История византийских войн

КОНЕЦ РИМСКИХ ПОРЯДКОВ

В III в. Рим был истерзан гражданскими войнами и вторжениями варваров. Этот кризис сделал необходимыми радикальные изменения как военного, так и гражданского аппарата. Тому сопутствовали несколько факторов. Во-первых, правительству приходилось иметь дело с колоссальной протяженностью имперских границ, простиравшихся от Британии на севере вдоль Рейна и верховий Дуная до севера Балкан и далее до Черного моря: на востоке от Черного моря и Кавказа через Армению, Ирак и Месопотамию до Синайского полуострова. В Африке граница проходила вдоль береговой полосы и к северу от Атласских гор до атлантического побережья и самой западной провинции Тингитании. Даже в мирное время при такой протяженности границ содержание пограничных гарнизонов и войск стоило огромных денег. А в случае войны было бы практически невозможно вести военные действия на два фронта. К несчастью для римлян, именно так и случилось в III столетии. На востоке персидское Сасанидское государство, пришедшее на смену Парфии, с которой Рим поделил в свое время Ирак, бросило вызов римскому господству в этом регионе. На севере переселяющиеся германские племена атаковали границы Рима на Рейне и на Дунае. В результате возросла концентрация войск, подчиненных провинциальным военачальником, а их удаленность от Рима на практике означала, что центральная власть не могла эффективно контролировать ситуацию. Исходившие от солдат требования о выплате жалования и наград ложились тяжким бременем на центральную казну, а поддержка солдатами удачливых полководцев провоцировала восстания, перераставшие в гражданские войны, и множество смут в III столетии создали реальную угрозу самому существованию империи. К концу века, после ряда успешных пограничных войн, удалось восстановить некоторую стабильность, но прежний порядок государственного управления явно исчерпал свои возможности и показал свою несостоятельность.

Так как попытки разрешить эту проблему в рамках прежней системы не давали успеха, то император Диоклетиан попытался найти новое решение. Исходя из огромных размеров Римской империи и сложности организации связи между Римом и пограничными армиями, он решил разделить военное командование между четырьмя большими регионами. Была создана «коллегия» правителей. Она состояла из двух старших императоров — «августов», Диоклетиана на Востоке и Максимиана на Западе; их помощниками стали два младших правителя, «цезаря» — соответственно, Галерий и Констанций. Цезари должны были сменить августов после окончания их правления и также назначить себе в помощь двух цезарей.

Эта тетрархия — власть четырех — первоначально показала свою эффективность; однако новая система расстроилась после того, как Диоклетиан отрекся в 305 г., принудив отречься и своего соправителя, августа Максимиана. Диоклетиан лично определял все основные направления государственной политики, а поскольку тетрархия касалась только военной власти (гражданская оставалась пока единой), то после его отречения склоки между преемниками привели к новой гражданской войне. Сыновья Максимиана, бывшего августа Запада и его цезаря Констанция, были обойдены при назначении новых цезарей. Выбор пал на любимцев Галерия: Севера, назначенного цезарем на Запад к Констанцию, и Максимина Дайя, которого назначил своим цезарем на Востоке сам Галерий. После кончины Констанция находившиеся в Йорке войска провозгласили императором его сына Константина. Но одновременно появился и второй претендент на трон — Максенций, сын Максимиана, поддержанный своим вернувшимся к власти отцом. Ему удалось низложить и казнить Севера. После этого Максенций провозгласил себя августом.

За этим последовали ссора Максенция с Максимианом, союз последнего с Константином, назначение цезарем на Западе Лициния (человека Галерия) и повторное отречение Максимиана. В итоге к 310 г. в империи правили не менее пяти августов. Через два года Константин вступил в союз с Лицинием и разгромил войско Максенция в знаменитой битве у Мальвийского моста, в которой его воины несли на щитах монограмму, состоявшую из первых двух букв имени Христа. Константин считал, что его победа явилась следствием покровительства Христа. Заняв Рим, он разоружил преторианскую гвардию и в 313 г. заключил с Лицинием договор о праве для христиан отныне свободно исповедовать свою религию и о возвращении им собственности, конфискованной во время репрессий при Диоклетиане и Максимине. В том же году Миланский эдикт узаконил этот договор. Однако мир между Константином и Лицинием оказался непрочным. В 323 г. разразилась новая война, но через год Константин одержал победу, низложил Лициния и стал единовластным императором. Империя оставалась единой до конца столетия.

Константин понимал, что реально управлять империей из Рима более невозможно. Он перенес столицу на восток, в старую греческую колонию Византий, назвав его Константинополем. Его стратегическое положение было выгодным, поскольку из новой резиденции император мог держать под контролем и западные, и восточные провинции. Сенат и другие римские центральные государственные институты были перенесены в Константинополь. Город был значительно расширен и обновлен, соорудили новые городские стены, Константин предпринял дорогостоящую реконструкцию новой столицы. Эта реконструкция была начата в 326 г., а в 330 г. было торжественно объявлено об основании нового города.

Константин инициировал ряд важных реформ военной и гражданской структур империи. Прежня налоговая система была разрушена, и для укрепления финансовой системы государства начали чеканить солид, новую золотую монету, что способствовало стабилизации государственных финансов. Было проведено разделение военных и гражданских властей и восстановлена центральная администрация. На высшие должности назначили сановников, непосредственно ответственных перед императором. В армии выделены были два основных рода войск — пограничные войска и несколько мобильных боевых армий, находившихся в распоряжении императорского двора и готовых к отражению внешней агрессии. Провинции были разбиты на административные округа для большего удобства административного и фискального управления. К этому следует добавить, что официальное признание христианства и содействие церкви со стороны императорской власти со временем способствовали превращению церкви в могущественную социально-политическую силу Восточной Римской империи. Однако, при всех усилиях императора Константина, обширные размеры империи и значительные различия интересов Востока и Запада объективно способствовали разделению государства. Восток и Запад фактически управлялись разными правителями, хотя система тетрархии уже не возрождалась.

После кончины Константина Великого в 337 г. наследниками имперской власти стали трое его сыновей. Старший, Константин, стал правителем Запада, Констанций правил на Востоке, а младший, Констант, получил центральные провинции — Африку, Италию и Иллирию. Между Константином и Константом существовали напряженные отношения, которые привели к войне в 340 г. Константин потерпел поражение и погиб, после чего Константу достались также и западные области империи. Но из-за недовольства народа и армии в этих регионах Констант в 350 г. был низложен, его место занял полководец варварского происхождения Магненций. Констанций не признал его власть, и Магненций вторгся в Иллирик. Однако в 351 г. Магненций потерпел поражение и бежал в Италию, где, потерпев еще несколько поражений, свел счеты с жизнью. Констанций единолично правил империей до своей кончины в 381 г.

В 355 г. Констанций сделал своего двоюродного брата Юлиана наместником в Галлии, а в 357 г. поручил ему отразить нападение вторгшихся в пределы империи франков и алеманов. После нескольких побед войско провозгласило Юлиана августом. В это время Констанций вел войну против персидского царя Шапура, который в 359 г. вторгся в восточные области империи, и факт провозглашения, возможно, был обусловлен требованием, чтобы Юлиан пришел к нему на помощь со своими лучшими войсками. Юлиан направился на восток, но Констанций скончался прежде, чем они успели встретиться, и завещал свою власть Юлиану. Последний был одаренным полководцем и администратором, но вызвал недовольство части населения и армии, так как возрождал языческие культы и возобновил преследования христиан. Во время персидской кампании 363 г. он был смертельно ранен (возможно, кем-то из своих), и после этого войско провозгласило императором Иовиана, командующего гвардией. Заключив мир с Шапуром, Иовиан вернулся в Константинополь, но всего через 8 месяцев скончался в Вифинии.

После этого императорами были провозглашены братья Валент и Валентиниан, уроженцы Паннонии (территория современной Венгрии). Валентиниан правил на Западе, сидя в Милане, в то время как Валенту почти сразу пришлось иметь дело с мятежом верных Юлиану войск, во главе которых встал популярный среди солдат узурпатор Прокопий. Но к 366 г. восстание удалось подавить.

Оба эти императора вели тяжкие войны. Валентиниану пришлось отражать вторжения в Галлию франков, алеманов, саксов, а в Британии — пиктов и скотов; кроме того, против него восстали вожди мавританских племен. В 375 г. во время войны с германским племенем квадов в Паннонии он скончался, передав власть назначенному им преемнику Грациану. На Востоке Валенту пришлось отражать неоднократные вторжения готов, вытеснявшихся во Фракию гуннами, разгромившими государство остготов (восточных готов) на территории современной Украины. После военных действий в Армении, где в 371 г. Валент воевал с персами, стремясь вернуть захваченные ими территории, он в 377 г. прибыл во Фракию, чтобы преградить путь готам. Потерпев сокрушительное поражение, он погиб в 378 г. в сражении близ фракийского города Адрианополя, после чего готы захватили и разграбили провинцию Фракия.

Грациан назначил Феодосия — сына носившего то же имя удачливого полководца, также опытного военного предводителя — сначала главнокомандующим, а потом августом. Сочетая военные действия с дипломатией, последний смог добиться мира с готами, разрешив им поселиться в пределах империи с сохранением их автономии; готы должны были посылать солдат в войска империи в обмен на ежегодную продовольственную помощь. После гибели Грациана в 383 г. в результате переворота и после победы над узурпатором Максимом Магном в 388 г., Феодосий стал единодержавным императором. Но он был последним единовластным правителем. После его кончины в 395 г. его сыновья правили совместно: Аркадий на Востоке, а Гонорий на Западе. Они были молоды и находились под влиянием полководцев и придворных. Германские полководцы Стилихон и Гайнас были фактическими правителями и хорошо справлялись с этой ролью (хотя последний правил в Константинополе недолго). Но уже при Стилихоне западная часть империи начала распадаться. В 410 г. после новых восстаний были оставлены британские провинции. В том же году сам Рим был захвачен и разграблен визиготами. Все чаще вождей варварских племен удавалось подкупить — чаще всего при содействии родственников, занимавших важные посты в имперском правительстве, — территориальными приобретениями, в результате которых на территории империи возникали в той или иной степени независимые племенные анклавы. В результате этой политики к 430 г. уже целые области находились под управлением варваров, формально считавшихся федератами или союзниками империи, а фактически являвшихся независимыми: вандалов в Северной Африке, свевов в Испании, визиготов на юге Франции и Испании и др. Когда германский вождь Одоакр в 476 г. низложил последнего императора Запада, Италия уже была фактически занята германскими войсками и управлялась их полководцами.

Восточная империя уцелела по нескольким причинам: благодаря более здоровой экономике, более гибкой системе отношений между городом и селом и более солидной налоговой базе, поскольку Константинополь имел в своем распоряжении Египет и богатые провинции Сирии. К тому же дипломатия восточной части империи ориентировала вождей варваров на запад, а стены Константинополя, — в существенной части заново построенные при Феодосии II (408–450), — делали бесплодными попытки овладеть этим городом. Однако магистры милитум, командовавшие имперскими полевыми силами, и здесь были в основном варварами германского происхождения и имели огромное влияние на императорский двор. Подобная ситуация исчезла только при императоре Льве I (457–484), который хотя и был сначала ставленником германского полководца Аспара, «делателя царей», но с помощью исаврийских наемников перехватил инициативу и в последние годы правления избавился от Аспара.

И хотя сами исавры активно участвовали в борьбе партий при дворе и в провинции, и потому представляли проблему, относительную стабильность удалось восстановить.

Преемником Льва I стал его внук Лев II, сын некого Зенона, являвшегося командиром экскубиторов, то есть исаврийской гвардии. Лев II назначил своего отца соправителем, но скончался в 474 г., и Зенон остался единоличным императором. Подавив придворный мятеж и выиграв гражданскую войну (растянувшуюся почти на все его правление) с помощью готских наемников, которых он потом услал в Италию под предлогом восстановления там имперской власти, Зенон скончался в 491 г.

Его преемником стал одаренный государственный деятель Анастасий (491–518), выдвинутый императрицей Ариадной, вдовой Зенона. При нем в 498 г. был подавлен мятеж исавров, затем успешно отражено вторжение славян, а в 506 г. была наконец успешно завершена война с персами. Главным деянием Анастасия была финансовая реформа, которая стабилизировала золотую монету солид (solidus) и соотношение между ее долями и медной монетой. После смерти Анастасия в 518 г. престол унаследовал Юстин, также командир экскубиторов, избранный благодаря поддержке гарнизона Константинополя, главных государственных чиновников и сенаторов, и популярный в народе. Его правление ознаменовалось военной и политической стабильностью, основы которой были заложены еще при его предшественнике. После кончины Юстина в 527 г. к власти, не встречая сопротивления, пришел его племянник Юстиниан. Его царствование стало поворотным этапом в развитии Восточной Римской империи — Византии, и эту эпоху не без оснований можно считать началом средневековой византийской истории.

Начиная с правления Константина в истории Византии возрастает роль христианской церкви, а ее собственная история тесно переплетается с культурным и историческим развитием империи. Для Константина церковь была ценным политическим союзником — с ее помощью он стремился укрепить порядок в империи и свою собственную власть. Поэтому было особенно важно, чтобы церковь оставалась единой; раздоры и разногласия представляли политическую угрозу для императора, который, хотя и принял крещение лишь незадолго до кончины, оказывал церкви поддержку, жаловал ей конфискованное имущество языческих храмов и отводил значительную роль в политических планах. Однако почти сразу же Константину пришлось иметь дело с крупным расколом в церкви, который был вызван появлением арианской ереси, касающейся понимания сущности Троицы и положением в ней Христа. Арий (250–336), дьякон александрийской церкви, знаток древнегреческой философии и аскет, в своих попытках объяснить происхождение Троицы, создал учение, которое его современники не могли не расценить как ересь. Его философские воззрения мешали ему признать, что Бог стал человеком, а потому Арий почитал Христа не вечным и единосущным Богу Отцу, а Его творением. Христос для Ария был не Богом, не человеком, но скорее чем-то вроде полубога. В 320 г. епископ Александрийский отлучил Ария от церкви, а в 325 г. Никейский собор предал его анафеме. Собор постановил, что Бог Отец и Бог Сын равны в вечности и что отношения Отца и Сына описываются словом homoousios, то есть, что они единосущны. Арий был отправлен в изгнание и вернулся из него в 334 г., за два года до смерти. Ситуация осложнялась тем, что сам Константин постепенно начал склоняться к арианству, а после кончины императора в 337 г. его сын и наследник Констанций также проявил подобную склонность в восточной части империи. Напротив, правивший на западе Констант поддерживал позицию Никейского собора. Вопрос этот неоднократно обсуждался синодами, но в 350 г. Констант скончался, и начались преследования сторонников Никейского собора. Однако разделились и ариане — одни утверждали, что Бог Отец и Бог Сын не подобны, другие — что они подобны, но не единосущны, третьи — что они почти единосущны. Последняя группа в конце концов приняла никейскую позицию. Констанций скончался в 361 г., а в 381 г. вселенский Константинопольский собор подтвердил Никейский символ веры.

Однако в начале V в. на сцене появилась новая христологическая ересь: несторианство, названное так по имени основателя этого учения, антиохийского монаха Нестория, ученика Феодора Мопсуэстского. В 428 г. Феодосий II назначил Нестория епископом Константинопольским, но это назначение было враждебно встречено жителями города после того, как новый епископ публично стал проповедовать, что Деву Марию нельзя считать Богородицей (Theothokos). В городе начались демонстрации протеста. После того как римский папа Целестин по просьбе Кирилла — епископа соперничавшей с Константинополем Александрии — проклял Нестория, императора уговорили созвать Третий вселенский собор. Согласно теологии Нестория, божественное и человеческое начала в Христе не слиты воедино, но только сопряжены, и потому Марию следует именовать «Christothokos» — Христородицей, чтобы не смешивать божественное и человеческое начала. Несториан несправедливо обвиняли в том, что они проповедуют наличие в Христе двух ипостасей, божественной и человеческой, а следовательно и двух сыновей, Божьего и человеческого. В 431 г. Эфесский собор осудил несторианство, которое затем создало собственную церковь и в 486 г. провело свой собор в Селевкии (Ктесифоне) в Персии. Укрепившись в течение последующих столетий в Ираке и Иране, несторианство распространилось по Северной Индии и Центральной Азии вплоть до Китая; оно сохранилось и до нашего времени (особенно в Северном Ираке), где известно сейчас под именем Ассирийской церкви Востока.

Хотя в V в. несторианство было вытеснено из византийского государства, споры и противоречия, вызванные его появлением, привели к куда более серьезному расколу внутри христианства, связанному с появлением новой ереси — монофизитства, известной под этим именем только с VII в., но представляющей собой реакцию на некоторые доводы Нестория. В основу ее снова лег вопрос о соотношении божественного и человеческого начал в личности Христа. Среди двух школ доминировала наиболее радикальная, развивавшаяся неким Евтихием, согласно учению которого божественная природа Христа предшествовала человеческому началу и доминировала над ним (отсюда возникло и само слово «монофизитство»: «моно» по-гречески «один», а «физис» — «природа»). В 449 г. Эфесский собор, проходивший в обстановке насилия и угроз со стороны некоторых монахов, поддерживавших Евтихия, принял монофизитский символ веры. Однако позднее, в 451 г., расширенный Халкедонский собор отверг монофизитство и восстановил ортодоксальное Никейское вероучение, получившее название православного. Политические результаты этих расколов сказались на государственной жизни как столицы империи, так и отдельных провинций. В Египте и Сирии стало распространяться монофизитство, особенно среди сельского населения, и это время от времени приводило к суровым гонениям. Политика же императоров могла меняться от царствования к царствованию, внося известную смуту в церковные и государственные дела. Стремясь сгладить эти противоречия, император Зенон (474–491) издал Henotikon — указ о единстве церкви. Анастасий поддержал монофизитство, Юстин I — решения Халкедонского собора, а Юстиниан — отчасти под влиянием императрицы Феодоры (ум. в 548 г.) — колебался между этими двумя учениями. Феодора оказывала поддержку, в том числе финансовую, сирийским монофизитам и их вождю епископу Якову Барадею (имя которого впоследствии перешло на Сирийскую яковитскую церковь; подобная церковь (коптская) существует и в Египте). Монофизитской стала и Армянская Апостольская церковь. Определяющее значение повсюду имели в первую очередь традиционные верования, однако нетрудно предположить, что свою роль играли и сепаратистские настроения, особенно в связи с предпринимавшимися время от времени гонениями против еретиков.

Помимо упомянутых, в указанное время существовали и другие влиятельные ереси, с которыми приходилось считаться императорам. Так, в Северной Африке была широко распространена ересь донатизма, возглавлявшаяся пуританской сектой, отказавшейся признать законным рукоположение карфагенских епископов. Поскольку Рим поддерживал церковные власти, сепаратистские настроения немедленно обострились, и ересь эта, хотя и имевшая немногих последователей, просуществовала в регионе до VII столетия. Среди прочих ересей следует назвать распространившуюся в IV в. из Месопотамии и Сирии ересь мессалианства с ее грубо материалистическим представлением о Боге и грехе, осужденная Эфесским собором 431 г. В основном на западе было распространено пелагианство, названное так по имени основателя — британского монаха Пелагия. Ересь эта неоднократно осуждалась — в 411 и 418 гг., и, наконец, на Эфесском соборе 431 г. Эти ереси не имели долгосрочных исторических последствий, но в борьбу с ними то и дело втягивались императоры, что способствовало укреплению связей церкви и имперского правительства.

СТАНОВЛЕНИЕ ВИЗАНТИИ ОТ ЮСТИНИАНА ДО ЛЬВА III (527–741)

Хотя на территории Западной Римской империи образовался ряд варварских королевств, имперская власть в Константинополе продолжала считать утраченные земли своими и порой видела в западных монархах своих законных вассалов, управляющих делами Рима в упомянутых провинциях до тех пор, пока Константинополь не сумеет восстановить полное административное и военное присутствие. В особенности это касалось остготов (ариан и потому еретиков) при их вожде Теодорихе, который был воспитан в Константинополе и отправлен Зеноном на борьбу с узурпатором Одоакром, свергшим последнего западного императора Ромула Августула и объявившим себя обладателем имперской власти. Теодорих добился успеха и, хотя формально он правил от имени императора, смог создать сильное государство в Италии. Аналогичным образом Кловис, вождь салических франков в северной Галлии, в конце V в. вполне осознанно принял ортодоксальное никейское вероучение, чтобы получить признание и поддержку папы и императора; он также утверждал, что представляет римскую власть по крайней мере номинально, пользуясь своими ортодоксальными религиозными воззрениями как оправданием войны со своими соседями-арианами (еретиками), в частности, населявшими южную Галлию вестготами.

Таким образом, императоры видели в землях Запада не утраченные, а временно вышедшие из-под их контроля территории. При Юстиниане эта идея легла в основу нескольких победоносных войн по возвращению потерянных земель, целью которых было восстановление Римской империи в том прежнем размере, какой имела она во времена своего наибольшего величия. Естественно, в целом этот план являлся излишне амбициозным — с точки зрения необходимых для его осуществления ресурсов, — чтобы иметь какие бы то ни было шансы на успех, однако Юстиниан подошел очень близко к его воплощению в жизнь. Проблемы, возникшие после его смерти в качестве результата проводившейся политики, доказывают нереальность поставленной цели.

После ухода из жизни в 526 г. Теодориха Остготского между его преемниками началась борьба за власть. Приблизительно в это же время раздоры начались в Северной Африке — в королевстве вандалов, образовавшемся в первой половине V в. после того, как вандалы форсировали Рейн, прошли через Галлию и Испанию и, наконец, переправились через Гибралтар в Северную Африку. По прошествии нескольких лет их короли создали могущественное королевство, обладавшее значительными ресурсами, и построили флот, с помощью которого начали препятствовать судоходству, совершать набеги на Италию и угрожать прочим частям империи. Политические конфликты и усобицы предоставили возможность вмешательства Юстиниану, который воспользовался ею, и в 533 г. его полководец Велизарий, высадившийся в Северной Африке с небольшими силами, провел молниеносную кампанию, разгромил две армии вандалов и взял их столицу, Карфаген, чем окончательно сломил сопротивление противника. Этот успех вдохновил имперскую власть, и в 535 г. под предлогом необходимости вмешаться в дела остготов, чтобы навести у них порядок, византийские войска оккупировали Сицилию, а затем и Южную Италию. Готы не смогли оказать действенного сопротивления, и византийцы взяли их столицу Равенну, а короля Витигиса пленили и отправили в Константинополь. Казалось, война была выиграна.

Однако в это время Юстиниан, подозревавший, что Велизарию свойственны определенные политические амбиции, отозвал его — отчасти и из-за того, что вторжение нового и энергичного царя Персии Хосрова (Хусру) I угрожало крупными проблемами на востоке. В 540 г. Хосров I вторгся в пределы империи и захватил Антиохию, один из богатейших и важнейших городов Сирии; поскольку незадолго перед вторжением остготы отправили посольство в Персию, возможно, что это вторжение стало результатом сговора между готами и персами, стремившимися использовать занятость имперских войск на западе, в то время как готы пытались исправить ситуацию в выгодном направлении для себя. И при отсутствии Велизария готы под руководством нового короля Тотилы за короткое время сумели вернуть себе Равенну, Рим и большую часть Италии. Ромеям потребовалось еще десять лет мелких кампаний по всей Италии, чтобы окончательно сломить сопротивление остготов, но к этому времени завоеванная страна была настолько истощена, что едва могла содержать новоявленную имперскую бюрократию.

Амбициозные планы Юстиниана простирались очень далеко. Но на деле ко всему достигнутому ему удалось добавить только восстановление имперской власти в южной Испании, отвоеванной у вестготов, также ариан. Стремясь возродить былое величие Рима, император велел произвести кодификацию римского права, в результате чего появились «Дигесты» и «Кодекс Юстиниана», которые впоследствии предоставили основу для развития византийского законодательства. Стремясь играть роль правителя империи и защитника никейского вероучения (православия) и церкви, Юстиниан подавил последние очаги язычества в империи, а также провел ряд административных реформ и преобразований с целью модернизации государственного управления. Однако его стремление вмешиваться в церковные дела привело Юстиниана к конфликту с папской властью в отношении, например, так называемых «трех сочинений». В 543 г. император издал указ против написанных в IV–V вв. «трех сочинений» (авторами которых были Феодор Мопсуэстский, Феодор Кирхский и Ибат Эдесский, обвиненные монофизитами в несторианстве). Целью эдикта было умиротворение монофизитов. Документ должен был быть поддержан папой римским Вигилием. Тот и вправду — не сразу — поддержал эдикт, но это решение встретило сопротивление в Западной церкви, и в 553 г. Константинопольский собор осудил «три сочинения». Папа был арестован императорской гвардией и вынужден был подтвердить свое согласие. Однако новая попытка компромисса не удалась из-за отказа монофизитов принять «ново-халкедонскую» позицию.

Юстиниан отнюдь не всегда был популярен в империи. В 532 г. он едва не потерял престол во время крупного восстания в Константинополе, получившего название «Ника»; было организовано против него и несколько заговоров, разоблачавшихся до того, как их участники успевали перейти к делу. Историк Прокопий, сопровождавший Велизария в его походах и составлявший летопись правления, написал полную злобных нападок «Тайную историю», в которой осуждал буквально каждое действие Юстиниана. Книга Прокопия свидетельствует о враждебности, которую вызывала политика императора у различных лиц — в частности Велизария.

После своей кончины (565 г.) Юстиниан оставил империю, значительно расширившую свою территорию, но слишком растянутую как в военном, так и в экономическом отношении. Юстиниан видел в себе воплощение высшей римской власти; преемники Юстиниана столкнулись с новыми врагами, отсутствием наличных денег, постоянным недовольством населения высокими налогами и с потребностью в солдатах, со всеми расходами на их содержание. Племянник и наследник Юстиниана Юстин II начал с того, что перестал выплачивать ежегодный «взнос» Персии (фактически — крупную сумму, предназначенную для того, чтобы войска ее не нападали на империю; персидский царь квалифицировал это как дань), что послужило причиной очередной дорогостоящей войны на востоке. В 568 г. теснимые кочевниками-аварами (тюркским кочевым народом, подобно гуннам за два века до того находившимся в процессе становления собственной степной империи) германцы-лангобарды, оставив свое отечество, бежали с западного Дуная и Дравы в Италию. На севере Италии лангобарды легко прорвали оборону византийцев и создали в центральной части полуострова и на юге его ряд самостоятельных княжеств. Авары же захватили прежние земли лангобардов и превратились в основного противника Византийской империи на Балканах.

В период между серединой 570-х гг. и до конца правления императора Маврикия (582–602) империя смогла восстановить неустойчивое равновесие на востоке. Несмотря на несколько военных поражений, ромеям удалось также укрепить северную границу на Дунае, но спорные области в Италии и на Балканах были опустошены войной и не могли служить для снабжения армии. Маврикий умело использовал разразившуюся в Персии в 590–591 гг. гражданскую войну и помог свергнутому молодому царю Хосрову II победить соперников. Когда внутренний конфликт в стране завершился, между двумя империями был заключен новый договор, согласно которому Византия, — учитывая помощь, оказанную Хосрову, — получила назад некоторые земли и несколько крепостей, потерянных во время предыдущих войн.

Однако Маврикий был непопулярен в армии из-за неудачных войн на Балканах, а также в связи с его попытками взять под контроль финансовые средства, выделяемые на ведение военных действий. Последнее обстоятельство — справедливо или нет — расценивалось солдатами как скряжничество и жадность. Дело кончилось тем, что в 602 г. в войсках на Дунае вспыхнул мятеж, солдаты взяли Константинополь и посадили на трон своего ставленника центуриона Фоку. Вся семья Маврикия была вырезана, началась тирания Фоки (602–610). Хотя как правитель он производит впечатление некомпетентного политика, однако войска его удерживали позиции и на Балканах, и на востоке, в Персии, войска которой вторглись в пределы Византии под предлогом мести за Маврикия. Фока был популярен во многих регионах империи, но все-таки не во всех, и в 610 г. Ираклий, экзарх (военный губернатор) Африки, правивший в Карфагене, повел в поход флот, чтобы низложить Фоку. Одновременно с той же целью его двоюродный брат Никита отправился с сухопутным войском через Египет в Малую Азию. Фоку удалось низложить без особого сопротивления, и Ираклий был провозглашен императором. Часть войск осталась верной Фоке, так что за его низложением последовала непродолжительная гражданская война в Египте и Малой Азии. Однако в этот период империя не могла действенно обороняться от внешних врагов, и через несколько лет авары и славяне заняли большую часть Балкан, а персы в 614–618 гг. захватили Сирию и Египет и, поставив там своих наместников, продолжили наступление в Малой Азии. Италия, теперь разъединенная на изолированные друг от друга лангобардскими княжествами округа, была предоставлена собственной судьбе, что способствовало развитию автономии и ощущению самодостаточности. Это привело к фактическому отделению данного региона, лишь номинально остававшегося частью империи.

В 626 г. персы и авары, совместно осадившие Константинополь, потерпели поражение (современники связывали эту победу с покровительством Богоматери). Ираклий еще в 623 г. смело вторгся в Персию через территорию Армении, перенеся войну на коренные персидские земли. Проведя ряд блестящих военных кампаний, он разгромил армию Хосрова и заставил персидских полководцев просить мира. Сам Хосров был низложен и убит. Было восстановлено довоенное положение дел, и Византийская империя укрепилась. Однако, хотя граница номинально проходила по Дунаю, Балканы по-прежнему фактически не принадлежали Византии, за исключением мест нахождения ее войска, в то время как финансовое положение империи было катастрофически подорвано войнами.

Сложные церковные вопросы продолжали играть определяющую роль в политике. Недовольство, связанное с проводившимися Константинополем преследованиями в отношении монофизитов, — например, при Юстине II, — привело к некоторым компромиссным решениям в этой сфере, что было важно для закрепления за империей вновь отвоеванных у Персии территорий, значительная часть населения которых была монофизитами. При Ираклии патриарх Сергий и его советники предложили два возможных варианта разрешения этой проблемы: первый использовал в качестве своего рода компромиссной формулировки «моноэнергизм». Слово это означало единство божественной энергии, в котором соединялись и божественная, и человеческая природа. Компромиссов потребовала и необходимость исцеляющего прежние раздоры объединения перед лицом ислама, только что появившегося на исторической сцене. Сами поражения от арабов в духе основных воззрений того времени расценивались как следствие гнева Божьего, а потому от византийцев и их императора, помазанника Божьего, требовалось что-то предпринять, чтобы исправить положение. Конечно, Ираклий и патриарх Сергий шли на компромисс с монофизитами, имея все это в виду. Однако доктрина моноэнергизма не была принята частью высшего духовенства. Альтернативная доктрина «единой воли» (монофилетизма) первоначально была поддержана умеренными монофизитами, но в дальнейшем отвергнута как «твердыми» монофизитами, так и большинством западного духовенства, приверженного халкедонскому вероучению, однако сохранилась в качестве инструмента имперской политики и была подтверждена особым указом в 641 г. после кончины Ираклия. Но к тому времени земли, населенные монофизитами, были завоеваны арабами и сама цель компромисса оказалась утраченной.

Ислам зародился в Аравии, где различные формы христианства и иудаизм веками сосуществовали и боролись с различными местными верованиями. Особенно это касалось таких центров караванной торговли, как Мекка и Медина. Сам Мухаммед был уважаемым и известным купцом, который несколько раз ходил с караванами в византийскую Сирию. В Сирии и Палестине уже тогда жило много арабов, в основном земледельцев и скотоводов, а также наемников, защищавших границы империи от персов. Ислам, первоначально представлявший собой своеобразный синтез иудаизма, монофизитского христианства и традиционных арабских верований в рамках мессианской и скорее иудаистической, чем христианской, традиции, при Мухаммеде быстро превратился в стройную и непротиворечивую систему. Хотя проповедь его в своем начале встретила сильное противодействие даже со стороны его собственного рода Курейш, который контролировал торговлю в Мекке, а также местную святыню — Каабу, Мухаммеду и его сторонникам (к которым примкнули, в конце концов, и его родичи) к 628–629 гг. удалось распространить свои порядки на большую часть Аравии и заключить союз с племенем курейш. Теперь перед ними встал вопрос о дальнейшей судьбе ислама и о перспективах его распространения. После кончины Мухаммеда, традиционно относимой исламской традицией к 632 г. (хотя некоторые исследователи полагают, что это произошло несколько позже), последовал короткий период военных действий. Непосредственные преемники Мухаммеда руководствовались при этом и религиозным рвением, и желанием добыть военную славу, и обычной жаждой военной добычи и захвата земель, которые в то время принадлежали византийцам и персам. Византийцы, расплачиваясь за невежество часто менявшихся правителей и полководцев, а также потому, что их страна была истощена долгими войнами и раздорами, не могли организовать действенной обороны и потерпели ряд разгромных поражений, потеряв за десять лет Сирию, Палестину, Месопотамию и Египет. Персидская же империя полностью перестала существовать. Родилась новая, исламская империя — Арабский халифат.

Для Византии наиболее ощутимой потерей был Египет. Во время войн Ираклия его, хотя и ненадолго, оккупировали персы, но последствия для страны оказались самыми серьезными. Египет был житницей империи, поскольку именно оттуда поступал хлеб в Константинополь и другие крупные городские центры. Кроме того, богатый Египет вместе с Сирией давал львиную долю налоговых поступлений. Константинополю пришлось радикально перестраивать фискальную и административную системы, которые в итоге в VII в. приняли существенно иной облик, чем в предыдущем столетии.

Сократившаяся в размере и обедневшая Восточная Римская, или Византийская, империя была вынуждена теперь не только противостоять новому сильному и чрезвычайно удачливому врагу на Востоке. В ее распоряжении теперь находилось куда меньше ресурсов. Она потеряла контроль над ситуацией на Балканах и реальную власть в Италии, где находившийся в Равенне военный губернатор — экзарх, боролся со все возрастающими трудностями, стараясь сохранить имперскую власть.

Настойчивое стремление имперского правительства при Константе II придерживаться монофилетизма отражало необходимость поддержания авторитета империи, а также уверенность властей предержащих в том, что Господь наказывает ромеев за неспособность избавиться от разногласий внутри церкви. Однако такая политика вновь привела империю к конфликту с папством и западной церковью, а также вызвала оппозицию внутри самой империи, еще более усугубив ее политическую и идеологическую изоляцию. Начиная с 640-х гг. при Константе II (641–668), Константине IV (668–685) и Юстиниане II (685–695) в Малую Азию ежегодно вторгались арабы, опустошая обширные территории, что имело катастрофические последствия для населения и хозяйства пострадавших, особенно приграничных, регионов, а городская жизнь сосредоточилась в укреплениях, занятых гарнизонами. Ряд последовательных попыток сломить сопротивление Константинополя в 674–678 гг. не привел арабов к успеху — столицу удалось отстоять. Большая осада этого города в 717–718 гг. также кончилась поражением арабов, понесших большие потери. Однако при Константе II ситуация казалась настолько тяжелой, что в 662 г. он временно перевел двор на Сицилию. После его убийства в 668 г. имперский двор вернулся на прежнее место, но сам этот факт указывает на катастрофичность сложившегося тогда положения. В 695 г. Юстиниан II был низложен, но, после кратковременного правления нескольких узурпаторов, вернул себе трон в 705 г. Однако через 6 лет он был снова низложен и убит. Внутриполитическая и военная сумятица в стране продолжалась до 717 г., когда пришел к власти полководец Лев, провозглашенный императором Львом III (717–741). Именно он отразил в 717–718 гг. натиск арабов и восстановил относительный порядок в стране.

Стратегия арабов прошла несколько стадий развития. До победы в осаде 717–718 гг. сопротивление византийцев арабам было по преимуществу пассивным и ограничивалось попытками удержать укрепленные центры, избегая открытых стычек. Отдельные случаи редких побед объяснялись назначением особенно одаренных полководцев. Правда, во время гражданских войн в Арабском халифате в 680 — начале 690-х г. Юстиниан II смог ненадолго стабилизировать ситуацию в империи, но только с 720-х гг. Ромейская империя сумела эффективно противостоять арабам на поле брани и восстановила свой военный контроль над ситуацией. Тем временем сопротивление византийцев, сфокусированное на ключевых фортификациях и на стратегии уклонения от столкновений и создания всяческих сложностей врагу, позволило по крайней мере прекратить постоянные вторжения арабов в Малую Азию, чему способствовало и ее географическое положение. Хребты Тавра и Антитавра служили естественным препятствием для вторжений, поскольку там было очень немного перевалов, подходящих для движения войск. Кроме того, климатические условия региона не благоприятствовали тому образу хозяйственной деятельности, к которому привыкли арабы.

Балканский фронт также представлял серьезную проблему для Константинополя. Хотя формально Дунай продолжал оставаться границей империи и в 660–670-х гг., на практике только наличие в регионе имперской армии могло сдержать натиск славян, да и то лишь на некоторое время. В 679 г. ситуация изменилась в связи с появлением здесь тюрок-болгар — кочевников, вытесненных с родных пастбищ Приволжья экспансией хазар. Болгары обратились к Константину IV с просьбой предоставить им возможность поселиться на «ромейской» территории к югу от Дуная (сама река оставалась подконтрольной империи, поскольку ее патрулировал военный флот). Получив отказ, болгары переправились через реку и на другом берегу вступили в бой с византийским войском под командованием самого Константина. К сожалению для византийцев, из-за слабой дисциплины и ошибочных сигналов в их армии началась паника, и она потерпела поражение. В последующие два десятилетия болгары создали в регионе конфедерацию под своей гегемонией, подчинив славян и другие местные народности. К 700 г. Болгарское ханство сделалось сильной в военном и политическом отношении державой, представлявшей угрозу византийской Фракии. Такое положение просуществовало на протяжении трех столетий.

