Иван Бровкин на целине

Одухотворенный продавец становится похожим на поэта. Он начинает раскладывать перед Бровкиным и его товарищами всё новые и новые куски материи. И куда только девалась его сонливость, его безразличие к этим людям?

— Сколько вас? — спрашивает продавец.

— Ну, человек тридцать…

— Возьмите по два отреза — на шестьдесят костюмов… разных… Зачем вам копить деньги, молодые люди? Одеваться надо!.. Жить надо!..

Продавец показывает всё новые и новые материалы, прикладывает отрезы к Бровкину, Юрису, к себе…

— Посмотрите, как это замечательно! Ни одна девушка не устоит перед вами. Эх, целинники, целинники! — Он с любовью глядит на Бровкина и его товарищей.

— Вы представляете, как подойдёт к этому костюму светлый галстук? — восторженно продолжает продавец, вынимая из-под прилавка светлый галстук и ловко завязывая его на шее Бровкина.

Николай Бухаров завязывает перед зеркалом новый галстук.

Неловко завязывает галстук Степан. Ему помогает жена.

В разных комнатах мы видим ребят из бригады Бровкина. Одни причесываются, другие возятся с галстуками, третьи надевают новые пиджаки. Все они собираются на торжественный вечер.

А в совхозном ателье мод взлохмаченный Юрис в отчаянии хватается за голову:

— Боже мой! Какой ужас! Это же не брюки, а юбка, — возмущенно восклицает он.

Перед Юрисом, у зеркала, стоит Абаев без пиджака, в голубой сорочке и синих широких брюках, напоминающих матросский клёш. Он довольно улыбается.

— Хорошо! — удовлетворенно говорит Абаев. — Спасибо, Юрис!

— Ты, пожалуйста, только никому не говори, что я шил тебе костюм, — сердится на него Юрис. — Ты мне марку портишь.

В клубе посёлка «Молодёжный» гремит духовой оркестр. Танцуют пары. Здесь много знакомых нам лиц: бригадиры, трактористы совхоза. Но не видно никого из бригады Бровкина.

Парни одеты по-разному: кто в одной сорочке без галстука, кто в сапогах, кто в неглаженных, видавших виды костюмах. Но всем весело.

Гремит оркестр.

Вдруг наступает гробовая тишина.

Музыканты сразу перестают играть.

Все поворачивают головы к входу. У всех удивлённые лица — и у девушек и у парней: в полном составе входит бригада Бровкина.

Впереди всех — Иван Романович, в тёмном костюме, сшитом по последней моде: в узких брюках, в пиджаке с узкими рукавами, в белой сорочке.

Рядом с ним — Захар Силыч в новом тёмном костюме, но вместо сорочки на нём матросская тельняшка; вместо ботинок — сапоги; на голове — морская фуражка.

Справа, слева и позади них — члены бригады, одетые в новые костюмы. Над всеми возвышается долговязый Юрис в шикарном вечернем костюме, с галстуком-бабочкой.

Девушки с завистью глядят на парней из бригады Бровкина.

— Ну и вырядились, прохвосты! — добродушно восклицает один из парней.

— Смотри… смотри на них, Серёжа! — шепчет изумленная жена Барабанова.

Барабанов с радостным удивлением смотрит на Бровкина и как бы про себя говорит:

— Молодец, Бровкин! Знает, что делает!

Оркестранты, опомнившись, заиграли «Барыню».

Все отходят к стенам и посредине зала образуется большой, просторный круг.

Медленно притоптывая в такт музыке, с серьёзным видом в круг входит Иван. За ним — Захар и вся седьмая бригада.

Но Иван не может долго быть деланно-серьёзным и начинает хохотать. Хохочут и все его ребята. Они бросаются в самую гущу жмущейся у стены толпы и под звуки быстрой танцевальной музыки отнимают у других парней девушек и увлекают их за собой.

Музыка и танцы в разгаре.

Ваня отступает назад и медленными шагами выходит на широкий балкон.

