Иван Болотников (Часть 3)

Бывалому казаку протянули несколько баклажек.

- Благодарствую, дети, - дед отпил немного, пожевал кусок вяленой баранины и надолго замолчал.

- А что ж дале, дедко?

- Дале? - протяжно крякнув, переспросил Гаруня и почему-то вдруг малость смутился. - А дале ничего веселого, дети... Промашка вышла.

- С Ермаком?

- Кабы с Ермаком, - вздохнул дед и улегся на траву, свернувшись калачом. - Сосну я, дети.

Казаки переглянулись: что-то в поведении деда показалось им странным. Гаруня средь бела дня никогда спать не ложился.

- Ты че темнишь, дедко? Коль зачал сказ, так договаривай, - подтолкнул старика Васюта.

- Сосну я, дети. Потом доскажу, - позевывая, молвил Гаруня и смежил очи.

- Э, нет, дедко, у казаков так не водится, - принялся тормошить старика Нечайка. - А ну, подымайся!

Бобыль ухватился за кушак и поднял Гаруню на вытянутые руки.

- Досказывай, дед!

- Досказывай! - повелели казаки.

- Отпусти, вражий сын... Доскажу, - не посмел ослушаться Гаруня и вновь повел свой рассказ. - Прибыли мы с Ермаком на Скрытню-реку. Атаман надумал с московскими воеводами разминуться. Те вниз по Волге пошли, а мы на Скрытню свернули. Атаман о той реке и ране знал. Воеводы нас токмо и видели. Плывем по Скрытне, а глухомань округ такая, что на душе тошно. Берега высокие, лес подымается до небес, а солнце будто в чувал укутали темь средь бела дня. Лешачьи места! А Ермак сидит да посмеивается.

"Чего носы повесили, атаманы-молодцы? Несвычно после степей? Привыкайте. Придет час - и не в такой дремуч край заберемся..."

А мы и виду не кажем, что глухомань нам не слюбна, кричим:

"С тобой куда хошь, батька!"

Проплыли версты две, глянь - берега пониже пошли и лес пораздвинулся. А вскоре село увидели. Мужики на берег высыпали. Оружные. С мечами, деревянными щитами да рогатинами. Народ стоит крепкий, рослый, но шибко дикий да заугрюмленный. А Ермак им гутарит:

"Не пужайтесь, люди добрые! Пришли к вам с миром. Кто такие будете?"

"Русские мы. Здесь наша земля", - мужики отвечают.

"А давно ли она ваша?" - Ермак пытает.

"Давно. В здешних могилах лежат наши деды и прадеды. А пришли они сюда, когда на Руси великий князь Василий Темный правил".

"Выходит, беглые?"

Мужики помалкивают, и по всему видно, нас опасаются. Откуда им знать, что мы за люди. А Ермак мужиков успокаивает:

"Не таитесь, православные, худа вам не сделаем. Казаки мы с вольного Дона. Погостюем у вас малость и дале пойдем".

Мужики, кажись, чуть подобрели: на берег нас пустили. А когда Ермак им хлеба десяток кулей отвалил, те и вовсе повеселели. "В избы нас повели, за столы усадили. Угодил я в избу к мужику Дорофею. Степенный такой, благонравный, все ходит да богу молится. Изба у него добротная, на подклете, с сенцами, присенками да чуланами. В избе с десяток казаков разместились. Была у Дорофея и светелка, а в ней - пять девок, одна другой краше. Смачные, дородные, лицом румяные. Малина-девки!

Гаруня крякнул и вновь потянулся к баклажке, а казаки, все больше входя в интерес, заухмылялись:

- Гутарь дале, дедко. Гутарь про девок!

Гаруня глянул на казаков и добродушно рассмеялся.

- Никак любо о девках-то, хлопцы?

- Любо, дедко. Гутарь!

- Пожили мы денек, и тут зачал я примечать, что девки на казаков заглядываются. Дело-то молодое, в самой поре. Ну и у меня, прости господи, кровь заиграла. Годков мне в ту пору едва за сорок перевалило. Бравый детина! Плох, мекаю, буду я казак, коль девкой не разговеюсь. Нет-нет да и прижму в сенцах красавушку. А той в утеху, так и льнет, бедовая. И разговелся бы, да хозяин наш, Дорофей, баловство заприметил. Девок в светелку загнал и на засов. А нам же молвил;

"Вы бы, ребятушки, не озоровали, а то и со двора прогоню. Греха не допущу!"

Сердито так молвил, посохом затряс, а нас распалило, хоть искру высекай. Девок, почитай, год не тискали. Греха на душу не возьмем, гутарим, а сами на светелку зыркаем. Повечеряли у Дорофея да и разбрелись. А бес знай щекочет, покою не дает. Слышим, хозяин к светелке побрел, запором загремел. Никак девок на замок посадил и ушел к себе вскоре. Сосед меня толкает в бок.

"Не спишь, Гаруня?"

"Не сплю, до сна ли тут".

"Вот и меня сон не берет. Айда к девкам".

"Легко сказать, девки-то на замке".

"А что нам замок, коль мочи нет. Айда!"

Ну и пошли. Подкрались тихонько, прислушались, А девки тоже не спят, шушукаются. Содруг мой постоял, постоял - и саблю под замок. Помаленьку выдирать зачал да саблю сломал. Однако ж не отступается, обломком ворочает. И выдрал запор. К девкам вошли. Не пужайтесь, гутарим, это мы, постояльцы. А девки и пужаться не думали, знай, посмеиваются. Много ли вас, пытают. Двое, гутарим. Айда к нам в чулан. Девки пошептались, пошептались, и те, что побойчей да погорячей, к нам пожаловали. Ох и сладкая же мне попалась! Кажись, век так не миловался... Наутро обе наши красавы в светлицу шмыгнули. Моя ж на прощанье упредила: "Седни в погребке квасы буду готовить. Приходи".

Приду, гутарю, непременно приду. Уж больно девка мне поглянулась. Ох, ядрена! Запор-то мы кое-как на место приладили, но Дорофея не проманешь, чуем, грех наш заподозрил. По избе ходит злющий, на казаков волком глядит. А я на дворе посиживаю да все Дарьюшку свою поджидаю. И дождался-таки. Дарьюшка моя с мятой и суслом в погребок слезла. Я башкой повертел хозяина не видно - и шасть за девкой. Вот тут-то промашка и вышла, хлопцы.

- Аль ночью-то всю силу потерял? - гоготнули казаки.

- Это я-то? - горделиво повел плечами Гаруня. - Ишо пуще лебедушку свою ублажал. Тут иное, дети. Ермак в тот же день надумал сняться. Созвал казаков, с мужиками распрощался - и на струги. А я, того не ведая, все с девкой милуюсь. Сколь время прошло, не упомню. Но вот вдоволь натешился и наверх полез. Толкаю крышку - не поддается. Ну, мекаю, это Дорофей меня запер. Заорал, кулаками забухал. Слышу, хозяин голос подал: "Посиди, посиди, милок. Ноне те не к спеху". - "Выпущай, вражий сын!" - "И не подумаю, милок. Сидеть те до позаутра".

Сказал так и убрел. И тут припомнил я, что казаки должны вот-вот сняться, Ишо пуще кулаками загрохал, но Дорофея будто черти унесли. Сколь потом в погребе просидел - один бог ведает.

- Чать, замерз! - прервав деда, подмигнул казакам Васюта.

- Это с девкой-то? - браво крутнул седой ус Гаруня.

Казаки громко рассмеялись, любуясь дедом, а тот, посасывая люльку, продолжал:

- Дорофея долго не было, потом заявился, по крышке застучал: "Сидишь, презорник?" - "Сижу, вражий сын. Выпущай!" - "Выпущу, коль волю мою сполнишь". - "И не подумаю. Надо мной лишь один атаман волен. Выпущай, старый хрыч!" - "А ты не больно хорохорься. Сумел согрешить, сумей перед богом ответить". - "Перед батькой отвечу. Позови сюда атамана!" - "Атаман твой давно уплыл". - "Как уплыл?! Да я тебя в куски порублю, вражий сын!" "Уж больно ты куражлив, милок. Посиди да остынь. Авось по-другому запоешь".

Сказал так и опять убрел. А мне уж тут не до девки, в ярь вошел. Казаков-то, мекаю, теперь ищи-свищи. А девка моя ревет, слезами исходит: "Загубит меня тятенька, нравом он грозен. Не поглядит, что дочь родная. Возьмет да в реку скинет. Ой, лихо мне!" - "Не вой, девка, не мытарь душу". - "Да как же не выть, как не горевать, коль с белым светом придется расстаться! И тебе ноне не жить. На мир тебя мужики поставят. Чаяла, таем с тобой погулять, а вон как вышло. Ой, лихо!"

Тут и на меня кручина пала. Дорофей-то и впрямь загубить может. Добра от него ждать неча. А тот и не торопился, будто до нас ему и дела нет. Но вот голоса заслышали, чуем, не один притащился. "Ну как, презорник, насиделся?" - "Насиделся. Выпущай!" - "Выпущу, коль волю мою исполнишь". "А какова твоя воля?"

Дорофей замком загромыхал, крышку поднял. Гляжу, мужики стоят с мечами, а середь них - батюшка с крестом. Ну, думаю, смерть моя пришла. Вон уж и поп для панихиды заявился.

"А воля такова, презорник. Ежели послушаешь меня - жив будешь, а коль наперекор пойдешь да супротив миру - голову тебе отрубим". - "Гутарь свою волю". - "Великий грех ты содеял, казак. Обесчестил не токмо мой дом, но и все село наше. И чтоб бог от тебя, святотатца, не отвернулся, выполняй тотчас мою волю - ступай с девкой под венец". - "Да статочное ли то дело, Дорофей? Я ж вольный казак! Мне к атаману надо пробираться". - "Забудь про атамана. Бог да мир тебе судья. Однако ж мы тебя не насилуем. Волен выбирать любой путь. Оставляем тебя до вечера. Как сам порешишь, так тому и быть".

Мужики по избам ушли, но пятерых оружных на дворе оставили. Сижу, голову повесил, кручина сердце гложет. Прощай, вольное казачество, прощай, тихий Дон да степи ковыльные, прощай добры молодцы-сотоварищи!.. Вечером сызнова Дорофей с мужиками да с батюшкой идут. "Чего надумал, казак?" "Ведите девку. Пойду под венец".

А чего ж, хлопцы, оставалось мне делать? Уж лучше в глуши с мужиками жить, чем в мать сыру землю ложиться. Так и повенчался со своей Дарьей. Она-то рада-радешенька, муженька заполучила. Девок-то на селе поболе парней.

Осень да зиму на Скрытне прожил, а как весна-красна грянула да травы в рост пошли, дюже затосковал я, хлопцы. Ничто мне не мило - ни лес дремуч, ни житье покойное, ни баба ласковая. В степи душа рвется, на вольный простор, к коню быстрому. Сказал как-то Дорофею: "Ты прости меня, тестюшка, но быть мне у тебя боле мочи нет. Хоть и оженился, но с Дарьей твоей мне не суждено век доживать. Казак я, в степи манит". А Дорофей мне: "Жить те с бабой аль нет - теперь ни я, ни мир те не судья. Муж жене - государь, и на все его воля. А коль не хочешь в селе нашем быть, ступай в свои степи. Мир держать не станет". Возрадовался я, Дорофею поклонился, жене, песельникам и был таков.

