История с бородой

Когда хотят сказать, что какая-нибудь история стара и давно всем известна, говорят, что она уже имеет длинную бороду.

Про мою новогоднюю историю тоже можно сказать, что эта история с длинной бородой, и даже не с одной, а с двумя, если хотите…

Всё, о чём я собираюсь вам сейчас рассказать, случилось вскоре после окончания войны, в канун Нового года, недалеко от Минска, в рабочем посёлке, при заводе, где директором товарищ Барабаш.

Заводские комсомольцы решили устроить для ребят славные каникулы. Когда-то у завода был свой отличный клуб, но фашисты при отступлении взорвали его, и временно под клуб переоборудовали один из больших бараков. Здесь и устроили новогоднюю ёлку.

Ребят в посёлке было много, и, как выражался секретарь заводского комитета комсомола Сеня Михалёв, ёлка работала в три смены. Трижды в день зажигали на ней цветные лампочки — и утром, днём и вечером седовласый неутомимый бородач в звёздной шапке водил ребячьи хороводы вокруг воздвигнутой посередине барака высокой ели, привезённой комсомольцами из лесу. В колючих душистых кущах ютились маленькие жар-птицы из фольги, укромно излучали синий и красный свет лампочки, и зеркальные шары, отягчая разлапистые ветви, перевитые бусами, отражали в себе пёстрый, вращающийся мир ребячьего праздника.

— Взялись за руки! Сделали круг!.. Пошли за мной! — бодро выкрикивал дед. — Раз, два, раз, два!.. Ходи, ходи веселей, лапоточков не жалей. Девочка, как тебя зовут? Валя? А тебя как? Коля? Ну-ка, Коля-Николай, возьми Валю да шагай, вот так, за мной… Раз, два, раз, два… Топ, топ, сапоги! Ты нас тронуть не моги!

Сверкали серебряные блёстки на белой бороде деда, топали его узорчатые юфтовые сапожки, алели красный верх шапки и кушак, перетянувший белый маскхалат[1], который был надет поверх ватника. Сколько веселья, хитрого и неутомимого, было в том расторопном деде!.. Он уже охрип к вечеру. В сипловатом баске его то и дело проскакивал, словно искра в выключателе, какой-то совсем не дедовский петушок. И тогда казалось вдруг, что дед уж не так стар и, судя по голосу, сам себе годится во внуки. Он так и сыпал прибаутками, шутками, песенками, был неистощим на затеи. То загадывал смешные загадки, то изображал паровик и водил за собой поезд, то заставлял скакать всех вприпрыжку вокруг ёлки, то сам пускался в пляс. И баянист играл тогда марш Черномора, а Дед-Мороз пел сам про себя смешную песенку о том, «как у деда борода — вот отсюда дотуда, а оттуда через туда и потом опять сюда».

Дети так и льнули к нему. Только самая маленькая гостья — ей надо было бы гулять на ёлке в первую смену, утром, но мама по ошибке привела её вечером, — самая маленькая девчурка, укутанная в пуховую шаль, которую мама так и не позволила снять, долго не решалась протянуть деду свою руку, пятилась, прячась за мать, и даже всплакнула сперва. А потом уверилась, что ничего страшного тут нет, и, доверчиво вложив свою ручонку в руку деда, на которой красовалась огромная расписная рукавица, всё допытывалась:

— А ты настоящий? В лесу живёшь?

На что лукавый дед отвечал:

— Настоящий, лесной, правдашный, внученька.

И щекотал её нос своей мягкой белой бородой. А тем временем секретарь комсомола Сеня Михалёв, стоя поодаль с директором завода товарищем Барабашем, приехавшим взглянуть на ёлку, сам очень запарившийся, но довольный успехом ёлки, хвастался:

— А дед, дед?! Как вы считаете, товарищ Барабаш? Силён дед? Прямо как в Москве, в Колонном зале, не хуже. В смысле бороды у нашего даже длиннее, даю слово! Теперь имеется свой у нас, освобождённый Дед-Мороз. Мы специально выделили. На весь период, так сказать, каникул.

А освобождённый Дед-Мороз, этот семижильный старик, продолжал куролесить у ёлки, смешил детвору, а потом согнал со стула баяниста, поднял маленькую гостью на руки, и она, высвободив подбородок из пуховой шали, косясь на мать, читала стишки: «Травка зеленеет, солнышко блестит». Стихотворение было не по сезону, потому что за стенами барака шуршала метель, но ёлка зеленела, шары блестели, и все усердно хлопали, когда довольная успехом своей дочки мать сняла её со стула.

