⁵⁶³, можно объяснить тем, что эти отдаленные, труднодоступные долины были последним оплотом и прибежищем римской культуры, когда германцы наводнили равнины; отсюда начиная с VI в. происходит видимость существования римской культуры в областях, где как раз менее всего она могла быть распространена. Во всеобщей истории ретийский элемент играет лишь незначительную роль.

[MH. II₂₂₃] Чрезвычайно отличается от всего этого Noricum, сегодняшняя Штирия и Каринтия. Здесь была проведена ранняя и решительная романизация. По свидетельству Веллея,⁵⁶⁴ во времена Клавдия существовали значительные, исключительно римские города. Claudia Celeia (Цилли) или Virunum (у Клагенфурта) — ранние города. Собственно, нам неизвестно определенно, каким именно образом Норик присоединился к Риму. Что странно, область называлась Regnum Noricum в то время, когда королей здесь уже не было. Возможно, что вообще не существовало упорядочения в управлении провинцией (redactio in formam provinciae): какое-то время страна, видимо, управлялась местными королями, те в дальнейшем были заменены прокураторами. Учреждения Клавдия лишь формализировали то, что уже давно de facto имело место. Норик, вероятно, был завоеван не оружием, а при помощи торговых сношений. Aquileia, уже давно бывшая римским городом, и рудники Штирии были важными моментами. В гвардии, о которой нам известно, что она была монополией италиков, так же рано, как и италики, встречаются норийцы и тавры. Вероятно, изначально они были кельтами, но очень рано романизировались.

У истинных иллирийцев, а правильнее, должно быть, паннонцев [MH. II₂₂₄] по Тациту⁵⁶⁵, язык отличался от кельтского.⁵⁶⁶ Этот народ существовал сам по себе, они не относились ни к германцам, ни к кельтам, они были аборигенами. Истрия, Далмация и Паннония были иллирийскими, и восстание в эпоху Августа было решительно национальным движением. Паннонцы заселяли Далмацию, Верхнюю и Нижнюю Паннонию, к ним же относились перемешавшиеся с ними племена — бойи и другие, которые, должно быть, переселились из области, называвшейся «Бойской пустыней»,⁵⁶⁷ т. е. здесь было в общем и целом разнородное, смешанное население. Сегодняшние албанцы, вероятно, являются последним напоминанием об этом малораспространенном народе.

Фракийские племена населяли области по правую и левую сторону Нижнего Дуная в обеих Мезиях, Дакию, позднее завоеванную Траяном, и области вплоть до Черного моря в направлении Константинополя. Между ними существовали кельтские и германские вкрапления, например бастарны.⁵⁶⁸Здесь не было таких однородных масс, определяющихся по национальному признаку, как на Западе.

Сюда же относились германцы, имевшие особое положение. Первоначально их здесь не было. Они были переселенцами, и нам известен тот удобный случай, при котором они оказались здесь. Маробод, вождь маркоманов, около 9 г. до н. э. вернулся из своих расположенных на Западе резиденций [MH. II₂₂₅] обратно на Восток, чтобы избежать римского влияния. Он поселился в области сегодняшней Богемии, которая изначально принадлежала кельтским бойям: отсюда название «Böheim»⁵⁶⁹. Насколько известно, поражения германцев на Рейне не произошло, хотя его и ожидали в период правления Августа. Не удалось разорвать союз германцев или помешать Марободу. Определенно, после поражения Вара в 9 г. н. э. римляне не решались принимать какие-либо решительные меры. Мы уже отметили ранее, что оно послужило поводом к радикальному изменению римской политики на все времена. Маробод консолидировался. То, что не смогло сделать оружие Августа, сделала политика Тиберия. Он разжигал ссоры между германцами или просто использовал их: гот Катуальда (Кадвальд) выступил против Маробода, это первое упоминание о готах.⁵⁷⁰ Изгнанные князья подчинились, Маробод был интернирован в Равенну, Кадвальд тоже был схвачен. Эти вопросы, связанные с личностями, несколько туманны, однако не столь уж и важны; главное, что германские племена стали щитом от пограничных соседей, как убии на Рейне. О том, что стало с государством Маробода, определенно ничего на говорится. В любом случае, его люди вплоть до правления Домициана оставались преданными Риму и миролюбивыми.

Другое государство, государство квадов, [MH. II₂₂₆] было основано именно римлянами в сегодняшней Моравии, им управлял Ванний из германских беженцев.⁵⁷¹ Оба эти государства по ту сторону Дуная образовывали прикрытие для Норика. Это было выдающимся достижением Тиберия.

В дальнейшем вплоть до конца I в. здесь царил глубокий покой. Однако при Домициане пришли в движение народы, населявшие земли вдоль дунайской границы: маркоманы, квады и даки.⁵⁷² Здесь уже зарождалось то, что случилось в период правления Траяна и Марка, однако хотелось бы бросить еще один взгляд на общее развитие этих стран до этого момента.

Обстановка на Рейне в общем и целом была стабильной, лагеря на протяжении столетий оставались теми же самыми. Граница романизации тоже была достаточно неизменной. В Придунайской области все было иначе: Август⁵⁷³ говорил о себе, что он превратил Дунай в границу. — Ну и что это за граница? Конечно, верно то, что уже Август не допускал существования независимых народностей между Дунаем и собственно римскими областями, но границей в том смысле, в каком ею был Рейн, Дунай во времена Августа вовсе не был. Все, что происходило до периода правления Пия, было продвижением пограничной линии и цивилизации.

[MH. II₂₂₇] История этого движения и развития сложна, наши источники слишком слабы. Во многом нам помогает эпиграфика. История легиона на многое проливает свет. Действительно приемлемым источником, по меньшей мере для самых общих очерков, является справочник названий городов. Колонии Юлиев, Клавдиев и Флавиев являют изрядную часть провинциальной истории. Первый результат отрицательный: юлианских колоний не было, за исключением Emona (Любляна)⁵⁷⁴; так что эта часть Паннонии уже в то время была романизирована.

Потом образуются колонии Клавдиев на совершенно определенных территориях. Они охватывают всю Норийскую область.⁵⁷⁵ Iuvavum (Зальцбург), Celeia Claudia (Цилли), Virunum, Teurnia и Aguntum были старыми клавдианскими муниципиями и колониями. Единственная колония на самой дальней границе, Секау⁵⁷⁶, — это учреждение Веспасиана. Основанная в Бойской пустыне Savaria (Штейн на Ангере) — это учреждение Клавдия.

Из времен Веспасиана нам мало что известно о военных действиях, и даже если наши источники, относящиеся к этому времени, неудовлетворительны, то из этого молчания мы все-таки можем сделать выводы, что ситуация была мирной и не происходило никаких [MH. II₂₂₈] более крупных военных событий. И напротив, тем богаче была эта эпоха изменениями культурного, административного и военного характера. К периоду от правления Веспасиана до правления Домициана (т. е. при императорах дома Флавиев; просто из названий городов невозможно больше сделать никаких выводов, но вполне вероятно, что уже при Веспасиане) относится основание городов на Саве: Siscia, Sirmium и Scarbantia (Эдинбург). В дальнейшем мы встречаем только элианские и аврелианские города.

Этим городским сооружением соответствовали военные: Рейн на всем своем протяжении и по своим характеристикам в целом является хорошей оборонительной базой. Дунай, напротив, главным образом из-за большого изгиба, внезапно направляющего русло на юг, для этих целей не подходит. Поэтому стратеги Августа в качестве военной границы избрали нижнее течение Дуная, Саву и Драву. Крупный центр «Майнц» дунайской линии при Августе находился в Poetovio (Птуй) в южной Штирии. Carnuntum (Петронелль у Свиттова, близ Вены) был базой наступательного движения против севера.⁵⁷⁷ Здесь собирал свое войско Тиберий, когда готовился в Богемии к экспедиции против Маробода. В то время Carnuntum еще не был лагерем. Веллей⁵⁷⁸ говорит, что Carnuntum принадлежал к Норику, в то время как позднее он как военный лагерь [MH. II₂₂₉] относился к Паннонии. До сих пор я считал, и об этом a priori свидетельствует очень многое, что Carnuntum как войсковой гарнизон был, видимо, преемником Птуя. Но это неверно, Хиршфельд⁵⁷⁹ это опроверг. Уже в 73 г. на том же самом месте был лагерь легиона, а мы располагаем еще намного более древними надписями на могилах солдат в этой области. Против этого свидетельствует также строительство города Savaria: он должен был быть там до лагеря. Оба лагеря, собственно, исключают друг друга. Вена и Птуй совместно как лагеря могли существовать только в переходный период, который длился недолго.

При Траяне граница на Востоке продвинулась вперед. Птуй был ликвидирован, дунайский берег оккупирован, Brigctium (Коморн) сооружен, и с этого момента граница проходила от Brigetium до Camuntum, т. е. от Коморна до Вены, линия обороны проходила от Норика в Паннонии. Веспасиан вел две войны: Дакийскую и Свево-Сарматскую. Свевы — это дунайские свевы, состоявшие из маркоманов и квадов. Сарматы еще не были соседями римлян по границе, нам представляется, что они располагались в области Вислы или, возможно, в еще более отдаленных землях; они заключили союз со свевами.

б) Война с даками

При Домициане сарматы уничтожили один легион.⁵⁸⁰ Между тем эта Свево-Сарматская война была лишь следствием войны с даками. Даки⁵⁸¹ селились по ту сторону Дуная, [MH. II₂₃₀] и в это время в их области, вероятно, происходили переселения народов, которые привели к консолидации области, подобно истории с Ариовистом в эпоху Цезаря. У даков возникла теократическая монархия, которая, правда, равно как и монархия Ариовиста, вскоре развалилась сама по себе и которая своим возникновением обязана лишь одной значительной личности. У даков такой личностью был Децебал, рядом с которым стоял еще верховный жрец.⁵⁸² Добившись большой власти, Децебал предпринял активное наступление против римлян, он перешел Нижний Дунай и оккупировал Мезию. Сам наместник Мезии Оппий Сабин пал на поле битвы.⁵⁸³ Толпы даков исчезли так же быстро, как и появились.

Домициан посчитал необходимым отомстить за этот позор и во главе гвардии отправился в Мезию. Лейбгвардия под предводительством Корнелия Фуска перешла Дунай и вторглась в Дакию, но она лишь снова потерпела решительное поражение и потеряла в битве военачальника. Наконец Антоний Юлиан добился большой победы при Tapae (Тапы), которую Тацит [MH. II₂₃₁] упоминает в «Истории».⁵⁸⁴ Дакия выступила с миссией мира, и Домициан отпраздновал триумф.⁵⁸⁵ Столице это было представлено так, словно бы даки были побеждены. На самом деле (de vera) тем самым было замаскировано лишь позорное поражение римлян, обстоятельства которого стали ясны, когда к власти пришел Траян. Домициан, по-видимому, дал свое согласие на предоставление Децебалу рабочих всевозможных профессий и на выплату дани.⁵⁸⁶ И в самом деле в начале своих походов римляне часто терпели поражения, но чтобы поход был завершен на подобных позорных условиях, такого еще никогда не было. — За этой войной с даками последовала Свево-Сарматская война, поскольку у этих народов, видимо, были общие дела с даками [см. выше]. Так что это было значительное национальное движение. Но эта война проходила безрезультатно.

Римский престиж должен был быть восстановлен, и для государства действительно было удачей то, что во главе его именно сейчас встал такой человек, как Траян, абсолютно подходивший для этой роли. Он застал войну со свевами, еще продолжавшуюся при Нерве, незавершенной. Наряду с обстановкой на Востоке Траян интенсивнее всего занимался урегулированием иллирийских отношений. Он тут же ликвидировал [MH. II₂₃₂] линию укреплений по Драве и передвинул ее вперед вплоть до верховий Дуная. Разделение на две части провинции Мезия, видимо, следует относить еще к Домициану. Траян с самого начала разделил Паннонию на Верхнюю и Нижнюю: первая — западная и большая часть, вторая — восточная и меньшая. Легион Нижней Паннонии не сразу был дислоцирован в Aquincum (Будапешт), предварительно он располагался в Acumincum, в месте впадения Тиссы в Дунай, где легион поддерживал связь с Viminacium в Мезии. Позднее он был переведен в Будапешт, а линия связи проходила через Коморн и Вену. Однако это произошло, вероятно, лишь при императоре Пие. При Траяне, во время войны с даками, местоположение южного лагеря Acumincum было удачнее, чем северного.

Траян с самого начала принялся за урегулирование обстановки в Иллирии. Мы располагаем надписью в Орсове, согласно которой там же в 100 г.⁵⁸⁷ он приводил в порядок дороги. Вслед за этим в 101 г. началась война с даками⁵⁸⁸, целью которой было аннулирование позорной дани Децебалу. Это была военная агрессия из Мезии. После нескольких крепких ударов Децебал в 102 г. был вынужден просить мира. Вероятно, эта война велась до того, как созрел план завоевания Дакии: [MH. II₂₃₃] иначе она, видимо, не закончилась бы так быстро.

В 105 г.⁵⁸⁹ началась вторая война с даками, якобы из-за того, что Децебал не соблюдал условий мира и напал на языгов, но на самом деле она была начата потому, что Децебал и даки казались Траяну еще слишком сильными, для того чтобы могли смириться с положением клиентелы Рима, так что он решил не только усмирить их, но и подчинить, и уничтожить. Такое решение Траян принял абсолютно самостоятельно и добровольно. Возможно, его привлекло богатство страны, с которым он познакомился в первую войну, и золотые рудники⁵⁹⁰, до которых Рим всегда был охоч. В любом случае, то была война не на жизнь, а на смерть, даки это знали и всеми силами защищали свою жизнь, но были уничтожены, Децебал погиб⁵⁹¹, победа римлян была полной.

Подробности войны с даками нам неизвестны. Но мы располагаем ее историей, запечатленной в камне, на колонне Траяна в Риме.⁵⁹² Здесь изображено нападение на хижины даков, а также сцены из битв. Серьезной эта война не была, сомнений в ее успехе не было. Она велась умело, но ее исход был предрешен уже с самого начала: это была отчаянная борьба варварской нации против крупной цивилизованной державы. Последствия были катастрофическими. С одной стороны, из-за гибели многократно упомянутой нации; геты, даки и фракийцы потеряли [MH. II₂₃₄] здесь последний оплот своего племени. Окруженные кольцом врагов — скифами, сарматами, языгами и германцами, — они нигде не имели поддержки. Даже из самых крохотных источников, дошедших до нас, явствует, что это была полная отчаяния борьба на уничтожение и что земля была опустошена. С другой стороны, мы также узнаем, что тут же состоялось новое колоссальное переселение в те земли, и памятники это подтверждают. Новое заселение не везде было одинаково плотным; просторы Валахии вообще не имеют никаких следов пребывания римлян.

В то время как в других местах сохранились следы коренного населения: в Иллирии и Далмации остались местные названия, то же самое наблюдается и в Истрии, в Дакии невозможно найти ничего подобного, ни одного имени собственного, ни одного следа — это было полным истреблением нации. Во Фракии такой же процесс длился несколько дольше, но затем коренное население исчезло и здесь, а его место занял новый народ.⁵⁹³ Завоевание подобного рода было единственным в истории Рима. В общем и целом Рим, вероятно, занимался просто романизацией, но никогда изменения не были столь кардинальными. Переселенцы в эту опустошенную область, в этот вакуум, прибывали по большей части из Галатии и Коммагены, вообще из Малой Азии, о чем еще напоминают многие надписи и следы малоазиатских культов богов, среди [MH. II₂₃₅] прочего также название главного города — Metropolis, название, не встречающееся больше нигде в Империи, и характерная малоазийская реминисценция.⁵⁹⁴ Это была в основном гражданская миграция, в опустошенную область внезапно хлынули большие массы народов, привлеченных плодородностью земли и рудниками. Именно к рудникам направлялись пирусты от далматоэпирской границы, где рудники уже были разграблены, подобно тому как Хемниц и Кремниц еще сегодня своим населением обязаны подобным же причинам. Они тогда основали Alburnum. Вблизи рудников располагались дакийские лагеря и главный город.

Римское влияние оставалось незначительным. Однако переселенцы говорили на латыни, не на греческом, и являлись восточным форпостом латинского языка. Область языкового распространения совпадала с территорией Румынии: Валахии и Трансильвании. Такой признак, объединяющий эти государства, является доказательством того, что солнце великой римской культуры светило ярко даже и на закате. Это — последний побег огромного дерева, который всего каких-то 100 лет был действительно римским, и тем не менее, как четки и как неискоренимы его следы! Вплоть до сегодняшних дней румыны сохранили свой язык.⁵⁹⁵

[MH. II₂₃₆] Граница этой области имеет определенную специфику. Область полностью располагалась по ту сторону Дуная, поэтому у нее по большей части отсутствуют естественные границы, так что вынуждены были обходиться стратегическими границами или вовсе без таковых. Трансильвания же была укреплена благодаря природным условиям. На севере границу образовывало русло Самоша, а там, где река слишком сильно изгибалась на север, был возведен пограничный вал, следы которого, хотя и незначительные, но могут быть обнаружены, а существование его рядом с древним Porolissum абсолютно несомненно. Южной границей, само собой, был Дунай. Развитие цивилизации на севере было, однако, более интенсивным, чем на юге, несмотря на естественное примыкание области к более древним римским владениям. На севере находились лагеря, рудники, пригодные для возделывания почвы. Восточная граница была неопределенной: насколько установлено, долина Прута к этой области не относилась; в устье Дуная левый берег принадлежал варварам.

Римляне овладели лишь некоторыми прибрежными пунктами на Черном море, южным побережьем которого они, разумеется, владели. На северное побережье свое непосредственное влияние они никогда не распространяли, пусть даже Черное море как часть Средиземного и относилось, собственно, к области римского господства. Однако как уже было сказано, они удерживали важнейшие порты, например в [MH. II₂₃₇] устье Днестра сегодняшний Аккерман, греческую Тиру: так оно было уже со времен Нерона. Все-таки они всегда осознавали свою культурно-историческую миссию: охранять то, что было основано греческими торговцами. Надписи в Olbia⁵⁹⁶ свидетельствуют, что жившим там грекам, которых теснили скифы, галаты и бастарны, Рим предоставлял защиту, хотя этой защиты не всегда была достаточно. Ольвия, которая не рассматривалась как часть Римской империи, располагалась между устьями Днестра и Днепра.⁵⁹⁷

Крым, древний Bosporus Taurica, находился, как уже было сказано ранее, под властью фракийской династии; он был чем-то вроде клиентелы под защитой Рима. Особенности монетной системы этого государства рассматривались ранее. Оно имело право чеканить золотые монеты, так что формально оно было суверенным.⁵⁹⁸ Это свидетельствует о нежелании Рима быть его полновластным господином; государство, видимо, рассматривалось как оборонительный рубеж. Гарнизоны на морском побережье состояли из отрядов мезийских легионов, и вся местность всегда причислялась к Нижней Мезии. Она не имела ничего общего с Дакией, которая была целиком континентальной областью. Между ними лежала долина Прута. Павсаний⁵⁹⁹ говорит о некоем [MH. II₂₃₈] пиратском набеге костобоков, сармато-скифского племени у Pontus Euxinus (на Черном море), которые проникли вглубь вплоть до самой Греции. Так что северное побережье было в такой малой степени римским, что даже безопасность Черного моря не была полной. Тут впервые появилась facies Hippocratica⁶⁰⁰ Империи. Серет (Hierasus) считался границей Дакии; так ли оно было на самом деле, только богу известно. По всей видимости, эта граница вообще никогда не защищалась, о ней просто никак не заботились.

На севере область простиралась вплоть до германской границы: придорожные камни времен Траяна, служившие для указания расстояний, мы находим на дорогах от Napoca (в Дакии) до Potaissa (Клаузенбург).⁶⁰¹ На западе ситуация еще более странная. Можно было бы предположить, что долина Тиссы от большой излучины Дуная до Клаузенбурга вполне естественно должна была бы относиться к Римской области. Такое объединение должно было бы быть еще более естественным, чем через десятинные поля (Agri Decumates) на Рейне. Объединение Дакии и Паннонии могло бы сократить военные границы, но этого не произошло. Возможно, от этого шага удерживали суровый климат местности и постоянная опасность наводнений. Однако, возможно, основными были политические мотивы: здесь располагалось [MH. II₂₃₉] скифо-сарматское племя, языги. Они давно были переведены со своей постоянной стоянки, располагавшейся севернее, сюда; отсюда прозвище Metanastai. Уже Плиний⁶⁰² говорит о них в связи с этим местом. Возможно, римляне поддерживали их в конфликтах с дакийскими народностями, которым ранее принадлежали эти земли; в любом случае, те воспринимали их как опору. Конечно же римляне не вернули местности, востребованные ими назад после второй войны с даками и якобы захваченные Децебалом. Так что если считать, что государство языгов было своего рода римским военным государством-клиентелой, то тогда эта странная граница объяснима. И здесь тоже нигде не встречаются следы римской колонизации. Так что Дакия, собственно, была областью, незанятой во всех направлениях за исключением юга, где Дунай образовывал границу с Империей. Последующие императоры здесь тоже больше ничего не меняли.