Несмотря на эти неудачи, в первой половине VIII столетия Византия вернула свою военную мощь, укрепила границы на юге Малой Азии вдоль хребтов Тавра и Антитавра и консолидировала фискальную и военно-административную систему, которая появилась в результате кризиса 640-х гг., и известна под общим названием «системы фем». В последнем году своего правления Лев III произвел краткую кодификацию римских законов под названием «Эклога», которая основывалась на кодексе Юстиниана и моральных принципах в духе Ветхого Завета и отражала дух того времени и его идеологические воззрения. Но в его царствование продолжало расти отчуждение между Римом и Константинополем, в основном вызванное проблемами церковной юрисдикции и имперской налоговой политики в Италии, а также и по идеологическим основаниям — из-за иконоборческой политики правителей империи. Причины возникновения этого движения сегодня не вполне ясны, однако еще с конца VII в. на первый план вышел вопрос о том, должны ли христиане почитать иконы Христа и Богородицы. Иконоборцы отвечали на этот вопрос категорическим «нет». Традиционно — отчасти благодаря пропаганде победивших в IX в. иконофилов — считалось, что источники, описывавшие массовые преследования, гонения и смерть многих почитателей икон, а также уничтожение самих икон предоставляют более-менее точный рассказ о событиях. Однако похоже, что иконофилы выдумали большую часть этой истории и преувеличили остальное. Лев III, по-видимому, являлся всего лишь умеренным противником почитания икон. Константин V начал проводить жесткую иконоборческую политику только после примерно восьми лет правления, и оба они как будто бы не уничтожали икон. Они стремились скорее к тому, чтобы убрать иконы из храмов, где они могли стать предметом необоснованного почитания.

Но как бы ни обстояло дело в действительности, именно при Льве III, хорошем полководце и государственном деятеле, начался новый подъем империи. Его сын Константин V, один из самых победоносных и популярных полководцев, прославленный герой в истории страны, использовал достижения отца, чтобы превратить Восточную Римскую империю в ведущую державу Восточного Средиземноморья и Балкан.

РАСЦВЕТ ВИЗАНТИИ: ОТ КОНСТАНТИНА V ДО ВАСИЛИЯ II

Константин V, наследовавший Льву III, в самом начале правления столкнулся с мятежом, которым руководил его свояк Артавазд, один из близких соратников Льва III, который, очевидно, счел себя законным претендентом на престол. Хотя Константину пришлось на время покинуть столицу, он за полтора года смог подавить мятеж и вернуть себе трон. Вопреки последующим свидетельствам иконопочитателей, не сохранилось доказательств того, что он уже в это время собирался продолжать иконоборческую политику отца, как утверждали впоследствии иконофилы. Однако после эпидемии чумы, поразившей Константинополь в конце 740-х гг., он решил организовать публичные обсуждения этого вопроса и в 754 г. созвал в Иерии поместный собор, на котором были сформулированы доводы противников почитания икон. Эти доводы были впоследствии, в 787 г., отвергнуты вселенским II Никейским собором, который официально восстановил иконопочитание. Хотя участие в иконоборческом движении нанесло ущерб репутации Константина, но значение его правления определяется его достижениями в других областях — изменениями военной и административной организации провинций, созданием небольшой элитной имперской армии, называвшейся тагма («ополчение»), улучшением фискальной системы, значительным пополнением имперской казны. Он умело управлял государственными финансами и разумным образом использовал ресурсы для организации целого ряда успешных военных походов как против болгар, северных врагов Византии, так и на востоке. Вторгнувшись со своими войсками в пределы Болгарского ханства, император, сломив яростное сопротивление противника, нанес ему тяжелый удар, поставивший под угрозу само существование этого государства. На востоке Константин взял ряд арабских крепостей, восстановил военный паритет между империей и халифатом, и обеспечил экономическую и политическую стабильность в этом регионе, что позволило разоренным провинциям после полуторавековой войны вернуться к мирной жизни.

Репутация Константина V у последующих поколений полностью связана с его иконоборческой позицией. Согласно традиции историков-иконопочитателей, Константин питал фанатичную ненависть к иконам и монахам, и исторические сочинения полны рассказов о тех беспощадных преследованиях, которые он обрушивал на своих подданных, лично или группами противившихся его политике. Утверждают, что он сжигал иконы и монастыри, превращал церкви в конюшни и совершал прочие святотатства. Однако тщательное изучение источников указывает на то, что многие из подобных повествований были рождены непониманием и пропагандой последующих лет. В самом деле, в источниках не содержится явных свидетельств уничтожения икон и преследований монахов. Нет и сведений о том, чтобы в эту борьбу с той или другой стороны были вовлечены большие массы людей. Конечно, имелись ревностные сторонники как иконоборчества, так и иконопочитания, в основном связанные с церковной и государственной иерархией на том или ином уровне, а также небольшая, но красноречивая монастырская оппозиция, в основном проявившаяся в правление Льва IV, Ирины и Константина VI. Но как бы то ни было, иконоборчество послужило императрице Ирине удобным инструментом для достижения политических целей, и очевидно, что принципы почитания икон были официально сформулированы только на II Никейском соборе 787 г.

Константин V скончался в 775 г. во время военных действий. Ему наследовал сын Лев IV (775–780), продолживший политику отца, хотя кратковременное правление не позволило ему оставить заметный след в последующей истории. После смерти Льва, последовавшей в 780 г., его жена, императрица Ирина, стала регентшей при юном Константине VI. В ее правление был созван Седьмой вселенский (II Никейский) собор, восстановивший почитание икон, и это решение было принято большинством иконоборческого духовенства. Хотя Ирина оказалась способной правительницей, обстоятельства ее царствования, как при ее сыне, так и после его гибели (в 797 г.), сложились так, что ее царствование не заслужило высокой оценки современников. Оправившиеся от поражений болгары одержали несколько побед, а на востоке войска талантливого халифа Гаруна аль Рашида снова превратились в реальную угрозу для Византии. Основной заслугой императрицы было возвращение Пелопоннеса и центральных областей Греции, не контролировавшихся имперской властью более столетия. Этому процессу сопутствовали обращение населения в христианство, учреждение церковной администрации и организация провинциальных войск, что к середине IX в. привело к подъему этого региона и возвращению его в состав Византийской империи.

Ирина была низложена в 802 г., и императором провозгласили ее министра финансов под именем Никифора I. Будучи хорошим администратором, он занялся рядом налоговых и связанных с ними реформ, составивших основу для административных преобразований, проведенных сменившими его правителями. В военном отношении ему удавалось сохранять статус-кво, пока в 811 г. его войска, зашедшие в глубь Болгарии, не были захвачены врасплох и разгромлены в битве при Плиске. В этом бою погиб сам император и большинство его военачальников. Его сын и наследник Ставракий скончался от ран в том же году, завещав престол в пользу свояка, Михаила I Рангавы (811–813). Он постоянно воевал с болгарами и в 813 г. потерпел поражение от их хана Крума, после чего отрекся в пользу своего полководца, ставшего императором Львом V (813–820). Умный полководец сумел победить болгар, однако восстановил в имперских масштабах политику иконоборчества, так как считал ее причиной былых побед Константина V. С 843 г. проблема иконоборчества снова вызвала раздоры в церкви и государстве. При преемниках Льва V — Михаиле II (820–829) и Феофиле (829–842) — в империи продолжался медленный процесс консолидации, начавшийся при Константине V. Несколько драматических неудач, таких как осада и потеря крепости Аморион в Малой Азии в 838 г., не смогли оказать негативного воздействия на долгосрочную тенденцию.

Византийское иконоборчество, как уже отмечалось, вероятно, затрагивало в основном жизнь духовенства, а также военной и гражданской верхушки общества. Огромное большинство населения если и было затронуто им, то продолжало свой привычный образ поклонения, следуя официальной линии лишь в тех случаях, когда это имело смысл. Противодействие иконоборчеству и враждебная ему пропаганда исходила в основном от наиболее активной части монашества. Эта оппозиция, возникшая после Седьмого вселенского собора 787 г., по-видимому, породила впоследствии ряд легенд о роли монахов в противодействии Льву III и Константину V, с целью обоснования особой роли и влияния монашества. Оно стало влиятельной силой в церкви после 840 г., и этим обстоятельством во многом объясняется иконофильство византийской историографии IX–X вв. Под влиянием главного придворного вельможи, евнуха Феоктиста, императрица, ставшая регентшей при малолетнем Михаиле III (842–967), после ряда совещаний, проведенных в 842–843 гг., согласилась на официальное восстановление почитания икон при условии не предания анафеме Феофила. Это событие, до сих пор отмечаемое как праздник «Торжества православия», в Константинополе ознаменовалось торжественным шествием. Однако большинство населения страны даже не заметило этого события.

После кончины халифа Муктасима в 843 г. в Арабском халифате началась гражданская война, чем воспользовалось византийское правительство, чтобы восстановить прежнее положение империи на Востоке. Теперь противник не мог выставить единую армию, и ромеям противостояли войска отдельных эмиров, начальствовавших над приграничными крепостями, например, в расположенном в Киликии Тарсе или более удаленной на восток Мелитене. Для оставшейся части столетия характерно ровное противостояние, хотя войскам империи удалось одержать ряд блестящих побед и вынудить арабов перейти к обороне. При Василии I (867–886) укрепление империи продолжилось: были произведены еще некоторые административные реформы. Однако в это время широко распространилась ересь павликиан — секты, которая приобрела большое влияние в восточной Анатолии и активно боролась против имперских властей (иногда пользуясь поддержкой арабов), с целью отторгнуть эту территорию от империи. Происхождение этой секты и суть ее верований не вполне ясны, однако она набирает силу с VII в., а в первой половине VIII в. оказывает организованный военный отпор правительственным войскам. После нескольких сражений с войсками еретиков Василий нанес им поражение, после чего переселил многих из них в балканские провинции.

Если на восточном фронте дела шли успешно, а отношения с болгарами развивались мирно вплоть до конца века, то положение в Центральном Средиземноморье и в Италии значительно ухудшилось. Равенна, последний оплот Византии в Италии, была в 751 г. завоевана лангобардами, которые сами вскоре попали под власть франков. К этому времени папство уже пользовалось значительной автономией и независимостью, поскольку военная поддержка со стороны империи была минимальной, а после 750-х гг. вызванное византийским иконоборчеством отчуждение между папством и византийской властью только возросло. Папы заключили союз с королями франков Пипином, а затем — с Карлом Великим, который стал играть в Италии (за исключением Сицилии) ту же роль, которую прежде играли императоры Восточной империи. В 800 г. папа римский короновал Карла Великого императором, что было воспринято в Византии как прямой вызов имперским притязаниям. Ряд возникших противоречий и проблем удалось разрешить дипломатическим путем, однако отныне Византии приходилось считаться с «возобновленной» и независимой от Константинополя Западной империей, интересы которой далеко не во всем совпадали с интересами империи ромеев и потенциально представлявшей собой военную угрозу. Ситуация еще более ухудшилась после того, как в 820-х гг. арабы завоевали сначала без особого труда Крит, а потом, постепенно, и Сицилию, которая сражалась куда более упорно, по одной уступая захватчикам крепости, причем сопротивление затянулось до конца столетия. Превратив остров в морскую базу, критские арабы превратились в одну из самых болезненных заноз в теле империи. Они совершали опустошительные морские набеги на приморские районы. Несколько крупных походов против них, организованных в IX в., окончились безрезультатно.

Положение на Балканах несколько улучшилось при Василии I после обращения в христианство вместе с некоторыми из приближенных болгарского хана Бориса, принявшего имя Михаила (852–889) и царский титул. При его дворе образовалась сильная провизантийская партия. Однако при царе Симоне, который был воспитан при константинопольском дворе и имел собственные имперские притязания, война возобновилась и с перерывами продолжалась до 920-х гг., причем во время нее сильная болгарская армия даже осаждала Константинополь. Долгожданный мир был заключен стараниями императора Романа I, захватившего власть флотоводца, ставшего вместе с сыновьями соправителем законного наследника престола Константина VII. Мирное время при провизантийских правителях Болгарии продолжалось до конца 960-х гг.

Как и в VI в., и в более ранние времена, у византийских императоров была еще одна постоянная забота. Великая степь, простиравшаяся от Венгерской равнины через южные области нынешней России до северного Каспия, была населена множеством кочевых народов (по большей части тюркских), и одна из важнейших задач византийской международной политики дипломатии состояла в том, чтобы добиться расположения правителей этих различных народов и побудить их к добрососедству с Византией. Эта цель достигалась в основном путем богатых подарков правителям (золотые монеты, шелка и т. п.) и раздачи им имперских титулов и почестей. После краха Аварской империи в 630-х гг. правительство Византии установило хорошие отношения с хазарами, чьи каганы, хотя и обратились в иудаизм, оставались верными союзниками большинства византийских императоров и, по просьбам последних, охотно нападали на болгар с севера, если те начинали военные действия против Византии, а также информировали Константинополь о развитии событий в регионе.

Хазарская империя начала сокращаться в размерах с конца IX в., теснимая различными степными народами, которых привела в движение экспансия печенегов и их союзников. Венгры (мадьяры), жившие к западу и северо-западу от Хазарии, с середины IX в. на территории нынешней Венгрии, к началу X в. создали свое государство, разгромив местные славянские княжества. Хазары, как и мадьяры, служили в византийских войсках наемниками, особенно в войнах против болгар, однако укрепившееся к концу X в. и принявшее христианство Венгерское королевство постепенно превратилось в потенциальную угрозу Византии на Среднем Дунае. Хазары продолжали играть важную политическую роль в Степи до середины X в., когда Киевская Русь, мощь которой к этому времени возросла, разгромила хазарское государство и сменила Хазарию в системе византийской дипломатии. Появление в конце IX в. печенегов (пацинаков) нарушило сложившуюся биполярную схему. Пришельцы воевали и с хазарами, и с мадьярами, заняв в степи регион между Доном и Дунаем. Их ценность для Византии, как противовеса и Руси, и мадьярам, была очевидной, особенно в войнах конца X в., но все же печенеги были опасными и ненадежными союзниками. В середине XI в. печенеги начали перемещаться на Балканы, где столкнулись с имперскими войсками. До начала гражданских войн и поражения при Манзикерте в 1071 г. их удавалось в какой-то мере сдерживать, но потом они стали грабить и опустошать пограничные регионы, почти не встречая сопротивления, и только в 1091 г. Алексей I смог разгромить их.

X столетие ознаменовалось для Византийской империи огромными достижениями как в культурном развитии, так и в смысле возвращения большинства бывших римских территорий на Востоке. Эти успехи начались благодаря победам талантливых полководцев при Льве VI (886–912) и Константине VII (912–959) и продолжались в правление «солдатских императоров» Никифора I Фоки (963–969) и Иоанна I Цимисхия (969–976). В эту эпоху в состав империи вошли значительные территории северной Сирии, были разгромлены войска эмиров на западе Междуречья, вновь отвоеваны Крит и Кипр, завоеван район Антиохии и едва не был снова присоединен Иерусалим. Хотя правление Василия II (976–1025) началось гражданской войной и поражением на Балканах, но и при нем продолжалось в целом восстановление и консолидация Византийской империи, и после продолжительной и тяжелой войны ему удалось разгромить Болгарское царство. Земли болгар были включены в состав империи и разделены на провинции, находившиеся под их собственным управлением. Дунай снова превратился в северную границу империи, а на Востоке эмират Алеппо и соседние с ним эмираты стали данниками Византии. Там ее соперником стал Египет, управляемый династией Фатимидов, которая также пыталась осуществлять экспансию в Сирии.

Царствования нескольких императоров, начиная с Романа I (920–944), ознаменовались также значительными переменами в жизни византийского общества. В VIII–IX вв. в империи постепенно оформляется новая социальная элита крупных чиновников и землевладельцев, со временем почти монополизировавших большую часть высших и средних государственных постов в империи. К X в. эта элита в регионах уже могла противостоять центральной власти, поскольку на эти региональные кланы возложено было проведение имперской политики и соблюдение общеимперского законодательства в провинциях. Противоречия внутри византийского государства, может быть, ярче всего проявились в стремлении крупных землевладельцев к захвату новых земель, в основном за счет сельских общин и мелких землевладельцев, которые составляли основу фискальной системы империи и ее провинциального фемного войска. В 920-х гг., после ряда тяжелых стихийных бедствий, сельское хозяйство страны, особенно провинций Анатолии, было расстроено, чем воспользовались богатые и знатные землевладельцы для того, чтобы поглотить наделы крестьян, присоединив их к своим поместьям. Правительство это не устраивало, потому что крупные землевладельцы имели возможность оказывать влияние на сборщиков налогов и платить налоги по минимуму, а кроме того, они скрывали потенциальных рекрутов от призыва на военную службу. Императоры пытались решить проблему, используя для этого мощь имперского законодательства, но добились лишь небольших успехов. И по мере того как ведущие члены этой общественной элиты все более и более принимали облик осознающей свои возможности аристократии, правительство стало применять ту же тактику, что и его оппоненты, превращая общественные земли в имперскую собственность, чтобы обеспечить устойчивый доход с этих поместий.

Именно представитель одного из этих кланов знати, Барда Склир, поднял мятеж против Василия II в самом начале его царствования — в 976 г., когда тот едва принял бразды правления от Иоанна Цимисхия. В 978 г. император обратился за помощью к Варде Фоке, представителю еще более древнего рода. Мятеж был подавлен, а Склир бежал в халифат, где его заточили в тюрьму. Однако после освобождения, с военной помощью арабов, в 987 г. он вернулся и снова устроил военный мятеж. Император снова послал против него Фоку, но тот на сей раз предал императора. Сначала он вступил в сговор со Склиром, но потом арестовал и заточил его, а себя выдвинул в качестве претендента на престол. Тогда император обратился за помощью к киевскому князю Владимиру. Согласно условиям договора, Владимир принимал христианство и брал в жены Анну, сестру императора. С помощью сильного славянско-скандинавского войска (в Византии этих воинов называли варангами) император Василий победил Фоку, который умер в 989 г. после второго сражения. Хотя Склир некоторое время продолжал сопротивление, мятеж вскоре закончился и наступил мир. Примечательно, что во время всех этих восстаний анатолийские военные и значительная часть местной знати охотно поддерживали мятежников, что отражало противоречия, порожденные социальным развитием империи.

Конец царствования Василия II именуют временем расцвета международного влияния Византии. Болгария приняла христианство (хотя и стала при этом рассадником ересей), христианской стала и верхушка киевской знати. В балканском регионе, к западу и юго-западу от Болгарии, также появилось много последователей православия, и таким образом создалась культурная зона византийского влияния не только на церковные дела других народов, но и на формы их государственного управления, литературные жанры, церковную музыку, одежду, быт. Сама же империя казалась несокрушимой. Она была богатой, располагала умелыми чиновниками и мощной, испытанной армией, которая почти всегда побеждала. Византия значительно расширила свою территорию и на Балканах, и на Востоке. Императоры, правившие после Василия II, не имели оснований думать, что это положение изменится когда-то в худшую сторону. Однако события середины XI в. показали, что это было заблуждением.

Политический упадок и культурное наследие Византии: от Константина VIII до 1453 г.

Правления преемников Василия II сравнивают с его собственным прославленным царствованием обычно не в их пользу. У Василия детей не было, а потому ему наследовал брат, Константин VIII, который правил всего три года, до своего ухода из жизни. Теперь выбор правителя зависел от его старшей дочери Зои. В период с 1028 по 1042 г. у нее последовательно было трое мужей, ставших благодаря этому императорами — Роман III Аргир (1028–1034), Михаил IV Пафлагонец (1034–1041) и Константин IX Мономах (1042–1055). Получив даром и приняв как должное мир и стабильность, достигнутые к концу правления Василия II, эти правители империи радикально сократили расходы на постоянную армию и пограничные войска, чтобы ограничить влияние военной элиты провинции, без учета изменившейся внешнеполитической ситуации. Можно утверждать, что этого изменения не понимали и провинциальные военные элиты, озабоченные, как правило, лишь своим положением в империи и взаимоотношениями с правящей кликой и самим императором. Более глубокие проблемы были в то время заслонены восстаниями в Болгарии в 1030–1940-х гг., вызванными неправильной налоговой политикой и политическим гнетом. Между тем императоров и их придворных должны были бы насторожить хотя бы первые вторжения в пределы страны тюркского народа печенегов, появившегося в это время на ее балканских границах. Восстание 1042–1043 гг. под руководством Георгия Маниака, командира имперских войск на Сицилии, быстро прекратилось из-за гибели предводителя, но оно показало, что недовольство провинциальной знати легко может найти поддержку военных. Кратковременное правление Исаака I Комнина (1057–1059), потомственного военного из Анатолии, показало, к чему идет дело. Хотя империя еще продолжала расширять свои пределы на Кавказе, ее попытки восстановить контроль над Сицилией и Южной Италией провалились, так что в начале 1070-х гг. Византия потеряла там последний оплот из-за агрессивной экспансии честолюбивых норманнов.

Экономическая и культурная история этого периода отчасти парадоксальна. С одной стороны, слабела центральная власть Византийской империи, с другой — успешно развивалась хозяйственная жизнь: сельские общины в провинциях, торговля в малых городах и местные ремесла, прежде всего — производство шелка. Процветали монастыри, и в то же время в создаваемых государством школах пробудился интерес к античности (особенно к классической философии), оживилась жизнь ученого мира.

В этот же период возникла новая дуалистическая ересь, связанная с движением богомилов; по-видимому, ее источником стала ересь павликианства, распространившаяся во Фракии в VIII–IX вв., о чем говорилось ранее, хотя богомильство было значительно менее агрессивно, чем павликианство, воинствовавшее при Василии I. Новая ересь стала особенно популярной в Болгарии, а в XI в. к ней присоединились даже некоторые представители имперской знати. Алексей I принял энергичные меры для подавления ереси богомилов, так что ее распространение осталось ограничено районом центральных Балкан (в Анатолии приверженцами ее были лишь единицы). Однако на Балканах она стала центром антивизантийской оппозиции. Там она продолжала играть важную роль до турецкого нашествия. Учение богомилов оказало влияние на развитие ереси катаров в Южной Европе.

Помимо печенегов на севере у империи в 1050-х гг. объявился новый враг в лице турок-сельджуков — ветви турок-огузов, которых византийцы звали узами. К этому времени они уже завоевали халифат и устремились из Ирака на север — на Кавказ и в восточные области Малой Азии. Император Роман IV Диоген (1068–1071) попытался пресечь их набеги, но после некоторых начальных успехов грубые тактические ошибки и измена в войске привели к поражению 1071 г. в битве при Манзикерте (Восточная Анатолия). Сами по себе потери в этом сражении были невелики, и свидетельства указывают на то, что стратегическую ситуацию вполне можно было исправить, однако в плен попал сам Роман. И, хотя турки отпустили его после недолгого пребывания в качестве гостя султана Алп Арслана, получив выкуп, императора за это время успели низложить. Разразилась гражданская война, и войска империи истощили свои силы и ресурсы в этой борьбе. Малая Азия осталась брошенной на волю врага, и турки-кочевники со своими семьями, стадами и шатрами заняли центральное плато, прекрасно соответствовавшее их образу жизни. Между тем гражданская война продолжалась, и ко времени, когда в 1081 г. трон захватил полководец Алексей I Комнин (1081–1118), Византия уже потеряла центральную Малую Азию, в то время как Балканы опустошали своими набегами печенеги, а норманны готовились вторгнуться в пределы империи с Запада.

Умелое управление, умная политика в отношении разных групп византийской знати и талант военачальника позволили Алексею к 1105 г. стабилизировать обстановку в империи. Печенеги были разгромлены и получили разрешение селиться на территории страны за службу в армии, норманны были вытеснены из Эпира, а натиск сельджуков удалось остановить. Частью всех этих успехов император был обязан войскам крестоносцев, которые в 1097–1098 гг., во время Первого крестового похода, прошли по территории Византии, частью — своей административной реформе; сыграл свою роль и его союз с рядом знатных кланов, позволивший восстановить центральную власть в провинциях.

При сыне Алексея Комнина, Иоанне II (1118–1143), были возвращены многие земли в Малой Азии, а при Мануиле I (1143–1880) укрепилось положение империи на Балканах и началось постепенное продвижение в Центральную Анатолию с целью возвращения этой территории. Однако тактические ошибки вновь вызвали поражение войск империи на этом фронте. В 1176 г., пытаясь подавить сопротивление сельджуков в центральной Малой Азии, император со своим войском попал в засаду и потерпел тяжелое поражение при Мириокефалоне. Эта битва опустошила казну империи, и вдобавок жертва оказалась напрасной. Византия после этого уже не могла вести в регионе войну подобного масштаба. Началась тюркизация и исламизация центральной Малой Азии, и правительство империи не могло эффективно противостоять этому процессу.

Правительство, правда, достигло некоторых успехов в войне с венграми на Дунае, но поражение в Малой Азии означало конец традиционно сложившейся Восточной Римской империи в ее установившейся территориальной форме. Она стала превращаться в европейское государство. В конце XI в. на исторической сцене появились относительно новые силы. С одной стороны, ведущую роль во взаимоотношениях между Византией и Западом стала играть морская держава Венеция, к которой присоединились Генуя, Пиза и Амальфи. В своем стремлении заручиться поддержкой Венеции против норманнов и иных врагов императоры пошли на большие уступки венецианцам, даровав ряд торговых привилегий этим городам-государствам (сначала — только Венеции, в которой они все еще видели часть империи, хотя на деле она таковой не была). В результате всего этого к концу XII в. морская мощь Византии была основательно подорвана, а ромейские купцы не могли самостоятельно вести конкурентоспособную заморскую торговлю. Хотя в прошлом влияние Венеции на историю Византии нередко преувеличивали, однако она и другие экономически развитые государства Италии оказали значительное влияние на имперскую политику.

В то же время осложнились отношения Византии с германскими императорами и зарождавшимся норманнским Сицилийским королевством. Отчасти причиной тому послужили крестовые походы. Крестоносцы не только создали ряд эфемерных государств вокруг Иерусалимского королевства, они стали проводниками интересов западных держав, тем самым неизбежно вторгаясь в сферу традиционных интересов Византийской империи. Иоанн II и Мануил I делали все от них зависящее, чтобы укрепить дружеские отношения с германскими императорами и не дать им выступить в союзе с занявшими Сицилию агрессивными норманнами, противодействуя им и папскому влиянию на Италию и весь регион Адриатического моря. Император Мануил I, проводивший искусную внешнюю политику, позволившую Византии стать ведущей державой региона, успешно использовал также тактику брачных альянсов; однако после его кончины созданная им система быстро распалась. И вскоре позиции империи, не располагавшей достаточными ресурсами, пошатнулись.

К сожалению, у Мануила не нашлось наследников, способных продолжать его дело. Его десятилетний сын Алексей II находился под влиянием матери Марии (дочери франкского короля). Это вызывало враждебность придворных, традиционно не принимавших «латинян», то есть представителей Запада. Эта вражда достигла кульминации в 1182 г., когда Андроник Комнин захватил трон и убил юного Алексея. Положение империи постепенно ухудшалось. Еще в 1171 г. распался ее союз с Венецией, когда Мануил попытался использовать как противовес этому государству Геную и Пизу, а в 1182 г. Андроник устроил резню генуэзских и пизанских купцов и других итальянцев, что настроило эти города-государства против империи. В 1185 г. норманны, воспользовавшись нестроениями в империи, захватили и разграбили Салоники, второй по величине город Византии. Узурпация Андроника дала начало двадцатилетней смуте, сопровождавшейся частыми переворотами. В том же году сам Андроник был свергнут и убит. Вместо него стал править родич Комнинов, Исаак II Ангел (1185–1195), преемником которого стал его брат Алексей II Ангел (1195–1203), в свой черед устраненный Алексеем III. Но в 1203 г. во время Четвертого крестового похода, когда армия крестоносцев подошла к Константинополю, Алексей III потерял трон, и его сменил Алексей IV.

Осложнилось и положение на Балканах. В ходе восстания 1186 г. имперские гарнизоны были разбиты, и Болгария восстановила свою государственную независимость. В 1190 г. Исаак II при попытке подавить восстание болгар потерпел тяжелое поражение. В то же время Сербия, являвшаяся вассалом империи, начала отдаляться от нее, отчасти благодаря войнам Византии с Венгрией. В дальнейшем ситуацию в Болгарии удалось стабилизировать благодаря военным успехам и брачному альянсу, но стало очевидно, что могущество империи подорвано на всех направлениях. К 1196 г. Сербия стала искать политическую поддержку уже не в Византии, а в Риме, и положение в Болгарии сделалось безнадежным. Во время Третьего крестового похода (1189) Кипр был захвачен сначала английским королем Ричардом I, затем — рыцарями Храма (тамплиерами) и, наконец, в 1192 г. — графами Лузиньян.

Смертельный удар Византийской империи в ее ромейской форме, выстоявшей во многих испытаниях, нанес Запад во время Четвертого крестового похода. Первоначально намеревавшиеся вторгнуться в Египет крестоносцы обнаружили, что сильно задолжали Венеции, которая предоставила им корабли и отчасти финансировала все предприятие. Венецианцы пытались использовать неурядицы в Константинополе, чтобы сохранить и упрочить свои торговые привилегии и торговлю в Восточном Средиземноморье. Присутствие в Венеции Алексея IV, претендента на имперский престол, облегчало задачу венецианцев.

В 1203 г. крестоносцы подошли к стенам Константинополя. Им удалось добиться того, чтобы престол перешел к соправителям Алексею IV Ангелу и его слепому дяде Исааку II (которого ранее низложил и заточил Алексей III, бежавший теперь из столицы). Оказавшись на троне, Алексей IV обнаружил, что не в состоянии выплатить обещанные награды, а поскольку ситуация еще более ухудшилась, оказался в своей стране в изоляции. В начале 1204 г. произошел новый переворот. Алексей IV был свергнут и убит Алексеем Дукой (Алексеем V), но это лишь осложнило ситуацию. 12 апреля Константинополь пал. Крестоносцами было захвачено невероятное количество добычи: один из участников похода утверждал, что такого количества добра в одном городе не было взято от сотворения мира. Город, никогда прежде не попадавший в руки врага, в котором со дня основания Константином I скопилось невероятное количество драгоценностей, произведений искусства, изваяний, предметов литургического и церемониального обихода, был беспощадно разграблен. Мародерство продолжалось три дня. Некоторые из наиболее заметных произведений поздневизантийского искусства можно в наше время увидеть в Венеции.

Алексей V бежал, но вскоре был схвачен и казнен. На престол был возведен латинский император Балдуин Фландрский. Земли Византии разделили между собой победители; Венеция получила все те территории и приморские области, которых она добивалась. Грецию поделили между несколькими правителями. Ахейское княжество (Морея) и герцогство Архипелага стали вассалами константинопольской Латинской империи, королевству Салоники подчинялись теперь правители Афин и Фив, в то время как графство Кефалония (которое вместе с островами Итака и Занте с 1194 г. находилось под управлением Италии) номинально подчинялось Венеции, хотя на деле являлось автономным, а с 1214 г. признало своим верховным правителем князя Ахейи. Правитель Эвбеи (Негропонта) считался вассалом Салоник и Венеции.

И все же Византия после этого не перестала существовать. Напротив, невзирая на потерю существенной части территории, появились даже новые претенденты на престол. В западной части Балкан с центром в северо-западной Греции образовалось независимое княжество, Эпирская деспотия, просуществовавшее до XV в., во главе с представителями одной из ветвей династии Ангелов. В центральном и восточном Понте возникла более или менее независимая Трапезундская империя, которой правили Комнины. В западной части Малой Азии, где благородный Константин Ласкарис сохранял контроль над существенной частью бывшей византийской территории, возникла Никейская империя с центром в Никее. Императором ее был объявлен брат Константина Ласкариса — Феодор, как зять Алексея III обладавший некоторой легитимностью. Помимо этих «легитимных» территорий болгарский царь Калоян создал на Балканах государство, не уступавшее могуществом царству Симеона в X в. В 1205 г. Калоян разгромил и пленил латинского императора, а 1230-х гг. болгары угрожали привести византийский Эпир в вассальную зависимость от Болгарского царства.

У Латинской империи, по сути дела, не было будущего. Правители Эпира пытались с помощью германского императора Фридриха II и сицилийского короля Манфреда установить равновесие сил на Балканах, чтобы впоследствии вернуть Константинополь. С другой стороны, никейским императорам удалось заключить союз с Генуей, таким образом создав противовес морскому владычеству Венеции. В 1240–1250-х гг. они сумели расширить свою территорию в Европе, за сим последовало возвращение некоторых удерживавшихся франкскими правителями земель, хотя в 1248 г. Монемвасия была вынуждена на какое-то время подчиниться франкам. К концу XIII в. часть Центральной Греции вновь стала византийской: провизантийское княжество Морея контролировало значительную часть центрального и юго-восточного Пелопоннеса. Однако на севере продолжало существовать независимое княжество Ахейя. В самой Малой Азии политика умиротворения сельджуков позволила временно стабилизировать границы. В 1261 г., когда большая часть латинских войск отправились из Константинополя в военный поход, небольшое войско никейцев вошло в город и отвоевало его, изгнав оставшиеся войска противника и чужеземное население. Константинополь снова стал столицей Византийской империи.

Несмотря на эти временные успехи в Малой Азии, последние два века истории Византии представляют собой период постоянного сокращения ее территории, когда была постепенно утрачена Малая Азия, а сама империя превратилась в данницу растущей Оттоманской Турции. При Михаиле VIII (1259–1282) империи удалось расширить территорию в Пелопоннесе и сделать своими вассалами франкские княжества в этом регионе. Благодаря союзу с Генуей и Арагонским королевством (а время от времени — и с папами) Византии удалось снова превратиться во влиятельную державу, способную сопротивляться силам, стремившимся к ее ослаблению и разрушению. Однако при Андронике II (1282–1328) правительство не смогло эффективно действовать в ухудшившихся внешних обстоятельствах. Перенос внимания правительства на Константинополь привел к тому, что азиатские провинции оказались в пренебрежении именно в то время, когда монголы ослабили власть сельджуков над кочевыми туркменскими племенами, и те стали беспрепятственно вторгаться в слабо защищенные области византийской Малой Азии. Большая часть юго-западных и центральных районов были потеряны к 1270 г., а внутренние районы, в том числе важная долина Меандра, подпали под власть турок к 1300 г. Независимые тюркские княжества, или эмираты, вместе с оперявшейся оттоманской державой представляли постоянную угрозу для еще остававшихся за империей земель. К 1315 г. были потеряны последние территории в Эгейском регионе, а в 1337 г. капитулировала Вифиния. Кроме того, наемное каталонское войско, начиная с 1303 года помогавшее Андронику II воевать с турками и другими врагами, выступило против империи, после того как правительство не удовлетворило требования солдат об оплате. В 1311 г. каталонцы, разгромив войска герцога Афинского, захватили этот регион и удерживали его до 1388 г. Аналогичным образом поступали и другие наемные войска. Ресурсов империи явно не хватало для организации более или менее эффективной обороны, и постепенно она стала даже утрачивать возможность оплачивать наемников. Ко времени кончины Андроника в 1328 г. правительство Византии контролировало лишь несколько городов.

Потеря полунезависимого региона Филадельфии, завоеванного турками к 1390 г., означала конец византийской Анатолии. Ситуацию в значительной мере ухудшали междоусобицы, раздиравшие империю после смерти Андроника II; войны эти в существенной части были вызваны соперничеством личных и семейных группировок внутри византийской знати. Еще в 1321 г. поднял мятеж собственный внук Андроника II, который после четырех лет стычек и столкновений в 1325 г. добился провозглашения его соправителем под именем Андроника III. Конфликт вновь вспыхнул в 1327 г., однако в 1328 г. Андроник II скончался, оставив империю внуку, который оставался у власти до 1341 г. После этого раздоры начались снова. Регенты, представлявшие юного Иоанна V (сына Андроника III), среди которых роль первой скрипки играли вдовствующая императрица Анна Савойская и великий дука Алексей Апокавк, объявили врагом империи Иоанна Кантакузена. В качестве великого доместика Иоанн Кантакузен являлся ведущим среди министров предшествовавшего императора, и теперь, собрав сильное войско, он сам предъявил претензии на престол. Положение осложнялось социальными и религиозными противоречиями. Подъем исихазма — мистического течения, особенно популярного в среде монашества, — вызвал разделение внутри церкви, поскольку существенная часть высшего духовенства вместе с патриархом яростно противостояла этому учению. Власти Константинополя обнаружили, что исихасты, в особенности связанные с горой Афон — центром византийского монашества, вступили в союз с Иоанном Кантакузеном, который таким образом заручился поддержкой Григория Паламы, одного из крупнейших богословов последних веков истории страны, ведущего проповедника исихазма и выдающегося оратора. Однако регентство сумело восстановить провинциальные города против аристократической партии, которую возглавлял Кантакузен.

Народные восстания в ряде регионов привели к изгнанию многих сторонников Иоанна Кантакузена, и сам он в итоге бежал к сербскому царю Стефану IV Урошу. Этот союз отвечал экспансионистским устремлениям Сербии, но просуществовал недолгое время, так как Иоанн в дальнейшем заключил союз с Иоанном Ангелом, правителем практически независимой провинции Фессалия. В ответ сербский царь вступил в альянс с Константинополем. Пользуясь поддержкой турок, Кантакузен продолжал воевать до 1245 г. и после свержения регентства и убийства Алексея Апокавка в 1346 г. провозгласил себя в Адрианополе императором Иоанном VI. В 1347 г. он вступил в Константинополь, где его короновал патриарх.