Может быть, этот прохладный ветерок, дующий из степи, а может быть, этот лунный вечер напомнили ему родную деревню… Напомнили Любашу… И поэтому таким грустным и задумчивым стал Бровкин…

На балконе, кроме него, никого нет. Он садится на скамейку и смотрит на прозрачное лунное небо. Не слышит он ни веселой танцевальной музыки, ни шума и гама, доносящегося из зала. Его мысли далеко отсюда — за тысячи километров, там, где его деревня, где его Любаша…

Он даже вздрагивает, когда на его плечо опускается чья-то рука. Иван поднимает голову. Перед ним — Барабанов.

Юноша быстро вскакивает.

— Чего же ты уединился? — спрашивает Барабанов, обняв Бровкина за плечи. — Скучаешь?

— Скучаю, Сергей Владимирович! — вздыхает Иван.

Они подходят к перилам и смотрят в ночную степную даль.

В степи — нескончаемая вереница светящихся автомобильных фар. Она тянется до самого горизонта. Машины идут веером, с разных сторон, соединяясь вдалеке в одну линию и так продолжая свой путь.

— Сколько машин, видишь? — спрашивает Барабанов.

— Да… Конца им нет… — отвечает Иван.

— Вот год… Можно сказать, всем годам — год! День и ночь возят и не могут вывезти хлеб! — радостно продолжает Барабанов. — А некоторые… некоторые думали, что целина это так… пустая затея. Эх, Ваня, — он улыбнулся, — Иван Романович… — и не закончил фразы…

На балкон, не замечая Барабанова и Бровкина, выходит Ирина.

За ней — Абаев.

— Ночь-то какая! — восхищается Ирина.

— Да… такой ещё не было… — шепчет Мухгар. — Никогда не было такой ночи, Ирина Николаевна!..

Вдруг на балкон выбегает взволнованный Юрис и говорит:

— Сергей Владимирович! Слушайте, из Москвы по радио передают… целинников наградили…

Барабанов, Бровкин, Абаев и Ирина вбегают в зал.

В деревне, на родине Бровкина, склонившись над газетой, Тоня взволнованно читала: «Бригада Ивана Романовича Бровкина…».

— Не трещи над ухом, я и сама грамотная, — говорит Евдокия Макаровна, напяливая на нос очки.

В группе молодых колхозников, держа в руках газету, бригадир Костя Ковригин смотрит на портрет Бровкина и говорит:

— Вот это я понимаю, работа! Вот это бригада! А у нас что?

Любаша, сидя в классе за учительским столом, просматривает газету с помещёнными в ней фотографиями награждённых героев освоения целины. Среди них — портрет Бровкина.

Любашу окружают ученики.

— Дядя Ваня! — говорит один из мальчуганов. — Я его сразу узнал. Он наш — сын тёти Евдокии.

— Какой наш? — возражает ему другой. — Он ведь там, на целине.

— Да, но он наш, — настаивает первый мальчик. — Он же наш, тётя Люба?..

— Конечно, наш, Коля. — И Любаша гладит мальчика по голове. У неё в глазах и радость и грусть. Она не может больше усидеть на месте, быстро встаёт и подходит к окну. И, опершись на раму окна, опускает голову.

— Вам плохо, тётя Люба? — сочувственно спрашивает девочка.

— Нет-нет, — отвечает Любаша и, повернувшись к детям, говорит: — Ну, до завтра, ребята!

Дети бегут к дверям.

Перед газетной витриной, у здания правления колхоза, собрались колхозники и колхозницы, девушки и парни.

— Молодец Ваня! — говорит седой колхозник.

— Вот тебе и непутёвый, — и Акулина весело подмигивает соседкам. — А жених-то какой!

— Ты же говорила, что он уже женился, — перебивает её соседка.

— Ничего подобного, — отрицает Акулина. — И в мыслях у меня этого не было.

— Ах ты, сплетница несчастная! — добродушно улыбается вторая соседка.

— А как возмужал! — глядя на фотографию, говорит знакомая нам девушка.

— Остался бы у нас в колхозе, его бы никто и не заметил! — вступает в разговор один из парней, с виду явный бездельник.

— «Не заметил бы»! — передразнивает его седая женщина. — Ваню Бровкина везде заметят. Вот тебя, лодыря, нигде бы не заметили.