Главный город был тем же, что и раньше, во времена независимости. Он носил гордое имя Colonia Ulpia Traiana Augusta Sarmizegetusa.⁶⁰³ Траян называл его Metropolis, город был очень богатым, процветающим, и в нем находилось множество памятников: он изначально [MH. II₂₄₀] организовывался как настоящий город для простых граждан. Затем шли военные лагеря; первый раньше находился в окрестностях Ольта⁶⁰⁴, затем был перемещен в Apulum (Карлсбург), где его местоположение было более удобным для прикрытия главного города и защиты рудников. Войск не было ни на одной из границ. Траян сформировал гарнизон из одного легиона, Север поместил второй легион на севере в Potaissa на берегу Мариза (река в Дакии). Край быстро обустраивался, он был привлекателен и земли его годились для возделывания.

Времена при Адриане и Пие были спокойными. В Паннонии легионный лагерь, как отмечено выше, был переведен из низовий Дуная в Офен и Пест (Aquincum и Contraaquincum). Даже если Дакию с этим не связывали, то все-таки завоевание ее явно этому способствовало. Лагерь в Aquincum все-таки являлся некоей сдерживающей силой для этих областей, каковой не могли бы стать мезийские лагеря в устье Тиссы. Оснек (Mursa) — тоже учреждение Адриана. Линия Вена—Коморн—Офен была тогда создана с очевидным расчетом на Дакию.

в) Маркоманская война

[MH. II₂₄₁] В 161 г. к власти пришел Марк Аврелий. 24 года мирного существования, предшествовавшие его вступлению на престол, пришлось искупать ему и вместе с ним всей Империи. Пий пустил все дела на самотек. Те годы не должны бы были быть мирными: уже давно началось брожение, начало войны подавляли с большим трудом, прятали голову в песок и подлаживались к обстоятельствам. Тут вспыхнула так называемая Маркоманская война.⁶⁰⁵ Приводится это название, но оно неточно: эта война а posteriori названа так потому, что маркоманы принимали в ней участие (естественно, значительное); однако правильнее будет сказать, что это была война Римской империи — на всей протяженности линии Дуная от истока до устья — против живших по ту сторону Дуная варварских племен; это был грандиозный театр войны. Эта война была настолько значительной и имела такие большие последствия, как, возможно, ни одна другая. Здесь, собственно, и был брошен жребий: отсюда начинается упадок Римской империи. После Траяна Империя была хотя и старой, но не дряхлой. Но теперь она начала выдыхаться.

Внутриполитическая ситуация во многом определяла внешнеполитическую обстановку. Что касается личностей, то Пий умер 7 марта 161 г.⁶⁰⁶, а своим наследником он определил своего старшего приемного сына Марка Аврелия. Свойственные ему черты характера — отчасти отсутствие эгоизма, отчасти недостаток [MH. II₂₄₂] энергии и тщеславия — послужили причиной того, что он взял себе в соправители своего брата Луция.⁶⁰⁷ Это было ужасной ошибкой: принципат в высшей и строжайшей мере был основан на единстве верховной власти, еще намного более определенно, чем сегодняшняя монархия, при которой могут управлять министры, в руки которых, несомненно, может быть отдана добрая часть власти: примерно в духе фридерицианской монархии.⁶⁰⁸

Марк был человеком из высших слоев аристократии, человеком в высшей степени одаренным: нам известны его «Спекуляции».⁶⁰⁹ Его отношение к своему учителю Фронтону и своему брату было хорошим; говорят, что именно это и повлекло за собой плачевные последствия. Марк был храбрым, талантливым, отнюдь не посредственным человеком, но он не был тем, кем прежде всего должен был быть император в это время, — он не был солдатом, и он это знал. В основном по этой причине, а также из-за своей братской любви и из-за отсутствия чувства здорового эгоизма он взял к себе в соправители несравненного прожигателя жизни Луция, которого считал блестящим полководцем.

Непосредственно со вступлением на престол [MH. II₂₄₃] обоих братьев началась Парфянская война, уже давно маячившая на горизонте.⁶¹⁰ Марк послал Луция в Азию, однако полнейшая военная некомпетентность последнего очень скоро выплыла наружу. Он проявил себя плохим военачальником, и лишь до некоторой степени благоприятный исход войны стоит приписывать любому другому, но только не верховному военачальнику. Не этот очевидно неспособный человек, а способные подчиненные командующие спасли дело Рима (см. ниже). Марк был вынужден отправиться на Дунай. Он взял с собой Луция, но поскольку ему он больше не мог доверять, то верховное главнокомандование взял на себя.⁶¹¹ Присутствие гвардии и прежде всего единоличное командование были необходимы в этой войне, в которую были втянуты области от Ретии до Дакии. Нельзя забывать, какой была организация в обычные времена: в каждой провинции был собственный командующий, действия которого полностью согласовывались с действиями командующего близлежащей провинции и который не должен был ни отдавать другому приказы, ни подчиняться приказам последнего. Каждый брал инициативу в свои руки или не делал этого, тоже по собственному усмотрению, и лишь император был в состоянии здесь что-то исправить.

Марк оказался военачальником лучшим [MH. II₂₄₄], чем можно было бы от него ожидать. Требовавшееся главнокомандование было скорее моральным, нежели военным. Все дело было в том, чтобы предотвратить трения, а не отдавать конкретные приказы. Когда в 169 г. умер Луций, исчезло двойное правление.⁶¹² Задачи, стоявшие теперь перед Марком, требовали умения, верной оценки личностей, авторитета и примерно того, чего сегодня добивается генеральный штаб: единого плана действия. С этими задачами Марк справился, и в неудовлетворительном исходе дела его вины нет.

Однако сюда добавлялось еще то, что эта война последовала непосредственно за тяжелой Армяно-Парфянской войной, последствия которой истощили казну. Финансовые затруднения⁶¹³ непонятны: все-таки Марк в течение двух месяцев должен был устраивать публичные торги и распродавать фамильные драгоценности, чтобы хоть как-то пополнить пустую казну.⁶¹⁴ О сложностях с монетами говорилось уже в другой связи (см. выше MH. II_{32 ff.})- И словно бы этого было недостаточно, ко всем прочим бедам добавилась чума⁶¹⁵ и как ее следствие массовый голод и истребление населения. Чума началась во время войны с Востоком и была следствием последней. Затем эпидемия распространилась по большей части из-за армии и свирепствовала [MH. II₂₄₅] в течение всего правления Марка. Италия и дунайские лагеря на протяжении 15—20 лет понесли страшные потери — и это одновременно с одной из самых тяжелых войн. Достаточно точные сведения об этой эпидемии мы черпаем из сообщений Галена. Столица и лагеря пострадали больше всего.

Сообщения об этой войне крайне скудны. Между тем было бы вполне возможным составить достаточно точную картину, основываясь на существующем материале, главным образом на различных восходящих к Диону фрагментах и сообщениях, — выборки Ксифилина плохи, лучше они у Петра Патриция, — связанных с важными для хронологии монетами и надписями, которые дают хоть и сухие, но полезные сведения. По меньшей мере, стоит попробовать это сделать.

О том, что война оттягивалась, свидетельствуют все сообщения.⁶¹⁶ Возможно, уже во времена Пия и определенно уже во время восточной войны то тут, то там происходили битвы — не запланированные, не имевшие общей инициативы. Каждый наместник своими силами вел собственную войну, поэтому куда важнее было присутствие именно императора, чем гвардии.

Толпы племен с севера наступали, начали войну они, а не просто соседи по границе: последние были оттеснены. Это было репетицией [MH. II₂₄₆] великого переселения народов. Это давление сзади подтверждается нашими источниками:^616a о первом этапе войны мы располагаем ценными сообщениями у византийца Петра Патриция, который, правда, снова приводит нас к Диону.⁶¹⁷ Он утверждает, что лангобарды перешли Дунай. Собственные места поселений лангобардов нам следует искать в областях у Эльбы, и поэтому это внезапное их появление далеко от родины бросается в глаза. По сообщениям, их было 6000 человек и разбиты они были префектом всадников Макринием Виндексом. Среди посланников, пришедших просить мира, называется также царь маркоманов. Таким образом, мы имеем дело с комбинированным наступлением пограничных соседей и живших в глубоком тылу народностей, которых первые увлекли за собой. По этому поводу (168 г.) мы получаем известие о пятой императорской аккламации всеобщего одобрения Марку.⁶¹⁸

Следующее нападение было еще более мощным. Заодно пострадали и все дунайские провинции. Враги перешли через Юлийские Альпы и спустились на равнины Италии, по свидетельствам, 100 000 пленников из Верхней Италии попали в руки маркоманов, квадов и языгов. Opitergium (Одерцо) в Венеции [MH. II₂₄₇] был превращен в руины, Aquileia, самый большой и богатый город этих областей, был оккупирован.⁶¹⁹ Лишь эти события открыли глаза италийскому народу (но сделали это раз и навсегда) на то, кем они на самом деле были: преемниками мирового господства.

Года 169 и 170, видимо, принесли целый ряд катастроф: отсутствует любая императорская аккламация, т. е. побед не было. Несколько офицеров высших рангов ушли из жизни, что по сути дела позволяет сделать выводы о тяжелых военных потерях. Два гвардейских командующих пали на поле боя: Фурий Викторин и Макриний Виндекс.⁶²⁰ С момента появления на поле боя императора гвардейский префект является, естественно, alter ego^* первого на театре военных действий. Наместник Дакии, Марк Клавдий Фронтон, погиб после ряда удачных сражений против языгов; у нас еще есть его надгробный памятник.⁶²¹ Марк как человек благодарный велел установить в Риме памятники павшим офицерам, и Форум Ульпия вскоре был заполнен ими полностью. Смерть Фурия Викторина приходится на 168-й год, поскольку нам известно, что Вер тогда еще был жив, а последний умер [MH. II₂₄₈] в январе 169 г. в Aliinum, в лагере.⁶²² Другие поражения гвардии тоже, вероятно, относятся к этому времени.

Сначала Марк успокоил квадов, чтобы избавиться от меньшей опасности. Те находились в большей зависимости от Рима, чем маркоманы и языги. Еще Пий послал им царя, на монетах он называется Rex Quadis datus.⁶²³Кажется, что у принцепса было своего рода конфирмационное право⁶²⁴, которое на другие названные народы не распространялось. Теперь с квадами был «заключен мир». Это был самый тяжелый период Маркоманской войны, когда высокомерие римлян было вынуждено преклониться перед одним из полузависимых народов. Условием мира был возврат перебежчиков и пленных, 13 000 которых квады, говорят, должны были отпустить.⁶²⁵ Правда, после этого утверждалось, что они отпустили лишь ни на что негодных людей — стариков и больных, — а сохранили отряд людей, способных держать в руках оружие, что позволяет сделать выводы об огромном количестве этих перебежчиков. Однако главное условие мира состояло в запрещении прохода через земли квадов для маркоманов и языгов, а взгляд, брошенный на карту, позволяет определить важность этого условия [MH. II₂₄₉]. Страна квадов находилась между областями, ведшими войну, поскольку и в Дакии было неспокойно. Хотя даки и были уничтожены, и с их стороны больше не могло исходить никакой опасности, но асдинги⁶²⁶ и сарматы с низовий Дуная пытались проникнуть в эту область: здесь тоже вплоть до самого Черного моря шли тяжелые бои. События рисуются нам исключительно в мрачных тонах; между тем нападение с этой стороны, казалось, было отражено: определенно немаловажную роль сыграло разделение страной квадов театров военных действий на Тиссе и в Богемии.

Еще менее известны события на Среднем и Верхнем Дунае. Центром войны, конечно же, была Паннония, поскольку штаб-квартира войска находилась в Carnuntum у Вены, однако бои шли и в Норике, и в Ретии. Отдельные факты объясняют это: как нам стало известно, Пертинакс⁶²⁷получил эти провинции обратно, следовательно для начала их нужно было лишиться. Затем, исключительно примечательно изменение в расположении крепостей и дислокации войск. Выше Вены вплоть до правления Марка [MH. II₂₅₀] не существовало никаких крупных лагерей. Гарнизон был сформирован не из легионов, а из больших когорт. Ситуация тоже была мирной. Теперь были сформированы два новых легиона, чьи названия тоже были характерными: Secunda и Tertia Italica. Они занимали постоянные лагеря: Lauriacum (Энс) и Castra Regina (Регенсбург).

Примерно такой, вероятно, была ситуация в первые полные страданий и несчастья годы этой большой войны. Теперь мы должны считать величайшей заслугой Марка то, что он, неутомимо исполняя свои обязанности, проявил мужество и упорство при выполнении этой задачи, которая абсолютно не соответствовала его образу мыслей. Его личное присутствие на театре военных действий было решительно важным, и именно этому в немалой степени стоит приписывать то, что дело приняло лучший оборот.⁶²⁸

В 171 г. был достигнут первый успех, о котором мы, правда, можем судить исключительно по императорской аккламации этого года.⁶²⁹ Между тем к миру эта победа еще не привела, однако она по меньшей мере сделала возможным разрыв отношений с мнимыми друзьями, квадами, и позволила воспринимать их в открытую как врагов. О непрочном мире, который должен был быть заключен с ними [MH. II₂₅₁], речь уже велась. Они изгнали данного им Марком царя и без подтверждения со стороны Рима избрали нового царя — Ариогеза.⁶³⁰ Это стало поводом к разрыву отношений с ними. Борьба была тяжелой, и в сущности она не заканчивалась. В 174 г. над квадами была одержана большая победа: это стало поводом к седьмой императорской аккламации.⁶³¹ Войско было практически отрезано, из-за нехватки воды оно находилось в большой опасности.⁶³² Только настоящая победа избавила от нее воинов. Однако война не прекращалась: мы узнаем о многочисленных попытках заключить мир, о договорах, которые тотчас снова нарушались; в целом ход вещей достаточно неясен. Однако насколько можно судить, после некоторых колебаний у Марка созрело решение освободить территорию по ту сторону Дуная. Его конечной целью, по утверждению его биографа,⁶³³ была организация из областей языгов и маркоманов, т. е. Богемии и Моравии, двух новых провинций — Sarmatia и Markomannia. В повествовании присутствует множество несоответствий, мы располагаем лишь disiecta membra (разбросанные части), но, вероятно, именно это и было сутью дела. Языги были готовы подчиниться. Однако среди них сторонников войны было большинство, они свергли [MH. II₂₅₂] царя, дезавуировали его, заключили под стражу, и борьба возобновилась с такой силой, что некоторое время они оставались главными противниками Рима.

Главным пунктом в многочисленных переговорах всегда оставался возврат пленных. Кроме того, Рим требовал удаления германцев от Дуная, поселения их на расстоянии 16 римских миль⁶³⁴ от реки, по ту сторону реки за широкой полосой земли, представляющей собой пустыню, непригодную для возделывания. Император требовал предоставления в его распоряжение 8000 человек конников, 5500 из которых были посланы в Британию:⁶³⁵языги были великолепными наездниками, которые как настоящий кочевой народ воевали верхом на своих маленьких, выносливых лошадях.

Затем наступил поворот в сторону более благосклонного отношения к языгам. Настоящим основным противником все-таки были германцы, и, кажется, Марку удалось основательно рассорить с ними языгов. Сейчас в условиях мира языги выговорили себе право на продолжение истребительной войны с германцами, и между ними и римлянами возникло относительное союзничество. От них требовалось лишь освободить дунайские острова и не иметь на Дунае судов. Поскольку они были отделены от своих соплеменников, [MH. II₂₅₃] скажем от роксоланов, Дакией, то им было разрешено, с определенными мерами предосторожности — уведомление наместника и предоставленное им сопровождение, — проходить через эту провинцию. Мы видим, что у Марка было намерение опереться на сарматов в борьбе против маркоманов и квадов, война с которыми разгоралась все сильнее и сильнее. В этом случае переговоры велись главным образом так же, как и с языгами, и на тех же условиях (пограничная полоса земли, поселение вдали от реки), особенно интересно то условие, по которому торговые операции разрешалось совершать по определенным дням и под военным надзором.⁶³⁶ Торговля с северными варварскими народами велась, в условиях двухсторонних культурных отношений иначе быть не могло, и приносила римлянам значительный доход, так что они определенно не хотели полностью ее прекращать.

Однако все-таки война должна была разразиться, и римляне ее собирались вести решительно вплоть до уничтожения противника. Марк построил по ту сторону Дуная целый ряд крепостей, и против каждого из обоих противников было выставлено по 20-тысячному постоянному гарнизону римлян. Земледелие было полностью разрушено, это была война отчаяния, какой в свое время была война даков, и успех решительно был на стороне римлян, так что [MH. II₂₅₄] квады даже собирались переселиться к семнонам на Эльбу. При этом стоит вспомнить лангобардов, которые по той же самой причине пошли в наступление и развязали войну, близившуюся сейчас к своему завершению. Переселение разрешено не было. Марк преградил все дороги, им была уготована участь даков; они оказались припертыми к стенке. Казалось, Марк был уже у цели, но тут в 175 г. вспыхнул мятеж в сирийских легионах. Авидий Кассий, тамошний, очень талантливый наместник, был провозглашен императором.⁶³⁷ Опасность была рядом, Марк прекратил войну на Дунае, отказался от своих планов, уже близких к реализации, поспешил восстановить сносные отношения с противниками, и ход всемирной истории изменился.

Судя по результату, поход императора на Восток, видимо, не был необходимостью. Восстание очень быстро было подавлено, еще даже прежде, чем император лично появился на месте событий. Однако страх за правопреемство все-таки заставил его провозгласить наследником своего еще несовершеннолетнего сына Коммода: это был крайне неудачный выбор. Это событие и предотвращение близкого конца маркоманов и квадов явилось следствием сирийского восстания. [MH. II₂₅₅] Марк отпраздновал триумф в Риме 23 декабря⁶³⁸ 176 г. Триумф был заслуженным. Но Марк понимал его не как окончательную победу, а свою задачу — не как выполненную. В 178 г. война возобновилась. Оснований для этого было достаточно, особенно если их хотели иметь, а иметь их хотели. Маркоманы, конечно, соблюдали не все соглашения мира; однако наступательных действий они не предпринимали.⁶³⁹ Марк хотел продолжить войну, потому что в принципе безразлично, называется ли эта война второй Маркоманской войной или продолжением первой. Полное подчинение было делом решенным.

События второй войны с маркоманами известны нам еще меньше, чем события первой: по крайней мере о первой нам известны детали, хоть и запутанные. В 180 г. Таррутений Патерн одержал крупную победу, результатом чего явилась десятая императорская аккламация.⁶⁴⁰ Но тут император Марк в возрасте 58 лет внезапно скончался в Виндобоне (Вена) 17 марта 180 г.⁶⁴¹ Марк — одна из самых трагических фигур истории. Он с беспримерной самоотдачей положил свою жизнь на простое [MH. II₂₅₆] исполнение обязанностей. Он достиг немного из того, чего хотел, и многого из того, чего не желал. На примере его и его преемника можно почувствовать, насколько важна личность правителя.

Коммоду было 19 лет, когда он вступил на престол, т. е. он практически уже достиг возраста правителя. По натуре он был исключительно скверным человеком: безвольный, малодушный, ограниченный, неспособный ни к какой политической деятельности — прямая противоположность своему отцу, которому исполнение любых обязанностей было в радость. Сыну любая обязанность была неприятна; он только хотел по возможности скорее завершить войну. Собственно, цель практически уже была достигнута. Оставалось лишь собрать урожай победы, но у глупого юнца не хватало терпения, а было только одно желание — попасть в столицу. Правда, были люди, которым это не было безразлично. Был созван военный совет: Коммод хотел любой ценой положить конец войне, Клавдий Помпеян, самый выдающийся полководец при Марке и тесть Коммода, выступал против такого неслыханного отказа, против преднамеренного отказа от хорошо продуманного и упорно воплощавшегося в жизнь плана.⁶⁴² На этом примере хорошо прослеживается тот момент, каким губительным [MH. II₂₅₇] может быть наследственное правопреемство в принципате. Родительская любовь и чувство семейственности сыграли отрицательную роль: всемирная история пошла бы по иному пути, если бы Марк сделал своим наследником не ни на что непригодного Коммода, а умелого Клавдия Помпеяна.

Возражения военного совета имели лишь временный успех: война продолжилась, но лишь на несколько месяцев. Затем Коммод все-таки заключил мир. Достигнутые условия являются непосредственным подтверждением того, как далеко зашло дело, сколь мало было нужно для окончательного достижения цели и что завоевание было практически завершено. От маркоманов потребовали возврата пленных, выплаты дани и предоставления отрядов солдат в распоряжение Рима, тем самым главные требования были удовлетворены. Собственно, кроме отрядов для военной службы и выплаты налогов, с подчиненных провинций больше нечего было взять. Но к сожалению, все эти условия существовали лишь на бумаге и выполнялись плохо: от выплаты дани провинции были освобождены, рекруты не поставлялись.

Но самым скверным было то, что в жертву были принесены все крепости, сооруженные Марком на той стороне Дуная, а весь [MH. II₂₅₈] гарнизон численностью 40 000 человек был возвращен назад, тем самым вся область фактически была сдана. Маркоманы и квады должны были пообещать не досаждать языгам и вандалам (большое германское племя в Шлезии), а также бурам (на северной границе Дакии).