Победа Иоанна означала и победу исихазма, выступавшего против всякого компромисса с католицизмом. Начиная с 1351 г., когда исихазм стал официальной доктриной византийской церкви, на первый план выступили ее консервативные антизападные устремления, что оказало значительное влияние на последний век развития византийской политики и культуры, особенно в отношении к западному христианству и его культуре. Политическое и экономическое положение Византии теперь сделалось попросту отчаянным. Пользуясь слабостью империи, сербский царь Стефан присоединил Албанию, восточную Македонию и Фессалию. К этому времени в составе Византии оставались лишь область Фракии возле Константинополя, округ Фессалоник, часть Пелопоннеса и северные эгейские острова. Однако каждый из этих районов фактически был уже в той или иной мере самостоятельным, и они числились в составе империи скорее номинально, по традиции. Междоусобные войны подорвали экономику и этих районов, так что там с трудом собирали даже невысокие налоги. Характерный факт: годовой доход Галаты, генуэзской торговой колонии, расположенной на противоположном от Константинополя берегу Золотого Рога, в семь раз превышал доход имперской столицы.

Начиная с 1350-х гг. у империи появился в Европе новый враг. Оттоманы проникли на континент в 1344 г. по приглашению Кантакузена, искавшего у них поддержки против Иоанна V. В итоге они принялись закрепляться в Европе и в 1360-х гг. захватили основные города Фракии, а в 1387 г. Фессалоники. К началу XV в. в Греции за империей оставалось только Морейское княжество и несколько Эгейских островов.

Вообще же история имперских земель после 1204 г. трудно поддается описанию, поскольку их по прямой и боковым линиям наследовали разные владетели, они доставались разным лицам вследствие брака, их завоевывали ближние и более дальние соседи империи, затем снова отвоевывали императоры и т. д. Хорошим примером может послужить история островов. После 1204 г. значительная часть южных Эгейских островов попала под власть Венеции, и, хотя власть в Византии была в XIII в. временно восстановлена, Наксос оставался центром латинского герцогства Архипелага, основанного в 1207 г. на Кикладах родичем венецианских дожей Марко Санудо, располагавшим отрядом склонных к пиратству торговцев и дворян. Поначалу герцогство считалось вассалом Латинской империи, но потом оно перешло под власть Ахейи (1261), затем — Неаполя (с 1267 г.), хотя на него претендовала и Венеция. В 1385 г. на смену династии Санудо пришла лангобардская династия Криспи, которая сохраняла независимость герцогства вплоть до середины XVI в., когда оно было завоевано турками. Другими островами в разное время владели венецианцы, генуэзцы, рыцари ордена госпитальеров и, наконец, турки. Остров Родос играл видную роль в борьбе рыцарей-госпитальеров против оттоманов в период с 1309 г. и до падения в 1523 г., когда рыцарям было разрешено переселиться на Мальту. Находящийся в северной части Эгейского моря Лемнос оставался византийским до 1453 г., после чего на некоторое время перешел во власть правившего на Лесбосе (чья независимость от оттоманов закончилась в 1462 г.) семейства Гаттилузи. В 1460 г. вместе с Фасосом, сдавшимся туркам в 1465 г., он стал собственностью Димитрия Палеолога, бывшего деспота, то есть правителя княжества Морея, а в 1479 г. перешел во власть турок. Другие острова имели не менее пеструю историю. Наксос и Хиос были завоеваны только в 1566 г., а Тенедос оставался у венецианцев до 1715 г.

Продвижение турок в Европу довершило упадок и ослабление Византии. В 1371 г. турки разгромили сербов при Марице, в 1388 г. Болгария стала данницей Турецкой империи, а в 1389 г. в битве при Косове (возможно незначительной, вопреки местному преданию) турецкие войска сломили сопротивление сербов, сделав Сербию зависимой страной. Турецкая агрессия вызывала большое беспокойство на Западе. Против них был организован крестовый поход под руководством венгерского короля Сигизмунда, но его армия в 1396 г. потерпела тяжелое поражение в битве при Никополе. Византия, оказавшись «между двух огней», пыталась играть на противоречиях между Западом и Турецкой империей. Одним из возможных решений была уния католической и православной церквей, с неизбежным подчинением Риму, и за этот вариант выступала часть аристократии и высшего духовенства. Монашестро и значительная часть сельского населения были решительно против этого компромисса, считая предпочтительным подчинение туркам. Враждебность к «латинянам» прочно укоренилась в сознании большинства православного населения, как самой Византии, так и сопредельных ей регионов. Но ни одна из этих двух партий не могла эффективно проводить свою стратегию в империи, и западные державы предпочитали не вмешиваться в дела «греков».

В 1401 г. турецкий султан Баязид начал готовиться к осаде Константинополя. Однако последний час Византии еще не настал. В это же самое время войска Тимура (Тамерлана) вторглись в Малую Азию. В битве при Анкаре (1402) турки потерпели поражение, и им пришлось стать вассалами Тимура. Воспользовавшись возможностью, византийцы тем временем сумели подчинить себе расположенные на Пелопоннесе небольшие латинские государства.

Но передышка оказалась недолгой. После кончины Тимура, последовавшей вскоре после этих событий, Турецкая империя снова обрела самостоятельность и даже укрепила свою власть. Турция продолжала экспансию на Балканах и закрепилась в Анатолии. Император Иоанн VIII много ездил по Европе, пытаясь заручиться поддержкой против турок. Он даже согласился на церковную унию с католиками на Флорентийском соборе 1439 г., но это не спасло положения. Его усилия закончились крестовым походом Запада против турок, но войска крестоносцев были разгромлены в битве при Варне в 1444 г. В 1453 г. Мехмет II начал осаду Константинополя. Через несколько недель оснащенные тяжелой артиллерией турецкие войска проделали первые бреши в построенных Феодосием стенах древнего города. Преодолевая отчаянное сопротивление византийцев и их западных союзников, которых было гораздо меньше, чем осаждавших, турки ворвались в город 29 мая того же года. Стены города были разрушены турецкой гвардией — янычарами. В этом бою погиб последний император Константин XI, тело его найти не удалось. Константинополь (Стамбул) стал новой столицей Оттоманской империи, а оставшиеся малые греческие государства были вскоре поглощены Турцией. В 1460 г. была завоевана Морея, через год была покорена Трапезундская империя. Византийская империя, побеждавшая в течение тысячи лет всех врагов на Западе и на Востоке, перестала существовать.

ОБЗОР СОСТОЯНИЯ В ПОЗДНЕРИМСКОЕ ВРЕМЯ

Часто недооценивают то обстоятельство, что история всех обществ во многом определяется физическими параметрами: географическим положением, климатом, наличием природных ресурсов (как пищевых, так и минерально-сырьевых). В позднеримском мире выделяются три основных географических региона: Малая Азия, или Анатолия (приблизительно — нынешняя Турция), Левант, или Ближний Восток, включая Египет, и Балканы, причем Средиземное и Черное моря объединяли эти существенно различные регионы и обеспечивали их связь с лежащими вне указанных пределов Италией и Северной Африкой. Климатическо-географические условия этих разных регионов определяли тип земледелия и пастбищного скотоводства в регионах империи и во многом — характер государственных доходов. В Малой Азии можно выделить три района — центральное плато, прибрежные равнины и разделяющие их горные хребты. Климат центрального плато характеризуется большой амплитудой зимних и летних температур, в отличие от более мягкого, «морского» климата прибрежных районов. Поэтому там была и более высокая плотность населения, и более активно развивалось сельское хозяйство. В районе плато (если не считать плодородных речных долин) развивалось в основном пастбищное скотоводство (овцеводство, коневодство, разведение крупного рогатого скота). На Балканах климатические условия более сложны и разнообразны, но если включить обширные Фракийскую и Фессалийскую равнины, а также плодородную долину Дуная, и там возможен был довольно высокий уровень развития сельского хозяйства. Очень благоприятные условия для развития сельского хозяйства существовали в долине Нила, в Палестине и западной Сирии. На прибрежных равнинах Туниса можно было выращивать злаки и оливы. Большую часть необходимого для населения хлеба Рим ввозил из Африки, а Константинополь очень зависел в этом отношении от Египта. Правительство заключало с этой целью договоры с купцами-корабельщиками, которые обязаны были, под контролем государства, поставлять хлеб за фиксированную плату и получали за это определенные налоговые и юридические привилегии.

Все эти земли первоначально входили в состав Римской империи, и хотя при Юстиниане I (527–565) Византия возвратила часть земель Италии и Северной Африки, прежде завоеванных остготами (Италия), визиготами (Испания) и вандалами (Северная Африка), на протяжении всей своей истории Восточная империя чаще всего включала в себя лишь Балканы, Малую Азию, Эгейские острова, Кипр и Крит. Лишь после арабских завоеваний картина эта претерпела драматические изменения. После 700 г. н. э. до конца VIII — начала IX в. многие из регионов империи практически обладали независимостью — некоторые области Италии, Сардиния, Балеарские острова и др. В X–XI вв. в состав Византии на короткое время вернулись отдельные районы северной и западной Сирии и территория нынешнего Ливана.

Людские и налоговые потери в VII в. привели к существенной трансформации имперских общественных институтов. Природа земель, оставшихся в распоряжении империи, вкупе с сокращением доступных ресурсов, отныне в первую очередь определяла политические, экономические и стратегические перспективы, оставшиеся открытыми перед правителями Византии.

Остававшиеся в это время в пределах империи регионы не принадлежали к числу самых богатых ее провинций. Например, Египет являлся житницей Константинополя и давал империи львиную долю доходов от сбора налогов. По данным поздних римских источников, по восточной половине империи (за исключением Италии и Африки, которые давали около одной восьмой доли общего дохода) было рассчитано, что Египет давал Восточной Римской империи около трети доходов (зерном и деньгами), собранных с ближневосточных и балканских провинций (префектуры Ориент и Иллирик). Было также подсчитано, что доходы империи от регионов, расположенных на Балканах к югу от Дуная, были по самому приблизительному подсчету примерно равными. Однако в позднеримское время основные доходы за пределами Египта поступали из богатых регионов — Сирии, Месопотамии (северного Ирака), Евфратензии, Осроены (области к северу и югу от Евфрата в верхнем течении), Финикии (Ливана и Сирии), Палестины и Киликии (совр. турецкая провинция Адана). Все они были завоеваны арабами в 640-х гг., и только часть этих земель вернулась в состав Византийской империи в X столетии. Поэтому после потери Египта и указанных восточных провинций при сохранении эффективного контроля над прибрежными областями Балкан полный доход империи сократился до сравнительно небольшой части доходов, какие она имела в VI в. (вполне обоснованной кажется одна из оценок, называющая сокращение до четверти прежней величины). Карты 8 и 3 иллюстрируют сущность происшедших перемен.

Самыми населенными районами Малой Азии были узкие прибрежные равнины на севере и юге, а также более обширные равнины Эгейского региона, пересеченные западными предгорьями центрального плато, простирающимися с востока на запад. В основном в этих районах были сосредоточены города, хотя часть их находилась и в глубине Малой Азии, — в тех местах, где более мягкий климат защищал от крайностей зимних холодов и летней жары, характерных для более открытого центрального плато и восточных гор. Плато и в Средние века, и в новое время использовалось по большей части для пастбищ, а на плодородных равнинах выращивали хлеб, овощи, виноград, оливы. Экономическое процветание практически всех городов зависело от окружавших их сельских регионов, поскольку высокая стоимость сухопутной перевозки продуктов питания — особенно зерна — на большие расстояния практически исключала ее возможность. Лишь те города, которые располагали удобными гаванями или другими возможностями прохода к побережью, могли развиваться как центры дальней — и местной — торговли и товарообмена, и могли позволить себе ввозить припасы во время дороговизны. С политической и военной точки в позднеримское время и до начала VII в. Анатолия в основном пребывала в мире, если не считать разбоя в некоторых глухих районах, например в Исаврии, и непродолжительных гражданских войн в конце V в., затронувших этот же регион и некоторые области западной Анатолии.

Римское государство часто переселяло людей из одного региона империи в другой, чтобы решить демографические или фискальные проблемы, а также для искоренения ересей; также поступали и правители Византии с конца VII по IX в. Таким образом в Анатолию переселялись славяне и другие группы балканского населения, а в Юго-Восточную Европу попадали группы еретиков, несущих с собой дуалистические идеи, которые легли, например, в основу ереси богомилов в Болгарии в X–XI вв. В XI столетии и позднее имела место крупная миграция сирийцев и армян в юго-западную Малую Азию. Она стала результатом как экспансии империи на Восток, так и сельджукской угрозы, которая возникла в середине XI в.

После появления турок-сельджуков в 1060-х гг., поражения имперских войск в битве с турками-сельджуками при Манзикерте в 1071 г. и последовавшей за этим борьбы политических партий восточная и центральная Малая Азия отошли к туркам. В правление Алексея I (1081–1118) с помощью европейских крестоносцев Византии удалось вернуть часть этих утраченных земель. Успех этот был закреплен при его преемниках Иоанне II и Михаиле I, в период до 1180 г. Но недостаточность ресурсов империи и сила растущего Оттоманского государства привели к тому, что в XII в. территория Византии оказалась ограниченной северным и южным побережьями и западными приморскими равнинами региона. В период Латинской империи (1204–1261) преемница Византии, Никейская империя, смогла в известной степени восстановить контроль над западной Анатолией. После реставрации в 1261 г. империи со столицей в Константинополе приоритетные интересы нового правительства переместились в другие регионы, и турецким военачальникам удалось постепенно свести владения Византии в Анатолии к нескольким небольшим приморским анклавам и городам — крепостям.

Около двух третей территории Балканского полуострова занимают горы, хотя и не очень высокие; прежде всего, это Динарское нагорье, пересекающее западные Балканы в направлении с юга на восток, и примыкающий к нему Пиндский хребет, господствующий в западной и средней Греции. Ответвления и отроги этих гор возвышаются над южной Грецией и Пелопоннесом. Собственно Балканская горная цепь (тюркское balqan, «лесистые горы», греч. Haimos) проходит к северу от Греции, простираясь на 550 километров от р. Морава до Черноморского побережья, в то время как Родопские горы дугой ответвляются от нее, проходя через Македонию до Фракийской равнины. Прибрежные равнины и речные долины не очень велики по размерам. В регионе существуют значительные климатические различия — от прибрежного средиземноморского климата до континентального в глубине полуострова, в горных районах. Такие климатогеографические особенности определили и историю этого региона, в особенности когда речь идет о коммуникациях. Южная часть Балканского полуострова не имеет определенного географического центра. В Средние века главными городскими центрами ее были Константинополь и Фессалоники, но они находились на периферии самого полуострова с его разнообразием климатогеографических и этнических районов. Этими факторами определяется и степень византийского политического контроля над этими регионами в Средние века. В Родопских горах — быть может, наиболее труднодоступной области этого региона — так же, как и в горах Пинда, государственная власть и в римские, и в византийские, и в турецкие, и в более поздние времена оставалась фактором, достаточно удаленным от повседневной жизни обитателей этих мест. Как и в наиболее труднодоступных областях Малой Азии, язычество и ереси могли сохраняться здесь без особого вмешательства и контроля со стороны государственных и церковных властей.

Такие климатогеографические факторы определяли и характер землепользования. На высокогорных территориях здесь доминируют леса и кустарники; предгорья покрыты лесами, кустарниками и лугами, которые можно использовать как пастбища. Интенсивное земледелие могло успешно развиваться только на равнинах Фессалии и Македонии; речные долины и связанные с ними приморские равнины (например, окружающие Аргосский и Коринфский заливы) обладают схожим, но все-таки ограниченным потенциалом. В этих регионах выращивали хлеб, виноград, оливы, разводили фруктовые сады. Естественным образом характер заселения обоих крупных городских центров и сельских общин во многом определяется этими особенностями. И эта связь ландшафтов гор, долин, прибрежных равнин и самого моря в значительной мере определили военную, политическую и культурную историю Балканского региона, а особенно его южной части. Так, например, окруженные морем (за исключением северных областей) прибрежные районы с протяженной береговой линией, с ее глубокими заливами и бухтами, служили естественным средством сообщения и распространения общих культурных элементов даже для внутренних регионов Балкан. С другой стороны, южная часть Балкан, Греция и особенно Пелопоннес, легко доступные с моря и с юга, и с запада, и с северо-востока — с Черного моря, делали этот регион уязвимым для вторжений. Политическая география Византии сыграла ключевую роль в ее историческом развитии.

КОММУНИКАЦИИ

Одним из главных достижений римских армий в основной период завоеваний, проявившийся с 100 г. до н. э. по 100 г. до н. э., было, конечно, создание сети магистральных дорог-артерий, связавших провинции между собой и с крупными центрами империи, а также обеспечивших быстрое перемещение людей и грузов. И хотя, конечно, именно эта система дорог сделала римскую армию столь эффективной при отражении внешних угроз и в использовании ресурсов, она также в высшей мере способствовала и невоенным коммуникациям и передвижению товаров, народов, новостей и идей. Однако в период заката Римской империи, с конца IV–V вв. н. эры, обслуживание дорог, забота о которых была возложена на города и осуществлялась местными властями, также приходит в упадок. Отчасти это стало результатом смены приоритетов в распределении и использовании ресурсов, находившихся в распоряжении городских властей. Возможно, это свидетельствует и об упадке инженерного мастерства в империи как таковой, так и во всей армии в частности. Одним из следствий таких перемен стали ограничения, наложенные государством на использование колесного транспорта в позднеримские времена. Было установлено деление на «медленную почту» (с использованием быков и тяжелых повозок) и «быструю почту» (с использованием лошадей, пони, легких повозок или вьючных животных). В византийские времена в целом сохранилась система курьерской связи, но границы между этими двумя видами связи, по-видимому, стерлись.

Не все дороги строились для одних и тех же целей и по одному образцу. В источниках упоминаются широкие дороги и узкие тропы, мощеные и не мощеные, подходящие для повозок и колесного транспорта и не подходящие. Конечно, больше других заботились о состоянии дорог, имевших стратегическое значение. По вполне понятным причинам наиболее важные в стратегическом значении дороги обыкновенно и лучше обслуживались. Ограниченное количество иногда противоречащих друг другу источников указывает на то, что после VI в. ряд ключевых маршрутов поддерживался только силами населения и ремесленников региона, через который проходила та или иная дорога. Таким образом, в Малой Азии начиная примерно с середины VII в. возникает сеть магистральных дорог, преимущественно военного назначения, связанных с крупными военными лагерями и гарнизонами в стратегически важных пунктах. То же самое можно сказать и о Балканах, хотя маршевые лагеря, подобные тем, что существовали в Анатолийском регионе, известны там лишь в более позднее время — в XII в. и позднее. Обслуживание этих дорог производилось местными властями и не слишком регулярно; насколько можно судить по имеющимся у нас сведениям, многие из них были узкими, подходящими лишь для вьючных животных, и мостили их только на подступах к городам и крепостям. Схема основных дорог в Малой Азии и на Балканах представлена на картах 9 и 10.

Водный транспорт в Византии был, как правило, значительно дешевле сухопутного — по крайней мере при передвижении на средние и дальние расстояния, и существенно быстрее. Дальние перевозки таких габаритных грузов, как зерно, обыкновенно являлись чрезвычайно невыгодными, поскольку приходилось кормить гужевых животных, чинить повозки, кормить возниц, платить различные местные пошлины и т. д., что делало перевозимые таким образом товары чрезмерно дорогими; кроме того, быки двигались крайне медленно. Это отнюдь не означает того, что дальние перевозки габаритных товаров не производились. Однако грузовые перевозки по суше, особенно связанные со снабжением армии, обычно организовывало государство, иногда привлекая к этой деятельности богатых купцов. Напротив, относительная эффективность перевозки грузов по воде, когда большое количество товаров перевозилось на одном корабле с небольшим экипажем, предоставляла жителям прибрежных поселений большие преимущества по сравнению с другими районами в смысле налаживания связи с внешним миром.

НАРОДЫ И ЯЗЫКИ

Позднеримский мир представлял собой пеструю мозаику народов, культур и языков, которую связывал воедино фискально-административный аппарат империи. Римский закон и римское управление по меньшей мере на уровне провинций обеспечивали единство страны с одним правителем — императором — во главе. В еще большей степени укрепляла политическое единство имперская монета, несшая изображение портретного бюста императора вместе с надписями, подтверждавшими его право на власть. А с конца VI в., после падения Западной Римской империи, греческий язык сам по себе напоминал людям о прошлом Рима, намекая на различные толкования как прежнего величия, так и того, что оно подразумевало.

Со времени завоевательных походов Александра Македонского во второй половине IV в. до н. э. и последующего распада его империи греческий язык, особенно аттическое наречие, стал общим языком городской культуры регионов, которые впоследствии вошли в состав Византии. Распространению его среди рядовых граждан провинций способствовали присутствие в регионе армии, служба в ней подданных империи, а также торговля между регионами. Постепенно на основе взаимодействия греческого языка с местными языками развился ряд новых диалектов, так что еще в I в. н. э. в восточных регионах Римской империи даже появилось движение за чистоту классического аттического греческого языка от многочисленных варварских наслоений. Конечно, оно не имело успеха. Живые языки развиваются, они не являются застывшими, и их нельзя улучшить с помощью прямого воздействия. Но кампания эта дала один результат, повлиявший на все дальнейшее развитие греческого языка, греческой литературы и политики, особенно образовательной, вплоть до настоящего времени. Им стало создание диглоссии — «двуязычия», то есть существования двух (иногда более) вариантов греческого языка: обычного, разговорного, и «аттического» или «классического» — языка интеллектуальной и. образованной элиты, свободного от «варваризмов» и по возможности максимально приближенного к языку Афин V в. до н. э. Это создало в обществе известную социальную и культурную дифференциацию. Искусственно культивируя «мертвый» язык, писатели и ораторы, обладавшие различным уровнем образованности, восходившей к различным школам, создавали различные варианты «аттического» греческого языка, тем самым еще более запутывая вопрос. Разрыв между аттицизированным языком ученых людей и разговорным греческим «просторечием» сделался настолько велик, что иногда нам приходится слышать о переводах с ученого языка на разговорный.

Анатолия всегда была регионом значительного культурного разнообразия. Большинство местных негреческих языков (например, исаврийский, галатский, каппадокийский, ликийский) отмерли к V–VII вв., хотя иные из них вполне могли сохраниться в ряде изолированных уголков до более позднего времени. Однако в целом, если не считать армянского языка и родственных ему наречий на северо-востоке страны, в этом регионе господствовал греческий язык, представленный многими диалектами, иные из которых сохранились и до нашего времени, хотя и не на территории Турции (так, например, понтийский диалект греческого языка и теперь можно услышать в тех районах Греции, куда переселились турецкие греки, выехавшие из Турции при обмене населением с Грецией в 1923 г.).

На Балканах после VI в. сложилась еще более сложная языковая ситуация. Прежде здесь можно было выделить три основные языковые группы — греческий язык и его диалекты на юге, латынь и ее диалекты в центре и на севере (включая Дунайскую долину к югу и северу от реки, где она после римского завоевания в I–II столетиях н. э. вытеснила некоторые местные языки, например дакийский), а также несколько изолированных языков западных приморских районов (например, иллирийский — предтеча нынешнего албанского). Население второго из этих трех субрегионов говорило на языках римско-македонской и римско-дакийской групп, от которых в XIII в. произошел, в частности, румынский язык, восходящий к поздней латыни и испытавший сильное влияние славянских языков, с которыми дако-фракийское население находилось в постоянном контакте. Здесь языковую ситуацию определили два фактора — появление здесь в VI–VIII вв. большого числа славян, а также миграция через эти районы, начиная с X в., кочевых и полукочевых народов, таких, как влахи и албанцы. Топонимика свидетельствует о долговременном пребывании славян в ряде областей Греции, однако повторная эллинизация северных Балкан в VIII–IX вв., очевидно, стерла большую часть славянских языковых элементов. Наличие в Пелопоннесе и в Северной Греции славянских топонимов свидетельствует о пребывании здесь значительного славянского населения. И действительно, славяне, в X–XV вв. оккупировавшие области Пелопоннеса, фигурируют в источниках как разбойничьи отряды или независимые сообщества, поддерживавшие свирепые и воинственные традиции. Славяне Македонии и Фессалии сохранили свои первоначальные языки, приобретшие несколько эллинизированный облик лишь лоскутно, в ряде регионов, а те из них, кто селился в более южных районах, постепенно стали говорить по-гречески.

Происхождение албанцев, которые впервые упоминаются в поздневизантийских источниках, не вполне ясно. Они являются потомками иллирийцев, отступивших в горы центрального Динарского хребта в доримские времена, и их язык, вероятнее всего, происходит от древнеиллирийского, ныне считающегося самостоятельным ответвлением греческой группы индоевропейской языковой семьи, испытавшим на себе значительное влияние греческого, турецкого, славянских и отчасти итальянского языков. По не вполне понятным причинам албанцы, начиная с XIV в., стали переселяться с гор в приморские районы, поступая на службу наемниками в византийское, а также в сербское войско и организуя самостоятельные княжества во главе с различными военными вождями. Значительное количество албанцев появилось также в Фессалии, Беотии, Аттике и Пелопоннесе, где они служили солдатами, крестьянствовали или осваивали заброшенные земли. Большое количество албанцев появилось здесь при местном деспоте (правителе) Мануиле Кантакузене (1349–1380), который использовал их в качестве солдат и заселял ими опустевшие регионы.

Важную роль в центре Балкан и на севере Греции играл также этнос, именуемый влахами. Их обычно считают представителями коренного дославянского населения дакийского и фракийского происхождения, которое перебралось в малодоступные горные районы после вторжений на северные Балканы германцев и славян и переселения последних в V–VII вв., сохранив свое пастбищное полукочевое хозяйство. Их язык относился к уже упомянутой македоно-романской группе. Начиная с XI в. эта народность фигурирует в источниках как отгонные скотоводы, мигрирующие со своими стадами между зимними пастбищами в Фессалии и летними на хребтах Пинд и Граммос. Ее представители служат в византийской армии. Впрочем, авторы византийских источников, часто неточные в том, что касалось племен и народов, нередко путали влахов с болгарами, поскольку первые кочевали на землях, населенных болгарами.

Болгары были тюркским, первоначально кочевым народом, чье появление и оккупация восточной оконечности южной части долины Дуная в конце VII в., оказали радикальное воздействие на всю дальнейшую историю всего балканского региона. Собственно тюрок-болгар всегда было гораздо меньше, чем их данников славянского и иного происхождения, и к концу IX — началу X в. они были практически ассимилированы своими подданными-славянами в языковом и в культурном отношениях. Болгарский язык с эпохи Средних веков является славянским.

Эти регионы составляли сердцевину Восточной Римской империи начиная с середины VII в. Однако до этого времени приходится считаться также с существованием и влиянием в восточных и южных районах империи ряда семитских языков — в основном сирийского, но с существенной арабской примесью задолго до эпохи арабских завоеваний, коптского в Египте и различных хамитских диалектов в Северной Африке, хотя в прибрежных регионах городское и сельское население полностью разговаривало на латыни. Городское население Сирии и Египта и существенная часть сельских жителей этих регионов в этот период была грекоязычной, что еще более усложняет языковую карту. В Италии преобладала латынь, хотя на Сицилии и в южных районах многие говорили по-гречески, а в VII в., после бегства многих греков с Пелопоннеса и из западной Греции в связи с вторжением туда славян, греческий язык распространился в южных районах Италии еще сильнее, что оказало влияние на все дальнейшее языковое развитие этого региона.

СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННЫЕ И ПРОМЫШЛЕННЫЕ РЕСУРСЫ

Экономика Римской империи была по преимуществу аграрной. Начиная от горных долин Центральных Балкан и до плодородного Нила, от приморских равнин и взгорий Италии до широких полей северной Сирии сельское хозяйство являлось средоточием жизни, средством существования городов и селений, основным источником поступлений для налоговой системы. Промышленность и торговля играли местами важную роль в хозяйстве ряда регионов, особенно в городах, но все же в целом их роль в экономике империи была вторичной. В любой из периодов существования империи, по оценкам исследователей, не менее 80 % ее населения было занято в земледелии и скотоводстве, и эта пропорция изменилась лишь в последний период и только в Константинополе и в непосредственно прилегающей к нему области Фракии.

Хлеб был основным видом продовольствия для населения Средиземноморья, Ближнего и Среднего Востока, а потому большая часть сельскохозяйственных производителей культивировала злаки. В Египте благодаря плодородным аллювиальным почвам долины Нила производилось наибольшее количество зерна в расчете на душу населения. Значительное количество зерна производилось также на равнинах Северной Сирии, в приморских областях Малой Азии, Фракии, Фессалии, Северной Африки, которая снабжала зерном и маслом Рим. В V–VII вв. произошло важное изменение в культивировании пшеницы: выращивавшиеся прежде мягкие сорта пшеницы сменились твердыми сортами, для которых характерно более высокое содержание белка, что позволило получать муку, более пригодную для хлебопечения. Одним из результатов этого стало, в частности, уменьшение потребления хлеба в исламском и византийском мире, поскольку меньшее количество хлеба, полученного из твердой пшеницы, позволяло потреблять то же самое количество белка, что и в хлебе, выпеченном из мягкой пшеницы. Наряду с пшеницей важную роль в сельскохозяйственном производстве Византии играл ячмень, в меньшей мере просо, по большей части не считавшееся пригодным для питания людей. Там, где позволял климат — в основном на прибрежных равнинах Средиземного и Эгейского морей и в некоторых укрытых от непогоды внутренних регионах, — выращивались фрукты. Виноград и оливы культивировались в подходящих для этого районах, в основном на приморских равнинных землях, и предназначались преимущественно для потребления на месте, но иногда и для продажи на городских рынках. Овощи и бобовые выращивали обычно на личных огородах, а не на специальных плантациях, так что города получали основные необходимые ресурсы — еду, питье, одежду, строительные материалы и т. д. — непосредственно из прилегающих к ним районов. Однако хозяйство регионов, конечно, не было просто натуральным. Существовал торговый обмен между несколькими местностями определенного района, так что жители каждой из этих местностей могли приобрести у других то, что не производили сами. Кроме того, путем, например, ежегодных традиционных ярмарок развивалась и торговля между более отдаленными районами империи. Но лишь крупные города, обычно морские порты, имели возможность импортировать товары на регулярной основе. В основном это были предметы роскоши, предназначенные для тех, кто мог их приобретать. Рим и Константинополь в большом количестве ввозили зерно и масло, но они представляли собой исключение из общего правила, являясь городами с чрезвычайно большим населением; к тому же там находились высшие органы государственной и церковной власти. Подобная зависимость от удаленных центров производства была возможна лишь потому, что ее оплачивало государство. Внутренние города, как правило, полностью зависели от местного производства при всех ограничениях на разнообразие и доступность товаров, накладывавшихся сезонными и географическими факторами.

Характер сева и уборки урожая, а также сезонных работ зависел от условий данного региона. Там, где господствовал средиземноморский климат, овощи обычно убирали в июне, а хлеб — в июле, после чего землю можно было использовать для пастбищ, что способствовало ее естественному удобрению. Пахота и обработка почвы производились обычно в октябре — ноябре, после чего производился сев и посадка овощей, чтобы можно было использовать преимущества зимних дождей и сезонное увлажнение почвы. Однако в более сухих регионах эти циклы могли быть и несколько иными. Например, в Сирии урожай собирали в ноябре, а сев производился в июле — августе. В районах, где сельскому хозяйству способствовала система ирригации, как, например, в долине Нила или в еще более сухих районах с минимальным количеством осадков, существовал свой цикл сева и уборки урожая. Также различался и уровень урожайности зерновых: наивысший, в наиболее плодородных районах, составлял от 7:1 до 8:1 с колебаниями в обе стороны. В более сухих районах уровень урожайности составлял 5:1, но эти средние цифры могли несколько меняться в каждом конкретном регионе в зависимости от конкретной культуры и сезонных климатических колебаний.

Развитие дальней торговли до конца VI — начала VII столетия способствовало прежде всего процветанию регионов, производивших конкретные товары. Например, из Северной Африки во все области Средиземноморья в большом количестве вывозилось зерно и растительное масло (вместе с керамическими изделиями, в которых они транспортировались); аналогичным образом с берегов Сирии растительное масло и вино путешествовали к западным берегам Эгейского моря и на южные Балканы, откуда они поступали потом во внутренние районы Балканского региона, а также в Италию и южную Галлию. Очень многое об этих торговых путях можно узнать, изучая керамику византийской эпохи, поскольку керамические сосуды — амфоры — служили иногда весьма емкой тарой для перевозки и хранения многих товаров, как твердых (например, зерна) так и жидких (вино, растительное масло), причем форма их менялась согласно потребности. Перевозили эти сосуды чаще всего по морю, нередко вместе с другими керамическими изделиями — например, изящной столовой утварью, экспортировавшимися совместно с продовольственными товарами. Находки подобного рода вместе со знанием центров производства позволяют составить себе хорошее представление о развитии межрегиональной торговли в то время. Некоторые из товаров совершали весьма далекие путешествия. В конце VI в. торговые корабли из Египта ходили через Средиземное море и Атлантику к южным берегам Британии, обменивая зерно на добываемое там олово. Средиземноморская торговля имела не только частный, рожденный спросом характер: похоже, что внушительная доля всей торговли утварью осуществлялась кораблями больших зерновых караванов, следовавших из Северной Африки в Италию или из Египта в Константинополь, капитанам которых было позволено везти с собой товары, предназначенные для частной торговли, в обмен на определенный процент прибыли, полученной от их продажи (как впоследствии поступали офицеры и матросы индийских кораблей, плававших в XVIII–XIX столетиях из Индии в Англию, или совершавшим путешествие на вестиндских пакетботах).

Существовали значительные различия между крупными приморскими центрами и провинциальными городами и селами. Позднеантичная экономика была в высокой степени регионализирована, и это осознавали и отражали в своем облике сами жившие тогда люди. Это отнюдь не означает, что Восточная Римская империя была бедна ресурсами (хотя некоторые из регионов, бесспорно, были беднее), но при величине территории и сложности ландшафта империи стоимость транспортных перевозок, особенно наземных, ограничивала возможность распоряжения этими ресурсами. Речь по-прежнему идет о крупных городских центрах.

Скотоводство — выращивание овец, коз, крупного рогатого скота, лошадей и свиней — было характерно для большинства сельских общин, однако некоторые регионы скорее концентрировали свое внимание на скотоводстве, чем на прочих сферах производства. Коневодство и разведение мулов являлись отраслями, особенно важными для государства, поскольку предоставляли средства перевозки для общественной почты и транспорта, а также для армии. Крупные коневодческие фермы существовали в различных областях Малой Азии (Фригии, Лидии, Каппадокии), а также в Северной Африке, Италии, Сирии. На анатолийском плато господствовало скотоводство, причем важная роль здесь принадлежала крупным поместьям, находившимся в собственности богатейших землевладельцев этого региона, и хотя, конечно, земледелие играло в нем немалую роль в обеспечении населения, крупные господа основывали свое благосостояние именно на этом типе производства. Скотоводство играло существенную роль на всей территории Восточной империи, и овцы, свиньи, козы составляли важную часть продукции многих местных сообществ, требуя к себе такого же внимания крестьянина, как и производство зерна. Скотоводство было источником не только мяса, молока, шерсти, но и кож, сырья для производства клеев, изделий из рога и кости и т. д.

Сырье другого рода — лес, камень и особенно руды металлов — добывалось в более ограниченном числе мест. Леса на побережьях Средиземноморья и Черного моря поставляли лес для кораблестроения, и существуют свидетельства того, что правительство располагало определенной стратегией эксплуатации лесов. Вполне пригодный для строительства камень можно было добывать по всей империи, однако определенные виды камня, в особенности мрамор, добывали специалисты на конкретных месторождениях. Например, пользовавшийся высоким спросом качественный мрамор из Проконнеса развозили по всему Средиземноморью. Существовала большая потребность в каменщиках и каменотесах; известно, что в V–VI вв. в Сирии на ряд конкретных работ нанимали бригады странствующих мастеров. Последовавшее падение спроса на постройки и изделия из камня в VI–VII вв. привело практически к полному упадку этого ремесла, однако богачи продолжали импортировать дорогой мрамор в течение всего периода средневековой истории, и остаточная локализованная торговля камнем сохранилась.

Из руд, месторождения которых имелись в Византии, самое большое значение имело железо, необходимое для производства оружия и инструментов. Центрами добычи железной руды являлись северо-восточная Анатолия, центральный район южного Причерноморья, Сирия, южные Балканы и некоторые другие регионы. Олово, необходимое для производства из меди бронзы и латуни, добывали в горах Тавра и частично импортировали из южной Британии. Бронза использовалась достаточно широко, как для производства разменной монеты, так и для изготовления широкого диапазона домашней утвари, инструментов и украшений. Источники меди не очень хорошо известны, но в ранневизантийский период часть потребности в ней удовлетворялась за счет месторождений Кавказа, южного Понта, северной Сирии, центральных Балкан и Испании. Жизненно важное для экономики золото добывали в первую очередь на Кавказе, и прежде всего в Армении, располагавшей богатыми россыпями, а в меньшей мере — на Балканах, хотя точное местонахождение римских и византийских копей остается неопределенным. Серебро добывали также на Балканах, в Понтийских Альпах, в Армении и горах Тавра. Правительство стремилось держать строгий контроль за экспортом драгоценных металлов. Вывоз золота и серебра был строго запрещен в течение всего существования Византийской империи, хотя успешность этой меры в разные времена была разной. Применялась в Византии и чистая нефть, добывавшаяся в небольшом количестве на месторождениях Кавказа, Грузии и южнорусских степей и употреблявшаяся в основном для производства «греческого огня» — его метали из труб, поражая неприятельские корабли. Квасцы, добываемые в Вифинии и в горах восточного Понта, применялись для получения красителей, при валянии, а также для медицинских целей, хотя добыча квасцов является изобретением относительно позднего времени.

