Иван

А через секунду над корпусами зычным голосом объявили по громкоговорителю: «Старшина Исаев Иван Егорович, вас ожидает красавица».

Буквально через три минуты у КПП остановился «ГАЗ-69» и из него выпрыгнул одетый в защитный комбинезон Иван.

— Вот он, ваш Ванятка! — крикнул сержант. — Прикатил!

Оля выскочила из деревянного домика, и они бросились друг другу в объятья.

— Везет же некоторым! — сказал Батырь и спрятался за дверью, а солдаты, высоко подняв лопаты, заорали: «Горько! Горько! Горько!»

В этот день Ивана отпустили, дали отгул на три дня, сам командир приказал, услышав объявление по громкоговорителю. И вот прошли и эти три дня. Как они пролетели для влюбленных, можно только догадываться, но казалось, что больше всех счастлив был Николай Николаевич. Он с блаженной улыбкой наблюдал, как молодые, не отпуская друг друга ни на шаг, ходили вместе едва не в туалет.

— Надолго она? — поинтересовался Николай Николаевич.

— Через два дня уезжает.

— Как уезжает? — не понял Николай Николаевич.

— На установочные лекции надо в Москву.

— Вот жизнь, и что — опять разлука? Не надоело это тебе?

— Надоело, поэтому я сейчас и скажу ей об этом.

И действительно — как «По-Щучьему» велению на веранду вышла Оля. Иван стал в позу, но довольно серьезно сказал:

— Оля, в присутствии Николая Николаевича я прошу тебя стать моей женой.

Девчушка остановилась и испуганно посмотрела на Николая Николаевича.

— Дядя Коля, объясните ему, что мне еще нельзя замуж. Он не понимает.

— А сколько тебе лет-то? — так же серьезно спросил Николай Николаевич.

— Скоро будет семнадцать.

— В таком случае это не совсем нормально…

— Вы это о чем? — возмутился Иван. — Семнадцать — ну и что? В Загсе не распишут? Да плевать я хотел на ваш загс! Иди сюда, — и он, почти силой схватив Олю за руку, поставил рядом с собой. — Дядя Коля, благословляй нас на вечную совместную жизнь!

— Да постой, ты что — в уме? Не понимаешь, почему она не может выйти за тебя замуж? — уже с раздражением проговорил старик. — Оля, ты погуляй, а я ему постараюсь все объяснить.

Оля медленно пошла по саду.

— Вы с ней как муж и жена были? — вдруг открыто спросил он.

— Да нет же!

— Ну, хоть в этом ты не дурак.

— Что ты все «дурак» да «дурак»! И почему это они там, в Загсе должны решать, когда девочке или мальчику жениться или выходить замуж? Восемнадцать, а я в восемнадцать в армии служил, и вот сейчас и в двадцать три не женился. Почему это за меня кто-то другой решил?

— Есть нормы, правила — установленные медициной. Да и мораль какая-то есть… А теперь скажи, как позвонить твоему командиру, ты не додумаешься, а люди, может быть, в беде.

— Да ладно тебе — «в беде»! На столе возле телефона лежит блокнот — там все и написано.

Оля подошла, как всегда тихо, бесшумно. Иван сидел на срубе колодца и думал.

— Знаешь что, Ваня, я подумала, — сказала Оля, отчего Иван даже вздрогнул, — если тебе это так надо, я согласна быть твоей женой хоть сейчас.

Иван резко повернулся в ее сторону и неожиданно для самого себя сказал:

— Ты думаешь, что я — сексуальный маньяк? Мне невтерпеж? Как-нибудь перебьемся, расти только поскорее, — и он, схватив ее в охапку, усадил к себе на колени и стал целовать в щеки, губы, глаза, шею, приговаривая: «Ты моя лапочка, ты мое золото, и где же ты столько лет пропадала, какого же бога мне благодарить за тебя?»

— Смотри, сейчас грохнемся в колодец — и жениться не надо будет!

На веранде появился дядя Коля, хмурый и подавленный.

— Говорил я тебе — звони командиру, так нет: «загорают», «купаются»! В КАПЭЗЕ они все сидят, обвиняются в покушении на убийство.

— Как это «обвиняются»? — не понял Иван, осторожно поставив Олю на ноги.

— Откуда я знаю. Командир говорил по селектору с оперативным по Крымской области, ему через секунду ответили дословно: «Бузаджи Василий Васильевич, Исаева Рита Ивановна, Овсиенко Николай Васильевич находятся в КПЗ города Керчи. Обвиняются в покушении на убийство».

— Убийство?! Чушь какая-то! А где Оксана, Марина?

— Говорю то, что слышал. Командир еще сказал, чтобы ты без его согласия никаких мер не принимал, он через час-два сам позвонит, после того как выяснит все подробности.

— Так, может, мне самому поехать — это час езды на мотоцикле.

— Я с тобой! — сразу загорелась Оля.

— Никуда вы не поедете. Кто ты такой? Подумаешь, инструктор! А там все решается, так сказать, на высшем уровне. Не ниже Александра Васильевича… А ты сиди и жди. Дай-ка мне ключ от мотоцикла, а то я дурь твою знаю…

Глава двадцать первая

— Что случилось, Виктор? — спросил спокойно Яков.

— Да ничего страшного, все житейское. Короче: Людмила твоя влюбилась, да мы маленько проворонили, и вот теперь она уехала в Новосибирск, а к кому — не знаем. Решили сообщить вам, — сказал Виктор.

На другом конце провода зашумело что-то в трубке и послышался разговор.

— Яков, алло, ты где?

— Да тут я, подожди, Надежда вроде бы знает, где она.

— Тут Настя уже хотела в милицию заявлять.

— Подожди ты со своей милицией, а с кем она там закрутила?

— Да есть тут у нас один тип — преподаватель физики.

— Ладно, спасибо, что предупредили, мы теперь сами будем решать, что делать. Какая, думаешь, причина ее ухода?

— Ты только Надежде пока не говори, но по-моему она… захватила.

— Даже так? Ну ладно, все равно я пока не работаю, буду разбираться.

— Заканчивайте, — сказала телефонистка.

Но разговор и так уже закончился. Поблагодарив девушку, Виктор и Настя вышли на улицу. Было уже позднее утро. Солнце, то скрываясь, то выглядывая из-за облаков, посылало свои ласковые лучи на начинающие желтеть луговины, на перелески, хоть и одетые в темно-зеленую листву, но уже внутренне подготовленные к осенним сполохам, на яркие букеты рябины, на почерневшие грозди бузины, на скрючившуюся под тяжестью колосьев побелевшую рожь, как бы стараясь продлить хотя бы на несколько дней теплые ласковые дни.

— Осенью запахло, — сказала Настя, — время-то как бежит!

— Да, вон даже эта телеграфистка; какая была девчушка, а теперь, гляди, настоящая женщина… И как это мы опростоволосились с Людмилой? Я уже давненько замечал в ней перемены, но не придавал особого значения. А вот теперь и пожинаем плоды…

Некоторое время шли молча. Наконец, Настя произнесла, тяжело вздохнув:

— Одни мы с тобой остались, и душу излить некому! Давай, что ли, Ивану письмо напишем, давно не писали. Хоть в двух-трех словах обо всем расскажем…

— А что! Зайдем на почту, там и напишем!

В маленьком помещении почты посетителей не было. Две работницы живо обсуждали между собой разные житейские вопросы и даже внимания не обратили на Сердюченко, которые уселись за квадратный столик и, достав ручку и бумагу, стали писать. Где-то в углу за перегородкой мурлыкал динамик, на стенке довольно громко тикали часы. Писал Виктор. Надев очки, он медленно, слово за словом, обдумывая каждое предложение, рассказывал Ивану об их житье-бытье.

— И про саблю напиши, интересно же парню будет! — подсказала Настя шепотом.

— Про саблю? — выразительно посмотрел на нее муж. И, понизив голос, добавил:

— А вдруг кто письмо наше вскроет? Мало ли… Да нечего ему знать про саблю: я же ее Людмиле пообещал.

— Так если она такая…

— Какая «такая»? А любая, обещал — значит ей и отдам, я слов на ветер не бросаю.

— Ну, как знаешь. А все-таки как-нибудь, с намеком, про саблю расскажи. Да и про тот кусок… ну ты знаешь!

— Знаю! — вздохнул Виктор. — Так ведь когда он женится!..

— А может, он вообще никогда не женится, что тогда?

— Век бобылем жить не будет! Я вот стал подумывать: а не податься ли нам к нему в Крым? Все веселее будет! Да и с машиной мне уже тяжело, надо на него переписывать.

— Нет уж, никуда я отсюда не уеду! Родина моя тут, тут и помирать буду. А насчет машины сам решай.

Виктор уткнулся в листок бумаги, а Настя безразлично стала смотреть по сторонам. Часы на стене показывали двенадцать, и динамик, пропикав, после кратких новостей объявил очередную главу из произведения Л.И. Брежнева.

— Пойди, Зульфия, выключи, а то слушать противно — «дорогой, любимый Леонид Ильич!», — сказала средних лет работница.

— Да ладно! Пусть брешут, им за это деньги платят! До чего же подлые люди эти писаки-журналисты, за рупь мать родную продадут! Сделали вот из дурака великого писателя…

— Все! — поставил точку Виктор. — Вот — можешь прочитать.

— А чего читать? Закрывай да бросай в ящик, а то время уже первый час.

— Зачем бросать, давайте сюда, я сейчас все равно из ящика вынимать буду, — сказала работница.

Виктор подал письмо. — Гляди, Зульфия, на твою родину люди пишут! — сказала старшая, показывая письмо.

— А вы что, там жили когда-то? — засветилась моложавая.

— Да нет, — сказал Виктор, — сын наш там живет сейчас.

— Даже улица наша — Октябрьская! Мы с матерью в детстве жили там, потом нас оттуда турнули. Где мы только не мыкались! А я вот тут застряла, муж мой железнодорожником был, повозил по свету… Даже интересно, что вот этот клочок бумаги пойдет на мою родину, увидит ту улицу, на которой я родилась. Нас было две сестры-близняшки, — взволнованно говорила женщина, глядя на Виктора. Она долго держала в руках письмо и слезы заблестели у нее на глазах. Бережно положив конверт на стол, она достала платочек и ушла в другую комнату.

— Татарка она. Да вот еще и муж недавно умер, мается теперь с тремя детьми, — сказала работница.

Виктор и Настя еще постояли немного. Старшая пошла следом за Зульфией. В отделении стало совсем пусто, только динамик все «брехал» и «брехал», да на стене часы все стучали да стучали.

Знал бы Николай Николаевич, что вот только что на другом конце земли незнакомые ему люди говорили с его приемной дочерью, одной из тех двух близнят, которых однажды ночью, плачущих, с причитающей матерью, какие-то военные увезли в грузовике во тьму, в неизвестность, в никуда… И так сильна эта кровная, неизъяснимая, почти болезненная привязанность к тому единственному месту, где ты родился, вырос, — так сильна она, что вот сейчас, через много-много лет, женщина не выдержала и расплакалась. Вот тебе и слово: казалось бы, простое, — шесть букв, а какое необыкновенное — «родина».

Глава двадцать вторая

Иван работал в саду, как вдруг неистово зазвенел вынесенный на веранду телефон.

— Слушаю, — сказал Иван.

— Ваня, это полковник Попов. Обстановка такая: твои родственники или знакомые влипли в нехорошую историю. Произошла умышленная или неумышленная драка с милиционерами, личность одного установлена, а вот двое других — лейтенант и сержант, из-за которых разгорелся весь сыр-бор, — ранены, один тяжело. Говорят, что пока не выяснено, кто же именно их ранил, потому что всю вину берет на себя некий Бузаджи Василий Васильевич. Кстати, военный майор. Но ему перечит Овсиенко Николай Васильевич, утверждая, что якобы он применил против обоих милиционеров прием «харакири» — есть такой прием, когда сам нападающий с оружием себя же и поражает. Кстати, это не тот Овсиенко, о котором ты просил?

— Он самый, это отличный парень, там что-то не так, никто из них не может быть убийцей.

— Ладно, я послал своего «молчи-молчи», ну ты понял, кого, — он все узнает, а вечером я тебе опять позвоню. Как невеста?

— Да все хорошо, спасибо вам.

— На свадьбу пригласишь?

— А как же, только это будет не скоро.

— Это почему же?

— Да так, обстоятельства. А вы насчет Оксаны и Марины не узнавали?

— Да там они, живут в гостинице, видимо, не хотят вас беспокоить, но ты не вздумай сам что-нибудь предпринять!

— Хорошо, жду вашего приказа.

— Ну и отлично, отдыхай!

Положив трубку, Иван медленно стал опускаться с веранды.

— Ваня, — услышал он со двора, — смотри, что мы купили!

Во дворе стояли улыбающиеся Николай Николаевич и Оля, а у их ног стояла сумка с огромным арбузом.

— Вот это арбуз! — удивился Иван.

— Командир не звонил? — спросил дядя Коля.

— Звонил.

— И что выяснилось? — поинтересовалась Оля.

— Пока ничего определенного.

— Жаль, папы нет: он бы вмиг все узнал. У него везде знакомые.

— Вы тут потолкуйте, а я пойду в туалет загляну…

Николай Николаевич ушел, а Иван с Олей занесли арбуз на веранду, вымыли и решили разрезать.

— Ваня, Ваня! — закричал вдруг Николай Николаевич. — Ты что тут — яму рыл?

— Рыл. Под туалет. Вы же знаете — старый переносить надо.

— Так тут торчит что-то железное! Может мина? Иди, посмотри!

— Ой, Ванечка, я боюсь! Может, правда, — мина? — запищала Оля.

— Не переживай. Откуда тут мина? Железка какая-нибудь, сейчас посмотрю.

И он сбежал вниз. Опустившись на колени, стал разгребать землю. Действительно, зачернел покрасневший от ржавчины металл. По мере удаления сухих крупинок перегноя все ясней и ясней вырисовывались очертания металлического ящика. Иван, взяв небольшую крепкую палочку, стал осторожно освобождать края ящика от песка и земли. Видимо, он вначале был засыпан песком, перегноем, и только потом — землей. Наконец, железная шкатулка была полностью освобождена. Иван наклонил ее в одну сторону, потом в другую и, подложив руки под нижнюю часть, поднял.

— Ого, смотри, она еще и на замке! — сказал дядя Коля. Действительно, на одной из ее сторон виднелось полностью забитое землей отверстие для ключа.

— Давайте отнесем ее на веранду, там, на столе удобнее, — предложила Оля.

Железную шкатулку очистили от земли.

— А я, между прочим, знаю, где от нее ключ, — сказал дядя Коля.

— Вы что — маг? — засмеялась Оля.

— Маг не маг, а знаю. Несколько раз Софья Ивановна показывала мне его. Он и сейчас висит в зале у двери на стене.