В целом война не была безрезультатной: с этих пор маркоманы и квады больше не представляли никакой опасности, они были вычеркнуты из истории, и в этом смысле дело Марка оказалось успешным. Набеги германских племен прекратились, и с этого времени войн на среднем течении Дуная больше не было. Наряду с тяжелыми последствиями после нападения со стороны римлян они все это время испытывали давление со стороны варваров. Это выступление немцев, населявших области у Одера и Вислы, позднее шло скорее в юго-восточном направлении, и нам становится известно о большом движении готов в сторону Крыма. Они больше не выступали на Дунае, генеральная репетиция великого переселения народов здесь была завершена, так что в течение 50—70 лет тут пока царило спокойствие. Однако это стоит понимать cum grano salis.^* Сведения о более мелких передвижениях до нас не дошли, но они, вероятно, имели место. В правление Коммода, например, вскользь⁶⁴³ упоминается о том, что велись бои с [MH. II₂₅₉] жителями северной Дакии; а Альбин и Нигер, два претендента на трон 193-го года, снискали свои первые лавры в Дакии.

Итак, были достигнуты определенные успехи, однако дурным последствием Маркоманских войн, которое перечеркивало многие удачи, явились варваризация и провинциализация отрядов.⁶⁴⁴ Вплоть до правления Марка из жителей Иллирика рекрутов набиралось мало. В общем и целом там формировались только алы и когорты, которые именовались по названиям провинций: так восемь из них относились к Ретии (очень большое количество), наряду с ними были отряды Паннонии и Дакии, лишь малое количество относилось к Норику. Здесь уже давно действовало гражданское право, так что отряды могли войти в состав легионов. Немного было когорт и алов племен; одно исключение составляли бревки в Паннонии.⁶⁴⁵ Но здесь рекрутский набор был намного менее масштабным, чем, скажем, среди прирейнских германцев или в провинции Бельгика. Однако если в третьем столетии войско было иллирийским и справедливо так именовалось, то в этом виноваты сложности Маркоманской войны. Вспомогательные отряды всегда играли второстепенную роль, тон задавали легионы, а те с данного времени подвергались варваризации и провинциализации. Раньше тоже (об этом уже [MH. II₂₆₀] упоминалось) много рекрутов набиралось из провинций. Однако если в составе войска мы встречаем римских граждан из Нарбонской провинции и Бетики, то это находится в соответствии с тем фактом, что мы признаем исключительную роль Квинтилиана и Сенеки в литературе. Все-таки это уже нечто совсем иное, когда системой становится тот факт, что в войско уже набираются не романизированные провинциалы, а мобилизуются любые варвары и им со специальной целью (ad hoc) предоставляется гражданское право. Те потом, вероятно, становились гражданами юридически, но не фактически. Этим, принужденный обстоятельствами,⁶⁴⁶ интенсивно занимался Марк Аврелий.

Это глубинное изменение так четко не отражается в анналах той эпохи: мы можем сложить представление о нем лишь по отдельным, разрозненным свидетельствам. Однако это уже a priori является следствием существующей ситуации: спустя сотню лет снова наступили времена кровопролитных войн, больших эпидемий и массового голода, люди были нужны. Стоит лишь вспомнить о том, что за последние 70 лет Марк был первым императором, снова увеличившим число легионов на 2. Насильственный увоз людей врагами, сокращение численности населения из-за перебежчиков и беглецов, — все это тоже внесло свою лепту. Но даже в подобной [MH. II₂₆₁] ситуации все же стоит лишь удивляться тому, что большое Римское государство было не в состоянии из собственных граждан сформировать войско всего лишь из 32 легионов. Между тем это удивление становится все меньше, когда мы знакомимся с существующим положением вещей в социальной сфере. Кто, собственно, были эти граждане? Высшие слои общества отпадают сами по себе, поскольку они вообще не привлекались к службе в легионах. В этом отношении стоит отметить, что если раньше унтер-офицеры выбирались из рядовых солдат, то начиная с этого времени тот, кто состоял на службе и хоть мало-мальски был образован, сразу же становился центурионом, а ряды солдат таким образом все больше и больше пополнялись исключительно людьми из низших, необразованных слоев общества.

Ко всему прочему в сильный упадок пришел институт брака, рождаемость резко упала, главным образом в столице: vernacula multitudo⁶⁴⁷ было непригодным. Юридически фиктивное потомство, существовавшее благодаря усыновлению вольноотпущенников, еще до некоторой степени и лишь внешне заполняет пробелы в рядах римских граждан: однако вольноотпущенники не могли нести службу в легионах, на это имели право лишь их дети. Таким образом, легко могло бы случиться так, что многим из тех, из кого можно было выбирать, завербованный офицер должен был отказывать как людям, окончательно опустившимся и ни на что негодным. Так что и тут Марк [MH. II₂₆₂] лишь исполнял свой долг, он думал о том, что было необходимо: он брал солдат отовсюду, где только мог их найти, и если они не были гражданами, — что ж, он делал их таковыми.

Следы подобных примеров мы находим почти у всех авторов: Дион говорит, что Марк очень многих наделил гражданским правом.⁶⁴⁸ Виктор⁶⁴⁹ в жизнеописании Марка точно так же свидетельствует, что тот без церемоний наделял гражданством большие массы людей. Это могло быть связано только с необходимостью рекрутского набора. В «Жизнеописании»⁶⁵⁰ отмечено: «latrones Dalmatiae atque Dardaniae milites fecit». Это утверждение соотносится с теми двумя новыми легионами, сформированными Марком. Мы располагаем некоторыми свидетельствами, что эти легионы были сформированы в основном из рекрутов тех областей, которые находились севернее Греции. Остальные области были слишком истощены войной, здесь царило относительное спокойствие. Тут же вслед за этим в «Жизнеописании» говорится, что он «emit et Germanorum auxilia contra Germanos».⁶⁵¹Это относится, по всей видимости, к вспомогательным отрядам. Дион⁶⁵² это подтверждает. Так что пополнением из рядов побежденных противников тоже не пренебрегали. Вместе с тем не стоит забывать, что старые названия войсковых подразделений по именам составлявших их народностей тоже были всего лишь названиями, что, скажем, [MH. II₂₆₃] Фракийская когорта уже давно состояла не только из фракийцев, так что иностранцы вполне свободно могли вступать в алы и когорты. Итак если в войско набирались даже военнопленные и перебежчики, то можно представить, насколько меньше сомнений вызывали те самые, хоть как-то пригодные для службы, жители этой страны.

Надписи говорят нам о том же самом. Спустя 20 лет после правления Марка все люди носят имя Марк Аврелий.⁶⁵³ Это — определенно те люди, которые при нем ad hoc получили гражданское право, или их непосредственные потомки. Старый римский гражданин был в войске все еще пустым звуком, и можно понять то, что в третьем столетии легион был назван barbarica, в противоположность преторианской когорте, которая еще хоть как-то придерживалась национального принципа.

Поразительно лишь то, что именно Марк должен был стать тем, кто провел в жизнь это нововведение: есть горькая ирония судьбы и глубокий трагизм в том, что этот император, который, как и лучшие умы этой эпохи, ценил всеобщее образование, который был проникнут идеями гуманизма, философ на троне, прозванный так не без оснований, написавший свои «Размышления», находясь в самом центре военных лагерей в Карнунтуме и Виндобоне⁶⁵⁴, — что именно он должен был стать тем, кто [MH. II₂₆₄] варваризировал войско и лишил его национального характера. Это было трагично, но это было его первоочередной, неизбежной обязанностью; что же касается обязанностей, то Марк никогда не медлил с их выполнением.

Войско получило не просто провинциальный, но специфически иллирийский характер. Естественно, мы встречаем также жителей Востока и прирейнских земель, но все-таки большая масса людей своим происхождением была обязана дунайским областям, расположенным к северу от греческого полуострова; особенно много было фракийцев. Как было отмечено выше, их меньше всего коснулась война. Затем и в гвардии, благодаря Септимию Северу, появилось много фракийцев. Теперь иллирийское войско было сильнейшим: рейнские германцы в это время были сломлены и обессилены; поэтому война не распространилась на эти области, она закончилась в Ретии; таким образом, можно было сократить численность войска на берегу Рейна, о чем уже говорилось, а иллирийское войско увеличить до 12 легионов. Конечно, и в этом сильнейшем войске ведущее значение приобрел дух товарищества. Однако конскрипция все больше и больше приобретала местный характер. Идея Августа была противоположной: область рекрутского набора и место стоянки войска не совпадали. Легионы [MH. II₂₆₅] предпочтительно отсылались в те земли, которые в племенном отношении были чужды кадровому составу первых. Бесспорно, это было неудобно, и в более позднюю эпоху ситуация изменилась на противоположную. Процесс протекал по-разному, в первую очередь перемены коснулись провинции Africa, где они были наиболее желательны в связи с полнейшей изоляцией провинции, но они постепенно распространились всюду. Поэтому иллирийские отряды пополнялись из рядов самих иллирийцев. Они также были превосходными солдатами; их потомки, албанцы, не раз доказали в ходе истории Турции и доказывают еще сегодня, что в военном отношении их нельзя недооценивать. Так что войско вдвойне можно было обозначить как иллирийское, и с течением времени численность иллирийцев в нем все увеличивалась. В этой связи интересно также одно сообщение, что в процессе рекрутского набора провинциалов в гвардию Север распорядился соорудить особое святилище для фракийских местных божеств.⁶⁵⁵ Его определенно устраивало то, что изолированный провинциальный характер войск и в этом отношении тоже сохранялся.

Сюда также относится и одно замечание о колонате⁶⁵⁶, который в более позднем понимании в принципе идентичен рабству и, возможно, происходит из германского рабства, что, впрочем, [MH. II₂₆₆] очень и очень спорно. По меньшей мере, нам известно, что Марк поселил на другом берегу Дуная 3000 наристов.⁶⁵⁷ Без сомнений, это происходило неоднократно, и очень вероятно, что эти поселенцы все свои местные обычаи и институции по большей части принесли с собой. Позднее рекрутский набор базировался на колонате, т. е. на крестьянском пролетариате. Более древние источники с этим не знакомы. Колон не является лично несвободным — в качестве раба он вообще не мог бы нести военную службу, — но он был привязан к своему клочку земли, он был зависим и покорен, принадлежал (pertinens) земле. Правда, это есть внутреннее противоречие (contradictio in adiecto), полностью чуждое римским точным правовым понятиям, и, вероятно, потому этот институт был импортирован из заграницы и, возможно, с самого начала был связан с войском.

Наконец, стоило бы еще упомянуть принцип наследственности при несении службы в крепостях, где солдаты занимались земледелием, были женаты⁶⁵⁸ и имели земельный надел, за что их дети были военнообязанными. Возможно, этих солдат укреплений (milites costellani), как и колонат, тоже следует относить [MH. II₂₆₇] к периоду маркоманских войн. Эти меры очень сильно содействовали все большей провинциализации войска. Когда легионы перестали быть представителями всеобщей нации, господствующей становилась та область, которая располагала сильнейшим войском.

Описание господства иллирийских легионов относится ко всеобщей государственной и городской истории. Здесь лишь некоторые указания: в период после смерти Пертинакса до начала бесспорного одновластия Севера вновь разыгрались события года правления четырех императоров,⁶⁵⁹ и происходили они практически по той же схеме. Как и тогда, после вымирания династии Юлиев, вспыхнула война между полками, так и сейчас, но уже после смерти всех правителей дома Антонинов.⁶⁶⁰ Войска боролись за трон. Италия, в своих притязаниях не опирающаяся ни на какую силу, кроме гвардии, поднимает на щит Юлиана, Восток — Песценния Нигера, Рейн — Клодия Альбина, Иллирик — Септимия Севера. В этот раз Дунай и Рейн объединились в борьбе против Востока, результатом, т. е. победой Севера, была победа дунайской армии. Это было использовано таким же [MH. II₂₆₈] образом, что и в прошлый раз: гвардия была распущена, из фракийцев была сформирована личная охрана, у Рима, в Альбане, был сформирован legio secunda Parthica, который там и был оставлен. Это был первый случай, когда в Италии разместился легион. Однако тогда Вителлий, первый победитель в той борьбе, еще не был побежден Веспасианом, в этот раз дело было решено в первом же решающем сражении. Господство сабли⁶⁶¹ в Италии было тем самым стабилизировано. Так что произошло лишь то, что было необходимо. Если страна, как тогда Италия, становится безоружной и предоставляет право защищать себя другой стране, то тогда-то она и попадает в подчинение.

Династия Севера находилась у власти на протяжении одного человеческого века, и все большее и большее значение в то время приобретал Иллирик. Не говорится напрямую, что императоры должны были быть иллирийского происхождения, — сам Север был африканцем,⁶⁶² — первым настоящим варваром на императорском троне был Максимин, фракиец,⁶⁶³правивший с 235-го года.

Очень показательны события после смерти Гордиана в 245 г.⁶⁶⁴ Гвардейский префект Филипп велел его предательски убить и провозгласить себя [MH. II₂₆₉] императором.⁶⁶⁵ Это возбудило недовольство в иллирийском войске, которое и провозгласило императором Марина Пакатиана. Между тем он скоро потерпел поражение, и Филипп послал в Иллирию Траяна Деция, дабы снова подчинить отряды своей власти. Деций отправился туда с большой неохотой, прося избавить его от этого поручения, но был принужден его выполнять. Тогда иллирийские отряды провозгласили его императором, так что он мог выбирать только между императорским троном, который занял вовсе не по доброй воле, и немедленной смертью.⁶⁶⁶ Так что он наследовал престол. В этом случае вполне четко видно, что иллирийские отряды мало или вовсе не интересовала личность, которая должна была стать императором. Во второй половине третьего столетия правили только иллирийские императоры: Клавдий Готик, Аврелиан, Проб, Диоклетиан, Константин — все они были истинными иллирийцами. Эта национальность играла ведущую роль.⁶⁶⁷

Если присмотреться повнимательнее, то нельзя не признать, что общий уровень образованности упал. От солдат варваризация и огрубение дошли и до офицерского корпуса, и наконец — до высшей инстанции. Если сравнить императоров III в. с императорами второго или даже [MH. II₂₇₀] первого столетия, то получается, что обязательно на место высокообразованных людей из высших слоев общества заступали люди низкого происхождения, которые в лучшем случае были хорошими унтер-офицерами.⁶⁶⁸Север, правда, не относится к этой категории⁶⁶⁹, поскольку время его становления и образования относится еще к более ранней эпохе. Он был высокообразованным человеком, писателем и превосходным юристом. Его преемники тоже еще не входят в эту категорию: Каракалла был необразован, но отбросы аристократии как раз очень близко соприкасаются с отбросами черни. Каракалла был рожден властителем, он был вульгарной натурой. Но Максимин является первым из этих унтер-офицеров: в нем достойно похвалы лишь то, что он был огромного роста, превосходным бегуном и фехтовальщиком.

У писателя по имени Виктор⁶⁷⁰, который сам был умен и образован, мы находим достойное внимания замечание о Диоклетиане и его соправителях: «Все иллирийцы, — пишет он, — малообразованы, однако они знали настроения крестьян и солдат, и потому были полезны государству». Это — достойное внимания высказывание: недостаток признается, однако он упоминается лишь затем, чтобы найти в нем хорошую сторону, и именно ту, о которой в прежние столетия не имели никакого представления [MH. II₂₇₁].

В государственном календаре⁶⁷¹ второй половины третьего столетия мы отмечаем, что сенаторы вытеснены с важных постов, которые — со времен Галлиена⁶⁷² — занимают военные интенданты. Острое, непреодолимое противоречие, которое до этих пор существовало между рядовыми солдатами и офицерами, этот палладиум воспитания, а именно италийского, исчезло с тех пор, как тот, кто носил clavus⁶⁷³, перестал быть достаточно квалифицированным для занимания тех должностей, монополией на которые он раньше обладал, власть перешла в руки рядового солдата. Однако воинская реорганизация привнесла в вялость прошлых лет некоторый элемент силы.

В эпоху правления Диоклетиана и Константина имели место дальнейшие последствия этого события. Шаг от местных варваров до иноземных был очень мал, и его легко было сделать; и таким образом, в итоге все свелось к такой же ситуации, как при Стилихоне, когда власть оказалась в руках у иноземного наемника. Куда ни посмотри, в III в. все — каждая книга, каждая надпись, каждая постройка — свидетельствует о большой разнице между эпохой Пия и эпохой после правления Гордиана. Латынь тоже, сама ее орфография, искажается.⁶⁷⁴ Критерием для нас служат законы об увольнении солдат.⁶⁷⁵ До Севера в этих документах канцелярии [MH. II₂₇₂] не было ни одной ошибки, начиная с этого времени они составляются на все более и более испорченной латыни. Монеты, произведения искусства — все несет на себе ту же самую печать; а последняя причина⁶⁷⁶ этого глубокого распада — это Маркоманская война с ее последствиями сначала для войска, затем для нации. И еще раз следует сказать о том, как глубоко трагично, что Марк должен был стать тем, кто приговорил мир к подобному концу.

г) Готские войны

Во время правления Севера на Дунае царил покой, в период правления Каракаллы тоже не было никаких выдающихся событий. Однако следует отметить, что в это время впервые упоминаются готы⁶⁷⁷, одновременно с алеманами. Сначала мы с их названием сталкиваемся в очень злой шутке одного сенатора: когда благодаря чрезмерному раболепию сената Каракалла был удостоен чести триумфатора, в процессе проходивших по этому поводу дебатов один сенатор поинтересовался, не хотят ли Каракалле дать титул Geticus maximus.⁶⁷⁸ Это был намек на вменявшуюся ему в вину смерть его брата Геты. Но поводом к тому, по всей видимости, были сражения с готами, которых по недоразумению называли гетами. Готы, конечно, уже до этого вели закулисную игру. [MH. II₂₇₃] Здесь они в первый раз открыто появляются на всемирно-исторической арене. В то время мы встречаем их на побережье Черного моря, где располагались также и геты. Геты — это греческое название даков, а эта путаница в названиях — простая ошибка. Геты — это фракийцы, готы — германцы, и кроме этого случайного сходства названий, больше у них нет абсолютно ничего общего, но эта омонимия названий народов достаточно нахулиганила в историческом повествовании.

Верховная власть Рима в области Среднего Дуная не была ослаблена. Каракалла распорядился казнить царя квадов⁶⁷⁹ и разжег войну между маркоманами и квадами. Империя не была потревожена. Это спокойствие царило вплоть до 238 г., великого года революции в Африке.⁶⁸⁰ Максимин сражался против обоих Гордианов, затем против сенатских императоров Пупиена Максима и Целия Бальбина, пока, наконец, после устранения всех противников трон не занял сын и внук тех самых двух старших Гордианов, Цезарь Гордиан.⁶⁸¹ Этот год является также годом начала войны со скифами, т. е. Готской войны. Плохо, что название неопределенно. Как известно, греки в противоположность римлянам избегают всех неклассических названий; так что всю область к северу от Черного моря они называли «Скифией» и под именем скифов объединяли всех, кто сражался с римлянами в этих землях. Но большинство среди них составляли готы. Об этих событиях нам известно несколько больше [MH. II₂₇₄], чем о других, имевших место в то же самое время, поскольку афинянин Дексипп,⁶⁸² который самолично участвовал в отражении нападения готов⁶⁸³ на Афины в начале 238 г., в 267 г. написал историю этих походов.

До начала военных действий между римлянами и готами, видимо, существовало соглашение; возможно, в то время они не были непосредственными соседями по границе. Готы в еще большей степени, чем франки, тяготели главным образом к мореплаванию. Теперь сказались недостатки римского флота. Правда, Август и принципат в целом кое-что сделали в этом отношении, Империя уже не была так беззащитна на море, как Республика. Флоты стояли на Ниле, Дунае и Рейне, два флота стояли в Италии: один у западного, другой у восточного побережий, Британия имела флот и т. д. Однако этого было достаточно лишь для морского дозора. Раньше его хватало на то, чтобы держать в узде пиратов. Но теперь все северное побережье Черного моря было оккупировано крупными народами-мореплавателями. Так, рассказывается, что через 20 лет после начала войны флот готов, состоявший, по свидетельству, из 6000 кораблей и 320 000 человек экипажа [MH. II₂₇₅]» намеревался разорить побережья Римской империи.⁶⁸⁴ По другим источникам, количество кораблей было 2000.⁶⁸⁵ Как оно было на самом деле, не имеет значения, обе цифры могут быть сильно преувеличены. Судя также по соотношению численности судовых команд с самими судами ясно, что те, вероятно, были достаточно малыми, транспортными лодками. Ясно также, что это не были обыкновенные флибустьеры. Оборона не устояла против такого неприятеля. Мы ни разу не сталкиваемся ни с одним морским сражением, а узнаем лишь о более или менее удачных попытках обороны побережья.

Когда готы нападали, они всегда объединялись с карпами⁶⁸⁶, которые заселяли область между Прутом, Дунаем и побережьем. В 293 г. Диоклетиан переселил их Мезию, на римскую территорию, и с этих пор готы стали соседями Рима. Зосим сообщает о готском флоте, который был сформирован на Тире (Днестр).⁶⁸⁷

При подобных обстоятельствах вполне понятно, что римляне стремились прийти к соглашению с этими неудобными соседями. Защититься от их пиратских набегов не представлялось возможным, и тогда, видимо, было [MH. II₂₇₆] принято решение о выплате дани. У Аммиана⁶⁸⁸ присутствует упомянутое замечание, что 2000 кораблей прорвались через Боспор и дошли до архипелага. Для хронологии важно, что удалось датировать фрагмент Приска.⁶⁸⁹ О Туллие Менофиле, наместнике Мезии при Гордиане, нам известно благодаря монетам того времени⁶⁹⁰: подобная хронология тоже очень хорошо вписывается в наши рамки.