- Ермака сыскал? - спросил Нагиба.

- Не сыскал, хлопцы, - вздохнул Гаруня. - Не ведал я, куды атаман ушел, скорый он на ногу. Уж токмо потом, когда налетья три миновало, дошла молва, что Ермак на реку Чусовую подался. Осел было в городках купцов Строгановых, опосля с дружиною за Камень снарядился. Плыл по сибирским рекам. На Туре и Тавде лихо татар побил. Хан Кучум выслал с большим войском Маметкула, но и его атаман на Тоболе разбил. Однако ж Кучум собрал еще большую рать. Сразились на Иртыше. Великая была сеча, но и тут донцы себя не посрамили - наголову разбили Кучума. Ермак вошел в Кашлым, а хан бежал в Ишимские степи. Потом были новые славные победы. О подвигах Ермака прознали по всей Руси. Знатно богатырствовал наш донской атаман.

Дед Гаруня расправил плечи, бодро глянул на казаков.

- Не посрамим и мы славы Ермака. Так ли, хлопцы?

- Так, дедко!

- Айда на Иргиз!

Два дня летели кони степным левобережьем, два дня неслись казаки к Иргиз-реке.

- Скоро ли, дедко? - спрашивал на привалах Болотников.

- Скоро, атаман. Лишь бы до Орлиного утеса доскакать.

Орлиный утес завиднелся на другое утро; был он крут и горист, утопал в густых лесах.

- А вот и Большой Иргиз, дети, - приподнимаясь на стременах, молвил Гаруня.

На пологом, пустынном левобережье блеснула река. Подъехали ближе. Река была извилистой и довольно широкой.

- От Камня бежит, - пояснил Гаруня. - Доводилось и по ней плыть. Игрива да петлява река, долго плыли...

- О Скрытне сказывай, - нетерпеливо перебил старого казака Нагиба.

- Укажу и Скрытню, - мотнул головой Гаруня. - Но то надо Волгу переплыть, дети.

Переплыли.

Дед прошелся вдоль крутояра и вновь вернулся к казакам. Смущенно кашлянул в бороду.

- Никак, малость запамятовал, хлопцы. Скрытня и есть Скрытня. Пожалуй, влево гляну.

Дед пошел влево и надолго пропал. Вернулся вконец обескураженный.

- Никак, черти унесли, дети. Была Скрытня и нет.

- А я чего гутарил? - подступил к старику Нагиба. - Набрехал, дед!

- Гаруня не брешет, дети, - истово перекрестился казак. - Была Скрытня! Вон за той отмелью. Зрите гору, что к Волге жмется? Вот тут Скрытня и выбегала.

- А ну, пойдем, дед, - потянул старика Болотников. Лицо его отяжелело, наугрюмилось. Ужель весь этот долгий, утомительный переход был напрасен? Казаки еще вечор приели последние запасы сухарей, толокна и сушеного мяса.

Отмель кончилась, далее коса обрывалась, к самой воде подступали высокие, неприступные горы; тут же, в небольшом углублении сажени на три, буйно разросся камыш.

- Здесь была речка?

- Здесь, атаман. Горы эти и сосны крепко помню. Отсель речка выбегала. А ныне сгинула. Чудно, право.

Болотников зорко глянул на камыш; был он густ, по пожухл. Покачивались кочи. Шагнул к самому краю, выхватил саблю и трижды полоснул по камышу. В открывшемся пространстве увидел конец толстого осклизлого бревна. Усмехнулся.

- Тут твоя речка, дедко.

- Да ну?

- Тут!

Болотников приподнял за край бревно, отвел в сторону и бросил в воду. Кочи тотчас же стронулись с места и поплыли в Волгу.

- Уразумел теперь, дедко?

- Уразумел, атаман, - воодушевился Гаруня. - Нет, глянь, хлопцы, что посельники удумали. Реку поховали! Да их ноне и сам дьявол не сыщет.

В минуту-другую устье освободилось от зарослей, и перед донцами предстала Скрытня.

- Хитро замыслили, - крутнул головой Мирон Нагиба. - Река-то за утес поворачивает. Выход же камышом забили. Усторожливо живут посельники. Никак татар пасутся.

К Болотникову ступил Нечайка.

- Ну что, батько, привал? Поснедать бы пора.

- Живот подвело. Невод кинем, ухи сварим, - вторил казаку Устим Секира.

Но Болотников рассудил иначе:

- О животах печетесь? Потерпите! Нельзя нам тут на виду торчать. Крепостицу пойдем сыскивать.

- Путь один, атаман, - рекой, - молвил Гаруня.

- Вижу, дедко... А ну, Нечайка, опознай дно.

Нечайка разделся и спустился в реку. Споткнулся. Пошел дальше и вновь споткнулся.

- Тут камень на камне, батько.

- Лезь дале!

Нечайка ступил вперед еще на шаг и тотчас оборвался, целиком уйдя в воду. Когда выплыл, крикнул;

- Тут глыбко, атаман!

Нечайка выбрался на берег, а Болотников, приводнявшись на стременах, обратился к повольнице:

- А что, донцы, може, вплавь? Копи наши к рекам свычны. Аль вспять повернем?

- Вспять худо, батько. Челны надобны!

- Плывем, атаман!

Болотников одобрил:

- Плывем, други!

Один лишь осмотрительный Степан Нетяга засомневался:

- А не потонем, атаман? Река нам неведома. Тут, поди, ключей да завертей тьма.

- Не робей, Степан, - весело молвил Болотников.

- Без отваги нет и браги. Так ли, други?

- Так, батько! - дружно отозвалась повольница.

Иван слез с коня и начал раздеваться. Сапоги, кафтан, шапку, порты и рубаху уклад в чувал; туда же положил пистоль, пороховницу, баклажку с вином, медный казанок и треножник. Сыромятным ремнем надежно привязал мешок к лошади.

- Ну и здоров же ты, батько! - восхищенно крутнул головой Устим Секира, любуясь могучим телом Болотникова. На плечах, спине и руках Ивана бугрились литые мышцы. Рослый, саженистый в плечах, бронзовый от степного загара, Болотников и впрямь выглядел сказочным богатырем.

- Неча глазеть. Ты бы пороховницу кожей обернул, все ж в воду полезешь, - строго произнес Иван, затягивая на себе пояс с саблей. С саблей казаки не расставались, даже когда переплывали реки: всякое может случиться.

Болотников окинул взглядом растянувшееся по отмели войско и первым потянул коня в реку.

- Смелей, Гнедко. В Дону купался, с Волгой братался, а ныне Скрытию спознай.

Вслед за Болотниковым полезли в реку Васюта Шестак, Мирон Нагиба, Устим Секира и Нечайка Бобыль. А вскоре по Скрытне поплыло и все казачье войско. Держась за конские гривы, повольники задорно покрикивали, подбадривая друг друга.

Чем дальше плыли казаки, тем все угрюмее и коварнее становилась Скрытая. Берега сузились, стали еще неприступней и круче; высоко в небо вздымались матерые сосны, заслоняя собой солнце и погружая реку в колдовской сумрак; начали попадаться и заверти. Закружило вместе с конем Устима Секиру.

- Водокруть, батька! - встревоженно выкрикнул казак, пытаясь выбраться из суводи. Но тщетно, даже лошадь не смогла выплыть на спокойное течение.

- Держись, друже! - воскликнул Болотников, отвязывая от седла аркан.

- Держусь, батько!

Иван, приподнимаясь из воды, метнул аркан Секире. Тот ловко поймал, намотал на правую руку, левой - цепко ухватился за гриву коня.

- Тяни, батько!

Болотников потянул. Побагровело лицо, вздулись жилы на шее - казалось, Секиру нечистые за ноги привязали; и все ж удалось вырвать казака из гибельной пучины.

- Спасибо, батько! - поблагодарил Секира и поплыл дале, а Болотников упредил воинство:

- Жмись к правому берегу, други! Средь реки закрути!

Казаки подались к берегу.

Посельник, заслышав шум, приподнялся в челне и очумело вытаращил глаза. Из-за поворота реки показались человечьи и лошадиные головы. Узкая Скрытая, казалось, кишела этими неожиданно выплывшими головами.

- Сгинь, нечистая! Пронеси! - испуганно окстился мужик. Но "нечистая" не сгинула, не исчезла в пучине, а все ближе и ближе подступала к челну. Мужик бросил снасть и налег на весла. Торопко причалил к берегу и бегом припустил к острожку. Миновав ворота, задрал голову на сторожевую башенку, но караульного не приметил.

"Никак, в избу отлучился", - покачал головой мужик и во всю прыть помчался к старцу Дорофею. Вбежав в избу, крикнул:

- Беда, Дорофей Ипатыч! Неведомые люди плывут!

- Как неведомые? Аль не разглядел? - заспешил из избы староста.

- Неведомые, Дорофей Ипатыч. Без челнов плывут.

- Как энто без челнов? - подивился староста. - Без челнов по рекам не плавают.

- Да ты сам глянь, батюшка!

Дорофей Ипатыч, тяжело опираясь на посох, вышел из ворот да так и ахнул:

- Да эко-то, осподи!.. Никак, воевать нас идут. Бей в сполох, Левонтий, подымай народ!

Левонтий кинулся к колокольне. Частый, тревожный набатный звон поплыл по Скрытне-реке. Из срубов выскакивали мужики, парни, подростки, вооруженные мечами, копьями, топорами и самострелами, и бежали к высоким стенам бревенчатого частокола. Вскоре все мужское население острожка стояло за бойницами.

Казаки же начали выбираться на берег.

- Вот те и сельцо! - изумился Гаруня, облачаясь в порты и рубаху. Крепостицу вдвое подняли. Ай да мужики!.. А чего в сполох ударили, вражьи дети!

- За басурман нас приняли. А може, государевых людей стерегутся, предположил Нагиба.

Болотников же внимательно окинул взглядом берег, усыпанный челнами. Остался доволен. "Дело гутарил Гаруня. Есть тут челны. Но мужики, видно, живут здесь с опаской. Ишь как встречают".

Облачившись в зипуны и кафтаны, казаки ступили к острожку, но ворота были накрепко заперты. За частоколом выжидательно застыли бородатые оружные мужики, тревожно поглядывая на пришельцев. Болотников снял шапку, поклонился.

- Здорово жили, православные! Пришли мы к вам с вольного Дона, пришли с миром и дружбой!

- Мы вас не ведаем. На Дону казаки разбоем промышляют. Ступайте вспять! - недружелюбно ответили с крепостицы.

- Худо же вы о нас наслышаны. На Дону мы не разбоем промышляли, а с погаными бились. Татар прогнали, а ноне вот на Волгу надумали сплавать.

- Ну и плывите с богом. Мы-то пошто понадобились?