Сеня Михалёв всё время озабоченно выбегал из зала, звонил куда-то по телефону, шептался с директором. Он готовил сюрприз. Ещё утром Сеня договорился, что на ёлку приедут гости. Он обещал послать за ними машину, но, как всегда, в последнюю минуту с директорской машиной что-то случилось, и за Героями пришлось послать неказистый «пикап»[2]. Теперь Сеня очень волновался, что Герои обидятся и не приедут.

Но вот кто-то из заводских ребят вызвал Сеню за двери. Он помчался туда, поправляя на бегу белый пикейный воротничок, который всё вылезал из-под галстука, и через минуту вернулся в зал с лицом, предвещающим что-то очень торжественное.

— Ребята! — закричал он. — Минутку тишины! Ребята, к нам на ёлку приехали дорогие гости — Герои Советского Союза!..

Дед захлопал своими пёстрыми рукавицами, хоровод распался, дети кинулись навстречу приехавшим.

Их было двое. Один — совсем юный лейтенант-артиллерист со скрещёнными пушечками на погонах. Другой — уже не молодой на вид капитан. У него было худое, неулыбчивое и, как показалось ребятам, строгое лицо. Ранняя седина побелила виски. Он шёл, опираясь на палку. Ребята обступили гостей, становясь на цыпочки, заглядывая им на грудь и наперебой считая ордена. Гости оглядывались в замешательстве, застенчиво улыбались, и в золотых звёздочках на их гимнастёрках прыгали огни ёлки.

А потом Дед-Мороз мигом собрал ребят к ёлке, расставив всех по местам, поднял руку в пёстрой рукавице и неожиданно окрепшим хриплым басом скомандовал:

— А ну, ребятки, дружно — раз, два, три!.. Ти-ши-на!

И все с восторженной готовностью оглушительным хором повторили раздельно: «Ти-ши-на!» Казалось, что дети только рады новому и законному поводу для крика, но действительно водворилась такая тишина, что слышно было, как позвякивают стеклянные висюльки на кем-то задетой ветке.

Опираясь на палку, ручка которой изображала клюв какой-то странной птицы, капитан вышел вперёд и неловко повернулся у ёлки лицом к ребятам — у него ещё не совсем хорошо, видно, действовала нога.

— Дорогие дети! — медленно начал Герой.

Маленькая девочка в шали подошла было к нему, задрав голову и не отрывая глаз от золотой звёздочки на груди капитана. Мать уже хотела оттащить её обратно, но Дед-Мороз подхватил девочку на руки и стал с ней в сторонке.

— Дорогие ребята! — сказал опять капитан. — Вот мы с вами сегодня встречаем Новый год опять по-хорошему, у ёлки, которую вам устроили заботливые люди, старшие товарищи. А ведь ещё недавно не до ёлок здесь было… Меня просили поделиться с вами некоторыми военными переживаниями, так сказать, эпизодами… Ну, проще говоря, случаями из боевой практики. И как раз вспомнил я, ребята, про один такой эпизод, который был лично со мной в этой же местности два года назад. Тут тогда, помните, были фашисты, ну, проще говоря, фрицы. Я был по специальному заданию сброшен на парашюте с самолёта. У меня была с собой такая походная рация… Ну, это, в общем, радиостанция, передатчик и всякое такое. Я должен был кое-что сообщать своим. Спрыгнул я, понимаете… А ветром занесло меня на высокую ель. Получилась, в общем, неудача. Я сильно зашибся и сломал ногу. Радиостанцию сбросили на особом парашюте. А мороз, знаете, крепкий, натерпелся я жутко… Фашисты ведь кругом, а куда я со своей ногой от них денусь?..

В зале был выключен свет. В волшебном полумраке горели лишь ёлочные огни. Герой стоял спиной к ёлке, дети почти не видели его лица, и им чудилось, что они вместе с храбрым парашютистом попали ночью в какой-то таинственный лес. Так тихо было в бараке, что слышно было, как легонько принимается ныть и позванивает одна из лампочек на ёлке…

— Долго я так ползал по лесу. Радиостанцию не отыскал. Нашёл что-то вроде пещерки. Провизии у меня было с собой достаточно, и это меня спасло. Сколько времени я в лесу провёл — и не знаю точно… У меня уже борода порядочная отросла. А сообщить о себе не могу — нет при мне моей радиостанции. И вот, как раз накануне Нового года, как это я уже потом узнал, слышу шаги — лёгкие такие, не мужские. Всё равно пропадать, думаю, да и вижу, что это девушка. Подал я голос тихонько… Рассказал ей всё, как и что. И сознание потерял… Вот уж сколько раз я это рассказываю ребятам… а всё никак… не могу спокойно говорить…

Капитан замолчал и прокашлялся. Все слушали его, боясь даже громко вздохнуть, — и ребята, и Сеня Михалёв, и Дед-Мороз, который сжимал своей огромной рукавицей руку маленькой девочки.