Война сразу же приняла серьезный оборот. Готы разорили целый ряд прибрежных городов, например Истрополь, южнее устья Дуная. Варвары не вели регулярных военных действий, а появлялись и исчезали вновь, разоряли и увозили награбленное, не рашаясь пока что на хорошо запланированные операции. При Филиппе в 244 г. был разрушен Маркианополь, город, располагавшийся внутри страны. Затем было сообщение о римской победе, Victoria Carpica.⁶⁹¹

Но вскоре в правление Траяна Деция, который, однако, был превосходным генералом и одним из лучших императоров, последовала ужасная катастрофа. На время в сильно разоренных дунайских областях он создал условия [MH. II₂₇₇] Для спокойного существования, но это длилось недолго. Готский князь Книва в морском союзе с 3000 карпов, но в основном на суше, вторгся в Мезию и дошел до Филиппополя. Уже достаточно награбив, они повернули назад и возвращались по суше. Это было очень рискованное мероприятие. В 250 г. они перешли Гем (Балканы), между Гемом и Дунаем наткнулись на войска Деция. Он преградил им путь. Из-за предательства Галла, его военачальника, готов разбить не удалось, а тяжелое сражение при Абритте закончилось полным поражением римского войска; сам Деций тоже погиб.⁶⁹² Галл, его преемник, заключил позорный мир и выплатил готам дань.⁶⁹³ Несмотря на это набеги не прекратились.

Эта катастрофа совпала со страшной эпидемией чумы, начавшейся в 252 г. и свирепствовавшей во всей Империи в течение 15 лет. Ангелы Апокалипсиса всегда появляются вместе, так было и теперь, когда закат Империи уже готовился. Последующие времена заполнены бесстыдными пиратскими рейдами по всем восточным морям. Мы не станем [MH. II₂₇₈] здесь предъявлять перечень названий, назовем лишь некоторые значительные события: так, скажем, были разрушены Питиунт и Диоскуриада, последние крепости на восточном побережье Черного моря. Пали Трапезунд, Халцедон, Эфес со своим знаменитым храмом Дианы, также Афины, Аргос и Спарта — все это доказательство того, что враг больше не ограничивался побережьм. Ему нигде не оказывали существенного сопротивления. В 262 г. пали Фессалоники. В подавляющем большинстве это были готы, которые устраивали такие опустошительные набеги. Наряду с этим другие племена грабили области, отдаленные от моря. Мы располагаем малым количеством письменных свидетельств о поражениях римлян, однако памятники говорят об этом вполне отчетливо. Мы можем точно датировать время, когда, например, была потеряна Дакия. В 254 г. н. э. внезапно прекращается чеканка монет, четыре года спустя после смерти Деция.

Последние памятники из Виминация у Белграда на правом берегу Дуная тоже относятся к 255 г.: нигде в этих областях нет монументов [MH. II₂₇₉] первых лет правления Валериана, т. е. периода после 254 и 255 гг., так что мы с уверенностью можем сказать, что в то время эти области были заняты варварами. Период с 250 по 269 г. является эпохой первого временного уничтожения римского владычества на Дунае. Лишь отдельные города оборонялись собственными силами. Так, Византий отразил атаку герулов, флот которых состоял из 500 кораблей. В 267 г. варварам оказали сопротивление также граждане Афин под предводительством Дексиппа⁶⁹⁴, о котором ранее говорилось как о писателе. Это было то же самое время, когда вокруг Вероны была возведена новая стена против атак алеманов.

После смерти Галлиена в 268 г. еще раз произошел поворот в лучшую сторону; от кого он исходил, от Клавдия Готика или же от Аврелиана, не совсем ясно. Из-за подхалимства к Диоклетиану, чьим отцом (приемным) считался Клавдий,⁶⁹⁵ история здесь, вероятно, несколько, приукрашена в пользу последнего. Аммиан⁶⁹⁶ приписывает главное решение не Клавдию, а Аврелиану; наиболее справедливым, видимо, будет считать, что начало улучшению положил Клавдий, а после его смерти дело [MH. II₂₈₀] продолжил Аврелиан.

Какой фактор оказался решающим, заносчивость нападавших или энергичность оборонявшихся, неизвестно: в 269 г. состоялось крупное военное выступление готов; это была та упомянутая экспедиция с 6000, по другим источникам — с 2000 кораблями. Такого нашествия римские границы никогда прежде не знали. По собственной инициативе граждане Маркианополя отразили атаку; Томы и Cyzius (Кизик) были разрушены. В Македонии германцы высадились на сушу. Уже достаточно награбив, они решили отступать назад по суше. Это было крайне рискованное предприятие, которое обернулось для них несчастьем. У Наисса (Ниш) в долине Моравы римляне одержали крупную победу, по рассказам, стоившую жизни 50 000 готов. Затем готы стали отступать через Гем (Балканы), где Аврелиан нанес им очередное и решающее поражение. Римское владычество снова было восстановлено, как и в случае с алеманами, и не только на настоящий момент.

Победа имела серьезные последствия. Аврелиан и Проб добились новой организации пограничной области, конечно, [MH. II₂₈₁] со значительным ее ограничением, как и на Рейне. Аврелиан отказался от Дакии, где, определенно, жило еще много римлян, и переселил жалкие остатки дакийцев, поскольку они желали оставаться под римским владычеством, в Дарданию на правый берег Дуная.⁶⁹⁷ Так что Дунай на тех же условиях, что и Рейн, был признан границей. Тем самым эта победа все же в определенном смысле является упрочением поражения. С этого времени при Аврелиане, Пробе, Диоклетиане и Константине снова упрочилось военное господство на новых, ставших более узкими границах.

Земли между областями римлян и готов населяли карпы, препятствуя их непосредственному соседству по границе. Аврелиан оставил их на своих местах, Проб, напротив, перевел бастарнов, родственное им германское племя, жившее рядом с карпами, через Дунай на правый берег и поселил их там.⁶⁹⁸ Обе народности, видимо, уже были затронуты романизацией, по крайней мере, о римской культуре они имели представление. В 295 г. Диоклетиан переселил карпов в Мезию.⁶⁹⁹ Это мероприятие имело две стороны: римляне избавились от обоих народов [MH. II₂₈₂] как от неудобных соседей, однако с тех пор левый берег Дуная был целиком готским.

Императоры очень серьезно взялись за укрепление новой дунайской линии; укреплена она была основательно. Пешт (Contra Aquincum, напротив Aquincum (Аквинка)) был заложен на левом берегу как предмостное укрепление, которое простиралось по всей линии. Диоклетиан и его соправители построили эти крупные инженерные сооружения на рейнской и дунайской линиях. Наверное, здесь часто должны были происходить сражения. Мы располагаем свидетельством 301 г. о полном титуле победителя Диоклетиана: в соответствии с ним он именовался Sarmaticus maximus quater, Carpicus maximus, Germanicus maximus sexies, Britannicus maximus, дважды — победителем персов, единожды — победителем армян и один раз — победителем адиабенцев.⁷⁰⁰ Титул «Carpicus» относится к различным сражениям от 289 до 301 г., титул «Germanicus», видимо, связан в основном еще с битвами с дунайскими германцами — маркоманами и готами; мы видим, что основные удары все еще приходились на Дунай. Так что начиная с 269—270 гг. честь и превосходство Рима опять были восстановлены. Однако вполне понятно, что в правление Константина на передний план выступили готы как непосредственные соседи Рима.

[MH. II₂₈₃] В IV в. Восточный Рим сражался с готами. Эти сражения выпадают из круга нашего описания. Валент в 378 г. проиграл битву при Адрианополе, это было самое ужасное поражение, которое когда-либо терпели римляне (см. ниже MH. III_{215 ff.})- Последствия победы Диоклетиана сказывались, примерно, на протяжении одного столетия.

Бросим еще один взгляд на влияние описанных событий на культуру Запада. Пользуясь применявшейся в то время терминологией скажем, что в диоцезе (области) Галлии германцы, видимо, преодолели латинское господство; образовывались государства франков, алеманов, свевов и вандалов. Однако это носило все-таки лишь наполовину германский характер; эти народы в большей или меньшей степени восприняли римскую цивилизацию, из них сформировалось то, что мы еще сегодня называем «латинской расой».

На Дунае ситуация была совсем иной. Латинская культура там не ассимилировалась, а напротив — была искоренена. Области стали германскими и по меньшей мере антиримскими. Что касается причин, то вряд ли мы сможем обозначить их каким-либо одним словом. Влияние имело все: сила натиска, слабость обороны, энергия атаковавших народов. Романизация [MH. II₂₈₄] все-таки намного сильнее коснулась Нарбонской провинции, Испании и Африки, чем Паннонии и Дакии. Наряду с этим следует подчеркнуть, как глупа высказываемая подчас мысль, что обнаруженные в этих областях следы романизации якобы являются результатами более поздних, средневековых, вторжений.⁷⁰¹ Подобного рода находки в Тироле, Дакии, Восточной Швейцарии, без сомнения, являются следами древности. Ведь средневековые источники не оставляют сомнений в том, что следы римской цивилизации распространялись от Граубюндена намного дальше, к Зальцбургу и до самой Штирии.⁷⁰² Центрами романской культуры были Дакия и Норик. Дакия — потому что здесь было уничтожено коренное население, Норик — потому что он был очень рано романизирован и городов здесь было основано намного больше, чем в Паннонии и Мезии.

Однако между тем вторжение в восточные галльские земли было более незначительным, чем считается. Это был поход норманнов, поход скорее не одного народа, а одной армии. Отсюда в подчиненных землях ведет свое начало дворянство, господствующая каста; но оно было недостаточно многочисленным, чтобы изменить общий состав населения. Например, законы обнародовались на языке подчиненных, т. е. на латинском. Байувары (сегодняшние баварцы), напротив, [MH. II₂₈₅] вторглись в Ретию и Норик намного большими массами.

Кроме того, у каждой нации есть свои характерные черты. Если бы Африка осталась оккупированной вандалами, то здесь ситуация сложилась бы примерно такая же, как в Испании. Византийское завоевание Африки проторило дорогу, собственно, лишь для арабов. Но арабы нигде, куда бы они не приходили, не сливались с римской цивилизацией, а напротив, всюду ее искореняли. Римляне и германцы по духу были более родственны, и там, где они сталкивались друг с другом, сформировалась мощная римская смешанная цивилизация. Но в дунайские земли вторглись славяне, вместе с ними скифские племена и сарматы, и они искоренили в этих землях римскую цивилизацию.⁷⁰³

Осталось еще описать большой театр военных действий на Востоке.⁷⁰⁴Восток не представляет для нас такого актуального интереса, как рейнские и дунайские области и разворачивавшиеся там события. Это связано уже даже с обстоятельствами географического положения: на Западе целью нападавших всегда была и оставалась Италия, и если [MH. II₂₈₆] ситуация принимала серьезный оборот, то речь уже велась о непосредственной опасности для господствующей страны и господствующей нации.

Вопрос распространения романской национальности и цивилизации здесь тоже не принимается во внимание. На Востоке национальность, язык, культура являются греческими; и если, скажем, мы не испытываем недостатка в монетах восточного происхождения с римскими надписями, то они тем не менее остаются лишь тем, что лежит на поверхности, и в таких городах, как правило, была римская муниципальная организация. Даже в таких городах, как например Александрия в Троаде⁷⁰⁵, кроме необходимой в муниципальных целях официальной латыни говорили также на греческом. Так что мы едва ли можем говорить о латинских языковых островах на Востоке.⁷⁰⁶ Ко всему прочему, движущая сила наступления у германских и прочих северных наций отличалась куда большей энергией. На Востоке агрессором и главным противником было Парфянское государство, а вплоть до третьего столетия оно оставалось нестабильным и слабым, и любым активным действиям, видимо, зачастую припятствовали раздоры и внутригосударственные разделения. Парфянское царство было именно восточного происхождения, но наполовину [MH. II₂₈₇] эллинизированное и представляло собой своего рода второстепенную и смешанную державу.

Сильным и прочным государство снова стало лишь после национального восстания под предводительством Сассанидов. В IV в. агрессия персов⁷⁰⁷тоже усилилась, и одновременно из-за перемещения столицы из Рима в Константинополь самое уязвимое место Империи стало намного ближе к персам: Сассаниды оставались очень серьезной угрозой для Константина и Юстиниана; однако это уже лежит за пределами круга нашего рассмотрения.

а) Войны с парфянами

После Мидийско-Парфянской войны Нерон урегулировал ситуацию с помощью Корбулона, как это уже было изложено ранее.⁷⁰⁸ Речь при этом шла главным образом о положении Армении, также и в стратегическом отношении.⁷⁰⁹ Эта страна, никогда не ведшая самостоятельную политику, находилась в неопределенном положении по отношению к обоим крупным соседствующим государствам. Перевешивало то римское, то парфянское влияние. Нерон упразднил зависимость, в которой находилась Армения по отношению к Риму, и результат оказался таков, что с самого начала она оставалась чем-то вроде второго чада парфян. [MH. II₂₈₈] Младший наследник правящего дома парфян занял армянский трон; однако формальное разрешение на это должен был дать Рим, поскольку и тогда Рим все-таки не отказался от притязаний на Армению. Также судя по новейшим открытиям, Корбулон, видимо, оставил в Армении один гарнизон недалеко от Харпута.⁷¹⁰

Но с этих пор между парфянами и армянами царило полное согласие; и в высшей степени удивительно, что, когда царь Парфии Вологез вскоре после смерти Нерона послал в Рим посольство, одним из заданий последнего было получить у сената разрешение на почитание памяти Нерона (который, как известно, был в опале). И лже-нероны, которых было достаточно, всегда обращались к Парфии за поддержкой;⁷¹¹ определенно, это было отголосками той войны и служило доказательством того, что парфяне сохранили добрые воспоминания о Нероне. Ведь нельзя не признать, что отказ от Армении был шагом разумным. Греческий элемент, а он был тем единственным, на что можно было опереться в Армении, был очень слаб, и Корбулон, который хорошо знал страну, согласился с принятым решением.

[MH. II₂₈₉] В правление Веспасиана отношения с парфянами оставались хорошими.⁷¹² Интересен эпизод, когда в правление Веспасиана Вологез испросил помощи у римлян для отпора аланам,⁷¹³ населявшим область в долине Танаиса, лежащего по ту сторону Каспийского моря, у Азовского моря. Несомненно, основной удар был нанесен на море, со стороны Каспийского моря. Почему аланы предприняли эту экспедицию, довольно понятно. Вероятнее всего, это были скифы, родственные гуннам; тогда гунны, т. е. турки,⁷¹⁴ впервые постучались в ворота Востока. Против натиска этих самых жестоких из всех варваров Парфии, которая сама была наполовину греческой — Селевкия на Тигре, например, была греческим городом с населением 500 000 человек — и которая была цивилизованным государством, потребовалась помощь другого большого цивилизованного государства и греческого протектора, равно превосходного (par excellence). Вологез просил Веспасиана поставить во главе отрядов одного из его наследников, Тита или Домициана. Император в помощи отказал. Однако свои собственные меры он принял.

В Corpus Inscriptionum мы встречаем надпись⁷¹⁵, которая утверждает, [MH. II₂₉₀] что Веспасиан возвел за Тифлисом крепость с гарнизоном; и это мероприятие вполне могло быть связано с нападением аланов. Кавказ и без того был римским заслоном от варваров. Неизвестно, поселились ли аланы на берегу Каспийского моря. Правда, позднее часто упоминаются «кавказские аланы», однако вполне вероятно, что в данном случае их путают с кавказскими албанцами. Отношения Парфии с Веспасианом оставались добрыми, возможно, благодаря серьезным мерам, принятым в отношении защиты границы от нападения. Веспасиан знал своих людей, он не зря командовал войсками в Иерусалиме и хорошо изучил положение.

В период правления Веспасиана войн на Востоке в принципе не было, но было много важных нововведений в управлении. Иерусалим, конечно, был разрушен, и вместе с ним народ, долгое время остававшийся непримиримым, потерял свое любимое чадо.⁷¹⁶ Иудея, которая до этих пор находилась под прокураторским правлением, теперь была преобразована в провинцию [MH. II₂₉₁] Syria Palestina, куда был введен легион под командованием одного легата. Авангард был направлен прежде всего против самих иудеев, которых было необходимо держать в повиновении.

Коммагена до сих пор была государством-клиентелой; теперь этой половинчатости был положен конец. Веспасиан присоединил это государство в 72 г.⁷¹⁷ Оно стало провинцией с гарнизоном в один легион, который стоял в Самосате (Самсат) на Евфрате. Это мероприятие было важным по отношению к границе с Арменией и как гарантия ее безопасности. В Киликию был послан легат без гарнизона. На южном побережье Малой Азии Ликия и Памфилия оставались так называемыми свободными, формальными союзами городов. То, что этой ситуации был положен конец, было большим делом.⁷¹⁸ Здесь тоже образовались провинции также под управлением одного легата без гарнизона. Каппадокия уже давно была присоединена, но гарнизона в ней не было, так что на границе, за исключением границы с Сирией, войска не стояли. Веспасиан назначил сюда одного легата с легионами: один легион [MH. II₂₉₂] стоял в Мелитене (Малатия) на Евфрате⁷¹⁹, другой — в Сатале на северо-западной границе с Арменией.⁷²⁰

Таким образом, вооруженные силы на Востоке значительно увеличились. В Палестину были переведены войска из Сирии; гарнизон Коммагены и оба каппадокийских легиона, напротив, были новыми формациями. Но поскольку одновременно на Рейне было произведено сокращение войска, то его общая численность не увеличилась. Затем наступил длительный период затишья. И хотя нам известно о разногласиях между Артабаном, царем Парфии, и императором Титом⁷²¹, тем не менее они ничего за собой не повлекли.

Из эпохи правления Траяна до нас дошло одно достойное внимания письмо Плиния (ер. 74), написанное непосредственно перед началом Парфянской войны в 111 или 112 г. Судя по нему, между Децебалом и парфянами были установлены отношения. Видимо, это представляло неудобства для Рима. Пакор выдвинул обвинения против Траяна, и они также относятся к этому времени. Пакор умер в 111 г.⁷²² Но все это было лишь мелкими неприятностями; в отношениях между крупными державами зачастую встречаются вещи неприятного характера, которые, однако, не обязательно тут же [MH. II₂₉₃] приводят к развязыванию войны. Очевидно, что начавшаяся вскоре после этого Парфянская война была следствием добровольного наступления римлян и завоевательной войной в чистом виде. Траян был самым милитаристским императором из всех римских правителей. Его привлекала слава Александра⁷²³, сказочность далекого Востока, он хотел войны, а если кто хочет войны, то причину для нее он найдет.⁷²⁴

Армения и ее трон опять стали этой причиной. Царь Экседар был смещен парфянским царем Хосроем, и вместо него трон без подтверждения Рима занял сын Пакора и племянник Хосроя по имени Партомасирид. Из-за этого Траян тут же объявил войну, он нашел желаемый повод и формально был прав. В 114 г. Хосрой послал посольство к Траяну в Афины с целью предотвратить войну. Партомасирид⁷²⁵, новый царь, выказал готовность испросить подтверждения. Траян ответил резко, что, мол, время для переговоров уже упущено. Еще до того как вернуться в Армению, Партомасирид явился в лагерь, снял с головы свою диадему, бросился [MH. II₂₉₄] императору в ноги и ждал, что тот снова оденет ее ему на голову и что таким образом он получит назад корону из рук римского властителя. Траян этого не сделал. Хотя он отпустил бывшего царя невредимым, но объявил Армению римской провинцией и потребовал от царской свиты оставаться в лагере, рядом со своим новым господином.⁷²⁶

Сначала Армения подчинилась безо всякого сопротивления. Выдвинутый легат Армении вернулся на родину невредимым в начале 115-го года. Парфяне сначала тоже вели себя тихо. Затем Траян в качестве провинций присоедил остальные земли и тем самым всадил нож прямо в сердце Парфии; все-таки парфянский царь был царем царей и причислял Месопотамию с Эдессой (Урфа) и Осроену к своим особым вассальным государствам, которых в первую очередь и коснулось это присоединение. Правитель этих земель, Абгар, подчинился, с ним обошлись мягко. Говорят, что его сын, красивый юноша, попал в милость к Траяну.⁷²⁷ Месопотамия стала провинцией, во главе которой находился легат. [MH. II₂₉₅] Затем в конце 115 г. Траян отправился в верховье Тигра, в провинцию Адиабена. В 116 г. он продолжил свой поход. Было ясно, что он в своей безмерной, безграничной жажде завоеваний преследовал цель подчинить своей власти не только область Евфрата, но также и всю долину Тигра. Его войско продвигалось в верх по течению реки, собственно по направлению к Парфии.