- Помощь нужна, православные. Без челнов на Волгу не ходят. Продайте нам свои лодки!

- Самим подобны. Скрытая рыбой кормит. Не дадим челны! - закричали с крепостицы.

- А че их слухать, батько? - тихо проронил Степан Нетяга. - Вон они, лодки. Бери да плыви.

- Негоже так, Степан. С мужиками надо миром поладить, - не принял совета Нетяги Болотников и вновь стал увещевать посельников. - Выручайте, православные! Дадим деньги немалые!

- Нам деньги не надобны. Нивой, лесом да рекой живем!

"Однако вольно же тут осели мужики. Нет ни бояр, ни тиуна, ни изделья господского. Вот и не надобны им деньги", - с невольным одобрением подумал Иван.

- Выходит, и хлеб сеете? Да где ж поля ваши?

- Сеем, казак. Под ниву лес корчевали. Родит, слава богу. Так что обойдемся без вашей казны. Ступайте вспять!

- А кони, поди, вам надобны?

- Кони? - переспросили мужики. - Да ить лошаденки завсегда нужны. А что?

- Мы вам - коней, вы нам - челны. Ладно ли?

Мужики за частоколом примолкли, огрудили старосту.

- Лошаденок, вишь, предлагают, Дорофей Ипатыч, - оживился Левонтий.

- Без лошаденок нам туго, - молвил другой.

- А что как проманут? Казаки - людишки ненадежные, - усомнился Дорофей Ипатыч. - Впустим их в крепость - и без хлеба останемся. Да, чего доброго, и последни порты сымут. Каково?

- Вестимо, Ипатыч. Рисково эку ораву впущать. Как есть пограбят, всяки казаки на Дону водятся, - внимая старосте, поддакнули мужики.

Дорофей Ипатыч, разгладив пушистую серебряную бороду, вновь показался казакам.

- Мир не желает меняться. Ступайте с богом!

- Экой ты, Дорофей, зануда! - взорвался вдруг дед Гаруня. Он давно уже признал в старце своего бывшего тестя. - Нешто казаки тя изобидят?!

Дорофей Ипатыч опешил. И откуда только этот казак проведал его имя. А Гаруня, шагнув к самому частоколу, продолжал осерчало наседать:

- А когда Ермак приходил, хоть пальцем тронул вас? А не Ермак ли вас хлебом пожаловал? С чего ж ты на казака изобиделся, Дорофей?

Староста подался вперед, долго вприщур разглядывал разбушевавшегося казака, затем охнул:

- Ужель ты, презорник?

- Признал-таки... Ну, я - казак Иван Гаруня. Чего ж ты меня за тыном держишь? Примай зятька ненаглядного!

Донцы, ведая о любовных похождениях Гаруни, рассмеялись.

- Не по-людски, старче Дорофей, зятька с мечом встречать!

- Открывай ворота да хлеб-соль зятьку подавай!

Дорофей Ипатыч растерянно кашлянул в бороду, проворчал:

- Дубиной ему по загривку, греховоднику.

Болотников улыбнулся и вновь вступил в переговоры:

- Вот и сродник сыскался, старче. Уж ты прости его. Один у нас такой кочет на все войско.

Тут опять все грохнули; заухмылялись и мужики за частоколом, припомнившие лихого казака.

- Боле никто озоровать не станет. Давайте миром поладим. Мы ведь могли ваши челны и так взять, да не хотим. Знайте, православные, нет честней казака на белом свете, не желает он зла мужику-труднику. Берите наших коней! Пашите землю-матушку!.. А челны для вас - не велика потеря. Лесу-то - слава богу. Чай, не перевелись у вас плотники.

- Не перевелись, казак, - степенно кивнул староста и обратился к миру. - Впущать ли войско, мужики?

- Впущай, Дорофей Ипатыч. Кажись, не обидят, - согласился мир.

Дарья, с трудом признавшая мужа, запричитала:

- Где ж ты столь налетий пропадал, батюшка? Где ж ноги тебя носили?.. Постарел-то как, повысох. Вон уж седенький весь.

- Да и ты ноне не красна девка, - оглядывая расплывшуюся бабу, вздохнул Гаруня.

- И кудриночки-то побелели да поредели, - сердобольно охала Дарья.

- Голову чешет не гребень, а время. Так-то, баба.

В избу ввалился высокий русокудрый детина в домотканом кафтане. Застыл у порога.

- Кланяйся тятеньке родному, - приказала Дарья.

Детина земно поклонился.

- Здравствуй, батяня.

У Гаруни - очи на лоб, опешил, будто кол проглотил.

- Нешто сынко? - выдохнул он.

- Сын, батяня, - потупился детина.

Старый казак плюхнулся на лавку и во все глаза уставился на бравого красивого парня.

- Обличьем-то в тебя выдался. Вон и кудри отцовские, и очи синие, молвила Дарья.

- И впрямь мой сынко, - возрадовался Гаруня, и слезы умиления потекли из глаз сроду не плакавшего казака. Поднялся он и крепко прижал детину к своей груди. Долго обнимал, целовал, тормошил, ходил вокруг и все ликовал, любуясь своим неожиданным сыном. - А как же нарекли тебя?

- Первушкой, тятя.

- Доброе имя... Первушка сын Иванов. Так ли, сынко?

- Так, батяня родный.

И вновь крепко облобызались отец с сыном, и вновь зарыдала Дарья. Глаза Гаруни сияли, полнились счастьем.

- Нет ли у тебя чары, женка? - отрываясь наконец от Первушки, спросил казак.

- Да как не быть, батюшка. Есть и винцо, и бражка, и медок. Чего ставить прикажешь?

- Все ставь, женка! Велик праздник у нас ныне!.. А ты, сынок, чару со мной пригубишь?

- Выпью, батяня, за твое здоровье.

- Любо, сынко! Гарный, зрю, из тебя вышел хлопец.

- Вылитый тятенька, - улыбнулась Дарья. - Первый прокудник в острожке, заводила и неугомон. Парней наших к недоброму делу подбивает. Шалый!

- Это к чему же, сынко?

- Наскучило мне в острожке, батяня. Охота Русь доглядеть, по городам и селам походить, на коне в степи поскакать.

- Любо, сынко! Быть те казаком!

ГЛАВА 9

ИЛЕЙКА МУРОМЕЦ

Летели по Волге царевы струги!

Под белыми парусами, с золочеными орлами, с пушками и стрельцами, бежали струги в низовье великой реки; везли восемь тысяч четей хлеба служилым казакам, кои по украинным городам осели, оберегая Русь от басурманских набегов и разбойной донской повольницы.

Вслед за государевыми судами плыл насад купца Евстигнея Пронькина; в трюмах не только княжий хлеб, но и другие товары, которые прихватил с собой Евстигней Саввич в надежде сбыть втридорога. Особо повезло Пронькину в Ярославле. Здесь выгодно закупил он знаменитые на всю Русь выделанные ярославские кожи. Двадцать тюков красной юфти лежали теперь в насаде, веселя сердце Евстигнея Саввича.

"Юфть по полтине выторговал, а в Царицыне, бог даст, по рублю распродам", - довольно прикидывал Пронькин, восседая на скамье у мурьи7. Был он в синем суконном кафтане нараспашку, под которым виднелась алая шелковая рубаха. Порывистый ветер приятно холодил лицо, трепал рыжую бороду.

Пронькин глянул на царевы струги, на зеленые берега с редкими курными деревеньками и тотчас вспомнил о своей московской баньке. Мечтательно вздохнул:

"К Гавриле бы сейчас на правеж. Ох, добро-о!"

Мимо проковылял к трюму приказчик.

- Пойду товар гляну, Евстигней Саввич.

- Глянь, глянь, Меркушка. Судовые ярыги и заворовать могут. Тюки-то как следует проверь. Да к бортам-то не прислоняй, как бы не отсырели И в хлеб сунь ладонь, вон нонче какая теплынь.

- Гляну, Евстигней Саввич, - поклонился Меркушка и полез в трюм. Купец же раскрыл замусоленную торговую книжицу. Водя коротким толстым перстом по корявым строчкам, принялся читать нараспев:

- Шуба соболья под сукном, цена ей десять рублев; шуба с бархатом на золоте беличья - шесть рублев; шуба овчинная - десять алтын8 пять денег; кафтан куний суконный - три рубля с полтиной; кафтан сермяжный - десять алтын две деньги; шапка соболья поповская - двенадцать алтын; шапка лисья под сукном - девять алтын; шапка овчинная - два алтына; сапоги сафьяновые красные - восемь алтын; сапоги телячьи - четыре алтына...

Долго чел Евстигней, долго высчитывал он прибытки, покуда его не окликнул приказчик:

- Ослушники на судне, Еветигней Саввич.

- Да кто посмел? - сразу взвился Пронькин.

- Илейка с ярыгами в зернь9 играет.

- Так разогнал бы,

- Не слушают, Евстигней Саввич. Бранятся.

Пронькин осерчал. Ишь, неслухи? Ведь упреждал, так нет, опять за бесовскую игру принялись.

Спустился вниз. Вокруг бочки расселись на кулях человек восемь бурлаков. Молодой, среднего роста, чернявый парень, подбрасывая костяшку, весело восклицал:

- Пади удачей!

Зернь падала на бочку.

- Везет те, Илейка. Сызнова бела кость.

Илейка сгреб деньги в шапку, подмигнул приятелям.

- Мне завсегда везет.

Увидев перед собой насупленного Пронькина, Илейка и бровью не повел.

- А ну, чей черед, крещеные!

Евстигней Саввич разгневанно притопнул ногой.

- Сколь буду сказывать! Аль я вечор не упреждал?

Илейка поднялся и с дурашливой ухмылкой поклонился.

- Будь здоров, Евстигней Саввич! О чем это ты?

Пронькина еще больше прорвало:

- Дурнем прикидываешься, Илейка! Я могу и кнутом отстегать!

Ярыжка вспыхнул, глаза его стали злыми.

- Тут те не Москва, купец.

- А что мне Москва? - все больше распалялся Пронькин. - Коль нанялся мне, так будь любезен повиноваться. Прогоню с насада, неслух!

- Прогоняй, купец. На Волге насадов хватит.

- И прогоню! - вновь притопнул ногой Евстигней Саввич.

- Сделай милость, - ничуть не робея, произнес Илейка, покручивая красным концом кушака.

- И сделаю. Не нужон мне такой работный!

- Ну-ну, купец. Однако ж наплачешься без меня. В ножки бы поклонился, а то поздно будет.

- Это тебе-то в ножки? Экой сын боярский выискался.

- А, может, и царский, - горделиво повел плечами Илейка. - Кланяйся цареву сыну, купчина!

- Укроти язык, богохульник! Немедля прогоню!

Пронькин полез из трюма на корму. Крикнул букатнику10:

- Давай к берегу, Парфенка!

Огромный, лешачьего виду мужик, без рубахи, в сермяжных портах, недоуменно повернул в сторону Пронькина лохматую голову. Пробасил:

- Пошто к берегу? Тут ни села, ни города.

- А я, сказываю, рули!

- Ну как знаешь, хозяин... Но токмо я бы поостерегся. Как бы...