Таков был физико-географический мир Восточной Римской империи и средневековой Византии, та основа, которая ставила пределы политическим программам различных императоров или порождала их, определяя способность ромейского государства отражать нападения врагов, улаживать взаимоотношения с соседями, организовывать органы управления, набирать, кормить и перевозить войска. Конечно, не одна физическая география определяла все многообразие культурно-исторического развития страны: следует считаться и с культурными ограничениями, традициями, представлениями о том, что делать можно, а чего нельзя, также влиявшими на сложное переплетение причин и следствий, результаты которого мы называем историей. Однако равным образом не следует недооценивать фундаментальную роль климатогеографических факторов в этом процессе. Состояние дорог и коммуникаций, скорость, с которой могут путешествовать новости, ресурсы и люди, боеспособность армии, доступность определенных ресурсов, а также влияние на эти факторы климатических и сезонных вариаций имеют фундаментальное значение. Они напрямую определяют эффективность управления, количество сельскохозяйственной продукции, которое страна может использовать для собственных нужд, здоровье и благополучие крестьянства, количество произведенного и потребленного им продукта, наличие в регионе скота и т. д. Без понимания этих проблем невозможно понять историческое развитие Византии в целом.

РЕСУРСЫ И СНАБЖЕНИЕ ИМИ

Действенность, реальность имперской власти в Константинополе во многом определялись наличием в ее распоряжении достаточных ресурсов для постоянного содержания и поддержания в рабочем состоянии армии и административной машины. Прямое отношение к этому процессу имели также определенные социально-экономические и идеологические интересы. И соотношение между этими факторами и извлечением и перераспределением ресурсов определяет внутренние пределы и ограничения государственной власти. Методы, с помощью которых государство осуществляет свою власть и авторитет, варьируются вдоль шкалы между двумя крайностями. Одна из них состоит в концентрации власти в едином центре в руках правителя или группы правителей, которые способны эффективно контролировать государственные структуры в центре и регионах, а другая — в переходе части государственной власти к экономически, а то и политически независимым местным элитам или кланам (нобилитету или магнатам), при соответствующем делении прибавочного продукта, причем создается опасность ослабления и даже утраты эффективности государственного управления. Обе эти тенденции проявлялись в истории Византии, и во многом они объясняют, почему это государство развивалось так, а не иначе.

Основной заботой константинопольского правительства было сохранение территориальной целостности страны — без территории нет государства. Для этого, в свою очередь, необходимо было располагать двумя учреждениями: армией, способной защитить от внешних врагов и внутренних беспорядков, и фискальной системой, позволяющей извлечь из населения средства, необходимые для содержания армии и прочих государственных институтов. Позднеримское византийское общество представляло собой аграрное общество крестьян и сельских ремесленников, труд которых и являлся основным источником дополнительного продукта. На протяжении всей его истории в этом обществе доминировала система извлечения производимых излишков с помощью разного рода налогов и ренты. Существовали и другие источники дохода: продолжало существовать, например, рабство, однако уже в IV в. на Востоке оно играло в производстве лишь очень скромную роль, ограничиваясь в основном домашним и отчасти ремесленным производством. Сельскохозяйственные рабы в этот период все больше превращались в зависимых, но лично свободных арендаторов, и в результате этого процесса рабство, как экономическая реальность, исчезло. Плантационное рабство — некогда основная форма получения дохода — постепенно сменяется системой рент и налогов.

Существовали различные формы присвоения произведенного продукта. Крупные землевладельцы получали ренту-оброк в денежном или натуральном виде, в зависимости от договора аренды и местных экономических условий. Форма ее определялась, в частности, наличием или отсутствием в данном районе рынка, на котором производители могли продать излишки продукции. Государство получало доходы с помощью постоянно действующих налогов на землю, а также через организацию целого ряда повинностей — обслуживание лошадей и почтовых станций, добычу железной руды, текстильное производство и т. д. Аналогичным образом на местные общины возлагали строительство дорог и мостов, укреплений, содержание и постой солдат и офицеров, присланных с поручениями имперских чиновников и т. д. КIX в. государство возложило на провинциальных ремесленников такую повинность, как производство оружия и разных видов военного снаряжения. Обычным делом были дополнительные натуральные налоги «в связи с особыми обстоятельствами», взимавшиеся зерном или продовольствием. Военная служба обычно влекла за собой освобождение от дополнительных налогов и выплат, но не от государственных налогов на землю. Все поборы взимались на основе обычаев и законов и подкреплялись военной силой империи или просто угрозами и моральным давлением со стороны чиновников, представителей духовенства или частных землевладельцев. Только в последний период византийской истории, когда государство уже занимало небольшие территории на юге Балкан и Эгейских островах, внешняя торговля стала важной частью государственной экономики. Но в этот период, как уже было показано, Византия перестала быть влиятельной силой в Средиземноморье.

Накопление богатств в империи легче всего было производить в денежной форме, и государство использовало деньги повсюду, где это возможно. Но в некоторых изолированных районах, где не существовало рынка, предпочтительнее была рента натурой или услугами. Вместе с тем войска, получавшие жалованье монетой, постоянно перемещались по империи, а требования продавать армии продукты и другие товары по искусственно заниженным ценам давали государству возможность извлекать выгоду из денег и там, где не было рынка как такового. Как уже говорилось, сухопутные грузовые перевозки были очень дороги и имели смысл только для государства, которое вкладывало деньги как в медленные, так и в скоростные виды транспорта для своих собственных целей, особенно для снабжения армии и передачи информации.

Роль системы общественного транспорта, римской cursus publiais, или по-гречески dromos, оставалась ведущей на всем протяжении византийской истории. С IV по середину VI в. в ней было создано два основных подразделения — обычный регулярный транспорт (cursus clabularis или platys dromos) и быстрый транспорт (cursus velox или oxys dromos). Первый, с использованием повозок, запряженных быками, лошадьми или мулами, был предназначен для основных грузовых перевозок, а второй — для быстрой доставки курьеров или имперских чиновников в нужный район. Эта система была частично реформирована в начале правления Юстиниана I префектом Востока Иоанном Каппадокийским. В дальнейшем оба подразделения, ответственные за медленный и быстрый транспорт, по-видимому, были объединены, но и после этого существовала отлаженная система почтовых станций, с небольшим числом гужевых или верховых животных для обслуживания каждой из них, В конце V — начале VI в. почта содержалась за счет государства, покупавшего на золото товары, необходимые для ее снабжения у местных землевладельцев или иных крупных собственников. Лошадей и других почтовых животных выращивали на специальных государственных фермах, а почтовые станции обслуживались потомственными почтовыми работниками, освобожденными от всех дополнительных государственных налогов и повинностей. Использование почтовых животных строго контролировалось государством, и на это выдавались особые ордера префектами соответствующих провинций или магистрами официорум (magisters officiorum), ответственными за курьерскую почтовую связь. После административной реформы 760-х гг. было создано особое управление почтой под руководством высшего почтового чиновника — логофета.

Деятельность дромов (dromos) была тесно связана с логофетами стад, отвечавшими за фермы, поставлявшие животных для транспорта и почты, особенно за метата — конные заводы Азии и Фригии, унаследовавшими обязанности от прежних praepositus gregum, надсмотрщиков за скотом. Они отвечали за снабжение армии лошадьми и другими животными для перевозок людей и грузов. К XI в. эта система приобрела полувоенный характер, и ее содержание было возложено на соответствующие регионы, а те из хозяев, кто работал на почтово-транспортные нужды, также, как военнослужащие, освобождались от остальных государственных повинностей.

ПРАВИТЕЛЬСТВО И АДМИНИСТРАЦИЯ

Гражданские административные органы в существенной степени представляли собой фискальную администрацию. Основными ее функциями были сбор, учет, распределение и перераспределение всех форм фискальных ресурсов, необходимых для нужд государства. Судебная деятельность осуществлялась властями различного уровня, правосудие вершилось в тех же инстанциях, что и сбор налогов. Величина собранного налога могла меняться от года к году в зависимости от внутреннего и международного положения Византии. К эпохе Константина I государственные финансы управлялись тремя ведомствами: преторианскими префектами, «священной казной» (sacrae largitiones, буквально — «священные щедроты») и «частным фиском» (res privata, буквально — «частное дело»). Наиболее важную роль играли преторианские префекты. На их канцелярии был возложен сбор, учет и распределение земельных налогов. Каждая префектура соответствовала определенной территории, хотя было проведено несколько реорганизаций. В начале правления Константина существовали три обширные префектуры: Восток (от Мезии и Фракии на Балканах до Верхней Ливии в Африке), Иллирик, Италия и Африка; Галлия, включавшая в себя Британию и Тингитанию в Северной Африке. В 440-х гг. они были преобразованы в четыре префектуры: Галлия, Италия с частью Иллирика, Северная Африка и Восток. Префектуры Галлии, Италии и большей части Северной Африки были утрачены империей в середине и в конце V в., остались только префектуры Восток и Иллирик, однако после войн Юстиниана префектуры Италия и Африка были воссозданы. Каждая префектура делилась на диоцезы (римская форма этого термина — dioecesae), находившиеся под руководством заместителей (vicarius) префекта. Диоцезы, в свою очередь, подразделялись на провинции во главе с губернаторами. Последней административной единицей была «община» (civitas или polis), делившаяся на округа (territorium), в рамках которых и совершался учет и сбор налогов. Налоги взимались в самой разнообразной форме, однако самым важным являлся регулярный земельный налог. Его обычно взимали в денежной форме, однако после финансового кризиса III в. и в результате реформ Диоклетиана и Константина налог в значительной мере стали также взимать натурой — зерном, продовольствием или иными продуктами, которые поступали на многочисленные государственные склады, откуда их могли забирать военные и чиновники, которые часть своего жалования получали в форме пайков (annonae). После финансовой стабилизации в IV–V вв. натуральная форма налога была в принципе заменена денежной, — если производители могли получать деньги за свой товар, — однако правительство всегда готово было принимать налоги и натурой, особенно когда того требовала военная необходимость. Префектуры на уровне диоцезов и в первую очередь провинциальных властей также отвечали за работу почты, государственных оружейных мастерских, а также за общественные работы. Последние — обслуживание мостов, дорог, зернохранилищ, предоставление рабочих рук и квалифицированных специалистов для особых работ — осуществлялись путем обложения всего населения или особых его групп, в зависимости от характера деятельности.

Другие финансовые ведомства, «священная казна» и «частный фиск», возникшие из дворцовых служб раннего Рима, имели более ограниченные функции. Отделения сакральной казны ведали золотыми и серебряными рудниками, чеканкой монеты, государственными швейными мастерскими и «воинскими дарами» — регулярной или осуществлявшейся по особым оказиям выдаче войскам денежных сумм по определенным поводам — дням рождения и восшествия на трон императоров и т. д. Священная казна располагала своими отделениями в каждом диоцезе и представителями в городах и провинциях, которые ведали сборами с гражданских земель, которыми она управляла с середины V в., и прочими доходами, такими как сборы на снабжение войск лошадьми и на другие материальные нужды армии. Частный фиск, res private, находившийся под управлением комеса (comes), ведал налогами с имперских земель, каким бы ни было их происхождение (полученные путем конфискации, наследования, дарения, или выморочные). Департамент comes sacrarum largitionum имел сложный облик, каждое отделение его отвечало за собственный тип владений и доходов. В VI столетии он, кроме того, стал ведать государственными доходами и той частью их, что шла на содержание императорского двора, для чего было создано новое управление — патримониум (patrionium).

В дальнейшем структура обеих ведомств подверглась новым изменениям. В особом фиске создано было пять независимых отделов, включая исходный res private, каждый из которых отвечал за свои виды расходов и имуществ, а местные отделения сакральной казны в диоцезах постепенно подчинили префектам претория. Этот процесс ускорила ситуация VII в. При Ираклии произошла централизация выпуска монет, после чего сохранились крупные монетные дворы в Равенне, Александрии, Карфагене и в самом Константинополе, а шесть провинциальных монетных дворов были закрыты. В правление того же Ираклия и в последующие примерно двадцать лет священная казна исчезает как самостоятельное ведомство. Примерно в то же самое время префектуру Восток (префектура Иллирик практически исчезла вместе с потерей империей большей части Балкан) разделили на области во главе с логофетами (logothetes), которые теперь стали сановниками, подчиненными только сакелларию (sakellarios) и самому императору.

Роль сакеллариев — главноуправляющих имперской экономикой и финансами — оттеняет произошедшие в ту пору изменения. Возросшая роль этих близких к императору и его двору сановников свидетельствует о том, что в это время происходил процесс централизации, в котором императоры играли более чем активную роль, отражавший кризисную для империи политическую и финансовую ситуацию, существовавшую в 640-х гг. и позднее. Новая система управления окончательно складывается к середине VIII столетия. Логофет имперского казначейства (genikon logothesion) отвечал за сбор поземельного налога и связанных с ним податей, начальник воинского казначейства (stratiotikon logothesion) — сбором податей на нужды комплектования армии и военного налога; особое управление идикон (idikon) занимался снабжением армии вооружениями, императорскими мастерскими и всеми вопросами, связанными с производством вооружений. Различные отделы, прежде входившие в «частный фиск», обрели самостоятельность; ведомством государственной почты, прежде управлявшимся magister officiorum, теперь руководил особый логофет. Прочие отделы, первоначально являвшиеся частью императорского двора, например священная опочивальня, превратились в самостоятельные казначейства и палаты, отвечавшие за различные области хозяйственной деятельности, в то время как собственно опочивальня, или koitфn, обзавелась собственной сокровищницей, обслуживавшей домашние расходы.

Трудности, с которыми сталкивалось правительство во второй половине VII в., можно понять на примере временного изменения роли чиновников, именовавшихся коммеркиариями (kommerkiarrioi), прежних comites commerciorum. Прежде подчинявшиеся «сакральной казне», они в середине VI в. перешли в распоряжение префектов претория, и до начала VII в. их основная роль состояла в контроле за производством и продажей шелка, являвшимися государственной монополией. Позднее они становятся ответственными за военное интендантство и за сбор натуральных налогов. Таким образом, kommerkiarrioi и связанные с ними склады представляют собой учреждение, прежде ведавшее государственным производством и продажей предметов роскоши, но в результате административного кризиса середины VII в. сделавшегося ответственным за важнейшее дело снабжения армии, по всей видимости, залатав тем самым брешь, с которой, видимо, не смогли справиться префектуры. Такая структура сохранялась вплоть до административных реформ Льва III (717–141).

Примерно с 730–731 гт. роль отдельных kommerkiarrioi начинает постепенно урезаться. Вместо высокопоставленных, наделенных широкими полномочиями коммеркиариев, связанных со складами (apothkkai), появляются имперские коммеркии (kommerkia), исполняющие родственные, но более ограниченные обязанности по крайней мере до 830-х гг.; сами же kommerkiarrioi действуют теперь вместе с провинциальными военными властями в районе портовых центров, превратившись в своего рода таможни, контролирующие внешнюю торговлю империи. Свидетельством дальнейшей эволюции византийской фискальной системы стало появление в провинциях и военных округах-фемах фискальных чиновников-диокетов (dioiketai), собиравших налоги, которые учитывали и проверяли эпопты (epoptai) и экзисоты (exisotai); все они находились в подчинении логофета геникон. Координацией сбора гражданских и военных податей и фискальной деятельностью в фемах занимались особые чиновники — протонотарии (protonotarios), появившиеся в 820-х гг. и несшие ответственность перед центральным финансовым департаментом — сакелл ионом (sakellion).

Эти структуры функционировали с незначительными модификациями до конца XI столетия. Начиная с этого времени сбор и контроль налогов в каждой провинции все более сосредоточиваются в руках единственного чиновника-практора (praktor), первоначально представлявшего собой мелкого фискального агента. К XII столетию практоры превращаются в координаторов сбора и контроля налогов, работавших вместе с писцами-апографами (apographeus), на которых была возложена обязанность составления подробных описей всех подлежащих налогообложению земель.

Ряд новых реформ центральных и провинциальных налоговых служб империи провел император Алексей I. Были назначены новые управители центральных служб: логофеты секрета (logothetes secreta), то есть отдельных служб, исполнявшие роль верховных контролеров; великие логариасты (logariastks), ведавшие службой налогообложения, и великие логариасты имперских владений (включая государственные приюты). Император также пересмотрел все основные налоги и реформировал чеканку монеты, значительно увеличив количество младших номиналов с учетом растущего спроса на драгоценные металлы в торговле и повседневном товарообмене.

Значительные изменения в хозяйственном управлении империей произошли также в XII столетии с распространением институции пронойи, дословно — «попечительство» или «забота» (pronoia). Этот термин в Византии означал передачу государством права собирать в определенных фискальных районах или имперских поместьях налоги, подати или арендную плату за пользование государственным имуществом, получая определенную часть этих доходов. Подобное право жаловал подданным сам император, как носитель государственного интереса, и хотя термин «пронойя» обладал широким толкованием, особенно часто она жаловалась в награду за военную службу. Этот новый институт, связанный с уступкой государства частным лицам части фискальных функций, стал частью процесса децентрализации власти в империи, о чем говорилось выше. Важно подчеркнуть, что первоначально пронойя жаловалась только в рамках правившей императорской семьи Комнинов, включая дальних родственников, и что хотя император Мануил как будто бы обращался с этим правом довольно либерально, в более широком масштабе оно распространяется лишь после событий 1204 гг. и появления в Византии феодальных институтов западного происхождения. Вне сомнения, эти события не могли не повлиять на образ жизни византийцев и, конечно, ускорили процесс расширения диапазона лиц, которым могла жаловаться пронойя. Однако пронойя предоставлялась не только отдельным лицам с широким кругом полномочий — она могла жаловаться и группам лиц иногда и с суженными правами; правительство, по крайней мере, формально, сохраняло за собой право отобрать собственное пожалование, и это пожалование почти никогда не носило наследственного характера.

Сложившаяся в это время фискально-административная система сохранялась до конца существования Византии, претерпевая лишь незначительные изменения как на центральном, так и на провинциальном уровнях. Однако по мере усиления власти магнатов за счет ослабления имперской власти, особенно в правление Палеологов (1261–1453), участие государства в распоряжении экономическими ресурсами сокращалось, а налоговое бремя, давившее на производителей, росло. Имперская же бюрократия становилась все более продажной и проводила интересы тех, кто мог заплатить за определенную фискальную политику или использовать для этого свои связи. Уже в XII в. появляется весьма значительное число жалоб на злоупотребления чиновников, которые, посещая провинции, притесняли и обирали крестьян и даже землевладельцев, а в последующий период эта ситуация еще ухудшилась. При отдельных правителях, являвшихся способными финансистами, — таких, как Андроник II, — государство на время получало возможность восстановить контроль над хозяйством и финансами, но эти успехи были сведены на нет некомпетентностью и злоупотреблениями чиновников, своекорыстием магнатов и междоусобными войнами. Кончилось тем, что государство оказалось неспособно содержать боеспособную армию для обороны от врагов.

НАЛОГООБЛОЖЕНИЕ: ПОТРЕБНОСТЬ, СБОР И УЧЕТ

Основной принцип налогообложения в поздней Римской и Византийской империях состоял в том, чтобы максимально усилить эксплуатацию, а следовательно, и доходы. В позднеримский период цель эта достигалась тем, что уплата налогов на зарегистрированную как подлежащая налогообложению, но не возделывавшуюся землю возлагалась на соседних землевладельцев, что именовалось adiecto sterilium. Налог взымался согласно формуле, связывавшей земельный участок (характеризовавшийся площадью, качеством почвы и типом возделывавшейся культуры) с рабочей оилой (принцип capitatio-iugatio). Земли, которые не обрабатывались и не использовались под пастбища, не облагались прямым налогом. Налоговые расценки пересматривались сначала раз в пять лет, а потом — раз в пятнадцать лет, однако на практике это делалось не столь регулярно. В VII–VIII вв. был произведен ряд изменений. Каждое налоговое подразделение, община или округ, было обязано выплатить определенную сумму, распределявшуюся среди налогоплательщиков, несших коллективную ответственность за недоимки. Таким образом, существовала коллективная ответственность налогоплательщиков данной местности, в частности, за земли, которые находились в этой местности, но почему-либо не обрабатывались. Компенсацией за эти дополнительные расходы могли быть определенные налоговые льготы, но если данная община брала на себя обработку земли, за которую она была ответственна, то такого рода льготы не действовали. В тот же период города теряют роль основных посредников в сборе налогов — этим стали заниматься в основном имперские чиновники в провинциях.

Самым важным изменением, произошедшим после VII в., стала регистрация и учет имуществ для сбора налогов, исходя из платежеспособности производителей, а не просто из потребностей государственного бюджета. Одним из важнейших результатов этого процесса стало превращение Византии в страну с лучшей системой описания земель и регистрации имуществ в средневековом мире, а также с весьма сложной структурой бюрократии, выполнявшей эти задачи. Другим важнейшим моментом был отход от увязки земли и рабочей силы (capitatio-iugatio) и введение отдельно земельного налога (kanon) на землю и отдельной подушной подати, или налога «с очага» (kapnikon), который взимался с каждого дома. Конечно, эти изменения произошли не сразу, и в законодательстве империи нет указаний на то, когда именно это произошло, но процесс этот завершился к середине IX в., а возможно, и ранее.

Помимо основного земельного налога, существовало еще множество дополнительных налогов, а также повинностей, включая принятие на постой военных и командированных чиновников, ремонт дорог, мостов, укреплений, поставка для государственных нужд угля и дров и т. д. Эти установления существовали и в позднеримскую, и в средневековую эпоху. Но были виды землевладений, освобожденных от большинства дополнительных налогов и повинностей, прежде всего земли военнослужащих и те, которые использовались для нужд государственной почты.

Хотя основной поземельный налог и налог с очага сделались теперь основными элементами налоговой системы, ее еще более усложнял широкий диапазон чрезвычайных и разовых сборов. Помимо уже упомянутых экстраординарных налогов натурой или услугами правительственные налоговые чиновники начали вводить все больше и больше налогов по собственному усмотрению, в виде платы за собственные услуги и компенсации за постой, переводя их в денежную форму, то есть заменяя определенную повинность денежными выплатами. Во второй половине XI в. растущая коррупция бюрократии в сочетании с обесцениванием монеты из драгоценных металлов едва не привели к краху всей финансовой системы. Однако фундаментальные изменения в ней были произведены только в начале XII в., когда император Алексей I вынужден был произвести преобразования из-за растущей инфляции, сложности и произвольности старой налоговой системы. Система налогов была значительно упрощена, ставки стандартизированы, подвергся сокращению огромный штат чиновников. Однако и в новых условиях, поскольку знать и богачи добивались для себя многих налоговых льгот, основное бремя налогов все тяжелее ложилось на плечи крестьянства, и в результате социальное расслоение в империи — возраставшее по мере эволюции новой средневизантийской элиты и ее превращения в аристократию по положению и рождению — становилось все более явным.

Примерно с конца IX в. в системе коллективной ответственности за необрабатываемую землю произошли определенные изменения. Эти земли теперь могли временно освобождаться от налогов, изыматься из ведения своего фискального округа и отдаваться под специальную опеку. Вместе с тем в тот же период, стремясь укрепить фискальную основу и соперничая с земельной аристократией, само правительство стало преобразовывать фискальные земли в государственные, так что рента, которую платили государству как землевладельцу, теперь мало чем отличалась от государственных налогов. Путаницу увеличила и система «попечительств», хотя она представляла собой альтернативный способ перераспределения ресурсов.

До конца XII в. правительство было способно эффективно контролировать фискальные ресурсы империи. Однако в этот период растут власть и влияние аристократии, которая бросила вызов государству еще в X в. Именно этот слой начиная с конца XI в. выдвигал из своей среды императоров, и прочность власти очередного правителя во многом основывалась на его умении поддерживать целый ряд междусемейных альянсов, скреплявшихся браками, предоставлением губернаторских постов и так далее. После событий 1204 г. процесс перехода имперской власти к аристократии еще усилился, и знать все в большей мере фактически правила страной, а значит, и ее финансовыми ресурсами. Централизованное налогообложение — поземельный налог и связанные с ним платежи — по-прежнему оставалось основанием правительственной финансовой системы. Однако, по мере сокращения территории империи, все большую роль начинала играть внешняя торговля, с самого начала ограниченная конкуренцией и военной мощью итальянских морских держав. Тот факт, что в последний период существования империи kommerkion — налог на торговлю, — стал предоставлять больше средств, чем земельный налог, показывает, с какими тяжелейшими проблемами столкнулись императоры в этот период.

К концу XIII в. земельный налог взимался на основе фиксированных ставок, которые периодически пересматривались в зависимости от местных условий и других факторов, в то время как налог на рабочую силу принял форму налога на сельскохозяйственных арендаторов и их хозяйства. Сохранилась и система косвенных налогов и платежей, за которые частично были ответственны крупные землевладельцы. Их целью часто являлось удовлетворение тех или иных государственных нужд, например, оплаты наемных войск или выплаты дани иностранным государством. На Пелопоннесе в начале XV в. был случай, когда учрежденные турками (контролировавшими этот регион в течение 16 лет) налоги после возвращения земель к империи были сохранены византийскими чиновниками, так что в местный налоговый словарь вошли турецкие термины ushr (десятина) и haradj (поземельный налог).

АРМИЯ И ФЛОТ: СТРУКТУРА И РЕСУРСЫ

Армия Восточной Римской империи в VI в. состояла из двух основных контингентов: стационарных пограничных войск, известных под названием лимитанеи (limitanei), которые состояли в основном из старых легионов, и вспомогательных отрядов и мобильных полевых сил, комитатов (comitatenses), состоявших в основном из частей, созданных в конце III–IV вв. Существовали также гвардейские части, сосредоточенные вокруг столицы и императорского дворца и называвшиеся палатинской гвардией (palatini). Конечно, такое деление было до известной степени условным, так как часть мобильных войск на постоянной основе стояли в городах в качестве гарнизонов. Мобильные части делились на несколько армий во главе с региональными командующими, или магистрами милитум. В 600 г. н. э. было девять таких армий, две из которых базировались в районе Константинополя. Подразделения флота, предназначенные для ведения военных действий на море и реках, входившие в структуру, созданную еще Юстинианом и носившую название квестура эксцерцитус (quaestura excercitus), базировались в главных портах Балкан и Сирии, в то время как сухопутные силы и флот на Дунае обеспечивались и снабжались из Эгейского региона по морю.

Солдат рекрутировали частично на добровольной основе, частично — на основе военного призыва, для которого использовались списки работников, подлежавших обложению налогом capitatio-iugatio, хотя для формирования мобильных частей начиная с VI в. основным стал добровольный принцип. Мобильные полевые армии дополнялись местными войсками, куда, помимо пограничников-лимитанеев, входили подразделения, располагавшиеся в провинциях, чреватых внутренними смутами (например, таких, в которых был распространен разбой). Эти части также находились под началом региональных командующих. На 560 г. насчитывалось 25 таких частей, в основном в приграничных районах.

Такой двухуровневый порядок родился после кризиса III столетия, и он более или менее отвечал задачам обороны империи вплоть до окончания войны 602–626 гг. с персидским Сасанидским царством. Однако он не смог противостоять исламскому завоеванию, вызвавшему потерю восточных провинций вместе со всеми их ресурсами в 634–642 гг. Правительство отреагировало на это отводом в период после 637–640 гг. мобильных войск в глубь страны, прежде всего в западную и центральную Малую Азию. Там эти войска расквартировывали в различных районах, так что провинции, занятые той или иной армией, получали наименование по этой армии. Группы провинций постепенно превратились в военные округа, или фемы (themata), полевые армии — в войска типа ополчения, и в каждом таком войске существовало ядро профессиональных командиров, чья служба оплачивалась за счет центра или провинций. Во главе фем стояли военачальники — стратиги, которым к концу IX в. были подчинены также фискальные чиновники этих округов. Впоследствии фемы получили чисто географические названия. Гражданская администрация, первоначально частично подчиненная военной, постепенно реформировалась, и обе власти были приведены в равновесие. Различия между полевыми и пограничными войсками постепенно исчезли.

После 640 года возникли также серьезные проблемы со снабжением и содержанием войск. Еще до арабского завоевания восточных земель в империи не хватало наличных денег на жалованье армии, а позднее эта ситуация ухудшилась. Налоги в районах, где стояли войска, взимались преимущественно в натуральной форме, чтобы можно было скорее содержать войска, чем платить военным жалованье. Этот процесс и привел к превращению армий в своего рода ополчения, причем местные округа соперничали с другими фемами в борьбе за императорскую милость. Кроме того, вероятно, с конца VII в. восстанавливается наследственный институт для отдельных категорий рекрутов. Наряду с этим от профессиональных военных, владевших землей, в ряде случаев стали требовать, чтобы они сами обеспечивали себя частью оружия и необходимого снаряжения, для чего им предоставлялись определенные налоговые льготы. В результате к X столетию сложилась привилегированная категория военного землевладения, которую государство рассматривало как основу комплектования провинциальных армий. Начиная примерно с конца VIII в. и далее вооруженные силы империи комплектовались из нескольких различных категорий новобранцев: профессиональных военнослужащих, составлявших ядро войск в фемах, ополченцев, составлявших основную массу этих войск, имперских гвардейских частей в столичном регионе и иностранных наемников (хазар, курдов, турок и др.). В тот же период произошла и реорганизация военного флота Византии. Было создано несколько региональных флотилий для защиты побережий, поскольку с середины VII в. арабские военные корабли превратились в серьезную угрозу империи.

Армии снабжались из различных источников. Начиная с IV по VII в., все войсковые подразделения обеспечивались продовольствием. С конца V в. на востоке на пропитание выделялись денежные средства, на которые полковые уполномоченные покупали непосредственно у производителей или на рынке провиант и все необходимое для солдат, а потом распределяли между ними. Мобильные подразделения получали необходимую часть из доходов провинций, расплачиваясь за них расписками для учета в налогообложении на будущий год. Администрация префектов следила за тем, чтобы военные поставки были учтены при налогообложении. О прохождении через регион воинских частей местные власти извещались заранее, чтобы они имели возможность разместить припасы вдоль маршрута следования войска.

Все необходимое — одежду, вооружение, коней — армия получала посредством натуральных поставок, а также из государственных мастерских. В городах империи работали несколько оружейных заводов. С конца VI в. оружие и одежду для армии можно было также купить из специально выделенных для этого государственных средств. Коней армия получала благодаря натуральным налогам, а кроме того, их покупали у владельцев по твердым ценам; часть лошадей поставляли с имперских конных заводов. Железная руда, уголь и дрова поступали в армию также благодаря натуральным налогам.

После кризиса, вызванного исламским завоеванием во второй половине VII в., в этой системе произошли значительные изменения. Основная тяжесть расходов по содержанию армии была переложена на плечи местного населения. Денежные выплаты военным были существенно урезаны и была создана система натуральных налогов на содержание войск непосредственно с местного населения. Благодаря натуральным налогам войска получали оружие, одежду, лошадей и вьючных животных. Для этого войска были широко распределены по регионам, в результате чего возросла зависимость армии от личных солдатских хозяйств как в области провианта, так и вооружения. В конце VIII столетия многих провинциальных солдат призывали в армию только на сезон. При этом оружие, верховые и вьючные животные поставлялись по натуральному налогу. Однако, несмотря на все изменения в системе снабжения армии, в этот период оставалось много общего с той, какой она являлась до 650-х гг., и к IX столетию она, хотя в урезанном и деформированном виде, сохранила прежнюю, позднеримскую основу.

Возникшие в VII–VIII столетиях структуры носят обобщенное название «системы фем». Восстановление относительной политической и экономической стабильности в империи, а также раздоры среди ее врагов позволили Византии к 800 г. добиться некоторой стабильности. Несмотря на несколько серьезных поражений, империя в целом проводит более активную, наступательную политику и на востоке, и на севере, сочетая, как например против болгар, военные действия с миссионерской и дипломатической деятельностью. Несмотря на ожесточенное сопротивление мусульманских эмиров в первой половине X в., Византия смогла успешно отвоевать у них многие земли в северной Сирии и Ираке, разгромить Второе Болгарское царство и начать повторное завоевание Сицилии и южной Италии. Ко времени кончины императора Василия II (1025), Византийская империя снова превратилась в могущественную державу Средиземноморья, соперничать с которой мог только Фатимидский халифат в Египте и Сирии.

Наступательный характер войн середины IX в. оказал значительное влияние на военную организацию империи. Ополчение провинций не могло более эффективно выполнять новые задачи, и потому стали формироваться полевые армии с более сложной тактической структурой, более совершенным вооружением, имеющие специальные боевые навыки и боевой дух; руководящую роль в этих войсках постепенно приобрела военно-землевладельческая знать провинций. Полностью профессиональные военные части играют все большую роль по мере того, как государство переводит оплату военным в денежную форму и на эти деньги берет на службу наемников. В результате появляется пестрая интернациональная армия, в которой наряду с местными профессионалами, как в пехоте, так и в кавалерии служат русы, норманны, турки, франки и т. д. Быть может, наибольшую известность приобрела варяжская гвардия — варанги, впервые сформированная при Василии II и состоявшая из скандинавских наемников, искателей приключений. Среди их командиров самым знаменитым был Гаральд Гардрад, позднее, в 1046–1066 гг., ставший королем Норвегии и принявший смерть от руки английского короля Гаральда Годвинссона в 1066 г. в битве при Стамфордском мосту. Гаральд Гардрад воевал в составе варяжских частей в 1034–1041 гг.

Падение значения прежних, возглавлявшихся стратегами фемных армий стало результатом возникновения новых тактических и стратегических командных структур. Создаются новые военные регионы, подчиненные новым независимым командирам, началом которых послужило преобразование небольших пограничных частей — клисур — в фемы, в которые включались также завоеванные регионы, однако новые округа были небольшими и группировались вокруг центральных укреплений. По мере дальнейшего развития этой системы на границах были размещены более крупные и эффективные в военном отношении подразделения имперских тагм (tagmata). На границе стали служить особые профессиональные части, подобные гвардейским. Начиная с 970-х гг. эти части объединяются в более крупные воинские соединения, во главе каждого из которых ставится дукс (дука; от doux) или катепан (katepano), независимый от местного военного округа-фемы. Новые пограничные округа превратились в буферные провинции, защищавшие прежние фемы и тактически не зависевшие друг от друга с точки зрения доступного военного персонала. Подобная система создается на востоке, на Балканах и на западе империи. Полевые армии, на границах и в провинциях, все в большей мере состояли из наемников-профессионалов или из войск, присланных вассальными правителями, соседями империи.

Однако ведение успешных наступательных войн имело и оборотную сторону. Возрастающие требования новых средств на оплату армии вызывали растущее противодействие знати, не желавшей платить налоги, и в первой половине XI в. в империи возросла социальная напряженность, что нашло отражение и в образовании при дворе политических группировок. Правительство Византии переоценивало собственную военную мощь и пренебрегало организацией обороны, поскольку было слишком озабочено противодействием сепаратизму провинциальной знати. Это ослабляло обороноспособность империи. Прежние военные округа пришли в упадок, а наемники начали играть на противоречиях в государстве, принимая то одну, то другую сторону; в результате возникали междоусобицы, подточившие мощь империи. Кончилось это тем, что центральная Анатолия стала добычей кочевников-турок.

В правление династии Комнинов после 1081 г. были проведены серьезные военные и фискальные реформы, позволившие относительно стабилизировать внутреннее и в известной мере международное положение Византии. Хотя иностранные наемники еще продолжали играть большую роль, создание разных родов войск, в которых служили только византийцы, позволило империи сражаться с внешними врагами, не завися от иноземных войск. В основе этих перемен лежало как улучшение налоговой системы, так и передача налогов на откуп отдельным лицам, которые, в свою очередь, обязывались поставлять для армии обученных воинов, конных и пеших. Заимствование с запада новых видов оружия, таких как арбалет, и тактики тяжелой кавалерии были отличительными чертами этого периода.

Термин «фема», прежде означавший военный округ, еще использовался, но означал просто провинцию. Теперь существовала новая система военных округов, сложившаяся в X–XI вв. К концу царствования Мануила I (1143–1180) их сеть покрывала всю Малую Азию от Трапезунда на юго-восточном побережье Черного моря на запад через Пафлагонию и западную оконечность центрального плато до Киликии. Командующие этими региональными округами именовались «дуками» («герцогами») и, как правило, располагали не только военной, но и гражданской властью, которая распространялась в той или иной степени на всю соименную провинцию, в которой они находились, в то время как коменданты крепостей и городских гарнизонов подчинялись особым начальникам, прокатеменам (prokathemenoi), которым помогали или содействовали кастрофилаксы (castrophylax), ответственные за оборону крепостей.

Тем не менее сооружение новых крепостей, содержание их гарнизонов вместе с отмобилизованной армией обходилось слишком дорого и в конечном счете оказалось чересчур тяжелым бременем для имперской казны и ресурсов. Все слабости, присущие административной системе Комнинов, постепенно выявились после ухода из жизни в 1180 г. Мануила I. Вторжение сицилийских норманнов на Балканы и Четвертый крестовый поход положили конец надеждам на возрождение власти империи в Малой Азии. Однако созданные при Комнинах оборонительные структуры очень пригодились правителям Никейской империи, образовавшейся в западной части Малой Азии после захвата крестоносцами Константинополя в 1204 г. Используя эти структуры, они смогли сдерживать натиск турок в Малой Азии. Но содержание системы военных округов с регулярными частями, находящимися под командованием дук, требовало больших расходов, которые императоры из династии Палеологов могли позволить себе лишь непродолжительное время. Поэтому приходилось во многих случаях полагаться на иноземных наемников, хотя правительство Палеологов не отказалось и от использования собственных военных сил. Никейские императоры охотно нанимали солдат и офицеров из числа католиков, особенно кавалеристов, хотя скоро возникли значительные различия в оплате между рядовыми наемниками и отдельными «латинскими» рыцарями, которые получали право попечительства или пронойи. К концу XIII в. основное различие между полевыми армиями и провинциальными гарнизонами состояло в том, что первые комплектовались в основном наемниками или содержались за счет попечительства (пронойи), а вторые содержались в основном за счет фискальных льгот. Но в то же время наблюдается и постепенное снижение числа наемников из Европы, причем «латинян» вытесняют турки, впоследствии игравшие более заметную роль, причем многие из таких наемников относятся к числу tourkopouloi, «туркопулов», как именовали крещеных турок.