И дядя Коля ушел в комнату, а Иван несколько раз повернул шкатулку то на одну сторону, то на другую. Внутри ничего не гремело и даже не шуршало. Можно было подумать, что она совсем пустая.

— Вот, — и Николай Николаевич показал небольшой старинной работы ключ.

— На, Оля, открывай, — сказал дядя Коля, — ты самая безгрешная из нас.

Девочка взяла ключ и попробовала повернуть его вправо. Ничего не получилось. Тогда Иван взял ее руку в свою и, нажимая на ее пальцы, довольно легко повернул ключ. Внутри что-то скрипнуло и крышка чуть-чуть приоткрылась.

— Открывай, — сказал Оле Иван. Девочка открыла крышку. Внутри засерела клеенчатая бумага. Осторожно извлекли клеенку, в которой что-то было завернуто. Положили на стол и стали разворачивать. Показалась довольно толстая тетрадь, скрученная в трубку.

— Ты смотри, какая предосторожность, видно, вещь ценная, — сказала Оля.

Иван развернул тетрадь, которая очень хорошо сохранилась. На обложке крупным шрифтом было написано: «Семья Чубаровых», а внизу, видимо, позже, дописано: «История и дневники».

— Вот так ценность! — усмехнулся Иван. — Какая-то история…

— Не скажи, может, в ней-то и ценность, — сказал дядя Коля.

— Может, сразу и прочитаем? — предложила Оля.

— А чего же, давай! — ответил Иван.

Глава двадцать третья

— Вот так история; человек родился там, где пришлось жить нашему сыну. Надо Ивану и об этом написать. Как звать-то ее? — сказал Виктор, когда они вышли из почты.

— Старшая ее Зульфией называла. А что писать, небось, там никого и не осталось, кто бы ее помнил. Даже в лагере у нас были крымские татары — те вообще ни за что сидели, просто потому, что татары — и все.

— Да, было наломано дров немало! Вот мы с Яковом хотели было поехать в Смоленскую область, да все не соберемся, а теперь с этой Людмилой… Видать, и в этом году не соберемся, — говорил Виктор, медленно направляясь в сторону сиротливо стоявшей, уже посеревшей «тойоты».

— Вот ты хочешь в Крым навсегда уехать… А я увидела сейчас как плачет Зульфия, и поняла: не смогу я жить на чужбине. Она-то была еще девочкой, а я всю свою жизнь тут промаялась.

— Не знаю, никто нас еще и не звал, просто я чувствую, что время уходит, настанет такой день, когда и воды-то себе не принесешь, тогда что? Дом престарелых? А там каждый день гробы уносят. Сидеть и ждать, когда придет твоя очередь? Нет, это не по мне. Вот говорят же, что где-то в Америке есть служба такая: задумал человек умереть, звонит туда, приезжают, все оформляют юридически — кому что остается, потом дают человеку что-то выпить и — «бывай здоров» ты на том свете.

— Ну, ты, вообще под старость лет одурел! Люди по восемьдесят живут да таких разговоров не ведут, а тут каких-то шестьдесят стукнуло — и пошло-поехало… Давай, заводи свою «иномарку» да поехали — скотина, почитай, полдня некормленая.

И они, обдав пылью ближайшие дома, покатились в сторону большака, качаясь и подпрыгивая на ухабах, пока не скрылись за поворотом.

На пороге почты показались обе работницы. Они заперли двери и отправились на перерыв.

— Зря я у них ничего не расспросила, может, они, что знают о наших знакомых или родственниках, — говорила Зульфия.

— Письмо-то у нас, там и адрес есть, возьми да сама и напиши, глядишь, и ответят — везде же люди живут, — посоветовала старшая.

— Пожалуй, я так и сделаю, — решила Зульфия.

Глава двадцать четвертая

Огромный красивый арбуз так и лежал на столе неразрезанный, а Оля читала и читала все, что было написано в тетради.

— «Чигиринский заговор». Ты что-нибудь слышала об этом, Оля? — спросил Иван.

— Да нет, даже упоминания нигде не встречала, — ответила Оля виновато.

— И это отличники, да еще и медалисты! А я три класса окончил, а о Чигиринском заговоре слышал, — с усмешкой сказал Николай Николаевич. — Это было в Киевской губернии, там столько народу полегло…

— Вот так история! — сказал Иван. — Получается, что Чубаровых было три брата — Сергей, Иван и Владимир.

— Софья Ивановна говорила, что их было не три, а четыре брата, — сказал Николай Николаевич.

— Тогда где же четвертый и как его звали? — сказал Иван. — Слушайте, давайте все же съедим арбуз, а потом дочитаем.

— Вы ешьте, а я буду читать, — сказала Оля.

Иван принес нож, глубокую большую тарелку и начал разрезать арбуз.

— А вот вам и четвертый брат, — с радостью воскликнула девушка. — Слушайте, читаю: «Чубаров Илья Васильевич 1895 года рожденья, унтер-офицер, в 1919 году служил у Колчака, погиб в Сибири, погребен лично Иваном»… Дальше идут дневники.

— Ладно, потом дочитаем, давай навались на арбуз, — предложил Иван.

Николай Николаевич отказался от арбуза и попросил тетрадь и дневники.

— Вам, я вижу, неинтересно, а я дома спокойненько дочитаю до конца.

— Да, пожалуйста! Читайте на здоровье! — Оля с укором посмотрела на Ивана, но ничего не сказав, отдала тетрадь.

— Это же надо — такую ерунду прятать! — говорил Иван, поедая одну скибку арбуза за другой. — Не понимаю, что же там ценного?

— Нам сейчас этого не понять, но людей приговаривали к пожизненному заключению только за то, что они служили у белогвардейцев. А ведь Чубаровы, по крайней мере, трое, были царскими офицерами, — сказала Оля.

— Но один-то, Сергей, был повешен в Одессе за революционную работу!

— Но в живых остались еще два брата — Владимир и Иван, наверняка, у них были дети, семьи, во имя их блага, видимо, и пряталась эта тетрадь.

— Но куда, же подевались эти два брата? Помню, Софью Ивановна рассказывала, что ее отец, мать и муж исчезли примерно в одно и то же время, а вот еще об одном Чубарове — о Владимире, она ни разу не упомянула. А ведь именно Владимир и подарил моим дедушке и бабушке этот дом.

— Ту тетрадку надо читать и перечитывать много раз, чтобы во всем разобраться, — сказала Оля.

Зазвенел телефон. Иван взял трубку. «Ваня, это Попов, могу тебя обрадовать: твои родственники освобождены в связи с отсутствием преступления». — «Что-то непонятно — то обвинялись в убийстве, и вдруг освобождены». — «Милиционеры оказались липовыми, кроме одного, лейтенант даже пытался бежать из больницы, но был вовремя задержан. Сержант — вор и хулиган, которого давно разыскивала милиция, а вот выплыла еще одна личность. Подполковник Денисов Валентин Григорьевич, ваш сибиряк, не слыхал о таком?» — «По-моему, нет, а что с ним?» — «Темная личность, мой начальник особого отдела обещал разобраться. Так что жди твоих родственников скорее всего завтра». — «А может, мне за ними все-таки съездить?» — «Не надо, все будет хорошо, привет Оле!» — «Спасибо».

— Ну, все обошлось! — облегченно вздохнул Иван, положив трубку. — Завтра наши гости вернутся. Давай сделаем вид, что мы ничего не знаем — хватит ли у них духу умолчать о случившемся?

— Только Николая Николаевича надо предупредить! — поддержала его Оля.

— Это о чем меня надо предупреждать? — спросил дядя Коля со двора.

— Мы тут с Олей решили поиграть в игру: завтра вернутся наши гости — звонил мой командир, вот мы и хотим сделать вид, что ничего про их «подвиги» не знаем. Хватит ли у них духу не рассказывать нам?

— А что же все-таки было?

— Милиционеры оказались переодетыми бандитами.

— Ладно, согласен. Но я шел к вам по другому делу. Есть предположение, почему исчезли одновременно муж Софьи Ивановны, ее отец и мать.

— И почему же? — заинтересовались Иван и Оля.

— Категорически утверждать не буду, но предположение такое есть. Софья Ивановна говорила, что незадолго до начала войны отец с матерью надумали ехать в Сибирь и долго готовились к этому. Зачем они туда ехали? По-моему, чтобы разыскать место захоронения Ильи, которого сам Иван наспех и похоронил, да еще с какими-то ценностями, и довольно большими, так как в дневнике его есть такая запись: «Вместе с Ильей кануло и все наше состояние». Не в самом же брате Чубаровых было состояние? Видимо — в его вещах или в том, что захоронили с ним. А что захоронили? Может, отец с матерью и решили все вернуть?

— А как муж Софьи Ивановны оказался с ними?

— Вот тут есть вопрос. Софья Ивановна отзывалась о нем как о человеке-легенде. А чем же он был так знаменит? Я еще при жизни Софьи Ивановны пытался узнать о нем побольше, но так ничего и не узнал. Значит, легенда-то была запретная, мне даже кажется, что муж Софьи Ивановны запятнал себя чем-то страшным и мог сочетать в себе «нежность и ласку», как часто говорила Софья Ивановна, с «предельным мужеством и жестокостью». Однажды я посмотрел домовую книгу вашего дома и никакой записи о проживании мужа Софьи Ивановны не нашел. Может, его не существовало вообще, а старушка сама выдумала эту легендарную личность?

— Да нет же, был, его упоминал в своих рассказах даже внук Софьи Ивановны, полковник Кузнецов… Нет, был, был, потому что Владимир Иванович рассказывал, что он, будучи уже в Англии, вспомнил, как дед качал его на ноге и пел старинные русские песни.

— Тем более, — вставила фразу Оля, — эту тетрадь надо очень тщательно изучать! Только мне непонятно, почему они спрятали только тетрадь, неужели у них больше нечего было прятать?

— Ты хочешь сказать: что-то спрятано еще? — спросил Иван.

— И я думал об этом. Не могли Чубаровы вернуться из-за границы с пустыми руками! — сказал дядя Коля.

— Тогда такой шмон был, что захочешь жить — не возьмешь ничего, — мрачно сказал Иван. — А вообще-то что мы хлопочем? Нас это совсем не касается.

— Как сказать! Могут всплыть такие вещи, что и не придумаешь, — покачал головой дядя Коля. — Ладно, вон Нюрка почту несет. Оля, тащи сюда, тут и посмотрим.

Оля спустилась вниз, забрала газеты, журналы и письмо из Сибири для Ивана.

— Ваня, тебе письмо, — заулыбалась Оля, — а нам с вами, дядя Коля, газеты да журналы.

— Газет я не люблю — там одно вранье, а журналы давай, полистаем. Иван стал читать письмо. Его насторожили слова: «Отец твой велел мне сказать об этом только после твоей женитьбы, но ты все не женишься и не женишься, а мы все стареем и стареем, и может так случиться, что некому будет тебе рассказать правду. А есть одна вещь, принадлежащая тебе, очень дорогая, и надо, чтобы ты ее забрал». Потом идут описания Людмилиных «концертов», а в конце подписано: «Помнишь, когда приезжали японцы, судили некоего Денисова В.Г., так оказывается, он не был осужден, а живет и здравствует где-то у вас в Крыму, звал туда свою жену, давал телеграммы на Чулым…»

— Так вот кто Денисов! — взволновался Иван. — Надо позвонить полковнику Попову, и немедленно!.. Ну, шкура, теперь и я вспомнил: это он убил моего деда и бабушку. Вот гад!

— Ваня, успокойся! Ты что, какой Денисов? — подбежала к нему Оля. — Не горячись, надо все обдумать.

Глава двадцать пятая

А через четыре дня Людмила вернулась. Так же скрытно, как и исчезла. Утром, чуть свет, поднялась Настя, включила свет в задней комнате, и хотела было закрыть открытую дверь в переднюю, как вдруг увидела спящую, как ни в чем не бывало, племянницу.

— Отец, — дергая Виктора за плечо, зашептала Настя, — посмотри — она там спит!

Виктор спросонья сразу не мог сообразить:

— Кто «она» и почему «спит»?

— Да Людмила наша спит в своей комнате!

— Ну и пусть себе спит, — сказал, наконец, внятно Виктор и повернулся на другой бок.

— А вообще-то что тут удивительного, пусть себе спит, — решила Настя и пошла к скоту. — Ох-ох-ох! — вздыхала она, привычно орудуя вилами. — Раньше-то ничего не чувствовала, а сейчас то тут, то там кольнет… Господи Иисусе, неужто и вправду придется к Ивану ехать? Ведь действительно, скоро не сможем мы работать, а на тридцатирублевой пенсии не протянешь — без скота да без птицы.

— Это с кем ты там разговариваешь? — услышала она рядом голос мужа.

— Вот антихрист, ты меня когда-нибудь до инфаркта доведешь — напугал как! — И Настя, распрямившись, с укором посмотрела на своего «верзилу». А тот стоял и улыбался.

— И чего бы я улыбалась?

— А чего мне не улыбаться! Ты только послушай, что мне сегодня снилось!

— И что же?

— Я так сладко тебя целовал да обнимал! — И Виктор, обняв Настю, решительно притянув к себе, поцеловал так, как когда-то в молодости.

— Ух, ты, задохнуться можно! Правда, говорят, седина в бороду, а бес в ребро.

— Да ладно тебе — «ребро»! Жена ты мне или нет?

— Ты только подумай, сколько нам лет-то?

— «Любви все возрасты покорны», — говорил поэт и это, выходит, так.

— Может, и так, — и Настя сама прижалась к голой волосатой груди Виктора.

— Ну вот, так бы давно, а то «сколько лет», «сколько лет»! Человеку столько лет, на сколько он себя чувствует.

— Людмила-то вернулась, ты это понял?

— А что, она куда-нибудь уезжала?

— Ты что, притворяешься?

— Как это «притворяюсь»? Она ведь никуда и не уезжала: ты что, до сих пор не поняла?

— Кажется, поняла.

— Ну и хорошо.

Проводили в стадо живность, накормили оставшуюся.

— А что, мать, не поехать ли нам куда-нибудь на речку, отдохнуть, попросим Феню присмотреть за домом, и айда на целый день: позагораем, погодка, кажется, будет хорошей.

— Я «за», только Феня уже совсем старенькая, я лучше Дусю попрошу.

— Можно и Дусю. Давай, я посмотрю машину, удочки, снасти, а ты буди Людмилу и смотри мне!

— Что ты меня учишь, чай ученая.

— Тогда давай, выезжаем через час — успеете?

— Успеем.

Через полчаса заглянула Дуся.

— А что Людмила, в городе?

— Почему «в городе»? Спит себе без задних ног, сейчас пойду поднимать.

— Хорошо, только все закройте, а я буду наведываться. Счастливо отдохнуть!

Дуня ушла. Виктор выехал на «тойоте» во двор, еще раз все проверил и, хлопнув капотом, вошел в дом.