Но Евстигней уже шагнул в мурью. Все его мысли были заняты Илейкой. Спросил у приказчика:

- Сколь причитается этому нечестивцу?

- Алтын и две деньги, батюшка.

- Довольно с него и алтына. Выдай и пущай проваливает. Артель мутит, крамольник!

Вскоре насад, повернув к правому берегу, ткнулся в отмель. Евстигней едва устоял на ногах, а колченогого приказчика кинуло к стенке мурьи.

- Полегче, охламон! - заорал на букатника Пронькин и ступил к трюму. Вылазь, Илейка! Прочь с моего насада!

Илейка выбрался со всеми работными. Дерзкие, кудлатые мужики обступили Евстигнея.

- Уходим, купец. Подавай деньгу! - нагловато ощерился Илейка. - Уходим всей артелью.

- Как это артелью? Я артель не гоню. Куды ж вы, милочки. Такого уговору не было.

- Вестимо, хозяин. Чтоб ватамана нашего сгонять, уговору не было. Где ватаман, там и артель. Так что, прощевай, Пронькин, - молвил один из мужиков.

Евстигней Саввич поперхнулся, такого оборота он не ожидал. Без артели на Волге пропадешь.

- Подавай деньгу! - настаивал Илейка. - Поди, не задарма насад грузили.

Евстигней Саввич аж взмок весь. Злости как и не было. Молвил умиротворенно:

- Вы бы отпустили ватамана. Пущай идет с богом. Поставьте себе нового старшого, и поплывем дале. Я вам по два алтына накину.

- Не выйдет, хозяин. Артель ватамана не кидает. Плата деньгу - и прощевай. Другого купца сыщем.

Не по нутру Евстигнею слова артели. И дернул же его черт нанять в Ярославле этих ярыжек. А все купец Федот Сажин. Это он присоветовал взять на насад артель Илейки.

"Бери, Евстигней Саввич, не покаешься. Илейка, хоть и годами млад, но Волгу ведает вдоль и поперек".

"Что за Илейка?"

"Из города Мурома, и прозвище его Муромец. Не единожды до Астрахани хаживал. Сметлив и ловок, бурлацкое дело ведает. Лучшей артели тебе по всей Волге не сыскать".

"А сам чего Илейку не берешь?"

"Налетось брал, премного доволен был. А нонче мне не до Волги, в Москву с товаром поеду. Тебе ж, как дружку старинному, Илейку взять присоветую. Он тут нонче, в Ярославле".

Вот так и нанял Илейку Муромца. Всучил же Федот Сашин! А, может, и нарочно всучил? Кушак-то с деньгами до сих пор у Федота в памяти. Поди, не больно-то верит, что кушак скоморох удалой снес. Злопамятлив же ярославский купец... Но как теперь с артелью быть? И Муромца неохота держать, и с ярыгами нельзя средь путины распрощаться.

Ступил к купцу букатник Парфен.

- На мель сели, хозяин.

- На мель? - обеспокоился Евстигней. - Чать, шестами оттолкнемся.

- Не осилить, хозяин. Бурлаки надобны.

Евстигней и вовсе растерялся. Напасть за напастью! Глянул на Илейку и сменил гнев на милость.

- Не тебя жалею - артель. Бог с тобой, оставайся да берись за бечеву.

Илейка же, зыркнув хитрыми проворными глазами по артели, закобенился:

- Не, хозяин, уйдем мы. Худо нам у тебя, живем впроголодь. Так ли, братцы?

- Вестимо, Илейка! Харч скудный!

- Деньга малая! Айда с насада!

Евстигней Саввич не на шутку испугался: коль ватага сойдет, сидеть ему на мели. Берега тут пустынные, не скоро новую артель сыщешь. Да и струги со стрельцами уплывут. Одному же по разбойной Волге плыть опасливо, вмиг на лихих нарвешься, а те не пощадят. Сколь добрых купцов утопили!

- Да кто ж в беде судно бросает, милочки? Порадейте, а я уж вас не обижу.

- Уйдем! - решительно тряхнул кудрями Илейка.

- Христом богом прошу! - взмолился Евстигней Саввич. - Берите бечеву, так и быть набавлю.

- Много ли, хозяин?

- По три алтына.

- Не, хозяин, мало. Накинешь по полтине - за бечеву возьмемся.

- Да вы что, милочки! - ахнул Евстигней. - Ни один купец вам столь не накинет. Довольно с вас и пяти алтын.

- Напрасно торгуешься, хозяин. Слово артели крепкое. Выкладывай, покуда струги не ушли. Да чтоб сразу, на руки! - все больше и больше наглел Илейка.

- Да то ж разор, душегубы, - простонал Евстигней Саввич. Но делать нечего - пошел в мурью.

А ватага продолжала выкрикивать!

- Щей мясных два раза на день!

- Чарку утром, чарку вечером!

- За бечеву - чарку!

- В остудные дни - чарку!

Вылез из мурьи Евстигней Саввич, дрожащими руками артель деньгами пожаловал. Бурчал смуро:

- Средь бела дня грабите, лиходеи. Без бога живете. Ох и накажет же вас владыка небесный, ох, накажет!

- Ниче, хозяин, - сверкал белыми крепкими зубами Илейка. - Бог милостив. Не жадничай. Эк руки-то трясутся.

- Не скалься, душегуб! Денежки великим трудом нажиты.

- Ведаем мы купецкие труды, - еще больше рассмеялся Илейка. - На Руси три вора; судья, купец да приказчик.

- Замолчь, нечестивец!

Ватага захохотала и полезла с насада на отмель.

- К бечеве, водоброды!

Первым впрягся в хомут шишка11. То был могучий букатник Парфенка. После него залезли в лямки и остальные бурлаки.

- А ну тяни, ребятушки!

- Тяни-и-и!

- Пошла, дубинушка-а-а!

Тяжко бурлакам! Но вот насад начал медленно сползать с песчаной отмели.

- Пошла, дубинушка, пошла-а-а!

Насад выбрался на глубину. Бурлаки кинулись в воду и по канатам полезли на палубу. Евстигней тотчас заорал букатнику:

- Правь за стругами, Парфенка!

ГЛАВА 10

БОГАТЫРСКИЙ УТЕС

Казачье войско плыло вверх по Волге.

Река была тихой, играла рыба, над самой Волгой с криком носились чайки, в густых прибрежных камышах поскрипывали коростели.

Гулебщики дружно налегали на весла, поспешая к жигулевским крутоярам. Летели челны. Весело перекрикивались повольники:

- Наддай, станишники! Ходи, весла!

- Расступись, матушка Волга!

На ертаульном струге плыл атаман с есаулами. Здесь же были и Гаруня с Первушкой. У молодого детины радостным блеском искрились глаза. Он смотрел на раздольную Волгу, на синие просторы, на задорные, мужественные лица удалых казаков, и в душе его рождалась песня. Все было для него необычно и ново: и могучий чернобородый атаман, и добры молодцы есаулы, дымящие трубками, и сказы повольников о походах да богатырских сражениях. Первушка хмелел без вина.

- Любо ли с нами, сынко? - обнимая Первушку за плечи, спрашивал Иван Гаруня, не переставая любоваться своим чадом.

- Любо, батяня! - счастливо восклицал Первушка, готовый обнять всех на свете.

Плыл Болотников скрытно и сторожко: не хотелось раньше времени вспугнуть купеческие караваны. По левому степному берегу ускакали на десяток верст вперед казачьи дозоры. В случае чего они упредят войско о торговых судах и стрелецких заставах.

На челнах плыли триста казаков, остальное войско ехало берегом на конях. Еще в острожке Болотников высказывал есаулам:

- Добро бы прийти на Луку на челнах и конно. Без коня казак не казак.

- Вестимо, батько, - кивали есаулы. - Не век же мы на Луке пробудем. Поди, к зиме в степь вернемся.

- Поглядим, други. Придется двум сотням вновь по Скрытие плыть.

- И сплаваем, батька. Вспять-то легче, течение понесет, да и челны будут рядом, - молвил Нечайка.

Однако плыть конно по Скрытне не пришлось: выручил Первушка. Сидел как-то с ним на бережку дед Гаруня и рассуждал:

- Ловко же вы упрятались. Ни пройти, ни проехать, ни ногой не ступить. Чай, видел, как мы пробирались?

- Видел, - кивнул Первушка и чему-то затаенно усмехнулся.

- Атаман наш триста коней мужикам пожаловал, - продолжал Гаруня. Живи не тужи. А вот на остальных сызнова по завертям поплывем, на челны-то все не уйдут. А речонка лютая, того и гляди, угодишь к водяному.

Первушка призадумался. Он долго молчал, а затем повернулся к отцу, порываясь что-то сказать, но так и не вымолвил ни слова.

- Чего мечешься, сынко? Иль раздумал в казаки идти?

- И вовсе нет, батяня, - горячо отозвался Первушка. - Отныне никто меня не удержит, как на крыльях за тобой полечу. Иное хочу молвить, да вот язык не ворочается... Страшно то поведать, зазорно.

- Аль какая зазнобушка присушила? Так выбирай, сынко. Либо казаковать, либо с девкой тешиться.

- Нет у меня зазнобы, батяня... Вот ты за казаков пасешься, кои по речке с конями поплывут.

- Пасусь, сынко.

- А можно... можно, батяня, и посуху пройти.

- Уж не на ковре ли самолете? Да где ж тут у вас посуху? - усомнился Гаруня.

- От крепости в лес есть потаенная тропа, - решился наконец Первушка. - Выведет к самой Волге.

- Любо, сынко! - возрадовался Гаруня. - Чего ж ране не поведал?

- Нельзя о том сказывать, батеня. Так мир порешил. Ежели кто чужому потаенную тропу выдаст, тому смерть.

- Круто же ваш круг установил.

- А иначе нельзя, батяня. То тропа спасения. Поганый ли сунется, люди ли государевы, а мужиков наших не достать. Тропа и к Волге выведет, и в лесу упрячет. Там у нас, на случай беды, землянки нарыты. Не одно налетье можно высидеть. И зверя вдоволь, и угодья бортные.

- Вон как... А все ж проведешь, сынко?

- Проведу, батяня. Но возврата мне не будет - мир сказнит. Так что навсегда с селянами распрощаюсь. С тобой пойду.

Крепко обнял сына Иван Гаруня и повел к атаману.

На другое утро Первушка вывел конный отряд к Волге. Затем он долго и молчаливо расставался с родимой сторонушкой.

"Простите, мужики, - крестился Первушка на сумрачный лес. - Не хотел вам зла-корысти. Знать, уж так бог повелел, чтоб мне с земли родной сойти да белый свет поглядеть. Прощайте, сельчане. Прощай, Скрытня-река!"

Положил Первушка горсть земли в ладанку, низко поклонился лесу и пошагал к казакам.

- Да ты не горюй, парень. О заветной тропке никому не скажем, ободрил Нечайка.

- Тропки не будет. Завалят ее мужики да новую прорубят.

На крутояре показался конный дозор. Казаки замахали шапками.