По мере истощения ресурсов все большее и большее количество солдат полевых армий переходят на содержание с помощью пронойи, причем медленно тает различие между полевой армией и гарнизонами. С конца XIII в. в источниках упоминаются несколько разных категорий военнослужащих, которые служили в возрожденном военном флоте Византии при Михаиле VIII и различались по происхождению и виду службы: гасмулами (gasmouloi) обычно именовались наемники греко-латинского происхождения; цаконы или лаконцы (tzakones, lakones), выходцы из южного Пелопоннеса, служили наемниками в легковооруженных войсках. Телематоры (thelematarioi, добровольцы) служили за земельные пожалования, предоставлявшиеся императорами возле Константинополя; просаленты (prosalentes) служили за пожалования землей на островах или в определенных приморских районах гребцами на кораблях имперского флота. Те и другие, очевидно, имели наследственный статус. После сокращения флота в 1285 г. (после перемирия с Венецией) различия между этими группами постепенно стираются: В XIV в., по мере утраты Византией земель Анатолии, гарнизоны европейских провинций содержатся в основном за счет земельных пожалований и фискальных льгот, и на такую же основу переходит содержание полевых армий, в которых существуют также и вспомогательные наемные части, создаваемые для особых целей из числа как иностранцев, так и подданных империи. Были повышены налоги на содержание наемников, в том числе с попечительств.

С начала XIV столетия военачальники провинций, возглавлявшие их администрацию, стали именоваться кефалами (головами; от греч. kephale). Районы, которыми они руководили, назывались катепаникиями (katepanikia) и, как правило, включали в себя крепость с прилегающими к ней территориями. Прежние дуки и прокатемены со своими округами исчезают по мере того, как территория империи сжимается до минимума. Фискальное управление оставалось по-прежнему самостоятельным и прямо контролировалось центром.

Имперская армия XIV–XV вв. представляла собой пеструю картину. В ее состав входили союзники-федераты из соседних стран — сербы, болгары, аланы (с Северного Кавказа), куманы (половцы), а также крестьянские провинциальные ополчения, служившие на основе освобождения от налогов, иностранцы, получавшие землю за военную службу (таким образом, например, в начале XIV столетия привлекали на военную службу куманов), иностранные наемные отряды, например, составленные из каталонцев, а также те, кому были пожалованы права пронойи. Начиная с 1320–1330-х гг. в европейских войнах империя пользовалась услугами турецких наемников и союзных ей эмиров из Малой Азии. К 1330-м гг. большая часть Малой Азии (кроме нескольких приморских городов) уже была потеряна империей, и ей приходилось проводить в этом регионе политику лавирования и компромиссов. Обычно такие части служили в течение определенной кампании, после чего возвращались по домам. К концу XIV в. в имперской армии преобладают турецкие «союзники», тогда как сербы и болгары практически перестают в ней служить, прежде всего в связи с началом захвата Балкан турецкими войсками.

В последний век византийской истории частые междоусобные войны подточили силы империи и сделали ее почти полностью зависимой от иностранных военных частей как в борьбе за самосохранение, так и в борьбе за власть в Константинополе. К 1360 гг. в составе империи оставались только районы, прилегающие к Константинополю и Фессалоникам, южный Пелопоннес, несколько островов и приморских городов в Эгейском море. Счет солдатам империи шел теперь не на тысячи, а на сотни, хотя названия некоторых прежних войсковых единиц по-прежнему продолжают появляться в источниках; считается, что они просуществовали — пусть в весьма урезанной форме — до падения столицы в 1453 г. Большую часть византийской армии к этому времени составляли итальянцы и турки, служившие либо в качестве наемников, либо как союзники. Примером может служить войско, защищавшее столицу от армии Мехмета II в 1453 г. В его составе воевали местные солдаты, итальянцы из Генуи, Венеции и других городов, критяне, жители Хиоса. Всего в войске состояло 7000–8000 человек, из которых, возможно, около 5000 были византийцами. Все оценки подобного рода обычно неполны и основаны на разноречивых источниках, однако они дают более или менее верную картину последних дней империи. Следует учитывать и то, что многие из иностранцев, были добровольцами. Например, те же венецианцы защищали в этой войне свои кварталы и свои интересы.

Военный флот поздней Римской империи был относительно небольшим. Небольшие флотилии находились на Дунае, в Равенне и в Константинополе. Транспортные суда обычно реквизировались у частных владельцев, а возможно, и из снабжавших Константинополь зерном кораблей. Вместе с учреждением квестур появились также транспортные флотилии, но в большинстве своем квестуры просуществовали лишь до славянского и аварского вторжения на Балканы, хотя регион Эгейского моря продолжал оставаться источником людей, кораблей и ресурсов. В конце VII в. были созданы карабисианы (karabisanoi), или «морские войска», вероятно являвшиеся остатками квестуры. База их находилась на Родосе, хотя солдат для них набирали и на материке. Учитывая возникшую в 660 гг. угрозу со стороны арабского форта для приморских районов Византии, эти военно-морские силы постепенно превратились в ядро провинциального флота Византии. К 690-м гг. изменился и флот, находившийся в регионе Эллады. В то же самое время, вероятно, была увеличена и константинопольская флотилия. Начиная с 650-х гг. она участвовала во многих морских боях с мусульманскими флотами и сыграла значительную роль в обороне столицы в 674–678 гг. и 717–718 гг.

Осознав необходимость создания надежного флота, империя обратилась к расширению собственных ресурсов. Около 830 г. были созданы три больших военно-морских округа — в Эгейском регионе, на Самосе и в Кибирриоте — в дополнение к константинопольскому флоту и флотилии Эллады. Эти меры позволили сдерживать, а иногда и отражать морские нападения врагов, однако на западе складывалась обратная ситуация. Потеря в 690 г. Карфагена и побережья Северной Африки означала утрату важных баз для военного флота империи. По-видимому, после этого империя пользовалась для военных целей Сицилией и в какой-то мере пыталась опереться на Балеарские острова. Однако с 840-х гг. на этих островах укрепились пираты и морские разбойники, и к началу IX века византийцы, по-видимому, утратили интерес к Западному Средиземноморью. Неспособность отстоять Сицилию и Крит дорого обошлась империи: именно с этих островов после 840-х гг. осуществлялись морские набеги на приморские регионы Византии.

Как и в случае с сухопутной армией, распространение денежной оплаты за службу на флоте с конца IX по XI в. было связано с ограниченностью ресурсов провинций. Начиная с Василия II императоры полагали, что дешевле не содержать самим постоянный военный флот в Константинополе, а получать военные корабли для империи от данников или союзников (например, Венеции). В результате имперский военный флот к XI в. сильно сократился, а зависимость Византии от иностранных государств (чьи интересы были ей потенциально враждебны) стала фактором, сыгравшим большую роль в тех военно-политических трудностях, которые империя переживала в XI–XII столетиях.

Византийский военный флот пережил временное возрождение при императоре Алексее I. Сначала он полностью зависел от военно-морской помощи венецианцев в борьбе с норманнами, но затем император реорганизовал командование флотом, объединив остатки провинциальных флотилий с флотом Константинополя и назначив верховного командующего военно-морскими силами империи — великого дуку (megas doux). Византии в этот период удалось восстановить свое господство на Эгейском и Адриатическом морях. Тогда же на жителей Эгейских островов была возложена обязанность поставлять для флота определенное количество военных кораблей и моряков, или платить денежный или натуральный налог. Правда, император Мануил отказался от обязательного взимания такого рода налогов. При нем империя еще располагала сильным военным и транспортным флотом для крупных операций, причем основную роль, как в армии, играли моряки-наемники или «союзники». Однако при преемниках Мануила флот империи приходит в упадок. К концу XII в. Византия была бессильна против морской мощи итальянских городов-государств. Только при Михаиле VIII была сделана попытка воссоздать собственный военный флот, но она не удалась из-за недостатка ресурсов в стране, разоренной в XIV столетии тяжелейшими гражданскими войнами.

РИМСКИЙ ГОРОД И ЕГО РАЙОН

Классический античный город, полис (polis) или цивитас (civitas), в римские, позднеантичные времена играл ключевую роль в социально-экономической и административной структурах империи и тех районов Северной Европы, куда он был импортирован. Такие города-полисы могли являться местными торговыми центрами, специализировавшимися на обмене сельскохозяйственной продукции на продукцию ремесленников, а в том случае, когда речь идет о портовых городах, они становились центрами региональной и международной торговли. Все города так или иначе имели статус самоуправляющихся центров определенного района и были ответственны перед правительством за сбор налогов. Там, где городов не существовало, но они были нужны, как административные единицы, государство создавало их заново или на основе прежних, более мелких поселений, получавших структуру и статус, соответствовавший civitas. Города эти обыкновенно зависели от своих непосредственных окрестностей с точки зрения их весьма ограниченного рынка и производственных предприятий — там, где таковые существовали, — и возможности снабжения населения продовольствием. Они исполняли роль местных центров, но на практике всегда паразитировали на своих территориях. И поскольку социальные и экономические структуры империи эволюционировали в сторону от тех, которые породили города и поддерживали их существование, все перемены в первую очередь обрушивались именно на городские центры.

Изменения эти принимали разнообразные формы, однако по сути своей отражали развитие конфликта между государством, городами и частными землевладельцами, стремившимися присвоить избыточный продукт, производившийся населением, и неспособностью городов сгладить противоречия между собственной автономностью и требованиями государства и богатых землевладельцев. Существуют свидетельства того, что на востоке до первой половины VII в. многие куриалы (curiales) — члены городских советов или курий — соблюдали свои обязанности перед государством и городом. Являясь крупными землевладельцами и первыми из граждан своих городов, эти куриалы отвечали за поддержание городских сооружений, а также за сбор, учет и поступление в государственную казну всякого рода налогов, доходов и выплат. Однако, поскольку немалая часть советников могла добиться статуса сенаторов в Риме или Константинополе, это освобождало их от указанных обязанностей, и они ложились на плечи менее богатых и привилегированных горожан, которые обладали гораздо меньшими возможностями обеспечивать денежные поступления в казну, тем более что богатая часть общества стремилась уклониться от уплаты налогов с помощью разных хитростей, подкупа, а то и прямого сопротивления властям. Вот почему в IV–V вв. государство должно было все чаще прямо вмешиваться в процесс взимания налогов и организации повинностей. Это делалось, например, путем назначения в города государственных управляющих, путем конфискации муниципальных земель (поскольку получаемая с них рента хотя бы отчасти гарантировала государству необходимые налоговые поступления) и, наконец, назначения сборщиков налогов в каждый район. Городские магистраты еще продолжали выполнять часть фискальных функций, но от сбора основных налогов они, очевидно, были освобождены в правление императора Анастасия (491–518). Это облегчило бремя, лежавшее на городском населении и отчасти способствовало расцвету некоторых восточных городов в VI столетии, но не могло возродить прежней независимости городов-общин.

Все свидетельствует о том, что в начале VII в. благосостояние городов империи ухудшается по сравнению с концом VI в. Однако это не предполагает упадка городской жизни, или же обеднения правящей элиты и землевладельцев, или того, что города хотя бы отчасти утратили роль местных центров ремесла и торговли, Они, конечно, продолжают исполнять роль центров товарообмена и мелкого производства. Похоже, что в городском обществе обращаются столь же внушительные средства, но города имеют теперь существенно более ограниченный доступ к ним. У них изъяли существенную долю земельных владений и доходов от них. В частности, в конце VI в. местные богатеи стремились вкладывать свои состояния в церковные или родственные им сооружения, и важно иметь в виду как изменение характера капиталовложений, так и возможное сокращение их. Кроме того, начиная с IV в. церковь все более начинает конкурировать с городом как потребитель материальных ресурсов. И вне зависимости от того, сколько могли принести отдельные или коллективные пожертвования богатых горожан, компенсировать потери из этого источника едва ли удавалось. Судя по археологическим данным, полученным в первую очередь при исследовании таких позднеримских городских центров, как Эфес, Анкара, Смирна, а также многих городов Балкан и Леванта, наблюдается сокращение населенной части их территории, а также сокращение торговой деятельности. Однако это отнюдь не означало утрату этими городами функций центров товарообмена.

Государство играло важную роль в процессе эволюции города того времени. В III–V вв. правительство вполне осознано пытается «упорядочить» жизнь городов. Многие города, находившиеся в перенаселенных районах, были лишены этого статуса и городских привилегий, другие же, важные для государственной налогово-административной системы, впервые получили их. Подобные деяния никак не были связаны с экономическими интересами и скорее отражали желание императоров располагать системой городских центров, соответствующих потребностям налоговой системы. Значительную часть ликвидированных городов представляли собой населенные пункты, скорее являвшиеся деревнями и прежде представлявшие собой автономные или полуавтономные общины доримских государств, некогда присоединенных к империи. Наделяя подобные поселения городским статусом и, что более важно, предоставляя им налогово-административные полномочия, государство предоставляло таким поселениям возможность продлить свое существование и в то же время усиливало их местное значение, каким бы ни было на деле их экономическое и общественное положение. Однако в дальнейшем, когда местные социальные верхи уже не могли (или не желали) по тем или иным причинам обеспечивать фискальные функции этих городов, когда государство начинало непосредственно управлять их налоговыми учреждениями, используя куриалов в качестве сборщиков и регистраторов податных сборов, а не гарантов их получения, существование таких городов становилось безразличным для центрального правительства. Идеологическое и символическое значение городов и городской культуры в римском мире, выраженное в некоторых случаях посредством имперского участия в строительстве городов и их возобновлении, означает, что они продолжали играть и важную культурную роль. Важно отметить, что города, связанные с культом местных святых или выполнявшие другую функцию, важную для христианского мира, получали дополнительный шанс на процветание, даже если не располагали нужными экономическими ресурсами.

РАЗВИТИЕ ГОРОДА ОТ ПОЛИСА К КАСТРОНУ

Последствия военных действии VII в. — вторжений персов и особенно опустошительных походов и нашествий арабов оказались непосильным испытанием для провинциальных городов империи с их традиционной хозяйственной структурой. Огромное большинство прежних городских поселений постепенно сокращается до укрепленного, отвечающего возможностям обороны ядра, способного прокормить лишь весьма ограниченное население, и вмещавшего как местное сельское население, так и местный гарнизон — там, где таковой располагался, вкупе с церковными властями. В отличие от позднеримских городов византийские представляли собой просто огороженные поселения. Общественных городских зданий практически не существовало; государство и церковь вели собственное строительство (церковные сооружения, зернохранилища, городские стены, арсеналы), однако у городов не было собственных ресурсов: они не имели собственных земель, муниципальных доходов, не рассматривались как самостоятельные юридические единицы. Состоятельные местные землевладельцы, конечно, могли вкладывать деньги в городское строительство и, очевидно, делали это, хотя до XI в. мы не имеем прямых свидетельств тому. Но большинство тех, кто желал вкладывать капитал в культурные или социальные начинания, делали свои капиталовложения в развитие Константинополя и имперской системы, которая, после утраты восточных земель, почти полностью отождествлялась с тем же Константинополем. Так называемый «константинопольский» фактор играл существенную роль в обществе средневизантийской поры. Образование в IV в. новой имперской столицы в древнем Византии оказало далеко идущее воздействие на характер перераспределения и обмена товаров в бассейне Эгейского моря и всем Восточном Средиземноморье; в то же самое время развитие императорского двора и сената вместе со всеми общественными, экономическими и административными последствиями оказали подобное воздействие на благосостояние общества. К началу VII в. фокус вложения личного капитала, накопления статуса и престижа все более и более перемещался в Константинополь, позволявший наиболее прямым образом отыскать себе нишу в рамках имперской системы. Возможность исключения из этого правила предоставляли другие крупные городские центры, например Александрия. Однако меняющееся отношение имперской власти к этим городам и покровительство им являлись основными факторами, определявшими масштабы вложения капиталов позднеримской элитой, а следовательно, и объем общественных вложений в провинциальных городах. Утрата восточных провинций Византии и их крупных городов еще более усилила эту роль Константинополя.

В этих условиях гражданские и военные власти империи стали преобразовывать многие города в укрепленные поселки, имея целью прежде всего военные и административные потребности. На смену позднеантичному городу приходит византийский кастрон (castron) — небольшой город-крепость, имеющий в первую очередь оборонительное значение. Начиная с VIII столетия в большинстве текстов традиционное греческое название города «полис» сменяется термином «кастрон», который сохраняется и позднее, в X–XI вв., когда начинается новый расцвет городов. Как свидетельствуют археологические и письменные данные, большой город Анкира в 650–660-х гг. превратился в небольшой город-крепость площадью всего в несколько сотен квадратных метров; город Аморион, в котором в 716 г. 800 человек успешно выдержали осаду в десять раз превосходящих сил, сократился примерно до такого же размера. По-видимому, населенная площадь большинства городов раннего Средневековья имела подобную величину. На деле часто благодаря этому внутри старых римских городских стен многих городов продолжали существовать отдельные населенные районы, жители которых (вполне законным образом) продолжали считать себя «гражданами» того города, в чьих стенах они проживали, и кастрон, сохранявший название греческого полиса, служил в таком случае убежищем при нападении врага (хотя во многих случаях он не обязательно имел постоянное население и в еще меньшей степени постоянный гарнизон). Многие из полисов VII–IX вв. сохранили свой городской облик благодаря тому, что жители их, практически проживавшие отдельными коммунами внутри городских стен, видели в себе именно горожан, а не обитателей деревни.

Параллельно с этими изменениями шел процесс возрастания роли села в византийском обществе. Так как фискальная ценность городов заметно понижается вследствие их хозяйственного упадка и военных потрясений второй половины VII в., государство все большее внимание уделяет сельским регионам, как основе фискальной структуры. Начиная с конца VII в. сельский район явно становится основной фискальной единицей. Это находит отражение и в языке: византийский термин «деревня» (chorion), сохранившийся и в современном греческом языке, примерно до начала VI в. означал также и фискальную единицу, собственность землевладельца, населенную арендаторами, в противоположность эллинистическому и римскому термину kome — деревня. Начиная с конца VI и на протяжении VII в. термин chorion все чаще использовался в значении «деревня», также являвшаяся (и воспринимавшаяся вместе с принадлежащими к ней землями) налоговой единицей. Фискальная ценность деревни и прилегающих земель, которые находились во владении ее жителей, определялась обычно чиновниками, назначенными из столицы, которые работали вместе с местной администрацией, находившейся в ближайшем городе, крепости или провинциальной военной штаб-квартире. Учет налогов часто возлагали на представителей самой сельской общины, богатых селян или землевладельцев, которые должны были помогать фискальной администрации, предоставляя ей необходимые сведения. Способы осуществления этого процесса варьировались со временем, однако роль городов в нем сходит на нет, и можно утверждать, что примерно с VIII в. византийское общество превращается в систему сельских общин.

В результате политической и военной стабилизации в Малой Азии, достигнутой примерно с начала IX в., многие крупные города переживают новый подъем, в основном там, где имелась база для развития ремесел и торговли. Хорошим примером в этом смысле может служить греческий город Фивы, который к XI в. превращается в процветающий региональный центр торговли и производства шелка. Такие города привлекали купцов, землевладельцев, которые селились в них, земледельцев, которые стремились продать там свою продукцию, и безземельных крестьян, искавших работу в большом городе. Этой регенерации городов способствовала и византийская знать, служилая и наследственная, которая, в борьбе за экономическое первенство и благосклонность имперского правительства, охотно вкладывала средства в развитие ремесел и сельского хозяйства.

Таким образом, в конце X и особенно в XI–XII столетиях в Византии происходит новый подъем городов, отчасти обусловленный улучшением условий для коммерции и товарообмена между городом и селом. Здесь видно и отражение требований Константинополя к окружавшим его городам и селениям с точки зрения снабжения его продовольствием и прочими товарами. Одновременно возрастает и политическое влияние городов. Одним из свидетельств этому является то обстоятельство, что период с конца VII по X в. большинство военных мятежей происходило в сельской местности, где находились резиденции местных военачальников; начиная с XI в. политическая оппозиция центральной власти базируется преимущественно в городах, население каждого из которых в этот период осознает себя как некую целостность. Иногда эта общность выражается в стремлении граждан к большей автономии. Именно такие цели преследовало восстание 1009–1010 гг. в городе Бари, возглавленное местной знатью (поскольку византийские города часто подпадали под власть местных магнатов, владевших землей и, что особенно важно в византийском контексте, имперскими титулами и чинами). Такие стремления ряда городов к большей автономии наблюдались повсюду.

В Византии тенденция подъема городов также отражает и военную организацию империи. Начиная с середины X в. во многих городах находились штаб-квартиры региональных военачальников и гарнизоны, что, в свой черед, свидетельствует об улучшении способности государства после кризиса VII–VIII вв. снабжать своих солдат снаряжением и провизией с помощью денежного довольствия, полагаясь во всем остальном на существование местного рыночного товарообмена. Наконец, подъем городов отражает рост власти магнатов в сельских краях, постепенно поглощавших своими владениями многие прежде свободные крестьянские наделы. В этот период в стране происходит перенос центра тяжести общественной жизни из села в город, обратный тому, который наблюдался в VII–VIII вв. Однако города, переживавшие расцвет ремесел и торговли, по-прежнему оставались крепостями и мало походили на города времен античной римской империи, которые они сменили.

О таком преображении свидетельствуют несколько современных или почти современных повествований. Так, в относящемся к XI в. «Житии Св. Никона» рассказывается о том, как в конце X в. Никон поселился возле Спарты, куда его пригласили местные архонты (archontes) — то есть землевладельцы, высшие гражданские чиновники и представители духовенства, чтобы он избавил город от чумы. В награду они помогли ему основать монастырь на месте древней агоры, а двое из архонтов пожертвовали для монастыря классические колонны, красноречиво свидетельствуя тем самым об участи древнего города. Из повествования исчерпывающим образом следует, что городом руководили именно эти люди и что разница между жизнью провинциального города и сельской общины состояла в основном в степени социальной дифференциации. Во многих случаях (хотя отсутствие свидетельств затрудняет какие бы то ни было обобщения) становится очевидно, что с точки зрения внутреннего устрйства особого различия между неукрепленной деревней и кастроном не наблюдалось: обитатели многих крепостей облагались налогом на той же коммунальной основе, как и деревенские жители, и городские учреждения не отличались существенным образом от сельских. Размеры поселения безусловно не играли существенной роли. Налоги с городов взимались на той же основе, что и в сельских районах. Основное различие между позднеантичными и средневековыми городами империи с точки зрения городского хозяйства сводились к тому, что в средневековых городах общественные здания уже не финансировались, как правило, из государственных средств. Роль городских корпораций перешла к церквам, монастырям, обществам и частным лицам.

С юридической точки зрения разница в определении статуса города и села сводилась в основном к тому, что город («полис») считался резиденцией епископа (судя по источникам IX в. и более поздним). Разумеется, между городом и селом существовало много функциональных, практических различий. В городах располагались представители военной и гражданской администрации, регулярно функционировали рынки и ярмарки, они служили местом скопления ремесленников и торговцев, в них располагались церковные и доходные учреждения, в них можно было получить услуги, недоступные в сельском контексте. Структура городского общества всегда отличалась от сельского, даже если речь шла о небольшой крепости: в них всегда развивались не родственные, а общинные организации, братства, профессиональные корпорации, общины, связанные с поклонением тому или другому святому, общества любителей скачек или соревнований колесниц. Жившие в таких городских центрах архонты, очевидно, располагали неформальными средствами управления, наследуя позднеримским городским советам, хотя нам известно о них очень немногое. Такого рода сведения появляются лишь после Четвертого крестового похода (1204), и то лишь для крупных городов, и это — одна из особенностей, отличающих городскую жизнь Византии от жизни городов средневекового Запада.

СЕЛЬСКОЕ ОБЩЕСТВО

Сельское население империи, как мы уже видели, занималось почти исключительно производством тех или иных видов сельскохозяйственной продукции. Определенные районы специализировались на производстве определенных культур — зерновых, вина, олив и других, — и в периоды военно-политической стабильности эти регионы становились центрами товарного производства этих культур. Однако социальная структура села, как и городская, за время, протекшее от поздней античности до X–XI вв. претерпела определенные изменения. В VI в. (и ранее) большую часть земли в Византии обрабатывали разные категории зависимых крестьян — coloni adscripticii (описывавшихся как прикрепленных к земле, которую обрабатывали) и coloni liberi (свободные арендаторы), составлявшие большинство. Крепостных крестьян от повинностей мог освободить только землевладелец, а свободные арендаторы платили налоги непосредственно государству. Кроме того, их вносили в налоговый регистр под собственным именем, а не под именем землевладельца. На практике от крепостных колонов немногим отличались по положению соседствовавшие с ними мелкие лично свободные крестьяне. С точки зрения закона, конечно, они обладали чуть более высоким статусом, так как владели собственными небольшими участками и могли распоряжаться ими по собственной воле. Однако они находились под сильным давлением облагавших их налогами фискальных служб и могущественных местных землевладельцев.

Трудно сказать, в какой мере сохранились эти виды землевладения и землепользования к VII в. и после него. Церковь и государство были в ту пору главными землевладельцами и, конечно, оставались таковыми на территориях, сохранившихся у империи после территориальных потерь VII в. В этом смысле епископы, с точки зрения экономических возможностей, принадлежали к классу провинциальных магнатов. На епископов нередко возлагалось руководство муниципальными работами, например, фортификационными, и снабжение города продовольствием в периоды военной опасности. Иногда им даже поручалось руководство общественными (городскими или государственными) житницами и обеспечение размещенных в местности войск.

Непрерывное существование константинопольского сената, та власть и влияние, которыми он пользовался в течение VII в., и его пополнение новыми представителями имперской бюрократии и административного аппарата, свидетельствует о сохранении крупной земельной собственности. Трудно точно оценить изменения, происходившие после VI в. в составе сената в отношении конкретных семейств и землевладений. Однако можно утверждать, что старая сенатская знать в константинопольском истеблишменте постепенно уступала место новой служилой аристократии, хотя бы отчасти рекрутировавшейся на основе личных способностей, а не только семейных связей. Тем не менее, вполне вероятно, что часть старой элиты сумела приспособиться к требованиям второй половины VII в. Земельная собственность по-прежнему оставалась существенно важным средством обеспечения собственного будущего, а также укрепления своего положения в рамках влиятельных кругов. Действительно, сохранилось много свидетельств существования в VII–VIII вв., наряду с церковной и государственной собственностью крупных частных имений, хотя степень непрерывности владения ими остается неизвестной. Источники сообщают также о крупных церковных владениях и о независимых крестьянских деревнях, жители которых владели землей и платили налоги непосредственно государству. Такого рода общины были важны для государства, которому было выгодно существование большого количества сельских производителей, платящих прямые налоги государству, что позволяло избежать дополнительных потерь.

Важно отметить, что в этот период в сельском населении как будто бы возрос удельный вес свободных крестьян и арендаторов. Как следует из имперского законодательства, процесс этот начался в VI в.; в частности, увеличилось число тех, кто арендовал землю на бессрочной основе, выплачивая фиксированную ренту (натурой или деньгами), причем право такой аренды можно было передавать, и часто она считалась постоянной или наследственной. В то же самое время, в течение VII–VIII столетий, происходит стирание различий между всеми тремя категориями мелких арендаторов (coloni liberi) и формируется общий слой арендаторов, плативших ренту хозяевам земли и налог государству и закрепленных за своими участками в зависимости от характера аренды. Бессрочные арендаторы могли передавать свои участки по наследству или продавать; более того, они считались — во всяком случае, когда речь шла не о церковных владениях — собственниками (posessor) своих участков, а не арендаторами. Посему деревни, населенные в основном свободными крестьянами, становятся с этого времени относительно важным элементом сельского общественного ландшафта, и похоже, что деревенская община начинает играть все большую роль в экономических и общественных отношениях, в особенности когда речь идет о сборе государственных налогов. Свидетельства указывают на то, что число таких деревень возросло благодаря нескольким обстоятельствам: во-первых, часть землевладельцев бросали свои земли в опасных районах, в результате чего сидевшие на них сельские производители начинали считать себя свободными; во-вторых, государство организовало иммиграцию большого числа славян, которые имели собственную сложившуюся общинную организацию; наконец, возросла самостоятельность мелких арендаторов, пользовавшихся долгосрочной и бессрочной арендой и плативших низкую фиксированную ренту землевладельцам, зачастую постоянно проживавшим в других регионах.

Расширение независимого землепользования, похоже, является результатом совместного действия двух факторов — во-первых, изменения характера взаимоотношений между производителями сельскохозяйственной продукции и землевладельцами и, во-вторых, преобразования государственной системы налогообложения, вызванного расположением театров военных действий во второй половине VII в. В то же время войны и отсутствие безопасности, бесспорно, содействовали массовому оттоку населения из опасных регионов, превратив этих людей в беженцев, спасавшихся либо от сборщиков налогов и арендной платы, либо от арабов. Война способствовала росту демографической подвижности населения. Еще более осложняло ситуацию само государство, селившее беженцев в нескольких разных районах империи.

Конечно, в деревне существовала определенная социальная дифференциация, чему отчасти способствовало дробление земельных наделов между несколькими наследниками, что в итоге приводило к возникновению хозяйств, в принципе нерентабельных. Неурожай, сезонные или климатические колебания, природные катастрофы и круглогодичные факторы, требования налоговых, местных или военных властей всегда делали крестьянские хозяйства весьма подверженными внезапному разорению. Оставление участков и перераспределение причитающихся с них налогов явно были весьма привычными явлениями для составителей земельных описей VIII–IX вв.

Земледельцы, имевшие статус колонов (paroikos), прикрепленные к земле контрактом, продолжали обрабатывать земли могущественных землевладельцев — частных, государственных или церковных, — разбросанные по нескольким регионам или провинциям. Колоны нередко жили в одной деревне с разнообразными арендаторами и свободными крестьянами. В областях, относительно свободных от нападений, продолжала сохраняться установившаяся связь между землевладельцем и арендаторами, какие бы законы не принимало государство. Таким образом, внутреннее состояние различных областей империи могло существенно отличаться. Если неурядицы и разорения второй половины VII — начала VIII вв. способствовали увеличению мобильности крестьян и числа свободных земледельцев, выплачивавших налоги самостоятельно, то последствия переориентации экономики на крестьян вместо с ростом новой провинциальной знати усиливали поляризацию между землевладельцами и сельскими общинами и дифференциацию внутри самих этих общин. Об этом свидетельствуют источники VIII–IX столетий, повествующие о налогообложении налогами сельского населения, в особенности наиболее бедных крестьян. Долгосрочным следствием этих процессов стало существенное сокращение к XI в. числа свободных общинников и превращение преобладающей массы крестьян в арендаторов того или иного вида. Число свободных общинников после этого времени неуклонно сокращалось. Правившие в XII в. императоры, например, старательно соблюдали законы X в., защищавшие крестьян от закабаления со стороны крупных землевладельцев, и это свидетельствует о том, что существенная доля общего взимавшегося государством количества налогов поступала именно от этих производителей, независимо от того, были ли они свободными, или работали на государственных землях как арендаторы.

ТОРГОВЛЯ, ГОРОДА И СВЯЗЬ С ВНЕШНИМ МИРОМ

Внутри византийского общества существовало фундаментальное противоречие между фискальными интересами государства и интересами частных торговцев, банкиров, корабельщиков и т. д. Государство разными способами регулировало получение, распределение и потребление жизненных ресурсов в стране, опираясь в значительной мере на автаркический тип хозяйства. Экспорт готовой продукции и внутренняя торговля (а также передвижение сырья и скота) как между провинциями, так и между центрами провинций и Константинополем, определялись тремя взаимосвязанными факторами: потребностями правительства и армии в сырье, готовой продукции и продовольствии; потребностями государства в деньгах для содержания наемников и императорского двора; нуждами самой столицы, которая господствовала в торговле на Черном и Эгейском морях, на Балканах и на северо-западе Малой Азии. И без того большое влияние Константинополя на торговлю еще более возросло после завоевания турками в 1070–1080-х гг. большей части Анатолии. Торговля в византийском мире была существенным образом ориентирована внутрь страны: от соседей империи к Константинополю и от Константинополя к провинциям. Такая торговля основывалась на расцвете экономики страны (начиная с IX в.), и ею занималось большое количество торговцев и предпринимателей. На ее развитие активно влияла эксплуатация со стороны государства. Но этот фактор, хотя и ограничивал в чем-то свободу торговли, в то же время способствовал ее развитию в регионах, прилегающих к магистральным дорогам, которые больше всего использовались государством, поскольку частное предпринимательство могло извлечь определенные выгоды из государственного мореходства и развития других видов государственного транспорта. Исходя из того, что целый ряд портовых городов на Черном море оставался до 1204 г. недоступным для итальянцев, ясно, что до Четвертого крестового похода византийские купцы занимались внешней торговлей на широкой основе.

Вместе с тем такая позднеантичная модель организации торговли оставляла не так много возможностей для развития внешне ориентированной коммерции. Развитие частного предпринимательства было ограничено не столько государственным вмешательством, сколько социальными условиями. Приобретя богатство, его обладатели предпочитали не вкладывать свои деньги в самостоятельные коммерческие предприятия, а приобретать с его помощью положение в государстве — титулы, высокие государственные или придворные должности и т. д. И хотя земельная собственность и земельная рента являлись важным экономическим фактором и средством достичь уважения в обществе, не меньшее значение — и в экономическом, и в социальном смысле — имели титулы и императорские пожалования. Вложение денег в коммерцию не считалось почтенным делом, хотя часть провинциальных землевладельцев активно занималась развитием ремесел и мануфактуры, что способствовало и развитию ограниченной торговли произведенными товарами. Лучше всего по историческим документам известно производство шелка на юге Балкан, но нет оснований сомневаться в том, что такое же положение существовало в других регионах.

В Византийской империи в X–XI столетиях существовал процветающий класс купцов, но о его жизни и деятельности известно немногое. В ту эпоху купцы, как и ремесленники, были объединены в коллегии (или systemata в греческом варианте), которые можно приблизительно сравнить с европейскими цехами, хотя они играли меньшую роль в Византии, чем цеха на Западе. В средневековой Византии эти организации были дифференцированы в зависимости от того, занимались ли члены коллегий ремеслами или предпринимательством. Организации первого рода имели обычно более низкий статус, а вторые давали их членам известное общественное положение, в зависимости от получаемых ими доходов. Уровень развития предпринимательства и торговли был различным, в зависимости от исторического периода, особенностей регионов, развития транспорта и связи и т. п. Но в целом византийские купцы, по-видимому, не искали активно новых торговых путей и рынков за пределами непосредственного политического влияния империи, кроме периода 1030–1080-х гг., когда коммерция стала играть в стране несколько большую роль, чем обычно, поскольку императорам нужны были средства на создание экономической базы для укрепления власти Константинополя. Даже на Черном море интересы византийских купцов защищало государство, а не они сами.

Большинство богатых византийцев составляли свои состояния на основе сельского хозяйства. И магнаты, и местная знать получали свой социальный статус благодаря земельным владениям и месту, занимаемому в политической системе империи. По сравнению с богатствами, которые они могли получить благодаря земельной ренте и положению в иерархии, доходы, которые они могли получить от торговли и коммерции, были гораздо менее значительными как в ранний период истории Византии, так и в X–XI вв. В XI в. купечество играло большую роль в торговле товарами местного производства, но занимало второстепенное положение в перераспределении богатств в стране в целом. Социальную элиту купцы интересовали только как поставщики предметов роскоши или люди, которым можно было время от времени продать излишки сельхозпродукции их собственных поместий на местных ярмарках или в столице. Государство же осуществляло постоянный контроль за торгово-посреднической деятельностью, особенно в столичном регионе. Так, все, кто торговал, например, тканями или определенным видом скота в Константинополе, должны были делать это только через соответствующие торговые объединения. Цель такого порядка состояла в том, чтобы наладить регулярное снабжение столицы всеми необходимыми товарами и исключить нежелательное вторжение чужаков, которые могли бы нанести ущерб ресурсам города; в то же время это установление гасило инициативу более самостоятельных коммерсантов. Подобный контроль существовал также в области внешней торговли с соседями и распространялся на иностранных торговцев, по крайней мере, до XIII в., когда их экономическая мощь и влияние в Византии слишком возросли.

Группы иностранных купцов обычно жили в особых кварталах и вели свои дела в сопровождении византийских чиновников. Это положение значительно отличалось от того, которое существовало в городах Италии в XI–XII вв. — таких, как Венеция, Генуя и другие, с которыми вели торговлю византийские купцы. В этих городах-государствах внешняя торговля являлась одной из основ экономики, и купеческая знать вместе с зависимыми от нее людьми были прямо заинтересованы в ее возможно более широком развитии. Поэтому политико-экономические интересы знати и средних слоев общества были тождественны с интересами этих городов-государств, и все эти слои общества были заинтересованы в независимости от внешних влияний. Государство и предпринимательство в этих структурах были тесно связаны между собой. В Византии же государство не играло заметной роли в развитии предпринимательства и рассматривало торговлю просто как один из источников государственных доходов.