Все смеются.

В это время мимо собравшихся проходит Любаша, держа в руках пачку газет и ученических тетрадей. Все стоящие у витрины поворачиваются и сочувственно глядят на неё. Любаша делает вид, что ничего не замечает, и убыстряет шаг. Она спотыкается и чуть не падает.

— Бедная девочка! — говорит старуха.

— «Бедная»!.. — передразнивает Акулина. — Чего же она не поехала с парнем?

Неподалеку от витрины останавливается машина «Волга». Из неё вылезает Тимофей Кондратьевич, подходит к витрине и на ходу спрашивает:

— По какому случаю митинг?

Все расступились. Многие испытующе глядят на председателя, как бы проверяя — какое впечатление на него произвела газета с портретом Бровкина.

Тимофей Кондратьевич смотрит на газету, пожимает плечами и затем, повернувшись к присутствующим, говорит, как бы продолжая свою мысль:

— …и стало быть, всё это очень хорошо…

— Что — очень хорошо, Тимофей Кондратьевич? — ехидно спрашивает Акулина.

— Одним словом, здорово Бровкин нас прославил!

И он уходит к зданию правления.

Снова по реке плывет пароход «Станиславский».

Видны знакомые берега…

На палубе, у перил, стоит Иван Бровкин в новом костюме и в шляпе. На его груди блестит орден Трудового Красного Знамени.

Рядом с ним — Полина Кузьминична с орденом «Знак Почета». И Захар Силыч в новом костюме, но… без ордена.

— Вот и наша деревня! — глубоко вздохнув, произносит Ваня. И так были сказаны эти слова, будто между ним и его деревней легла непреодолимая пропасть… будто он жил здесь давно… очень давно…

— Волнуешься? — спрашивает Полина.

— Конечно, волнуюсь. Больше года здесь не был.

До них долетают звуки духового оркестра.

— Нас встречают, — подмигивая, говорит Захар.

— Да, нас… — иронически отвечает Иван с неуловимой грустью в голосе. — Никто нас не встретит, кроме мамы… Эх, заберу я её отсюда, и больше у меня здесь нет никаких дел, никаких забот… Только что воспоминания…

Звуки духового оркестра всё ближе и ближе.

Пароход причаливает к пристани.

Иван прислушивается к доносящейся музыке; он заметно волнуется: хоть он и говорит, что, кроме его матери, никто их не встретит, но в глубине души убеждён, что это не так, что их будут встречать многие…

Он перекидывает через руку плащ, берёт свой чемодан.

Огибая палубу, Иван, Полина и Захар выходят к пристани. И смотрят вниз. И по их лицам видно, что они поражены…

Пристань пуста — ни одного человека. Только два мальчика с дощатой площадки пускают кораблики.

Увидев Ивана, они удивлённо переглядываются, потом, как по команде, срываются с мест и бегут к деревне.

Иван, Полина и Захар медленно спускаются с палубы и выходят на пристань.

Перед клубом собралась вся молодежь деревни. Из клуба выходят музыканты колхозного оркестра. С ними Евдокия Макаровна.

По деревенской улице со стороны причала бегут двое мальчишек и кричат во весь голос:

— Чего вы там застряли? Пароход давно пришёл.

— Что? — спрашивает Евдокия Макаровна.

— Давно пришёл, — кричит первый мальчик.

— Обманывают, — говорит один из старых друзей Ивана, Никита, и посматривает на часы: — Пароход будет только через сорок минут.

— Да причалил пароход, говорю вам! — кричит мальчик. — Они идут сюда! — и как бы в подтверждение его слов послышался гудок парохода.

Первой сорвалась с места Евдокия Макаровна. Она бежит вдоль улицы в сторону причала.

За ней бегут музыканты.

А за ними вся молодежь — девушки, парни. Вся деревня высыпала на улицу.

Со всех сторон слышится:

— Что такое?

— Куда бегут?

— Ваня приехал! Полина приехала… с орденами…

— Пароход пришёл раньше времени!..

Любаша, услышав шум бросается к окну. Она видит, как толпа бежит к пристани. А впереди бегут музыканты.