- С какой-то вестью, - поднялся на нос струга Болотников. - А ну греби, други, к берегу!

Челн атамана приблизился к крутояру. Казаки наверху закричали:

- С ногаями столкнулись, батька! Отбили отару баранов да косяк лошадей! Ноне с мясом будем!

- Много ли донцов потеряли?

- Шестерых, батька!

Казаки на челнах сняли шапки.

- Надо бы мясо на челны, батька!

- Добро. Яр кончится - спускайтесь к челнам!

Свыше тысячи баранов притащили казаки к берегу. Их тотчас разделали, присолили и перетащили на струги. Солью запаслись еще в острожке. Мужики, обрадовавшись лошадям, позвали казаков на варницу.

- Соли у нас довольно, век не приесть. Берите, сколь душа пожелает.

И вот мужичий дар крепко сгодился.

Часть мяса разрезали на тонкие ломтики и выставили на солнце сушить да вялить. Казаки ожили, довольно гудели.

- Ноне заживем, братцы. Это те не рыба.

Болотников же был вдвойне доволен: казаки отбили у поганых ногайских лошадей. Теперь опять все войско будет на конях.

На четвертый день завиднелись Жигулевские горы.

- Ну, слава богу, знать, доплыли, - размашисто перекрестился Болотников, жадно всматриваясь в окутанные синей дымкой высокие вершины. Сколь дней, сколь ночей пробирались донцы к грозным волжским утесам, и вот пристанище удалой повольницы рядом.

- Ко мне, есаулы!

Мирон Нагиба, Васюта Шестак, Нечайка Бобыль, Степан Нетяга да казак-собинка Иван Гаруня расселись вокруг атамана.

- Где вставать будем, други? Жигули обогнем или тут, под горами, вылезем?

- А спознаем у Гаруни, атаман. Он тут с Ермаком ходил. Сказывай, дедко.

- На Луку два пути, хлопцы, - приосанился старик. - Тут, перед излучиной, бежит река Уса. Пересекает она всю Луку и подходит истоком чуть ли не к самой Волге. То один путь, но есть и другой.

- Погодь, дед, не спеши, - перебил Гаруню Болотников. - Велика ли сама Лука?

- Велика, атаман. Ежели огибать горы и идти к устью Усы, то плыть ишо верст двести, а то и боле. Но то уже другой путь.

- Много, дед. Без дозоров плыть двести верст рисково. Можем и на стрельцов нарваться. Бой принимать - казаков терять. Не за тем мы сюда пришли. Не лучше ли на исток Усы перетащиться? Далече ли река от Волги?

- С версту, атаман.

- Верста нас не затруднит, перетащимся. Как, есаулы?

- Перетащим, батько. Огибать не станем. Пошто дни терять?

- Вестимо, други. Веди, дед.

Гаруня шагнул на нос. Долго вглядывался вдоль правобережья, изронил:

- Пожалуй, вскоре можно и приставать, атаман. Кажись, подходим.

Гаруня постоял еще с полчаса и взмахнул рукой.

- Прибыли, хлопцы! Зрите дубраву? Тут и станем.

Над Волгой пронесся зычный атаманский возглас:

- К берегу, донцы-ы-ы!

Челны ткнулись о берег. Казаки высыпали на отмель, малость поразмялись, подняв челны на плечи, понесли к Усе.

Новая река оказалась неширокой, но довольно быстрой и глубокой. Казакам почти не приходилось браться за весла, да и поспешать теперь было уже некуда. Надо было осмотреться в этом диком лесном урочище.

Справа вздымались к синему поднебесью белые утесы12, прорезанные глубокими ущельями и пещерами, оврагами и распадками, утопающими в густой зелени непроходимых чащоб. Вид Жигулевских гор был настолько дик, суров и величав, что даже бывалые казаки не смогли удержаться от восхищенных возгласов:

- Мать честная, вот то сторонушка!

- Дух захватывает, братцы!

Болотников любовался и ликовал вместе с казаками. "Сам бог повелел тут повольнице быть. Не зря ж о сих местах складывают сказы да былины. Казакам-орлам здесь жить да славу обретать", - взбудораженно думал он.

А Первушка от всей этой дикой красы и вовсе ошалел.

- Ух, ты-ы! - только и нашелся что сказать молодой детина.

- На утес тебя свожу, там, где соколы гнездуют. Вот то приволье. Уж такая ширь, сынок! Волгу на сорок верст видно, - оживленно высказывал Гаруня.

Болотников велел остановить струги. Судно толкнулось о берег, и атаман сошел на лужок, опоясанный матерыми столетними дубами.

- Здесь раскинем стан.

Казаки высыпали на берег. Разложили и запалили костры, наполнили казанки водой, поставили на треножники, положили в котелки мяса.

Было гомонно. Донцы радовались концу утомительного похода, тихой солнечной дубраве, дымам костров, буйным травам под ногами; ели жесткие овсяные лепешки, хлебали мясную похлебку, едко дымили люльками, гутарили:

- Любо тут, станишники. Доброе место - Жигули. Походим сабельками по купчишкам.

А Болотников пил, ел и все поглядывал на утесы. Его всегда манили кручи. Так было и на богородском взгорье, куда он не раз взбирался с дедом Пахомом и слушал его сказы о донской повольнице, так было и на степных холмах, с которых любовался раздольем ковыльных степей.

Молвил есаулам:

- Пора глядачей ставить. Айда на кручу.

- Айда, батько.

Есаулы и десятка три казаков полезли к вершинам, но то было нелегким делом. Приходилось преодолевать не только чащобы, но и ущелья да буераки. Вокруг теснились каменные глыбы, шумели в густом зеленом убранстве сосны и ели, до боли резали глаза ярко сверкающие на солнце белые утесы.

- Есть ли тут тропы? - спросил Гаруню Болотников.

- Есть, атаман. Но ближе к устью. По тем тропам Ермак взбирался.

- А далече ли устье?

- С полдня плыть надо.

- Там потом и встанем.

Не час и не два пробирались повольники к жигулевским вершинам. Поустали, дымились драные зипуны и рубахи, гудели непривычные к горным подъемам ноги. Есаулы заворчали:

- Поспешил ты, батько. Надо было допрежь о тропе сведать.

- Ничего, ничего, други, привыкайте и по горам лазить. Здесь теперь наше пристанище, здесь нам и волчьи ноги иметь, - посмеиваясь, ответил есаулам Болотников.

Но вот и вершина утеса.

- Господи, Никола-угодник экая! тут красотища! - воскликнул пораженный открывшимся простором Нечайка.

- Шапками облака подпираем, - вторил ему Васюта.

А Первушка лишь удивленно хлопал глазами да крутил по сторонам головой.

- И впрямь соколиный утес. Какая ширь, други! - молвил Болотников, снимая шапку. Ветер растрепал его черные кудри, толкнул к самому обрыву. Весело рассмеялся. - Ишь ты, дерзкий тут сиверко. Того и гляди соколом полетишь.

Долго всматривался в волжские дали. Прав оказался Гаруня: река и вправо и влево виднелась на десятки верст. Волга, натыкаясь на могучий горный кряж, замедляла свой бег и крутой подковой огибала Луку.

- Славно здесь купцов можно встретить, - довольно произнес Нагиба.

- Славно, Мирон, - кивнул Болотников. - Откуда бы они ни выплыли, а мы их - таем да врасплох. Хоть из устья Усы навалимся, хоть от истока к Волге перетащимся. Самое место здесь повольнице.

- Что верно, то верно, батька. Утайчива Лука. Теперь лишь бы купцов дождаться, - покручивая саблей, сказал Нечайка.

Болотников обернулся к казакам.

- Кто из вас, други, хочет в первый дозор заступить?

- Дозволь мне, батька, не провороню, - вышел вперед Деня.

- И мне, атаман, - молвил Устим Секира.

Затем отозвались и другие казаки, Болотников же оставил на круче пятерых.

- Всем придет черед. А теперь на стан, донцы.

Спускались по другому склону, более отлогому, но еще более лесистому. Когда уже были в самом низу и выбрели на просторную поляну, внезапно из трущоб вылезло около двух сотен обросших, лохматых мужиков с дубинами, кистенями, палицами и рогатинами. Ловко и быстро охватили тесным кольцом казаков.

Донцы выхватили сабли. Один из мужиков, огненно-рыжий, большеротый, осерчало упредил:

- Спрячь сабли, побьем!

Ватага насела грозная и отчаянная, но Болотников не сробел.

- Геть, дьяволы! Прочь! - зычно прокричал он, потрясая тяжелым мечом.

Вожак ватаги оказался не из пугливых. Взмахнув пудовой дубиной, дерзко двинулся на Болотникова.

- Круши боярских прихвостней!

Сечу, казалось, остановить было невозможно. Но тут впереди Болотникова оказался Васюта.

- Ужель ты, Сергуня? - бесстрашно подходя к мужичьему атаману, спросил Шестак.

Вожак остановился.

- Откель ведаешь?

- Да кто ж Сергуню на Руси не ведает, - смягчил голос Васюта. Сергуня - первейший атаман веселых. Не ты ль под Москвой скоморошью ватагу водил?

- Вестимо, водил... Но тя не ведаю.

- Да разве тебе всех упомнить, - еще более миролюбиво продолжал Васюта. - Мужиков на Руси как гороху в амбаре. Но обоз наш ты не должен запамятовать. Лет пять назад мы рыбу на царев двор из Ростова везли, а ты нас под Москвой встретил. Аль забыл, как пятерню в чану стрекавой пожалил? Чаял винца добыть, а ухватился за карася.

- Рыбий обоз? - нахмурил лоб атаман. - Людишки оброчные?.. Кажись, припоминаю, встречал с веселыми такой обоз.

- Вот и я гутарю! - повеселел Васюта.

- А ты что, из тех оброчных?

- Из тех, Сергуня. Когда-то на царя-батюшку рыбку ловил, а ныне вольный казак.

- А энти? - кивнул Сергуня на повольников.

- Сотоварищи мои. Пришли мы с донских степей по Волге-матушке погулять.

- А не из Самары? - все еще недоверчиво вопросил Сергуня. - Отлетось вот так же с сабельками нагрянули. Норовили ватагу мою изничтожить, так мы им живо шеи свернули.

Болотников вложил меч в ножны, ступил к Сергуне.

- Ужель мы с боярскими прихвостнями схожи? Глянь на зипуны наши, атаман.

- Да зипуны вы могли и в лесу поизодратъ, - молвил Сергуня. Однако цепкий, наметанный глаз тотчас охватил и рваные, просящие каши сапоги, и заплатанные портки, и грязные рубахи. Но больше всего убедили Сергуню трубки, торчащие в зубах Нечайки и Секиры: царевы люди бесовское зелье не курят.

Опустил дубину.

- Никак, и впрямь с Дону. А я-то чаял, государевы казаки из Самары. Поди, впервой тут?

- Впервой, Сергуня. А ты здесь давно ли? - присаживаясь на валежину, полюбопытствовал Болотников.

- Да, почитай, с год обитаемся, - ответил Сергуня, присматриваясь к донскому атаману.