Очень сложно отделить одну кампанию от другой, главным образом еще потому, что в тех областях военные действия не прерывались и зимой. Собственной военной стратегии практически не существовало. Наши сведения хотя и скудны, но не настолько, чтобы не суметь уловить основную суть. Насколько мы можем судить, Траяну приходилось бороться с маршевыми и транспортными трудностями. Он не встретил настоящего сопротивления со стороны неприятеля, сражений не было. Парфяне не нападали, а в соответствии со своей тактикой находились в обороне, отступая все дальше и дальше. Траян не направился в области, удаленные от воды, он в основном следовал течению крупных рек. [MH. II₂₉₆] Даже крупные города, такие как Селевкия и Ктесифон, взятые штурмом, оборонялись не отрядами регулярной парфянской армии, а лишь мужеством их граждан. Траян захватил знаменитый золотой трон парфянского царя и взял в плен его дочь.⁷²⁸

Он осуществил свое намерение — присоединение Парфии к Римской империи — и учредил благодаря этому две новые провинции: из уже ранее присоединенной Месопотамии теперь образовались Адиабена и Ассирия.⁷²⁹ Что мы должны понимать под Ассирией, нам не до конца понятно; эта провинция определенно охватывала долину в среднем течении Тигра, однако неясно, охватывала ли она также южную область русла реки, но при той эфемерности этих завоеваний это обстоятельство не так уж и важно. Траян приказал войскам дойти до устья Тигра и до расположенного там города Мезены.⁷³⁰ Весь этот захватнический поход, полностью по стопам Александра Великого, и высказанное Траяном желание «остаться еще в эпохе Александра»,⁷³¹ позволяют нам заглянуть в сокровенные мысли Траяна.

[MH. II₂₉₇] Его наступление на парфян было таким решительным, насколько это было возможным: он сместил их царя Хосроя, посадил на его место самолично избранного правителя, Партамаспата, и очень четко монетами с надписью REX PARTHIS DATUS⁷³² документировал свое намерение поставить Парфянское государство в ряд зависимых от Рима царств-клиентел. Партамаспат получил государство в лен от Траяна. То были большие успехи, но они были чересчур блистательными и лишь видимыми.

Этот момент, когда Траян, казалось, уже был у цели, на самом пике своей власти, все только что подчиненные народы использовали для того, чтобы отделиться. Селевкия, вся область Евфрата и Тигра, даже Эдесса (Урфа), которая все-таки находилась непосредственно на старой римской границе, — все они восстали. Эти слабые, привыкшие к повиновению народы не поднялись бы, если бы не считали положение Траяна критическим. Сам Траян не отправился воевать с ними, а послал против них отряды под предводительством Максима. Тот погиб, но восстание было подавлено. Сам Траян на обратном пути [MH. II₂₉₈] сделал еще остановку, сражаясь за очень хорошо укрепленный, небольшой арабский город Хатра, к западу от Селевкии. Попытка завоевать этот город потерпела крах, была подвергнута опасности жизнь самого Траяна, и он был вынужден уйти ни с чем.⁷³³

То, о чем нам не сообщается в источниках, написанных придворными авторами, так это участь трех новых провинций. В этом отражается безосновательность, поверхностность и просто формальность всего предприятия. Если уж Траян действительно хотел сохранить за собой Парфянское царство, а также передвинуть границы так далеко на Восток, то необходимо было переместить всю линию обороны, а легионы нужно было бы перевести не только на линию Евфрата, а и на Тигр. Ничто из вышеперечисленного не было сделано, правда, Траян скончался внезапно, смерть унесла его на полпути к воплощению собственных планов. Последние, однако, были полностью нежизнеспособны; тут было очень много показной славы⁷³⁴, и ко всей ситуации в целом серьезно относиться нельзя.

Описанные выше события относятся к 116-му году [MH. II₂₉₉], возможно, еще к зиме 116—117 г. Весной 117 г. Траян намеревался снова двинуться на Восток, но заболел, был вынужден повернуть назад и умер в Селине (Гаципасха) в Киликии, в августе 117 г. Ответ на вопрос, как далеко мог зайти Траян в исполнении своих замыслов, помешала дать судьба.

Преемник Траяна Адриан полностью изменил политику, как того требовали здравый смысл и необходимость. Полностью устранить царя Партамаспата было невозможно, ущерб ему компенсировали маленьким царством. Но Адриан отказался от всех завоеванных провинций⁷³⁵, он снова предоставил парфянам их полную независимость и благодаря этому завязал дружеские отношения с ними и их восстановленным царем Хосроем.

В общем и целом Адриан — личность, не внушающая симпатии; у него был отвратительный характер, по натуре он был язвительным, завистливым и недоброжелательным человеком, за что тяжело поплатился. И уже этот немедленный отказ следовать на Востоке по пути Траяна хотели истолковать как зависть к своему предшественнику;⁷³⁶ но это несправедливо. Здесь он предпринял лишь то, что требовало от него положение вещей. Римскому государству недоставало сил, предприятию — целостной основы, и прежде всего [MH. II₃₀₀] не было народа, на который только и можно было опереться на Востоке, — греков. В любом случае Адриан почитал память Траяна, он даже присудил ему посмертный триумф, после обожествления; поэтому Траян единственный из императоров носит имя божественный парфянский (Divus Parthicus), поскольку триумф состоялся уже после его смерти.⁷³⁷

Пока что на Востоке больше не было войн, ситуация была спокойной и благоприятной. Из этой эпохи мы располагаем двумя примечательными документами. Первый, написанный на греческом языке отчет Флавия Арриана, бывшего с 131 по 137 г. наместником Каппадокии, об инспекционной поездке по своей провинции, от Понта до Каспийского моря.⁷³⁸ Это не деловой отчет, который он должен был составить по долгу службы; тот, без сомнения, был написан на латыни. Другой отчет предназначался для широкой публики и был издан книгой. Здесь присутствуют интересные разъяснения, главным образом в отношении ситуации с оккупацией.⁷³⁹ Мы располагаем еще одной его же работой об оперативном построении войск для войны с аланами — тоже наполовину литературный труд.⁷⁴⁰ В то время была угроза войны с ними (т. е. с массагетами, или скифами, как добавляет Дион⁷⁴¹). Вологез снова просил Рим о поддержке. Рим приготовился [MH. II₃₀₁] к боевым действиям, но опять не вступил в активную борьбу, а опирался на одно кавказско-иберийское государство, царем которого был Фарасман.

В правление Пия царил глубокий мир. Однако уже надвигались сильные бури, разразившиеся позднее, при Марке и Луцие, а также при Коммоде. Пий был преувеличенно миролюбив.⁷⁴² Его излюбленный девиз: «Лучше спасти жизнь одного гражданина, чем лишить жизни тысячу врагов»,⁷⁴³ хотя и хорош, но для правителя такого государства, как римское, в такое время он был слишком аполитичен. Парфяне сделали вид, что хотят оккупировать Армению, это была старая игра. Пий написал письмо с угрозами — лучше было бы ввести в действие легионы. Когда Пий умер, война уже маячила на горизонте.

В правление Марка Аврелия имела место война, в которой явным агрессором был Восток.⁷⁴⁴ Виной тому в основном была слабость Пия, но внутриполитическая ситуация тоже сыграла свою роль. Парфянское царство консолидировалось и преодолело свои слабые стороны. В первый раз Рим подвергся агрессии в этой области, и в начале нес тяжелые поражения на севере и юге, как в Каппадокии, так и в Сирии. В том, что наш рассказ здесь получается таким бесцветным и поверхностным, вина источников. [MH. II₃₀₂] Сложно чем-то заполнить и дополнить их сухость.

Было совершено нападение на Севериана, наместника Каппадокии, его власть была уничтожена. Война разгорелась вокруг Армении. Вологез устранил армянского царя и заменил его Пакором. Севериан едва успел ступить на армянскую землю, как его войско было разбито под Elegia (под Феодосиополем — Эрцером). Затем то же самое произошло в Сирии. Аттидий Корнелиан был разбит на территории самой провинции, под Европом на Евфрате⁷⁴⁵: даже слабые сирийцы подумывали об отделении!

Рим должен был самостоятельно справиться в большими трудностями. Были пополнены не просто легионы, а была проведена новая масштабная мобилизация. В 161 г. умер Пий, и уже в 162 г. Марк послал к войску своего соправителя Луция Вера. Тот остался в Антиохии и предавался там, как и в Риме, своим непристойным увеселениям. Право восстановить честь римского имени досталось его, к счастью, достойным подчиненным военачальникам: Стацию Приску, Марцию Веру и Авидию Кассию.⁷⁴⁶

К императорским титулам мы обращаемся затем, чтобы восстановить необходимый ход истории. Потом, война, видимо, была трехэтапной [MH. II₃₀₃]. В Армении римское превосходство было восстановлено рано: уже в 163 г. Луций Вер взял титул Armeniacus.⁷⁴⁷ Artaxata (Артаке) была завоевана Приском.⁷⁴⁸ Марций Вер занял его место наместника Каппадокии. Одновременно Авидий Кассий провел мощную атаку против парфян.⁷⁴⁹ В конце 164 или в 165 г. император взял титул Parthicus Maximus⁷⁵⁰, что позволяет сделать вывод о решительных победах. После того как парфяне сначала пошли в наступление, вскоре они оказались в более невыгодном положении. Мы находим одну запись, говорящую, что Вологез был оставлен своими товарищами по союзу. Под этим, вероятно, следует понимать все же то, что не явились его вассалы с отрядами подкрепления, поскольку о других союзниках речи быть не может. Были завоеваны крупные города; говорят, что при взятии Селевкии погибло 30 000 человек. Также был взят Ктесифон, расположенный непосредственно на римской границе.⁷⁵¹

Эти успехи не принесли должного удовлетворения: последняя часть войны носит название «мидийской». Что под этим понимается, до конца не ясно. Мидия — это сердце страны. С другой стороны, [MH. II₃₀₄] мы узнаем, что после ряда крупных побед Кассий должен был быстро возвратиться назад и в связи с этим вынужден был преодолевать большие трудности. Это не могло произойти после взятия Селевкии и Ктесифона; они располагались слишком близко к римской границе, поэтому возврат оттуда не мог быть сопряжен со сложностями. Так что он все-таки, вероятно, отправился в Мидию, и эта кампания, на худой конец, оправдала титул императора Medicus, но не более того. Отсюда, видимо, скромное умалчивание деталей.

Таким образом, мы видим, что мощная атака парфянцев была отражена, что в то же время не было использовано для передела областей и прочих изменений. Это было понятно. Назначенный парфянами армянский царь Пакор умер в заключении в Риме, и с римской стороны на трон был посажен Аршакид Согем.⁷⁵² Но в остальном все завоевания снова были возвращены. При этом оглядка на Маркоманскую войну определенно играет значительную роль, как и чума — приданое Парфянской войны. Парфянское поражение в Селевкии, говорят, положило конец ядовитым испарениям [MH. II₃₀₅] чумы, распространявшейся по Империи. В дальнейшее правление Марка и при Коммоде на Востоке царил мир.

С приходом к власти Севера мы приближаемся к важному поворотному пункту в истории Востока.⁷⁵³ Почему он вел свои масштабные и имевшие большие последствия войны? Все источники свидетельствуют о том, что виной тому было тщеславие, с этим приговором до определенной степени нужно согласиться. Причина второй войны хотя и была достаточно существенной, но использование побед в корыстных целях, бесполезное и бесцельное расширение границ, предпринятое Севером, следует сводить к личным честолюбивым мотивам.⁷⁵⁴

Исходным пунктом были внутренние римские трения;⁷⁵⁵ на Востоке на трон был возведен Песценний Нигер, и к этому вотуму восточных легионов присоединились вассальные государства — Армения, царь Эдессы и в определенном смысле также парфяне. Некоторое время Нигер оставался признанным императором в восточной части Римской империи. Север выступил против него, быстро устранил его с его избирателями, иллирийскими легионами, и вновь восстановил единство Империи. [MH. II₃₀₆] Это предоставило возможность развязать войну с парфянами — или не с парфянами. В присужденном после войны титуле кроется известное противоречие: прозвище Parthicus Север отклонил, но именовал себя Arabicus или Adiabenicus, или по-своему, особым образом — Parthicus Arabicus и Parthicus Adiabenicus.⁷⁵⁶ Из этого можно заключить, что он не хотел напрямую порывать с парфянами, хотел вести войну не собственно с ними, а лишь с их зависимыми государствами.⁷⁵⁷ Под арабами следует понимать жителей южной Месопотамии.

Война в целом была очень короткой: в 194 г. пал Песценний Нигер, в 195 г. был перейден Евфрат.⁷⁵⁸ Парфяне не вмешивались в распри напрямую, а Север действовал как исключительно разумный государственный муж, которым он был, пока со своей стороны не втянул парфян в это дело.

Важнее и богаче событиями, чем война, а также агрессивнее по отношению к парфянам были организационные (sic) мероприятия, которые Север вызвал здесь к жизни: Месопотамия была превращена в новую провинцию. При этом он в известном смысле обратился к реминисценциям событий эпохи Траяна; однако, не подражая той полной поверхностности, которая характеризовала мероприятия последнего, он не занимался [MH. II₃₀₇] просто номинальным декретированием, а последующими распоряжениями доказал, что всерьез намеревается отстаивать главным образом северные, способные на культурное развитие дистрикты. В первую очередь он значительно увеличил численность войска, сформировав три новые легиона, а название «парфянские», которое он им дал, содержало четкую программу в отношении соседей. Правда, легион Secunda Parthica был отправлен в Италию, в которой начиная с этого времени располагался гарнизон; однако первый и третий легионы были размещены в Месопотамии, уже не на Евфрате, а на Тигре.⁷⁵⁹

Эти военные мероприятия поддерживались очень важными гражданскими мерами: многие города Север наделил римской муниципальной конституцией. Его творением является прежде всего Низибис, которому он дал колониальные права и, определенно, еще многое другое.⁷⁶⁰ Он, видимо, ввел туда большое число западных колонистов, и долгое время крупный и важный город защищал римские интересы на Востоке от нападок восточных соседей куда более действенно, чем легионы.⁷⁶¹ Большое количество других городов он одновременно наделил частично муниципальным правом, частично превратил их в места расположения лагерей.

Север также усердно культивировал и сделал еще более прочными [MH. II₃₀₈] отношения с городом Эдессой (Урфа) и областью Осроеной, с которой уже давно была установлена прочная ленная связь. То, что она существовала уже давно, мы узнаем из монет с греческими⁷⁶² надписями, которые относятся к эпохе правления Марка.⁷⁶³ Теперь царь Абгар из Эдессы был принят в Риме исключительно пышно и демонстративно.⁷⁶⁴ Его царство должно было стать оплотом для римлян. Новая провинция, естественно, была наделена военным префектом, и здесь мы сталкиваемся с первым знаком того, что сенаторская власть была потеснена. Комендант — это praefectus Mesopotamiae, но не legatus, т. е. он был взят не из мужей сенаторского звания, а из сословия всадников⁷⁶⁵, как и praefectus Aegypti. Этот пост занимала совершенно особая, доверенная персона императора.

Ясно, что это была полностью измененная политика: нейтральная зона полузависимых второстепенных держав, таких как Армения и Месопотамия, упразднилась, а Месопотамия стала самой защищенной римской провинцией. Обе крупные державы с самого начала непосредственно граничили друг с другом. Вскоре сказались и последствия этого: начиная с данного момента имеют место постоянные атаки со стороны находившихся под угрозой парфян.

[MH. II₃₀₉] Север знал, что делал, и один раз уже признав его цель верной, нельзя не признать последовательность, решительность и продуманность его средств в достижении этой цели. Однако при нездоровой и неудовлетворительной военной ситуации в Риме все предприятие было крайне опасным. Дион, писавший спустя 30 лет после правления Севера и судивший как современник, бывший ко всему прочему непредвзятым и компетентным судьей, строго осуждает присоединение Месопотамии, главным образом с финансовой точки зрения. Он говорит, что эта провинция стоила больше, чем она принесла.⁷⁶⁶ Это не было бы так уж плохо, поскольку существуют другие, более важные положения, чем просто финансовые, но это деяние можно осудить по более веским причинам: Рим был слишком слаб и не дорос до этой задачи.

Вскоре вспыхнула большая Парфянская война. Север был отозван с Востока, чтобы рассчитаться с Клодием Альбином, и его отсутствие парфяне тут же использовали для нападения. Низибис выдержал первую из многочисленных осад, которые выпали на долю этого города, защищавшего римские интересы. Война с галлами закончилась неожиданно быстро, уже в 198 г. Север снова был на Востоке и начал [MH. II₃₁₀] военные действия против парфян. Как то нападение, гак и эта оборона были необходимостью. Для Рима эта война была актом не честолюбия, но необходимости. Оба народа слишком близко соприкоснулись друг с другом, чтобы смочь мирно сосуществовать.

Тактика парфян была привычной: как только Рим проявлял слабость, они нападали, когда же он во всеоружии появлялся на поле боя, они отступали, чтобы потом тут же неожиданно вновь перейти в наступление. Север перешел реку, и ход разразившейся войны словно был списан с Траянской войны. Селевкия и Ктесифон вновь были завоеваны и разрушены, не обошлось даже без неудачи, которой увенчалась осада Хатры, длившаяся 20 дней⁷⁶⁷ и не принесшая никаких результатов.

Пока что Рим был сильнее, чем когда-либо. Заключение мира было необычным: хотя Север сохранял за собой все завоеванные земли, он уступил парфянам часть Армении. С его стороны это не было слишком большой жертвой: Риму могло быть абсолютно безразлично, кто будет господствовать в этой отдаленной, стратегически незначимой области, и это, должно быть, было лишь политическим маневром, бальзамом на рану оскорбленной гордости парфян и компенсацией завоевания Месопотамии. [MH. II₃₁₁] Если так оно и было, то цель достигнута не была: заноза в сердце парфян осталась.

Настоящую причину позднейших неудач Рима стоит искать в упадке армейской дисциплины. Рекрутирование, как было сказано ранее, все больше и больше приобретало локальный характер, а восточные районы были населены в основном невоинственными народами, не шедшими ни в какое сравнение с иллирийцами и германцами. К этому присовокуплялись изнеживающие условия жизни и расслабляющий климат. Помимо этого определенное влияние оказывал характер противника, которому противостояли войска: столкновения с германцами учили отряды большему, нежели парфяне с их боями на дальних дистанциях. В конце концов, пугали скверные последствия постоянных военных мятежей. Как может процветать государство, в котором на протяжении всех пяти лет насильственным методом меняется правитель?

О том, насколько была запущена дисциплина, мы узнаем из отдельных, случайно дошедших до нас отрывков: например, рассказывается, что, когда Север при осаде Хатры отдал приказ к штурму, европейские отряды отказались повиноваться, потом сирийские отряды подчинились, но были отброшены.⁷⁶⁸ И об этом говорится лишь [MH. II₃₁₂] вскользь, и все остается без существенных последствий. Что же это за инцидент и в каком свете он представляет обстановку в армии! Если бы наши сведения не были столь скудны, то нам определенно было бы известно о бесчисленном количестве подобных случаев, поскольку такое происшествие не могло быть единичным.

Структура Севера поначалу оставалась в силе, несмотря на неудачное правление его преемника Антония, обычно называемого Каракаллой. Он был ограниченным, недостойным человеком, который казался то смешным, то достойным презрения. В 216 г. он отправился на Восток в поисках войны. Историографы его не щадят, он был ненавистен всем. Однако его действия на Востоке даже при самом благодушном отношении писавшего не заслуживали снисхождения. Он изводил всех зависимых правителей, вмешиваясь в их семейные отношения. Царя Абгара из Осроены он заключил под стражу⁷⁶⁹, посадил в тюрьму мать царя Армении; его безумная жажда славы пробудила в нем желание стать царем Парфии, и он решил, [MH. II₃₁₃] что может добиться трона вступив в брак. Он просил руки дочери царя Артабана⁷⁷⁰, чтобы в качестве зятя последнего иметь возможность претендовать на правопреемство парфянского трона. Артабан поблагодарил его за оказанную честь и отклонил предложение. Из-за этого Каракалла вторгся в страну, разоряя и разрушая ее: он осквернил гробницы царей и безо всякой причины и цели похитил находившиеся там останки. Кое-где потери понесли римляне: Теокрит, актер и бывший генерал Каракаллы, был убит в Армении.⁷⁷¹ В целом экспедиция была так же смехотворна, как и достойна презрения. Несмотря на эти гнусности римляне все еще оставались на высоте. В 217 г. Каракалла был убит в Эдессе, что в принципе можно назвать удачей.⁷⁷²Удивительно, но император пользовался расположением солдат, которые по-настоящему о нем горевали.⁷⁷³

Против его преемника Макрина парфяне тут же начали наступление. Характерны требования последних: возврат Месопотамии, восстановление оскверненных гробниц царей и разрушенной крепости⁷⁷⁴, т. е. это одновременно было атакой на могущество и честь Рима [MH. II₃₁₄], естественным отзывом на кощунственное покушение Каракаллы на могущество и честь Парфии. Принять условия было бы унизительно, Макрин отклонил требования Артабана и принял бой. При Низибисе он потерпел тяжелое поражение и должен был заключить мир. Его условия остаются достаточно загадочными: римляне выплатили 500 миллионов денариев военных расходов, колоссальную сумму. С другой стороны, они сохранили за собой Месопотамию, и поэтому кажется, словно бы парфяне удовлетворились просто денежной компенсацией. Осталась ли римской Армения, неясно. Возможно, что царь Тиридат признал верховную власть Рима. Определенно, все это лишь disiecta membra наших докладов, основанных на одних формальностях.