Иван и его друзья поднимаются в гору, направляясь к деревне. Вдруг из-за поворота они видят бегущую им навстречу толпу. Впереди всех — Евдокия Макаровна.

Старик дирижер, увидев Ваню, махнул рукой, и оркестранты на ходу заиграли туш.

Иван растерялся: вначале он не понял, куда и зачем бегут люди. В первую минуту он даже испугался и повернул было обратно. Но в общем гуле услышал голос матери.

— Ваня! Ванюша! — кричит Евдокия Макаровна.

Захар остановил его.

— Минуточку. Это нас встречают. — И, выпрямившись, скомандовал: — За мной!

Иван и Полина следуют за Захаром.

Евдокия Макаровна, пробежав мимо Захара, подбегает к Ване, прижимает сына к груди, целует его глаза, голову, щеки. Она любуется орденом на груди сына.

Люди обнимают Полину, Захара… Целуют их. Шум. Весёлый гам…

Евдокия Макаровна берёт Ваню под руку и проходит с ним сквозь расступившуюся толпу.

Оркестр гремит всё громче и громче.

Ваня, раскланиваясь направо и налево, пожимает протянутые к нему руки односельчан. Девушки целуют Полину. Захара Силыча обступают друзья и товарищи.

Слышны голоса:

— Ну как, Ваня?

— Ничего, — отвечает он. — Порядок.

— Как мы обрадовались, когда тебя наградили!

— Спасибо, сынок, — говорит старик, обнимая Ваню. — Спасибо, дорогой. Не осрамил нашу деревню.

— Вот что целина сделала с человеком!.. Красавец! — во весь голос восхищается Акулина, стараясь, чтобы Ваня обратил на неё внимание.

Захар Силыч берёт Полину под руку и шагает рядом с Ваней и Евдокией Макаровной.

Когда шарф случайно закрывает орден на груди Полины, Захар Силыч снимает с её плеч шарф, как бы боясь, что люди не заметят этой высокой награды.

— А где твой орден, Захар Силыч? — ехидно спрашивает Костя Ковригин.

Захар многозначительно поднимает палец:

— В перспективе! Не беспокойся — будет орден! Я пока новичок на целине.

— Не женился, Ваня? — интересуется одна из знакомых девушек.

— Нет… не женился, Галочка.

— Кому он нужен? — многозначительно улыбаясь, замечает другая девушка.

Отвечая на поток вопросов, Ваня кого-то ищет глазами в толпе… но не находит… и заметно нервничает: почему её нет среди встречающих? Что случилось? Где она?..

По главной улице идёт Ваня под руку с Евдокией Макаровной. Рядом — Полина и Захар Силыч.

Взволнованная Любаша, спрятавшись за кружевной занавеской, стоит у окна своей комнаты и смотрит на улицу.

Вот мимо дома Коротеевых проходит Ваня с матерью. Он внимательно смотрит сюда, на её окно… окно Любаши…

Любаша в испуге отходит. Ей кажется, что кружевная занавеска не скрывает её от глаз любимого.

Да… так и есть: Ваня глядит прямо сюда, на окно комнаты Любаши. Но он не видит ничего, кроме плотной белой занавески.

Ваня на мгновение даже замедляет шаг, ещё внимательней и напряжённей глядит сюда, на окно… Ему показалось, что занавеска зашевелилась, что за ней кто-то стоит… Конечно, это она… Любаша… Иначе — почему зашевелилась занавеска?

Действительно, Любаша случайно задела занавеску и сейчас стоит окаменевшая, испуганная. Но она не в силах оторвать глаз от окна, от улицы и продолжает смотреть на Ваню.

Кто-то распахивает дверь в её комнату. Любаша от неожиданности вздрагивает и резко поворачивается. На пороге — Елизавета Никитична.

И вот, как будто переполнилась чаша, и Любаша залилась горькими слезами. Она подбегает к кровати и, уткнувшись лицом в подушку, начинает громко, безудержно рыдать… а с улицы доносятся звуки оркестра.

Елизавета Никитична садится на край кровати, гладит голову дочери и шепчет:

— Ох ты, горе моё горюшко! Счастье ты моё ненаглядное!

