Иван Грозный

УРОКИ ИСТОРИИ
(Вместо заключения)

Пора попытаться подвести итоги. Личность царя Ивана всегда притягивает к себе, хотя и тем, что в последнее время стали называть "отрицательным обаянием". Да, действительно, это яркая личность, не посредственность, а индивидуальность. На расстоянии в четыре века, когда уже нет риска стать жертвой этой индивидуальности, возникает соблазн поддаться ее обаянию. Нельзя! Мы - люди, такие же, как те, кто в далеком XVI веке умирал в муках, терял любимых и близких по вине этого талантливого человека. Мы обязаны помнить, что новаторские в литературном отношении строки вышли из-под пера одного из самых страшных тиранов и деспотов отечественной истории.

Когда мы в истории, а не в жизни сталкиваемся с человеком, сыгравшим в ней значительную роль, но запятнавшим себя злодеяниями, услужливо возникает успокоительное словосочетание "противоречивая личность". В чем противоречивость? Назовем ли мы так убийцу, перевыполняющего нормы и соблюдающего режим в местах заключения? Мздоимца, помогающего больному племяннику за счет взяток? Так должен ли быть другим счет к историческому деятелю, чьей жертвой пали не единицы, а тысячи?

Была ли жестокость царя Ивана жестокостью века? В чем-то, разумеется, да. Время инквизиционных костров и Варфоломеевской ночи. Но все же к обычаям времени не сводится грозненская тирания, ибо садистские зверства этого монарха резко выделяются и на фоне действительно жестокого и мрачного XVI века. Впрочем, разве не жесток наш просвещенный XX век, познавший газовые камеры и противотанковые рвы, наполненные трупами стариков, женщин и детей, сталинско-ежовско-бериевские застенки, кровавые преступления пол-потовских "красных кхмеров", бесчинства хунвейбинов? Но ведь мы не считаем, что Бухенвальд и Освенцим оправдывают деяния Пол Пота.

Если же вернуться в XVI век, можно заметить, что люди этого времени были потрясены страшными злодеяниями царя Ивана. О его невероятной и для современников жестокости единодушно свидетельствуют и русские, и иностранные источники.

Но все же не только осуждение злодейств давно умершего царя привлекает внимание сегодняшних людей к делам и личности Ивана Грозного. В далеком прошлом ищут ответов и на сегодняшние вопросы. Нет, не прямых: исторический опыт рецептов не дает. Недаром говорят, что история не столько учит, сколько наказывает за незнание.

Чего же ищем мы, люди двадцатого, в шестнадцатом? Иногда кажется, что прямых параллелей. Многажды и пишущие, и читающие об Иване Грозном видели за ним другого политического деятеля, уже нашего времени, спор о котором идет пока еще лишь несколько десятков лет, но, похоже, не подошел к концу. Строгие ревнители чистоты исторического знания (а то и рядившиеся в эту тогу защитники сталинизма) порой негодовали: разве можно сравнивать Сталина и Ивана Грозного, руководителя коммунистической партии и царя, людей столь разных эпох? А в самом деле: нужно ли разоблачать Ивана Грозного только для того, чтобы высказать свое неодобрение Сталину? Ведь сегодня для этого стали излишними намеки, можно говорить и писать свободно, не эзоповым языком.

Конечно, время "аллюзий" и "кукишей в кармане" прошло. Но ведь удивительно: интерес к эпохе Грозного, к его личности не затухает. Значит, этот интерес общественно оправдан. Дело, видимо, в подсознательном стремлении людей познать механизмы деспотизма. Но меня здесь прерывает строгий голос коллеги (а может быть, это и мой голос, тот, которым говорит моя привычка к "марксизму" в интерпретации "Краткого курса истории ВКП(б)", приобретенная еще в студенческие годы и до сих пор до конца не исчезнувшая): нельзя смешивать разные эпохи, разные социально-экономические формации, это ненаучный, идеалистический подход, уводящий от социальных корней явлений к поискам их чисто внешнего сходства.

Но я возражаю (коллеге? себе?): если, начиная с возникновения в позднем палеолите человека современного вида (гомо сапиенс), не изменилась принципиально его биологическая природа, то разве нет и не может быть некоторых общих, межформационных закономерностей?

Ответят: чего их искать? Они известны: общественное бытие определяет общественное сознание, производительные силы - производственные отношения, а те, в свою очередь, - политическую и идеологическую надстройку. Все это так. Эти фундаментальные законы общественного развития - азбука марксизма-ленинизма, исторического материализма. Без азбуки нет ни синтаксиса, ни морфологии, но и застревать на азбуке - негоже для серьезной науки.

Нам известны явления, которые в разной форме, но существуют в самые разные эпохи.