— А мы завтракать-то будем? Где Людмила? Пусть пошевеливается! — нарочито громко говорил Виктор.

— Да она не хочет завтракать, что-то у нее настроения нет, — ответила из соседней комнаты Настя.

— Что значит «нет настроения»?! Не каждый же день мы отдыхать собираемся.

Вышла заспанная и осунувшаяся Людмила.

— Здрасте, — сказала она тихо.

— Это, с каких пор ты с нами здороваться стала? Смотри, мать, какая наша дочка вежливая да культурная!

Людмила изумленно уставилась на дядю, жующего стебель лука.

— Ну что на меня смотреть? Давай садись, ешьте да поехали, такси подано, — и он жестом показал в окно.

Настя поставила немудреный крестьянский завтрак. Ели молча. Людмила поглядывала на Настю, то на Виктора и вдруг расхохоталась.

— Ну, вот давно бы так. Поехали! — и Виктор вышел во двор.

Погода была действительно прекрасная. Легкий ветерок разогнал стаи комаров, а солнце горело совсем по-летнему. Обрывки ночного тумана кое-где еще висели по балкам и оврагам, на верхушках деревьев, то тут, то там перекликались утки, издалека слышалось бурное гоготание диких гусей и трубные звуки журавлей: птицы готовились к дальнему перелету.

Прямо за огородом было много ручейков и речушек, встречались даже заболоченные заводи, к концу лета, превращающиеся в маленькие озерца, так что живности там хватало.

Наконец вышли Настя и Людмила, одетые в джинсовые брюки и легкие куртки.

— Мы готовы, — сказала Настя. — Что-то сумка у вас маловата, а у меня аппетит зверский!

— А мы надеемся, что ты нам наловишь, рыбы или еще чего-нибудь, — засмеялась Настя.

— Ладно, посмотрим, но хоть хлеба и соли не забыли?

— Этого навалом, даже у тебя в багажнике. Ты же три дня назад сам взял десять килограммов соли да так там и оставил.

— Поехали, будем считать, что у нас ученья, а кухня отстала.

И они выехали на улицу.

Глава двадцать шестая

Реакция полковника Попова была неожиданной. Он, как всегда вежливо выслушав сбивчивый рассказ Ивана, сказал:

— Если ты уверен, что перед войной он был в лагере надзирателем, то ему сейчас минимум должно быть лет шестьдесят. Но наш Денисов значительно моложе, он собирается на пенсию, но милицейскую, а это — в сорок пять. Ты что-то напутал. Я расскажу моему особисту, но, по-моему, — это не тот человек.

— Неужели не тот? — расстроился Иван. — Как жаль, что я на суде не был, не видел негодяя, — я бы сейчас быстро все поставил на свои места!

— Я же тебе говорила — не спеши, — сказала Оля. — Сколько в стране Ивановых, Николаевых, Денисовых… А завтра, между прочим, мне уезжать. И, может, надолго.

— Да, может, надолго, — и Иван нежно обнял девушку.

— А скажи, Оля, — подал голос до того сидевший молча на диване дядя Коля, — как ты относишься к тем девочкам и парням, которые демонстративно целуются на улице, не обращая внимания на окружающих?

Оля немного помолчала и спокойно ответила:

— Если это на вокзале, в порту, короче, в местах, где встречают родных и близких, — это естественно. А если просто на улице и просто так, то, по-моему, это пошло. Это показная любовь, ненатуральная. Любовь должна быть вот тут, — и Оля показала на то место груди, где бьется сердце.

— Ну, Иван, я тебя еще раз поздравляю — вот у кого надо бы учиться рассудительности! — восхитился дядя Коля.

— Она у меня такая! А я вот, дядя Коля, очень часто ловлю себя на мысли, что не люблю, а подчас даже ненавижу, тех женщин — вдов, которые ходят в черных платках. Зачем они это делают? Если тебе больно от потери дорогого тебе человека, — так носи это, как Оля сказала, в сердце.

— Тут ты, Ваня, не прав, — сказал Николай Николаевич, — такой ритуал, традиция в мире. Это не только у нас — во многих странах черный цвет — цвет траура.

— У нас во дворе один мальчик отравился грибами и умер. Отравила его собственная бабушка. Несмотря на то, что по радио много дней подряд объявляли, что грибы ядовиты, ими запрещено торговать, — она все же купила, сварила и накормила мальчика. Потом все время ходила в черном платке и говорила соседям: «Как же он, бедненький, хотел покушать грибочков! Видно, Господь Бог подталкивал его, чтобы поскорей забрать к себе в рай». Я думаю, что эту бабку надо было судить и притом показательным судом. Я даже сказал ей об этом, так представляете — она шарахнулась от меня как от сумасшедшего, и потом долго крестилась.

Иван впервые видел Олю такой возбужденной, красивые карие глаза ее заблестели, она готова была в любую минуту расплакаться.

— Видал? — сказал спокойно дядя Коля. — Да у вас даже образ мыслей одинаковый! Пожалуй, я действительно благословлю вас и во веки веков, аминь, — и он перекрестил обоих, поднялся с дивана и медленно, по-стариковски, стал спускаться вниз во двор.

— А как же насчет прощального ужина, Николай Николаевич? — спросила Оля, глядя на его сутулую спину и седой затылок.

— Спасибо, Оленька, я пойду, полежу, вашу тетрадь почитаю, а туда, ближе к ночи, может, и выпью чайку, и баиньки, баиньки, — сказал старик, а потом, остановившись и повернувшись лицом в сторону веранды, добавил: — Но завтра без меня не удирать, ни-ни, не дай Бог, я тебя проводить должен. — И Николай Николаевич ушел, шаркая ногами.

— Хороший старик, правда? Мне вообще везет на хороших людей, — сказал Иван и уселся на диван. — Садись рядом, «посидим, поокаем».

— Ты знаешь, Оля, — иногда мне так хочется съездить к той одинокой березке, под которой лежат мои родители, — ну прямо невмоготу! Тогда я прошу у них прощения, как у живых, иногда поминаю, как меня учил Владимир Николаевич Кузнецов; выпиваю стопочку, и ты представляешь — легче становится. А ведь у меня есть еще и приемные родители: как-то они там? А вот письмо это меня удивило. Они пишут о каком-то ценном предмете, который завещал мне мой отец. Но почему-то они должны вручить его только после того, как я женюсь. А я вот, видишь не женюсь и не женюсь!

— Да я согласна, давай хоть завтра пойдем и распишемся!

— Да разве нас распишут? — с грустью ответил Иван. — Нужны восемнадцать или ребенок — ни того, ни другого у нас нет. Так что будем ждать. Ну вот, о родителях ты почти все знаешь. А седина — это совсем из другой оперы…

Они еще долго сидели, обнявшись, на диване, целовались, почему-то тихо, почти шепотом разговаривали, хотя вокруг — ни души, только изредка легкий ветерок зашумит листьями и вдруг застучит по крыше рано созревший грецкий орех и покатится, подпрыгивая, по утоптанному двору.

— Гляди, Ваня, орехи уже падают — осень наступает.

— Жизнь идет, время не остановить, вот в такое же время, семь лет назад, я собирался уезжать от отца, когда ему стало совсем плохо, а через две недели он умер. Тогда по его завещанию я и сжег его.

— Страшно как!

— Да, моя, правда, почему-то вся страшная. Даже мой родной дед не умер сам, а почему-то взял и повесился.

Рита Ивановна рассказывала, что много дней он висел в колодце, пока случайно его не обнаружили совсем посторонние люди. Его даже транспортировать нельзя уже было… Там же и зарыли.

— А почему в колодце? — спросила Оля.

— Кто ж его знает! Говорят, нашли возле колодца медали и ордена его — ведь три войны прошел, такой человек был. До сих пор его лицо стоит передо мной, когда он впервые меня увидел: «Варенька, Варя», — причитал он, глядя на меня, а сам весь светился, глаза блестели от радости. Варей мать мою звали, старик и подумал, что дочь его, наконец, объявилась: видно, я на мать свою очень похож…

— А родители отца?

— Вот их-то и убил этот самый Денисов. И если он жив — я должен разыскать его.

— Только не горячись, все обдумай, я тебя умоляю! — сказала Оля и стала целовать Ивана в щеку, глаза, уши, губы…

Глава двадцать седьмая

Проселочная, но довольно хорошая дорога петляла между березовыми рощами, несколько раз пересекала небольшие ручейки, то круто опускаясь вниз, то так, же круто, а иногда и покато выскакивая на очередную возвышенность. А кругом красота неописуемая! Довольно жаркие летние месяцы — июнь и июль — наконец сменились умеренным августом, который был отмечен и значительными дождями, и некоторыми ночными похолоданиями. Однажды в низинах даже забелел и засверкал при восходе солнца иней, первый предвестник осени. А сейчас было тепло, легкий ветерок усилился, стал более ровным и зашелестел в белесо-зеленой листве берез, закачал верхушки громады елей и замахал огромными сосновыми ветками. Бледно-серая «тойота» спустилась с очередного пригорка в долину и остановилась недалеко от небольшого источника, проворно журчащего между камнями.

— Мне кажется, лучшего места и не найти, — сказал Виктор, — рядом уже настоящая тайга, там сушняка навалом, прямо у ног ключевая водица, в ста шагах довольно большой березняк. А воздух! Дыши — не хочу!

— А как же рыба? — разочарованно заныла Людмила. — Хочу рыбы!

— Вон прямо под нами, еще метров двести за еловой рощей, прекрасная заводь! Рыбы там о-го-го! — подмигнул Виктор.

— Ну, все понятно: сейчас вы рванете туда, а я тут опять одна хозяйничать. Так дело не пойдет, за рыбой пойду я, а вы тут кашеварьте! — сказала Настя и вытащила из-под машины связанные удочки.

— Ладно, я согласен, заодно мне надо поколдовать с машиной маленько, а Людмила как?

— Я бы с тетей Настей, если можно, — как-то вдруг поникшим голосом сказала девочка.

— А почему же нельзя? Только возьмем по ружью — мало ли чего. Мишка осенью сыт, но бывает всякое, — нарочито весело сказала Настя.

— Ну, вы, если что, — подряд два выстрела, и я тут как тут. А вообще-то не зарывайтесь, — напутствовал Виктор и вытащил спальный мешок.

— Ага, какое колдовство с машиной — на сон потянуло, понятно: свежий воздух, тепло, комарья нет.

— Да, это я подложить — сейчас под «японку» полезу.

— Тебе только и осталось, что под японку! — засмеялась Настя. — Пойдем, Людмила. — И они, набрав ключевой воды в обе фляги, начали вприпрыжку спускаться к речке и через несколько минут скрылись в еловой роще.

Виктор, взяв сумку с ключами, улегся спиной на спальный мешок и начал методично и медленно подтягивать одну гайку за другой на днище машины. К его большому удивлению, все было почти в полном порядке, редко какая гайка или болт подтягивались больше, чем на один виток. «Вот делают!» — подумал старый водитель, вспоминая, сколько мук он испытывал с любой отечественной маркой, на которых ему доводилось работать. А тут как будто вчера с конвейера. Буквально десять минут пролежал Виктор под машиной, потом еще раз посмотрел под капотом двигатель, прочистил масляный фильтр и, довольный, закрыл капот. Вымыл руки керосином и, взяв топор и веревку, направился в лес. Найдя лежавшую длинную тонкую и сухую ель, Виктор, не вынимая из-за пояса топора, потащил ее к машине, потом проделал это еще два раза и, вспотевший, присел на образовавшуюся гору дров. И тут громыхнули сразу подряд два выстрела оттуда, куда ушли Настя с Людмилой.

«Этого еще не хватало! — встрепенулся Виктор, но потом подумал, что «бабы решили потешиться». И все же, взяв ружье, смешно подпрыгивая, полубоком стал спускаться вниз к реке. Он был уже почти в еловой роще, когда бабахнули еще два выстрела. Что-то стряслось! — уже не на шутку испугался Виктор. — А я аптечку не захватил», — лихорадочно думал он, почти бегом пробиваясь по заросшему ельнику. Наконец, лесок стал редеть, уже ярко просвечивало солнце, но высокая трава стала больно хлестать по ногам и туловищу. Он почти выбежал к реке, когда увидел Людмилу, вскинувшую ружье и тут же выстрелившую еще два раза.

— Ты что, спятила?! — заорал весь мокрый и пыльный Виктор, подбегая. — Чего распалилась, где Настя?!

— Там она, возле воды! — Людмила, плача, ничего не могла сказать, только открывала и закрывала рот.

Глава двадцать восьмая

Оля уезжала рано утром. Они с Иваном зашли к Николаю Николаевичу проститься, и старик, растрогавшись, вынес из передней комнаты небольшую шкатулку, открыл ее и извлек оттуда странной конструкции медальон.

— Эта золотая побрякушка — память о моей матери, — сказал он, — вещь вообще-то семейная, но поскольку у меня семьи нет и не предвидится, надумал я подарить ее тебе, Оленька: пусть эта реликвия будет вашей с Иваном семейной, а ваши дети передают ее своим детям и, такими образом, память о моей матери продлится до тех пор, пока будет жива эта незатейливая вещица. Внутри медальона имя моей матери. Да благословит вас Господь!

Николай Николаевич надел на шею Оле медальон, перекрестил, по-стариковски обнял девочку и трижды поцеловал, приговаривая: «Господь с тобою». И, ничего не сказав, медленно шаркая ногами, ушел.

— Что-то дядя Коля совсем сдавать стал, — сказал Иван, — раньше я за ним такого не замечал, а сейчас несколько раз видел, как он, размечтавшись, плачет.

— Еще бы, такую жизнь прожить, — вздохнув, ответила Оля.

Они вышли на улицу. Было совсем светло. На востоке в бордовый цвет окрасились тучи, ползущие из-за гор, вот-вот выглянет солнце, извещая о начале еще одного нового дня.

— Знаешь, Ваня, отвези-ка меня домой, там я спокойненько соберусь, а завтра умчусь далеко-далеко.

— Приказывайте царевна, я к вашим услугам.

И они унеслись на мотоцикле, оставив дымный след на дороге. Через час Иван вернулся и начал собираться на работу. Во дворе появился Николай Николаевич. Он в одной руке держал тетрадь-дневник, а в другой — очки.

— Вот тетрадь принес: там столько непонятного, что только Софья Ивановна и смогла бы объяснить, да не дожила чуток. Говорил я тебе — перенеси, перенеси туалет, может, еще при жизни старушки и нашли бы тетрадь.

— Да что она тебе далась — эта писанина? По мне так хоть бы ее вообще не было, — сказал Иван, надевая парашютный комбинезон.

— Что ж тебе форму никак не выдадут, чай, в армии служишь, — сказал дядя Коля.

— Еще на склад не завезли, да я и не рвусь, мне так вольготнее.