— Какой Ваня стал… — говорит на улице подруга Любаши — Тоня.

— Посмотри, какой красавец! — восхищается другая девушка.

— Ваня! Надолго приехал?

— Нет, скоро обратно, — улыбается Ваня.

— Как же он может надолго? — с важностью вмешивается Евдокия Макаровна. — Правительство наградило его и просило долго не задерживаться. Он же бригадир на целине, а не в каком-нибудь захолустном колхозе.

Коротеев, спрятавшись за окном своего кабинета, глядит на улицу и видит, с каким победоносным видом ведёт Евдокия Макаровна под руку своего сына, как торжествующе поглядывает на дом правления колхоза… и какая огромная толпа провожает приехавших с целины.

Позади Тимофея Кондратьевича появляется Самохвалов и, так же украдкой глядя на улицу, как бы между прочим говорит:

— Перелётная птица!

— Что? — раздраженно спрашивает Коротеев.

— Как спутник Земли, — продолжает Самохвалов. — Сегодня здесь — завтра там.

— Спутник — не спутник, а ордена он получает, — с раздражением говорит Тимофей Кондратьевич. — Человек, можно сказать, на весь Советский Союз прославился.

— Может быть, — и Самохвалов пожимает плечами. — Но я, как знаток женской души, рекомендовал бы вам, пока Бровкин будет здесь, увезти Любашу в город, к бабушке, иначе… Поглядите на него! Какая походка… А девушек, девушек-то вокруг него… Так и вьются!

— Да, — вздыхает Коротеев. — Светлая у тебя голова, Самохвалов. — И, поморщившись, добавляет: — Только редко у тебя такие просветления бывают. Ну, ладно. Спасибо за совет.

Вечер… Обычный деревенский вечер…

Все вечера за последнее время в этой деревне были похожи один на другой, — менялась только погода…

Но сегодняшний вечер — особенный: приезд Вани всколыхнул деревню. Девушки принаряжались у зеркал, парни расчесывали чубы и вывязывали яркие галстуки…

На улице уже льются звуки баяна…

Обычно любовные и лирические объяснения в деревне происходят в лунные вечера, по крайней мере так пишут в романах и повестях. (Правда, известно, что до сих пор и тёмные ночи никому из влюблённых ещё не мешали.) Но сегодня луна светила не только по этой причине — с приездом Вани случайно совпало полнолуние.

На улице было по-праздничному весело, а в доме Коротеевых разыгрался скандал:

— Почему в графине нет воды? — шумит Тимофей Кондратьезич, держа в руках пустой стеклянный графин. — Я спрашиваю — почему нет воды? — и он с силой бросает графин на пол.

Летят во все стороны осколки стекла.

— Ты что бесишься? — кричит на мужа Елизавета Никитична, укладывая в чемодан вещи Любаши.

Любаша лежит на кровати, уткнувшись в подушку, и рыдает.

Тимофей Кондратьевич подходит к столу, берёт телефонную трубку, набирает номер и говорит:

— Самохвалов, зайди, пожалуйста, в гараж и скажи Николаю, чтоб через десять минут подал машину. Скажи, пусть зальёт бензин — в город поедем.

Услышав слова отца, Любаша вскакивает с кровати, вбегает в большую комнату и, вытирая слёзы, категорически заявляет:

— Никуда я не поеду. Никуда!

— Нет, поедешь! — настаивает отец.

— Не поеду! Вот… и не поеду! Я уже взрослая, хватит! Никуда не поеду!

Тимофей Кондратьевич грозно приближается к дочери.

— Не выводи меня из себя, — и он сжимает кулаки.

Любаша бросает на отца злой взгляд.

— Не пугай меня. Я не боюсь.

— Ты хочешь встретиться с этим непутёвым? — укоризненно спрашивает у дочери Елизавета Никитична, стоя у раскрытого чемодана.

— Нет, я с ним не встречусь.

