Иван Грозный и Стефан Баторий: схватка за Ливонию

IV. Полоцк

Но хотя Баторий вынужден был откладывать выступление в поход, война, формально еще не объявленная, уже шла. Стоило Ивану уйти из Ливонии, как литовцы отняли у московитов Динабург: они послали в подарок русскому гарнизону бочку водки, воины перепились и не смогли оказать должного сопротивления, когда литовцы неожиданно пошли на приступ. Несколько позже Иван потерял и Венден. Матвей Дембинский и Иван Бюринг, секретарь Ходкевича, заняли крепость с помощью латышей, изменнически отворивших им ворота города. Постепенно у русских были отбиты и другие ливонские замки: Зонцель, Эрлю, Лемзаль, Буртних, Ропе, Нитау, Пуркель.

В начале февраля 1578 года русские воеводы попытались вернуть Венден. Они простояли под крепостью четыре дня, сделали даже пролом в крепостной стене, но все‑таки отступили, так как гарнизон, несмотря на недостаток съестных припасов (защитникам города пришлось есть лошадей), мужественно защищался, а потом и получил подкрепление, которое проникло в крепость через неплотное кольцо осады.

Потери Ивана в Ливонии увеличились еще вследствие измены Магнуса, перебежавшего на сторону Батория. Почва для этого готовилась давно, еще с конца 1577 года, когда между королем и герцогом начались тайные переговоры. От имени Батория их вел виленский воевода Николай Радзивилл, который насоветовал королю отдать герцогу Ливонию в управление. К соглашению на этот счет стороны пришли в конце 1578 года.

Иван неожиданно оказался в очень непростом положении. Он, казалось, уже держал победу в руках, а теперь многое надо было завоевывать заново. О немедленном возвращении потерянного нельзя было и думать, так как пришлось отвлечься на шведов, которые летом 1578 года атаковали русских и причинили им немало вреда.

Только в октябре московские воеводы, отвоевав у шведов замок Оберпален, снова попробовали взять Венден. После непродолжительной осады им удалось разрушить стену крепости, но тут ей на выручку явился польско-литовский отряд под началом Андрея Сапеги и Матвея Дембинского. Соединившись со шведами, которыми командовал Георг Бойе, поляки и литовцы переправились через реку Аа. Русские бросились на врага, пытаясь оттеснить его назад, за реку, но безуспешно. Завязался жаркий бой, в котором соединенным польско-литовско-шведским силам сопутствовал успех. Русские имели численное превосходство[23], но сражались беспорядочно. В результате часть русского войска была обращена в бегство, причем с поля битвы бежал и главный воевода, князь Иван Юрьевич Голицын. При этом русские воины, оставшиеся на поле сражения, засели в окопах и мужественно дрались всю ночь; только наутро после отчаянного рукопашного боя, уже оставшись в значительном меньшинстве, они сложили оружие; в этом бою убито было несколько русских воевод и много простых воинов[24].

Враги завладели русским лагерем, всей артиллерией[25], захватили в плен девять воевод и множество солдат, но сами потерпели урон незначительный[26]. Русские пленные отправлены были к королю в Гродно, а пушки — в Вильну.

Но это была еще не война, основные силы обеих сторон еще только готовились к схватке. Иван даже послал к королю гонца Андрея Тимофеева с предложением начать новые переговоры относительно Ливонии. Правда, перед этим он после совета с боярами и духовенством решил идти «на немецкую и литовскую землю». Решительности царю придал доклад великого посольства, возвратившегося из Кракова. Послы доносили, что Баторий идет к московским границам, но следуют за ним немногие охочие люди из литовской шляхты, из польских же панов и шляхты никто не идет. «Король говорил панам, чтоб шли с ним всею землею в Ливонию доступать тех городов, которые Москва захватила, но паны ему отговаривают, чтоб он и в Ливонию не ходил, а послал бы наемных людей защищать те города, которые за ним, а над другими промышлять. А во всей земле — в Польше и Литве, у шляхты и у черных людей, у всех одно слово, что у них Стефану королю на королевстве не быть, а пока у них Стефан король на королевстве будет, до тех пор ни в чем добру не бывать, а сколько им себе государей ни выбирать, кроме сыновей московского государя или датского короля, никого им не выбрать; а больше говорят во всей земле всякие люди, чтоб у них быть на государстве московского государя сыну».

Похоже, что послы докладывали царю не столько реальное положение дел, сколько то, что ему было приятно услышать. Баторий вряд ли уговаривал панов, чтоб они шли с ним «всей землей» в Ливонию, потому что понимал непригодность земского ополчения для военного дела. Паны же не могли отговаривать Батория идти в Ливонию, потому что сейм 1578 года согласился на установление налогов только при условии личного участия короля в войне. О низложении Батория говорили лишь немногочисленные его противники. В общем, сведения посольства были ложны, а между тем на них Иван строил свои завоевательные планы относительно Ливонии и Литвы; эти сведения вселили в него уверенность, что можно будет легко осуществить задуманное предприятие.

Иван собрал громадное войско: численность его доходила, по словам папского нунция Калигари, до 200 000 человек; один только царский полк включал 40 000 воинов. Но эта исполинская масса людей была плохо организована и дисциплинированна, чужда тому военному искусству, которое приносило победы Баторию. Что особенно важно, она не имела хорошего руководителя, каким для своего войска являлся Баторий, проницательный, в высшей степени даровитый или даже, как утверждают некоторые историки, гениальный стратег. У Ивана не было плана военных действий, тогда как польский король имел планы на случай любого развития событий. Царь принял решение идти «на немецкую и литовскую землю», но шел он во главе вооруженной толпы; и он сам, и почти все его командиры не имели понятия о тактике и стратегии. В результате, предприняв наступательную войну, он тут же, не сразу это осознав, вынужден был перейти к обороне, хотя замыслы Батория были ему в целом известны заранее[27].