— Опять без завтрака поедешь? И лимузина твоего нет. Что, на драндулете поскачешь?

— Да не люблю я эту машину! Ты тут, дядя Коля, встречай наших гостей и помни: «Мы с тобой ничего не знаем и не слышали».

— Ладно уж, заговорщики! Правда, артист из меня никудышный. Ты только не летай как сумасшедший, помни: Оля — твоя судьба, береги себя для нее!

— Хорошо, слушаюсь, — сказал Иван, уже сидя на мотоцикле, и, развернувшись, с места набрав скорость, понесся, поднимая пыль, по проселочной дороге прямиком через горы в Планерское.

— Да, ему действительно надо было заниматься парашютным спортом. Ничегошеньки, шельмец, не боится! — сказал дядя Коля и, улыбнувшись, стал подниматься на веранду.

В доме была идеальная чистота и порядок. «Вот что значит иметь хозяйку, — вслух сказал Николай Николаевич, — а что станет теперь?» Он сел на диван облокотившись на спинку и закрыв глаза, и неожиданно для самого себя задремал, согретый ласковым утренним солнцем.

Проснулся от беспрерывно звеневшего телефонного звонка. «Алло!» — взял трубку Николай Николаевич. «Это квартира Исаева? — говорила телефонистка, — а вы кто?» — «Я сосед его, Николай Николаевич, что передать?» — «Весть нехорошая, даже не знаю, как и сказать. Короче, читаю телеграмму: «Срочная. Старый Крым Октябрьская 119 Исаеву Ивану». — Текст: «Ванечка умерла мама Настя. Виктор. Люда». — «Как «умерла»? Она же еще молодая!» — «Читаю, как написано. Кто принял?» «Панков Н.Н.» — «Извините». В трубке послышались частые гудки.

Николай Николаевич стал лихорадочно думать: что делать? Решил позвонить полковнику Попову — больше некому. «Александр Васильевич, здравствуйте, это я, Николай Николаевич. Да Ваня уехал на работу. Товарищ полковник, у Ивана опять несчастье. Я боюсь, как бы с ним что не случилось, — вот позвонил вам». — «А в чем дело? Родственники появились? Нет? Должны бы уже быть дома. Я разберусь». — «Да не в этом дело! Только что позвонили с телеграфа — у него мама умерла, приемная мать, что в Сибири живет. Молодая еще, лет пятьдесят. Вот не знаю, что делать». — «Давай так, Николай Николаевич, ты вначале сам успокойся, а я тут постараюсь Ивана подготовить. А потом решим, как быть дальше. Вечером приеду сам».

Николай Николаевич долго бродил по саду, несколько раз подходил к яме, которую было начал копать Иван, да так и бросил, не закончив. От нечего делать старик взял веник и стал мести двор.

— Дядя Коля, — услышал он голос девочки, — вот вам письмо и телеграмма. Опусти в ящик, я заберу.

И Николай Николаевич, спокойно отложив веник, подошел к почтовому ящику, извлек из него письмо и телеграмму. Сначала прочитал телеграмму. Все было так, как прочитала телефонистка. Письмо было толстое, в синем конверте, заклеенное домашним способом, адресованное Ивану. Но адрес странный: «Сибирь. Чулым. Зульфие». Почему-то Николай Николаевич нутром почувствовал, что тут что-то кроется. Он даже вспотел. Медленно поднявшись на веранду, положил письмо и телеграмму на стол, а сам прилег на диван. «Что-то я совсем расклеился, — подумал старик. — Кто же такая Зульфия? Иван о ней ничего не говорил. Надо успокоиться, что я, собственно, разволновался?» Долго лежал Николай Николаевич; наконец, уняв сердцебиение, снова спустился вниз и продолжил мести двор.

А в это время полковник Попов вызвал к себе Ивана.

— Товарищ полковник, старшина… — начал было докладывать Иван, но Александр Васильевич остановил его.

— Проходи, Ваня, садись. Разговор у меня к тебе есть, и довольно серьезный, — а по селектору сказал: — Майора Чепурко ко мне.

Иван сел и стал спокойно рассматривать кабинет, пока полковник что-то дописывал в свою тетрадь. Вошел небольшого роста, какой-то незаметный, майор, доложил. Полковник, как бы продолжая разговор, сказал:

— Помнишь, Ваня, у нас разговор был в отношении твоей учебы? — И, обращаясь уже к майору, сказал: — Представляешь, Василий Владимирович, парень школу с медалью окончил, службу отслужил, радист первого класса, старшина.

— Это же законченный офицер, — поддержал майор.

— Вот я и говорю; пошлем-ка мы тебя, Ваня, в Киев, так месяцев на пять-шесть, — поучишься, сдашь экзамены экстерном за полный курс училища, вернешься к нам лейтенантом и будем служить дальше. Ты как на это смотришь?

— Я как-то над этим не думал. Надо бы, как говорит Оля, обмозговать.

— Кстати, как Оля?

— Уехала в Москву, в университет.

— Тем более: она учится, и ты учись, наверстывай упущенное. — И уже майору: — А пока старшина Исаев будет думать, вы, товарищ майор, оформляйте на него документы.

— Есть, — ответил майор и так же незаметно исчез.

— А теперь, Ваня, у нас чисто семейный разговор. — Полковник встал. Иван почувствовал что-то недоброе; как-то тревожно засосало под ложечкой.

— Ты только не волнуйся, у всех это бывает.

— Что-то случилось, Александр Васильевич?

— Да, случилось. Ты из Сибири давно уехал?

— Почти год.

— А в отпуске был за это время?

— Нет, я же работаю только десять месяцев.

— Тогда считай, что я тебе предоставляю отпуск. Выпишут проездные, и самолетом «Симферополь — Красноярск» ты сегодня же вечером улетишь — билет я уже заказал.

Иван встал и смотрел, не мигая, на полковника, не совсем понимая, что происходит.

— С кем же несчастье? — наконец, спросил он.

— С матерью твоей, Анастасией Макаровной: что-то с ней стряслось — она в тяжелом состоянии. Телеграмма есть, и звонили с телеграфа.

Полковник подошел, положил руки на плечи Ивану.

— Ты только не волнуйся, домой поедем вместе, мотоцикл твой пусть пока постоит на складе.

Когда Иван вышел, полковник позвонил Николаю Николаевичу. «Извини, Николай Николаевич, я не смог ему сказать о смерти. И ты не говори, скажи, что позвонили с телеграфа и все. Приехали? Ну и хорошо, а они уже знают? Это плохо, но ты им скажи, чтобы молчали. А Овсиенко приехал? Вот что: скажи ему — пусть завтра же приедет в часть, а то, может, я в этой суматохе забуду, а ты не забудь», — а в селектор сказал: «Дежурный по КПП? Если будет выезжать старшина Исаев — без меня не выпускать!»

Глава двадцать девятая

«Горе-отдыхающие», как они себя назвали, въехали во двор почти бесшумно. Николай Николаевич в это время ушел к себе домой, прилег на кровать, стараясь отвлечься: он никак не мог отделаться от мысли, что написанное на конверте имя «Зульфия» как-то связано с ним, с одной из его приемных дочерей-близнецов — Зульфией и Зарией. Так, провалявшись бесполезно несколько минут, он вышел и увидел во дворе дома Ивана «Волгу» и ее пассажиров, разгружавших свой нехитрый скарб.

— Слава Богу, приехали, — сказал дядя Коля, подойдя ближе. — Здравствуйте, как отдыхалось?

Все поздоровались, но как-то без энтузиазма, а Рита Ивановна подошла ближе к Николаю Николаевичу и сказала:

— Вы что, телеграмму не видели?

— Которая на столе? Так это я ее туда и положил, там еще и письмо есть, — немного грустно, но спокойно сказал дядя Коля.

Потом звонил полковник Попов. После разговора с ним Николай Николаевич отозвал Колю Овсиенко и передал просьбу полковника приехать в часть.

— Как в сказке, — сказал Николай, — месяц жила-была школа с ее базой, и вдруг…

А Оксана ушла в сад и долго ходила там одна.

— Где Оксана? — спросил Николай Риту Ивановну.

— Не трогай ее, пусть побудет одна.

Марина помогла отцу разбираться с инструментами — укладывала все по своим местам. О случившемся под Керчью все молчали.

— И все-таки, как отдыхали-то? — после небольшой паузы спросил Николай Николаевич у Риты.

— По-разному, но в основном — нормально, — ответила она и отвернулась.

— Ну ладно, нормально так нормально, только у меня просьба: Ивану пока о телеграмме не говорить — мы так решили с Александром Васильевичем.

— А кто этот Александр Васильевич? — спросил Николай.

— А это тот самый командир части, они у нас жили почти неделю.

— Понятно, не говорить так не говорить. А когда Иван приедет с работы?

— Может, через час, а может, и раньше: все решает командир.

Подошла Оксана. Рита отвела ее в сторону и что-то начала говорить.

— Вы, видимо, есть хотите? — спросил Николай Николаевич. — Так Рита Ивановна знает, где что лежит, вам и карты в руки.

Дядя Коля поднялся на веранду, забрал со стола телеграмму и, свернув, спрятал в карман, и вовремя, потому что на улице послышался гул автомобильного мотора, и во двор вошли Иван и полковник Попов, поздоровались, и Александр Васильевич сказал:

— Вы извините, пожалуйста, но Ваня должен собираться: он улетает к себе на родину в отпуск. Так сложилось. Буквально сейчас я его и везу в Симферополь.

Николай Николаевич подошел к Ивану и подал странное письмо.

— Прочитай, может, что важное.

— Дядя Коля, да неужели мне сейчас до этого? Открывай и читай — потом перескажешь.

Старик без очков видел плохо, а потому попросил Николая:

— Прочитай, Коля, что там написано. Николай взял письмо и стал читать. «Люди добрые, здравствуйте!» — начиналось письмо. Потом шло описание того, как на почту зашли Виктор с Настей, а дальше было следующее: «Мы жили в детстве в Старом Крыму на вашей улице до тех пор, пока в 1943 году нас ночью на машинах не вывезли. Долго мы жили в Казахстане. Может, кто-нибудь из вас или ваших соседей знает о судьбе нашего приемного отца Панкова Николая Николаевича?»

Дядя Коля, прошептав: «Господи, помоги мне, Господи, помоги», стал медленно опускаться на землю. «Чуяло мое сердце, ведь чуяло же», — шептал он побелевшими губами.

— Что с вами, Николай Николаевич? — с тревогой спросила Рита Ивановна, увидев, как Николай усаживает старика на ступеньки веранды.

— Дочь моя! — указывая на письмо дрожащей рукою, говорил Николай Николаевич. — Дочь моя письмо написала. Читай, Коля, читай.

Дальше Зульфия сообщила, что мать умерла, а другая ее сестра так и живет в Казахстане. В конце было написано: «Господом Богом прошу: ответьте, пожалуйста, столько ночей мне снятся наши родные, детство мое, а вернуться нельзя».

— Почему «нельзя»? — спросил Николай.

— Сейчас уже можно, — сказала Рита. — Я сама указ читала.

На веранду вышел с рюкзаком Иван.

— Простите все, но мне надо спешить. Рита Ивановна, остаетесь хозяйкой, я вас очень прошу. Давайте я вас обниму на прощанье! Может, все и образуется. И я вернусь дней через десять.

Он подошел к каждому, подошел и к Николаю Николаевичу:

— Что-то вы мне не нравитесь, дядя Коля, возьмите себя в руки!

— Ваня, Ванечка, — чуть не плача, начал дядя Коля. — Бери это письмо — его написала моя дочь, понимаешь, дочь моя, разыщи ее, расскажи обо мне, пусть едет сюда, пусть обе едут сюда, я их жду!

И он отдал Ивану письмо. Не совсем поняв, что от него требуется, Иван обещал все сделать. Наконец, помахав рукой, сел в машину. Полковник уже ждал его. Он громко сказал: «Поехали!». И Иван уехал навстречу своему новому несчастью.

Судьба приготовила ему еще одно испытание и, может быть, далеко не последнее.

Глава тридцатая

— Ну что, Ваня, — сказал Виктор, когда посторонние разошлись, а женщины-соседки стали убирать посуду со столов, перемывать, разбираться, какие и чьи тарелки, вилки, ложки, ведь народу приходило проводить в последний путь Анастасию Макаровну очень много, — вот и остались мы с тобой снова одни. Людмила уехала домой — так и должно было быть, тем более что ехать ей сейчас ой как надо, а вот мы остались… Скоро и ты уедешь, и что тогда?

— Поехали со мной! У меня жить есть где, и с работой налаживается, — сказал Иван.

— Я об этом еще с матерью разговаривал, да уж больно она не хотела уезжать отсюда. А теперь как же я ее брошу тут одну, кто к ней на могилку сходит?

Иван посмотрел на Виктора и только теперь заметил, как он постарел, осунулся; густые жесткие волосы его поседели, особенно на затылке и висках. Он сидел, скрючившись всей своей огромной фигурой, и весь вид его был тоскливо-удручающий.

— Может, ее можно забрать с собой? Надо хорошо подумать, — и Иван вспомнил Олю с ее постоянной рассудительностью.

— Забрать? Да нет, это только отец твой мог додуматься до такого, а Настю — нет, я не смогу.

— Я же не предлагаю сжигать, а потом, везти можно законно, как многие делают, отца-то я прятал: знали бы люди тогда в поезде, что было в моем рюкзаке. — Иван замолчал.

— Я вот тебе писал, Ваня, насчет одной ценной вещицы, помнишь?

— Из письма я ничего не понял. Что за вещь?

Виктор посмотрел по сторонам и почти шепотом сказал:

— Золото, и много золота.

— Откуда оно?

— Отец твой нашел, просил передать тебе, когда женишься, чтобы «не наломал по недомыслию дров», как он говорил.

— И что это за золото?

— Самородок, в нем около килограмма будет. А потом — золотые монеты: это уже я нашел.

— А куда я с ним, с самородком? — как-то совсем безразлично сказал Иван. — У меня билет на самолет, а там досмотр и — плакало наше золото.

— Значит, как ты говоришь, «надо подумать»?

— Думай не думай, а мне через шесть дней уже на работу.

— Это только один вопрос, а второй — машина. Мне она сейчас ни к чему; надо переоформить на тебя и гнать своим ходом.

— Из Сибири — и своим ходом?!

— Второй вариант — поездом до Симферополя, а там уже получишь, но это влетит в копеечку.

— Так, по твоим рассказам, мы сказочно богаты! — с грустью в голосе и с усмешкой сказал Иван, — прямо графы Монте-Кристо!

— С этим «сказочным богатством» можно угодить или в тюрьму, или на тот свет, — строго сказал Виктор, — это очень серьезно, тут нужна осторожность да осторожность. Сдать государству не имеет никакого смысла, да и все равно затаскают: где нашел, почему не сдал раньше…, поэтому я предлагаю дать телеграмму твоему командиру, что выезжаем своим ходом, — он поймет. Когда приедем в Крым, там уже и будем решать, как дальше жить.