Эти различия являлись следствием неспособности архаичной политико-экономической системы соответствовать новым историческим условиям. Как уже отмечалось, в Византии более или менее активно развивалась торговля, но ориентированная преимущественно на внутренний рынок. Интересы торговли были подчинены как политическим и идеологическим структурам империи, так и интересам социальной элиты. С ее точки зрения торговля была чем-то второстепенным в социальном и культурном смысле, с точки зрения господствовавшей в стране системы ценностей, а тем, кто непосредственно занимался торговлей, она не приносила высокого социального положения.

В этих исторических условиях и принимая во внимание быстрое развитие итальянских городов — прежде всего Венеции и Генуи в социально-экономическом развитии Византийской империи в рассматриваемый период возобладали отрицательные тенденции. Определяющую роль в этом процессе сыграли кризис 1070–1080-х гг., междоусобные конфликты и турецкие завоевания в Анатолии, что заставило Византию искать союза с военно-хморскими державами, поскольку стране не хватало собственных ресурсов. Слабость позиций империи на морях в XII столетии, особенно угроза со стороны норманнов, определила потребность в союзе с Венецией, который был куплен ценой торговых уступок. После Четвертого крестового похода роль Венеции, Генуи и Пизы еще более возросла (положение осложнялось конкуренцией между Венецией и Генуей), и это привело к быстро растущему итальянскому проникновению в экономику Византии в XII–XIV вв. Его вершиной стали торгово-экономические привилегии, полученные итальянцами в империи в период после правления Мануила I. Демографический подъем в Италии стимулировал потребность в византийском зерне и другой сельскохозяйственной продукции, вследствие чего венецианские и другие итальянские купцы постепенно создавали сеть дорог и новых портов и осваивали рынки империи.

Торговля и банковская деятельность в XII в. ценились византийской элитой не более, чем в предшествующий период. Благодаря этому итальянские торговые города могли вторгаться в эти сферы, быстро расширяя свое богатство и влияние. Византийское общество развивалось на своей традиционной основе, а тем временем средиземноморский рынок, связывавший между собой Запад и Восток, быстро развивался при активном участии Венеции и Генуи, процветание и мощь которых зависели в основном от развития этого рынка. Изгнание из Византии венецианских торговцев при Мануиле I (в 1171 г.) оказало резко отрицательное влияние на экономику Венеции; за этим последовал крестовый поход против Византии и падение Константинополя. Внутренняя борьба в Генуе в тот же период велась за право различных групп господствовать на средиземноморском рынке, играя роль посредника между Востоком и Западом и вмешиваясь в борьбу между византийскими и германскими императорами.

Монетная реформа Алексея I, вызванная финансовым кризисом второй половины XI в., облегчила повседневные финансовые сделки. Вместе с тем эта реформа наряду с оживлением внешней торговли облегчила ускоренное проникновение иностранцев в византийскую экономику. С конца XII в. начинается экспансия в Византию венецианских и генуэзских купцов и предпринимателей. Это было связано с обеспокоенностью византийского правительства политическими интригами германского императора Фридриха Барбароссы, в связи с чем оно искало потенциальных союзников на случай осложнения взаимоотношений с этим государем. Концессии, пожалованные итальянцам византийским правительством, отражают и его существенную роль в экономике, сохранившуюся в этот период, и умение использовать в своих целях вражду между Венецией и Генуей.

События 1204 г. окончательно разрушили традиционный порядок в Византии. С 1261 г., когда была восстановлена империя с центром в Константинополе, ее правители столкнулись с принципиально новой внутриполитической и внешнеполитической реальностью. Они располагали гораздо меньшими, чем прежде, доходами со значительно сократившейся территории, которая продолжала сокращаться, и у них не было военного флота, способного защитить интересы империи. Теперь налоги на торговлю играли все большую роль как источник государственных доходов. Но традиционная элита продолжала в большинстве своем жить за счет земельной ренты, а государство было не способно конкурировать с итальянским коммерческим капиталом. В середине XIV в. император Иоанн VI попытался пополнить доходы империи, дав византийским купцам определенные налоговые льготы за счет генуэзских негоциантов, но генуэзцам удалось расстроить эти планы, поскольку они могли теперь влиять на политику императоров, опираясь на свою военно-морскую мощь. Этот план сам по себе показывает возросшую важность доходов от внешней торговли в период, когда территория империи значительно сократилась. Но в это время было поздно менять сложившийся тип торговли на принципиально иной. За небольшим исключением, византийцы играли в торговле подчиненную роль по отношению к итальянцам, выступая либо как младшие партнеры, либо как посредники. Лишь очень редко они становились финансистами или банкирами, и то скорее второстепенными. В результате влияние итальянского капитала на экономику Византии быстро возрастало, а роль государства в регулировании экономки сходила на нет.

По мере развития этих процессов экономика итальянских городов-государств, торговавших с Византией и через ее посредство с другими странами, быстро развивалась, но при этом росла и зависимость внутреннего положения в этих городах от внешней торговли. Византия и другие государства, образовавшиеся в регионе после 1204 г., оказались неспособны конкурировать с итальянцами. Однако роль торговли в византийском мире росла, и ее неконтролируемое развитие угрожало не только стремлениям государства сохранить контроль за накоплением и распределением общественного богатства, но и особому положению византийской земельной аристократии.

Первый период подъема коммерческой торговли в Византии относится к середине XI в. Но при Алексее I происходит восстановление ограничений, связанных с государственным контролем над экономикой и восстановлением влияния чиновничьей элиты. Это была необходимость, встававшая перед любой центральной властью в империи, которая стремилась к восстановлению политической и экономической стабильности, поскольку это была, так или иначе, но единственная модель, с помощью которой можно было управлять страной. К ней прибегали и после кризиса VII–VIII вв., и в XII в., в эпоху преобразований, проведенных Комниными с целью «восстановления старого порядка». Но в новых исторических условиях такое «восстановление порядка» должно было привести к другим реальным результатам.

После X–XI вв. фискальный аппарат империи стал более усложненным. Государству нужны были все новые доходы, чтобы оно могло нормально функционировать. Крупные землевладельцы и знать стремились соперничать с государством в борьбе за власть и богатство, хотя делалось это, конечно, не всегда явно. Именно борьба между государством и магнатами, на местах или в столице, принимавшая различные формы политического противостояния, определяла круг возможностей реорганизации фискального и административного аппарата, проводимой императорами XI–XII вв. В этот период в провинциях сложился тип землевладельческой знати, которая существовала за счет земельной ренты, но стремилась при этом жить в столице.

При всё возрастающем влиянии иностранных купцов и финансистов на экономику, да и на политику Византии, не их влияние подорвало центральную имперскую власть. Решающую роль здесь сыграли противоречия между самой центральной властью с ее фискальным аппаратом и знатью в центре и в провинциях. Эти противоречия определили кризис, который непосредственно предшествовал Четвертому крестовому походу. Но после него торговля в Восточном Средиземноморье оказалось под полным контролем итальянских купцов, когда византийские торговцы играли подчиненную или посредническую роль. По мере сокращения территории Византии главным источником доходов все больше становилась торговля, а не землевладение. В последний период существования империи роль правительства в экономике существенно снизилась.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЖИЗНЬ

Как уже говорилось в предыдущей главе, основой богатств империи было сельское общество и сельскохозяйственное производство, из которого государство и частные землевладельцы извлекали доход в виде налогов или ренты. Но крестьянство не имело в государственной власти и административной жизни империи своей доли, сколько-нибудь сравнимой с создаваемым им общественным богатством. Люди крестьянского происхождения могли надеяться на участие в политической жизни, только вступив в армию и участвуя в каком-то военно-политическом движении, или когда они попадали в окружение того или иного магната или придворного. Были, конечно, и исключения, но они и получили известность именно благодаря своей исключительности. Византийское общество и культура были глубоко иерархичны. В этой иерархии каждая общественная группа имела свою роль, и сама эта иерархия была освящена, как данная свыше. В Византии в ходу было сравнение общества с телом, в котором крестьянству отводилась роль ног и туловища, призванных поддерживать и питать руки (военное сословие) и голову (императорская власть). В этом сравнении не было места знати, поскольку считалось, что ее интересы, по крайней мере теоретически, идентичны интересам государства. На деле знать была разнородным слоем, состоявшим из разных кланов, с присущими им интересами, которые выражались в разные периоды открыто или подспудно и оказывали значительное влияние на всю государственную и политическую жизнь империи.

ПОЗДНЕРИМСКОЕ СЕНАТСКОЕ СОСЛОВИЕ

Термин «сенаторская аристократия» прекрасно описывает суть позднеримской элиты вплоть до середины VII в. Однако термином этим следует пользоваться с осторожностью, поскольку он охватывает широкий диапазон лиц, обладавших весьма различным экономическим статусом и не обязательно имевших общее социальное происхождение. Сенаторское сословие, представлявшее собой земельную и сановную аристократию, чрезвычайно расширилось в IV–V вв. В отличие от императора Диоклетиана, который по политическим причинам ввел жесткие ограничения на занятие государственных должностей для сенаторов, Константин I охотно назначал на государственные должности многих из них. В середине IV в. в сенате Константинополя числилось около 300 членов, но уже к концу столетия их было около двух тысяч, поскольку императоры назначали сенаторами все новых лиц, и все новые должности по положению стали считаться сенаторскими. Следствием этого было обесценивание сенаторского достоинства и создание новых титулов, чтобы поддержать престиж этого сословия. Все сенаторы имели наследственные титулы «светлейших» (clarissimus). В дополнение к этому с конца IV в. были также введены титулы «сиятельный» (illustris) и более низкий «высокородный» («spectabilis»). Наследственным являлся лишь первый из них. Два старших ранга были связаны с пребыванием на имперской, военной или гражданской службе, хотя титул «высокородного» быстро потерял собственное значение и к концу V в. присваивался обладателям достаточно низких постов. Система титулов усложнилась в связи с тем, что внутри чина «сиятельных» возникли внутренние градации, учитывавшие, находится ли обладатель титула на действительной службе, и где он служит — при дворе или в провинции, а поскольку сановники могли получать свои посты как почетные, не требовавшие активной деятельности, система титулов сделалась еще более запутанной.

Таким образом, термин «сенаторская аристократия» приложим как к тем, кто получал титул clarissimus по наследству — в VI столетии таковых насчитывалось несколько тысяч, — так и к носителям высших степеней титулов illustris и spectabilis, не являвшихся наследственными, хотя детям их носителей автоматически присваивался ранг светлейших. Многие из них были скромными землевладельцами, возможно даже находящимися в стесненных обстоятельствах, хотя вполне заметное число их обладало крупными поместьями и внушительными доходами. В VI столетии было произведено новое уточнение этой системы рангов, согласно которой на высшем уровне титул illustris был замещен двумя новыми — magnifiais («великолепный») и gloriosus («славный»), причем практически все высшие военные и гражданские чины принадлежали к последнему рангу. Термин «сенаторская аристократия», таким образом, должен охватывать и тех людей, которые находились у власти в Константинополе и провинциях, тех, кто воплощал в себе государственную власть на всех уровнях; то есть людей, жалованье которых — если они не обладали внушительным собственным состоянием — позволяло им утвердить себя в качестве крупных землевладельцев. Если сенаторская семья добивалась влиятельного положения на императорской службе, она конечно же обладала достаточными ресурсами, чтобы обеспечить будущность своего следующего поколения и создать себе клиентелу, тем самым утверждая собственное положение в общественной и правящей элите. Однако аристократия эта никогда не бывала родовитой: императоры назначали людей на высокие посты по своему усмотрению, состав этого «класса» (если его можно так назвать) был довольно непостоянным и включал семейства и персон, весьма различающихся по экономическим возможностям и потенциалу.

Эта позднеримская сенаторская элита, внутренне разнородная и в высшей степени дифференцированная по региональному признаку, выполняла роль носительницы позднеримской литературной культуры, а также хранительницы традиций городской культуры раннего римского и эллинистического времени. Эта ее роль менялась вместе с изменением роли городов, сокращением территории империи и сужения культурного и идейного горизонта в период войн VII в. с персами и арабами. Позднеримская культура исчезает почти полностью, унеся с собой огромную долю накопленного духовного капитала. Многие из факторов, повлекших за собой эту трансформацию, были в ходу задолго до кризиса VII в., однако именно он привел процесс к завершению и способствовал созданию новых структур и связей. После этого характер как самой письменной культуры, так и ее носителей значительно меняется по мере того, как меняется отношение элиты к земле и государственной службе. В VII столетии постепенно сходит на нет старая сенаторская аристократия, хранительница позднеантичного культурного багажа, и на смену ей приходит новая служилая знать, очень разнородная по своему этническому, социальному и культурному происхождению. Похоже, что часть старой элиты вошла и в новую, но ее культура претерпела значительные изменения. Провинциальная знать, оттесненная от власти в своих регионах ставленниками Константинополя, стремится проникнуть в столицу, где можно было обрести и власть, и положение в обществе, и новые богатства. Можно было сделать и церковную карьеру, но высшее духовенство находилось также в Константинополе. Императорский двор стал — в еще большей степени, чем прежде, — источником социальных преимуществ. Были и иные, более окольные пути к власти, но этот оставался главным.

НОВЫЕ ПОРЯДКИ

Новая элита своим происхождением была обязана кризису VII в., повлекшему за собой реорганизацию государственного аппарата. Главным определяющим ее фактором была необходимость подбора государственных деятелей, компетентных как в военных, так и в гражданских делах. Глава местной военной или гражданской администрации имел определенные привилегии по отношению не только к крестьянскому сословию, но и к местным землевладельцам: например, монополию на военную силу, право реквизировать продовольствие и другие виды имущества и т. д. Люди, назначенные на такие должности, имели больше возможностей действовать в своих собственных интересах. Тенденция эта подкрепляется тем, что многие из командиров анатолийских войск по происхождению являлись армянами, служившими империи. Это указывает на то, что правительство старалось для решения насущных задач подбирать людей, обладавших соответствующими способностями и ресурсами, поскольку таковые — обыкновенно армяне, происходившие из средней или крупной знати, — часто перебирались на новое место службы со своей вооруженной свитой, тем самым увеличивая свою ценность с точки зрения Константинополя (потребность в опытных военных была высокой), а также укрепляя собственную власть на местах.

Но самой важной приметой времени стало изменение состава константинопольского сената и высших государственных чиновников. Хотя в Византии пути для «новых людей» всегда были более или менее открыты, однако после 660-х гг., по данным источников, особенно возросло число сановников негреческого происхождения. В это же время, по-видимому, выходит из употребления старая система сенаторских титулов и званий (clarissimi, spectabiles и illustres), причем известное значение сохраняет лишь ранг illustres, именуемых gloriosi (по-гречески endoxos, или endoxotatos). В культурном и социальном отношении происхождение и состав имперской знати значительно меняются на всех уровнях. В то же время титулы, более не соответствующие общественной и политической реальности, просто исчезают или приобретают застывший характер на самом низшем уровне системы рангов и статусов. По сути дела, в VII столетии происходит полная перестройка системы титулов и привилегий, основой которой становится прежде всего имперская служба в ущерб положению старой сенаторской знати. Власть как никогда прежде сосредоточивается в руках императорского двора, и прежняя, гораздо более плюралистическая система социальных привилегий, уходит в прошлое. Хотя многие представители сенаторской знати сохранили свою собственность в период экономического кризиса и политических репрессий (волны конфискаций и казней имели место при императорах Фоке (602–610) и Юстиниане II (705–711, его второе правление), но этот слой потерпел большой экономический и политический урон.

Одним из результатов этих перемен стало восприятие сенаторских титулов и эпитетов как части обыкновенной системы рангов, основанной на службе при дворе. Сохранение за ними «сенаторских» градаций сохранялось еще и в IX и X вв. Отсюда следует сделать вывод: раз сенаторское достоинство оказалось сведенным к одному из аспектов имперской и палатинской иерархии рангов и старые титулы, соответствующие сенаторскому положению в прежнем, римском смысле, оказались вышедшими из употребления, значит, сенаторское сословие как таковое перестало существовать. Отныне «сенаторов» назначали императоры, и наследственный кларриссимат прекратил свое существование, что в свой черед может указывать на то, что социо-экономические и культурные элементы, образовывавшие прежние, сенаторские порядки, прекратили свое существование или во всяком случае ослабли настолько, что утратили свое влияние на государство и правительство. Таким образом, константинопольский сенат, — обладавший по-прежнему существенным влиянием, поскольку состоял из высших имперских сановников, — более не являлся средством выражения экономических и политических интересов широкого слоя землевладельцев, привилегированных аристократов, культура которых являлась частью позднеантичной цивилизации.

Это отнюдь не означает, что в VII — первой половине IX в. не было слоя состоятельных крупных землевладельцев, или что его интересы не были представлены в политике константинопольской элиты. Однако эта часть общества перестала быть господствующей в государстве, поскольку имперская служба сама по себе превратилась в самый важный источник экономических и социальных преимуществ. Общая социально-политическая база позднеримской элиты основывалась, в частности, на ее монополии на гражданские магистратуры, губернаторские и юридические посты в провинции и в Константинополе. Однако многие из них или исчезли, или утратили свою значимость в результате происшедших после 640–650-х гг. изменений в роли городов и в налоговой и военной администрации, что повлекло за собой существенные изменения в статусе многих постов и концентрацию контрольных функций власти в руках императоров и их немногих приближенных. От степени близости ко двору теперь в первую очередь зависят и карьера, и высокое социальное положение.

Таким образом, включение сенаторских титулов в единую имперскую иерархию развивается как бы одновременно с исчезновением сенаторского сословия и его системы рангов, служившей для общественной идентификации этого слоя. При формальном сохранении значения сенаторского звания, в этот исторический период развивается имперская «меритократия» («власть заслуженных»), в которой как для старой, так и для «новой» знати известное значение имела личная компетентность, а также система связей, при определяющей роли императорского двора.

В период спорадической нестабильности, характерной для 650–720-х гг., по всей видимости, не находилось места для развития культуры прежнего истеблишмента, что сказалось в значительном уменьшении числа произведений нецерковной литературы, а также в некоторых других культурных тенденциях. По мере концентрации власти при дворе и углублении упадка сенаторского сословия, лица, принадлежавшие к последнему, начинали во все большей и большей степени зависеть от двора, следствием чего стал общественный и финансовый упадок провинциальных центров. Это явным образом отражается в участи средних и младших сенаторских титулов, либо исчезающих, либо опускающихся на самое дно иерархии. Теряет былое значение и благородство происхождения: например, в агиографических сочинениях VII–IX вв. отсутствует общепринятый способ описания богатства и положения известных людей; все внимание уделяется их состоянию в настоящее время, но не происхождению и родословной (о чем упоминается лишь иногда).

Эти перемены означали не просто утрату власти старой знатью или засилье в государственной жизни выходцев из других слоев. Они прежде всего означали, что новая «псевдозаслуженная» знать, по крайней мере в этот период, целиком зависела от императоров. Несмотря на малое количество источников, зачастую малопонятных, можно выделить одну общую особенность: в VII столетии имела место крупномасштабная концентрация власти и экономического контроля в руках государства. Сокращение территории государства, централизация фискальной администрации, утрата городами их посреднической роли — социальной и экономической — между провинциями и Константинополем, заметный рост числа крестьянских общин, независимых от частных землевладельцев, были отличительными чертами этой эпохи. Она и создала ту основу, на которой имперская система смогла просуществовать до XI в.

ГРУППЫ И КЛАНЫ СРЕДНЕВИЗАНТИЙСКОЙ ЭЛИТЫ

К XI в. служилая меритократия благодаря тесным связям с государством и имперской властью превращается в провинциальную аристократию средней и поздней империи. Сделались явными внутренние противоречия между экономическими интересами магнатов-землевладельцев, становившихся все более и более самостоятельными и доминировавших, во всяком случае, в некоторых ключевых секторах государственного управления, — с одной стороны, и фискальными интересами самого государства и той конкретной политической элиты или правящего класса, руководившего им, — с другой стороны. Предметом противоречия служило распределение государственных доходов между государством (а значит, косвенно, и элитой, правившей в данный период) и богатыми и влиятельным землевладельцами. Одним из путей разрешения этой проблемы начиная с XI в. стала уступка государством права получения налогов и сборов представителям той правящей служилой элиты, от которой зависела сама государственная власть. Другим способом разрешения этой проблемы был фактический захват власти в государстве определенной частью этой служилой элиты и создание более явной династической, аристократической системы правления, основанной на клановых узах и системе протекционизма.

Зачатки формирования новой аристократии проявляются начиная со второй половины века, когда впервые упоминается ряд людей, связанных с конкретными семействами, причем очевидно, что возвышение этих родов связано с военной и государственной службой. К середине X столетия в источниках все чаще упоминается целый ряд родовых (клановых) имен, всего около двадцати пяти. Эти упоминания связаны с ведением экспансионистских войн в данный период. Однако сам термин «аристократия» в этот период обычно не употребляется, а вместо него используются выражения «благородные» и «люди добрых родов», подчеркивающие высокое происхождение семейств. Отметим, что большинство этих новых магнатских семейств происходили из анатолийских провинций и обыкновенно были связаны с военной службой. Земли их располагались в восточных регионах; многие при этом были армянского происхождения.

Этот слой, включавший подобного рода кланы с их свитой и клиентами, не был един идеологически, но его интересы противоречили интересам групп, правивших в Константинополе. Эти противоречия, особенно связанные с контролем над ресурсами, возросли с начала XI в. Наиболее остро этот конфликт проявился в правление Михаила VI (1056–1057), во время столкновения имперской бюрократии и военачальников в Анатолии, которые все принадлежали к местным военным кланам. Результатом этого столкновения стал мятеж под руководством Исаака Комнина и Катакалона Кекавмена, закончившийся свержением Михаила. Однако внутренние и внешние интересы различных групп внутри этого социального слоя, в свою очередь, были слишком разнородными, чтобы можно было говорить об их долговременной политической солидарности. И все же они представляли известную опасность для каждого правительства, опиравшегося на господствующую социальную элиту. Комментаторы XI столетия обычно понимали это явление как противоречие между военной (провинциальной) знатью по происхождению — и гражданской (константинопольской) служилой знатью (по сути, имперской бюрократией).

Это не значит, что между обоими социальными слоями всегда существовали четкие границы и между ними не было взаимосвязи и взаимопроникновения. Борьба за власть и влияние происходила в контексте патриархальной политической структуры, с присущей ей иерархией, системой титулов и почестей и т. д. Те же региональные магнаты основывали свою власть и борьбу за самостоятельность не только на крупном землевладении, но и на использовании имперской системы. Синекуры и государственные «пенсионы», выплачиваемые золотом, драгоценными одеждами и утварью и т. п, могли приносить своим обладателям значительный ежегодный доход. Одни представители знати полагались в основном на приобретение земельной собственности, другие же имели сравнительно небольшие земельные наделы и потому гораздо больше зависели от государства, точнее, от его конкретных правителей. Таких людей можно назвать клиентами самого государства. Следует заметить, однако, что даже более самостоятельные магнаты зависели от имперской бюрократии, системы титулов, пожалований, почестей и т. д., поскольку все это в первую очередь давало людям положение в обществе. Только в конце XII в. часть этих знатных семей обрели достаточное богатство и влияние, чтобы стать более независимыми от императорского двора.

Рост власти и влияния магнатской элиты определялся двумя факторами. Первый состоял в том, что, по данным источников, крестьяне в этот период все больше попадали в зависимость от частных землевладельцев и владельцев попечительств (проноий). Этот процесс был ускорен из-за того, что в первой половине X в. случился ряд неурожаев, из-за которых мелкие крестьяне во многих случаях вынуждены были соглашаться стать арендаторами на землях магнатов, в обмен на зерновые ссуды. Хотя правительство издало ряд законов, ограничивающих переход крестьянских земель к «сильным» (это был широкий термин, обозначавший всех лиц, способных покупать землю), эти меры имели лишь ограниченный успех, и, несмотря на драконовские указы Василия II, государство стало терять контроль над фискальными ресурсами, поступавшими от земледелия и землевладения.

Вторым источником укрепления власти элиты являлась система «попечительств», при которой государство уступало определенным лицам право собирать налоги и подати в тех или иных фискальных районах или с каких-то государственных имений. Такие пожалования делались императорами по разным причинам. Они могли рассматриваться как персональный дар императора определенному лицу, но часто право попечительства или пронойи давалось также за военную службу. Это также способствовало отчуждению части фискальных функций и прав государства, хотя проследить реальные масштабы этого процесса до XIII в. сложно. Во второй половине XII столетия «попечительства» получают более широкое распространение как средство обеспечения военных, однако нередки были и пожалования небольших имений, просто чтобы дать военнослужащим средства к существованию на какое-то время. И все же светские, а также духовные землевладельцы, получая всевозможные фискальные льготы и пожалования, получили вместе с тем возможность удерживать для себя, в качестве ренты, часть податей, получаемых от крестьян, а фискальные земли в провинциях, еще контролируемые государством, оставались предметом вожделения провинциальной знати. В результате этих процессов значительно возросло налоговое бремя на крестьян. До указанных изменений, до конца X столетия, это налоговое бремя, по-видимому, более или менее равномерно распределялось между сельским населением провинций; хотя переброска войск из одного региона империи в другой также была связана с дополнительными повинностями для местных крестьянских общин, но подобные требования не носили регулярного характера.

Использование в более поздний период преимущественно наемных армий, содержание которых было куда более дорогостоящим и военнослужащие которых не имели собственных ресурсов (в отличие от традиционной византийской армии), привело к значительному усилению потребности государства в средствах на содержание армии. Начиная с 1040-х гг. очень заметно возросло число иностранных наемных воинских частей, которые должны были снабжаться за счет местных общин или землевладельцев. Этот процесс шел по нарастающей с середины X в. Особенный ущерб эти порядки наносили тем районам, из которых наемные имперские войска организовывали регулярные операции в течение нескольких лет. Арендаторы землевладельцев, пользовавшихся имперским патронатом, стремились освободиться от такого рода повинностей, получив те или иные пожалования и льготы, хотя во многих случаях местные военные власти своими действиями сводили на нет эти привилегии. А о положении крестьян в период господства этой системы можно косвенно судить по замечанию одного автора XI в., который писал, что отмена фискальных привилегий освобождала сельские общины от тяжелого бремени дополнительных налогов и повинностей.

Противоречия между землевладельческой знатью и центральной властью прослеживались и позднее, от времени правления Алексея I до конца XII в. Династия Комнинов превратила империю в своего рода огромное семейное имение, управляемое с помощью родственных кланов. Повсеместно царящие патронаж и протекционизм создавали условия для консолидации интересов правящей элиты, которая стала отождествлять свои интересы с интересами централизованной империи. Столкновение клановых интересов проявилось в смуте, последовавшей после поражения Романа IV от турок-сельджуков (1071). Этот конфликт нашел разрешение только после прихода к власти Алексея I в 1081 г. К концу XII столетия большинство крестьян так или иначе превратились в арендаторов, зависимых от землевладельцев, а социальная элита стала наследственной аристократией, внутри которой господствовали несколько могущественных родов, от каждого из которых зависело множество семейств, менее знатных. При Комнинах высшие военные должности находились в руках императорской фамилии и ее ближайшей родни, а их былые соперники господствовали в государственной бюрократии. В провинциях власть постепенно переходила к местной знати, укрепившей позиции за время экономической стабильности и возрождения городов. Но именно эта система породила противоречия, проявившиеся в XIV–XV вв.

АРИСТОКРАТЫ И АРХОНТЫ

Кроме кланов, господствовавших в политической жизни Византии в X–XII столетиях, заслуживают внимания и другие стороны социальной жизни страны. Достижение к концу IX в. политической и экономической стабильности привело к оживлению и возрождению городской жизни в империи. Небольшие крепости быстро превращались в оживленные центры ремесел и ярмарочной торговли, где формируется и своя местная знать, именитые граждане, которые вкладывали средства в торговлю и ремесло и получавшие прибыль от их развития. В основном это были местные землевладельцы средней руки, для которых было более выгодно развивать региональную экономику, чем вести дела в столице империи. Их роль возрастает начиная с XI в. — как в развитии местного хозяйства, так и в области экономического посредничества между Константинополем и провинциями, приносившего доходы государству. Они были частично зависимы от некоторых магнатов, но само их провинциальное положение давало им хорошую возможность вкладывать капиталы в развитие региональной торговли и ремесел, таких, как производство шелка, керамики, стекла, вина, оливкового масла. Византийские рынки вскоре становятся привлекательными для иностранцев, особенно венецианцев и генуэзцев, о чем говорилось выше. В то же время, несмотря на огромную концентрацию капиталов в столице империи, начала стабильно развиваться торговля, внутренняя и внешняя, в ряде ее регионов, прежде всего в южных Балканах и других приморских районах. Это было связано и с тем, что экономическая жизнь Константинополя жестко контролировалась префектом города, так что провинциальные центры выглядели более привлекательно для многих торговцев и ремесленников.

Поскольку фискальная система империи основывалась в ту пору на сельских общинах, города оставались более или менее независимыми от нее (хотя и служили резиденцией местным имперским чиновникам). В условиях быстрого экономического развития византийских городов во многих из них складывается своя городская знать, состоявшая из землевладельцев, вкладывавших средства в развитие своих городов, местной администрации и духовенства во главе с епископами. Епископ обычно и играл роль руководителя местной элиты. Этих людей стали называть «архонтами» («правящими» — так первоначально именовались правители некоторых греческих полисов. — Примеч. пер.) — так же, как раньше именовали имперских чиновников, занимавших некоторые руководящие посты. Эти «архонты» в отличие от имперских магнатов обычно были местными землевладельцами средней руки, за чей счет содержались местные государственные чиновники. Таким образом, благодаря экономической стабильности в империи и выдвижению на сцену местной знати, заинтересованной в развитии собственных городов не менее, чем в признании Константинополя, произошли значительные изменения во взаимоотношениях столицы и провинций. Появился определенный слой, представлявший интересы провинций и имевший известные возможности противодействовать фискальным чиновникам, которых присылали из столицы. Система связей и протекционизма, объединявшая семьи провинциальных архонтов, а также окружавшие их группы зависимых людей (клиентов, арендаторов и др.), усиливали влияние этой провинциальной знати, создавая барьер между центральной властью и местными налогоплательщиками. Таким образом появилась даже возможность вооруженного сопротивления правительству. Об этом свидетельствуют некоторые антиправительственные беспорядки, упоминаемые в источниках. Примером может служить восстание в фессалийском городе Ларисса, руководимое местными архонтами и вызванное новыми налогами, введенными Константинополем при императоре Константине X (1059–1067). Восстание закончилось переговорами с правительством (хотя император впоследствии не сдержал обещаний, данных архонтам). Но само по себе оно было важным признаком изменения взаимоотношений между столицей империи и ее провинциями.

Провинциальной знати было свойственно определенное чувство местного патриотизма, которое сплачивало ее представителей и заставляло их заботиться об экономическом развитии своих районов. Но в отличие от Западной Европы в византийском мире города не стали особой влиятельной корпорацией. Они оставались опорой местной знати и использовались ею как средство для достижения своих целей (особенно это проявилось во время междоусобных войн первой половины XIV столетия). Если константинопольская знать, как уже говорилось, пренебрежительно относилась к торговле, то местные землевладельцы занимались коммерческими предприятиями гораздо охотнее, даже если это не давало высокого положения в обществе. Эти различия между магнатами и местной знатью сохранились на всем протяжении истории империи.

В этот же период складываются определенные экономические различия между регионами Малой Азии (или теми землями, которые остались там под контролем империи), с одной стороны, и Грецией и Фракией — с другой стороны. Первый регион оставался по преимуществу сельскохозяйственным, во втором же более активно развивались ремесла и торговля. Очевидная причина этих различий состояла в том, что именно анатолийский регион являлся основным источником ресурсов для поддержания обороны, строительства укреплений и т. д. Поэтому в Малой Азии, как и в VIII–IX в., многие продукты и ресурсы не поступали на рынки, а использовались государством для поддержания армии. Этот фактор был мало характерен для Балканского региона. Кроме того, важную роль играло то обстоятельство, что фискальные структуры империи были укоренены прежде всего в столичном регионе и в Малой Азии, и в гораздо меньшей мере — на Балканах.

В Балканском регионе все большую роль играл растущий на Западе спрос на византийскую сельскохозяйственную продукцию. Именно в этих районах итальянские купцы были более активны, тем более что Балканы находились между Италией и Константинополем. Константинополь же продолжал доминировать в экономике прилегающих регионов, в северо-восточной Малой Азии и Анатолии, и это оказывало огромное влияние на их экономику. Внешний спрос в каждом случае стимулировал характер внутреннего производства. Этого положения не изменило и постепенное вытеснение византийских купцов из сферы внешней торговли в последующий период.

Утрата империей восточной и центральной Анатолии привела, в частности, к изменению расстановки сил внутри высшей элиты, состоявшей из могущественных земельных магнатов и имперской служилой бюрократии. Прежде, в IX–XI вв., большинство магнатских семейств происходило из Анатолии с ее преимущественно аграрной экономикой, а на Балканах, где имперский контроль был минимальным, таких семейств было сравнительно немного. Но с потерей большинства районов Анатолии сильно возросло и влияние балканских земельных магнатов. Имения анатолийских землевладельцев были обычно удалены от моря, имения же магнатов на Балканах зачастую находились на побережье, а потому могли пользоваться экономическими преимуществами морской торговли, местной или международной. Государство устанавливало контроль на Балканах, объявляя своей собственностью (или собственностью членов императорской фамилии) обширные земельные владения. Кроме того, в X–XII вв. государство стремилось провести в жизнь законы, защищающие права свободных крестьян, а значит, эти крестьяне создавали значительные фискальные ресурсы для правительства империи.

Дальнейшие сдвиги в византийском обществе произошли после 1204 г. и латинской оккупации центральных областей империи. Например, могущественный род Комнинов, ставших правителями Трапезундской империи, в дальнейшем практически уже не играл роли в центральном константинопольском правительстве; такая же участь постигла в этот период многие другие магнатские семейства. Кроме того, после распада империи правители новообразованных государств часто назначали своих родичей губернаторами обширных регионов, и их власть нередко становилась наследственной. Данный процесс привел к поглощению ресурсов на местном уровне. В результате доходы центрального правительства существенно сократились, а, соответственно, возросли доходы, получаемые региональными властями. В последние полтора столетия своей истории империя держалась на семейных связях нескольких аристократических групп, разделявших все еще могущественную веру в единое государство, которая составляла основу имперской идеологии.

ЧИНОВНИКИ И АДМИНИСТРАЦИЯ

До известной степени можно утверждать, что высшая бюрократия в Византии совпадала с социальной элитой, поскольку в нее автоматически входили те, кто получал высокие имперские должности и титулы, независимо от их социального и этнического происхождения. Но и те, кто уже унаследовал социальное положение и богатство, становились частью государственной элиты. До VII в. позднеримское общество было более плюралистичным в смысле карьерных возможностей, так как помимо Константинополя имелись и иные крупные центры, такие как Александрия и Антиохия. В империи всегда существовал более или менее широкий слой средних чиновников, способных вести учет доходов и расходов, оценивать фискальные потребности и выполнять иные виды работ, необходимых для функционирования сложной административной системы, существовавшей в стране. Часто эти люди входили в высшие слои общества, достигнув высоких должностей благодаря своим способностям и талантам, так что на всем протяжении истории империи, даже в ее последний период, когда социальная аристократия стабилизировалась, существовал приток талантливых людей в ряды социальной элиты.

Те, кто достигал такого положения в государственной системе, помимо высокого социального статуса имели соблазнительную возможность побочных доходов в виде «принятых по обычаю» подношений за услуги, а то и обычных взяток. Даже услуги чиновников невысокого ранга могли, в определенных обстоятельствах, высоко цениться, и они готовы были воспользоваться таким положением. Чаще всего это относилось к сборщикам податей и другим фискальным чиновникам, но могло касаться и чиновников иных ведомств. Но не следует полагать, что эта система сама по себе была основана на коррупции в современном смысле этого слова. Многие подношения и выплаты чиновникам имели характер «обычного права», которые были признаны правительством, и жалобы или апелляции имели место лишь в случаях, когда имели место чрезмерные поборы или наглое вымогательство «непредусмотренной» платы. Все, что происходило в этой сфере, как и в иных, имело определенный смысл в определенном историческом контексте. Например, в X столетии такого рода жалобы от подданных рассматривались охотно и часто решались благоприятно для жалобщиков, а к концу XII в. лихоимство и алчность провинциальных фискальных чиновников стали «общим местом», и против них редко кто протестовал. В целом же византийское общество, с учетом его традиций и ценностей, было не более коррумпировано, чем любое современное ему общество, где существовала сложная государственная система.

Имперскую иерархию сами византийцы осмысливали в категориях гармонии и порядка, символизирующих божественный порядок в небесных сферах, который христианская ромейская империя под началом данного Богом императора должна была воплотить на земле. Отсюда те огромные власть и авторитет, которыми были наделены императоры в Византии, и ореол, окружавший в глазах византийцев императорский двор. Все государственные служащие, вплоть до простых солдат, считались частью этой иерархии, которая объединяла и светскую администрацию, и церковь, поскольку в представлениях жителей империи они были взаимосвязаны. Эти принципы были в общей форме изложены во вступлении к так называемой «Книге церемоний», составителем которой считается Константин VII (913–959), хотя завершена она была уже после его кончины:

«Многое может уйти с течением времени, в том числе такая замечательная, драгоценная вещь, как императорский церемониал. Пренебречь им, даже, если позволительно так выразиться, умертвить его — значило бы лишить жизнь империи всякой красоты. Если тело гармонично сложенного человека изуродовать, то всякий скажет, что это скверно. То же касается и жизни империи, ибо если в ней отсутствует порядок и стройность, она уподобляется жизни дикаря».