Если термином "государство" мы обозначаем надстройку и рабовладельческого, и феодального, и капиталистического, и социалистического общества, значит, есть что-то общее в функциях государства во всех этих эпохах. Мы знаем одни и те же формы правления в разных социально-экономических формациях: республику - от рабовладельческой до социалистической, монархию - от рабовладельческой до буржуазной. И снова ясно, что есть нечто общее во всех республиках, отличающее их от всех монархий. Можно найти и другие примеры, подтверждающие, как мне представляется, что межформационные закономерности не исчерпываются лишь основными законами развития общества. К их числу я отнес бы и еще не изученные нашей наукой закономерности развития и функционирования личной власти. При всех различиях есть немало общих черт у диктатуры Суллы или Нерона в Древнем Риме, Ивана Грозного в России, наконец, Сталина и Мао Цзэдуна...

Не в историческом невежестве лежат корни культа Ивана Грозного во времена культа Сталина. И Иван Грозный, и Сталин были умны, хорошо знали, что творят. Террор Ивана Грозного был для Сталина не просто оправданием его террора: такое объяснение слишком прямолинейно, да и объясняет не все. Речь шла о создании извращенной системы ценностей, где цель оправдывает средства, где жестоко рубят лес, а люди становятся то щепками, то винтиками, где моральный счет к историческому деятелю воспринимается как наивный пережиток донаучного мышления.

Однако и к этой цели не сведешь отношение к Ивану Грозному в сталинские времена.

В культе "великого государя" проявилась более широкая тенденция. В свое время в статье "О диалектическом и историческом материализме", вошедшей в главу IV "Краткого курса истории ВКП(б)", Сталин писал:

"...историческая наука, если она хочет быть действительной наукой, не может больше сводить историю общественного развития к действиям королей и полководцев, к действиям «завоевателей» и «покорителей» государств, а должна, прежде всего, заняться историей производителей материальных благ, историей трудящихся масс, историей народов".

В этих на первый взгляд верных словах далеко не все правильно. Ведь никто из серьезных ученых в немарксистской науке к тому времени уже давно не "сводил" историю к "действиям королей и полководцев", а ограничивать задачи исторической науки (хотя бы при помощи "прежде всего") изучением только истории трудящихся масс абсолютно неверно: нельзя понять историю крестьянства или рабочего класса без знания истории дворянства и буржуазии.

Но для хода наших рассуждений важно другое. Прошло совсем немного времени после публикации этого строго обязательного для исполнения предостережения исторической науке, как с благословения того же Сталина парадные жизнеописания если не королей, то царей, князей и полководцев стали заполнять историческую беллетристику, киноэкраны и учебную и научно-популярную литературу по истории. Восхваление грозного царя - лишь частный, хотя, вероятно, и наиболее возмущающий нравственное чувство случай стремления Сталина к возвеличиванию сильных личностей. Все они (даже феодальные князья и царские полководцы), разумеется, боролись за интересы всего народа, опирались на преданные им и восхищающиеся ими массы и разоблачали гнусные козни отвратительных иноземцев и изменников и маловеров из "верхов".

Эта тенденция была тоже политически обусловлена. Она должна была гальванизировать наивно-монархические предрассудки масс, воспитывать (или поддерживать) убеждение, что счастье народа зависит прежде всего от воли сильной личности мудрого государственного мужа, уверенно ведущего страну по пути процветания и безжалостно сметающего со своего пути путающихся под ногами врагов и хлюпиков. Такая "историческая концепция" полностью отвечала интересам режима личной власти Сталина.

Так что, если параллели между Иваном Грозным и Сталиным и впрямь неуместны, то виноваты в их появлении не современные историки и публицисты, а сам Сталин, настойчиво пропагандировавший грозного царя как образец для подражания.

На примере Ивана Грозного можно изучить некоторые общие особенности механизма личной власти. Режим индивидуальной диктатуры не может не опираться на террор, на всеобщий страх перед диктатором. Иначе не подавить думающих и рассуждающих. Террор этот должен носить тотальный характер, касаться не только подлинных врагов тирана, но и людей, которые ничего против него не замышляли и, более того, до момента своей гибели искренне верили (или старались верить), что властитель ведет страну к процветанию, что его власть - лучшая и самая законная из всех возможных.

Порой именно эта "лотерейность" террора, то обстоятельство, что он обрушивался не только и не столько на настоящих противников владыки, а и на многих его верных приближенных, выступавших до своей опалы в роли неразборчивых исполнителей самых грязных поручений царя, кровавых палачей, приводила к выводу то о психической неполноценности Ивана IV, то о том, что он был человеком неумным, недальновидным.

В такого рода рассуждениях кроется существенная ошибка. Наказание только подлинных врагов не создает еще в стране атмосферы настоящего страха, в которой только и может царить тиран. Этот страх вызывается обстановкой беззакония. До тех пор, пока законы, пусть и самые жестокие и суровые, неукоснительно соблюдаются, тот, кто их не нарушает, может чувствовать себя в безопасности, а значит, и сравнительно независимым. Тирания же не терпит существования независимых от нее людей.