Иван сунул руку в боковой карман и наткнулся на пухлый конверт, который ему передал Николай Николаевич, вытащил и удивленно посмотрел на него.

— Что это? — спросил Виктор.

— Чуть не забыл! На, прочитай.

Виктор надел очки и начал читать.

— Помню, помню, как же — эта женщина на почте работает, на Чулымской, она тогда плакала.

— Слушай, дядя Витя, давай съездим, очень надо ее увидеть — это дочь моего соседа, хорошего друга, он очень просил меня.

— Так время уже три, почта, наверно, закрывается.

— Ладно, найдем, спросим, где живет. Поехали!

Иван так умоляюще смотрел на Виктора, что тот зразу же согласился, подумав: «Вот человек: на себя ему наплевать, а для других готов на все».

Ехали недолго. Минут через двадцать остановились прямо у почты. Пожилая женщина как раз закрывала большим засовом входную дверь. Виктор подошел к ней:

— Здравствуйте! Нам бы Зульфию.

— Почта закрыта, — сказала женщина и посмотрела на Виктора. — А, это вы, я вас узнала: вы тогда с женой приходили, а Зульфия только что домой пошла: вон там они живут, видите серый забор?

— А вы не туда идете?

— Туда, только дальше. А зачем она вам?

— Да вот сын наш приехал, кому мы письмо тогда писали, — мать-то наша умерла.

— Господи, такая красивая, молодая была: видать, чувствовала.

— Да нет, сердце остановилось и все, никогда не болела.

Женщина посмотрела на Ивана и, вздохнув сказала:

— Вот так все: и муж у Зульфии умер прямо в дороге — машинист был.

— Садитесь, мы вас подвезем, а заодно и Зульфию позовете. Ваня ей хорошие новости привез.

У дома, где жила татарка, Виктор остановился, и женщина вошла во двор. Буквально через минуту выбежала в домашних шлепанцах Зульфия, а увидев двух незнакомых мужчин, остановилась в нерешительности, только сказав: «Здравствуйте». Иван шагнул ей навстречу и протянул конверт. Она машинально взяла письмо, мельком взглянув на него, и продолжала вопросительно смотреть то на Ивана, то на Виктора.

— Отец ваш, Николай Николаевич Панков, умоляет вас ехать к нему, — только и успел сказать Иван.

Женщина бросилась к нему на шею и зарыдала так громко, что Иван, испугавшись, стал деликатно освобождаться от ее объятий.

— Да что же это я! — наконец, опомнилась Зульфия. — Заходите к нам, поговорим, — вытирая слезы и всхлипывая, говорила она.

— Ну, я пойду, — сказала пожилая, как-то незаметно стоявшая в сторонке.

— Спасибо вам, Полина Александровна, — сказала Зульфия, — век вам благодарна буду: надоумили вы меня.

— Да чего уж там! — и пожилая женщина, тяжело раскачиваясь, утиным шагом пошла домой.

— Мы к вам ненадолго, несчастье у нас, — сказал Виктор, — просто, если вы что-то надумаете, Ваня может все передать, Николай Николаевич — его сосед.

— Хоть на минутку зайдите, у меня детки там, трое, — им же интересно будет.

— Не можем мы, — сказал уже Иван, — нам домой надо. Мама моя умерла, а ваш отец, дядя Коля, живет один в пустом доме, можете писать по тому же адресу. Он просил, чтобы к нему ехали обе его дочери. Очень просил!

— Мы заедем к вам дня через три, а если что — звоните, вот телефон, — и Виктор отдал Зульфие листок с номером телефона.

Уже вечерело, когда они подъехали к своему дому. У калитки стояла Дуня, молча, открыла ворота и так же молча, закрыла, когда машина въехала во двор.

— Здравствуй, Дуня, — подошел к ней Иван.

— Да виделись мы, когда маму твою… — и она совсем по-детски заплакала.

Иван обнял ее и сам, плача, гладил по ее рыжим, почти красным волосам и ничего не мог сказать. Так и простояли они несколько минут, пока Виктор, загнав машину в гараж, начал греметь воротами и замками. Потом, отстранившись от Ивана, Дуня сказала:

— Пойду я, не до меня вам.

— Что это ты меня на «вы» называешь?

— Так столько лет не виделись, забывать стала.

— Время летит… Замуж не собираешься?

— Тут, замуж? И за кого же? Или как Людмила ваша, что ли?

— А что Людмила? — не понял Иван.

— Да ничего. Ну, я пошла, — и она, забросив за спину косу, ушла домой.

— Что-то тут Дуня про Людмилу намекала? — спросил Иван у Виктора.

Во дворе было пусто. Женщины ушли, только в конюшне то заблеет коза, то захрюкает поросенок, то шумно вздохнет корова, почитай уже пять дней не видавшая хозяйки.

— Людмила как Людмила, — ответил Виктор, опять усаживаясь на лавку. — Рожать она будет. Ездила в Новосибирск — хотела аборт сделать, дак там ее уговорили. Решила рожать.

— От кого же?

— Был тут у нас один хлюст, укатил, удрал, можно сказать. Ладно, черт с ним, только Людмилу жалко: назло тебе она это сделала.

— Почему — мне?

— Ну, ты так и остался «Иван-простота»! Любит она тебя.

— Девчонка совсем, а тоже — «любит», — усмехнулся Иван.

— Вот такие и попадаются — четырнадцати да шестнадцатилетние. А твоей-то невесте сколько?

— Восемнадцатый пошел.

— И что так серьезно?

— Еще как! Жениться хотели. Вот уехала в университет в Москву.

— Надолго?

— Лет пять, наверное.

— И что же дальше?

Начало темнеть. Зажгли свет и еще долго беседовали, сидя на лавке, пока Виктор опять не вернулся к разговору о самородке.

— Так посмотришь?

— Знаешь, отец, нет у меня никакого желания сейчас с ним возиться. Давай отложим до завтра.

— Ты что, может, и впрямь сдавать придется? Неужто жизнь тебя ничему не научила? Ты только вспомни, как отец твой жил! Получается, что он сам себе приговор подписал на четырнадцать лет?! А за что? Да за то, что двух подлецов сам осудил и сам приговор исполнил. А если бы узнали? Да его бы наше государство изничтожило! А что мне оно дало? Вот я весь перед тобой: мне и надеть-то нечего, а я сорок лет проработал!

— Что ты меня агитируешь? Или я сам не понимаю?

— Так если понимаешь, скажи, что делать-то будешь. Ведь это не шутка: там миллионами пахнет. Сейчас реализовать это богатство невозможно — или убьют, или посадят, другого пути нет, поэтому я тебе советую спрятать это все, да так, чтобы никто даже из самых близких не знал. Правильно говорила Настя: золото у нас несет человеку только горе и страдания.

— Получается, как у Кузнецова, — родственник есть у нас, полковник, разведчиком в Англии работал, — так вот он золотом разбогател.

— Я тебе серьезно говорю, а ты…

— И я серьезно. Человек владельцем самого крупного ресторана в Лондоне стал, так у него задание было. А мне зачем? Конечно же, спрячу, а там видно будет. Я насчет Денисова узнавал: есть у нас один подполковник, но он моложе вашего.

— А внешне?

— Я-то его не видел.

— Надо посмотреть, этот подлец на все пойти может. Ну что, сынок, пойдем, помянем нашу мамочку… — произнес Виктор, и по дрогнувшему его голосу Иван понял, что не стал он говорить дальше, боясь заплакать.

Сели за стол в доме, собрали, что под руки попалось, выпили по стопке, вдвоем сходили к скоту, дали на ночь корм и опять вошли в комнату. Завешанные зеркала, траурные черные ленты и полотенца, горевшие свечи у образов — все это навевало страшную тоску и отрешенность. Запах плавленого воска придавал квартире постоянное ощущение смерти, поэтому о сне не заходило даже речи.

— Может, ты и прав, отец, давай завтра решим насчет переезда своим ходом, только чтобы ты ко мне и навсегда, а сюда будем приезжать на могилку. У тебя-то тоже никого тут нет.

— Яков, его семья — все же родственники, а там кто? Ты? Так говоришь — уедешь в училище.

— Ну не совсем же, на каких-то шесть месяцев. Там Николай Николаевич, вот, может, Зульфия с детьми будут — все ж не чужие люди.

— Не смогу я Настю даже мертвую оставить, — сказал Виктор и вдруг тихо, как-то беззвучно заплакал.

Иван никогда не видел его таким. На кладбище Виктор держался до последнего, даже когда наклонился к Насте, прощаясь. А тут плакал тихо, не вытирая слез, и это так не вязалось с его большой, еще довольно сильной фигурой, что Ивану стало нестерпимо жаль этого самого родного, может, самого близкого для него человека, казавшегося сейчас таким беспомощным и беззащитным. И он обнял Виктора. Так, попеременно утешая друг друга, они, не стесняясь, по-мужски плакали, вспоминая ту, кто лаской и нежностью окружала их всю свою жизнь. И как же сейчас ее не хватало им обоим!

Глава тридцать первая

Все шло своим чередом. Время делало свое дело. Сначала уехали Марина с отцом. Начала собираться Оксана.

— Так что же решать все-таки будем? — возобновила разговор Рита Ивановна. — Иван просил меня остаться до тех пор, пока он не приедет, а тут по телеграмме ясно, что он приедет в начале сентября. Тебе — на занятия, у Николая тут работа, которая ему нравится, глядишь, квартиру дадут — место неплохое.

— Знаешь, мама, пусть Николай решает, как хочет, и ты тоже, а мне еще рано решать, где жить; хватит, поспешила с замужеством!

— Что ты хочешь сказать? Николай хороший парень: не пьет, не курит, спокойный, вежливый. Чего ещё надобно?

— Да-да, еще заботливый, нежный и многое другое, но есть еще что-то, и, по-моему, это главное — любовь.

— Оксана, я тебя не неволила, ты сама решила, так теперь не ломай жизнь ни себе ни парню.

— А я и не ломаю, просто я уеду на занятия и все.

— Можно перевестись в Симферополь — тут ближе.

— Мама, слушай, я вот несколько раз у тебя спрашивала: кто мой отец? И ты каждый раз говорила мне неправду. Почему?

— Как ты со мной разговариваешь?! — вспыхнула Рита Ивановна. — Мы с Иваном Васильевичем прожили как муж и жена почти год, и если бы он не умер…

— Да ладно тебе, что ты так разволновалась? — и Оксана обняла мать за плечи. — Как же ты меня не поймешь? Знать я хочу, кто мой отец был, кто твои родители. Что же зазорного? У всех есть или были бабушки, дедушки, а у меня никого — ни дедушки, ни бабушки, ни отца.

— Но ты, же не можешь сказать, что была обделена жизнью! Во всяком случае — у тебя есть я, мать. А у меня совсем никого не было! Я только помню, что шли мы как-то вдвоем с братом, дошли до какой-то станции. Брат меня оставил на вокзале, а сам ушел добыть что-нибудь поесть, да так и пропал. Потом я была в детприюте, оттуда меня и забрали Исаевы — и все. Больше я ничего не знаю. Хорошо помню, что меня звали Раиса, но я еще плохо говорила, и когда меня спросили: «Как тебя зовут?» я ответила «Раита». Они смеялись и решили назвать меня Ритой. «Ты Рита, хорошо?» — сказали они и я повторила «Рита»… Что еще я могу тебе рассказать? — уже чуть не плача, закончила Рита Ивановна.

— Ты меня извини, мамочка, я не хотела тебя обидеть!

Вернулся с работы Николай.

— Ну как дела? — спросила Рита Ивановна.

— Все хоккей! Я давно мечтал о такой работе.

— Испытывать парашюты? — спросила Оксана.

— Да нет: обкатка — это совсем другое, но похожее.

— Есть будешь? — спросила Рита.

— У нас в шестнадцать обед, так что еще рано.

— Эй, есть тут кто-нибудь? — крикнул со двора дядя Коля.

— Есть все, — отозвалась Рита.

— От Ивана больше ничего?

— А чего еще? Дочки ваши нашлись, скоро приедут.

— Да как знать. Иван вообще-то особенная личность, за ним, видимо, сам Господь Бог наблюдает, потому и жизнь его и судьба — загадочные.

— Я тоже так думаю, — вставил Николай, — столько совпадений. Вот мне он, например, тогда в учебке очень понравился — и вот он рядом. Прямо в упор в него стреляли…

— Как стреляли?! — в один голос почти крикнули Оксана и Рита Ивановна.

Николай понял, что проболтался, и замолчал, словно поперхнулся.

— Чего уж, — выручил его дядя Коля, — стреляли, вот и седина у правого виска, чего тут скрывать? Действительно, судьба у него корявая.

Все замолчали. Николай, удрученный сказанным, ушел в сад.

— А я спрашивала — так ничего путного и не сказал, — как-то с тоской и безразличием проговорила Оксана.

— И когда же ты могла у него спросить: виделись всего несколько часов? — с недоверием сказала Рита.

— Спрашивала, мне это сразу бросилось в глаза.

— Но не кричать же об этом на всех перекрестках! Тем более что те солдаты убили в тот день тринадцать человек.

— Бедные матери! И за что же?

— Ни за что, просто так — в Америку захотели. Сам приедет и расскажет, хотя сейчас ему не до этого.

— Николай Николаевич, мы тут с Оксаной разговор затеяли. Иван мне предлагал поселиться тут навсегда. Помните? — перевела разговор на другую тему Рита.

— А как же? Не только Иван, и я тоже, может, даже больше, чем он.

— А вот Оксана категорически против.

— Почему? Во-первых, тут для ее работы простор, во-вторых, климат, природа, — поддержал дядя Коля.

— Вот и я о том же, но она ни в какую.

— Вы делайте как хотите, а я буду сама решать, где мне работать. Да к тому же еще учиться почти три года, — уже спокойно сказала Оксана.

— Я думаю съездить а Голодаевку, когда приедет Иван. Заберу своих зверей — Серого и Эрика, кое-какие вещи и обратно. А там что Бог пошлет.

— Серый и Эрик. Это кто? — спросил Николай Николаевич.

— Это кот и собака — очень интересные личности, — сказала Оксана.

— А остальное?

— Остальное — это дом: с ним пока ничего решать не будем — пусть стоит. Соседка, моя давняя подруга, врач, она и присмотрит. Пробуду тут зиму, а там видно будет.

— Да чего ж зиму? Вот увидите, вам понравится. Оксана на лето сюда будет приезжать… Кто там стучит в саду?

— Это Николай копает яму под туалет. Иван начал, а он хочет доделать, яма почти готова.

— Иван там интересные бумаги нашел. Не хотите почитать, Рита Ивановна? — и Николай Николаевич показал тетрадь.