— Ну вот видишь, дочка, — неожиданно примирительно говорит Коротеев. — А я больше от тебя ничего и не хочу. Разве я могу тебя обидеть, глупенькая ты такая? — И, взяв за плечи дочь, прижимает её к груди. Голос его становится мягким, чуть ли не слезливым. — Доченька ты моя родная, — необычайно ласково говорит он. — Ты же у нас единственная; нет тебе ни в чём отказу… Для тебя мы и живем. Ты ведь нас не покинешь…

Любаша головой прижалась к груди отца. К ним подходит Елизавета Никитична. Тимофей Кондратьевич берёт её за плечи и тоже прижимает к себе.

И вот они втроём: мать, отец и дочь, глядят друг другу в глаза и кажется, между ними нет уже никаких разногласий и они навсегда помирились… навсегда!

В это время в дверях послышался стук.

— Это шофёр, — поморщившись, говорит Тимофей Кондратьевич. — Мы никуда не едем.

Стук повторился.

— Войди! — отзывается Тимофей Кондратьевич.

Дверь распахивается, и на пороге появляется Иван Бровкин.

Всего на свете могли ожидать в эту минуту Коротеевы, но только не этого…

Кажется, у Тимофея Кондратьевича отняли язык, лишили его воздуха, зрения… Он стоит на месте, совершенно потерянный, мигая глазами и не понимая, что происходит…

Хозяйка, наверно, впервые в истории этой семьи, не попросила гостя войти и тоже застыла на месте, удивлённая и испуганная.

Но оцепенение было прервано голосом Вани:

— Разрешите? — и, сделав несколько шагов, он входит в комнату. — Здравствуйте!

— Здравствуй, — после долгой паузы, с трудом, еле выговаривает Тимофей Кондратьевич, высвободив из своих объятий дочку и жену.

— Здравствуйте, Елизавета Никитична, — говорит Ваня.

Этот непрошенный гость ещё улыбается!

— Здравствуй, Ваня! — отвечает Елизавета Никитична, идя к нему навстречу. Она оглядывает его с ног до головы. — Боже мой! Как ты вырос… и какой-то совсем другой стал…

Любаша прислоняется к стене и широко раскрытыми от неожиданности удивлёнными глазами смотрит на Ваню.

Ваня смело, с несвойственной ему развязностью подходит к Коротееву, всё ещё стоящему на месте, и протягивает ему руку:

— Здравствуйте, Тимофей Кондратьевич!

— Здравствуй, Иван! — и Коротееев пожимает Ване руку.

Ваня поворачивается спиной к Коротееву, медленными шагами приближается к Любаше и еле слышно говорит:

— Здравствуй, Любаша!

Любаша немигающими глазами смотрит на Ваню и не может вымолвить ни слова.

— Любаша… — шепчет Ваня, не обращая уже никакого внимания на её родителей: ни на грозного для него когда-то Тимофея Кондратьевича, ни на Елизавету Никитичну. — Любаша! — повторяет он.

— Что? — голос Любаши еле слышен.

— Здравствуй!

— Здравствуй, Ваня, — шепчет она, словно боится произнести это громко, чтобы не вспугнуть своего счастья…

Вспомнив о хозяевах дома, Ваня снова обращается к ним, пытаясь за напускной развязностью скрыть своё смущение.

— Извините, но не мог не зайти к вам и не засвидетельствовать своего почтения.

— Чего тут извиняться? Садись, Ваня! — говорит Елизавета Никитична, выдвигая из-за стола стул и оправляя скатерть.

— Садись, садись! — всё ещё хмурясь, приглашает его Тимофей Кондратьевич.

Но Ваня, словно не слышав приглашения, поворачивается к Любаше.

А Любаша? Её как будто приковали к стене. Она так и стоит с полуоткрытым ртом и расширенными зрачками. Она по-прежнему глядит на любимого, который так смело вошёл сюда, в её дом. Значит, всё это неправда! Значит, люди лгали, когда говорили, что он разлюбил её!..

Ваня снова приближается к ней, шаря в карманах, будто ищет какой-то подарок. Но, не найдя ничего (а у него ничего и не было!), разводит руками и, виновато посмотрев на Елизавету Никитичну, оправдывается:

— Я так замотался в Москве, так спешил сюда, что… вот… ничего и не успел купить.