Казаки и ватажники, усевшись на поляну, завели меж собой оживленный разговор. Донцы узнали, что живут мужики в шалашах и землянках неподалеку от Усы. Два налетья они зорили боярские усадьбы, нападала на купеческие обозы, а потом, скрываясь от стрельцов, упрятались в жигулевских трущобах.

Поведали о себе и казака, на что Сергуня изронил:

- Купцы малым числом по Волге не ходят, пасутся. Сбиваются в большие караваны да людей оружных нанимают. Взять их мудрено.

- А пытали?

- Пытали, атаман. Но с дубинкой стрельца не осилить. Они ядрами палят. Поди, и вам хабара не будет.

- Авось и будет. Казаки и не такие крепости брали. Так ли?

- Так, батька. Не устоять стрельцу против казака. Сокрушим!

ГЛАВА 11

НА ЦАРЕВЫ СТРУГИ!

В тот же день перебрались в устье Усы. Отсюда было ближе к дозорным утесам, с которых неотрывно наблюдали за Волгой зоркие глядачи.

Почти каждый день дозоры доносили:

- Плывут два насада, батька!

- Стружок под парусом!

- Расшива, атаман!

Но Болотников отмахивался: ждал каравана. Казакам же не терпелось ринуться на суда.

- Пошто ждать, батька? Надоело сиднем сидеть. Веди на купцов!

Болотников, посматривая из прибрежных зарослей на проплывавшие мимо суда, спокойно гутарил.

- С этих купцов поживы не будет. Вон и оружных не видно. Либо пустые идут, либо с худым товаром. Подождем, други.

Но казакам неймется. В полдень, когда Болотников спал в шатре, Степан Нетяга не удержался и крикнул донцов захватить расшиву. За Нетягой бросилось к челнам около сотни повольников. Выплыли из камышей и устремились к Волге.

Заметив разбойные челны, на расшиве испуганно заметались люди. Старый купец в зеленой суконной однорядке, схватив медный образок Николая-чудотворца, в страхе грохнулся на колени.

- Помоги, святой угодник. Отведи беду!

Челны ткнулись о борта расшивы, застучали багры и свальные крючья, казаки с ловкостью кошек полезли на судно.

- Ратуйте, православные! - взмолился купец.

Степан Нетяга сверкнул саблей, и тело купца осело на палубу. На носу расшивы столпились гребцы и бурлаки.

- В трюмы! - заорал Нетяга.

Казаки кинулись в трюмы, но выбрались из них удрученные: расшива везла деготь, пеньку и веревки. Нетяга грязно выругался и полез в мурью, но и здесь ждала неудача; опричь бочонка с квасом да лисьей облезлой шубы в помещении ничего не оказалось.

Смурые вернулись на стан.

- Ну как, атаманы-молодцы, погуляли? Велик ли дуван привезли? осерчало глянул на казаков Болотников.

Гулебщики виновато потупились, смолчал и Нетяга.

- Чего ж язык прикусил, Степан? Атаманы ныне тебе не указ. Так, может, тебе и пернач отдать? Как, донцы, волен ли я еще над вами? А то собирайте круг и выкликайте Степана.

- Прости, батька, - молвили казаки. - Другого атамана нам не надо. Прости.

- Владей перначом, - буркнул Нетяга.

- А коли так, - сурово молвил Болотников, - то во всем положитесь на атамана.

- С тобой, батька! - вновь изронили казаки.

Степан же Нетяга молчаливо ушел в шалаш.

К стану Болотникова пришел Сергуня. Казака проводили его к атаманскому шатру.

- Как живется-можется, Иван? - весело спросил крестьянский вожак.

- Да пока ни в сито, ни в решето... С чем пожаловал?

Сергуня глянул на есаулов, крякнул:

- Мне бы с глазу на глаз... Дело есть.

- А чего ж особняком? Я от своих есаулов утайка не держу. Сказывай, Сергуня.

- Вона как, - крутнул головой Сергуня. - Ну, как знаешь. С просьбой к тебе от ватаги. Прими под свою руку на купцов.

- А чего ж сами?

- Самим нам суда не взять. Я уж сказывал - без стрельцов караваны ныне не ходят. А у моей ватаги, сам знаешь, рогатины да дубины. Куды ж с таким воинством сунешься?

- Так ведь и мы без пушек.

- А пистоли, самопалы да сабли? Все ж не дубина. Да и к бою вы свычны. Примай, атаман! Вкупе да с божьей милостью скорее служилых осилим.

- А челны?

- И челны найдутся, атаман. Долбленки из дуба. С полста лодок наберем. А могем ишо надолбить, мужики к топору свычны. Так по рукам, Иван?

Болотников повернулся к есаулам:

- Примем ли ватагу, други?

- Примем, батька, - кивнул Васюта.

- Чем грудней, тем задору больше, - сказал Нагиба.

Степан Нетяга возразил:

- А по мне, атаман, без мужичья обойдемся, На кой ляд нам чужие люди? Сами управимся.

- Чем же тебе мужичье не по нраву?

- А тем, - колюче боднул атамана Нетяга. - Неча в чужой котел лапу запускать.

По лицу Болотникова пробежала тень.

- Зазорно слушать тебя, Степан. Ужель донские казаки такие скареды? Ужель от своего брата-мужика нам откреститься? Зазорно! Да ежели большой караван выпадет, на всех добычи хватит. Седни мы ватаге поможем, завтра она нам. Как знать, не пришлось бы зимовать здесь. Тогда первый мужику поклонишься. Приди, сердешный, да избенку сруби. Так ли, есаулы?

- Вестимо, батька. С мужиками надо жить, вкупе, - произнес Нечайка.

- Вот и я так мыслю. Воедино пойдем на струги. Казак да мужик - сила!

На пятый день весь дозор прибежал на стан.

- Плывут, атаман! Никак, стругов тридцать!

Болотников оживился.

- Добро! С какой стороны?

- С верху, батька.

Иван выхватил из-за кушака пистоль, выпалил в воздух.

- К челнам, донцы!

Повольники кинулись к Усе. Река заполнилась гомоном гулебщиков, в челны полетели веревки и крючья, багры и топоры.

- Где купцов встретим, Иван Исаевич? - спросил Нагиба.

- Тут и встретим, Волга обок, - проверяя пистоли, рассудил Нечайка.

- Вестимо, из устья и вдарим. Ну, держись, купцы! - задорно, весь в предвкушении битвы, воскликнул Васюта.

Но Болотников охладил пыл есаулов:

- Мыслю иное, други. Надо плыть в верховье Усы.

- В верховье?! - опешил Нечайка. - Да в уме ли ты, батька? День потеряем!

Не вдруг поняли атамана и другие есаулы.

- Добыча рядом, батька. Зачем от купцов пятиться?

- Веди на струги!

- Поведу, да не тем путем. Тут, подле устья, самое угрозливое место для купца. Он плывет да думает: вот Жигули да разбойная речонка, откуда гулебщики могут выскочить. И оружные люди усторожливы. Ждут! К бою изготовились. А коль с пушками плывут, так уж и ядра сунули. Берегись, повольница! Будет вам дуван, кровью захлебнетесь, - высказал Болотников.

- А пущай пушки наводят, казака не испужаешь. Вон нас сколь! - горячо изронил Нетяга.

- Вестимо, - хмыкнул Иван. - Казак завсегда отважен. Прикажи - и на пушки полезет, живота не пощадит. Но то не слава, коль за боярский зипун башку терять. Нам живой казак надобен. А вот тебе, Степан, чую, донцов не жаль. Хоть полвойска потеряй, лишь бы суму набить. Худо то! Худо урон нести.

- Но как же быть, атаман? - развел руками Нечайка.

- А вот как, други. Возьмем купца врасплох. Пусть себе плывет без помехи. Усу да Луку миновал - и завеселился: прошли разбойное место, теперь можно и оружным передохнуть. Чуете?

- Ну?

- А мы к истоку подплывем, челны на Волгу перетащим - и в камыши. Зрели, какие там, скрытни? Вот в них купца и подловим. И Волга там поуже, бегу челнам меньше. Чуете?

- Ай да атаман, ай да хитроныра! - восхищенно хлопнул в ладоши Иван Гаруня. - Тому бы сам Ермак позавидовал.

- Чуем, батька! - поддержали затею атамана есаулы.

- Люб! - сказало воинство.

- А коль любо, то плывем, други! - воскликнул Болотников и тяжелой поступью пошел к челну.

День и ночь, вместе с мужичьими челнами, плыли к переволоке. Утром перетащились на Волгу и надежно упрятали челны в камышах, сами же расположились станом в дубраве. Точили терпугами сабли, чистили и заряжали пистоли и самопалы, ждали вестей от высланных к Луке лазутчиков.

- День стоять, а то и боле. Лука велика, не скоро ее обогнешь, гутарил казакам Гаруня.

- Ниче, дождемся. Уж коль купцы показались, вспять не поплывут, бодрились гулебщики.

И вот час настал!

На излучине Волги показался ертаульный струг; он шел впереди каравана, оторвавшись на целую версту.

Казаки и ватага Сергуни затаилась в густых камышах.

Государев струг, с пушками и золочеными орлами на боках, проплыл мимо. А вскоре показался и сам караван. Здесь были струги и насады, мокшаны и расшивы, переполненные грузом. Вначале караван был невелик: девять царевых стругов с хлебом. Но в Нижнем Новгороде пристали еще двадцать торговых судов.

- Могуч караван, - тихо изронил Болотников.

- Осилим ли, атаман? - с беспокойством вопросил Сергуня.

- Надо осилить. Мужики твои чтоб молодцами были.

- Не оплошаем... Не пора ли?

Болотников подождал малость, а затем, когда до каравана оставалось не более полуверсты, гаркнул:

- Вперед, други!

Из камышей высунулись челны; повольники дружно ударили веслами и стремительно понеслись наперерез каравану.

На судах забегали, загомонили люди, замелькали красные кафтаны стрельцов. Служилые, под выкрики десятников, кинулись к пушкам и пищалям.

А над раздольной Волгой вновь зычный возглас:

- Донцы - на царевы струги! Мужики - на расшивы и насады!

На кичках13 стругов горели золотом медные пушки; одна из них изрыгнула пламя, и ядро плюхнулось в воду подле челна Болотникова.

- Шалишь, бердыш! Не потопишь! - сверкнул белками атаман. - Наддай, донцы!

Загромыхал пушками другой струг, окутавшись облаками порохового дыма. Одно из ядер угодило в казачий челн, разбило суденышко, разметало людей. А тут ударили еще с пяти стругов, и еще два челна ушли под воду. Но казаки уже были рядом, вот-вот и они достанут царевы струги.

- Гайда!14 - громогласно и повелительно разнесся над Волгой атаманский выкрик.

- Гайда! - вырвалось из сотен яростных глоток.

Теперь уже ничто не могло остановить дерзкую повольницу: ни стрелецкие бердыши и сабли, ни жалящий горячий свинец пищалей, ни устрашающие залпы пушек; грозно орущая, свирепая голытьба, забыв о страхе и смерти, отчаянно ринулась к стругам. И вот уже загремели багры и крючья; по пеньковым веревкам, шестам и баграм полезли на суда десятки, сотни повольников. Это была неудержимая, все сметавшая на своем пути казачья сила.