— Отчего же, завтра делать нечего будет, почитаю, а о чем там?

— О Чубаровых.

— Эту фамилию я где-то уже слышала, — сказала Рита.

— Так этот дом когда-то был собственностью Чубаровых, — пояснил Николай Николаевич.

— Да, да, вспомнила. Это я же и нашла в бумагах моих родителей дарственную. Почитаю, почитаю, — сказала Рита, принимая из рук Николая Николаевича толстую, чуть пожелтевшую тетрадь.

— Только это документ, не утерять бы. Хотя Иван к нему абсолютно равнодушен.

— Да вы что, Николай Николаевич, я же понимаю: все будет в целости и сохранности, — Рита Ивановна отнесла тетрадь в дом, положила в одной из комнат на окно. Николай Николаевич спустился в сад и пошел к Николаю.

— Ну что, больше ничего не попалось? — спросил он, подойдя к парню.

— А что тут может быть? Вот коряг навалом, — сказал Николай, вытирая пот.

Уже сгущались сумерки, но было довольно светло. Луна белым серпом висела над головами.

— Да не скажи! Мы тут с Иваном шкатулку нашли, а в ней бумаги интересные, — сказал Николай Николаевич. — Смотри, а молодой месяц-то на дождь показывает.

Николай вылез из ямы и ударил несколько раз лопатой по крайнему столбу туалета, желая очистить ее от грязи, и посмотрел на месяц.

— Вот видишь, тут и саму будку надо обновлять — все сыплется, — сказал дядя Коля и шатнул боковой столб. Самая крайняя доска отвалилась, и под ноги старику упал какой-то предмет, весь в древесной трухе и пыли.

— Во, видели, еще что-то! — удивился дядя Коля, перекатывая ногой по земле сверток.

— Это просто рулон туалетной бумаги! — возразил Николай, а подойдя ближе, добавил: — Смотри, а действительно что-то завернуто, даже связано. Может, посмотрим?

И Николай поднял сверток. Развязали — ничего особенного, просто завернутый в несколько слоев плотной бумаги глиняный сосуд.

— Смотри, горшок! — сказал дядя Коля.

— Я и сам вижу.

— Мужчины! — позвала Оксана. — Идите на ужин!

— Ладно, пойдем, — сказал дядя Коля, — уже темнеет. Чтобы ничего не потерять тут, посмотрим на свету.

И они с лопатой и сосудом, похожим на горшок, направились к освещенной веранде. Совсем рядом ойкнул сыч, потом еще раз и еще. Стало как-то быстро темнеть.

— Страсть как ненавижу, когда воют собаки, мычат телята, коровы и кричат сычи, — сказал Николай.

— Да, крики сычей накликают несчастье, говорят старые люди, — отозвался дядя Коля, — а я не люблю, когда воют шакалы и кричат ослы.

Опять застонал сыч. Николай поднял голову и увидел птицу на трубе дома.

— Вот гад, куда забрался, — сказал он и метнул в него камень.

— Мужчины! — опять закричала Оксана.

— Да идем, тут мы, — ответил дядя Коля, — клад нашли, только руки помыть надо.

Глава тридцать вторая

Шестые сутки гнали «тойоту» своим ходом Виктор и Иван. Составляя маршрут, они сразу решили заехать на могилку к Егору и Варваре — она была почти по пути. Добротная машина никаких проблем не создавала, и проходили они в среднем по шестьсот-восемьсот километров в день. Забрали все, что было связано с автомобилем, даже парусиновый чехол. Отдыхали по шесть-восемь часов, питались нормально. Все шло хорошо, и на шестые сутки они, миновав Волгоград, взяли направление на Крым. Дороги пошли значительно лучше, особенно ростовская трасса. Кругом по вспаханным полям зеленела озимая пшеница, а где скошенные участки не успели перепахать, стерня начинала прорастать сорняками и становилась желто-зеленой. Только дважды на трассе «Новосибирск-Курган» они попадали под дождь, и хотя дорога была очень плохая, особенно под Курганом, машина шла хорошо. И вот когда-то белый, а теперь грязно-серый автомобиль с прицепом вырвался на бескрайние степные просторы.

— Никогда не думал, что Уральские горы такие красивые, — вспоминал Иван. — Прямо сказочные!

— А наши Саяны, Алтай, одно слово — Россия! Нам красоты не занимать. А Приморье? Такая страна — а как живем? — ответил Виктор, спокойно вращая баранку.

— А скажи, дядя Витя, вот у тебя нет такого ощущения, когда мы выехали на степной простор, что это твое родное, что ты вместе с ним родился. У меня такое ощущение есть. Вот будто душа запела! — в первый раз веселым голосом сказал Иван. — Потому что домой вернулась.

— Как тебе сказать, мы ведь тоже жили в степном крае. Помню, тетя Феня как запоет: «Ой, ты, степь широкая!», так будто мурашки по душе забегают. Вот с Яковом съездим в Смоленск, может, и раскроется наша семейная тайна. Небось, старший брат-то все знал, где мы родились, крестились, не мог же он исчезнуть бесследно. Ведь перед войной у него уже трое детей было.

— Значит, вы сейчас знаете, что было вас три брата и сестра старшая, а еще кто был? — спросил Иван.

— Да вроде Феня говорила, что еще сестра была между мной и Яковом, но уже столько лет прошло, что я сомневаться стал: была ли эта сестра или нет, — отвечал Виктор. — Опять же, если была, то, как найти ее? Ведь если бы не ты — мы бы и с Яковом не встретились!

— Да, я тогда даже испугался, когда его увидел, подумал — не с ума ли я сошел… дядя Витя и вдруг военный! Так вы похожи…

— А может, действительно, Господь нас собирает воедино перед концом жизни нашей? — как-то невесело произнес Виктор.

— И что это вы, дядя Витя, зачастили о смерти — вам еще жить да жить. Вон как вы молодо выглядите, — успокаивал его Ваня.

— А мамка-то наша может, была ещё и красавицей, а вот надо ж тебе…

— А как это все произошло? Я так и не помню, рассказывали мне или нет?

— Да как… Когда Людмила мне сказала, где Настя, я в один прыжок оказался рядом. Она лежала на правом боку в неестественной позе, даже глаза были открыты. Когда я ее перевернул на спину, то увидел, что изо рта текла небольшими струйками кровь. Я сразу понял, что случилось, но все, же делал искусственное дыхание — почти час, потом закрыл глаза и увез. Сразу заехали в больницу. Врачи сказали, что никто ей помочь не смог бы.

— Я и не помню, когда наша мама болела, — сказал Иван.

— Да некогда ей было болеть-то! Вся домашняя работа на ней была. Без скота, без птицы мы не протянули бы.

Миновали Белую Калитву.

— Смотри, Иван, левый поворот не прозевай — пойдет трасса на Ростов, — сказал Виктор и посмотрел на часы.

— Да тут еще почти час езды, — сказал Иван, — а время уже на вторую половину перевалило, может, к могилке к вечеру успеем.

— А ну-ка подсчитай, сколько примерно километров будет? — сказал Виктор.

Иван молчал долго, потом, что-то записав, ответил: — Точность не гарантирую, карта плохая, но примерно километров двести еще.

— Двести — это почитай четыре часа ходу, а сейчас уже второй час. Если дорога будет нормальной и дальше, то часам к шести вечера будем.

— Дорога там люкс, трасса «Харьков — Ростов» проходит метрах в трехстах.

— Тогда должны успеть, — сказал Виктор и они долго ехали, молча, думая каждый о своем.

Обойдя Ростов, повернули вправо и выехали на трассу «Харьков — Ростов». Все чаще и все крупнее стали появляться населенные пункты. Наконец, впервые, Виктор увидел шахтные терриконы:

— Глянь, уголь дымит!

— Это порода, а между ней и уголь да еще сернистый колчедан попадаются.

— А ты откуда знаешь?

— Рита Ивановна объясняла. Могилка-то моих родителей недалеко от Новошахтинска, а там кругом шахты.

Проехали Новошахтинск. Виктор, молча крутил и крутил баранку, не выдавая особой озабоченности, а Иван стал очень сосредоточенно смотреть то на карту, то на дорогу.

— Ты что? Может, остановимся и разберемся? Хоть села какие-нибудь знаешь?

— Знаю, только я-то с другой стороны подъезжал, а потом у меня и в первый раз, и во второй проводники были, а эту дорогу я только издалека и видел. Надо ехать потише, березку должно быть хорошо видно издалека. Там больше и деревьев нет.

— Даже интересно: в степи — и березка, — сказал Виктор. — Как она, бедная, сюда попала?

— Так вот никто и не знает. А жизнь ее, видать, помучила хорошо: искореженная вся.

Проехали еще километров тридцать — никакой березки. Виктор ехал медленно, движение по дороге было несильное, населенных пунктов не встречалось, несколько стрелок указывало на села, которые находились в стороне.

— Указатель проехали — село Терновое: между этим селом и Грушевской должна быть березка! — сказал Иван возбужденно.

Обыкновенная холмистая полувыжженная суховеем степь. В нескольких километрах начинается Донецкий кряж — полумертвая земля, где горные породы выходят на поверхность; белый степной ковыль да низкорослые акации — вот основная здешняя растительность, но там, где проходила дорога, уже возделывалась пшеница, росли подсолнухи. Сейчас поля были убраны, а многие вспаханы.

— Вот березка! — крикнул Иван.

— Где? Не вижу! — Виктор смотрел вперед и ничего, кроме степного ковыля не видел.

— Ты не туда смотришь, левее смотри — вон туда, в долину, — сказал Иван.

И действительно, в небольшой лощине среди вспаханного поля рядом с проселочной дорогой белела береза.

— Как в сказке, — сказал Виктор, — настоящая береза, невысокая, правда, но все, же береза.

— Да, да, «невысокая», я головой лишь до нижних веток доставал, это издалека так, — сказал Иван.

Сбавляя ход, Виктор смотрел, как лучше подъехать, чтобы не повредить прицеп. Повернули влево и, закачавшись на грунтовой дороге, «тойота» медленно подъезжала к березе. Теперь четко была видна могила и крест на ней.

Глава тридцать третья

— Не дом, а сплошные клады! — поражалась Рита Ивановна. — Что еще вы нашли?

Дядя Коля с Николаем поднялись на веранду. Николай положил на стол глиняный сосуд.

— Это же какая-то ваза! — определила Рита Ивановна, удаляя последнюю, сильно истлевшую и пожелтевшую бумагу.

— А я вначале подумал — горшок, — сказал Николай Николаевич. — Да, довольно большая, и как они ее туда засунули?

— Да как, между бревнами: там как раз два бревна идут, — сказал Николай.

— Смотрите, она даже с крышкой! Не открывайте, а то оттуда джин вылетит! — засмеялась Оксана.

— Ну, ты, как всегда, с подковырками! А ведь люди не зря, наверно, ее прятали, — сказала Рита Ивановна, открывая крышку.

Внутри, почти так же, как в первой шкатулке, лежал сверток, только уже не в клеенке, а в тонком брезенте.

Брезент сохранился хорошо, и когда развернули, то увидели очень плотную бумагу, сложенную вдвое. Развернули и ахнули: то была грамота на присвоение графского титула Чубарову Василию Игнатьевичу.

— Вот вам и чепуха! — сказала Рита Ивановна и отложила грамоту. Но внутри вазы было еще что-то в небольшом свертке, перевязанном шнурком. Извлекли, развернули.

— Письма какие-то, — безразлично проговорила Оксана. — Вот вам и ценность!

— В этом еще разобраться надо, — сказал дядя Коля, — тут могут раскрыться несколько тайн.

Зазвенел телефон.

— Коля, пойди, наверное, тебя, — взглянула Оксана на мужа.

Николай пошел к телефону.

— Вас, Николай Николаевич.

— Алло, — сказал дядя Коля, — да, конечно, я Никита Игнатьевич, да что вы, все хорошо, закрутились мы тут и вас не было, а с вашей Галиной Степановной мы как-то не можем найти общего языка. Да, Оля тут была, вы не волнуйтесь, я за Ивана отвечаю. Сказали? Вот видите, не везет парню. Нет, они машину гонят своим ходом вместе с приемным отцом — седьмые сутки пошли. А вы напишите, пусть не волнуется. Звонила? Да вроде мы всегда дома. Вы знаете, радость у меня: дочери мои нашлись, скоро приедут. Да, да, спасибо. Почему же, приезжайте, вместе и съездим…

В разговор вдруг включилась междугородная. «2-19-51? — закричала телефонистка. — Ответьте Караганде».

«Слушаю, — сказал дядя Коля, и внутри у него похолодело. — Алло, алло! Говорите же, я вас слушаю, Панков Николай Николаевич». В трубке что-то забулькало, потом засвистело и чей-то женский голос четко сказал: «Да говори же, что же ты, говори». — «Алло, — услышал дядя Коля женский голос. — Папа, папочка, — на другом конце кто-то плакал. — Это я, это я, — говорила женщина, — Зария, мне Зульфия звонила, папа мы вас всегда вспоминаем, как вы там? Господи, Господи, я почему-то не слышу!» — с отчаянием закричала женщина. «Я вас, тебя хорошо слышу, — Николай Николаевич старался изо вех сил, чтобы не заплакать, — приезжайте все, я вас очень жду». Опять что-то забулькало в трубке.

«Это он, это он, я даже голос узнала!» — опять услышал Николай Николаевич, и все пропало. Старик еще постоял некоторое время с трубкой возле уха, потом медленно положил.

— Не Иван звонил? — спросила Рита Ивановна.

— Нет, вначале Никита Игнатьевич, отец Оли, а потом одна из моих дочерей, — и Николай Николаевич устало опустился на диван.

— Оля — это невеста Ивана? — спросила с каким-то трепетом Оксана.

— Да, почти жена, я их обручил, — с усмешкой сказал дядя Коля, — даже свадебный подарок подарил.

— А почему ж не расписались? — спросила Рита.

— Молодая она еще, семнадцать только.

Оксана стала расставлять посуду.

— Мама, убери, пожалуйста, эту вазу и все остальное, давайте спокойно поужинаем, — серьезно сказала Оксана.

— А я что — против? Сегодня все равно уже не почитать, а завтра целый день меня не трогать: буду изучать бумаги.

— А мы с Никитой договорились в субботу съездить на рыбалку, и соответственно с шашлыком, — вы как?

— А сегодня какой день? — спросила Оксана.

— С утра четверг был, — отозвался Николай.

— Тогда успеем, надо же мясо приготовить и все остальное, — сказала Оксана.

— А если Иван приедет — не до шашлыков ему будет… Хоть мы Настю и в глаза не видели, а все же…

Наступило неловкое молчание.

— Да, это я от радости за своих детей чужое горе забыл, — сказал Николай Николаевич. — На рыбалку мы с Никитой Игнатьевичем все же поедем, а остальное отменяется.

Все расселись вокруг большого старого стола.