Императора Константина VII интересовала историческая перспектива, а для обычного придворного чиновника прежде всего было важным соблюдение правил в отношении всех чинов и титулов во время придворных церемоний и пиров. Правила, касающиеся этих церемоний, существовали, по крайней мере, с конца IX в. (а возможно, и ранее). Одно из таких руководств, Клеторологион Филофея, или «Иерархия за императорским столом», была написана в 899 г. главным императорским дворецким и содержала календарь всех основных имперских праздников с перечнем должностных лиц, за них ответственных.

Все чиновники и администраторы были встроены в эту иерархию, от которой зависели их доходы, общественное положение и карьера. Чем ближе стоял тот или иной чиновник к императорскому двору, тем больше у него было возможностей дальнейшего продвижения. Конечно, определенную роль всегда играли протекционизм, связи, своекорыстные интересы чиновников, поэтому данная административная система никогда не была реально основана на «аристократии заслуги». С течением времени масштаб личного дарования действовал в этой системе все слабее, а на первый план выходили факторы связей и личных интересов.

Пути продвижения на государственной службе были различными. До VII в. для кандидатов на службу для карьерного продвижения важным было хорошее знание права. Позднее ситуация изменилась, и в «Эклогах» Льва III и Константина V (741 г.) можно прочесть, что многие провинциальные чиновники вовсе не знают законов империи. Тем не менее хорошее образование для чиновников всегда приветствовалось, поскольку работа государственной системы, особенно фискальной, была основана на письменной информации, которая к тому же должна была храниться для сведения будущих поколений государственных служащих. В X–XI столетиях хорошее знание законов вновь стало обязательным условием для кандидатов на высокие должности. В источниках того времени есть ряд упоминаний о том, как родители посылали сыновей, получивших начальное образование, в столицу, под покровительство какого-нибудь родственника, который заботился об их дальнейшем образовании и устройстве на перспективную службу, а семья юноши в дальнейшем оказывала этим покровителям те или иные услуги. Примером здесь может служить, например, карьера неких Эвареста и Феофилакта, получивших таким путем хорошие должности в Константинополе, Евдокима из Каппадокии, который стал помощником секретаря императора, и многих других лиц, служивших в IX–X вв.

Система протекционизма не ограничивалась, конечно, семейными рамками. Многие богатые люди имели своих клиентов и разветвленную систему патроната. Теоретически любая должность была открыта кому угодно, и даже в XIII–XIV вв., когда произошла аристократизация социальной жизни, известны случаи, когда люди невысокого происхождения достигали высот карьеры. На практике же такому продвижению мешали сложившиеся семейные кланы и система протекционизма. Кроме того, имело значение и способность семьи заплатить за классическое и церковное образование, которое требовалось для ее отпрыска. И тем не менее в XIV в. некий Алексей Апокавк, простой писарь из канцелярии доместика, правителя провинции, смог подняться до рангов адмирала флота и префекта Константинополя.

Хотя считалось, что те или иные должности могут занимать только гражданские или только военные лица и т. п, порядок этот соблюдался не всегда. Известно много случаев, когда офицеры занимали должности, которые они формально занимать не могли. С другой стороны, нередко важные государственные должности занимали духовные лица. В конечном счете вопрос о том или ином назначении решали сами императоры. В конце VII в. Юстиниан II назначил монаха Феодота министром финансов, а через несколько лет константинопольский дьякон Иоанн занял место командующего флотом.

Существовала особая церемония посвящения в должностные лица, во время которой офицер или чиновник получали знаки своей власти — офицерский пояс или мантию чиновника и другие виды официального облачения. Они также приносили клятву верности императору и православию. На церемонии посвящения младших чиновников император не присутствовал, но церемонии посвящения в должность высших офицеров и сановников, особенно назначаемых самим императором, проходили при его личном участии, и он сам принимал от них клятву верности. Присутствовало на этих церемониях и константинопольское духовенство. Продвижение чиновников каждого ведомства по службе происходило в соответствии с установленным порядком. Промежутки времени между назначениями могли быть разными в разное время. В V–VI вв., например, назначения чиновников на очередную должность производились раз в год, а ранее это делалось реже. Трудно сказать, насколько указанный порядок сохранялся в дальнейшем, но известно, что в VIII–IX столетиях императоры довольно часто назначали на новые должности (то есть переводили или повышали) окружных командиров. Если чиновника переводили без повышения по должности, то ему могли пожаловать более высокое звание или титул, так что его жалованье и статус все же возрастали. Если все складывалось для чиновника удачно, то при наличии достаточных способностей он достигал к концу карьеры очень высокого положения, а попав в орбиту благосклонного внимания императора или его приближенных, мог даже войти в состав правительства. Вместе с ростом чинов росло и жалованье чиновников, и, хотя пенсия как таковая им не полагалась, при выходе в отставку чиновники получали определенную денежную сумму, некоторые привилегии, а в иных случаях и фискальные льготы.

Мелкие чиновники не имели титулов, но средние и высшие должностные лица всегда имели титулы или звания, влиявшие на размер жалованья (которое платили и за звания, связанные лишь с формальной должностью, синекурой). Со времен Льва III, который отменил или упростил многие законы и правила, регламентировавшие жизнь чиновников, было разрешено приобретать те или иные должности за деньги. Такие покупки делались в качестве «капиталовложений» на будущее, так как жалованье, получаемое чиновниками, приносило ежегодный доход. В XI столетии был случай, когда чиновник Михаил Пселл купил должность для будущего зятя, но потом, когда свадьба расстроилась, вынужден был вести с молодым человеком судебную тяжбу, чтобы покрыть убытки. Придворные (даже самые мелкие служащие) обычно получали жалованье непосредственно от императора, а провинциальные чиновники — через курьеров или из местного казначейства. Их жалованье состояло не только из денежных сумм, почти всегда выплачивавшихся золотыми монетами, но также из определенных предметов, прежде всего шелковых одежд, производство которых было важной отраслью в империи.

Высшие посты, особенно в военной сфере, благодаря их особой важности находились под непосредственным контролем императоров, а потому вокруг них происходило меньше злоупотреблений, чем вокруг обычных административно-бюрократических должностей в столице. На эти высшие должности редко распространялся обычный бюрократический порядок, поскольку на них назначали и с них увольняли сами правители, не в последнюю очередь исходя при этом из компетентности и исполнительности своих сотрудников.

В последние два столетия византийская аристократия по обычному праву стала считать высшие государственные должности своими, и действительно аристократы занимали очень часто их. В государственной бюрократии доминировали представители нескольких знатных фамилий — Тарханиоты, Филантропены, Бранасы, Торникиосы, Синаденосы, а также представители императорских династий — Дуки, Комнины, Ласкарисы, Палеологи. И все же императоры продолжали отбирать людей на высшие должности не только по происхождению, но и по способностям, а многие низшие и средние должности часто замещали люди невысокого происхождения. Из так называемого «трактата Псевдо-Кодина» (XIV в.), рассказывавшего о должностях и рангах в империи, следует, что к этому времени иерархия в основе сохранилась, хотя и претерпела значительные изменения. Считалось, что к этому времени государственная администрация и императорский двор были теоретически разделены, но на практике придворные нередко получали гражданские и военные должности. При императорах Комнинах государственная система стала патриархальной, и все чиновники рассматривались как личные слуги (doulos) императоров. К XIV в. ключевой в правительственной службе стала близость к императорской фамилии или к двору. Постепенно придворная и государственная система должностей переплелись, и патриархальная система, поощряемая Комнинами, вытеснила позднеримскую систему бюрократии, в основе своей сохранившуюся до конца XI в.

При всех этих изменениях Восточная Римская империя, наследница поздней Римской империи, сохранила в течение примерно тысячи лет довольно эффективный государственный аппарат. Этот фактор был одним из главных, позволивших империи просуществовать в течение стольких веков при очень неблагоприятных обстоятельствах.

РАЗВИТИЕ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ЦЕРКВИ (IV–VII СТОЛЕТИЯ)

Политическая идеология византийского мира опиралась на древние традиции — эллинскую, римскую, раннехристианскую. Официальная теология отражала сложную систему верований, сложившуюся в процессе исторического развития, уходившего корнями в дохристианские времена. Христианство представляло не только официальную теологию византийского мира, но и систему коллективных и личных нравственных ценностей. Постепенно, начиная с VII в., для большинства жителей империи оно стало олицетворять также мироздание, космос, систему всеобъемлющего жизнеустройства. Чисто языческие верования и культы к этому времени отмирают, а многие повседневные обычаи и традиции, которые в течение веков формировали жизнь и быт населения, приобрели христианский смысл и контекст. В таких исторических условиях действовали церковь и монастыри, и этот контекст важен для понимания жизненных позиций византийцев и их поступков в тех или иных ситуациях как политической, так и личной жизни.

Константинопольская кафедра была одним из пяти главных центров христианского мира, наряду с Римской, Иерусалимской, Александрийской и Антиохийской. Константинопольский патриархат стал последним среди получивших со времени собора 381 г. статус «вселенского», право на которое всегда в первую очередь оспаривал Рим (хотя формально это слово вошло в титул патриарха только в конце IX в.). Взаимоотношения между главными центрами христианского мира всегда были сложными, нередко в их основе лежали взаимные претензии. Позиция Константинополя была усилена тем, что он являлся одной из имперских столиц, а с 476 г. — единственной имперской столицей. Константинопольский патриархат постепенно все более превращался в центр имперской церкви, тогда как римский престол в те времена был политически независим от власти императоров. В результате Рим порой мог выступать в роли «третейского судьи» в конфликтах внутри византийской церкви, что приводило к дальнейшему обострению противоречий между Римом и Константинополем, а также внутри самой византийской церкви.

Церковь являлась одним из самых могущественных идеологических и экономических институтов византийского мира. В философском смысле она была представлена теологией, провозглашавшей универсальную ценность веры в Спасителя, и за четыре века эта теология превратилась в развитое учение, оснащенное сложной системой аргументации. В практическом отношении она давала людям мировоззрение и мироощущение, во многом основанное на их культурных традициях. В официальном смысле она создала поддержанное образованным меньшинством вероучение о православии (в его византийском варианте) как о единственно правильной вере, хотя в первые века истории церкви внутри нее было много споров о сути этого понятия.

Фундаментальной особенностью восточноримской церкви являлась ее тесная политико-идеологическая связь с государственной властью, олицетворяемой императорами. Христианская концепция имперской власти коренилась как в римско-эллинских концепциях государства, так и в христианской теологии. Последняя обосновывала взаимосвязь и разграничения власти между императором и патриархом. Императорская власть должна была защищать чистоту веры, интересы церкви и достоинство ее служителей, на которых была возложена обязанность поддерживать духовное здоровье имперского общества. Согласно византийской концепции власти, жизнь государства могла быть здоровой только при условии сохранения и передачи из поколения в поколение традиций православия, согласно учению апостолов и отцов Церкви. Со времен Константина Великого императоры были вовлечены в церковную жизнь и даже в теологические вопросы. Имперские законы, наряду со сложившимися традициями государственной жизни, обеспечили к VI столетию такое положение, при которой церковь и императорская власть были тесно взаимосвязаны. В 535 г. император Юстиниан I издал особый эдикт, в котором эта практика была обобщена. В нем подчеркивалось, что благодатная для людей духовная власть священства и светская власть императора имеют одну божественную природу. Поскольку Господь устанавливает все законы в мире, то избранный Им император является главным земным законодателем. Но, поскольку духовенству в этом эдикте была отведена роль заведования строго духовными делами, эта формула оставляла почву для разногласий.

С начала VII в. церемонии при императорском дворе приобретали все более церковный характер, что нашло свое естественное завершение в церковной коронации императоров (начиная с Фоки в 602 г.). Церковь, существовавшая внутри Римской империи, к VII в., а в еще большей мере — после арабских завоеваний, стала византийской имперской церковью, полностью слившись с государствам, хотя высшие церковные иерархи оставляли за собой приоритет в спорных вопросах, касавшихся вероучения.

Такого рода противоречия особенно проявлялись, когда императоры прямо вмешивались в вопросы теологии или издавали законы, касавшиеся церкви. Многие императоры сами проявляли большие способности к теологии, но отстаиваемые ими идеи или интересы не всегда соответствовали идеям и интересам церкви. Известно немало конфликтов между высшим духовенством и императорами. В качестве примеров можно назвать столкновение между Юстинианом I и папой Вигилием, борьбу между Константом II и его официальной монофелитской политикой и церковной и монашеской оппозицией во главе с Максимом Исповедником в середине VII в.; конфликт между патриархом Германом и императором Львом III (предположительно связанный с иконоборчеством, однако, скорее всего, имевший в своей основе вопросы церковной юрисдикции); конфликт между Константином VI и патриархом Тарасием из-за повторного брака императора, аналогичный конфликт Льва VI с патриархом Николаем I; напряженность во взаимоотношениях между императором Исааком I и патриархом Керуларием; борьбу между сторонниками и противниками исихазма и объединения православной и католической церквей в XIV–XV вв. Победителями в этих конфликтах могли быть как императоры, так и патриархи. Наряду с прочими факторами, это определялось прочностью положения и силой характера этих двух главных лиц империи.

Завоевание арабами восточных византийских провинций в VII в. сняло на время одну из самых сложных политико-теологических проблем, существовавших в империи: проблему противоречий и враждебности между христианами — противниками монофизитства и монофизитами Сирии и Египта (см. об этом в главе 1). Было не вполне ясно, как в этих обстоятельствах станет развиваться имперская церковь, поскольку в некоторых случаях императоры или императрицы тайно или явно поддерживали монофизитство (самый известный случай — когда при Юстиниане императрица Феодора оказывала значительную финансовую поддержку монофизитам в Сирии). Однако с середины VII в. теологические противоречия перестали расстраивать церковную жизнь, вплоть до начала проведения императорами политики иконоборчества.

Ереси и иноверия были двумя проблемами, с которыми император и духовенство сталкивались постоянно. Географическое и культурное многообразие, свойственное Византии, создавало благоприятные условия для того и другого, и время от времени рост того или иного из этих течений создавал угрозу для государства. Церковь вела борьбу с ересями и иноверием, а также с причинами, им способствующими (отсутствие приходов и надлежащей церковной организации в отдаленных провинциях, недостаточная образованность низшего духовенства, богословское невежество населения и т. д.). Но главными объектами были крупные ереси, и в этой борьбе всегда участвовало государство, поскольку защита православия являлась обязанностью императоров. Самый яркий пример — борьба с ересью павликианства в Малой Азии. Павликианство, названное так по имени одного из его основателей — Павла Самосатского, представляло собой эклектическую смесь дуализма и неоманихейства, существовало по крайней мере с VII в. (если не ранее), но только в IX в., когда оно приобрело большую популярность и влияние, правительство обратило внимание на эту ересь и стало преследовать ее. В результате павликиане создали собственное войско под руководством нескольких профессиональных военных и заключили союз с Арабским халифатом в 870 г., что привело к большой войне, которая закончилась их разгромом. Но политика переселения большого количества людей из Анатолии на Балканы, проводившаяся правительством с целью заселения малонаселенных районов, привела к тому, что многие люди, разделявшие взгляды павликиан, попали на Балканы, прежде всего в Болгарию, и это способствовало формированию там в X–XI столетиях новой ереси — так называемого богомильства, которое имело много общего с павликианством, и прежде всего — дуалистическое мировоззрение. Несмотря на жесткие преследования со стороны императоров, прежде всего Алексея I, богомильство распространялось на Балканах и нашло приверженцев в Малой Азии. Оно оказало также большое влияние на развитие ереси катаров на юге Франции.

Помимо крупных и мелких ересей у византийской церкви был конфликт с иудаизмом. В основе его лежало то обстоятельство, что иудеи, не признавшие Христа, по мнению византийских богословов, утратили положение избранного народа, которое перешло к римлянам (то есть к византийцам). До эпохи Юстиниана к иудеям в империи относились терпимо, хотя зачастую неодобрительно. Положение обострилось после неудачной войны с персами и арабского завоевания, в котором винили иудеев (хотя без всяких видимых оснований). Иудеям был запрещен как целый ряд видов общественной деятельности, так и доступ на государственную службу, и они периодически подвергались преследованиям. Часто наряду с иудеями в соответствующих государственных документах упоминались и различные еретические группы, но сами отрицательные упоминания о них были достаточно частыми. Все приведенные примеры показывают тесную взаимосвязь светской и церковной власти в империи, и, конечно, распространять или эффективно защищать православие в Византии государство могло лишь опираясь на силу армии.

ЦЕРКОВНАЯ АДМИНИСТРАЦИЯ

Духовную и светскую власть церкви в империи олицетворяли епископы. С VI в. они играли ключевую роль в городских магистратах и являлись управляющими церковными имениями (это положение сохранилось за ними на всем протяжении истории Византии). В руках церкви сосредоточились такие богатства, что, согласно одной из оценок, средства, которыми она располагала, превосходили государственные ресурсы (если не считать расходы на армию). Церковь получала доходы в основном от землевладения и других видов недвижимости. Согласно церковным уставам, принятым на соборе 692 г., на епископов возлагалась обязанность заботиться о церковном имуществе в случае угрозы войны или иных бедствий. Церковные благотворительные фонды — основа церковной филантропии — обычно получали средства за счет земельной ренты, получаемой с крупных церковных имений. За счет церкви и богатых жертвователей строились и содержались больницы, сиротские приюты, дома престарелых и т. д. В создании приютов наряду с духовенством порой участвовали и сами императоры, подчеркивая тем самым политическую важность подобного рода деятельности. На протяжении веков церковь получала большое количество пожертвований в виде земельных владений — от имений богачей до небольших наделов мелких землевладельцев. Церковные земли не подлежали отчуждению, поэтому церковное землевладение постоянно росло. С другой стороны, практика передачи земель в долгосрочную и даже наследственную аренду часто означала, что часть земель выводилась из-под непосредственного управления церкви.

Для церковной администрации образцом служила государственная организация империи. Над епископами стояли автономные архиепископы, над ними — митрополиты, возглавлявшие духовенство провинций, а над ними — патриарх, который лично назначал митрополитов. Епископы избирались провинциальными синодами, то есть собраниями, в которых участвовали представители местного духовенства, а с VII в. — только сами епископы. Епископы руководили всем духовенством (священниками и монастырями) в своих районах. Многие епископы стали мучениками во время гонений на христиан в Риме в III — начале IV в., и епископство пользовалось особым уважением. Задача епископов была троякой: защита и распространение православия, борьба с ересями и исполнение церковных законов. Они возглавляли церковные суды, следившие за чистотой нравов и религиозных обрядов, а также разбирали конфликты между духовенством и мирянами. Как уже говорилось, епископы также управляли церковными имениями и были ответственными за благотворительность и помощь бедным. С начала VII в. епископы были по закону наделены определенными привилегиями для защиты от возможных злоупотреблений светских властей. Как правило (хотя вовсе не исключительно), они происходили из наиболее привилегированных и образованных слоев общества и обладали присущими таким людям достоинствами и недостатками. Разделяя взгляды той элиты, из которой они происходили, провинциальные епископы в личных письмах порой жаловались на свою участь — быть пастырями в краю «темноты и варварства», как они именовали свои области. Конечно, подобные образы часто были преувеличениями ради эффектности, и многим епископам свойственна была действительная преданность своему служению и пастве. Бесспорно, среди них были также люди нечестные и корыстные, но нет достаточных данных, позволяющих судить о масштабах проблемы. Благотворительная же деятельность и помощь бедным, которыми занимались епископы, на практике зависели от преданности своему делу того или иного из них. Многие епископы мало что делали для прихожан, но в источниках имеется и немало сообщений о тех из них, кто строил больницы, приюты, лепрозории и т. д.

С другой стороны, епископы и высшее духовенство часто были вовлечены в политику, как церковную, так и государственную. Епископы нередко выступали как ходатаи от различных групп населения — от крестьян, страдавших от налогового гнета, до имперских чиновников, которые просили императора оградить их от политических преследований. Успех этих дел зависел как от способностей самого епископа, так и от его политического положения и связей. Высшее духовенство, как считалось, имело право «свободной речи», и его представители порой пользовались этим правом по отношению к императорам или вельможам, чтобы защитить интересы своей паствы или отстоять чистоту православных обрядов или нравов, если, по мнению этих духовных лиц, устоям православия угрожала опасность. Это могло быть небезопасно для них, особенно если патриарх пытался противостоять сильному государю в вопросах государственных дел или церковной политики.

Как ни странно, церковь лишь постепенно выработала свой нравственный кодекс в отношении социальных и семейных дел, прежде всего брака, оставив эти вопросы, по крайней мере, до конца XI в., в компетенции римского гражданского права и светских судов. Римское же право порой вступало в противоречие с христианским каноническим правом. Например, римское семейное право разрешало развод по обоюдному согласию супругов (при условии разрешения вопросов собственности), хотя по каноническому праву развод был возможен лишь при супружеской измене. Но только в 1084 г. император Алексей I передал полную юрисдикцию по этим делам церковным судам.

В целом византийское духовенство не занималось прямо гражданской, а тем более военной службой (в отличие от западного духовенства, чье активное участие в Первом крестовом походе поражало византийских комментаторов). Правила, запрещающие духовенству брать в руки оружие даже для защиты своих церквей, соблюдалось строго, и были случаи, когда духовных лиц наказывали за их нарушения. Но они, безусловно, участвовали в политической жизни и борьбе своего времени, да и трудно было бы ожидать иного. С ними часто считались и как с духовными пастырями, главами общин, и, во многих случаях — как с обладателями крупной земельной собственности. К тому же многие из них прекрасно знали местные условия, поддерживали контакты с влиятельными людьми на местах и нередко (хотя не всегда) могли влиять на общественное мнение. В смутные времена к мнению епископов многие охотно прислушивались, видя в них нравственных арбитров. С другой стороны, епископам подчас приходилось расплачиваться за активное участие в политической жизни.

Императоры понимали значение духовенства, и столичного, и провинциального, отсюда их интерес к назначению высоких духовных лиц. Известны периоды, когда имперская власть была особенно заинтересована в поддержке духовенства, например, во времена официального иконоборчества или в эпоху постепенного возвращения утраченных территорий в Анатолии в XII столетии, когда важно было восстановить государственное управление на вновь обретенных землях. По этой же причине высшие духовные лица порой представляли интересы империи, участвуя в дипломатических миссиях за рубежом, и таким образом — в международной политике. Некоторые из них проявили себя как искусные дипломаты.

С IV столетия в Константинополе при патриархе существовал правящий синод. С IX в. его членами являлись только высшие иерархи — митрополиты, архиепископы и помощники патриарха, но их число значительно возросло с 1070-х гг. за счет епископов, бежавших из районов, захваченных турками. В этот же период заметно возрастает и влияние синода не только на церковные, но и на государственные дела. Одновременно стало расти и значение канонического права по отношению к гражданскому. Это сделалось еще заметнее в последние века византийской истории. В то же время рост автономии провинций, а также разъединение между собой земель империи из-за вторжения завоевателей привели к тому, что возросли авторитет и фактическая власть епископов на местах. Увеличилась и роль церковных судов в отдельных регионах. Рост морального авторитета и влияния церкви в провинциях укрепляло позиции и автономию провинциальных элит, их возможности и готовность противодействовать политике императорского двора.

ИМПЕРАТОР И ПАТРИАРХ — ВЛАСТЬ ДУХОВНАЯ И СВЕТСКАЯ

Во взаимоотношениях императоров и патриархов наиболее полно выразилась возможность взаимосвязи духовной и светской власти, характерная для Византии. Редко кому удавалось стать патриархом или пребывать долго в этом звании без поддержки императора. В VI–XV столетиях около 30 % патриархов были вынуждены уйти или были низложены из-за конфликтов с императорами. Но в целом позиции патриархов были достаточно прочными. При императорском дворе они проводили коронации, заупокойные службы, крестины в семьях самих императоров и их родственников. Само положение патриархов как первосвященников давало им возможность влиять на общественное мнение в пользу или не в пользу того или иного императора. Поэтому серьезные противоречия между императорами и патриархами могли вызвать крупные политические конфликты в империи. Оттого так важно было согласие между ними.

Императоры, считавшиеся защитниками православия, выделяли большие суммы на строительство церквей и создание монастырей и нередко хорошо разбирались даже в сложных богословских вопросах. Но их вторжения в область теологии могли порождать трения с патриархами и даже вызывать внутрицерковные противоречия. Например, в 543 г. Юстиниан, как уже говорилось выше, издал эдикт, осуждавший пронесторианские тексты трех теологов (Федора Мопсуэстского, Феодора Кирхского и Ибата Эдесского), надеясь таким образом успокоить монофизитов. Папа Римский Вигилий признал этот эдикт, но западное духовенство решительно воспротивилось ему. В 533 г. на вселенском соборе в Константинополе, где преобладали представители западной церкви, были осуждены и «три сочинения», и сам папа. В конфликтах духовной и светской власти вторая чаще одерживала победу в текущем времени, а первая — в более долгосрочной перспективе. Например, в 640-х гг. император Констант II, сторонник монофелитов (см. гл. 2), арестовал и отдал под следствие папу Мартина и главного противника монофелитов Максима, но не по церковным обвинениям, а по обвинениям в потворстве мятежникам или внешним врагам. По данным источников, исходящих от сторонников Максима, императора в действительности интересовало прежде всего подчинение обвиняемых его воле во внутрицерковном конфликте. Правительству удалось тогда лишить церковную оппозицию лидеров, но это вызвало новый конфликт с западной церковью. Единство было восстановлено лишь после кончины Константа, когда в 680 г. его сын Константин IV на вселенском соборе в Константинополе приветствовал осуждение монофелитства. Его приверженцы впоследствии оставались лишь в Ливане, где существуют поныне под именем христиан-маронитов.

Такая же ситуация, но в гораздо более острой форме, родилась в период иконоборчества. По не вполне ясным причинам в 720-х гг. император Лев III наложил запрет на публичное почитание икон. Это вызвало противодействие среди части духовенства, что и привело к уходу в 730 г. патриарха Германа, и к назначению ряда патриархов Львом III и его сыном Константином V за их готовность проводить линию императорского двора. Впоследствии императрица Ирина отказалась от политики иконоборчества с помощью своего ставленника патриарха Тарасия, собравшего в 787 г. в Никее вселенский собор. В 815 г. император Лев V вернулся к политике иконоборчества, и снова это было сделано с помощью патриарха, назначенного императором. Однако эта политика не нашла поддержки внутри церкви и страны, и в 840-х гг. императоры отказались от нее окончательно.

Во время чисто политических конфликтов императорам удавалось более легко добиться успеха. В 867 г. император Василий низложил ученого патриарха Фотия, поскольку его деятельность вызывала противодействие Рима и значительной части византийского духовенства. После ухода из жизни его соперника, патриарха Игнатия, Фотий был избран вновь, но в 886 г. его снова низложил император Лев VI, поскольку Фотий стал развивать теорию, согласно которой власть патриарха должна была стоять выше власти императора, что являлось прямым вызовом правителям империи. В XI столетии патриарх Михаил был низложен императором Исааком I (которому помог взойти на трон), после того как Михаил стал проводить слишком независимую политику. Та же участь постигла в 1282 г. высоко одаренного патриарха Иоанна, крупного дипломата и церковного политика, после кончины его покровителя Михаила VIII, поскольку этот патриарх выступал за союз с западной церковью, не принятый тогда властью.

Попытка Фотия пересмотреть взаимоотношения между патриархами и императорами отражала реальные изменения, произошедшие после эпохи иконоборчества. Авторитет патриархов, по крайней мере, в вопросах нравственности, в ту пору действительно возрос, и они нередко пытались активно вмешиваться в личную жизнь императоров, прежде всего в вопросах о браках и разводах. Например, патриарх Сергий отказывался признать законность брака императора Ираклия с его племянницей, но император убедил патриарха снять свои возражения. Патриарх Тарасий отказывался признать новый брак Константна VI, который развелся с женой, чтобы жениться на любовнице, но император угрожал вернуться к иконоборчеству, и патриарх смирился с этим браком. Хотя Тарасий проиграл, это столкновение стало предвестником новых аналогичных конфликтов. Патриарх Игнатий, обвинявший в супружеской измене дядю императора Михаила, предпочел не смириться и лишился сана. Затем патриарх Николай I отказался признать четвертый брак императора Льва, и хотя был низложен, но впоследствии вернулся к власти и выступил с осуждением своих противников. В 960-х гг. патриарх Полиевкт решительно отверг идею императора Никифора II о том, что солдаты, погибшие в боях с нехристианами, должны расцениваться как мученики, и императору пришлось от нее отказаться. Тот же патриарх настоял на том, чтобы император Иоанн I удалил от себя и выслал свою любовницу, вдову убитого императора Никифора, за соучастие в заговоре; Иоанну пришлось просить прощения и покаяться перед патриархом, чтобы тот согласился короновать его.

В этот период конфликты чаще кончались успехом для императоров, чем для патриархов. В IX–X вв. четверо патриархов, Игнатий, Фотий, Николай и Ефимий, были низложены за отказ подчиниться воле императора; при этом все четверо были признаными авторитетами в делах церкви и вопросах богословия.

Немаловажной частью сложных взаимоотношений между императорами и патриархами был ритуал покаяния, когда императоры, добровольно или по принуждению, каялись перед патриархами в совершенных грехах. И хотя императоры часто одерживали сиюминутные победы, было немало случаев, когда патриархам в дальнейшем удавалось организовать эффективное противодействие воле императоров, о чем уже говорилось.

К этому следует добавить, что взаимоотношения между церковью и государством прошли определенную историческую эволюцию. Территория, реально контролируемая императорами и патриархами, менялись от эпохи к эпохе. До конца VII столетия весь православный мир управлялся пятью патриархатами, которые справлялись с этим, несмотря на противодействие различных еретических движений. После утраты трех восточных патриархатов Константинополь контролировал только те земли, что и имперское правительство. Но с 860-х гг. православный мир стал быстро расширяться благодаря обращению в христианство болгар, а затем, в конце X столетия, — крещению Руси. Константинопольские патриархи не управляли этими землями как императоры, но их духовная власть оставалась там реальной даже в последние дни империи. По сути, патриархи в ту пору контролировали более обширное пространство, чем византийские императоры. В этих условиях патриархи считали даже своим долгом заниматься и политическими вопросами, поскольку весь православный мир ожидал от них морального и духовного руководства. Реально же их возможности влиять на политику зависели от исторической ситуации. В конце XIV в. императоры, конечно, не обладали реальной властью и авторитетом, которыми располагали их предшественники в X столетии.

Положение, сложившееся в конце XII столетия, было следствием того, что духовенство не смогло дать людям ожидаемого морального руководства. Уже императоры Алексей I и Мануил I попытались захватить моральное лидерство в стране в ущерб церкви. После захвата власти в 1182 г. Андроником Комнином патриарх Феодосий был вынужден уйти в отставку и был заменен пособником узурпатора. Новый патриарх вопреки каноническому праву разрешил брак между незаконным сыном узурпатора и незаконной дочерью Мануила Комнина, которые были двоюродными братом и сестрой, и такая степень родства служила препятствием для брака. В следующие двадцать лет патриархат стал объектом нападок и унижений со стороны императорской власти, потеряв значительную часть былого морального авторитета. Только при первых никейских императорах, после утраты Константинополя, патриархи смогли вернуть моральный и политический авторитет. В условиях враждебности и страха, вызванных попытками Запада подчинить византийскую церковь, народ надеялся на помощь именно церкви, а не государства, поскольку большая часть духовенства, включая епископов, была решительно против унии с католиками. Этот фактор, вместе с ростом роли провинций и провинциальных епископов, способствовал росту авторитета и реальной власти церкви, а не ослабевшего государства.

МОНАШЕСТВО — ПУСТЫННИКИ В ГОРОДЕ

Монастыри также играли значительную роль в жизни страны. Из монахов вышло большинство епископов, получавших таким образом высший духовный авторитет. Если низшее духовенство, как правило, имело семьи, то сан епископа предполагал безбрачие и одиночество. Но функции и уклад жизни у епископов и монахов в монастырях были очень разными. Византийское монашество предполагает образ жизни, альтернативный как жизни белого духовенства, так и жизни в миру. Зарождение монашества в Египте конца III в., в Палестине и Сирии в течение IV столетия было обусловлено конкретной ситуацией, однако оно быстро приобрело универсальное значение для позднеримского мира, испытав резкое укрепление своих позиций в период до VI в. Несмотря на попытки государства и церковных властей установить контроль над монастырями, в особенности после Халкедонского собора 451 г. и на основе законодательства Юстиниана, присущие монашеству антиавторитаризм и склонность к духовной утопии оставались источником их относительной независимости.

Монахи, и особенно более самостоятельные отшельники, пустынники, старцы, которые жили отдельно от людей и часто специально селились в пустынных и заброшенных районах, благодаря своему образу жизни нередко пользовались духовно-нравственным авторитетом, которого не имело обычное духовенство. Но это, конечно, не значит, что монастыри игнорировали светскую жизнь, или что все подобные люди действительно пользовались авторитетом и были искренними. В источниках иногда попадаются упоминания о таких «старцах», которые скорее напоминали колдунов и заклинателей, чем монахов и борцов за веру. Были упоминания и о тех, чей духовный авторитет безусловно признавался авторами житийной литературы, и о таких, которые пользовались славой магов и знахарей. На самом деле существовал как бы диапазон духовной практики таких людей — от искренне преданных христианской вере отшельников и отшельниц, достигавших своим подвижничеством известной меры святости и духовного авторитета, до людей, не способных достичь этой степени совершенства, а потому практиковавших более или менее безвредные формы магии и целительства. Однако некоторые из наиболее прославленных византийских подвижников подчас занимались полумагическими действиями, как например, живший в VIII–IX вв. Иоанникий, о котором биограф невинно сообщает, что тот имел власть над дикими зверями, которые следовали за ним и слушались его, что явно противоречит некоторым канонам церкви. Известны и другие примеры.

Монастыри, как и церковь, имели земельную или иную собственность. Часть из них владела обширными имениями. Епископы имели право контроля над монастырями, и для создания монастырей требовалось согласие местного епископа, что подчас служило источником конфликтов между церковными властями и монашеством. Каждый монастырь должен был платить местной епархии особый налог, носивший название каноникон. Выборы настоятелей и их посвящение в сан также находились в ведении епископов, и нередко эти выборы, как и порядок уплаты налогов, также служили источником разногласий. К монастырям проявляли интерес и оказывали им помощь представители всех сословий, от императоров до простых крестьян. Миряне часто делали имущественные вклады в монастыри ради спасения своей души, за которую монахи обязаны были молиться. В ряде случаев миряне удалялись в монастыри на покой, устав от мирской жизни. Нередко так поступали военные, в том числе высшие офицеры в конце своей карьеры, отчасти, возможно, потому, что деятельность их была связана с лишением людей жизни. Иногда они сами основывали монастыри, чтобы стать их настоятелями. Вообще уход в монастырь в Византии был распространенным способом «ухода в отставку».

Монашеские общины были очень разнообразны. Одни из них состояли всего из нескольких человек и существовали только на протяжении одного поколения, другие же становились очень знаменитыми, влиятельными и богатыми. Масштаб монастырской собственности в любой конкретный момент времени определить, конечно же, невозможно, однако он явно оставался внушительным — причем настолько, что в конце IX в. это даже стало предметом некоторого беспокойства правительства — с точки зрения налоговых и людских ресурсов. Образ жизни в таких монастырях также весьма различался — от «идиоритмического», где каждый из монахов следовал собственному жизненному ритму, совершая богослужения и трапезничая независимо друг от друга, до киновийного или общежитийного (от греческого койнос биос — «общая жизнь»), когда богослужения и молитвы, труд и трапезы совершались согласно обязательному для всех уставу. Монастыри процветали в Константинополе, в Эгейском регионе, на северо-западе Малой Азии, в некоторых районах Балкан, в Каппадокии и в Понтийском регионе. Самым знаменитым из них стал монастырь, основанный в IX в. на полуострове Халкидики, к востоку от Салоник, на горе Афон (Святой горе), который и теперь остается важнейшим центром монашеской жизни. Тем не менее переоценивать размеры монастырских общин не стоит. Монахов в стране никогда не было слишком много. С одной стороны, как уже говорилось, многие уходили в монастыри лишь после отставки, с другой стороны, известны случаи, когда люди после ухода в монастырь впоследствии возвращались к мирской жизни. И монашество само по себе не являлось монолитным, поскольку монашеские общины были очень разнообразны и по численности, и по уставу и укладу жизни. Это было одной из отличительных черт византийской культуры, которую-невозможно представить себе без монастырей, игравших существенную роль в жизни общества.

Во многих отношениях монашество обладало особым духовным авторитетом, иногда бросавшим скрытый вызов авторитету церковных властей. На монахов и монахинь смотрели как на людей, доказавших свое благочестие и духовную силу, поскольку они претерпевали физические и эмоциональные лишения, чтобы стать ближе к Господу. В то же время обычные люди видели в монахах людей, способных помочь им в решении их собственных духовных и нравственных проблем и даже в трудных житейских ситуациях. Византийская церковь никогда не могла полностью контролировать жизнь монашества, как это делал Рим, да и не стремилась к этому. В византийском мире ценилось разнообразие путей служения Богу, и церковь, монастыри и отдельные лица, имевшие большой духовный авторитет, в известном смысле дополняли друг друга. Монахи играли заметную роль в политической и религиозной жизни империи (если одно можно отделить от другого), выражая мнение народа, а иногда и маргинальных групп. Они также часто были духовниками отдельных лиц — от сильных мира сего до лиц самого скромного статуса.