Силы Батория были гораздо меньше — около 60 000 человек. Но всеми ими король не мог воспользоваться: ему пришлось отрядить часть людей ради создания совместного отряда со шведами, с которыми он желал поддерживать дружественные отношения и мечтал заключить военный союз; еще некоторое количество солдат было оставлено для защиты крепостей внутри страны; таим образом, в распоряжении короля оставалось немногим более 40 000 человек[28].

Окончив приготовления к походу, Баторий отправил к Ивану гонца Вацлава Лопацинского с письмом, в котором объявлял царю войну. Мотивировалось это тем, что Иван нарушил перемирие, вторгнувшись в Ливонию. «Бросился ты, — писал Баторий, — на христианский народ, наших подданных, производя резню и кровопролитие, к чему ты улучил время, когда мы отъехали в отдаленные стороны наших государств, завладел ты нашими некоторыми замками вероломно, умерщвляя невинных людей». В упрек царю ставилось и то, что договорная грамота, «вероломным обычаем» скрепленная им присягой, заключала условия, на которые королевские послы не давали своего согласия. Поэтому он, Баторий, не может этой договорной грамоты принять и отсылает ее назад царю[29].

Совершив эти формальности, 30 июня 1579 года король отправился из Вильны в Свирь, где созвал военный совет, чтобы решить окончательно, в каком направлении нанести главный удар. Литовцы советовали королю идти на Псков: этот город плохо укреплен, говорили они, его стены пришли в ветхость, враг не ожидает здесь нападения, а потому Псковом можно будет легко овладеть. Удача, по их мнению, должна была привести к скорому окончанию войны, поскольку создаст хорошие позиции для дальнейших переговоров с русскими. Но Баторий с ними не согласился. Осаждать Псков было, по мнению короля, при создавшемся положении дел противно правилам военного искусства, так как пришлось бы в таком случае оставить у себя в тылу несколько неприятельских крепостей. Вести военные действия в Ливонии также неправильно: она слишком разорена, вследствие чего войска будут страдать от недостатка продовольствия; к тому же в Ливонии слишком много замков, и осада их замедлит ход военных действий. Поэтому следует прежде всего взять Полоцк, ибо эта крепость угрожает Литве и даже самой столице ее Вильне. Этот город господствует над течением Двины и является важным торговым пунктом; с его взятием плавание по Двине сделается вполне свободным, что имеет существенное значение для торговых сношений Риги, которые страдают из‑за постоянных нападений московитов. Неприятель держит в Полоцке вспомогательные войска и продовольствие для ливонских крепостей, и, значит, взятие города сильно ударит по русским в Ливонии. На эти соображения некоторые замечали, что Полоцк — хорошо укрепленная крепость, и взять ее будет трудно, а неудача в начале войны пагубно отзовется на всем ее ходе. Король возражал на это, что именно в начале войны, пока силы армии еще свежи и бодр ее дух, следует решать самые сложные задачи; неприятель, потеряв самую сильную крепость, потеряет веру в свои силы, между тем как у солдат-победителей еще более укрепится победный дух. Так решен был поход на Полоцк.

Выступая в поход, Баторий постарался обезопасить фланги своей армии. Он мог ожидать нападения Ивана с востока, со стороны Смоленска, и с запада, со стороны Жмуди. Правый фланг Баторий приказал защищать оршанскому старосте Филону Кмите, а левый — жмудскому каштеляну Ивану Тальвошу. Движение Ивана на Курляндию, которое предвидел Баторий, не замедлило последовать. Находясь в Пскове, царь выслал в Курляндию 1 августа воевод князя Хилкова и Безнина с отрядом, основу которого составляли 20 000 ногайских и казанских татар. Перейдя Двину у Кокенгаузена, отряд вторгся в Курляндию и смерчем прошелся по ней, ничего не оставляя в целости. К счастью для местного населения, экспедиция эта закончилась так же внезапно, как и началась, потому что Иван, узнав об осаде Полоцка, отозвал это войско назад.

Приняв решение идти на Полоцк, Баторий без промедления пошел из Свири через Поставы и Глубокое к Десне, выслав вперед отряд под командованием Николая Радзивилла и Каспара Бекеша, чтобы он, став под стенами Полоцка, мешал неприятелю усилить гарнизон крепости. По пути к королю присоединились отряды трокского воеводы Стефана Збаражского, полоцкого воеводы Николая Дорогостайского и нескольких частных лиц. В городке Дисна 17 июля Баторий произвел смотр войскам. Некоторые отряды были вооружены по-казацки: они имели луки, сабли, шлемы, панцири и копья. У отрядов, экипированных на татарский манер, на шеях лошадей в качестве защитного доспеха были привязаны куски тафты, похожие на бороды; многие лошади были покрыты волчьими шкурами. Что же до вельмож, то и они сами, и их оружие, и их лошади украшены были драгоценными камнями, жемчугом, золотом; все это блестело на солнце. Войско представляло внушительное зрелище.

В Дисне к армии присоединились запоздавшие отряды Виленского каштеляна Ивана Ходкевича, минского каштеляна Ивана Глебовича и других панов; явились также немецкие наемники под командованием Христофора Розражевского и Эрнеста Вейера.

В то время как главная армия двигалась к Полоцку, литовцы завладели замками Козьяном (28 июля) и Красным (31 июля), а венгры и литовцы — Ситном (4 августа)[30]. Баторий хотел сначала ударить на крепость Сокол, находившуюся между реками Дриссой и Нищей, на псковской дороге, опасаясь, что отсюда московиты будут мешать подвозу провианта для его армии. Однако, посоветовавшись с гетманом Мелецким, король оставил это намерение, не желая терять дорогого времени, и направился к Полоцку. Здесь уже находился совершивший скорый марш Николай Радзивилл, которого король еще в начале марта 1578 года назначил великим гетманом литовским[31].