Легкий ветерок зашелестел листвою и снова, зашуршав в кроне, хлопнул о землю грецкий орех.

— Что-то рано стали падать, еще не все яблоки и груши собраны, — заметил дядя Коля.

— Природа не ошибается, у нее свои законы, свои плавные переходы из одного состояния в другое, — отозвалась Рита Ивановна.

И снова где-то в саду застонал сыч. Он так протяжно и громко ойкал, что первым не выдержал Николай.

— Да чтоб ты провалился! — сказал он и, выйдя из-за стола, спустился вниз во двор. По шороху было слышно, как он чем-то запустил в птицу. Крик прекратился.

— Это не к добру, — сказала Рита. — Плохая птица. Хоть бы Ваня скорей вернулся.

Глава тридцать четвертая

Виктор с Иваном одновременно вышли из машины и медленно пошли к березе. Береза действительно вблизи оказалась довольно высокой, только больше походила на приземистую акацию да цвет ствола, ветки, листья, поблескивающие в лучах заходящего солнца, указывали на то, что перед вами береза, но совсем изменившаяся под воздействием беспощадных ветров. Подошли к могиле.

— Ну, здравствуй, Егор! — сказал Виктор. — Вот мы к тебе и приехали. В Сибири к живому приезжали, а теперь — к мертвому. Посмотри, каков сын твой стал.

И Виктор замолчал; на глазах показались слезы, но он все же, изменившимся голосом, почти шепотом, продолжал: «И ты, Варвара, здравствуй, хоть и не пришлось нам с тобой в жизни свидеться, но мы о тебе помним всегда. Спите спокойно!» Он не смотрел на Ивана, но слышал, как тот засопел и зашмыгал носом.

— Настя-то, Настя, — к вам улетела, уж вы ее примите как родную.

И Виктор подошел к кресту, поцеловал в верхнюю его часть. Иван постоял немного и пошел к машине.

— Ты чего? — не понял Виктор.

— За лопатой: пока светло, надо убрать могилу.

Виктор вырвал бурьян, а Иван окопал и облагородил холмик.

— Оградку бы сюда да хотя бы плохонькую скамеечку, — сказал Виктор, — вот сейчас бы сесть, посидеть, вспомнить добрым словом, отдохнуть, глядишь, и другие люди заходили-бы.

— Дядя Витя, ты отстал. Где ты видел, чтобы сейчас пешком ходили — не то время, — сказал Иван, — а оградку сделаю и привезу сюда.

— Зачем же привозить, небось и тут можно найти, кто сделает: кругом шахты, значит, и мастерские есть.

— Можно и так, а вот смотри — береза-то растет себе.

— Расти-то растет, по-моему, тут вода в грунте недалеко, иначе бы не сдюжила.

— Когда приеду, посажу тут еще акации, пусть цветут весной, а если со мной что случится, то всем скажу, чтобы похоронили тут же, в одной с ними могиле, — как-то грустно и мечтательно отозвался Иван.

— Ну, тебе-то и впрямь рано об этом.

— Да кто ж его знает, все может статься.

— Ага, вот ты говорил, что никто пешком не ходит, а вон смотри — мужик на лошади.

По полю действительно ехал мужчина на темной лошади. Увидев машину и людей, повернул к ним.

— Здоровеньки булы, — сказал плотный черноволосый, с громадными усами человек, не слезая с лошади.

— Здравствуйте, — ответили Иван с Виктором.

— Вот сколько езжу и не знаю, кто же похоронен тут? — спросил усатый.

— Вот его отец с матерью, — ответил Виктор, указывая на Ивана.

— Я тут в округе почти всех знаю. Чьи же вы будете?

— Мы-то нездешние, а тут похоронены Исаевы Егор и Варвара, может, слыхали о таких?

— Не слыхал, — с сожалением сказал мужчина.

— А Караваевых, может, знали? Василия Лукича и Марию Ивановну? — вступил в разговор Иван.

— А как же, Василия Лукича знал — мы же с ним соседи были. Каралкины мы, — и мужчина слез с лошади. — Ну, здорово поближе!

— Если вы соседи, так как же Егора и Варвару не знали? — опять спросил Виктор.

— Дед наш на том хуторе жил, а мы — вон видишь террикон дымится? Недалеко оттуда и проживаем, а к деду каждое лето ездим, и Василия Лукича хорошо знали, жену его не видели — болела она, а потом и умерла вскорости.

— Это мои дед и бабушка, — снова сказал Иван.

— А вы знаете, как умер Лукич-то?

— Да слыхали, только без подробностей, — ответил Иван.

— Нашли его мы с братом — испугались страсть! Это же надо, чтобы дед Василий и повесился! Сначала никто не верил, а потом подумали: кому он был нужен? Да никому! Вот и порешил себя…

Вытащили походный столик, собрали простенький ужин, выпили, помянули.

— А зовут меня Володя, Каралкин, — сказал мужчина. — Ну, мне пора, уже темнеет. Может, к нам поедем? Тут километров пять всего, заночуете.

— Нет, нет, мы тут будем, — сказал Виктор, — у нас все есть, а еще не холодно.

— Ну, бывайте, — и Володя, легко вскочив в седло, уехал в сторону еле видневшегося террикона.

— Смотри, мы уже тут почитай три часа, а по проселку так никто и не проехал. Куда же ведет эта дорога? — спросил Виктор.

— Села почти все развалились. Целину поднимали, а Ростовскую область угробили: там жили мои отец с матерью, там жил Василий Лукич, те же Каралкины, да и мало ли кто, да и Рита Ивановна с Оксаной жили, а сейчас? Да никого, заросли бурьяном когда-то цветущие села, — ответил Иван. — Давай еще по стопке — за тех, кто был угроблен на этой земле.

— Выпить оно не грех, может, усталость быстрей пройдет, да и спать крепче будем, — сказал Виктор, наливая.

Уже совсем стемнело. На западной стороне низко над горизонтом на фоне почерневшего неба висел только что народившийся месяц, а совсем рядом — яркая, часто мигающая звезда. Ни ветерка. В воздухе пахло сухой травой и угарным газом, видимо, доносившимся от терриконов.

— Заметь, какая разница, тут не единого комара, но воздух — задохнуться можно, а стоит пройти километров двадцать на восток, в сторону Голодаевки, — атмосфера совсем другая: там уже попахивает Азовским морем, — сказал Иван.

— Может быть. Только я бы тут не жил. Вот съездим с Яковом в Смоленск и надо будет решать, куда податься. Надо же, одного занесло в Смоленск, другой на Камчатке, я — в Сибири, а куда девались отец с матерью — так и не знаем. Вот Настя хоть знала, где захоронены ее родители, а мы без роду, без племени.

— А старшая сестра где умерла? — спросил Иван.

— Как рассказывал Яков, — в Сибири, в Красноярском крае. Вот тоже надо бы на могилку сходить.

— А когда вы все же решили ехать в Смоленск?

— Вот отвезем твое имущество и махнем. Мы договорились встретиться в Смоленске: мне отсюда ближе, а ему — оттуда. Ну что, Ванек, будем укладываться, уже и, по-вашему, одиннадцать ночи.

Они разложили сиденья и улеглись, но не спали: лежали в темноте и думали. И кто же знает, о чем? Трещали кузнечики и стрекотали сверчки, да так однообразно и монотонно, что путники незаметно для самих себя и уснули. По большаку с шумом еще неслись автомобили, потом все реже и реже раздавался отдаленный шум и грохот, и, наконец, часам к двум ночи все стихло, только нет-нет, да и залает тонким голоском лисица, но потом, видимо, и она уснула. Зашуршал сухою травою ветерок, будто суслик пробежал под машиной, потянуло холодком, но путники уже крепко спали и ничего не слышали.

Ущербная луна давно скрылась за горизонтом, и над степью остановилась глухая траурная ночь. К утру ветерок усилился, и из низины потянуло сыростью. Восточная сторона неба сначала побелела, потом стала бледно-розовой; небо из черного постепенно превращалось сначала в темно-голубое, потом светлело и светлело, одновременно окрашиваясь постепенно в ярко-красный, а затем в бордовый цвет, и, наконец, медленно, будто спиною, стал выпирать из-за горизонта огромный оранжевый шар солнца, заливая кровавым светом темно-рыжую степь, поникшую березку и языками пламени заиграл на стеклах грязно-серой, усталой, сонной машины.

Глава тридцать пятая

В субботу, чуть забрезжил рассвет, к дому подъехала «Волга», и Николай Николаевич уехал с Никитой Игнатьевичем на рыбалку. Чуть позже ушел на работу Николай. Оксана спала, а Рита Ивановна, накормив всех завтраком, убрала со стола и села тут же, на веранде, благо уже было светло. Разложила вначале все письма, изъятые из вазы, по числам и годам, хотя большинство из них было написано в один год, и стала внимательно читать. Почти все было написано химическим карандашом, видимо, в дорожной обстановке: чувствовалась небрежность, неуверенность, писалось на чем попало. Вначале было трудно понять, о ком идет речь — везде употреблялось местоимение «они». «Они» сделали то-то, «они» приехали туда-то. «Сплошная конспирация, — подумала Рита, — если бы были конверты, можно было бы узнать хотя бы откуда посылались эти письма». А так внизу стояли инициалы «Твой П.С.С.» — и все. Иногда написано было так мало, что можно было бы сравнить это с телеграммой, но исполнено все тем, же карандашом; можно было подумать, что человек не расставался с карандашом, ни днем, ни ночью. А одно письмо было совсем странным. «Достал гроб, дубовый — сойдет. Есть секрет. Уже скоро. Много комарья, заедают. П.С.С.»

Потом письмо такого содержания: «Разгадал Ч.З.К. — Чулым. Золотой Ключ». Затем пошли краткие отчеты: «Они были дважды там. Ищут. Старуха в деревне, слежу». «Действую, завтра конец, все хорошо». «Обстоятельства изменились, гроб использован по назначению, старуха кончилась сама».

Эта записка была последней. Рита, так ничего и не поняв, сложила письма и хотела было завернуть их в ту же плотную бумагу, как вдруг заметила на ней какую-то схему. Перевернув листок, она отчетливо прочитала: «Станция Чулым» и кружок, потом от него несколько линий и вопросительных знаков.

— Галиматья какая-то! — вслух сказала Рита Ивановна и стала заворачивать письма.

— С кем это ты разговариваешь? — спросила Оксана, выходя из комнаты.

— Да ни с кем, вот прочитала — и ничего не поняла. И зачем было все это хранить? Да еще, прятать? Ну ладно, — грамота с двуглавым орлом «Его императорского величества» и т. д… но эти письма?.. Есть будешь, пока горячее?

— Да нет, что-то не тянет.

— А скажи, Оксана, вы насчет детей не думаете?

— Это выходит, институт побоку и а-а-а? — И Оксана изобразила, как на руках качают ребенка.

— Оно-то так, да уж больно бабушкой хочется быть, — мечтательно сказала Рита Ивановна.

— Какая ты «бабушка»! Мы тебя еще замуж отдадим за Николая Николаевича, и заживете вы…

— Теперь ему не до меня; вот дочки приедут, пятеро внуков… Какая там женитьба!

— Пятеро?

— Он сам говорил: у одной — двое, у другой — трое.

— Вот это да!.. Вот семья будет! — восхитилась Оксана. — А кто у них мужья?

— Один умер, а другой — сбежал.

— Дочки-то кем работают?

— Одна на почте, другая — продавец.

— Продавец — хорошо, а почта и тут есть.

— Представляешь, что ждет дядю Колю? Он такой доверчивый, а ведь может быть самое непредвиденное…

— Что ты, мама, фантазируешь? Может как раз, и заживут счастливо.

— Это только в сказках бывает, а в жизни чаще всего наоборот. Впрочем, поживем — увидим. Дай-ка я и ту тетрадь почитаю, неужели и там ничего серьезного?

— Ты почитай, а мне собираться надо — в понедельник ехать, — Оксана взяла чемодан, рюкзак и ушла в комнату. А Рита Ивановна стала методически, лист за листом, документ за документом изучать то, что было написано так давно и хранилось так долго…

Ничего интересного не попадалось. Все семейные документы, история рода, генеалогия. Наконец, пошли дневники. Вначале ничего любопытного, но после 1917-го начали встречаться такие записи, что мурашки бегали по спине. Чубаровы были не так гуманны, как их родственник, казненный за бунт царским правительством: они убивали и казнили сами, но прямо не называли вещи своими именами, а «упоминали»: такие-то за кровь поплатились головою. Наконец, стал появляться штабс-капитан Поляков Сергей Сергеевич, отличавшийся исключительной жестокостью.

«Так вот кто такой П.С.С.! — подумала Рита Ивановна. — Но это было в двадцатые годы, а записки-письма написаны все в 1940 году, почти двадцать лет спустя. Может, это был уже не тот П.С.С.»?

— Мама, ты что, так и просидишь без завтрака? Я уже и есть захотела, — сказала Оксана.

— Еда на плите, подогрей, заодно и я поем, — отозвалась Рита, не отрываясь от писем.

«Какое счастье, — прочитала Рита Ивановна, — штабс-капитан Поляков посватался к Софье…»

— Так это же муж Софьи Ивановны! — почти крикнула Рита.

— Кто муж?

— Да Поляков-то, вот тебе и П.С.С.! — Рита Ивановна даже встала с тетрадью в руках. — Смотри, Оксана, это же муж Софьи Ивановны за кем-то охотился или следил, это его, видимо, письма прятала и хранила умершая старушка; теперь остается только узнать, за кем же он охотился и чего хотел.

— Мама, ты скоро помешаешься на этих записях. Пойди, прогуляйся. Дома почти месяц сидела, тут сидишь.

— Благодаря записям мы теперь находимся в этом доме, а Иван имеет законное наследство. Пустые бумажки люди хранить не станут. А я постараюсь изучить все, и тщательно, — сказала Рита, когда они сели за стол.

— В тех документах, моих приемных родителей, есть много неясного, прямо так и, кажется, что есть еще вторая их часть.

— И где эту вторую часть искать? — спросила Оксана.

— Наверно, где-то в архивах… А где именно? Да и далеко не во всякий архив пустят: туда допуск нужен…

Заканчивался август; погода установилась, как всегда в это время, — мягкая, ровная, поистине «бархатная». Днем тепло, даже в середине дня жарко, к вечеру прохладнее, ночью не душно, но тепло так, что многие крымчане спят на верандах, на сеновалах, а то и просто в садах в гамаках, а самые рисковые даже и на земле под деревьями, хотя в Крыму водятся не только ужи, но и змеи. Правда, змеиных укусов в этом маленьком городишке ни разу не зарегистрировали, но змея есть змея. Погода была действительно прекрасной: ясное солнечное небо, ветерок шелестит листвою чуть слышно, тепло и сухо.

Остаток завтрака съели молча. Оксана поднялась первой, убрала посуду, перемыла ее и продолжала собирать вещи.