— Ничего… ничего, садись! — предлагает Тимофей Кондратьевич.

В освещённом гараже шофёр Коротеева — Николай — заливает бензин в бак «Волги».

Здесь же стоит уже готовый к поездке Самохвалов.

— Не понимаю, — говорит шофёр. — Зачем Любашу отвозить в город?

— На всякий случай, — отвечает Самохвалов, — пока здесь Бровкин.

— Ничего из этого не выйдет! — уверенно говорит Николай. — Видел ты сегодня Бровкина?

— Конечно, видел, — отвечает Самохвалов.

— Ни одна девушка не устоит перед таким парнем! — категорически заявляет Николай. — Тем более Любаша — она ведь его так любит…

Где-то в темноте, за забором, притаился молодой гармонист. Он свистит точно так же, как когда-то свистел Бровкин.

Открывается окно одного из домов, и показывается девушка. Прислушивается к свисту…

В доме Коротеевых за чайным столом сидят: Коротеев, Ваня, Любаша.

Елизавета Никитична разливает чай.

С улицы доносится свист.

— Соловьи поют, — говорит Ваня, взглянув на Любашу.

— Да, соловьи… Откуда в нашей деревне соловьи? — ворчит Тимофей Кондратьевич. — После твоего отъезда я ни разу не слыхал соловья…

— Вот слушайте, Тимофей Кондратьевич. Это же не я. Натуральный соловей.

И, взглянув на Любашу, Ваня спрашивает:

— Может, прогуляемся?

Любаша, ничего не ответив, сразу же встаёт.

Встал и Иван.

Коротеев вопросительно глядит на жену.

— Пусть погуляют дети. Только возвращайся скорей, Любаша, — говорит мать.

Любаша и без этого разрешения, молча, как загипнотизированная, уже идёт к двери. За нею, даже не попрощавшись с Коротеевыми, выходит Иван.

Коротеев долго глядит на закрывшуюся за Любашей и Ваней дверь и потом, по-обычному хитро прищурившись и чуть улыбаясь уголками губ, говорит жене:

— А парень-то какой! Орёл! Можно сказать, первого сорта! — и поднимает кверху большой палец.

Любаша и Ваня медленно спускаются с крыльца. Вдруг из-за угла дома появляется овчарка Руслан. Увидев Ваню, Руслан яростно залаял и бросился к нему. Ваня инстинктивно рванулся и вскочил на забор, но забор, не выдержав тяжести, повалился наземь. Ваня, успевший вовремя отскочить, хватает за руку смеющуюся Любашу и бежит вместе с ней вдоль освещённой улицы.

За ними с лаем мчится Руслан.

На лай собаки и громкий смех прохожих выбегает Коротеев. За ним — Елизавета Никитична.

Стоя на крыльце, Коротеев удивлённо разводит руками.

— А… зачем забор ломать?

— Ничего, — говорит Елизавета Никитична, беря мужа за руку. — Дай бог им здоровья — пусть ломают… это к добру…

Любаша и Ваня идут вдоль берега реки, освещённой лунным светом.

Рядом с ними мирный и ласковый Руслан, уже подружившийся с Иваном.

А из деревни слышна гармонь и песня:

И голос певца очень похож на голос Вани.

ФИЛЬМОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

ИВАН БРОВКИН НА ЦЕЛИНЕ

Киностудия им. М. Горького, 1958, 10 ч., цветной.

Автор сценария — Г. Мдивани. Режиссер-постановщик — И. Лукинский. Главный оператор — В. Гинзбург. Художник — Л. Блатова. Композитор — А. Лепин. Текст песен А. Фатьянова. Звукооператор — В. Хлобынин.

В ролях: Иван Бровкин — Л. Харитонов, Мать Бровкина — Т. Пельцер, Коротеев — С. Блинников, Его жена — А. Коломийцева, Любаша — Д. Смирнова, Захар Силыч — М. Пуговкин, Полина — В. Орлова, Барабанов — К. Синицын, Абаев — Т. Жайлибеков, Ирина — С. Зайкова, Самохвалов — Е. Шутов, Бухаров — С. Минин, Юрис — Ю. Ликумс.