Несмотря на всю поспешность, Радзивилл не успел воспрепятствовать прибытию в Полоцк русских подкреплений — один отряд московитов за два дня до появления королевского авангарда все‑таки проник в крепость. Но это было все, что удалось сделать русским в качестве помощи полоцкому гарнизону. Радзивилл занял позиции вблизи крепости и наглухо преградил всякий доступ в нее. В Полоцк он отправил королевскую грамоту, в которой Баторий, изложив обстоятельно причины, побудившие его начать войну с московским царем, обещал всем, кто подчинится ему добровольно и откроет ворота городов и замков, сохранить их обычаи, веру и права, а также награды за верную службу. Тем же, кто не желает изъявить покорности, Баторий приказывал удалиться из замков, земель и городов, ибо в противном случае они, сопротивляясь королевским войскам, подадут повод к кровопролитию и навлекут на себя строгость меча и, в лучшем случае, плен. «Ослушники, — так оканчивал свою грамоту Баторий, — не могут винить его и рыцарство его войск за то, что произойдет, ибо они упорствовать будут против самой справедливости».

Грамота эта не произвела желанного действия. Полоцкие воеводы в ответ на появление воинства Речи Посполитой вывели ратников из‑за укреплений и — для демонстрации своей решимости — выстроили в боевой порядок у самых ворот крепости, а затем, сочтя дело сделанным, повели назад в город. В этот момент на русский арьергард бросилась литовская конница, гнала его до самой крепости и успела убить несколько человек.

Наконец 11 августа к Полоцку прибыл и сам Баторий. Королевскому войску пришлось совершить весьма утомительный переход. Солдаты прорубали себе просеки в густых лесах, которые успели вырасти на здешних заброшенных полях с тех пор, как Иван взял Полоцк в 1563 году; другим отрядам пришлось идти по топким дорогам, которые от проливных дождей сделались малопроходимыми. Все это замедляло движение армии[32].

Подступив к Полоцку, Баторий осадил его, расположив войска в трех местах. Численность его армии достигала 16 000 человек. Уже в лагерь под Полоцком прибыло несколько отрядов добровольцев; среди них особенно выделялись отряд князя Острожского и отряд немецкой пехоты, присланный бранденбургским маркграфом[33]. Полоцкий гарнизон состоял из 6000 человек. Командовали им воеводы князь Василий Иванович Телятевский, Петр Иванович Волынский, князь Дмитрий Михайлович Щербатый и Иван Григорьевич Зюзин[34].

Город и крепость Полоцк имели тогда следующий вид. Река Полота, текущая с севера на юг, поворачивает недалеко от устья в обратном направлении, потом на юго-запад и тогда уж впадает в Двину. Пространство между Двиной и первым изгибом Полоты представляет собой плоскогорье, которое, подходя к Полоте, ниспадает довольно круто к реке. На этом возвышении находились два замка: один, стоявший у самого слияния Полоты с Двиной, назывался Высоким, другой, к востоку от первого, — Стрелецким Острогом. За Полотой, на правом ее берегу, лежал посад Заполотье, обнесенный деревянной стеной и соединенный мостом с Высоким замком. Таким образом, Высокий замок как главная крепость имел с востока Стрелецкий Острог, с запада Заполотье и с севера Полоту; с южной стороны Двина делала доступ к нему совершенно невозможным. Иван Грозный, взяв Полоцк в 1563 году, укрепил Высокий замок новыми башнями в несколько этажей для боковой стрельбы, а всю крепость обвел стеной и глубоким рвом.

Войска Батория расположились следующим образом: на правом фланге у Двины — венгры; рядом с ними, слева, тоже на правом берегу Полоты, — литовцы; за Полотой, на левом берегу, — поляки; на левом фланге, как и венгры, у самой Двины, — немцы.

Прибыв к Полоцку, Баторий сразу отправился осматривать город и крепость; с ним поехали Замойский и предводитель венгров Бекеш. Осмотрев местность, король решил ударить по Высокому замку. Во-первых, с его стороны легче было подобраться к крепости; во-вторых, с падением главного укрепления, предположил Баторий, город и Стрелецкий Острог, лишенные провианта и огнестрельных снарядов, которые хранятся в Высоком замке, рано или поздно сдадутся сами. Бекеш, однако, держался того мнения, что атаку следует начинать со стороны Заполотья; соображения его сводились к тому, что если взять город, то русские вынуждены будут запереться в крепости, а это уже само по себе поставит их в затруднительное положение, так как множество людей будет стеснено в одном месте; к тому же, говорил Бекеш, штурмовать замки можно и со стороны города, поскольку через Полоту везде есть броды. В то же время Замойский соглашался с королем и даже уговаривал его не отступать от своего плана; позже, один подъехав к тому месту, на котором стоял город до 1563 года (место это называлось Пожарищем), он еще раз уверился, что начинать следует с Высокого замка — хотя бы из‑за отсутствия подле него рвов и высоких холмов.

Однако король не последовал совету Замойского и неожиданно отступил от первоначального мнения. Идея его состояла в том, чтобы не разбивать представителей разных наций, собранных в войске, по отрядам и предоставить им, по возможности, самостоятельность. Немцам было поручено делать подкопы у Стрелецкого Острога, а Бекешу с его венграми — действовать против Заполотья. Венгры довольно быстро достигли успеха: после их обстрелов в городе начались пожары. Огонь пожирал дом за домом, и русские, поняв, что сделать ничего не могут, сами подожгли то, что не загорелось от рук венгров, и, прихватив припасы и все ценное, заперлись в Высоком замке[35].

После этого король отправил в крепость гонца с предложением добровольной сдачи. Русские задержали гонца и всю ночь занимались строительством, успев к утру надстроить деревянную башню, которая находилась против королевского лагеря. На следующий день они выпустили гонца, приказав передать королю, что ключи от крепости находятся в руках их государя, то есть Ивана, а потому пусть король попробует сам отворить крепость, если только он в состоянии сделать это.

Таким образом, Баторию не оставалось ничего иного, как идти на приступ. Но для начала необходимо было проделать пролом в стене. Прежде всего попробовали пробить стену обычными пушечными выстрелами, однако безуспешно. Тогда начали пускать в крепость раскаленные ядра, опыт применения которых у Батория имелся в Венгрии. Но и это средство ничего не дало. Тогда была сделана попытка поджечь стены при помощи смолы. Солдатам была обещана за это большая награда, и в надежде разбогатеть нашлось немало охотников. Они вскарабкались по крутому холму к крепостной стене, приблизились к стенам, но тут на них обрушились сверху громадные бревна. Смельчаки, уже заготовившие горящие лучины, были сметены с холма и почти все погибли.