б) Войны с Сассанидами и пальмирцами

Примерно в это время в государстве парфян, видимо, произошли глубокие внутренние изменения.⁷⁷⁵ Мы знакомы только с римской трактовкой событий. В соответствии с ней, правящий дом Аршакидов был смещен с трона Сассанидами. Возможно, государство уже давно было раздроблено, передняя часть страны [MH. II₃₁₅] была отделена от хинтерланда, что внутренне ослабляло Парфию. Аршакиды все-таки всегда оставались наполовину греческой династией; это явствует из их монет, их организации и всего, что нам о них известно. Это было, так сказать, последнее государство Диадохов, последний пережиток той системы монархий, которые произошли из Империи Александра. Теперь это место заняли персы под предводительством их правителя Ардашира, по-гречески — «Артаксеркса».

Наступила⁷⁷⁶ национальная реакция, персы восстановили свою старую религию и свои национальные права. Это были отчаянные внутриполитические сражения, род Аршакидов пустил глубокие корни. Теперь речь снова ведется о персах, а не о парфянах. Новое движение проявляется главным образом в военных отношениях и в резких выпадах против римлян. Основополагающая идея — всегда одна и та же: полностью вытеснить римлян из страны, лозунг был таков: «Азия — для азиатов».⁷⁷⁷ Между тем господство Рима — особенно в соседних провинциях — было столь прочным, что эта попытка не могла не натолкнуться на решительное сопротивление. Можно с уверенностью сказать, что последующий закат римского господства был обусловлен, скорее, его собственной слабостью, нежели неблагоприятным стечением обстоятельств.

[MH. II₃₁₆] Сначала при Александре Севере была война с Востоком, которая началась с нападения на Каппадокию и завершилась тем, что были захвачены Месопотамия и вся область вплоть до Евфрата включительно.⁷⁷⁸ Между 231 и 233 гг. была еще одна война, исход которой нам практически неизвестен из-за недостатка в авторитетных лицах. По-видимому, ее исход так и остался нерешенным. Возможно, Александр Север разделил свое войско на три части, первая из которых напала на Армению, вторая — на Ктесифон, в то время как третья во главе с императором занимала центральную позицию. Однако последняя так и не вступила в бой. Две первые части сначала добились некоторых успехов, но затем последовали значительные неудачи, коснувшиеся главным образом армянского корпуса, и в конечном счете римляне, видимо, просто сохранили за собой свои границы, ничего не завоевав.

Наступила эпоха неудачных дунайских войн, повлекшая за собой резкое ухудшение ситуации. Можно сказать, что в 237 г. государство из-за вражды между всеми его частями было на грани полного распада. [MH. II₃₁₇] К этому времени относится сообщение о захвате персами Месопотамии⁷⁷⁹, что нас никак не удивляет, поскольку Рим из-за своей коррумпированности не мог оказать какое-либо серьезное сопротивление. Однако, говорят, и сами персы, еще при Артаксерксе, уже продвинулись до Сирии и Антиохии. Последний умер примерно в 240 г., а на смену ему пришел властный, но деятельный варвар, его сын Сапор, который так хорошо, как практически никто другой, подходил на роль вождя для своего народа, по-видимому, он был даже более значимой фигурой, чем его отец. Теперь персы стали хорошо консолидированным народом, исключительно опасным для римлян. Только после того как Месопотамия попала во власть персов, а Сирии стала угрожать такая же участь, римляне осознали необходимость вступить в открытый бой с врагом.

В этот период власть находилась в руках юноши, Гордиана III, внука проконсула провинции Африка, тоже Гордиана, который сумел добиться некоторых успехов [MH. II₃₁₈] в этом сложном предприятии⁷⁸⁰. По сути дела, истинным правителем был дядя Гордиана, Фурий Тимесифей.⁷⁸¹ Первый поход 244-го года увенчался крупным успехом, сообщается о сражении, вследствие которого Месопотамия вновь была отобрана у персов. Однако этот успех все же был сведен на нет из-за разногласий между офицерами. Тимесифей умер или был убит, его место занял Марк Юлий Филипп, ставший после убийства Гордиана императором.⁷⁸²

Филипп предложил персам слишком благоприятные условия мира⁷⁸³, причем не секрет, что он снова уступил им Армению. В любом случае война проходила без поражений, и римляне сохранили господство в долине Евфрата.

В 251 г. разразилась страшная катастрофа в дунайских землях, закончившаяся для римлян утратой последних (см. выше: MH. II_{276 f.})- В этот период несчастный Рим испытал все превратности судьбы. Империю разрушали в основном внутренние неурядицы, вследствие которых был убит император Деций, вероятно своим преемником [MH. II₃₁₉] Галлом.⁷⁸⁴ Последний оставался у власти лишь некоторое время, поскольку затем иллирийцами на трон был возведен Эмилиан.⁷⁸⁵ Однако и тот продержался недолго, его место занял Публий Лициан Валериан.

В этот период вся власть Рима на Востоке была уничтожена. Из тайных источников стало известно, что Армения попала в руки персов. Затем в 252 г. началась эпидемия чумы⁷⁸⁶, сначала в Эфиопии, затем в Египте, и распространилась на всем Востоке, перекинувшись оттуда и на западные области. Об императоре Валериане, находившемся в этот сложный период во главе государства, сообщается немного. Он происходил из хорошего рода, но, что показательно, начинал военную карьеру с низших чинов. Несмотря на то что многие авторы превозносят его благие намерения восстановить порядок, он еще не дорос до этой задачи, поскольку она была так масштабна, что с ней мог справиться лишь человек с особо выдающимися чертами характера. То, что он взял себе в соправители своего сына Галлиена⁷⁸⁷, было продиктовано обстоятельствами, поскольку в тот момент [MH. II₃₂₀] ему был необходим рядом надежный человек и умелый военный во главе армии. Нужно было вести военные действия во многих направлениях, и поэтому существовала необходимость в большом количестве военачальников. Ни один император не мог больше полагаться ни на одного генерала. Сын, родившийся примерно в 218 г. и, следовательно, уже достаточно взрослый, имел некоторый опыт, необходимый для занимания этой должности, благодаря успешным сражениям с германцами. Так что Галлиен отправился на Запад, а сам император — на Восток.

Здесь положение было отчаянным. Сапор со своими персами заполонил всю Сирию и осадил Эдессу.⁷⁸⁸ С другой стороны, азиатские провинции осаждались напиравшими теперь на них готами. В 259 г. ими были взяты города Трапезунт, Никомедия и Никея, а два последних были сожжены дотла.⁷⁸⁹ При сложившихся обстоятельствах Валериан полагал, что он должен самолично появиться на этой арене военных действий, поскольку не мог до конца ни на кого полагаться.

Теперь произошла та катастрофа при Эдессе, вокруг которой сложился целый круг легенд. Гражданское население мужественно оборонялось от персов. Валериан прибыл на место событий с целью навести на них ужас, и перед воротами города развернулась битва, которую римляне проиграли. Валериан попал в [MH. II₃₂₁] руки неприятеля. Как это произошло, остается неясным; создается впечатление, что Валериан надеялся подкупить Сапора. Однако тот предательски позволил захватить его в плен; ход событий неизвестен.⁷⁹⁰ С пленением императора сопротивление Рима было сломлено; были захвачены Месопотамия, Киликия, Каппадокия и Сирия, вся область без сопротивления оказалась в руках врага; казалось, Азия была потеряна для Рима. Вдруг произошел неожиданный поворот событий; подобно тому как галлы при Постуме самостоятельно защищались от франков, когда имперская оборона на Рейне была сломлена, теперь в качестве защитников Империи на передний план выступили жители Пальмиры.

Пальмира⁷⁹¹ расположена в пустыне между Месопотамией и Сирией, в оазисе, затененном пальмовыми кронами, откуда, вероятно, и произошло ее название. Благодаря такому местоположению, она как центр караванного пути имела большое значение для торговли на Востоке. Она была единственным цивилизованным оазисом, расположенным на путях от Дамаска и Эмесы в Сирии в сторону Востока, и чтобы попасть в Персидский залив и в города на берегах Евфрата, тоже нужно было миновать Пальмиру. Этот город уже очень давно был присоединен к Римской империи, и его стремления были направлены на то, чтобы поддерживать одинаково добрые торговые отношения и с римлянами, и с парфянами. Доказательством тому служит то обстоятельство, что в Пальмире мы очень часто находим двуязычные надписи, так, например, недавно обнаруженный торговый тариф из эпохи Адриана⁷⁹², и кроме того нам известно, что пальмирцы располагали редкой [MH. II₃₂₂] привилегией, они имели право вести дела как на греческом, так и на арамейском языках. Господство римлян в Пальмире восходит к периоду присоединения Сирии в качестве римской провинции, однако действительное подтверждение этому мы наблюдаем уже в эпоху правления Адриана. Последний, кажется, сделал все для того, чтобы укрепить римские позиции в Пальмире и романизировать население. Он наделил ее италийским правом⁷⁹³, почему город и был назван Hadriana Palmyra.⁷⁹⁴ Несмотря на это латынь так и не стала здесь языком делопроизводителей.

Север еще более упрочил эту связь. Когда Месопотамия стала римской провинцией, Пальмира стала имперским городом. Пальмира теперь стала центром реорганизации в римском духе, и позднее здесь была предпринята попытка установить самостоятельную, независимую от Рима власть.

Местоположение Пальмиры имело большое значение для торговли, но город не был создан для того, чтобы играть главенствующую историческую роль в мире. Власть Рима была сломлена, и теперь каждый должен был помогать себе сам. Это было облегчено тем, что нападение персов носило поверхностный характер, поскольку они завоевали слишком много, для того чтобы успеть все быстро оккупировать. Римский гарнизон в Самосате, столице Коммагены, оказал решительное сопротивление. В Пальмире при обороне отличилось городское собрание, а из него прежде всего Септимий Оденат,⁷⁹⁵ происходивший из уважаемого рода советников, который, в свою очередь, как это чаще всего происходило у местных жителей, часто допускался римлянами к заниманию высоких постов. Нападение Одената [MH. II₃₂₃] на персов было поразительно успешным; затем пальмирская армия, пополненная остатками римского гарнизона, вторглась в Месопотамию и дошла до самого Ктесифона, освободив занятые персами крупные города. Так римляне сохранили за собой определенное положение в этих областях.

Удивительно, но Оденат не провозгласил себя императором, как очень часто случалось в то время, называемое, даже если и несправедливо, эпохой «тридцати тиранов.»⁷⁹⁶ Оденат сохранил связь с римлянами и был признан последними как господин Востока (dux Orientis) (strategos tes heoas⁷⁹⁷) на официальном посту. Подтверждение тому мы находим на монетах, которые чеканились в правление его сына с титулом господин римских владений (dux Romanorum),⁷⁹⁸ и это определенно стоит понимать так, что римляне обличили его полной, исключительной властью на Востоке, чтобы он имел полное право для оказания сопротивления в случае необходимости. Известно, что Оденат не стал соправителем, хотя, судя по титулу, он вполне мог стать таковым. Ситуация здесь подобна положению дел на Западе при Постуме, хотя на самом деле здесь последовало отъединение от Империи. Так падение Империи было оттянуто на некоторое время.

В 267 г. Оденат был убит своим племянником Меонием.⁷⁹⁹ Его жена Зиновия тоже обвинялась в убийстве мужа, хотя и несправедливо. Между тем начатое им дело [MH. II₃₂₄] не погибло, несмотря даже на то, что его дети были еще несовершеннолетними, поскольку его место заняла Септимия Зиновия. Очень сложно нарисовать объективный портрет этой женщины, поскольку античные авторы приписывали ей, как это позднее произошло и с Орлеанской девой, все вообразимые достоинства и красоту. Мы можем сказать лишь то, что она обладала всеми признаками восточной красоты, была умелой наездницей и хорошим знатоком греческих авторов, особенно Гомера и Платона. Это подтверждается тем, что ее главным советником был философ-неоплатоник Кассий Лонгин, игравший выдающуюся роль среди философов того времени.⁸⁰⁰ Однако все прочие сведения об этой женщине носят шаблонный характер, и мы из этого не можем вычленить ничего, что бы имело отношение к политике. Между тем, судя по ее делам, следует признать, что она была фигурой значительной. С решимостью восприняла она идею объединения Востока под единой властью.

Особенно интересно проявляется это решение в том, что она сделала для Египта. Именно поэтому Тимаген, который, вероятно, был там римским префектом, предложил ей завладеть Египтом. Зиновия приняла предложение и отправила туда войско в 70 000 [MH. II₃₂₅] человек под командованием Забдаса. Последний натолкнулся на решительное сопротивление населения под предводительством известного нам Проба⁸⁰¹, который командовал флотом, боровшимся с пиратами. Проб в Сирии потерпел поражение, и Египет оказался под властью пальмирцев. Так в 270 г. весь Восточный Египет и большая часть Передней Азии находились под пальмирским господством, что особенно своеобразно проявляется в оформлении некоторых монет, в котором использовано имя Вабаллата, или Афенодора⁸⁰², сына Зиновии. Прежде всего из того, что в надписях на монетах первое место как император занимает Аврелиан, мы видим, что главенство Рима все еще признается. Имя Зиновии на монетах вообще не упоминается, между тем имя Афенодора появляется сначала с эпитетом консуляр (vir consularis),⁸⁰³т. е. как римского подданного, затем с титулом царь (гех), что относится к его локальной должности, и, наконец, он упоминается как господин римских владений на Востоке (dux Romanorum Orientis). В Египте также существуют некоторые документы-надписи, в которых Зиновия и Афенодор предстают как царица и царь (regina и гех).⁸⁰⁴ Таким образом, здесь проходит близкая параллель с эпохой Теодориха, когда западная часть также отъединилась от Византии, но номинально все еще признавала ее верховную власть. Только этот пример теперь является более эфемерным.⁸⁰⁵

Теперь Рим некоторым образом стал хозяином положения [MH. II₃₂₆] и нанес ряд сокрушительных ударов. После того как нападение готов было отражено, уже в 271 г. Аврелиан предпринял попытку положить конец правительству Зиновии, которое уже тогда фактически отмежевалось от Рима. Он выступил с большим войском, тут же подчинил Малую Азию, поскольку с приближением римлян здесь все отреклись от Зиновии. После того как Зиновия вынуждена была бежать в Сирию и не захотела подчиниться Аврелиану, тот последовал за ней и завоевал Антиохию. Зиновия отступила, и вскоре произошло решающее сражение у Эмесы (Хомс), в котором войско царицы было окончательно разбито превосходившим ее западно-иллирийским войском. Аврелиан осадил и завоевал Пальмиру, Зиновия хотела бежать к персам, однако была захвачена в плен всадниками императора. Так без особо сильного сопротивления была закончена эта война, и старый порядок был восстановлен.⁸⁰⁶

Между тем эта война еще имела эпилог.⁸⁰⁷ Как только войско Аврелиана покинуло город, Пальмира во второй раз вышла из подчинения римской власти, вероятно, это произошло под руководством семьи Одената. Аврелиан, со свойственной ему быстротой, тут же повернул назад, взял Пальмиру и до основания разрушил; наказание, которое было вредом как для наказывавшего, так и для наказуемого, поскольку город уже никогда не смог достичь прежнего расцвета. Последняя жертва относится к 272 г.⁸⁰⁸

[MH. II₃₂₇] Как удивительное обстоятельство здесь стоит отметить тот факт, что Аврелиан принес в Рим один⁸⁰⁹ культ Востока. Говорят, что императору во сне явился бог Гелиогабал и подсказал ему хороший план сражения⁸¹⁰, и в благодарность Аврелиан соорудил тому храм на Квиринале в Риме.⁸¹¹ Этот бог был совершенно особенным, у него был собственный понтифик, и с этих пор существует дуализм среди понтификов: теперь они называются pontifices Vestae et Solis⁸¹², т. e. понтификами Запада и Востока. Еще Элагабал делал подобные попытки. Аврелиан называл себя бог и государь (deus et dominus).⁸¹³

Победой Аврелиана не только было ликвидировано правление Зиновии, но и восстановлена верховная власть Рима на следующие 100 лет. В дальнейшем о ситуации на Востоке говорится уже не так много, поэтому мы, вероятно, можем предположить, что власть Рима в целом оставалась там непоколебимой. Лишь при императоре Каре состоялся еще один поход против персов, о причинах которого нам ничего неизвестно.⁸¹⁴ Первоначально поход был успешным: персы были наказаны, а господство в стране опять укреплено. Между тем после взятия Ктесифона победы закончились, поскольку после решающего сражения [MH. II₃₂₈] император был убит молнией, по другим источникам, — своим префектом.⁸¹⁵

При Диоклетиане наступил новый кризис: опять последовала борьба с восточными соседями, начало которой покрыто для нас мраком. Римское правительство потребовало от восточных соседей вернуть границу по Тигру, а последние оказали вооруженное сопротивление. Возможно, в развязывании войны свою роль сыграло египетское восстание 295—296 гг.,⁸¹⁶ Диоклетиан как раз должен был обратить внимание на египтян, чтобы обуздать их, и эту возможность персы могли использовать для захвата Армении. Цезарь Галерий в битве с персами в 296 г. сначала потерпел поражение, но в 297 г. перешел в решительное наступление. Диоклетиан из Египта направился к нему на подмогу, и оба одержали блистательную победу, благодаря которой в плен были взяты свита и гарем персидского царя. Здесь, как это часто случается, взятие в плен гарема послужило причиной перелома событий. Персы незамедлительно капитулировали, а султан выкупил своих жен за половину⁸¹⁷ своего государства. Так что Рим заключил исключительно выгодный для себя мир. Пять провинций по ту сторону Тигра до озера Ван отошли назад к Риму, Южная Армения была присоединена к Империи.⁸¹⁸Так, в 297 г. вновь воцарился мир, длившийся 40 лет. Только где-то в конце правления Константина опять начались беспорядки, [MH. II₃₂₉] однако они уже не относятся к кругу рассматриваемых нами событий. Здесь мы завершаем историю внешней политики рассмотрением трех главных театров военных действий.

В качестве общего заключения к истории этого периода можно сказать, что в конце последнего римляне всюду восстановили свое преимущество, однако отчетливо проявляется недостаточность их оборонных средств. Они состояли из цепи небольших гарнизонов, которые располагались на территории всех завоеванных областей. Поэтому, если где-то приходилось сталкиваться с мощным наступлением, то они, естественно, не могли ему противостоять. И в этом отношении Диоклетиан⁸¹⁹ также сыграл регенерирующую роль: сформированное им войско было усилено и омоложено новым, введенным в него элементом, а именно так называемым exercitus praesentalis (лично присутствовавшие войска). Этим элементом были свежерекрутированные, большие массы солдат, которые не имели постоянного места базирования и сопровождали императора в любом его путешествии. У императора не было постоянной резиденции. По этому принципу так же на классы были разделены начальники войск (magistri militum): на присутствующих в настоящий момент и находящийся в провинции (in praesentia и in provinciis). Армия была утроена. Так что теперь в распоряжении Рима было крупное, мощное войско, которое в любой момент могло оказаться в любой точке. Между тем изменения были не только количественного, но и качественного порядка, так как ряды регулярной армии все больше пополнялись варварами. Они составляли [MH. II₃₃₀] костяк армии. Завербованные иностранцы, среди них франки, даже стали выходить на первые позиции.

Биографии отдельных императоров мы можем оставить в стороне отчасти потому, что они не имеют большого значения для развития, отчасти потому, что их можно найти всюду. В любом отношении можно сказать, что рассматриваемый нами период был беден событиями и незначителен, и в особенности — в отношении правителей. От Веспасиана до Диоклетиана мы можем отметить лишь весьма малое число значительных людей, быть может, исключая Адриана⁸²⁰ и Аврелиана, но о последнем нам известно слишком мало.⁸²¹ В остальном же все императоры бездеятельны и чудовищно зависимы, они оказали лишь самое скромное личное влияние на ход истории. Если гнусности Коммода заменить гнусностями Каракаллы и наоборот, то определенно можно сказать, что ничто не изменилось в развитии событий. Очень жаль, что как сегодня, так и в прошлом существовало большое количество историков, посчитавших своей научной задачей усесться на этот грязный материал наподобие навозных мух. От этого приговора можно освободить в лучшем случае еще Траяна⁸²² и Пия,⁸²³ из которых первый был очень храбр, а второй — очень добр. Однако, поскольку они были не более чем очень храбры [MH. II₃₃₁] и очень добры, то и они не сумели оказать более глубокого влияния на ход событий. Тем не менее внутриполитическая обстановка именно в этот период представляет для нас очень большой интерес, поскольку практически все реформы Августа в это время претерпевают очень важные изменения.

а) Император и двор

Нехорошо рассматривать римский принципат как простую монархию. Напротив, принцепс в самом лучшем своем значении является не кем иным, как государственным служащим, правда, на высшем посту и с исключительной властью.⁸²⁴ По этой причине принципат абсолютно неприемлем для несовершеннолетнего. Принцепс должен быть в состоянии управлять и повелевать или по меньшей мере хотя бы сражаться во главе войска. Между тем уже Август поставил на принципате штамп предопределенного наследования. Обычно еще при жизни принцепс определял своего преемника, на котором затем была сконцентрирована проконсульская и трибунская власть. Сейчас мы хотим исследовать, как развивалась идея наследования в рассматриваемый нами период.