Особенно их роль возросла по окончании первого периода иконоборчества, когда, справедливо или нет (поздняя традиция подает это в сильной промонашеской перспективе, не позволяя в точности судить о том, что происходило в действительности), монахи, особенно из некоторых монастырей столичного региона, были провозглашены героями иконоборческой оппозиции, возглавившей борьбу против ереси и зла. После этого монахи все чаще начинают вмешиваться в вопросы этики, и интересно, что в послеиконоборческий период намного больше патриархов происходит из монашеской среды, чем это имело место ранее. Некоторые монахи и старцы открыто высказывали свое мнение в разговоре с императорами и высшими сановниками, оказывая влияние на имперскую политику способами, не всегда возможными даже для патриархов. Это не было общим правилом, но факт, что подобные случаи имели место, все же важен. На более скромном, повседневном уровне многие высокопоставленные персоны имели собственного духовного наставника — зачастую монаха, — который помогал им в принятии трудных решений и обеспечивал духовное руководство. Монахи и монастыри играли центральную роль в культурно-идеологической жизни византийского мира.

Монахи также выступали в глазах византийского общества в роли избавителей от многоликой нечистой силы, духов зла, угрожавших общему положению вещей. Мир византийцев, не более и не менее суеверных, чем прочие народы, населяли не только люди и прочие твари Божии, но и духи разной степени значимости, и люди нуждались в защите от их нападений. Занятие это выпадало на долю людей наиболее опытных, уже выступавших против сил зла и одолевших их. Монахи, отрешившиеся от мира и соблюдавшие подобающий им аскетический образ жизни, по мнению общества, имели очевидные преимущества в этой борьбе благодаря своей духовной чистоте. Монахи были наставниками и в духовно-нравственных вопросах, имевших огромное значение для христиан, составлявших основную часть населения империи. Огромное большинство обычных людей не имели ни возможности, ни склонности вести подвижническую жизнь, а потому монастыри приобретали особое значение как центры христианского благочестия, поддерживавшие определенный нравственный уровень общества в целом. Путь аскетизма существовал только для тех, кто полностью посвятил себя служению Господу, отрешившись от всех мирских забот, встав на путь духовного подвижничества. Именно такие люди среди монахов могли оказывать противодействие политике императоров и патриархов, если считали, что эта политика отклоняется от строгих канонов православия. Поэтому же такие люди признавались обществом в качестве нравственных наставников. Имеются отдельные сведения о недостойном или асоциальном поведении тех, кто претендовал на праведность, но эти исключения лишь подтверждают правило: подлинные подвижники пользовались высоким уважением в общественном мнении.

Предписания отцов церкви, требующие вести благочестивую христианскую жизнь, неоднократно повторенные монахами и священниками, относились ко всем. Но такое требование, как мы уже указывали, было непрактично по многим причинам. В противоположность обремененной мирскими заботами светской жизни, монастыри предоставляли место для тихого созерцания, молитвы и иной деятельности, считавшейся необходимой для соединения с Богом, для успешного обращения к Нему с прошениями о благополучии человечества (и что более важно, о благополучии православной богохранимой империи ромеев, избранного народа). И в таком качестве они оказывались объектами всеобщего восхищения и преклонения, а также резкой критики и осуждения в случае нарушения указанных норм. Монастыри также считались неотъемлемой частью общества, ибо без поддержки тех, кто стремился овладеть собственными страстями, нельзя было одолеть демонические силы, постоянно угрожавшие гармоничному, сотворенному Богом миропорядку и всему христианскому миру. Сила молитвы как таковой считалась не менее важной для защиты империи, чем сила оружия. Многие офицеры и военачальники, при всем своем прагматизме и воинственности, всегда считали необходимым уповать на помощь Бога. Этому нисколько не противоречило то, что военная доблесть очень высоко ценилась в византийском обществе. В византийской армии всегда молились перед сражением. Как говорится в одном тексте VI столетия, «от полководца требуется прежде всего любовь к Господу и справедливость, дабы он мог заслужить милость Божию, без чего невозможно воплотить ни один замысел, каким бы хорошо задуманным он ни казался, как и одолеть врага, сколь бы слабым он ни был».

Формы, которые принимало монашество, пустынничество, аскетизм могли быть разными в разное время и в разных регионах, но многие монахи и пустынники предпочитали выбирать отдаленные, пустынные районы, где можно было найти уединение. Монахов интересовала обстановка, которая способствовала бы внутренней сосредоточенности, созерцанию, молитве и труду. Но в целом существовали различные виды монастырей — от пышных городских обителей, типиконы (правила) которых допускали роскошь и в которых находили приют ушедшие на покой аристократы, до относительно бедных общин в отдаленных районах империи.

Столь же различными были стили и тенденции духовного делания. В частности, для периода с IV по VI в. было особенно характерно влияние отдельных святых людей, отшельников и монахов, различными аскетическими приемами достигшими дарованной Богом духовной силы. Подобные люди исполняли роль наставников не только в духовных, но и в светских делах, во многом напоминая оракулов древнего мира. Церковь была обеспокоена той угрозой, которую такие мужчины и женщины представляли для ее авторитета, как и для самого православия, и в течение столетий пыталась поставить их деятельность под какой-то контроль. И хотя в последовавший период святые и отшельники продолжали играть существенную роль, о чем свидетельствует обильная агиографическая литература IX–X столетий, их деятельность постепенно стала более связанной с монастырскими сообществами.

Для наиболее преданных духовному самосовершенствованию очень привлекательной была «умная молитва», предполагающая состояние глубокой внутренней сосредоточенности. К достижению соответствующего состояния монахи и старцы стремились с самого раннего периода христианства. Об этом писали многие теологи в период IV–VI вв., но востребованность подобной практики мистического созерцания могла быть разной в разные эпохи и при различных обстоятельствах. В XI в. Симеон Новый Богослов обобщил опыт ранних мыслителей и описал способы достижения этого мистического опыта путем духовной практики и развития чувств, и его описание легло в основу движения исихазма в XIV в. В этой практике главными средствами достижения цели были глубокая внутренняя сосредоточенность, повторение слов Иисусовой молитвы и специальный ритм дыхания, что приводило к мистическому раскрытию сознания. Это противоречило традиционным церковным представлениям о духовном труде и вызвало разнотолки в церкви и обществе в целом (см. гл. 2), причем эти противоречия тесно переплетались с политическими противоречиями того времени. Хотя исихазм сыграл свою роль лишь в течение непродолжительного периода, он оставил заметный след в истории православной духовности, и эта традиция мистицизма сохранилась даже после турецкого завоевания.

ВЫЗОВ ЗАПАДА

Напряженность во взаимоотношениях между Римом и Константинополем существовала всегда, и она была в большей мере следствием традиционного союза императорской и церковной властей в Византии, которые, несмотря на все противоречия, чаще всего проводили совместную политику, и в меньшей мере — следствием теологических разногласий. Бывали и случаи, как например, в период иконоборчества, когда часть византийского духовенства, особенно монашества, выступала против официальной церковной политики, и это приводило к вмешательству папы римского. Так было в указанный период, при патриархах Тарасии и Никифоре. Подобные ситуации могли приводить к тому, что папа официально осуждал патриарха или наоборот. Так было и в середине IX столетия, когда и Рим и Константинополь пытались обратить болгар в христианство. Тогда успехи Константинополя в крещении болгар вызвали резкую реакцию папы Николая I, что ясно показывает политическую основу конфликта.

Кроме серьезных конфликтов из-за монофелитства и иконоборчества, между Востоком и Западом до Четвертого крестового похода было еще два крупных столкновения. Первое было связано с «Фотиевым расколом» в IX в. (о чем уже говорилось выше). При Михаиле III, после отставки в 858 г. патриарха Игнатия, патриархом был избран высокообразованный и искусный императорский сановник Фотий, который стал насаждать среди высшего духовенства своих людей. Их поддержал папа Николай I, который воспользовался ситуацией и использовал некоторые теологические разногласия между Востоком и Западом, чтобы вмешаться в дела Восточной церкви. Однако восстановление в сане патриарха Игнатия при следующем императоре не принесло удачи папству, потому что Игнатий был не менее враждебен Риму, чем Фотий. Примирение произошло на соборе в Константинополе в 879 г.

Второй разрыв, оказавшийся гораздо более серьезным, произошел в 1050-х гг. В этом случае причины разрыва были и политическими и теологическими. Еще в VI в. франкское духовенство прибавило к Никео-Константинопольскому символу веры слова «и Сына», признавая факт, что Святой Дух исходит и от Отца, и от Сына (т. н. «филиокве»). В IX в. оно использовало этот символ веры в своих попытках обратить болгар в христианство, а несколько позднее патриарх Фотий написал трактат, осуждающий это добавление. На соборе 879 г. римские легаты согласились отказаться от «филиокве», но снова вернулись к нему в начале XI столетия, что и создало основание для расхождения между Западной и Восточной церквями в 1050-х гг., хотя этому способствовали и иные теологические и обрядовые проблемы. Попытки примирения закончились неудачей в 1054 г., когда упорство кардинала Гумберта, папского легата, и патриарха Михаила Керулария, привело к взаимным анафемам. Произошло формальное разделение Церкви на Западную и Восточную, сохранившееся и в дальнейшем, несмотря на попытки примирения, сделанные при императоре Алексее I.

Речь шла не просто о догматических и сугубо церковных разногласиях. Эти противоречия отражали глубокие и культурные различия и все более усиливавшееся расхождение между греческим миром Восточного Средиземноморья и Южных Балкан и латинизированными странами Западной и Центральной Европы. Культурное отчуждение и взаимное непонимание уже со всей ясностью проявились в IX–X вв. — сначала в абсурдных требованиях, выдвинутых патриархом Фотием (но писавшим от имени императора Михаила III) римскому папе Николаю I относительно византийского политического и культурного превосходства, и в презрении германского императора Оттона к «грекам» (которое появилось во время визита его посла, Лиупранда Кремонского, ко двору Никифора II Фоки в 960-е гг.). Ситуация значительно ухудшилась с конца XI в., когда растущая экономическая мощь Запада превратилась в угрозу для Византийской империи. Агрессия норманнов, попытки германских императоров поставить под свой контроль ряд важных позиций на Балканах, вызов византийской морской мощи, брошенный Венецианской и Генуэзской торговыми республиками, существовние на Западе предрассудка, видевшего в греках «неверных», и, наконец, вторжение сельджуков в Малую Азию, превратили противоречия в открытую вражду. Захват Константинополя в 1204 г. и создание Латинской империи завершили раскол. Латинский патриархат не был признан православным населением византийских и бывших византийских районов. Вместо этого в 1208 г. в Никее был избран патриарх Михаил Авториан, признанный как истинный патриарх Константинопольской церкви.

Быстро возраставшая мощь турок и создание Оттоманского султаната, политический и экономический крах империи наряду с раздробленностью византийских земель поставили на повестку дня вопрос о примирении с Западом, который в противном случае, расценивая византийцев как раскольников и даже как еретиков, не оказал бы им поддержки. В течение XIV–XV вв. велись переговоры о церковной унии, но на Лионском (1274) и Ферраро-Флорентийском (1439) соборах не удалось достичь согласия по многим вопросам, даже при том, что императоры Михаил VIII и Иоанн VIII были готовы согласиться на требования Запада в обмен на военную и финансовую помощь. Но большинство духовенства и населения империи было настроено крайне оппозиционно по отношению к подобным уступкам, и никакого реального прогресса на этих переговорах не было достигнуто. Отчаяние по поводу этого тупикового положения, осложненного нарастающей требовательностью Запада, выразилось в словах великого дуки Луки Нотараса, главного министра последнего византийского императора Константина XI, который, как сообщают источники, сказал в 1451 г.: «Лучше увидеть на голове правителя Города турецкий тюрбан, чем латинскую митру». Сам Нотарас активно участвовал в переговорах с Западом и спустя два года был казнен вместе со всей семьей по приказу султана Мехмета II после падения Константинополя. Конечно, было бы преувеличением считать, что все византийцы разделяли мнение Нотараса, но они отражают ту степень отчуждения, которая уже существовала между двумя мирами.

Как ни парадоксально, упадок светской власти сопровождался ростом авторитета и власти духовенства. И именно к руководству церкви, прежде всего к патриарху, обратились турецкие власти в поисках способов мирного управления христианским населением страны. К моменту турецкого завоевания остатки империи еще сохраняли свою идеологию, которая уже не соответствовала реальности. Но в бытовом плане византийским крестьянам, купцам и духовенству надо было жить дальше. Когда настал конец империи, турецкие власти обнаружили, что «греки» при всей их идеологической враждебности быстро свыклись с порядком жизни, который мало чем отличался от того, к которому они привыкли.

СТРУКТУРА ВЛАСТИ

Как мы видели, эволюция византийского государства определялась многими взаимосвязанными факторами. На вопрос, отчего оно развивалось так, а не иначе, разные историки дадут различные ответы, в зависимости от собственных познаний, научного подхода, исторической философии и т. д. Да и невозможен один всеобъемлющий и устраивающий всех ответ на вопросы, связанные с историческим прошлым.

Одним из вопросов, связанных с пониманием истории империи, является вопрос о том, как данное общество распоряжалось своими ресурсами, какую часть общественных богатств, произведенных в разных отраслях экономики — аграрной, торговой и промышленной, — можно было изъять в виде ренты и налогов, а также непрямым путем — с помощью разного рода услуг. Мы видели, каким образом государство получало ресурсы для своей деятельности на протяжении тысячелетней истории империи: с помощью взимания натурального налога продукцией сельского хозяйства, добычи руд и других видов сырья, мобилизации рабочей силы, использования труда и знаний квалифицированных работников. Важное значение имеет тот факт, что в процессе обеспечения ресурсов, необходимых для его существования и деятельности, правительство империи постоянно должно было конкурировать то с крупными землевладельцами из сенаторского сословия, то с провинциальной аристократией, то с новой византийской знатью эпохи Средневековья, то с иностранным купечеством. Эта борьба всегда играла важную роль в византийской политической истории, и история ее гражданских конфликтов и фискальной политики отражает возвышение или уход со сцены то одной, то другой ведущей группы византийского общества.

История этих конфликтов иллюстрирует пути и методы работы византийской государственной машины. В современных индустриальных обществах налоговая система обычно является средством перераспределения прибылей, которые уже были произведены и распределены в обществе как среди собственников и управленческого персонала, так и среди тех, кто продает свой труд за заработную плату. В доиндустриальных обществах имеет место прямое изъятие части доходов через налоги или ренту в той или иной форме, что предполагает прямой контакт между государством (правящей элитой) и налогоплательщиками (данниками). В обоих случаях природа социально- экономического противоречия между производящими ценности и изымающими их определяется конкуренцией из-за распределения ресурсов между потенциально враждебными элементами общества, а также — формами налогов и ренты.

Государство в таких обществах (обычно в лице правящей элиты) должно само присваивать ресурсы, изымаемые с помощью налога и ренты, или же создавать схемы, при которых в его распоряжение поступала достаточная часть этих ресурсов, обеспечивающих его существование. Однако всегда существовала историческая тенденция превращения чиновников, наделенных такими полномочиями, в некую самостоятельную силу, претендующую на присвоение себе части этих ресурсов. Между правителем (правящей элитой) и группами лиц, непосредственно занимающихся сбором налогов и ренты, всегда существуют противоречия, поскольку они живут за счет одних и тех же ресурсов.

При этом способность государства получать необходимые ресурсы зависит прежде всего от его возможности ограничивать экономическую и политическую силу таких потенциально конкурентных групп. Единственный реальный способ добиться этого состоял в том, чтобы создать преданный (по причине его полной зависимости) слой чиновников — бюрократию, которая отождествляет свои интересы с интересами центральной власти. Византийским императорам удалось в исторических обстоятельствах второй половины VII в. выполнить эту задачу для своей эпохи. Однако, как мы видели, в долговременной перспективе эта структура государственной организации не смогла сопротивляться экономической конкуренции зарубежных стран, особенно итальянских торговых республик.

Но государство со всеми его структурами представляло только один аспект гораздо более сложной жизни общества, в котором постоянно развивалась культурная жизнь, создаваемая большими группами людей, оставивших свой след в языке, литературе, изобразительном искусстве, архитектуре церковной и светской. Все они создавали культурное пространство, в котором жили народы, населявшие Византийскую империю.

ОСНОВЫ ТВОРЧЕСТВА

Литература и все виды изобразительного искусства могут рассказать многое о жизни и развитии общества в целом. С одной стороны, вложения капиталов в памятники архитектуры и искусства, светского и духовного, со стороны частных лиц или общественных учреждений, бросает свет и на распределение богатств в обществе, и на их употребление, и на такие вещи, как социальный статус, идеология и т. д.

С другой стороны, изменения в сфере литературы, искусства и архитектуры, произошедшие в разные эпохи и в разных регионах, говорят и о развитии общества в целом, с присущими ему системой ценностей и миропониманием.

Анализируя, например, развитие литературы в VI–VIII столетиях, можно сразу обратить внимание на два важных момента. С одной стороны, в этот период происходит значительное сокращение количества светской литературы, особенно исторических и поэтических сочинений; с другой стороны, огромное распространение получает духовная литература, от житий святых до сложных теологических трактатов. Исторические сочинения еще появляются, но только в конце VIII — начале IX в. этот жанр снова переживает рассвет. После второго периода борьбы с иконоборчеством в 815–840 гг. наступил расцвет житийной литературы, поскольку победители стремились прославить своих героев. Кроме того, намечается и новый подъем светской литературы, что отражало стремление образованных слоев общества осмыслить прошлое и возродить традиции блестящей эпохи Юстиниана. Теологи — противники иконоборчества, а также многие иные образованные люди хотели рассказать о происшедших событиях и проанализировать их. Их взгляд на прошлое был, так сказать, внеисторическим. Они исходили из основного положения: если христианские ценности были созданы еще Отцами Церкви, а основы государства были заложены Константином и Юстинианом, то всякие изменения этих основных установлений (или того, что считалось таковыми в IX в.) следует считать уклонением от истины, ересью. Поэтому, если иконы следует всегда почитать по канонам, установленным VII вселенским собором, то политика императоров Исаврийской династии, несомненно, являлась еретической. Соответствующие действия этих императоров и их приспешников объяснялись иудейским и исламским влияниями, вмешательством дьявола и т. д. На этих правителей была возложена ответственность не только за церковный раскол, но и за исчезновение классического образования и другие беды.

Развитие такого мировоззрения было сложным процессом. С его помощью представители разных сословий и групп общества, включая императоров и их советников, могли оправдать или объяснить свои действия, удачи, слабости, ошибки и т. д.; то же самое относилось к деятельности их предшественников. Другим распространенным видом деятельности в это время была переписка старинных рукописей всевозможных жанров, которые находились в плохом состоянии. Благодаря этому многие древние сочинения были спасены для потомства. Это занятие, в свою очередь, пробуждало интерес к историческому жанру. В процессе переписки рукописей родилось новое, минускульное письмо, позволявшее производить переписку гораздо быстрее, чем раньше.

Стабилизация политического положения в империи способствовало и развитию разных аспектов культуры. Возродились разные жанры римской и эллинской литературы, хотя и в новом, византийском стиле, а также классический стиль в изобразительном искусстве. Вместе с новым подъемом литературного творчества в обществе стали острее, чем раньше, ощущать разницу между образованными и необразованными людьми (особенно в среде столичного чиновничества и духовенства). К середине XI в. интерес к классическому искусству и литературе стал характерной чертой византийской элиты. В этот период увеличивается разрыв между обычным, разговорным греческим языком и архаичным, искусственно стилизованным под древность, который существовал в литературе еще с I в. н. э. Наряду с этим языком престижным считалось основательное знание греческой мифологии, риторики и, конечно, канонических церковных авторов. Все это отличало образованную византийскую элиту от простых сельских священников, мелких чиновников и вовсе неграмотной массы населения. Писатели и историки постоянно использовали в целях риторики образы и цитаты из древних текстов. Язык литературы стал своего рода частью культурной политики. И неслучайно живший в XII в. автор (или составитель) сборников сатирических стихов Феодор Продром пользовался «простонародным», а не классическим языком (хотя хорошо владел последним).

В то же время военно-политические успехи Византии, которые привели к ее господству в Восточном Средиземноморье в первой половине XI в., усилили уверенность византийского общества в собственном культурном превосходстве над другими народами, к которым его представители все чаще относились с высокомерием и презрением. Особенно это касалось их отношений к «латинянам». До конца IX в. у Византии практически не было серьезных соперников на Западе. Но с этого времени началось динамичное военно-политическое и экономическое развитие Запада, и уже в XI в. Византийская империя столкнулась с агрессией норманнов и с экономической экспансией итальянских городов-государств. Политические и военные успехи тех, кого в Византии именовали варварами, превратились в серьезную угрозу для нее. Это обстоятельство только усилило негативное, неприязненное отношение к «латинянам» в византийском обществе, увеличило присущее ему чувство ксенофобии. В эпоху экспансии Запада и крестовых походов все это усилило вражду и противостояние между двумя соперничающими частями христианского мира — вражду, которая привела к погрому Константинополя во время Четвертого крестового похода.

В целом образцы культурного развития определялись конкретным историческим контекстом. Религиозные или исторические сюжеты использовались при внутреннем украшении церквей и при иллюстрировании рукописей, но они всегда прямо или косвенно были связаны с современными событиями в Византийской империи. Таким же образом в IX–X вв. часто использовались и библейские тексты. Создание памятников всегда было продуманным, в соответствии с определенной целью — возвеличить создателя того или иного памятника, когда речь шла о светском искусстве, или прославить величие Бога, когда создавались религиозные памятники искусства. Это искусство имело смысл только в определенном культурном контексте. Оно не имело рыночной стоимости в современном смысле. Строя церкви, императоры не только совершали деяния во славу Бога, но и надеялись таким способом укрепить свой престиж, засвидетельствовать преданность православию, утвердить связь со славным прошлым, а в целом — укрепить имперскую власть. Когда правители строили крепости и обычные светские здания или чинили городские стены, они во многом преследовали аналогичные цели. Византийское искусство было одновременно оригинальным и консервативным, и древние произведения почитались как образцы при создании новых.

Все изобразительные искусства были подчинены определенным канонам. Особенно это относилось, конечно, к произведениям религиозного искусства. Такое положение существовало издавна, а после вселенского собора 787 г. возрос уровень регламентации используемых образов, их расположения, одежды людей и т. д. Такая же регламентация распространялась на сферу строительства и архитектуры. Канонические руководства по иконографии существовали, по крайней мере, с V в. В Византии не допускали появления произведений религиозного искусства, выходящих за рамки церковных канонов (что было возможно на средневековом Западе). После упомянутого выше собора 787 г. в Никее, на котором сторонники почитания икон утвердили свою позицию (хотя иконоборцы тоже были по-своему привержены канонам), роль и количество такого рода ограничений еще возросло. К этому следует добавить, что при создании произведений изобразительного искусства определенную роль играли также взгляды и мнения патрона, заказчика произведения.

Искусство играло также и воспитательную роль: оно должно было помочь людям понять и усвоить основные положения христианского вероучения. Дебаты в византийском обществе, вызванные проблемой иконоборчества, сыграли важную роль в разрешении вопроса о соотношении между образом искусства и действительностью, хотя здесь оставалось еще много нерешенного. Но священные образы в понимании византийцев всегда давали возможность человеку с помощью молитвы обратиться к тем, кто был на них запечатлен, утвердив свою связь с духовным миром. Важно заметить, что византийцы воспринимали такое искусство как средство постигнуть реальность, которую люди не воспринимали обычным образом, и проникнуть в ее сущность. Современные натуралистические представления об эстетике не применимы к византийскому пониманию искусства. Несмотря на обилие канонов, регламентировавших изобразительное искусство, в его развитии отмечались определенные стилистические изменения, касавшиеся и теологических, духовных мотивов, поскольку начинал примерно с XI в. у византийцев проявляется тенденция к более глубокому осмыслению сложных теологических вопросов. Происходили и определенные (хотя и не принципиальные) изменения в развитии церковной службы и церковных праздников. Особенное значение в этот период приобретают иконы и другие священные образы, посвященные событиям Страстной недели. Все это также оказывало влияние на развитие искусства. В поздний период истории Византии возросла роль меценатства и спонсорства в развитии искусства. Это особенно относилось к периоду после 1204 г., когда происходит политическая и экономическая децентрализация государства и, соответственно, возрастает значение патронажа и меценатства. В эпоху Палеологов в связи с этими факторами отмечается более выраженная регионализация стилей искусства. Тогда же, в XIV–XV вв., в искусстве страны начинают появляться западные сюжеты и стили.

Основы развития литературы и искусства в Византии были созданы в процессе развития византийского общества, в связи с его потребностью осмыслить собственное бытие, а также необходимостью реагировать на внутренние и внешние изменения в своей жизни. Искусство развивалось в определенном социально-историческом контексте, и эта связь всегда играла важную роль, даже если она была не столь очевидной. Примером этого может быть влияние на развитие литературы культурных амбиций и чувства превосходства, характерных для имперского византийского мышления в X–XI в. Другой пример — особое значение, которая элита страны придавала «классическому стилю» в XIV–XV вв. С другой стороны, исихазм был, кроме всего прочего, своего рода реакцией против «классицизма», поскольку отрицал рационализм, основываясь на эмоциональном мировосприятии и благочестии. И литература, и изобразительное искусство в Византии должны были иметь назидательный смысл. В литературе это особенно касалось использования библейских сюжетов и исторических примеров, которые должны были служить решению злободневных проблем соответствующего времени. Такая назидательная роль искусства возрастала в определенные кризисные периоды, например в VII столетии или в период иконоборчества. А в XII столетии заявляет о себе, так сказать, отрицательно-назидательный жанр социальной сатиры, представленный Феодором Продромом. Он был представителем средних слоев городского общества, писателем, выражавшим настроение тех, чьим желаниям и стремлениям вовсе не соответствовала окружавшая их действительность. Его гнев и горечь были направлены против представителей старой элиты, которые занимались литературой не как трудом ради заработка, а потому, что представителям их класса полагалось это делать. Сам факт распространения такого жанра многое говорит о социальной жизни Константинополя той эпохи.

ПОСЛЕДНЕЕ АНТИЧНОЕ ОБЩЕСТВО

Существование централизованного бюрократического государства — Византийской империи — на протяжении VI–XV столетий, какие бы изменения оно не пережило на протяжении этой эпохи, само по себе являет удивительный пример приспособляемости и гибкости в историческом масштабе. Византия была прямой преемницей Римской республики и Римской империи, и сама являлась последней античной империей, пережившей социальные катаклизмы V–VII вв. Это свидетельство того, как политическая и идеологическая система христианской Восточной Римской империи была способна жить и развиваться в очень сложных, постоянно менявшихся обстоятельствах. Она обладала достаточно гибкой идеологией, базировавшейся на «вселенной символов» — византийской картине мира, и эта система идей давала им возможность осмысливать события и обстоятельства окружающего мира и действовать в соответствии с этими обстоятельствами. Однако в последний период истории этого общества оно уже не могло адекватно объяснить слишком очевидную разницу между своими идеологическими притязаниями и быстро уменьшавшимся в размерах византийским государством.

И все же идеология Византии позволяла ей очень продолжительное время существовать в меняющихся исторических обстоятельствах, и сама эта идеология пережила даже взрастившую ее империю. Эта приспособляемость имела под собой определенные культурно-исторические основания. То обстоятельство, что византийцы осознавали себя римлянами (ромеями), православными, наследниками и носителями классической греческой культуры, давало им чувство непоколебимой уверенности в своих силах. Это не значит, что они не сталкивались со многими трудностями. Как показывают дискуссии, и в теологических кругах, и среди простых людей таких сложных проблем было немало. И в последний период истории Византии в обществе шли напряженные философские поиски, в надежде найти выход из тяжелого кризиса, а также дебаты о возможности унии западной и восточной Церкви. Эпохи кризисов, например, периоды VII–VIII или XIV–XV столетий, способствуют появлению такого рода дискуссий и духовных поисков, поскольку надо искать пути выживания общества. Но это не значит, что в это время культурная и интеллектуальная жизнь Византии была менее интенсивной, чем в другие периоды. Напротив, работы многочисленных переписчиков IX–X вв., которым удалось спасти многие памятники античного наследия, или труды энциклопедистов X столетия свидетельствуют о насыщенной культурной жизни общества во времена внутренней нестабильности и военно-политической экспансии.

На месте Западной Римской империи образовалось в ту же эпоху несколько государств-преемников, в которых местные элиты отчасти усвоили римское культурное наследие. В результате их социальной эволюции к XII в. возникло общество с гораздо более жесткой иерархией, чем в начальный период, в котором переход с одного социального уровня на другой был крайне трудным, если вообще возможным. Напротив, в Византии, как уже говорилось, было вполне возможно подняться из общественных низов до высот знатности и могущества, и ее история знает ряд таких примеров.

В ряде отношений византийская культура была парадоксальной, но особенно это можно отнести к ее военному аспекту, поскольку христианское вероучение запрещало проливать кровь. Но уже в IV в. было признано, что допустимо проливать кровь ради защиты веры и христианской Ромейской империи, хотя лучше, по возможности, избегать войны и стремиться к миру. Вместе с тем средневековая Византия во многом являлась наследницей военных, милитаристских традиций Римской империи. На основе синтеза этих традиций создалась своеобразная культура, которая сочетала в себе почитание идеи миролюбия с высоким уважением к армии. Культура монашества, с одной стороны, и жизнь провинциальных воинских частей — с другой, как бы символизировали крайние проявления этой культурной целостности. Лучшей иллюстрацией этого сосуществования воинственности и миролюбия было то обстоятельство, что военные, ушедшие в отставку, часто уходили в монастыри, чтобы иметь обеспеченную старость, а также чтобы покаяться в грехах и обрести душевный покой.

Византийская империя даже в последний период была обществом, готовым к войне, но едва ли его можно определить как милитаристское в собственном смысле. В этом смысле интересны впечатления европейских крестоносцев XI–XII вв., чьи пренебрежительные отзывы о «греках» как о людях слабых и невоинственных указывают на огромную разницу в психологии, характерной для западной и восточной частей послеримского мира. Несмотря на военную фразеологию, нередко встречавшуюся и в светской, и в религиозной литературе, византийцы, даже многие военные, в целом воспринимали войну как зло, хотя иногда неизбежное. Они объясняли для себя свое внимание к армии и войнам тем, что им было что защищать, и они знали, за что воюют. Эта идея и лежала в основе успешной борьбы Византии за существование в течение столь долгого времени. Определяющее значение для силы и устойчивости имперской идеологии имело то обстоятельство, что в ней соединялись римская государственная традиция и традиции православного христианства. Она по сути означала тесную взаимосвязь между церковью, защитницей духовных ценностей восточнороманского мира и православной веры, и властью императоров, а это создавало идеологические мотивации для деятельности правящей верхушки. Благодаря церковной службе, обрядам, церковным праздникам, в которых принимало участие практически все население, эта идея была хорошо усвоена рядовыми подданными империи. При всех различиях между крестьянами, средними землевладельцами, магнатами сановниками их все же объединяли определенные общие ценности, основанные на принадлежности к восточнороманской христианской культуре, существенно отличавшейся от культур окружающих народов. Только после 1204 г. это положение начало меняться.

Эта культурная идентичность играла важнейшую роль для жизни страны. В ее формировании всегда существовали две взаимосвязанные тенденции, которые могли противоречить друг другу в определенных отношениях, а в последнее столетие существования империи это противоречие стало явным и постоянным. Эллинский рационализм, классическое философское наследие не всегда уживались с религиозным христианским благочестием и отрицанием рационализма. В VII в. эти противоречия породили споры в византийском обществе о природе разума и веры, которые завершились определенным идеологическим компромиссом. До X–XI вв., как уже говорилось, Византия практически не имела соперников на Западе, а на Востоке на смену персидской империи пришел Арабский халифат, который был исламским по идеологии и при этом имел развитую культуру, чего нельзя было в ту пору сказать о западных регионах Европы. Когда же Запад обрел экономическую и военную мощь, Византия столкнулась с новыми трудностями и противоречиями. Укрепление Западной церкви, с одной стороны, и появление на Балканах новых христианских государств, с которыми империя не раз воевала, привели к тому, что для Византии стало весьма затруднительно (если в принципе возможно) отождествлять себя с христианской общностью или даже с православным христианством. Положение еще более ухудшилось из-за появления опасных соперников империи на суше и море, таких, как Венеция и Генуя. Соответственно, обострились противоречия, свойственные имперской идеологии, претендовавшей на универсальность. К тому же, как уже говорилось, после IX в. наступил период, когда византийская церковь реально контролировала гораздо большую территорию, чем византийские императоры. Еще в большей мере эти противоречия обострились после 1204 г.

В результате в XI–XII столетиях в византийском обществе начался своеобразный отход к «эллинизму» (хотя ранее византийцы подчеркивали свою преемственность по отношению к Риму). По иронии судьбы, это был один из уязвимых моментов для самих византийцев, поскольку на Западе в это время византийских императоров пренебрежительно именовали «правителями греков». И все же расцвет греческого классицизма в XII в. знаменовал этот отход к культурному «эллинскому» изоляционизму, благодаря чему византийцы могли по-прежнему верить в свое превосходство и исключительность, в то, что они — подлинные представители царства Божьего на земле, несмотря на все политические реалии.

Эти тенденции, как в столице, так и в провинциях, обострились в период после 1204 г. В это время культурного патронажа со стороны императорского двора уже не было, а в новых маленьких государствах культура пользовалась гораздо менее щедрой поддержкой. Даже после восстановления империи в 1261 г. продолжалась провинциализация культуры и сохранялась проблема ограниченности средств. В это время имперская идеология уже явно не соответствовала экономической и политической реальности. Сама империя стала небольшим государством, с опустевшей казной, и даже ее оборона зависела от наемников или от милости иноземцев. В последний век существования империи скорее церковь, имевшая тогда гораздо больший авторитет и ресурсы, могла реально содержать войска. И с упадком государства именно православие, не зависящее от царства земного, все больше отождествляется с византийской идеологией.

В этих условиях происходит столкновение между возрожденными эллинистическим рационализмом и движением исихазма. Как уже отмечалось в главе 6, в Восточной церкви существовали давние традиции мистицизма и созерцания, как способов непосредственного общения с миром духовным. Но появление исихазма с его новой медитативной практикой вызвало у одних традиционных мыслителей беспокойство, а у других насмешки. Однако исихазм (который именовали также «паламизмом» по имени вождя движения, Григория Паламы) получил поддержку претендента на трон Иоанна Кантакузена. В результате исихазм был использован в политической и военной борьбе между Кантакузеном и Андроником III, а после его смерти в 1341 г. — между его сыном Иоанном V и регентшей Анной Савойской. Сторонники исихазма имели большое влияние при императорском дворе во время междоусобной войны 1340-х гг., и отчасти сохранили его в последующий период. Трудно сказать, в какой мере исихазм был реакцией на упадок государства и бегством от светских и церковных традиций. Но результат его доминирования сказался в ощутимом сокращении в византийском обществе изучения естественных наук, а также математики, музыки, истории, литературы. Ученые классической школы еще сохранились, но их число уменьшилось, и они работали в условиях известной культурной изоляции.

Впрочем, и эллинистические традиции в их крайнем выражении находили своих адептов, например, в деспотате Морея, одном из маленьких государств, возникших после 1204 г., где с такого рода идеями выступил Георгий Гемист Плифон (его прозвище означало «полный, целостный» и должно было символизировать его философские взгляды). Он выступал против христианства и предлагал взамен эллинистическую религию, основанную на учении Платона, у которого (из трактата «Законы») он позаимствовал также концепцию «идеального государства» во главе с царем-философом. У Георгия Гемиста нашлось немного учеников и сторонников (впоследствии подвергшихся преследованиям со стороны церкви), но его радикальные идеи не были востребованы, а более умеренные, касавшиеся государственных реформ, не могли быть проведены в жизнь из-за неприятия их со стороны крупных землевладельцев и высшего духовенства.

В последний период своей истории византийцы именовали себя уже не ромеями, как прежде, а эллинами, пытаясь отмежеваться от римской части своего исторического наследия, чтобы сохранить имперскую идеологию и чувство исключительности. Они пытались сохранить свою историческую идентичность, прибегая то к греческому классицизму, то к мистицизму, который во многом склонен был игнорировать современную им политическую реальность. Наследницей Римской империи на Востоке — и в культурном смысле, и в смысле имперской идеологии — стала церковь.

Хотя светское византийское государство исчезло, взращенная им культура долго продолжала существовать благодаря изучению византийской патристической и теологической литературы в православном мире, а также изучению классической истории и литературы в Италии, куда перебрались многие ученые византийцы незадолго до или вскоре после падения Константинополя в 1453 г. Влияние византийской науки и философии, как и классической византийской живописи, сыграло огромную роль в развитии итальянского Возрождения. Даже в Оттоманской империи греческие историки, такие как Дукас, Сфрант, Критобул и Халкокондил, составляли хроники последних времен империи. Одни из них в своих сочинениях подыгрывали турецким властям, другие же сохраняли объективность. Историографическая традиция, как часть византийского культурного наследия, стала впоследствии достоянием ученых европейского Просвещения в XVII–XVIII столетиях, и таким образом это наследие дошло до нашего времени. Но это не было просто культурное наследие. Оно во многом определило взаимоотношение Запада и Балкан, и еще более прямо, через традиции и структуры православной церкви, на политическую и культурную эволюцию в новое и новейшее время не только Греции, но и Турции и некоторых соседних стран. Ни историю Греции и ее взаимоотношений с Турцией, ни историю Центральных Балкан нельзя правильно понять без учета определяющего влияния византийской эпохи для их прошлого.