Попытку повторили, но с тем же результатом. Лишь в нескольких местах стену все‑таки удалось зажечь, но осажденные успевали залить огонь водой. К изумлению нападавших, среди защитников замка, как отмечают очевидцы, было много стариков, женщин и даже детей. Неустрашимость осажденных доходила до того, что некоторые из них, несмотря на пальбу неприятельских орудий, «решались спускаться на канатах за стены и лили воду, подаваемую им другими, свешиваясь с более высокого места, для того чтоб потушить огонь, приближавшийся извне». При этом многие гибли, но на их место с таким же самоотвержением заступали другие. По словам самого Батория, московиты доказали в эти дни, что упорством и стойкостью превосходят все прочие народы.

Осада затянулась, и казалось, время играет на стороне русских. Лето 1579 года выдалось в высшей степени сырое во всем Прибалтийском крае. По словам Рюссова, в течение пяти недель не было в Ревеле и трех дней без дождя. Под Полоцком от непрерывных дождей дороги так испортились, что вьючные лошади, не будучи в состоянии выкарабкаться из грязи, падали и гибли на месте от истощения сил; почва так пропиталась водой, «что даже под кожами в палатках магнатов не оставалось места, где можно было бы лежать». Дурное состояние дорог затрудняло подвоз провианта. К тому же продовольствие надо было доставлять из отдаленных местностей, так как окрестности Полоцка обезлюдели. Русские отряды, совершавшие вылазки из окрестных замков Суши, Туровли и Сокола, раз за разом нападали на шедшие к Полоцку обозы. Вследствие всех этих обстоятельств купцы очень редко показывались в полоцком лагере. Цены на съестные припасы и сено достигли неслыханных размеров. Армия Батория начала страдать от сильного голода. Дошло до того, что солдаты почитали за счастье, если удавалось раздобыть мясо павшей лошади. Сырая погода и дурная пища вызвали в войске болезни, которые особенно затронули немецкие отряды; многие солдаты страдали от кровавого поноса.

Все это влияло на качество дисциплины, которая сделалась совсем уже не такой твердой, как было в начале осады. Этим как могли пользовались русские. Однажды немецкие солдаты, предавшись пьянству до бесчувствия, беззаботно заснули врассыпную на траве. Вышедшие из крепости русские, не произведя никакого шума, почти всех их перерезали, а некоторых, беспробудно пьяных, захватили и унесли в замок. Велико было изумление и ужас плененных, когда они очнулись и поняли, где находятся. Немцы стали умолять своих врагов о пощаде, но те были безжалостны и подвергли их страшным мучениям. Продырявив им плечи и продев через отверстия веревки, осажденные подвесили их на высокой стене совершенно обнаженными и оставили умирать медленной смертью[36].

Приступы между тем продолжались, но безуспешно. Русские самоотверженно отбивались. Во время одной из атак на крепостные стены погиб, пораженный ядром, Михаил Вадаш, один из венгерских предводителей, прославивший свое имя в турецких войнах.

Неудачи побудили Батория созвать военный совет, чтобы решить вопрос, что делать дальше. Большинство было того мнения, что надо произвести нападение на крепость со всех сторон одновременно всеми войсками. Но король не согласился с этим мнением, опасаясь, что, если и в таком случае последует неудача, придется снять осаду и отступить от крепости; это равносильно было бы крушению всего предприятия. Так толком ничего и не решив, совет был распущен.

Следовательно, не оставалось более ничего, как продолжать попытки проломить стену. Как последнее средство Баторий издал воззвание к солдатам, обещая еще большие награды тем, кто сумеет поджечь стены. Были в воззвании и такие слова: «Лучше погибнуть доблестной смертью под неприятельским огнем, чем опозорить себя постыдно отступлением». И опять нашлось немало охотников рискнуть. Но на этот раз судьба им благоприятствовала. Дождь прекратился, небо прояснилось, и засияло солнце. 29 августа новая попытка поджечь стену увенчалась успехом. Первым подбежал к крепостной башне медник из города Львова, принесший с собой, как рассказывали, котелок, наполненный раскаленными угольями, и смолистую лучину; поджегши башню, пустился бежать назад. Вдогонку ему осажденные послали множество стрел, и одна из них попала ему в спину; однако медник бросился в реку Полоту и благополучно возвратился к своим. За этот подвиг король возвел его в дворянское достоинство, дал ему фамилию Полотинского и пожаловал имение[37].

Затем крепость была подожжена и в других местах, пламя быстро охватило громадное пространство, и нельзя уже было его потушить. Деревянные стены горели не один час. За это время король успел послать осажденным грамоту, предлагая до полудня добровольно сдаться и обещая отпустить на волю всех с женами, детьми и тем имуществом, какое каждый будет в состоянии нести на себе; тем же, кто пожелает служить ему, Баторий обещал такие же права и милости, какими пользовались граждане Великого княжества Литовского.

Зарево поджара так ярко освещало небо, что его можно было видеть на очень далеком расстоянии. Ввиду этого король даже начал опасаться, что русский гарнизон крепости Сокол, заметив пожар, явится осажденным на помощь. Чтобы предупредить нападение с этой стороны, он вывел почти все войско из лагеря и построил его в боевой порядок на правом берегу Полоты. Но опасения короля оказались напрасны.

Тем временем из крепости, поверив обращению Батория, вышли десять человек с просьбой о пощаде, но венгерские солдаты тут же, на глазах у всех, перебили несчастных перебежчиков. Остальные осажденные тоже показывали, будто желают сдаться, но, как оказалось вскоре, делали это притворно. Пользуясь тем, что пламя и дым долгое время закрывали их от неприятеля, они в том месте, где стена прогорела вконец, насыпали вал, вырыли, насколько успели, ров и поставили орудия.