— Когда очнулся я, — продолжал капитан, — понять сразу не мог, где это такое я нахожусь. Гляжу, закопан я в солому в каком-то сарае, и рядом моя радиостанция. Вот ведь какая славная девушка!.. Катя её звали… Мало того, что она меня самого на салазках в деревню отвезла и в сарае спрятала, она ещё и радиостанцию разыскала и притащила сюда же. Наладил я аппаратуру, укрыл её в соломе и ночью связался по радио со своими… Вот гляжу сейчас на ёлку, как лампочки в ветвях светятся, и очень мне это, ребята, напоминает, как у меня там в соломе в ту новогоднюю ночь лампочки в моём аппарате затеплились.

И спасла, выходила меня девушка Катя. Лежал я в сарае, припрятанный ею, бородища отросла такая, что прямо-таки настоящий Дед-Мороз. А Катя мало того что еду мне носила, ногу бинтовала, так ещё нужные сведения мне про немцев собирала. А я своей рацией куда надо передавал… А потом вдруг не пришла один раз Катя, пропала. И фамилию её даже спросить я не успел. Но тут уж я немножко оправился, да и задание было выполнено. Связался я через радиостанцию с нашими, и скоро они меня при помощи партизан разыскали. Вот какая история была, ребята. Так сказать, эпизод.

— А Катю потом нашли? — спросил детский голос из мерцающей полутьмы.

— Нет… Так и не нашёл. Вот пожелайте мне хоть в новом году теперь её отыскать.

— Так то же я! — раздался вдруг крик из-под ёлки, хриплый, но такой громкий, что, казалось, лампочки мигнули и что-то дрогнуло в ветвях.

— Простите, в каком смысле? — спросил капитан, вглядываясь в путаницу отблесков и сдвинутых теней.

— Это вы?.. Как же вы?.. Товарищ капитан, Гриша!.. Не признали?

Сеня Михалёв кинулся к выключателю и разом включил полный свет. И все увидели, что Дед-Мороз припал своей белой бородой к груди капитана и пёстрыми рукавицами колотит его по плечам, а тот сконфуженно бормочет, всё ещё не узнавая:

— Простите, товарищ, это в отношении чего вы?

— Да мама родная! — в отчаянии осипшим голосом закричал Дед-Мороз. — Глядите на него! Забыл уж… Ох, чтоб её совсем!

Последнее относилось уже к бороде; дед, словно спохватившись, рванул себя за бороду и отодрал её напрочь.

— Ка-тя!.. — глухо ахнул капитан, растерянно всматриваясь в румяное, смущённое и счастливое лицо девушки. — Катя, ты?.. То есть, вы?.. А как же вы меня не узнали сразу?..

— Так ты… вы… ведь тогда с какой бородищей были!

— Ну, зато вы в те времена ещё не отпускали бороду, Катя! — засмеялся, наконец, капитан, и строгое лицо его вдруг потеплело и стало совсем молодым.

— С ребятами, товарищ капитан, я очень возиться люблю, — виновато проговорил разоблачённый «дед».

— Куда же вы тогда исчезли? — спросил капитан.

— Фашисты меня тогда забрали, хотели в Германию угнать, да я с пути убежала. Вернулась когда, пришла в сарай — а вас уже нет…

Все обступили их, поражённые этой удивительной встречей. Сказочная борода Деда-Мороза свисала со стула, на котором прежде сидел баянист. И вдруг раздался громкий плач. Это плакала маленькая девочка в пуховой шали.

— Не настоящий, — твердила она сквозь слёзы, — он совсем тётя…

И потрясённая этим обманом, она никак не могла успокоиться. Она не утешилась даже тогда, когда ей подарили с ёлки большого ватного Деда-Мороза. Она отошла в уголок и стала тихонько пробовать, не оторвётся ли у этого деда борода. Борода в конце концов всё-таки отодралась. Но, взглянув на безбородую, краснощёкую матрёшку, вполне теперь годную, чтоб её нянчить, утешилась малышка и решила, что, пожалуй, прав был обманувший её большой Дед-Мороз, который не захотел оставаться стареньким и сделался такой молодой и славной тётей…