Иван-чай

II

В нашей небольшой геологоразведочной партии, в которой я работал геологом, появилась новая повариха по имени Катя, — тихая, даже пожалуй, робкая блондинка лет восемнадцати, напоминавшая повадками добрую и суетливую белую мышку.

При постоянных кочевьях и неустроенном быте в наших партиях женатые пары — редкость и накормить вечно голодную ораву холостых буровиков и поисковых рабочих было делом не простым.

Катя оказалась поварихой расторопной и не ленивой, как это нередко случалось раньше. Она умела состряпать из наших нехитрых казенных продуктов вполне сносное варево, сделать кисель из порошка, а то и затеять превосходный квас из остатков черного хлеба. Ну, а если перепадала в партии добытая разбойным способом лосятина, — то котлеты, которые Катя нажаривала на два десятка мужиков, — просто дыбом стояли на огромной «семейной» неподъемной сковороде!

Ее скоро полюбили все и относились по-хорошему, с легким оттенком покровительства, как к общей дочери.

Но тут на ее коротеньком жизненном пути появился Васька Анциферов.

Да… В геологоразведку, да еще в партию, которая постоянно находится на отшибе, редко удается набрать рабочих по выбору. Отдел кадров посылает сюда, как правило, народ с бору по сосенке, по принципу — возьми, боже, что нам не гоже… На вид Васька был, как говорится, парень что надо: высокий, ладный, розовощекий, с вьющейся шевелюрой цвета спелого хлебного поля. Волосы он носил длинные, зачесанными назад, они у него топорщились, и от этого казалось, что у него на голове укреплен небольшой снопик пшеничной соломы…

Работник, честно признаю, был он не плохой и толковый, если бы не отличался угрюмой периодичностью в запоях. Обычно он срывался два-три раза за полевой сезон, как правило, после получения хороших денег и тогда исчезал из партии на неделю или дней на десять. Уезжал с чемоданчиком, где лежала пара нарядных модных рубашек, легкие туфли, в праздничном костюме. Чаще всего он уезжал в Мурманск, где некогда работал в траловом флоте, был старым «бичом» и поэтому считал себя вправе по-свойски «гудеть» с рыбаками. А мог и проще — сесть в вагон-ресторан поезда линии Север—Юг. Результат был один: он приползал обратно синий, опухший, в тельняшке с чужого плеча, в ватнике, пожертвованном каким-нибудь сердобольным попутчиком, в опорках или драных резиновых сапогах на босу ногу… Два дня он беспробудно спал, с головой зашнуровавшись в спальный мешок, а потом снова начинал вкалывать на буровой. Ничего поделать с этим я не мог: в разгар сезона кадров все равно постоянно не хватало.

Ну, а по своей душевной сути…

Бывают, знаете, почти в каждом производственном коллективе такие самовлюблённые типчики, громогласные остряки, берущие не столько юмором, сколько глоткой, способной по мощности перекрыть любой динамик…

Василий наш тоже любил быть в центре общего внимания, но это был отнюдь не Василий Теркин. Нет, он представлял собой довольно распространенную разновидность… как бы это помягче выразиться… сексуального балагура, что ли.

— А… Этих женщин я, как добрый бугай колхозных своих телок, вдоль и поперек знаю… — смачно разглагольствовал он в кругу почтительно внимавшей ему желторотой молодежи. — Сколько я на своем веку девок перепортил да баб перегрёб, — это отсюда до Москвы раком ставить — не переставить…

А во взрослой и не слишком-то доверчивой на такие темы мужской компании почти все его «серьезные» по сюжету байки обычно начинались так:

— Слезаю это я, значит, с бабы…

И вот такой, прости господи, кадр, такой неотразимый, по глубокому его собственному убеждению, хахаль, чуть ли не с самого первого дня стал преследовать Катю своими ухаживаниями.

Васька «токовал» самозабвенно, как тетерев на току, и вдобавок, как стало мне известно, — заключил вонючее пари с буровым рабочим Мошкиным на две поллитры, что он «приговорит» девчонку в течение двух недель. Но неожиданно для всех и прежде всего — для самого Анциферова, Катюша оказалась твердым орешком. Она даже — подумать только! — принародно подшучивала над васькиным сердцеедством и высмеивала его, не покупаясь на его ухаживания.

Правда, на всякий случай, спать она стала не в палатке при летней кухоньке, а в крохотной комнатке семейного барака, в закутке, где едва помещалась койка, но где, тем не менее, на ее защиту в неурочный час всегда могли стать две замужние женщины. Этой особой солидарности даже Васька побаивался, тем более что жена бурмастера Маша Тихомирова крупностью своих форм и мощью могла физически вполне противостоять ему…

Истекла вторая неделя.

Проигранные Васькой две поллитры под общий гогот были благополучно распиты бригадой, а дело так и не сдвигалось с мертвой точки. Васькина слава как выдающегося обольстителя оказывалась под угрозой. Всеми силами ему требовалось поддержать поколебленный авторитет.

И он, видимо, решился пойти в открытую атаку.