При Августе для звания наследника не существовало никакого конкретного обозначения, за исключением трибунской и проконсульской власти, что особенно бросается в глаза в случае [MH. II₃₃₂] с Тиберием, который в последние годы правления Августа вел практически все правительственные дела и при этом оставался простым частным лицом. Ситуация изменилась при Адриане: своему наследнику он присвоил формальное звание Caesar. При Августе все мужчины семьи принцепса носили имя Caesar, а когда семья Цезарей вместе с Гаем (Калигулой)⁸²⁵ вымерла, это имя в таком же качестве переняли Флавии. Только Вителлий отказался от имени Caesar.⁸²⁶ Так что здесь титул Caesar следует дефинировать как «принц крови».

Как уже сказано, все изменилось при Адриане. Поскольку тот был бездетным, он усыновил Луция Элия Вера⁸²⁷ и Марка.⁸²⁸ На первого Адриан перенес имя Caesar, в котором он тем не менее отказал его сыну, т. е. своему приемному внуку. Когда вскоре после того Элий умер и вместо него Адриан усыновил Тита Антонина Пия,⁸²⁹ последний получил титул Caesar. Напротив, сыну Элия, Луцию Веру, которого в свою очередь усыновил Пий,⁸³⁰ опять было отказано.

Когда Антонин Пий стал императором, титул Caesar был присвоен второму приемному сыну Адриана⁸³¹ Марку. Теперь он стал называться Марк Юлий Аврелий Вер Цезарь. Таким образом, мы видим, что начиная с правления Адриана титул Caesar можно определить как наследный принц или кронпринц. Когда позднее одновременно несколько человек носили титул Caesar, то это подтверждало, что они должны были наследовать друг другу. Благодаря тому факту, что начиная с Адриана назначается кронпринц [MH. II₃₃₃], становится ясно, как сильно укоренился династический элемент.

При Марке имеет место лишь одно нововведение, а именно — появление нескольких principes (принцепсов). Это было не таким уж безумием, как может показаться на первый взгляд. В более раннюю эпоху мы имеем дело с двумя консулами (duo consules), что является точно таким же выдвижением двух равноправных верховных властителей. И здесь, видимо, было так, что они нейтрализовали друг друга, если при решении одного и того же вопроса принимали противоположные решения. Возможно, уже Август думал над этим, по крайней мере, кажется, что к своим приемным сыновьям Гаю и Луцию он подходил в соответствии с этим принципом. Между тем тогда это еще не было воплощено в жизнь, а для развития Рима это имело положительное значение. Лишь при Марке начал действовать коллегиальный принцип⁸³². Именно Марк полностью уравнял в правах с собой своего брата Луция Вера.⁸³³ Из каких соображений, нам неизвестно. Возможно, он надеялся найти в брате дополнение самому себе в качестве военного: надежда, не принесшая пользы ни ему, ни Империи.

В целом же дополнительное назначение еще одного правителя не было значимым, поскольку второй обычно не был в состоянии управлять самостоятельно. И если так оно и было, то никакой большой пользы не приносило. После смерти императора Септимия Севера подобная ситуация имела место в случае Каракаллы и Геты.⁸³⁴ Когда в 238 г. умер Максимин, сенат неожиданным образом избрал двух императоров, [MH. II₃₃₄] Папиена и Бальбина, возможно, в дань прежнему консулату. И хотя это совместное правление длилось всего несколько месяцев, но с юридической точки зрения этот случай предполагает вопрос об отношениях двух таких Augusti. Нам известно лишь то, что формально оба они полностью равноправны.

В первую очередь нас интересует вопрос, в какой мере Caesar мог участвовать в делах управления государством. В период до правления Адриана этот вопрос относится к принцам крови, после него — к кронпринцам. В целом римский закон этого не допускал, несмотря на то что на Caesar была сконцентрирована проконсульская и трибунская власть. Правда, здесь следует принимать во внимание одно важное исключение: августу было дозволено предоставлять цезарю возможность, по его собственному требованию, принимать участие в делах управления. Наряду с титулом Caesar они имели и другие титулы, например Imperator, между тем, похоже, этот титул не имел никаких правовых обоснований. Зачастую цезари играли значительные роли, которые, однако, каждый раз отводились им августом; с этим мы знакомы на примере Германика.⁸³⁵ Тит в качестве кронпринца занимал влиятельное положение. Кронпринц никогда не был командующим гвардией.⁸³⁶ Итак, в отношении цезариата этого периода мы можем сделать следующий вывод: цезарь имел юридически обоснованную возможность для занимания исключительной, предоставленной ему должности, что, по всей видимости, не претерпело никаких изменений.

После этого отвлечения мы вновь возвращаемся к институту принципата и спрашиваем, как затем изменился последний. Изменение было таково, что существовало несколько principes, компетенции которых в дальнейшем по необходимости должны были быть сокращены. Впервые с этим мы сталкиваемся [MH. II₃₃₅] во время правления Валериана и его сына Галлиена. Здесь мы имеем дело с фактическим разделением власти, как у Кара и Карина. Это разделение в дальнейшем привело к разделу Империи, в результате которого было сформировано западное и восточное войска. Начиная с Диоклетиана этот институт получил правовой и постоянный статус.

Больше не существовало Римской империи, были только западная и восточная части (partes occidentals et orientales), для которых, правда, законы и консулат все еще были общими, но которые все-таки de facto были двумя половинами с разными судьбами. Между тем, хотя обе эти империи еще оставались объединенными, например при Феодосии и Юстиниане,⁸³⁷ — это была лишь видимость и временная мера. Фактически Империя распалась. Прелюдией к разделению при Диоклетиане стало совещание в сенате после смерти Севера,⁸³⁸ когда сенат тоже должен был разделиться на западный и восточный. Этому воспрепятствовала мать-императрица. Поэтому будет правильным начать рассмотрение принципата отсюда.

После раздела Империи при Диоклетиане институт цезарей получает иное значение.⁸³⁹ Они стали соправителями, которые также и de jure получили право голоса, так сказать в качестве младших императоров. Ни в одном законе вплоть до правления Диоклетиана цезари не упоминались, но с этого момента в заголовке кодекса упоминаются цезари. Так что уже тогда они были соправителями и часто играли главенствующую роль. Они часто⁸⁴⁰ даже вынуждали старых императоров отказываться от престола, чтобы править самим; между тем этот институт никогда не был важным, и мы редко встречаем цезарей, играющих важную роль.

В рядах имперских чиновников следует отметить большие изменения. Принцепс был единственным чиновником, чья компетенция распространялась на всю Империю, все остальные были лишь чиновниками ее частей. Он стоял во главе всего войска. Под его начальством находилось [MH. II₃₃₆] несколько императоров более низкого ранга. То же самое относится к управлению и судопроизводству. Император был единовластным верховным правителем и верховным судьей. Хотя и случались назначения государственных служащих, облеченных исключительной властью, но это случалось редко и опять же относилось лишь к отдельным областям. Иногда такие области были связаны друг с другом, и во главе них ставился служащий с особыми полномочиями. Но они никогда не простирались на всю Империю в целом.

Этим наблюдениям можно было бы противопоставить положение столичных служащих, например консулов. Эти назначения — еще одна реминисценция прежних времен,⁸⁴¹ а на самом деле consules были имперскими чиновниками. Однако это определение справедливо лишь в титулярном отношении и для руководства в сенате. Между тем никогда даже не поднимался вопрос об участии консулов в делопроизводстве и в военных институциях, в особенности они были полностью лишены влияния в военных вопросах. В делах судопроизводства и управления римские городские чиновники имели несколько большее влияние. Об этом свидетельствует главным образом то обстоятельство, что aerarium populi Romani,⁸⁴² нечто вроде Юлиевой долговой тюрьмы, оставалась под управлением столичных чиновников.

Преторы тоже были не городскими служащими, а служащими всей Империи. Интересно отметить, что против остатков республиканского устройства восстала оппозиция императора. С созданием префектуры были ликвидированы недостатки в управлении казной. Хотя безвредный praetor urbanus располагал всеимперской компетенцией, он был ограничен фидеикомиссами. В «Notitia Dignitatum», [MH. II₃₃₇] списке служащих позднеримского периода, мы не находим ни одного упоминания о консулах, преторах и служащих города Рима. Здесь называются только городские префекты, однако они были служащими императорского управления. Так что императоры относились к ним как к городским, и притом снабженным привилегиями чиновникам.

Если сравнить ситуацию с императорскими служащими, какой она представляется нам в эти времена, с ситуацией в четвертом столетии, то там мы сталкиваемся с целиком оформившимся сословием чиновников⁸⁴³, и интересно проследить развитие этого института. В таком самодержавии, каким было римское, всегда кроется момент некоего самообмана. Личный штат состоял из рабов и свободных людей (servi и liberti), familia Caesaris занималась государственными делами в принципате. Затем в IV в. мы находим совершенное чиновничье государство с разделением на военную и гражданскую администрации.

Что касается невоенных служащих, то сначала у императора были помощники для ведения счетов и корреспонденции, которые, впрочем, были у каждого знатного римлянина. Абсолютно то же самое относится к финансовому управлению.⁸⁴⁴ Здесь непременно была нужна централизация, и именно в отношении обеих сторон финансов: состояние, или частная собственность, и фиск (patrimonium или res privata и fiscus). Во-первых, император, как любой другой знатный римлянин, имел свое личное состояние, наследованное им от своих предшественников. От этого следует отличать постоянные доходы императора как такового, которые были не иначе как его частной собственностью. Так, в его казну стекалась часть сборов от народа, из которой он затем должен был оплачивать расходы военной администрации и провиант для города. [MH. II₃₃₈] Центральное управление налогообложения всего римского народа носило официальный должностной характер. Императорские прокураторы занимались сбором налогов в провинциях, императорский раб, a rationibus, осуществлял централизованное управление.⁸⁴⁵ Администрации областей не были столь самостоятельными и должны были отсылать так называемые генеральные финансовые отчеты — summae rationes — в центральное управление, в известной степени верхнюю счетную палату. Кассовая система не была связана с центральным управлением: сюда отсылались только финансовые отчеты, а осуществление денежных расчетов происходило при помощи распоряжений. Поэтому здесь мы и не встречаем никаких кассовых служащих: финансовых контролеров или казначеев (arcarii⁸⁴⁶ или dispensatores).

В первое время финансовые дела находились в руках подчиненных вольноотпущенников из императорской челяди, которые зачастую в дальнейшем, когда император был слаб, самостоятельно вели дела. Несмотря на это их никак нельзя воспринимать как служащих, и здесь изменения произошли опять же благодаря Адриану, великому реформатору.⁸⁴⁷

Точно так же обстояли дела с корреспонденцией. Невозможно себе представить, что так называемые чиновники ab epistulis (секретари) могли иметь хоть какое-то значительное влияние, их нельзя сравнивать с нашими кабинетными секретарями. Личную корреспонденцию вел либо сам император, либо недолжностные лица, например Гораций.⁸⁴⁸ Писцы уже потом занимались в основном [MH. II₃₃₉] стилем и языком, поэтому среди них мы встречаем выдающихся филологов и стилистов. Теперь Андриан снял с этих должностей вольноотпущенников и превратил эти посты в чиновничьи, уже после того как подобную попытку предпринял Виттелий⁸⁴⁹ и этот институт стал постоянным⁸⁵⁰.

В IV В. изменилась ситуация с comes sacrarum largitionem и comes rei privatae, т. e. с обоими министрами финансов, и с magistri scriniorum, ведавшими корреспонденцией.⁸⁵¹ Так простые кассовые служащие стали очень уважаемыми министрами финансов и двора. Подобным же образом обстояло дело с четырьмя министрами кабинета,⁸⁵² которые тоже занимали значительные посты, разве что не такие же высокие. На посты назначались всадники, поскольку они в принципе как офицеры служили императору и находились в конфронтации с сенатом. Это изменение было естественным. Как только на места отпущенников пришли всадники, так и признанная за ними сфера влияния должна была расшириться. Должности, которые занимала прислуга, должны были превратиться в чиновничьи посты.

Соответствующие изменения мы наблюдаем в государственном совете.⁸⁵³ Но и о членах последнего мы не можем сказать, что сначала они имели большое влияние. Кроме того, император приближал к себе узкий круг — consilium, как это наблюдалось при Августе,⁸⁵⁴ Тиберии⁸⁵⁵ и Александре Севере.⁸⁵⁶ В целом государственный совет — это, конечно, весь сенат, и переговоры с сенатом обычно ведутся in corpore (при полном составе). Когда император был слишком стар и слаб, для того чтобы совещаться со всем сенатом, он приглашал к себе некоторое количество сенаторов. В каждом случае, когда образовывался подобный узкий государственный совет, становится ясно, что влияние сената [MH. II₃₄₀] усилилось, поскольку доверительным переговорам с сенатом in corpore препятствовало как количество, так и качество его членов. Большая численность делала его безвластным, а комитет из 20—30 членов, видимо, имел большое влияние.

Сначала этот государственный совет — consilium или sacrum consistorium Caesaris — осуществлял правосудие. У каждого отдельного судьи был подобный совет, и известно, что император тоже должен был заниматься гражданскими делами. Так что при судебном слушании император тоже совещался со сведущими в вопросах права consiliarii, которые сначала самостоятельно решали дела и лишь в отдельных случаях созывались вместе. До нас не дошли сведения о том, каким временем датируется это изменение, возможно, правлением Адриана. Он сформировал судебный совет, члены которого составляли его постоянный штат и имели жалование от 60 тысяч до 100 тысяч сестерциев. Совет состоял из 6 служащих — a consiliis sacris, — они избирались императором, и их посты были ответственными постами. Однако вскоре император стал выбирать сенаторов и всадников в равных пропорциях. Уже Домициан объединял сенаторов и всадников. Кроме того, мы сталкиваемся с тем, что известные персоны являются постоянными членами государственного совета, скажем близкие к императору наследники, например Тит при Веспасиане.⁸⁵⁷ В дальнейшем это были придворные служащие, в особенности гвардейские офицеры, в которых, кажется, никогда не было недостатка.

В третьем столетии [MH. II₃₄₁] из самых выдающихся юристов выбирались префекты, поскольку именно члены государственного совета должны были очень хорошо разбираться в вопросах права.⁸⁵⁸ Таким образом, в этой сфере мы должны отметить подобное же развитие. Сначала судопроизводство было личным и непосредственным делом императора: совет имел лишь совещательный голос. В конце концов, решение юридических вопросов стало делом исключительно consiliarii, и это следует рассматривать как значительный прогресс в процессе формирования института должностных лиц. В III в. consistorium sacrum приобретает большое правовое и политическое значение.

б) Армия и сенат

Император осуществлял верховное командование как в гражданском, так и в военном секторе и держал подчиненных лишь для выполнения собственных приказов. Собственно, подчиненных командующих не существовало,⁸⁵⁹ например не было префектов Италии. По известным причинам становиться военными чиновниками Италии и Египта имели право только люди из сословия всадников. Флотом⁸⁶⁰ и vigiles⁸⁶¹ также командовали офицеры из всадников.

Своеобразный характер носят изменения в развитии верховного командования гвардией.⁸⁶² При Августе у гвардии сначала не было командующего, или лучше сказать так: император сам командовал преторианскими когортами. В середине правления Августа, во 2 г. до н. э., были назначены конкурирующие между собой командующие, а именно два praefecti praetorio — «praefectus» означает «представитель императора», — между тем эта должность не была самостоятельной [MH. II₃₄₂], и император всегда оставался верховным военачальником.⁸⁶³

[MH. II₃₄₉] Все, что касалось армии, все верховное командование, назначение и повышение в звании офицеров было личной привилегией императора. Между тем необходимо исключить определенную сферу деятельности; Август исходил из того, что нельзя обделять господствующее сословие и представители знати должны занимать высокие военные посты. Все легаты, без исключения, были сенаторами,⁸⁶⁴ tribuni militum тоже выбирались практически только из сенаторов,⁸⁶⁵ даже praefecti alae были изначально людьми сенаторского ранга.⁸⁶⁶ Позднее, когда стало не хватать последних, обратились к всадникам. Также существовал привилегированный круг военных должностей, на которые призывались не сенаторы, а всаднические tribuni militum из Италии и Египта. Египет, как уже часто упоминалось, был особой земельной собственностью императора. В таком аристократическом городе, каким был Рим, конечно, не каждый римлянин мог стать офицером, им мог быть кто-то из старого сословия (ordo). Однако следует помнить, что право утверждения списков всадников принадлежало императору, так что если он хотел назначить кого-то на этот пост, то мог просто ad hoc внести того в список. От всадника, в случае его смерти, конь не просто переходил к его сыну, коня должны были передать ему с особыми почестями, хотя фактически так оно обычно и было.⁸⁶⁷ Так что формирование всаднического сословия находилось главным образом в руках императора.

[MH. II₃₅₀] Как же император относился к этому офицерскому сословию? Он очень хорошо понимал исходившую от него угрозу. Принципом принципата было исключительно личное правление, которому по-возможности не должна была противостоять никакая другая относительно влиятельная личность. А потому мы сталкиваемся в первую очередь со стремлением к повсеместному разделению власти: в гвардии, в городе,⁸⁶⁸ на флоте, в Египте,⁸⁶⁹ чтобы не сосредоточивать слишком много власти в одних руках. Одно исключение, которое стало нам известно лишь сейчас благодаря одной еще не опубликованной надписи,⁸⁷⁰ составляли два египетских легиона, которые находились под начальством одного военачальника. Между тем это исключение является единственным, а Египет был очень отдаленным районом.

Основную угрозу представляла гвардия, об этом было известно Августу, и в первую половину своего правления он не назначал офицеров на высшие посты в гвардии. Да и сама гвардия даже не находилась в Риме, она располагалась в лагере за его пределами, и лишь отдельные когорты под предводительством трибунов попеременно несли службу во дворце при персоне императора. Только во второй половине своего правления он назначил одного или, скорее, двух praefecti praetorio,⁸⁷¹ и очень скоро граница между слугой и господином стерлась. Стало невозможно отличить одного от другого. Praefectus praetorio командовал абсолютно всеми когортами, но не центурионами; если против одного из них выдвигалось какое-либо обвинение, то решение по этому вопросу принимал сам император. Только в одной лишь гвардии Август сохранил принцип коллегиального командования, которого не существовало больше нигде.

Во времена Республики легионом командовали 6 трибунов,⁸⁷² Август над ними дополнительно поставил легата;⁸⁷³ однако командование гвардией [MH. II₃₅₁] оставалось коллегиальным:⁸⁷⁴ как во времена Республики царь был заменен двумя консулами, чтобы уменьшить опасность от могущественной должности. Республика сама из себя изгоняла беса. Угроза, исходившая от гвардейского командования, крылась в неопределенной форме императорских приказов. Собственно, император должен был самолично отдавать каждое приказание, но это было невозможно. Так же невозможно было, естественно, определить, был ли пришедший из императорского дворца приказ отдан самим императором или одним из офицеров, или частным лицом, или, возможно, рабом. Так управляли Меценат и Сенека, не имея никакой официальной должности. Praefectus praetorio постоянно находился в императорском окружении, поэтому он получал приказы императора для дальнейшей передачи их во внешний мир: например, центурион получает приказ привести в исполнение смертный приговор, — был ли этот приказ повелением императора? Кто за пределами дворца мог об этом знать? Так praefectus praetorio стремится к тому, чтобы не просто занять ту нишу, которую сегодня занимает премьер-министр, а он и есть самая могущественная фигура, — но чтобы напрямую дорасти до поста вице-императора. Если император был нездоров или временно не желал заниматься делами, его представителем становился preafectus praetorio. Таким образом, его должность не была подотчетной и не контролировалась, и отсюда происходит та аномалия, с которой мы сталкиваемся в случае с Сеяном.⁸⁷⁵ Тиберию надоела власть, он отправился в добровольное изгнание, и тогда последовало автократичное правление гвардейского префекта, у которого, ко всему прочему, не было коллеги.

Этот пост, несмотря на таившуюся в нем опасность, не был упразднен, он, возможно, и не мог быть упразднен. Веспасиан предпринял [MH. II₃₅₂] попытку назначить на должность praefectus praetorio наследника престола Тита⁸⁷⁶ и тем самым лишить зло корня, но у этой попытки не было продолжения. В III в. были сформулированы полномочия praefectus praetorio и именно таким образом, что он на самом деле (re vera) превратился в вице-императора. Он не получил верховного командования над войском; эти полномочия в провинциях и право назначения офицеров сохранились за императором. Напротив, армейское довольствие,⁸⁷⁷ — крайне важный вопрос, который император просто не был в состоянии решить самостоятельно из-за его объема и связанных с этим деталей, — находилось в ведении praefectus praetorio. Точно так же он получил в свои руки командование над столичными отрядами и тем самым — над Италией и Римом. В дальнейшем он стал осуществлять контроль над челядью (basileioi), прислугой, рабами и вольноотпущенниками императора. При власти последних, должно быть, часто имели место противозаконные действия. Это было чудовищно мощное придворное правление, охватывавшее одновременно систему налогообложения и весь персонал прокураторов. Именно при лучших императорах, как Марк и Септимий Север, пост praefectus praetorio стал очень важным в этом отношении, поскольку они очень строго подходили к контролю над персоналом и ведомствами.