Болотников кинул крюк и начал быстро и ловко карабкаться на струг; подтянулся и цепко ухватился за борт. Возникший перед ним стрелец взмахнул бердышом, но Иван успел выпалить из пистоля. Стрелец схватился за живот и тяжелым кулем свалился в воду. Но тут на атамана наскочили сразу трое.

Молнией полыхнула дважды острая казачья сабля; один из стрельцов замертво рухнул на палубу, другой, с отсеченной рукой, завертелся волчком, третий попятился к раскинутому на корме шатру.

- Постоим за царя-батюшку! Бей татей! - бешено заорал стрелецкий сотник. Десятка три служилых кинулись к Болотникову, но подле него уже сгрудились Нечайка, Нагиба, Васюта, Секира... А на струг лезли все новые и новые повольники.

Звон сабель и бердышей, искры, выстрелы самопалов и пистолей, пороховой дым, злобные выкрики, предсмертные стоны и вопли умирающих. И через весь этот шум брани - мощный, неистовый возглас Болотникова:

- Бей, стрельцов!

Служилых посекли и побросали в Волгу. А струг, подгоняемый ветром, несся к правобережью на камни.

- Спускай паруса!

Казаки, заслышав атамана, бросились к мачте. Судовые ярыжки, подчинившиеся повеленью казаков, ушли на нос судна.

- А с этими что? - спросил у атамана Степан Нетяга, ткнув в сторону сарыни окровавленной саблей.

- Ярыжных не трогать!

Ярыжки ожили.

- Спасибо за суд праведный, батюшка.

- Чего ж за купца не бились? - ступил к работным Болотников.

- Худой он человек, лютый. Микешке намедни зубы выбил, - изронил один из ярыжек.

- Лют. Привести сатану!

Но купца наверху не оказалось.

- В трюм он спрятался, атаман, - высунулись из лаза гребцы.

Казаки полезли в трюм, а Болотников, глянув на ертаульный струг, шагнул к пушкам.

- Гей, пушкари, ко мне!

На кичку прибежали четверо казаков, прошедшие выучку у Терехи Рязанца.

- Слушаем, батька!

- Царев струг возвращается. Пали по ертаульному!

Струг медленно подплывал к каравану. Стрелецкий голова был в растерянности.

"Напала-таки, гиль воровская! - в замешательстве размышлял он. - Ишь как хитро вынырнули. Теперь на всех стругах драка идет. И как быть? Из пушек по разбойникам выстрелить? Так государев струг потопишь, а да нем купцы, стрельцы да царское жалованье".

Пока голова кумекал, с захваченного переднего струга разом ухнули пушки; ядра плюхнулись в воду у самого судна.

- Гребцы, разворачивай! - переполошился, не ожидая пушечного удара, голова. - Борзей, черти! Продырявят!

Ертаульный струг развернулся и трусливо покинул караван.

А на других суднах все еще продолжалась кровавая сеча. Не желая сдаваться разбойной голытьбе, стрельцы сражались насмерть. Но им так и не удалось сдержать натиск повольницы.

Легче пришлось ватаге Сергуни. Купеческие насады, расшивы и мокшаны, лишенные государевой охраны, сдались без боя.

Бой произошел лишь на судне купца Пропькина. Евстигней Саввич, увидев воровские челны, тотчас выгнал на палубу оружных людей с самопалами.

- Озолочу, милочки. Рази, супостата!

Оружных было не так уж и много, но то были люди князя Телятевского, сытно кормившиеся на его богатом дворе. Посылал их князь с наказом:

- Служили мне с радением, также послужите и Пронькину. А я вас не забуду, награжу щедро.

И челядь княжья постаралась: дружно била мужиков из самопалов, крушила дубинами. Но тут вмешался Илейка Муромец.

- Бей холуев, ребятушки!

А ярыжки будто только того и ждали. С баграми и веслами накинулись на оружных и начали их утюжить. А тут и ватажники пришли на помощь. Княжьих людей поубивали и покидали за борт.

- А где купец? Тащи купца! - заорал Илейка.

Кинулись в мурью, трюмы, по Пронькина и след простыл. В самую суматоху, поняв, что добро не спасти и в живых не остаться, Евстигней Саввич сиганул в воду. Сапоги и кафтан потянули на дно, но берег был близко. Выплыл, отдышался и юркнул в заросли.

- Сбежал, рыжий черт! - огорчился Илейка. Но сожаление было коротким: сарынь выкидывала из мурьи собольи шубы и цветные кафтаны.

Доволен атаман! Богатый караван взяли, такой богатый, что и во сне не привидится. Всего было вдоволь: шелка и сукна, меха и бархаты, дорогие шубы, портки и кафтаны, бирюза и жемчужные каменья, тысячи четей хлеба...

Ошалев от вина и добычи, повольница пировала. Дым коромыслом! Богатырские утесы гудели удалыми песнями и плясками, шумели буйным весельем.

Атаман - в черном бархатном кафтане с жемчужным козырем; голова тяжела от вина, но глаза по-прежнему зоркие и дерзкие. Сидит на бочонке, под ногами - заморский ковер, уставленный снедью и кубками.

Вокруг - есаулы в нарядных зипунах и кафтанах; потягивают вино, дымят трубками. Тут же волжская голь-сарынь, примкнувшая к донской повольнице.

Волокут купца - тучного, растрепанного, перепуганного. Падает перед атаманом на колени.

- Не погуби, батюшка! Не оставь чада малыя сиротами!

Тяжелый взгляд Болотникова задерживается на ярыжках.

- Как кормил-жаловал, чем сарынь потчевал?

- Кнутом, атаман. Три шкуры драл.

- В куль и в воду!

На купца накинули мешок и столкнули с утеса. Тотчас привели нового торговца.

- Этот каков?

- Да всяк бывал, атаман. То чаркой угостит, то кулаком но носу. Но шибко не лютовал.

- Высечь!

Доставили третьего. Был смел и угрозлив.

- Не замай! Сам дойду.

- Серчает, - усмешливо протянул Нетяга. - Аль на тот свет торопишься?

- И тебе не миновать, воровская харя!

Нетяга озлился. Ступил к бурлакам, стегавшим купца, выхватил из рук тонкий, гибкий прут.

- Растяните купца. Сам буду сечь!

Купец, расшвыряв ярыжек, метнулся к обрыву.

- Век не принимал позора и тут не приму!

Перекрестился и шагнул на край утеса.

- Погодь, Мефодий Кузьмич, - поднялся с бочонка Болотников. - Удал ты. Ужель смерть не страшна?

- Не страшна, тать. Чужой век не займешь, а я уж свое пожил.

- Удал... Не признал?

- А пошто мне тебя признавать? Много чести для душегуба, - огрызнулся купец.

Подскочил Нетяга, выхватил саблю, но Болотников оттолкнул есаула.

- Не лезь, Степан. То мой давний знакомец... Не чаял, Мефодий Кузьмич, что у тебя память дырявая.

В смурых глазах купца что-то дрогнуло.

- Кули у меня носил... На веслах сидел, бечеву тянул... Ты, Ивашка?

- Я, купец. Не чаял встретить?

- Не чаял... Не чаял, что в разбой ударишься. То-то от меня сбежал. Выходит, в гулебщики подался?

- Кому что на роду написано. Мне - голытьбу водить, тебе - аршином трясти, - незлобиво рассмеялся Болотников. Повернулся к ярыжкам.

- Эгей, трудники! Есть ли кто с купецкого судна?

- Есть, батюшка, - вышли вперед ярыжные.

- Обижал ли вас сей купец?

- Не обижал. И чарку давал, и кормил вдосталь, и деньгой не жадничал.

- Добро. И меня в работных не обижал. Помнишь, Васька?

Но Шестак и ухом не повел: упившись, храпел подле атаманского шатра.

- Живи, купец. Выпей чару и ступай с богом. Авось опять свидимся. Вина купцу!

ГЛАВА 12

ОРДЫНСКИЙ АРКАН

Над утесом бежало дозором солнце, золотя багряный шатер. Порывистый сиверко гнул вершины сосен, заполняя гулом дремучие урочища.

Болотников стоял на самой круче. Вдыхая свежий, пахучий, настоенный смолой и хвоей воздух, вглядывался в залитые солнцем просторы и думал:

"Знатно погуляли. За шесть недель - пять караванов. Сколь добра захватили, сколь купцов в Волгу покидали. Волга ныне в страхе. Угрозливы Жигули, лиха повольница. Экая силища. Воеводы и те в смятении".

Из Самары приплыли к Луке триста стрельцов; обогнули Жигули, но повольница затаилась в трущобах. Стрельцы вошли в Усу и угодили под пушечный огонь. Река была узкая, служилые понесли тяжелый урон. Двенадцать пушек, установленных на берегу, косили стрельцов картечью и ядрами, разбивали струги. Самарский голова едва ноги унес.

Но засланные в Самару казачьи лазутчики доносили:

- Воевода собирает большую рать. Надо уходить, батька!

Но воеводская рать Болотникова не пугала.

- Здесь нас взять тяжко, - говорил он есаулам. - По Усе стрельцам не пройти. Ядер и зелья у нас ныне слава богу. А коль берегом сунутся - в ущелья заманим. Тут и вовсе стрельцам крышка! Не достать нас воеводе в горах.

- Не достать, батька! - твердо сказали есаулы. Они были веселы, дерзки и беззаботны.

А Болотникову почему-то было не до веселья; его все чаще и чаще одолевали назойливые, терзающие душу думы.

"Теперь всем богат: и зипунами, и хлебом, и казной денежной. Но отчего ж на сердце кручина?.. Много крови пролито, много душ загублено? Но казна та у богатеев отнята, кои посадского тяглеца да мужика обирали. Чего ж тут горевать? Богатей кровь народную сосут, так пусть в той крови и захлебнутся. Пусть!"

Но что-то в этих думах мучило его, тяготило:

"Ну еще караван разорю, другой, третий. Еще людей загублю..." А дале что? Как были на Руси купцы да бояре, так и останутся... Что ж дале?"

Все чаще и чаще стал прикладываться к чарке, но вино не утешало, и тогда он выходил на утес; долго, в беспокойных думах стоял на крутояре, а затем, все такой же смурый, возвращался в шатер.

- Мечется атаман. И чего? - недоумевали есаулы.

Как-то в полдень к Болотникову привели молодого стрельца.

- На Усе словили, батько. На челне пробирался, никак, лазутчик.

- С утеса, сатану.

Служилый, длинный, угреватый, с большими оттопыренными ушами, бесстрашно глянул на Болотникова.

- Не лазутчик я, атаман, и пришел к тебе своей волей.

- Своей ли? - поднимая на стрельца тяжелые веки, коротко бросил Иван.

- Своей, атаман. Надумал к тебе переметнуться. Не хочу боле в стрельцах ходить.

Болотников усмехнулся.

- Аль не сладко в стрельцах?

- Не сладко, атаман. Воли нет.