Сильный пожар продолжался до самого вечера; поэтому король, не желая вести солдат через огонь, отложил приступ до следующего дня. Но венгерские солдаты, побуждаемые жаждой добычи, попытались все‑таки прорваться в крепость — пройдя, в прямом смысле, сквозь огонь; за ними, не желая упустить свою долю, побежали поляки. Но там же, в огне, их встретил враг; русские сражались мужественно и не только отразили незапланированную атаку, но и пустились преследовать нападавших. На помощь своим бросился отряд польских пехотинцев; завязалась горячая схватка. В конце концов русские, потерпевшие большой урон, были загнаны обратно в крепость. В этом бою погибло, по польскому официальному известию, 27 солдат из войска Батория и 200 защитников крепости[38].

Король, узнав о происходящем, приказал перекрыть дорогу, ведущую из Сокола, — он все еще опасался, что к русским придет подмога. Сам же он выехал на позиции перед крепостью. Русские открыли в это время сильную пальбу, и один из всадников был убит ядром рядом с королем; причем за несколько мгновений до этого на месте убитого находился Замойский.

Неудачный штурм привел к раздору между поляками и венграми: поляки называли атаку, затеянную венграми, безрассудством, а венгры, в свою очередь, обвиняли поляков в том, что они недостаточно им помогали. Из‑за этого Баторий отложил решающий приступ и вместо того, чтобы биться с русскими, вынужден был заниматься установлением мира в своей армии; таким образом, следующий день до полудня прошел в бездействии. В эти часы король снова послал в крепость грамоту с требованием сдачи; было обещано, что опасная грамота будет действительна до трех часов дня. Но осажденные не думали сдаваться. В их планы, похоже, входило восстановление обгоревшей, но устоявшей башни. Однако король не позволил им исполнить это намерение. По его приказанию венгры, предводительствуемые Петром Рачем, совершили вылазку и подожгли башню во второй раз.

Новый пожар продолжался всю ночь, постепенно он перекинулся на другие строения в крепости; тем не менее русские всю ночь стреляли из пушек, не нанося, впрочем, войску Батория серьезного ущерба. Однако наутро стало ясно: пожар произвел в крепости такие опустошения, что защита ее невозможна. Тогда стрельцы и дети боярские[39] вступили с королем в переговоры о сдаче крепости и сдали ее, как этому ни сопротивлялись великолукский архиепископ Киприан и воеводы, которые хотели даже взорвать крепость на воздух, предпочитая геройскую смерть постыдной сдаче[40]. Не сумев склонить гарнизон к этому подвигу, они заперлись в церкви св. Софии, где их и захватили и привели к королю. Оказавшись перед Баторием, воевода Петр Волынский стал жаловаться на своего товарища Василия Микулинского, говоря, что он оклеветал его перед царем, и поэтому царь приказал заключить его, Волынского, в оковы. Но король не пожелал за недостатком времени разбирать вздорные жалобы и поручил надзирать за воеводами и архиепископом литовскому подскарбию Лаврентию Войне. Затем он послал несколько венгров и несколько поляков принимать у русских замок. К ним вздумали было присоединиться и другие поляки — вероятно, мечтающие поживиться имуществом московитов; это сильно рассердило короля: он бросился на одного из них, Доброславского, с саблей, чем обидел гетмана Мелецкого, так как Доброславский был его слугой.

Приняв замок, король приказал московитам выходить из него, предоставляя каждому на выбор — возвратиться на родину или остаться у него на службе. Большая часть, побуждаемая любовью к родине и преданностью царю, предпочла возвращение в отечество и службу своему государю, хотя, как пишет Гейденштейн, «каждый из них мог думать, что идет на верную смерть и страшные мучения». Однако царь пощадил их, «или потому, — замечает польский историк, — что, по мнению его, они были вынуждены сдаться последней крайностью, или потому, что он сам вследствие неудач упал духом и ослабел в своей жестокости». По приказанию царя русских, вышедших из Полоцка, разместили в Великих Луках, Заволочье, Невеле, Усвяте, чтобы они смыли, защищая эти крепости, позор сдачи Полоцка доблестными подвигами.

Король приказал охранять выходивших из крепости от обид и сам наблюдал за этим. Когда один солдат стал грабить их, Баторий бросился на него и ударил булавой. Чтобы защитить московитов от грабителей в пути, им, по приказанию короля, была придана стража из литовских панов и казаков под начальством ротмистра Садовского. «Но когда они пришли на ночлег, — пишет польский историк Бельский, — то всякий сброд, который потянулся за ним от войска, начал их терзать и грабить, чему помогали и посланные охранять их казаки». Увидев это, встревоженные московиты стали разбегаться, кто куда попало, так что Садовский не мог собрать их снова.

Взяв крепость, король хотел совершить благодарственное молебствие в тот же день в самом Полоцке, но множество трупов и сильное от них зловоние не позволили ему войти в город, а потому он приказал отслужить молебен на следующий день в лагере.

В крепости победители нашли 38 орудий, 300 гаковниц[41], около 600 длинных ручниц[42], 2500 центнеров пороха, много пуль и ядер и значительную добычу, хотя москвитяне, уходя, многие ценности унесли. Венгры в течение нескольких дней выносили разного рода веши из замка, многое продали явно в лагере и многое — то, что получше, — спрятали[43]. Кроме того, победителям досталась драгоценная библиотека, состоявшая из летописей и сочинений отцов церкви на славянском языке.

При разделе добычи между венгерскими и польскими солдатами произошли споры; дошло до того, что, выстроившись в боевой порядок, они едва не бросились друг на друга с мечами. Еще до этого польские солдаты, собираясь в кружки, шумели по всему лагерю, говоря, что их храбрость венгры не уважают, что венгры одни только захватывают плоды побед и всю добычу, как будто война предпринята для их славы и выгод. Король вынужден был ради предотвращения столкновений между солдатами раздать тем и другим (но прежде всего полякам) подарки из своей казны. Возникла свара и между начальствующими лицами. Гетман Мелецкий, недовольный умалением своей власти, демонстрировал вражду к виленскому воеводе Радзивиллу, Замойскому и Бекешу, королевским любимцам, которым Баторий предоставлял ничем не ограниченные полномочия.

