История Восьмого

В конце концов, я дошел до того, что перестал понимать, как долго длится мое одиночество. Наверное, мне стоило следить за временем: зачеркивать дни, отмечать, сколько прошло недель и месяцев. Или с тех пор прошел уже год? Может быть, а может, и нет. Я правда без понятия. Знаю только, что минуло больше одного сезона, но меньше одной жизни.

Я определенно стал выше. Волосы отрасли почти до плеч, а руки налились жилистыми мускулами.

Но рядом нет ни одной живой души, чтобы спросить, насколько же я вырос или что же еще во мне изменилось. Нет никого, кто бы помнил, как я выглядел прежде. А единственным, кто действительно меня знал, был Рэйнольдс, но он умер.

Так что здесь только я — я и горы, я и небо, я и звери. Иногда я задаюсь вопросом: «Где заканчиваюсь я, и начинается все это?» Порою мне кажется, разницы нет совсем.

Возможно, кого-то другого подобная жизнь уже давно бы свела с ума, но я умею находить удовольствие в тишине. Целыми днями я плаваю в озерах и бегаю по горам. У меня нет имени, и меня это устраивает, поскольку, когда я являюсь самим собой, а не прикрываюсь очередной выдуманной личностью и псевдонимом, мои воспоминания возвращаются. Я стараюсь растянуть те моменты, где я был счастлив, и старательно избегаю болезненных, но подчас сложно разобраться, где какое. Бывает, воспоминание одновременно и радостное, и горькое.

Я давно понял, что некоторые воспоминания удивляют, открываясь с неприглядной стороны именно тогда, когда меньше всего этого ожидаешь. Например, в тот момент, когда я бесцельно блуждаю по лесам, ковыляя по каменистым горным тропам в поисках обеда и предаюсь воспоминаниям о счастливых временах с Рэйнольдсом: вот мы вдвоем плутаем по рынкам Нью-Дели, я попиваю манговый сок, а он, чуть склонив голову, рассказывает мне истории о своей прежней жизни на нашей далекой планете, в его глазах блестят смешинки, краешек рта, как обычно, изогнут в улыбке. Как вдруг картинка меняется — передо мной все те же смеющиеся глаза и та же кривоватая улыбка, только предназначены они Лоле. И сразу же воспоминание становится темным и зловещим, возвращая меня к тому времени, когда она нас предала.

Эти воспоминания никогда не вызывают у меня слез. Но иногда я кричу…

Я должен был его спасти.

Я виноват.

Рэйнольдс тренировал меня еще до нашего прилета на Землю. Сначала помогал стать быстрым и сильным, а затем, когда я подрос, стал учить пользоваться моими способностями — Наследиями — чтобы, когда настанет время, я смог дать отпор своим врагам, из-за которых мне пришлось покинуть Лориен и оказаться на этой отдаленной планете.

Когда я обнаружил, что могу передвигать предметы силой мысли, Рэйнольдс научил меня тренировать разум, подобно мускулатуре, до тех пор, пока вместо небольших голышей у меня не получилось поднимать в воздух все что угодно. А после того, как однажды я вдруг исчез посреди людной улицы, только чтобы обнаружить себя в квартале от того места, где только что находился, Рэйнольдс помог мне научиться управлять телепортацией, чтобы я мог пользоваться ей когда захочу и с той же легкостью, что и моргать.

И еще Рэйнольдс рассказал мне о том, кто я на самом деле. Кто мы на самом деле; что где-то там есть такие же, как я.

Вначале нас было девятеро. Гвардия — так нас называют. По шрамам на лодыжке, я знаю, что нас осталось всего шестеро. Трое умерли. Также я знаю, что однажды я так или иначе соединюсь с остальными. Я — Восьмой.

Но не представляю, как искать их без Рэйнольдса. Мне не известно, как они выглядят; какие у них имена. Мой Ларец — единственная материальная связь, остававшаяся у меня с моей родной планетой Лориен — также исчез, и я уязвим без него. Но встретиться всем нам предназначено судьбой. Я верю в это не меньше, чем в Лориен. Так что мне остается только надеяться, что у других есть план. Что они знают об остальных больше моего. Что остальные Гвардейцы найдут друг друга, а затем и меня, и сделают это прежде, чем могадорцы снова вернутся.