Непредсказуемость репрессий, когда человек не знает, когда и за что он станет жертвой гнева или объектом милости, превращает людей в игрушки в руках деспота. Тиран предстает в божественном ореоле, существом, которому известно то, что неведомо простым смертным, повелителем, чьи предначертания недоступны слабому уму его подданных.

Диктатор стремится уничтожить не только нынешних противников, но и своих потенциальных врагов, тех, кто поддерживает его за совесть, а не за страх, не из-за "должности" (ведь царь - тоже должность!), титула, а потому что считает его правым. Такие люди опасны: они могут выступить против правителя в тот момент, когда разойдутся с ним во мнениях. Опора тирана - те, у кого нет своего мнения. И лучше (разумеется, для личной власти) уничтожить сотни тех, кто никогда не станет врагом, чем пропустить одного из тех, кто со временем окажется способен противоречить властителю. Отсюда и проистекает масштаб террора.

Отказывая царю Ивану в уме, публицисты и историки исходят из печальных, даже трагических результатов его царствования. Трагических - для страны. Думается, оценивать умственные способности человека следует исходя из тех целей, которые он перед собой ставит. Если бы благо страны было действительно целью царя Ивана, мы вправе были бы отказать ему в уме. Но своих-то целей Иван Грозный добился - создал в стране режим своей личной власти. "Только он один и правит! - пишет Генрих Штаден. - Все, что ни прикажет он - все исполняется и все, что запретит - действительно остается под запретом. Никто ему не перечит: ни духовные, ни миряне".

Однако благосостояние и могущество диктатора связаны с силой, а следовательно, и с состоянием его страны. Поэтому если страна терпит урон, проигрывает войну, то в проигрыше оказывается и диктатор. Более того, в некоторых случаях он может даже лишиться власти, а то и жизни. Но с другой стороны, интересы режима личной власти, действующего только террористическими или в крайнем случае командно-административными методами, требующие уничтожения или хотя бы устранения всех, кто возвышается над средним уровнем, кто превосходит правителя умом и талантом, - противоположны интересам страны. В этом состоит объективное противоречие, заложенное в диктаторском режиме. Именно поэтому диктаторские методы могут помочь добиться тех или иных временных успехов, но никогда не могут, в конечном счете, в исторической перспективе, привести к благим результатам.

Однако в минуты смертельной опасности любой диктатор и деспот для своего спасения вынужден спасать страну. Ему поэтому приходится в такие исторические мгновения мобилизовывать весь свой ум, всю свою энергию на защиту не личной власти, а страны. Диктатор вынужден тогда несколько смягчать деспотические проявления своей власти и привлекать тех талантливых людей, кто еще вчера был в опале или под ее угрозой. Яркий пример тому - назначение в 1572 году главнокомандующим князя Михаила Ивановича Воротынского и его казнь, когда непосредственной, срочной необходимости в выдающемся полководце уже не было.

Еще одна характерная черта диктаторских режимов, позволяющая им сохранять стабильность власти и долго удерживаться в массовом сознании - демагогия. Гнев владыки направлен якобы только (или в основном) на верхушку, к которой низы редко питают добрые чувства. Такой правитель не прочь польстить народным массам, объяснить им, что опалился он лишь на бояр, а против "всего православного христианства" он ничего не имеет, на них "нет "гнева и опалы". Гибель рядовых людей не афишируется, а казнь через некоторое время нескольких наиболее одиозных фигур из окружения деспота (например, Басмановых, Вяземского, Темкина-Ростовского) позволяет списать наиболее страшные злодеяния на их дурные советы и зловещее влияние. В массовом сознании слуги деспота превращаются в его вдохновителей, злых гениев.

Сцементированный только террором и демагогией режим диктатуры редко переживает диктатора, хотя и оставляет неизгладимые следы как в психологии (и правящего класса, и народных масс), так и в судьбах. страны. Уже преемники царя Ивана, унаследовав от него необъятную власть, не решились прибегать к террору для ее укрепления. Террор в конечном счете оказывается скомпрометированным. В этом отношении смерть властителя как бы отрезвляет, хотя и не до конца. Остаются последствия демагогии: в тень подчас уходит личность главного вдохновителя террора, лишь его приспешникам достается посмертная преступная слава. Так, в фольклоре Малюта Скуратов да Кострюк (его прототип - князь Михайло Teмpюкoвич Черкасский) становятся олицетворением террора опричных лет. Царь же Иван нередко выступает как вспыльчивый, легковерный, но, в конечном счете, справедливый правитель.

Да, на многие размышления наводит нашего современника изучение бурной и мрачной эпохи Ивана Грозного.