Чтоб окончательно закрепить за собой Полоцк, Баторий должен был взять окрестные крепости Сокол, Туровлю и Сушу, которые еще находились в руках московитов. Туровля расположена была в четырех милях от Полоцка вверх по Двине, у впадения одноименной речки, так что крепость заключена была между двумя реками; еще с одной стороны к ней примыкало озеро. Находясь на пути к крепостям, принадлежащим Речи Посполитой, Туровля легко могла преграждать и действительно мешала подвозу съестных припасов в Полоцк, от чего в лагере Батория под Полоцком все более и более усиливался недостаток в съестных припасах. Поэтому еще во время осады Полоцка Николай Радзивилл послал отряд под командой Франциска Жука взять Туровлю, но эта экспедиция потерпела неудачу. Русский гарнизон оборонялся мужественно, к тому же Жук самонадеянно отправился воевать почти без артиллерии; русские без труда отразили все его атаки. Взяв Полоцк, Баторий приказал идти к Туровле венграм. Однако Радзивилл, желавший захватить крепость сам, атаковал ее до подхода венгров, отправив на приступ пеших легковооруженных казаков под началом ульского старосты Константина Лукомского при поддержке небольшого числа всадников.

К этому моменту ситуация сильно изменилась. После сдачи Полоцка гарнизон Туровли пал духом. Вообразив, что вслед за казаками идет все войско Батория, московиты покинули крепость через противоположные ворота и обратились в бегство. В крепости остались только воеводы, которые посчитали бегство позором для себя. Они‑то и достались Баторию вместе со всеми припасами и военным снаряжением, находившимися в крепости. Произошло это 4 сентября; спустя несколько дней после этого крепость сгорела дотла из‑за неосторожного обращения солдат с огнем; празднуя взятие крепости, они устроили фейерверк, от которого и произошел пожар.

В то время, когда все это происходило, король отправил к Соколу гетмана Мелецкого со значительными силами: польскую конницу и пехоту поддерживал трехтысячный немецкий отряд. Сокол лежал в пяти милях к северу от Полоцка по дороге на Псков. Крепость расположена была между реками Дриссой и Нищей; ее окружала деревянная стена с одиннадцатью башнями, а с той стороны, где реки расходились друг от друга, был прорыт глубокий ров. Обычная численность русского гарнизона достигала, как утверждает Д. Германн, 5000 человек. К ним присоединились отряды, посланные Иваном Грозным для защиты Полоцка[44]. Прибыл в крепость также воевода Юрий Булгаков с двумя тысячами стрельцов.

Баторий хотел взять Сокол малой кровью еще прежде Полоцка — раньше, чем к крепости подойдет помощь, но сделать это не удалось; все свелось к стычкам, во время которых были убиты и взяты в плен несколько человек с обеих сторон. Тогда король отложил осаду Сокола до тех пор, пока не падет Полоцк, чтобы взяться за него большими силами.

Отправленному под Сокол войску Мелецкого пришлось испытать немалые лишения и преодолеть много препятствий из‑за размытых дождем дорог; кроме того, оно ощущало недостаток провианта. Особенно тяжко пришлось при переправе через Дриссу, вода в которой сильно поднялась от непрерывных дождей. Брацлавский воевода Януш Збаражский переправился со своими всадниками через реку вплавь, остальное войско перешло по мосту, который построили из толстых бревен, связав их для прочности железными цепями.

Гарнизон Сокола ничего не сделал для того, чтобы помешать переправе. На противоположном берегу реки только разъезжали всадники, переговариваясь между собой и выкликая, что в Соколе находятся казанские, астраханские и иные войска, чем надеялись внушить страх неприятелю. Переправившись через реку, Мелецкий немедленно двинулся к крепости. При этом большую часть конницы он поставил в лесу, на пространстве между реками, а пехоте — полякам вдоль Нищи, а немцам вдоль Дриссы — приказал рыть рвы; которые, когда приказание было исполнено, подошли к самой крепости. Янушу Збаражскому приказано было стать за меньшей из двух рек Нищей — в том месте, где русские могли прорваться из крепости.

Когда к вечеру были поставлены орудия, начальник артиллерии Доброславский отправил в крепость три раскаленных ядра; два не принесли русским никакого вреда, но зато третье, засев в стене, подожгло ее, от чего вспыхнул громадный пожар, который охватил большую часть крепости. Это произвело страшную панику в гарнизоне. Большая часть его бросилась в суматохе бежать через южные ворота, обращенные к Нище. Но навстречу им двинулись из своих укреплений поляки, на помощь которым вскоре подоспел отряд немецких стрелков. Русские были отброшены обратно в крепость; отчаяние их было столь велико, что они стали кричать и подавать различные сигналы, что желают сдаться. Но немцы, ворвавшиеся на плечах русских в крепость, не обращали на это никакого внимания; раздраженные жестокостями, которым русские подвергли их соотечественников в Полоцке, они рубили защитников крепости с величайшим озлоблением, что, в свою очередь, возбудило ярость и в русских. Они опустили решетку, которая находилась над крепостными воротами, и таким образом одним врагам отрезали отступление, а другим преградили доступ, но вместе с тем заперли и себя среди горящих домов. Внутри крепости, среди всепожирающего пламени, началась ужасающая сеча на истребление: ни те, ни другие отказывали внимать мольбам о пощаде.

Но когда немцы после долгих усилий смогли поднять решетку, положение русских стало совсем плохим. Те из них, кто уцелел в резне, почти все раненные и обгорелые, бросились бежать из крепости через противоположные ворота. Немцы же предались грабежу, спеша унести из пламени то, что только возможно было спасти. Несмотря на пожар, победителям удалось захватить немалую добычу, в том числе серебро и много дорогой одежды.