Потому что, хоть Рэйнольдс и помогал мне развивать Наследия, подготавливая ко дню, когда я встречусь с могадорцами лицом к лицу и буду способен победить их, на поверку я оказался не готов. Остановить могадорцев в одиночку я не смог. И лишь благодаря Заклинанию избежал участи стать очередным шрамом на лодыжках остальных Гвардейцев. Так что вместо моей могадорцы забрали жизнь Рэйнольдса.

После его гибели, я остался в этих в горах наедине с самим собой. Я не знал, куда еще мне пойти. Какое-то время я даже думал, что так и умру тут, одинокий и всеми забытый.

Но вот однажды, проснувшись после долгого сна, я обнаружил прямо рядом с собой маленького черного кролика. Зверек просто смотрел на меня.

— Привет, Кролик, — сказал я. После нескольких лет молчания, это были первые слова произнесенные вслух. Кролик только повернул голову, и не бросился убегать, даже когда я сел.

— Бууу! — попробовал я. Но зверек и тогда не испугался. Казалось, ему меня почти жалко — как будто, он не хотел оставлять меня в одиночестве.

Так мы и смотрели друг на друга какое-то время. Мне было хорошо в его компании, и тогда я притворился, будто он разумное существо и может понимать меня. Я стал говорить с ним, рассказал один анекдот, затем второй. Судя по тому, как кролик морщил носик, было ясно, что я действительно его рассмешил. В эти недолгие минуты, я чувствовал себя прежним.

И вдруг я тоже стал черным кроликом. Вначале я даже не заметил перемены — просто отметил, что мир видится как-то по-другому. Все стало крупнее, но также намного проще и понятней. Запахи обрели образы и формы; тропинки появились там, где их прежде не было. Воспоминания уступили место инстинктам.

Мы с кроликом принялись гоняться друг за другом по лесу, перепрыгивая через камни и юркая за деревья. В общем, веселились, предаваясь простым кроличьим радостям.

В какой-то момент позади раздался шум. Ничего особенно — просто камушек свалился, но не успел я опомниться, как от испуга снова стал собой. А тот кролик исчез.

Больше я никогда его не видел, но он напомнил мне, что у меня еще есть незавершенное дело, что я должен прекратить жалеть себя и начать хоть иногда радоваться жизни. Также зверек открыл мне мое новое Наследие — способность менять форму.

Вместе с этим приходит вопрос: обладай я Наследием оборотничества, когда Лола предала нас, помогло бы оно мне спасти Рэйнольдса? Глубокой ночью я лежу, мучаясь бессонницей, перед глазами снова проносятся картинки последних мгновений жизни Рэйнольдса, и я представляю, как все могло бы быть. Вот я превращаюсь в льва и рву могадорцев на куски. Или оборачиваюсь драконом и выдыхаю на них пламя.

Но это только фантазии. Потому как даже сейчас, обретя это Наследие довольно давно и тренируясь изо всех сил, я не могу превратиться ни в дракона, ни в льва. А какая может быть польза от умения превращаться в кролика в борьбе с инопланетными войсками, я пока не представляю.

Однако я не сдавался — часами сидел в своей пещере и накручивался, пытаясь вызвать львиную злобу, силу и гордость. Ни разу не сработало. Превращаться я мог только в маленького черного кролика.

Проснувшись этим утром, я не спеша вылезаю из-под уступа в скалах, где устроил себе жилище, и поднимаю глаза в небо. Все как всегда. Я понимаю, что не могу остаться тут навечно, но и уйти отсюда тоже пока не готов. Потягиваясь и зевая пытаюсь возблагодарить судьбу за то, что все еще жив.

И лишь превратившись в кролика, дабы отправиться на поиски пропитания, замечаю кое-что необычное. Нюх подсказывает: неподалеку кто-то находится. Я уже не одинок в этих горах.

Следовало бы испугаться, но страха нет. По крайней мере, пока. В основном, мне любопытно.

Не думая об опасности, бросаюсь вскачь по земле, траве и камням к источнику этого непонятного запаха.