В дальнейшем praefecti praetorio принимали участие в императорской юрисдикции и законотворчестве. Они должны были вмешаться в эти сферы деятельности, поскольку для императоров по большей части не представлялось возможным эффективно работать в этой области, так как [MH. II₃₅₃] лишь некоторые из них, как, скажем, Север, сами были юристами или имели юридическое образование. Юрисдикция перешла, таким образом, в руки императорского совета (consilium principis), начальником которого был praefectus praetorio. Мы располагаем одним очень интересным протоколом из времен правления Каракаллы, собственно это выписка из дела о заседании суда, где речь велась о реституции высланного лица.⁸⁷⁸ В этом протоколе называются присутствующие: сначала оба praefectus praetorio, которые называются по именам, затем «друзья императора», principia officiorum,⁸⁷⁹ и наконец utriusque ordinis viri. Так что все они входили в состав коллегии. Например, Папиниан, Ульпиан и Павел получили назначение на должность praefecti praetorio благодаря своему юридическому образованию. Но с другой стороны, подобное положение дел, конечно, свидетельствует об упадке армии, ясно здесь про документированном.

По закону законотворчество было делом сената, но юрисдикция в вопросах управления и налогов находилась в руках императора и, следовательно, в руках praefectus praetorio. В этом мы напрямую усматриваем то, что последний становится вице-императором. Достаточно рано мы уже сталкиваемся с его собственными указами и формированием его собственного круга должностных лиц. Кроме того, для легатов, проконсулов и вообще любых должностных лиц не были предусмотрены подчиненные служащие, а только рабы и слуги, которые выполняли роль подчиненных. Легат, например, имел одного комментатора (a commentariis), делопроизводителя, которым, правда, был простой солдат.⁸⁸⁰ У praefectus praetorio еще раньше произошло некоторое изменение [MH. II₃₅₄] звания commentariensis,⁸⁸¹ ответственного за ведение записей. И точно так же, как у императора был свой consilium, так и у praefectus praetorio был свой, состоявший из людей высшего сословия.⁸⁸²

В IV в., в эпоху Диоклетиана и Константина, институт praefectus praetorio получил дальнейшее развитие, но одновременно был и ограничен. Гражданская и военная власти были разделены, а полномочия одновременно были поделены по географическому признаку.⁸⁸³ Мы наблюдали, как praefectus praetorio, изначально военный, постепенно начал исполнять все более важные гражданские обязанности. Теперь Диоклетиан полностью освободил его от исполнения военных обязанностей и утвердил нового начальника гвардии — magister officiorum.⁸⁸⁴ Praefectus praetorio продолжал заниматься судопроизводством и всеми министерскими делами, за исключением дел, касавшихся армии. Кроме того, вследствие раздела Империи в каждую из ее частей были назначены два praefectus praetorio, компетенции которых были разделены не по сферам деятельности, а по географическому признаку: так, например, в западной части Империи один из них отвечал за Галлию, Испанию, Британию, а другой — за Италию, Африку и Иллирик. Мы видим, что именно тогда, когда императоры самостоятельно руководили государственными делами, происходило формирование правового государства, управляемого чиновниками. Раньше императоры пусть и не достаточно хорошо, но все-таки справлялись с делами. Более поздние императоры, как скажем Аркадий и Гонорий, вообще не были на это способны. Их место должен был занять чиновник.

[MH. II₃₅₅] При разделении власти между сенатом и принцепсом⁸⁸⁵ уже изначально львиная ее часть досталась императору, а именно вся та часть, которая касалась армии. Правда, в самом начале имело место соправление сената. Постепенно оно было устранено, хотя и не всегда возможно определить тот момент, когда это конкретно произошло. Сенат принимал непосредственное, положительное участие в управлении, поскольку за ним было сохранено определенное число судейских мест. В том, что при распределении постов легатов и наместников император был привязан к сенаторским кругам, крылись недооцененные ограничение императорской власти и влияние сената.

В законодательном и юрисдикционном отношениях сенат занимал очень высокое положение. Конституция Августа является примерно тем, что мы называем конституционной монархией. Между тем в законах было много иллюзорного и наносного, и в процессе развития его положение незаметно утрачивает свою значимость. Рычаги перестают двигаться и замирают на месте.

Законодательство,⁸⁸⁶ главным образом благодаря постановлению Тиберия, находилось в руках сената, это касалось как гражданского, так и уголовного права. В III в. прекращают существование senatus consulta,⁸⁸⁷ на их место приходят — возможно, со времен правления Севера — исключительно императорские постановления, которые в случае, если они являются законодательными, адресуются сенату и таким образом обнародуются; если же они являются административными, то в обнародовании не нуждаются. Естественно, сенат, к которому император обращается, после раздела Империи и в соответствии с ним является либо римским, либо константинопольским.

[MH. II₃₅₆] Сенат должен был распоряжаться главной имперской кассой — aerarium populi Romani. Однако уже в самом начале значение этой кассы, как упоминалось ранее,⁸⁸⁸ было ослаблено созданием других касс, а потом в правление Нерона и эта касса подпала под власть императора. Вместе с тем, правда, сенат не был лишен права ассигнования из средств aerarium populi Romani, однако в целом это право остается лишь призраком. В III в. оно остается только на бумаге, а устав Диоклетиана и вовсе о нем умалчивает.

Гражданское и уголовное право было высшей инстанцией как императоров, так и сената — двойной инстанцией, которая Республике не была знакома. Она также не была ликвидирована, император Тацит еще считается с апелляционной инстанцией сената и строго ей подчиняется.⁸⁸⁹ Но все-таки на практике она находилась в руках одного только императора. В более поздние времена сенат осуществлял свое право лишь в отношении уголовных процессов. Для политической власти было удобным свалить весь ужас судебных убийств на сенат. И жестокие смертные приговоры сената там, где это возможно, еще более многочисленны, чем приговоры императоров. Еще в IV в. мы находим вынесение сенатом приговора государственным изменникам: например, уголовный суд по преступлениям, караемым смертной казнью, который был настолько суматошным и неоформленным, что даже не заслуживает называться судебным процессом, — это суд над Гильдоном, порвавшим отношения с Гонорием в Африке.⁸⁹⁰

Сенату также вменялось в обязанность представительствовать в качестве высшего (в известной степени) имперского совета [MH. II₃₅₇]. Раньше император был главным сенатором, и пока он был таковым, он и в сенате был лишь первый среди равных, старший из сенаторов (primus inter pares, princeps senatus). Август очень часто слушал дела в сенате.⁸⁹¹ Еще Траян часто появлялся в сенате,⁸⁹² затем и это фактически прекратилось, однако формально упразднено не было. В III в. императоры крайне редко появлялись в сенате, а в IV в. — и вовсе там не показывались.⁸⁹³

Должностных лиц, вплоть до должности самого императора, сенат не назначал. Изначально император избирался или сенатом, или народом, т. е. войском. Позднее не наблюдалось никакого видимого изменения, однако произошло смещение в этих отношениях. В первое время, если выбор был сделан войском, следовало по меньшей мере признание императора сенатом. При императоре Гае (Калигуле) праздновался день, в который он стал а senatu imperator appellatus (провозглашенный сенатом император).⁸⁹⁴ Еще Веспасиан был признан сенатом, хотя праздник приходился на день его избрания войском.⁸⁹⁵ Однако в третьем столетии император был освобожден от необходимости признания сенатом,⁸⁹⁶ лишь один раз имел место странный случай, когда войско потребовало у сената избрать императора: ему обязан своим избранием Тацит.⁸⁹⁷ В остальных случаях император всегда избирался только войском. И это было неизменно.

Сенат изначально оказывал немалое влияние на формирование крупной и, определенно, самой важной части штата служащих благодаря тому, что император не назначал проконсулов, наместников и большую часть управленческого персонала, а брал на эти должности людей из кругов, состоявших из консулов и [MH. II₃₅₈] преторов, методом жеребьевки. И поскольку теперь, начиная с правления Тиберия, консулы и преторы избирались сенатом,⁸⁹⁸ то сенат косвенно влиял на выбор тех самых чиновников. Система была достаточно непростой: вопрос разрешался по смешанному принципу жребия и старшинства. Уже Александр Север внес сюда свои ограничения: Дион⁸⁹⁹ говорит, что были сохранены условия принадлежности к консулату и претуре и жеребьевка, но мнение старшинства уже больше не учитывалось. Император определял двух кандидатов, которые затем методом жеребьевки делили свои компетенции между провинциями Asia и Africa. Точно так же он определял кандидатов для преторских провинций, которые тоже кидали жребий.

Ситуация осталась неизменной и при новой организации Диоклетиана.⁹⁰⁰ Однако деление провинций между императором и сенатом стало другим: те самые сенаторские провинции, в которых должны были находиться войска, стали императорскими: например Вифиния и Понт, которые, хотя и не были пограничными провинциями, но без гарнизонов оставаться не могли; возможно, это произошло уже при Адриане. То же самое относится к Сардинии, которая в этом отношении претерпела совершенно ненормальные изменения: сначала она была императорской провинцией, затем ее передали сенату,⁹⁰¹ как единственную сенатскую провинцию с гарнизоном, пусть даже и состоявшим всего из 2 когорт.⁹⁰² Уже Север вновь отобрал ее у сената⁹⁰³ и сделал проконсульской провинцией. Другие провинции дольше оставались под управлением сената, но постепенно [MH. II₃₅₉] он лишился Бетики, Нарбонской провинции, Македонии, Сицилии, Фракии и Крита. При организации Диоклетиана он сохранил только Ахайю, Азию и Африку.⁹⁰⁴

При Тиберии выборы в консулат и претуру осуществлялись уже не populus Romanus, а сенатом.⁹⁰⁵ Диоклетиан даже расширил эту компетенцию; до него император располагал правом рекомендации, т. е. он составлял список лиц, которые были желательны и из которых следовало выбирать. Начиная с правления Диоклетиана сенаты в Риме и Константинополе располагали свободой выбора, правда, лишь после того, как эти должности потеряли всякое политическое значение и превратились в исключительно городские посты. Только consules ordinarii^* были имперскими служащими⁹⁰⁶ благодаря датировавшимся по ним годам. Однако с этого момента императоры со своей стороны больше не были обязаны предоставлять должности бывшим консулам и преторам. Во всем проявляется чудовищное различие между сенатом Августа и сенатом Диоклетиана. Тот был участвовавшей в соправлении инстанцией, а этот — представительской машиной.

Действительное участие в соправлении, которое, может быть, не четко и зачастую недостаточно подчеркнуто заключалось в вынужденном выборе императорами определенных персон. Раньше существовало строгое разграничение между домашними и придворными служащими императора и сенатскими имперскими служащими. Даже сам praefectus praetorio, [MH. II₃₆₀] первый и знатнейший придворный служащий, вплоть до правления Александра Севера не был сенатором. Возможно, уже Север и Каракалла сломали эту границу, поскольку при них мы встречаем отдельных praefectus praetorio, бывших сенаторами. Александру же оставалось только постановить, что каждый префект преторских когорт сам (лично) (praefectus praetorio ео ipso) должен быть сенатором. Это стоит воспринимать не как возвышение положения сената, а как повышение гвардейского капитана.

Сам император изначально был сенатором и в лучшие времена принципата выбирался только из самых знатных родов. Вплоть до третьего столетия мы не находим ни одного императора, который не был урожденным сенатором. Пертинакс является первым императором, который в момент восхождения на престол хотя и был сенатором, но происходил из всаднического сословия, и это сравнительно скромное происхождение⁹⁰⁷ повлияло на его скорое низложение. Затем первым императором из всаднического сословия был Макрин;⁹⁰⁸ но он все-таки как praefectus praetorio уже был светлейшим мужем (vir clarissimus). С этого времени императоры все чаще происходят из низших слоев общества и вместе с тем исчезает предпочтение привилегированных сословий. Правительство стало плебейским и огрубело. Но чего следует ожидать, если на троне сидит император, который по своим знакам отличия был унтер-офицером!

Начиная с правления Александра Севера из армии исчезают tribuni militum. Военный трибунат был первой школой, которую проходили юноши сенаторского сословия в армии; после нее молодой человек переходил к карьере чиновника. Этому приходит конец [MH. II₃₆₁] вместе с концом последней династии на римском императорском троне, со смертью Севера. С этих пор выходцы из низов стали в порядке вещей или, скорее, — в беспорядке. По свидетельствам, Галлиен вообще запретил сенаторам служить,⁹⁰⁹ однако вместе с тем он, вероятно, просто юридически запретил то, что уже стало обычаем 20 лет назад.

Каждый легион и каждая провинция имели в качестве начальника чиновника сенаторского ранга: легата — нечто вроде сегодняшнего адъютанта.⁹¹⁰ Начиная со второй половины третьего столетия этот институт прекращает свое существование. Мы располагаем надписью, датируемой где-то 260-м годом, сообщающей о британском легате сенаторского ранга;⁹¹¹ более свежее известное нам упоминание о подобном легате встречается в надписи из Hispania citerior, сообщающей о Валентиниане, сенаторе и vir clarissimus при Карине.⁹¹² Вместе с тем существовала уже масса других легатов. Но они и должны были быть, если Галлиен действительно запретил сенаторам службу.

При легионах существует примечательная и достаточно старая институция — префекты лагерей или легионов (praefecti castrorum или legionis).⁹¹³Это — своего рода дополнение к командующему легионом, который непременно должен был быть сенатором и потому зачастую не мог быть посвящен в детали службы. Поэтому в помощь ему назначался этот praefectus castrorum в качестве второго командующего, который начинал службу с низших чинов и разбирался во всем том, в чем не разбирался первый. Уже в ранней британской надписи praefectus legionis называется рядом с legatus legionis. Позднее должность легата попросту была [MH. II₃₆₂] упраздена, вместе с этим высшие сословия лишились возможности участвовать в командовании армией. С этих пор командующие легионами, как и императоры, избирались из кругов унтер-офицеров. Возможно, они и были более компетентны, чем прежние знатные мужи, однако дух армии огрубевал все больше.

Наши сведения об этом времени в данном отношении исключительно скудны: многое утеряно, списки служащих фальсифицированы. Если основываться на изложенной в них информации, то можно увидеть, какую шаткую почву они из себя представляют. Особенно вводит в заблуждение употребление слова praeses (поручитель, гарант) для обозначения провинциальных наместников: они обозначаются одинаково вне зависимости от того, были ли они сенаторского ранга или нет.⁹¹⁴ Между тем в общем следует полагать, что это титулование используется главным образом в связи с несенаторскими служащими: единственным настоящим критерием для обозначения сенатора является титул vir clarissimus,⁹¹⁵ и если он отсутствует, то вероятнее всего речь идет не о сенаторе. Преемниками легатов, которые должны были иметь ранг сенатора, стали praesides, от которых не требовалось быть сенаторами. Замена производилась не по инструкции, а постепенно, когда личные или любые другие обстоятельства делали эту замену необходимой: например, в Паннонии это произошло на 20 лет раньше, чем в Испании. Когда при Галлиене сенаторы были выдворены из военных лагерей,⁹¹⁶ не произошло никакой органичной замены этого института другим. Можно говорить лишь о тенденции.

Однако если где-то сенаторский наместник и оставался у руля, то он лишался военного командования, и тем самым было введено разделение военной и гражданской службы, которое является визиткой карточкой государства Диоклетиана и с которым не были знакомы ни Республика, ни ранняя Империя. Мы имеем очень интересную надпись из Паннонии⁹¹⁷[MH. II₃₆₃], в которой говорится, что командование было передано в руки префекта (легиона), исполняющего обязанности легата (praefectus (legionis) agens vices legati), и исходя из этих обстоятельств следует дополнить фразу, но словом legionis, а не provincia. Хотя можно было бы просто поставить перфектиссим или высокородный (perfectissimus или egregius) рядом с legatus, этого не произошло, так как замещающее лицо принимается на службу в качестве agens vices legati или praesidis. Легат лишился таким образом военного командования из-за разделения полномочий между ним и его номинальным заместителем. Иногда обе должности отдавались двум людям несенаторского ранга.⁹¹⁸ Это было абсолютно чудовищной мерой.

Впрочем, чисто гражданские должности остались за сенаторами. И так уже было достаточно скверно, что они лишились всех военных постов и лучших должностей в гражданском управлении. Поворот был примерно таков, как если бы сегодня дворянство объявили неспособным занимать подобные государственные посты. Так что в сфере гражданских должностей компетенция сенаторских мужей даже была расширена, поскольку с этого времени Италия также считается провинцией и, следовательно, как все свободные общины (civitates liberae) подчиняется наместникам (correctores), которые, не имея никаких военных компетенций, выбираются из сенаторских кругов.⁹¹⁹

При Диоклетиане, великом реформаторе, был организован этот переворот, вследствие которого гражданские посты занимали в основном сенаторы, а военные посты — несенаторы, т. е., короче говоря, произошло разделение военной и гражданской властей. Вместе с ними вдруг [MH. II₃₆₄] разделились также военные и гражданские округа, которые до того полностью совпадали друг с другом. Для военного командования были назначены так называемые «ducate». «Dux» — слово, которое уже употреблялось раньше, но не несло в себе военно-иерархического смысла. Когда говорилось о dux, имелось в виду не определенное звание: это мог быть император или военный интендант (primipilus), а слово соответствовало примерно нашему «военачальник» или «командующий». Такие ducati militum, что-то вроде пограничного командования, теперь были введены на всех границах. Правда, в общем и целом старое разделение при этом осталось в силе. Дунайская граница (чтобы привести специальный пример), или limes Danubiensis, получила 8 duces, 4 из них принадлежали к Восточному Риму, другие 4 — к Западному Риму. В географическом отношении восточные части совпадали с провинциями, западные — нет.⁹²⁰ Duces никогда не принадлежали к сенаторскому сословию: Аммиан⁹²¹ ясно говорит, что еще Констанцием ни разу не был назначен dux, который являлся бы clarissimus vir. Здесь господствовал простой солдат, который смог выслужиться.

Совсем иным был институт наместничества в провинциях: здесь считается правилом, что наместниками становятся самые авторитетные сенаторы. В этом отношении позднее произошло изменение званий, когда praeses, бывший consularis, называл себя не praeses consularis, а просто consularis, но все они являлись наместниками, гражданскими наместниками [MH. II₃₆₅].

Здесь могут быть сделаны еще два замечания по поводу дальнейшего развития событий. Прежде всего, старое государственное устройство не было знакомо с таким понятием, как промежуточная инстанция, которое ввел Диоклетиан. Проконсул непосредственно подчинялся высшему имперскому органу управления. Диоклетиан формирует диоцез⁹²² как более крупный район управления с несколькими провинциями в его составе, что определенно связано с увеличением обязанностей praefectus praetorio. Эти вспомогательные районы подчинялись vicarii (викариям), представителям префектов, которые существовали уже и прежде. Огромный круг обязанностей последних разделился, поскольку он должен был разделиться. Это является началом диоцезов. Было образовано 12 крупных округов, во главе каждого из которых стоял vicarius, который был исключительно гражданским служащим и не имел ничего общего с упомянутым dux. Видимо, для армии Диоклетиан еще не мог создать подобные промежуточные инстанции. Позднее, при Константине, а возможно, уже только при Констанции II, были назначены местные военачальники (magistri militum),⁹²³ которым подчинялись duces, как в свою очередь praesides подчинялись vicarii.

В отношении высшего поста при императоре, поста praefectus praetorio, тоже шла подготовка к разделению гражданских и военных компетенций. К сожалению, нам мало что об этом известно. По всей видимости, ситуация не изменялась вплоть до правления Константина.⁹²⁴ Два praefecti praetorio управляли всей [MH. II₃₆₆] объединенной при Константине Империей. Vicarii называют себя vicarii praefectorum praetorio, т. е. заместителями обоих.⁹²⁵ Возможно, раздел Империи обнаружился в разделении компетенций и обязанностей. Цезари, как и praefecti praetorio, тоже были ответственны за все в целом.

Процесс объединения гражданской и военной должностей в praefectus praetorio длился, возможно, еще вплоть до правления Константина. Упразднение преторианской гвардии, начало которому положил Диоклетиан, было осуществлено,⁹²⁶ и вместе с тем praefectus praetorio, вероятно, лишился своего военного поста, а вместо этого были назначены magistri militum. Это, видимо, произошло в конце правления Константина. Зосим⁹²⁷ это подтверждает. Praefectus praetorio сохранил за собой высшую гражданскую должность, которую в определенном смысле можно приравнять к посту премьер-министра, но лишился военного командования. Позднее также произошло разделение компетенций praefectus praetorio; было организовано 3 крупных имперских округа. Запад с Испанией, Галлией и Британией, средняя часть с Италией, Africa и дунайскими землями, а также весь Восток. С этим, без сомнения, связано дальнейшее разделение иерархических инстанций и компетенций.

События, разворачивавшиеся перед Вами в последние несколько часов, являют собой безрадостную картину: собственно, ни одна личность не вызывает к себе устойчивого интереса, и, видимо, уместен вопрос, [MH. II₃₆₇] стоит ли вообще копаться в таких развалинах. Но история — это не игрушка, а серьезная вещь, и история именно той эпохи представляет собой величайшую важность для нашего непосредственного настоящего.

Однако вся история должна рассматриваться с точки зрения ее связи с настоящим, а, следовательно, и наш интерес к этой чудовищной груде развалин не останется без пользы, поскольку без этих знаний остается абсолютно неясной главным образом история средних веков. Ведь и из-под этих руин смог пробиться росток новой жизни, в конце концов — нашей жизни.⁹²⁸