Русские, выйдя из крепости, наткнулись на посты немцев и были все перебиты. Погибли воеводы Борис Шеин, Андрей Палецкий, Михаил Лыков и Василий Кривоборский. Больше повезло тем русским, что сдались полякам; они остались живы[45]. Убитых русских всего насчитали около 4000[46], а пленных оказалось такое множество, что было их по нескольку не только у начальников и офицеров, но даже и у простых солдат. Погибло много солдат и из войска Батория: одних немцев было убито в крепости 500 человек. Многие ветераны, и между ними старый полковник Вейер, утверждали, что хотя они видели на своем веку немало битв, но в такой ужасной резне участвовать не приходилось.

В руках московитов еще оставалась Суша. Но король решил не тратить силы на взятие этой крепости, тем более что осада ее представлялась весьма затруднительной — Сушу окружали озера и обширные болота, которые в условиях осеннего ненастья становились непроходимы. Баторий полагал, что она, отрезанная от подкреплений и подвоза съестных припасов, сдастся сама. Поэтому он ограничился тем, что приказал поставить на дорогах вокруг крепости заслоны, чтобы не допустить в Сушу подкреплений. Расчеты Батория оправдались. С потерей Полоцка Иван понял, что Сушу ему не удержать, а потому приказал сушскому воеводе Петру Федоровичу Колычеву вывести из крепости гарнизон, а саму крепость сжечь; велено было также закопать в землю образа, церковные книги и церковную утварь, уничтожить порох и амуницию, а пушки утопить. Об этом царь посылал грамоты 6 и 17 сентября. Одного гонца с царскими грамотами поляки перехватили и доставили Мелецкому. Гетман, желая завладеть артиллерией, тотчас послал в Сушу предложение сдаться на следующих условиях: воины могут унести с собой свое имущество; русским были даны гарантии безопасного прохода через территории, занятые войском Батория. Эти условия были приняты гарнизоном, и крепость 6 октября сдалась полоцкому воеводе[47].

Пока Баторий брал русские крепости, в пределы Московского государства было осуществлено несколько рейдов. Оршанский староста Филон Кмита сжег в Смоленской области 2000 селений и предместья самого Смоленска; производя повсюду на своем пути страшные опустошения, он возвратился в Оршу с огромной добычей. Таким же образом князь Константин Острожский с сыном Янушем и брацлавским каштеляном Михаилом Вишневецким сжег город Чернигов и его окрестности, но из‑за яростного сопротивления русских взять черниговскую крепость не сумел. Эту неудачу Острожский, отступив от Чернигова, компенсировал, разослав во все стороны легкие конные отряды, которые разорили Северскую область до Стародуба, Радогоста и Почепа.

Таковы были итоги похода 1579 года; главным в них было, конечно, завоевание Полоцкой области. Завладев ею, Баторий тотчас занялся ее переустройством на свой лад. Он постарался восстановить укрепления Полоцка, для чего изыскал 7000 злотых, на которые нанято было для постройки стен 63 плотника в Витебске и 14 в Двинске. В Полоцкой крепости он оставил гарнизон в 900 человек (400 всадников и 500 пехотинцев) под началом воеводы Николая Дорогостайского, которому дал в помощники Войцеха Стабровского и Франциска Жука. На границе с Московским государством поставлены были военные отряды: гетман Мелецкий по приказанию короля разделил польское войско на три части и, назначив начальниками над ними Христофора Нищицкого, Мартина Казановского и Сигизмунда Розена, указал им места для зимних стоянок.

Сильная паника, владевшая неприятелем, давала Баторию надежду на дальнейшие успехи, и он горел желанием продолжать войну. Однако ситуация вынудила его на время отложить свои планы: дороги раскисли окончательно, армия была утомлена, пало громадное количество лошадей, а главное — катастрофически не хватало денег.

Отдав необходимые приказания, Баторий покинул Полоцк 17 сентября[48] и отправился по Двине в Дисну, куда приказал перевезти под надежную охрану все пушки (здесь они были оставлены до следующего похода). Накануне отъезда из Полоцка, 16 сентября, он послал Ивану письмо, в котором извещал его о взятии Полоцка и обрушивал на царя упреки в том, что по его вине проливается христианская кровь. Заодно он напоминал Ивану о том, что тот — вопреки международным обычаям — задерживает до сих пор королевского посланца Вацлава Лопацинского, и требовал немедленно его отпустить, равно как и гонца Богдана Проселка, с которым король посылал письмо.

Из Дисны Баторий отправился в Друю, а оттуда через Браславль в Вильну, где ему устроена была торжественная встреча. Папский нунций Андрей Калигари, вельможи, шляхта и мещане приветствовали короля как победителя, прославляя его доблести и подвиги. Навстречу вышли и русские пленные, которые поднесли королю хлеб-соль.

В то время как Баторий одерживал победу за победой, Иван вел себя очень странно. Он оставался в полном почти бездействии, никуда не двигаясь из Пскова. Получив известие об осаде Полоцка, царь ограничился только тем, что послал на помощь крепости небольшой отряд под командой Шеина, Лыкова, Палецкого и Кривоборского, но воеводы не могли уже помочь осажденному гарнизону и, как нам известно, отправились в Сокол, где и оставались до взятия этой крепости войсками Батория.

Как объяснять поведение Ивана? Польский историк К. Горски обращает внимание на то, что Ивану пришлось действовать одновременно против двух врагов: во время похода Батория на Полоцк «шведы свирепствовали в окрестностях Нарвы и Нейшлоса, в Карелии и Ижорской земле… шведский полководец Бутлер сжег Киремпе», а потому Иван никак не мог решить, куда ему следует двинуться. Но такое объяснение вряд ли может нас удовлетворить. Успехи шведов, как показывают новейшие исследования, были незначительны.