Неожиданно с неба на меня неожиданно кидается ястреб, сердце ускоряет ритм, и я, прибавив скорости, заскакиваю в густой кустарник, где листва защищает меня от зорких глаз хищника. Потеряв аппетитную добычу из виду, ястреб клекочет в досаде и устремляется обратно ввысь. Придется ему поискать себе закуску где-нибудь в другом месте. Я слыхал, не так далеко отсюда можно отведать недурную самосу.[1]

Переждав немного, тщательно принюхиваюсь к воздуху и только потом вылезаю из-под кустов и продолжаю свой путь. Наконец, поиски приводят меня к озеру. Неподалеку от берега, прислонившись к скале, сидит седой мужчина. Его глаза прикрыты, морщинистое лицо освещает умиротворенная улыбка.

Не знаю, как к этому относиться, но по неясной причине внешность мужчины кажется мне обманчивой — в пожилом теле чувствуется внутренняя сила, она сквозит в той спокойной уверенности, с которой он улыбается.

Смерть Рэйнольдса приучила меня больше никогда никому не доверять. Если б Рэйнольдс не доверился Лоле, если б не влюбился в нее — он бы ни за что не раскрыл ей наши секреты. А значит, у нее не было бы шанса сдать нас могадорцам. И тогда Рэйнольдс остался бы жив. Доверие — опасно. Но сколько бы я себя в этом ни убеждал, не могу ничего с собой поделать — все равно чувствую доверие к этому мужчине.

Некоторое время я рассматриваю его издалека. В облике кролика я на уровне инстинктов могу по мельчайшим жестам и знакам предугадать поведение другого существа. Что-то в спокойном дыхании этого мужчины, в том, как его глаза лениво движутся под прикрытыми веками, а уши насторожены, говорит мне: он знает, что я за ним наблюдаю. Но также я знаю, что он не собирается ко мне приближаться. Так и будет просто сидеть там. Я волен как уйти, так и остаться. Все зависит только от меня. В конце концов, мужчину пробирает смех, и он открывает глаза.

Тогда я, даже не осознавая, что делаю, скачу в густые заросли, сбрасываю там кроличью шкуру и телепортируюсь за деревьями напротив мужчины. Когда я выхожу из-за ствола одного из деревьев, то предстаю перед этим странным мужчиной в своем человеческом образе. В образе Восьмого.

Мужчина замечает меня.

— Здравствуй, — говорит он.

— Привет, — отвечаю я и решаю представиться именем, которое дал мне Рэйнольдс, когда мы переехали в Индию. — Я Нэвин.

— А я Дэвдан, — сообщает он. — Хорошо, что ты меня нашел. В тебе так много силы, но так многому еще нужно научиться. — Мужчина тянется к кожаной сумке и достает оттуда лист свежего зеленого салата. — Но для начала, не хочешь ли отведать немного латука? — спрашивает он, протягивая мне салатный лист. Пялюсь на мужчину, озадаченным взглядом.

— Прости, морковки у меня нет, — продолжает мужчина с лукавой улыбкой. — Но ведь кролики и латук тоже жалуют, не так ли?

По моему лицу невольно расползается улыбка. Это необъяснимо, но мне кажется, будто я знаю этого мужчину всю свою жизнь. Будто он тоже знает меня целую вечность. Словно он узнает меня в любом облике. Тяжесть разочарований, одиночества и отчаяния, что я носил в себе так долго, разом перестает давить на плечи, и внезапно я начинаю смеяться.

В первый миг мужчина смотрит на меня с удивлением, а потом присоединяется ко мне. Словно нам только что рассказали забавнейший анекдот в мире.

Откуда-то я знаю, что этот человек научит меня гораздо большему, чем я вообще считал возможным. Быть может, даже большему, чем мог Рэйнольдс. Дэвдан может научить меня управлять силой оборотня. Научить, что превращаться в кролика — это одно, а превращаться в нечто мощное — в то, что может победить могадорцев, — совсем другое, нечто, требующее гораздо больше, чем просто страх или злоба.

Это требует силы.

Это требует знаний, целеустремленности и ответственности.

Однако больше чего-либо это требует убежденности.

Но пока что я просто кролик. И парень, известный как Восьмой.