— Как только приедет Иван, я тоже уеду в Голодаевку. Четвероногих своих заберу — зимовать тут будет легче. Думаю, что вернусь сюда, но уверенности полной нет, — сказала Рита Ивановна и вновь взялась за чубаровские документы.

Просидев над ними почти до обеда, она и уснула на диване, облокотившись на подставленную вовремя Оксаной большую подушку.

Глава тридцать шестая

— Разрешите, товарищ полковник? — сказал, открыв дверь кабинета командира части, по виду совсем молодой капитан.

— Входите, входите, Александр Сергеевич. Полковник Попов встал из-за стола и протянул капитану руку. — Здравствуйте, присаживайтесь, и я вас слушаю.

— Собственно, я пришел доложить вам в отношении вашего, как вы сами тогда выразились, «деликатного дела», — проговорил капитан.

— Так-так, и что же?

— Докладываю, — перешел на официальный тон капитан. — Денисов Валентин Григорьевич, начальник ГАИ Карченского района Крымской области, назначен на эту должность приказом № 147 Министерства Внутренних дел от 27 марта 1970 года. Подполковник раньше проживал в Сибири и работал начальником милиции, но судим не был, более того, в это, же время, как вы мне сказали, он был переведен в Крымскую область.

— Но, насколько мне известно, он или тот, которого подозревают, лично убил двух человек, хотя и осужденных, но сейчас реабилитированных. Это же серьезнейшее преступление.

— Чтобы это выяснить, необходимо опознание. Я имею фотографии Денисова, но меня предупредили, чтобы был осторожен — за Денисовым кто-то стоит: не зря тех горе-милиционеров просто отпустили, хотя они явные преступники.

— То есть как «отпустили»?

— Да так: одного вернули обратно в тюрьму, второго просто отпустили, а сержанта даже не наказали.

— Понятно… И что, у этого подполковника нет никаких зацепок?

— Если сравнивать с тем Денисовым, о котором вы говорите, так этот лет на десять моложе, а в остальном — все бьет.

— Минуточку, — полковник вызвал по селектору старшину Овсиенко, — вот сейчас придет Николай, и мы кое-что выясним.

Через несколько минут в кабинете появился Овсиенко.

— Товарищ полковник, — начал докладывать Николай, но полковник его остановил и посадил рядом с начальником особого отдела.

— Николай, нас интересует такой вопрос: кто едет с Иваном сюда в Крым? — спросил Попов.

— Его приемный отец.

— А ты слышал от Ивана насчет некоего Денисова?

— Милиционера, что ли?

— Да, да, милиционера.

— Чего ж не слышал, он мне об этом еще в армии рассказывал.

— А знает теперь кто-нибудь этого Денисова в лицо?

— Отец Ивана, а там, на Чулыме все знают.

— А Иван? — спросил капитан.

— Иван был в школе и на суде не был. Еще жили тогда у них японцы.

— Какие японцы? — опять спросил капитан.

— Ну, которые подарили отцу Ивана «тойоту» — машину японскую, но я об этом сам плохо знаю.

— Ладно, Николай, — сказал полковник. — Как со службой?

— Все в норме, мне не привыкать.

— Хорошо, тогда иди, работай.

Николай ушел.

— Я думаю, надо подождать Ивана. И только тогда продолжать. Главное — не спугнуть Денисова, иначе все может вылететь в трубу.

— Понятно, товарищ полковник. Разрешите идти?

— Минуточку, я сейчас позвоню на квартиру Ивану, может, они имеют какие-либо сведения, — сказал полковник и стал набирать номер. — Алло! Это кто? Оксана? Какая Оксана? Да, да, извините. Вы не скажете — от Ивана Егоровича нет вестей? Что вы говорите! Нет, не надо, спасибо. — Попов положил трубку.

— Берите мою машину, — обратился он уже к капитану. — Женя знает, где живет Иван, и езжайте к нему, захватите с собой фотографию Денисова и если это он, нужно действовать быстро и решительно.

— А что, Иван приехал?

— Девушка сказала, что они въезжают в ворота.

— А, может, дать им отдохнуть?

— Езжайте, и немедленно! — отрезал полковник. — Возьмите с собой Николая Овсиенко!

Полковник прошелся по кабинету взад и вперед и почти вслух сказал: «Чует мое сердце: это тот Денисов! Но кто, же стоит за его спиной?» А через несколько минут капитан Листьев, Николай Овсиенко и Женя уже мчались по проселочной дороге в сторону Старого Крыма. Новый «уазик», полученный всего три дня назад, летел резво, поднимая клубы, черно-коричневой пыли, которая переливалась паутинными отблесками в лучах низко висевшего солнца. И хотя днем было еще тепло и даже жарко и на пляжах купались и загорали, — светлое время уменьшалось значительно.

Наконец, из-за холмов вынырнул, скрытый почти полностью от человеческих глаз огромными плодовыми деревьями, городок. Только двух и трехэтажные здания возвышались над этой пышной зеленой растительностью, особенное место среди которой занимали великаны грецкие орехи и множество акаций.

«Уазик», плавно покачиваясь, пересек по камням мелководную речушку Чурук-Су и выехал на почти безлюдные улицы городка. Дом, в котором жил Иван, так до сих пор и возвышался огромным серым камнем, отличаясь неухоженностью. Правда, Иван успел перекрыть крышу, поправить забор — да и только. Подъехали почти бесшумно. Во дворе стояла «тойота» с прицепом, людей не было видно. Николай с Женей вошли во двор, поднялись на веранду, и в это время дверь из дома открылась. На пороге появился Иван.

— Ого, кого я вижу! — сказал он, поздоровавшись сначала с Николаем, потом с Женей. — Что-нибудь случилось?

— Нет, ничего, — ответил водитель, а Николай добавил:

— Там в машине капитан Листьев, наш особист: он хочет видеть тебя и твоего отца.

У Ивана похолодело внутри. «Неужели как-то узнали про золото?» — пронеслась мысль, но он тут, же отогнал ее.

— А чего он хочет?

— Я толком не знаю, но его послал полковник Попов.

— Ладно, сейчас, — и Иван вместе с Николаем скрылись за дверью.

А через несколько минут Иван уже с Виктором Ивановичем подошли к «уазику». Капитан показал фотографию и спросил:

— Кто это?

Иван безразлично скользнул по фото, а Виктор ответил сразу:

— Это майор Денисов. Почему он тут подполковник — не знаю.

— А вы уверены, что это Денисов Валентин Григорьевич, которого пять лет назад судили у вас в Сибири? — допытывался капитан.

— Да, это он, — утвердительно кивнул Виктор.

— Кто это, кроме вас, может подтвердить?

— Тут никто, а в Сибири — весь район.

— Скоро приедет дочь Николая Николаевича, она тоже жила в Чулымском районе и наверняка знала Денисова, — сказал Иван.

— Точно, она работала на районной почте — подтвердил Виктор.

— Хорошо, — кивнул капитан, — поехали, Женя. Полковник, небось, заждался.

«Уазик» развернулся, покачиваясь, и умчал в горы.

— Вот дела! — проговорил Виктор. — Все начинается сызнова, жаль только, японцев нет.

— Я бы очень хотел их видеть, — размечтался Иван, — особенно Тики. «Аха» — говорила она, помнишь?

— Да, забавная малышка! Так они, разговаривая, и поднялись на веранду.

— Что это они в доме попрятались? Вроде бы до холодов далеко, правда, тут и в январе может быть плюс двадцать… Есть тут кто-нибудь? — позвал Иван.

Первой вышла Рита Ивановна. Иван представил ее Виктору, потом Оксану и Николая, сказав: «Это наши молодожены». Рита долго смотрела на Виктора, словно хотела вспомнить, кого он ей напоминает. Сели за стол. Иван на правах хозяина стал разливать женщинам вино, мужчинам — водку. Зашумел автомобильный двигатель, и у дома остановилась «Волга». Скрипнула калитка и во дворе послышался голос Николая Николаевича:

— Я вижу — у нас гости, притом на иномарке — вот это машина!

— Вот идет человек, который и выполнит роль истинного хозяина.

На веранду поднялись Николай Николаевич и Никита Игнатьевич с полным ведром рыбы. Познакомились, сели за стол.

— Дядя Коля, сегодня пятнадцать дней, как умерла моя приемная мама, скажите слово, — шепнул Иван севшему рядом Николаю Николаевичу.

— Хорошо, попробую.

Когда все угомонились, Иван сказал:

— Наконец, мы собрались все вместе. Старший из нас — Николай Николаевич, его и послушаем.

Дядя Коля встал, поправил старенький пиджак.

— Спасибо за честь. Все мы тут временные на этой грешной земле. Вот и Анастасия Макаровна умчалась в поднебесную даль, ибо прошло почти пятнадцать дней со дня ее смерти. И собрались мы тут для того, чтобы помянуть, и да простит ее Господь и примет в свое царствие Божье.

Молча, выпили и так же молча стали закусывать. И снова Рита Ивановна долго и пристально смотрела на Виктора. «Боже, кого же он мне напоминает?» — почти вслух простонала она.

— Мама, ты, что там шепчешь? — спросила Оксана.

— Да вот никак не могу вспомнить, кого мне напоминает Виктор Иванович!

— Кого же он может тебе напоминать, если ты его никогда не видела?

— Может и так… но все-таки…

Встал Виктор.

— Я никогда не произносил тостов, а сейчас предлагаю помянуть всех тех, кто уже покинул эту землю, каждый подумает и вспомнит, и пусть им пухом земля будет!..

Далеко за полночь горел свет во всех окнах в большом сером угловом доме по улице Октябрьской.

Глава тридцать седьмая

— Понятно, — сказал полковник Попов, выслушав доклад капитана Листьева. — Только я вас очень прошу — пока никому никаких сведений. Денисов птичка не простая.

— Да, не простая, его защищает некий Свиридов, большая шишка.

— Я хорошо знаю военного прокурора, мы с ним на курсах учились. По-моему, толковый и интеллигентный человек, с него и начну.

Капитан ушел, а полковник набрал телефонный номер. «Мне бы полковника Щелокова. Полковник Попов. Хорошо». Несколько секунд Александр Васильевич ждал. Наконец хриплый голос в трубке ответил: «Слушаю вас». «Здравствуйте, Николай Иванович, полковник Попов вас беспокоит. Помните Киев, парки, жаркое лето, Днепр?» — «А, Александр, Александр…» — «Васильевич», — подсказал Попов. «Да-да, Александр Васильевич, сколько лет прошло, а вы сейчас где?» — «Да я сейчас тут, в Крыму». — «А Рязань, Чучково как же?» — «В прошлом, Чучково — это молодость, а тут посерьезнее». — «Это не то ли секретное хозяйство?» — «Оно, оно, вот назрела необходимость встретиться, поговорить о том, о сем». — «Понятно, понятно, что ж — надо так надо. Когда?» — «Ну, это вам решать, я к вашим услугам». — «Так, минуточку, — в трубке что-то зашипело и щелкнуло — видимо, прокурор с кем-то говорил по другому телефону. — Алло, — опять услышал Попов. — Давайте на следующей неделе во вторник. Идет?» — «Время?» — коротко спросил Попов. «Да так часиков в десять». — «Хорошо, буду. Как там у вас дела?» — «Да как сказать, контрабанда заела, вот и сейчас есть улов и говорят — крупный». — «Понятно, а дома?». — Дома все по-старому. Уже внуки есть, девочка и мальчик, а у вас?». — «Помыкался по белу свету. Но сейчас вроде бы все устроилось». — «Ну и хорошо, в общем — до встречи, а то меня тут уже теребят». — «До свидания», — Попов положил трубку.

«А каков теперь Николай Иванович?» — подумал он и вышел из-за стола.

Зазвонил телефон. Полковник поднял трубку: «Слушаю, Попов… А, Ваня, здравствуй. Можешь отдыхать до понедельника. Куда, куда? Смоленск? Да нет, пусть едет, если договорились, это дело не одного дня. Оттуда он опять к тебе приедет? Точно не знаешь? Я думаю, что он будет нам нужен хотя бы как один из свидетелей для первоначального следствия. Ну, давай, тут у нас горяченькая пора наступает, получаем серию парашютов «Т-2» и «Т-3» — надо будет обкатывать. Сколько? Да тысячи три будет. Ну, давай, пока», — полковник положил трубку. «Хороший парень, — подумал. — Такие нам действительно нужны».

Прошло пять дней. Настало время встречи с прокурором. Попов выехал заранее, все тщательно продумал, чтобы бить наверняка. В назначенное время прибыл в приемную и попросил доложить.

— Минуточку подождите — он занят, — сказал старший лейтенант и, усевшись за громадный двухтумбовый стол, стал что-то писать.

Попов сел. Действительно, через несколько минут из кабинета вышли трое и, не разговаривая друг с другом, направились к выходу.

— Ну, здравствуйте, Александр Васильевич, рад видеть в наших краях, — приветствовал, поднявшись навстречу Попову, полковник, протягивая обе руки. — Садись, садись, потолкуем.

Они сели вдвоем на большой диван и сразу перешли к делу.

— У меня к тебе есть несколько вопросов, — начал Попов.

— Я слушаю, и как можно откровеннее и покороче.

— Хорошо, согласен. Какие у вас отношения со Свиридовым?

— А никакие. Он уже два месяца как на пенсии, а вообще был темной личностью. Вовремя ушел.

— Даже так? Тогда проще, говорю только главное, — и Попов изложил суть дела.

Полковника это поразило. Он даже встал.

— Вот гад, ты смотри — все веревочки тянутся к нему! Ты представляешь, этот Денисов только перед тобой был у меня в кабинете, вы, видимо, с ним в приемной встретились.

— Что ты говоришь?! Рыжий, коренастый?

— Он самый. Дело в том, что в порту задержан странный груз. Два чемодана с золотыми, серебряными и бриллиантовыми изделиями: пытались переправить за рубеж. Отправитель не найден, груз сдавал капитан милиции, а звонил с просьбой принять — Денисов. Капитан исчез, а Денисов открещивается.

— Понятно, а ты насчет инцидента у посёлка Портового не в курсе?

— Что за инцидент?

Попов рассказал. Прокурор вскипел:

— Вот дела так дела!.. Говоришь, лейтенант и два сержанта?

— Один, по-моему, и до сих пор в Портовом в больнице лежит.

— Ладно, я разберусь, а в отношении подполковника пока молчок, я хочу на него сам выйти. Спасибо за информацию, я позвоню дня через два-три, но надо чье-нибудь официальное заявление на Денисова.

— Был тут человек, который его опознал, но он, видимо, уже уехал в Смоленск. Есть его сын, родственники.

— Да все равно, лишь бы было заявление. А пока сделаем запрос по картотеке. Как же он смог так уменьшить возраст? Это уже что-то из рук вон — мне с таким встречаться не приходилось…