Современники объясняли бездействие Ивана различным образом. Одни говорили, что царь, полагаясь на крепость стен и храбрость гарнизона, был уверен, что поляки не смогут взять Полоцк; другие утверждали, что царь не выступал в поход, так как боялся возмущения своих подданных, которые ненавидели его за жестокость. Знаменитый историк Соловьев объясняет нерешительность Ивана боязнью воевать с врагом, более искусным в военном деле, чем русские. «И вот в это‑то время, когда московское правительство так хорошо сознавало у себя недостаток военного искусства и потому так мало надеялось на успех в решительной войне с искусным, деятельным полководцем, на престоле Польши и Литвы явился государь энергический, славолюбивый, полководец искусный, понявший, какими средствами он может победить соперника, располагавшего большими, но только одними материальными средствами. Средства Батория были: искусная, закалившаяся в боях наемная пехота, венгерская и немецкая, исправная артиллерия, быстрое наступательное движение, которое давало ему огромное преимущество над врагом, принужденным растянуть свои полки по границам, над врагом, не знающим, откуда ждать нападения. Вот главные причины успеха Баториева, причины недеятельности московских воевод, робости Иоанна…» По нашему мнению, причины неудач, постигших московские войска в 1579 году, указаны Соловьевым или прямо неверно, или весьма неточно. Ивану незачем было растягивать свои войска по границам, так как война происходила в определенной местности, в Ливонии или на ее границах, и царь на самом деле не разбрасывал свои силы, а сосредоточил их в двух пунктах, Новгороде и Пскове. Военные планы Батория не могли быть неизвестны московским воеводам, а о возможности движения Батория на Полоцк Иван мог догадываться; мало того, царский гонец Михалков, возвратившись из пределов Речи Посполитой в Смоленск, уведомил 25 июня Ивана, что польский король имеет намерение напасть на Полоцк и Смоленск. Соловьев говорит, что Иван располагал большими, но только материальными средствами, и забывает о необычайном самоотвержении, преданности царю и храбрости, нравственных качествах, какие обнаружили московские воины в битвах с наемными солдатами Батория. Наконец, военный гений короля развернулся только во время похода 1579 года, так что это обстоятельство не могло еще приводить в смущение московских воевод и внушать робость Ивану.

Я думаю, что главным виновником поражений 1579 года был сам Иван. Не обладая дарованиями полководца, он не имел плана ведения войны, а потому не был в состоянии оказать надлежащего сопротивления проницательному сопернику. Излишняя самоуверенность помешала царю подготовиться к борьбе с сильным противником: царь слишком полагался на укрепления Полоцка и храбрость находившегося там гарнизона. По своему характеру Иван легко переходил от чрезмерной самоуверенности к подозрительности, а затем и к излишней робости. Взятие Баторием Полоцка до такой степени озадачило его, что он потерял совершенно голову и, имея громадные военные силы, ни на один шаг не двинулся из Пскова.

Узнав о падении Полоцка и Сокола, Иван решил вступить с врагом в переговоры о мире, причем, чтоб пощадить свое самолюбие, он созвал на совещание бояр, и на этом совещании 28 сентября было постановлено отправить от имени бояр князя Ивана Федоровича Мстиславского, наместника владимирского, князя Василия Ивановича Мстиславского, наместника астраханского, и Никиту Романовича Юрьевича-Захарьина, наместника новгородского, к виленскому воеводе Николаю Радзивиллу и трокскому каштеляну Евстафию Воловичу письмо такого содержания: когда вражда двух могущественнейших государей достигла такой степени, что оба взялись за оружие и король польский завоевал Полоцк, тогда великий князь московский готов был, в свою очередь, отомстить за это, но они вместе с прочими боярами бросились к ногам своего государя и стали умолять его пощадить кровь христианскую. Тронутый этими мольбами, он приостановил выступление в поход. Теперь им (воеводе и каштеляну) и прочим советникам короля следует, со своей стороны, похлопотать о том, чтобы он склонился к такому же решению, прекратил военные действия и заключил с великим князем московским мир, касающийся как Польши и Литвы, так и равно Ливонии; но пусть они уговорят короля прежде всего, чтобы он удалился в свою столицу и приказал своим войскам, стоящим на границах Литвы и Ливонии, воздерживаться от всяких враждебных действий по отношению к московитам. Великий князь московский сделает то же самое: он возвратится к себе домой и воспретит своим подданным совершать насилия и обиды над подданными короля. Таким образом, необходимо приложить старание к тому, чтобы государи, обменявшись посольствами, заключили мир и согласие, что является делом полезным и весьма необходимым. Под конец бояре приносили извинение за задержку Лопацинского, через которого король объявил великому князю московскому войну, и давали обещание в том, что лишь только оба государя возвратятся в свои столицы, они постараются, чтобы их государь немедленно отпустил его домой.

Грамоту эту повез гонец Леонтий Стремоухов. Намерения Ивана восстановить мир с Речью Посполитой были совершенно искренни. Он приказал смоленскому воеводе охранять строго спокойствие на литовской границе, о чем Батория известил оршанский староста Филон Кмита.

Из Пскова Иван уехал в Москву, затем отправился в Новгород. Сюда 17 ноября прибыл гонец Батория Богдан Проселка. Царь принял его весьма милостиво, пригласил к своему столу и подарил ему парчовую одежду. Королевский гонец привез с собою список московских пленных, находящихся в Литве, и сообщил, что воеводы, отпущенные королем на свободу, не пожелали возвратиться домой.

Отпуская Богдана Проселку, Иван дал ему к Баторию грамоту, в которой писал, что хочет с королем «доброй приязни и братства», но об условиях, на каких мирный договор может состояться, ничего определенного не говорил, а выражал только желание, чтобы король прислал к нему своих великих послов, «которые бы тое дело доброе межи нас попригожу постановить могли». А пока пусть бы король «приказал воеводам своим и кашталянам и старостам и врядникам по всем границам как в Коруне Польской, так и в Великом Княжестве Литовском и в Лифлянской земле» соблюдать мир, подобно тому, как он сам отдал такой приказ «по всем украйным своим границам». Лопацинского Иван обещал отпустить, а Проселку дал опасную грамоту для тех послов, которых, как он ожидал, может прислать к нему Баторий.