- Воли?.. А пошто те воля? Волен токмо казак да боярин. Но казак близ смерти ходит, а в бояре ты породой не вышел. Зачем тебе воля?

- Уж лучше близ смерти ходить, чем спину гнуть. От головы да сотников житья нет. Я-то ране на ремесле был, с отцом в кузне кольчуги плел. Да вот, худая башка, в стрельцы подался. Чаял, добрей будет, а вышло наопак. А вспять нельзя, из стрельцов не отпущают. Вот и надумал в казаки сбежать... Но пришел я к тебе, атаман, с черной вестью.

- Рать выходит?

- Хуже, атаман... Измена на Дону.

- Измена? - порывисто поднялся Болотников. - Дело ли гутаришь, стрельче?

- Измена, - твердо повторил стрелец. - В Самару тайком прибыли казаки раздорского атамана. Поведали, что с Дону вышла разбоем бунташная голытьба.

- Раздорский атаман Васильев упредил воеводу?!

- Упредил. Почитай, недель семь назад.

- Собака! - хрипло и зло выдавил Болотников.

Есаулы огрудили атамана, взъярились:

- Христопродавец!

- Иуда!

Разгневанный Болотников заходил вдоль шатра. Богдан Васильев, донской атаман, выдал стрельцам голытьбу-повольницу! Ох как прав оказался Федька Берсень, гутаря о том, что разбогатевшие домовитые старшины точат ножи на воинственную и дерзкую вольницу.

- Имена казаков ведаешь?

- Прискакали трое: Пятунка Лаферьев, Игнашка Кафтанов и Юшка Андреев.

- Знаю таких казаков, - кивнул Мирон Нагиба. - Блюдолизы, вечно подле домовитых крутились.

- Как опознал, стрельче?

- А я тогда в Воеводской избе был, атаман. Караулил в сенцах, а дверь-то настежь. Жарынь! Воевода к тому ж во хмелю пребывал, все громко пытал да расспрашивал. Вот я и подслушал.

- Добро, стрельче, возьмем тебя в казаки. А теперь ступай, недосуг мне... Черна весть. Есаулы, скликайте круг!

На кругу Болотников ронял сурово:

- Подлая измена на Дону, други! Богдашка Васильев продал нас боярам. Надумал, собака, извести голутвенных. Голытьба ему - поперек горла. Мы токмо из Раздор, а уж холуи Васильева к воеводам помчались. Упредили. Бейте, стрельцы, повольницу! То хуже злого ордынца, то нож в спину вольного казачества!

И загудело, забесновалось тут казачье море. Гнев опалил лица, гнев выхватил из ножен казачьи сабли.

- Смерть Васильеву! - яро выплеснула из себя повольница.

- Смерть, други! Казним лютой смертью! - продолжал Болотников. Завтра же снимемся с Луки и пойдем на Дон. Худое будет наше товарищество, коль иуде язык не вырвем, коль подлую голову его шакалам не кинем. Дон ждет нас, туго там казакам. Голытьба ходит гола и боса, в куренях бессытица. У нас же добра теперь довольно. Хлеба не приесть, вина не припить, зипунов не износить. Так ужель с братьями своими не поделимся, ужель друг за друга не постоим? Зипуны и хлеб ждет все Понизовье. На Дон, атаманы-молодцы!

- На Дон, батька! - мощно грянула повольница.

Выступили на челнах, стругах и конно.

- Доплывем до Камышинки, а там Раздорский шлях рядом, - сказал Болотников.

- А коль стрельцов повстречаем?

- Прорвемся. У нас пищали да пушки. А с берега наступят - конница прикроет. Прорвемся, други!

По Усе растянулся длинный караван из челнов и стругов. Миновав устье, вышли на волжское приволье.

Иван плыл на головном струге. Высокий нос судна украшал черного мореного дуба резной змей-горыныч с широко раскрытой пастью. Здесь же, на кичке, стояли медные пушки, бочонки с зельем, лежали наготове тяжелые чугунные ядра, затравки, просаленные тряпицы и смоляные фитили.

Распущенные шелковые алые паруса туго надуты. Попутный ветер, весла гребцов и паруса ходко гнали струги в низовье Волги.

Атаманский ковровый шатер - на корме. Распахнув кафтан, Иван стоял подле букатника-кормчего и наблюдал за боевым караваном.

Быстро и весело летят челны и струги. А над Волгой - протяжная, раздольная песня:

Ай да как ехал удалой, удалой казак Илья Муромец,

Ай да как шумела, шумела травушка ковыльная,

Ай да как гнулись на ветру дубравушки зеленые,

Дубравушки зеленые, дубы столетние...

Подхватил и Болотников казачью песню, подхватили есаулы. И загремела, распахнулась Волга! И полетела удалая былинушка над голубыми водами, над золотыми плесами да над крутыми берегами, устремляясь к соколиным утесам.

Прощай, Жигули!

Прощай, богатырские кручи!

А левым берегом бежала конница. Мелькали копья, лохматые гривы ногайских коней, черные и серые бараньи шапки.

- Степью пахнет, батька, - завистливо поглядывая на вершников, блаженно крякнул Нечайка.

- А не сменить ли нам казаков? - ступил к атаману Васюта Шестак.

Болотникова и самого подмывало в степное приволье.

- Сменим... Гребцы, примай к берегу!

- Любо, батька! - возрадовались есаулы.

Струг ткнулся о берег; спустили якоря, кинули дощатые сходни.

- Тебе, Нагиба, оставаться на струге. Поведешь караван, - повелел Болотников.

Высыпали на берег, замахали шапками наездникам, державшимся в полуверсте. Каждый был одвуконь, имея в запасе проворную горбоносую басурманскую лошадь.

С атаманом и есаулами очутился и Первушка. Ему не терпелось взмахнуть на коня: только в степи и можно почувствовать себя настоящим казаком.

Сменили вершников и легким наметом поскакали вдоль крутояра. Первушка держался молодцом, сидел в седле крепко, глаза его сияли.

- Эге, да ты и впрямь удалец, - похвалил парня Болотников.

Первушка раскраснелся, огрел плеткой коня и полетел впереди станицы.

Есаулы рассмеялись:

- Ишь, как Гаруня наловчил сына.

- Славный детина.

- Вот и еще Дону казак!

А далеко влево простиралась степь. Серебрились длинные макушки ковыля, тонули в буйных зарослях чернобыла и табун-травы буераки, увалы и лощины, маячили в лиловой мгле холмы и курганы, высоко парили в ясном бирюзовом небе коршуны.

Болотников полной грудью вдыхал запахи трав, любовался степной ширью, и на душе его становилось все светлей и радостней. Степь оживила, влила новые силы. Он бодро и весело глянул на есаулов, молвил:

- Пригоже в степи, други.

- Пригоже, батько. Скоро будем в станице.

- Скоро, други!

Версты через три донеслись запахи гари. Затем увидели казаки черные дымы пожарищ.

- Деревенька горит. А ну поспешим, донцы! - пришпорил коня Болотников.

Догорали курные срубы. Из лопухов выполз древний немощный старец. Скорбно и тихо, тряся головой, молвил:

- Беда, православные. Татаре набежали... Стариков в огонь покидали, молодых в полон свели.

- Велика ли орда, старче? - переменившись в лице, спросил Болотников.

- Да, почитай, с сотню.

- Куда снялись ордынцы?

- В степь, сынок. Никак к холмам подались, - обессилено махнул рукой старец.

Иван обратился к станице:

- А не настичь ли поганых, други? Ужель татарве по степи гулять дозволим? Вызволим сестер и братьев из полона!

- Вызволим, батька!

- Гайда на ордынцев!

- Гайда, други!

Казаки ринулись в степь. Лихо летели кони! Развевались длинные гривы, сверкали сабли.

Приближалась гряда холмов. Болотников остановил повольницу.

- Разобьемся на два крыла. Ежели татары за холмами - возьмем в кольцо. Скачи, други!

И вновь, как на крыльях, полетели кони, и вновь заполыхали серебром острые сабли.

А татары и в самом деле оказались за холмами. Делили добычу. Заметив казаков, переполошились. Откуда взялись эти руситы?! Там, позади, выжженная деревня да река Итиль.

Появление урусов было настолько стремительным и неожиданным, что ордынцы едва успели вскочить на коней. Бросив полон и набитые добром чувалы, они помчались в глубь степи.

- Достанем, злыдня! - разгоряченный преследованием, воскликнул Болотников.

Около получаса продолжалась бешеная скачка. Татары почему-то вдруг свернули к лощине, а казаки уже висели на хвостах ордынских коней; еще миг - и полетят басурманские головы.

Иван, скакавший впереди, настиг кочевника и взмахнул мечом. Татарин свалился с коня, но Болотников вдруг в замешательстве осадил вздыбившегося Гнедка: в лощине затаилось многотысячное ордынское войско. То был тумен мурзы Давлета, набежавшего за добычей в волжское понизовье.

- Вспять, вспять, донцы! - гаркнул Иван.

Но было уже поздно: казаки врезались в самую гущу врагов. Сеча была короткой, но лютой. Донцы бились дерзко и отважно.

Неистовствовал Болотников, его богатырский меч вырубал улицы в татарском войске.

- Взять в полон! - изумленный силой могучего уруса, свирепо закричал мурза.

Свистнул крученый аркан, захлестнул горло.

К поверженному Болотникову кинулись ордынцы...

1970-1983 гг.

г. Ростов Великий

1 Бадяжник - шут, затейник, весельчак.

2 Хабар - барыш, взятка.

3 В конце XVI столетия, в связи с усилением феодального гнета и дальнейшим закрепощением крестьян, на Дон бежали тысячи крестьян. Желая как-то сохранить, трудовые ресурсы, царское правительство ужесточило борьбу не только с беглым людом, но и с самими казаками, укрывавшими у себя обездоленных крестьян, бобылей и холопов. Особенно обострились противоречия казаков с Москвой при правлении Б. Годунова ("Невольно было вам не токмо к Москве проехать, и в украинные городы к родимцом своим притти, и купити, и продать везде заказано. А сверх того во всех городах вас имали и в тюрьмы сажали, а иных многих казнили, вешали и в воду сажали"). Б. Годунов объявил блокаду вольному Дону. Были устроены заслоны на путях к Дикому Полю, высылались карательные экспедиции, которые захватывали казаков в плен и жестоко казнили.

4 Стрельцы делились на приказы (полки), и для каждого полка шились строго определенного цвета кафтаны. Так, один полк ходил в голубых кафтанах, другой - в красных, третий - в зелёных и т. д.

5 Крымский набег 1591 года.

6 В пятницу - в день распятия Христа - близость между супругами не позволялась.

7 Мурья - пространство между грузом и палубой.

8 Алтын - три копейки.

9 Зернь - запрещенная игра в кости.

10 Букатник - лоцман, рулевой.

11 Шишка - передовой бурлак в лямке.

12 Белые утесы - Жигулевские горы - известняковой породы. Известняк во многих местах обнажен и ярко белеет среди окружающей зелени.

13 Кичка - нос судна.

14 Гайда - вперед, на штурм; разбойный казачий клич.